Откройте свой Мир!

Агар қурилаётган қурилишлар битса, қолган кўна жойларни бузиб қурсалар Урганч умуман ўзгаради, ман гўрган бош режа амала ошса курилиш атиш учун бир қарич ер қолмиди, йўлларни аҳволи ничик бўлади билмадим  

Загадки грандиозных сооружений в пустыне Кызылкум

Много веков назад неизвестные зодчие воздвигли на территории
Хорезма неприступные крепости. И по сей день эти грандиозные сооружения
не перестают удивлять и ученых, и путешественников.

Пустыня Кызылкум, окружающая оазис Хорезма, - странная пустыня. Среди
барханов, на вершинах пустынных скал в отрогах Султануиздага - повсюду
встречаются следы человеческой деятельности. Остатки древних каналов,
пунктиром тянущиеся на десятки километров, руины крупных поселений и
городов. Сегодня этот мир мертв. Величественные сооружения древнего
Хорезма захватили вороны, ящерицы и змеи. Кажется, что ты в
заколдованном царстве, в стране материализовавшихся миражей...

Территорию древнего Хорезма часто называют "среднеазиатским Египтом".
И, надо сказать, это весьма подходящее сравнение. Не много в мире
найдется мест, где на сравнительно небольшой территории было бы
сконцентрировано такое количество памятников древней архитектуры. Одних
только крепостей насчитывается здесь более десятка. И так же, как
египетские пирамиды, они ошеломляют человека, впервые оказавшегося в
непосредственной близости от них. У стороннего наблюдателя или
путешественника сразу же рождается множество вопросов: как древние
строители при отсутствии какой-либо строительной техники могли возвести
все эти грандиозные сооружения? Благодаря чему многие постройки
сохранились до наших дней? А ведь возраст большинства из них - две
тысячи лет. Ответить на эти вопросы нам помогли специалисты Института
истории, археологии и этнографии Каракалпакского отделения АН
Узбекистана. Сопровождавшие нас археологи Гайратдин Хожаниязов и Нариман
Юсупов не один десяток лет посвятили изучению оборонительных сооружений
древнего Хорезма и считают, что загадок в истории этого некогда
могущественного государства еще немало. По их словам, в начале нашей эры
Хорезм переживал небывалый расцвет и настоящий строительный бум, пишут
«Итоги».

Принцип строительства всех крепостей Хорезма оставался одинаковым на
протяжении веков. Рассказывает кандидат исторических наук Гайратдин
Хожаниязов:

- В основе зданий обязательно использовался речной песок. Он не
пропускал сырость, а при землетрясении играл роль амортизатора. Стены
возводились из крупноформатного сырцового кирпича, который за века не
потерял свою прочность. Его и сегодня можно смело использовать в
строительстве. Практически на каждом кирпиче встречаются особые знаки -
тамга. Что это за знаки, мы пока не знаем. То ли знаки мастеров, то ли
фамильные знаки царского рода. В качестве связующего состава при
строительстве использовалась сырая глина, прочно удерживающая даже
сводчатые перекрытия из трапециевидных кирпичей во внутренних
помещениях. Клиньями между кирпичами служили природные камни. Дерево
практически не использовалось, поскольку всегда было в здешних краях в
большом дефиците, но древние строители, как видим, умело обходились и
без него. Интересно, что архитекторы на заре новой эры додумались
провести в крепость трубопровод от ближайшего арыка. Трубы из обожженной
керамики диаметром 50-60 сантиметров служили верой и правдой долгие
годы.

Работали древние строители поистине ударными темпами. Два-три месяца -
и крепость была готова. Зодчие четко знали свое дело и прекрасно
разбирались в качестве строительного материала. То ли природа давала
мастерам отменное сырье, то ли сами они владели какими-то ныне уже
утраченными секретами изготовления высокопрочных сырцовых блоков и
кирпичей, но построенные из этих самых блоков и кирпичей крепостные
стены прекрасно выдержали испытание временем, атаки ветров, дождей,
50-градусный зной, налеты войск арабского полководца Кутейбы,
захватившего Хорезм в 712 году, а потом и нашествие монгольских полчищ.
Многие древние крепости выглядят так, будто были покинуты своими
обитателями только вчера. И удивительно то, что, несмотря на свою
величественность и хорошую сохранность, о самом существовании этих
крепостей сегодня известно только узкому кругу специалистов. Может быть,
еще и потому они так хорошо сохранились, что расположены в стороне от
наезженных дорог и добраться к ним без помощи местных историков весьма и
весьма затруднительно.

Выбор места для строительства крепостей и по сей день составляет одну
из историко-географических загадок древней Средней Азии. Каких только
теорий не выдвигалось на сей счет! Принято считать, что люди всегда
стремились жить поближе к воде. Но в тех местах, где находятся крепости,
вода была труднодоступной. В то же время близ Амударьи нет ни одного
крупного оборонительного сооружения. Возможно, это объясняется тем, что
древние обитатели Хорезма стремились возводить крепости на естественных
возвышенностях, а по берегам Амударьи они почти не встречаются. Проблему
водоснабжения хорезмцы решали с помощью многокилометровых оросительных
каналов. Какова протяженность этих сооружений, точно неизвестно, но
масштабы древнего строительства сравнимы разве что с ударными
социалистическими стройками наподобие Беломорканала. Вероятно, для рытья
каналов в пустыне были привлечены тысячи людей, трудившихся день и
ночь.

Кроме того, для сооружения крепостей требовалось доставлять к местам
работ строительный материал - речной песок и глину, необходимые для
производства сырцового кирпича. До сих пор непонятно, как удалось
древним прорабам наладить снабжение, но факт остается фактом - речные
песок и глина бесперебойно поступали за десятки километров. Можно
представить себе эти тянущиеся по пустыне караваны!

И результаты работы хорезмцев потрясают. Взять хотя бы грандиозный
комплекс Топрак-Кала (Земляной город), стены которого тянутся более чем
на километр. Это был целый город, в котором историки насчитали не менее
десяти кварталов. Город начал возводиться в I веке нашей эры. Так как
строился он на равнине, для защиты от нападений его непременно должна
была окружать высокая стена. И она была сооружена. Высотой до 10 метров!
Только представьте себе масштаб строительства: сотни людей участвовали в
насыпных работах, а параллельно с этим на самом высоком месте
возводился еще и красавец замок.

Другая, не менее величественная крепость Кызыл-Кала (Красный город)
защищала рубежи государства в I-XII веках. Несмотря на свои сравнительно
небольшие размеры (65 на 65 метров), она была крепким орешком для
врагов. Двойные стены толщиной восемь метров поднимались в высоту на 15
метров. Внутри крепость была двухэтажной, при этом первый этаж начинался
с 4-метрового цоколя, дабы стенобитные орудия не смогли открыть доступ
нападавшим во внутренние помещения.

