В неполные сорок два Алик Крапивин уже имел вставную челюсть, полупарализованную глухую маму и шкодливого кота, обоссавшего все углы маленькой двухкомнатной квартиры на пятом этаже старой черемушкинской «хрущобы».
Работа инженером технического отдела не приносила в жизнь ничего, что могло бы укрепить ее материально, а о духовных радостях Алик и думать забыл.
С утра в окно стучал холодный осенний дождь, и уже была выкурена вторая сигарета, когда на рабочем столе прозвенел телефон местной связи.
- Зайди ко мне! – голос начальника трамвайного депо Алик узнал бы и спросонок. Тон, каким была отдана команда, не предвещал ничего хорошего. Похоже, информация о полученных с базы подшипниках, которые Алик ловко загнал в соседний автосервис, переставала быть тайной. Округленные ужасом глаза секретарши тоже не оставляли надежд.
- Проходи смелей! – бывший полковник железнодорожных войск Виктор Петрович Проскурин приглашающе махнул широкой короткопалой ладонью. Алик прошел на негнущихся ногах по выцветшему ковру и замер у тяжелого письменного стола, обтянутого зеленым бильярдным сукном.
- Ты в календарь когда последний раз смотрел? – прищурился Виктор Петрович, давя сигарету в тяжелой хрустальной пепельнице.
« Слава богу, пронесло», подумал Алик, понимая, что речь пойдет о чем угодно, только не о подшипниках.
- Седьмое ноября на носу. Смекаешь?
Директор был человеком старой формации, в новые координаты демократических ценностей вписываться не хотел.
- В общем, так! – Проскурин припечатал ладонь к столешнице. – Ты у нас парень молодой, перспективный, тебе расти надо. Что хочешь делай, но праздничный досуг людям обеспечь. Времени в обрез. К обеду жду предложения. Готовь решение.
Полковник он и в Африке полковник, а уж в трамвайном депо тем более.
- А завтра можно? – начал торговаться приободренный Алик.
- Никаких завтрева! – директор выбил из пачки новую сигарету, резко чиркнул зажигалкой. – С подшипниками, небось, за час обернулся, жучара?


В отделе было пусто. После дождя выглянуло скупое осеннее солнце, но легче на душе не стало. Сжимая вспотевшими ладонями несвежий носовой платок, Алик лихорадочно соображал.
«Шеф дает возможность реабилитироваться…» – всплыла в голове фраза из фильма, название которого он никак не мог вспомнить. Сигналы точного времени из висевшего над головой громкоговорителя, напомнили, что надо торопиться.
- Курить идем? – в двери возникла лохматая башка Витьки Смирнова из отдела техники безопасности.
Представив себе директора, который встретит его сейчас в коридоре, да еще и с сигаретой, Алик заключил, что о последнем шансе на реабилитацию придется забыть навсегда.
- Некогда мне. Дел полно, - буркнул он, уткнувшись в дефектную ведомость.
- Понял. Вижу, что недосуг…
Солнечный луч, пробив мокрое стекло, уперся в стопку старых газет на стуле, а вместе с лучом пришло и озарение.
С азартом игрока, поставившего на карту последнее, Алик начал лихорадочно перебирать слежавшиеся газеты.
- Конечно. Как же я раньше не догадался? – сбрасывая на пол серые листки рекламного бюллетеня «Здоровье», неустанно собираемые вечно больной Алфимовой, загоняя под стол прокламации, приносимые с жарких уличных митингов тихим алкоголиком Пташуком, Алик искал заветный номер популярной газеты, выдернутой им когда-то по дороге на работу из соседского почтового ящика.
Есть! Алик сдвинул на край стола дефектную ведомость и бережно развернул широкий, еще хранивший запах типографской краски, газетный лист.
Объявления на последней странице обнаружились сразу, хоть и были набраны мелким шрифтом. Смущала краткость текста. После слова «досуг» следовал номер телефона. И всё.
Подобных объявлений в газете было много, и Алик прикидывал, кому отдать предпочтение, как вдруг в нижнем углу, там, где был надорван край, и отвратительно маячило жирное колбасное пятно, обозначилось скромное, до боли теплое «Досуг. Дешево. Даша». Это и подкупило не согретое любовью сердце одинокого инженера.
Вспомнилась коммуналка на Бережковской набережной, где они жили когда-то с мамой, и старенький трофейный аккордеон – все, что осталось от отца, уехавшего в семидесятых за длинным рублем на север, да там и сгинувшего. Мама очень хотела, чтобы сын стал музыкантом, и потому записала мальчика в кружок при домоуправлении, где два дня в неделю старый инвалид обучал молодые дарования азам музыкальной грамоты…
- Виктор Петрович, это Крапивин! – радостно доложил в трубку счастливый Алик – Есть решение. Через несколько минут доложу.
Городской телефон долго не соединял с заветным номером, но вот в трубке что-то щёлкнуло и поплыл длинный гудок вызова.
- Алло… - томно пропели на том конце провода.
- С Дашей я могу поговорить? Здравствуйте… - Алик заметно волновался.
- Я вас слушаю…
- Это из трамвайного депо звонят. Насчет досуга. Сколько будет стоить?
- Если к нам, то две тысячи, если к вам, то три…
- К нам, конечно же, к нам! – закричал Алик, представив, как нежные девичьи руки растянули меха перламутрового аккордеона, и вот она полилась - народная, широкая и раздольная, про березку и рябину, и, конечно же, про куст ракиты над рекой, под которую всплакнут и строгий начальник трамвайного депо Виктор Петрович, и вечно больная техник Алфимова, и до конца не протрезвевший мастер Пташук.
- А три тысячи – это за вечер?
- За час, – голос далекой Даши переставал быть томным. – С человека.
- Ой, подождите, - Алик перегнулся через стол, потянул к себе пташуковский калькулятор, - Нас будет тридцать пять, нет, тридцать шесть человек, – он забыл про старого барбоса Михалыча, вечно торчащего в сторожке у деповских ворот.
На калькуляторе выскочило слишком много нулей, и Алик начал считать заново.
- Даша, а какая у вас программа? – стремясь заполнить неловкую паузу, Алик сочинял вопросы. – Вы на аккордеоне играете? А песни советских композиторов исполняете? Из Кадышевой что-нибудь. Что вы вообще делаете?
- Всё, что угодно, вплоть до орального секса, но только с презервативом.
Алик справился с калькулятором, но смутили итоговые цифры. Сумма получалась приличная, но для организации, устраивающей праздничный вечер для сотрудников, это было по карману.
- Скажите, Даша, а по безналичному расчету с вами можно? По перечислению? Выставите нам счет, пожалуйста. Давайте я наши реквизиты вам сейчас по факсу сброшу…
- Лет через двадцать перезвони. – хохотнула невидимая Даша – Может, тогда и перечислишь, если нас легализуют к тому времени.


