Откройте свой Мир!

Женщинам-ветеранам, ушедшим и
живущим, посвящается.


       


                    Поклонимся женщине…


    Жаркий
летний полдень. Солнце палит нещадно. Всё живое прячется в благословенную тень.
А на скамейке, возле своего маленького ветхого домика сидит и греется 93-летняя
бабушка Наталья.


    Ей не жарко. Наоборот, хорошо. Наконец-то
согрелись её старенькие косточки и перестали ломить.


    Глядя на её тёмное, почти коричневое лицо и
руки, покрытые глубокими морщинами, согбенную и немощную фигуру, трудно представить,
что когда-то она была молода и красива, её тело было полно здоровья и жизненных
сил.


Но беспощадное время и тяжкий
труд сделали своё дело.


    «Ох, хоть бы Господь прибрал поскорее, -
горько вздыхает она. – Своих детей Бог не дал… Спасибо, чужие не бросают.
Сама-то уж ничего делать не могу. Глазами-то всё бы переделала, а ноги не идут,
руки не работают».


    А руки своё отработали…. Два года всего
отходила в церковно-приходскую школу, научилась расписываться да читать кое-как
«по складам» - и хватит. В семье ещё шестеро ребятишек младших. В девять лет
посадили в няньки да за прялку. Вот и всё детство.


     В восемнадцать лет замуж отдали. Семьёй
жили, свёкру и свекрови угодить надо. А потом коллективизация, колхозы… Ещё до
Великой Отечественной в стахановках ходила. До сих пор Почётные грамоты хранит,
как святыню. А ещё как-то премию получила: отрез красного ситца на платье и
кусок земляничного мыла.


     Но
особенно тяжело было в войну. Мужчины ушли на фронт. Остались в деревне
старики, бабы да дети. А поля засеять, взрастить и убрать надо. Сеять да
полоть, хоть и трудно, – привычное дело. А в жатву тяжко приходилось. «И косой
косила, и крюком научилась, и на лобогрейке работала. Уходили из дома затемно и
приходили – звёздочки загорались, -


вспоминает баба Наталья. – По
пятнадцать копен ставили. До тысячи снопов каждая вязала».


     А свёкла… Чтобы её вырастить, землю
удобрить надо. Навоз, золу из печей, фекалии не в свой огород возили, а на
колхозный участок, чтобы побольше урожай вырастить. Для фронта, для Победы.
Осенью свёклу убирали. Кормовая свёкла, хоть какая большая – выдернешь. А
сахарную –


вручную копачами до самых
морозов выкапывали. Юбки отсыреют, на морозе колом стоят, руки с пару сходятся.
Урожай считали коробами. «Ящик такой, без дна, - поясняет баба Наташа, - в
каждый по центнеру свёклы входило. Начистишь вровень с краями, а потом короб-то
надо вытащить. Тянешь так, кажется, будто внутри всё обрывается. Домой придёшь
– ни рук, ни ног не чувствуешь. Кожа на руках лопается, горит, как одна
сплошная рана, а управляться надо: постирать, скотину накормить, напоить,
корову подоить…»


      А в сорок втором году, когда немцы к
Воронежу подходили, окопы рыли.


Шесть месяцев на окопах была.
Долбили мёрзлую землю и плакали. Кто своих погибших оплакивал, кто страшился за
живых. О себе не думали. Лишь один раз, когда были под селом Орлово,
испугались, и опять не за себя, а за близких своих, оставшихся дома. Тогда старик,
который был них за бригадира, собрал их и сказал: «Бегите по домам, Воронеж
горит!»


     А потом, когда немцев от Воронежа погнали,
ликовали. Тут уж работали для Победы. Трудно было, но не так. Работали с
радостью и надеждой на будущее. Да и мужики кое-какие с фронта вернулись. Хоть
и раненые, а всё же легче стало.


      В годы войны баба Наталья была награждена
медалью « За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны» и тремя
Почетными грамотами.


