Секретные проекты цивилизации - Данте

Христианские идеи об устройстве загробного царства - практически полностью фольклорно-литературного происхождения, и Вергилий стоял у их истоков. С тем же успехом Вергилия можно зачислить в индуисты, ибо он пишет о переселении душ.

Наличие прорицателей у древних нисколько не противоречит их отмеченному безразличию к будущему. Помимо Кассандры, был еще Тиресий, был Дельфийский оракул; были, наконец, Сивиллины книги, к которым римское жречество прибегало в затруднительные для Города моменты, но функция всех этих институтов состояла исключительно в торжестве неизбежного, а вовсе не в воздвижении идеального.

На рубеже нашей эры из Вавилона ввезли астрологию, но и она значила не больше, чем старинное ремесло авгуров, только практиковалась частно, а не от лица государства.

О будущем вообще идеи у древних были самые схематичные: стоики верили в периодическое самовозгорание космоса и его возрождение, но уже без прежних обитателей. Загробная жизнь не отрицалась и не постулировалась: она была частным делом и личной заботой усопшего и в значительной степени, как мы уже видели, отдавалась на откуп поэтам.

Это вовсе не свидетельствует о дефекте воображения: выстраивать будущее не приходило в голову примерно так же, как нам незачем описывать второе, перпендикулярное измерение времени. Даже упомянутая рудиментарная космология стоиков отдает дань скорее цикличности, чем единонаправленности.

Такое мировоззрение не может не казаться нам разительно странным, чем-то наподобие ходьбы затылком вперед. Справедливости ради нелишне предположить, что наши собственные идеи о движении истории должны были бы вызывать аналогичный шок у римлян и греков, но их, за неимением в живых, уже не взять в свидетели.

Попробуем совершить акробатический трюк объективности и, как некий культурный герой, поднять самих себя за волосы.

В целом футурология в широком смысле, то есть знание о будущем, современна техническому прогрессу и выстроена по его шаблону. Разумно указать, что прогресс науки предшествует технологии и лежит в ее основе; тем не менее в быту многие слабо отличают науку от технологии, и в то время как преимущество теории поля перед гипотезой мирового эфира очевидно не для всех, на превосходство авиалайнера над волокушей укажет каждый.

В самых примитивных терминах принцип футурологии можно сформулировать так: научное познание материи позволяет создавать орудия для расширения господства над ней; аналогичным образом научное познание общества позволяет оптимизировать общество.

Научно-технический прогресс легко и в каком-то смысле оправданно проецируется вперед, и поэтому можно осуществить такую же проекцию истории. Иными словами, низводя все в популярную плоскость научной фантастики, если прав Жюль Верн, то прав и Герберт Уэллс.

Такая аналогия неверна как теоретически, так и практически. Выше отмечалось, что наука отличается от других областей "знания" опровержимостью гипотез и воспроизводимостью событий, то есть результатов эксперимента. Оба эти критерия совершенно неприменимы к комплексу социальных дисциплин, где эксперименты можно проводить лишь на больших скоплениях людей с достаточной площадью для их захоронения.

Кроме того, поскольку многократность эксперимента обходится дорого, всегда можно объявить, что вкралась ошибка, и следующая попытка обречена на блистательную удачу. Перед нами - основной принцип выживания марксистов с их постоянным припевом, что все прошлые модели социализма были с дефектом, а вот сейчас мы вам возведем совершенно безупречную. В результате получаем парадоксальную ситуацию, когда провал эксперимента не только не вредит репутации его автора, но даже укрепляет ее.

Этот фундаментальный парадокс современных социальных "наук" я позволю себе назвать "эффектом Фукуямы".

В каком-то смысле Фукуяма все же оказался прав, прорицая конец истории - прав, так сказать, омонимически, если под историей подразумевать историографию. Еще в XVIII веке Эдуард Гиббон, создавая свой эпохальный труд, с трепетом равнялся на Полибия; в наше время история "с концепцией" считается вредным чудачеством, и предпочтение отдается прагматическим, материальным отраслям, таким, как археология или клиометрия. Параллельно, без оглядки и краски стыда, авторитетные мужи продолжают вещать с башен о грядущем столкновении цивилизаций, а этажом ниже работают мессии Интернета и коммунитаризма.