Порыв осеннего ветра ударил в форточку и популярная газета, подхваченная холодным воздухом, раненой птицей слетела со стола на пол.
- Ну, передовик, обедать идешь? – Смирнов опять возник в дверях.
- Пошли… – обреченно выдохнул Алик и посмотрел на часы.
Звонок местного телефона был требователен.
- Ну, и что ты там надумал по поводу праздника? – зловеще ласково проскрежетала трубка голосом полковника железнодорожных войск в отставке. – Давай мухой ко мне. Заодно и про подшипники потолкуем.
С просветленным лицом приговоренного к казни Алик оторвал от стула отяжелевший зад и направился к двери, бросив прощальный взгляд на издыхающую на полу бумажную птицу.
Час досуга пробил.

- Не тяжело?
Холодная рукоять легла во влажную от волнения ладонь. Затвор отошел назад и, лязгнув, вернулся на место.
- И что теперь?
- Снимай с предохранителя, - я показываю на маленький рычажок.
- И стрелять? – Вера волнуется, это заметно по блеску глаз, которые я люблю с каждым днем все сильней.
- Не торопись. Обхвати снизу левой рукой, так удобней. Огонь!
Из ствола выскакивает короткий язычок пламени, слышен хлопок вырвавшейся на свободу пули.
- Не попала. Давай еще раз. Огонь!
Заполненная талой водой пластиковая бутылка продолжает стоять на пне.
- Устала, – Вера опускает пистолет на колени. - Слушай, а где ты его взял? Он же не наградной?
- Меня родина ничем не наградила, тем более пистолетом.
- А орден? Или скажешь, не заслужил?
Какой чистый, прохладный воздух в лесу. Тишина такая, что разговором нарушать не хочется, а выстрелом и подавно.
- Заслужил, не заслужил. Разнарядка пришла. Трех человек к Красной звезде, двух к Боевому красному знамени, одного к Герою. Мои все с задания вернулась без единой царапины, а у Юрки Пахомова – товарища по училищу, пятеро ребят в ущелье лежать осталось, на своих минах подорвались. Вот он и высказал всё, что думал о наспех спланированной операции. А ведь его, Юрку, на орден метили, только представление сразу в корзину полетело, а наградили меня. Разнарядку ведь закрывать надо, это как в бухгалтерии.
Кажется, Вера замерзла: рано еще на природу, не май месяц.
Я пошел к машине, принес клетчатый плед.
Аккуратно забрав из тонких пальцев холодный пистолет, поставил его на предохранитель, опустил в карман, и, набросив плед на колени Веры, бережно их обернул.
- Может, поедем домой?
- Давай побудем еще, кто знает, когда сможем вот так выехать.
Издалека долетел знакомый звук.
- Слышишь? Кукушка в апреле, не может быть! – Вера подняла палец. – Давай считать!
- Ну ее к черту! Пусть себе кукует.
Я выдернул из пистолета обойму, выдавил на ладонь желтые цилиндрики патронов.
- Так откуда пистолет?
- Старая история. Со мной в палате майор лежал, не захотел без ног домой возвращаться. Я ночью проснулся, сперва не понял ничего спросонок, а потом подушкой в майора швырнул. Пистолет к стене отлетел, а я подполз и шепчу: что же ты, сука, делаешь, у тебя жена в Москве осталась, дочка маленькая. С майором истерика, я сестру позвал, а пистолет под матрац спрятал.
Вера внимательно слушает, щеки порозовели, похоже, согрелась.
- Надо же. Я не знала, а ведь в одном госпитале лежали.
- А как бы ты узнала? Ночью же произошло. Ну что, поехали домой?
- Да, - Вера взялась за обод, но колеса увязли в сырой земле.
- Погоди, - я ухватился за скользкий металл, резко дернул коляску вверх.
Старый «жигуль» с ручным управлением, стоял на сухом, подкатить Веру, помочь заползти на заднее сиденье было не сложно.
Я перебрался в водительское кресло и завел двигатель.
Коляска Веры и мои костыли заняли место справа, на месте прежде пассажирского сиденья.
- Слушай, а почему мы не встретились там - в госпитале?
- Потому, что ты лежал в хирургии, а я на другом этаже. Меня взрывом так о скалу шарахнуло. Девчонки, что в кузове сидели, все погибли, а я уцелела. Только позвоночник… Обидно. Два года по контракту отпахать и ста метров до аэропорта не доехать. Считай, почти дома. Обидно.

Под окном прозвенел ночной трамвай, коротко высветив потолок брызнувшими искрами.
- Саш, а мы еще поедем в лес? Постреляем?
- Конечно, поедем.
В лесу я незаметно забросил в ельник оставшиеся в обойме патроны, туда же полетел и разобранный на части майорский пистолет.
Очередной трамвай заискрил на повороте, высвечивая лицо засыпающей Веры.
- А ты мне так и не рассказал, откуда у тебя…– язык еле ворочается, слов почти не разобрать.
- Расскажу как-нибудь. Ты спи.

