ольга Купалихина,
17-11-2010 17:05
(ссылка)
РОМАН С АРКТИКОЙ
Это страницы из лирического дневника, написанного в Арктике на Земле Франца-Иосифа, которую здесь называют ЗФИ. Земля эта следит за звездами, принимает ледоколы, отчитывается за погоду, ремонтирует дизельные моторы, борется со снегами и поет песни на полюбившиеся мотивы.
С Земли Франца-Иосифа, откуда к полюсу нет никакой суши, один только унылый океан, то покрытый битым льдом, как кафельной плиткой, то заметенный снегом, как февральские поля Оренбуржья; из Арктики, откуда к югу располагается вся населенная планета, - события и люди Большой Земли из Арктики предстают в ином, необычном свете: значительнее, важнее. Ну что, скажем, для жителя Москвы троллейбусный маршрут номер сорок два? Ничего особенного. Транспорт. В Арктике троллейбус номер сорок два представляется голубым видением совершенно недоступного мира, сверкающим и радостным. Когда на зимовке смотрят кино, то прежде всего обращают внимание, какая погода за окном, что едят герои, что курят. Иной раз часть, в которой актеры режут арбуз, прокручивается дважды.
Океан - с частыми следами сытых летних медведей, с коричневыми ложбинами нерпьих лежбищ, с красными пятнами кровавых пиршеств, с неожиданными озерами, с черными трещинами, которые молниеносно пробегают от носа ледокола по госпитальной белизне... Лед вздымается у бортов, выставляя напоказ голубые сколы полей.
Арктика - для сильных людей. Арктика - для мужественных кораблей. Она заселена ими от мыса Дежнева до мыса Мэри Хармсуорт. Она так необъятна, что дом, сколоченный из горбыля и обшитый толем, выглядит, как небоскреб. Она такая "маленькая", что пилоты ледовой разведки завтракают в Шереметьеве, а кофе пьют на траверсе острова Грем-Белл. Здесь работают счетные машины, метеopoлoгичеcкиe pакеты. Здесь, на зимовках, по четверо суток отстреливаются через форточки от медведей.
Арктика сродни космосу: не принимает экскурсантов, ее жители - рабочие...
Наверное, нет в Арктике такого дома, такой стены, где бы не висела фотография женщины - жены, любимой, невесты. Отсюда ведь все видится по-другому - Большая Земля, разлука, любовь. И женщины, глядящие с фотографий, незримо несут нелегкую арктическую вахту вместе со своими мужьями, женихами и любимыми.
1968
ольга Купалихина,
09-10-2010 01:18
(ссылка)
: "ПАПА УМЕР В БОЛЬНИЦЕ, ОТПУСКАЯ КОМПЛИМЕНТЫ МЕДСЕСТРЕ
ВИЗБОРА ТАТЬЯНА:
21 год назад ушел из жизни знаменитый бард
Недавно в Алуште прошел 6-й международный фестиваль авторской песни "Встреча с юностью", собравший исполнителей из Харькова, Минска, Москвы, Макеевки, Кургана, Нижнего Тагила и Запорожья. В качестве почетной гостьи присутствовала Татьяна Визбор - дочь знаменитого барда, чьи произведения давно стали классикой жанра.
Юрий ГАЕВ "ФАКТЫ" (Алушта- Запорожье)
"Мамина подруга сказала ей: "Адка, ты счастливая. У тебя оба мужа в одной сборной команде"
- Таня, известно, что ваша мама Ада Якушева, тоже одна из родоначальниц советской авторской песни, была не единственной женой Юрия Визбора.
- Официально отец был в браке четыре раза и женился всегда по "принципиальной" любви. Есть люди, имеющие любовниц на стороне, отец же считал, что должен жениться на той, кого любит. С мамой он учился в Московском педагогическом институте в начале 50-х годов прошлого века. Когда после вуза служил в армии, мама писала ему. Их переписка опубликована в книге "Три жены тому назад". В 1958-м родители поженились, в том же году родилась я. Вторая жена папы - актриса Театра имени Ермоловой Евгения Уралова, которая до сих пор там работает. Познакомились они на съемках фильма Марлена Хуциева "Июльский дождь". Не заметить эту очень красивую женщину было просто невозможно. У отца с Евгенией родилась дочь, моя сестра Анна. С третьей женой, художницей, отец прожил несколько месяцев, не помню ее. С четвертой, Ниночкой Тихоновой, папа был в браке 8 лет. Нина Филимоновна родила двух девочек. Мы с сестрами очень дружны, а мои дети - сын и дочь - считают всех жен отца своими бабушками.
- В песне Визбора "Ходики" есть строчки: "С любимой мы прожили сотню лет, да что я говорю - прожили двести. И показалось мне, что в новом месте горит поярче предвечерний свет". О ком из жен это?
- Отец всегда говорил: не надо путать лирического героя песни с ее автором. Но в тот момент, "когда в мой дом любимая вошла, в нем книги лишь в углу лежали валом", была Евгения Уралова, которая вошла в этот дом. Только не на место моей мамы Ады Якушевой. Родители уже расстались, там был какой-то проходной роман, насколько я знаю. Получалось так, что ни одна последующая жена не разбивала брак предыдущей.
- А как вы ребенком восприняли развод родителей?
- Отец из моей жизни не уходил никогда, мы постоянно общались. Мама вышла замуж второй раз за ближайшего друга папы Максима Кусургашева, потрясающего журналиста, работавшего на радиостанции "Юность". Родила двоих детей, моего брата Максима и сестру Дарью. У нас висела большая фотография сборной МГПИ по футболу, на ней через одного человека стояли Визбор и Кусургашев. И мамина подруга по этому поводу говорила: "Адка, какая ты счастливая. У тебя оба мужа в одной сборной команде".
Когда мне исполнилось 25 лет, отец пришел на день рождения со своей последней женой Ниной и сказал маме при всех, мол, был бы молодым, все равно на тебе женился бы. Мне кажется, хоть разрыв был достаточно болезненным для обоих, они так и не смогли до конца расстаться.
- Какова творческая судьба Ады Якушевой?
- Мама долгое время занималась журналистикой, почти 30 лет проработала на радиостанции "Юность". Была такая очень популярная передача в Советском Союзе - "Здравствуй, товарищ". Сейчас мама на пенсии.
"В своих киноработах, даже эпизодических, отец был феерически удачлив"
- В 70-е годы прошлого века ваш отец был одним из лидеров движения советской авторской песни. Что вам запомнилось из того времени?
- О том, что отец такой популярный, я узнала уже от своих университетских друзей, когда поступила в МГУ. Знала, что он пишет песни, иногда выступает. Публичные концерты бывали, но за пределами Москвы. А первое большое выступление бардов в столице, когда им дали площадку в старом здании ВТО (тогда еще на улице Горького), прошло в феврале 1977-го. Собралось огромное количество известных людей - космонавты, военные чины, театральные деятели - весь московский бомонд. Выступали Татьяна и Сергей Никитины, Виктор Берковский, Дмитрий Сухарев, Юлий Ким. И Юрий Визбор. Сокурсницы попросили достать билеты, только я не могла понять зачем. Ну, папа поет себе, мы ходим в походы, радуемся. И вдруг какие-то билеты, какой-то зал...
Одна моя подруга пришла в ВТО днем и в ожидании концерта просидела в туалете несколько часов. Люди стояли в проходах, долго не могли угомониться. На сцену вышел Вениамин Смехов, постоял у микрофона и сказал, обращаясь к кому-то: "Сядьте на пол, вас же просят". Вот с этой фразы, как сейчас помню, и начался концерт бардов. Тогда впервые прозвучали такие песни, как "Под музыку Виваль-
ди", "Хорошо быть молодым", "Вспомните, ребята". Много новых вещей спел Юлий Ким.
- И в вашей жизни начались перемены, друзья зауважали: дочь Визбора!
- Во-первых, друзья на то и друзья, чтобы не обращать внимания на твою фамилию. А во-вторых, моя фамилия мне только мешала. Было время, когда у отца начались проблемы на работе и он даже потребовал, чтобы я поменяла фамилию.
За отцом всегда тянулся хвост диссидентства, хоть он таковым и не был. Есть люди, которых интересует борьба человека с человеком, а есть, кого интересует борьба человека со стихией. Отца искренне интересовал второй аспект. Но он дружил со многими диссидентами, в частности с Юлием Кимом, женой которого была дочь расстрелянного в 1937-м Якира. Практически у всех тогдашних выпускников МГПИ отцы были "врагами народа". (Отца Юрия Визбора тоже репрессировали в 1937-м и в 1958-м посмертно реабилитировали. - Авт.). Папа хотел поехать по приглашению в Америку, он познакомился в горах с иностранцами, и они прислали ему вызов. Но за границу его не выпускали. Когда в 1968-м отец снимался в советско-итальянском фильме "Красная палатка", режиссер Михаил Калатозов чуть ли не под гарантии своего партбилета добился, чтобы его пустили в Италию. Почему-то думали: если капстрана, то отец обязательно там останется. У него таких мыслей отродясь не было. В те годы, когда я училась, он работал в сценарном отделе творческого объединения "Экран", переживал, что и у меня могут начаться проблемы. Говорил у тебя полно очень хороших фамилий, например Шевченко, по его маме и моей бабушке. Или Якушева - по моей маме.
- Что вы ответили?
- Отказалась. Я не признавала такой стиль общения, когда мне говорили: сделай так. Отец пытался все решить в приказном порядке. А младшая сестра Аня сменила фамилию на Уралову.
- Период гонений был долгим?
- Практически до самой его смерти в 1984-м. Папу без конца дергали.
- А внешне все выглядело благополучно: выступления, съемки в фильмах.
- Как сказать. Площадок в Москве практически не давали. Выступал, в основном, в других городах. Если же в Москве, то в заводских клубах. А вот в своих киноработах, даже эпизодических, отец был просто феерически удачлив. Что ни фильм, то классика советского кинематографа: "Начало" Глеба Панфилова, "Июльский дождь" Марлена Хуциева, "Белорусский вокзал" Андрея Смирнова, "Ты и я" Ларисы Шепитько, "Семнадцать мгновений весны" Татьяны Лиозновой.
- После роли Мартина Бормана Юрий Иосифович стал еще популярнее?
- Да, стали предлагать играть палачей, убийц, императоров-душителей. Он отказывался от всех ролей. Я читала, что даже старшая дочь Бормана, увидев игру Визбора в "Мгновениях", сказала, что это вылитый ее отец. Меня в молодежной редакции радиостанции "Юность" обычно называли по фамилии, а после фильма стали звать Бормановной. Отец всегда говорил, что Визбор - это не фамилия, а кличка.
"Папа терпел жуткие муки, но не разрешал колоть себе морфий"
- Таня, можно сказать, что отец сформировал ваше отношение к жизни?
- Папа воспитывал на собственном примере, постоянно брал в байдарочные походы, в горы. Еще совсем маленькой была "захребетником" - меня в рюкзаке таскали. У него было много друзей-альпинистов - кто профессор, кто доктор наук.
Я отца никогда в жизни не видела пьяным, хоть в походах он позволял себе "оторваться". Пили интеллигентно, но... много. Вспомнила такой случай. Я училась в восьмом классе, когда на майские праздники пошли на 10-12 байдарках по Угре, это в Калужской области. Было много детей разного возраста. И вот ветер, дождь, из сухих вещей остались одна палатка и пара спальников. У отца была командорская бутылка самогона на дубовом листе - неприкосновенный запас. Он стал на берегу и сказал: "Прошу подойти всех мужчин, женщин, которые хотят, и детей, которые могут". Нам, детям, раздали по полстакана самогона и заставили выпить. После чего на руках отнесли в палатку. У нас начался безудержный смех, а потом все уснули. К вечеру мы были трезвы и здоровы. За это время взрослые развели костер и высушили вещи.
- Три года назад я брал интервью у Виктора Берковского, который, к сожалению, скончался 25 июля этого года. Он тогда вспоминал, как неоднократно ходил с вашим отцом в байдарочные походы. По мнению Берковского, Юрий Иосифович, написавший сотни хороших мелодий, недооценивал себя как композитор, иногда прося Берковского и Сергея Никитина написать музыку к своим стихам.
- Берковский рассказывал мне историю их знакомства. Как-то отец попросил его сочинить мелодию, на словах объяснив, что именно хочет в результате услышать. Берковский спрашивает: а где стихи? И слышит: старик, ты сочиняй, а стихи хорошие будут. Виктор Семенович и Визбор очень плодотворно работали. Всего за 33 года отец написал более 250 песен, и более 50 песен на его стихи написано другими композиторами. Ежегодно 20 июня, в день рождения отца, в московском киноконцертном зале "Россия" проводятся концерты памяти Визбора. Когда моему сыну Юрию было 8 лет, он вместе с Берковским и Виктором Богдановым исполнил папину песню "Я когда-то состарюсь, память временем смоет..." Это было очень трогательно, и "Комсомолка" под рубрикой "Люди, которые нас удивили" написала что-то вроде того, что, если отцы не допели, мы допоем. И вот сын Юра с этой статьей ко мне подходит и спрашивает: "Мама, а сколько зрителей в концертном зале "Россия?" Я говорю: "Тысячи две". - "А сколько человек читает эту газету?" - "Несколько миллионов". Сын говорит: "Так что, я теперь такой же популярный, как Майкл Джексон?"
- Чем младший Юрий Визбор занят сейчас?
- Поступил в Институт бизнеса и политики на факультет журналистики. А моя дочь - студентка Щукинского училища. Я же работаю на "Радио России", это государственная станция, веду прямые эфиры.
- Можно сказать, что вы пропагандист творчества Визбора? Или это чересчур пафосно?
- Я человек достаточно скромный в этом отношении. Когда ко мне на радио приходит заявка с просьбой поставить ту или иную песню отца, три письма подложу под эту заявку и выберу одну песню, не больше. Потому что я носитель его фамилии. И когда, выходя в эфир, говорю: "Здравствуйте, у микрофона Татьяна Визбор", это лучшая пропаганда. Этого более чем достаточно.
- Расскажите о последних днях его жизни.
- Последнюю неделю жизни отец провел в больнице, у него в печени обнаружили метастазы. Диагноз поставили в мае, а в сентябре он умер. В 1980 году, катаясь на лыжах в Кировске, отец упал, получив двойной перелом тазобедренного сустава. Есть предположение, что такой сильный удар и спровоцировал развитие раковых клеток. Через год после падения случился обширный инфаркт. В больнице отец терпел жуткие муки, но не разрешал колоть себе морфий. Говорил: не хочу привыкать, чтобы не стать морфинистом. У папы есть фраза: "Уйти на дно, не опуская флаг". Он так и умер: во время разговора с медсестрой, отпуская ей комплименты.
Памятник отцу делал очень хороший скульптор, латыш по национальности, как и папа. На камне выбита строчка: "Не верь разлукам, старина", еще там изображены барельеф отца и взлетная полоса. Слышала, что существует каталог лучших надгробий, так вот памятник Юрию Визбору в него входит. А скульптор позже переехал во Францию.
21 год назад ушел из жизни знаменитый бард
Недавно в Алуште прошел 6-й международный фестиваль авторской песни "Встреча с юностью", собравший исполнителей из Харькова, Минска, Москвы, Макеевки, Кургана, Нижнего Тагила и Запорожья. В качестве почетной гостьи присутствовала Татьяна Визбор - дочь знаменитого барда, чьи произведения давно стали классикой жанра.
Юрий ГАЕВ "ФАКТЫ" (Алушта- Запорожье)
"Мамина подруга сказала ей: "Адка, ты счастливая. У тебя оба мужа в одной сборной команде"
- Таня, известно, что ваша мама Ада Якушева, тоже одна из родоначальниц советской авторской песни, была не единственной женой Юрия Визбора.
- Официально отец был в браке четыре раза и женился всегда по "принципиальной" любви. Есть люди, имеющие любовниц на стороне, отец же считал, что должен жениться на той, кого любит. С мамой он учился в Московском педагогическом институте в начале 50-х годов прошлого века. Когда после вуза служил в армии, мама писала ему. Их переписка опубликована в книге "Три жены тому назад". В 1958-м родители поженились, в том же году родилась я. Вторая жена папы - актриса Театра имени Ермоловой Евгения Уралова, которая до сих пор там работает. Познакомились они на съемках фильма Марлена Хуциева "Июльский дождь". Не заметить эту очень красивую женщину было просто невозможно. У отца с Евгенией родилась дочь, моя сестра Анна. С третьей женой, художницей, отец прожил несколько месяцев, не помню ее. С четвертой, Ниночкой Тихоновой, папа был в браке 8 лет. Нина Филимоновна родила двух девочек. Мы с сестрами очень дружны, а мои дети - сын и дочь - считают всех жен отца своими бабушками.
- В песне Визбора "Ходики" есть строчки: "С любимой мы прожили сотню лет, да что я говорю - прожили двести. И показалось мне, что в новом месте горит поярче предвечерний свет". О ком из жен это?
- Отец всегда говорил: не надо путать лирического героя песни с ее автором. Но в тот момент, "когда в мой дом любимая вошла, в нем книги лишь в углу лежали валом", была Евгения Уралова, которая вошла в этот дом. Только не на место моей мамы Ады Якушевой. Родители уже расстались, там был какой-то проходной роман, насколько я знаю. Получалось так, что ни одна последующая жена не разбивала брак предыдущей.
- А как вы ребенком восприняли развод родителей?
- Отец из моей жизни не уходил никогда, мы постоянно общались. Мама вышла замуж второй раз за ближайшего друга папы Максима Кусургашева, потрясающего журналиста, работавшего на радиостанции "Юность". Родила двоих детей, моего брата Максима и сестру Дарью. У нас висела большая фотография сборной МГПИ по футболу, на ней через одного человека стояли Визбор и Кусургашев. И мамина подруга по этому поводу говорила: "Адка, какая ты счастливая. У тебя оба мужа в одной сборной команде".
Когда мне исполнилось 25 лет, отец пришел на день рождения со своей последней женой Ниной и сказал маме при всех, мол, был бы молодым, все равно на тебе женился бы. Мне кажется, хоть разрыв был достаточно болезненным для обоих, они так и не смогли до конца расстаться.
- Какова творческая судьба Ады Якушевой?
- Мама долгое время занималась журналистикой, почти 30 лет проработала на радиостанции "Юность". Была такая очень популярная передача в Советском Союзе - "Здравствуй, товарищ". Сейчас мама на пенсии.
"В своих киноработах, даже эпизодических, отец был феерически удачлив"
- В 70-е годы прошлого века ваш отец был одним из лидеров движения советской авторской песни. Что вам запомнилось из того времени?
