Откройте свой Мир!

— У вас собака без намордника, — возмущалась дама. Но пассажиры только покатывались со смеху

Тамара Аркадьевна влетела в вагон электрички как ураган.

До сих пор силы не иссякли для борьбы с несправедливостью, несмотря на возраст! Сумка наперевес, зонт наготове. Глаза — два прожектора, высматривающие нарушения порядка.

— Безобразие какое! — пробормотала она, осматривая полный пассажиров вагон.

И тут увидела...

Мужчина средних лет сидел у окна, а на коленях у него собака. Без намордника! Маленькая, пушистая, с розовым бантиком на макушке. Но правила есть правила!

— Мужчина! — голос Тамары прорезал вагонную тишину как сирена. — Почему у вас собака без намордника?

Николай поднял глаза от книги. Добрые, усталые глаза человека, который давно привык к жизненным невзгодам.

— Это Циля, — тихо ответил он, поглаживая пекинеса. — Она весит два килограмма и никого не...

— Вес тут ни при чем! — Тамара подошла ближе, размахивая зонтом. — Правила общественного транспорта для всех писаны!

Циля подняла мордочку и посмотрела на разгневанную женщину. Такими глазами смотрят дети, когда не понимают, за что их ругают.

— Тётенька, да вы что? — вмешался парень в наушниках. — Эта собачка мухи не обидит.

— У вас язык поострее будет, чем у неё зубы! — добавила женщина с ребёнком.

Смех покатился по вагону. Лёгкий, добродушный, направленный против неё.

Тамара почувствовала, как щёки вспыхнули. Когда это она стала объектом насмешек?! Всю жизнь боролась за справедливость, а теперь над ней смеются?

— Лучше бы к настоящим хулиганам так подходили! — бросил кто-то из дальнего угла.

Николай поймал её взгляд. В его глазах не было ни злости, ни осуждения. Только жалость.

— Простите, — сказал он негромко. — Не хотел создавать неудобства.

Почему-то эти слова ранили больше любых упрёков.

На следующей остановке вагон опустел. Остались только они двое — и Циля между ними, как маленький мостик через пропасть недопонимания.

Тамара сидела рядом. Не потому что хотела, просто так получилось. Место свободное было.

— Извините, — повторил Николай, и в голосе его звучала такая искренность, что Тамаре стало неловко. — Я правда не хотел никого беспокоить.

— Да что вы извиняетесь-то! — буркнула она, отворачиваясь к окну. — Правила нарушили — вот и всё.

Но Циля, эта проклятая собачонка смотрела на неё такими глазами! Будто понимала что-то. Будто видела насквозь.

И вдруг — представьте себе! — маленькая мордочка потянулась к ней. Собачка аккуратно, осторожно положила голову ей на колени.

— Циля, нельзя! — Николай потянулся к собаке, но Тамара неожиданно для себя самой остановила его:

— Ничего, пусть.

Шерсть оказалась невероятно мягкой. Тёплой.

Когда она в последний раз что-то гладила? Когда вообще к чему-то живому прикасалась?

— У вас, — начала Тамара и замолчала. Потом всё-таки решилась: — У вас давно собака?

— Три года. После того как, — Николай помолчал. — После того как жена умерла, я думал, не выдержу. А соседка принесла этого щенка. «Возьми, — говорит, — тебе одному тяжело будет».

Тамара кивнула. Не знала, что сказать. Но почему-то стало понятно — почему он так нежно с собакой обращается. Почему глаза такие добрые, но усталые.

— У меня была когда-то такса, — сказала она вдруг. — Умнейшее животное. Джекки звали.

И полились воспоминания. Как Джекки встречал её с работы, как спал у ног, как научился приносить тапочки. Как болел в последние месяцы.

— А потом? — тихо спросил Николай.

— А потом... — Тамара вздохнула. — Потом я решила: больше никого. Слишком больно терять.

— Понимаю.

И действительно понимал. В его голосе слышалось то же самое — боль утраты, страх привязаться снова.

— Только вы вот привязались, — заметила Тамара, почёсывая Цилю за ухом.

— Она сама привязалась. А я не смог устоять.

Циля блаженно зажмурилась под её рукой. И Тамара поймала себя на мысли: а ведь приятно. Когда тебе доверяют. Когда ты нужна.

— Вы каждый день на этой электричке ездите? — спросила она.

— В центр — да. На кладбище.

Тамара поняла без слов. И вдруг почувствовала, как что-то сжалось в груди. Не осуждение — жалость. К этому тихому человеку, который каждый день ездит к жене.

— А вы? — спросил он.

— В поликлинику. — Тамара усмехнулась горько. — Возраст, понимаете.

Они замолчали. Но это была не неловкая тишина — тёплая. Как будто нашли друг в друге что-то знакомое.

— Знаете что странно? — Тамара посмотрела ему в глаза. — Я всю жизнь за правила боролась. А счастлива была только с той таксой. Которая никаких правил не знала.

