Откройте свой Мир!

[ Читать далее... → ]

Чаинки медленно и
плавно оседали на дно чашки,
полной насыщенного напитка благородного
тёмно-коричневого цвета с
золотыми бликами. Какаши слегка встряхнул
её, флегматично наблюдая за
ускорившимся движением листьев.
Пожалуй, единственным питьём, которое
Хатаке ценил, не беря в расчёт
воду, был именно чай. Чёрный, крепкий,
заваренный без всяких затей и
ритуальных процедур.
Какаши сделал
вдумчивый глоток и принялся
пристально разглядывать заоконный пейзаж. А
за окном стояла ночь.
Луна была ещё не совсем полной, и казалось, что
кто-то в шутку
откусил от неё небольшой кусочек и укутал в серую вату
туч. Веяло
прохладой, листья деревьев чуть подрагивали. В соседних домах
через
один приветливо горели огни.
Сначала Какаши подошёл поближе к
окну,
всё ещё держа в руке полюбившуюся тёплую чашку, а потом, опершись
для
удобства о карниз, одним прыжком канул в городскую темноту.
Пара
незатейливых
движений, ощущение холодной шероховатости стены – и он уже
на
крыше, расслабленно присев на краю. Впереди, словно на раскрытой
ладони,
блистала ночными огнями Коноха. Она напоминала разноцветное
тканое
одеяло и казалась такой же уютной и избавляющей от любых страхов.

Каменных ликов Хокаге уже не было видно, но Какаши знал, что они всё
также
покровительственно смотрят с высоты, стараясь оберегать от любых
опасностей
и гуляк, слонявшихся по гудевшему центру, и уставших от
ежедневных
трудов почивавших жителей окраин. Хатаке любил именно такую
Коноху –
надёжную и успокаивающую... или, по крайней мере, казавшуюся
такой.
Здесь мало кому дозволено жить сегодняшним днём, несмотря на то,
что
завтрашнего могло и не быть. Поэтому, почему бы иногда не позволить
себе
пару грёз о беззаботном будущем и о том, что ласкающая взгляд
картина
спокойствия будет оставаться без изменения ещё долгие-долгие
годы.
Слегка улыбнувшись, Какаши прикрыл глаза и провёл пальцем по
ребристой
стенке чашки, успешно очутившейся на крыше вместе с ним самим.

-

О, а ты как всегда чертовски пунктуален! Я бы даже сказал, до зубовного

скрежета. И не проспал, поди!

- Интересно... где ты на этот раз
нашёл
старушку, чтобы помочь ей...

Лёгкий ветерок пощекотал лоб
Какаши
и скользнул по закрытым векам. Словно сквозняк откуда ни
возьмись.

-
...Обито.

Копирующий ниндзя медленно повернул
голову вправо и
открыл глаза. Мальчишка сидел рядом и беззаботно болтал
ногами.
Взлохмаченные тёмные волосы торчали во все стороны, сквозь
защитные
очки весело и немного растерянно смотрели глаза, беспросветно
чёрные,
как и у всех из клана Учиха. Детская улыбка, пухловатые
обветренные
щёки, курточка со знаком огненного веера на спине – вся в
пыли. И
правда, это он – тот самый Обито, который погиб... которого
Какаши
не смог спасти много лет назад. Но этой ночью он совсем не хотел
размышлять,
раскаиваться и, по сути, своими руками раздирать рану,
продолжающую
постоянно его тревожить. Он просто хотел посидеть рядом со
своим
лучшим другом. Свет луны рождал задумчивую безмятежность и
лёгкость,
которую ощущают дети перед тем, как погрузиться в сладкие сны.

-

Ну... старушка... блин, опять ты придираешься к мелочам! Вроде уже
большой
дядя вымахал, а всё по-прежнему...

Обито задиристо
поглядел
на Какаши и хотел продолжить, но его наигранно-гневную тираду
перебил
нежный девичий голос.

- Обито, не перегибай же ты палку, а

то этот «большой дядя» напомнит тебе обо всех твоих «соринках»...

Какаши

отвернулся от притворно надувшегося Обито и поглядел влево. Рядом с его

чашкой, на самом краю крыши сидела девочка, светловолосая, в чёрном
платьице
до колен. Она задумчиво смотрела в небо, выискивая на нём
звёзды.
Голубые глаза с длинными ресницами были полны спокойствия.
Хатаке
подцепил чашку и зажал между колен. Присутствие Рин казалось
таким
реальным, что он чувствовал даже её запах. Аромат молодой кожи,
волос,
пахнувших полевыми травами, засушенных цветов, которые она
собирала
для лекарственных снадобий; пропитанного дождём леса, всю жизнь

любимого ею.

- Ты хочешь спросить, почему я явилась именно в
таком
облике, хотя наше расставание произошло через несколько лет после
ухода
Обито?

Какаши пристально посмотрел на неё и слегка склонил
голову
на бок. И через пару секунд ему пришлось всерьёз задуматься, где
же
он дал слабину.

- Это не потому, что мы решили вызвать у тебя
очередной
приступ раскаяния. Просто в последний раз ты видел меня вместе
с
Обито именно в таком виде. Мы не можем прыгнуть дальше твоих
воспоминаний...
Какаши.

- Я понимаю. Но... ты осталась такой же
проницательной,
как и прежде. Или ты просто слишком хорошо меня знала,
Рин.

-
Хорошо знать такого человека, как ты – сложно. – Рин мягко

улыбнулась. – Ты изменился.

Какаши промолчал.

- Приступ
раска-а-аяния?
Да ты что, Какаши, какое раскаяние! – бодро начал Обито. –
Вот мне,
например, есть, в чём раскаиваться... Я так и не признался
Рин, что
люблю её. Теперь она не может этого узнать.

Учиха
склонил
голову и сосредоточенно потёр кулаком очки. Какаши почесал в
затылке
и глухо буркнул:

- Не ты один.

- А?

Знакомое

до боли выражение растерянности на лице Обито заставило Какаши лишь
глубоко
вздохнуть. Рин по-прежнему сидела не шевелясь, подставив лицо
ночной
прохладе.

- Нет, в самом деле... тебе не в чем
раскаиваться...
– мальчик уселся в какой-то совсем несуразной позе и
неуклюже
прислонился к другу. – Ты помог мне сохранить себя в прошлом...

Вдруг

Обито вытянул руку, и, дотянувшись до лица Какаши, легонько постучал
пальцами
по поверхности хитая, закрывающего шаринган. Хатаке недоумённо
перехватил
кисть.

... и в настоящем, – продолжил Учиха, задорно и

хитровато улыбаясь прямо ему в лицо. – Хорошая эта твоя идея... ну, с
«заблудился
на дороге жизни», я бы до такого вообще не додумался!

Какаши

пару минут, не отрываясь, смотрел на Обито, а потом растерянно
усмехнулся.
Всё было волнительной реальностью, жизнью, а рядом с ним
сидели
настоящие люди из плоти и крови. Хатаке непроизвольно содрогнулся
и
почувствовал на своём левом плече тёплую ладонь. И сразу как-то
незаметно
всё стало на свои места. Пришло осознание того, что сейчас
именно
такой момент, когда на удивление или ненужные мысли совсем нет
времени.

-
Скоро рассветёт, - промолвила Рин.

И всё-таки
пусти меня,
эй, - Обито аккуратно высвободил свою руку из хватки Какаши и
снова
принялся копошиться, устраиваясь поудобнее. – И вообще,
чудак-человек...
Спрашивается, зачем ты пришёл-то сюда? Я бы на твоём
месте уже нас
вопросами засыпал, а ты... ничего. Ты вообще что-нибудь
хотел от
сегодняшней ночи?

Учиха с любопытством уставился на
друга. В
это время горизонт постепенно накрывала белёсая пелена,
означающая,
что рождения нового дня осталось ждать совсем недолго.
Какаши
осторожно дотронулся до края, казалось бы, давно забытой чашки,
задумчиво
описал пальцем круг. Можно было подумать, что жидкость внутри
неё
растворила клок ночной темноты и застыла, не позволяя ни одному
блику
коснуться поверхности. Какаши улыбнулся под маской и мягко
ответил:

-
Я всего лишь хотел попить чаю со своими друзьями.­register_image(344907318);­

- Пусть говорят все люди, что жизнь как большой и трудный выбор, но на
самом деле мешает им страх увидеть то, что скрыто, - напевал Мадара,
ожидая возвращения потомка. Старший Учиха в свободное время любил
складывать стихи и, используя собственные колени как барабаны, распевал
их вполголоса. В свое время он, еще молодой, но уже якобы павший от руки
Первого Хокаге, зарабатывал этим на жизнь. Странствующий певец,
которого знают все Пять стран, - звучит красиво, но Мадара не мог
позволить себе такой роскоши. Он, скрывая лицо большим капюшоном,
исполнял незамысловатые песни, от звучания которых его самого
подташнивало, и получал за это деньги.
А потом, окрыленный безумной
идеей восстановить свою мощь и подчинить себе все Пять Стран, Мадара
создал Акацки. Все у него получилось как нельзя более удачно, точно сама
Судьба покровительствовала этому мужчине, с сурово сведенными бровями и
неприятной ухмылкой. Именно благодаря своей несгибаемости Мадара и был
до сих пор жив.
В этом тщедушном на первый взгляд теле скрывались
неисчерпаемые запасы стремления к победе, ради которой Учиха был готов
продать душу. Честно говоря, он ее уже потерял, лишив жизни более тысячи
людей: он убивал ради удовольствия, желания ощутить свое превосходство.
Убивал с совершенно безразличным лицом, после чего обязательно с силой
проводил кунаем по запястью трупа. Сквозь розоватую прослойку мяса
начинала стекать ярко-алая кровь. Мадара собирал несколько особо крупных
капель на кунай и слизывал их. Вкус крови опьянял его, приводил в
состояние экстаза – даже сам Учиха не мог описать, какое удовольствие
доставлял ему этот ритуал.
Размышления прервал появившийся Обито. Он
зашел в дом, даже не сняв сандалии, из которых выглядывали грязные
пальцы ног. Стащив тяжелый плащ и оставшись в черной водолазке с рунными
пластинами по внешнему краю рукавов да довольно свободных штанах, он
сел на светло-желтую подушку рядом со своим предком и вздохнул.
Встреча
со старыми друзьями выбила из привычной колеи, заставив притормозить и
задуматься: а стоит ли игра свеч? Быть может, хранившееся в душе тепло
от поцелуя Рин сохранить намного важнее: чтобы чувствовать себя живым и
нужным кому-то. А быть может, не нужно противиться воле Мадары и стать
его новым телом, чтобы лишиться всех эмоций.
Казалось, что сейчас все
чувства были заморожены и для надежности спрятаны за железными
прутьями, а думал Обито чисто по инерции. И только ощущения от поцелуя
Рин бились раненой птицей об эту решетку, пытаясь вырваться на волю.
-
Задание выполнил, - сказал Обито безмятежно и добавил в голос
хвастливых ноток: - А еще я освоил Джигоку Кока! Представь, этот парень с
такой скоростью нырнул в воду, чтобы спастись от огненного жара!
-
Опиши подробнее, - потребовал Мадара и заинтересованно посмотрел на
потомка. Он уже далеко не тот крикливый ребенок, мечтавший ночами о
какой-то девчонке. Ему, Мадаре, удалось слепить из парня молодую копию
себя. Даже внешне они стали похожи: ведь Обито и хмуриться стал как он, и
походка изменилась, и временами пробуждалась красная чакра, присущая
только Мадаре, окутывая все его тело защитным коконом.
Обито
торопливо, опасаясь, что старший Учиха потеряет интерес к его рассказу,
описал, что почувствовал при выполнении техники: вспыхнувший, как сухое
полено, боевой задор, дрогнувшие томоэ в глазах, и резко прикушенная
губа, на которой лопнула обветренная кожа. Плюс окутавшая все его тело
уверенность в том, что теперь он освоил и эту иллюзию.
- А теперь
скажи, дедуля, - язвительно спросил Обито, - когда ты переселишься в мое
тело?
Брови Мадары невольно поползли вверх.
- Тебе жить надоело?
-
Я не вижу смысла в такой жизни. – Обито вскочил и начал мерить шагами
комнату: от подушки к двери, от нее к окну, оттуда снова к Мадаре… Он
вцепился обеими руками в свои топорщащиеся волосы. Сейчас он почти
кричал: - Упорно тренироваться, впитывать новое как губка, залечивать
раны и снова торопиться на полигон - ради чего? Чтобы навеки исчезнуть,
оставив тело тебе? Да, я с этим смирился уже давно и даже сумел
затоптать свою ненависть к тебе, заменяя ее уважением к твоей
настойчивости, воле к победе, силе. Но ждать дольше не хочу!
Мадара
легко поднялся со своей подушки, потянулся, почувствовав, как
растягивались мышцы спины, а затекшие ноги кололи неприятные иголочки.
Он понял, что присланные Конохой шиноби были хорошо знакомы Обито, и
посадили в его затуманенное догмами Мадары сознание свои семена. И они
явно дали побеги…
Старший Учиха дождался, когда потомок приблизился,
и вцепился ему в плечо. Обито кинул на него взгляд, настолько
заполненный злобой, что, казалось, прожигал им предка насквозь.
-
Хорошо, парень. – Мадара покачал головой, показывая свое неодобрение. -
Завтра же умрешь.
- Отлично! – рассмеялся Обито, закидывая правую
руку за голову. – Покончим с этой комедией.
Старший Учиха с
недоверием посмотрел на него: чему радовался этот парень? Похоже, что
его душа для Мадары так и осталась закрытой книгой…

