Откройте свой Мир!

Всё неживое хочет жить,
Мир согревать своим дыханьем,
Страдать, безумствовать, грешить...
Жизнь возникает из желанья.

У неживых желаний нет:
Лежишь ты камнем без движения.
И это – всё? На сотни лет?
Жизнь возникает из сомнения.

Хоть сомневаться не дано
Тому, кто прочно занял место, –
Что место! Пропади оно!
Жизнь возникает из протеста.

Но как себя преодолеть.
Где взять и силу, и дерзанье?
Тут нужно только захотеть:
Жизнь возникает из желанья.

Мне хочется во времена Шекспира, где все решали шпага и рапира,
где гордый Лир, властительный король, играл не выдающуюся роль;
где Гамлет, хоть и долго колебался, но своего, однако, добивался;
где храбрый Ричард среди бела дня мог предложить полцарства за коня;
где клеветник и злопыхатель Яго марал людей, но не марал бумагу;
где даже череп мертвого шута на мир глазницы пялил неспроста.


Мне хочется во времена Шекспира.
Я ровно в полночь выйду из квартиры, миную двор,
пересеку проспект и -- пошагаю… Так, из века в век,
приду я к незнакомому порогу. Ссудит мне Шейлок денег на дорогу,
а храбрый Ричард своего коня.
Офелия, влюбленная в меня, протянет мне отточенную шпагу...
И я поверю искренности Яго, я за него вступлюсь, презрев испуг.
И друг Гораций, самый верный друг,
меня сразит в жестоком поединке, чтобы потом справлять по мне поминки.

И будет это долгое - Потом, в котором я успею позабыть, что выпало мне -
быть или не быть? Героем - или попросту шутом?

работа художника В.Мочалова в книге Ф.Кривина"Слабые мира сего"1979г.

Я расскажу тебе, Пустыня, о маленьком городе на маленькой реке,
усеянной маленькими необитаемыми островами. Река их бережно обтекала,
чтоб они не потонули, чего доброго, хотя там было неглубоко.
Вокруг бьл зеленый город, то ли спустившийся с гор, то ли, наоборот,
на гору восходящий, но так медленно, что создавалось впечатление,
будто он стоит на месте.
И был там один островок, как раз напротив дома по имени Рафанда..,
- Красивое название, - сказала. Пустыня. - Вот бы мне такое.
Пустыня Расфанда. Красиво, а?
- Пожалуйста, не перебивай. Река журчала, обтекая остров,
и остров что-то шуршал в ответ. Или остров шуршал, а река ему отвечала.
" Куда ты течешь, река?" - спрашивал остров. И река отвечала:
"Я теку в океан. Не сразу, конечно. Сначала будет большая река,
потом еще большая река. Потом море. А потом уже океан?
" А не боишься утонуть?" - спрашивал остров. И река отвечала:
"Боюсь. Утонуть все боятся. Но у меня нет другого пути.
Я должна отдать себя океану".
" Смелая ты, - сказал остров. - Я бы так не смог.
У меня на это решимости не хватает".
" Течь - это очень просто",- сказала река.
Остров промолчал. Он не умел течь. Правда, он никогда не пробовал.
" Возьми меня с собой в океан",- попросил он реку.
" Там глубоко, ты утонешь".
" А если попробовать? Может, там я кому-нибудь пригожусь.
Кто-то будет тонуть, а тут как раз остров."
" Ну, тогда поплыли",- сказала река.
Остров поднатужился и - не двинулся с места.
" Ты меня только подтолкни, - просил он. - Сильней! Еще сильней.
Или у тебя силы не хватает?"
" Не хватает, - призналась река. - Я же маленькая река, не какой-нибудь Дунай или Тиса".
Но она продолжала его толкать. Если его так толкать до самого океана,
это можно совсем высохнуть из сил.
Она продолжала его толкать, но он не двигался. Наверно, за что-то зацепился.
Может быть, за землю. Все-таки родная земля. За родную землю зацепишься,
потом не отцепишься.
- Это я понимаю, - сказала Пустыня.

Дедушка Рабинович не любил анекдотов, потому что все они были про Рабиновича.
Не было сказок про Рабиновича: жил-был король Рабинович.
Не было былин: ой ты гой еси Рабинович, добрый молодец. Не было песен:
и с нами Рабинович, первый красный офицер, сумеем постоять... за что бы Рабиновичу постоять?
Жизнь складывалась так, что приходилось стоять не Рабиновичу, а за Рабиновича.