Место для строительства крепости выбиралось особо тщательно. Как уже
отметилось, предпочтение отдавалось возвышенностям, но существовала еще и
такая традиция. Где-нибудь поблизости от предполагаемого места
строительства ловили и убивали дикое животное, и если древние эскулапы
находили у него признаки какого-то заболевания, стройку не начинали,
справедливо полагая, что такой же недуг может постичь и поселившихся
здесь людей.

Пожалуй, наиболее удачное место было выбрано для строительства
крепости Аяз-Кала (Город на ветру). Преодолеть крутой подъем к
естественной возвышенности с крепостью на вершине трудно даже налегке.

- Это классическое хорезмское пограничное сооружение, - рассказывает
Нариман Юсупов. - Его стены обращены по сторонам света, а вход
обязательно устроен с южной стороны. Объяснение данной особенности очень
простое. Преобладающий в этих краях южный ветер выдувал из крепости
пыль и мусор. В то же время вход в крепость не представлял собой этакий
проходной двор. В плане каждой хорезмской крепости обязательно
присутствовал привратный лабиринт - своего рода крепость в крепости.
Попадая сюда, нападавшие оказывались в ловушке и получали ожесточенный
отпор.

Историки предполагают, что крепость Аяз-Кала была возведена в IV-III
веках до нашей эры, но, как ни странно, скорее всего, никогда не
использовалась по своему прямому назначению. Более того, есть мнение,
что по какой-то причине крепость не была достроена. Археологи не
обнаружили здесь ни одного свидетельства обитания людей, зато нашли
много заранее заготовленного, но неиспользованного строительного
материала. И, тем не менее, эта крепость, простоявшая много веков,
кажется покинутой совсем недавно. Ее суровые серовато-розовые сырцовые
стены с узкими щелями стреловидных бойниц, грозные башни, круглые и
стрельчатые арки порталов и сегодня выглядят устрашающе.

Грандиозные развалины овеяны многочисленными легендами и сказаниями. В
народе и сейчас ходят поверья, что во многих крепостях скрыты подземные
ходы, охраняемые злыми силами, и что всякий, кто попытается искать
здесь неисчислимые сокровища, должен погибнуть. К счастью, ни одного
случая трагической смерти среди археологов за все годы исследований
отмечено не было. Что же касается "неисчислимых сокровищ", то ученые не
отрицают возможности будущих сенсационных открытий. Дело в том, что из
многочисленных сооружений древнего Хорезма на настоящий момент
исследована в лучшем случае половина. Например, та же крепость
Кызыл-Кала - полностью нетронутый объект.

Странно, но до сих пор о древнем Хорезме историкам известно очень
немногое. Летопись мертвых городов этого государства пестрит
нерасшифрованными страницами, которые обязательно рано или поздно будут
прочитаны. Есть пример: трудно поверить, что еще в начале XIX века науке
было мало известно о древней истории Египта, Вавилона, Ассирии, а
сейчас мы знаем о прошлом этих могущественных империй довольно много.
Возможно, и история древнего Хорезма со временем приоткроет свои тайны.

Город-крепость Адамли-кала стоял на возвышении и был окружен широким
рвом, заполненным водой. Через ров был устроен широкий мост из толстых
бревен и досок, поддерживаемый толстыми канатами. По этому мосту мог
пройти караван верблюдов с товарами из дальних стран, проехать тяжело
груженая арба с колесами выше человеческого роста, проскакать отряд
всадников с военной добычей после удачного набега на какое-нибудь
соседнее государство-крепость, и пастухи-чабаны могли прогнать
многочисленную отару овец, если им угрожал набег кочевников, нередко
появлявшихся в этих местах, дабы поживиться.
   Ворота города
пропускали всех, но лишь после восхода солнца. С заходом солнца крепкие
ворота запирались па тяжелые кованые засовы, и неусыпная стража несла
службу на грозной башне с бойницами. Каждый, кто попытался бы силой
войти в город-крепость в неурочное время, был бы встречен тучей стрел,
градом камней и даже облит кипящим маслом. Крепость Адамли-кала была
неприступной, а ее обитатели были смели и мужественны и могли выдержать
долгую и изнурительную осаду. В подвалах и амбарах крепости всегда было
достаточно всяких припасов — и зерна, и овечьего сыра, и масла различных
растений, степного меда и сушеных впрок фруктов и даже рыбы.
   Про
богатства Адамли-кала ходили по округе легенды, и казалось, ничто и
никогда не угрожает ей и ее обитателям. Но любое, даже самое прочное
счастье может рухнуть под ударами судьбы, если того пожелают боги, в
честь которых в крепости возносились ежедневно молитвы, возжигался на
алтаре красивого храма жертвенный огонь. Чем и когда прогневили
обитатели Адамли-кала всемогущих богов, никто уже не узнает, но
случилась беда: на землю пришла страшная засуха. Сначала на окружающие
поля из пустыни подул горячий ветер и принес песчаную бурю. Земледельцы
осенью не собрали со своих полей ни зернышка. В садах, так пышно
расцветавших весной, не вызрело никакой сладкой ягоды или сочного
фрукта. Однако эту напасть жители Адамли-кала пережили довольно легко:
от прошлых урожаев было достаточно зерна в запасе, а табуны коней, стада
коров и овечьи отары были все еще многочисленны.
   На следующий год
опять случилась беда. Весенние и летние ливни оказались такими сильными
и продолжительными, что все вокруг было покрыто водой, а некоторые
плодородные долины, когда вода спала, превратились в болота.
Оросительная сеть — каналы и арыки — оказалась сильно засорённой. Посевы
на многих полях были смыты, словно их корова языком слизала. Но и на
этот раз жители Адамли-кала пережили тяжелое лихолетье, хотя и с великим
трудом дотянули до весны и сумели посеять в надежде уж в этом-то году
собрать обильный урожай и избежать голодной смерти.
   Однако ни
весной, ни летом на землю не упало ни капли дождя и все речки и ручьи
совсем пересохли. Земля на полях так высохла, что вся потрескалась, а
местами превратилась в камень. И в этом году не взошло ни колоса не
только на полях Адамли-кала, но и далеко окрест. Люди стали умирать от
голода, и лишь один жадный бай, владелец самых больших земельных наделов
и табунов, у которого в закромах оставалось еще немало зерна, наживался
на людском горе. Он продавал зерно так дорого, за такую цену, что скоро
стал богаче самого падишаха. Но ему все было мало. За мешок зерна ему
платили столько, сколько раньше купцы просили за целый караван
верблюдов, груженных отборным зерном. За горсть зерна он требовал горсть
золота. Те, у кого было еще что-то, платили, а у кого ничего не было,
те умирали.
   Распродав все без остатка добротное зерно, жадный бай
обнаружил у себя еще мешок старого, затхлого, сильно засоренного зерна.
Чтобы и его продать, он решил подсушить и провеять его. Взобрался бай с
мешком на плоскую крышу угловой башни и стал там рассыпать зерно для
просушки и провеивать, радуясь, что продав и эти остатки, станет еще
богаче. В это время он не думал о мучениях и страданиях людей, о том,
что умирают от голода его сограждане, которые строили и обороняли эту
крепость и его самого тоже, вспахивали поля и растили сады на его
землях, рыли каналы и орошали землю, не думал о том, что их трудом
нажито его богатство. Нет, он видел перед собой в этом засоренном и
затхлом зерне еще одну груду золота и драгоценностей. Он никому не
доверил провеивать это зерно, боясь, что кто-то голодный, не выдержит и
возьмет хоть одно зернышко.
   В это время к нему на крышу башни вскарабкался мальчишка и попросил:
  