Около трех
ночи прилетел сокол со свитком. Мадара согнул руку, позволяя птице
зацепиться за нее острыми когтями, и осторожно вытащил из специального
крепления свиток. Потом выудил из миски с заранее приготовленным сырым
мясом пару небольших кусочков. Мадара зацокал языком, этим звуком
уговаривая сокола не бояться и подкрепиться. Сокол первый кусок выхватил
из руки Мадары несмело, второй - буквально выцарапал, а за остальными
опустился на миску.
Старший Учиха оглянулся: все окна в доме были
темными. И, не опасаясь, он зажег свечу и принялся читать послание:
«Уважаемый,
Мадара-сама,
через месяц Вы получите отчет о наших действиях.
Думаю, стоит встретиться лично и обсудить возникающие проблемы.

Сейчас главное – первая часть плана. Трава и Снег уже вложили в нашу
организацию немалое количество денег. Следующие на очереди – Облако и
Камень. Возможно, что отправим людей в безобидные страны, где нет
ниндзя, и предложим им свои услуги за смехотворные цены. Тем самым
избавившись от конкуренции. Листом и Песком займемся в последнюю
очередь, поскольку они сейчас нам не по зубам: у них хватает своих
шиноби плюс огромные, охватившие своей паутиной почти все страны, связи.
Правда, благодаря Орочимару нам стало известно, что у Листа сейчас не
лучшие времена: побег змеиного саннина, вырезанный клан Учиха… Но думаю,
что не стоит зарываться, иначе Акацки станут известны раньше, чем
требуется.
Надеюсь, Мадара-сама, Вас все устраивает?»
Послание не
было подписано, но Мадара столько раз получал от этого человека
послания, что мог различить его почерк, наверно, с закрытыми глазами:
провел бы рукой по пергаменту и с уверенностью назвал автора.
-
Иногда у меня складывается ощущение, что настоящий Лидер – он, а я так,
замещаю, - пожаловался Мадара соколу. Тот приподнял голову от пищи,
смерил Учиху презрительным взглядом и вернулся к трапезе. – Хотя
официально он – всего лишь моя правая рука. Наверно, не стоило сразу
раскрывать все карты и выкладывать козыри. Хотя… Я знаю его больное
место. И если еще раз посмеет – надавлю, да так, что взвоет от боли и
сам захочет себя убить.
И, с силой смяв пергамент, вернулся в дом.
Учиха Мадара терпеть не мог тех, кто ставил себя выше его персоны.

-
И зачем мы все тут собрались? Есть приятные новости? – спросил
вкрадчивый, напоминающий змеиный, голос.
- Или деньги есть лишние и
решил поделиться? – оживленно поинтересовался человек, чей голос звучал
глухо, точно из-под плотной маски.
- Какая чушь, - вздохнул кто-то. –
Он бы не стал собирать нас из-за такой ерунды. Наверно, случилось
что-то из ряда вон выходящее или… должно случиться?
- Буду краток, -
хрипло сказал кто-то. – Мадара умирает. В последний раз он держался на
одной силе воле.
- Это было тогда, а сейчас он мог и выздороветь, -
возразил змееподобный голос. - Ты же знаешь этих Учих: сегодня умирали, а
завтра поубивали весь свой клан. И, чисто за компанию, бродячих кошек.
-
Попрошу без намеков, - ответил спокойный голос.
- Не сердись, - в
змеиный голос добавилась огромная бочка меда. – Мне наоборот этот фокус
понравился!
- Это не фокус, - раздраженно, - а вынужденная битва.
-
Я это уже слышал и не один раз.
- Тогда не говори глупостей.
-
За них явно никто денег не заплатит, - вмешался в разговор человек в
маске. – А за гениальную фразу вполне могут отвалить йен сто.
- Вы
не о том думаете, - оборвал их обладатель хриплого голоса. – Если Мадара
умирает, то кто-то должен добить его и, соответственно, возглавить
организацию.
- За деньги - я.
- За шаринган – я.
- Из скуки –
я.
- А я убью его просто потому,- он помолчал, - что хочу сам встать
во главе Акацки.

Заставлять понапрасну ждать было не в привычках
Мадары, и поэтому Обито сначала даже не волновался, что предок где-то
пропадал. Младший Учиха неторопливо позавтракал, будучи уверенным в том,
что это утро – последнее в его жизни, и нужно выпить его до дна.
Он
старательно запоминал легкие порывы ветерка, горьковатый вкус зеленого
чая, легко скользившие меж пальцев короткие волосы, шипение,
сопровождавшее огненные техники, слепящий глаз солнечный свет, согретые
его теплом половицы, так приятно скрипящие под ногами, потускневшую
старую, набитую гречишной шелухой, подушку, хранившую слезы прежнего
Обито.
- Мадара? – наконец нерешительно заглянул он в комнату предка.
Тот
лежал на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Правая рука свешивалась с
кровати, являя взору многочисленные сильно выступающие вены и морщины. В
грудную клетку Обито точно заполз непрошенный холодок, обволакивая
сердце и сжимая его своими ледяными пальцами.
- Мадара? – повторил он
и подошел к нему почти вплотную. Прислушался, стараясь уловить шелест
дыхания, однако тишину нарушал лишь звук его собственного взволнованного
дыхания. Обито сглотнул, ощутив себя прежним нытиком, и перевернул
старшего Учиху на спину. Рот тут же невольно перекосился, и завтрак
настойчиво попросился наружу. Кожа Мадары была неестественного желтого
оттенка, открытые глаза налились кровью, а в их уголках появились
темные, почти черные, пятна.
«Мертв. А ведь всего несколько часов
отделяли его от моего тела», - подумал Обито. Волнами начала накатывать
растерянность, выражавшаяся в одном-единственном вопросе: «Что же мне
теперь делать?». До этого все было предельно ясно – жить ради приказов
Мадары. Пусть такая жизнь и не являлась наполненной весельем, но Обито к
ней привык и не собирался менять ничего до тех пор, пока не встретил
старых друзей.
Один Какаши, наверно, ничего бы не изменил, но вот
Рин… Воспоминания начали пробуждаться, точно им принесли долгожданную
жертву, тем самым освободив от сонного заклятия. Воспоминания
накатывали, но вот чувства по-прежнему дремали за своей решеткой.
Воспоминания давили, заставляя сжимать зубы и трясти головой.
Наверно,
только лишь мысли о Рин не дали ему сойти с ума от всей чертовщины,
творившейся в его голове. Как приятно было осознать, что она любит его,
Учиху Обито! Тогда, на причале, он даже растерялся. А сейчас чувствовал,
что хочет узнать наконец, что значит это: быть любимым.
Он вспомнил
поцелуй Рин и облизнул свои губы.
Да, вернуться к Рин – это сейчас
самое правильное. Он и раньше этого хотел, ночами мечась в своей постели
и выкрикивая ее имя, а Мадара… Мадара загипнотизировал его своим
шаринганом, внушив, что верить можно только себе и только себе.
«Я
могу стать снова самим собой, Учихой Обито, человеком, который мечтал
добиться признания в своей деревне. И я сделаю это! Герой. Всего пять
букв, но каково звучание… Что скажут жители деревни, узнав, что я
победил Учиху Мадару? Никому ведь не обязательно знать, что он умер от
внезапной остановки сердца».
«Оставь прошлое в прошлом», - зазвучал в
голове голос Мадары, от которого Обито лишь отмахнулся. Он уже
загорелся своей новой жизнью в Конохе.
«Но… надо его похоронить.
Пусть Учиха Мадара и не являлся воплощенной добродетелью, но он подарил
мне вторую жизнь».
Лопата нашлась быстро, подходящее место для могилы
– тоже. Обито решил похоронить предка прямо за домом, в небольшом
палисаднике, среди безмятежно тянущихся к солнечным лучам цветов. Для
натренированного тела, привыкшего к большим нагрузкам, выкопать могилу
не составило особого труда. Но солнце в этот день, точно взбесившись,
палило так нещадно, что пот все равно лил с младшего Учихи.
Наконец
он закончил и, воткнув в сухую землю лопату, перетащил в яму тело
бывшего учителя, уложив на спину. Глаза закрыть ему он так и не сумел,
точно надеялся, что сейчас Мадара вскочит на ноги и воскликнет:
«Купился!». И, присев на корточки рядом с могилой, Обито тихо сказал:

- Эээ… Спасибо тебе. - Сердце болезненно сжалось от осознания того, что
больше не будет веселых шуточек Мадары, его бесконечных историй и
поучительных притч. Мадара за прошедшее время превратился в нечто родное
и привычное, без чего жизнь лишится части своих ярких красок. – Ты был
хорошим другом. Ты – мой лучший друг. И думаю, еще долго им и
останешься, даже несмотря на мое презрение к твоим жизненным принципам.
«Шаринган
лучшего друга сделает тебя сильнее, помнишь?»
Конечно, он помнил
все, о чем ему говорил старший Учиха. Но, в конце концов, необязательно
всем этому следовать. Ведь он Обито, а не Мадара.

