Откройте свой Мир!

Канал о книгах, культуре, языках и просто разных интересностях: https://www.youtube.com/cha...
Подписывайтесь!
Там продолижим наши беседы!

Друзья! У меня к вам просьба! Давайте вместе поможем талантливому автору издать роман "Непрожитая жизнь"! Книгу в сети уже прочли сотни людей! Теперь хочется, чтобы ее читали и в бумажном варианте!
Инфо о книге можно найти на сайте, тамже - сама книга, которую можете прочесть и вы!
http://livetoleave.com/

Вы любите приключения? А вот некто по имени Джерон их ненавидит. Но, как назло, эти самые приключения льнут к нему не хуже ласковой кошки. И стелется дорога, и голову кружит калейдоскоп лиц, и сплетается клубок интриг, и… каждый миг происходит битва… Да, врагов хватает, но самый опасный и сильный противник – ты сам. Пусть сражение скромное, как стол, накрытый на две персоны, но и в нем будут победители и проигравшие. Непременно будут. На какой стороне вы хотите оказаться? На стороне тех, кто победил? Не торопитесь, почтенные: дорога только начинается…

Первая книга в серии, которая, собственно, и побудила меня читать всё остальное. Искренне советую любителям фэнтези, стихов и пространных размышлений.

Эту книгу читала моя подруга и очень рекомендовала её мне.Скоро либо она мне даст, либо сама возьму в библиотеке...Если понравилось ей-то и мне-прочитаю)
Приведу цитаты, из-за которых захотелось прочитать эту книгу.По словам подруги, книга очень берет за душу местами..
"Без любви очень даже лучше. Ничего хорошего все равно не ждешь, а значит и не разочаровываешься.. Отсутствие разочарований - залог успеха." (с)
-фраза из этой книги...По-моему, в чем-то правдиво..под настроение..но не каждый так долго протягивает, без чувства..

А это тоже отрывок, меня он очень затронул..очень мило,и вот в чем истинное счастье..
В общем, сидят мальчик с девочкой у водоема (они очень любят друг друга), а там два маленьких крокодила плавают.. свидание у них там (не у крокодилов) и разговаривают.. вот отрывок: "Когда мы поженимся, мы заберем их (крокодилов то есть) - говорит Роман. -А когда это будет? - спрашивает Юлька. - Очень скоро. Девятый считай, мы уже кончили. Так? Значит, десятый. Это ерунда. Сразу после экзаменов. - Но ведь нам не будет еще восемнадцати. - Тогда мы уедем в Узбекистан, там можно раньше... - А что мы будем делать с Сеней и Веней (так они называют крокодилов)? - Они будут жить в ванной, ждать наших детей... - Ой! -Чего ты! - У мамы стали выпадать зубы. Она говорит, что я у нее забрала два зуба, а вот этот неизвестный товарищ (это про ее братика еще не рожденного, мама беременна) уже четыре. Она страшно переживает. Зубов нет, пятна... Старая стала... Мне ее жалко. -Тебе ничего не повредит. - В каком смысле? - Я представил тебя без зубов и с пятнами: очень хорошенькая старушка.
так что думаю прочитать эту книгу, и, может, ещё кто из вас захочет...

От издателя
В своей новой книге Януш Вишневский пишет о том, как повсюду - от Москвы до острова Бора-Бора - мужчины и женщины мечтают о любви и близости. Рассказывая свои истории, писатель убежден: стремление к счастью не зависит от места жительства, социального положения и цвета кожи.

---

Долгожданная новинка!
Было очень приятно в один день узнать о ее выходе, приобрести ее и прочесть!
Книга - сборник рассказов. В большинстве своем они написаны о судьбах тех, кто любит книги этого автора, от лица самого пана Януша. Приятно удивило, что большинство героинь находится в моем возрасте.
В общем, все, как всегда, о жизни!

