Откройте свой Мир!

 Неспособность наслаждаться всеми прелестями одиночества подталкивает нас на ущербные отношения со всякими дебилами. 
 Неспособность наслаждаться всеми прелестями одиночества подталкивает нас на ущербные отношения со всякими дебилами.

Выделенные слова называются ключевыми и предназначены для определения основного смысла любого месседжа. 
Здесь неплохая иллюстрация этого положения.

Бывает, сочетаются некоторые события в какой-то странной последовательности, а в результате образуется нечто очень даже не тривиальное, и тогда мы говорим, что неисповедимы пути Господни (что, в общем-то, нехорошо, ибо «не поминай имя Господа всуе»).
А вот по моим окном (а живу я на первом этаже обычного пятиэтажного дома) вопреки всему, вырос подсолнух, коего я не сеял и не лелеял, вырос лишь потому, что невероятным образом сложились те самые события и условия, которые лишь в этой странной последовательности и могли привести к столь неожиданному результату.

Но, по порядку.
У меня зимой на подоконнике кормятся синички. Сало, орешки, семечки, то сё. К весне, как только снег начинает подтаивать, птицы в лес улетают, и сыпать семечки в кормушку я перестаю. А то, что на пол упало, и воробушки не подобрали, либо дворник со снегом сгрёб, либо так сгнило за долгую нашу сибирскую весеннюю распутицу. Только вот одна семечка, каким-то образом, где-то там, на границе бетонной отмостки и землицы схоронилась, не пропала, и проросла как время пришло.
Между домом и забором у нас газон – лужайка такая, которую садовники каждые две недели стригут почти налысо, поскольку посеяна там дорогущая трава, из самой Канады привезена, которую так и надо стричь лет двести, пока газоном не станет. Но пророс этот везунчик в таком месте, куда садовник свою косилку совать не рисковал, ибо там бетон близко, да и приподнят маленько. Потому и не срезали тот росток на корню. Но это только начало.
И весна и лето, выдались в этом году экстремальные. Дождей не было вовсе, начиная с мая и до августа, а жара стояла такая, что даже я не помню, не говоря уже о старожилах. К тому же садовники наши поувольнялись и никто газонов уже не поливал. Пожелтели поляны, повыгорела и вся канадская травушка, да что говорить, если даже в июле деревья стали листву сбрасывать. Ну и, конечно, пожары лесные, дым в городе и закаты зловеще-апельсиновые - всё по полной программе. Ну, а что же наш герой? Не сгорел он в этом общем замесе?
Нет! Потому как устроился наш росточек в аккурат под ящиком кондиционера, что на втором этаже, и оттуда, ввиду его интенсивной работы, постоянно капал вниз конденсат, стекая прямо под корешки этого везунчика.
Вот так и вырос он, и расцвёл, честно поворачивая вслед за солнышком свою красивую головку, а когда пришла пора, то и поник под тяжестью плодов своих, наплодив для утешения ещё и деток, которые, хоть и не дадут потомства, ибо «не бывает дерев из поросли», но красотой цветов своих отраду приносят, как людям в старости.
И вот, что я подумал. Даже в этом простом случае, событии, которой и длилось то всего несколько недель, где сошлись столько факторов, слившихся в благоприятном сочетании, вполне можно увидеть некий промысел, вполне удавшуюся задумку. А можно увидеть пример теории эволюции, в которой всё сущее объясняется невероятными сочетаниями случайных факторов, приведшими к той, или иной вещи.
И вот, если раньше я не имел никаких сомнений в правильности этой теории, то теперь я уже так сказать не могу.
И дело тут не только в подсолнухе.

Ах, как защемило сердце. И даже мозжечок, или что там в черепной коробке отвечает за моторику, заворочалось. Это я на телеэкране углядел на гребном канале олимпийского Лондона четвёрку-академичку, распашную, безрульную, и пенный кильватерный след её так остро напомнил мне…
Пятьдесят лет, да-да, полвека прошло с той поры, как в последний раз я со своей командой прошёл по причалу, держа на прямых, вытянутых вверх, руках (а только так, по традиции, следовало носить академические лодки) нашу краснодерёвую латаную-перелатаную красавицу, а вот, глядишь ты, просто физически почувствовал и тяжесть её и холод от струек, стекающей с неё воды, и главное, мышечную радость добротно сделанной работы на дистанции и счастье победы, разделенное с командой.
Сейчас на распашных академичках рулевых уже нет, да и в моё время от них уже избавлялись, а рулёжка возлагалась на «бакового», то-есть, того, что сидел ближе всех к носу лодки, для чего один из ножных упоров был сделан поворотным и тросики от него протягивались к перу руля за кормой. В нашей четвёрке я как раз и был тем «баковым», чьё место, хоть и было весьма ответственным, но по традиции, почему-то, считалось «сачковым» и садили туда тех, кто полегче да послабее.
И хоть я таким, вроде бы, и не был, но поскольку пришёл я в уже сложившуюся команду, то и посадили меня на бак вместо парня, который ушёл в парную лодку, что по мнению распашников, было чудовищным предательством.
Вот так и сложилась наша четвёрка по порядку номеров начиная с бака – Юра (это я), Лёха, снова Юра и снова Лёха. Вот этот «снова Лёха» и был главным в лодке, то-есть «загребным». Это мозг команды, он определяет тактику гонки, темп и интенсивность работы, загребной, как вратарь в хоккее, полкоманды. Затем тот, что подхватывает темп загребного и определяет ритм гребли всей лодки. За его спиной сидит самый мощный и не обязательно самый думающий гребец – это для него не главное. Ну, а потом уже «баковый» - о его функциях и особенностях уже говорилось. Разные мы были в этой команде, непохожими и по характерам и по функциям и по жизни.
Может когда-нибудь я напишу о каждом, о том как сложились их жизни, а может и не стану этого делать, всё же это их жизни, скажу только, что все эти ребята вполне состоялись, как личности, и очень даже не ординарные. И, увы, не все из них сейчас есть. Но, не будем, как говорится, о грустном.
А вспомнился случай один на чемпионате Украины в начале шестидесятых, кажется. Приболел наш загребной, а без него какая гонка? Собирались уж сняться с соревнований, но тут наш второй Юра заявил, что ОН поведёт нас в бой, а на его место возьмём парня из восьмёрки и, что с ним уже договорились. Ну вот, мы в таком составе и выдвинулись на старт.
Для понимания дальнейшего, надо немного рассказать, как устроена академическая посудина. В ней гребцы сидят на банках, которые катаются на колёсиках по металлическим полозьям, так что при заносе весла гребец подъезжает к упорам, где закреплены его ноги, а потом, окунув лопасть весла в воду, со всей мощью отталкивается от них, включая, таким образом, в гребок всё тело. Соответственно, и банка под ним отъезжает на всю длину этих полозьев.
Так вот, наш герой при первом же стартовом гребке, а он самый тяжёлый, ибо инерция стоящей на старте посудины велика, оттолкнувшись от упора со всей дурацкой мочи, привстал над банкой по ходу гребка и она из-под него вылетела в лодку, а потом и за борт. Ну, казалось бы, вот и всё – надо ехать к причалу, но не таков был наш Юра! Гребём, сказал он, присовокупив к команде несколько выражений, на которые, к слову, он был большой мастер, и ерзая по медным и не очень гладким полозьям обтянутой плавками и шортами филейной частью своего мощного тела, продолжил гонку. Правда, только до той поры, пока хватило прочности на истирание сперва шортов, затем плавок и затем верхнего эпителия кожного покрова того самого места. А уж когда кровь из него стала заливать полозья, мы грести перестали, ибо и так уж шли последними, а геройство нашего загребного, проистекшего от его же «балбизма», всеми было отмечено.
Смотрю олимпийскую регату. И нет зрелища красивее, чем гонки академичек.