Рин и Какаши
вернулись в Коноху подавленные. Деревня встретила их привычным гомоном.
Так же лениво переговаривалась караульные у Главных Ворот, носились по
улицам дети, пиная разноцветные мячи, с каменным выражением лица
проходили шиноби, толстые торговцы зазывали купить именно их товар, на
небольших клумбах около домов пышно цвели ацикубата и мисэбая.
Около
своего дома Рин наконец нарушила молчание:
- Поверить не могу, что
Обито жив. И почему он не давал о себе знать?
- Либо его так сильно
запугали, что он побоялся выслать весточку, - версия казалась натянутой
даже самому Какаши: он знал, что запугать Обито практически нереально, -
либо… Мы ему просто не нужны. Лишний груз, мешающий достичь вершины.
-
Вершины чего? – спросила Рин, отводя глаза. Она взялась за свой
хитай-ате и потянула его вниз, тем самым закрепив на шее, где уже
покачивался подаренный матерью кулон. Это был тот самый хитай-ате Обито,
который она каждый вечер протирала влажной тряпочкой, стараясь
вычистить налетевшую грязь.
Если честно, Какаши и сам не знал ответа
на вопрос подруги. Да и как он мог догадаться об истинной жизни Обито?
Хатаке предполагал, что Обито, каким-то чудом выбравшись из-под завала,
решил зализать раны вдали от родного селения, а там его взяли под
контроль более сильные шиноби. Вопрос: кто и зачем? Возможно некто
создавал армию? Или же просто пожалел этого хлюпика?
В любом случае
этот некто перечеркнул жирной линией десять лет их жизни, заставляя
Какаши постоянно носить маску безразличия, а Рин - винить себя в
«смерти» Обито, нервно царапать короткими ногтями кожу, плакать по ночам
в подушку и упорно твердить, что «мне не больно».
«Смерть» Обито
сильно изменила их всех, заставив пойти по разным жизненным путям: Обито
отправился по дороге зла, Рин – страданий, лишь он, Хатаке Какаши, не
свернул с проторенной Минато тропы, безуспешно стараясь сохранить
светлую память об их команде. И от этого на сердце плащом опустилась
грусть.
- Рин, - сказал Какаши, - ты теперь знаешь, что он жив и
относительно здоров. Отпусти его и начни жить.
- Не так просто
отпустить то, что удерживала десять лет, - философски отозвалась она,
по-прежнему не поднимая глаз. Она не хотела, чтобы Какаши прочел в них
еще сильнее навалившуюся тоску. Встреча с Обито не успокоила ее
исстрадавшееся сердце, а наоборот заставила теряться в догадках,
сомненьях, попытках отыскать в этом юноше любимые черты.
Рин
вытащила из сумки фотографию. В тот день они все вместе ходили в
«Ичираку», где просидели почти до вечера, поедая рамен и со смехом
вспоминая прошедшие миссии. Обито смеялся больше всех - преимущественно
над собой – и, даже опрокинув на себя чашку с горячим бульоном, не
изменился в лице. Лишь промокнул бумажными салфетками мокрое, жгущее
кожу бедра пятно и сказал: «Мне, пожалуйста, еще одну порцию. Только
побольше и пожирнее. Ах да, положите не одно, а два яйца!»
-
Минато-сенсей говорил, что никогда не нужно мучить себя.
Голос Какаши
бесцеремонно ворвался в воспоминания, выдергивая из них Рин, точно
пробку из ванной.
Рин заметила, что его голос дрогнул, как бывало
всегда, когда он упоминал учителя. Минато погиб менее шести лет назад, и
его гибель коснулась Какаши сильнее, чем смерть Обито. Учитель всегда
был ближе, давал советы, помогал стать лучше. Учитель заменил отца.
Учитель научил жить по-новому, помог понять, что же такое Дружба.
-
Минато-сенсей мертв, а Обито жив. Он вернется в Коноху. - И она зашла в
дом, даже не попрощавшись с другом. Его слова жгли и без того покрытое
шрамами сердце, на которое первую, самую глубокую, рану нанесла смерть
Обито.
Какаши, помедлив несколько минут, медленно развернулся и
неторопливо отправился к себе домой. Его, в отличие от Рин, там не ждали
родители и горячий ужин. Родная комната, покрытая недельным слоем пыли,
лишь усугубляла смятение Хатаке, казавшись слишком серой и безразличной
к состоянию своего хозяина. В ней действительно было всего два ярких
пятна: фотография их команды и полка с романами Джирайи.
Какаши
подошел к стеллажу, провел пальцами по гладким обложкам книжек, наугад
вытащил одну и открыл на двадцать второй странице, делая ставку на свой
возраст:
«- Послушай, Акира, - говорила Мина, - оставь прошлое в
покое.
Акира презрительно рассмеялся, скрестив мускулистые руки на
груди. Даже в такой ситуации он излучал фантастическую уверенность в
себе, и девушка ощутила, как быстро начала снижаться самооценка. Но все
же Мина повторила то, что сказала ранее:
- Неужели тебе так нравится
нести груз той жизни? Нас там больше нет, нас забыли, стерли,
уничтожили. Так зачем пытаться вернуться туда, где нас не ждут?
- Это
наш дом, - сказал Акира. – И если ты так легко готова от него
отказаться, то я – нет. Я буду бороться за свою жизнь и не позволю
больше никогда и никому стереть имя Акичиру Акиры из книги жизни!»
Хатаке
перевел взгляд на нижние строчки:
«- Акира, учись контролировать
себя, - вздохнула Мина, расчесывая свои светлые, точно лунный свет,
волосы. - В этом залог успеха.
- В таком случае я не понимаю этот
мир. Нужно жить ярко, вверяя миру частичку самого себя!»
Какаши
вернул книгу на полку. Стянул пахнущую табаком маску и сделал несколько
глубоких вдохов, ощущая, как легкие наполнились желанным кислородом и
ненадолго потемнело в глазах.
- Обито научился контролировать свои
эмоции, - вспомнив безразличное лицо друга, отметил Хатаке. Пятерней
провел по серебристым волосам и снова надел маску. – Да и нечего ему
делать в Конохе.

«Рин изменилась, - удовлетворенно отметила
Фуджита, нарезая овощи для ужина. Золотые кольца на ее пальцах
смотрелись нелепо в окружении простого железного ножа, лука, грибов
шиитаке и дайкона. – Она стала улыбаться, порой что-то напевать себе под
нос, подбирать красивую одежду. Неужели наконец-то оценила Какаши по
достоинству?»
Она перевела взгляд на дочь, которая стояла у окна и
кого-то высматривала на пустеющих улицах. День клонился к вечеру, и
сейчас стены домов освещались лишь бледными розовыми лучами солнца.
Редкие прохожие, обычно нагруженными пакетами с провиантом, спешили к
теплому домашнему очагу. Несколько раз мелькнули бездомные кошки,
которые, воровато оглядываясь, искали мусорные бачки.
Из гостиной
донесся кашель мужа.
- Рин, отнеси отцу лекарство, - попросила
Фуджита, доставая из шкафчика глубокую миску. – Проследи, чтобы он выпил
его, а не вылил за окно, как в прошлый раз. Я знаю, что пить это
неприятно, но все же необходимо.
Рин покорно взяла небольшой
темно-фиолетовый пузырек, в котором на дне плескалась микстура, и, делая
осторожные как на особо важной миссии шаги, зашла в гостиную, откуда
почти сразу же донесся ее нежный голос, призывающий отца «не упрямиться,
а лечиться».
Фуджита улыбнулась и ножом смела овощи с деревянной
доски в миску. Взяла в руки заранее приготовленную бутыль с оливковым
маслом и, отмерив нужное количество, заправила им получившуюся смесь.
Затем она добавила пару щепоток соли и большими ложками принялась
перемешивать салат.
Короткий стук в дверь.
- Я открою, - крикнула
Фуджита, торопливо вытирая руки о темный фартук.
«Наверно, соседка
за солью зашла», - подумала Фуджита, открывая дверь, но… На пороге стоял
незнакомый высокий юноша, облаченный в темный плащ. Если убрать с его
носа шрамы, открыть левый глаз и омолодить лет на десять, то тогда
Фуджита смогла бы уверенно ответить: «Добрый вечер, Обито». Но сейчас
дыхание перехватило, а карие глаза невольно зажмурились, явно не веря
самим себе. Это не мог быть погибший десять лет назад юноша, ведь
мертвые не возвращаются.
- Здравствуйте, Фуджита-сан, - сказал он,
привычным жестом касаясь левого глаза. Было видно, как под подушечкой
его пальца прогнулась кожа. У него что, нет..? И Фуджита ощутила приступ
резко накатившей тошноты.
- Вы кто? – глупо спросила женщина,
прижимая руку к шее. Нервно сглотнула противный комок. Слегка задрала
шею, чтобы получше разглядеть парня.
- Учиха… Обито, - медленно
сказал тот. – Я пришел к Рин. Если разрешите, то я зайду.
И он
проскользнул в дом, даже не дождавшись ответа Фуджиты. Движения у него
были резкие, в них ощущалась его сила.
- Мам, кто пришел? – донесся
из гостиной голос Рин, а спустя минуту и она сама появилась в небольшой
прихожей, застеленной светло-красным ковром, который Фуджита сплела
прошлым летом. Стоил ей этот труд содранной до крови кожи на пальцах да
некоторой суммы денег.
Увидев Обито, Рин замерла, вцепившись рукой в
дверной косяк. Его появление было слишком неожиданным, вызывая целую
гамму чувств: от растерянности до радости, которая призывала девушку
кинуться к нему на шею.
«Он вернулся!»
- Привет, - в его голосе
эхом отозвалось волнение. - Не хочешь пройтись?
Он хотел поговорить с
ней наедине, удостовериться, что это действительно его Рин – нежная,
всегда готовая помочь, стремящаяся к миру и покою, такая домашняя и
уютная.
- Конечно! – Рин схватила с пуфа пеструю шаль матери и
накинула ее на плечи. Обито широко улыбнулся в ответ, выпустив из-под
безразличной маски веселую рожицу прежнего Учихи. Он слегка отошел в
сторону, пропуская Рин первой.
«Дождалась-таки», - ошеломленно
отметила Фуджита, закрывая дверь. Лишь когда раздался едва слышный
щелчок, она поняла, что вся дрожит.
Ночь выдалась теплой. Тишину
изредка нарушали тихий стрекот цикад, шум воды в небольших фонтанчиках,
собачий обмен новостями. При тусклом свете редких фонарей Обито
внимательно изучал родную деревню и не узнавал ее.
На главной улице
выросло столько магазинов, что глаз только и успевал, что скользить от
вывески к вывеске. Цветочные, продуктовые, хозяйственные, столярные,
обувные, магазины одежды и магазины оружия. Выкрашенные в разные яркие
цвета их стены сейчас сливались в монотонную темную линию, тянущуюся
вдоль дороги.
Отходящие от нее боковые улицы разрослись, заполнились
домами различных мастей: от кривых одноэтажных до самых настоящих
«дворцов» в несколько этажей и с кованой оградкой по периметру. Между
некоторыми зданиями на уровне чердаков были протянуты толстые бельевые
веревки, на которых сушилось белье жильцов.
Вот и мрачный квартал
клана Учиха, отделенный от остальной деревни большими яблоневыми садами и
высокой кирпичной оградой. Обито до сих помнил, что дорожка желтого
кирпича, ведущая к главному входу, равняется ста трем шагам, а вкус
яблок - ядовито-кисловатый. Интересно, улицы по-прежнему залиты кровью,
перемешанной с опавшими листьями и комьями грязи? А как теперь выглядит
его комната? Наверно, большинство вещей было прогрызено мышами и молью,
кое-что сгнило, а что-то осталось покрываться многолетней пылью и
ржавчиной.
- Обито, твой клан… - тихо сказал Рин, сжав его отчего-то
горячую ладонь. Больше ничего добавить она не могла. Да и так все было
понятно: неосвещенный квартал, от которого разило смертью и
сопровождающими ее запахами.
- Обидно, конечно, - безразлично
отозвался он, отводя взгляд. - Поначалу было больно. Хотелось убить
Итачи. Но как сказал мой учитель: оставь прошлое в прошлом, важнее
изменить настоящее
- Минато-сенсей? – Брови Рин поползли вверх. О
том, откуда Обито узнал о преступлении Итачи, она не задумалась, приняла
это как нечто само собой разумеющееся.
- Нет. Но этот человек дал
мне больше, чем Минато. Я благодарен ему, - улыбнулся Обито, но так и не
смог сказать Рин о Мадаре. Она бы, наверно, в испуге отшатнулась и
больше не подпустила бы к себе. Он словно наяву увидел исказивший ее
лицо страх. Он сам с трудом принял, что Мадара помог вырезать клан
Учиха, на что предок ответил: «Радуйся, что я не заставил тебя помогать
нам». И Обито радовался, старательно навязывая свое общество предку в
последующий месяц, пытаясь за разговорами приглушить непонятную горечь.
Самого сильного клана мира шиноби не стало, словно его и не
существовало. Остались лишь он сам, Мадара, Итачи и Саске.
Рин с
трудом узнавала в нем черты прежнего Обито. Этот парень наверняка больше
не плачет, глупо бормоча при этом: «Что-то попало в глаз», не
стремиться прыгнуть выше головы, не задирает старших и… Наверно,
по-прежнему любит ее, Рин, иначе зачем бы он вернулся?
«В детстве он
часами мог сидеть на дереве около моего дома, старательно вытягивая
шею, чтобы хоть мельком увидеть меня. Мама первой заметила его и сказала
мне: поздравляю, Рин, у тебя появился поклонник! А я… не поверила,
рассмеялась, а зря. Возможно, ответь я ему тогда взаимностью, эти десять
лет не были бы потерянными в боли и раскаянии».
- И именно благодаря
моему учителю я смог вернуться к тебе,- ласково сказал Обито, чуть
погрешив против истины. «Эмоции – главный враг шиноби», - иронично
говорил Мадара. Вот именно, что говорил… Обито чувствовал, что решетки,
ранее сжимавшие его сердце, медленно плавятся от прикосновений тонких
рук Рин. И чувства, издав торжествующий зов, вырвались на свободу, даря
опьяняющее и давно забытое ощущение счастья. – Я люблю тебя, Рин.
Света
тусклых фонарей стало слишком много, стрекот цикад – лишним, слова -
ненужными. Хотелось, чтобы этой ночью они оставались вдвоем в этом мире,
сведенные с ума свалившимся на них счастьем. Хотелось видеть и ощущать
только друг друга, слышать взволнованные удары сердец и сбившееся
дыхание. Хотелось с головой окунуться в бурный водоворот и не выныривать
оттуда, захлебываясь в эмоциях. Хотелось забыться, не вспоминая щемящих
нежных моментов из прошлой жизни и не пытаясь мечтать о том, что с ними
будет дальше…
«Мечты о будущем глупы, - говорил Мадара грустно. – Не
сбываются потому что».