Олег Меньшиков без году неделя рулит театром имени Ермоловой, а такой ремонт отгрохал, что любо дорого глядеть, Бродвею и не снилось.
А вот куда загреб "бабки" юморист, не первый год возглавляющий Государственный театр эстрады, где зрителю даже в туалет заходить стрёмно, не говоря уже про зал с унылой светотехникой и допотопными микрофонами на проводе?
Побывал там на вечере памяти Валентины Толкуновой и пришел к выводу, что в каком-нибудь клубе имени Цюрупы вышло бы приличней.

Российская журналистика уродлива, как и отечественная педагогика, с той лишь разницей, что если учителя калечат душу ребенка, то труженики пера выносят мозг взрослому населению разговорами о грядущем конце света, не осознавая, как это может поднять процент но только самоубийств, но и страшных преступлений, совершаемых неадекватными людьми, чья психика сейчас вообще пойдет вразнос.

Уверяют, что при Советах все мы были "под колпаком", но я, помнится, шел на вокзал, протягивал деньги в кассу, получал билет и уматывал, куда хотел.
Зато сегодня вместе с деньгами протягиваю еще и паспорт.
Счастливого пути!

Как хочется, чтобы вражина Ромни победил на выборах и стал президентом США !
Тогда уж точно - очухаемся, перестанем играть в "перезагрузку", и, хочешь не хочешь, но будем делать хоть что-нибудь, чтобы нас вновь зауважали, а не угощали из своего же пакета картошкой фри в Макдональдсе.
Когда руки развязаны, то оно как-то проще.
Да и вообще.

Вот пригласил бы Саакашвили "Единую Россию" для проведения своей избирательной кампании, глядишь и победил бы на выборах. И ему хорошо и нам выгодно, а то ведь взявшие верх оппозиционеры первым делом с Россией "задружат", значит - еще одним помогать, еще одним долги списывать.

Смотрел сериал "Чкалов" и получал несказанное удовольствие. Радовали глаз не столько похождения народного любимца, сколько его способность употреблять крепкий алкоголь в любое время суток и на любом этапе рабочего дня. Про объемы даже говорить не хочу.
Хорошие, все-таки, люди жили в советской стране! Правильные, и, главное - здоровые. И физически и нравственно.
А что особенно тешило во время просмотра, так это возникающее после каждого рекламного включения число 12 в левом верхнем углу, да еще с плюсом!
Интересно, есть ли хоть какая практическая польза от этих магических чисел, придуманных затейниками из Госдумы, так и фонтанирующих идеями ?
На выходе сериал о писателе Фадееве, пившем горькую в объемах не меньше легендарного сталинского сокола - посмотрю с удовольствием, порадуюсь, попереживаю, "над вымыслом слезами обольюсь".
А вот запущенный в работу фильм о молодом Чайковском настораживает. Да и чего там смогут показать? Какой-то он не такой, этот Петр Ильич, хоть и клёвый музон сочинял !

"...вы и на отдыхе в Крыму работать продолжаете. У пионеров есть вопрос: когда вы отдыхаете?" -отбарабанил упитанный московский школьник, обращаясь много лет назад к генсеку ЦК КПСС Леониду Брежневу с трибуны партийного съезда.
Сегодня наша власть может отдохнуть в Крыму разве что на правах гостя, что вызовет понятную нервозность и у принимающей стороны тоже целым рядом не решенных до сих пор геополитических вопросов, но вот отбитого нами когда-то у горячих горцев черноморского побережья, мы уж точно никому не отдадим, по крайней мере в ближайшие годы. И что особенно пленит и греет унылые сердца, так это столь полюбившееся и понятное нам, смердам, желание руководства одновременно и отдыхать и работать на югах, причем круглогодично, вне зависимости от общепринятого в нашей стране сезона отпусков.
Как ни посмотришь в новостях отчет какого-нибудь губернатора или министра, так в правом нижнем углу экрана обязательно светит ласковое теплое слово "Сочи".
А вот интересно, на доклад к светлейшему они эконом-классом летают или как? А вдруг по железке, да еще в том купе,которое крайнее к туалету? Чур меня, чур!!!
Говорят, у Сталина - большого любителя хорошего кино, была задумка построить в Абхазии советский Голливуд, но помешала война. Нынешним властителям нашим дум ничто не помешало перенести в город Сочи аж Московский Кремль.
Послезавтра юбилей у Владим Владимыча. Теперь уж точно - не пригласит!

Президент наградил лучших учителей, а я подумал: если у нашей молодежи такая вопиющая безграмотность по части "великого и могучего", то как же обстоят дела с познанием точных наук - математики, физики, и чему же учат наших детей сегодняшние российские педагоги, не в обиду им будь сказано в день профессионального праздника?
Бог с ней, с алгеброй! Подчас по истории или географии молодые сморозят такое, что хоть святых выноси. На днях одна девица поправила меня, неразумного, сказав, что Ворошиловград находится не не Украине, а в России.
- Вы что, не помните? - возмутилась она. -Ну, это же там, где тетка с мечом стоит!
Я и умылся.
Хорошо у нас в стране Советов - писал Маяковский - можно жить, работать можно дружно, только вот поэтов настоящих нету, ну, а может, это и не нужно?
Так, может, и образованных больше не нужно России? Тогда кого награждаем и, самое главное, за что?

В годы юности смотрел японский художественный фильм, забыл название, в котором стариков заносили на гору Фудзияма, где и оставляли умирать. У нас можно использовать Воробьевы (Ленинские) горы.

