Откройте свой Мир!

Мама всю жизнь воспитывала нас с братом по каким-то умным книгам. Причем на чтение этих самых книг уходило времени куда больше, чем на собственно воспитание. В общем-то, нам это даже нравилось: куда веселее проводить время вдвоем и воспитывать друг друга самостоятельно. Правда, периодически маман все-таки пыталась прорваться в наш маленький мир, размахивая очередным томом какого-нибудь доктора Розенберга, озаглавленным «Воспитание близнецов» или что-то в этом роде. Мы мгновенно прикидывались пай-мальчиками и начинали вести себя в точности так же, как описывал доктор Розенберг — не зря мы тоже читали мамины книги, когда она не видела. Убедившись, что все под контролем, мама отставала от нас до следующего обострения чувства материнского долга. 

Когда нам исполнилось четырнадцать, мама вычитала в очередной умной книге, что близнецы редко начинают одновременно встречаться с людьми противоположного пола — кто-то из них бывает первым. (Про людей своего пола, правда, доктор Розенберг ничего не писал, но мама и не думала о «подобных гадостях».) Значит, сделала вывод мама, между ними должно быть соревнование. Тогда мы стали по очереди провожать из школы тонкокосую Леночку Мельник, каждое утро демонстративно выясняли, кто будет сидеть с ней за одной партой, а пару раз даже подрались. Мама, которую классная исправно держала в курсе нашей борьбы за Леночку, была довольна, что у нас все идет как по книжке, а Леночка регулярно получала от нас пончики с сахарной пудрой в награду за то, что согласилась нам подыгрывать. А перед этим мы заставили ее написать расписку, что она обязуется в нас не влюбляться — ни в обоих, ни по отдельности. В результате довольны были все. 

Для пары близнецов одновременное начало встреч с девушкой (парнем) и назначение своего первого свидания – очень редкий случай. Один из близнецов здесь должен стать первопроходцем.

Через некоторое время Леночка Мельник отказалась нам помогать. Брат решил, что она все-таки влюбилась в кого-то из нас — скорее всего, в него, а я предположил, что она просто боится поправиться из-за пончиков. Как бы то ни было, в ее услугах мы больше не нуждались: мама убедилась, что доктор Розенберг книгу будто с нас писал, и в очередной раз оставила нас в покое. Несколько месяцев все было просто отлично. А потом... 

В общем, по пятницам мы с братом катались на роликах в парке. Там была широкая асфальтовая аллея, на которой можно было со свистом и хохотом объезжать лениво прогуливающиеся влюбленные парочки — они так смешно отпрыгивали, причем всегда в разные стороны и с большим опозданием, когда мы с братом уже были далеко впереди. Нам нравилось оглядываться и смотреть на их вытянувшиеся смущенно-раздосадованные лица. Иногда мы так засматривались, что натыкались на едущих впереди роллеров и, не удержав равновесие, падали на асфальт. Даже если падал кто-то один, второй плюхался рядом, и мы дружно ржали, как два идиота. 

В тот день я ехал в парк из дома, а брат — от бабушки. Мама попросила нас отвезти ей пустые банки из-под компота, а он сказал, что нечего нам двоим тягаться, он сам отвезет. Я стоял возле входа в парк, под памятником, кажется, час, а может и больше. Он все-таки пришел — под ручку с постоянно хихикающей девочкой. Не знаю, где он ее нашел — мы же практически все время проводили вместе. У нее была косая челка, чупа-чупс за щекой и брелок в виде черепа на рюкзаке. А еще она абсолютно не умела кататься на роликах, поэтому он взял ее за руку, помогая держать равновесие, и нас весь вечер обгоняли влюбленные парочки — с такой черепашьей скоростью мы ехали. В итоге у меня тогда внезапно поднялась температура, я уехал домой и сразу лег спать. Когда вернулся брат — я не заметил. 

Появление у одного из близнецов постоянной девушки (молодого человека) неизбежно влияет на жизнь второго.

