ВАДИМ ПЕРСОНА,
06-06-2010 14:48
(ссылка)
Отличный короткий метр )
настроение: Счастливое
хочется: хочется )
слушаю: внимательно _
ВАДИМ ПЕРСОНА,
07-11-2009 00:22
(ссылка)
Какое замечательное признание в одиночестве. Спасибо режиссёру.
настроение: Признательное
хочется: побольше видеть таких работ
ВАДИМ ПЕРСОНА,
03-11-2009 20:39
(ссылка)
Я знаю... ты часто сомневаешься в себе... это тебе, Друг!
настроение: Ликующее
хочется: Поделиться своим чувством
слушаю: Paul Potts
ВАДИМ ПЕРСОНА,
18-10-2009 23:52
(ссылка)
Патриции... Патриции...
Рим... многое открывает....
Попмеи... Величественный Везувий...
(Уста истины. Там где отрубали руку лжецам)
- Я никогда не вру... кажется )))
Рим. Ватикан.
Взгляд на великий город свысока...
Рим. Ватикан. Сикстинская капелла...
Как прекрасно это творение...
Неаполь.
Самая старая пицерия 19-го века неаполитанской пицы...
Попмеи... Величественный Везувий...
(Уста истины. Там где отрубали руку лжецам)
- Я никогда не вру... кажется )))
Рим. Ватикан.
Взгляд на великий город свысока...
Рим. Ватикан. Сикстинская капелла...
Как прекрасно это творение...
Неаполь.
Самая старая пицерия 19-го века неаполитанской пицы...
настроение: Под впечатлением
хочется: глубины...
ВАДИМ ПЕРСОНА,
25-09-2009 21:20
(ссылка)
Я видел Медведева. Медведев видел меня )))
А однажды (14 августа 2008)... сижу я дома... звонит начальник:
- Через 20 минут быть на работе! Срочно вылетаешь с президентом! Рекомендации получишь на месте.
Поторопился. Поехал. Костюм с собой не взял и... ну сами понимаете... Уважаемый Дмитрий Анатольевич, извините! Моя розовая футболка...эх!
- Через 20 минут быть на работе! Срочно вылетаешь с президентом! Рекомендации получишь на месте.
Поторопился. Поехал. Костюм с собой не взял и... ну сами понимаете... Уважаемый Дмитрий Анатольевич, извините! Моя розовая футболка...эх!
настроение: С чувством выполненного долга
хочется: купить квартиру )))
ВАДИМ ПЕРСОНА,
08-09-2009 14:35
(ссылка)
Сломался компас? Вам сюда! )))
настроение: Оживлённое
хочется: жизни )
ВАДИМ ПЕРСОНА,
08-09-2009 14:00
(ссылка)
- Следующий!!!
Надо ещё и ещё работать над собой ...
и немного статистики....
и немного статистики....
настроение: Сумасшедшее
хочется: колбасы
ВАДИМ ПЕРСОНА,
08-09-2009 11:58
(ссылка)
Вымахал два метра, теперь расту вглубь... дна не видно...
Уже второй раз был на курсах у А.Н. Митты. Безусловно, он - мастер!
Не в обиду иным педагогам, Митта находит простые средства, чтобы объяснить сложное.
Долгих лет ему...
Подглядел много интересного... делюсь )
Это НАДО СМОТРЕТЬ!!!
Не в обиду иным педагогам, Митта находит простые средства, чтобы объяснить сложное.
Долгих лет ему...
Подглядел много интересного... делюсь )
Это НАДО СМОТРЕТЬ!!!
настроение: Ликующее
хочется: плыть всё глубже...
слушаю: окружающих
ВАДИМ ПЕРСОНА,
20-04-2009 01:51
(ссылка)
Морковно-апельсиновый... Нет! всё не то! Просто дурная привычка!
..только добрался до дома.... пью виски... мирюсь с с одиночеством.... а окна в доме напротив всё реже....
С уютным, тёплым светом окна,
Смыкают шторы, как реснички.
Под стук последней электрички
Ловлю холодный снег и мокну....
С уютным, тёплым светом окна,
Смыкают шторы, как реснички.
Под стук последней электрички
Ловлю холодный снег и мокну....
настроение: Одинокое
хочется: найти себя...
ВАДИМ ПЕРСОНА,
12-02-2009 21:28
(ссылка)
ШОКОЛАДНОЕ НАСТРОЕНИЕ )
настроение: Удовлетворенное
хочется: Удовлетвориться ещё раз
слушаю: Сердце
ВАДИМ ПЕРСОНА,
12-02-2009 11:47
(ссылка)
УЛИЦА ПАМЯТИ АЛЕКСЕЯ ЧЕРЕПАНОВА... ЧТО ПРОИСХОДИТ???
 10.02.2009 В честь Черепанова назовут улицуРодители хоккеиста тоже стараются, чтобы о Леше помнили долго Читать дальше |
Я конечно понимаю, но...
Давайте разберёмся без эмоций в том, что произошло:
Молодой мальчик, зная о существующей у него болезни, играет в любимую игру хоккей. На одном из матчей его сердце не выдержало... Родные и близкие потеряли Алексея. Печально. Видит Бог, искренне им сочувствую. Сердце родителей настолько исполнено любовью к Алексею, что её хватит навсегда. И их память будет вечна... Но за что же улицу-то, спортивный комплекс зачем называть?Я, как гражданин поддерживаю идею именных улиц городов больших и малых, но именами ЗАСЛУЖИВАЮЩИХ того людей.
Он Ветеран войны? Нет!
Вынес из огня детей? Нет!
Спас не одну жизнь, стоя у операционного стола? Нет!
Нет! Нет! и НЕТ!
"- Мы сразу решили: память Леши нужно увековечить, - говорит Иван Зеленин, глава местной администрации. - Он у нас ходил в садик, тренировался на нашей хоккейной коробке, в общем, наш, озерский пацан. Память о нем должна быть на века!" "КП" В честь Черепанова назовут улицу
Хочется спросить: Господин Зеленин, а может быть оглядеться вокруг и найти настоящего героя для улицы?
Сейчас идёт поколение выросшее на искусственном герое. Да, во все времена люди стремились быть похожим на сверх человека в классической литературе сколько угодно таких образцов ( и в СССР была политика штамповки "героев", но при этом огромная страна каждый день совершала подвиги, не ожидая наград.
Если уж на то пошло, то после 1945 года мы ещё не построили столько улиц во всём государстве, чтобы воздать должное всем её героям...
Нельзя так, Люди! Стыдно.
P/S Я грущу...
настроение: Разгневанное
хочется: Понимания
слушаю: Собеседников
Метки: Алексей Черепанов, Хоккесит Черепанов, Улица именем хоккеиста, Ужас
ВАДИМ ПЕРСОНА,
29-01-2009 11:06
(ссылка)
ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ АКАДЕМИЯ
В январе Дипломатической Академии РФ
исполнилось 75 лет. Наш продакшн «360% СOMPANY» совместно «Double SKY production» выиграл тендер на производство фильма,
посвященного юбилею.
Работа была сложной. До последних лет сие
заведение было закрыто для свободного доступа кинокамер, что осложнило сбор
хроникальных материалов. Несколько месяцев по крупицам мы собирали историю
Дипломатической Академии и сотворили чудо - видео версию летописи ДИП Академи
РФ.
На сайте представлена полная режиссёрская
версия фильма на русском языке.
исполнилось 75 лет. Наш продакшн «360% СOMPANY» совместно «Double SKY production» выиграл тендер на производство фильма,
посвященного юбилею.
Работа была сложной. До последних лет сие
заведение было закрыто для свободного доступа кинокамер, что осложнило сбор
хроникальных материалов. Несколько месяцев по крупицам мы собирали историю
Дипломатической Академии и сотворили чудо - видео версию летописи ДИП Академи
РФ.
На сайте представлена полная режиссёрская
версия фильма на русском языке.
ВАДИМ ПЕРСОНА,
01-01-2009 18:05
(ссылка)
Режиссёр - моя профессия
Большое спасибо команде, участвовавшей в создании этого фильма. Это было не легко, как в плане производственном, так и эмоциональном.
Отдельная благодарность композитору Дмитрию Маликову и посольству Таиланда в России.
Приятного просмотра.
настроение: Оптимистичное
ВАДИМ ПЕРСОНА,
31-12-2008 22:16
(ссылка)
А ЭТО НЕ МОЁ...я это прожил, а Анри написл раньше
Анри Барбюс. Нежность
25 сентября 1893 г.
Мой дорогой, маленький мой Луи! Итак, все кончено. Мы больше никогда не
увидимся. Помни это так же твердо, как и я. Ты не хотел разлуки, ты
согласился бы на все, лишь бы нам быть вместе. Но мы должны расстаться,
чтобы ты мог начать новую жизнь. Нелегко было сопротивляться и тебе и самой
себе, и нам обоим вместе... Но я не жалею, что сделала это, хотя ты так
плакал, зарывшись в подушки нашей постели. Два раза ты подымал голову,
смотрел на меня жалобным, молящим взглядом... Какое у тебя было пылающее и
несчастное лицо! Вечером, в темноте, когда я уже не могла видеть твоих слез,
я чувствовала их, они жгли мне руки.
Сейчас мы оба жестоко страдаем. Мне все это кажется тяжелым сном. В
первые дни просто нельзя будет поверить; и еще несколько месяцев нам будет
больно, а затем придет исцеление.
И только тогда я вновь стану тебе писать, ведь мы решили, что я буду
писать тебе время от времени. Но мы также твердо решили, что моего адреса ты
никогда не узнаешь и мои письма будут единственной связующей нитью, но она
не даст нашей разлуке стать окончательным разрывом.
Целую тебя в последний раз, целую нежно, нежно, совсем безгрешным,
тихим поцелуем --ведь нас разделяет такое большое расстояние!..