Станция «Октябрьская» кольцевой линии Московского метро - одна из моих самых любимых среди сотни с лишним станций столичной подземки.
Возможно, это из детства, когда с Октябрьской Калужско-Рижской (своей) линии, я перескакивал по ступенькам в центре зала на ее тезку, но уже расположенную на кольцевой, пробегавшей под землей всю Москву и уносившей меня далеко-далеко в Лужники, Сокольники, на Динамо или в подставленный зимнему небу и оттого клубящийся паром бассейн «Москва», на месте которого позже усатые турки, подряженные оборотистым Лужковым, отгрохают по западным технологиям сооружение для православных религиозных культов, названное якобы Храмом Христа Спасителя, прости меня Господи…
Было какое-то таинство, торжество, растворенное в прохладном воздухе этой станции, в мерцании бронзовых факелов, свисающих с мраморных стен, холоде гранитных плит, по которым я приглушенно шлепал своими школьными башмаками.
Но самым таинственным и волнующим душу была для меня ниша в дальней стене зала, забранная высокой позолоченной решеткой, и залитая неземным божественным светом, льющимся из невидимых постороннему глазу ламп, а верх ниши был заполнен фантастической небесной голубизной, тоже истекающей из непонятно каких источников.
В ожидании поезда я прохаживался по платформе, разглядывая барельефы с мужественными профилями и читая выбитые на мраморе надписи.
«Слава советским пехотинцам!»
«Слава советским морякам!»
«Слава советским летчикам!»
Мое тогдашнее представление об армии ограничивалось этими тремя родами войск, но я шел по платформе дальше и читал о танкистах, саперах, связистах, кавалеристах, артиллеристах и еще многих-многих простых работягах той страшной войны.
Мне никогда не хотелось уезжать со станции Октябрьская-кольцевая…
С годами я узнал, что открытая в 1950 году, она замышлялась пантеоном памяти советских воинов, павших на полях Великой Отечественной.
Свод станции выполнен по образу большой триумфальной арки с использованием классических черт храмовых сооружений, а та загадочная ниша с решеткой и голубой подсветкой - это образ алтаря, закрытого царскими вратами, за которыми светлое будущее всем уцелевшим и вечная жизнь не вернувшимся с фронта.
Говорят, так замышлял архитектор Поляков, автор проекта станции, и проект, как ни странно, утвердили. Хотя, что мы знаем о том времени, судя о нем с позиций сегодняшнего дня? Уже появились знатоки, уверяющие, что, практичный Поляков сделал такую подсветку, чтобы хоть как-то приблизить пассажиров к выходу на поверхность, избавить их от гнетущего ощущения тяжести сорокаметровой толщи земли.
Несколько лет назад на «Октябрьской» делали ремонт эскалатора и под его шумок убрали большое количество декоративных элементов, символизирующих подвиг русского солдата, а из-под мужественных барельефов почему-то удалили танкистов, артиллеристов, связистов, саперов, минеров, шоферов и всех прочих работяг той безжалостной войны, оставив им лишь пустые таблички на четырех декоративных болтах.
А почему? За что? За то, что они были советскими?
Наверное, нам,все-таки, когда-нибудь вотрут, что ту войну выиграли американцы.

Сегодня, возвращаясь откуда-нибудь домой, я перехожу на свою линию, пользуясь другими пересадочными узлами. Разросшаяся паутина столичной подземки это позволяет...

Никогда не думал, что так близко прикоснусь к истории страны.
...Сосед по даче нанял бульдозер корчевать пни в старом саду. Тяжелый металлический скребок опустился на землю и мощная техника с ревом двинулась вперед.
Я не сразу обратил внимание на быстро заглохший дизель, но по взволнованному лицу соседа, возникшему на террасе, понял: что-то случилось.
- Пойдем скорее! Там...
Пласты вывернутой земли были нашпигованы металлом, который издали можно было принять за ржавые прутья строительной арматуры, но это было не так.
Офицерские сабли... клинки... кортики... ножи.... солдатские штыки образца Отечественной войны 1812 года, и тут же рядом - останки человеческих костей, черепа...
Время неподвластно - оружие превращалось в прах при первом же к нему прикосновении, и казалось: оно вылезло из земли только затем, чтобы показать нам, живущим, какая страшная рубка была когда-то на месте, где мы сегодня по выходным валяем дурака и пьем водку, изнывая от ничегонеделанья.
Бульдозерист уже видел четвертый сон у себя дома, когда мы с Виктором пришли к выводу, что это могли быть части славного генерала Дорохова, так наподдавшему под Вереей отступающим из Москвы французам, что в азарте боя гнал лягушатников аж за Калугу. Но и те были ребята не промах, огрызаться, судя по всему, умели. Помимо рукопашной в дело даже артиллерия пошла - мы нашли неразорвавшееся ядро, пустое внутри, без пороха и запала, съеденных временем. Русское ядро или французское, кто знает? Да и так ли это теперь важно?
... В отблесках наспех разведенного костра из веток старых яблонь, свернутых старательным бульдозеристом, мы продолжали рассматривать находки в надежде обнаружить хоть какой-то след. Внезапно пошел дождь, пламя костра стало угасать и мы решили перебраться под крышу.
Ступили на крыльцо, и в это время где-то вдали, на выходе из старого заброшенного сада раздался оглушительный, раскатистый треск ружейного выстрела.
Наверное, это наши солдаты попрощались с нами...

Весьма влиятельная политическая организация разослала циркуляр об организации на местах пунктов по сбору от населения гуманитарной помощи пострадавшим кубанцам.
В перечне наименований, предлагаемых к отправке в Крымск, среди продуктов питания, предметов одежды, обуви, личной гигиены и атрибутов медицинского вмешательства, меня больше всего поразила строка БИНТЫ, потому, что в скобках было указано - ТОЛЬКО НЕ РОССИЙСКИЕ.
А может быть, наши беды оттого и происходят, что российские бинты уже ни на что не годятся, в чем я лично сомневаюсь. Или же таково мнение о бинтах российского чиновника, повинного во многих бедах, в чем я уже не сомневаюсь и вряд ли когда-нибудь разуверюсь.