- О том, что отец такой популярный, я узнала уже от своих университетских друзей, когда поступила в МГУ. Знала, что он пишет песни, иногда выступает. Публичные концерты бывали, но за пределами Москвы. А первое большое выступление бардов в столице, когда им дали площадку в старом здании ВТО (тогда еще на улице Горького), прошло в феврале 1977-го. Собралось огромное количество известных людей - космонавты, военные чины, театральные деятели - весь московский бомонд. Выступали Татьяна и Сергей Никитины, Виктор Берковский, Дмитрий Сухарев, Юлий Ким. И Юрий Визбор. Сокурсницы попросили достать билеты, только я не могла понять зачем. Ну, папа поет себе, мы ходим в походы, радуемся. И вдруг какие-то билеты, какой-то зал...
Одна моя подруга пришла в ВТО днем и в ожидании концерта просидела в туалете несколько часов. Люди стояли в проходах, долго не могли угомониться. На сцену вышел Вениамин Смехов, постоял у микрофона и сказал, обращаясь к кому-то: "Сядьте на пол, вас же просят". Вот с этой фразы, как сейчас помню, и начался концерт бардов. Тогда впервые прозвучали такие песни, как "Под музыку Виваль-
ди", "Хорошо быть молодым", "Вспомните, ребята". Много новых вещей спел Юлий Ким.
- И в вашей жизни начались перемены, друзья зауважали: дочь Визбора!
- Во-первых, друзья на то и друзья, чтобы не обращать внимания на твою фамилию. А во-вторых, моя фамилия мне только мешала. Было время, когда у отца начались проблемы на работе и он даже потребовал, чтобы я поменяла фамилию.
За отцом всегда тянулся хвост диссидентства, хоть он таковым и не был. Есть люди, которых интересует борьба человека с человеком, а есть, кого интересует борьба человека со стихией. Отца искренне интересовал второй аспект. Но он дружил со многими диссидентами, в частности с Юлием Кимом, женой которого была дочь расстрелянного в 1937-м Якира. Практически у всех тогдашних выпускников МГПИ отцы были "врагами народа". (Отца Юрия Визбора тоже репрессировали в 1937-м и в 1958-м посмертно реабилитировали. - Авт.). Папа хотел поехать по приглашению в Америку, он познакомился в горах с иностранцами, и они прислали ему вызов. Но за границу его не выпускали. Когда в 1968-м отец снимался в советско-итальянском фильме "Красная палатка", режиссер Михаил Калатозов чуть ли не под гарантии своего партбилета добился, чтобы его пустили в Италию. Почему-то думали: если капстрана, то отец обязательно там останется. У него таких мыслей отродясь не было. В те годы, когда я училась, он работал в сценарном отделе творческого объединения "Экран", переживал, что и у меня могут начаться проблемы. Говорил у тебя полно очень хороших фамилий, например Шевченко, по его маме и моей бабушке. Или Якушева - по моей маме.
- Что вы ответили?
- Отказалась. Я не признавала такой стиль общения, когда мне говорили: сделай так. Отец пытался все решить в приказном порядке. А младшая сестра Аня сменила фамилию на Уралову.
- Период гонений был долгим?
- Практически до самой его смерти в 1984-м. Папу без конца дергали.
- А внешне все выглядело благополучно: выступления, съемки в фильмах.
- Как сказать. Площадок в Москве практически не давали. Выступал, в основном, в других городах. Если же в Москве, то в заводских клубах. А вот в своих киноработах, даже эпизодических, отец был просто феерически удачлив. Что ни фильм, то классика советского кинематографа: "Начало" Глеба Панфилова, "Июльский дождь" Марлена Хуциева, "Белорусский вокзал" Андрея Смирнова, "Ты и я" Ларисы Шепитько, "Семнадцать мгновений весны" Татьяны Лиозновой.
- После роли Мартина Бормана Юрий Иосифович стал еще популярнее?
- Да, стали предлагать играть палачей, убийц, императоров-душителей. Он отказывался от всех ролей. Я читала, что даже старшая дочь Бормана, увидев игру Визбора в "Мгновениях", сказала, что это вылитый ее отец. Меня в молодежной редакции радиостанции "Юность" обычно называли по фамилии, а после фильма стали звать Бормановной. Отец всегда говорил, что Визбор - это не фамилия, а кличка.
"Папа терпел жуткие муки, но не разрешал колоть себе морфий"
- Таня, можно сказать, что отец сформировал ваше отношение к жизни?
- Папа воспитывал на собственном примере, постоянно брал в байдарочные походы, в горы. Еще совсем маленькой была "захребетником" - меня в рюкзаке таскали. У него было много друзей-альпинистов - кто профессор, кто доктор наук.
Я отца никогда в жизни не видела пьяным, хоть в походах он позволял себе "оторваться". Пили интеллигентно, но... много. Вспомнила такой случай. Я училась в восьмом классе, когда на майские праздники пошли на 10-12 байдарках по Угре, это в Калужской области. Было много детей разного возраста. И вот ветер, дождь, из сухих вещей остались одна палатка и пара спальников. У отца была командорская бутылка самогона на дубовом листе - неприкосновенный запас. Он стал на берегу и сказал: "Прошу подойти всех мужчин, женщин, которые хотят, и детей, которые могут". Нам, детям, раздали по полстакана самогона и заставили выпить. После чего на руках отнесли в палатку. У нас начался безудержный смех, а потом все уснули. К вечеру мы были трезвы и здоровы. За это время взрослые развели костер и высушили вещи.
- Три года назад я брал интервью у Виктора Берковского, который, к сожалению, скончался 25 июля этого года. Он тогда вспоминал, как неоднократно ходил с вашим отцом в байдарочные походы. По мнению Берковского, Юрий Иосифович, написавший сотни хороших мелодий, недооценивал себя как композитор, иногда прося Берковского и Сергея Никитина написать музыку к своим стихам.
- Берковский рассказывал мне историю их знакомства. Как-то отец попросил его сочинить мелодию, на словах объяснив, что именно хочет в результате услышать. Берковский спрашивает: а где стихи? И слышит: старик, ты сочиняй, а стихи хорошие будут. Виктор Семенович и Визбор очень плодотворно работали. Всего за 33 года отец написал более 250 песен, и более 50 песен на его стихи написано другими композиторами. Ежегодно 20 июня, в день рождения отца, в московском киноконцертном зале "Россия" проводятся концерты памяти Визбора. Когда моему сыну Юрию было 8 лет, он вместе с Берковским и Виктором Богдановым исполнил папину песню "Я когда-то состарюсь, память временем смоет..." Это было очень трогательно, и "Комсомолка" под рубрикой "Люди, которые нас удивили" написала что-то вроде того, что, если отцы не допели, мы допоем. И вот сын Юра с этой статьей ко мне подходит и спрашивает: "Мама, а сколько зрителей в концертном зале "Россия?" Я говорю: "Тысячи две". - "А сколько человек читает эту газету?" - "Несколько миллионов". Сын говорит: "Так что, я теперь такой же популярный, как Майкл Джексон?"
- Чем младший Юрий Визбор занят сейчас?
- Поступил в Институт бизнеса и политики на факультет журналистики. А моя дочь - студентка Щукинского училища. Я же работаю на "Радио России", это государственная станция, веду прямые эфиры.
- Можно сказать, что вы пропагандист творчества Визбора? Или это чересчур пафосно?
- Я человек достаточно скромный в этом отношении. Когда ко мне на радио приходит заявка с просьбой поставить ту или иную песню отца, три письма подложу под эту заявку и выберу одну песню, не больше. Потому что я носитель его фамилии. И когда, выходя в эфир, говорю: "Здравствуйте, у микрофона Татьяна Визбор", это лучшая пропаганда. Этого более чем достаточно.
- Расскажите о последних днях его жизни.
- Последнюю неделю жизни отец провел в больнице, у него в печени обнаружили метастазы. Диагноз поставили в мае, а в сентябре он умер. В 1980 году, катаясь на лыжах в Кировске, отец упал, получив двойной перелом тазобедренного сустава. Есть предположение, что такой сильный удар и спровоцировал развитие раковых клеток. Через год после падения случился обширный инфаркт. В больнице отец терпел жуткие муки, но не разрешал колоть себе морфий. Говорил: не хочу привыкать, чтобы не стать морфинистом. У папы есть фраза: "Уйти на дно, не опуская флаг". Он так и умер: во время разговора с медсестрой, отпуская ей комплименты.
Памятник отцу делал очень хороший скульптор, латыш по национальности, как и папа. На камне выбита строчка: "Не верь разлукам, старина", еще там изображены барельеф отца и взлетная полоса. Слышала, что существует каталог лучших надгробий, так вот памятник Юрию Визбору в него входит. А скульптор позже переехал во Францию.
ольга Купалихина,
03-09-2010 23:37
(ссылка)
Татьяна Визбор: "Мой отец не был диссидентом!"
"
Беседовал Артемий Лебедева Татьян
Фото из личного архивы Визбор
Уходит легендарное поколение шестидесятников, подарившее нам, последующим поколениям целые пласты национальной культуры, – именно тогда, в 50-е – 70-е годы создавался золотой фонд советского кино, рождался и набирал силу жанр авторской песни. Нет ничего удивительного в том, что самые непримиримые борцы того поколения сейчас оказываются в забвении. Никто не помнит скандально знаменитых песен того же Галича. Написанное на злобу дня, увы, обречено. Но разве могут быть забыты такие жемчужины бардовского творчества, как «Солнышко лесное», «Вечер бродит по лесным дорожкам», «Снег да снег», или «Серега Санин»? Авторы этих песен – Юрий Визбор и Ада Якушева, творческая супружеская пара, люди, известные и своими песнями, и радиопередачами и многими другими гранями своих талантов.
О жизни этой талантливой семьи я попросил рассказать, дочь Ады Якушевой и Юрия Визбора, известную теле- и радиоведущую, автора книги «Здравствуй, здравствуй, я вернулся!..», посвященной памяти Юрия Визбора, Татьяну Визбор.
- Наверное любой наш соотечественник помнит Юрия Визбора как великолепного актера, сыгравшего такого характерного Бормана в «Семнадцати мгновениях» и замечательного профессора Бигвонека в «Красной палатке». Большинство знает и поет его песни. Найдутся и такие, кто помнит его радиопередачи. Кем же на самом деле был твой отец?
- Вообще он считал себя теледокументалистом по основной своей профессии. А все остальное было для него приятным, но хобби. Хотя, конечно, он не мог жить ни без песен, ни без гор, между прочим, ни без моря или океана. Как сказал теледокументалист Самарий Маркович Зеликин: «есть люди, которые рассказывают о борьбе людей с людьми. Юра всегда рассказывал о борьбе человека со стихией, это его подлинно привлекало.» Это абсолютная правда. Его интересовало все мужественное, все волевое, мужское.
- С чего началась его телевизионная карьера?
- И отец и мать окончили Московский педагогический институт имени Ленина по специальности русский язык и литература. Работали в школе, отец работал в Архангельской области, в поселке Кизима, оттуда ушел в армию. Причем, поскольку это была поселковая школа, то ему пришлось работать на все руки, преподавать все, включая географию и физкультуру. А мама работала здесь, в Москве. Она рассказывала, что их директор любил ходить под классами и слушать, тихо ли проходит урок. И вот маму он всегда очень хвалил за тишину на уроках. А она просто читала старшеклассникам «Дикую собаку динго», и они все слушали, открыв рот. Старшие классы, первая любовь. А потом она, как и отец поменяла профессию, ей предложили поработать на радио в молодежной редакции, которая потом стала радиостанцией «Юность». И она там проработала до пенсии, до совсем недавнего времени. Там же начинал и отец. Тогда редакция «Юности» была еще не на Пятницкой, а на Путинках, там, где сейчас кинотеатр «Россия». Меня туда в колясочке возили, правда, этого я тоже не помню. А в сознательном возрасте уже ездила на Пятницкую, проводила там свободное время. Плела в аппаратных закладочки из цветного ракорда. Девочки-операторы научили меня плести закладки. До сих пор умею. Разные-разные были ракордики.
- Как же проходило твое детство в такой творческой семье?
Самое раннее – очень тяжело! Вот, к примеру, история создания песни «Рассветы стали дрожащие», отец с матерью сочиняли ее вдвоем. Отец настаивал, чтобы были «красивые рассветы». А мать хотела «холодные рассветы», потому что, по ее мнению, «красивые», это пошлость вообще, это не то что просто, а совсем никак. Дописались до того, что она взяла меня, укутала в одеяло, и просто пошла ночью на улицу в пургу. За ней выбежала ее свекровь, моя бабушка Марья Григорьевна: «мне плевать, какие у вас там рассветы, вы ребенка простудите!». И бабушка схватила меня, унесла в дом. А к утру рассветы стали «дрожащими».
Но они, кстати, мало писали совместно, вдвоем, потому что каждый из них все-таки самодостаточный автор. И им довольно тяжело было найти какие-то общие темы.
- А твоя творческая судьба с чего начиналась?
- Факультет журналистики в первую очередь дал мне потрясающих друзей. Конечно, научиться журналистике невозможно, но можно научиться контактировать с людьми абсолютно разных профессий.
Но на работу меня никуда не брали. Меня не брали просто по определению, по фамилии. Отец довольно резко предложил мне сменить фамилию. Но я так же резко отказалась. И тогда началось…
Официальное распределение я получила на телевидение в молодежную редакцию, где уже долгое время работала, будучи студенткой, с меня уже комсомольские взносы брали, никто и не помнил, что я даже не в штате. На меня даже прислали официальный запрос. Но Сергей Лапин, который тогда был председателем Гостелерадио СССР, на одном из собраний сказал: «у нас не завод «Красный пролетарий», нам не нужны трудовые династии». И это было возведено в ранг приказа. Поэтому в системе Гостелерадио я не могла работать никем, даже уборщицей. Причем совершенно было неважно, что отец работал в творческом объединении «Экран», мама в «Юности», на радиостанции. Исключение делалось только для детей корреспондентов, которые работали в горячих точках. Тогда это был Афганистан.
Поскольку путь в журналистику мне был заказан, друзья с факультета устроили меня работать в НИИ Машиностроения. Хорошие деньги там получала, 140 рублей. Я там проработала месяца четыре, занималась тем, что чертила бланки для рацпредложений. Причем там было строгое руководство, нам не разрешалось ни читать, ни вязать, в туалет с секундомером, обед с секундомером, 48 минут был обед, бред сивой кобылы. И потом по великому блату, не без помощи отца, меня устроили в «Союзинформкино». Поначалу на 90 рублей, но, тем не менее, это уже была творческая работа. Очень хороший был коллектив в «Союзинформкино» на Полянке. Первый месяц я читала газеты, вырезала все, что пишут о кино, и складывала вырезки в огромные папки. А потом через месяц я занялась тем, что рекламировала фильмы, появляющиеся на экранах кинотеатров. Конечно, плохого мы сказать о фильме не могли, могли сказать только либо хорошо, либо никак. Смотрели мы фильмы и заметочки писали. И поначалу я публиковалась в газете «Гудок», делала киноафишу: «фильм о том-то и том-то, играет тот-то и тот-то». Такие киноафиши были популярны во многих газетах. Однажды некая дама из нашей организации увидела, что за моей подписью идет киноафиша в «Гудке». Она подошла ко мне и сказала: «Таня, нам еще с вами рано писать заметки!» А ей было лет 50. Я подумала, а когда же еще начинать? И уже месяца через три я доросла до того, что стала делать радиоматериалы. Я много ездила по фестивалям и привозила оттуда материалы. Правда, из этих материалов свой голос я вырезала. Более того, даже гонорары приходилось выписывать на подставных лиц, на моих друзей-приятелей, на меня было нельзя. Несчастных 9 рублей, но тем не менее.
- То есть, ты пострадала оттого, что носила «опасную» фамилию Визбор. Почему власти недолюбливали твоего отца, ведь, если взять его песни, в них нет ничего крамольного?
- Это нам сейчас кажется, что ничего крамольного. У нас сейчас даже слух уже не вылавливает, что могло показаться кому-то или почему-то опасным. В песне Визбора «Разговор с технологом Петуховым» есть такой припев, который растиражирован сейчас настолько, что только ленивый его не цитирует: «Зато мы делаем ракеты, перекрываем Енисей, а также в области балета мы впереди планеты всей.» Авторства этих строк не знает практически никто. В лучшем случае припишут Галичу или Высоцкому. На самом деле это песня Визбора, за которую, кстати, Высоцкий пел, и у него из-за этого были неприятности. И какой воспаленный мозг мог представить, что эта фраза, этот припев - разглашение государственной тайны! Вообще, чуть не расстрельная статья! И вот из-за этой песни практически на 10 лет отцу было запрещено публиковаться, его не выпускали на пластинках и так далее. У него развалили сборник, рассыпали набор. Правда, на радио он продолжал работать. И все же это были потерянные годы. Вот почему это происходило?
Были вещи еще более маразматические. Это не связано напрямую с отцом. Кажется, в 68-м году в Новосибирске был знаменитый фестиваль авторской песни, на котором выступал Галич, и спел как раз песню, посвященную Пастернаку. Все люди, которые имели то или иное отношение к этому фестивалю, все попали. В частности, сами его устроители – комсомол академгородка. Мама не поехала в Новосибирск, но передала привет Новосибирцам, и его озвучили со сцены. Не помню, кто это был. Кто-то из питерских бардов передал привет от Ады Якушевой. Там на этом же концерте еще взорвалась лампа, как раз когда пел Галич, у всех было ощущение, что начали стрелять. После этого фестиваля гонения начались сумасшедшие. И у мамы были большие неприятности, тоже связанные с невыпуском и с невыходом, только за то, что со сцены озвучили ее привет.
Так что насчет диссидентсва – кому угодно могли приписать.
- То есть, фактически, Юрий Визбор диссидентом не был?
- Нет, конечно, никаким, наоборот. Наоборот, совершеннейшим патриотом! Ну, есть масса же примеров людей, которые не собирались и не считали себя диссидентами, а просто хотели лучшего для Родины, хоть это и звучит пафосно. Масса примеров, из них просто делали диссидентов. Почему? Сложно об этом говорить. Сложно. Тогда работала машина КГБ. Она работала, как в старые добрые времена хорошо. Слава Богу уже не стреляли за разговоры и анекдоты.