Зато у дедушки дедушки Рабиновича жизнь складывалась иначе.
Был у дедушки Рабиновича дедушка, тоже, между прочим, Рабинович.
Большой знаток и любитель анекдотов.
Время было трудное, дореволюционное; анекдоты, как старые евреи,
обрастали бородами, и тогда, чтобы их как-то усмешнить, обновить, что ли,
дедушкин дедушка прибегал к помощи известных авторитетов.
"Мне великий князь рассказывал", "Мне его сиятельство рассказывал",
"Мне его святейшество рассказывал". Конечно, анекдоты от великого князя
и святейшества слушались с большим интересом, чем анекдоты от никому
не известного Рабиновича, но тут грянула революция,
обесценившая в один момент все старые авторитеты, и пришлось прибегать к новым:
"Мне Ленин рассказывал", "Мне Троцкий рассказывал".

Но случилось так, что Ленин умер, Троцкий оказался троцкистом,
и на него ссылаться уже было нельзя. Пришлось ссылаться на более мелких.
На Зиновьева, на Каменева. В анекдотах бы им жить и жить, но время было
для жизни не приспособленное. Расстреляли Зиновьева и Каменева,
и анекдотам от них пришел конец.

И тогда настало время анекдотам от Бухарина.
Бухарин — любимец партии, уж он-то Рабиновича не подведет.
А когда расстреляли Бухарина, тут-то в поле негласного зрения попал и Рабинович.
Заинтересовалось негласное зрение: что же такое мог ему Николай Иванович рассказать?

Стали копать под Рабиновича. Но он, кроме анекдотов, ничего не знал.
Подсадили к нему надежного человека на предмет информации.
И что вы думаете? Информация тут же появилась. Ему Ежов рассказывает.
Он же его сажает, и он же ему анекдоты рассказывает.

Делать нечего, посадили Ежова. За эти самые анекдоты,
которые он рассказывал Рабиновичу.

Тут и Рабиновичу пришел конец. Дали Рабиновичу, что положено, без права переписки.

И было за что. Царя из-за его анекдотов расстреляли со всей семьей,
Зиновьева с Каменевым расстреляли, Троцкий из-за него покинул родную страну.
Ежова, кристальной чистоты человека, поставили к стенке.
А рядом с ним — какая честь! Рабиновича.

И тогда началась его посмертная жизнь — в анекдотах.
"Что такое с Рабиновичем?" — "Он умер". — "То-то я смотрю, его хоронят..."

Нет, не похоронили Рабиновича без права переписки.
Но в анекдотах допускается эта небольшая вольность.

Зато попробуйте расстрелять анекдоты от Рабиновича!
Они вечно живые, как сказал один драматург, — правда, по другому поводу.

Это-то и угнетало внучатого дедушку Рабиновича. Поэтому он выпивал.
Не в лежку, не в запой, а лишь по серьезным, можно даже сказать,
историческим поводам. То он отмечал победу русского оружия под Москвой,
то под Бородином, то аж на Куликовом поле. А однажды пил целый год,
не зная точно, в какой именно день прорубили окно в Европу.

Вот какой человек был дедушка Рабинович. А его в анекдоты. Позор!

Последний раз мы с ним виделись, когда он праздновал день рождения Адама.

— Какого Адама, дедушка?

— А ты не знаешь? Первого человека.

— И сегодня у него день рождения?

— А что у нас сегодня? Двадцать третье октября? Ну, значит, сегодня.

Дедушка Рабинович налил и выпил для освежения памяти.

— Главный его юбилей будет в девяносто шестом. Шесть тысяч лет —
как тебе эта круглая дата? Три тысячи лет Адама отмечал царь Давид,
пять тысяч лет — Владимир Красно Солнышко. Неплохая для нас компания.

Дедушка налил, выпил и до того освежил мозги, что сообразил:
не дожить ему до этого юбилея. До него еще жить и жить, а у дедушки уже все годы вышли.

Он налил мне, словно передавая эстафету:

— Ты-то хоть не забудь отметить. Запиши где-нибудь. Заодно и меня помянешь.
Я хоть и не первый человек, но помянуть можно.

Я пообещал и записал на бумажке: "23 окт. 96 г. пом. Ад. и д. Р.".

Через много лет попалась мне эта пожелтевшая бумажка, и я не смог прочитать,
что на ней написано. Видно, крепко передал мне эстафету дедушка Рабинович:
ничего не осталось в памяти.

Да и не верил я в Адама. Шесть тысяч лет назад земля уже кишела людьми,
а тут — нa тебе! — является первый человек. Может, он был первый не по порядку,
а по занимаемому положению? Какой-нибудь фараон или вождь племени.

Потом еще прошло много лет. Девяносто шестой год пролетел незаметно.
Скромно отметили юбилей академика Сахарова, пышно —
переизбрание президента на новый срок, а об Адаме — ни слова.