Вчера метеорологи усиленно пугали страшными ливнями, которые должны были повторно обрушиться на Краснодарский край.
Прогноз не оправдался. А жаль, потому, что если бы прошел дождь, то после него нашей власти стало бы ясно, что она опять попалась на наглом обмане народа сказками о дождевой воде, разбивающей в секунды стены домов и собирающей стоящие вдоль улицы автомобили в кучу малу.

Захудалое шведское издательство раззвонило об аэроплане, барражировавшим над Минском и кидающим на головы обалдевшим от счастья горожанам плюшевых медвежат с приколотыми малявами, призывающими независимых белорусов бороться за свободу слова и ваащще...
Вселенская помойка интернета распространила этот анекдотец, подкрепив его не бог весть какими фотками сомнительного качества.
Центральные российские телеканалы оказались мудрей, воздержавшись от комментариев, но я не премину.
Не секрет, что Белоруссия всегда была, да и фактически остается западной границей СССР, то бишь России, и мощные силы противовоздушной обороны, установленные здесь когда-то великой державой на рубежах с постылым супостатом, остаются в положении "товсь!" и поныне, в чем я нисколько не сомневаюсь - наследник военного имущества Лукашенко есть Лукашенко, здесь вам не тут!
Отсюда вывод. Если бы такой самолет действительно вторгся в воздушные пределы Белоруссии, то, вряд ли он смог бы долететь до ее столицы даже "на честном слове и на одном крыле", тут и к гадалке не ходи.
А вообще-то надоело! Надоело это постоянное впиндюривание под любым соусом "западных демократических ценностей" белорусскому народу, который сам во всем разберется, в чем я уверен, и сам сделает свой выбор, если уже не сделал.
Так что, держись, Батька, не поддавайся!

Всматриваясь на московских улицах в представительниц наших бывших среднеазиатских республик, частенько ловлю себя на шаловливой мысли, что мне нравятся не только лица этих восточных женщин, но также их фигуры, и, самое главное - что на эти фигуры надето; не идущее ни в какое сравнение ни со сдобными дочерьми нэньки Украины, ни уж, тем более, с чернявыми дамами, представляющими в нашей столице мятежный, аки лермонтовский парус, Северо-Кавказский регион.
На днях был изумлен, не скажу, что приятно, прослышав про молодого таджика - сторожа с соседней автостоянки, успевшего не только изучить с десяток русских слов за год пребывания в белокаменной, но и жениться на москвичке. Уже и ребеночка родил, с коляской в свободное от дежурств время по району гуляет. Вчера даже бабу его видел. Нормальная. Не инвалид. И даже молодая. И даже с сиськами.
Хотел было кинуть в массы застарелый клич про "...спасай Россию!", но подумалось: а, может, так и надо?
Переженимся, перемешаемся, перетрахаемся на худой конец. Изольем, как говорится, посильное.
А вдруг, получится какая-то новая общность? В прежние годы она у нас была одна - советский народ, а теперь про нее велено забыть. А что взамен? Будем ждать.
Мой бывший генеральный, чистокровный русак, любивший вмазать перед началом рабочего дня стаканчик коньячку, а потом еще и перед обедом, а потом еще и просто так, уже через год обеспечил нами районную биржу труда, а мусульманин, возглавлявший фирму, в которую мне посчастливилось устроиться после недолгого пребывания в статусе безработного, завалил своих подчиненных не только работой, но и очень достойной заработной платой.
Может, появившийся лет через пятьдесят новый россиянин не будет так бухать по-черному, как любим это мы - русские - со вкусом и упоением. И, вполне может быть, что у нас появится другое отношение к труду, да и к жизни вообще. Вот тогда-то она уж точно возродится - Россия матушка.
Будем ждать. Будем ждать...

- Смотри, дорога открыта! – Николай резко свернул на обочину и заглушил двигатель. Проселок, уходящий в сторону от трассы и теряющийся в полях, дразнил задранным в небо шлагбаумом, возле которого, как ни странно, никто не дежурил. А впрочем, что же тут странного, если дорога открыта.

- Поедем через Народичи, километров полста срежем и к вечеру на базе будем. Успеем. - Николай швырнул в бардачок потрепанную карту и запустил стартер. Машина медленно съехала с обочины шоссе на грунтовку.



С 1986 года будет жить это страшное слово: ЧЕРНОБЫЛЬ. Слово, ставшее синонимом страшных катастроф.

Небольшой город на берегу Киевского водохранилища, между реками Уж и Припять. Город, утопающий в зелени садов. Летом сюда приезжало отдыхать много людей – места были сказочные. Это был город – сад!

В 1972 году возле Чернобыля начали строить самую мощную в СССР атомную электростанцию. К 1985 году закончили четыре энергоблока и приступили к пятому. Ночь 26 апреля 1986 года не предвещала ничего плохого. На АЭС проводили эксперимент по допустимой нагрузке. Но какой эксперимент! Была отключена вся система защиты энергоблока, и он перешёл в неуправляемое состояние. Операторы пытались стабилизировать ситуацию, но было уже поздно. И ровно в 1 час 24 минуты ночи раздались два взрыва. Над четвертым энергоблоком на фоне черного неба стали видны раскаленные куски кровли, искры, всполохи пламени. Вздрогнули и прогнулись толстые железобетонные стены, в потоке пара рванули ввысь и лопнули трубопроводы. Над реактором возникло оранжевое свечение…

Подобной аварии в истории не случалось, даже в специальной литературе она не описана, физики были глубоко убеждены, что она вообще невозможна. Руководство АЭС растерялось, попыталось скрыть истинное положение дел, тем самым поставив тысячи людей на край гибели.