Мама мне рассказывала, что одно время, когда они еще жили на Неглинке, к отцу был приставлен кагэбэшник. У родителей дома собирались молодые люди пообщаться, попеть песни. Ну, анекдоты рассказывали. И органам очень было удобно всех их вместе послушать. И кто-то стучал, все эти разговоры стали просачиваться каким-то образом, и как-то влиять. Причем разговоры опять-таки к крамоле никакого отношения не имели. Но мы уже знаем, что можно представить все что угодно как угодно. Этот кагэбэшник даже не скрывался, это была такая форма, не знаю, устрашения, не устрашения, может быть, надзора. Но, в конце концов, проникнувшись теплотой и добротой этого дома, он сам стал их предупреждать, что можно говорить, что нельзя, и при ком можно говорить, при ком нельзя. Более того, тогда произошла смешная история, этот кагэбэшник в результате влюбился в маму. Мама его боялась, конечно, ей это было не то чтобы неприятно, но ей пришлось попереживать. Потому что, как только отец уезжал в какую-то командировку, он тут же стоял на пороге с букетом цветов.
- Власти считали Юрия Визбора диссидентом, но, тем не менее, он продолжал работать на радио. Как это совмещалось?
Был тогда журнал «с дыркой в голове», «Кругозор», где отец стал родоначальником жанра песни-репортажа. Мама тоже писала песни-репортажи. И опять же его песни репортажи были о людях мужественных профессий, полярники, летчики, атомоходчики, ледокольщики, подвиги, все на грани подвига… Опять-таки борьба человека со стихией. Вечный повод для создания песен.
А передачи раньше выходили совсем не так, как сейчас. Я, например, когда начинала работать, я писала программу под диктора, а своим голосом в эфир не выходила вообще. Даже вопросы мои вырезались. Все мои материалы были вообще безликие, а все остальные радиожурналисты все равно писали под диктора. Весь текст за журналиста читал диктор. Редко выходили журналистские программы. Потом программу слушало руководство. Собиралась летучка и вся эта летучка слушала программу. Передачи тысячу раз переделывались. Цензура ведь была многоступенчатой. Сначала ты сдавал текст редактору, который ты написал для диктора, напечатанный на специальном бланке, потом редактор подписывал. Если он подписывал к записи, то дикторы это брали, начитывали, потом режиссер это брал, монтировал, а потом это все неслось руководству на прослушивание. Без этого не могло просочиться ни-че-го.
- Поэтому власти не боялись, что он «наговорит в эфир какой-нибудь крамолы?
- Конечно! А потом отец все же был член партии, это давало ему хоть какую-то возможность, скажем, выехать за рубеж, в соцстраны, не более того, но все же.
- На твоих глазах происходил творческий процесс. Как рождалась песня?
Было, конечно. Я все время вспоминаю отца, сидящего с трубкой, при включенном магнитофоне. Это было на улице Чехова, сейчас она называется Малая Дмитровка, угол Чехова и Садового кольца, кооператив под названием «Тишина». Его так назвали исключительно издеваясь, потому что грохот, шум стоял неимоверный всегда. И вот там он сидел в своем кабинете, дымилась трубка, был включен или магнитофон, или радио, он искал-ловил всякие вражьи голоса с музыкой типа «Би-Би-Си». И всегда можно было видеть эту замечательную картинку. Так он мог писать сценарий, он мог писать песню. Очень вкусно пах табак. Был Данхил, капитанский, нептун, стучала машинка.
Однажды я позвонила отцу просто так, спросить, как дела. Он только коротко рявкнул: «Срочно приезжай!» Когда я приехала, он усадил меня и прочел, прорычал замечательные стихи Павла Шубина «Есть город матросов, ночных контрабасов…» Отец немного их обработал, сделал более песенными, и предложил Сергею Никитину положить их на музыку. Сам Никитин потом шутил: «Стихи Шубина, музыка Никитина, песня Визбора».
Отец, в отличие от других, которые кроме своего творчества ничего другого не признают, он был абсолютно щедр на похвалы. Он очень любил других авторов. Он не скупился на эпитеты в превосходной степени: «гениальнейше!», «гениальнейшие стихи!».
- То есть, он мог заболеть чужим произведением?
Он был жуткий популяризатор творчества Городницкого, Клячкина. Он пел, Кима, Окуджаву. Исполнял так, как будто это его песни. Бывало и наоборот, его песни приживались у других бардов. У Розенбаума есть строчка «Там Окуджава песню Визбора поет «..Охотный ряд, Охотный ряд». Окуджава пел «Охотный ряд», и она ему так подходила, по стилю, что никто не мог даже предположить, что это не его песня.
Было несколько смешных историй, когда они друг за друга за песни получали гонорары. Это было не только с Окуджавой, но и с Кимом, и с мамой тем более.
- В своей книге ты приводишь слова отца «Визбор – это не фамилия, это – кличка.» Почему кличка?
Фамилия Визбор была переделана из литовской Визбарас. Юзик Визбарас стал Иосифом Визбором. Поменял все, вплоть до национальности. Отец его был Ионас, так он стал Иосиф Иванович Визбор. Отбросили «ас», непонятное для пролетариата, Литва тогда была буржуазной. В 16 лет дед перебежал в Советский Союз «делать революцию». Мои друзья меня редко кличут по имени. Говорят: «Визбор, привет!»
- Ты не сменила фамилию ни по просьбе отца, ни при замужестве.
- Замуж я выходила после смерти отца, к этому времени я с этой фамилией осталась одна вообще. Мои родственники в Прибалтике хотели, чтобы я поменяла фамилию на литовскую. Но я и отцу сказала: тебе надо, ты и меняй! И сейчас тем более не поменяю, ведь под этой фамилией жил отец.
Беседовал Артемий Лебедева Татьян
Фото из личного архивы Визбор
Уходит легендарное поколение шестидесятников, подарившее нам, последующим поколениям целые пласты национальной культуры, – именно тогда, в 50-е – 70-е годы создавался золотой фонд советского кино, рождался и набирал силу жанр авторской песни. Нет ничего удивительного в том, что самые непримиримые борцы того поколения сейчас оказываются в забвении. Никто не помнит скандально знаменитых песен того же Галича. Написанное на злобу дня, увы, обречено. Но разве могут быть забыты такие жемчужины бардовского творчества, как «Солнышко лесное», «Вечер бродит по лесным дорожкам», «Снег да снег», или «Серега Санин»? Авторы этих песен – Юрий Визбор и Ада Якушева, творческая супружеская пара, люди, известные и своими песнями, и радиопередачами и многими другими гранями своих талантов.
О жизни этой талантливой семьи я попросил рассказать, дочь Ады Якушевой и Юрия Визбора, известную теле- и радиоведущую, автора книги «Здравствуй, здравствуй, я вернулся!..», посвященной памяти Юрия Визбора, Татьяну Визбор.
- Наверное любой наш соотечественник помнит Юрия Визбора как великолепного актера, сыгравшего такого характерного Бормана в «Семнадцати мгновениях» и замечательного профессора Бигвонека в «Красной палатке». Большинство знает и поет его песни. Найдутся и такие, кто помнит его радиопередачи. Кем же на самом деле был твой отец?
- Вообще он считал себя теледокументалистом по основной своей профессии. А все остальное было для него приятным, но хобби. Хотя, конечно, он не мог жить ни без песен, ни без гор, между прочим, ни без моря или океана. Как сказал теледокументалист Самарий Маркович Зеликин: «есть люди, которые рассказывают о борьбе людей с людьми. Юра всегда рассказывал о борьбе человека со стихией, это его подлинно привлекало.» Это абсолютная правда. Его интересовало все мужественное, все волевое, мужское.
- С чего началась его телевизионная карьера?
- И отец и мать окончили Московский педагогический институт имени Ленина по специальности русский язык и литература. Работали в школе, отец работал в Архангельской области, в поселке Кизима, оттуда ушел в армию. Причем, поскольку это была поселковая школа, то ему пришлось работать на все руки, преподавать все, включая географию и физкультуру. А мама работала здесь, в Москве. Она рассказывала, что их директор любил ходить под классами и слушать, тихо ли проходит урок. И вот маму он всегда очень хвалил за тишину на уроках. А она просто читала старшеклассникам «Дикую собаку динго», и они все слушали, открыв рот. Старшие классы, первая любовь. А потом она, как и отец поменяла профессию, ей предложили поработать на радио в молодежной редакции, которая потом стала радиостанцией «Юность». И она там проработала до пенсии, до совсем недавнего времени. Там же начинал и отец. Тогда редакция «Юности» была еще не на Пятницкой, а на Путинках, там, где сейчас кинотеатр «Россия». Меня туда в колясочке возили, правда, этого я тоже не помню. А в сознательном возрасте уже ездила на Пятницкую, проводила там свободное время. Плела в аппаратных закладочки из цветного ракорда. Девочки-операторы научили меня плести закладки. До сих пор умею. Разные-разные были ракордики.
- Как же проходило твое детство в такой творческой семье?
Самое раннее – очень тяжело! Вот, к примеру, история создания песни «Рассветы стали дрожащие», отец с матерью сочиняли ее вдвоем. Отец настаивал, чтобы были «красивые рассветы». А мать хотела «холодные рассветы», потому что, по ее мнению, «красивые», это пошлость вообще, это не то что просто, а совсем никак. Дописались до того, что она взяла меня, укутала в одеяло, и просто пошла ночью на улицу в пургу. За ней выбежала ее свекровь, моя бабушка Марья Григорьевна: «мне плевать, какие у вас там рассветы, вы ребенка простудите!». И бабушка схватила меня, унесла в дом. А к утру рассветы стали «дрожащими».
Но они, кстати, мало писали совместно, вдвоем, потому что каждый из них все-таки самодостаточный автор. И им довольно тяжело было найти какие-то общие темы.
- А твоя творческая судьба с чего начиналась?
- Факультет журналистики в первую очередь дал мне потрясающих друзей. Конечно, научиться журналистике невозможно, но можно научиться контактировать с людьми абсолютно разных профессий.
Но на работу меня никуда не брали. Меня не брали просто по определению, по фамилии. Отец довольно резко предложил мне сменить фамилию. Но я так же резко отказалась. И тогда началось…
Официальное распределение я получила на телевидение в молодежную редакцию, где уже долгое время работала, будучи студенткой, с меня уже комсомольские взносы брали, никто и не помнил, что я даже не в штате. На меня даже прислали официальный запрос. Но Сергей Лапин, который тогда был председателем Гостелерадио СССР, на одном из собраний сказал: «у нас не завод «Красный пролетарий», нам не нужны трудовые династии». И это было возведено в ранг приказа. Поэтому в системе Гостелерадио я не могла работать никем, даже уборщицей. Причем совершенно было неважно, что отец работал в творческом объединении «Экран», мама в «Юности», на радиостанции. Исключение делалось только для детей корреспондентов, которые работали в горячих точках. Тогда это был Афганистан.
Поскольку путь в журналистику мне был заказан, друзья с факультета устроили меня работать в НИИ Машиностроения. Хорошие деньги там получала, 140 рублей. Я там проработала месяца четыре, занималась тем, что чертила бланки для рацпредложений. Причем там было строгое руководство, нам не разрешалось ни читать, ни вязать, в туалет с секундомером, обед с секундомером, 48 минут был обед, бред сивой кобылы. И потом по великому блату, не без помощи отца, меня устроили в «Союзинформкино». Поначалу на 90 рублей, но, тем не менее, это уже была творческая работа. Очень хороший был коллектив в «Союзинформкино» на Полянке. Первый месяц я читала газеты, вырезала все, что пишут о кино, и складывала вырезки в огромные папки. А потом через месяц я занялась тем, что рекламировала фильмы, появляющиеся на экранах кинотеатров. Конечно, плохого мы сказать о фильме не могли, могли сказать только либо хорошо, либо никак. Смотрели мы фильмы и заметочки писали. И поначалу я публиковалась в газете «Гудок», делала киноафишу: «фильм о том-то и том-то, играет тот-то и тот-то». Такие киноафиши были популярны во многих газетах. Однажды некая дама из нашей организации увидела, что за моей подписью идет киноафиша в «Гудке». Она подошла ко мне и сказала: «Таня, нам еще с вами рано писать заметки!» А ей было лет 50. Я подумала, а когда же еще начинать? И уже месяца через три я доросла до того, что стала делать радиоматериалы. Я много ездила по фестивалям и привозила оттуда материалы. Правда, из этих материалов свой голос я вырезала. Более того, даже гонорары приходилось выписывать на подставных лиц, на моих друзей-приятелей, на меня было нельзя. Несчастных 9 рублей, но тем не менее.
- То есть, ты пострадала оттого, что носила «опасную» фамилию Визбор. Почему власти недолюбливали твоего отца, ведь, если взять его песни, в них нет ничего крамольного?
- Это нам сейчас кажется, что ничего крамольного. У нас сейчас даже слух уже не вылавливает, что могло показаться кому-то или почему-то опасным. В песне Визбора «Разговор с технологом Петуховым» есть такой припев, который растиражирован сейчас настолько, что только ленивый его не цитирует: «Зато мы делаем ракеты, перекрываем Енисей, а также в области балета мы впереди планеты всей.» Авторства этих строк не знает практически никто. В лучшем случае припишут Галичу или Высоцкому. На самом деле это песня Визбора, за которую, кстати, Высоцкий пел, и у него из-за этого были неприятности. И какой воспаленный мозг мог представить, что эта фраза, этот припев - разглашение государственной тайны! Вообще, чуть не расстрельная статья! И вот из-за этой песни практически на 10 лет отцу было запрещено публиковаться, его не выпускали на пластинках и так далее. У него развалили сборник, рассыпали набор. Правда, на радио он продолжал работать. И все же это были потерянные годы. Вот почему это происходило?
Были вещи еще более маразматические. Это не связано напрямую с отцом. Кажется, в 68-м году в Новосибирске был знаменитый фестиваль авторской песни, на котором выступал Галич, и спел как раз песню, посвященную Пастернаку. Все люди, которые имели то или иное отношение к этому фестивалю, все попали. В частности, сами его устроители – комсомол академгородка. Мама не поехала в Новосибирск, но передала привет Новосибирцам, и его озвучили со сцены. Не помню, кто это был. Кто-то из питерских бардов передал привет от Ады Якушевой. Там на этом же концерте еще взорвалась лампа, как раз когда пел Галич, у всех было ощущение, что начали стрелять. После этого фестиваля гонения начались сумасшедшие. И у мамы были большие неприятности, тоже связанные с невыпуском и с невыходом, только за то, что со сцены озвучили ее привет.
Так что насчет диссидентсва – кому угодно могли приписать.
- То есть, фактически, Юрий Визбор диссидентом не был?
- Нет, конечно, никаким, наоборот. Наоборот, совершеннейшим патриотом! Ну, есть масса же примеров людей, которые не собирались и не считали себя диссидентами, а просто хотели лучшего для Родины, хоть это и звучит пафосно. Масса примеров, из них просто делали диссидентов. Почему? Сложно об этом говорить. Сложно. Тогда работала машина КГБ. Она работала, как в старые добрые времена хорошо. Слава Богу уже не стреляли за разговоры и анекдоты.
Мама мне рассказывала, что одно время, когда они еще жили на Неглинке, к отцу был приставлен кагэбэшник. У родителей дома собирались молодые люди пообщаться, попеть песни. Ну, анекдоты рассказывали. И органам очень было удобно всех их вместе послушать. И кто-то стучал, все эти разговоры стали просачиваться каким-то образом, и как-то влиять. Причем разговоры опять-таки к крамоле никакого отношения не имели. Но мы уже знаем, что можно представить все что угодно как угодно. Этот кагэбэшник даже не скрывался, это была такая форма, не знаю, устрашения, не устрашения, может быть, надзора. Но, в конце концов, проникнувшись теплотой и добротой этого дома, он сам стал их предупреждать, что можно говорить, что нельзя, и при ком можно говорить, при ком нельзя. Более того, тогда произошла смешная история, этот кагэбэшник в результате влюбился в маму. Мама его боялась, конечно, ей это было не то чтобы неприятно, но ей пришлось попереживать. Потому что, как только отец уезжал в какую-то командировку, он тут же стоял на пороге с букетом цветов.
- Власти считали Юрия Визбора диссидентом, но, тем не менее, он продолжал работать на радио. Как это совмещалось?
Был тогда журнал «с дыркой в голове», «Кругозор», где отец стал родоначальником жанра песни-репортажа. Мама тоже писала песни-репортажи. И опять же его песни репортажи были о людях мужественных профессий, полярники, летчики, атомоходчики, ледокольщики, подвиги, все на грани подвига… Опять-таки борьба человека со стихией. Вечный повод для создания песен.
А передачи раньше выходили совсем не так, как сейчас. Я, например, когда начинала работать, я писала программу под диктора, а своим голосом в эфир не выходила вообще. Даже вопросы мои вырезались. Все мои материалы были вообще безликие, а все остальные радиожурналисты все равно писали под диктора. Весь текст за журналиста читал диктор. Редко выходили журналистские программы. Потом программу слушало руководство. Собиралась летучка и вся эта летучка слушала программу. Передачи тысячу раз переделывались. Цензура ведь была многоступенчатой. Сначала ты сдавал текст редактору, который ты написал для диктора, напечатанный на специальном бланке, потом редактор подписывал. Если он подписывал к записи, то дикторы это брали, начитывали, потом режиссер это брал, монтировал, а потом это все неслось руководству на прослушивание. Без этого не могло просочиться ни-че-го.
- Поэтому власти не боялись, что он «наговорит в эфир какой-нибудь крамолы?
- Конечно! А потом отец все же был член партии, это давало ему хоть какую-то возможность, скажем, выехать за рубеж, в соцстраны, не более того, но все же.
- На твоих глазах происходил творческий процесс. Как рождалась песня?
Было, конечно. Я все время вспоминаю отца, сидящего с трубкой, при включенном магнитофоне. Это было на улице Чехова, сейчас она называется Малая Дмитровка, угол Чехова и Садового кольца, кооператив под названием «Тишина». Его так назвали исключительно издеваясь, потому что грохот, шум стоял неимоверный всегда. И вот там он сидел в своем кабинете, дымилась трубка, был включен или магнитофон, или радио, он искал-ловил всякие вражьи голоса с музыкой типа «Би-Би-Си». И всегда можно было видеть эту замечательную картинку. Так он мог писать сценарий, он мог писать песню. Очень вкусно пах табак. Был Данхил, капитанский, нептун, стучала машинка.
Однажды я позвонила отцу просто так, спросить, как дела. Он только коротко рявкнул: «Срочно приезжай!» Когда я приехала, он усадил меня и прочел, прорычал замечательные стихи Павла Шубина «Есть город матросов, ночных контрабасов…» Отец немного их обработал, сделал более песенными, и предложил Сергею Никитину положить их на музыку. Сам Никитин потом шутил: «Стихи Шубина, музыка Никитина, песня Визбора».