— Бай-ата, давайте я нам помогу, а вы мне за это дадите несколько
зернышек. Пожалуйста, а то я умру с голоду, как умерли мои родители и
братья с сестрами.
   — Пойди прочь отсюда, попрошайка, — прогнал его
бай и даже пнул ногой, и в этот момент ясное небо, на котором уже
столько месяцев не было ни единого облачка, вдруг потемнело. Бог,
взиравший с небес на такое жестокосердие, прогневался и решил покарать
жадного бая. Блеснула молния, грянул гром, подул сильный ветер и все
скрыл в туче песка и пыли. Еще раз блеснула молния, и все стихло. На
ясном небе как прежде светило солнце, воздух был неподвижен, и даже
птицы, истомленные зноем и голодом, не взлетали с ветвей почерневших от
засухи деревьев. Мальчишка, не успевший еще спуститься с башни, увидел,
что бай как стоял, так и окаменел. Не поверил он глазам своим, подошел
поближе, потрогал байскую руку, халат, — все было холодное, окаменевшее.
И шапка, и бильбак — поясной платок, и кожаные ичиги. Дотронулся
мальчишка до кучи зерна, которое просушивал да провеивал бай, а оно
осталось настоящим, не окаменело.
   Торопливо сунул мальчишка в рот
несколько зерен, — зерно совсем даже не пахло теперь затхлостью и
сыростью, было оно словно только что обмолоченное из нового урожая.
Благодаря этому зерну мальчишка остался жив и рассказал потом людям,
показывая на окаменевшего бая, как Бог покарал богача за жадность и
жестокосердие.
   Прошли века, но и доныне среди песчаной пустыни,
покинутая людьми, стоит полуразвалившаяся, занесенная песками крепость
Адамли-кала, крепость с каменным силуэтом человека на башне, как
напоминание всем, что нельзя богатеть на чужом горе, нельзя быть жадным и
немилосердным.

Когда-то не было Аральского моря, а реки Аму-дарья и Сырдарья, сливаясь
вместе, несли свои воды в Каспий. На месте же Аральского моря была
зеленая плодородная низина, куда и ручьев, и малых речек стекало
достаточно, а весной и в летнее время дождей выпадало в меру. В этой
низине и находился город-крепость Фасыл-хана, царя адыгов, народа
трудолюбивого, поклонявшегося в то время и Солнцу, и Огню.
   Адыги
пахали землю, выращивали пщеницу, пасли отары овец и табуны коней,
торговли с соседними народами, отправляли караваны тяжело груженных
верблюдов с товарами на север в Поволжье да Причерноморье, и на юг через
пустыню в древние 'города Самарканд и Бухару. И жили бы адыги
счастливо, празднуя весной праздник возрождения, а осенью — обильного
урожая, но Фасыл-хан, жестокий и своенравный, облагал свой народ
непомерными налогами, проводил все свое время в игрищах да гульбищах,
соколиных охотах и всяческих наслаждениях, мало заботясь о благоденствии
своего государства. Ему и горя было мало, когда от его постоянных забав
государственная казна скудела, а в иные неурожайные годы царские
закрома оказывались пустыми и простые люди, обобранные им до нитки,
мерли с голоду или разбредались по другим городам-крепостям в поисках
пропитания.
   Жизнь изо дня в день шла своим чередом. Земледельцы
пахали и сеяли, кузнецы ковали железо, ткачи ткали ткани, чиновники
собирали налоги, стражники охраняли городские стены и ворота, жрецы в
храме Огня неустанно поддерживали неугасимое пламя на алтаре из каменных
плит, приносили жертвы богам Солнца, Ветра, Земли и Воды, считая их
священными и благодатными. И был в том храме самый главный жрец Атар, а у
него красавица дочь Гули, которая хорошела день ото дня и готовилась
стать по отцовскому обету, данному при ее рождении, жрицей вечного,
немеркнущего и все очищающего бога Огня.
   В праздник весеннего
возрождения Фасыл-хан увидел Гули во время торжественной церемонии и
воспылал неудержимой страстью. Такой красавицы у хана ни среди жен, ни
среди наложниц и рабынь не было.
   — Жрец, отдай мне гною дочь, н я
прикажу построит!, для тебя храм еще лучше этого, — сказал он Атару,
будучи уверен, что тот ему не откажет. Никто в государстве-крепости да и
во всей округе не посмел бы воспротивиться ханской воле или какой-то
его прихоти.
   — О повелитель, — скромно потупился Атар, — весь
город знает, что с детства Гули обещана мной в жрицы нашего священного
бога Огня, и я, прожив праведную и ничем не запятнанную жизнь, не могу
на старости лет нарушать свой обет. Гули будет непорочной жрицей.
  
Не ожидал Фасыл-хан такого ответа. Никто никогда не осмеливался
противиться его желаниям, но сейчас, в храме вечного Огня, он сдержал
свой гнев, ибо все жители царства были набожны и уважали и почитали
жреца Атара за его праведную жизнь. Однако Фасыл-хан лишь «а время
отложил исполнение своего желания, решив, что Гули не далее как в
следующую ночь будет в его царских покоях, а об отце ее подумал, что на
следующий же день он сумеет расправиться с ним за строптивость.
  
Выйдя из храма Огня недовольным и хмурым, Фасыл-хан тотчас же приказал
похитить Гули и ночью доставить ему. Покорные слуги не нуждались в
повторении приказа, они знали, что каждый из них за неисполнение
поплатится головой. Вон их, отрубленных голов, сколько выставлено на
шестах вдоль крепостной стены для устрашения народа.
   Покорные
слуги в точности исполнили приказание, выкрали Гули из храма Огня и
доставили в царские покои. Лишь на рассвете вырвалась девушка из
сладострастных объятий злого владыки и, чтобы очиститься от бесчестья,
вбежала в храм и кинулась в пылающий огонь алтаря. Никто не успел
удержать ее, потому что в этот ранний час в храме были лишь два младших
прислужника, стоявшие на коленях и возносившие молитвы вечному Богу.
  