В 1987 году ей была вручена
медаль «Ветеран труда»


    «А что они медали-то? Лежат… Пенсия-то
маленькая. Говорят, зарплата такая была, за палочки работали. С чего вам её
начислять? Ох, Господи, скорей бы Бог прибрал», - опять вздыхает баба Наташа,
сокрушённо качает головой и надолго замолкает.


      Смотрю я на неё и мысленно кланяюсь в
ноги не старенькой бабушке Наташе, любимице и няньке всей окрестной ребятни, а
Женщине, Труженице, отдавшей всю себя людям и мало что получившей взамен.


 


    


P S.В настоящее время героини этого очерка, Поповой
Натальи Николаевны,


нет в живых, она умерла в 2005
году и покоится на верхнехавской земле. 

Русь! Нет в мире края
Ближе и родней!
Утром, просыпаясь,
Ты идёшь по ней.
Ласковое солнце
Сушит влагу рос,
Заплетает косы
Молодых берёз.
Мы с лучами солнца
Шлём тебе привет.
Он к тебе в оконце
Прилетел, иль нет?
Весело глядятся
Лучики в стекло,
Чтоб согрелась радость
И исчезло зло.

Автор картины Исаак Левитан

узиков не был выдающимся деятелем министерства или отрасли. Не был и "краеугольным камнем" ОКБ. И то, что его назначили инженером-конструктором первой категории, вовсе не означало, что он стал фигурой исключительной. Ему не потребовалось перестраиваться под новую должность. Он делал то, что мог, работая без видимых усилий. И этого было достаточно. Его работой были довольны и начальники, и подчинённые и даже жена, постепенно привыкшая к его поздним возвращениям домой. Пузиков не считал себя покладистым малым. Но он не был, пожалуй, и неуживчивым. Во всё, что он делал, он старался внести максимум солидности и порядка. В старое время из него получился бы неплохой коллежский регистратор, а может быть кто-нибудь и повыше.


Пузиков был врагом неопределённости в чём бы то ни было. Неопределённость его нервировала. Например, он нервничал, когда с товарищами по работе ёжился на ветру, словно мокрая курица, и смотрел вдаль, приставив ладонь ко лбу:
- Будет, в конце концов, этот проклятый автобус?.. Или нет?..
В такие минуты он переставал быть Пузиковым. А ему всегда хотелось бы оставаться самим собой. И он порвал со служебным автобусом. А заодно - и с маршрутными городскими. Пузиков начал ходить пешком. Где-то в глубине души он надеялся "уйти от инфаркта". Теперь он вставал чуть свет, завтракал под ворчанье невыспавшейся жены и топал пешком через весь город к вокзалу. Пузиков любил сидеть у окна. Как только поезд трогался, он раскрывал книгу и читал всю дорогу до завода. Изредка он отрывал взгляд от книги и смотрел, сидит ли на своём обычном месте учительница из интерната. Учительница ему нравилась.


Ему вообще многие нравились, причём с годами диапазон нравящихся становился шире. Однако, он никогда не предпринимал попыток установить с кем-то из них даже знакомство. Они нравились ему просто так, не более того. Втайне он даже испытывал перед ними какой-то безотчётный страх. Встретившись с чьим-нибудь взглядом, он пугался и спрашивал себя: "К чему? Ну к чему мне всё это?.." И сам же отвечал: "Ни к чему!" На душе сразу же становилось так радостно и спокойно, будто он одержал над собой крупную победу.
Этот день почти не отличался от остальных. Пузиков с утра распределил работу по техникам и младшим инженерам, поделился в коридоре впечатлениями о выступавшей накануне по телевизору швейцарской фигуристке, спокойно и хладнокровно "отбил" от отдела грозившую ему неприятную и объёмную работу и уже было собирался в штатное время отбыть домой.
- Василий Николаевич! - прохрипел репродуктор громкоговорящей связи. "Опять совещание," - подумал Пузиков и, нажав кнопку, ответил:
- Слушаю!