25 сентября 1894 г.
Дорогой мой, маленький мой Луи! Я снова говорю с тобою, как обещала.
Вот уж год, как мы расстались. Знаю, ты не забыл меня, мы все еще связаны
друг с другом, и всякий раз, когда я думаю о тебе, я не могу не ощущать
твоей боли.
И все же минувшие двенадцать месяцев сделали свое дело: накинули на
прошлое траурную дымку. Вот уж и дымка появилась. Иные мелочи стушевались,
иные подробности и вовсе исчезли. Правда, они порой всплывают в памяти; если
что-нибудь случайно о них напомнит.
Я как-то попыталась и не могла представить себе выражение твоего лица,
когда впервые тебя увидела.
Попробуй и ты вспомнить мой взгляд, когда ты увидел меня впервые, и ты
поймешь, что все на свете стирается.
Недавно я улыбнулась. Кому?.. Чему?.. Никому и ничему. В аллее весело
заиграл солнечный луч, и я невольно улыбнулась.
Я и раньше пыталась улыбнуться. Сначала мне казалось невозможным вновь
этому научиться. И все-таки, я тебе говорю, однажды я, против воли,
улыбнулась. Я хочу, чтобы и ты тоже все чаще и чаще улыбался, просто так --
радуясь хорошей погоде или сознанию, что у тебя впереди какое-то будущее.
Да, да, подними голову и улыбнись.
17 декабря 1899 г.
И вот я снова с тобой, дорогой мой Луи. Я -- как сон, не правда ли?
Появляюсь, когда мне вздумается, но всегда в нужную минуту, если вокруг все
пусто и темно. Я прихожу и ухожу, я совсем близко, но ко мне нельзя
прикоснуться.
Я не чувствую себя несчастной. Ко мне вернулась бодрость, потому что
каждый день наступает утро и, как всегда, сменяются времена года. Солнце
сияет так ласково, хочется ему довериться, и даже обыкновенный дневной свет
полон благожелательности.
Представь себе, я недавно танцевала! Я часто смеюсь. Сперва я замечала,
что вот мне стало смешно, а теперь уж и не перечесть, сколько раз я
смеялась.
Вчера было гулянье. На закате солнца всюду теснились толпы нарядных
людей. Пестро, красиво, похоже на цветник. И среди такого множества
довольных людей я почувствовала себя счастливой.
Я пишу тебе, чтоб рассказать обо всем этом; а также и о том, что отныне
я обратилась в новую веру -- я исповедую самоотверженную любовь к тебе. Мы с
тобой как-то рассуждали о самоотверженности в любви, не очень-то хорошо
понимая ее... Помолимся же вместе о том, чтобы всем сердцем в нее поверить.
6 июля 1904 г.
Годы проходят! Одиннадцать лет! Я уезжала далеко, вернулась и вновь
собираюсь уехать.
У тебя, конечно, свой дом, дорогой мой Луи, ведь ты теперь совсем
взрослый и, конечно, обзавелся семьей, для которой ты так много значишь.
А ты сам, какой ты стал? Я представляю себе, что лицо у тебя пополнело,
плечи стали шире, а седых волос, должно быть, еще немного и, уж наверное,
как прежде, твое лицо все озаряется, когда улыбка вот-вот тронет твои губы.
А я? Не стану описывать тебе, как я переменилась, превратившись в
старую женщину. Старую! Женщины стареют раньше мужчин, и, будь я рядом с
тобою, я выглядела бы твоей матерью -- и по наружности, и по тому выражению
глаз, с каким бы я смотрела на тебя.
Видишь, как мы были правы, расставшись вовремя. Теперь уж мы
перестрадали, успокоились, и сейчас мое письмо, которое ты, конечно, узнал
по почерку на конверте, явилось для тебя почти развлечением.
25 сентября 1893 г.
Мой дорогой Луи!
Вот уже двадцать лет, как мы расстались... И вот уже двадцать лет, как
меня нет в живых, дорогой мой. Если ты жив и прочтешь это письмо, которое
перешлют тебе верные и почтительные руки,-- те, что в течение многих лет
пересылали тебе мои предыдущие письма, ты простишь мне,-- если ты еще не
забыл меня,-- простишь, что я покончила с собой на другой же день после
нашей разлуки. Я не могла, я не умела жить без тебя.
Мы вчера расстались с тобой. Посмотри хорошенько на дату -- в начале
письма. Ты, конечно, не обратил на нее внимания. Ведь это вчера мы в
последний раз были с тобою в нашей комнате и ты, зарывшись головой в
подушки, рыдал как ребенок беспомощный перед страшным своим горем. Это
вчера, когда в полуоткрытое окно заглянула ночь, твои слезы, которых я уже
не могла видеть, катились по моим рукам. Это вчера ты кричал от боли и
жаловался, а я, собрав все свои силы, крепилась и молчала.
А сегодня, сидя за нашим столом, окруженная нашими вещами, в нашем
прелестном уголке, я пишу те четыре письма, которые ты должен получить с
'большими промежутками. Дописываю последнее письмо, а затем наступит конец.
Сегодня вечером я дам самые точные распоряжения о том, чтобы мои письма
доставили тебе в те числа, которые на них указаны, а также приму меры к
тому, чтобы меня не могли разыскать.
Затем я уйду из жизни. Незачем рассказывать тебе -- как: все
подробности этого отвратительного действия неуместны. Они могли бы причинить
тебе боль, даже по прошествии стольких лет.
Важно то, что мне удалось оторвать тебя от себя самой и сделать это
осторожно и ласково, не ранив тебя. Я хочу и дальше заботиться о тебе, а для
этого я должна жить и после моей смерти. Разрыва не будет, ты бы его,
возможно, и не перенес, ведь тебе все огорчения причиняют такую острую боль.
Я буду возвращаться к тебе,-- не слишком часто, чтобы понемногу мой образ
изгладился из твоей памяти, и не слишком редко, чтоб избавить тебя от
ненужных страданий. А когда ты узнаешь от меня самой всю правду, пройдет
столько лет (а ведь время помогает Мне), что ты уже почти не сможешь понять,
что значила бы для тебя моя смерть.
Луи, родной мой, сегодняшний наш последний разговор кажется мне
каким-то зловещим чудом.
Сегодня мы говорим очень тихо, почти неслышно,-- уж очень мы далеки
друг от друга, ведь я существую только в тебе, а ты уже забыл меня. Сегодня
значение слова сейчас для той, которая его пишет и шепчет, совсем иное, чем
для того, кто будет читать это еловой тихо произнесет "сейчас".
Сейчас, преодолев такое громадное расстояние во времени, преодолев
вечность -- пусть это покажется нелепым,--сейчас я целую тебя, как прежде.
Вот и все... Больше я ничего не прибавлю, потому что боюсь стать печальной,
а значит, злой и потому, что не решаюсь признаться тебе в тех сумасшедших
мечтах, которые неизбежны, когда любишь и когда любовь огромна, а нежность
беспредельна.
25 сентября 1893 г.
Мой дорогой, маленький мой Луи! Итак, все кончено. Мы больше никогда не
увидимся. Помни это так же твердо, как и я. Ты не хотел разлуки, ты
согласился бы на все, лишь бы нам быть вместе. Но мы должны расстаться,
чтобы ты мог начать новую жизнь. Нелегко было сопротивляться и тебе и самой
себе, и нам обоим вместе... Но я не жалею, что сделала это, хотя ты так
плакал, зарывшись в подушки нашей постели. Два раза ты подымал голову,
смотрел на меня жалобным, молящим взглядом... Какое у тебя было пылающее и
несчастное лицо! Вечером, в темноте, когда я уже не могла видеть твоих слез,
я чувствовала их, они жгли мне руки.
Сейчас мы оба жестоко страдаем. Мне все это кажется тяжелым сном. В
первые дни просто нельзя будет поверить; и еще несколько месяцев нам будет
больно, а затем придет исцеление.
И только тогда я вновь стану тебе писать, ведь мы решили, что я буду
писать тебе время от времени. Но мы также твердо решили, что моего адреса ты
никогда не узнаешь и мои письма будут единственной связующей нитью, но она
не даст нашей разлуке стать окончательным разрывом.
Целую тебя в последний раз, целую нежно, нежно, совсем безгрешным,
тихим поцелуем --ведь нас разделяет такое большое расстояние!..
25 сентября 1894 г.
Дорогой мой, маленький мой Луи! Я снова говорю с тобою, как обещала.
Вот уж год, как мы расстались. Знаю, ты не забыл меня, мы все еще связаны
друг с другом, и всякий раз, когда я думаю о тебе, я не могу не ощущать
твоей боли.
И все же минувшие двенадцать месяцев сделали свое дело: накинули на
прошлое траурную дымку. Вот уж и дымка появилась. Иные мелочи стушевались,
иные подробности и вовсе исчезли. Правда, они порой всплывают в памяти; если
что-нибудь случайно о них напомнит.
Я как-то попыталась и не могла представить себе выражение твоего лица,
когда впервые тебя увидела.
Попробуй и ты вспомнить мой взгляд, когда ты увидел меня впервые, и ты
поймешь, что все на свете стирается.
Недавно я улыбнулась. Кому?.. Чему?.. Никому и ничему. В аллее весело
заиграл солнечный луч, и я невольно улыбнулась.
Я и раньше пыталась улыбнуться. Сначала мне казалось невозможным вновь
этому научиться. И все-таки, я тебе говорю, однажды я, против воли,
улыбнулась. Я хочу, чтобы и ты тоже все чаще и чаще улыбался, просто так --
радуясь хорошей погоде или сознанию, что у тебя впереди какое-то будущее.
Да, да, подними голову и улыбнись.
17 декабря 1899 г.
И вот я снова с тобой, дорогой мой Луи. Я -- как сон, не правда ли?