Убитый горем отец долго в тот день молился перед алтарем, потом собрал
обуглившиеся останки своей дочери, с молитвой сложил их в алебастровый
саркофаг-оссуарий и вместе с прислужниками отнес в подземелье, где было
святилище умерших. Когда процессия, провожавшая саркофаг, вышла после
совершения обряда и затушила светильники из камышинок и промасленной
ваты, Атар постоял перед алтарем, опершись на свой посох Главного жреца,
украшенный сверкающим солнцем из драгоценных камней и жемчужин,
поклонился всем присутствующим-и пошел прочь из храма, направляясь к
городским воротам. И все поняли, что Главный жрец, праведник Атар, решил
навсегда покинуть их город.
   Фасыл-хану тотчас доложили, что Атар
покинул город и за ним потянулись многие люди. Хотел Фасыл-хан послать
погоню, чтобы вернули Атара, но подумал, что не стоит портить себе
настроение из-за какого-то жреца и сказал:
   — Пусть уходит. .Я из любого нищего могу сделать главного жреца и праведника.
  
Подивились приближенные такому святотатству, но в угоду своему владыке
громко рассмеялись, одобрительно кивая головами. И никто из них тогда не
подумал, что своим смехом и одобрением царского святотатства они
оскорбляют своего вечноживого Бога.
   А Главный жрец шел и шел вдоль
полей и одиноких хижин земледельцев по дороге, ведущей из низины, и
лишь к утру следующего дня он и сопровождавшие его люди достигли
полноводной реки, которая в верховьях образовывалась слиянием Амударьи и
Сырдарьи и называлась Узбой. Путники остановились на берегу Узбоя,
сложили алтарь из камней и развели жертвенный огонь. Они принесли в
жертву барана, и снова Атар обратился к богам с мольбой о заступничестве
и возмездии за причиненное поругание и гибель дочери. Люди поужинали и
расположились на ночлег.
       Ночь показалась очень короткой, так
как все сильно утомились, а проснувшись, не услышали привычного плеска и
шума воды. Подбежали люди к реке и увидели ее русло сухим. Повернул
Атар назад чтобы узнать, что же такое случилось. Прошли путники один
пеший переход, и все сразу стало им ясно. Боги вняли мольбам Главного
жреца и решили покарать нечестивца Фасыл-хана и всех, кто был с ним. Они
разъединили воды Амударьи и Сырдарьи и повернули их в низину. Вода
обеих рек текла, бурля и пенясь, словно спешила затопить царство
Фасыл-хана и накачан, его за святотатство.
       Долго стояли Атар и
его люди на берегу Амударьи, глядя, как исчезают под водой некогда
цветущие поля и сады и сам город-крепость, где они еще несколько дней
назад жили сами, но суд богов неотвратим, и воля богов священна. Вознес
Атар благодарственную молитву, принес благодарственную жертву за
отмщение и увел своих людей вверх по течению Амударьи, основал там новый
город, назвав его Ургенч, а на месте прежней долины вскоре образовалось
Аральское море, и в ясную и тихую погоду рыбаки со своих лодок и поныне
видят под водой крепостные стены, дворцы и замки затонувшего города и
рассказывают всем о том, что зло никогда не остается безнаказанным.

В давние-давние времена неподалеку от полноводной Амударьи среди садов и
зеленеющих полей, обрамленный каналами и защищенный высокими
крепостными стенами, стоял город Гулистан. К нему и с севера, и с юга, с
востока и запада вели многочисленные караванные и торговые пути. На
площадях города шумели изобильные базары, где можно было купить товары
из Персии и Китая, из Индии и даже скифских степей Причерноморья. Правил
Гулистаном умный и добрый падишах, и была у него гордая и
самовлюбленная, своенравная и неприступная для женихов дочь Гульдурсун,
доставляющая отцу немало тревог и переживаний, потому что воспитывалась
она без матери, умершей, когда девочка была в младенческом возрасте. А
известно, что дочь без матери — это как деревце, выросшее в тени и
лишенное в достатке солнечного света, — хилое и неокрепшее.
  
Падишах, занятый государственными заботами, не мог уделять девочке много
времени и дать ей должное воспитание. Вот и сейчас, когда дочь стала
невестой и надо было выдать ее замуж, к границам его государства
подступили враги — злые кочевники-завоеватели, которые уже покорили
несколько государств, приступом овладев их крепостями. Врагов было так
много, что ржанье их коней и топот копыт, словно гром, сотрясали
окрестности, а от горящих ночью костров меркли луна и звезды на ночном
небе.
   Падишах со своим войском не мог противостоять этому скопищу
врагов в открытом бою и укрылся за крепостными стенами своего города
Гулистана, все жители которого поклялись стоять насмерть и не дать
врагам разрушить их город. Вечером к падишаху прискакал всадник —
посланец от соседнего царя с известием, что враги темной тучей двинулись
в сторону Гулистана.
   Город лихорадочно готовился к отражению
врага. Рано утром, когда первые солнечные лучи не успели прорезать
темноту ночи, а рассвет лишь обозначился на востоке тоненькой бледной
полоской, все жители Гулистана были разбужены воинственными криками,
топотом копыт, скрипом колес. Через некоторое время с крепостных стен
стало видно, что враги, словно зловещая тень от темной грозовой тучи,
наползали на окружающие сады и поля, и скоро не стало ни полей, ни
садов, — одни кочевники и их кони, костры и юрты со всех сторон.
  
