Откройте свой Мир!

Мы применяем рекомендательные технологии

« Предыдущая запись · Следующая запись »

11-04-2024 19:29

Это спам

«Любимица Сталина», которую многие считали городской сумасшедшей

«Играй же на разрыв аорты»

Как она играла? Понятно, описывать музыку словами дело безнадежное. Но можно послушать записи. На ее концертах многие плакали. Выдающаяся пианистка Мария Гринберг вспоминала: «Прихожу на ее концерт. Слушаю. Поражена и потрясена трактовкой! Прихожу домой, беру в руки ноты этих произведений и понимаю, что Юдина перевернула все с ног на голову. Через день снова иду на этот же концерт с той же программой, и она убеждает меня, что только так и нужно играть». Когда Юдина начала репетировать Шостаковича, он приехал к ней послушать и сказал: «Это совсем не то, что я написал, но так и играйте! Только так и играйте!»
Ее соученик, пианист Савшинский, работавший с ней в Ленинградской консерватории, говорил о ее исполнении: «В нем не было ничего женственного — ни мягкой нежности, ни ласковости, ни грации. Ее игра исполнена покоряющей мужественной силы. Силища и энергия в ее руках огромны». Эту властную силу Юдиной отмечал и Шостакович: «Слушаешь и оторваться, расслабиться внутренне хотя бы на секунду невозможно». Были моменты, когда Мария Вениаминовна «так воодушевляла зал, что могла повести его за собой на штурм любой Бастилии. Она была прирожденная Жанна д’Арк», — вспоминала ее сестра.

«Немногие для вечности живут»

Многим Юдина казалась городской сумасшедшей, юродивой. О ней ходило множество легенд и небылиц. Но справедливости ради надо признать, что впечатление она производила и правда странное.
Гонорары за пластинки бережно раскладывала на стопочки: на лечение сына консерваторской гардеробщицы, на помощь репрессированным, гонимым, священникам. Обо всех своих родственниках, ближних и дальних, тоже никогда не забывала. А сама летом ходила в кедах, а зимой в старых валенках— другую обувь из-за распухших суставов надеть не могла. Зимой ходила в плаще. Как-то Ленинградский митрополит подарил ей шубу, но уже через пару часов она передарила ее кому-то, кому «нужнее». Единственной дорогостоящей вещью в ее квартирке был арендованный рояль.
При этом, по свидетельству ее ученицы Марины Дроздовой, она «не была диссиденткой… ничего не провозглашала, не писала писем протеста, не звала на демонстрацию». Но демонстративно носила крест. Поверх одежды. Так и на сцену выходила — в неизменном длинном черном платье, с большим крестом на груди. Она вовсе не бросала вызов, не играла на публику «сумасшедшего гения» — просто мало задумывалась об условностях. И громко и уверенно говорила такое, что и шепотом мало кто решался произнести. И читала со сцены стихи Пастернака во время его жесточайшей опалы.

«Мы должны вибрировать в ожидании неслыханного чуда»