И тут совершенно случайно раскрываю я один исторический труд,
а там черным по белому, теперь уже по желтому: так, мол, и так,
доктор Джон Лейтфут, профессор Кембриджского университета,
кстати, доктор наук и все прочее, в результате пятнадцатилетнего
упорного труда установил, что первый человек Адам появился на свет
23 октября 4004 года до нашей эры. Ровно в 9 часов утра, вот
с какой точностью. Получается, что в минувшем году ему исполнилось шесть тысяч лет.

Я пропустил эту дату. Я не помянул Адама, не помянул дедушку Рабиновича.
Не составил компанию царю Давиду и великому князю Владимиру.
До следующего юбилея — 999 лет, и кто его отметит? Да и будет ли кому?

Я подвел дедушку Рабиновича. Не я первый его подвел.
Его подвели и сказки не про Рабиновича, и былины, и песни не про Рабиновича.
Одни анекдоты не подвели дедушку Рабиновича. Напрасно он на них обижался.

УЖИМКА БАСНИ

Ворона каркнула во всё воронье горло.
Сыр выпал, и его лисица сперла.
Теперь ее не сыщешь, не догонишь..
Чем больше каркаешь, тем больше проворонишь.

УЖИМКА СКАЗКИ"Дюймовочка"

Дюймовочка вышла замуж за великана, о чем жена великана
не догадывалась, да и сам великан тоже не подозревал.

УЖИМКА СКАЗКИ о Змее Горыныче, который, став на тропу демократии,
объединил свои головы в парламент, после чего ни одного вопроса решить не мог.

УЖИМКА СКАЗКИо чуде-юде рыбе кит,
затравленной юдофобом карасиком.

УЖИМКА ПЕСНИ

Далека ты, путь-дорога,
Но, не ведая другой,
Мы идем, шагаем в ногу
Со своей второй ногой.

УЖИМКА СКАЗКИ о юных девах,
которые влюбляются в огонь, а замуж выходят за пожарников.

УЖИМКА СКАЗКИ о светлом будущем,
которое светло только тем, что в него не ступала нога человека.

УЖИМКА СКАЗКИо стране Нельзя,
в которой живет народ Хочется.

УЖИМКА СТИХОТВОРЕНИЯ

Ну как же город будет,
Ну как же саду цвесть,
Когда такие люди,
Что страшно рядом сесть?

Дядя Лёва, Вам передавала привет Надежда Панчук. Она просила передать что в Ужгороде вышла такая вот книга-библиография Феликса Кривина и она ищет возможности передать книгу Вам, а также Феликсу Давыдовичу штук 10. Они просто не знают как это разумнее переслать или передать. Фото книги я прикрепляю.

Увеличить

Увеличить

Увеличить

Обещал я недавно Льву Луцкеру отыскать свой материал, написанный мной 5
лет назад. Для этого мне пришлось сходить в библиотеку и переснять его,
т.к. текст был мной утерян. Но сегодня я это сделал и вот он, мой
материал-воспоминание,опубликованный 5 лет назад в одной из областных
газет. Это материал мне очень дорог, т.ек. писал я его искренне и от
всей души, а это дорогого стоит.
=========================



ГАЗЕТА: «Світогляд», 21 червня 2003
р., № 21 (26)

СТОРІНКА: Світлиця

РУБРИКА: Спогад з нагоди ювілею



Увеличить
ЗАГОЛОВОК:
Зустріч з Класиком. Феліксу Кривіну виповнилося 75.

ВРІЗКА: У письменника — ювілей. Ні, не так. У великого письменника — ювілей. У таких випадках заведено писати про його творчість, про те, що думають критики про твори автора, біографію... Всього цього не писатиму. Якщо вам потрібно — сходіть в бібліотеку і почитайте. Чи візьміть у себе вдома з полиці книгу Фелікса Кривіна — у передмові до неї ви, мабуть, знайдете усе це. Натомість, розповім історію, яку, можливо, вам раніше не доводилося чути. Це хороша історія, будьте певні. Розповідати хороші історії є «коником» Фелікса Давидовича Кривіна. Тож вчиню так і я...