А утром, едва затеплился рассвет, они
отправились к Какаши. Рин объяснила, что Хатаке всегда встает рано и в
это время его можно застать на тренировочном полигоне («Кто тренируется с
утра, тот поступает мудро», - напевал Мадара, будя Обито). Так и
оказалось: он отрабатывал удары со своим теневым клоном.
Обито ради
интереса активировал шаринган. В свое время старший Учиха учил его
отличать каге буншин от оригинала. «На это способны лишь самые сильные
глаза клана, - объяснил он потомку на первой тренировке. – Я не уверен,
получится ли у тебя, но попробовать стоит. Во всяком случае это неплохая
тренировка для зрения». Мадара всегда мог отличить Обито от его клонов,
младший же Учиха – никогда. Вот и сейчас, к своему огорчению, он так и
не понял, какой Какаши настоящий.
- Охайо! – крикнула Рин, помахав
Хатаке рукой.
Оба Какаши замерли и повернули головы к ним. Клон
почти мгновенно растаял в белом облачке дыма, настоящий же подошел к ним
и подал Обито руку для рукопожатия:
- Рад тебя видеть.
Учиха
немного растерялся, но чисто рефлекторно ответил на твердое рукопожатие
бывшего друга:
- Взаимно. Как видишь, я решил вернуться.
Рин,
державшая Обито под руку, тихо сияла, переводя счастливый взгляд с
любимого на друга. Наконец-то их команда снова в сборе! Она была
уверена, что ощущалось даже незримое присутствие Минато-сенсея. С
полигона, тем более, была видна гора с вырезанными монументами Хокаге.
Лицо их учителя сосредоточенно, а впечатлительной Рин показалось, что
его губы дрогнули в довольной улыбке и шаловливый ветер заставил пряди
его волос взметнуться.
- Это меня немного пугает, - сказал Какаши.
Выглядел Хатаке свежим, точно выспался на несколько недель вперед. Чуть
поодаль стояла коробочка с завтраком, ибо Какаши любил делать перерывы
во время тренировки. А что поможет расслабиться лучше, кроме вкусного
завтрака и книжки Джирайи?
- В каком смысле? – нахмурился Обито.
-
Я не считаю это правильным решением. Люди не поверят, что ты жив, они
подумают, что ты вражеский агент, - сказал Какаши, тщательно подбирая
слова. Он понимал, что бывший друг вернулся по своей воле и
действительно намеривается начать новую жизнь. Вот только он не
представляет, как сильно все изменилось, и, прежде всего, они сами.
Сейчас
шиноби рассматривали чужие ошибки сквозь лупу, пытаясь найти в них
успокоение для самих себя и нарочито пренебрежительно отзываясь о
собственных промахах. Шиноби активно искали таланты, которые смогли бы
увеличить мощь деревни. Шиноби тренировались до потери сознания, порой
даже балансируя на тонкой леске между болью и смертью. Шиноби шпионили,
добывали информацию и…подозревали в шпионаже даже своих друзей. Они
боялись предательства больше, чем силы всех биджу вместе взятых; они
стремительно обрывали все нити, которые могли оказаться с меткой
«предан»; они торопливо уходили вперед, боясь быть разоблаченными; они
не верили почти никому, превращая свою душу в непробиваемый сейф; но все
же они искали жизнь, в которой смогли бы доверять хоть кому-нибудь, не
подозревая, что им ее уже не найти.
- Но я же не шпион! – возмущенно
сказал Учиха, сведя брови над переносицей. – Не могло же все так сильно
измениться за какие-то десять лет! Неужели никто не поверит мне?
Рин
закусила губу, увидев, что его лицо мгновенно ожесточилось, словно
надев каменную маску злобы. Теперь он напоминал… Кого? Рин не могла
вспомнить ни внешность, ни имя, но явственно видела знакомые жестокие
черты. Единственное, что она выцепила в своей памяти: об этом человеке
им много рассказывал сенсей, предостерегая избежать его участи.
- Мы
тебе верим, - мягко сказал Хатаке, - твоя смерть для многих – один из
символов победы. Ты для многих герой. Твое имя вырезано на Камне Героев.
И если ты во всеуслышание объявишь, что Учиха Обито жив… - Какаши
помолчал. – Это будет довольно нелепо.
- И что предлагаешь? Вернуться
в страну Травы и продолжать вершить черные дела? – Обито разозлился. – У
меня же нет другого выхода, а жить тихо и спокойно – не хочу и не могу.
Не для того десять лет тренировался!
- А для чего?
Дотошность
Хатаке выводила из себя Обито даже сильнее чем раньше. Сейчас Учиха
ощутил, что внутренний вулкан терпения не выдержал и, брызнув на
окружающий ландшафт раскаленными искрами, взорвался. Обито почти
физически чувствовал, как внутри, по венам и по жилам, течет раскаленная
магма, заставляющая мышцы лица перекашиваться, а рот повторять давние
слова:
- Какаши, ты ни капли не изменился. И за что тебя только
джонином сделали?!
- Этого я тебе объяснять не обязан, - ответил
Какаши с легкой усмешкой.
Это снова была их команда. Стоявшие друг
напротив друга Какаши и Обито, со сжатыми в кулаки руками, и Рин,
напряженно следившая за тем, чтобы их словесная перепалка не переросла в
драку. Однако загоревшиеся на их лицах красные точки шарингана лишь
усилили тревогу девушки, заставив жалобно прошептать:
- Ребята, не
надо ссориться…
- Надо!!!
«Нужно их остановить, пока они не
ранили друг друга. Но я одна не справлюсь с ними», - Рин напряженно
кусала губы, прекрасно понимая, что даже с помощью клонов не справится с
ними. Какаши всегда тренировался усерднее нее, порой тратя месяцы на
освоение техники. Обито… Он тоже достиг своей лучшей формы. А она, Рин,
самая обычная девушка-медик…
«Остается лишь найти нужные слова», -
глаза Рин скользили по фигурам друзей. Времени было мало, думать
следовало быстро, усиливая передачу нервных импульсов по телу, которые
активируют мыслительные процессы. В голове мелькали картинки, не имеющие
никакого отношения к тем двоим – мама, банка варенья, красное платье,
мягкая лужайка за деревней – но, сумев продраться сквозь ненужные
элементы сознания и заметив искомые слова, она словно в тумане повторила
их вслух:
- Какаши, если Обито придется покинуть деревню, то я уйду
вместе с ним.

Они перекусили неподалеку от границ Огня и Травы. В
этом месте, по уверениям Обито, границу можно пересечь незамеченными
для часовых. Эту лазейку ему как-то показал Мадара, в награду за
примерное поведение. Обито до сих пор помнил, что они стояли именно
здесь, где сейчас он отдыхал вместе с Рин. Стояли и смотрели на
окрашенное закатом в холодный оранжевый свет поле с созревающей
гречихой. «Скоро она покраснеет, сольется по цвету с артериальной
кровью, - говорил Мадара, - и тогда из нее можно будет получить вкусный
обед». «И как ее готовят?» - заинтересовался Обито. «Расскажу в свое
время».
В данный момент гречишное поле казалось пустым, с торчащими
вверх зеленоватыми стеблями и запоздалыми сорняками. В одном месте
невысокая ограда прохудилась, сквозь щель скользили редкие овцы. Издавая
жалобные звуки, они хватали крепкими зубами стебли, выплевывали их
порядком обслюнявленные и плелись дальше, к линии границы.
- Я бы
хотела поблагодарить того человека, что спас тебе жизнь, - сказала Рин,
поднимаясь с прохладной травы. Свое слово она сдержала и в тот же вечер,
уложив в рюкзак несколько сменных комплектов одежды и кулек c
сухофруктами, предложила Обито уйти. В первую минуту он явно не поверил,
настолько сильно сжал ее плечи. Она лишь протянула ему хитай-ате. Обито
мгновенно узнал его – по темной льняной ткани, на которой в углу
красным вышит знак клана Учиха. «Думаю, что сейчас он тебе нужен больше,
чем мне», - с довольной улыбкой сказала Рин. И он повязал его на лбу: с
непривычки протектор давил на кожу, заставляя периодически сдвигать его
выше линии бровей.
Обито не смог сказать Рин, что хитай-ате ему уже
давно не нужен. Все эти разделения на страны всегда казались ему лишь
примитивной условностью, которая лишь помогает разжигать войны. Мадара,
правда, с ним не соглашался, говоря, что «знак деревни – все равно что
символ клана». Его нужно носить с гордостью, пусть даже если он и
перечеркнут. Мадара свой хитай-ате носил привязанным к небольшой сумке, а
Обито лишь презрительно фыркал, видя ранее такой любимый символ. Свою
повязку он давно выбросил, чтобы она не напоминала ему о прошлом.
Спустя
несколько часов, Рин поняла, насколько безумно прозвучала фраза: «Давай
уйдем». Два простых слова, которые часто она шептала на ухо Какаши,
когда их приглашали на дни рождения, на которых следы от сакэ оставались
даже на стенах, а лук из салата – за ушами гостей. Но внутри все
затрепетало, когда она сказала их Обито, в предвкушении чего-то
настолько нового и радостного. Возникла уверенность, что это – самое
правильное решение, и что за пределами Конохи все ужасы прошлых лет
загадочным образом сотрутся из памяти, давая очередной шанс начать жизнь
по-новому. Обито, конечно, предложит ей стать его женой – в этом Рин ни
на мгновенье не сомневалась.
- Он умер за день до того, как я
вернулся в Коноху, - с горечью сказал Обито. – И, что самое обидное, от
старости. По самым благоприятным прогнозам он бы проскрипел еще лет сто…
«В
моем теле», - мысленно закончил фразу Обито.
Рин не стала
спрашивать у него ничего и лишь нагнулась, сорвала крупный красный
цветок и протянула его Обито с легкой улыбкой на лице. Цветок полностью
скрывал ее хрупкую ладонь, становясь словно продолжением ее запястья. Он
накрыл этот цветок своей смуглой рукой и поцеловал Рин в щеку, говоря
ей таким образом свое «спасибо».
От Рин едва уловимо пахло
горьковатыми духами. Особенно явственно ощущался запах, когда он целовал
ее шею, приближаясь к точеной линии подбородка. Невольно он
задумывался: а как она жила все эти годы? Или не жила вовсе, а
существовала, надеясь на случайное чудо? Или же, как и он, смирилась со
своей судьбой и старательно выталкивала из сердца все эмоции?
Ранее
безразличные черные глаза потеплели, впуская в себя нежность и доброту.
Они обволакивали, не давали отвести взгляд, манили своим таинственным
теплом, вселяли уверенность и наполняли любовью. Рин казалось, что
вместе с воздухом она впускала в легкие и частичку Обито. Еще немного, и
она просто растечется в его руках…
Внезапно Обито оттолкнул ее,
обернулся и, быстро сложив печати, крикнул:
- Катон: Гокяку но дзюцу!
Огромный,
чуть ли не с самого Обито, огненный шар рассек воздух по направлению к
кустам. Кожу неприятно обожгло жаром, и младший Учиха с горечью подумал,
что назавтра вскочат противные лопающиеся волдыри. К сожалению, даже
медицинские техники не смогут унять жжение, заставляя периодически
прикладывать к коже колотый лед.
Кусты с треском позволили огню
охватить себя, на мгновенно потемневшую траву начали опускаться объятые
им листья, по сухим веткам пламя бежало быстро и легко, словно исполняли
какой-то особенный танец.
Однако противника техника не задела. Обито
чертыхнулся и скосил глаза вправо, куда на землю стремительно
пикировали странные молчаливые вороны. Почти у самой земли они сливались
в единую фигуру, облаченную в такой же, как у Обито, плащ. Сначала
обрисовались ноги, потом торс и наконец голова: с собранными в низкий
хвост черными волосами и усталыми глазами, от которых разбегались две
глубокие морщинки. Обито видел силу шарингана, Рин - безжалостного
убийцу.
- Обито, надо бежать! Он и нас убьет! – крикнула она, потянув
его за рукав плаща.
- Я не за этим пришел сюда, - проронил Итачи.
Веки его глаз припухли, к зрачкам тянулись лопнувшие сосудики. Волосы
выглядели ненамного лучше: спутанные, явно наскоро собранные в хвост.
Плащ порван в двух местах, а по подолу – капли грязи и налипшие мокрые
листики.
- Врешь, - отчеканила Рин. Обито кинул на нее тревожный
взгляд: что это с ней? Обычно рассудительная, сейчас тонкие брови
слились в одну изломанную линию, ноздри нервно вдыхали лесной воздух, а
ноги делали медленные, едва заметные, шаги назад. Неужели она настолько
боится Итачи? Обито вслепую, не отрывая от родственника взгляда, нашарил
ее руку и сжал. Но она вырвала ладонь и бросилась бежать. Обратно,
вглубь страны Огня, по кишащему дикими зверями лесу. Рин бежала, не
замечая, что ветки хлестали ее по лицу, оставляя красные следы, а ноги
исполосовали колючие кустики. Она даже не оглядывалась, пребывая в
полной уверенности, что Обито последовал за ней. Уши у нее заложило от
свистящего ветра, а рюкзак довольно больно бил по спине. Такой Обито ее и
запомнил: быстро мчащейся вперед, с несуразно большим рюкзаком.
-
Риииин!!! – отчаянный вопль, в котором отчетливо прозвучал вопрос: «Ты
уверена, что я тот же хлюпик?»
- Вот видишь, - спокойно сказал Итачи,
точно прочитав его мысли, - она не верит в тебя. Стоит ли догонять?
Обито
бессильно опустился на траву, не желая осознавать, что родственник
прав. Она не верила в его силу.… Думала, что его предел – сравниться с
Какаши, но до Учихи Итачи – далеко. Он как небольшой барбарис рядом с
высокой, крепко вросшей в землю, криптомерией, олицетворяющей Итачи. Она
не поверила бы, узнав, что все эти годы он учился под руководством
Мадары и достиг большего, чем тот же Итачи. Свой единственный глаз он
довел до совершенства, свободно пользуясь всеми техниками шарингана.
Первоначальным стимулом была Рин, потом на тренировку ходил по привычке.
И что в итоге? Девушка, которую он боготворил, так и не смогла поверить
в то, что он изменился… Он, Учиха Обито, сможет ее защитить, и подарить
ту жизнь, которой она достойна.
«И зачем она пошла со мной, если
уверена в том, что я тот же беспомощный нытик Обито?» - подумал Обито,
вслушиваясь, как постепенно затихали ее шаги. Он стянул хитай-ате и
принялся вертеть его в руках, с силой нажимая на знак деревни. «Счастье
хорошо тем, что оно слишком мимолетно», - звенел в голове голос Мадары.
А
тем временем Итачи объяснил, что пришел сюда за Обито, поскольку Акацки
нужен новый Лидер. Рассказал о планах по захвату мира, роли каждого из
членов организации и отношениях между ними и Мадарой, джинчуурики и их
местоположении. Без сомнений и выпендрежа он спокойно выкладывал все,
что знал, понимая, что вышколенный Мадарой мальчишка никогда не выдаст
чужих тайн. Кроме того, он тоже Учиха, а это имя немалого стоит.
Обито
сидел, сгорбившись, и по-прежнему сжимал хитай-ате, точно именно он был
повинен в бегстве Рин. Наконец он вытащил из сумки кунай и перечеркнул
эмблему Конохи. Движения его были замедленными, казалось, он надеялся
услышать шаги Рин, ее тихий голос: «Прости» и… отдернуть руку от
протектора. Но лишь скрежет металла нарушал тишину, сковавшую эту
небольшую лужайку. Не шумели цикады и стрекозы, не перебегали по
деревьям мелкие зверьки, даже ветер затих, наблюдая за движениями Обито.
Он поднялся на ноги и пнул теперь ненужный хитай-ате, чувствуя, что
точно такой же четкой линией перечеркнул и их с Рин любовь.. Тот по
податливой траве скользнул прямо к ногам Итачи.
- Я стану лидером
вашей чертовой организации, - сказал Обито. Говорил он с трудом,
буквально выплевывая слова. Глаз не видел почти ничего, все предметы
казались слишком размытыми и яркими. Моргай, не моргай, но предательские
слезы все равно скатятся по щекам, вынося вместе с собой из организма
всю горечь. – А ты проследи за Рин, чтобы она вернулась в Коноху.
Пожалуйста.
Итачи кивнул и, легко оттолкнувшись от земли, запрыгнул
на толстую ветку ближайшего дерева, заставив листья взволнованно
зашуметь. С каждым прыжком он приближался к Рин, неся с собой волнение и
остатки любви Обито.