История стала хронологией будущего, из нее выпал предмет, как прежде он был изъят из живописи.

6

Вернемся к нашему гипотетическому свиданию с прошлым. Прогресс вперед подразумевает регресс назад, поэтому почти аксиоматично, что обитатель XX века считает своего предшественника в первом глупее себя. Загадочным образом поступь науки отождествляется с развитием интеллекта. Забавнее всего, что в доказательство этого тезиса житель Нью-Йорка или Санкт-Петербурга без обиняков кивнет на свой автомобиль и персональный компьютер.

Переимчивость римлян была одной из самых характерных черт этого народа. Государственное устройство и религию они во многом позаимствовали у этрусков, а культуру - у греков, признавшись во всеуслышание, что в противном случае остались бы дикарями. То же самое и в сфере технологии, главное орудие которой, знаменитый колющий меч, именовалось gladius hispaniensis в честь покоренных изобретателей. Но интерес римлян, равно как и греков, к технологии был строго ограниченным.

Над загадкой равнодушия античности к беспрекословным для нас дарам цивилизации, таким, как цифровые часы или электронный календарь, ученые безуспешно бьются вот уже много лет, и дежурные аргументы об отсталости рабовладельческого строя давно не в ходу.

Сейчас можно с достаточной уверенностью полагать, что на пороге нашей эры существовали все возможности для технологического взлета, подобного нашему. Мы, скорее всего, никогда не узнаем, почему этот взлет не состоялся, - не у кого спросить, нет такой инстанции.

Можно, конечно, вспомнить, что в итальянской столице по-прежнему работает часть античной канализации и водопровода, что проложенные империей дороги кое-где служат до сих пор, но все это лишь отвлечет от главного урока: технический прогресс в нашем понимании не является неотъемлемым атрибутом развитой цивилизации.

Эта мысль настолько несуразна для поколений, взращенных на научной фантастике и трудах четы Тоффлеров, что отказывается умещаться в сознании. Тут я не могу удержаться, чтобы не привести слышанный в юности анекдот. Подвыпивший офицер с досадой наблюдает, как веселится штатская компания, а затем, не выдержав, подходит с упреком: "Если вы такие умные, почему же вы строем не ходите?"

Анекдот нетрудно перевернуть, хотя юмор, конечно, испарится. Веселым штатским позволительно спросить в ответ, почему собеседник носит на голове оладью, окаменел в коленях и не сводит глаз с мавзолея.

Идея социального прогресса настолько уникальна в анналах цивилизаций, что объяснить ее стоящему снаружи практически невозможно. При том что обучаемость человека всеми признана достаточно высокой, теоретический грек, обращенный в нашу теперешнюю веру (или диагноз), совершенно утратит способность представлять собственную культуру.

Сократ учил самопознанию, и дух, целиком ориентированный на исцеление общественных язв, с его точки зрения, дисфункционален, а демонстрация, в доказательство превосходства, телевизора или сотового телефона развеет последние сомнения в массовом умственном оскудении.

Платон сочинил идеальное общество, по нынешним меркам довольно жуткое, но суть не в этом - оно мыслилось как окончательное и равновесное, а наши утопии всегда устремлены в бесконечность, и статика воспринимается как синоним гибели. Мы проскочили свою станцию, где ждали будничные дела, и вообразили, что будем ехать бесконечно, все дальше и лучше; мы совершенно забыли про контролера.

Разница между пассажиром поезда и пешеходом гораздо меньше, чем между пешеходом и паралитиком, и именно последняя целиком занимала древних. Наше якобы олимпийское "выше, быстрее, дальше" ничего общего с оригинальными Олимпиадами не имеет - там речь шла о победе, а не о рекорде. Рекорд - относителен, победа - абсолютна и навсегда; уже никто не добьется в Каннах лучшего результата, чем Ганнибал.

Не обязательно шить себе шкуру грека или римлянина, чтобы подивиться несообразностям цифровой цивилизации. Гегель провозглашал венцом истории Прусское королевство, но его изучают совсем не на курсах психиатрии.