Поезд подъезжал к станции.

— Мне здесь, — сказала Тамара, вставая.

— И мне.

Они вышли вместе. Постояли на перроне.

— А знаете что, — Николай помялся. — Может быть, вы если не против, завтра с нами прогуляетесь? Циля, кажется, к вам привязалась.

Тамара хотела сказать «нет». Хотела сказать, что ей это не нужно, что у неё свои дела...

Но посмотрела на Цилю — и кивнула.

На следующий день Тамара проснулась в пять утра.

Зачем? Встреча только в десять.

Перебрала половину гардероба. Что надеть на прогулку с собакой? С мужчиной? С... Господи, как это вообще называется?

Синее платье — слишком нарядно. Серый костюм — как на работу. Джинсы, а есть ли у неё вообще джинсы?

— Дура старая, — сказала себе в зеркало. — Шестьдесят два года, а ведёшь себя как школьница.

Но переоделась в третий раз.

У метро стояла рано. За полчаса. Нервничала, будто на свидание. Хотя, разве это не оно?

— Тамара Аркадьевна!

Обернулась — Николай шёл к ней с букетом. Небольшим, скромным.

— Это что такое? — растерялась она.

— Цветы для дамы, — серьёзно ответил он, протягивая букет. — Циля вчера так волновалась, всю ночь к двери бегала.

Тамара рассмеялась. Впервые за много лет. Рассмеялась от души, до слёз.

— Вы... вы ненормальный! — выговорила она сквозь смех.

— Возможно, — улыбнулся Николай. — А вы пришли. Значит, тоже не совсем нормальная.

Они пошли по аллее. Циля бежала впереди, останавливалась, оглядывалась — идут ли они? Как будто понимала: её работа — быть связующим звеном.

— Знаете, — сказала вдруг Тамара, — я всю жизнь считала себя... правильной. Принципиальной.

— И что изменилось?

— Ничего не изменилось. Просто... — она помолчала. — Просто поняла, что принципы бывают разные. Можно принципиально злиться на весь мир. А можно принципиально искать в нём хорошее.

Николай кивнул.

— После смерти жены я тоже думал — всё, конец. Больше никого не впущу в сердце. Больно слишком.

— И что?

— А потом появилась эта проказница, — он показал на Цилю.

Тамара остановилась. Посмотрела на него внимательно.

Когда она в последний раз чувствовала себя женщиной? Не строгой тётей, не принципиальной гражданкой, а просто женщиной?

— Николай...

— Да?

— А вы... — она собралась с духом. — А вы не думали, что после шестидесяти уже поздно?

— Для чего поздно?

— Ну... для всего этого. — Она махнула рукой, показывая на них двоих, на прогулку, на цветы для собаки.

Николай подошёл ближе. Взял её за руку. Осторожно, как хрупкую вещь.

— Тамара Аркадьевна, можно просто Тома?

— Можно.

— Тома, а вы знаете, что Циля вчера первый раз за три года спала спокойно? Как будто поняла — мы больше не одни.

— Мы?

— Если хотите, мы.

Тамара почувствовала, как что-то тёплое разливается в груди. Как будто солнце взошло внутри. Неужели правда не поздно? Неужели можно начать сначала?

— Знаете что, — сказала она, сжимая его руку. — А давайте купим Циле настоящий ошейник. Красивый. С камушками.

— Зачем?

— Чтобы все видели — это не просто собака. Это настоящее чудо.

Николай улыбнулся. Та самая улыбка, от которой хочется верить в сказки.

— И пусть кто-нибудь попробует сказать, что ей нужен намордник.

Циля гавкнула — коротко, радостно. Будто согласилась.

Через две недели они снова ехали в той же электричке.

Циля сидела на коленях у Тамары — в новом розовом ошейнике с блестящими камушками. Важная, довольная. Хозяйка жизни.

— Смотрите-ка, — проворчал мужчина напротив, — опять собака без намордника.

Тамара подняла голову. Те же прожекторы-глаза, но теперь они светились не гневом — защитой.

— Молодой человек, — сказала она с достоинством, — это не собака.

— А кто же? — хмыкнул тот.

— Это чудо. — Тамара погладила Цилю по головке. — И не мешайте ей наблюдать за миром.

Николай сжал её руку.— А намордник где? — не унимался мужчина.

— А зачем чуду намордник? — Тамара улыбнулась. — Чудеса не кусаются. Они дарят счастье.

Пассажиры засмеялись. Но теперь смеялись с ними, не над ними.

— Правильно говорит тётенька! — поддержала женщина с внуком. — Чуду действительно намордник не нужен.

Электричка подъезжала к станции.

— Не поверите, — улыбнулась Тамара попутчикам, — но раньше я считала, что у всех собак должны быть намордники.

— А теперь?

— А теперь думаю: некоторым людям намордники нужнее. На злых языках.

Они вышли из вагона. А Циля важно семенила между ними — маленькое пушистое чудо.

И намордник ей точно не нужен.
(с)