- Эй, ты куда?
- Пройдусь. Шум меня
раздражает.
- Ты слишком скучный, - обиделся обладатель змеиного
голоса.
Напарник ничего не ответил, а спустился с крыльца. Солнечный
свет заставлял красные волосы искриться, глаза насыщенного чайного цвета
безразлично скользили по двору, выискивая следы присутствия Мадары.
Если он отсутствует, то нет смысла его ждать. Но все указывало на то,
что еще совсем недавно здесь кто-то был: открытая дверь кладовки,
притоптанная трава, брошенная на лавочке белая расписная маска, мутная
вода в небольшой бочке, небрежно брошенная в палисаднике лопата. Он
нахмурился и медленно направился в ту сторону. Что же так поспешно
закапывал Мадара?
Часть цветов была вытоптана или – что более
возможно – придавлена чем-то тяжелым. Земля в уголке – поспешно
утрамбована. Но его внимание большой валун, на котором было что-то
вырезано. Подойдя поближе, он разглядел надпись: «Учиха Мадара. Спасибо
за все». Высеченная явно на скорую руку кунаем надпись заставила
плюхнуться на колени и поспешно разгребать руками еще податливую землю.
Он не обращал внимание на забившуюся под выкрашенные в бирюзовый цвет
ногти грязь. И вскоре руки нащупали нечто твердое, в чем он распознал
голову Мадары. Дальше копать смысла не имело.
Привыкший к
расчлененным гнилым телам кукловод даже не поморщился, узрев открытые
глаз Мадары, в которые уже въелись комья земли; проступившие по всему
лицу темные пятна, похожие на синяки; прорвавшие кое-где кожу сосуды,
сейчас уже ссохшиеся.
- Так, значит, Мадара действительно мертв.
По
его губам пробежалась довольная улыбка. Выяснять, умер ли он сам или
его убили, смысла не имело. Кто-то же заботливо выкопал могилу, даже
соорудив нечто наподобие надгробия. Поэтому он торопливо ликвидировал
следы своего пребывания. Он явно не собирался говорить другим члена
Акацки (кроме Итачи, конечно), что их Лидер мертв, ведь следовало еще
узнать, претендует ли некий друг Мадары на место Лидера и где же этот
друг сейчас?

- Предал… Оставил одну… - шептала Рин.
Она
рыдала в голос. Выла, тянувшись телом к небу. Подставляла глаза солнцу,
чтобы их жгло еще сильнее. Сдирала зубами кожу губ, ощущая, как рот
заполняла отдающая железом кровь. Задерживала дыхание, чтобы перед
глазами плыли черные круги. Скребла заполоненную камнями землю, ломая об
нее ногти. Расчесывала мелкие ранки на ногах, ища спасение в физической
боли. Но все равно - повторяла как безумная: «Обито…».
Люди не
всегда справедливы к себе, и сейчас Рин была уверена, что это ее
бросили, оставив одну на границе меж двумя мирами. Она боялась
двинуться, поскольку не знала этих мест. Обито вел ее к границе
какими-то закоулками, где кипела жизнь в самых мерзких ее проявлениях. У
Рин просто перекосилось лицо от ярко накрашенных, точно на карнавал,
полуобнаженных женщин, вшивых мужчин с опухшими лицами, одетых в
лохмотьях детей, ловко шарящих по карманам прохожих, полуслепых старцев,
палкой нащупывающих себе дорогу, редких людей, напуганных так же, как и
она сама. Только обнимавший ее за талию Обито не давал убежать с диким
визгом.
И сейчас его рядом не было. Сил, чтобы преодолеть эту грязь в
одиночку, не хватало. Даже душившая ее боль отступила на задний план,
уступая место безразличному оцепенению. Лишь сердце упорно билось,
пытаясь уловить где-нибудь неподалеку ритм сердца Обито…
Итачи,
абсолютно не скрываясь, смотрел на эту запутавшуюся в самой себе девушку
и узнавал в ее движениях себя. Не так давно так же с ума сходил и он
сам, пытаясь выбрать между кланом и деревней.
Но вот она… Любила ли
она Обито? Или просто внушила себе эту любовь, как и всепожирающее
чувство вины? Понимала ли она, что одним ударом разорвала ту нить, что
связывало их с Обито? Что он не сможет ее простить, даже если от всего
сердца захочет этого?
Учиха – гордый клан, а Обито один из самых
талантливых его представителей. Сейчас у него совершенно другая жизнью,
ничем не связанная с ней. Он и она существуют не то что в разных
странах, а в разных мирах. Девушка еще цеплялась за детские мечты,
пыталась выжать из них самое сокровенное и сохранить это, а он пытался
отказаться этих мечтаний, изгнать из своего разума, запереть в
каком-нибудь сундуке и утопить, чтобы они покрылись морским песком и
илом.

По пути домой Обито нервно вдавливал веко в пустую
глазницу. Все, чему его учил Мадара, внезапно обрело новый смысл. А ведь
– будь он проклят, этот вечно ухмыляющийся старикан! – ни разу не
ошибся. Наверно, за сто лет он научился понимать людей и предугадывать
их поступки.
Держи все свои планы в самом надежном месте – у себя в
голове… Оставь прошлое в прошлом… Твой лучший друг – ты сам... Мечты о
будущем глупы, потому что не сбываются… Женщин легко победить… Прошлое
вспоминают только дураки… Счастье хорошо тем, что оно слишком мимолетно…
Поэтому не беги заранее по тупиковому пути - не доверяй друзьям…
«Почти
что шаринган, только в области сознания», - подумал Обито. Впереди,
после рисовых полей и озера, находилась деревня, недавно освободившаяся
от власти Мадары. И сегодня он, Обито, пройдет по ее улицам в последний
раз, сообщит новому старосте, что деревня теперь будет принадлежать
самой себе. Она расцветет, выйдет на новый уровень, ведь деньги, которые
раньше взимал Мадара, теперь пойдут на реконструкцию. Пора заканчивать с
покосившимися заборами, облупившейся краской на ставнях и сломанным
фонтаном на главной площади!
Обито купил себе в магазинчике сувениров
оранжевую витую маску, надев которую, внезапно почувствовал себя в
безопасности. Скрывая свое лицо, легче станет обманывать людей, а ложь
теперь станет частью его жизни, такой же необходимой как кислород. Сам
не зная почему, наверно, повинуясь желанию выделиться, он решил, что
отныне будет зваться Мадарой. Тот всегда ходил в своей любимой маске,
снимая ее лишь в присутствии потомка.
Обито старательно избегал
мыслей о Рин, но они – точно ему назло – никак не желали исчезать,
просачиваясь сквозь громоздкие блоки размышлений о будущем. Невесомые,
эфемерные, они высасывали все соки, заставляли ощущать колющую боль в
области сердца и головокружение, врывались во все клетки тела,
нашептывая несколько простых слов: «Ты должен был пойти за ней». На что
он в ответ повторял как молитву: «Я сумел забыть ее в первый раз, сумею и
во второй!»
Подходя к дому, Обито с силой прикусил язык, помня, что
внезапно боль помогает вернуться в состояние покоя. И правда: сознание
немного прояснилось, позволяя освежить в памяти рассказ Итачи.
Машинально проскользнув взглядом по серым стенам дома, он обратился к
своему учителю:
«Мадара, ты заслуживаешь уважения. Ради тебя я
продолжу твое дело».
И уже на пороге Обито столкнулся с невысоким
парнем, вытирающим о полу плаща руки. Его глаза напоминали глаза Рин:
такие большие и открытые, коричневого оттенка. Но не было во взгляде Рин
такой заставляющей замереть тоски, просачивающегося в тело противника
желания убить…
- Здравствуй, Сасори, - поздоровался Обито, искренне
надеясь, что он не перепутал имя.
- Добро пожаловать домой,
Мадара-сан.
И столько язвительности прозвучало в этом хриплом голосе,
что Обито мгновенно понял: он все знает. Прошиб липкий пот, и невольно
застучали друг о друга зубы. Но не успел Учиха сориентироваться, как
кукловод подмигнул и первый зашел в дом, прямо на ходу снимая
испачканные землей сандалии.