ТЕКСТ: Першу свою зустріч з Феліксом Давидовичем мені не забути ніколи... Ще б пак... Адже саме до його домівки мені, початкуючому, невпевненому в собі журналістові, довелося завітати тієї пам'ятної зимової днини напередодні Нового 1996 року, щоб взяти у нього святкове інтерв'ю. Це було... перше інтерв'ю у моєму житті. Та чи моїм воно було? Навряд. Я, будучи вже тоді поціновувачем Кривінського, непересічного таланту пера, лякався і хвилювався страшенно. Аякже... Це ж живий класик, твори якого доводилося читати і захоплюватися ними в таких часописах, як «Юність», «Литературная газета»... А ще в томиках збірок, які, хоч і видавалися й друкувалися часто саме на Закарпатті, та в наших крамницях придбати їх було не так просто. Бо якщо вони не йшли майже усім тиражем під ніж, як це трапилося з книгою «Подражание театру», то розкуповувалися миттю завзятими «книгочеями». Словом, боявся я... Тремтів і важко дихав, натискуючи на кнопку дзвінка... За дверима довго не відповідали. Незвичний і недолугий тоді ще в руках диктофон вислизав зі спітнілої долоні. Та ось двері відчинилися — і я побачив Його. Того, чиїми творами зачитувався інтелектуальний читач усього Радянського Союзу. Того, хто, будучи відомим на всю шосту частину суші, просто гуляв старими ужгородськими
вулицями, а між прогулянками цокав собі на старій друкарській машинці у звичайній квартирі по вулиці Льва Толстого, що в невеличкому місті Ужгород.
Саме звідси «вицокувалися» слова і речення, що сприймалися спраглим непересічності читачем як відкриття, як ковток свіжої води, чистого повітря... Я стояв і дивився, не знаючи, що мовити, а в голові крутилося: «Входя, не забивайте о выходе. Не следуйте примеру некоторых морских ежей».

— Це ви телефонували?
— Ну... За мене телефонували... Редактор.
— Тоді заходьте, — відступив убік господар.
І я увійшов. Ми мовчки зайшли до маленького кабінету, який здавався ще меншим через книжкові стелажі, які були повсюди, і величезне крісло, в яке я нахабно всівся. Господар не заперечував. Я мовчав і він мовчав. Нарешті мовчанку перервав старший з нас (мені відлягло від серця):
— Про що поговоримо?
— Про... Новий рік, — вичавив я з себе, силувано посміхнувся і невпевнено увімкнув диктофон. В голові аж свистіло. На мене «впав»
такий страх, що важко уявити. Раптом я зрозумів, що мені нема про що спитати у цього огрядного мудрого чоловіка з сивіючим довгим волоссям. Нема чого, бо все, що я хотів знати, — вже прочитав у його книгах. Тих, які вдалося дістати. На той час з солідного Кривінського доробку у мене було дещо. Було «Изобретение вечности» (1985), був «Упрямый горизонт» (1972), були «Ученые сказки» (1967), «Всемирная история в анекдотах» (1993), «Завтрашние сказки» (1992), був «Калейдоскоп», не знати коли виданий, бо дістався мені вже дуже зачитаним і без обкладинки. А ще з великим трудом добуті «Гиацинтовые острова» (1978), «Я угнал машину времени» (1992) та «Хвост павлина» (1988) з чудовими гротескними малюнками Андрія Гойди. Словом, Кривіна у мене було багато і Кривіна було багато в мені. А спитати не було
чого... Господар це не просто зрозумів. Він це відчув. І запропонував:
— Залиште мені свої запитання, я на них відповім, а завтра ви заберете готові відповіді, добре?
— Угу... — охоче погодився я.
— Чудово. Тоді ходімо поп'ємо чаю. І познайомимося...
Що було далі — не розповідатиму, бо й сам добре не пам'ятаю. Пам'ятаю лишень, що цього спілкування мені не забути повік, воно примушувало щось змінювати в собі, шукати відповіді, згадувати. Так шкода було, що вимкнений диктофон залишився в кишені куртки (запхнув, як ішов на кухню, щоб не заважав), а сходити за ним було незручно. А може, й добре... Ми розмовляли з годину. Я розповідав про те, як мріяв стати журналістом з другого класу і ось, здається, мені вдалося «зачепитися». Розповідав, як хвилювався, йдучи на це, перше у своєму житті, інтерв'ю. Потім, зніяковівши, зізнався, як люблю читати і перечитувати його твори, а наприкінці згадав про
те, як мені потрібна книга «Подражание театру», та я, мовляв, знаю, що добути її нереально, бо ж того 1974 року, коли мені був усього рік, увесь тираж цієї книги «порізали», а Кривіна після цього ніде не хотіли друкувати. Фелікс Давидович слухав, усміхався, кивав головою і час від часу відпускав репліки, в яких я мимоволі шукав інший, потаємний зміст. А його не було. Кривін був таким, який він був, і казав те, що думав. Я відкрив для себе нового Кривіна.

А потім ми прощалися. Я пообіцяв прийти наступного дня за відповідями. І прийшов. Знову той самий кабінет, крісло. Та цього разу зустріч вийшла коротшою. Я, помітивши, що в машинці у Майстра заряджений початий аркуш паперу, швидко почав збиратися додому. Він не заперечував. Лише в коридорі, тиснучи руку, віддав мені тоненьку течку з двома віддрукованими на машинці аркушами — відповідями на питання мого «інтерв'ю» і книгу, загорнуту в один аркуш паперу. Я розгорнув. «Подражание театру ». Відкрив. На форзаці розмашистий напис: «На добрую память Саше от автора. Феликс Кривин. 7.ХII-95 г.».