- Сегодня совещание по рассмотрению технических условий твоего изделия. В восемнадцать. Слышал?..
- Всё ясно, вопросов нет!
На совещании он сидел спокойно, как и положено ведущему инженеру. Изредка вмешивался и затевал перепалку. Он был неплохим работником, и его за это ценили. Пузиков знал, что каждым дельным замечанием он завоёвывает себе балл, как боксёр на ринге. Главное в его тактике - не получать ударов, и тогда победа по баллам почти обеспечена. А для победы не жаль времени.
Время Пузиков считал не часами и минутами, а электричками:
- 19-40 ушла... 20-15 ушла... 20-40 ушла...
В двадцать сорок пять совещание закончилось. До следующей электрички было минут двадцать пять. Пузиков тщательно оделся и вышел на улицу. Собственно, слово "улица" может быть употреблено здесь с натяжкой. Перед ним висела тьма, в которой неслись почти как в мультфильме крупные капли дождя пополам со снегом. Капли хлестали по лицу, разбивались о него и спокойно стекали за шиворот. На душе становилось неуютно. Но неожиданности не было, и погода не вносила беспорядка в мысли и чувства. Всё шло по плану. Пузиков шёл, согнувшись, навстречу холодному ветру. Ноги скользили по глинистому грунту. Кроме дальних огней посёлка, откуда должен был появиться поезд, в темноте ничего нельзя было разобрать. Пузиков знал, что это вряд ли следует признать правильным. Что, видимо, существуют какие-то люди, которые должны заботиться о том, чтобы до станции была асфальтированная дорожка и чтобы по вечерам она освещалась для таких, как он. Но всё это было лишь теоретически. А практически ему куда проще было запланировать себе отсутствие этой дорожки, чем добиваться, чтобы она была. Жизнь убедила его в этом. А потому он безропотно шёл к невидимой железнодорожной платформе, меся грязь и изредка смахивая с кончика носа щекотящую каплю воды.
- Сегодня Женя снова надела эту дурацкую косынку, - вслух подумал Пузиков об учительнице. Он не был с ней знаком, но, тем не менее, знал, что она - Женя, что преподаёт в интернате русский язык, увлекается актёрами кино и телевидения, имеет двоих детей и старушку-маму.
- Всё-таки женщины - дуры! Не знают, что кому идёт...
Он споткнулся и чуть не упал. Проклятая грязь! Он не видел не только тропинки, но и собственных ботинок. Пузиков обернулся. Завод ответил ему гулом цехов и светом сотен огней. Один из этих огоньков был ярче других и... двигался! Пузиков пригляделся внимательнее. Огонёк чертил ровную траекторию над заводским посёлком, быстро продвигаясь в сторону предполагаемой платформы. Пузиков вздрогнул. Его сердце сжалось. Сомнений не было: это электричка!.. Огонёк быстро миновал поворот и теперь мчался прямо на Пузикова, ослепляя его ярким снопом лучей. Пузиков рванулся и побежал в сторону станции. Он мчался, не разбирая дороги, проваливаясь в ямы и спотыкаясь о кочки. "Упаду! - думал он. - Больше не могу! Сейчас упаду!.." И он действительно упал, но быстро вскочил на ноги и, отряхивая с коленей налипшую грязь, стал ждать приближения состава. Дальше бежать не имело смысла, он опоздал. Яркая фара локомотива вырвала из темноты платформу станции и... пронеслась мимо! Не веря глазам, Пузиков смотрел, как в тридцати метрах от него, дробно выстукивая чечётку на стыках рельсов, мимо проносился... товарный состав!
Пузиков машинально достал из кармана платок и вытер моркое от дождя лицо. Красный огонёк последнего вагона мелькнул и унёсся прочь. Минуты две Пузиков стоял неподвижно. Он не мог заставить себя сдвинуться с места. Наконец оцепенение прошло, и он медленно двинулся к платформе. Всё становилось на свои места. До электрички есть ещё несколько минут, скоро она придёт...