И как же хочется снова сесть в лодку, почувствовать тяжесть весла, восторг гонки, азарт борьбы … и так остро понимаешь, что этого ничего уже не вернёшь, но мозжечёк-то этого не знает, ворочается в своей коробке, а сердце щемит и щемит.

Славный какой зверёк, не правда ли?
Вот, намедни, прочёл в Интернете:
«Сибирские бурундуки заполонили территорию Бельгии и Франции после того, как 17 особей были выпущены в парке развлечений Брюсселя в 1980 году. По оценкам ученых, только в северной Франции сегодня обитает около 100 тысяч сибирских бурундуков».
И сразу в памяти яркой картинкой всплыл тот день далёкого экспедиционного лета 19затёртого года, когда наш зачуханный катерок пристал к одному из скалистых островков в среднем течении Лены. Такой привал мы проделывали каждый день, ибо камбуза, то-бишь, кухни на нашем лайнере не было, а кушать хотелось, и потому готовили мы еду на берегу, на костре. Ведра ухи и ведра какао вполне хватало на день десятерым, потому как, хлеб с тушёнкой варить не требовалось. Но, не об этом сейчас речь. А о бурундуках.
Островок этот был сплошь завален полусгнившими брёвнами. Видимо, когда-то давно, когда по Лене ещё водили плоты, один такой плот разбился об этот островок, а потом половодья и ледоходы растащили лесины по всему острову, устроив просто-таки фантастические нагромождения брёвен среди скал и деревьев. И вот в этих брёвнах, с выгнившими от долгого лежания дуплами, расселилось огромное количество бурундуков.
Эти крошечные зверьки с красивой окраской и пушистыми хвостами абсолютно не пугливы и очень любопытны. Ну, просто по детски любопытны. Они прыгали вокруг нас, заглядывали в вёдра, сидели плотными шеренгами на брёвнах, как зрители, пока мы куховарили, залезали в рюкзаки и сумки. В руки они, правда, не давались, но поймать их ничего не стоило. Достаточно было показать какому-нибудь особо впечатлительному бурундучку шапку-ушанку, как он тут же туда залезал, чтобы с ней ознакомится.
Мне стоило больших трудов отговорить своих молодых лаборантов не забирать бурундуков с собой на судно, ибо я уже тогда знал, что в соответствии с общими законами бытия, всё на свете имеет обратную сторону. Так и здесь - эти милые, невообразимо красивые, компанейские и затейливые существа, которых так и хочется приласкать и потискать, разносчики страшной болезни – болезни Лайма, сродни энцефалита.
Кстати, в той же статье, где я прочёл о засилии бурундуков во Франции, говорилось, что они уже забрались и в Англию, и что там паника, потому как случаи заболевания этой болезнью фиксируются всё чаще.
Когда мы отплывали от этого островка, всё его население, рассевшись на брёвнах, нас провожало. Разве что, только лапками не махали, в отличие, от моих лаборантов.

На Крещатике в Киеве стоит чувак с плакатом. На плакате написано: "Для русских-Россия".
На Манежной площади в Москве другой чувак держит плакат с надписью: "Россия-для русских".
Порядок слов изменён, но смысл один-НАЦИОНАЛИЗМ,только в первом случае -украинский, в другом - русский.
Но, шутки шутками, а мы куда?



Такие, как Я, например?

синичке тепло...

В славном граде Новосибирске (к слову, лучшем из всех известных мне городов, исключая, разумеется, Одессу) стоит такой вот щит с изумительной фразой: "Да здравствует то, благодаря чему, мы, несмотря ни на что."



Вдохновлённый этим перлом, рискну предложить ещё один в том же стиле:
"В жизни каждого должно быть что-то такое, чтобы по сравнении с ним, нечто иногда могло показаться чем-то."

Может, кто-нибудь, как-нибудь добавит что-нибудь в этом духе?

посвящается Боре Н.



Мы летели из Якутска в Хабаровск на дремучем самолётике, который не мог подолгу держаться в воздухе, а потому в моей жизни оставили зарубки места его промежуточных посадок с чудными названиями: Тахтамыгда, Магдагачи и Благовещенск. В Благовещенске мы вместе с нашим самолётиком ночевали. В недостроенном аэровокзале не было никакой мебели, и вообще, ничего не было, потому мы прямо на полу расстелили перевёрнутую лоцманскую карта р. Амур и на ней расписали классическую пульку в преферанс, которой как раз и хватило до рассвета.
Вылетали мы из Якутска под свист метели, а в Хабаровск прибыли в пляжный сезон. Плюс 25, на городском пляже девушки в негляже, в киосках недорогое, но классное пиво, на прилавках местный виноград. Это середина 60-х, за кордоны тогда ещё никто не ездил, потому столь разительный контраст сильно смутил нашу психику. И это отразилось на некоторых наших морально нестойких товарищах.
Но, сначала научная часть. Вниз по реке мы двигались на самоходке, загруженной продуктами питания для отдалённых районов, главными из которых был, естественно, алкоголь. Команда прогрызла переборку в тот трюм, где было шампанское, и потому за судном тянулся длинный шлейф плывущих по течению окутанных фольгой горлышек.
А навстречу по Амуру двигались на нерест косяки кеты – шикарной красной рыбы, полной красной же икры. Икра – это достояние всего советского народа, а потому ловить кету не дозволялось никому в отдельности. Но, хотелось. А когда нельзя, но очень хочется, то можно. Потому на реке постоянно была круговерть разнообразных плавсредств браконьеров, рыбнадзора, водной милиции, ихтиологов и прочих ценителей икры, через которых пробивалась несчастная рыба, чтобы в верховьях реки отнереститься и умереть.
Тем более, странно было наблюдать, как возле села под названием Троицкое, местный люд, без всякого противодействия со стороны властей, деловито перегораживал реку длиннющей сетью и выволакивал на берег тракторами огромные массы трепещущей рыбы. И зарывал её в ямы на берегу. Вместе с икрой. Впрочем, за 2 рубля позволял ту икру из брюха достать. Поэтому вдоль бортов самоходки стояли вёдра с этим полуфабрикатом, а у всего экипажа руки были красные и воспалённые – возни с той икрой, пока её доведёшь до ума, было выше крыши.
А почему зарывали? Там жили нанайцы – малая исчезающая (наверное, уже исчезнувшая) народность. Спокон веку кормились они этой рыбой, заготавливая её в ямах на весь год. Рыба там помаленьку гнила, тем самым, приобретая душок, который особо ценился местной публикой. Вот, для них промысел был разрешён – куда ж им деваться?
Ну, а теперь про того самого Борю Н. Было ему лет тридцать и страдал он одной навязчивой идеей-фикс. Где-то вычитал он, что на горькую мужскую долю отме-рено строго ограниченное число…ну вы поняли. И была приведена цифра, прямо скажем, весьма скромная. А он это дело очень любил и соответственно старался. И вот как-то, подсчитав, по памяти, свои подвиги, впал в глубокую задумчивость.
Мы, конечно, товарища в беде не оставляли, и травили на эту тему (а тема, надо отметить, очень благодарная) как только могли. И вот кто-то «вспомнил», что в древних нанайских преданиях упоминается некий корень, растущий в этих местах, который резко меняет в большую сторону, упомянутую выше цифру.
С тех пор Борю стало трудно увлечь научной тематикой. В любую, свободную от испытаний минутку, убегал он в горы отрывал и грыз корешки, те, на которые ему указывал инстинкт. С проверкой результатов проблем у Бори никогда не было – был он, как говорится, неразборчив в связях, ну а предложения и спрос в тех местах был, что называется, сбалансирован.
До середины октября стояло в Хабаровске настоящее лето. Мы сбрили бороды и успели загореть. Мы уже не могли смотреть на красную икру, и от местного винограда уже была изжога. Всем хотелось домой, особенно Боре, который, выкинув все свои манатки ( включая наброски к своей диссертации) из дорожной сумки, туго набил её некими корешками, выкопанными на склонах амурских сопок.