Уже через пять минут после взрыва реактора пожарные были на месте. К утру им удалось локализировать пламя и потушить его. Но самое страшное было ещё впереди. Четвёртый реактор был полностью разрушен, по всей территории АЭС были разбросаны куски урана и графита, излучающие радиацию. А город продолжал жить своей жизнью ещё два дня. Жителей никто не предупредил о катастрофе. Сотни тысяч людей гуляли на улицах, выезжали на природу. Дни оказались жаркими, многие люди решили их провести за городом. И никто не чувствовал, что зелёная трава и деревья стали их врагами. Некоторые получили такие дозы облучения, что через непродолжительное время умерли.



…Поселок Народичи встретил нас давящей на уши тишиной и полным отсутствием людей, куда ни посмотришь: на улице, во дворах, на лавочках, у колодца, у магазина… Только густая, изумрудно-зеленая, выше человеческого роста трава, укрывшая собой дома, сараи, заборы…

- Остановись у колодца. – попросил я водителя. Железная щеколда, запиравшая дверку потемневшего от времени сруба, проржавела и не сдвинулась ни на миллиметр. Поднял лежащий у ног камень, и ржавая железяка со звоном отлетает в траву. Со дна колодца потянуло плесенью и чем-то тухлым. Воды не видно. Только темнота с густым, неприятным запахом. Сразу за колодцем в гуще травы угадывается калитка, ведущая к добротному бревенчатому дому. Раздирая заросли травы, пробираюсь к крыльцу. Ветер колыхнул занавеску в распахнутом настежь окне…

28 апреля колонна из 1100 автобусов вывозила жителей из Припяти, Чернобыля и других населённых пунктов зоны отчуждения. Людям позволили взять с собой только личные документы и немного еды. Всё остальное имущество было брошено. Первые дни после аварии квартиры,магазины, детские сады, школы, больницы были настоящим раем для мародеров, не страшащихся невидимой и неслышимой смерти ради дешевой наживы. Жизнь в радиусе 30 км от Чернобыля замерла…

А тем временем на ЧАЭС полным ходом шли аварийные работы. Необходимо было после того, как реактор догорел, сбросить все обломки урана и графита с крыши и собрать их по всех территории.

В первые дни к реактору нельзя было подойти, температура в нём достигала 5 тысяч градусов. Все это время над АЭС висело радиоактивное облако, которое разносил ветер. Облако три раза обогнуло земной шар, в результате много радиации разнеслось по всей Европе.

Ликвидаторы пытались хоть как-то пригнать облако к земле. С вертолёта реактор бомбили песком, поливали водой. Но всё было очень малоэффективно, и в воздухе оказалось 77 кг радиации. А это равносильно тому, как на АЭС сбросили бы сотню(!) атомных бомб, причём одновременно.

…Несмотря на душный летний день, в пустом, мертвом доме холодно и сыро. На грязном полу сорванные со стен и раздавленные каблуком мародеров рамки с фотографиями. Здесь когда-то жила семья. Стол в центре комнаты. Несколько поломанных стульев и широкий диван со вспоротой обшивкой. На столе, покрытом цветной клеенкой, опрокинутый фарфоровый чайник с отбитой ручкой и четыре чашки. Осколки пятой лежат на полу.

На крыльце скрипнуло. Николай, похоже, успел обследовать хозяйский огород и теперь держал на растопыренной широкой ладони что-то большое и ярко-красное, похожее на тот опрокинутый заварной чайник – это была ягода клубники. Одна.

- А ты глянь, что у них на деревьях растет… - мой водитель слегка пнул ногой и ко мне, тяжело переваливаясь помятыми боками, подкатился футбольный мяч, как две капли воды похожий на румяное яблоко. Впрочем, можно сказать и наоборот…

Сигнал тревоги, прозвучавший в мирной ночи на Чернобыльской атомной электростанции, всколыхнул весь мир. Он стал грозным предупреждением человечеству о том, что колоссальная энергия, заключенная в атоме, без надлежащего контроля над ней может поставить под вопрос само существования людей на планете.

В последнее время прогресс в науке, достижения в других областях позволили людям вырваться в космос, предоставили в их распоряжение неизвестные ранее источники энергии.

За это же время население земли удвоилось, выдвинув перед человечеством, и прежде всего перед научной общественностью задачу поиска новых путей удовлетворения всевозрастающих потребностей человека. В связи с этим во многих странах ядерная энергия стала заменять традиционные виды топлива.

Чернобыльская беда ясно дала понять миру, что вышедшая из под контроля ядерная энергия не признает государственных границ. Проблемы обеспечения ее безопасного использования и надежного контроля над ней должны стать заботой всего человечества.

…Внезапно разболелась голова, и во рту появился неприятный солоноватый привкус – это из носа пошла кровь (при моем-то пониженном давлении!). Вижу, что Николай тоже скис, и даже не курит, хотя обычно смолит одну за другой. Срочно уезжать отсюда. Головная боль усиливается. Николай давит на газ, и из-под колес с визгом вылетает лохматое существо, внешне пока еще не совсем похожее на лесного кабана, но уже переставшее быть домашней свиньей. Николай сказал, что видел на соседнем участке очень крупных кур. Как же эта живность выживает тут без хозяев?

…Молодой лейтенант и два солдата, дежурившие на заслоне через пять километров от Народичей, не поверили нашим словам о том, что дорога в поселок с той стороны открыта. Начали задавать вопросы. До ареста дело не дошло. Один из солдатиков обрызгал колеса нашей машины загадочным составом из садового опрыскивателя, а нам с Николаем велели походить по источавшим резкий запах опилкам, рассыпанным на брезенте у обочины. Шлагбаум поднялся вверх. Счастливого пути!