Відтоді ми бачилися не раз на ужгородських вулицях. Віталися, та поговорити не зупинялися. Ми все сказали один одному тоді, грудневої днини за чаєм. А потім і бачитися перестали. Фелікс Давидович поїхав. До Ізраїлю. Роз'їхалися його друзі: Лев Луцкер, Міша Мільмейстер... Йому стало сумно і він подався до своїх дітей, в іншу країну. Може, так і треба? Не знаю. Знаю лише, що з Майстром поїхала частина Ужгорода, його історії, його духу.

І зараз мені так шкода, що не можу зайти до квартири по вулиці Льва Толстого, всістися нахабно в господарське крісло і сказати: «З Днем народження, Феліксе Давидовичу!»

А за ту книгу я так і не встиг йому подякувати. Розгубився...

Олександр ПОПОВИЧ

Дедал и Икар

– Кто такой Икар?
– Это сын Дедала. Того, что изобрел крылья.
Мудрый человек был Дедал. Он знал, что нельзя опускаться слишком
низко и нельзя подниматься слишком высоко.
Он советовал держаться середины.
Но сын не послушался его. Он полетел к солнцу и растопил свои крылья.
Он плохо кончил, бедный Икар!
А Дедал все летит. Он летит по всем правилам, не низко и не высоко,
умело держась разумной середины. Куда он летит?
Зачем? Это никому не приходит в голову. Многие даже не знают,
что он летит – мудрый Дедал, сумевший на много веков сохранить свои крылья...
Дедал... Дедал...
– А, собственно, кто такой Дедал?
– Это отец Икара. Того, что полетел к солнцу.



Каин

Уже на заре истории была уничтожена половина человечества:
Каин убил Авеля.
Потом потекли мирные дни. Каин оказался дельным хозяином:
он быстро освоил землю и заселил ее обильным потомством.
И своим детям, которые не могли всего этого оценить, Каин не раз говорил:
– Берегите, дети, этот мир, за который погиб ваш дядя!



Земля обетованная

А земля обетованная оказалась обычной землей,
да еще вдобавок сухой и каменистой.
Соплеменники Моисея ковырялись в этой земле и с тоской
вспоминали то время, когда они, голодные и босые, брели
по безводной пустыне и впереди у них была земля обетованная...

РАБОТА ХУДОЖНИКА ЙОСИФА ЧЕРНИЯ

У верблюда не сложилась судьба,
Подвела верблюда жизнь, подвела:
У верблюда на спине два горба,
Нераскрывшихся к полету крыла.

И бредет верблюд пешком да пешком,
И свисают его крылья мешком,
И застыла на реснице слеза,
Заслоняя от него небеса.

Что же делать, что же делать, верблюд,
Если в небо нас с тобой не берут?
Если самый никудышный подъем
Мы не крыльями берем, а горбом?

Неизведанная даль голуба,
Нас тревожит и зовет высота.
Не у каждого сложилась судьба,
Но у каждого сложилась мечта.

Felix Krivin mudrejsij cselovek,i ja blagodaren szudjbe,csto imel vozmozsnosztj sz nim obschatjszja,polucsitj jego knigi sz avtorszkim aftografom.Uzsgorod dolzsen gorditjszja tem,csto v szvojo vremja tam zsili i tvorili takije zamecsateljije ljudi!

работа художника Н.Лисогорского в книге Ф.Кривина"Шутки с эпиграфами"1970г.

Тот, в ком живет чувство юмора, - счастливый человек: в трудные минуты жизни юмор приходит на помощь,
помогая понять и оценить ситуацию, и, может быть, где-то спасет и подскажет выход из сложной,
порой печальной обстановки. Но, наверное, сам по себе юмор возникнуть не может. Вероятно,
от рождения такое случается редко, - воспитывает это чувство среда, семья, общество и, конечно,
эрудиция, которая природой, увы, не отпущена.

Поэтому, говоря о Феликсе Кривине, давайте вспомним о духе народной мудрости, наблюдательности и,
безусловно, о школе великой литературы, которая не льстила жизни и не клеветала на нее.

Феликс Кривин родился в 1927 г. в г. Мариуполе. В 1933 г. семья переехала в Одессу. После эвакуации -
Измаил. Окончил Киевский педагогический институт. С 1955 г. жил в Ужгороде. С 1998 г. живет в Израиле.

Кривин с полным основанием мог сказать, что он родом из Одессы: юмор Кривина искрометный,
тонкий, жизненный - оттуда, из тех наблюдений, встреч, находок. Он в 80-е годы - король юмора.
Меткие эпиграммы, афоризмы с восторгом читались в журнале "Юность". У него свой стиль,
свое виденье мира, его не спутаешь ни с кем. Вещи в его скетчах, пословицах, перефразе приобретают особый смысл.

