Откройте свой Мир!

"Моя религия - это просто Любовь, любовь ко всему живому..."

(М. Цветаева)

Елена Маючая
Простой способ измерения любви

Рассказ
Опубликовано редактором: Андрей Ларин, 21.05.2011
Иллюстрация. Название: "Переправа, переправа…". Автор: Павел Головин.







Я знал этого человека с детства, мы жили в одном подъезде. Он был весьма приметной личностью в нашем районе, все видели, что он сумасшедший. Звали его Саша, просто Саша, без всякого отчества. Жил он с матерью, отец его давно умер. Наверное, они перебивались кое-как, потому что у него на все времена был только один костюм – синий, с потертыми локтями и вытянутыми коленями, и домой его мать всегда несла в авоське булку хлеба и пакет молока, картошку иногда. Понимаете, у нее никогда не выглядывали из сумки куриные лапы или хвостик от палки колбасы, лишь хлеб и молоко. Может быть, у них сейчас что-то к лучшему переменилось, мне хочется в это верить.

Саша был тихим, безобидным шизофреником. Ходил себе туда-сюда возле дома, ни с кем не разговаривал, ни к кому не приставал. Издалека – обычный мужчина, еще молодой, но вот вблизи сразу становилось понятно, что он ненормальный, у него в глазах что-то такое было, отрешенность какая-то полная. Ребятня пробовала его дразнить, но быстро прекращала – он никак не реагировал, даже голову не поворачивал, ходил туда-сюда и все. Иногда Сашина мать, задерганная и крикливая, за что-то ругала сына, но он не слушал и смотрел в сторону так, как будто ее вовсе не существовало. О чем он думал, никто не знал, да и, в принципе, это никого не интересовало. И так бы я и запомнил его, как обычного психбольного, если ни одна история.



Переехала в наш дом, в соседний подъезд, семья, муж с женой, очень интеллигентные люди. Работали оба врачами, в одной больнице. Когда они вместе через двор шли под руку, все оборачивались, и я тоже, – очень уж замечательная пара, глаз не оторвешь. Он – высокий, приятный, с бородкой, а она так и вовсе красавица. Знаете, некоторые, возможно бы, сказали, что она слишком жгучая брюнетка и всякое такое, но если ее разглядеть как следует, то все бы согласились со мной. Ее хотелось назвать Ангелиной или Ариадной, ей очень бы пошло, но она оказалось скромной Елизаветой Андреевной. Они хорошо жили, дружно, везде вместе. После дождя у их подъезда появлялась здоровенная лужа, Елизавету Андреевну муж через нее на руках переносил, чтобы она ноги не замочила. Другие по бордюру обходили, а он ее – на руках. Несколько лет они в нашем доме прожили, а потом случилось несчастье, муж Елизаветы Андреевны утонул. Купался на речке вместе с друзьями, заплыл далеко, а назад не смог, с сердцем что-то, не спасли его, в общем. На нее страшно стало смотреть: почернела, ссутулилась, постарела как-то в миг. Жалко было и его, и Елизавету Андреевну, очень жалко. Раньше, после дождя, ее муж на руках переносил, а теперь она стала, как все, – по бордюру, неловко у нее это выходило.

Но как-то, я заметил, возле их подъезда кто-то стал кирпичи так складывать, что по ним легко пройти можно было, типа мосточков что-то. А потом я увидел, что это Саша делает, и понял, что для Елизаветы Андреевны. Догадался, потому что, когда она мимо проходила, лицо его менялось на какое-то мгновение, и отрешенность исчезала. Я тогда, дурак малолетний, подколоть его решил, подошел, когда он кирпич устанавливал, и спросил:

– Это ты, Саша, для кого стараешься?

Он молчал, под ноги смотрел. Я не унимался:

– Ты ведь не здесь живешь. Наверное, ты в Елизавету Андреевну втюрился…

Саша покраснел, развернулся и ушел домой. Несколько дней не выходил, думал, верно, что я разболтаю всем, но я никому, ни слова, да и на кирпичи эти, кроме меня, и внимания никто не обратил. Подумаешь, кирпичи в луже. А если и обратили, то решили: что с него, шизика, возьмешь, плещется себе, как маленький.



Столько времени минуло, а я все не могу этого забыть, врезалось в память, и все тут. Как услышу про любовь, хоть что: песню, историю, неважно, так сразу представляю эти кирпичи. Понимаете, ведь Саша знал, что никогда Елизавета Андреевна на него не посмотрит, как на мужчину, никогда. Он и не претендовал ни на что, он даже не посмел ей хоть раз шепнуть «люблю», он не мог цветы подарить, не имел права ее коснуться, он даже, я это хорошо помню, ей в след не смотрел, потому что боялся осквернить любым своим вмешательством. Все, что он себе позволил, это строить в грязной луже красную дорожку из кирпичей возле подъезда. Тащил их со стройки, десять-двенадцать штук. Мы кирпичи растаскивали: ворота для футбола обозначали ими или печку делали, чтобы картошку печь, а Саша снова приносил, после каждого дождя. Этот больной человек понимал, что это все, что он может для нее сделать, и это единственное, что может она принять, только это выражение любви.