На базу мы все-таки опоздали...



Эхо Чернобыльской трагедии прозвучало во всех уголках планеты, испытание Чернобылем прошел каждый человек, который хотя бы однажды задумывался над случившимся.

Город без жителей умирает быстро. Еще недавно Припять искрилась весельем, из окон, распахнутых навстречу весне, лилась музыка, сновали по улицам автомашины, в парках и скверах резвились ребятишки.

Сегодня город встречает запустением, разбитыми витринами и тишиной.

Мир не оставил без внимания Чернобыльскую трагедию. Многие страны приняли участие в оказании помощи ее жертвам. Тысячи детей были отправлены в специальные реабилитационные центры.

Сегодня в зону Чернобыля возвращаются те, кто много лет назад покинул ее, спасаясь от последствий аварии. Туда возвращаются те, кому некуда идти, те в ком тоска по дому сильнее страха за жизнь и здоровье.

Мы должны быть настороже, чтобы никогда не повторилась Чернобыльская трагедия, всколыхнувшая весь мир, чтобы не пролились слезы тысяч безвинных, пострадавших из-за беспечности небольшой группы людей.



ИЗ СПРАВКИ



НАРОДИЧИ - поселок городского типа, районный центр.

основан - 1545 год

ликвидирован - 1990 год

причина - объекты, брошенные в результате техногенных катастроф (города- призраки)

- Новочеремушкинская улица, следующая - станция метро Профсоюзная, - прошипел динамик над головой.
Крутнулись стальные щупальца турникета, пропустив в салон моложавую даму в бежевом пальто и ярко красном берете, с торчащими из-под него локонами такого же окраса.
Двери автобуса захлопнулись. Поехали.
- Ой, здесь какой-то пакет под сиденьем.
Подогретый кондиционером воздух вдруг сделался прохладным и даже начал как-то загустевать.
- Товарищ водитель, я к вам обращаюсь, - красный берет двинулся с задней площадки в сторону кабины.
- А ? - шофер-молдаванин приставил к стеклу усатую физиономию.
- Пакет, говорю, большой и черный, а в нем что-то лежит...
- И тикает... - вставил пьяненький дедок у двери и окунулся в сон.
- Давай сюда, передам в диспетчерскую, пусть там разбираются, - водитель сосредоточился на убегающей под колеса дороге.
Дама в бежевом поспешила в обратный путь.
- Не трогай! - мужик в спортивных штанах выставил в проход ногу, обутую в раздолбанный говнодав.
- Как это не трогай? - женщина прерывисто дышит, словно ведет отсчет последних секунд упрятанной в пакет адской машины.
- Не трогай и всё. Совсем, что-ли, плохая? - шепотом выдыхает пожилая супружеская пара
- Ну, где ты там? - кончается терпение у шофера, - Несёшь, нет?
У метро мне выходить.
- Повезло ему, - толкнула меня в спину чья-то мысль.
- Да нет, просто зассал, - авторитетно утвердила другая.

... Унылая московская весна и такой же грустный дождливый вечер.
Спектакль на сцене одного из старейших столичных театров подходит к финалу. Пьеса не бог весть какая, но зал полон - кассу делает примелькавшийся в телесериалах смазливый молодой актер с незначительной ролькой и явлением на сцене лишь к середине второго акта.
Занавес падает.
С балкона хорошо видно, как толпа восхищенных поклонниц шумной лавой заполняет проходы, устремляясь к сцене, отталкивая друг друга и спотыкаясь. В бинокле благосклонное лицо кумира, лениво принимающего на авансцене розы от восхищенных фанаток.
И только на левом краю сцены двое совсем не молодых исполнителей главных ролей - актер и актриса, чьи имена золотыми буквами в истории этого театра, да и советского кино тоже, тихи и незаметны. Из-за кулисы выходит старушка-капельдинер, подает им по скромному букетику из трех гвоздик, и, похоже, так происходит ежевечерне.
... Свет фонарей театрального подъезда тускнеет под дождливым маревом. Кажется, в соседнем переулке еще работает заведение. Надо бы выпить, причем немедленно.

... Проезжал мимо Театра Российской Армии. Вспомнил, как тихо и безлико прошло в СМИ прощание с Людмилой Касаткиной.
Конечно, были почетный караул и воинские почести, как прерогатива Минобороны под дланью которого театр со дня основания, и Новодевичье кладбище, положенное по статусу Народного артиста СССР, но, все равно, на душе остался горький осадок.
Разведчица Нила Снежко в "Барабанщице" Салынского, подпольщица Аня Морозова в "Вызываем огонь на себя" Сергея Колосова, участница французского Сопротивления Елизавета Кузьмина-Караваева в "Матери Марии". А сколько блистательных театральных работ отечественной и зарубежной классики.
И вот такие незаметные проводы...
Простите, Людмила Ивановна, и прощайте!
Буду помнить Вас, по-матерински говорившую за кулисами с нами, молодыми, пробующими себя на театральных подмостках.
А как забыть "склиф", куда Вы попали с переломом ноги и объехали в кресле-каталке все палаты, чтобы поговорить с больными, поддержать их? Вы были как КОРОЛЕВА !
Простите и прощайте, Ваше Величество!
А я, если только умрет (может быть) Иосиф Кобзон, уеду в деревенскую глушь, где ни радио, ни телевизора, ни газет. Недели на две уеду, а то и на три.
Иначе - достанут !!!

Намедни одна бабенка родила в полете на борту авиалайнера, а женщина врач, этим же рейсом случившаяся, помогла благополучно разрешиться от бремени.
Теперь же через средства массовой информации, взывая с телеэкрана, ищут некую Зою Ивановну, наверное, отблагодарить хотят, или наградить.
А что, разве паспортные данные пассажира при покупке авиабилета у ( да и железнодорожного тоже) нас более не фиксируются?
Эх, бьется, бьется наш Президент за поголовный компьютерный всевобуч, но, чувствую, не успеет.