Давненько не открывал я свой дневничок. И не открыл бы, да напоминают друзья, что обещал я им, по мере сил своих, писать воспоминания о наших доблестных экспедициях, продлевая тем самым связь наших угасающих личностей с окружающим миром.
Так вот, дело было в 19…затёртом году на славной речке под названием Алдан. Испытывали мы там огромный, по тамошним меркам, состав и двигались на нём вверх по течению, направляясь в некий центр мировой цивилизации, называющийся Джебарики-Хая. Что звучит, как музыка.
Река узкая и быстрая, так что о нашем походе всем встречным по радио даются советы на пути не попадаться.
Перекат Сэкэ на Алдане – довольно крутой поворот с прямо-таки диким течением. Стоять в воде можно только по колени, стоит зайти глубже – сразу сносит с ног. Левый берег там гористый, а справа галечная отмель и когда наш состав, с трудом преодолевая течение, выгребся на этот участок, сверху из-за поворота вдруг нарисовался, бешено несущийся навстречу кораблик. Похоже, что цивилизация в виде радиосвязи ещё не коснулась этой колхозной самоходочки, а такого монстра, как наш состав, здесь и вовсе не видывали. Потому, замешкавшись от неожиданности, лишь в последний момент сумел тот кораблик отвернуть с дороги. По инерции, движимый мощным течением, выскочил он на галечную скользкую отмель и, пробуровив с жутким скрежетом по ней пузом, замер в десятке метров от воды. В бинокль были хорошо видно отпавшие челюсти доблестного экипажа этой самоходки, теперь, видимо, надолго оторванной от родного причала.
И вправду, когда мы после некоторых своих приключений, через пару недель, возвращались обратно, самоходочка по-прежнему стояла на бережке, а вокруг неё уже кипела жизнь – горел костерок, стояла палатка, на кольях сушились портки и даже бегали, откуда-то взявшиеся, дети.
В этих самых Джебариках наш состав загружался угольком. По берегам Алдана его навалом, прямо на поверхности. Никаких шахт – греби бульдозером и сыпь в трюма. Надо только подставить люк под стальной жёлоб, спускающийся с крутого яра к воде, а там наверху бульдозер угольную кучу к нам в трюм и столкнёт. Бульдозеристы там отчаянные ребята – останавливаются в миллиметрах от обрыва. Правда, не всегда. В смысле, останавливаются. Нам не повезло, а вот на грузившуюся перед нами баржу, загремел вниз по жёлобу вместе с углём и бульдозер. Водитель привычно спрыгнул с него ещё наверху.
Как только мы отправились в обратный путь, команда стала канючить, и донимать кэпа с предложением остановиться хоть на пару часов и порыбачить. Есть на Алдане рыбка такая – тогунок – маленькая, но вкусная чрезвычайно, осётр попросту отдыхает. И водится она огромными стаями – черпай сеткой, подсоли малость и ешь.
Ладно, сказал капитан, отдать якорь. Сбросили якорь, и стало что-то твориться непонятное. Якорь тонуть не захотел, а вот наша передняя баржа, напротив, стала вдруг уходить под воду, но, погрузившись по палубу, тоже остановилась. Удивительнее всего было то, что всюду вокруг судна была приличная глубина, и почему не тонет эта чёртова железяка, было совершенно непонятно. Да и почему она тонет, тоже. А сработало, оказывается, первое следствие к третьему закону Мерфи, который, как известно, гласит: «Всё, что может случиться – случается». А первое следствие дополняет: «Всё, что не может случиться – случается тоже».
Вот и у нас, как выяснил нырнувший под днище боцман, случилось то, что случиться, вроде бы не должно. Накануне земснаряд маленько подчистил фарватер, но грунт к берегу не сгрёб, а оставил в виде кучки на краю судового хода. Вот на эту кучку и упал наш якорь, выставив кверху свою острую лапу. На эту лапу напоролась движущаяся по инерции передняя баржа, и с пробитым брюхом улеглась на ту же кучку.
Пока притащился плавкран с паузками, пока перегружали уголёк и латали дно, прошло добрых дней десять. Научная работа кипела вовсю, и тогунка мы там наловили на весь год.