Заполнив все вокруг, кочевникам с дикими воплями, пуская на крепостные
стены тучи смертоносных стрел, ринулись на штурм, но храбрость и
стойкость защитников города остановили этот их порыв, и завоеватели
отступили, оставив под крепостными стенами сотни убитых и раненых. Но
первая неудача не остановил их. В тот день, они еще дважды пытались
овладеть городом крепостью, но Гулистан ни разу не дрогнул. Ни одному
захватчику не удалось даже взобраться на крепостную стену, несмотря на
то, что они забрасывали наверх толстые веревки с хваткими и цепкими,
крепкими железными крючьями, подставляли лестницы и даже устраивали
живую пирамиду из своих тел, давая возможность самым смелым и отважным
по спинам нескольких сотен взбежать наверх и сразиться с защитниками
крепости. Ничего не помогало. На штурмующих сыпались с пронзительным
свистом тучи стрел, градом валились камни, их поражали мечами и копьями.
Ни к чему не привели и попытки разрушить ворота крепости таранами —
толстыми бревнами, окованными железом.
   Штурм изо дня в день
продолжался в течение месяца, и все это время дочь падишаха Гульдурсун
находилась на крепостной стене среди ее защитников. Но нет, не судьба
родного города занимала и волновала ее в это время. В первые же дни
штурма она обратила внимание на молодого и красивого предводителя
осаждавших. На резвом вороном коне, украшенном дорогой сбруей и попоной,
молодой хан в блестящих воинских доспехах лихо гарцевал среди
осаждавших, сам не раз бросался на штурм, увлекая за собой своих
многочисленных воинов, и в каждом его крике, взмахе сабли слышала и
видела Гульдурсун отвагу и мужество, властность и стремление к цели,
желание во что бы то ни стало овладеть неприступной крепостью. И чем
больше следила Гульдурсун за действиями молодого предводителя врагов
своего народа, тем сильнее разгоралась в ее сердце любовь к этому
бесстрашному  красавцу.
   Наконец от непрерывных боев устали обе
стороны — и захватчики, и защитники крепости, да и запасы продовольствия
у тех и у других подходили к концу. Захватчики-кочевники все селения
вокруг города разграбили, отобрали у сельских жителей и перерезали весь
скот, деревья повырубили и пожгли в своих кострах, которые горели ночи
напролет. В городе запасы воды и хлеба, мяса и прочей еды были на исходе
и начинался голод. Простые люди, защищавшие крепость, слабели от
голода. Истомленные постоянными боями, недосыпанием, истерзанные жаждой,
они еле держали в руках оружие. Уже не всякий из них мог натянуть
тетиву лука и послать стрелу точно в цель, не всякий мог копьем или
мечом поразить неприятеля.
   В стане врагов начался ропот, и многие
воины стали говорить своему предводителю, что нет, не взять им
Гулистана, не преодолеть мужество и стойкость его защитников, что надо
уходить отсюда, что есть другие города и крепости, где защитники не
столь храбры и всякого добра и пропитания достаточно. А в самом городе
Гулистане приближенные падишаха тоже говорили, что еще несколько дней
такой осады— голод и усталость защитников принудят гулистанцев сдаться
на милость победителя.
   Крепко призадумался падишах, слыша эти
речи. Сам он готов был принять любую смерть, лишь бы не сдаваться на
милость победителя. Но в городе, помимо его защитников, были старики,
женщины и дети, которые умирали от голода, отдавая последнюю лепешку
воинам-защитникам, и он, падишах, должен думать прежде всего о них,
своих подданных. И тогда он созвал своих визирей и мудрецов-аксакалов на
последний совет.
   Долго молча сидели его сановники, опустив
головы, тяжело вздыхали, теребя свои седые бороды, — никто ничего не мог
предложить, такое создалось безвыходное положение, что хоть сейчас
растворяй городские ворота и неси победителю на парчовой подушечке ключи
от города, унижайся и кланяйся, взывай к его милости и снисхождению,
умоляй пощадить хоть малых детей, женщин и стариков. Но никому совесть
не позволяла произнести слова об этом вслух. Наконец один старейшина
торгового ряда городского базара низко поклонился падишаху и высокому
собранию и, призвав на помощь всех богов, предложил пойти на хитрость,
которая, если удастся, спасет город от завоевателей.
   — Надо взять,
— говорил он, — из уцелевших в дворцовом хлеву быков самого крепкого и
упитанного, накормить его до отвала отборным пшеничным зерном и
выпустить за ворота крепости. Голодные враги, конечно же, тут же поймают
быка и прирежут. Увидев, что в желудке быка отборное пшеничное зерно,
они поймут, что изнурительной долгой осадой им города не взять, ибо
пропитания у его жителей в достатке, если даже быков так кормят. Поймут и
уйдут, не помирать же им самим от голода под стенами нашего города, —
сказал торговец, поклонился и сел на свое место.
   Молчал падишах,
выслушав его слова. Молчали высокие сановники государства: не так-то
просто отдать врагам целого быка и столько отборного зерна, которое,
может, сбережет несколько дней жизни самому падишаху и его дочери.
Тяжело будет, если хитрость не удастся и враги не поверят. И все-таки
главный визирь произнес после долгого молчания:
   — Мудро сказано. Надо использовать эту последнюю возможность.
  
— Надо, — разом выдохнул падишах, а вслед за ним — остальные сановники и
приближенные. — Исполняйте, — падишах махнул рукой и вышел из тронного
зала.
   Гульдурсун с нетерпением ждала, когда окончится это высокое
совещание. Ей казалось, что еще несколько часов — и город будет сдан.
Тогда она увидит того молодого хана, предводителя войска завоевателей,
которого успела за долгие дни беспощадного кровопролития, казавшегося ей
совершенно ненужным и бесполезным, крепко полюбить. Каково же было ее
разочарование, когда она узнала, что из-за хитрости, предложенной этим
ничтожным торговцем, ее свидание с любимым отдаляется, а может и совсем
не состояться. Если хитрость удастся, то завоеватели уйдут. Ускачет на
своем вороном копе молодой хан в другие края и страны.
   — Что же делать? — терзалась она в своих покоях. — Что предпринять? — заламывала она руки, сознавая свое бессилие.
  
Все было исполнено, как задумано. Быка накормили зерном и выпустили за
пределы города. Враги поймали его, зарезали и с удивлением и досадой
увидев, что в его утдобе отборная пшеница, тут же пришли к выводу, что
нет, не взять им ни приступом, ни измором этот город: надо уходить.
Начали они гасить костры, сворачивать юрты и грузить на арбы, вьючить на
ослов и верблюдов тяжелые тюки с коврами, войлоками, со всем
награбленным в других государствах-крепостях имуществом.
   Чуть не
со слезами смотрела Гульдурсун на эти сборы, и в душе у нее возник план,
к осуществлению которого она тотчас приступала. Решительно взялась
Гульдурсун за гусиное перо, обмакнула его в чернильницу и написала
молодому хану: «Подожди еще один день, любимый мой, и ты увидишь, что
неприступный город сдастся тебе, ибо зерно в желудке быка — это лишь
хитрость совсем отчаявшихся защитников крепости».
   — Найди способ, —
сказала она верной служанке, отдавая письмо, — и передай молодому хану.
Передашь— озолочу, не передашь—голову сниму.
   — Все исполню, — уступила непреклонной, решимости своей госпожи служанка, взяла письмо и удалилась.
  
Не прошло и часа, как во вражеском лагере началась новая суматоха:
кочевники бросились развьючивать ослов и верблюдов, ставить юрты и
разводить костры, и все оборонявшие крепость с горечью увидели, что
хитрость не удалась. Печалью и безысходным горем переполнились их
сердца, и когда на следующий день с первыми лучами солнца завоеватели
пошли на последний штурм, падишах приказал открыть городские ворота и
впустить кочевников: не хотел он бесполезного кровопролития.
  
Победители начали грабить и разорять город, забирать пленных, убивать
непокорных. Начались пожары, их дым и пламя поднимались до окон дворца,
где в тронном зале молодой хан принимал дорогие дары от падишаха, его
приближенных и богатых горожан. Наконец привели к нему Гульдурсун,
которая с нетерпением ожидала их первой встречи. Молодой хан подивился
ее небывалой красоте, но еще больше удивился он, как может с такой
неземной красотой уживаться предательсво.
   Гульдурсун хотела
подойти поближе, может быть, даже обнять и поздравить с победой, но хан
повелительным жестом остановил ее и с презрительной усмешкой сказал, ни к
кому не обращаясь, словно размышлял вслух:
   — Если из-за
недостойной страсти ко мне, врагу ее народа, она предала его и своего
отца, то что же она сделает со мной, если когда-нибудь полюбит другого? —
он запрокинул голову и захохотал, и этот смех скорее был похож на
предсмертный стоп или рев смертельно раненого зверя. Потом он резко
оборвал этот смех, с презрением и отвращением посмотрев на красавицу,
топнул ногой и приказал:
   — Привяжите ее к хвостам диких жеребцов,
пусть разорвут и затопчут они ее в степи, чтобы никого и никогда она не
смогла больше предать.
   Так и было исполнено. Кони разорвали и
растоптали тело Гульдурсун и рассеяли по степи. С тех пор это место
опустело, люди покинули город, лишь стены древней крепости остались
стоять на века, с башнями и бойницами, как напоминание о прошлом, и
зовут эти крепостные степы не Гулистан, а Гульдурсун в напоминание о
том, каким великим злом является предательство.