Отец, в отличие от других, которые кроме своего творчества ничего другого не признают, он был абсолютно щедр на похвалы. Он очень любил других авторов. Он не скупился на эпитеты в превосходной степени: «гениальнейше!», «гениальнейшие стихи!».
- То есть, он мог заболеть чужим произведением?
Он был жуткий популяризатор творчества Городницкого, Клячкина. Он пел, Кима, Окуджаву. Исполнял так, как будто это его песни. Бывало и наоборот, его песни приживались у других бардов. У Розенбаума есть строчка «Там Окуджава песню Визбора поет «..Охотный ряд, Охотный ряд». Окуджава пел «Охотный ряд», и она ему так подходила, по стилю, что никто не мог даже предположить, что это не его песня.
Было несколько смешных историй, когда они друг за друга за песни получали гонорары. Это было не только с Окуджавой, но и с Кимом, и с мамой тем более.
- В своей книге ты приводишь слова отца «Визбор – это не фамилия, это – кличка.» Почему кличка?
Фамилия Визбор была переделана из литовской Визбарас. Юзик Визбарас стал Иосифом Визбором. Поменял все, вплоть до национальности. Отец его был Ионас, так он стал Иосиф Иванович Визбор. Отбросили «ас», непонятное для пролетариата, Литва тогда была буржуазной. В 16 лет дед перебежал в Советский Союз «делать революцию». Мои друзья меня редко кличут по имени. Говорят: «Визбор, привет!»
- Ты не сменила фамилию ни по просьбе отца, ни при замужестве.
- Замуж я выходила после смерти отца, к этому времени я с этой фамилией осталась одна вообще. Мои родственники в Прибалтике хотели, чтобы я поменяла фамилию на литовскую. Но я и отцу сказала: тебе надо, ты и меняй! И сейчас тем более не поменяю, ведь под этой фамилией жил отец.
ольга Купалихина,
20-07-2010 02:15
(ссылка)
Юрий Визбор. Памяти Владимира Красновск
Юрий Визбор. Памяти Владимира Красновского
...Тогда считалось, что "край" - правый или левый крайний -
должен быть обязательно маленького роста, как динамовец Василий
Трофимов по кличке "Чепец" или Владимир Демин из ЦСКА, или
Владимир Гринин. Значит, край должен был быть "шариком", а
защитник "лбом", как Сеглин или Крижевский. И Володя, словно
выполняя какое-то тайное указание, неизменно играл на правом
краю, а я, хоть не был особым "лбом", играл всегда центр
защиты. На пыльных проплешинах и задворках стадиона "Динамо"
или СЮПа мы выступали со своим мячом (что особенно ценилось,
хозяин мяча при неблагоприятном счете мог запросто забрать мяч
и унести его со словами: "Мне уроки делать"). Ловкий Володя
знал три-четыре финта, страсть как любил водиться у себя на
краю, будто целью футбола была обводка защитника, а не добыча
гола. Когда же мы стали играть посерьезней, самозваные тренеры
противников уже нашептывали своим защитникам, глазами показывая
на Володю: "Вот этот краек шустрый". В классе в то время Володю
звали "баки", он отпускал длинные височки, и они очень
"пушкинили" его большую голову с ранними залысинами и веселыми
добрыми глазами. Потом однажды на уроке у зверского учителя
английского языка Михаила Семеновича Зисмана (от так заставлял
нас учить, что получавшие у Зисмана тройку в аттестате не
моргнув глазом поступали в языковые вузы) Володя спутал слова,
заблудился в глубинах бесхитростного слова "мэп", которое
обозначало не более, как "карта", весь класс смеялся, глядя,
как Володя пытается вытащить ноги из глубин этого слова,
засмеялся даже Зисман, однако вкатил Володе "пару" и дал при
этом подзатыльник. Строг был. С той поры за Володей укрепилась
кличка Мэп, и пристала она к нему так плотно, что прошла через
всю его жизнь. И уже кричали на дворовых футбольных площадках
между Белорусским и Бегами - "Мэпа держи, вот того крайка!" И
это слово - плотное, маленькое, как шарик, и Володя сам -
плотный, невысокий, крепенький - они так сжились, что уже на
первом курсе редкомужчинного пединститута все знали, что на
литфак поступил какой-то то ли Мэп, то ли Мэн, - футболист,
гитарист и артист. И все это было правдой. Потому что, кроме
того, что он гонял мяч, Володя еще знал, кем он будет, кем
хочет быть. Он должен быть и будет артистом. Тогда при чем же
здесь пединститут? А вот при чем: Володей руководила прекрасная
и наивная мысль - я получу образование настоящее, которого
театральные вузы на дают, я поработаю в школе в провинции, я
узнаю жизнь и с этим знанием приду на сцену. В то время, пока
мы крутились между обвинениями друг друга в гениальности и
альпинизмом-волейболом-туризмом, пытаясь одновременно
совместить пятнадцать жизней, Володя методично и страстно шел к
своей цели, его учителем был Станиславский, Кумиром - Б.
Ливанов, он любил по-настоящему Пушкина и Гоголя - тогда, когда
мы их любили, но все же "сдавали". Володя в невеселые времена
начала пятидесятых буквально сам создал в институте
"театральный кружок", который впоследствии через много лет
стал, поскушнев, торжественно называться "студией" со штатным
расписанием и казенными финансами. Володя был душой и главным
двигателем опаснейших в те годы мероприятий - институтских
"обозрений", которые сочиняли мы сами и сами в них играли
(слова "капустник" в то время, кажется никто не знал). Мы
бросались в разные стороны, Володя шел только в одну и строго
вперед. Даже в походах по Северу и Кавказу, когда
сентиментальные наши девушки то и дело останавливались и
восклицали - ах, пейзаж! ах, закат! - Володя днями мог бубнить
мне в спину разбор сцены: "Достойнейший сеньор! - Что скажешь,
Яго?" - или читать совершенно без ошибок "Моцарта и Сальери".
При незащищенном свете электроламп в казарме радиороты, чьи
стены были по февральскому времени покрыты толстой изморозью,
он ночами напролет, когда мы сиживали на боевой связи,
раскладывал передо мной одним - другой аудитории, к сожалению,
не было - смысл или варианты ноздревской сцены. Печь,
раскаленная каменным углем, зловеще синела дьявольскими
огоньками, за окном в свете прожекторов неслась пурга, и
Володя, несмотря на погоны младшего сержанта, выглядел как
архангел Искусства, только что спланировавший с небес. В нем
была настоящая Вера, вот что в нем было.
Вокруг Володи так или иначе формировалась вся внештатная,
самодеятельная жизнь нашего института, в том числе и песенная.
Сам самоучка-гитарист, он обучил гитаре меня, Аду Якушеву, Иру
Олтаржевскую, с его легкой руки гитарой стали заниматься Юра
Коваль, Борис Вахнюк, Юлий Ким. Знаменитый режиссер Петр
Фоменко играл в наших ансамбликах (Красновский - гитара, иногда
- барабан, Визбор - бас-балалайка, Фоменко - скрипка). Юрий
Ряшенцев, Максим Кусургашев, Семен Богуславский писали на
музыку Володи или Володя писал на их стихи. Володя не просто
"стоял у истоков", он был одним из зачинателей самодеятельной
песни в том свободном виде, в каком она существует как явление
народного искусства. Он был естественным учителем нас,
естественно нуждавшихся в пастыре.
Не было человека в моей судьбе, который оказал бы на меня
большее влияние, чем Володя. В школе он обучил меня играть на
гитаре. В институт, и именно в этот, я поступил только из-за
него, поддавшись его нехитрым аргументам. Он научил меня любить
музыку, песни. Он, а не мифическая "учительница славная моя",
обучил меня любить и понимать литературу. Мы добились того, что
нас вместе распределили после института работать в
Архангельской области в одной школе. И если я могу сейчас
заплакать при звуках "Осенней песни" Чайковского, то оттого,
что в бревенчатой комнате, озаряемой светом идущих с Воркуты
паровозов, долгими вечерами Володя разучивал на гитаре "Осеннюю
песню", и тихий голос этой мелодии вставал над нами обоими как
чудо, и мы часто говорили об этом чуде. Потом нас обоих
призвали в армию, и мы попали в один город на севере, в одну
часть, в один взвод. Мы с ним все узнавали и узнавали жизнь,
дальше было некуда. Володина сцена отодвигалась куда-то, но он
не сдавался. Уже после армии он много раз пытался поступить в
театральный вуз, работая учителем в московской школе, занимался
в известной студии у артиста Богомолова (где, кстати, занимался
и В.Высоцкий), но не сложилось, не поступилось, время было
упущено. Он был странноват, этот толстяк-учитель, не без
способностей, конечно, но - старомодный, смешноватый, с
устаревшей семиструнной (не как у людей - шестиструнной)
гитарой... "По части выправки, - говаривал наш командир роты
капитан Чудин, большой мясистый, веснушчатый человек, -
Красновский у нас мешковат..." Ну что ж, это было справедливо.
И после стольких горьких неудач любой бы опустил руки. Но
Володя был Артист, он родился Артистом, что бы про него ни
говорили привыкшие к театральным штампам вузовские приемщики.
Он стал Артистом с Гитарой, он не рвался в первачи, у него было
свое маленькое, чистое и высокое дело.
За время нашей дружбы мы с Володей говорили обо всем. О
смерти только не говорили, хотя и видели ее на севере, в
снегах. Жизнь казалась бесконечной, здоровье неисчерпаемым. То
парусиновые тапочки были на ногах у Володи, то настоящие
кожаные бутсы, то кирзовые сапоги, то новомодные кроссовки, и
он все проделывал и проделывал свой любимый финт у углового
фланга на правом краю, "заваливая" защитника то в одну, то в
другую сторону. На здоровье не жаловался. Уколов только боялся,
это еще со школы. Бледнел, еще когда промахивали под лопаткой
спиртом, бывало, и в обморок падал. Очухивался, смеялся над
собой, не боялся быть смешным. "Настоящий" концертный костюм
пошил незадолго до смерти. Стоя перед зеркалом, пошутил - ну,
теперь будет, в чем в гроб ложиться. Боже мой, так и вышло!
Умер очень славный, очень талантливый, очень добрый человек.
Всех, кто встречался на его пути, он заражал Искусством, словно
имел при себе тайный шприц. Нас, встретившихся ему, было много.
Не все и не всегда понимали, что имеют они дело с Учителем,
который учил нас любить Пушкина в то время, когда нас призывали
любить Сталина.
1982
ольга Купалихина,
05-07-2010 00:17
(ссылка)
Юлий Ким: Я отвечал за судьбу других людей
Кто из нас не подпевал Андрею Миронову в "Двенадцати стульях" или "Обыкновенном чуде"? Кто не помнит песни из "Бумбараша"? И кто задумывался об авторе этих шедевров? А между тем на счету у Юлия Кима огромное количество песен для кинофильмов, театральных спектаклей, а теперь к ним присоединился и мюзикл. Большинство текстов для легендарного "Нотр Дам" написано этим скромным невысоким человеком. Недавно Юлий Ким посетил Самару, и корреспонденту "Молнии" удалось задать автору несколько вопросов после его концерта центре "Дзержинка".
- "Нотр Дам" имел оглушительный успех. Многие арии, как знаменитая "Белль", настолько часто транслировались по радио, что все их выучили наизусть. А как шла работа над мюзиклом, были ли какие-то проблемы с переводом текстов?
- Сразу хочу сказать, мною написано больше сорока текстов к мюзиклу, но к "Белль" я не имею отношения. Ее написал другой автор. Особых проблем с французами не было, хотя некоторые их требования было трудно удовлетворить. Так, они требовали точного, буквально дословного перевода арий. Но некоторые вещи на русский перевести просто невозможно. Как, скажите, перевести в одну строчку "Это было в одна тысяча четыреста восемьдесят втором году"? Американцы справились "на счет раз", английский язык это позволяет. Я конечно, тоже попытался. Получилось: "То было в давние года: в один, четыре, восемь, два". Шутка, конечно, в результате все равно пришлось делать литературный перевод.
- Как складываются ваши отношения с актерами? Вы им говорите, как исполнять ту или иную песню?
- Я ничего не говорю актерам, потому что этим занимается режиссер. И упаси Боже, влезать в этот процесс. Иногда режиссеры просят меня спеть перед актерами то или иное сочинение, но как они потом работают, я не знаю. Может быть, они говорят: "Вот, слышал? Ни в коем случае так не делайте". В крайнем случае, я могу шепотом на первых репетициях подсказать режиссеру, как было бы лучше что-то исполнить, но это если на репетицию позовут. А могут и не позвать.
- Вам всегда нравится то, что получается у актеров?
- Нет, конечно. Но если говорить о том, как спел Андрей Миронов в "12 стульях" или Валерий Золотухин в "Бумбараше", то это блистательные работы.
- Было время, когда вы писали под псевдонимом Михайлов...
- Этот псевдоним я взял по необходимости. В 1968 году меня уволили из школы, в которой я преподавал, за участие в диссидентском движении. Я расписался в нескольких очень резких письмах. Это было повальное увлечение, я тоже не остался в стороне и поучаствовал. Работать в школе мне запретили навсегда, запретили и выступать на сцене с концертами. Когда я спросил, чем же мне зарабатывать на жизнь, мне ответили, что против работы в кино и театре они не возражают. Надо сказать, с их стороны это было мудрое решение. Диссидентом можно быть, когда ты писатель или поэт-одиночка. И рискуешь только своей судьбой. Так писали Войнович и Галич, Солженицын и другие. Они заплатили изгнанием, но других людей это серьезно не затрагивало. В кино и театре такое невозможно, там всегда даже невольно отвечаешь за судьбу других людей. Нельзя одной рукой писать арию Татьяны, а другой подписывать диссидентское письмо. Потому что тогда и Татьяна на сцену не выйдет.
- Вас считают одним из классиков авторской песни, и, тем не менее, ваше творчество это не совсем то, что принято называть этим термином. Как вы сами оцениваете свое место в бардовском движении?
- Замечание совершено справедливое. Моя "площадь круга" не совсем совпадает с "площадью круга" авторской песни. Мне нравится определение, которое придумал композитор Дашкевич. Всю киномузыку и бардовские песни он назвал "третье направление в музыке". Был даже театр, который так и назывался "Третье направление". Расшифровать можно как "высокоинтеллигентная эстрада". Это не точно, но более или менее понятно. Вот, однажды состоялся вечер в московском "Доме композиторов". Там выступали люди, которые считали себя бардами или примыкающими к этому направлению. Выходил на сцену Градский со своими вещами, кто-то исполнял песни на стихи Пастернака, были совсем камерные произведения... Но, что интересно, не понятно каким образом, но сразу было понятно, что вот это авторская песня, а это - нет. Было абсолютно ясно, что Градский - не отсюда, Розенбаум относится к другой категории. Я не говорю, что это низшая или худшая категория, она просто другая. Изысканный камерный авангард, это тоже что-то другое. А вышла Камбурова и запела, всем понятно - это отсюда, или Дашкевич на стихи Блока - тоже абсолютно точное попадание. Трудно объяснить, но это всегда чувствуется.
- Сегодня много говорят о сближении авторской песни и эстрады. Даже обвиняют Олега Митяева в том, что начал "эстрадизировать" свое творчество....
- Зачем его обвинять? Он нашел свою "колею", которая находится на стыке разных жанров. В какой-то степени это свойственно и творчеству Вероники Долиной. Пусть песня меняется и развивется. Это только обогащает ее. Судьба бардовской песни мне кажется бесконечной. После того, как 1956 год вызвал к жизни неслыханный взрыв свободы внутри разных областей искусства: театра, живописи, поэзии. Тогда же появилась первая когорта бардов: Визбор, Городницкий, Окуджава, Галич, Высоцкий. И потом этот отряд только пополнялся.
- Хотелось бы задать вам несколько личных вопросов. Вы азартный человек?
- Да, поэтому я не играю ни в карты, ни в шахматы.
- А в казино?
- Никогда там не был по той же причине.
- У вас есть домашние животные?
- Нет, но были. Я очень любил кошку Настю и пуделя Тошу.
- Что в вашей жизни значат деньги?
- Об этом я написал несколько строчек для спектакля "Доходное место":
Любовь - возвышенный предмет,
Ее в деньгах не исчисляют,
Но все ж без денег счастья нет,
А при деньгах - бывает!
- Если, не дай Бог, в доме случится пожар, наводнение, или другая катастрофа. Какие вещи вы будете спасать первыми?
- Рукописи.
ольга Купалихина,
20-06-2010 13:32
(ссылка)
А мне везет...
Ада (Ариадна) Якушева
А мне везет: к вершинам белым
Вершит машина виражи.
Вообще-то, хлопотное дело -
Археологии служить.
Там за горами, за веками
Ни угадать, ни увидать -
Лежат под снегом и песками
Твои немые города.
Беру, тащу, чешу по склону,
Мне день - не в день,
И ночь - не в ночь.
А всей душой за увлеченных,
И я хочу тебе помочь.
О, этот ветер горы метит,
Любой сюрприз из-за угла...
Чего не сделаешь на свете
Из-за твоих упрямых глаз!
А если что-нибудь такое
Мне совершить не предстоит,
То все равно высокий поиск
Да будет спутником твоим.
То все равно в надежде каждой -
Открытий будущих звезда,
Они заговорят однажды,
И твои немые города.
ольга Купалихина,
18-06-2010 18:56
(ссылка)
Ноль эмоций
Рассказ
- Ну что? - спросил Куликов.
- Ноль эмоций. Ничего и никого...
Старший матрос Вася Плехоткин равнодушно смотрит, как по зеленому экрану локатора бегает тонкий луч. Он ударяется о скалистые берега Кольского полуострова, о высокие волны, о стаи бакланов, взлетающих над ночным океаном. Ни одного судна не отмечает луч, ни одной лодки... "Ноль эмоций", как говорит в таких случаях Вася. Пограничный корабль с бортовым номером 93 на средних ходах идет вдоль невидимой черты - государственной границы СССР, которая вечно качается здесь на студеных северных волнах.
Вообще-то "ноль эмоций" выдумал не Плехоткин, как это почему-то считалось на корабле, а капитан-лейтенант Дроздов. Однажды во время беседы он сказал: "Пограничную ситуацию предугадать невозможно. Поэтому каждый пограничник в любой обстановке, в любых обстоятельствах должен быть до предела собран, а главное - спокоен. Не давайте во время боевых операций разыгрываться вашим чувствам, эмоциям. Все провокации, которые устраивают наши враги, рассчитаны только на наши нервы. Во всех обстоятельствах вы должны помнить - ноль эмоций!"