Лет, эдак, 30 тому назад дружил я с одним замечательным человеком. «Дружил», наверное, слишком громко сказано, ибо разница в возрасте у нас была весьма серьёзная. Это были, скорее, отношения дяди с племянников, хотя и очень доверительные. Прошёл тот человек всю войну, был он морским офицером и дослужился под конец до адмиральских орлов.
На его 70-летнем юбилее, как обычно в этих случаях, хвалили юбиляра, превозносили его заслуги, дарили цветы и подарки, а он сидел понурый и осунувшийся, лишь изредка оживляясь, когда подходили с поздравлениями хорошенькие женщины.
В конце банкета, когда я присел к нему на диванчик, он взял меня за руку и с невыразимой горечью сказал мне:
-А ты знаешь, что самое страшное в старости? Не болезни и немощь, не предчувствие смерти – кто прошёл войну этим не заморачивается. А то, что душа, порой, ну никак не хочет идти в ногу с телом, остаётся молодой. И желания те же, что в молодости, но тело, тело, чёрт бы его взял, уже не годится ни по каким параметрам. И от этого понимания даже и жить больше не хочется.
В глазах его стояли слёзы. Я посмотрел на его набрякшие веки, мешки под глазами на изрытом морщинами лице, на его понурую фигуру с впалой грудью и приличным брюшком под тесным кителем и мне так стало его жалко. И обидно, что время так безжалостно меняет людей. Вот только, казалось, вчера он был статным капитаном, молодым и красивым и по нему вздыхали дамы, а теперь…Ведь, в своём воображении он таким молодым и остаётся, но реальность ежесекундно безжалостно и жестоко это опровергает.
Очень скоро после этого юбилея он умер, а тот разговор глубоко запал мне в сердце. И я дал себе слово, что если мне будет суждено дожить до старости, ни за что не допущу я такой муки раздвоения, как у старого адмирала. Это же так просто, думал я, контролировать свои желания, соразмеряя их с возможностями, отбрасывая то, что заведомо неосуществимо. И, надо сказать, я в этом весьма преуспел. К своим шестидесяти я крепко ограничил свои романтические устремления, зажил спокойной, размеренной жизнью, уделяя этой области бытия самое малое внимание, чтобы к заветному юбилею уже ничто меня не смогло волновать. Делал всё, чтобы внешняя моя оболочка и внутренний мир находились в соответствии и гармонии.
И вот какую злую шутку сыграла со мной судьба. То ли благодаря наследственности, то ли потому, что не пришлось мне вынести столько испытаний, как тому старому адмиралу, но только и в 70 сохранил я внешность и здоровье, которым, скажу не хвастаясь, и 50-летние вполне могут позавидовать. И стал я замечать некий раздрай уже совсем иного рода. Воспитал то я свой внутренний мир в соответствии с паспортным возрастом, и сознательно отказывая себе в возможностях, которые мне судьба дарила, я сам обкрадывал свою жизнь. Так и дожил бы, наверное, до конца, не понимая сути, но сжалилось надо мною, глупым, провидение. И подарило мне к моему юбилею счастье великое – любовь.
Не, не меня полюбили, это меня и раньше как-то не сильно трогало, я сам влюбился. Что-то похожее было в моей прежней жизни, поэтому я знаю, что говорю.
То-есть, симптомы этого чувства мне были знакомы и раньше, но так сильно полюбить, как теперь, мне никогда ранее не приходилось.
И вот какая чертовщина. Физические кондиции, вроде, на уровне, внешность и стать, как бы в порядке, но воспитанные мной за много лет психика и привычки, теперь уже вступили в противоречие с реальностью.
Ах, адмирал, адмирал! Как же порой непохожи и судьбы людские и обстоятель-ства, определяющие и нашу жизнь и жизни любимых нами.

Мне недавно исполнилось 70. Да, черт возьми, взяло и исполнилось. И не сказать, что не ждал, а всё же неожиданно. 70 лет это такой рубеж, после которого человека записывают кандидатом в покойники. Во всяком случае, на это молчаливо намекают. Ну что ж, о том, что все там будем, я поразмышлял где-то лет тридцать тому назад и больше к этой теме не возвращался. Будем, так будем.
А вот недавно попалась мне на глаза некая научная статья, где на полном серьёзе даются определения, кого считать молодым, кого пожилым, а кого смело можно записывать в старики. Границы этих возрастов, надо отдать должное авторам, намечены весьма расплывчато. Ну, скажем, пожилой, или, как они пишут «предстарческий» возраст задан в пределах 60-71 год.
Стало быть, мне гулять ещё целый год до старчества. Ну, так и погуляем. А что? Со всеми жёнами давно развёлся, дети выросли, материальная база, вроде, есть (тут надо сказать спасибо изменениям в общественном строе, ибо при прежних порядках все мои изобретения приносили мне только сомнительную славу в узком кругу коллег, а при нынешних - наполнились вполне ощутимым материальным содержанием).
И вот сегодня, проплыв в бассейне свой «дежурный» километр и, разглядывая себя в зеркало, вместо обычных мыслей, что, дескать, надо бы трёхглавую подкачать и кубики на прессе чуток подправить, вдруг подумал: а на фига? На фига мне это всё надо? Чтобы кому-нибудь, кроме меня, моя фигура понравилась? Так женщины близкого мне возраста меня и вовсе не интересуют, а тем, кто помоложе, я неинтересен.
Вот такой я задал себе вопрос: как же прожить этот последний «предстарческий» год, чтобы, как говорится «не было мучительно больно» потом за бесцельно растраченные дни?

  У одного моего коллеги сын сейчас в Ванкувере. Корреспондент регионального спортивного СМИ. Вчера вечером позвонил он отцу, а я как раз с ним был и тот разговор слышал. С его разрешения содержание излагаю. Не дословно, разумеется, там ненормативная лексика сильно преобладала, но дух сообщения постараюсь передать максимально близко к оригиналу.  Представляешь, кричал он в трубку, эти суки весь кайф им поломали. Так всё задумывалось грандиозно! Заарендили самое дорогое здание Ванкувера под «Русский дом», бухла, икры и тёлок завезли немеряно. Пидарасни, типа Белана, целый самолёт, одних только казаков три ансамбля. Тусовка, правда, не круче, чем в Куршевеле, но главная фишка в том, что по вечерам тут предполагалось обмывать медали, добытые днём и куролесить с патриотическим гарниром. А эти суки медали не приносят. Потому как, не выигрывают. Чего им не хватает, местные понять не могут. Ведь посулы были, как никогда. Сто килобаксов за любую медаль, а за две «рыжих» обещали даже «лимон». 
 Ну это, ладно. Выпить можно и без этого. А вот некоторым ребятам, которые при ответственности, уже не до веселья. Тягач, тот уже почти два дня трезвый ходит, как чёрт злой, собачится со всеми, с Мутко чуть не подрался. Им, вообще-то, обоим отставка корячится, но у Мутко маза покрепче, да и язык подвешен получше, чем у тупого Тягача.
 К тому же 25-го, вроде, собирается Сам подъехать. Младший из карликов. В отелях уже уплотняют народ, места для охраны освобождают. Если к приезду 5-6 золотых медалей не соберут, под горячую руку полетят бошки. Потому накачка спортсменов идёт непрерывно, все на казарменном положении, медиков и фармацевтов трясут, чтобы изобрели что-нибудь этакое, в общем, типа, Сталинград.
И приказ №227 «ни шагу назад».
 Делегация Сочи-2014 на трёх самолётах прибыла, на закрытии Игр грандиозное представление готовит. Ну, тут нам равных не будет. А медалей доберём дома через четыре года. Как когда-то в Москве.