Потом они с матерью уехали в Ростов, родственники у них там были. Перед отъездом Саша ходил взад-вперед вдоль дома и все смотрел на небо. Погода стояла ясная, безоблачная, ни тучки. Я понимал, что он ждет дождя, чтобы в последний раз проложить кирпичную дорожку для той, которую более не увидит. Дождь так и не пошел, но он все равно принес и установил кирпичи на сухом асфальте. Знаете, у меня сердце разрывалось, я смотреть не мог, как он это делал. И все, они уехали.

Что-то, наверное, у меня в тот момент в голове щелкнуло, потому что я теперь всю свою жизнь измеряю силу любви одним простым способом. Вот каким: хочу я для этой женщины кирпичи в лужах наставить, чтобы она ноги не замочила, или не хочу. И пока у меня такого желания не возникло, и, что самое страшное, подозреваю, что и не появится уже. Глупо, конечно, но я все чаще себя спрашиваю: «А, может быть, Саша более счастлив, чем я, несмотря на болезнь?». Но, каждый раз, проходя под арками домов или по тротуару и видя кирпичи в лужах, я продолжаю верить в то, что их там оставили люди специально для своих возлюбленных.















NewLit.ru
Copyright © 2001—2011 «Новая Литература»
e-mail: NewLit@NewLit.ru

Да, мы не стали глуше или старше.
Мы говорим слова свои, как прежде.
И наши пиджаки темны все так же.
И нас не любят женщины все те же.

И мы опять играем временами
В больших амфитеатрах одиночеств.
И те же фонари горят над нами,
Как восклицательные знаки ночи.

Живем прошедшим, словно настоящим,
На будущее время непохожим,
Опять не спим и забываем спящих,
А также дело делаем все то же.

Храни, о юмор, юношей веселых
В ночных круговоротах тьмы и света
Великими для славы и позора
И добрыми для суетности века.


ПИЛИГРИМЫ

Мои мечты и чувства в сотый раз
идут к тебе дорогой пилигримов.
В.Шекспир

   Мимо ристалищ, капищ,
мимо храмов и баров,
мимо шикарных кладбищ,
мимо больших базаров,
мира и горя мимо,
мимо Мекки и Рима,
синим солнцем палимы,
идут по земле пилигримы.
Увечны они, горбаты,
голодны, полуодеты,
глаза их полны заката,
сердца их полны рассвета.
За ними поют пустыни,
вспыхивают зарницы,
звезды дрожат над ними,
и хрипло кричат им птицы:
что мир останется прежним,
да, останется прежним,
ослепительно снежным
и сомнительно нежным,
мир останется лживым,
мир останется вечным,
может быть, постижимым,
но все-таки бесконечным.
И, значит, не будет толка
от веры в себя да в Бога.
...И значит, остались только
иллюзия и дорога.
И быть над землей закатам,
и быть над землей рассветам.
Удобрить ее солдатам.
Одобрить ее поэтам.

1958
Моя свеча, бросая тусклый свет,
в твой новый мир осветит бездорожье.
А тень моя, перекрывая след,
там, за спиной, уходит в царство Божье.
И где б ни лег твой путь: в лесах, меж туч
- везде живой огонь тебя окликнет.
Чем дальше ты уйдешь - тем дальше луч,
тем дальше луч и тень твоя проникнет!
Пусть далека, пусть даже не видна,
пусть изменив - назло стихам-приметам, -
но будешь ты всегда озарена
пусть слабым, но неповторимым светом.
Пусть гаснет пламя! Пусть смертельный сон
огонь предпочитает запустенью.
Но новый мир твой будет потрясен
лицом во тьме и лучезарной тенью.


ДЛЯ ШКОЛЬНОГО ВОЗРАСТА

Ты знаешь, с наступленьем темноты
пытаюсь я прикидывать на взгляд,
отсчитывая горе от версты,
пространство, разделяющее нас.

И цифры как-то сходятся в слова,
откуда приближаются к тебе
смятенье, исходящее от А,
надежда, исходящая от Б.

Два путника, зажав по фонарю,
одновременно движутся в уме,
разлуку умножая на зарю,
хотя бы и не встретившись в уме.
1964
Затем, чтоб пустым разговорцем
развеять тоску и беду,
я странную жизнь стихотворца
прекрасно на свете веду.
Затем, чтоб за криком прощальным
лицо возникало в окне,
чтоб думать с улыбкой печальной,
что выпадет, может быть, мне,
как в самом начале земного
движенья - с мечтой о творце -
такое же ясное слово
поставить в недальнем конце.

1962
НА СТОЛЕТИЕ АННЫ АХМАТОВОЙ

Страницу и огонь, зерно и жернова,
секиры острие и усеченный волос -
Бог сохраняет все; особенно - слова
прощенья и любви, как собственный свой голос.

В них бьется рваный пульс, в них слышен костный хруст,
и заступ в них стучит; ровны и глуховаты,
затем что жизнь - одна, они из смертных уст
звучат отчетливей, чем из надмирной ваты.

Великая душа, поклон через моря
за то, что их нашла, - тебе и части тленной,
что спит в родной земле, тебе благодаря
обретшей речи дар в глухонемой Вселенной.
ОДИНОЧЕСТВО

Когда теряет равновесие
Твое сознание усталое,
Когда ступени этой лестницы
Уходят из-под ног,
Как палуба,
Когда плюет на человечество
Твое ночное одиночество,-

Ты можешь
Размышлять о вечности
И сомневаться в непорочности
Идей, гипотез, восприятия
Произведения искусства,
И - кстати - самого зачатия
Мадонной сына Иисуса.