Вот так говорил однажды капитан-лейтенант Дроздов, беседуя с личным составом корабля...
В три часа ночи Дроздов поднялся из своей каюты на верхний мостик.
- Товарищ капитан-лейтенант!.. - начал было доклад вахтенный.
- Вольно, вольно...
Дроздов закурил, ладонями прикрыв огонь от ветра, посмотрел вверх - как погода. Звезды, начищенные словно солдаты на па- раде, висят над океаном. Между звездами проворачивается антенна локатора.
"Надо идти спать, - подумал Дроздов. - В такую погоду происшествий не жди - все видно..." Дроздов уже повернулся, чтобы спускаться вниз, как вдруг на мостике загудел переговорник.
- Что такое? - спросил Дроздов.
- Товарищ командир, локатор дает цель!-доложил Плехоткин. - Пеленг 273, дистанция 12 кабельтов.
Дроздов бросился вниз по трапу.
В штурманском посту в том же дыму сидели те же Куликов и Плехоткин, но что-то явно изменилось здесь. Неуловимое крыло тревоги повисло над ярко освещенной штурманской картой, где на пеленге 273 уже скрестились две тонкие карандашные линии. Вдруг Куликов улыбнулся.
- Отбой, - весело сказал он Плехоткину. - Здесь же камень!
- Камень камнем, - сказал матрос, - а на камне что-то есть. Всплеск на локаторе измененный... Что-то есть, точно!
- Не будем гадать. Лево на борт! - крикнул в переговорник Дроздов. - Вахтенный! Включить прожектор!
Корабль, резко наклонившись на повороте, пошел к не видимому еще камню.
Дроздов отлично знал этот камень. Он стоит в полумиле от берега маленький, метров двадцать в длину, ничем не примечательный.
В штиль его еще можно увидеть, в шторм - только белый бурун на этом месте. Даже названия этот камень не имеет.
Луч прожектора скользнул по ночному морю и в самом конце своего пути уткнулся в неясные очертания скал. Камень...
Дроздов поднес к глазам бинокль, и, как ни далеки еще были скалы, он успел заметить, что по самому гребню камня мелькнула какая-то тень - словно кто-то убегал от света прожектора,
- Человек на камне! - крикнул вахтенный, смотревший в стереотрубу.
- Боевая тревога! Боевая тревога! - крикнул в переговорник Дроздов. - Корабль к бою и задержанию! Шлюпку на воду! Первой осмотровой группе приготовиться к высадке!
Корабль, казавшийся таким безлюдным, вдруг ожил, и через несколько минут Куликов - командир первой осмотровой группы - уже докладывал Дроздову о готовности.
Сзади него стояли семь моряков в спасжилетах, с автоматами нагруди. Завизжали блоки. Шлюпка - на воде.
В луче прожектора камень сверкал, словно вырезанный из белой бумаги. Когда в полосе света показалась шлюпка, Дроздов снова поднес бинокль к глазам. Вот пограничники прыгают в воду, идут по пояс в прибое, с автоматами наперевес... сходят на берег... рассыпаются цепью... ползут по скалам... переваливают через гребень камня... скрываются. Дроздов все смотрит в бинокль, но теперь его слух до предела напряжен. Он теперь ждет выстрелов. Враг пограничника - самый страшный враг. Ему нечего терять. Он готов на все.
Дроздов опустил бинокль, полез за сигаретой. Начал разминать ее - порвалась. Что за сигареты выпускают!
Над морем тишина. Корабль покачивается на спокойной зыби. Через луч прожектора пролетел баклан - как будто поджег его кто-то - так вспыхнуло во тьме его белое брюшко... На камне - никаких изменений. Только качается на короткой волне шлюпка, около которой стоит с автоматом в руках спиной к свету пограничник.
Вдруг на гребне камня появился Куликов. Меховая куртка рас- стегнута, пистолет - за поясом, дышит тяжело. Щурясь от прожектора, что-то крикнул пограничнику, стоявшему у шлюпки, и тот сорвался с места и убежал с Куликовым за гребень.
- Вторую шлюпку приготовить к спуску! Второй осмотровой группе приготовиться к высадке! - крикнул в переговорник Дроздов. Странное происходит на этом камне. Неужели там целая группа нарушителей?
- Товарищ командир, шлюпка готова к спуску на воду!
- Товарищ командир, вторая осмотровая группа построена!
- Вольно! - вдруг сказал Дроздов, не отрываясь от бинокля. - Всем на вахтах - заступить, свободным - продолжать ночной отдых! Разойдись!
То, что увидел в бинокль Дроздов, несколько удивило его, но он понял, что там, на камне, все закончено. Из-за гребня вышли пограничники. Дроздов машинально их пересчитал - живы и здоровы. Только все шли просто так, а четверо что-то несли. Иногда всю группу вдруг бросало то в одну сторону, то в другую, но до шлюпки они добрались благополучно и сразу же навалились на весла.
- Везут субчика, товарищ командир! - весело сказал вахтенный.
- А дрыгается-то как! Уж очень не хотелось, видно, ему попадаться.
Дроздов молча выслушал все это, потом сказал:
- Уберите прожектор со шлюпки.
- Есть! - крикнул вахтенный. Прожекторный луч дернулся и застыл рядом со шлюпкой так, чтобы гребцам было светло и не слепило глаза.
...Первым на борту очутился Куликов.
- Товарищ капитан-лейтенант! - вытянулся он перед Дроздовым.
- Отставить, - коротко сказал Дроздов. - Раненые?
- Раненых нет, - Куликов улыбнулся. - Есть поцарапанные, - и показал на куртку. - Но все это ерунда! Плехоткин - вот молодец кто у нас! Кусок старой обшивки корабельной давал всплеск. А на камне мог быть и человек!
- Человек? - переспросил Дроздов.
Он глянул за борт и ахнул: на дне шлюпки лежал связанный белой веревкой медведь!
-...Так это ж не медведь, товарищ боцман, - сказал молчавший до этого матрос Черных. - Это ж медвежонок.
- Я прекрасно понимаю, товарищ Черных, все это очень здорово! Я сам люблю природу и в детстве строил скворешники. Но ведь у нас военный корабль, а не "Полосатый рейс"! Медведя вашего кормить нужно? Нужно! Где я возьму на него продовольствие? Он хоть вы и утверждаете, что медвежонок, но, наверно, ест не хуже быка. Это и по глазам его видать!
Ребята засмеялись. Боцман оглядел весь кубрик, снял с головы пилотку, вытер лысину.
- Ничего смешного здесь нет, - сказал он. - Конечно, если товарищ капитан разрешит, я протестовать не буду. Пожалуйста. Держите у себя зверя. Только непонятно мне, как он попал на камень. Рыбу ловить туда, что ли, приплыл? Или пейзаж рисовал - "Шторм на севере?"
- Шторм был недавно, - сказал Дроздов. - Я думаю, что смыло мишку с берега. Может, одного, может, со здоровым бревном... Трудно сказать. По аппетиту видно, что давно не ел. Боцман тяжело вздохнул.
- Убирать за ним... - проворчал он. - Чего вы его привезли, товарищ старший лейтенант?
Куликов улыбнулся.
- Я же ведь шел на него врукопашную. Кричу: "Стой, стрелять буду!" - а он за камень спрятался и сидит там. У меня какая мысль? Ну, не иначе, думаю, как высадился аквалангист. Сейчас сиганет в море - упускать его, конечно, нельзя, будет из автомата сыпать! Ребята заходят с фланга, он их учуял - да как зарычит! Меня в пот бросило! Что за ерунда! Прыгаю за камень - а он там, голубь, прижался к скале, мокрый, грязный, худой... Ребята подбежали - со смеху стоять никто не может. Ну а потом жалко стало мишку - погибнет ведь в первый же шторм. Так ведь, Николаич?
Боцман недовольно посмотрел на Куликова, потом на медведя, который в самом центре этого ночного собрания возился с костью корейки.
- Так-то так... - неопределенно сказал боцман... - Все это, конечно, верно... Только непорядок это - зверь на корабле.
Он медленно повернулся и вышел из кубрика.
За ним плотно закрылась стальная водонепроницаемая дверь.
- Медведь, конечно, останется на борту, - сказал Дроздов. - Кличку, во-первых, дать надо... и ответственного, что ли, назначить.
- Я буду ходить за ним, товарищ капитан-лейтенант, - сказал Черных. - Мне это дело знакомо.
- В зверинце, что ли, работал? - спросил Плехоткин.
- Сибиряк я. Понял?
- Значит, Черных, - сказал Дроздов. - За все грехи буду спрашивать с тебя. Пусть живет у нас пока... Потом подумаем, что с ним делать. Пионерам отдадим... Только есть одна просьба, товарищи: с боцманом по этому вопросу прошу поосторожнее. Не обижайте старика. Ясно?
"Пират" - вот как назвали медвежонка. Название ему придумал, сам того не желая, боцман. Перед этим предлагалась масса вариантов: Михаил, Компас, Шнурок, Океан и даже Семен. "Семен" понравилось всем. Но вдруг кто-то сообразил, что Куликова тоже зовут Семен, и во избежание каких-либо намеков и неясностей решили кличку Семен отставить. Так вот медвежонок томился без имени.
Но на второй день в кубрик, где свободным от вахты доказывали кино, пришел боцман. Он подозрительно посмотрел по углам - медвежонка не было.
- А где это самый... пират? -• спросил он.
В кубрике все замолчали.
- А что? - сказал Плехоткин, - Пират? А?
Киномеханик, он же радист, только что собравшийся выключать свет, вдруг крикнул:
- Конечно, Пират! Мы ему такую тельняшку сошьем!
В кубрике поднялся гвалт, Черных выволок медвежонка к свету и громко сказал:
- Внимание! Сегодня мы принимаем в наш комсомольско-молодежный экипаж пограничного корабля нового матроса! Звать его с этой минуты Пират! Поскольку это имя предложено и утверждено начальством... - Все посмотрели на боцмана - тот неопределенно ухмыльнулся - ...так тому и быть! Я думаю, что коллектив поддержит! С этой минуты - ты Пират! Ни на какие Шарики, Океаны и Мишки ты не должен откликаться! Понял? Ну - рявкни!
Пират не рявкал. Он озирался по сторонам, смотрел на ребят, поворачивал все время голову к киноаппарату - оттуда пахло пленкой.
- Ну ладно, - сказал Черных, - рявкать мы его научим. Я думаю, куда бы его зачислить. Может быть, на кухню - посуду мыть? Только мне кажется, что он там будет злоупотреблять служебным положением. В машину его, конечно, тоже нельзя - выпивать он будет в машине.
- Чего там выпивать? - возмутился дизелист Сомов.
- Машинное масло! - сказал Черных. - В штурманский пост - делать ему там тоже нечего. К радистам - все клеммы у них позамыкает...
- К нам давай его - в орудийный расчет. Снаряды пусть подносит! У него на это силенок хватит!
- Нет, товарищи, а думаю, что орудийный расчет - место непостоянное, а нам надо его на постоянную работу определить - к вахтенным.
- Холодно там у вас, - сказал Плехоткин.
- Зато работа медвежья! - засмеялся Черных.
Так Пират стал вахтенным матросом.
Он очень скоро понял, что его зовут Пират, что его хозяин - Черных. Он скоро привык к кораблю. На носу обычно пахло мок- рым железом, на корме - орудийной смазкой и влажными канатами, в штурманском посту - сигаретами Куликова, в радио- рубке - электролитом, из люков машины - горячим маслом, из камбуза - корейкой и чаем. А на мостике, где он бывал чаще всего, пахло морем. Это было знакомо Пирату. Только там - в детстве - к нему всегда примешивался запах гнилых бревен, птичьего помета, плавника, выброшенной на берег рыбы - словом, всего того, что лежит, живет, умирает и рождается на скалистом побережье северного моря.
Боялся Пират качки и боцмана. Ну, о качке - особый разговор. А вот боцман... Однажды, когда Пират нашкодил в неположенном месте, боцман застал, его чуть ли не на месте преступления. Поднялся крик.
Прибежал Черных.
- Полюбуйся! - сказал боцман.
- Понятно, - грустно сказал Черных и убежал за тряпкой и лопатой. Когда он вернулся, боцман уже кончал длинную речь, обращенную к Пирату.
-...а чтобы больше неповадно было, надо учить тебя - Боцман приподнял Пирата за загривок и два раза стукнул его по мор- де большой твердой ладонью. Пират зарычал и попятился.
- Зря вы так, - сказал Черных. - Он же маленький... как дитя.
Пират сидел в ногах у Черныха злой, обиженный, ощетинившийся. От ботинок боцмана пахло гуталином.
В это время открылась дверь и просунулась голова Плехоткина.
- Эй! - крикнул он. - Вахтенные Черных и Пират - на прием пищи!
Никто не обернулся.
- Что здесь происходит? - спросил Плехоткин.
- Ничего не происходит, - мрачно сказал боцман. Он неловко кашлянул и с тяжелым сердцем вышел.
- Что случилось? - еще раз спросил Плехоткин.
- Ничего, - твердо сказал Черных. - Сейчас мы придем.
После этого случая Пират как привязанный стал ходить за хозяином. А когда в кубрике появлялся боцман, Пират, что бы он ни делал - то ли смешил народ, кувыркаясь через голову, то ли просто сидел без дела, - неизменно залезал под койку Черныха, и оттуда торчали только черная пуговица носа да два круглых колючих глаза.
Был у Пирата и другой враг - качка. От боцмана можно было спрятаться или убежать, от качки - никуда не деться. Особенно прихватила она Пирата как-то ночью, когда он вместе с Черныхом "стоял" на вахте. Вахтенный матрос Затирка, сдавая дежурство, сказал:
- Достанется тебе, Черных. Циклон идет. Может, взять Пирата вниз?
- Пусть привыкает.
- Ну, смотри.
Затирка еще раз взглянул на вечернее море, на низкие тучи, прижавшие к самым волнам длинную полосу желтого заката. По горизонту в нейтральных водах густо дымило судно - видно, получило предупреждение о шторме и спешило укрыться в порту.
- Достанется тебе, - еще раз сокрушенно сказал Затирка и стал спускаться по трапу вниз. Если Затирка так сказал, то и быть этому. Затирка был опытный сигнальщик...
Через десять минут на корабле задраили все двери и переборки. На мостик поднялся Дроздов.
- Кто на мостике?
- Матрос Черных!
- Матрос Черных и матрос Пират! - сказал Дроздов.
- Так точно! - улыбнулся Черных. - И матрос Пират.
- Ну, как дела, вахтенные? Надвигается?
- Надвигается! - сказал Черных.
- Спасжилет есть?
- Так точно.
- А на Пирата?
- Пират, товарищ командир, непотопляемый.
- Это верно, - сказал задумчиво Дроздов, внимательно оглядывая море.
Он взял пеленг на судно, дымившее по горизонту, и крикнул в переговорник:
- Курс сорок три! Танкер тысячи на четыре с половиной.
- Есть! - ответил переговорник голосом Куликова.
- Так ты говоришь - непотопляемый?
- Так точно, товарищ командир.
- А может, ему все же лучше вниз? А?
- Пусть привыкает.
- Это верно, - сказал Дроздов. - Наступит ночь - смотри в оба.
- Есть смотреть!
Дроздов ушел вниз. Тучи уже так прижали полосу заката, что его можно было, как письмо, просунуть под дверь. Стало быстро темнеть.
- Вот такие наши дела, Пират, - сказал Черных и вытащил из футляра бинокль. Ночь обещала быть тревожной...
Пират тоже чувствовал, что приближается что-то нехорошее. Палуба мостика поплыла из-под ног, Пирату стало тоскливо...
Он вздохнул и положил голову на сапог Черныха.
- Плохо, да? - спросил Черных. - А ты привыкай, привыкай.
Засвистел переговорник.
- Кто на мостике?
- Матрос Черных.
- Это я, Плехоткин. Что там у тебя?
- Два судна тут что-то толкутся около наших вод. По пеленгу 47 и 190. Смотри.
- Хорошо.
- Пират с тобой?
- Здесь.
- Ну как?
- Худо. Но, я думаю, пусть привыкает.
- Смотри, чтоб за борт не смыло. Тут такая метеосводка пришла-ахнешь.
- Не смоет,-сказал Черных.
Через минуту позвонили из машины.
- Пират с тобой?
- А где ж ему быть?
- Смотри там за ним.
- Все будет в порядке.
- Заботятся все о тебе, - сказал Черных Пирату. - Волнуются, как бы с тобой чего не стряслось. А ты нос повесил.
Пират поднял голову и грустно поглядел на Черныха. Корабль изрядно качало. По палубе уже гуляла волна. До мостика долетали брызги. Море начинало грохотать...
Появился боцман. Некоторое время стоял, вглядываясь в черноту ночи.
- Все задраено?!-крикнул он.
- Все!
- Опять ты на вахте с этим... Пиратом!
- А что!
- А то, что не положено.
Черных промолчал. Включил прожектор, сиреневый луч запрыгал по дымящимся брызгами волнам.
- Балаган, а не корабль. Веранда танцев!
"При чем здесь веранда танцев?" - хотел было подумать Черных, но не успел: крутая волна резко завалила корабль на левый борт, прожекторный луч метнулся сначала к мокрым небесам, а потом, ударив по вершинам волн, на секунду осветил в черном ущелье между двумя валами небольшой мотобот. Как ни мгновенно было это, Черных успел заметить, что мотобот идет без огней и без флага...
- Судно слева по борту, дистанция восемь кабельтов! - крикнул он в переговорник.
Корабль валился на другой борт. Пират, скрежеща по стальной обшивке палубы когтями, ездил по мостику от одной стороны до другой.
На мостик выскочил Дроздов.
- Пеленг! - закричал он на ухо Черныха.
- Примерно 18-20!
- Боевая тревога! Боевая тревога! Корабль к бою и задержанию!! - заорал Дроздов в переговорник.
Через минуту на мостике показался Затирка.
- Пирата возьми! - закричал Черных.
Затирка отодрал Пирата от куска парусины, на которой медведь почти висел, вцепившись четырьмя лапами, и потащил его вниз. По трапу грохотали сапоги. Нудно завыла сирена. Корабль качало, и кренометр в штурманском посту, сам удивляясь такому, показывал солидную цифру. Затирка донес Пирата до кубрика, кинул его на пол и убежал.