В слиянии рек, особенно, таких разных по характеру и темпераменту, как Бия и Катунь, или Енисей и Ангара, всегда мне чудятся аналогии с человеческими судьбами.
Вот всем же известно, что Ангара это правый приток Енисея. Стало быть, главная река – Енисей. Но если бы вам пришлось увидеть место, где, как принято считать, Ангара впадает в Енисей, то наверняка это утверждение показалось бы вам, как минимум, спорным. В этом месте Ангара, по крайней мере, раза в два с половиной шире и значительно полноводней Енисея.
Но это ладно, гидрологи как-то по-своему определяют главенство рек, спорить с ними я не стану. Меня другое поразило, когда я своими глазами увидел, как встретились среди бескрайней сибирской тайги эти два могучих потока, чтобы затем вместе, пройдя тысячи миль и вобрав в себя множество больших и малых рек, раствориться, как в лете, в холодном и ко всему равнодушном Ледовитом океане.
После слияния, на протяжении многих и многих километров эти потоки текли не смешиваясь, параллельно, как бы, присматриваясь, друг к другу. Определить это было не трудно, слишком разные воды наполняли их. Мутная, илистая, какая-то коричневато-серая вода Енисея и прозрачная с голубым оттенком вода Ангары расчертили русло двумя яркими полосами, и долго-долго чёткая между ними граница не расплывалась. До тех самых пор, пока не закончилось их плавное течение по долинам и не вступили они в предгорья, где пороги и перекаты, как крутые повороты судьбы, заставили, волей неволей, смешаться их водам. И я подумал тогда, как это похоже на многие человеческие судьбы.
Вот Енисей, подростком пробивавшийся через тесные ущелья верховьев, кызылские степи, солончаки и болота, вобрав в себя всю эту жизненную грязь, всё же вырос и, обретя силу и мощь, бурным и грозным потоком вышел в мир.
И здесь с ним встретилась красавица Ангара, у которой совсем другая была судьба. Она единственная дочь седого Байкала, озера с самой чистой в мире водой. Ей не пришлось начинать жизнь с малого ручейка, уже в самом своём начале она была широкой и полноводной и вода в ней на всём её протяжении не замутнялась грязью берегов, как жизненными невзгодами. И такую свою нетронутую чистоту принесла она в дар этому неспокойному и суровому Енисею. И смирив его нрав, очистив воды его и, в конце концов, слившись с ним в одно целое, доплыла вместе с ним до конца, растворившись в океане времени.

В Дахар, а это, так называемый "Старый город" Хургады, меня привёз таксист моего отеля. Я впервые оказался на африканском побережье Египта и мне не терпелось поскорее окунуться в этот мир, который даже третьим назвать язык не поворачивается. Водитель сияющей "Шкоды Октавии", которые, как мне кажется, составляют подавляющую часть таксомоторного парка мира, написал у себя на руке 16 и ткнул пальцем в пол. Это означало, что ровно в 4 по-полудни он будет ждать меня на этом месте.
Дахар не курортное место и далеко не столица, здесь можно увидеть, как живут простые египтяне. Это настоящая Африка. Хотя местные жители себя африканцами, также как и арабами, не считают. По их мнению, арабы это живущие в пустыне бедуины, а африканцы это чернокожий народ юга. И верно, египтяне в массе своей на негров не похожи, просто , скажем так, весьма смуглы. Но то, что их окружает, несомненно, Африка. Замусоренность улиц просто чудовищная. Впечатление такое, что всевозможного происхождения сор равномерно разложен на всём пространстве и только у стен домов и у заборов его, чуток, добавлено. Щебень, песок, сухая трава, какие-то разломанные ящики, кости, отбросы пищи и тут же признаки цивилизации в виде кусков арматуры, обломков бетона и рваного провода. По всему этому безобразию на приличной скорости носятся всевозможные колесницы и невозмутимо шествуют аборигены в длинных, до пят, рубахах, в виде туник, и запакованные в чёрные футляры так, что видно только глаза, аборигенки.
На той стороне улицы, где я шёл, солнце жарит немилосердно, надо бы перейти на ту, что в тени. Улица широкая, двухполосая, автомобилей достаточно много и шпарят они здесь шустро, как тараканы. Никаких светофоров в пределах видимости не наблюдается и местная публика улицу переходит там, где им это удобно. При чём делает это не спеша и с достоинством, каким-то чудом избегая попадания под колёса пролетающих мимо бибик, которые тоже особо не притормаживают. Выбрав момент, и придав лицу скучающее выражение, я пристроился к группке аборигенов и вместе с ними пересёк эту полосу смерти. На затенённой стороне улицы жизнь просто кипела, если это выражение можно применить к африканской действительности.
Побродив по переулкам, заваленным обычной, продаваемой на всех туристских рынках, мишурой, я присел на железный, приваренный к металлическому забору, стул в импровизированном кафе на улице, где под тенью дерева стояли три столика, а чуть подалее нечто, похожее на полевую кухню.
Тут же рядом нарисовался гарсон в немыслимо грязной тунике, но с белоснежной салфеткой в руках. Этой салфеткой он стёр пыль на столике (таком же металлическом, как стул и забор) и сказал: «хеллоу, босс, хаудуюду».
«култиавизайс энд минерал вотэ, плиз», жахнул я ему в ответ на ихнем же наречии. Это означало, в переводе, что прошу я холодный чай со льдом и минералку. Чувак кивнул, дескать, понял и испарился. Вернулся он достаточно быстро, принеся большой стакан обжигающе горячего чая и бутылку колы. Никакого желания, что-то выяснять, у меня не было, да и бесполезно это делать в Африке, где тебя понимают только до той поры, пока это их устраивает. Я вручил ему двадцатку и он мне отсчитал на сдачу кучку каких-то совершенно грязных и разбухших, похожих на тряпочки, кредиток. Бутылку колы я положил в сумку и он тут же запротестовал. За тару надо заплатить отдельно – это я понял по его жестам. Я ему предложил самому выбрать плату из той кучки. Он выцепил оттуда пару тряпочек и сделал кому-то за кухней знак. Тут же появился худенький паренёк с такой же салфеткой в руках. Шустро проделав пару движений над столиком, типа, вытираю, он замер с протянутой рукой. Взяв двумя пальцами одну из кредиток, я вложил её в его коричневую лапку и он исчез, уступив место первому моему собеседнику. Видимо, кучка денег, которые я так и побрезговал положить в карман, влекла его сюда непреодолимо. Он стал жестами предлагать мне пройти куда-то вглубь скверика, где, судя по его отдельно различимым словам, просто жуть, как хорошо. Никуда я, естественно, не пошёл, но за этот сервис он получил ещё пару кредиток. В конце концов, мне всё же удалось заиметь бутылку холодной минералки, за которой худенький паренёк слетал в супермаркет. За этот подвиг и за ещё два подхода с вытиранием стола, вся бывшая сдача снова перекочевала в кассу заведения. К моему облегчению, ибо забирать с собой эту культуру для выращивания бактерий, мне не хотелось совершенно.
Вообще, попрошайничество у египтян, по крайней мере, тех, что я встречал, по-видимому, зазорным не считается. Протянутую ладонь можно было увидеть всюду, где был хоть какой-то намёк на услугу. «Бакшиш» - подарок, или, точнее, знак внимания, выраженный в денежном отношении, непременный атрибут при любых контактах с местным населением. Можно просто подойти к незнакомому человеку на улице и дать ему, скажем, доллар. И он его, непременно, возьмёт, не удивившись, и, заулыбавшись, будет жать тебе руку, что-то скажет по-русски и по-немецки, сразу определив твою принадлежность к этим нациям, в их представлении, мало отличающихся.
Теперь мне надо было попасть на рынок. Прикупить фруктов. Некоторые аборигенки несли в руках вполне узнаваемые нами «авоськи» с овощами, и потому я довольно легко определил направление, где находится рынок. И вскоре я на него вышел. Рынок, по всей видимости, уже заканчивал работу. У меня в последнее время притупилось обоняние, всё хуже ощущаю запахи, и только поэтому я смог пробыть там ровно столько, чтобы купить пару килограммов разных фруктов, как знакомых мне, так и совершенно неизвестных, для рискованного эксперимента со своим организмом.
По сравнению с грязью на рынке, улицы города, вообще, можно сказать, блистали чистотой. Рынок закрывался, поэтому кучи мусора были уже в человеческий рост, всюду бродили жалобно блеющие нераспроданные овцы и козы. Неподвижно, опустив головы, стояли привязанные к столбам ослики, запряженные в огромные телеги, которые им, видимо, скоро придётся тащить домой. Кое-где, на кучах мусора, свернувшись калачиком, спали усталые торговцы, выставив из-под длинных своих, серых от грязи, рубах невообразимо худые коричневые ступни со скрюченными, длинными, как у макак, пальцами.
Англичане, долго владевшие Египтом, всё же оставили полезный след, привив им хоть какую-то пунктуальность. Ровно в 16 такси стояло на условленном месте, кондиционер в салоне работал, и я, как белый человек, а по ихнему «сабиб», развалившись на заднем диване, покатил из Африки в свой отель.
Бывая в турпоездках в разных странах, меня всегда удручала краткость моего там пребывания. Всякий раз хотелось пожить там среди этих, незнакомых мне, людей в этих необычных условиях подольше, получше узнать их, и даже, как бы, стать одним из них.
Но, только не в Африке, только не здесь.