Рин присела рядом с Обито на сложенный в несколько раз темный спальный мешок. Из-за туч, больше похожих на черный дым в ночном небе, приветливо выглянула луна. В тишине стрекотали кузнечики, гулко перешептывались кроны высоких деревьев. Со стороны речки, протекающей совсем рядом, подуло сырым ветром. Зима подбиралась всё ближе, вытесняя любимую осень. Он заметил, что дрожит от ночного холода. То ли из-за случившегося час назад нападения. Сам же Обито был убежден: всё дело в наступающей зиме, только этот Какаши не упустит случая позлорадствовать.
- Всё в порядке, сэнсэй, - солгал Обито, опять машинально.
Минато-сэнсэй молча, с сочувствием глянул на ссутулившегося ученика. Этот жалостливый взор непременно привлечет внимание зануды Какаши. И поэтому поспешил с нелепыми оправданиями:
- Просто голова болит, и в глаза что-то попало.
Приподняв оранжевые очки ко лбу, сильно вытер веки испачканным рукавом куртки. Легче не стало – только хуже. Глаза стало резать, в них словно попала и вправду щепотка соринок. Только бы не заслезились, иначе язвительных комментариев от вечно мрачного товарища не избежать.
- Мог бы перестать жаловаться хотя бы на миссиях, нытик, - хмуро скосившись, безразлично высказал Какаши.
Отчего-то именно эта непричастность и всезнание, превосходящие способности раздражали как ничто на свете. Обито горячо захотелось ответить что-нибудь такое неприятное и обидное, чтобы поставить задиру на место. Не оставаться же перед ним в долгу.
- Эй! А тебя я вообще не спрашиваю… - его ответная речь утихла, не разгоревшись.
Он крепко зажмурился, чтобы гул в голове ушел. В душе надеялся: плотно закроешь глаза до ряби, представишь, что трудностей нет, – и сильные звуки, боль мигрени отступят сами по себе. Но звенело нещадно, и молоточки били, не переставая. Обито совсем забыл о невысказанном.
Какаши презрительно цыкнул, развернувшись, направился к своему спальнику. Расстегнутая молния на спальном мешке, которую этот Какаши, разумеется, намеренно потянул так громко, взвизгнула. Всё делает на зло! В ушах зашумело, а голова мигом потяжелела. Обито склонился, упер локти в колени, стиснув зубы. Всё еще не раскрывая плотно зажмуренных глаз, сжал виски ладонями.
Сэнсэй оставил медленно гореть костер на ночь, подбросил ветки в пламя. Огонь с голодным потрескиванием поглотил сухие куски дерева, притягивая синими руками, с шипением гордо потянулся вверх.
- Ммм, - пробурчал недовольно он.
Звуки вокруг получались резкие и противные, всякие раз вспыхивающая мигрень при напряжении тяжелым колоколом гремела где-то в затылке.
- Обито, всё в порядке? - с волнением глянула Рин, кладя теплую руку ему на плечо.
Подвинувшись ближе, обеспокоенно осмотрела. Всегда было приятно её внимание, и вовсе не так важно, что чаще оно проявлялось в моменты лечения или очередного обрабатывания порезов и ссадин со времен их детства. Забота и бескорыстное беспокойство, которые она проявляла, не могли не радовать. Говоря по правде, иногда хочется прикинуться больным, но он так не поступал. Обито всё же был честным и лукавить, хитрить не умел. Да и Рин, наверно, сразу же раскусит.
- Я в порядке, Рин, - улыбнулся Обито, повторяя фразу в который раз за сегодня.
Когда начались внезапные вспышки боли в голове? Вероятней всего, на какой-либо миссии, которые шли целой чередой. Они давно не видели свою родную деревню. Метались по границе с одного места на другое, прямо как птицы без гнезда. Почти месяц. Почти месяц Обито не видел родителей, не спал в своей комнате, да и просто потерял возможность гулять по знакомым улицам.
- Лучше я побуду рядом с тобой. Мало ли что, - Рин перетащила спальный мешок ближе к Обито. Он удивленно наблюдал за действиями девочки. Она расправила спальник, но забираться в него не спешила.
- Вроде температуры нет, - приложив ладонь ко лбу Обито, задумчиво произнесла.
Она развернула его голову к себе и всмотрелась в зрачки, убрав челку назад. Он забыл, как надо дышать, в горле застрял ком и стучал, как второе сердце. Сейчас ночь, иначе бы точно разглядела заалевшие щеки.
- В чём же дело-то? Скорее бы вернуться в деревню, и там я выясню, в чём причина твоей головной боли, - пока она рассуждала вслух, прикусив по привычке нижнюю губу, Обито не имел представления, куда деть взгляд и руки. Поэтому усердно смотрел на рюкзак, неровный такой, выпуклый у боков, стоящий в общей горе вещей, и сжимал пальцы.
Обветренные щеки обжег жар: Рин осторожно взяла его лицо в свои мягкие и очень теплые ладони. Быструю улыбку, если она и была, ему не удалось разглядеть, ведь Обито тут же вскинул взор в большие и ясные глаза девочки.
Часто появлялась робость и нерешительная застенчивость рядом с ней. Особенно, когда она ненароком обнимала и, задорно смеясь, прислоняла голову к его плечу. Тогда Обито чувствовал огромное превосходство над Какаши: ведь милая, добрая девочка Рин его так не обнимает. И удобнее, приятнее считать, что сама не желает вести себя так с этим высокомерным, а не то, что Какаши не любит подобные сентиментальные нежности.
- Так легче? - настойчивый вопрос вывел из задумчивости.
Обито уловил слабое блеклое свечение. Мысли стали напоминать согретое летом море, вода в нем ярко-голубая. Стало хорошо внутри: там, где от смущения стучало сердце, разместился уют, словно он ступает по берегу того самого моря.
Сэнсэй, смотрящий на них, улыбнулся и сделал вид, что продолжает изучать цвет костра. А сам Обито уже перестал считать, сколько раз красный цвет сменился голубоватым и наоборот.
- Ложись спать, отдохни, - оказывается, голос Рин в тишине – как шелест цветочных лепестков. Вот только что же это за цветы?
Она аккуратно сняла с него оранжевые очки и положила рядом. Взбила его спальник у головы, как пуховую подушку.
- А ты? - сразу поинтересовался он.
- А я буду рядом с тобой. Если опять среди ночи заболит голова, разбуди меня, ладно? - строго попросила она, смешно нахмурив брови и кивнув головой.
Может быть потому, что она девочка, так опекает и заботится о них всех не хуже других взрослых. Да что там взрослые? Они – одна команда: ссорятся или нет, прошли вместе через огонь и воду, научились жить и уживаться друг с другом. Если так разобраться, они ближе, чем родственники и все остальные одноклассники, ведь столько пережили. Вместе.
Обито не спал. Он лежал на боку и смотрел на давно уснувшую Рин, лежащую так близко. Было непривычно так долго разглядывать знакомые черты лица и не отводить смущенно глаза. Смотреть столько, сколько хочется. У неё красивые глаза, очень красивые, такие большие и ясные, как озеро, спрятанное в лесу под летними лучами солнца. Еще у неё такая очаровательная улыбка, что становится мягко и хорошо на сердце. Всё-таки Рин – самая красивая девочка из всех, что знал Обито, самая добрая и хорошая. Когда война закончится, он, наконец, сможет воплотить множество важных планов.
Так тихо и загадочно вокруг стрекочут насекомые.
Она во сне морщит нос, кладя ладошку под голову. Он поневоле мягко улыбается спящей. Непременно скажет Рин, как ему дорога и важна, что он ее очень-очень любит. Когда-нибудь дотронется до щек с фиолетовыми полосками татуировок и поцелует. Снова он улыбается, представляя без приукраски и геройства, как будет смущаться и долго набираться смелости. А ночные звездочки в темном небе такие же яркие.

***
Уметь мечтать – это прекрасно. Обито не жил одними грезами, наоборот: действовал, очень старался ради их исполнения. А мечты помогали четко держаться намеченной цели.
Еще любоваться красотой всего окружающего тоже надо уметь. Его завораживали лепестки сакуры, из-за этого он с нетерпением, так свойственным его живому, пылкому характеру, ждал периода цветения этих деревьев. В деревне объявляют несколько выходных дней подряд ради такого редкого волшебства природы. Все, забыв о проблемах и житейских заботах, посещают парки и сады, чтобы любоваться розовым дождем, такой же розовой землей. Как-то мама взяла с собой посмотреть на цветущие деревья во всей их красе. Он был заворожен увиденным, прекратил бегать и резвиться, пытаясь осторожно поймать хотя бы один лепесток. Яркие и броские цвета, вроде оранжевого, всегда предпочитались больше, но он допустил: природно-спокойные тона тоже пойдут.
- Мама, они такие красивые! - воскликнул Обито, разглядывая в ладони крохотный розовый листик.
В воздухе пахло свежестью и неповторимым ароматом нового, расцветом жизни. Весна.
Мама улыбнулась, погладив сына по волосам.
- Да, Обито, мне тоже они нравятся. Весной это самое долгожданное событие.
Интересно, почему? Поэтому в парке так много людей? Было бы лучше, если бы пришел только он и мама, тогда погуляли бы дольше и спешить домой ведь не надо. Взрослые сидели на расстеленных пледах, ходили просто так и, с виду, чего-то ждали.
- Мам, - подняв руку, дернул маму за широкий рукав кимоно, - мам!
- Хм?
- А почему здесь столько людей и почему все так ждут этого цветения?
- Считается, что свою любовь можно найти в дни цветения сакуры – это будет самое долгое и настоящее чувство.
- Долгое и настоящее, - повторил Обито и приложил палец к губам, подняв голову, смотря на всё так же медленно срывающиеся с веток лепестки. Один из них был в руках Обито, такой маленький, гладкий. Где этому лепестку было лучше? На веточке, где много-много таких же, как он, или в ладони Обито, где он один-единственный и оттого особенный?
У реки на полукруглом мосту он увидел Рин – самую добрую и хорошую девочку в классе. Каждый раз становилось как-то необычно, если она улыбалась или они сидели за одной партой. Она держала свою маму за руку и улыбалась, о чём-то разговаривая с ней. Цвет лепестков сакуры – светло-розовый, осторожный; цвет платья, в котором была Рин, – точно такой же. И вправду, светлые и нежные тона очень-очень красивые.
Он всё смотрел и смотрел на изогнутый кверху мостик и на улыбающуюся девочку со смешными полосочками на щеках.
Мама неизвестно почему улыбнулась и обняла Обито за плечи.