- Не тяжело?
- Нисколечко…
Холодная рубчатая рукоять удобно укладывается в чуть влажную от волнения ладонь. Добротно смазанный накануне затвор плавно отходит назад и с мелодичным лязгом возвращается в положение перед стрельбой.
- И что теперь?
- Теперь снимай с предохранителя, - я показываю маленький рычажок на пистолете.
- И можно стрелять? – Вера волнуется, это заметно по озорному блеску в зеленых глазах. Глаза, которые я знаю уже столько лет и люблю с каждым годом все сильней.
- Не торопись. Обхвати рукоятку второй рукой, так будет удобней.
Вначале из ствола появляется короткий язычок пламени, и лишь затем хлесткий звук вырвавшихся на свободу вслед за пулей пороховых газов.
- Стреляй еще. Не попала.
Заполненная под завязку мутной дождевой водой, чтобы эффектней взорвалась при попадании, пластиковая бутылка продолжает стоять на пне.
- Устала. – Вера опускает пистолет и поворачивается в мою сторону. - Слушай, а где ты его взял? Ведь это же не твой, в смысле не наградной.
- А меня родина вообще ничем не наградила, тем более пистолетом.
- Ну, не скажи. А орден? Неужели ты его не заслужил?
Как же, все-таки, хорошо в апрельском лесу. Воздух чистый, прохладный. А тишина такая, что даже разговором нарушать ее не хочется, а выстрелами и подавно.
- Заслужил, не заслужил… В дивизию разнарядка пришла на награждение. Трех человек к красной звезде, двух к боевому красному знамени и одного к герою… Моя группа тогда только с задания вернулась, все живы, здоровы, а у Юрки Пахомова, однокурсника моего по училищу, после рейда пять ребятишек в ущелье лежать остались, на своих же минах подорвались. Вот Юрка в сердцах и высказал командиру полка всё, что думал о наспех спланированной операции. А ведь именно его - Юрку на награждение метили, только представление к ордену тогда в корзину полетело, и наградили меня. Разнарядку надо было закрывать, это, брат, тот же бухгалтерский баланс, всё должно быть чики-пики.
Похоже, Вера замерзла. Всё-таки рано еще выезжать на природу, не май месяц.
Я потянулся к дверце и сдернул с сиденья видавшего виды «жигуля» шерстяной плед.
Аккуратно освободив из посиневших пальцев холодный, словно льдышка, пистолет, поставил его на предохранитель, опустил в карман куртки, потом набросил плед на колени Веры, бережно их обернул.
- Может, поедем домой?
- Побудем немного, кто знает, когда еще сможем вот так выехать.
Издалека донеслась кукушка.
- Слышишь? – Вера подняла палец. – Давай считать!
- Ну ее к черту! Пусть себе кукует.
Я выдернул обойму и стал выдавливать на ладонь блестящие цилиндрики патронов.
- Ты мне так и не сказал, откуда у тебя пистолет?
- Со мной в палате майор лежал, у него ранение точь в точь, как и у меня… минно-осколочное… Одним словом, не захотел он жить без ног. Не знаю, как у него пистолет оказался, но только вовремя я той ночью проснулся: вначале подушкой в него швырнул – пистолет к стене отлетел – а потом уж сам подполз и шепчу: что же ты, сука, делаешь, у тебя жена в союзе осталась, дочка маленькая…
С майором истерика, еле успокоил, дежурную сестру позвал, а пистолет с пола поднял и у себя под матрацем спрятал.
У Веры порозовели щеки, видно согрелась.
- Надо же. Я и не знала об этом, а ведь в одном госпитале лежали и в одно время, только на разных этажах.
- А как ты могла об этом узнать? Ночью всё произошло, а про пистолет я, тем более, никому не сказал. Поедем домой?
- Поехали, - Вера взялась за обод, но колесо тяжелой неуклюжей коляски увязло в сырой апрельской земле и поворачиваться никак не хотело.
- Не торопись,- я подъехал сзади, ухватился за холодные стальные обода и резким рывком выдернул колеса из стылой грязи.
Наш «жигуль» стоял на достаточно сухом месте, поэтому подъехать и помочь Вере заползти на заднее сиденье оказалось для меня уже не сложно.
Я устроился в кресле и завел не успевший остыть двигатель.
Что до моей коляски, то она, как всегда, компактно сложилась и заняла свое место справа на том месте, где должно находится пассажирское сиденье.
- Слушай, Вер, а как же мы с тобой раньше друг друга не встретили, еще там в госпитале?
- Да потому, что ты лежал в хирургии, а я ... Меня ведь тогда так взрывом об скалу шарахнуло. Девчонки, что в кузове со мной сидели, все погибли, а я вот уцелела. Только позвоночник теперь… Обидно как. Три года по контракту отпахать и до аэропорта не доехать. По дороге домой, считай. Обидно как…

На повороте под окнами прозвенел ночной трамвай, высветив снопом брызнувших с проводов белых искр потолок нашей комнатенки в старой питерской коммуналке.
- Саша, а мы еще поедем в лес? Еще постреляем?
- Конечно же, поедем.
В лесу я постарался, чтобы Вера не заметила, как я забросил в ельник пяток остававшихся в обойме патронов, а чуть позже, когда моя подруга укладывалась на заднем сиденье, в кусты полетели и детали спешно разобранного майорского пистолета.
Очередной трамвай заискрил на повороте, высвечивая лицо засыпающей Веры.
- А ведь ты мне так и не рассказал… – ее язык еле ворочается и слов почти не разобрать.
- Расскажу как-нибудь. Спи.