У меня с этим делом проблемы. По какой-то странной и необъяснимой шизе, если я захожу в магазин и продавец обращает на меня внимание, я чувствую некую непреодолимую обязанность что-то непременно там купить. Когда я со спутником, этого иногда удаётся избежать, но если один - пиши пропало. Поэтому в моих шкафах уже накопилась пропасть всяких прикупленным там и абсолютно ненужных мне вещей, которые не удалось, к тому же, сбагрить кому-то из близких. Пройти мимо лавки в Египте, Турции, или Китае, и не поддаться на уговоры торгашей нелегко, это знает всяк там бывавший, но, чтобы этого всё-таки избежать, у меня есть два фирменных приёма.
Первый, щадящий. Надеть на голову и плечи что-то такое, что носит местная пуб¬лика, в руках держать местную газету, поменьше вертеть головой, разглядывая витрины и, в большинстве случаев, удаётся избавиться от назойливых приставаний.
Второй способ более жёсткий, но чрезвычайно эффективный. Каждому метнувшемуся наперерез аборигену следует, имитируя выворачивание карманов и улыбаясь, сказать " ноу мани". Конечно, это нанесёт ему психическую травму, но зато, после этого, ты становишься для него совершенно невидимым. Нашему брату, воспитанному на парадигме "дружбы народов и тяге простого народа к советским людям", всегда трудно противостоять радостно оскалившемуся прохвосту, который тянет к тебе немытую годами руку и кричит: " Ю фром, как диля?"
Но, попав, таки, в магазин следует вести себя правильно. Принято торговаться – торгуйся. Вспомнилось. Когда я собирался в Таиланд, мне сказали, что там в любой лавке, на любой товар, первая названая цена может более чем вдвое превышать ту, на которой вы, в конечном счёте, сойдётесь. И вот мне там понадобилась сумка, такая простенькая – на пляж ходить. Вооружённый знанием тамошнего маркетинга, я долго выбирал в полутёмной лавчонке, похожей на пещеру, сумку и, ткнув в приглянувшуюся мне, спросил, как положено: «Хаумани?» Крошечная тайка, потыкав тоненьким, как карандашик, коричневым пальчиком в запыленный калькулятор, показала требуемую сумму. 1400 бат прочитал я на табло. Снисходительно улыбнувшись, я взял из её рук прибор и, стерев 1400, написал 700. Торговаться, так торговаться, подумал я, знай наших! Тайка, взглянув на табло, вдруг, вроде, вздрогнула и, с каким-то испугом глядя на меня, прошептала «окей». После этого она убежала в коридор и вернулась оттуда уже вместе с пожилой, заспанной мадам, похоже, что её матерью. Также странно на меня поглядывая, они приняли от меня деньги, завернули сумку в некое подобие пакета и вручили её мне. «Вот это я их сразил своим непреклонным умением торговаться», успел я подумать, глядя на лежащий на столе, и уже выключенный, калькулятор. И теперь, на тёмном его табло было отчётливо видно, то, что я принял за единицу, была просто-напросто царапиной на стекле. Такой вот у меня случился памятный шопинг. Надеюсь, что и эти, две простые женщины, в далёком загадочном Таиланде, тоже не сразу забудут такого же загадочного большого русского с его удивительным умением вести торговые дела.

Как странно порой перекликаются исторические события.
Вот два эпизода из далёкого (в мерках одной жизни) прошлого и сегодняшнего дня. Итак, два финала чемпионатов мира по футболу.
Год 1966-й. В Лондоне на «Уэмбли» в финальном матче встречаются сборные Англии и Германии. После основного времени счёт ничейный 2:2. Игра абсолютно равная. Назначается дополнительное время. После одного из ударов англичанина по фамилии Херст мяч ударяется в перекладину, опускается на линию ворот и выскакивает в поле. После совещания с боковым арбитром, а это был наш соотечественник Тофик Бахрамов, судья гол засчитывает и англичане становятся чемпионами мира. На самом деле гола не было, потому что мяч не пересёк полностью линию ворот, как положено футбольными правилами. Это установили эксперты по видеозаписи, в этом признался перед самой смертью и сам Бахрамов.
Год 2010-й. В одной восьмой финала встречаются те же команды. Сборные Германии и Англии. Правила таковы, что проигравший покидает чемпионат. Германия ведёт 2:0. Но, англичане в течении двух минут счёт сравнивают. При этом, второй гол Лемпарт забивает дальним ударом в перекладину, от которой мяч опускается за линию ворот. Это видят все…кроме судьи. И гол не засчитывается.
Воодушевлённые немцы забивают ещё и выигрывают.
Вот так, порой несколько неуклюже, провидение восстанавливает справедливость. Ошибка положенная на ошибку, даёт, по мнению Верховного Судьи, верный результат. Вот только люди, попавшие в этот замес, совершенно другие и они, ну никак, не виноваты в содеянном.
Не значит ли это, что верша справедливость в мире, создателю абсолютно пофиг, как отзовутся его действия на отдельных судьбах. И вряд ли, наши молитвы могут здесь что-то изменить.