Легионы эдипов и кассандр объясняют, каким образом будущее вытекает из настоящего, но выводить настоящее из прошлого прекратили - дурной тон. Участь философии нельзя назвать более счастливой: пресловутые вечные вопросы, ради которых еще вчера русские мальчики мочили старушек, а девочки топили печь казначейскими билетами, Витгенштейн объявил абсурдом, дефектом языка. Сократ объявил бы дефектом самого Витгенштейна.

Для Сократа философия была синонимична этике, и вопросы, громогласно снятые Витгенштейном, большей частью вообще не стояли. Сократа волновало, как быть человеку с собственной жизнью, а не человечеству со Вселенной, и если бы даже второе уравнение имело какой-то смысл, решение целиком заключалось в первом.

Решение было предложено христианством, но когда его беспрекословность дала трещину, учителей античного калибра давно смело с лица земли. Пока нынешние, от Гегеля до Витгенштейна, придумывали и отметали фиктивные проблемы, над реальной в России бился скорбноглавый безбожник Федоров, но на Западе ее в два счета одолел пастор Швейцер, промотавший "в поисках исторического Христа" все наследство последнего.

Формула Швейцера: преклонение перед жизнью. Предвосхищая эффект Фукуямы, он обитал в альтернативной вселенной, где никогда не было Ницше.

Эта простая идея обошла и Сократа, и Сенеку, чтобы тем ярче воссиять в наш футурологический век. У нее, впрочем, тоже есть древний автор, и даже включенный в иудео-христианский канон, только выражался Екклезиаст далеко не так восторженно.

Живая собака - лучше мертвого льва.

7

Теперь нам осталось убедить римлян и греков в моральном превосходстве цивилизации, которая уравнивает человека с треской.

Упреки в том, что доктор Швейцер произвольно выдвинут в парламентеры культуры, несостоятельны. Хотя сила его собственного накала на нашем нравственном небосклоне не тянет на тысячную долю Достоевского, именно ему удалось подобрать заклинание и заколдовать великий испуг, в который погружено истекающее столетие.

Отсюда уже без труда выводятся такие краеугольные принципы, как табу на эвтаназию и самоубийство, война с абортами и смертной казнью, осуждение войны независимо от цели, скорбь о вымирающих видах и движение за этичное отношение к животным. Отсюда, отметим не без дрожи в голосе, вытекает и доктрина прав человека в ее современной форме. Короче - все то, что в романтические годы перестройки первооткрыватели именовали "общечеловеческими ценностями".

Ниспровергать эти разновеликие ценности мы не дерзнем, но полезно хотя бы проинспектировать их фундамент и заглянуть в права на абсолютность их диктата.

Пришло между тем время вернуть грамматике ее вещественное содержание. В отличие от миража, вынесенного в заголовок, существует реальное будущее время, futurum perfectum, неизмеримо более скромное, но открытое каждому с беспощадной ясностью. Здесь можно вспомнить о графике в первом абзаце. Человеку известно, что он умрет.

Преклонение перед жизнью - это лицевая, парадная сторона страха. Мы боимся смерти так, как никто до нас не умел бояться, мы возвели этот трепет в нравственный закон, покрыли золотом и резьбой и поклонились ему. По словам Ницше, мы сделали свой порок добродетелью.

Мы боимся не просто инстинктом, как заповедала любому биология. Смерть в современном сознании - это абсурд, кощунство, отрицание всего и обязательный объект отрицания. Если бы у кроликов существовала литература, в ней было бы бесполезно искать вразумительных сведений об удавах. Не знаю, бывают ли сумасшедшие кролики - у нас все-таки проговорился Николай Федоров

Извлечем на свет еще один расхожий аргумент, под стать похвальбе сотовым телефоном. Многие полагают, а некоторые даже утверждали вслух, что страх смерти - атрибут прогресса и высокого развития; мужество - добродетель дикаря. Человек, владеющий в жизни немногим, невысоко ее ценит и легко с нею расстается; напротив, интеллигентному современнику больнее проститься со своим неисчислимым духовным богатством.

Минутный расчет покажет, что дело обстоит диаметрально противоположным образом. Идти на заведомый риск - значит настаивать самим поступком, что существует нечто дороже жизни или страшнее смерти. Такое поведение свойственно и животным, но у них вместо кодекса морали срабатывает генетический код.