Появляюсь, когда мне вздумается, но всегда в нужную минуту, если вокруг все
пусто и темно. Я прихожу и ухожу, я совсем близко, но ко мне нельзя
прикоснуться.
Я не чувствую себя несчастной. Ко мне вернулась бодрость, потому что
каждый день наступает утро и, как всегда, сменяются времена года. Солнце
сияет так ласково, хочется ему довериться, и даже обыкновенный дневной свет
полон благожелательности.
Представь себе, я недавно танцевала! Я часто смеюсь. Сперва я замечала,
что вот мне стало смешно, а теперь уж и не перечесть, сколько раз я
смеялась.
Вчера было гулянье. На закате солнца всюду теснились толпы нарядных
людей. Пестро, красиво, похоже на цветник. И среди такого множества
довольных людей я почувствовала себя счастливой.
Я пишу тебе, чтоб рассказать обо всем этом; а также и о том, что отныне
я обратилась в новую веру -- я исповедую самоотверженную любовь к тебе. Мы с
тобой как-то рассуждали о самоотверженности в любви, не очень-то хорошо
понимая ее... Помолимся же вместе о том, чтобы всем сердцем в нее поверить.
6 июля 1904 г.
Годы проходят! Одиннадцать лет! Я уезжала далеко, вернулась и вновь
собираюсь уехать.
У тебя, конечно, свой дом, дорогой мой Луи, ведь ты теперь совсем
взрослый и, конечно, обзавелся семьей, для которой ты так много значишь.
А ты сам, какой ты стал? Я представляю себе, что лицо у тебя пополнело,
плечи стали шире, а седых волос, должно быть, еще немного и, уж наверное,
как прежде, твое лицо все озаряется, когда улыбка вот-вот тронет твои губы.
А я? Не стану описывать тебе, как я переменилась, превратившись в
старую женщину. Старую! Женщины стареют раньше мужчин, и, будь я рядом с
тобою, я выглядела бы твоей матерью -- и по наружности, и по тому выражению
глаз, с каким бы я смотрела на тебя.
Видишь, как мы были правы, расставшись вовремя. Теперь уж мы
перестрадали, успокоились, и сейчас мое письмо, которое ты, конечно, узнал
по почерку на конверте, явилось для тебя почти развлечением.
25 сентября 1893 г.
Мой дорогой Луи!
Вот уже двадцать лет, как мы расстались... И вот уже двадцать лет, как
меня нет в живых, дорогой мой. Если ты жив и прочтешь это письмо, которое
перешлют тебе верные и почтительные руки,-- те, что в течение многих лет
пересылали тебе мои предыдущие письма, ты простишь мне,-- если ты еще не
забыл меня,-- простишь, что я покончила с собой на другой же день после
нашей разлуки. Я не могла, я не умела жить без тебя.
Мы вчера расстались с тобой. Посмотри хорошенько на дату -- в начале
письма. Ты, конечно, не обратил на нее внимания. Ведь это вчера мы в
последний раз были с тобою в нашей комнате и ты, зарывшись головой в
подушки, рыдал как ребенок беспомощный перед страшным своим горем. Это
вчера, когда в полуоткрытое окно заглянула ночь, твои слезы, которых я уже
не могла видеть, катились по моим рукам. Это вчера ты кричал от боли и
жаловался, а я, собрав все свои силы, крепилась и молчала.
А сегодня, сидя за нашим столом, окруженная нашими вещами, в нашем
прелестном уголке, я пишу те четыре письма, которые ты должен получить с
'большими промежутками. Дописываю последнее письмо, а затем наступит конец.
Сегодня вечером я дам самые точные распоряжения о том, чтобы мои письма
доставили тебе в те числа, которые на них указаны, а также приму меры к
тому, чтобы меня не могли разыскать.
Затем я уйду из жизни. Незачем рассказывать тебе -- как: все
подробности этого отвратительного действия неуместны. Они могли бы причинить
тебе боль, даже по прошествии стольких лет.
Важно то, что мне удалось оторвать тебя от себя самой и сделать это
осторожно и ласково, не ранив тебя. Я хочу и дальше заботиться о тебе, а для
этого я должна жить и после моей смерти. Разрыва не будет, ты бы его,
возможно, и не перенес, ведь тебе все огорчения причиняют такую острую боль.
Я буду возвращаться к тебе,-- не слишком часто, чтобы понемногу мой образ
изгладился из твоей памяти, и не слишком редко, чтоб избавить тебя от
ненужных страданий. А когда ты узнаешь от меня самой всю правду, пройдет
столько лет (а ведь время помогает Мне), что ты уже почти не сможешь понять,
что значила бы для тебя моя смерть.
Луи, родной мой, сегодняшний наш последний разговор кажется мне
каким-то зловещим чудом.
Сегодня мы говорим очень тихо, почти неслышно,-- уж очень мы далеки
друг от друга, ведь я существую только в тебе, а ты уже забыл меня. Сегодня
значение слова сейчас для той, которая его пишет и шепчет, совсем иное, чем
для того, кто будет читать это еловой тихо произнесет "сейчас".
Сейчас, преодолев такое громадное расстояние во времени, преодолев
вечность -- пусть это покажется нелепым,--сейчас я целую тебя, как прежде.
Вот и все... Больше я ничего не прибавлю, потому что боюсь стать печальной,
а значит, злой и потому, что не решаюсь признаться тебе в тех сумасшедших
мечтах, которые неизбежны, когда любишь и когда любовь огромна, а нежность
беспредельна.
ВАДИМ ПЕРСОНА,
31-12-2008 20:56
(ссылка)
Без заголовка
Когда наступает тишина, я слышу. Всё больше воспоминаний возращаетсся... Так тихо...
Жизнь, которая случилась…
В тот год выдалась снежная и студёная зима. За первую неделю декабря навалило много снега, а следующие две не переставая дул ледяной, пронизывающий ветер. Мы с мамой ехали в гости к бабушке и вот уже семь часов сидели на холодном вокзале Бирюсинска в ожидании поезда.
Первый час пассажиры возмущались задержке. Женщины ругались с дежурным по вокзалу:
- У нас дети! Холодно! Когда поезд будет?
- Я вас, не заставлял рожать! Без вас хватает! – Гаркнул дежурный и захлопнул дверь. Через окно было видно, как он зашёл в свой кабинет, скинул тулуп, сел за стол и начал есть бутерброд с ветчиной. Женщины стояли и молча смотрели на него. Дежурный безуспешно дёргал задвижку на окне, пытаясь опустить заслонку, но та не поддавалась, и тогда он выключил в кабинете свет.
В зале ожидания стояла очередь к большому титану с кипятком. Воду пили без заварки или с вареньем, а еще наливали в стеклянные бутылки и потом ими грелись.
Через какое-то время на вокзале появились три офицера в белых бушлатах. Они зашли в кабинет к дежурному, и там снова загорелся свет. Сквозь стекло было видно, как хозяин кабинета быстро накрыл еду газетой, проворно выскочил из-за стола и вытянулся по струнке. После минутного разговора дежурный накинул тулуп, отдал под козырёк и выбежал на улицу.
Вскоре к платформе подали длинный состав. Его вагоны были без окон, лишь из маленьких зарешеченных отверстий под крышами поднимался белесый пар. Нас отправили к последнему прицепному вагону в конце поезда, слабо освещенному качающимся на ветру фонарем. Желающих уехать было намного больше, чем мог вместить вагон. Когда открыли дверь тамбура, народ рванулся внутрь с чемоданами, авоськами и сундуками. Поднялись крик и ругань. Люди забрасывали чемоданы через головы. Одна авоська зацепилась за поручень и лопнула. Рыжие мандарины брызнули из сетки и покатились по перрону. Я стоял с широко открытыми глазами и смотрел, как сапоги, валенки и ботинки давили эти маленькие солнышки. Не успела мама опомниться, как я уже вытаскивал мандарины из-под ног и складывал в карман. Один сапог оказался на моих пальцах. Я заверещал.
Лежачих мест в вагоне не было. Люди сидели по трое, четверо. Лишь нашей соседке по плацкарте повезло больше всех. Она была беременна и общим решением ей выделили нижнее место напротив нас.
На окнах вагона был толстый слой льда и мне, пятилетнему мальчугану, было забавно плавить его ладошкой. Хотелось добраться до стекла, но очень мёрзли пальцы. Я отогревал их во рту и снова прикладывал к быстро затягивающимся проталинам.
Мы с мамой ехали в гости к бабушке. Обычно дорога занимала часов восемь, но в это раз мешала погода. Мы передвигались медленно, подолгу стояли на полустанках, многочисленных разъездах и посреди полей, освещённых голубой луной в большом ореоле. Проводник принёс дымящийся чай и сказал, что впереди работает снегоуборочный поезд и, что нашим мучениям скоро придет конец. И действительно, вскоре наш состав резво набрал ход и помчался, весело брякая пустыми стаканами на столе. Как приятно было засыпать в тепле…
Очнулся я от сильного удара о стенку. И тут же меня что-то придавило. Я испугался и закричал. Скрежетали тормоза. Вагон трясся и трещал. С верхних полок валились чемоданы и узлы. Вдруг, в один миг всё остановилось и затихло. У меня в ногах лежала беременная соседка и держалась за живот. Она замерла в неестественной позе. Даже в сумеречном свете было видно, что лицо её было белым. Женщина почти не дышала и немигая смотрела перед собой. Соседи замерли и с испугом глядели на неё. Сверху спрыгнул военный и, бережно подняв её на руки, положил на полку. Женщина вдохнула и застонала:
- Мамочка...
- Как вы? – густым басом спросил майор.
- Ой! Больно.
- Доктора! Есть в вагоне доктор? – крикнул мужчина. Пассажиры загудели, повторяя вопрос.
- Есть! Здесь студентик из медучилища, – крикнули издалека.
- Давай скорее! – рявкнул военный и рванулся в тамбур, оставив за собой облако холодного воздуха.