Жора Котляревский был голубоглаз, белокур, долговяз, неплохо сложен и в меру мускулист. Был он, к тому же музыкален и пластичен Он сильно напоминал бы статью и повадками молодого и разбитного цыгана, если бы цыган мог быть белокурым и голубоглазым. Было этому чуду природы 18 лет, и прибыл он к нам в Одессу из Сухуми, с надеждой поступить куда-нибудь по морскому делу. А пока он устроился спасателем на пляже «Отрада», по соседству с нашей водной станцией, и быстро передружился со всем здешним народом.
Отличали его два качества. Он был всегда голоден и, как говорят в Одессе, имел отчетливо выраженные инстинкты. Видимо, это было обусловлено воспитанием, или скорее полным его отсутствием в семье, где он был единственным сыном, внуком, правнуком и праправнуком. Мужчин в семье этой не было вовсе, судя по Жориным рассказам, а были там, по его же терминологии, мамуха, бабуха, прабабуха и прапрабабуха. Судя по тому, что Жорина мама была старше его на целых 16 лет, ничего странного в этом не усматривалось. К тому же, это ведь в Абхазии, стране долгожителей.
Ну, а теперь представьте себе: лето, море, пляж, тысячи отдыхающих, загорающих, пьющих и жующих. Из копошащихся в воде и на песке существ, по меньшей мере, половина противоположного пола. Жорин метод ухаживания поразил нас своей неожиданной простотой. Грациозно передвигаясь среди пляжующихся, Жора подходил к понравившемуся объекту и, мило поздоровавшись, предлагал сразу же перейти к конечной фазе всякого флирта. При этом термины он употреблял самые народные и произносил слова эти, хоть и с ласковым выражением, но отнюдь не интимным шепотом. Дамы с округлившимися глазами, отшатывались в ужасе. Жора вежливо извинялся и шел дальше к следующей жертве.
Свой прием этот, Жора объяснял так: Их тысячи, сто откажет, а сто первая согласится. Один раз, на наших глазах, у Жоры клюнуло. Какая-то молодая женщина с двумя маленькими детьми разулыбалась на Жорино предложение, стала что-то отвечать. Жора в нашу сторону показал из-за спины большой палец, дескать, все на мази! Правда, скоро выяснилось, что дама эта по-русски понимала очень плохо, а те слова, вообще, слышала в первый раз. Симпатичный мальчик что-то ласково предлагает, что – не понятно, она предложила подождать мужа, он выйдет из воды и все выяснит. Такого выяснения Жора ждать почему-то не захотел.
В конце концов, Жорик нарвался на секс – туристку из Москвы, одну из тех, что во все времена и в большом количестве слетаются на морские летние пляжи в поисках курортной романтики. Целую неделю, хорошо подкармливаемый Жора, старался изо всех сил, москвичка была в полном восторге, ну и было бы все ничего, но малый элементарно влюбился.
Когда она уехала домой, Жора места себе не находил. На прибрежную охоту выходить перестал, бегал на почтамт в надежде на письмецо, звонил по межгороду ей на службу, осунулся, помрачнел. В общем,являл собой все симптомы неразделенной любви. Дамочка, по всей вероятности, из резерва его полностью не исключала, и, где-то, временами, подбрасывала что-нибудь вербальное в костер его страсти.
Кончилось это тем, что, собрав у друзей деньги и взяв в аренду у Димыча смокинг, Жора поехал в Москву с самыми серьезными намерениями. Ну, то-есть – жениться.
Открывшаяся реальность происходящего Жору ошеломила совершенно. Когда он пошел топиться на Краснохолмский мост, единственное, что его остановило, это необходимость вернуть Димычу смокинг. Димыч, когда его давал, сказал: - Потеряешь, убью.
Эта злая сука – любовь сломала Жорину жизнь. Той осенью ему было не до поступления, а следующий год, прожитый в чужом городе, на птичьих правах, в компании таких же отверженных и мало похожих на кружок любителей церкви, людей, навсегда разлучил его с детской мечтой о морской службе. К 20-и годам Жора был уже совершенно сформировавшимся одесским жлобом, вполне деловым, ожесточившимся и нахальным.
Такая вот глупая история.

Что мы знаем о гениях?
О таких, как Коперник, Галилей и Джордано Бруно? Знаем, что жили они в разное время и что судьба их была совершенно разная. Галилео Галилей прославился крылатым выражением: "А всё-таки она вертится", Джордано Бруно сожгла инквизиция, а у Коперника, в общем-то, всё было в жизни неплохо.
Пока глаза нам не открыл ещё один "гений". Смотрим:
http://video.rosbalt.ru/vie...
Как это назвать? Историческая компиляция? Напомню, что этот субьект соратник знаменитого "академика" Петрика.
В интернетсообществе в ходу есть термин ФГМ (фимоз головного мозга). В данном случае, уже в терминальной стадии.

Открываю страницу, читаю:
"Итак, что мы имеем? Экономика функционирует при на редкость сомнительном и непрофессиональном исполнении бюджета. Министерства толком ничем не управляют из-за того, что находятся в состоянии перманентного хаоса административных реформ. Парламент озабочен исключительно морально-нравственными и юбилейными вопросами. Инвестиционные институты работают отвратительно. Уровень коррупции зашкаливает даже за то, что у нас считается нормой. Политическая и культурная элита целый год яростно занимается дискуссиями о доктрине национального единства. Описание ситуации в образовании, здравоохранении, охране общественного порядка, экологии, тарифной политике невозможно сделать без использования ненормативной лексики. Правящая партия борется с коррупцией методами наглядной агитации, а праволевая оппозиция озабочена защитой морального облика беглых преступников. Что вообще происходит в стране?.."
Это отсюда: http://www.centrasia.ru/new...

Про какую страну идёт речь? Кто догадался? Россия? Украина? А вот и нет. Про Казахстан..А как похоже.
Родовые пятна, однако.