Так мы узнаем, что есть удивительная страна Грамматики. Путешествуя по этой стране,
ты делаешь открытие за открытием, узнаешь, какую силу неожиданно приобретают частицы,
что есть слова добрые и коварные. Например, буква "р". Ведь одно дело, когда тебя почитают,
а другое, когда прочитают. Поступок становится проступком. Вы легли спать, но вам придется проспать.

Нужно поверить в силу слова, а если не хотите, то можете проверить.

В тяжелые, неласковые годы Кривин в Киеве (!) выпускает газету "Антизнание - сила".
Авторы газеты дерзко и наивно объявили о создании новой партии "Союза ясноголовых".
Это было время борьбы с космополитизмом: Но все, к счастью, обошлось. Потом, много позже,
появились сборники "Ученые сказки", "Хвост павлина", "Принцесса грамматики".

По своим убеждениям, творческим интересам, образу жизни Феликс Давыдович ощущает
себя Гражданином вселенной. "Я ненавижу антисемитизм. Я ненавижу шовинизм.
Я ненавижу национализм, определяющий достоинства человека по крови...
Мне нравятся люди, которые не умеют отличить человека по национальности".
В этом философия Кривина. Он мыслитель, он использует разные жанры - и в них четкость, ясность, ничего лишнего.

Кривин переосмысляет жанры. Мы знаем "Стихотворения в прозе" И.С. Тургенева. Это еще в школе изучается.
А он создает прозу в стихах. Кажется мелочью разговоры о трюмо, о башмаках, о зерне, о шкафе, о печке и песчинке.




Кажется песчинка,что она
Выполняет важное задание:
Без нее бы рухнула стена,
Без нее бы обвалилось здание.
...Ни к чему пускаться в рассуждения:
Крепче будет здание стоять
От ее, песчинки, заблуждения.

Вот и вывод: не надо спорить с посредственностью, воспитайте в себе терпимость и чувство юмора.
Не все нужно обличать. Просто будь избирателен и сдержан. Ведь бывает так, что мемуары
пишет тупой Карандаш. "Конечно, пишет он их не сам - для этого он слишком тупой.
Тупой Карандаш многое забыл, многое перепутал, а многого просто передать не умеет.
Приходится острым карандашам самим разбираться - подправлять, добавлять, переиначивать.
В этой сказке ничего не говорится о том, кто дурак, а кто умный. Пусть читатель поймет.
Поймем и мы Феликса Кривина и скажем за все сделанное им в литературе и в наших душах спасибо.

НЕЛЛИ ЗИНГЕРМАН

Каждый город кому-нибудь дорог.Даже самый маленький ,самый неприметный городок.
И для его жителей он,конечно,самый лучший ,самый любимый,хотя он,может быть,вовсе
не лучший,далеко не лучший из городов.Но когда в нём подольше поживёшь,когда его
поближе узнаешь,он привяжет тебя так крепко,что ты никогда не сможешь себя от него
отвязать.И где бы ты после него ни жил,ты уже не сможешь забыть этот город,для кого-то
,возможно,и ничем не приметный,а для тебя-самый лучший из городов.На свете нет
нелюбимых городов.Никому не нужных,никому не интересных городов.Прочитай слово
ГОРОД с другой стороны,и ты поймёшь,что каждый город кому-нибудь ДОРОГ.

Эту маленькую притчу написал замечательный писатель,который долгие годы жил в нашем
дивном городе Ужгороде,Феликс Давидович Кривин в книге"Упрямый горизонт"И мне очень хочется,
чтобы мы с вами берегли этот сказочный город и все города,которые дороги нам.