Женщина стонала. Бабки в соседней плацкарте бубнили, укладывая свои пожитки.
- Боже! Что делается-то?!
- Какая хрупкая. Как же?
- Ничего природа подскажет что делать.
Босоногий студент присел на край матраса, обеими руками держа шерстяной носок.
- Вы в первый раз? – пролепетал бледный студент.
- Да… Первый.
- И я!
- Ой, мамочка!
- Вы не волнуйтесь. Всё будет хорошо. - Студенту на вид было лет девятнадцать. Рыжий, растрёпанный в домашнем вязаном свитере и, кажется, ещё больше напуганный, чем роженица.
- Срок-то, какой? – Спросила бабка.
- Да, срок?.. какой?.. – повторил студент.
- Ещё бы месяц ходить. – Отдуваясь ответила женщина.
- Вы ударились, наверное? Вы полежите и всё пройдёт. Я читал, такое бывает.
- Дак, он, смотри, как тормозил-то лихо! – возмутилась мать.
– А что, кстати, случилось? Чего тормозил-то? То едва едет, а то понёсся, окаянный! – заворчали бабки.
Дверь тамбура скрипнула и отворилась. В вагон, укутанный инеем, ввалился проводник, а следом за ним и офицер.
- Что там, сынок? – Оживилась дремавшая старушка.
- Стрелка обледенела, – пояснил за офицера проводник и протиснулся в своё купе.
Военный крякнул, потирая красные уши.
- Ну, кто? Мальчик? Девочка? – офицер рассмеялся от души и все невольно улыбнулись. – Скоро стрелку отстучат и дальше двинем. До города осталось пару часов при удачном раскладе.
- Дядь, а вы куда ходили? – Спросил я.
- Любопытной Варваре. – Ухватил он меня за нос. – По работе, брат. По работе.
Офицер скинул шинель и ушёл к проводнику. И тут началось... Поезд всё стоял, а женщине становилось всё тяжелее. Вскоре мы с мамой перешли в соседнюю плацкарту. Прежнюю же бабки затянули простынями, образовав отдельную комнату.
Соседка стонала громче и чаще. Вскоре студентик вышел из «родильной», отозвал офицера в сторону. Я плохо слышал весь разговор, но отчётливо слышал, как студентик говорил «второй курс», «ветеринар», «особый случай». После этого военный, без шинели и шапки вновь рванулся в тамбур. Женщина затихла. И никто не решался подойти и посмотреть, что ней. Старушки молча перекрестились.
- Тьфу, дуры! – сплюнул в их сторону пожилой пассажир.- Лучше бы помогли. Это же бабское дело-то. – Старухи отвернулись. Время шло медленно. Наш новый сосед - молодой парень с наколотыми перстнями на руке щёлкал чётками. Толстая тетка толкла ложкой сахар в остывшем чае. В вагоне становилось теплее. С подтаявшего окна вода капала на стол. В плацкарте роженицы было тихо.
Дверь тамбура вновь отворилась. Из облака пара явился наш сосед и ещё один офицер, затем вошли два солдата с оружием наперевес. За ними согнувшийся вперёд, просеменил мужчина в телогрейке. Его руки были за спиной и в наручниках.
- Здесь! – наш сосед кивнул на простыни конвоиру. Конвоир подошёл вплотную к майору.
- Ну, смотри, Горбанёв! Если что... – офицеры молча смотрели друг другу в глаза. Желваки играли на скулах офицера. - Калмыков, руки! Заходи! Приступай! – конвоир заглянул за простыни. - Твою мать!.. Тихонов! Быстро ставь конвой у окна!
Нас попросили пересесть на одну плацкарту дальше. Теперь мне было уже негде лежать, на нижних полках все сидели плотным рядом. Сел и я. Сон как рукой сняло. Перегнувшись через поручень, я наблюдал за тем, как вода с подоконника капала на стол. Кап. Кап. Кап. Капля за каплей столешница наполнялась. Собираясь в лужицу, вода тонкой струйкой сбегала на пол. И снова, кап. Кап. Кап. Парень перекинул чётки на другую руку и завертел ещё быстрее.
- Товарищ майор! Простынок бы, – И тихо добавил,- плохая она. Совсем.
Майор схватил зэка за грудки и рванул на себя.
- Слышь, ты, как там тебя? Калмыков? Если с ней что случится, я тебя... Понял? Я тебя прямо здесь в чистом поле. Ты понял?
- Всё во власти Божией, – вздохнул заключённый. – Дайте пять простыней, и сделайте ярче свет. – Он убрал руки офицера со своей робы и скрылся в занавешенной плацкарте.
Когда закричал ребёнок, все словно вышли из оцепенения. Начали переглядываться. Заулыбались. Женщины поправляли платки, цепочки, крестились. Мужики, словно по команде, собрались и, не одеваясь, вышли покурить в дальний тамбур. Ребёнок плакал не умолкая.
- Что же она его не кормит? Может подсказать чего? – обсуждали бабы. Когда зэка выводили под конвоем, одна простыня сорвалась и упала, открыв миру страшную картину. Женщина лежала накрытая кровавыми простынями с головой. Туго запелёнутый ребёнок плакал на другой полке.
Поезд мчался на всех парах, нагоняя потерянное время. Никто не спал. Молчали. Женщина с годовалым ребёнком взялась кормить новорожденного. Вскоре к нам в плацкарту вернулся майор, подсел на край скамьи и угрюмо опустил взгляд. Мужики достали припрятанный в дорогу спирт и предложили ему нехитрый ужин. Майор выпил.
- Товарищ майор, а может дохтору чего передать? – предложил мужичок, протягивая флягу со спиртом. Майор молча мотнул головой.
- Ну, может, хоть еды, какой?
- Нельзя.
- Всё же человек помог... а то бы и дитя...
- Нельзя. Этапируемый он... на семнадцатую.
Мужики молча налили ещё по одной и, не чокаясь, молча выпили. Я склонил голову и заснул на маминых коленях. Намного позже, когда законы городка, окружённого зонами, стали входить в моё дворовое образование, я узнал, что семнадцатая зона была последним пристанищем для заключённых. Зона, где приводили в исполнение высшую меру наказания.
Жизнь, которая случилась…
В тот год выдалась снежная и студёная зима. За первую неделю декабря навалило много снега, а следующие две не переставая дул ледяной, пронизывающий ветер. Мы с мамой ехали в гости к бабушке и вот уже семь часов сидели на холодном вокзале Бирюсинска в ожидании поезда.
Первый час пассажиры возмущались задержке. Женщины ругались с дежурным по вокзалу:
- У нас дети! Холодно! Когда поезд будет?
- Я вас, не заставлял рожать! Без вас хватает! – Гаркнул дежурный и захлопнул дверь. Через окно было видно, как он зашёл в свой кабинет, скинул тулуп, сел за стол и начал есть бутерброд с ветчиной. Женщины стояли и молча смотрели на него. Дежурный безуспешно дёргал задвижку на окне, пытаясь опустить заслонку, но та не поддавалась, и тогда он выключил в кабинете свет.
В зале ожидания стояла очередь к большому титану с кипятком. Воду пили без заварки или с вареньем, а еще наливали в стеклянные бутылки и потом ими грелись.
Через какое-то время на вокзале появились три офицера в белых бушлатах. Они зашли в кабинет к дежурному, и там снова загорелся свет. Сквозь стекло было видно, как хозяин кабинета быстро накрыл еду газетой, проворно выскочил из-за стола и вытянулся по струнке. После минутного разговора дежурный накинул тулуп, отдал под козырёк и выбежал на улицу.
Вскоре к платформе подали длинный состав. Его вагоны были без окон, лишь из маленьких зарешеченных отверстий под крышами поднимался белесый пар. Нас отправили к последнему прицепному вагону в конце поезда, слабо освещенному качающимся на ветру фонарем. Желающих уехать было намного больше, чем мог вместить вагон. Когда открыли дверь тамбура, народ рванулся внутрь с чемоданами, авоськами и сундуками. Поднялись крик и ругань. Люди забрасывали чемоданы через головы. Одна авоська зацепилась за поручень и лопнула. Рыжие мандарины брызнули из сетки и покатились по перрону. Я стоял с широко открытыми глазами и смотрел, как сапоги, валенки и ботинки давили эти маленькие солнышки. Не успела мама опомниться, как я уже вытаскивал мандарины из-под ног и складывал в карман. Один сапог оказался на моих пальцах. Я заверещал.
Лежачих мест в вагоне не было. Люди сидели по трое, четверо. Лишь нашей соседке по плацкарте повезло больше всех. Она была беременна и общим решением ей выделили нижнее место напротив нас.
На окнах вагона был толстый слой льда и мне, пятилетнему мальчугану, было забавно плавить его ладошкой. Хотелось добраться до стекла, но очень мёрзли пальцы. Я отогревал их во рту и снова прикладывал к быстро затягивающимся проталинам.
Мы с мамой ехали в гости к бабушке. Обычно дорога занимала часов восемь, но в это раз мешала погода. Мы передвигались медленно, подолгу стояли на полустанках, многочисленных разъездах и посреди полей, освещённых голубой луной в большом ореоле. Проводник принёс дымящийся чай и сказал, что впереди работает снегоуборочный поезд и, что нашим мучениям скоро придет конец. И действительно, вскоре наш состав резво набрал ход и помчался, весело брякая пустыми стаканами на столе. Как приятно было засыпать в тепле…
Очнулся я от сильного удара о стенку. И тут же меня что-то придавило. Я испугался и закричал. Скрежетали тормоза. Вагон трясся и трещал. С верхних полок валились чемоданы и узлы. Вдруг, в один миг всё остановилось и затихло. У меня в ногах лежала беременная соседка и держалась за живот. Она замерла в неестественной позе. Даже в сумеречном свете было видно, что лицо её было белым. Женщина почти не дышала и немигая смотрела перед собой. Соседи замерли и с испугом глядели на неё. Сверху спрыгнул военный и, бережно подняв её на руки, положил на полку. Женщина вдохнула и застонала:
- Мамочка...