"Я там был... Я это видел. Но можно ли об этом писать? Никто об этом не пишет... Значит, нельзя. Если об этом не пишут, выходит, этого как бы не было. Так было или не было?" "Да, я подозреваю: мы не хотим об этом слышать, мы не хотим об этом знать".
"У Ю. Карякина: "Ни об одной истории нельзя судить по её самосознанию. Это сознание трагически неадекватно". Достоевский писал о военном сословии, что это "самые незадумывающиеся люди в мире". Не могу отделаться от чувства, что война -- порождение мужской природы, во многом для меня непостижимое... Нельзя так испытывать человека. Человек не выдержит таких испытаний. В медицине это называется "острым опытом". Опытом на живом. Кто-то сегодня процитировал Л. Толстого о том, что "человек текучий"...
Но о войне, которая оказалась в два раза длиннее Великой Отечественной, мы знаем ровно столько, сколько нам неопасно знать, чтобы не увидеть себя такими, какие мы есть, не испугаться. "Русских писателей всегда больше интересовала правда, а не красота," -- пишет Н. Бердяев. [ Читать далее... → ]

О хождении по мукам лишних людей сегодня. Роман, получивший в 2007 г. "Русского Букера". Главный герой -- учёный (физик и математик). Настоящий учёный. Про его совсем отличный от обычных людей внутренний мир, особенности восприятия им окружающей действительности и его жизнь до 35 лет (родился он в 1970 г.). Герой вымышленный. Читала и с трудом удерживалась от слёз (всю книгу; 450 страниц). Он из тех, у кого нет выбора: это делает его совесть, не признающая компромиссов и возможности жить не на Родине. 
В 25 лет его за тунеядство ушли из института, когда в нём осталась десятая часть сотрудников (уехали из страны) и он не захотел трудиться по новым нормам морали. Т. е. точно так, как и Г. Перельмана из Математического института выгнали -- с такой же формулировкой. Об этом писал П. Гутионтов в "Деловом вторнике". Эта его статья вошла в его недавно вышедшую книгу "Каждый "Вторник" на том же месте", вот пост об этой книге:
http://my.mail.ru/community...
Кстати, а вот самые свежие новости о математике Г. Перельмане:
http://www.utro.ru/articles...

Он (Королёв) совсем не знал родителей: 2 д/дома и потом физмат-интернат. Сам он своё детство считал счастливым, много лет взрослым часто ходил во все три "семьи" в гости, пока там были его воспитатели и учителя. Всегда как-то был с деньгами, хотя и видел, что бомжи, играя в карты, ставят на кон больше, чем у него зарплата. Имел всегда много приятелей, помогавших с работой. Да и женщинами был не обделён. Он ещё в детстве любил "шляться по Москве", считая потом это клаустрофобией.
Первые 10 лет где и кем только он не работал! В том числе и в других странах по недолговременным контрактам. В числе других и на экзотических работах, не связанных со его специальностью.
Он всегда очень болезненно и действенно сочувствовал бомжам, защищал их от соседей, не позволял им выгонять их из подъезда ночью, потому что его оккупировали нетипичные, очень порядочные бомжи (молодая пара). Поневоле присматривался к ним. А пустота в душе, "освобождённой системой от бессмысленного труда", и отчаяние от сознания бессилия что-либо изменить всё росли. Хотя он имел широкий круг интересов: палеонтология, биология, живопись (любимый -- Матисс), музыка. Начинал и сам учиться в детстве играть, но испугался того, что пытается проникнуь во что-то запретное.
И он начинает готовиться в... бомжи по книге одного военнопленного: учится мало есть, много ходит... Сначала как бы несерьёзно, но потом вдруг резко выбрасывает ключи от квартиры в реку.

Его внутренний мир показан так ярко и талантливо, что незаметно для себя погружаешься в содержание книги и на какое-то время тоже... У него особое видение всего (и слышание, и обоняние, пока менты не избили его так, что он его потерял совсем), но читать об этом необычном совсем не трудно, а очень любопытно. Специфические у него и отношения между его сознанием и телом... И особенно с природой: её мы чаще видим его глазами. А язык всего романа, не только эпизоды о Королёве, такой образный и поэтичный, что пейзажная лирика отдыхает. ("За домом припавшим к земле облачком зацвела яблоня".)
Полностью согласна со словами Л. Юзефовича об авторе: "Не знаю в нашей сегодняшней литературе прозы такой изобразительной силы, такого охвата жизни, и при этом -- необыкновенно поэтичной".