В кубрике никого не было. Две книги и стакан с присохшими чаинками катались по полу. Пират, уцепившись за коврик, ездил вместе с ними. В кубрике было тепло и горел свет. За железными стенами ревело море. Пират перебрался под койку Черныха. Там можно было упереться лапами в стену и в две железные наглухо прикрепленные к полу ножки. Пусть стакан и две книги катаются по полу. На это даже интересно смотреть... Корабль стал резко менять ход, поворачивать вправо, влево, и над кубриком то шипя перекатывались волны, то грохали чьи-то сапоги... Все это не нравилось Пирату. Он очень устал сегодня. Он положил голову на лапу и заснул. Но приходилось часто просыпаться - и оттого, что во сне он расслаблялся и тогда его начинало катать под кроватью, и оттого, что опять выла сирена, и это было крайне неприятно. Пират просыпался злой, готовый отомстить всем своим обидчикам, но никаких обидчиков не было, только стакан с прилипшими чаинками закатился уже в паз между чьим-то рундуком и стеной и там жалобно позвякивал.
"Ду-ду-ду!" - вдруг застучала над головой автоматическая пушка. Запрыгал стакан. Пират испугался. "Ду-ду-ду" - Опять над кубриком. "Таф-таф!"-что-то ударило по обшивке, заглушая грохот. Жалобно взвыли турбины корабля, переключенные на предельный ход. Какая-то волна ударила в стенку так, что весь корабль заскрипел, как ломающаяся сосна. Снова над кубриком, шипя, как тысяча змей, прокатилась волна. Пират обхватил лапами железную ножку кровати, от которой пахло старой масляной краской и немножко хозяином. Заскулил. Все это было страшно и непонятно...
Утром, когда Черных повел на палубу Пирата - мыть (страшный тот был после пережитой ночи: грязный, шерсть свалялась, глаза затекли), ему встретился Затирка, который вел по палубе высокого человека со связанными сзади руками. От него пахло рыбой. Человек остановился и сказал:
- О! Медведь на русском корабле! Это так традиционно!
- Иди, иди!-сказал Затирка.
Почти вся команда работала на палубе - убиралась после ночного шторма.
- Ну как дела, Пират?! - крикнул Плехоткин.
Пират поднял голову. По океану еще ходили солидные валы, но из разорванных белесых туч выглядывал веселый кусочек солнца. С близкого берега доносился едва уловимый запах мокрых скал и рыбы. Пират потянул ноздрями воздух и вдруг неожиданно для самого себя рявкнул - рряв!
- Значит, хороши дела? - еще раз переспросил Плехоткин. - И у нас неплохо. А за ночную вахту тебе причитается!
Он вытащил из кармана кусок сахару и кинул Пирату. Пират поймал сахар и захрустел. Солнце совсем вылезло из-за облаков и приятно грело нос. Хорошо!
...А больше всего Пират любил, когда матросы играли в домино. Вот интересно было на них смотреть! Они собирались в кубрике, усаживались за стол и со всего маху били по нему черными костяшками. А потом все разом кричали, словно совершенно неожиданно ко всем им пришла большая радость, а двое со скучными лицами лезли под стол. Сначала Пирату было очень неудобно, когда большой и сильный Черных лез под стол. Пират тут же семенил за ним следом: может, кто обижает хозяина и надо заступиться? Под столом множество ботинок и сапог стучали об пол. Пират вылезал вслед за хозяином и смотрел на матросов, которые гром- ко смеялись. А Черных, вместо того, чтобы сказать "молодец, Пират!" и дать сахару, вместо этого недовольно говорил:
- Ну ладно, ладно... веранда танцев.
Но потом Пират понял, что никого здесь не обижают, а это просто игра. Особенно ему нравилось, когда кто-нибудь громко кричал: "Рыба!" - и сильно ударял костяшкой. И Пират тогда со всего маху бил лапой по столу. Что здесь поднималось! Матросы со смеху падали с табуреток, а Пират, поощряемый всеобщим вниманием, тут же перекатывался через голову. Что и говорить, веселая это была игра!
Любил еще Пират смотреть, как борются матросы. Он даже порявкивал от удовольствия, глядя, как здоровенные парни пытались повалить друг друга. Они казались Пирату двумя медведями. Так и подмывало встать на задние лапы и побороться!
Боролся иногда и Черных. Правда, мало было на него охотников, разве что дизелист Сомов. И каждый раз, когда борьба вступала в решающую фазу, Пират не выдерживал и лез на Сомова. Но от этого вмешательства ничего хорошего не получалось. Сомов кричал на Пирата, что тот ему чуть не порвал робу, кричал и на Черныха, что тот его поборол только с помощью медведя, а Черных зло говорил Пирату: "Не лезь!" Пират обижался и уползал под кровать. Он мог привыкнуть ко всему, но когда валили на пол хозяина - сидеть на месте было выше его сил...
А один раз в домино пришел играть боцман. Пират хотел было, как всегда, залезть под койку, как боцман вдруг поглядел на него необычно добрым взглядом.
- А подрос Пират-то на пограничных харчах, - сказал он. - Свыкся?
- Свыкся, товарищ боцман, - сказал Черных.
И они сели играть. Пират никуда не полез. Он стоял на задних лапах перед ними, держась за стол, и смотрел, как стучат костяшками. Боцман играл солидно, не спеша, обдумывая каждый ход. Смотреть собралось много матросов. Игра шла без обычных подсказок и выкриков. Перед каждым ходом боцмана в кубрике наступала тишина. Пират внимательно следил за игрой, будучи немало удивлен необычно тихой обстановкой. Вдруг Плехоткин, игравший против боцмана, закричал дурным голосом:
- Эээх, была не была - ррыба!
И ахнул по столу здоровенным кулачищем с костяшкой. Пират, стоявший рядом с боцманом, понял, что настала пора действовать, поднял лапу и ударил... по плечу боцмана! Раздался треск отрываемого погона, весь кубрик взорвался от смеха. Боцман, красный от неожиданного удара, вскочил.
- Ты что... ты что?! - закричал он.
Пират прыгнул на пол и мигом забрался под кровать.
- Распустил свою скотину!! - заорал на Черныха боцман. - Завтра же списать на берег! Чтобы духу его здесь не было!
Боцман вышел из кубрика и так хлопнул дверью, что костяшки домино на столе жалобно подпрыгнули.
В кубрике наступила тишина. Кто-то чиркнул спичкой. Кто-то тяжело вздохнул. За стеной хлюпнула волна.
- Нехорошо, вышло, - сказал Плехоткин. - Пирата, конечно, никуда не отдадим, но... нехорошо...
- Может, пойти объясниться с боцманом? Ведь Пират же не нарочно...
- Сейчас лучше не ходить... в гневе он. Завтра делегацию выделим и пойдем с утра, - сказал дизелист Сомов.
И матросы стали расходиться из-за стола-кто полез с книжкой на койку, кто сел писать письмо, а Плехоткин вынул гитару. Одну хорошую песню знал радиометрист Плехоткин.
Кожаные куртки, брошенные в угол,
Тряпкой занавешенное низкое окно.
Ходит за ангарами северная вьюга,
В маленькой гостинице пусто и темно..
Пелось в этой песне про северных летчиков, но ребятам всегда казалось, что эта песня сочинена про них-про моряков пограничных войск, которые в любую погоду, днем и ночью, летом и зимой сторожат границу нашей страны.
Командир со штурманом мотив припомнят старый,
Голову рукою подопрет второй пилот.
Подтянувши струны старенькой гитары,
Следом бортмеханик им тихо подпоет.
Эту песню грустную позабыть пора нам,
Наглухо моторы и сердце зачехлены.
Снова тянет с берега снегом и туманом,
Снова ночь нелетная даже для луны...
А ночь над океаном наступала действительно нелетная: начинал накрапывать мелкий дождик, короткие холодные волны стучались о камуфляжные скулы пограничного корабля, вахтенный матрос натянул на голову капюшон. По зеленому экрану локатора бегал тонкий луч, ударяясь о прибрежные скалы, о стаи бакланов, взлетающих над водой, о близкие и далекие корабли. Песни песнями, а служба службой.
- Пойдем-ка, я свожу тебя на палубу - перед сном подышать, - сказал Черных Пирату. - Вылезай-ка. Все равно из рядового тебя разжалуют.
Черных вылез на палубу, Пират - за ним. Они стояли в полной темноте и смотрели в одну сторону - на берег. Корабль по приказу командира отряда шел в порт - сдать нарушителя, которого они захватили тревожной штормовой ночью, и его мотобот. Огни порта были уже совсем близко.
Оттуда, от этих огней, легкий ветер сквозь дождь доносил за- пах земли.
- Да-а-а...-вздохнул Черных. - А ведь мне в этом году, друг, демобилизовываться. Так-то.
Пират тоже вздохнул.
В эту минуту кто-то выпрыгнул из люка. Пират повернул голову. От неясной тени человека пахло не машинным маслом и не мокрой робой, как от всех остальных матросов. От него пахло рыбой! Пират потянул ноздрями этот хорошо знакомый запах, как вдруг человек кинулся к хозяину и одним ударом сшиб его с ног. Хозяин был большой и сильный, но он стоял боком и не мог, конечно, видеть нападающего. Они покатились по мокрой палубе.
- А-а!..-захрипел хозяин. И тогда Пират кинулся к большой потной спине, от которой шел сильный запах рыбы. Он обнял этот рыбий запах, и в эту минуту куда-то пропали все правила приличного поведения, которому его так долго учил хозяин. Горячая волна охоты охватила Пирата, и он с наслаждением запустил зубы в твердое теплое плечо.
Человек закричал. Он выпустил из своих объятий Черныха, изогнулся и ударил медведя. Удар был холодный-холодный, а потом - горячий-горячий... Пират нашел в себе силы еще раз хлестануть человека, пахнущего рыбой, лапой по голове и откатился в сторону. Он катался по мокрой палубе и уже не видел, как Черных поднялся на ноги, как из люка выскочили моряки и унесли вниз человека, пахнущего рыбой, как прибежал фельдшер и тут же, на мокрой палубе, сделал укол Пирату, а моряки держали его за лапы, чтобы он не катался. Ножевая рана в груди у медведя была глубокая... Человек, от которого пахло рыбой, был опытным бандитом: он вонзил нож и повернул его внутри раны...
Умер Пират в кубрике, в том самом кубрике, где он любил смотреть, как играют в домино, где Плехоткин пел свою грустную песню про северных летчиков, а боцман делал строгие внушения за беспорядок. Вокруг Пирата хлопотали фельдшер и Затирка. Черных с перевязанной головой стоял около стола и молча смотрел на медведя. Возле стола стоял и Дроздов. В кубрике было тихо, и только Куликов, работавший в штурманском посту, все время спрашивал в переговорник:
- Ну, как там дела?
- Плохо, - отвечал боцман.
Он мрачно вешал трубку переговорника на место и вытирал платком с красного лица пот.
Он не мог никак простить себе оплошности с нарушителем: как так случилось, что при обыске преступник сумел спрятать небольшой нож? Ведь этим ножом он разрезал веревку, связывавшую его, открыл замок в чулане и, если бы не Черных, случайно стоявший на палубе, прыгнул бы с борта, а берег был совсем близко. Этим ножом он и убил Пирата...
Хоронили медведя утром. Боцман, Черных и Куликов высадились из шлюпки, вырыли в мокром песке могилу, завернули Пирата в кусок старой парусины. В могилу еще положил боцман один старый погон с нашивкой старшины третьей статьи. Никто у него не спросил, почему это он сделал, - ни Черных, ни Куликов. Потом могилу засыпали. Боцман и Куликов достали свои пистолеты. Черных дослал патрон в патронник автомата.
"Ду-ду, ду-ду!" - Из стволов вылетели короткие огоньки, эхо прыгнуло к туманным скалам.
В шлюпке боцман сказал:
- В корабельную книгу надо было бы его записать, что ли...
Сказал он это ни к кому не обращаясь, поэтому ему никто не ответил. Черных, налегавший с боцманом на весла, отвернулся в сторону, а Куликов достал сигарету и все пытался прикурить на ветру. Только что-то спички не зажигались - отсырели, видно.
С севера шли тяжелые коричневые тучи, поворачивало на непогоду. В тот же день выпал первый снег...
Много раз после этого пограничный корабль с бортовым номером 93 проходил мимо безымянного камня. В шторм или при солнце, в метель или в туман. Погода на границе всякая бывает.
Каждый раз Вася Плехоткин внимательно смотрит на зеленый экран, на белые всплески, каждый раз вахтенный матрос Черных спрашивает в переговорник:
- Ну, как там?
- Ноль эмоций, - отвечает Плехоткин. - Ничего и никого.
Они разом вздыхают, вспоминая Пирата,-один у себя в прокуренном штурманском посту, другой - на верхнем мостике, где ветер да дождь. Но уже через секунду Плехоткин привычно крутит ручки настройки, а Черных то и дело включает прожектор, вглядываясь в черноту ночи, потому что граница не знает ни праздников, ни будней, а знает только лишь одно - службу. Спокойно, ребята. Ноль эмоций.
1965
ольга Купалихина,
25-05-2010 22:22
(ссылка)
Он пришел ко мне нежданно и негаданно..." ......................
***
...ко мне вот так нежданно и негаданно
...пришла однажды Якушева Ада...
...доверчиво зашла...
...взяла гитару...
...и зазвучал мотив любимый старый...
...мелодия.. как солнышко нежна...
...и голосок такой для сердца близкий...
...и так поется...
...так она нужна...
...ее душа..., что в милом растворилась...
...ах, Ада, милая...спасибо за доверие...
...за светлую мечту и за любовь...
...но ты ушла так тихо...
...словно ветер...
...а я мотив пою твой нежный...
...вновь...
"Слушай... На время время позабудь..."
14.01.2007
ольга Купалихина,
12-05-2010 13:45
(ссылка)
На кривом и нестройном Арбате…
№20, 27 октября 2006 г.»
«
В прошлый раз в нашей рубрике мы с читателями
вспомнили Юрия Визбора и Аду Якушеву – замечательных, чудесных наших
бардов, выпускников «самого поющего института» – МГПИ им. Ленина, и
упомянули при этом их старшего однокашника Юрия Ряшенцева (1931 г.р.).
Он не стал бардом (или как по-другому называть сочинителя с душевным
голосом и гитарой?) Но песни на стихи Юрия Ряшенцева слышали все:
«Пора-пора-порадуемся/на своем веку/красавице и кубку,/счастливому
клинку…»
Впрочем, строго говоря, это не «песни на стихи», а стихи на готовую
мелодию (в данном случае – Максима Дунаевского) – то, что на «киношном»
языке называется «подтекстовка». Но не о том сейчас речь.
Прямо скажу: раздосадовал меня почтенный поэт. К изданной переписке
Юрия Визбора и Ады Якушевой Ряшенцев написал предисловие. И сразу же, с
первых же строк, признался: «Честно говоря, мне страшновато за то, как
сложатся отношения у этой книжки с молодым читателем. «Господи, какие же
мы были дураки!» – то и дело говорил я себе, читая переписку своих
студенческих друзей».
В чем же дело? Почему «дураки»? Ю. Ряшенцев далее объясняет:
«Боюсь, что меня не правильно поймут (да правильно, правильно поймут,
Юрий Евгеньевич! – В.М.), но Визбор был влюблен в выглядящие сейчас
банальными романтические ценности своей эпохи… Абсолютный, в ту пору
розовости, романтик…» Так что же, романтик, по определению уважаемого
поэта значит «дурак»?
Нет, дураками, даже в пору «розовости» не были ни Ряшенцев, ни
Визбор, который весной 1957 года, когда в институте (на время) ввели
свободное распределение, писал из армии своей невесте Аде Якушевой: «Это
очень удобно для людей типа Ряшенцева: тут тебе и столица, и редакция, и
мама, и нет холодящей неизвестности одиноких дорог».
Нет, Ю. Ряшенцев не был дураком-романтиком, он с юных лет был
прагматиком. Ада Якушева свидетельствует: «Юрка, остроумный непоседа,
между всех институтских дел успевавший досрочно сдавать сессию, чтобы
получать повышенную стипендию».
В одном из интервью Ю. Ряшенцев четко обозначил: «Какой я романтик?
Я влюблен в быт. Романтика – это наш институт с его песнями. Я ее отбыл
в 21 год… На мой взгляд, романтика соседствует с пошлостью. Я не хочу
сказать, что это синонимы. Но опасность заполнения романтического
существа чем угодно – существует. Все эти поездки «за туманом и за
запахом тайги» были для того, чтобы морочить людям голову…» «Романтика,
молчи, горластая ощипанная птица!» – звучит в одной из подтекстовок
поэта в телефильме «Остров погибших кораблей».
Известно, что каждый юнец рано или поздно испытывает кризис
расставания с иллюзиями. Но когда романтику топчет зрелый поэт – это
грустно. Это значит, что он не в ладу с миром и с самим собой. И это
чувствуется по стихам Юрия Ряшенцева, в том числе, и «арбатским».
Вообще-то, по словам Юлия Кима, «если Окуджава – «дворянин
арбатского двора», то Ряшенцев, безусловно, рыцарь своих Хамовников». Но
ведь это же рядом с Арбатом.
И вот – «арбатская» поэма 1980-х годов «Ночная машина». Главка «Монолог старого интеллигента»:
… И мне, потомку ведьм старомосковских,
который, чем с Арбата – лучше в гроб,
какой-нибудь из этих Поллитровских
Россию проповедует? Холоп!
Да сколь умов ушло не потому ли,
что отточил клыки в своей норе
он, с дерева спустившийся в июле,
чтоб кафедру облапить в октябре?!
Уж очень мрачен этот «потомок ведьм», и кажется, что в свою
драгоценную арбатскую квартиру он и сам проник, опустившись с дерева.
А вот и уличная картинка – ничуть не светлее:
На Арбате кривом, на кривом и нестройном Арбате,
где вдоль бедных витрин наше счастье проходит в толпе,
все: от юных богинь и до стареньких барынь на вате –
все за мир голосуют и все голосят о судьбе.
На Арбате кривом, где теперь уж ни такс, ни бульдогов,
где так сладко нам пить невеселое наше питье,
от блатных огольцов и до съевших собак педагогов, –
все России верны, всем взаимности нет от нее.
Но зачем торговаться нам с Родиной, мы ведь не дети.
Чем несчастней любовь, тем в ней больше цветов и поэм.
Всем: от шлюхи в кафе
до печальной старушки в «Диете» –
всем вам счастья, друзья, ну а с горем
не будет проблем!