Но лучше поклоняться данности
С ее глубокими могилами,
Которые потом,
За давностью,
Покажутся такими милыми.

Да. Лучше поклоняться данности
С короткими ее дорогами,
Которые потом
До странности
Покажутся тебе
Широкими,
Покажутся большими,
Пыльными,
Усеянными компромиссами,
Покажутся большими крыльями,
Покажутся большими птицами.

Да. Лучше поклоняться данности
С убогими ее мерилами,
Которые потом,
По крайности,
Послужат для тебя перилами,
(Хотя и не особо чистыми),
Удерживающими в равновесии
Твои хромающие истины
На этой выщербленной лестнице.

МАРИНА ЦВЕТАЕВА

Далее смотреть здесь:
http://humus.livejournal.co...

Для сравнения: Показ Dior весна-лето 2012:
http://www.livejournal.ru/z...


А еще ДРУГИЕ ФОТО по ИСТОРИИ, по ИСКУССТВУ, ГЕОГРАФИИ::
http://humus.livejournal.com/

ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЕ ФОТО! НЕИЗВЕСТНЫЕ СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ...

>Романс Поэта.



Как нравится тебе,моя любовь,

печаль моя с цветами в стороне,

как нравится оказываться вновь

с любовью на войне,как на войне .



Как нравится писать мне об этом,

входить в свой дом как славно одному,

как нравится мне громко плакать днем,

кричать по телефону твоему.



Как нравится тебе,моя любовь,

как в сторону я снова отхожу.

как нравится печаль моя и боль

всех дней моих,покуда я дышу !



Так что еще,так что мне целовать,

как одному на свете танцевать,

как хорошо плясать тебе уже,

покуда слезы плещутся в душе.



Все мальчиком по жизни,все юнцом,

с разбитым жизнерадостным лицом

ты кружишься сквозь лучшие года,

в руке платочек,надпись "никогда".



И жизнь,как смерть,случайна и легка,

так выбери одно наверняка,

так выбери с чем жизнь свою сравнить,

так выбери,где голову склонить.



Все мальчиком по жизни,о любовь,

без устали,без устали пляши,

по комнатам расплескивая вновь,

расплескивая боль своей души.














Предпоследний этаж
раньше чувствует тьму,
чем окрестный пейзаж;
я тебя обниму
и закутаю в плащ,
потому что в окне
дождь - заведомый плач
по тебе и по мне.

Нам пора уходить.
Рассекает стекло
серебристая нить.
Навсегда истекло
наше время давно.
Переменим режим.
Дальше жить суждено
по брегетам чужим.
И.Бродский

Не забывай никогда,
как хлещет в пристань вода
и как воздух упруг --
как спасательный круг.

А рядом чайки галдят,
и яхты в небо глядят,
и тучи вверху летят,
словно стая утят.

Пусть же в сердце твоем,
как рыба, бьется живьем
и трепещет обрывок
нашей жизни вдвоем.

Пусть слышится устриц хруст,
пусть топорщится куст.
И пусть тебе помогает
страсть, достигшая уст,

понять без помощи слов,
как пена морских валов,
достигая земли,
рождает гребни вдали.

И.Бродский

Никого не будет в доме,
Кроме сумерек. Один
Зимний день в сквозном проеме
Незадернутых гардин.

Только белых мокрых комьев
Быстрый промельк моховой,
Только крыши, снег, и, кроме
Крыш и снега, никого.

И опять зачертит иней,
И опять завертит мной
Прошлогоднее унынье
И дела зимы иной.

И опять кольнут доныне
Неотпущенной виной,
И окно по крестовине
Сдавит голод дровяной.

Но нежданно по портьере
Пробежит сомненья дрожь,-
Тишину шагами меря.
Ты, как будущность, войдешь.

Ты появишься из двери
В чем-то белом, без причуд,
В чем-то, впрямь из тех материй,
Из которых хлопья шьют.1931
ЗИМНЯЯ НОЧЬ Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

Как летом роем мошкара
Летит на пламя,
Слетались хлопья со двора
К оконной раме.

Метель лепила на стекле
Кружки и стрелы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

На озаренный потолок
Ложились тени,
Скрещенья рук, скрещенья ног,
Судьбы скрещенья.

И падали два башмачка
Со стуком на пол.
И воск слезами с ночника
На платье капал.

И все терялось в снежной мгле
Седой и белой.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

На свечку дуло из угла,
И жар соблазна
Вздымал, как ангел, два крыла
Крестообразно.

Мело весь месяц в феврале,
И то и дело
Свеча горела на столе,
Свеча горела.1946

НЕЖНОСТЬ
Ослепляя блеском,
Вечерело в семь.
С улиц к занавескам
Подступала темь.
Люди - манекены,
Только страсть с тоской
Водит по Вселенной
Шарящей рукой.
Сердце под ладонью
Дрожью выдает
Бегство и погоню,
Трепет и полет.
Чувству на свободе
Вольно налегке,
Точно рвет поводья
Лошадь в мундштуке.



Февраль. Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочущая слякоть
Весною черною горит.