Жизнь мчалась семимильными шагами, а следом семенила Судьба и уговаривала:
- Да не беги ты так, горе ты мое, сил уже нет никаких! Тут за бугром будет поворот,
замечательный поворот, такие повороты мало кому достаются. Припасла я для тебя, от других оторвала.
Буквально из зубов вырвала.
Но жизнь то ли не слышит, то ли о чем-то задумалась - чешет мимо поворота.
- Ты чего делаешь? - надрывается Судьба. - Я ж для кого старалась? Такой поворот!
Ты учти, такие повороты дважды не даются!
А жизнь чешет дальше, на Судьбу не оглядываясь.
- Поворот! - кричит Судьба.
Жизнь - мимо поворота.
- Поворот!
Жизни - не до него.
- Протри глаза! - уже не кричит, а вопит Судьба. - Тут же на указателях все понаписано!
Куда там! Еще читать! Впереди широкая дорога.
Судьбе давно бы отстать, ну ее, эту ненормальную. Но Судьба чувствует ответственность.
Ей эту Жизнь доверили, сказали: «Смотри!»
Было б на кого смотреть: впереди одни пятки мелькают.
Потом и они перестали мелькать. Устала жизнь, присела на бугорок, призадумалась.
Ладошку ко лбу приставила, оглядывается на пройденный путь.
Подбегает Судьба. Совсем запыхалась. Пропади она пропадом, такая работа.
Присела рядом, отдышалась, высморкалась. Ну, спрашивает, а теперь чего будем делать?
Жизнь говорит:
- Да вот я смотрю: что-то мы с тобой пропустили.
- Пропустили! - подбоченилась Судьба. - Нет, вы только на нее посмотрите!
А кому я говорила, кому кричала, кому плакала навзрыд?
- Что ты имеешь в виду? - спрашивает Жизнь, приходя в себя и уже собираясь бежать обратно.
- А то. Теперь чего оглядываться. Поздно. Повороты назад у нас не предусмотрены.
Жизнь, как водится, со скандалом. Как, да почему? Кто здесь заведующий?
Они все такие, жизни, им сразу все подавай.
Потом заплакала. Как же это она все пропустила? Стала жаловаться на судьбу.
А кому жаловаться?
Взяла себя в руки. Утерлась, приободрилась.
- Тогда, - говорит, - вперед. Вперед и только вперед! До новых поворотов!
- До каких поворотов? - Судьба аж сплюнула. - Тьфу на тебя!
Ты погляди, на чем сидишшь: это же могила!

Ф И Л Ь М О Г Р А Ф И Я

«БАБУШКИН КОЗЛИК. Сказка для взрослых» (1963)
«ЗЛОСТНЫЙ РАЗБИВАТЕЛЬ ЯИЦ» (1966)
«СТАРЫЕ ЗАВЕТЫ» (1968)
«КАМЕНЬ НА ДОРОГЕ. ДЕМАГОГ» (1968)
«КОРОТКИЕ ИСТОРИИ» (1970)
«ДОБРОЕ ИМЯ» (1971)
«ОДУВАНЧИК -- ТОЛСТЫЕ ЩЕКИ» (1971)
«КАМЕННЫЙ ВЕК» (1987)


Cюжеты из киножурнала "Фитиль"



«ЗАЙКИНЫ РОГА ("Фитиль" N 61)» (1967)

ОЧЕНЬ ЖАЛКО,ЧТО СЕГОДНЯ ЭТИ ФИЛЬМЫ НЕ ПОКАЗЫВАЮТ-
ОНИ БУДУТ ВСЕГДА СОВРЕМЕННЫ И ИНТЕРЕСНЫ ЛЮДЯМ

МУРАВЕЙ И КОРОВА
Один Муравей, козел по национальности, полюбил Корову, по национальности муху.
Корова немножко стеснялась своей национальности и даже боялась летать, чтоб не показать свою национальность,
но Муравей был по своим убеждениям интернационалист и прощал Корове ее национальность.
Они ходили на свидания, причем ходила одна корова, а Муравей ехал на Корове, так что еще не дойдя до свидания,
его можно было уже начинать.
Они резвились, как дети, которые от этого могли появиться в любой момент, играли в прятки,
которые Корова называла жмурками, потому что она только жмурилась, а спрятаться никак не могла.
Они играли в перегонялки, и Муравей всегда Корову перегонял, забираясь на самый кончик ее носа,
и торчал вперед, а Корова вся торчала назад, и как бы быстро она ни неслась, она не могла перегнать кончик своего носа.
И все у них могло быть хорошо, и Муравей женился бы на Корове, и у них на свадьбе гулял бы целый муравейник козлов и
целое стадо мух, и после свадьбы они бы уехали на Корове,- нет, улетели бы, пускай думают, что хотят, - в свадебное путешествие,
и Корове было бы не тяжело нести на себе Муравья, потому что любимого нести не тяжело, даже любимого слона нести на себе
не тяжело, и у них была бы здоровая, дружная семья, и они были бы счастливы, и дети их были бы счастливы,
и внуки их были бы счастливы, и все, все у них в семье были бы счастливы, если б не эти проклятые национальные предрассудки.

Что до закарпатских писателей. Самый замечательный закарпатский писатель – это Феликс Кривин.
Правда, никто его закарпатцем и даже украинцем почему-то не считает. А он же всю жизнь почти прожил в Ужгороде,
дышал одним с нами воздухом, ходил по этим вот улочкам, впитывал атмосферу нашу и выдавал удивительные вещи.
Гений, без преувеличения. Теперь живет в Израиле.