Что сказать в заключение? Кажется, 75-летний поэт в здравии,
преуспевает, в своем кругу почитается мэтром, но почему-то его жалко.
«Хороший поэт и достойный человек», – сказал о Юрии Ряшенцеве его бывший
однокурсник профессор В. Коровин. Этой характеристике верю.
Вячеслав Мешков
«
В прошлый раз в нашей рубрике мы с читателями
вспомнили Юрия Визбора и Аду Якушеву – замечательных, чудесных наших
бардов, выпускников «самого поющего института» – МГПИ им. Ленина, и
упомянули при этом их старшего однокашника Юрия Ряшенцева (1931 г.р.).
Он не стал бардом (или как по-другому называть сочинителя с душевным
голосом и гитарой?) Но песни на стихи Юрия Ряшенцева слышали все:
«Пора-пора-порадуемся/на своем веку/красавице и кубку,/счастливому
клинку…»
Впрочем, строго говоря, это не «песни на стихи», а стихи на готовую
мелодию (в данном случае – Максима Дунаевского) – то, что на «киношном»
языке называется «подтекстовка». Но не о том сейчас речь.
Прямо скажу: раздосадовал меня почтенный поэт. К изданной переписке
Юрия Визбора и Ады Якушевой Ряшенцев написал предисловие. И сразу же, с
первых же строк, признался: «Честно говоря, мне страшновато за то, как
сложатся отношения у этой книжки с молодым читателем. «Господи, какие же
мы были дураки!» – то и дело говорил я себе, читая переписку своих
студенческих друзей».
В чем же дело? Почему «дураки»? Ю. Ряшенцев далее объясняет:
«Боюсь, что меня не правильно поймут (да правильно, правильно поймут,
Юрий Евгеньевич! – В.М.), но Визбор был влюблен в выглядящие сейчас
банальными романтические ценности своей эпохи… Абсолютный, в ту пору
розовости, романтик…» Так что же, романтик, по определению уважаемого
поэта значит «дурак»?
Нет, дураками, даже в пору «розовости» не были ни Ряшенцев, ни
Визбор, который весной 1957 года, когда в институте (на время) ввели
свободное распределение, писал из армии своей невесте Аде Якушевой: «Это
очень удобно для людей типа Ряшенцева: тут тебе и столица, и редакция, и
мама, и нет холодящей неизвестности одиноких дорог».
Нет, Ю. Ряшенцев не был дураком-романтиком, он с юных лет был
прагматиком. Ада Якушева свидетельствует: «Юрка, остроумный непоседа,
между всех институтских дел успевавший досрочно сдавать сессию, чтобы
получать повышенную стипендию».
В одном из интервью Ю. Ряшенцев четко обозначил: «Какой я романтик?
Я влюблен в быт. Романтика – это наш институт с его песнями. Я ее отбыл
в 21 год… На мой взгляд, романтика соседствует с пошлостью. Я не хочу
сказать, что это синонимы. Но опасность заполнения романтического
существа чем угодно – существует. Все эти поездки «за туманом и за
запахом тайги» были для того, чтобы морочить людям голову…» «Романтика,
молчи, горластая ощипанная птица!» – звучит в одной из подтекстовок
поэта в телефильме «Остров погибших кораблей».
Известно, что каждый юнец рано или поздно испытывает кризис
расставания с иллюзиями. Но когда романтику топчет зрелый поэт – это
грустно. Это значит, что он не в ладу с миром и с самим собой. И это
чувствуется по стихам Юрия Ряшенцева, в том числе, и «арбатским».
Вообще-то, по словам Юлия Кима, «если Окуджава – «дворянин
арбатского двора», то Ряшенцев, безусловно, рыцарь своих Хамовников». Но
ведь это же рядом с Арбатом.
И вот – «арбатская» поэма 1980-х годов «Ночная машина». Главка «Монолог старого интеллигента»:
… И мне, потомку ведьм старомосковских,
который, чем с Арбата – лучше в гроб,
какой-нибудь из этих Поллитровских
Россию проповедует? Холоп!
Да сколь умов ушло не потому ли,
что отточил клыки в своей норе
он, с дерева спустившийся в июле,
чтоб кафедру облапить в октябре?!
Уж очень мрачен этот «потомок ведьм», и кажется, что в свою
драгоценную арбатскую квартиру он и сам проник, опустившись с дерева.
А вот и уличная картинка – ничуть не светлее:
На Арбате кривом, на кривом и нестройном Арбате,
где вдоль бедных витрин наше счастье проходит в толпе,
все: от юных богинь и до стареньких барынь на вате –
все за мир голосуют и все голосят о судьбе.
На Арбате кривом, где теперь уж ни такс, ни бульдогов,
где так сладко нам пить невеселое наше питье,
от блатных огольцов и до съевших собак педагогов, –
все России верны, всем взаимности нет от нее.
Но зачем торговаться нам с Родиной, мы ведь не дети.
Чем несчастней любовь, тем в ней больше цветов и поэм.
Всем: от шлюхи в кафе
до печальной старушки в «Диете» –
всем вам счастья, друзья, ну а с горем
не будет проблем!
Что сказать в заключение? Кажется, 75-летний поэт в здравии,
преуспевает, в своем кругу почитается мэтром, но почему-то его жалко.
«Хороший поэт и достойный человек», – сказал о Юрии Ряшенцеве его бывший
однокурсник профессор В. Коровин. Этой характеристике верю.
Вячеслав Мешков
ольга Купалихина,
11-05-2010 23:41
(ссылка)
Лучше гор - только горы!
Статья
Рассказывают, что знаменитого французского альпиниста Люсьена
Бернардини спросили на пресс-конференции: "Зачем вы вообще ходите в
горы?" Покоритель невероятной стены Пти-Дрю-ответил так: "Хотя бы
затем, что там никто не задает глупых вопросов". Это остроумно, да и
только.
Зачем мы ходим в горы? На высоте 4800 метров мы лежим с моим
другом Аркадием, засунув головы под нависающий камень, чтобы хоть
мозги защитить от этого мексиканского ультрафиолета. Юго-Западный
Памир. В каменистом безветренном ущелье, формой напоминающем
ложку, а содержанием - сковородку, нам предстоит пролежать весь день,
пока не подойдут остальные участники, вышедшие позже нас. Над нами
высятся сломленные в тектонических сдвигах скальные сбросы и снежные
поля вершины, которую мы намереваемся по праву первовосходителей
назвать (и назвали, когда взошли) пиком Василия Шукшина. Приоткрыв
глаз, Аркадий говорит:
- Когда я оформлял отпуск, бухгалтерша мне сказала: "Аркадий
Леонидович, какой вы счастливый! Вы едете отдыхать на фрукты, в
Среднюю Азию..."
Я кисло улыбаюсь. Несусветное пекло. Апатия и равнодушие. Первый
подъем на высоту всегда тяжел. Спина моей рубашки, калящаяся на солнце,
хрустит как фанерная. Рядом стоят рюкзаки, все еще дымящиеся от нашего
пота.
Зачем мы ходим в горы? Почему спортивное действие, совершенное
наедине с самим собой, без свидетелей, если не считать товарищей по
маршруту, звезд, солнца и облаков, нам милее и дороже успеха,
достигнутого в присутствии стотысячной толпы? Любимые спортивные
игры, сколь прекрасными они бы ни были, всего лишь площадка, где
демонстрируются сила, быстрота реакции, крепость нервов... Альпинист же -
партнер природы. Он состязается с величинами, не знающими ни правил
игры, ни отступления, ни пощады. Эти величины - снег, скалы, лед,
отвесы, ветер, холод, гипоксия. И победа в горах так щедра потому, что
никакая спортивная радость не может сравниться с ней.
Горы не терпят одиночек. Выдающиеся спортивные подвиги,
совершенные альпинистами-одиночками (Герман Буль, Вальтер Бонатти),
только подтверждают этот вывод. Сражение одиночки с природой, столь
любимое сочинителями вестернов и различных приключенческих
произведений, в альпинистском варианте приобретает вид футбольного
матча, когда одинокий вратарь сражается с целой командой противника. В
самом счастливом случае матч оканчивается нулевой ничьей. Но Герман
Буль, в одиночку преодолевший предвершинный гребень восьмитысячника
Нанга-Парбат с прочно установившейся славой профессионального убийцы,
вскоре погиб, совершая восхождение на одну из вершин. Одиночка Вальтер
Бонатти, прошедший ряд сложнейших маршрутов, натерпелся несусветного
страха: "Веревка и скалы покрылись бурыми пятнами от крови. Мои кисти
полностью превратились в лохмотья. Я берусь за скалы живым мясом моих
пальцев. Но мне теперь не больно - пальцы потеряли всякую
чувствительность... Одиночество... вызывает во мне странные реакции, даже
галлюцинации. Уже не в первый раз замечаю, что начинаю говорить сам с
собой, раздумываю вслух... Я даже дохожу до того, что начинаю беседовать
с рюкзаком, как с товарищем по связке". В конце концов Бонатти
благоразумно сменил ледоруб на кресло главы фирмы, выпускающей
ледорубы, рюкзаки, ботинки и другое альпинистское снаряжение.
Вместе с тем спортивное творчество альпиниста - индивидуально.
Впятером нельзя забивать крюк: кто-то должен первым преодолеть
сложный участок; часто от усилий лидера зависит судьба всего
восхождения; никакие коллективные дебаты не смогут заменить
индивидуального, ответственного решения руководителя восхождения.
...Когда на Чегетской горнолыжной трассе Кавказа в разгар ярчайшего
солнечного дня и чудесных мартовских катаний стало известно, что
инструктор альплагеря "Шхельда" Евгений Зарх попал в лавину,
заслуженный мастер спорта Алексей Александрович Малеинов тут же
отправил на спасработы три отделения альпинистов, занимавшихся
горнолыжной подготовкой, а сам помчался
по склону собирать находящихся поблизости квалифицированных
альпинистов. Набралось человек двадцать, среди них были известные
мастера: Андрей Малеинов, Валентин Коломенский, Миша Хергиани,
Леонид Елисеев...
В пятом часу мы поднялись на верхнюю станцию канатной дороги,
захватив с собой лопаты, фонари, канистры с водой, лавинные щупы и
другое печальное снаряжение спасательных работ. Мы заскользили на
лыжах, траверсируя снежный склон, направляясь к месту аварии. Через
несколько минут мы неожиданно увидели две колонны людей - ниже нас и
выше нас, которые медленно тянулись к верхней станции канатной дороги.
Это было ужасно! Они бросили поиски человека и уходили, торопясь к
ужину. Мы остановились. "Товарищи! - закричал кто-то из нашей группы.
- Вы бросаете человека! В лавинах люди иногда живут сутками! Как вам не
стыдно?" Ветер рвал слова, но обе колонны явно слышали кричащего.
Никто не остановился. Они упорно уходили, изредка поглядывая в нашу
сторону. Один из наших "стариков", человек бурного темперамента,
выхватил из-за пазухи ракетницу тем жестом, которым не раз выхватывал
пистолет ТТ в партизанские свои годы, и начал стрелять по нижней
колонне. Он стрелял и кричал, и славу богу, что в его руках была лишь
ракетница. Никто так и не остановился.
Для того чтобы откопать Женю, нам нужно было человек пятьсот.
Нужно было сейчас, сию минуту. Люди, погребенные под многометровыми
снегами лавин, и вправду могут там оставаться живыми немало времени. Но
каждая секунда, проведенная человеком в снегу лавинного языка, имеющего
крепость цемента, вгоняет свою холодную пулю в его сердце. Сто пятьдесят
человек уходили. Мы пошли дальше и теперь могли надеяться лишь на
фантастическую удачу. Удачи нам не было. Толщина снега достигала
одиннадцати метров, а площадь раскопок была сравнима с Арбатской
площадью. Мы копали весь вечер и ночь...
Как выяснилось позже, Женя Зарх погиб сразу, не мучаясь. Но это
никак не оправдывало тех, ушедших. Одного из них случайно я встретил через
несколько лет после описываемых событий, далеко от гор, на Севере. Мой
собеседник, горный инженер, привел много значительных аргументов в
пользу того коллективного ухода, а потом неожиданно заключил: "Но от
всего этого, понимаете, осталось ощущение не то что предательства... нет.
Когда мы добрались до лагеря, с одной девчонкой случилась истерика... А у
меня потом многие годы не выходил из головы этот человек, который в нас
стрелял ракетами и кричал: "Сволочи! Сволочи вы!.."
Больше мне не приходилось встречаться ни с кем из этих людей.
Только надеюсь, что, однажды не совершив поступка, достойного настоящего
человека, в другой раз они совершат его.
Меняется ли человек в горах? Да. Слесарь и администратор, художник
и конструктор, технолог и ученый сообща занимаются любимым делом,
и зачастую их городские привычки, стереотипы, нажитые за годы
профессиональной деятельности, здесь не имеют значения. Зато здесь
на первый план выходят фундаментальные качества души.
Я знаю многих товарищей-альпинистов (правда, из других городов), с
которыми я ходил в горах, и весьма смутно представляю, чем они
занимались "на равнине". Может, они и говорили мне, но как-то забылось. А
вот о том, какие они люди, я знаю и помню прекрасно. В горах в совместно
преодоленных трудностях я получил о них (и они обо мне) исчерпывающую
человеческую информацию. Восхождение в этом смысле - идеальный
прибор, снимающий точную электрокардиограмму душевных достоинств.
Равно как и недостатков. И вместе с тем это уникальный точильный
инструмент, способный вернуть сабельный блеск мужеству,
покрывающемуся коррозией в вялой городской суете.
Почему-то бытует мнение, что современному интеллектуальному
человеку горы необходимы, как антитеза его интеллекта, как разрядка. Это
неправильно. Смешно думать, что альпинистский быт и практика
горовосхождений освобождают человека от размышлений. Напротив. Здесь,
вдали от телефонов, толчеи, домашних Дел, чаще, чем где-либо, приходят
"длинные" профессиональные мысли, значительные идеи, сами собой
вспыхивают острые и глубокие мировоззренческие споры. Тем - масса.
Философия альпинизма предполагает отношения высокого
нравственного класса. Равно необходимы доброта и мужество, преданность и
сила, уживчивость и способность прийти на помощь. Причем эта самая
помощь чаще всего проявляется не в высокопарном и довольно
распространенном представлении о ней (подал "руку дружбы", нес на себе
больного товарища и т. п.), а в простых делах: разжечь примус, когда
ни у кого нет сил это сделать; помочь товарищу снять с ног кошки,
превратившиеся за день работы в ледяные шары; свернуть утром затвердевшую от
мороза палатку, звонкую, как алюминиевый лист; добыть на ночевке воды;
пошутить, когда все раздражены. Эти простецкие и нехитрые для равнинной
жизни дела в условиях восхождения, особенно сложного, приобретают ценность
самой высокой пробы.
Призеры первенства СССР 1977 года, альпинисты московского
"Спартака" и одесского "Авангарда", в совместном восхождении на стену
пика Лукницкого преодолевали ряд участков, заливавшихся водой.
Передовые связки работали буквально в водопадах ледяной, в прямом
смысле слова, только что растаявшей воды. На крошечных полочках, там,
где можно было собраться всем вместе, "нижние" восходители отдавали все
свое сухое "верхним", а сами сушили их мокрую одежду на себе. Так
продолжалось двое суток. К каким альпинистским правилам отнести
подобные ситуации над головокружительной бездной? К технике
горовосхождения? К тактике? Наверное, к дружбе, которую принято
называть словом "коллективизм". Наверное, к той замечательной
психологической учебе, которая в итоге оборачивается крепким духовным
здоровьем каждого. Скверный человек может быть очень хорошим ученым.
Но хороший альпинист не имеет права не быть - или не стать - хорошим
человеком.
Представление об альпинистской этике часто диктует спортсменам
странные, порой необъяснимые для не причастных к этому спорту поступки.
Во время первого советского восхождения на неприступную красавицу
Ушбу в 1934 году грузинская спортсменка Александра Джапаридзе провела
целую ночь в скальной расщелине. Ниже была удобная (по понятиям
восхождения) ночевка, где остановились остальные восходители, в том числе
и ее брат. Александра, конечно, могла ночевать там. Но она видела, как тает
решимость ее друзей, как подсознательно они готовят аргументы для
отступления. Поэтому она не спустилась к ночевке от последнего крюка, а
осталась там на всю ночь. Она оставила себя как бы в залог. Она надеялась,
что утром восходители поднимутся за ней и это движение вверх заставит их
идти дальше.
Так оно и вышло. Кстати, этому беспримерному случаю посвятил одно
из своих известных стихотворений альпинист Николай Семенович Тихонов.
...С шестой башни вершины Корона, что в Киргизском хребте, сорвался
альпинист второго разряда Юрий Варенов, инженер-конструктор Минского
автозавода. Варенов пролетел пятьсот метров вдоль отвесных скал и упал на
крутой ледник. Ни у кого не было сомнения в том, что он погиб. Однако
известный альпинист Алим Васильевич Романов, поднявшийся за
невероятно короткий срок на Корону, решил спуститься к месту падения
Юрия. Впрочем, где он лежал, никто не мог сказать - была сильная метель.
На гребне Короны обстоятельства к тому времени сложились таким образом,
что Романов был вынужден спуститься один. Ежесекундно рискуя жизнью,
Романов совершил этот спуск и увидел Юрия. Он уцелел. Были повреждены
в коленях обе ноги, уже вмерзавшие в снег. Романов буквально вырубил
Юру из снега, вырыл крошечную пещеру и трое суток в ней отогревал его
под своей пуховой курткой. Через трое суток, борясь с ужасающей
непогодой, к ним пробился спасательный отряд. Во Фрунзе Юре сделали
операцию. В Минске вшили лавсановые связки. Через год он стал ходить,
потом бросил костыли, потом встал на лыжи. Через два года Юра и Алим
Васильевич совершили совместное восхождение*.
Недавно мы собрались в одном альпинистском доме. Виновница
торжества, мастер спорта по альпинизму, провозглашала тост за сидевшего
напротив нее немолодого уже человека, называя его своим спасителем. Это
был хирург, альпинист. Рядом со мной сидел мой старый товарищ, который
впрямую был обязан своей жизнью хозяину дома, альпинисту высочайшей
квалификации: во время известного землетрясения на Кавказе в 1963 году
его с десятью тяжелыми переломами хозяин дома спустил на себе с отвесной
стены Домбай-Ульгена. Сидел за столом и другой человек, помогший и
самому хозяину дома, серьезно заболевшему на высотном восхождении,
спуститься с одного из памирских семитысячников...