Достать пролетку. За шесть гривен,
Чрез благовест, чрез клик колес,
Перенестись туда, где ливень
Еще шумней чернил и слез.

Где, как обугленные груши,
С деревьев тысячи грачей
Сорвутся в лужи и обрушат
Сухую грусть на дно очей.

Под ней проталины чернеют,
И ветер криками изрыт,
И чем случайней, тем вернее
Слагаются стихи навзрыд.<1912,
1928>

"Письма Флобера: всякий раз, когда охватывает отчаяние, когда говоришь себе: какого хрена? кому все это нужно? – всякий раз – открой письма Флобера, они тебя утешат.

Письма Флобера: Священное Писание Литературы. Если бы я принимал вступительные экзамены в каком-нибудь Литературном институте, то первым делом спрашивал бы: читал переписку Флобера? Не читал. Приходи в следующем году." (Борис Хазанов. Литературный музей.http://magazines.russ.ru/oc...)

"Переходим к наслаждению очередным шедевром, очередной сказкой. Из всех сказок данной серии роман Флобера "Госпожа Бовари" - самая романтическая. С точки зрения стиля - перед нами проза, берущая на себя обязанности поэзии."

(В. Набоков. Гюстав Флобер: "Госпожа Бовари". http://www.philol.msu.ru/~f...)

"Публикация «Госпожи Бовари» в 1857 году повлекла за собой множество скандалов, и не только с правительством; cначала этот роман не был понят, так как нес в себе нечто новое: чересчур правдоподобное описание жизни. Постепенно, этот аспект его гения был принят, и начал вытеснять всех других. Перед своей смертью Флобер был оценен как наиболее влиятельный французский реалист. Кроме этого , Флобер сильно повлиял на развитие Ги де Мопассана, Эдмонда де Гонкота, Альфонса Даудета, и Золя. Даже после того, как он немного отклонился от реализма, не утратил престижа в литературном сообществе; он продолжал иметь влияние на других писателей из-за глубины своих эстетических принципов, преданности стилю и неутомиму следованию идеально выражаться...
Особые композиционные способы, применяемые Флобером, интересны и оригинальны. Он работал в угрюмом одиночестве, иногда тратя неделю для завершения одной страницы, и то, что он сочинил, никогда не удовлетворяло его, яростно мучая свой мозг, для лучшего подбора фраз и подходящих прилагательных. Его беспрерывный труд был вознагражден. Из его личной переписки видно, что Флобер был не из тех, для кого правильный язык был естественнен; он с потом, капающим с бровей извлекал свои идельные фрзы, все время совершенствуя их. Много критиков считают работы Флобера иконами стиля.
Флобер был описан и восхвален всеми литературными личностями 20 столетия, включая флософов и социологов, таких как Перри Брауди и Джен Пауль Сартре, чей, частично психоаналитический, портрет Флобера «Семейный идиот» был опубликован в 1971 году. Жорж Пере назвал «Воспитание чувств» его любимейшим романом. Перуанский романист, Марио Варгас Льоса более всех восхищался Флобером. «Бесконечная оргия» посвящена исключительно творчеству Флобера." (http://flaubert.ru/)

---

ГЮСТАВ ФЛОБЕР. Высказывания, цитаты:

«...нет ничего пагубней, чем возможность все говорить и наличие удобного стока для твоих излияний. Становишься к себе весьма снисходителен, а друзья, дабы ты отвечал им тем же, снисходительны к тебе. Вот так и опускаешься все ниже самым простодушным образом.»
Из письма Луизе Коле 31 марта 1853

"Я не желаю принимать участия ни в чем, не хочу состоять членом какой-либо академии, разных там корпораций и ассоциаций. Ненавижу стадность, устав и общий уровень. Быть бедуином - извольте; а гражданином никогда. Я даже озаботился бы,- во сколько бы мне это ни обошлось,- написать на титульном листе моих книг, что перепечатка разрешается; пусть все видят, что я не принадлежу к Обществу писателей, ведь я заранее отвергаю это звание, и предпочел бы, чтобы привратник знал меня как торговца или ремесленника, шьющего церковные ризы".

((Луизе Коле, 16 января 1854.)

"А я, дорогой Эрнест, тружусь все дни напролет. Роман об Изабелле Баварской продвигается - успел сделать вдвое больше после возвращения из поездки в Пон-л'Эвек1.

...Ты полагаешь, что я без тебя скучаю, да, ты не ошибся, и, не будь у меня в голове и на кончике моего пера некой французской королевы пятнадцатого века, жизнь бы мне окончательно опротивела и пуля уже давно избавила бы меня от этой нелепой шутки, каковую именуют жизнью."

(ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 29 АВГУСТА 1834).

"Я возмущен тем, что намерены восстановить театральную цензуру и уничтожить свободу печати! О да, этот закон пройдет, ибо представители народа - всего лишь гнусная кучка продавшихся людей. Их цель - выгода, их наклонности - низменны, их честь - глупая гордыня, их душа - куча грязи; но придет день, и он придет вскоре, когда народ начнет третью революцию; да, уж полетят головы королей, польются потоки крови. А пока у писателя отнимают совесть, его совесть художника. Да, век наш чреват кровавыми событиями. Прощай, до свидания, будем же всегда заниматься Искусством, которое выше, чем народы, короны и короли, оно всегда пребудет с нами, оно живет в восторгах наших, увенчанное диадемой божества."

(ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 14 АВГУСТА 1835)

"По-прежнему читаю Рабле и прибавил к нему Монтеня. Я даже намерен когда-нибудь написать о них двоих особый, философский и литературный, этюд . По-моему, это точка, из которой вышли французская литература и французский дух .

Право, по-настоящему глубоко я уважаю только двух людей - Рабле и Байрона, единственных, кто писал с намерением насолить роду человеческому и посмеяться ему в лицо . Какая величественная картина - человек, противостоящий всему миру!

Я теперь смотрю на мир как на спектакль и смеюсь над ним. Какое мне дело до мира? Не буду о нем тревожиться, отдамся на волю сердца и воображения, а станут кричать чересчур громко, я, быть может, как Фокион, обернусь и скажу: что за воронье там каркает!"

(ЭРНЕСТУ ШЕВАЛЬЕ. РУАН, 13 СЕНТЯБРЯ 1838)

«До идолов дотрагиваться нельзя - позолота пристает к пальцам»

«А между тем разве мужчина не должен знать всё, быть всегда на высоте, не должен вызывать в женщине силу страсти, раскрывать перед ней всю сложность жизни, посвящать её во все тайны бытия?»

«Ну к чему ополчаться на страсти? Ведь это же лучшее, что есть на земле, это источник героизма, восторга, поэзии, музыки, искусства, решительно всего»

«Одновременно она желала и умереть, и жить в Париже.»

«Мужчина, по крайней мере, свободен: ему доступны все страсти, все чужие края, он волен преодолевать препятствия, вкушать от наиболее трудно достижимых наслаждений. А женщине всюду помехи: её вечно увлекает какая-нибудь прихоть, вечно сдерживает какая-нибудь условность".

«Общение с этими двумя женщинами составляло как бы две мелодии; одна была игривая, порывистая, веселящая, другая же — торжественная, почти молитвенная»

«Подробности выпали из памяти, но сожаление осталось».

"Да! Маленькие враги опасны, низкая и слепая злость может со временем сделать несносною жизнь, которая теперь для меня так спокойна и счастлива."

"Когда уважаешь свой талант, не станешь прибегать к средствам, которыми завоёвывают толпу."

"Люди со вкусом — престранная каста: у них есть свои собственные маленькие святые, которых никто не знает."

«Я смеюсь над всем, даже над тем, что всего сильней люблю. Нет таких дел, событий, чувств или людей, по которым я не прошелся бы в простоте своею шуткой, как железным катком, придающим ткани блеск. Это прекрасный способ. Сразу видишь, что остается. Трижды прочно укоренилось чувство, которое устояло, предоставленное воле ветров, без подпорки и проволоки, очищенное от всяких условностей, так удобно поддерживающих гнилье. Даже пародия - разве она всегда издевается? Смеяться над жизнью полезно, а порой и прекрасно - только бы жить. Следует возвыситься над всем и возвысить свой ум над собою самим - я имею в виду свободу мысли, всякое ограничение коей объявляю кощунством.
Если б ты знала, ...сколько раз меня оскорбляла поэтизация того, что я предпочел бы видеть в естественном виде!»

(Луизе Коле. 27 марта 1852)

В 1890 году По случаю 10-летия кончины Гюстава Флобера ( в Руане, провинциальном французском городе, где он родился и в предместье которого жил, состоялось торжественное открытие памятника классику мировой литературы работы знаменитого в те годы скульптора Анри-Мишеля Антуана Шапю . Жители Руана в большинстве своем понятия не имели о выдающемся земляке. Увековечению Флобера город был обязан Ги де Мопассану , единственному и по-отечески любимому ученику Флобера, преданному другу его последних лет.

Я помню ночь на склоне ноября.

Туман и дождь. При свете фонаря

Ваш нежный лик - сомнительный и странный,

По - диккенсовски - тусклый и туманный,

Знобящий грудь, как зимние моря...

- Ваш нежный лик при свете фонаря.



И ветер дул, и лестница вилась...

От Ваших губ не отрывая глаз,

Полусмеясь, свивая пальцы в узел,

Стояла я, как маленькая Муза,

Невинная - как самый поздний час...

И ветер дул и лестница вилась.



А на меня из - под усталых вежд

Струился сонм сомнительных надежд.

- Затронув губы, взор змеился мимо... -

Так серафим, томимый и хранимый

Таинственною святостью одежд,

Прельщает Мир - из - под усталых вежд.



Сегодня снова диккенсова ночь.

И тоже дождь, и так же не помочь

Ни мне, ни Вам, - и так же хлещут трубы,

И лестница летит... И те же губы...

И тот же шаг, уже спешащий прочь -

Туда - куда - то - в диккенсову ночь.


Марина Цветаева

>Не успокоюсь, пока не увижу.

Не успокоюсь, пока не услышу.

Вашего взора пока не увижу,

Вашего слова пока не услышу.



Что - то не сходится - самая малость!

Кто мне в задаче исправит ошибку?

Солоно - солоно сердцу досталась

Сладкая - сладкая Ваша улыбка!



- Баба! - мне внуки на урне напишут.

И повторяю - упрямо и слабо:

Не успокоюсь, пока не увижу,

Не успокоюсь, пока не услышу.
МАРИНА ЦВЕТАЕВА

Во всем мне хочется дойти
До самой сути.
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте.