Ещё 2 основных героя -- эта пара, тоже очень странных, бомжей: они не попрошайничают, работают даже за бесплатно, сторонятся других бомжей. Очень интересна жизнь этой девушки до этого. Через какое-то время они встречаются и живут-путешествуют вместе.
Об охвате жизни.
О подземной Москве: о секретном метро-2 с бункером Сталина, где Королёв жил зимой. О лагере бомжей на разрушенном Байкануре со специфической организацией его и "новой религией". О Петровско-Разумовской ночлежке в Москве, куда систематически приезжает один норвежский журналист помогать бомжам; когда он беседует с ними, то даже плачет. О брошенных предприятиях мирового значения, в числе их и центр разработки атомного оружия в б. усадьбе Голицыных, отданном в 1945 г. по приказу Берии физикам-ядерщикам. Об умирании животных от голода и болезней в зоопарках Москвы и размножившихся уличных собак, брошенных уехавшими из страны хозяевами. Много интересных наблюдений о человеческих типах, характерах, связи внешности человека с его жизнью. Размышлений Королёва о том, что же произошло со страной. И ещё много всего.
Королёв -- не сумасшедший, его тяга к бродяжничеству объяснима. И его действия не просто адекватны, а иногда -- образец для подражания, может быть. В бывшем сталинском лагере, приспособленном под психбольницу, он не может видеть оставшиеся вышки охранников и в порыве возмущения обливает их бензином и сжигает, а врач хотел их зимой пустить на дрова. Пытается пробудить у больных сознание трудом. Он изобрёл и сделал прибор для "честного отъёма денег" у цыган, приспособив девушку-бомжа в качестве подставки: но только тогда, когда они остались без средств. Но он -- не Остап Бендер. Наоборот, он и его друзья-бомжи очень напоминают героев А. Платонова.

Обязательно буду читать все книги этого автора (эта -- первая). Немного процитирую:
"Половина площадей академии была роздана фирмачам, внизу заседал перед телевизором отряд вышколенной охраны... Сами академики большей частью превратились в циников, не-государственников, это точно. Королёв видел, что плакала его великая наука. Видел, как ещё один костыль был забит в чело его родины. Клоуны продолжали громить великий цирк... Эпоха равнодушия и стремительной заброшенности смаргивала всё подряд".
"И дело даже не в том, что оплот пуст, и никакого плана, кроме воровского. (У власть предержащих.) Тут что-то с метафизикой пространства. Мало того, что оно распалось и опустело, оно к тому же переместилось внутрь. Снаружи Родины теперь нет. Зато она есть внутри. И давит".
"Локомотив уже сорвался в пропасть, а состав страны ещё летел, ускорялся инерцией свободного падения, втуне надеясь рывком перемахнуть параболу крушения.

"Кто-то, как он, впал в прозябание, кто-то стал богатым, кого-то посадили... кого-то убили, и лишь немногие сумели остаться в науке, да и то ценой эмиграции... Он оказался не в силах одиноко вынести утрату, обретённую собственным убеждением..."
"Держала эту рекламную фирму женщина с недавним академическим прошлым, довольно значительным: была она крупнейшей специалисткой в стране по прочности летательных аппаратов. Рассчёт первой советской крылатой ракеты составил в своё время её диплом..."
О новых русских: "Гиттис жаждой наживы и занудством, которые он принимал за трудолюбие и чувство собственного достоинства, отвоевал себе щёлочку в тамошней потребительской нише". Он же умел "рассасывать" силой воли автомобильные пробки. Его жена тоже имела своё дело: "Набожная, крестясь на все попутные церкви, сопровождая речь свою благолепными выражениями, она не то изливала Королёву душу, не то агитировала... Заезжая к ней, он слушал её болтовню, упрямо разглядывал сусальный иконостас, размером со стенгазету, стоявший в углу кухни, и думал о пустоте. О её величии".

"Его общение с однокурсниками по причине всеобщего их отъезда за границу постепенно сошло на нет... Последний друг, покинувший Королёва, был ему особенно близок... (Эдик, он был немного неадекватный.) Вообще, сумасшедшими его было не удивить: те или иные степени маниакально-депрессивного психоза были так же часты на его факультете, как грипп. Чересполосица циклотомии мотала всех поголовно по пикам эйфории и провалам беспричинного горя. Умственное переутомление, взвинченное бурей гормонов, многих подталкивало к краю безумия. Зимой третьего курса, в самую тяжёлую сессию на Физтехе, через психдиспансер Яхромы в академический отпуск отправилась четвёртая часть всех однокурсников.
Королёв всегда следил за психиатрической гигиеной. Лучшим заземлением для него была физическая нагрузка: волейбол, баскетбол, футбол по колено в снегу до упаду, каникулярные походы, изнурительные и счастливые, девушки, случалось..... Эдик аристократически брезговал совмещать сдачу теоретических минимумов с физкультурой -- и к концу 4 курса заработал смещение сознания в религиозную сторону..." Соседи по комнате выгнали его, т. к. он замучил их разговорами про покаяние. Он уехал в свой Ереван. Но там брат набросился на него с топором по той же причине. Его приютил Королёв... Потом он ушёл в монастырь (стал монахом, принял постриг), но уже через несколько месяцев -- "А в марте он сидел на кухне Королёва, в гражданском платье, курил и беззвучно плакал..."