Это стало повторяться, и он встревожился.
"С чего бы оно вдруг?" - подумал он и потянулся к телефонной трубке. Зуммера не было. Впрочем, он не ощутил и пустой в таких случаях тишины. В трубке был какой-то фон. Он дунул в микрофон. Потом стукнул по нему легонько карандашом. И трубка отозвалась лёгким эхом.
"Алло," - неуверенно произнёс он.
"Алло!" - ответила трубка чистым, так хорошо ему знакомым девичьим голосом.
"Это внутренний телефон?" - спросил вдруг он, удивляясь бессмысленности своего вопроса.
"Внутренний телефон..." - отозвалась трубка.
"Но ведь ты..."
"Что я?.." - спросил девичий голос.
"Ты ведь ушла от нас и больше у нас не работаешь!"
"Я ушла из-за вас."
"Я знаю".
"Вы стали пороть чушь. Вы придирались ко мне по любому ничтожному поводу."
"Я не могу этого себе объяснить."
"Вам не нравился мой голос, мои манеры, моя походка..."
"Хватит! - взмолился он. - Ты слишком жестоко мстишь."
"В чём это выражается?"
"Ты преследуешь меня всюду, ходишь за мной в толпе по всему городу."

"Вы это заметили?"
"Я замечаю тебя везде, Ты едешь со мной в метро и троллейбусе. Вчера ты сидела в приёмной директора, когда я пришёл по его вызову. А на днях я заметил тебя сидящей у меня дома на диване в гостиной."
"Вы сразу ушли?"
"Я сбежал!"
"Это на вас похоже!"
Он помолчал. Потом взглянул прямо перед собой и медленно положил трубку.
"Зачем ты всё время висишь передо мной на стенах в виде портретов и являешься мне с экранов телевизоров?" - спросил он сидящую за противоположным столом миловидную зеленоглазую девушку, присутствие которой его уже не удивляло.
"Я такая," - просто ответила она.
Он вдруг засмеялся.
"Что смешного?" - удивилась девушка.
"Просто я вдруг подумал о том, что ты никогда не приходишь ко мне ночью. Не считая снов..."
Девушка не ответила. Она была слишком чиста.
Он положил голову на руки и закрыл глаза. Наваждение навевало сладкую, щемящую душу тоску.
Прозвенел звонок, возвестивший об окончании обеденного перерыва. Конструкторы возвращались на свои рабочие места.
Стол напротив снова был пуст. Он снял телефонную трубку и услышал звонкий зуммер.
Бессильно улыбнувшись, он понял, что не в силах больше бороться.
Ибо никому ещё не удавалось победить свою любовь...

Встаёт умытое светило,
Чтоб лаской землю осветить.
"Охоты не было б светить, -
Оно, уж верно б, не светило!.." -
Так привыкаем мы порой
К любви, покою и уюту, -
Заходит капитан в каюту
Привычно с вахты штормовой.
Ресниц стремительных полёт,
Изгиб пленительный фигуры
И страстный плач клавиатуры -
То жар огня, то хладный лёд!
Расплескиваясь, бьются звуки
Подобно брызгам хрусталя,
И веришь: вертится Земля
Под гимн, что льют на землю руки!

Картина Николая Резниченко

Сегодня понедельник.


Ты просыпаешься на несколько
минут раньше будильника. Лежишь с закрытыми глазами, тобой немедленно
овладевает страх нового дня, страх испытаний, вечных и неустранимых как сама
жизнь. Ты мучительно пытаешься вспомнить, что же снилось тебе такого, отчего в
душе сохранилась надежда прожить новый день хорошо, не сносно, а именно ХОРОШО!
Но вот будильник звенит, а ты его отключаешь, проклиная установленный кем-то
порядок течения ТВОЕЙ ЖИЗНИ. Лежишь еще несколько минут, пока этот чертов
будильник, в котором ты установил любимую мелодию (тщетно пытаясь примирить
себя с действительностью), не предпринимает вторую попытку поднять тебя с
постели, всегда более удачную, чем первая.   Там, в постели, конечно, не удается вспомнить
ничего такого, из твоих снов... и из всей твоей биграфии, что дало бы искомую
надежду, что утолило бы твою жажду ХОРОШЕЙ ЖИЗНИ.  Ты встаешь медленно и тут, мимолетно, из той
же надежды рождается совсем неуместное воспоминание о неблагополучной левой
ноге.  Но… ты встал именно с левой ноги.
А как иначе, если так устроена твоя кровать, твоя двуспальная кровать, ну не лезть
же на другую сторону ей богу! А вдруг ты не один. Ну, нет у тебя времени об
этом подумать в рожденной мимолетно надежде. Да ты и не можешь допустить
надругательства над мирным сном ДРУГОГО человека. И вот, легкая грусть, оттого,
что ты не вспомнил ничего хорошего, с каждым новым шагом превращается в почти
невыносимую тяжесть существования... в ПОНЕДЕЛЬНИК.  Любовь к этому дню безнадежно отравлена
памятью о прошедших выходных. В понедельник ты несчастен, и тебе не нужно для
этого никаких других причин. Чтобы ненавидеть понедельник, достаточно быть в
здравом уме и твердой памяти.