   Еще не было на земле ни Москвы, ни Новгорода, ни даже
Киева, а по берегам Амударьи и Сырдарьи, которые в те времена назывались Джейхун
и Яксарт, располагалось множество больших и малых государств, и древние
путешественники называли междуречье «страной тысячи городов». Конечно, города
эти не были похожи на сегодняшние и являлись большими крепостями с неприступными
высоченными стенами, с башнями и рвами, заполненными водой. За крепостными
стенами скрывались от набегов кочев-ников жители окрестных селений,
земледельцы-дех-кане. В городах-крепостях были дворцы и храмы, караван-сараи,
базарные площади и многочисленные жилища горожан—ремесленников и земледельцев,
обрабатывающих поля вокруг городов-крепостей, каждый из которых хранил древние
легенды и сказания о своем возникновении, о важных событиях в своей истории, о
богатырях и языческих богах, которые по своему характеру и поступкам часто ничем
не отличались от простых смертных. Тысячи городов-крепостей и тысячи легенд, все
их не упомнишь и не перескажешь, но вот хотя бы одна из них.
На
северо-восточной окраине сегодняшней Каракалпакии, неподалеку от границы с
Казахстаном находится множество древних развалин. Когда-то, в начале первого
тысячелетия нашей эры, здесь было несколько городов-крепостей, объединенных
общим названием Барактам, потому что правил этой местностью грозный и
своенравный царь Барак. В главном городе-крепости жил сам царь со своими
придворными, слугами и войском, а рядом, в крепости Беркут-кала, содержалась его
любимая охотничья птица — зоркий и сильный Орел.
   Каждый раз,
когда царь Барак со своей многочисленной свитой отправлялся на охоту, он
обязательно брал с собой Орла, сажал его себе на руку в кожаной рукавице и
скакал впереди всех, сопровождаемый звуками охотничьих рогов и одобрительными
криками придворных. Орел сидел на царской руке и зорко высматривал добычу.
Достаточно было где-то, пусть далеко, промелькнуть степной лисице, зайцу,
джейрану или газели, он взмахивал крыльями, срывался с места, испустив свой
воинственный орлиный клич, и устремлялся в погоню. Ни разу не случилось такого,
чтобы Орел не принес царю Бараку в своих когтях добычи.
   Однажды
вновь собрался царь Барак на охоту, но придворные и Главный смотритель
Орла—кушбеги — стали отговаривать царя.
   — Ваше величество,
отложите охоту, — уговаривал кушбеги. — Сегодня Орел не расположен охотиться: к
нему прилетела погостить его мать, великая
птица Ангка. Орел хочет немного
побыть со своей матерью.
   Царь Барак знал, что и раньше птица
Ангка навещал своего сына, потому что крепость ее Ангка-кала находилась
неподалеку. Знал и очень не любил эти ее прилеты, по запретить не мог, потому
что побаивался этой птицы, обладавшей сверхъестественной, магической силой,
способной предвидеть судьбу человека и даже влиять на нее. И сейчас прилет Ангка
еще больше рассердил царя. От волнения он встал со своего тройного ложа,
отстранил слуг с опахалами и зашагал по дворцовому покою, устланному дорогими
коврами, заглушавшими шаги.
   — Что мне до какой-то птицы и
ее чувств! — в раздражении воскликнул царь Барак, и от этого его недовольства
визири и остальные придворные еще ниже склонились в своих поклонах, а Главный
смотритель Орла отступил и попятился к дверям. — Готовь Орла! — крикнул ему
царь. — Сегодня я еду на охоту, а птица Ангка, если хочет любоваться своим
сыночком, пусть подождет. До захода солнца мы вернемся.
   —
Слушаюсь и повинуюсь, — только и ответил Главный смотритель Орла, приложив руку
к груди, и в глубоком поклоне покинул царские покои. Никто из придворных больше
не заикался о том, чтобы царь изменил свое решение. Потупив взоры, они смиренно
молчали, думая о том, чем может грозить царю и, всем им гнев птицы Ангка,
которая вдруг да нашлет своей чародейской силой на их царство хворь и мор или,
взмахнув крыльями, пожжет дома огнем, вызовет сильную песчаную бурю, и пески
покроют поля и сады, засыплют каналы и арыки, и образуется на месте государства
пустыня. Да и сам Орел никогда и никому не прощал своих обид — ни змее, ни коню,
ни верблюду. Сильны его крылья, способные поднять не то что овцу или корову, а
даже верблюда. Цепки и остры его когти, которыми он рвет безжалостно доставшуюся
ему добычу. Словно острое копье его клюв, которым он способен не только глаз
выклевать, но и череп продолбить человеческий. Страшен его взор.
  