- Как вы? – густым басом спросил майор.
- Ой! Больно.
- Доктора! Есть в вагоне доктор? – крикнул мужчина. Пассажиры загудели, повторяя вопрос.
- Есть! Здесь студентик из медучилища, – крикнули издалека.
- Давай скорее! – рявкнул военный и рванулся в тамбур, оставив за собой облако холодного воздуха.
Женщина стонала. Бабки в соседней плацкарте бубнили, укладывая свои пожитки.
- Боже! Что делается-то?!
- Какая хрупкая. Как же?
- Ничего природа подскажет что делать.
Босоногий студент присел на край матраса, обеими руками держа шерстяной носок.
- Вы в первый раз? – пролепетал бледный студент.
- Да… Первый.
- И я!
- Ой, мамочка!
- Вы не волнуйтесь. Всё будет хорошо. - Студенту на вид было лет девятнадцать. Рыжий, растрёпанный в домашнем вязаном свитере и, кажется, ещё больше напуганный, чем роженица.
- Срок-то, какой? – Спросила бабка.
- Да, срок?.. какой?.. – повторил студент.
- Ещё бы месяц ходить. – Отдуваясь ответила женщина.
- Вы ударились, наверное? Вы полежите и всё пройдёт. Я читал, такое бывает.
- Дак, он, смотри, как тормозил-то лихо! – возмутилась мать.
– А что, кстати, случилось? Чего тормозил-то? То едва едет, а то понёсся, окаянный! – заворчали бабки.
Дверь тамбура скрипнула и отворилась. В вагон, укутанный инеем, ввалился проводник, а следом за ним и офицер.
- Что там, сынок? – Оживилась дремавшая старушка.
- Стрелка обледенела, – пояснил за офицера проводник и протиснулся в своё купе.
Военный крякнул, потирая красные уши.
- Ну, кто? Мальчик? Девочка? – офицер рассмеялся от души и все невольно улыбнулись. – Скоро стрелку отстучат и дальше двинем. До города осталось пару часов при удачном раскладе.
- Дядь, а вы куда ходили? – Спросил я.
- Любопытной Варваре. – Ухватил он меня за нос. – По работе, брат. По работе.
Офицер скинул шинель и ушёл к проводнику. И тут началось... Поезд всё стоял, а женщине становилось всё тяжелее. Вскоре мы с мамой перешли в соседнюю плацкарту. Прежнюю же бабки затянули простынями, образовав отдельную комнату.
Соседка стонала громче и чаще. Вскоре студентик вышел из «родильной», отозвал офицера в сторону. Я плохо слышал весь разговор, но отчётливо слышал, как студентик говорил «второй курс», «ветеринар», «особый случай». После этого военный, без шинели и шапки вновь рванулся в тамбур. Женщина затихла. И никто не решался подойти и посмотреть, что ней. Старушки молча перекрестились.
- Тьфу, дуры! – сплюнул в их сторону пожилой пассажир.- Лучше бы помогли. Это же бабское дело-то. – Старухи отвернулись. Время шло медленно. Наш новый сосед - молодой парень с наколотыми перстнями на руке щёлкал чётками. Толстая тетка толкла ложкой сахар в остывшем чае. В вагоне становилось теплее. С подтаявшего окна вода капала на стол. В плацкарте роженицы было тихо.
Дверь тамбура вновь отворилась. Из облака пара явился наш сосед и ещё один офицер, затем вошли два солдата с оружием наперевес. За ними согнувшийся вперёд, просеменил мужчина в телогрейке. Его руки были за спиной и в наручниках.
- Здесь! – наш сосед кивнул на простыни конвоиру. Конвоир подошёл вплотную к майору.
- Ну, смотри, Горбанёв! Если что... – офицеры молча смотрели друг другу в глаза. Желваки играли на скулах офицера. - Калмыков, руки! Заходи! Приступай! – конвоир заглянул за простыни. - Твою мать!.. Тихонов! Быстро ставь конвой у окна!
Нас попросили пересесть на одну плацкарту дальше. Теперь мне было уже негде лежать, на нижних полках все сидели плотным рядом. Сел и я. Сон как рукой сняло. Перегнувшись через поручень, я наблюдал за тем, как вода с подоконника капала на стол. Кап. Кап. Кап. Капля за каплей столешница наполнялась. Собираясь в лужицу, вода тонкой струйкой сбегала на пол. И снова, кап. Кап. Кап. Парень перекинул чётки на другую руку и завертел ещё быстрее.
- Товарищ майор! Простынок бы, – И тихо добавил,- плохая она. Совсем.
Майор схватил зэка за грудки и рванул на себя.
- Слышь, ты, как там тебя? Калмыков? Если с ней что случится, я тебя... Понял? Я тебя прямо здесь в чистом поле. Ты понял?
- Всё во власти Божией, – вздохнул заключённый. – Дайте пять простыней, и сделайте ярче свет. – Он убрал руки офицера со своей робы и скрылся в занавешенной плацкарте.
Когда закричал ребёнок, все словно вышли из оцепенения. Начали переглядываться. Заулыбались. Женщины поправляли платки, цепочки, крестились. Мужики, словно по команде, собрались и, не одеваясь, вышли покурить в дальний тамбур. Ребёнок плакал не умолкая.
- Что же она его не кормит? Может подсказать чего? – обсуждали бабы. Когда зэка выводили под конвоем, одна простыня сорвалась и упала, открыв миру страшную картину. Женщина лежала накрытая кровавыми простынями с головой. Туго запелёнутый ребёнок плакал на другой полке.
Поезд мчался на всех парах, нагоняя потерянное время. Никто не спал. Молчали. Женщина с годовалым ребёнком взялась кормить новорожденного. Вскоре к нам в плацкарту вернулся майор, подсел на край скамьи и угрюмо опустил взгляд. Мужики достали припрятанный в дорогу спирт и предложили ему нехитрый ужин. Майор выпил.
- Товарищ майор, а может дохтору чего передать? – предложил мужичок, протягивая флягу со спиртом. Майор молча мотнул головой.
- Ну, может, хоть еды, какой?
- Нельзя.
- Всё же человек помог... а то бы и дитя...
- Нельзя. Этапируемый он... на семнадцатую.
Мужики молча налили ещё по одной и, не чокаясь, молча выпили. Я склонил голову и заснул на маминых коленях. Намного позже, когда законы городка, окружённого зонами, стали входить в моё дворовое образование, я узнал, что семнадцатая зона была последним пристанищем для заключённых. Зона, где приводили в исполнение высшую меру наказания.
ВАДИМ ПЕРСОНА,
31-12-2008 00:12
(ссылка)
Что-то было... о чём-то память говорить со мной не хочет...
Автобиография в литературной форме.
В этот день Террористическая группа Баадер-Майнхоф устроила взрыв в посольстве ФРГ в Стокгольме. В США провозгласили День памяти армянских мучеников и праздновали свой день рождения американские киноактрисы Ширли Маклейн и Барбара Стрейзанд. В Советском союзе запустили космический аппарат «Космос-730», а мой отец пережидал непогоду в аэропорту Иркутска, мать стирала. Через месяц, по прогнозам врачей, у неё должны были родиться девочки-близняшки, но… через час домашних хлопот родился я. Это случилось в Братске 24 апреля 1975 года.
Эпизод 1. Первое воспоминание.
Братск. Зима. Морозный день. Меж двух высоких сугробов, вспыхивающих яркими огнями на солнце, меня катят на санках. Мне два года. Моя беспокойная тень, то и дело убегает от меня назад. Хочется узнать, как она там позади, но это невозможно. Память хранит невольную статику на правом боку: многослойные штаны, варежки, кофточки, носочки и шапки. Они, как тиски, держат меня в своих жарких объятиях. Мохнатая шапка закрывает один глаз. Ох, этот ненавистный колючий и вечно мокрый шарф.
- Хнык! (колется). Хнык! (мокро). Хнык-хнык!
Санки останавливаются.
- Мой хороший, чего ты плачешь? - Тёплые и нежные руки мамы переворачивают парящий на морозе платок. - Так и скажи, мне не удобно, - мама смеётся и подсаживает меня ровно. Счастье! Теперь тень снова видна. Санки заскрипели. И тень вновь бежит по сугробам, мерцая огоньками.
- Хнык! - Санки приостановились. Хм, замечательное слово «хнык», подумал я. Им можно привлекать к себе внимание, чем я в последствии пользовался. Правда, недолго.
Эпизод 2. Стыд. Я бегу в магазин. Нет, не бегу. Лечу! К нам едет тётя Люба - любименькая моя тётечка-Любочка, «а хлеба в доме ни крошки!». Вот я и лечу во всю прыть с зажатой в кулачке мелочью. Я уже взрослый - мне пять, и я уже год с хвостиком «бегаю за хлебом» сам. Золотые пряжки на новых коричневых сандалиях весело гремят колокольчиками, а я ещё пуще шлёпаю звонкой подошвой. Один за другим позади меня остаются едва плетущиеся прохожие. Пробегая мимо своих бывших яслей, я сбавляю ход. Чумазые мордашки малышей смотрят на улицу, гроздьями прилипнув к тайной дыре в заборе. Эта дыра, на самом деле тайная. Ещё в те времена, когда я был маленький и ходил в эти ясли, мы незаметно скрывались из виду вездесущего воспитателя, отодвигали заветную доску с царапиной и смотрели на другой мир. Большой и манящий. И мечтали о нём: о велосипедах «школьник», о собаках Колли, о свистульках из акаций, что росли в нескольких метрах от забора, о кислых ранетках, величиной с мелкий горох, о возможности самому ходить по этому миру без присмотра родителей. И вот теперь я иду мимо этих мелких, такой взрослый, самостоятельный, познавший великую свободу. Соседский малыш закричал:
- Вадик, привет!