Читая, слыша, понимая
О том, что было двадцать лет назад,
Я дохожу порой до края,
За коим - только мрак и ад…

Вы спросите: что делали вы там,
В «зеленке» у ворот Джелалабада?
Что ж, ваше право…Знаю сам,
Что точный знать ответ - мне, как награда.

Солдату не дано избрать судьбу.
Судьба его проста и без изысков:
Приказ, поход, бой и - в гробу
Прощание с надеждой ясных истин…

Бывает в жизни все.
Проблема ж только в том,
Что достается все не всем
И не всегда. И лучшее - потом
Мы вспоминаем, как частицу счастья,
Среди зимы душевного ненастья.

Мы выполняли долг!
А остальное: шепот подлецов,
Ораторов высокий слог,
Ужимки глупые шутов
И рев толпы для нас уж недосуг…
Мы выполняли долг, простой солдатский долг…
Как в сорок первом. Здесь замкнулся круг.

История все ставит по местам.
Мы у себя одни. И надобно учесть:
На тех, кто молодость оставил ТАМ,
Еще стоит страна. Еще надежда есть…

Натрийсульфурик

- Ой, ёченьки, да что же теперя будет! Сдохнет, ведь, скотина-от – причитает, семеня рядом с Григорием старушонка лет семидесяти, в стоптанных башмаках и полинялом ситцевом фартуке, который она, не переставая, теребит сухими руками, - Утром вышла глянуть на её, а она лежит, смотрит, горемычная, своими глазишшами, и тихо так мычит, будто жалится на что… Я спервоначалу-то подумала: ну, может, съела чего дурного… Ан, гляжу – совсем не подымается. Даже распухла вроде. Я и так к ей, и эдак… Вот, как была неумыванная, за тобой, Гришенька, побежала…
И тут, будто внезапно осознав, что простыми словами не выговоришь всего горя, а, тем более, не тронешь чужую душу, старуха вдруг тоненьким голосочком вскрикивает ни с того, ни с сего и причитает:
-Да родимая ты моя кормилица-а-а… Не видать уж, видно, моей Милке зелёного лужку-у - и вытирает глаза и нос краем фартука.
Григорий шагает молча широким, размашистым шагом, гулко ударяя стоптанными каблуками видавших виды кирзовых сапог в накатанную колею дороги. В деревне, среди баб, он слывет докой по части болезней скотины. Лет ему чуть за сорок, но испитое его лицо покрыто глубокими морщинами и густой сеткой кровеносных сосудов. Нос на крупном лице большой, слегка сизоватый, выдает человека пьющего, причем часто и помногу…
Деревенский «фершал» Иван Акимыч, мужичок образованный и разбитной, дело своё знал и работал исправно, но для деревенских хозяек свой, выросший на глазах Григорий, имел, видимо, авторитет несравненно больший, нежели этот городской старик в круглых, скрепленных черной матерчатой изолентой, очках, ругавшийся при случае по-латыни.
Григорий исподлобья смотрит на причитающую бабку, перебрасывает из руки в руку старую кирзовую сумку с лекарским «струментом» и вразвалочку шагает дальше. Бабуся смолкает под его суровым взглядом, часто шмыгает носом и норовит забежать вперед, пытаясь заглянуть в глаза своему спасителю.
У самого своего дома она суетливо откидывает запор на ветхой калитке и впускает Григория во двор. Лекарь по-хозяйски оглядывается, подтягивает свои грязные, рабочие штаны, подвязанные веревкой и басит:
-Ну, Демидовна, кажи свою скотину, штоль…
Старуха суетится, что-то шепчет себе под нос, быстрым шагом идет в одну сторону двора, пересекает его по диагонали и возвращается на прежнее место. Григорий криво усмехается, подходит к сараю, откуда слышится слабое, жалобное мычание, берется за скобу двери.
-А я скамеечку принесу, а не то табуреточку какую… Небось стоя-от не с руки – тараторит бабка и быстрой походкой исчезает за изгородью.
Григорий входит в хлев, приоткрыв пошире ворота, чтобы лучше было видно. В нос ему ударяет застоявшийся, смрадный запах давно не чищеного хлева. Глаза постепенно привыкают к полутьме, он осматривается…
Рыжая буренка лежит на грязном, густо унавоженном полу, и раздувшиеся бока её ходят ходуном, слышно тяжелое дыхание.
-Да… - вслух сам для себя произносит лекарь, обходит скотину вокруг, трогает живот носком сапога, щупает зачем-то вымя. Затем, взяв скотину за рога, заглядывает ей в глаза. Корова пытается приподняться, но не может и без сил её голова валится на пол…Доморощенный «фершал» удовлетворенно хмыкает себе под нос.