— Ну, чего стоите! — крикнул на придворных царь и в гневе толкнул одного,
другого. — Слыхали ведь: сейчас едем на охоту, собирайтесь
немедленно!
   Толпясь у дверей, постоянно кланяясь повелителю,
придворные и приближенные, все — от главного визиря до хранителя царской
казны—покинули дворец. Вскоре из окна царь уже видел, как торопливо исполняются
его приказания. Слуги седлали коней и готовили все необходимое. Вельможи
собрались возле дворцовых ворот со своими свитами и ловчими птицами — соколами,
коршунами и беркутами. От сознания своей безграничной власти царь немного
успокоился и чуть улыбнулся, увидев Главного смотрителя Орла с птицей на руке:
не посмел и Орел ослушаться царского приказа.
   — То-то же, —
сам себе сказал царь Барак, довольно усмехаясь, — хоть ты, Орел, и царь птиц, а
всегда будешь выполнять мою волю, и матушка твоя, хоть она и птица Ангка,
подождет, пока мы натешимся вдосталь.
   Орел ни взглядом, ни
клекотом не подал вида, что недоволен этой охотой, что его матери, птице Ангка,
теперь придется ждать его возвращения несколько часов. Как обычно, Орел послушно
сел на царскую руку в кожаной рукавице, и вся многочисленная царская свита
выехала за своим повелителем из ворот крепости, миновала мост через ров,
проехала быстрой рысью мимо полноводного канала и зеленевших садов и полей и
выехала в бескрайнюю степь, где солнце так нещадно слепило и жгло, что,
казалось, и оно само против этой царской охоты.
   Когда крепостные
стены скрылись вдали и охотники оказались среди простиравшейся до горизонта
бескрайной равнины, кое-где поросшей кустарниками, Орел встрепенулся на царской
руке, взмахнул огромными крыльями, и царь Барак, решив, что птица так быстро
высмотрела добычу, радостно усмехнулся — значит охота будет удачной. Но Орел
перелетел с царской руки на его плечи, вонзил свои острые когти так, что
раздался страшный крик царя, а его кровь брызнула на парчовый халат, рванулся,
расправив крылья и вцепившись когтями в коня, взмыл в небо, неся царя Барака
вместе с конем над широкой степью.
   В страхе, обезумев от
увиденного, рассыпалась царская свита. Кто-то скакал прочь, кто-то пал ниц и
взывал к богам о пощаде, и лишь кушбеги, приложив ладони ко рту, кричал Орлу,
чтобы он не был столь жесток и пощадил царя. Но Орел остался неумолим. Он
стремительно набирал высоту, часто взмахивая крыльями, и когда даже конь царя
показался величиной с золотую монету, на которой вычеканен горбоносый и хмурый
профиль Барака, Орел разжал когти.
   Главный смотритель Орла,
визири и казначей — все, кто еще оставался в седле, сильно стегали плетями своих
коней и скакали к тому месту, где должен был упасть с неимоверной высоты их царь
Барак с конем. Все они хотели чем-нибудь помочь своему незадачливому повелителю.
Но тщетно: когда они прискакали, и седок и конь лежали бездыханными в кровавой
луже, и кровь, струясь пропитывала выжженную и высушенную солнцем почву. Подул
сильный ветер, и, казалось, само солнце померкло. Это птица Ангка заслонила небо
своими крыльями. Началась страшная песчанная буря, словно все барханы окружавшей
зеленый оазис пустыни разом сдвинулись с места и обрушились на сады и поля, на
каналы и крепостные стены. Последнее, что увидел Главный смотритель Орла — это
птицу Ангка и царского Орла, улетавших в сторону захода солнца.
  
С тех пор перестало существовать это царство, так и погибшее из-за жестокого и
неразумного царя Барака, которому отомстил благородный Орел, превыше всего
чтивший свою мать — птицу Ангка.
   До нашего времени остались
полуразрушенные стены крепостей и дворцов бывшего царства Барактам, и вот уже
многие века люди, глядя на некогда мощные стены и башни крепости Беркут-кала, от
отца к сыну, от деда к внуку передают рассказ о том, как отомстил Орел
неразумному и жестокому царю.

 На левом берегу Амударьи стоит город Хазарасп один из
наиболее древних, если не самый древний город на территории Узбекистана. Он был
известен уже в глубокой древности, и народная память хранит о нем немало легенд.
Одна из них связана с названием этого города. Хазарасп в переводе означает
«тысяча коней». Город назван в честь коней не случайно, потому что
в те далекие-далекие времена, как, впрочем, и сейчас, копь был наиболее
почитаемым животным у среднеазиатских народов, наряду с такими божествами и
символами, как Ардвисура Анахи-та — богиня плодородия и вод Амударьи, как
Сия-вуш — символ умирающего и возрождающегося бога, о котором сложено немало
сказаний и легенд.
 Пережитки культа коня у народов Средней
Азии: сохранились в некоторых местах и до нашего времени. Так, в Фергане
существует старинный мазар-кладбище, где перед высеченными на скале
изображениями коней верующие люди зажигают светильники и возносят молитвы Богу.
Точно так же в Хорезме много мест, связанных с легендарным конем четвертого
халифа Алия — Дульдулем. На Амударье, неподалеку от южной границы Хорезма, есть
теснина Дульдуль-Атлаган — «Прыжок Дульдуля». Немала, есть легенд и о «крылатых
конях». Вот одна из них.
    Слухи о том, что существуют
крылатые кони, давно доходили до ушей царя Сулеймана, но точно о них ему ничего
узнать не удавалось. Видимо, крылатые кони были очень осторожны, и о том, где
пасутся их табуны, куда они направляются на водопой, никто ничего сообщить не
мог. Верные его слуги джинны и дэвы не могли выследить крылатых коней ни днем,
ни ночью, а сам царь Сулейман, сколько ни смотрел в свое волшебное зеркало,
видел лишь однажды в нем крылатых коней, да и то мельком, и где та местность,
рассмотреть не успел, чем был очень раздосадован. Очень уж хотелось ему, чтобы в
его табуне были крылатые кони.
    — Ничего, будут они у меня,
— пообещал себе царь Сулейман и решил если не силой, то хитростью завладеть ими
когда-нибудь. По всему миру разослал он джинов и дэвов искать места, где можно
встретить крылатых коней.
    Вернулся джинн из Китая и сказал
царю Сулей-ману, что китайцы уверяют, что в их местах никогда не бывало крылатых
коней, но самые древние их рукописи сообщают, что крылатые кони прилетают
пастись на горные пастбища где-то на западе.
    Прилетел
джинн из Индии и сообщил, что, по словам индийских мудрецов и магов, крылатых
коней в Индии никогда не бывало, но купцы, приходящие с торговыми караванами
откуда-то с севера из-за гор Памира и по пути пересекавшие пустыню, слышали,
будто в пустыне, неподалеку от большой реки протекает источник с волшебной водой
и к нему крылатые кони прилетают на водопой.
    Явился джинн
из Персии и сообщил, что в древней Фергане жители раз в году выгоняют в горы
своих кобылиц для встречи с крылатыми конями и потом у этих кобылиц рождаются
чистокровные ферганские кони, самые быстрые' и выносливые.
   