Следующие пару недель мне было невыносимо скучно. Мы больше не ходили гулять после школы, не катались на роликах по пятницам, не сидели за одной партой — я демонстративно пересел к Леночке Мельник. Она была не против, попросила только больше не угощать ее пончиками. Сказала, что от сахарной пудры у нее першит в горле. На большой перемене мы ходили обедать в школьную столовую, и там тоже сидели за разными столами: я с Леночкой, а брат — со своей девушкой. Оказывается, она недавно перевелась в нашу школу и училась в параллельном классе. Как и когда они успели познакомиться — я все равно не знал, да и не горел желанием узнать. Хотя наши девчонки наверняка были в курсе. 

Леночка пыталась меня развеселить, знай я ее немного хуже, я бы подумал, что она в меня втюрилась. Я даже сходил с ней и с остальными одноклассниками на новый крытый каток, хотя мы с братом обычно держались особняком и ходили куда-то только вдвоем. Было ничего так, но коньки — это не ролики. Куда веселее мчаться вдвоем по широкой асфальтовой аллее, обгоняя влюбленных идиотов. На катке я один раз упал, тогда ребята протянули мне руки и помогли подняться. Никто со смехом не шлепнулся возле меня на лед, да и мне как-то смеяться не хотелось — это ведь глупо, правда? 

Наша общая комната была полностью в моем распоряжении — брат приходил домой вечером, он даже уроки теперь делал вместе со своей девушкой. Я мог сидеть за компьютером сколько угодно и таскать из ящика братова стола чистые тетрадки и ампулы для шариковых ручек, когда у меня заканчивались свои, — брат больше на меня за это не орал. Пожаловаться было некому — мама, убедившись, что все идет по доктору Розенбергу, ничего плохого в ситуации не видела. Да и приходить к маме со своими проблемами я не привык — для этого у меня был брат. Был. 

Как ни странно, близнец, у которого есть подружка (друг), часто будет жертвовать столь желанными романтическими встречами ради того, чтобы провести время с соблизнецом или друзьями.

В пятницу, ровно через две недели, я задержался в школе — попросили помочь со стенгазетой к Неделе иностранных языков. Я хорошо рисую, а брат — играет на гитаре, так что нам иногда приходилось помогать в подготовке всяких мероприятий. Когда я вышел из школы, брат стоял на крыльце с двумя парами роликов. 

— Поехали кататься? 

Я не знал, что ответить, поэтому просто молчал и смотрел на него. Он понял, о чем я думаю, и пожал плечами: 

— Нам скучно. То есть мне скучно, ей — не знаю. Так поехали или нет? 

Поехали, поехали — разве от него куда-то денешься? Погода в тот день была так себе, моросил противный мелкий дождь, и влюбленные парочки, наверное, сидели по домам или в теплых кафешках, целуясь над дымящимися чашками с кофе. Поэтому обгонять было некого, но ехать под моросящим дождем по практически пустой аллее тоже оказалось весело. Пару раз у брата звонил телефон — наверное, его девушка, слишком уж попсовая была мелодия. Но он говорил по телефону недолго и как-то безэмоционально. А потом улыбался мне, и мы молча ехали дальше по пустой аллее. 

Дома мама пожурила нас за то, что мы шлялись под дождем, и сварила какао. Мы устроили бой подушками, а потом весь вечер смотрели фильмы ужасов и заснули в одной кровати — у меня не хватило сил забраться к себе на второй этаж. 

Выходные поделили, как бы забавно это ни звучало, по-братски: первую половину дня брат проводил со своей девушкой, а вторую — со мной. Кстати, учитывая то, что на выходных мы спали минимум до десяти утра, моя половина дня выходила больше. Девушка его не особо расстроилась и уходила вечером гулять с подружками, у них у всех были одинаковые косые челки и чупа-чупсы за щекой, ужас. 

В понедельник мы снова сидели за одной партой. А на большой перемене брат подошел к столу своей девушки, пожелал ей приятного аппетита и сел рядом со мной, бахнув по столу подносом. А я ведь только начал привыкать, что у меня никто не ворует жареную картошку с тарелки. 

Частенько близнец, вкусивший прелести интимного общения, обнаруживает, что действительность не соответствует его возвышенным ожиданиям.