До сущности протекших дней,
До их причины,
До оснований, до корней,
До сердцевины.

Всё время схватывая нить
Судеб, событий,
Жить, думать, чувствовать, любить,
Свершать открытья.

О, если бы я только мог
Хотя отчасти,
Я написал бы восемь строк
О свойствах страсти.

О беззаконьях, о грехах,
Бегах, погонях,
Нечаянностях впопыхах,
Локтях, ладонях.

Я вывел бы ее закон,
Ее начало,
И повторял ее имен
Инициалы.

Я б разбивал стихи, как сад.
Всей дрожью жилок
Цвели бы липы в них подряд,
Гуськом, в затылок.

В стихи б я внес дыханье роз,
Дыханье мяты,
Луга, осоку, сенокос,
Грозы раскаты.

Так некогда Шопен вложил
Живое чудо
Фольварков, парков, рощ, могил
В свои этюды.

Достигнутого торжества
Игра и мука -
Натянутая тетива
Тугого лука.1956

Не любовь, а лихорадка!

Легкий бой лукав и лжив.

Нынче тошно, завтра сладко,

Нынче помер, завтра жив.



Бой кипит. Смешно обоим:

Как умен - и как умна!

Героиней и героем

Я равно обольщена.



Жезл пастуший - или шпага?

Зритель, бой - или гавот?

Шаг вперед - назад три шага,

Шаг назад - и три вперед.



Рот как мед, в очах доверье,

Но уже взлетает бровь.

Не любовь, а лицемерье,

Лицедейство - не любовь!



И итогом этих (в скобках -

Несодеянных!) грехов -

Будет легонькая стопка

Восхитительных стихов.

Марина ЦВЕТАЕВА
М. Зельдис

ОСЕНЬ
Я дал разъехаться домашним,
Все близкие давно в разброде,
И одиночеством всегдашним
Полно всё в сердце и природе.

И вот я здесь с тобой в сторожке.
В лесу безлюдно и пустынно.
Как в песне, стежки и дорожки
Позаросли наполовину.

Теперь на нас одних с печалью
Глядят бревенчатые стены.
Мы брать преград не обещали,
Мы будем гибнуть откровенно.

Мы сядем в час и встанем в третьем,
Я с книгою, ты с вышиваньем,
И на рассвете не заметим,
Как целоваться перестанем.

Еще пышней и бесшабашней
Шумите, осыпайтесь, листья,
И чашу горечи вчерашней
Сегодняшней тоской превысьте.

Привязанность, влеченье, прелесть!
Рассеемся в сентябрьском шуме!
Заройся вся в осенний шелест!
Замри или ополоумей!

Ты так же сбрасываешь платье,
Как роща сбрасывает листья,
Когда ты падаешь в объятье
В халате с шелковою кистью.

Ты - благо гибельного шага,
Когда житье тошней недуга,
А корень красоты - отвага,
И это тянет нас друг к другу.1949


СНЕГ
ИДЕТ
Снег идет, снег идет.
К белым звездочкам в буране
Тянутся цветы герани
За оконный переплет.

Снег идет, и всё в смятеньи,
Всё пускается в полет,-
Черной лестницы ступени,
Перекрестка поворот.

Снег идет, снег идет,
Словно падают не хлопья,
А в заплатанном салопе
Сходит наземь небосвод.

Словно с видом чудака,
С верхней лестничной площадки,
Крадучись, играя в прятки,
Сходит небо с чердака.

Потому что жизнь не ждет.
Не оглянешься - и святки.
Только промежуток краткий,
Смотришь, там и новый год.

Снег идет, густой-густой.
В ногу с ним, стопами теми,
В том же темпе, с ленью той
Или с той же быстротой,
Может быть, проходит время?

Может быть, за годом год
Следуют, как снег идет,
Или как слова в поэме?

Снег идет, снег идет,
Снег идет, и всё в смятеньи:
Убеленный пешеход,
Удивленные растенья,
Перекрестка поворот.1957

Быть знаменитым некрасиво.
Не это подымает ввысь.
Не надо заводить архива,
Над рукописями трястись.

Цель творчества - самоотдача,
А не шумиха, не успех.
Позорно, ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех.

Но надо жить без самозванства,
Так жить, чтобы в конце концов
Привлечь к себе любовь пространства,
Услышать будущего зов.

И надо оставлять пробелы
В судьбе, а не среди бумаг,
Места и главы жизни целой
Отчеркивая на полях.

И окунаться в неизвестность,
И прятать в ней свои шаги,
Как прячется в тумане местность,
Когда в ней не видать ни зги.

Другие по живому следу
Пройдут твой путь за пядью пядь,
Но пораженья от победы
Ты сам не должен отличать.

И должен ни единой долькой
Не отступаться от лица,
Но быть живым, живым и только,
Живым и только до конца.1956

М. Матцу
Японская акварель начала ХХ века мало известна и в самой Японии, не говоря уже о Европе или России. Принято считать, что художники ранней японской акварели с конца эпохи Мэйдзи изучали западный стиль акварельной техники. О самих довоенных японских художниках акварели известно немного. В большинстве случаев художники подписывали свои имена обычным
западным образом, используя латинские буквы. Большинство из них прекрасно талантливые мастера. Художники, представленные здесь, это - М. Матцу, Matsumoto, P.Aoki, Satsuta, K. Seki, Yanagiwara, S. Niimi, H.
Saito.
Matsumoto
Satsuta

S.Niimi
H. Saito

(http://yamaha373.livejourna...)