...Аркадий сидит и мотает головой. "Вечера не приносят прохлады
и любви не таят серенады", - говорит он. Жара нестерпимая. Я начинаю
серьезно сомневаться, что солнце вообще когда-нибудь зайдет за гору. А
завтра на восхождении нас, по-видимому, будет мучить холод. Мы еще и
еще раз глядим в бинокль на наш завтрашний маршрут. Видно неважно,
потому что токи раскаленного воздуха колеблют картину. Из
полиэтиленовой фляги Аркадий льет себе на голову нагревшуюся воду. "Как
я вам завидую, Аркадий Леонидович, - говорит он сам себе,-вы едете в
Среднюю Азию отдыхать, на фрукты!" Вода льется ему на грудь, на спину, и
его рубашка с белыми разводами пота прилипает к телу. Снизу слышны
негромкие голоса, постукивание ледорубов о камни. Это подходят наши.
Зачем мы ходим в горы? Я хочу процитировать Аркадию фразу из
книги французского альпиниста Робера Параго, но не помню ее. Теперь могу
привести ее дословно: "Что важно - это опыт, который человек один с
самим собой обретает для себя в этой школе истины: оценка, которую он
получает своей силе и своей слабости, и возможность судить о себе..."
1978
ольга Купалихина,
09-05-2010 23:53
(ссылка)
- мое дыханиеТы
...
Тишина стояла мертвая. Нет, старенький магнитофон "Астра", король звукозаписи
шестидесятых, выведенный по звуку на максимум, исправно выплескивал в зал барда
за бардом. Но в зале даже не перешептывались, только снисходительно
переглядывались.
Мы чувствовали себя такими маленькими! Как же: члены двух творческих союзов
тогдашнего СССР -композиторы и писатели - согласились послушать нас, авторов
самодеятельных песен, и "дать оценку".
Вот массивно поднялся над креслом вальяжный Вано Мурадели, побывавший в
немилости автор заклейменной оперы "Великая сила" и прославившийся недавно
"Бухенвальдским набатом":
- А что? Очень мило. Для самодеятельности. Я тоже когда-то пришел с гор в
Москву со своей мондолиной. Был бы костяк, мясо нарастет...
Но благодушие маэстро только разъярило коллег.
- Какой костяк? Чему там нарастать?
- Вано Ильич пусть оставит свое радушие для застолья.
- Пели у костров - и пусть себе поют...
И тогда прозвучал тихий, но очень отчетливый возглас:
- Коллеги!
Раньше мы только слышали, да и то в затертых записях, голос Булата Окуджавы. А
теперь увидели его - не поющим, а вступающимся за молодых:
- Коллеги! Мы забыли о том, для чего собрались. То, что прозвучало, уже
существует. И, заметьте, без всякой поддержки сверху. А песни, которые
пела последняя девочка, просто очаровательны. И по стихом, и по
настроению...
"Девочка, которая осла последней", примеченная Булатом еще тогда, в середине
шестидесятых, - это Ада Якушева. "Бабушка бардовской песни", как теперь называют
ее друзья.
Недавно мы негромко отметили полвека первой ее песни: "В институте, под сводами
лестниц, одержимые жаждой творить, написать захотели мы песню - и но память
Москве подарить!" А песня-то была заказная! "Барды-старики", уже укоренившиеся в
знаменитом МГПИ, пединституте имени Ленина, бросили тогда клич в молодняк:
сочинить что-то вроде гимна альма-матер. Все мы
готовно схватились за перья. Получилось только у Ады.
Ада Якушева ворвалась метеором в сложившуюся очень шумную мужскую когорту
"широкоизвестных в узких кругах" авторов. Юрий Визбор, Владимир Красновский,
Юрий Ряшенцев... Появилась у нас в группе сразу на втором курсе - перевелось с
вечернего отделения.
Хрупкая, немногословная девочка, светлоглазая и
светловолосая - торчат в разные стороны два совершенно школьных хвостика,
схваченных ленточками. Уроки гитары ей, как и многим из нас, давал признанный
мастер Красновский. Тонкие пальчики с трудом обхватывали широкий гриф, но
аккорды звучали сочно и убедительно. И песни были какие! "Написать бы о том, как
по крышам пляшут быстрые капли дождя", "Слушай! На время время позабудь", "А
рубашка твоя в синих просеках мелькает", "В сосновых селах нам снится город", "В
речке Каменной бьются камни..."
В МГПИ ее любили все. А на филологическом факультете просто обожали. Учился в
нашей группе Ванечка - китаец Ван-Де-Шен. Стремительно овладевал русским, писал
стихи, а Аду слушал так, что, кажется, дышать забывал. Уезжая на родину с
"красным" дипломом под великим секретом признался мне, что влюблен в Аду. Мы
долго, до эпохи хунвейбинов, переписывались. И в каждом письме китайский Ваня
спрашивал: "Как там Ада? Нашла свое счастье? Я ее все время помню"...
"Счастье - это когда тебя понимают" - классическая фраза из классического
фильма. Такое счастье, думаю, у Ады было и есть. Ома написала две книжки прозы,
одну -в конце прошлого века, другую - в начале этого. В одной - ее переписка с
Юрием Визбором, первым мужем и отцом ее Татьяны. Вторую писали вдвоем со вторым
мужем, Максимом Кусургашевым, отцом ее Даши и Максима-младшего. Мужья -оба
эмгэпэишники, товарищи по факультету, по песне, по журналистике. Пути разошлись,
а дружба осталось. И то, и другое - совершенно естественно, как в песнях Ады
Якушевой.
Это сейчас бард запросто берет
себе в сценические помощники классного гитариста, скрипача, даже под оркестровую
фонограмму может спечь. А тогда человек с гитарой был одинок на сцене - по
закону жанра. Тем невероятнее казалось якушевская затея: организовать в институте
девичий октет с бардовским репертуаром. Молва об октете расходилась кругами,
выплескиваясь за пределы Москвы.
Его записи до сих пор в фонотеке радио. А вот квартет "Советская песня", попытавшийся
профессионально перепеть репертуар наших девчонок, особых лавров не сыскал...
Уже в конце шестидесятых нас, свободных от срочных командировок корреспондентов
радиостанции "Юность" (Ада, конечно, работала с нами), послали в колхоз "на
картошку". В этот трудовой десант напросилась и 18-летняя Алла Пугачева. Ада
плюс Алла - что это был за дуэт!
Может, на том концерте в сельском клубе будущая
примадонна и почувствовала впервые, что это такое - "свой зал"? А два десятилетия
спустя на Грушинском фестивале Ада спела с дочерьми Таней и Дошей последнее свое:
"Я приглашаю Вас в леса". И трио вышло вполне лауреатское.
Поэтические образы в песнях Якушевой столь точны и ярки, что по ним, да еще по
строчкам из писем, Юрий Кукин однажды, забыв в Ленинграде адрес и телефоны Ады,
вышел безошибочно на их с Визбором комнату в коммуналке на Неглинной.
С тем же Ленинградом связана еще одна история. Аду вызвали туда для
съемки фильма "Срочно нужна песня", посвященного бардам. Отснялось, собирается в
Москву. Но прибегают ребята, готовившие концерт Высоцкого:
- Беда! Билеты все проданы, ажиотаж, а Володя заболел, телеграмму прислал. Зал
будет полон, надо закрывать амбразуру.
Уговорили Аду. Вышла на сцену на ватных ногах. А к концу концерта "зал
Высоцкого" был ее залом.
Через неделю, уже в Москве, Высоцкий позвонил Якушевой:
- Спасибо, что выручила. Ты знаешь, я в должниках ходить не люблю, надеюсь,
отплачу тем же.
Не пришлось. Слишком быстро летит время. И все - в одну сторону...
Борис ВАХНЮК.
P.S. Публикуемая песня - из ранних якушевских. Была настолько популярной, что
Николой Добронравов даже позаимствовал из нее строчку "Ты моя мелодия" - для
своего с Пахмутовой замечательного хита. И фотография знаменательная. Середина
восьмидесятых, в Подмосковье проводится спет туристской песни. Новенькую гитару,
которую подстраивает Ада, через минуту вручат Георгию Лепскому: с 1937 года,
когда они с Павлом Коганом написали реликтовую "Бригантину", ведет отсчет своей
истории наша авторская песня.
Да, между прочим, на заднем плане фото у правого плеча Ады Якушевой - "скромный
автор этих строк"...
* * *
Ты мое дыхание,
Утро мое ты раннее,
Ты и солнце жгучее,
И дожди. Всю себя измучаю,
Стану я самой лучшею.
По такому случаю
Ты подожди.
Подожди, себя тая,
Самой красивой стану я,
Стану самой умною
И большой.
Сколько лет все думаю:
"Как бы найти звезду мою?"
А звезда - рюкзак за плечи
И пошел.
Ты - моя мелодия,
Ты - вроде ты и вроде я.
Мой маяк у вечности
На краю.
Спросят люди вновь еще:
"Ну как ты к нему относишься?"
Я тогда им эту песню пропою.
ольга Купалихина,
08-05-2010 13:15
(ссылка)
Биография. Ада Якушева
Биография
Дата публикации: 00.00.0000
Ада Якушева родилась 24 января 1934 г. в Ленинграде. Ее отец погиб во
время Великой отечественной войны в Белоруссии, будучи комиссаром
партизанского отряда. В детстве Ада училась музыке по классу виолончели,
но музыкальную школу не окончила. В 1952 г. поступила в Московский
педагогический государственный институт им. В. И. Ленина на факультет
русского языка и литературы, где училась одновременно с будущими бардами
и поэтами Юрием Визбором, Юлием Кимом, Юрием Ряшенцевым, писателем
Юрием Ковалем, а также с режиссером Петром Фоменко. Педагогический
институт был одним из главных в стране центров авторской песни, и в 1954
г., на втором курсе, Ада стала сочинять песни и стихи.
Окончила институт в 1956 г, а в 1957 г. вышла замуж за Юрия Визбора.
Вскоре у них родилась дочь Татьяна. В начале 1960-х Якушева руководила
женским песенным октетом, гастролировала с ним по всей стране. С 1966 по
1968 г. работала редактором на радиостанции «Юность». В 1968 году она
вступила в брак с радиожурналистом Максимом Кусургашевым.
У Якушевой вышла пластинка на фирме «Мелодия». Среди изданных
аудио-записей певицы — «На время позабудь», «Ты мое дыхание», «Лучшие
песни», «Ада Якушева» (в серии «Российские барды»).
Кроме того, вышли три книги Ады Якушевой — «Если бы ты знал», «Песня —
любовь моя» и «Три жены тому назад. История одной переписки».
Песни
А мне везет: к вершинам белым… — А мне везет…
А мне давно знакомо время старта… — Моя орбита
Бегут, бегут, бегут колеса… — (Слова и музыка Ю.Визбора и А.Якушевой)
Бродит дождик за окошком… — Колыбельная Тане
В институте, под сводами лестниц… — Любимый город (Песня Москве)
В речке Каменной бьются камни…
Ветер листья по асфальту кружит… — Город — самый лучший (Песня-репортаж)
Ветер песни поет, он с привычками твоими…
Вечер бродит по лесным дорожкам…
Вроде немало мне бед и побед… — Поворот
Говоришь, что ты несчастна… — Не печалься, Танька
Да обойдут тебя лавины… — (Стихи А. Якушевой и Ю. Визбора, музыка А. Якушевой)
Если б ты знал…
Живет на свете девочка…
За поездом по полю… — Песня о путях (Дорожная)
Записную книжку вновь листаю я… — Записная книжка
Здравствуй, это главное — ты здравствуй…
Иду я ночью лесом со станции одна… — Попутчик
Каждый год в осеннем месяце… — Первый курс
Мне кажется, что я давно… — Мне кажется…
Мой друг рисует горы, далёкие, как сон…
Мою страну зовут Наедине… — Наедине
Мы — горожане, зарею ранней… — Горожане
Мы становимся старше и старше… — Мы становимся старше
Не могу я разобраться в Братске… — Песня о Братске
Ночи бродячие — синие, белые… — Песня тебе
Подари на прощанье мне билет… — Билет
Понимаешь, ночь немая… — Понимаешь
Попрощались мы у вокзала… — Попрощались
Привыкла я за столько лет… — Корреспондент
Прозрачная роща смолкла… — Прозрачная роща
Прошел меня любимый мимо… — Песенка про трепача
Светлые камушки из Конаково… — Камушки из Конаково
Сегодня мы с тобой в институте… — Сегодня
Синие деревья в инее… — Мое сокровище
Снова твое бесконечное «жди»… — Не уходи
Слово твое бесконечное «жди!»… — Я не хочу, чтобы ты уходил…
Слушай, на время время позабудь… — Синие сугробы
Снег да снег. Ни дорог, ни рек… — Снег да снег
Собрался товарищ в дорогу…
Созвонятся парни на неделе… — Парни
Солнышко, помнишь ли ты наш апрель… — Солнышко. (Слова и музыка Ю.Визбора и А.Якушевой)
Спешат нам сумерки навстречу… — Попутная
Становятся помехою другие города… — Другие города
Сумерки. Ты поднимаешь глаза от картин… — Сумерки
Так вышло, что Измайлово… — Измайлово
Там в океан течёт Печора… — Печора
Там давно, наверное… — Северный
Ты говоришь: «Выход один»… — Дожди
Ты — мое дыхание, утро мое ты раннее…
Ты очень похож на меня, человек… — А я жду
Уже, наверно, первый час… — Зеленоглазое такси
Ходят суда то туда, то сюда… — Города-корабли
Шёл человек, а куда — неизвестно… — Здравствуй, песня!
Я открываю тебя, побережье Камчатки… — Камчатка
Я приглашаю вас в леса…
Я с детства люблю лабиринты метро… — Метро
Дата публикации: 00.00.0000
Ада Якушева родилась 24 января 1934 г. в Ленинграде. Ее отец погиб во
время Великой отечественной войны в Белоруссии, будучи комиссаром
партизанского отряда. В детстве Ада училась музыке по классу виолончели,
но музыкальную школу не окончила. В 1952 г. поступила в Московский
педагогический государственный институт им. В. И. Ленина на факультет
русского языка и литературы, где училась одновременно с будущими бардами
и поэтами Юрием Визбором, Юлием Кимом, Юрием Ряшенцевым, писателем
Юрием Ковалем, а также с режиссером Петром Фоменко. Педагогический
институт был одним из главных в стране центров авторской песни, и в 1954
г., на втором курсе, Ада стала сочинять песни и стихи.
Окончила институт в 1956 г, а в 1957 г. вышла замуж за Юрия Визбора.
Вскоре у них родилась дочь Татьяна. В начале 1960-х Якушева руководила
женским песенным октетом, гастролировала с ним по всей стране. С 1966 по
1968 г. работала редактором на радиостанции «Юность». В 1968 году она
вступила в брак с радиожурналистом Максимом Кусургашевым.
У Якушевой вышла пластинка на фирме «Мелодия». Среди изданных
аудио-записей певицы — «На время позабудь», «Ты мое дыхание», «Лучшие
песни», «Ада Якушева» (в серии «Российские барды»).
Кроме того, вышли три книги Ады Якушевой — «Если бы ты знал», «Песня —
любовь моя» и «Три жены тому назад. История одной переписки».
Песни
А мне везет: к вершинам белым… — А мне везет…
А мне давно знакомо время старта… — Моя орбита
Бегут, бегут, бегут колеса… — (Слова и музыка Ю.Визбора и А.Якушевой)
Бродит дождик за окошком… — Колыбельная Тане
В институте, под сводами лестниц… — Любимый город (Песня Москве)
В речке Каменной бьются камни…
Ветер листья по асфальту кружит… — Город — самый лучший (Песня-репортаж)
Ветер песни поет, он с привычками твоими…
Вечер бродит по лесным дорожкам…
Вроде немало мне бед и побед… — Поворот
Говоришь, что ты несчастна… — Не печалься, Танька
Да обойдут тебя лавины… — (Стихи А. Якушевой и Ю. Визбора, музыка А. Якушевой)
Если б ты знал…
Живет на свете девочка…
За поездом по полю… — Песня о путях (Дорожная)
Записную книжку вновь листаю я… — Записная книжка
Здравствуй, это главное — ты здравствуй…
Иду я ночью лесом со станции одна… — Попутчик
Каждый год в осеннем месяце… — Первый курс
Мне кажется, что я давно… — Мне кажется…
Мой друг рисует горы, далёкие, как сон…
Мою страну зовут Наедине… — Наедине
Мы — горожане, зарею ранней… — Горожане
Мы становимся старше и старше… — Мы становимся старше
Не могу я разобраться в Братске… — Песня о Братске
Ночи бродячие — синие, белые… — Песня тебе
Подари на прощанье мне билет… — Билет
Понимаешь, ночь немая… — Понимаешь
Попрощались мы у вокзала… — Попрощались
Привыкла я за столько лет… — Корреспондент
Прозрачная роща смолкла… — Прозрачная роща
Прошел меня любимый мимо… — Песенка про трепача
Светлые камушки из Конаково… — Камушки из Конаково
Сегодня мы с тобой в институте… — Сегодня
Синие деревья в инее… — Мое сокровище
Снова твое бесконечное «жди»… — Не уходи
Слово твое бесконечное «жди!»… — Я не хочу, чтобы ты уходил…
Слушай, на время время позабудь… — Синие сугробы
Снег да снег. Ни дорог, ни рек… — Снег да снег
Собрался товарищ в дорогу…
Созвонятся парни на неделе… — Парни
Солнышко, помнишь ли ты наш апрель… — Солнышко. (Слова и музыка Ю.Визбора и А.Якушевой)
Спешат нам сумерки навстречу… — Попутная
Становятся помехою другие города… — Другие города
Сумерки. Ты поднимаешь глаза от картин… — Сумерки
Так вышло, что Измайлово… — Измайлово
Там в океан течёт Печора… — Печора
Там давно, наверное… — Северный
Ты говоришь: «Выход один»… — Дожди
Ты — мое дыхание, утро мое ты раннее…
Ты очень похож на меня, человек… — А я жду
Уже, наверно, первый час… — Зеленоглазое такси
Ходят суда то туда, то сюда… — Города-корабли
Шёл человек, а куда — неизвестно… — Здравствуй, песня!
Я открываю тебя, побережье Камчатки… — Камчатка
Я приглашаю вас в леса…
Я с детства люблю лабиринты метро… — Метро
В этой группе, возможно, есть записи, доступные только её участникам.
Чтобы их читать, Вам нужно вступить в группу
Чтобы их читать, Вам нужно вступить в группу