"Познакомились они с ним давно -- застряли вместе в лифте... Гоша тогда спас Королёва, уже страдавшего клаустрофобией, все полтора часа рассказывая истории о рухнувших лифтах и не давая упасть духом".
"Мой мир полон насилия. И я тому виной," -- пробормотал Королёв, задыхаясь от слёз и дыма".
"Материя -- это цацки".
"В киоске он купил себе книгу и читал её всё время. Точнее, держал перед собой на рюкзаке, посматривая в окно. КНИГА ЕГО ЗАЩИЩАЛА. Он всегда знал: ментам и другим пассажирам читающий человек внушает если не уважение, то сожаление и опаску, напоминая юродивого".
"Ему повезло, что в среде бомжей этого рода всегда было уважение к речи, к собеседнику. Пока человек говорил, ему ничто не угрожало, его не перебивали".
"Бригадир их -- предводитель бичей -- был человеком с такой походкой, по которой было ясно, что он никогда не умрёт".
"Взгляд, правда, он имел мужичий -- и хитрый, и тупой, и скрытный, и живой одновременно".
"Сон -- лучшая пища," -- твердил про себя Королёв.
"Устойчивое теперь словосочетание "элитный дом" -- вот это и есть "чёрная метка", вручённая моему народу."

Эту кгингу написал один человек, но у нее два автора: эссеист Григорий Чхартишвили и его ALTER EGO беллетрист Борис Акунин