---

Фудзи

...Лишь только небо и земля
Разверзлись - в тот же миг,
Как отраженье божества,
Величественна, велика,
В стране Суруга поднялась
Высокая вершина Фудзи!..
Из уст в уста пойдет рассказ
О красоте твоей,
Из уст в уста, из века в век...
Высокая вершина Фудзи!
Ямабэ Акахито

Туман и осенний дождь.
Но пусть невидима Фудзи,
Как радует сердце она!
Басё (1644–1694)
Хиросигэ (1797-1858). "36 видов Фудзи"

---

Главные японские слова

Шэнь Чжоу (1427 - 1509) - китайский художник. Одна из излюбленных тем художника - изображение поэта наедине с природой - волнующий момент единения человека и природы, порождающий поэтические чувства.
"Чтение среди осенней природы " - воплощение созерцательного состояния и настроения, с чудесной поэтической надписью:

"Высокие деревья под западным ветром теряют листья.

Я расстегнул ворот своей одежды.

Я сижу, пропуская мимо себя время.

Бездумно поворачиваюсь спиной к осеннему ручью.

Я не оканчиваю моего чтения.

Мой дух ушел блуждать к небесам, кто может его узнать?"




А в 80 лет Шэнь Чжоу написал автопортрет - старец с добрым и умным взглядом. Надпись к картине гласит:

"Люди найдут, что изображенные мною глаза малы, а лоб слишком узок.

Но я не знаю даже моих достоинств.

Как же выразить мне свои недостатки? Сходство - стоит ли его почитать?

Единственная вещь, которой я боюсь, это не дать в полной мере выявиться истине".

Дмитрий Бавильский На краю света

Ретроспектива Исаака Левитана в Третьяковке вошла в странный резонанс с днями Клода Моне в Париже

Если Левитан — писатель, то Моне — композитор; его трепетные и ажурные композиции сиюминутны и невесомы, неощутимы и едва уловимы. Подробнее

"ХУДОЖНИК САМ ПО СЕБЕ, ЧУДНЫЙ И ГЕНИАЛЬНЫЙ"


http://isaak-levitan.ru/mas...

http://isaak-levitan.ru/ben...

Александр Бенуа. Статья о Левитане из книги "История русской живописи в XIX веке", 1901:

"Самым замечательным и драгоценным среди русских художников, внесших в черствый реализм живительный дух поэзии, является безвременно умерший Левитан. В первый раз Левитан обратил на себя внимание на Передвижной выставке 1891 года. Он выставлялся и раньше, и даже несколько лет, но тогда не отличался от других наших пейзажистов, от их общей, серой и вялой массы. Появление «Тихой обители» произвело, наоборот, удивительно яркое впечатление. Казалось, точно сняли ставни с окон, точно раскрыли их настежь, и струя свежего, душистого воздуха хлынула в спертое выставочное зало, где так гадко пахло от чрезмерного количества тулупов и смазных сапог.

Что могло быть проще этой картины? Летнее утро. Студеная полная река плавно огибает лесистый мысок. Через нее перекинут жиденький мост на жердочках. Из-за берез противоположного берега алеют в холодных, розовых лучах, на совершенно светлом небе, купола и колокольня небольшого монастыря. Мотив поэтичный, милый, изящный, но, в сущности, избитый. Мало ли было написано и раньше монастырей при розовом утреннем или вечернем освещении? Мало ли прозрачных речек, березовых рощиц? Однако ясно было, что здесь Левитан сказал новое слово, запел новую чудную песнь, и эта песнь о давно знакомых вещах так по-новому очаровывала, что самые вещи казались невиданными, только что открытыми. Они прямо поражали своей нетронутой, свежей поэзией. И сразу стало ясно еще и то, что здесь не «случайно удавшийся этюдик», но картина мастера и что отныне этот мастер должен быть одним из первых среди всех. В чем же был секрет прелести этой скромной картинки и откуда могло взяться убеждение в великом значении ее автора?

Ответить на этот вопрос трудно, так как высшее искусство не поддается определению словами. Оно остается тайной, звуком того колокола в андерсеновской сказке, благовест которого доносится из ближайшего леса, но найти который не дано благоразумным исканиям филистеров. Да и вся поэзия Левитана, в чем, в сущности, она заключается? Повседневные, почти убогие жалкие темы; большая дорога, лесок, весна, талый снег - разве не писалось все это и до него, не будет ли писаться до бесконечности, до полного пресыщения? Мало ли у нас было правдивых художников за последние 20 лет, мало ли непосредственных этюдов? Однако расстояние между Левитаном и другими огромное - целая незаполнимая пропасть. Левитан - истина, то, что именно нужно, то, что именно любишь, то, что дороже всего на свете. Все другие только подделывались под истину или оставались в пределах дилетантизма, любительства. И другие так же любили русскую природу, как Левитан ее любил. Кто не умилялся клейкими весенними листочками, запахом земли, сухих листьев, также и чудным запахом снега; кто не наслаждался, ступая по сырой, напитанной влагой весенней черной земле, глядя на сонливое покачивание березовых макушек или на яркий закат над рекой; кто не блаженствовал, лежа в траве или получая в жаркий, душный день первые крупные капли дождя от сизой грозовой тучи? Вся эта сфера неуловимых, пожалуй, и физиологических, но таинственных и как-то странно пленительных, ощущений и составляет левитановское искусство. Картины Левитана не виды местностей, не справочные документы, но сама русская природа с ее неизъяснимо тонким очарованием, тихая, скромная, милая русская природа. Однако где те художники, которые без литературных комментариев (бывают такие «литературные комментарии» и в пейзаже), сразу, одним общим видом своих картин заставляли бы перечувствовать подобные, охватившие их среди природы, настроения? Во всей истории искусства их было очень немного, и Левитан стоит в ряду этих немногих одним из самых первых - настоящий поэт Божьей милостью. Безвременная смерть этого большого художника - незаменимая потеря для русского искусства.