Мне было жутко интересно — целовался уже брат со своей девицей с челкой (черт, я постоянно забывал ее имя) или нет? Иногда я думал, что если бы целовался, я был бы первым, кто об этом узнал — мы всегда рассказывали друг другу абсолютно все. Но с другой стороны — это слишком личное. Наверное. Раньше у нас с ним даже личное было на двоих, а теперь появилось у каждого свое. Точнее, у него появилось, а у меня пока нет. 

С расспросами я к нему не приставал, остатки гордости терять не хотелось. Больно нужно. Он рассказал сам. Деланно-безразлично, а на самом деле — жутко смущаясь, другой бы не заметил, но я-то знал его, как облупленного. 

— А мы с Дашей вчера поцеловались. 

«Ага, Даша. Надо запомнить», — подумал я, а сам точно так же деланно-безразлично спросил: 

— И как? 

Брат на секунду задумался. 

— Противно. И мокро. Ничего особенного. Хочешь, покажу? 

И показал — возразить я, естественно, не успел. Оказалось вовсе не противно. И почти не мокро. Губы у брата были мягкие, и целовался он немного несмело и осторожно, словно боялся сделать мне неприятно и спрашивал: можно ли? То есть, я потом это понял, намного позже, когда в сто пятидесятый раз прокручивал наш первый поцелуй в голове. А тогда я вообще ничего не понял. Но было приятно и... как-то правильно. Я имею в виду, мы вместе учились ходить, говорить и кататься на роликах. А теперь — целоваться. Ничего странного, все в порядке вещей. 

— Слушай, а ты классно целуешься. Лучше Даши. Может, поучишь ее? Я ревновать не буду, обещаю! 

Я хотел спросить: кого ревновать — меня или ее? Но вместо этого запустил в него наколенником от роликов, целился в лоб, но этот олух отклонился, и ему только слегка задело ухо. 

— Ты чего? Я тебе комплимент сделал, а ты вещами в меня швыряешься. 

Интересно, а про такие случаи доктор Розенберг писал? Вряд ли. 

Часто близнецовая связь оказывается более прочной, чем романтические отношения.

Дашу брат все-таки скоро бросил. Сама дура — незачем было ставить ультиматум «или брат, или я». Во-первых, девушек вокруг много, а брат-близнец — один на всю жизнь. Во-вторых, какое тут могло быть «или — или»? Девушка — это девушка. А брат — это брат. Ну, по идее. Хотя мы выяснили, что кататься на роликах и целоваться можно с обоими. И когда брат целуется лучше девушки — это еще один повод ее бросить, не такой веский, конечно, как истеричные ультиматумы, но все же. 

А потом нам исполнилось пятнадцать. День рождения мы отмечали вдвоем: утром мама нас поздравила, и мы на целый день свалили в аквапарк. С визгами и криками катались с горок, купались в волновом бассейне, расслаблялись в джакузи. Уходили самыми последними, перед закрытием, специально дождались, пока все примут душ, и до одурения целовались под теплыми струями. Тогда у меня впервые встал на собственного брата. Сначала было жутко стыдно, одна мысль — только бы он не заметил. А потом оказалось — с ним то же самое, и ему тоже было стыдно, как и мне. 

Я не удержался и потерся своим членом о его. Приятно, куда приятнее, чем дрочить в одиночестве (вот только не надо морщить нос, многие мальчики занимаются этим в четырнадцать лет). Он подался бедрами мне навстречу, и мы терлись членами до тех пор, пока не кончили — я раньше, он — позже, феерического одновременного оргазма не было. 

Домывались в отдельных кабинках, наспех сушили волосы феном, и потом они торчали во все стороны. Домой ехали молча, едва касаясь друг друга плечами. От брата пахло хлоркой и мылом. Ожидаемого чувства стыда, или раскаяния, или что там должны чувствовать близнецы в таких случаях по профессору Розенбергу, не было. Но что-то в этот день определенно поменялось — мы как будто стали немного ближе. В нашей жизни появилась еще одна вещь, которую мы смогли разделить на двоих. О ней нельзя было никому рассказать, поэтому она была еще более нашей, чем все остальное. 

Ночью я снова не полез к себе на второй этаж кровати — в этот раз уже осознанно. 

...если они оказываются способными вынести и простить такие глубокие эмоции, как злость и обида друг на друга, их отношения становятся более прочными.