— Об этом и я слышал,'—подтвердил джинн, побывавший в Китае, — там старинные
рукописи утверждают, что однажды китайский император посылал в Ферганскую долину
многочисленное войско, чтобы завоевать ее и брать дань ферганскими конями,
нопоход не увенчался успехом.
    Наконец дождались джинна,
который побывал в Средней Азии.
    — О царь царей! — пал он
ниц и заговорил торопливо: — Я узнал, что в день полнолуния крылатые кони
прилетают на водопой к живительному источнику в Хорезме, но взять этих коней
никому не удавалось. Крылатые кони быстры и осторожны. Они не подпустят к себе
ни тигра, ни волка, ни тем более человека. Джинна или дэва они чувствуют
издалека. Всякого, кто посмеет приблизиться к ним, они топчут копытами, рвут
зубами, насмерть Забивают своими могучими крыльями. По я разузнала этот источник
волшебный находится на левом берегу Амударьи, неподалеку от того места, где
Амударья впадает в Аральское море.
    Хвалю тебя, — кивнул
царь Сулейман. — Наконец-то хоть кто-то приоткрыл тайну крылатых коней. — Он
взял свое волшебное зеркало и посмотрел в него, прося показать то самое место на
левом берегу Амударьи, где протекает волшебный источник. Посмотрел царь,
пощелкал языком и покачал головой: пустыня, лишь кое-где одинокие деревья, а у
реки и источника заросли кустарников и камыша. — Ладно, до полнолуния остается
три дня, я подумаю. — Царь Сулейман отпустил джинов и стал думать: силой
крылатых коней не возьмешь, сетями и силками не опутаешь, не помогут капканы и
ловчие ямы.
    —Что ж, — сказал сам себе царь, — найдем для
крылатых коней средство понадежнее сетей да капканов.— Он хлопнул в ладоши, и
сразу же предстали перед ним его верные слуги — джинны да
дэвы.
    —Собирайтесь в дорогу, — сказал им царь. — Возьмем с
собой сорок тысяч бочек самого лучшего белого вина, веревок побольше да ножей
поострее.
    Подивились царские придворные, слуги, джинны да
дэвы, зачем такое количество вина. Можно пировать всем царством — и то не
выпить. Но спросить никто не решился, все бросились исполнять приказание. Наутро
следующего дня все было готово в дорогу. Царь Сулейман сел на свой волшебный
ковер, произнес магические заклинания и полетел в сторону хорезмской земли.
Следом за ним полетели джинны и дэвы, неся на плечах огромные сорокаведерные
бочки с вином.
    Быстро промелькнули под ними разные страны,
высокие горы, моря и полноводные реки, и показалась песчаная пустыня, и то место
на левом берегу Амударьи, где находился волшебный источник. Опустился царский
ковер, опустились и джинны с дэва-ми, облегченно вздохнув, поставили бочки на
землю. Посмотрел царь Сулейман вокруг, подивился одичанию и заброшенности этого
места и велел всем готовиться: джиннам ставить бочки у источника, открывать их,
а самим спрятаться в кустах у подножья холма, из-под которого и вытекает, журча
и струясь, чистая и прохладная влага.
    —Как дам знак, —
сказал царь Сулейман джиннам, — так лейте вино из бочек в источник, да
постепенно лейте, чтобы вино успевало перемешаться с водой, чтобы крылатые кони
не смогли понять, что в воду подмешано вино.
    Все было
готово у царя Сулеймана, когда опустилась темная непроглядная ночь, на небо
высыпали звезды и лишь потом показалась царица ночи — полная и круглая Луна.
Свет ее придал пустыне таинственно-сумеречный облик, отбросил от редких кустов и
деревьев тоскливо-черные тени, проложил по водам источника серебристую лунную
дорожку. Затаились в напряженном ожидании царь Сулейман, джинны и дэвы с
веревками, приготовившиеся по первому царскому знаку броситься на крылатых
коней, стреноживать их да взнуздывать. Но пока крылатых коней не видать, не
слыхать, лишь воют среди песчаных барханов шакалы, шуршат, пробегая по своим
песчаным тропам, ящерицы, извиваются змеи, бегут фаланги да скорпионы. Где-то
вдали на дереве громко ухнул раз и другой ночной страж филин, и только царь
Сулейман, которому был ведом птичий язык, понял, что извещает филин о
приближении крылатых копей.
    Но прошло еще время, луна
золотым колесом докатилась до полуночи, когда царь Сулейман услышал сильный шум
тысяч могучих крыльев, поднявших такой ветер, что затрепетали в пустыне редкие
травы, покатились наперегонки высохшие шары янтака — верблюжьей колючки,
пригнулись камыши до самой воды по берегам Амударьи, кустарники плашмя легли на
раскаленный за день и не успевший еще остыть песок пустыни, с джиннов и дэвов
послетали тюбетейки и войлочные шапки. Даже царская корона пошатнулась и чуть не
слетела с мудрой головы Сулеймана. Тысячи крепких копыт разом ударили в земную
твердь, и задрожала земля так, что даже джиннам показалось, будто наступил конец
света и все сейчас провалится в преисподнюю, но царь Сулейман не
растерялся.
    «Лейте вино!»—-приказал он взмахом руки
джиннам, те разом наклонили первую тысячу бочек, и вино полилось в журчащий
источник. Огромный табун крылатых коней опустился на землю и начал пить воду,
перемешанную с вином. Дрогнуло сердце царя Сулеймана и затрепетало тихой
радостью и надеждой. Никогда в жизни ни в своих многотысячных табунах, ни в
золоченых конюшнях не видал он таких коней. Не видал он их ни у египетского
фараона, ни у царицы Савской, и ни у греков и македонян, ни у
варваров-кочевников. Это были такие красивые, сильные и гордые кони, что царь
Сулейман чуть не выбежал из своего укрытия, чтобы тотчас же схватить хоть одного
такого коня за гриву, вскочить на него, взнуздать и приручить. Но сдержался царь
Сулейман, и никто из его слуг не дрогнул, не шелохнулся, лишь джинны вдалеке у
истока ручья лили и лили вино из бочек.
    Крылатые кони,
переступая копытами, изредка встряхивая гривами и хлопая крыльями, пили и пили
воду с вином. По обеим сторонам ручья стояли они один к одному, и царь Сулейман
удивлялся, как же много их, какой огромный табун и где же это они так долго
могли скрываться от него, где их постоянные пастбища? А кони, напившись воды с
вином из источника, наплескавшись вволю, затеяли свои игры между собой. Они
ржали, скакали, взлетали, хлопая крыльями и словно состязались в своем конском
единоборстве. Но вот один конь, утомившись от игрища, прилег, сложив крылья,
другой, третий...
    Уже и луна перешла на другую сторону
небосвода, и ковш Большой Медведицы на небе повернул свою ручку, словно стрелку
часов: подошло время улетать крылатым коням, а почти все лежат, как рыжие бугры,
и вожак их, еще державшийся на ногах, несколько раз заржал призывно, однако
никто из крылатых коней не отозвался. Опьянение погрузило их в глубокий сон. Вот
и сам вожак последним улегся, поджав под себя ноги и опустив
голову.
    Подождал царь Сулейман несколько минут и дал знак
своим слугам, джиннам и дэвам выбегать из укрытий, острыми ножами обрезать коням
перья крыльев настолько, чтобы они не смогли, проснувшись, взлететь, взнуздывать
их уздечками из сыромятных ремней, связывать поводья и собираться в дорогу,
гнать табун через пустыни и степи, долины и горы в свое царство. Проворно
взялись все за дело, даже сам царь Сулейман не утерпел, вскочил со своего
волшебного ковра и тоже взялся обрезать коням крылья, взнуздывать да
стреноживать.
    Полная луна скрылась за горизонтом, одна за
другой гасли звезды, словно какой-то старательный прислужник задувал на небе
божьи светильники. Вот уже и восточный край неба посветлел, и солнце постепенно
осветило пустыню. Крылатые кони проснулись, были собраны в табун и препровождены
погонщиками в царство всемогущего царя Сулеймана, который, еще раз окинув взором
эти места, приказал:
   — Нельзя, чтобы эта, созданная Богом земля
пустовала. Проведите каналы, засейте поля, постройте город и назовите его
«Хазарасп» — тысяча коней — в память о моем пребывании здесь.
  
Могучие дэвы исполнили это. Город Хазарасп и сегодня любой школьник найдет на
карте.

вопрос?почему?