Разумеется, и Левитан - лицо, находящееся в связи, и в тесной связи с общей историей. И он не явился сразу, без предшественников, и корни его искусства уходят далеко в темные недра художественной преемственности. Лучше всего это доказывается его же собственными долгими годами развития. Несколько лет и он лепетал на вялом и скучном языке Шишкиных и Киселевых, теряясь в их монотонном хоре. Но в 1889 году ему удалось побывать на Всемирной парижской выставке, и, как для весьма многих западных художников, так и для Левитана, выставка 1889 года, и в особенности исторический отдел ее, имела огромное значение. Нигде и никогда барбизонская школа не была представлена с такой полнотой, как на этой выставке. Лишь с 1889 года стало очевидно, что не каульбахи и дела-роши - главные фигуры искусства XIX века, а скромные, долгое время едва замеченные художники: Милле, Коро, Руссо, Дюпре, Добиньи и Труайон. В то же путешествие Левитан познакомился и с произведениями Моне, Бёклина и новейших голландцев. Внимательно, со всей страстью человека, вырвавшегося из спертого воздуха темницы на вольный свет, всматривался Левитан в живое, незнакомое ему до тех пор искусство Запада, и, поняв его, он мало-помалу стал разбираться и в самом себе. Все это нисколько не умаляет его значения. Ведь и барбизонцы не стоят особняком в истории, ведь и у них есть длинный ряд предков, начиная с Мишеля, Констебля и Бонингтона, кончая бесподобными миниатюристами XIV века, которые иллюстрировали «livre d'heures» герцога Bepрийского. Левитан - равноправный член этой древней международной семьи, художник сам по себе, чудный и гениальный, принесший свой камень к общему зданию, такой же крепкий и прекрасный, как камни всех прочих."

---

"Почему я один? Почему женщины, бывшие в моей жизни, не принесли мне покоя и счастья? Быть может потому, что даже лучшие из них - собственники. Им нужно все или ничего. Я так не могу. Весь я могу принадлежать только моей тихой бесприютной музе, все остальное - суета сует... Но, понимая это, я все же стремлюсь к невозможному, мечтаю о несбыточном..." (Левитан И.И.)

---

ХУДОЖНИК

Он отвернулся от холста
и в сад глядит, любуясь свято
полетом алого листка
и тенью клена лиловатой;

любуясь всем, как сын и друг,
без недоверья, без корысти,
и капля радужная вдруг
спадает с вытянутой кисти.

(В. Набоков)t>

Валерия Марахина - молодая, симпатичная, рыжеволосая, очень энергичная и светлая девушка -художница!. Выставка ее работ покоряет разнообразием и мастерством. Как будто "капля радужная вдруг" расплескалась в удивительных картинах, большей частью достаточно скромных размеров, но таких содержательных, теплых, гармоничных и очень запоминающихся...
А какие впечатляющие портреты!
И как здорово, что благодаря Выставке появилась возможность познакомиться с творчеством Валерии!

Валерия Марахина: «Для художника и творческого человека на самом деле очень важно, чтобы приходили и смотрели на его работы." Мы пришли, мы посмотрели, - и в полном восторге от увиденного!

НА ОТЪЕЗД ГОСТЯ
К. А.

Покидаешь мои небеса.
И один оборот колеса
их приводит в движенье.

Я открытию рад.
И проселок сужается, взгляд
сохранив от суженья.

Чем дорога длинней,
тем суждение уже о ней.
Оттого страстотерпца

поджидает зимой торжество
и само Рождество
защищает от сжатия сердца.

Тихо блеет овца.
И кидается лайка с крыльца.
Трубы кашляют. Вот я и дома.

И, картавя, кричит с высоты
негатив Вифлеемской звезды,
провожая волхва-скопидома.

Иосиф Бродский

В.Я. Брюсов. "Февраль".
Свежей и светлой прохладой
Веет в лицо мне февраль.
Новых желаний - не надо,
Прошлого счастья - не жаль.

Нежно-жемчужные дали
Чуть орумянил закат.
Как в саркофаге, печали
В сладком бесстрастии спят.

Нет, не укор, не предвестье -
Эти святые часы!
Тихо пришли в равновесье
Зыбкого сердца весы.

Миг между светом и тенью!
День меж зимой и весной!
Весь подчиняюсь движенью
Песни, плывущей со мной.

http://photofile.ru/users/avvas/115643572/134694697/