- Чего надо? Мне некогда. Я в магазин! - Сказал я и разжал взмокший кулак. Двадцать две копейки двумя монетами - серебряной и золотой весло сверкнули на июльском солнце. Малыши были покорены моим богатством - они молча смотрели на пару монет. Два солнечных зайчика озорно полоскали чумазые мордашки.
- А можно подержать? – Спросил соседский мальчишка.
- Ну, всё! Мне некогда! У меня ещё куча дел. - И подпрыгнув на месте, припустил пуще прежнего. Бежал и чувствовал, как десяток детских глаз с завистью смотрят мне в спину. Я нёсся наперегонки с собаками. Прыгал через огромные лужи. Вёл мотоцикл, машину, летел на самолёте, ракете… Цветущая акация проносилась мимо меня жёлтой стеной. И вдруг, бабах!!! Я не заметил ступеньки…
Серебряная и золотая монеты вылетели из кулачка и исчезли в густой газонной траве. Ладошки в ссадинах. Колготки порваны. Коленки в крови. Взрослый мир обидел меня. Я обтёр о себя грязные ладошки и оглянулся на забор яслей. Нет, меня не видно. Слишком далеко я убежал. Тут же меня посетила мысль, что тётечка-Любочка уже,наверное, приехала, и мне стало ещё тоскливей. Я отошёл за куст и заревел.
Стою я на газоне и ковыряю сандалией траву, да одуванчики. Нет нигде ни серебряной, ни золотой, а тётечка-Любочка наверное уже спросила маму про меня. Вот уже весь газон истоптан, сандалии в земле. Пусто. Нет монет. Горячие слёзы текут по моим щекам. Наверняка тётечка-Любочка сидит голодная на кухне, склонившись над вкусно пахнущим маминым борщом, и ждёт меня. Я разревелся во всю мочь.
Мимо шли две женщины. Они остановились и спросили у меня о моей печали. После грустной истории, приправленной моим горьким всхлипыванием, одна из женщин открыла свой кошелёк и протянула мне одну серебряную и одну золотую монетку. От неожиданности я даже перестал всхлипывать. И уже через мгновение, оглушенный своим счастьем, я снова летел к магазину. А колготки? Это не беда! Тётечка-Любочка меня защитит и мне не попадёт.
Автобус в этот день не пришёл. Не приехала и тётечка-Любочка. Я стоял в тёмном углу ванной и ковырял старую краску. Там-то у меня и родилась замечательная идея. Для важных опытов мне было необходимо достать не меньше тридцати коробок спичек, на что понадобится тридцать копеек. И конечно мама мне их не даст, но теперь-то я точно знал, где их взять. Опыты со спичками прошли удачно. За ними другие. Ещё и ещё. Я поджигал тополиный пух. Делал пугачи, ракеты. Поджигал спичечные коробки со строительными патронами. Светил ими в тёмном подвале. Палил осеннюю листву.
Однажды я стоял на морозе и ковырял ботинком свежий снег, имитируя поиск потерянных монет.
- Чего ревёшь? - спросил голос из-за спины. Я обернулся. Передо мной стояла старуха с огромной волосатой родинкой, размером с яйцо, над верхней губой.
Старуха-Фаэнблит! Она жила в пустом, старом доме возле магазина. После небольшого пожара все жители выехали из него, и только она продолжала там жить. Сколько страшных историй было рассказано друг другу про неё. И, безусловно, все они были сущей правдой. Старуха-Фаэнблит - наша дворовая Баба-Яга. Именно Её мы «доводили». Стучали в Её дверь. Устраивали засады у старого дома и обстреливали снежками Её заклеенные синей изолентой окна. Всегда, прежде чем она выходила на улицу с палкой, мы успевали раствориться. Такая далёкая, сейчас она стояла рядом со мной. В сером платке, потёртом чёрном тулупе и подшитых валенках. Она стояла, опиралась на лыжную палку и болезненно покачивалась.
- Тебя спрашиваю. Чего ревёшь?
Я долго не мог выдавить из себя и слова и почти шёпотом произнёс:
- Рубль.
- Чего рубль?
- …железный такой… потерял. – Я почувствовал, что в штанах моих стало мокро.
Старуха посмотрела на меня тёмными высохшими глазами. И в этот момент мне показалось - она заглянула куда-то внутрь меня. В сердце. Она снова качнулась, а потом достала из кармана мятый носовой платок, развернула его и протянула мне бумажный рубль.
- Железного у меня нет.
Я стоял как вкопанный и смотрел на деньги. Тело моё стало непослушным. Горячая волна пролилась на лицо. В первый раз в жизни мне стало стыдно. Через секунду я уже бежал домой. И впредь, когда мальчишки шли к старому дому, я находил причину, не участвовать в этих играх.
Эпизод 3. Потеря первая.
Мне было десять. Я читал фантастику и перечитывал "Алые паруса". И дружил с Женей - самой красивой девочкой в школе. Её дом стоял рядом с моим. Наши окна смотрели друг на друга. Вечерами свет у Женьки всегда выключался около десяти. Чтобы не прозевать этот момент, я ставил будильник на "без пятнадцати" и ждал. Мне было приятно думать о ней, представлять наше будущее. Иногда я даже мечтал её увидеть своей невестой, кружащейся в белой фате.
Растворяясь в своих мыслях, я ловил её случайную тень на тёплой оранжевой шторе. Свет гас, я шёпотом желал ей спокойной ночи и тоже отправлялся спать.
В нашем дворе росло одиннадцать пацанов. Ещё ни у кого не было девчонки, и все завидовали мне, моей мечте, нашей дружбе. Возвращаясь из школы домой, мы шли самой долгой и красивой дорогой под сводом акаций. Акаций жёлтых, акаций укутанных толстым инеем, акаций цветущих. Не раз, волоча свой портфель в одной руке и Женькин в другой, мы встречали у спортплощадки оцепление из пацанов. Домой я приходил с синяками. Бодяга в аптечке заканчивалась быстро, но ни разу мы не сменили свой маршрут. Акации золотые, акации снежные, акации цветущие…
За три года мы пересмотрели весь скудный репертуар нашего кинотеатрика. Особенно я любил водить Женьку на сеанс повторного фильма, когда шли "Вий" и "Собака Баскервилей". В страшных сценах она, прежде державшая меня только за ладошку, прижималась ко мне и пряталась за плечо. Ах, как сладко пахли её волосы! Тонкий аромат топлёного молока и карамели я помню до сих пор. Она пряталась и спрашивала:
- Всё? Не страшно?
Я нарочито тянул время:
- Не-ет, ещё страшно!
В эти минуты я был самым счастливым человеком на свете. Три долгих года счастья. Последнее время мне всё больше нравилось смотреть на то, как она кружится, приладив к себе тюль. Она - невеста. Моя тихая мечта.
Однажды вечером Женька гостила у тёти на другом конце города. Она позвонила мне и сказала, что хочет видеть меня и сказать что-то важное. Я готов был прилететь к Женьке сию секунду, но было уже поздно и мы договорились на завтра. Я был невероятно возбуждён и счастлив, от чего долго не мог уснуть. Примостившись у окна, облокотился на подоконник и, не мигая, смотрел на оранжевые шторы в её окне, оживавшие от летнего ветерка. От напряжения глаза щипало. Наворачивались слёзы, но я держался. Минута, другая… ещё раз! Минута другая… Я не заметил, как задремал. Спал не долго. Меня разбудил телефонный звонок. Голос в трубке сказал:
- Женьки больше нет. Её сбил поезд.
На похороны я не пошёл. Я не хотел верить, что это так. Хотел обмануть смерть и сохранить её в своей памяти живой, хотя каждый из "друзей" после считал нужным мне рассказать, что Женьку хоронили в белом свадебном платье.
Вскоре Женькина мама продала квартиру и переехала в другой город. Я же продолжал возвращаться из школы мимо спортивной площадки. При виде меня, пацаны застывали на турниках и молча провожали взглядом. Я тащил свой портфель в одной руке и пакет со сменкой в другой.
Акации золотые… Акации снежные… Акации цветущие… Акации, сохнущие от летнего зноя.
На своём окне я повесил её тёплые оранжевые шторы.
Эпизод 4. Свобода.
Шёл ноябрь 1993 года. Я демобилизовался из армии и невредимый возвращался домой в Братск. В вагон я сел поздно ночью и, слава Богу, никто, кроме проводницы меня не видел. На мне была чёрная форма с белыми аксельбантами, плетенными из парашютных строп, несколько медалей боевой и спортивной подготовки, значок мастера парашютного спорта, новые кованые полуботинки на высокой шнуровке с подвёрнутым голенищем, берет, а в руках зелёное эмалированное ведро квашеной капусты с яблоками. По пути домой, я навестил бабушку и деда, они-то и передали мне с собой гостинец.
Как только молодая проводница с улыбкой определила мне боковое место, я тот час затолкал проклятое ведро подальше в угол и накрыл одеялом. Девушка представилась Ириной и предложила выпить чаю в её компании, между делом намекнув, что если я здесь замерзну, то у нее в купе чуть теплее.
Мы пили чай. Она грела свои тонкие пальчики о металлическую оправу подстаканника, вдыхала пар, рассказывала про себя истории и всё время смеялась. Я слушал, но не слышал её. Мне хотелось скорее приехать домой и забыть всё, что было в армии. На будущую жизнь у меня были грандиозные планы. Меня ждала красивая девушка. Я хотел, как многие парни в нашем городке, по возвращении жениться и родить сына. Найти работу, купить машину и время от времени встречаться с друзьями. Во дворе меня ждали одиннадцать друзей. До армии мы вместе "мутили большие дела". Другие пацаны называли нас "падунские", менты "чушками". "Падунские" - из-за родовой принадлежности к посёлку Падун, а "чушки" от того, что однажды мы угнали семьдесят вагонов алюминиевых чушек с завода в тупик и умудрились их продать.