Пошурудив «струментом» в своей кирзовой сумке, он вытаскивает из неё длинное, толстое шило и, примерявшись, вонзает корове в раздувшийся живот. Тело животного вздрагивает, слышится короткое мычание, корова сучит по полу ногами, пытаясь встать. Из дырки со свистом вырывается струя зловонного воздуха.
Удовлетворенный работой Григорий, еще раз взглянув на лежащее животное, с облегчением выходит из сарая на свежий воздух, садится на чурбак, стоящий тут же, прикуривает свернутую самокрутку, и с неподдельным интересом смотрит на плывущие над головой облака, пуская при этом облака дыма…
Звякает запор на калитке и во двор вбегает хозяйка коровы, неся под фартуком что-то такое, от чего опытный Григорий встает со своего места, затаптывает в грязь недокуренный бычок своей самокрутки. Настроение его резко изменяется, он даже изображает на лице подобие улыбки…
-Ну что, Гришенька, посмотрел Милку-от? – заинтересованно спрашивает старуха, наливая в стакан мутной жидкости, лекарь при этой процедуре не отводит глаз от стакана и непроизвольно сглатывает слюну. Залпом опрокидывает стакан, при этом его небритый кадык дергается несколько раз в такт глоткам. Он морщится, занюхивает самогон рукавом и, переведя дух, говорит хозяйке:
-Не боись, Демидовна! Справил всё в лучшем виде… К завтрему встанет. Утром можешь гнать в стадо. Только вот что я тебе скажу: на ноги то я её поставил, до только уж больно слабая она посля болести… Есть, конечно, у меня одно средствие, но, сама понимаешь – денег стоит, да и мало его у меня. В область за ним ездил… А вобчем, как хошь…
-Да что ты, Гриша! Нушь я бы стала своей кормилице худа желать! Уж ты продай, мил человек, своего средствия. Сам понимашь, что за жисть без коровёнки-то… Ты уж, Гришенька, не откажи… Сколь надо-то?
-Пять рублев! – жестко говорит Григорий, подставляя стакан для очередной порции мутного зелья. У бабки, собиравшейся налить ему, рука останавливается на пол-дороге…
-Эт чо за средствие тако? – тихо спрашивает она – Небось загранично?
-Натрийсульфурик, слышь, обзывается! – важно произносит Григорий и трясет рукой со стаканом у старухиного передника.
-Чо? – бабка округляет глаза – Натрик… сульмурий…?
-Тебе всё равно не сказать – наливай!
Опрокидывает стакан в рот, хрустит поднесенной луковицей…
Пошарив в сумке, достает мятый газетный кулек, из которого отсыпает на ладонь немного белых, вполне лекарственного вида, кристалликов.
-Вот! Лучшее средствие именно от этой болести. Не хошь, не бери… Но – предупреждаю! – Лекарь пьяно покрутил грязным пальцем прямо перед носом старухи, - потом не реви! Ни одна милиция не поможет… Ха-ха..
И его тело трясется от смеха.
-Ладно уж! Развеселел… Давай, чо ли твой нат.. натрик.. Давай, я говорю!
И, вытащив из-за пазухи грязный носовой платок, с трудом развязывает стянутый намертво узел.
-Значит, так, - говорит Григорий, не сводя глаз с платка, - Как только соберешься поить свою скотину, сыпь на ведро одну щепоть порошку. И всё как рукой сымет. Будет твоя Милка, что козёл прыгать! Только не забудь: больше щепоти положишь – молоко станет горькое или вообще доиться перестанет.
-Нет-нет, Гришенька! Сполню всё в точности как ты сказываешь! – говорит поспешно бабка и, шевеля губами, считает завернутые в платок копейки…
-Здеся токо четыре семьдесят две, Гришенька…Я мигом к соседке сбегаю…
-Ладно, так и быть, давай! – говорит Григорий, засовывает деньги в карман, а сам косится на остаток зелья б бутылке, стоящей на чурбаке.
Бабка угадывает его желание, плещет в стакан остатки. «Лекарь» крякает и выпивает…
-Ну, ладно, будь здорова, Демидовна! – уже выходя со двора, кричит он нетрезвым голосом,, - пусть Милка твоя растет большая…
По дороге домой Григорий вспоминает, как он полтора года назад на складе сельхозартели выпросил у завсклада бочку какого-то удобрения для огорода, а, когда полил раствором этого вещества куст смородины, тот через время завял… Как и когда пришла ему в голову мысль использовать это вполне медицинское на вид «средствие» в качестве лекарства для худобы, он не помнил, но в бочке удобрения с мудрёным названием «натрийсульфурик» было еще много. И «лекарь» уже прикидывал, сколько выйдет ещё кульков для лечения скотины и не уменьшить ли дозу «лекарствия» своим рогатым пациенткам…