А Кривина русские считают русским, евреи евреем, а мы про него быстро забыли. Да и отродясь не вспоминали.
Жил себе и жил чудак-человек на улице Льва Толстого, гулять ходил вечерком с палочкой, витрины разглядывал.
Уехал? Скатертью-дорожка…

А я очень жалею, что не успел встретиться с ним, взять интервью или просто так поговорить о том, о сем.
Ведь с умным человеком такого масштаба не часто встретишься. Это же современный Лафонтен, Крылов, Хармс если хотите!
К счастью, Александр Гаврош, наш закарпатский культуролог успел переговорить с Кривиным перед отъездом и записать все это.
Ведь информация такого рода никогда не устареет, ее никогда не сдадут в архив на поедание книжной тли.

А у меня осталась только тоненькая книжечка «Плач по царю Ироду», которую я приобрел на творческом вечере у самого Кривина.
Старик так тут обносился, что приходилось самому продавать свои немеркнущие произведения по трояку.
А у меня, студента, и того трояка не было, занял у кого-то. Так вот он мне подписал тогда, усмехнувшись и переспросив фамилию:
«Александру Ворошилову по поручению Буденного». Я обиделся немного. А потом, прочитав книгу, понял эту надпись.
Последний рассказ (а книга вся состоит из рассказов о трагических судьбах евреев) был как раз про Ворошилова и Буденного.
То есть, когда бойцы Буденного устраивали еврейские погромы, он объяснял это командарму Ворошилову так:
«Та нехай, Клим Ефремович, трошки разомнутся бойцы». А мальчики еврейской национальности ничего этого не знали и
играли в Буденного и Чапаева, ну, типа, как в казаки-разбойники… В этом весь Кривин – и его юмор, с привкусом соленых слез.
Весь одесский еврейский юмор такой, не черный, а светлый. «Печаль моя светла…».

1.
- А безработица все растет.
- Какая безработица? Работы столько, что она уже не помещается в стране, и за ней приходится ехать в другие страны.
2.
- Время работает на нас.
- Если б оно еще на нас зарабатывало.
3.
- И того кот наплакал, и этого кот наплакал...
- Но не всем одинаково. У нас одному кот столько наплакал, что
ими обоими занялась прокуратура.
4.
- В жизни всегда есть место подвигам.
- Если это можно назвать жизнью.
5.
- Что мне нравится в Беренбойме, так это то, что он незлопамятный.
- Это у него склероз. Он и добра не помнит.
6.
- Моя жена не любит, когда ею командуют. А я так люблю командовать.
- Так в чем же дело? Командуйте так, чтоб она не знала. Я во время войны так командовал Вторым Украинским фронтом.
- Ну и как?
- А то вы не знаете. Победа была за нами.
7
- Какие часы самые счастливые?
- Те, которые стоят. Потому что пока часы идут, ни одно положение стрелок их не устраивает

Несанкционированную установку памятной доски на доме Ф.Д.Кривина по проспекту Свободы (40 летия Октября) в Ужгороде провели лауреаты Русской премии В.Матола и В.Бедзир, предприниматели и театральные деятели А.Гегальчий и Е.Мацола, писатель и завкафедрой М.Рошко

-А это Вы читали?

ЯБЛОКО РАЗДОРА


Богини спорят о красоте.
- Ну-ка, Парис, кому ты отдашь яблоко?
Медлит Парис: Гера предлагает ему власть, Афина - славу, Афродита -
самую красивую женщину.
Медлит Парис: он любит и власть, и славу, и женщин... Но больше всего
Парис любит яблоки.


СУД ПАРИСА


Войдите в положение Париса:
он выбирает все же из богинь.
У них и стан стройнее кипариса, и воспитанье не в пример другим...
Ну, словом, все богини в лучшем виде.
Парис не хочет никого обидеть, он очень мягкий человек, Парис.
И, пользуясь своей судейской властью, он разрезает яблоко на части и
всем троим вручает первый приз.
- Ну, вы видали этого кретина?- вскричала возмущенная Афина.- Он у меня
отрезал два куска!
- Нет, у меня!- не менее сердито воскликнула богиня Афродита, на
остальных взирая свысока.
А Гера, настоящая мегера, металась, как пантера по вольеру, грозя
сослать Париса на галеры, суля ему холеру и чуму.
А он не знал, за что такая участь.
И он стоял, казня себя и мучась и вопрошая небо:
- Почему?!





РАЗДОР БЕЗ ЯБЛОКА



И опять богини спорят о красоте. На сей раз - никаких яблок, никаких парисов!
Пусть решит жюри, компетентное в данном вопросе! И опять богини разочарованы:
- Непонятно, что они в ней нашли! - Посмотрите на нее! - Нет, вы только на нее посмотрите!
На последнем конкурсе красоты победила Медуза Горгона, которой жюри, не глядя, присудило первое место.