***
Сейчас так хочется почувствовать свет, цвет. Да-да, именно почувствовать. Зеленый и живой – листьев, слепящий голубой – неба, и осторожный – речки, что протекает в том вишневом парке. Тепло-каштановый – волосы Рин, нагретые летними лучами, карие глаза, дарящие доброту. Как спасительно необходимо увидеть её воочию, узнавая любимые черты.
Но его глаза закрыты, обтянуты тугими слоями плотных бинтов, не пропускающих и грамма света. Одна сплошная темнота, будто бы не день на дворе, а непроглядная безлунная ночь. Черное ничего, как у слепого человека. А вообще-то, откуда знать, действительно ли у слепого с рождения всё черным-черно? Может, у таких людей как-то иначе, нежели у него с глазами, закрытыми и обтянутыми тканью?
Оба глаза то сжимала резко, то разжимала с неохотой боль. Порой он терпел режущее ощущение, терзающее радость. Сильно щипали, настолько, что Обито догадался, каково это, когда попадают соринки в глаз. Твердые, угловатые.
Он не мог просто лежать на кровати и отдыхать, как строго-настрого велела Рин. Вместо предписанного ходил, натыкаясь на стоящие предметы, бродил в пределах своей комнаты – выходить в коридоры, сады большого дома и попадаться на глаза родственникам не желал. Родители, братья и сестры списывали на неусидчивое поведение эту потребность не утерять привычный ритм жизни. Хотя и те, и он сам знали: ритм на данный момент не сохранить. Но не представляется возможным вот так лежать целыми днями! Потому что Обито начинал узнавать понемногу утрату важного, повседневного. Он скучал даже по ссорам с Какаши!
Но Рин… Не видеть Рин целую неделю было невыносимее всего. Но хотя бы никто не посмел отнять дар слышать ее спокойный голос и временами робеть и усмиряться при прикосновении ее руки к его. Тогда всё становилось не таким важным. Потом отсчитывать время до ее прихода стало одной из немногих отрад в кромешной тьме даже посреди солнечного дня. Каким-то образом, может, биоритмами, кто их знает, но получалось определять утро, день, ночь. И не по гулу голосов младших: они-то не носились, играя возле его комнаты, – покой нужен, как-никак. Мама приносила еду и устало спрашивала о самочувствии, а он преуменьшал действительное, чтобы не беспокоить, говорил: «Всё хорошо».
Какая всё же скука невообразимая!
Обито шумно вздохнул и поднялся с кровати, откинув одеяло. Легкая дремота и головокружение не помешали быстро сориентироваться. Обойдя поставленный стол с лекарствами и водой, направился к столу у окна. Ему не нужно тянуть вперед руки, нащупывая воздух, чтобы знать: занавески плотно закрыты.
- Меньше света, - говорила Рин, - чтобы зрительный нерв не перегружался.
Стол всегда захламлен всякими вещами: книги, листы с набросками-рисунками, разные поделки лежали горой. Обито протянул руку, ничего не задев и не пошатнув гору ненужных вещей, взял фотографию в рамке. С минуту задумчиво стоял у такого же, как он, зажмуренного от солнца окна, потом круто развернулся и, шустро вернувшись назад, удобно прилег на спину.
Игрушки, забытые вчера сестренкой, так и не попались под ноги, хоть и лежали прямо на пути…
Всё по-прежнему черно: ни блика, ни ряби от лучей нарядной весны, что должны приветливо заглядывать к нему.
Он вытянул руки вверх, держа фотографию над собой. И повязка как будто бы спала на нос, и ничего, по сути, если представить, не закрывает от утомленных, ослабевших глаз мир. Даже видна царапинка в углу его любимой деревянной рамки с самой любимой фотографией. Непривычно немного, но внутри разворачивается нечто новое и загадочное, как перед изучением нового, сверхважного дзюцу. Обито слышит, как в предвкушении стучит сердце, быстрее с вглядыванием во тьму – туда, где должна быть видна фотография. В черном холсте мира прорисовываются размытые детали стен, замысловатой люстры на потолке. Начало рябить в глазах. Ну, хоть что-то, кроме черного! Приглядевшись в глубины темноты стягивающей повязки, Обито наблюдает, как светящиеся зеленые и не то желтые, не то красные точки собираются из ниоткуда вместе, выстраиваются в единые линии. Практически видно рамку и смутно, очень смутно и нечетко проглядывают улыбающиеся лица. Самого себя на изображении не разглядеть ровным счетом, как и Минато-сэнсэя и этого противного, вечно мрачного Какаши. Зато Рин, стоящую между ними, такую радостную и веселую, рассмотреть удается. Обито пальцем проводит по её изображению, уголки губ приподнимаются нерешительно и немного грустно. От этого по плечам пробегает холодок. Как же хочется увидеть сейчас её, услышать и, пусть при процедурах, почувствовать на своем лице ее теплые руки и тонкие пальцы. В одиноком покое поселилось желание обнять Рин, хотя бы так же по-дружески, как обнимала она.
Комната наполняется тихой радостью и счастьем, что он таки смог ее увидеть. С повязкой на глазах… Невероятно!
Можно даже попытаться представить, как сейчас красиво в том парке с цветущими деревьями сакуры, как прекрасна Рин, стоящая и мечтательно разглядывающая само небо. Война закончится скоро, вот-вот, и в том прекрасном танце кружащихся розовых листьев Обито откроет Рин себя, произнесет слова, что так долго бережет в сердце: что любит ее больше всего на свете. Именно в парке весной, именно под танец красоты.
- Обито… - скромно, даже с извинением послышалось у двери.
Он оживился и мигом сел на кровати. В большой просторной комнате, как по щелчку, с ее приходом стало светлее, и свет этот мягче, осторожнее. Обито обрадовался самому внезапному чувству, что родилось с приходом Рин, такому трепетному и красивому, как розовый лепесток в его ладони. Стало так волнительно радостно, ведь он не видит, но точно уверен и ощущает её взгляд на себе.
- Рин! Ты пришла! - детская радость и восторг переполняют.
Широко и искренне улыбаясь, Обито прижимает фотографию к груди, как самое бесценное сокровище на момент неведения девочки, самой долгожданной. Жаль, нет возможности наблюдать за тем, как она улыбается, как отводит глаза в сторону и понижает голос, говоря, будто по секрету:
- Конечно, я пришла. Ведь обещала, - нарочито бодро подхватывает Рин. А в тоне – волнение за него, от этого еще приятнее.
Каждый звук улавливается четко и неплохо, в сущности, восполняет отсутствие зрения. Шорох ковра, стук принесенных лекарств о стол, шаги к нему, и Обито понимает, что не в силах перестать улыбаться. Ведь весь день был проведен в томительном ожидании.
- Я думала, ты спал, - шепчет еле слышно, словно и вправду разбудила. Заправляет волосы за уши… ну, предположительно. Интересно самому догадываться о ее движениях, жестах.
- Ну, Обито, - возмущенно, однако совсем беззлобно, негодует Рин, - ты снимал повязку! - утверждает без сомнений.
Увидела фотографию в руках, раз так подумала.
- Рин, - примирительно растягивает оправдательную речь он, - не снимал. Честно-честно, - в знак полного убеждения поднял руку.
- Ага, а фотографию ты с перевязанными глазами смотрел.
- Да!
Настроение становится просто прекрасным, приподнятым до неба, ярко-голубого, безоблачного, за окном. Возможность слушать мягкий голос Рин подобна весеннему солнцу в хорошую погоду.
Она зашуршала в принесенном пакете медикаментов, он слышит: наполняет шприц, постукивает пальцем, выгоняя пузырьки воздуха.
- Вообще-то, Обито, врать – некрасиво.
- А я и не вру, - не спорит жарко, лишь беспечен сейчас и рад.
Наверно поэтому она и поверила, умиротворенно улыбнулась, глядя на белые повязки, обхватывающие голову друга. Так Рин улыбается, обретая уверенность, что с друзьями будет всё хорошо. Для этой цели стала ниндзя-медиком – чтобы спасать их: сэнсэя, Какаши и Обито.
Её добрая, скромная улыбка, что преображает серую скуку, всегда внушала спокойствие и уверенность. Так хорошо и уютно, даже легкое смущение, робость, обычная в ее присутствии, дарили мягкость.
- У тебя такая красивая улыбка, Рин… - нерешительно прозвучала фраза в тихом умиротворении. Нет сомнений, что она улыбалась секунду назад, – он уверен, не ошибся.
Рин от неожиданности вскинула голову и с сильным удивлением, удвоенным непониманием возможного, глядела на сидящего. Чувствует, знает, что смотрит с легкой растерянностью. Нет ничего проще: когда удивляются, быстро втягивают воздух, делая резкий вдох. Научиться видеть, не видя, – так легко.
Как это вообще возможно: с плотно перевязанными глазами разглядеть детали? Или же просто догадался?
- Как ты?.. - не верит услышанному – проще думать, что всего лишь угадал.
- Просто почувствовал, - пояснил он. - Как иначе сказать? Ты улыбнулась, и стало теплее. Я бы хотел…
Он запнулся, пытаясь подобрать нужные слова. Как же нелегко это и назло в те моменты, когда необходимо. «Чтобы ты всегда была такой радостной», «чтобы ты улыбалась только мне»?
Обито повернул голову к окну. Когда один из органов чувств отказывает или ослабевает, остальные обостряются – это он давно знал: прочел в какой-то книге, что брал у нее. Апрель только начался, не так давно вступил в свои права. Во дворы их дома щедро лил солнечный поток, и пели птицы, лаская слух. Так тепло! Он же вынужден сидеть в комнате, пока другие наслаждаются весной.
- Чтобы ты чаще улыбалась… вот… потому что… - всё же смутился и надеялся, что в темной комнате не видно румянца на щеках.
- Хорошо, я постараюсь, - верно: у Рин и в самом деле красивая улыбка.
Она подошла ближе и движениями, к которым он так привык, осторожными, но уверенными, освободила от бинтов.
- Только не раскрывай глаза, хорошо? - всякий раз он не слушался, открывал, и боль оказывалась нестерпимой, и всякий раз удивлялся сильной реакции глаз на свет.
- Ладно… - есть в голосе проскальзывающая на полпути ложь.
- Обито! Я, между прочим, о тебе волнуюсь.
- Ну хорошо, хорошо.
Всё дело в том, что Обито очень скучал без Рин. Нет, она ведь приходила делать уколы, разговаривала с ним, но возможность взглянуть на любимые черты своими глазами, а не построенными в мыслях образами, ничем не заменить.
Кто бы мог подумать, что головные боли являлись лишь причиной осложнения со зрением. И кто бы мог предположить, что способности тринадцатилетнего ниндзя-медика будут значительно лучше, чем у взрослых врачей в госпитале, и операцию будет проводить она. Да он бы и не доверился никому другому, как не Рин.
- Рин? Ты бы смогла пересадить глаза? Ну, имею в виду операцию.
- Почему ты спрашиваешь? - насторожилась она.
- Да так.
- Смогла бы. Нейрохирургия только это, но я умею.
Точно самая талантливая, куда уж лучше, чем эти врачи из госпиталя.
Обито понял: её умения пришли с опытом. А опыт, как заключил, сравнивая с другими, – это не возраст. Это пережитые события, раненые, что удалось спасти, погибшие, ушедшие навсегда, и слезы Рин, которые стирала, пытаясь снова. За это она и нравилась: стойкий характер с добротой – за них он так любил.
Обито, следуя ее рукам, подался вперед. Повязка и белые бинты сползли. Глаза послушно закрыты, пальцы едва касаются его лица, нащупывая кожу вокруг век, скользят по вискам, направляясь к щекам. Как по льду. Замерзшая вода стекает, переплетаясь с ее пальцами. Обито боится дышать, до того волнителен момент.
- Сейчас потерпи, - вата с холодным спиртом дотронулась до горячей кожи нижнего века. Укол в этой процедуре слишком болезненный, ну, как всегда.
- Больно, - морщится он.
Она сама держит ватки, чтобы не шла кровь, не позволяет ему утруждаться даже в малом.
- Я знаю, - дотрагивается до плеча, - но хрусталик восстанавливается нормально.
Так неинтересно слушать заумные слова, но… пусть говорит, что угодно, лишь бы голос не покидал его через зашторенное окно.
- Я хочу тебя увидеть, - Обито не слушается, раскрывает глаза.
Мир для него всё время постоянно размазанный и нечеткий, с размытыми очертаниями. Никогда не видно теней между выступами на рейках у стен. Они сливаются с основной поверхностью, да и сама деревяшка видится шире обычного. Словно две-три картинки накладываются на одну общую ось. Миопия – мир сквозь стекло, искаженный мир.
Он раскрыл глаза, моментально, без задержки получая боль за такое дерзновение. Но удивленные, потому ожидающие реакции карие глаза, такого же цвета волосы на плечах и загар, коснувшийся ее кожи, стоили того. Определенно стоили. Часы тикнули два раза: две секунды, и приглушенный свет обращается болью, сам закрывает ему глаза. Он сильно зажмуривается.
- Обито! - испуганно подсаживается Рин ближе, рефлекторно накрывая ладонью его глаза.
Нет света, нет красок – боль отходит, потеряв подпитку. Значит, в самом деле, зрительный нерв перенапряжен пока. А ладонь Рин такая теплая, весной окружила его. Это медицинское дзюцу или что?
- Я же говорила! Какой ты непослушный! Неужели ты боишься забыть, как выглядит комната?
Причина в ней, он не боится забыть: забыть, как выглядит Рин, невозможно. Никогда не утеряет ее образ из памяти.
- Нет, - устало качает он головой, поднимая, как спасение, обе руки, накрывает пальцы Рин, что лежат на усталых глазах. Как же не хочется, чтобы она убирала своей ладони, еще немного, хотя бы пару мгновений пусть не отрывает заботливое тепло.
- Я просто так скучал не видеть тебя, - звучит нелепо, но какая, в сущности, разница.
Она смиряется кротким ответом, перестает ворчать и понимающе улыбается. Вокруг черно и тепло, все глазные нервы отдыхает, но сияние улыбки Рин не доставляет боли, нежели солнечный свет. Получается, живительное солнце не так важно, как необходимая мягкость, ее присутствие.
- Ты снова улыбаешься, - Обито приятно осязать на лице счастье.
- Как ты узнаешь? - Рин обнимает и облокачивается щекой о его плечо.
- Я чувствую тебя. Как-нибудь научу.
А апрель за окном, щурясь от солнца, смеется.