После второго стакана чаю стало светать. Проводница по-прежнему мне что-то рассказывала. Её лицо менялось с появлением дневного света и уже становились более отчётливыми усталые морщинки в уголках красивых глаз. Я улыбался, кивал и снова смотрел сквозь заплывшее льдом окно на пролетающие столбы и плывущие провода. Среди голубых полей стали появляться редкие домики, занесённые снегом под крышу, курящиеся вечерним истопом. Поезд сбавил ход и затем вовсе остановился.
- Ох! Тридцать девятый разъезд, мамочка! - Сорвалась птахой в тамбур проводница. Через минуту состав вздрогнул и вновь покатился, набирая ход. Укутанный морозным облаком в вагон вошёл пассажир с небольшим рюкзаком за плечами. Его шапка и ворот куртки были сизыми от инея. Девушка торопливо говорила, что мест больше нет и не представляет, что с ним делать. Пассажир всё время улыбался, кивал головой, показывал свой билет и говорил не по-русски. Я уловил в его речи чешский мотив.
- Совсем вымоталась. Он ничего не понимает. Иностранец! - улыбнулась девушка. Пассажир обернулся ко мне, оглядел с ног до головы и спросил:
- Do you speak English?
- Yes, I do. - Ответил я, не задумываясь.
На столе задымились три стакана чаю. Завязался разговор. В переводе на русский язык следующего содержания:
- Парень, ты как здесь оказался?
- Я путешествую.
- На тридцать девятом разъезде?
Попутчик с опаской посмотрел на форму и замолчал. Я уловил его настороженность: - Не бойся, я из армии еду домой!
- Я видел русскую форму, когда ваши войска были у нас в Чехословакии. Она другая.
- Всё было другое и время и форма.
Он молча кивнул и стал пить чай. Из нагрудного кармана я достал фотографию, где я сидел с сослуживцами на броне в горах. Парень долго смотрел на карточку. Проводничка подсела к нему на скамейку и рассматривала её из-за плеча.
- Ой, как дура! Ничего не понимаю, но интересно. – Закатилась звонким смехом проводница. Пожилой пассажир, до этой поры храпевший на весь вагон, недовольно попросил нас быть тише. С этого момента мы говорили шёпотом и я стал переводить наш диалог проводнице.
- Меня зовут Иржик. - Он протянул мне холодную руку. - Я из Чехословакии.
- Вадим. Россия. Братск.
- Братск? Знаю.
- Откуда?
- Читал много про эти края.
- Куда ты едешь? - Я путешествую. - Лучше бы по Африке. Там теплее. – Вздохнула Ирина. Парень достал из-за пазухи изрядно потрепанный, сложенный в несколько раз лист бумаги. Это была подробная карта Забайкалья с множеством кружочков и треугольников выведенными разноцветными фломастерами. Некоторые районы были зачёркнуты. Местами были написаны цифры.
- Вот. Это цель моего путешествия. – Иржи провёл пальцем по Байкалу и далее прочертил невидимую черту до Енисея.
- А почему именно этот маршрут? – Вникал я. - Еду по пути падения тунгусского метеорита. - Я присвистнул. Проводница прошептала:
- Какого метеорита? Он дурак, что ли?
- Ещё не знаю... А зачем ты так едешь? - До этого я ехал по Шёлковому пути, а ещё раньше я путешествовал в Сибири по пути Ермака.
Повисла минутная пауза. Ирина соскользнула с полки Иржи и собрала стаканы. - Солдатик, не поможешь мне чай принести?
Мы оставили иностранца одного.
- Ты что, дурак? - Набросилась она на меня шёпотом у горячего титана.
- Чего дурак-то?
- Не путешественник он! Видел сколько у него на карте разных обозначений? Кружочков? Треугольников? - Ну?
- Чего «ну»? Шпион он!Тут до меня дошло, что эта версия больше походила на правду, чем путешествие по пути падения тунгусского метеорита.
- И вещей-то видела сколько? Один маленький рюкзачок. Не иначе, как у него есть сообщники и тайники.
- Что же теперь делать?
- Что? Есть у меня один знакомый комендант. Ты иди с ним общайся, а я бегом в бригадный вагон за помощью.
Через пятнадцать минут в купе без окон сидели двое заключенных - чешский шпион и я. И мне было вдвойне обидно. Ведь за поимку шпиона помощник коменданта мог бы простить мне искусственные аксельбанты, наглаженные стрелки на спине гимнастёрки и подвёрнутые сапоги, но нет! Мало того, нас посадили в тёмное купе и приковали к решётке одними наручниками. Меня - отличника боевой и прочих подготовок, сержанта запаса российской армии и шпиона. Обидно!
Вскоре пришёл сам комендант - лысый майор. Сел напротив нас и без слов по очереди сверлил сонным взглядом.
- Куда едем, товарищ шпион?
- Он не говорит по-русски. - Выдал я.
- А вас, товарищ пособник шпиону, будем судить военным трибуналом. - Кто пособник? Чей пособник? Я его в первый раз вижу.
- Спокойно, сержант! Нам проводница уже рассказала, как вы не ложились спать и дожидались подельника. - С этими словами майор расстегнул кобуру.
- Повторяю вопрос. Куда и зачем едем? - Я демобилизовался и еду домой. - Испугано выпалил я.
- Sorry. I don't understand you. - спокойно отозвался чех.
Майор достал табельный «Макаров» снял с предохранителя. В эту же секунду, с грохотом пронёсся встречный поезд. От неожиданности я начал икать. Комендант вытряхнул содержимое из рюкзака шпиона на свою скамейку: две пары шерстяных носок, книга о Сибири, зубная щётка, мыло, байковая рубаха в клетку, три фломастера и пачка лекарств. Вот всё, что он нёс собой.
- Да уж! Не густо для зимнего путешествия по Сибири. Видимо есть нычки, а значит, есть и подельники, логично?
- Я кивнул. - Вот то-то и оно. - Добавил майор, глядя мне в глаза.
- Това-а-арищ комендант, ну...
- Вот скажи, солдат, - перебил комендант и закурил - ты долго служил? Долго. Женщины всё это время не было? Не было. А в купе к проводнице идти отказался, значит, ждал дружка.
- Да меня девушка ждёт! Люблю я её.
- Девушка ещё далеко, а тут такая красота! Какой же мужик откажется? Что-то не срастается.Он что-то ещё говорил, а я думал, над сказанным ранее и мне было жалко майора. Жалко, если он, исполняя свою роль, сейчас не играет словами, а говорит то, что думает. Что мерит всех своим шаблоном. Чувство вины к парню из Чехословакии зародилось во мне. А что, если он на самом деле путешественник? Если идея его путешествия попросту не ясна мне, это же не значит, что такого не может быть! Я вдруг почувствовал, что перешагиваю какую-то неведомую мне до селе черту, достигаю иного понимания. И в эту секунду мне стало страшно оттого, что сам измеряю эту жизнь, её ситуации, людей, чувства шаблонами собственного производства. Как часто ленюсь и боюсь подумать иначе, выйти за рамки доказательств. Но ведь чудо и является нам за этими рамками.
Мои мысли прервал заглянувший в купе лейтенант. Он попросил коменданта выйти. Разговор за дверью был слышен обрывками, но суть я понял. Комендатура связалась со станциями по пути следования чеха, оказалось, что его подобным образом задерживают и проверяют не в первый раз. Теперь мне стало ясно его титаническое спокойствие, и когда ему заломили руки розовощёкие молодчики из комендатуры, и здесь в купе на допросе. Иржи повернулся ко мне и спросил:
- Что там происходит?
- Кажется, тебя сейчас освободят.
Нас освободили обоих. Уже через час мы дышали и парили на морозном воздухе Иркутска-Пассажирского. У моих ног стояло жёлтое ведро. Ни капусты, ни яблок в нём не было. Видимо, и мои вещи подверглись обыску.
- Иржи, ты... ты на меня не обижайся, ладно?
- Всё нормально! Ты солдат, патриот. Ты Советский гражданин. – Парень, дурачась, вытянулся, отдал под козырёк и по-русски добавил. - Служу Советскому союзу!
- Российской армии.
- Какая разница? - Мы рассмеялись. - Куда ты теперь?
- У меня заказана машина от вокзала. Через два часа я еду на Байкал, оттуда утром идут катамараны по озеру до Северобайкальска. Я включён в список команды. - Может быть, ко мне в гости заедешь? В Братск.
- Извини, там у вас алюминиевый завод и деревообрабатывающий комбинат. Экология плохая.Я ещё раз удивился, как хорошо он выверял свой маршрут.
- А потом?
- Закончу это путешествие, затем на работу. Я полгода работаю архитектором, остальное время я путешествую по миру.
- А как же семья?
- Какая семья? Успею! Мне только тридцать семь лет!
Мы расстались на перроне и больше никогда не виделись. Я шёл по скрипучему снегу, грохоча пустым, ведром и думал... Иржи подарил мне свободу. Свободу от соревнования в благополучии, борьбы за социальный статус. Свободу от развития из-под палки, от недуга, который поражает многих по окончании школы, училища, института. Тогда человеку кажется, что он обрёл нормальный уровень образования и теперь можно остановиться, завести семью и спокойно жить, встречая старость. Он подарил мне свободу от границ. Подарил свободу выбора, и я его сделал.
На сегодняшний день из одиннадцати парней живших в моём дворе в живых осталось пять. Из них трое – рецидивисты сидят в местах лишения свободы, один инвалид и я.
Эпизод 5. Гордыня.