Политическая «оттепель» и для самой Юдиной стала временем опалы. Ей закрыли заграничные гастроли. Кстати, именно тогда, на фоне антисталинских разоблачений, стала особенно популярной легенда о ней как «о любимой пианистке Сталина».
Слава Богу, хоть выступать не запретили, пусть и под бдительным оком «компетентных товарищей». Она давала редкие концерты в клубах, интернатах, госпиталях, школах. Еще в 1960-м ее уволили из Гнесинки — «за демонстрацию православных убеждений и симпатии к современной западной музыке», включая эмигранта Игоря Стравинского.В 1963 году, после концертов в Хабаровске, была запущена известная «схема»: в редакцию «Известий» поступило письмо за подписью «25 музыкантов». Пианистку обвинили в игнорировании сочинений советских композиторов. А когда в Ленинграде она после вызова на бис прочла со сцены стихи Пастернака, ей на несколько лет вообще запретили концертировать. И Юдина ушла в себя.
«Мы должны вибрировать в ожидании неслыханного чуда, которое может произойти в любой день, в любое мгновение» — то есть всегда через искусство, через красоту для нее обновлялось откровение, так она понимала и музыку, и поэзию. В этом они с Пастернаком хоть и по-разному, но твердо — шли наперекор эпохе.
В пастернаковском переводе «Фауста» Гёте Мефистофель покоряет природу, строит город на песке, приносит в жертву адскому огню жизнь людей. В СССР тоже осушали болота, строили каналы и города на вечной мерзлоте и все время сражались — с природой, с религией, с наукой, с космополитизмом, с правым и левым уклоном. Пионеры боролись за дело Ленина, колхозники вели «битву за урожай». Но чем расхристанней была реальность, тем напряженней Пастернак работал над своим христианским романом.
Не случайно именно в 1958 году, одновременно с созданием идеологической комиссии и началом церковного разгрома, развернулась и антипастернаковская кампания. Ведь он посягнул не только на революцию, он посягнул на ту картину мира, которая сформировала советскую жизнь. На историю XX столетия он смотрел с точки зрения Голгофы, что было одинаково дико и для власти, и для большинства его литературных современников.
И когда в 1947-м он читал у Юдиной главы и стихи из романа, это было катакомбной встречей гениальных маргиналов. Но уже в 1960-м, на его похоронах, где играла Юдина, несмотря на все запреты было множество молодых людей. История отказывалась подчиняться воле партии. И хотя газеты, радио и телевизор без устали тиражировали откровения церковных ренегатов, стихи из запрещенного пастернаковского романа тайно переписывались и меняли человеческие судьбы.

«И евхаристия, как вечный полдень, длится…»

Свой последний концерт Мария Юдина дала в 1969 году. А потом в Москве на площади Восстания ее сбил грузовик. Хорошо, водитель успел затормозить, но палец правой руки пианистке все же сломал. Играть она больше не могла.
В последние годы день ее неизменно начинался в храме святителя Николая в Кузнецах, на службе. В музыкальных кругах ходили слухи, что она хочет уйти в монастырь. А что? Живет как нищая, вечно на молитве, вечно общается со священниками.

«Иногда некоторые добрые, истинные христиане говорили мне: “Вы выставляете напоказ, вы афишируете свою религию”. Но это не так, — говорила она. — Мне кажется, Евангелие бесконечно. И каждый сознательно или инстинктивно выбирает для себя те или иные “руководящие” тексты. Так во мне говорят слова: “Кто отречется от Меня, от того Я отрекусь в последний день”. Мне это абсолютно легко, органично, ни крупицы “заслуги” тут нет».

В старости Юдина поменяла квартиру на меньшую и оставила в ней только рояль, узкую железную кровать, самодельные стеллажи с книгами, иконы, заваленный бумагами стол и садовую скамейку, вмещавшую массу каких-то папок, бумаг, нот. Дверь не запиралась. «Замок не работает. Да у меня и брать нечего», — говорила Мария Вениаминовна.
По словам поэтессы Ольги Седаковой, при всей видимой экзальтированности это было условием внутренней свободы, без которой христианское творчество в безбожную эпоху невозможно. Аскеза и юродство напоминали окружающим о раннехристианских временах, когда человек не боялся лишений, потому что сам отрекся от всего материального.
Умерла Мария Юдина 19 ноября 1970 года.

«Когда она, отмучившись, ушла, никто и нигде не хотел помочь с панихидою, — вспоминал писатель Анатолий Головков, — ни в одном клубе, ни одном в театре, даже в красном уголке ЖЭКа. Вмешался Шостакович. Дирекция консерватории милостиво разрешила занять вестибюль Большого зала. У гроба играли Наседкин, Стас Нейгауз, Рихтер, пела Давыдова. А в это время на втором этаже — по графику— репетировал оркестр филармонии. И музыканты прервали репетицию, спустились вниз со своими стульями, уселись между колонн, переглянулись, и полилась ее любимая Седьмая симфония Бетховена».

БОРИСОВА Марина