Я писал эту книгу долго, по одному два кусочка в год. Не такая это тема, чтобы суетиться, да и потом было ощущение, что это не просто книга, а некий путь, который мне нужно пройти, и тут вприпрыжку скакать негоже — можно с разбегу пропустить поворот и сбиться с дороги. Иногда я чувствовал, что пора остановиться, дождаться следующего сигнала, зовущего дальше.
Дорога эта оказалась длиной в целых пять лет. Началась от стены старого московского кладбища и увела меня очень очень далеко. За это время многое изменилось, «и сам, подвластный общему закону, переменился я» — раздвоился на резонёра Григория Чхартишвили и массовика затейника Бориса Акунина, так что книжку дописывали уже вдвоём: первый занимался эссеистическими фрагментами, второй беллетристическими. Ещё я узнал, что я тафофил, «любитель кладбищ» — оказывается, существует на свете такое экзотическое хобби (а у некоторых и мания). Но тафофилом меня можно назвать лишь условно — я не коллекционировал кладбища и могилы, меня занимала Тайна Прошедшего Времени: куда оно девается и что происходит с людьми, его населявшими?
Знаете, что кажется мне самым интригующим в обитателях Москвы, Лондона, Парижа, Амстердама и тем более Рима или Иерусалима? То, что большинство из них умерли. Про ньюйоркцев или токийцев такого не скажешь, потому что города, в которых они живут, слишком молоды.
Если представить себе жителей действительно старого города за всю историю его существования как одну огромную толпу и вглядеться в это море голов, окажется, что пустые глазницы и выбеленные временем черепа преобладают над живыми лицами. Обыватели городов с прошлым живут, со всех сторон окружённые мертвецами.
Нет, я вовсе не считаю старые мегаполисы городами призраками. Они вполне живы, суетны и искрятся энергией. Речь о другом.
С некоторых пор я стал чувствовать, что люди, которые жили раньше нас, никуда не делись. Они остались там же, где были, просто мы с ними существуем в разных временных измерениях. Мы ходим по одним и тем же улицам, невидимые друг для друга. Мы проходим сквозь них, а за стеклянными фасадами новомодных строений мне видны очертания некогда стоявших здесь домов: классические фронтоны и наивные мезонины, чванные ажурные ворота и полосатые шлагбаумы.
Всё, что когда то было, и все, кто когда то жил, остаются навсегда.
Вам не случалось увидеть где нибудь в густой толпе на Кузнецком Мосту или на Никольской невесть откуда взявшийся и тут же растаявший силуэт в шляпе веллингтоне и плаще альмавиве? А прозрачный девичий профиль в чепце с лентами мантоньерками? Нет? Значит, вы ещё не научились видеть Москву по настоящему.
Старинные города — это совсем не то, что города новые, которым каких нибудь сто или двести лет. В большом и древнем городе родились, любили, ненавидели, страдали и радовались, а потом умерли так много людей, что весь этот океан нервной и духовной энергии не мог взять и исчезнуть бесследно.
Перефразируя Бродского, рассуждавшего об античности, можно сказать, что предки для нас существуют, мы же для них — нет, потому что мы про них кое что знаем, а они про нас ровным счётом ничего. Они от нас не зависят. И городу, в котором они жили, тоже не было до нас, нынешних, никакого дела. Поэтому чем старее город, тем меньше обращает он внимания на своих теперешних обитателей — именно потому, что они в меньшинстве. Нам, живым, трудно удивить такой город; он видел и других, таких же смелых, предприимчивых, талантливых, а может быть, те, умершие, были качеством и получше.
Нью Йорк существует в том же ритме, что сегодняшние ньюйоркцы, он их современник, напарник и подельник. А вот Рим или Париж с равнодушной снисходительностью взирают на тех, кто развесил по старым стенам рекламы «Нескафе» и стирального порошка «Ариэль». Старинный Город знает: прокатится волна времени и смоет с улиц всю эту мишуру. Вместо шустрых человечков в джинсах и пёстрых майках здесь будут разгуливать другие, одетые по другому, да и нынешние тоже никуда не денутся — лишь переселятся из одних кварталов в другие, подземные. Полежат там несколько десятилетии, а потом сольются с почвой и окончательно станут безраздельной собственностью Города.
Кладбища в мегаполисах обычно живут недолго: ровно столько, сколько нужно, чтобы заполнить могилами выделенную под погост территорию, да ещё полсотни лет, пока не вымрут те, кто приходил сюда ухаживать за надгробьями. Через каких нибудь сто полтораста лет поверх костей нарастёт слой земли, на ней раскинутся площади или встанут дома, а на окраинах расширившегося Города появятся новые некрополи.
Мертвецы — наши соседи и сожители. Мы ходим по их костям, пользуемся выстроенными для них домами, разгуливаем под сенью посаженных ими деревьев. Мы и наши мёртвые не мешаем друг другу.
Под Парижем несколько лет назад было обнаружено целое царство кадавров — катакомбы, где лежат миллионы и миллионы прежних парижан, чьи останки были некогда перенесены туда с городских кладбищ. Любой может доехать до станции Данфер Рошро, спуститься в подземелье и обозреть бескрайние ряды черепов, представить собственный где нибудь в уголочке, в семнадцатом ряду сто шестьдесят восьмым слева и, возможно, внести некоторую корректировку в масштабирование своей личности.
Но возможность заглянуть в земные недра, где поселились жившие прежде нас, — это редкость. Парижанам, можно сказать, повезло. Чаще местом встречи с предшественниками для нас становятся чудом сохранившиеся старые кладбища, островки сгустившегося и застоявшегося времени, где давно уже никого не хоронят. Последнее условие обязательно, потому что разрытая земля и свежее горе пахнут не вечностью, а смертью. Этот запах слишком резок, он помешает вам уловить хрупкий аромат другого времени.
Если хотите понять и почувствовать Москву, погуляйте по Старому Донскому кладбищу. В Париже проведите полдня на Пер Ла шез. В Лондоне съездите на Хайгейтское кладбище. Даже в Нью Йорке есть территория остановившегося времени — бруклинский Грин Вуд.
Если день, погода и ваше душевное состояние окажутся в гармонии с антуражем, вы ощутите себя частицей того, что было прежде, и того, что будет потом. И, может быть, услышите голос, который шепнёт вам: «Рождение и смерть — это не стены, а двери».
[ 6 самых знаменитых некрополей мира → ]
Вот вы и познакомились с шестью самыми известными погостами на планете Земля. От себя же мне добавить к этому абсолютно точно нечего, кроме молчаливого прекланения перед писательским даром этого умнейшего, образованнейшего человека.