Человек, слыхом не слыхавший о молекулярной биологии, уверен в своем превосходстве над фауной именно потому, что ставит категорический императив выше продолжения рода. Ценности, за которые не больно умереть, - это и есть единственный достоверный продукт и признак цивилизации.

Преклонение перед жизнью - сдача и гибель культуры, отступление к птеродактилю. Общечеловеческих ценностей никогда не было - разве что "общепозвоночные". В полинезийских сказках положительный герой обычно съедает отрицательного, если не наоборот. Римляне умирали за свой народ, за Город и очаг. И убивали: обесчещенную дочь, сына, который ослушался военного приказа (одержав при этом победу!), сестру, всплакнувшую по убитому братом жениху. Сейчас этот список для нас - просто перечень кровавых глупостей. Еще двести лет назад мы читали его иначе.

Античная смерть, в отличие от нашей, имела иерархию: случайная, незаслуженная и скоропостижная была предметом скорби или возмущения; гибель во имя долга считалась высшей честью и залогом славы в потомстве. Долг был функцией мужества и верности - добродетелей, от которых мы освобождены высоким развитием. Цицерон высмеет мораль Швейцера как безумие камня, объявившего неодушевленность высшей святыней.

Мы открыли эстетику Греции и этику Рима в эпоху поиска и сомнений; термин "Возрождение" говорит о преклонении и ученичестве. Гражданский подвиг пришел на смену религиозному и вассальному. Столетиями превосходство древних было аксиомой: именно у них мы впервые обнаружили демократию, человеческое достоинство, государство.

К отцам-основателям США, вместе с Франклином и Джефферсоном, можно по праву причислить Полибия. Мы переняли ритуал, но ценности не пустили корней в чужом огороде. Жертвовать жизнью понарошку, ради условного долга, не получается; у нас нет мужества и верности, остались только права - человека, женщины, негра, дельфина. Право на жизнь.

Нынешнее поколение в массе полагает греков и римлян современниками и единомышленниками питекантропов и динозавров.

Я не хочу останавливаться на карикатурах, предпринятых Гитлером и Сталиным, - и "светлое будущее", и "тысячелетний рейх" не имеют с реставрацией Августа ничего общего, - но именно они окончательно опорочили в наших глазах идею долга и подвига. Возвратимся в будущее, которое наступит после нас.

Для историков этого воображаемого периода дороже всякого Витгенштейна и Фукуямы будет наша научная фантастика, сотни кубометров истинной эманации духа и сублимации страха. Ее главные предметы - машина времени и Контакт, временной и пространственный образы невозможного бессмертия.

Сообщение о вероятных микробах на Марсе облетело все периодические обложки, по праву оттеснив Бурунди и Чечню, где преклонение перед жизнью соблюдается не столь строго. Мало кто вспомнил в этой связи о великой гуманоидной цивилизации, как минимум ровне нашей, которую рассовали по музеям и библиотекам. На микробов, по крайней мере, проще глядеть свысока.

Критика цивилизации - неблагодарный жанр. Нельзя целиком поместить себя снаружи, а если чудом и ухитришься, то останешься без аудитории. Но если получилось хоть отчасти, можно заключить, что древние заслужили у нас забвение, а мы у них - презрение. У них нет для нас урока; у нас для них - тем более. На том и расстаемся.

Или нет - вот еще миниатюра под занавес. У Марка Юния Брута был однофамилец Децим Юний Брут Альбин, соучастник тираноубийства. В одном из дальнейших сражений он был взят лоялистами в плен, и когда солдат вынул меч с намерением казнить его, этот вспомогательный Брут обгадился, покрыв свое имя в римской истории несмываемым позором.

Сейчас каждый мало-мальский психотерапевт терпеливо объяснит, что в такой ситуации нет смысла подвергать себя дополнительным и бессмысленным мучениям; лучше расслабиться и прожить последние секунды так, как предлагает природа.

Пусть рассудят микробы.

===


Вопреки ироничному мнению мосье Цветкова о человечестве, приступим к обсуждению?