Я сейчас читаю Жюля Верна "Дети капитана Гранта". Очень хорошая книга. Очень хочу прочитать все произведения Жюля Верна. На даннный момент я прочитала только два его произведения это " Вокруг света за 80 дней" и "Двадцать тысяч лье под водой". Советую всем почитать его произведения.

Представляю вашему вниманию мой первый стих, который я соченила в четвёртом классе.
 
 
 
  Вьёться вьюга, в классе мы сидим, читаем.
  Перемена наступает, все из класса выбегают
  И в футбол играют.
  Зазвенел звонок-и в класс,
  Математика у нас!
  Приготовились, собрались
  И в ученье погружайтесь.
  Что бы правильный ответ
  Был оценкой юнных лет!

Привет! Что нового в литературе? Сечас я читаю роман "Плутишкина сказка" Владимира Озерова. Да, несовсем обычное название для романа!))
Но книга на самом деле очень интересная! Советую почитать.
Хочу написать одно из стихотворений из этого романа, думаю оно вам понравится.
Звездопад над моей головой...
Я не знаю, видишь ли ты,
Как дождем, одна за другой,
Звезды падают с высоты...
У меня желанье одно -
Быть с тобою рядом сейчас,
Чтобы видеть отсвет тех звезд
В глубине твоих темных глаз.
Чтобы билось сердце твое
Близко-близко рядом с моим,
Чтоб казалось, что мы вдвоем
Этим звездам навстречу летим,
Чтоб лежала в руке рука,
Чтобы пальцы переплелись,
Чтобы сердцем ты поняла,
Что любовь ты моя и жизнь...