Потом было много всего. Об этом можно рассказывать долго и в подробностях, но стоит ли? Сначала мама захотела продать нашу двушку, и купить вместо нее трехкомнатную квартиру с доплатой, чтобы у каждого из нас наконец-то появилась своя комната. Мол, пора бы уже, в пятнадцать-то лет. А я ведь только заново привык с спать братом в одной постели. Мы сначала долго и смачно ругались с мамой, потом брат решил уступить родительнице, и я ругался уже с ним. Когда мы устали ругаться, я два дня с ним не разговаривал и две ночи принципиально спал на полу, а потом не разговаривал еще неделю, потому что простудился, и у меня пропал голос. Конечно, настоящие причины нашего негодования маме были неведомы, а мы напирали на то, что через пару лет нам поступать в вуз, поэтому глупо тратить сбережения на квартиру. Мама сдалась, мы с братом помирились и отпраздновали нашу маленькую победу прямо на ковре в отвоеванной комнате. 

Вот в процессе... хм... празднования мы и поссорились снова. Брат решил сообщить мне, что все, что мы делаем — неправильно, что больше так продолжаться не может, и что лучше бы он оставался с Дашей и сам научил ее целоваться. Причем весь этот поток информации он вывалил на меня в тот момент, когда я делал ему минет. Первый в нашей жизни. Дебютный, можно сказать. Я терпеливо выслушал все его излияния до конца, потому что возразить все равно было затруднительно, молча проглотил сперму пополам с обидой и ушел спать на кровать, оставив брату пол — он боялся высоты и на второй этаж не полез бы. Мы не разговаривали еще четыре дня. 

В общей сложности с пятнадцатого по шестнадцатый день рождения мы не разговаривали девяносто семь дней и сменили одиннадцать девушек на двоих. Это даже изменой тяжело было назвать — с девушками мы встречались максимум до первого поцелуя. После каждой ссоры нас тянуло к другу еще сильнее, мама окончательно забила на наше воспитание и сдала книги доктора Розенберга в макулатуру, а мы начали прятать под матрасом смазку. 

...близнецам придется совершить собственные ошибки и приобрести свой горький опыт.

В семнадцать лет мы выяснили, что жизнь — не такая уж веселая штука. Сначала все было вроде бы хорошо — мы поступили на бюджет в столичный вуз, получили комнату в общежитии, а мама осталась где-то там, далеко, и лезла в нашу жизнь только по телефону. А потом в нашу комнату подселили еще двух соседей, и нам снова пришлось разъехаться по разным этажам двухэтажной кровати. Даже в душе уединиться было абсолютно невозможно. Через месяц мы уже прикидывали, сколько будет стоить снять на двоих хотя бы крошечную квартирку и где достать деньги. 

Техническая специальность не спасала от назойливых девушек — они сползались с соседних факультетов и томно стреляли глазками в столовой, а в общаге заявлялись за солью в час ночи и прозрачной комбинации. Причем если у наших предыдущих недо-пассий были четкие предпочтения в отношении одного из нас, то этим мадемуазелям было откровенно все равно, к кому клеиться, а многие были не против заполучить в свою постель нас обоих. Через два месяца такой жизни у нас начали сдавать нервы, и мы начали хвататься за любую подработку, лишь бы поскорее начать жить отдельно. 

Привычка хотя бы создавать видимость того, что мы живем так, как описано в этих дурацких психологических трактатах, помноженная на сильную «близнецовую связь» (так это называл доктор Розенберг), едва не разрушила нашу жизнь. В семнадцать лет нам пришлось заново искать ответы на все вопросы и набивать новые шишки, учась жить в мире за пределами нашей комнаты с двухэтажной кроватью. 

Мы смогли отвоевать все: право жить вдвоем сначала в съемной малосемейке, а потом — в собственной двухкомнатной квартире, не бог весть в каком престижном районе, но купленной на свои деньги. Право считаться старыми холостяками, которым не нужны девушки, потому что они выше этого. Право жить так, как мы хотим, а не так, как завещал нам доктор Розенберг. И все это — ради того, чтобы в пятницу после работы поехать в парк, надеть ролики и с о свистом и хохотом мчаться по аллее, обгоняя влюбленные парочки, забыв про то, что недавно нам исполнилось тридцать семь.