1.
В первый раз Кушина целует его в кабинете Хокаге, чмокает
в щёку – нет, не в щёку, тут всё затянуто тканью, а куда-то в скулу,
ближе к уху. Какаши недоволен, он не любит, когда к нему прикасаются, и
отвык от всех этих нежностей в последнее время: Рин он видит нечасто, и
она не берёт его за руку, как раньше, он не знает, что подумал бы, когда
Обито сгрёб бы его в охапку и потащил в «Ичираку Рамен» после миссии
АНБУ (а Обито бы точно был в АНБУ!), но, наверное, это было бы хорошо
(но Обито нет), а Намикадзе Минато… Намикадзе Минато не такой человек,
чтобы сознательно забыть о бывшем ученике из-за нового поста и забот о
подруге, он просто… забывает.

В то же время Какаши – в личной
гвардии Хокаге, поэтому он может находиться здесь в столь поздний час и
ждать, когда в кабинет войдёт бывший сенсей, чтобы получить от него
указания, – и, скорее всего, это будет указание отправляться домой
спать. Какаши так и сделает, разумеется: он знает, что главное для
шиноби – следовать правилам и подчиняться приказам. Но сначала он тенью
прошмыгнёт по крышам, следуя за Хокаге до дома. На всякий случай.

И
всё же сейчас в дверь входит не Намикадзе Минато, а его подруга Узумаки
Кушина - нет, не так, они ведь оба не умеют входить. Кушина влетает в
кабинет рыжей молнией, и Какаши уже знает, что Минато скоро вернётся, и
что час поздний, и что Минато от неё получит, если вздумает задерживать
Какаши своими глупостями… Какаши в жизни не встречал человека, от
которого за такой короткий срок можно получить столько информации, и
Кушина - находка для шпиона, но она хороший шиноби, и любой шпион узнал
бы от неё действительно много подробной, важной, абсолютно ложной
информации. Продолжая болтать, Кушина обходит вытянувшегося Какаши и
встаёт у стола - лицом к двери. Какаши говорит ей, что левый глаз у него
не болит и не утомляет его так, как прежде (Кушина спрашивает его об
этом), и говорит что-то ещё (он не запоминает, что), после чего Кушина
смеётся и нагибается, чтобы чмокнуть его в щёку.

(Рин могла бы
рассказать, что позавчера Кушина затащила её в «Ичираку Рамен» и там
спрашивала про операцию, которую девочка провела в полевых условиях, и
сама Кушина при этом смотрела на неё так, будто левый глаз болел у неё.
По дороге домой Рин думала о том, что сможет поговорить об этом с Какаши
при встрече, - ему, наверное, будет приятно узнать, что Кушина о нём
беспокоится. В двух шагах от дома девочка призналась себе: её отчего-то
смущает идея передать Какаши, что им интересовалась подруга сенсея.
Когда Рин берётся за дверную ручку, она уже твёрдо знает, что не
расскажет Какаши об этом разговоре).

Какаши не любит знаки
внимания, но он с пяти лет умеет наблюдать за тем, что не любит, поэтому
он замечает, что Кушине не по себе. Какаши не понимает, что заставляет
её беспокоиться, и не может придумать какую-нибудь хорошую ободряющую
фразу, которая прозвучит тактично, а, в общем-то, его самого сейчас
заботит слишком много разных вещей.

2.

Когда Минато
знакомит свою команду с Кушиной (и опять не совсем так: Кушина сама
приходит на тренировочный полигон, чтобы познакомиться с его командой),
их ещё трое, и они неплохо проводят время вместе, втроём, вчетвером,
теперь впятером, даже если всё их совместное времяпрепровождение – это
прогулка по залитой солнцем Конохе от полигона до «Ичираку Рамен». В
«Ичираку» приходят ради Кушины и Обито, они совершенно одинаково
уплетают лапшу за обе щеки, а остальным всё равно, где есть. Отсюда они
потом разбегутся, Минато и Кушина уйдут вдвоём, а Обито увяжется за Рин;
Рин скажет, что провожать её не нужно, и Обито послушается, но прежде
ухватит свой кусочек рыцарского счастья, пройдя за девочкой полквартала.
Какаши, который уже отошёл на приличное расстояние, услышит, что его
сокомандник остановился, и несколько секунд позади будет тихо, а потом
Учиха сорвётся с места и, обогнав Какаши, убежит домой.

Некоторые
вещи не меняются, и это так несправедливо. Улица от булыжников до крыш
согрета солнцем, и Какаши идёт по ней рядом с Кушиной, идёт от
мемориала, где Кушина нашла его утром. Ночью Какаши не был в Конохе.
Кушина говорит ему, что тоже пошла бы на миссию, но Минато не хочет её
отпускать. «Нет, - поправляет она себя, – я сама не пойду. На мне теперь
больше ответственности». Она могла бы пойти, каждый, кто знает её,
сказал бы, что она точно так же принадлежит этой деревне, как раньше
принадлежала Цую. Но сейчас она говорит об ответственности, и Какаши
вспоминает, как, стоя у кабинета Хокаге, он видел Кушину через
приоткрытую дверь: она сидела на краю стола, закинув руки Минато на
плечи, и они почти ничего не говорили, просто смеялись, глядя друг на
друга. Какаши думает, что это глупая ответственность,
безответственность, и Хокаге стоило бы… потом он заставляет себя
подумать о том, что никто не знает, какие вещи могут произойти в такое
время, и если двое людей отчаянно берегут друг друга, это не так плохо, -
мысль тоже кажется ему правильной.

- Мы должны заботиться о
своих детях, - непривычно тихо говорит Кушина, стоя у мемориала за
спиной Какаши. – Но мы так часто проигрываем. И всё же мы должны
заботиться о них, о каждом, изо всех наших сил. – Она молчит. – Проводи
меня до дому.

Когда, стоя посреди квартиры, Кушина стягивает с
Какаши маску и, обхватив лицо мальчика, прижимается к его губам, он
теряется и замирает. Ему нужно что-то сделать с её губами или её руками,
или талией – своими руками или губами, он путается, и в животе
появляется ощущение, которое бывает, когда он осваивает новое дзюцу, но
он, кажется, только что обманул сам себя, потому что это чувство
мешается с другим, тоже знакомым, и в том, что сейчас оно ведёт к
чему-то хорошему, он не уверен… Голова у него тяжёлая на вторые сутки
без сна, её мягкие волосы царапают ему лицо, и ему плохо, и он чувствует
непонятную нежность, и ему хочется оказаться далеко отсюда, а не решать
всё здесь и сейчас. Тогда Кушина усаживает его на диван, гладит его
лицо, обводит пальцем губы, приподнимает подбородок, заставляя
посмотреть на себя. Она раскраснелась и улыбается счастливо, и быстро
щёлкает его по лбу: «Да не волнуйся ты так, ну», после чего он глядит на
неё уже осознанно и серьёзно, и его отпускает, и он выдыхает какие-то
слова, и она кокетливо хихикает: «Правда?», и, когда он собирается с
мыслями, чтобы спросить её о другом, она шепчет ему на ухо: «Нет, не
надо, всё в порядке», а потом он уже не вспоминает ни о чём.

3.

В
эти жаркие дни Кушина носит яркие открытые платья, которые деликатно
очерчивают её округлившийся живот. В коридорах резиденции Хокаге она не
встречает ни одного хмурого лица. Ну что же, погода стоит хорошая, а
деревни недавно подписали перемирие, и нет ни одной причины не улыбаться
при виде красивой счастливой беременной женщины. Рядом с ней
останавливаются, чтобы поговорить и приложить ладонь к животу, если,
конечно, можно, и она улыбается в ответ и продолжает искренне улыбаться,
когда устаёт смотреть на собеседника и переводит взгляд в сторону, и,
подходя к кабинету Йондайме, она украдкой поглядывает на маски застывших
по обе стороны двери шиноби АНБУ.

Сейчас, когда деревни
подписали мирный договор, Кушина может сказать, что ей нужно побывать на
родине и с ней может отправиться Какаши, и она крепко целует Минато,
когда тот смотрит на неё уверенно и говорит, что вместе они, конечно,
будут в безопасности. В Стране Водоворота небо затянуто бледными
облаками. Её родного селения нет, но её родина - есть, и Кушина
показывает Какаши деревья, которые растут только здесь, и на следующую
ночь, когда облака расходятся, звёзды, которые так не увидишь в Конохе, а
ещё она демонстрирует ему свои техники ветра, и Какаши смотрит на её
руки, складывающие печати, сдвинув протектор на лоб. Потом Какаши идёт
окунуться в мелкой речке, а Кушина разглядывает его удаляющуюся фигуру,
сидя на траве. Она остро ощущает все перемены: он растёт слишком быстро
(ей теперь не нужно нагибаться, чтобы поцеловать его) и уже не похож на
волчонка, которого хотелось потрепать за загривок. От этих мыслей сердце
бьётся чаще. Когда в мире вокруг наконец-то появилась стабильность, её
мир вывихнулся, но она собирается это исправить, и, может, в конце
концов, всё будет в порядке и всё заживёт. Она убедит Минато простить
бывшего ученика, а если он не сможет, она всегда будет рядом. У Какаши
всегда будет плечо, на которое он сможет опереться.

Какаши
возвращается и опускается на землю, обхватив колени руками, подтягивает
их к груди. Когда Кушина впервые видит Какаши, её забавляет его
трогательная серьёзность, но скоро она узнаёт, что иногда он сидит вот
так и выглядит как средоточие печали, и тогда кажется, что все грустные
решения принял не ты, а он, и, может, он всего лишь ещё раз жертвенно
взял твой подарок или сам подарил тебе что-то, но ты не заметил, как это
произошло, потому что во всех своих масках он непроницаем, всегда…

4.

Какаши
покорно приподнимает налобник, и Рин тут же обхватывает его лицо,
поворачивает его голову вправо и влево. Из окна Кушина видит, как,
вытерпев осмотр, Какаши закрывает глаз и берёт руки Рин в свои, потом
куноичи разглядывает его предплечья, замотанные бинтами, и спрашивает
что-то, показывая пальцем на корпус госпиталя. Какаши качает головой, а
Кушина улыбается. Рин уже заработала репутацию медика, который никогда
не теряет головы на миссиях и отдаёт лечению все силы, а ещё она долго
ходит расстроенная, когда ей что-то не удаётся, но об этом мало кто
знает. Они сейчас в разных командах, Рин в обычной, Какаши в АНБУ, и
встречаются этим вечером случайно в дверях госпиталя. Кушина здесь на
осмотре и уже собирается уходить, когда замечает молодых людей в окно, -
тогда она остаётся.

Во дворе Рин опускается на скамейку и
складывает руки на коленях, Какаши садится рядом, смахивая листья с
сидения. Кушина поворачивает голову и смотрит на молчащего
Минато.

-
Ну ты же гордишься ими, обоими, - не выдерживает она. – Это твоя
единственная команда. Не злись на него. Злись на меня лучше. Тебе ещё
так долго придётся терпеть меня, что это пройдёт. А его прости, ладно?

Минато
шутливо вздыхает, согнувшись, упирается руками в подоконник и бросает
на неё взгляд исподлобья.

- Я уже говорил тебе, что не злюсь,
хотя это и непросто. Я ему завидую. И я его понимаю, - он привлекает к
себе плотно сжавшую губы Кушину. – А ты не волнуйся. Всё как-нибудь…
Давай сходим в «Ичираку». Давайте все вместе сходим, да? Сейчас позовём
их. Ты ведь не разлюбила рамен?

- Дурак, я буду есть за двоих!

-
И знаешь, я снова хотел с тобой поговорить насчёт имени. Я тут подумал
про книгу Джирайи… - Он видит, что Кушина определённо покраснела. - А?
Ты чего?

- Нет-нет, ничего. Хочешь взять для нашего ребёнка имя
из книжки?

- А почему нет? Я думаю, это…

Эту книжку можно
узнать, не глядя на название, по одной оранжевой обложке. Какаши
переворачивает страницу и решает, что вот это место можно будет ещё раз
прочитать на особо скучной миссии. Хороший способ скоротать время, хотя
куда он денется от косых взглядов. Хатаке запихивает томик под подушку и
выключает свет. Он действительно долго был собой и был один, а может,
не такая уж это и плохая идея – перенимать чужие привычки.