Замечательная, всё-таки, штука - спутниковые карты. Те, что в Интернете, да хоть-бы, и в Гугле. Ткнёшь в какое-нибудь место, где когда-то побывал, и вот они перед тобой: то знакомый берег моря, то памятная излучина реки, а то и крыша дома, под которой что-то происходило.
Вот так, ткнул недавно в тот кружочек на карте, под которым написано: Ильи-чёвск. Поглядеть, что там с тем судоремонтным заводом стало, где честно оттрубил я в своё время на стапельном участке в гордом звании «судосборщик 2-го разряда» целый год. Да на доки взглянуть, самый большой из которых уж 10 лет как под водой. И вот они, эти доки. Слева внизу, на картинке, маленький - в длину всего 90 метров, повыше два больших, у тех длина за двести, а между ними две параллельных узких полоски, на которых маленькими белыми паучками угадываются подъёмные краны. Их всего три, потому что остальные осыпались с него, как груши, когда тот док тонул. Полосочки те, что на карте – это верхние палубы башен дока, а сам он давно на грунте и быть ему там до скончания века, ибо поднять его ни сил, ни денег, ни желания нет.
А док этот знаменитый. Сделали его немцы в конце 30-х годов. И предназначался он исключительно для целей военных. Чтобы чинить в нём на плаву линкоры типа «Бисмарк», латать им раны, полученные в схватках морских баталий. Был он тогда самым большим в мире и самым совершенным. Стоял тот док в Данциге, и хоть бомбили город постоянно, на док ни одна бомба не упала. То ли рука не по-дымалась чудо техники крушить, то ли берегли его, чтобы потом заполучить, как трофей.
Когда союзники в Ялте послевоенную Европу делили, там, заодно, и будущее трофейное барахлишко распределяли. И достался тот док англичанам, потому как нам он тогда был, как-бы, без надобности. Но, когда осенью 45-го англичане собрались его из Данцига забирать, наши ребята впрягли в него пару эсминцев и, потащили его, с божьей помощью, к себе домой. Ошалевшие от такой наглости англичане, не дождавшись ответов на недоумённые запросы, послали за ним пару бомбёров. Дабы утопить тот док, действуя по принципу: «так не доставайся же ты никому». Но, тут же с острова Сааремаа подняли звено ЛА-5-тых и после краткого огневого контакта, дело отрегулировали. Про эти события мне лично поведал один из непосредственных участников того конфликта, подсевший как-то к нам в партию преферанса на пляже в Отраде. И даже показал орден, якобы полученный за те дела.
14 лет простоял тот злополучный док в Кронштадте без применения, ибо ни береговой базы для него, ни какой-либо потребности в нём на Балтике у нашего флота не было. А вот на Чёрном море, где развивался крупнотоннажный танкерный флот, нужда в нём очень прорисовывалась. Но, как его туда доставить? С англичанами договорились как-то, они на него постепенно рукой махнули, но вот по мо-рям доки путешествовать не приспособлены. Тем более, вокруг всей Европы, где мимо грозной Бискайи никак не проберёшься. Но если нельзя, но очень хочется, то…
Исследовав эту задачу на моделях в Опытовом бассейне Одесского водного института (могу с гордостью сообщить, что, будучи второкурсником этого богоспасаемого заведения, принимал непосредственное участие в этих исследованиях, таская тяжеленные куски тех моделей) с помощью самого большого на то время нашего судна – танкера «Пекин» , двух океанских буксиров и известной всем матери, беспримерную операцию по переходу дока через океан осуществили.
Командовал всем этим землетрясением легендарный (в будущем) капитан Евгений Алексеевич Малохатка, внесённый после этого перехода в анналы Ллойда в качестве одного из пяти лучших капитанов-буксировщиков мира ХХ века.
Однажды, уже спустя много лет, я имел честь быть представленным этому замечательному человеку, и мы вместе с ним даже выпили в одной из подвальных кофеен на Преображенской по чашечке «кофе с коньяком без кофе».
А потом док стоял посреди Сухого лимана напротив Бурлачьей балки ещё пару лет, пока рыли под него котлован и делали причалы, а мы ловили с его палубы бычков и, забираясь на башни, с тридцатиметровой высоты обозревали окрестности. А когда в нём стали ремонтировать корабли, я таскал по его стапельной палубе размером в три футбольных поля, сварочные кабеля, если нашей бригаде находилась там работа. Бывал я на нём и позже, когда приезжая в Одессу в отпуск, или командировки, навещал своих однокашников, один из которых тогда возглавлял весь доковый цех, а другой уже был замдиректора завода.
Вот сколько воспоминаний рождается при виде двух простых полосок на спутниковом снимке. Если, конечно, знать, что на десятиметровой глубине под ними погребено техническое чудо прошлого века, утопленное из-за полнейшего разгильдяйства новых хозяев этой жизни.

Что-то не отпускает меня футбольная тема. Только что узнал, что не стало Володи Плоскины, замечательного человека и великолепного хава одесского «Черноморца» 70-х годов. А всего днём раньше и сам «Черноморец» впервые за всю свою историю покинул элитный футбольный дивизион. Сколько отличных футболистов выросло в этой команде. Пасулько, Цимбаларь, Никифоров, Парфёнов – эти имена ещё совсем недавно были на слуху знатоков. Чуть раньше были Буряк, Щегольков и Беланов – один из обладателей «Золотого мяча» Европы.
А я хочу вспомнить тех ребят, моих сверстников, с которыми пересекался в молодости и на всяких спортивных сборах, и просто так по жизни, потому что жили мы в одном, не очень-то и большом городе, ходили в одни и те же клубы и кабаки, тусили в одних и тех же компаниях и, бывало даже, влюблялись в одних и тех же красавиц.
Слободский парень Вася Москаленко, названный лучшим футболистом Одессы всех времён, любимец и баловень всей Одессы Котя Фурс, Юра Заболотный, за свою буйную светлую шевелюру прозванный «Курицей». Легендарный "Хирург" Володя Елисеев, выходящий на поле с таким выражением лица, что у противников уже заранее подкашивались ноги; Толя Двоенков – детина с непревзойдённым и поныне силой удара; шустрый и вездесущий на поле Олег Щупаков и многие другие парни. Да стоит только закрыть глаза, и я вижу их всех, молодых и весёлых, острых на язык и дерзких в поступках.
Впервые Одесса пробилась в высшую лигу советского футбола в 1965-ом году и сразу двумя командами. Вместе с «Черноморцем» в класс «А» вошёл одесский СКВО (надолго там, правда, не задержавшийся). Но «Черноморец» блистал на переднем футбольном плане целых 45 лет, и вот, увы, вылетел. Но, не будем о грустном.
Было в футбольной жизни Одессы одно знаменательное событие, к которому самое непосредственное отношение имели как раз те, упомянутые мною ребята. Собственно, из-за него я и пишу эти строки. Тем более, что событию тому исполняется ровно 50 лет.
В мае 1960-го года тогдашний чемпион Европейских клубов миланский «Интернационале» совершал турне по странам восточной Европы. Драл он всех своих противников в хвост и в гриву, пока не дошла очередь до сборной Одессы. На этой игре мы сидели на трибуне сразу за скамейкой нашей команды (ребята устроили нам такой подарок) и то, что мы тогда испытали, наверное, так и останется в жизни самым ярким впечатлением от игры. Шутка ли, наши размазали хвалённых чемпионов со счётом 5:1. То, что соперники, отнюдь, не дети, показали дальнейшие события. После Одессы «Интер» последовательно обыграл чемпиона страны - "Спартака" , затем и второго призёра, а сборная СССР в матче с ними едва унесла ноги, с трудом сравняв счёт на последних минутах. Гордость одесситов за своих футболистов просто зашкаливала, а Котя Фурс, забивший в том матче два гола, стал кумиром на годы. Радость переполняла наши души. 50 лет тому назад.
Но, никуда не денешься и от печали. Тот самый «Интер» стал в этом году чемпионом Италии в пятый раз подряд и, скорее всего, опять выиграет Лигу чемпионов Европы, а одесский футбол отправился снова во второй эшелон, где он и прозябал до 65-го года. Только теперь, уже врядли когда-нибудь команду калибра «Интера» увидят одесситы у себя на поле. Так же, как никогда не выйдут на поле и те замечательные парни, которых я снова вижу перед собой, стоит мне только закрыть глаза.