Шёл 1997 год. Я был студентом театральной академии города Улан-Удэ. За два года с наслаждением поглотил пятилетний курс театрального режиссёра, наступила пора диплома. Тема была определена, осталось "взять и сделать", но... Но желание оторваться от провинциального подхода требовало гениальной идеи. Хотелось успеха, признания, оваций. Амбиции брали верх. И только один вопрос мучил меня - "как?". На стол легла пачка белой бумаги, пара ручек. "Тихо! Чапай думать будет!"
Летний сквозняк то и дело слизывал и ронял со стола обрывки идей, вслед за ними летела смятая мною бумага. Всё не то! Белое солнце ненадолго проваливалось за чёрный горизонт тайги, даря немного свежести неподвижному городу, и снова раскаляло мою комнату с рассветом. Я ходил из угла в угол по снежному полю не родившихся идей и думал, думал, думал...
В тот вечер шёл густой и тихий снег. На рекламных колоннах театра поверх "Трёх апельсинов", "Сна в летнюю ночь" и "Бесов" горел красочный плакат триумфа моей идеи. Зрительный зал, рассчитанный на семьсот человек, в тот вечер вместил в себя более двух тысяч. Люди сидели на коленях, лестницах, стояли в проходе два часа без антракта. А я метался от одной службы к другой, стараясь не упустить из-под контроля ни единой ниточки этого осьминога-марионетки - театра. После финального аккорда занавес закрылся, и повисла долгая пауза. Зал молчал. Я зажмурился. Мне было страшно поднять голову и посмотреть, что происходит. Меня терзали вопросы: почему такой долгий труд не удостоился даже скромных аплодисментов? Что я, что мы сделали не так? Почему такая тишина? Может быть они уже все ушли? Никого нет? Сердце стучало в тишине...
Это похоже на дождь. Так начинается ливень в душный летний день. Сначала одна тяжёлая капля плюхается на асфальт, затем другая, ещё, ещё и вот шум дождя заполняет все пространство. Оцепенение уходит, и ты начинаешь дышать свежестью, ловить ртом свежие капли, чувствовать... Аплодисменты были долгими, меня несли на руках. Крики браво. Мы сделали это. Я СДЕЛАЛ ЭТО! На утро в номер мне принесли всю местную прессу. Все писали о моём триумфе, обо мне! Дипломная работа была лучшей на курсе.
Год спустя, я решил повторить дерзкий поступок. Желая окончательно разбить мнение, что в провинции с малым бюджетом нельзя сделать настоящее шоу. В день «Ч» я собрал основных игроков триумфальной партитуры и с горящими глазами рассказывал им новую идею. Через час волна моего вдохновенного рассказа разбилась о каменный утёс:
- Вадим, это всё хорошо! Было действительно здорово, но наши дети хотят есть. Сколько мы получим за это?
О, я был оскорблён!
- Я никого не держу! Кто не хочет - уходите! Кто вы? Я и без вас всё сделаю! - Из двух десятков остался лишь один человек - мой товарищ. Мною писалась музыка, забивались гвозди, рождался сценарий, спаивались лампы на ещё большей красоты рекламе, печатались билеты... Не сделал! В этот же зал пришло всего сто шестьдесят человек.
Я долго болел. Уехал за город, мною овладели обида и стыд. Долгие шесть месяцев борьбы самим с собой я пробыл в одиночестве. Единственным моим спасением от безумия стали книги, на которые раньше не было времени. Весной я вернулся в жизнь и просил прощения у каждого из двадцати человек.
Эпизод 6. Начало.
Осенью 2003 года мы переезжали из Братска в Москву и продавали квартиру. Матери тогда было пятьдесят и одна мысль о том, что ей предстоит всё начать заново, наводила на неё страх и тоску. Всё что она обрела за долгие годы, теперь оставалось здесь: друзья, работа, привычное расписание автобусов и магазинов, грохот подъездной двери, едва знакомые, но всегда приветливо кивающие продавцы, кондуктора, дворники и многое, многое. Грузовик отвёз контейнер с вещами на станцию, и в квартире поселилось непривычно звонкое эхо. Стараясь себя утешить, мать обходила квартиру и находила для себя мелкие дела. Здесь окно протрёт, там обои подклеит, после плинтус подкрасит и гвоздь вобьет. Каждый вечер мама садилась на табурет в пустой квартире, словно привыкая к одиночеству. Она подолгу смотрела в окно, сетовала на непогоду и плакала. Все попытки утешить её заканчивались одним и тем же монологом, мол, никому я в столице не нужна, на работу не возьмут и вообще поздно что-то начинать заново я уже старая, жизнь прожита, скоро помирать. Не поеду!
На пятницу была назначена сделка по квартире. Мама боялась передумать и просила поехать с ней. Офис нотариуса приютился в здании кожно-венерологического диспансера. В ожидании очереди люди томились в душном коридоре с красочными плакатами, иллюстрирующими многообразие вирусов и кожных заболеваний. Не смотря на узкий коридор, посетители старались не прикасаться к стенам заведения. Несколько стульев заботливо расставленные вдоль стены оставались пустыми. Вся очередь с нескрываемым интересом наблюдала, как входящие в здание менялы и продавцы квартир на мгновение останавливались перед дверью, решая вопрос, как и за что её потянуть. Одни использовали носовой платок и после его выбрасывали, другие старались открыть ногой, третьи ждали, пока кто-то будет выходить.
Не смотря ни на что, люди стремились попасть на приём именно к этому нотариусу. О Зиновьеве говорил весь город. Им восхищались и рекомендовали обращаться только к нему. За время пребывания в очереди мы услышали историю, что несколько лет назад на нотариуса Зиновьева было совершенно покушение, но у него такие связи, что никто так и не смог победить его. Всеобщим приговором очереди ему было - "мафия бессмертна". Тут дверь чиновника резко отворилась, из кабинета выбежал красный мужчина.
- Никогда не смей приходить ко мне пьяным! - донеслось ему вдогонку из кабинета. Подошла наша очередь. Мы зашли без приглашения. Из тесного и мрачного коридора мы попали в светлый и просторный кабинет. Первое время от такого обилия света пришлось щуриться. Хозяин сидел в большом кожаном кресле спиной к нам и работал с компьютером. Самого нотариуса из-за спинки кресла видно не было, но щелчки клавиатуры говорили наверняка - он здесь и занят. Пауза затянулась. Мы стояли - он работал.
В центре комнаты, занимая большую часть кабинета, царствовал массивный дубовый стол. В его зеркальной полировке плыли тяжёлые осенние облака. На стене слева от нас в окружении чучел животных висела пара охотничьих ружей. В углу у окна приютилась стеклянная этажерка с десятком спортивных кубков и медалей, среди которых покоился и голубой берет с кокардой советского периода. Чуть поодаль из-за шторы выглядывал гриф гитары и чертёжная доска. Справа от окон, во всю ширину стены от пола до потолка, раскинулась библиотека с книгами. Переплёты многих из них были основательно потёрты. В ближнем шкафу, среди прочих, я заметил большую советскую, медицинскую, музыкальную и техническую энциклопедии, собрание сочинений Пушкина, Достоевского, Мандельштама, Бродского и много юридической литературы.
- Заходите! - Крикнул Зиновьев, не поворачиваясь к нам.
- Мы уже... - тихо ответила мать.
- Документы на стол кладите.
То, как он взял со стола документы, насторожило. Мне показалось, что с человеком что-то не так и я не ошибся. Уже через пару минут я сидел напротив него и то, что я видел, повергло меня в шок. Тёмные очки скрывали большую часть обожженного лица мужчины. Губы его не смыкались, обнажая искусственно белые зубы. Руки были лишены кистей. На их месте багровели рубцы. Не смотря на их отсутствие, нотариус ловко работал. На запястье обеих рук были закреплены ленты с многочисленными петлями. Он ловко всунул в них пластиковые палочки и пододвинул к себе клавиатуру. В следующую секунду его руки стали похожи на молоточки с буквами в старой печатной машинке. Текст с невероятной скоростью ложился на экран, соблюдая академическую точность в пунктуации и орфографии. После, обеими руками, он принял из принтера договор и, сменив пластиковые палочки на ручку с золотым пером, аккуратно поставил на каждом листе подпись и печать. Но, самое поразительное, что он делал все это сам, без посторонней помощи. Видимо у него были свои счёты с этой жизнью.
Когда мы выходили, я заметил, что мать отстала. Она стояла и отрешённо смотрела на Зиновьева.
- Светлана Борисовна, у Вас всё хорошо? - спросил он маму.
- Да-да, с сыном вот уезжаем в Москву.
- Не волнуйтесь. – Нотариус улыбнулся. - Когда что-то меняется, всегда страшно.
И тут я увидел, что у Зиновьева нет ног. Совсем! Его тело невероятным образом было закреплено и стояло на кресле. Человек: туловище, две покалеченные руки и голова. И этот человек держался за жизнь, жил её.
Вот уже пять лет мама живёт в Москве. У неё новая работа, новые друзья, новые маршруты автобусов и таджик-дворник встречает улыбкой. У неё началась новая жизнь и теперь, когда я чего-то боюсь, она говорит мне:
- Когда что-то начинается, всегда страшно.
Сегодня, подавая документы на ваши курсы, я отказываюсь от социальных гарантий и покидаю хорошо оплачиваемую работу. Я хочу учиться и стать Профессионалом. Страшно? Да. Но всё только начинается.
ВАДИМ ПЕРСОНА,
30-12-2008 23:59
(ссылка)
НАЧАЛО...
Ровно за 24 часа до нового 2009 года я начал этот виртуальный дневник. Для чего он мне ещё не знаю, но интуиция подсказывает... а она у меня девушка сильная.
настроение: Одинокое
В этой группе, возможно, есть записи, доступные только её участникам.
Чтобы их читать, Вам нужно вступить в группу
Чтобы их читать, Вам нужно вступить в группу
