Откройте свой Мир!

Девиз такой: «Возьми и сделай». Понятно, что под «возьми» подразумевается «купи», но в нашем языке «возьми» произносится и истолковывается, как порыв, предварительное действие перед основным действием,
неоспоримое направление мысли или дела. Девиз «ОБИ» так хорошо звучит, так прикрывает и обволакивет коммерцию, что придаёт обычной покупке смысл свершения и поступка. Вроде бы продажа, а вроде бы и призыв. Вроде бы призыв, а ведь всё равно продажа. Уникально. Что здесь первое и главное? Чистой воды бизнес или добрый совет? Хитрое «возьми» или всё же то, что надо делать?

После того, как «ОБИ» продал тебе товар и получил от тебя свою прибыль, ты больше не связан с ним материально. Дальше начинается твоё: умение, выдумка, творчество - вбиваешь ли гвоздь в стену, строгаешь ли заготовку. Это тебе не какое-нибудь там «позвони и закажи».

Глубокие слова. Высокие слова. Но не пустые. Настолько неизмеримы и начинаются настолько раньше «возьми», что им бы красоваться на гербе какого-нибудь государства.

А ты? Давай отбросим всё лишнее: историю с Магницким, продажную Думу, всеобщее негодование. Кто тебя обидел? Телевизор? Депутаты? Совет Федерации? Путин? Они всё делают неправильно? А ты сделай правильно. Возьми и усынови ребёнка. Почему кто-то должен усыновлять или не усыновлять, а ты нет? Тебе ведь жалко детей? Вот и усынови.

Понимаешь, не важно, что делают депутаты. Важно, что делаешь ты. Мы выбирали их, выборы были фальсифицированы – это признали все и депутаты остались. Потом мы выбирали президента. Там тоже всё бесстыдно и не понятно, но президент выбран. Теперь они принимают закон, который тебе не нравится. И чихали они на твои 120 000
подписей против этого закона. А ты думал, они какие законы будут принимать? Да пусть принимают. Чего истерить-то? Помнишь, что я тебе говорил? Решай вопрос самостоятельно. Возьми ребёнка из детдома.

Легко сидеть и попивая пиво смотреть в интернет. Протестовать, возмущаться. И выбрось из головы «а вот если бы каждый, да как бы было хорошо». Не смотри и не слушай других. Сделай ты.

Что, не нравится то, о чём я говорю? Дело в тебе. С депутатами всё понятно. Но ты-то что после себя оставишь? Ну да, своих детей. Почему-то самых лучших, самых красивых и самых талантливых. Ты пойми меня
правильно: я не призываю тебя делать добро. Добра у нас и без тебя хватает. Я говорю тебе о том, что ты можешь поступить, как гражданин и как патриот. Как мужчина. У твоей страны беда, генералы предали, а ты что, как девочка бегаешь с бумажками, плачешь и подписи собираешь? Забери ребёнка и вырасти. Это-то ты сможешь?

Если нет, тогда давай не будем об этом говорить. А поговорим о футболе, о бабах, о кино. «Судьбу человека» смотрел? Да, да, скачай бесплатно. Это ты умеешь. Не буду я тебе рассказывать. Больно много слов сегодня. Ты возьми и сделай.

Все знали, что будут соревнования по плаванию, а я не знал. До сих пор не понимаю, как так случилось? Уроки я тогда не пропускал – учился в четвёртом или пятом классе, плавал не хуже других и с радостью бы пошёл в бассейн защищать честь школы.

Наш физрук. Наш физрук. Наш физрук был весь такой правильный, умный, спортивный и как он схватил меня за ухо в первом классе на первом уроке физкультуры , так не давал мне покоя до выпускного вечера. На выпускном он подошёл ко мне, буквально оторвал меня от одноклассницы, которую я пригласил на вальс и сказал: - «Игорь, мне очень жаль, что ты не стал заниматься баскетболом, ты мог бы стать хорошим спортсменом. Ведь все данные, всё у тебя есть. Да ладно, что теперь говорить? Сегодня твой праздник, отдыхай.»

По вечерам он вёл баскетбольную секцию и много учеников разных возрастов спешили записаться туда. Не знаю, что ими двигало – нравился ли этот вид спорта, хотелось ли им быть ближе к физруку, может, хотелось ходить хоть куда-нибудь или куда-нибудь не далеко от дома, но каждый вечер стук мячей в спортзале, слившийся в один тяжёлый гул слышен был на весь квартал.

Ухо-то он мне вот за что завернул. На первом уроке физкультуры он построил весь класс в спортзале и начал с нами знакомиться. Называл фамилию и мы должны были делать шаг вперёд. Он спрашивал, кто каким видом спорта хочет заниматься и не занимается ли кто уже где-нибудь. Назвал мою фамилию, я вышел и сказал, что хожу на стадион в футбольную секцию.

И вот стоит физрук с раскрытым журналом в руках. Со всеми своими атрибутами: со свистком, с секундомером, в спортивном костюме, в кроссовках. Необыкновенно взрослый и сильный. Перед ним по линии выстроены тридцать детей в белых майках и чёрных трусах. Он им говорит:

- Как говорится, было у матери три сына. Двое умных, а третий – футболист.

И все они начинают смеяться. И мои одноклассники, и физрук. Ну что я мог сделать? Не так уж много я тогда и умел: драться с ровесниками, курить, бить стёкла, плавить свинец, поджигать карбид, да прятаться от отца под кроватью, когда он с выпученными глазами летел на меня с ремнём. Всё, наверное. Вот я стою оскорблённый, расстроенный, подбоченясь, и мне ничего больше не приходит в голову, как плюнуть на пол и начать растирать подошвой плевок. Я занимаюсь футболом. И хоть мне всего семь лет, я тысячу раз видел, как делают так
футболисты. Это было первое, чему я научился в секции: расстройство от пропущенного мяча, от неточного удара, обида, злость или несогласие и тогда и теперь на всех уровнях в футболе выражаются именно так. Ну, а тут надругались над его паркетом в его святая святых.

За ухо поставил меня в строй. Вернее, швырнул. Дети испугались. Урок закончился.

А в тот день, когда были соревнования по плаванию, после уроков я побежал домой, переоделся, взял спортивную форму, мяч и поспешил на стадион. Дорога на стадион – мимо школы. Смотрю, там наши стоят, ребята из других классов, вторая смена в школу идёт, народу – полно. Я ещё с одноклассниками мяч попинал, поговорили. Мне опять никто ничего не сказал. Более того, они как-то сдержанно и скованно себя вели. Они видели и знали, что я нарушаю, но про соревнования все молчали. Конечно, это был не заговор. Я не знаю, сталкивались ли вы с этим, это была (названия-то нет, наверное) смесь детской хитрости с детской озлобленностью: желание детей спровоцировать или досадить другим детям, ничего не предпринимая, не совершая ни каких действий, не говоря слов, а лишь используя ситуацию.

И я помчался на тренировку.

Назавтра наш физрук выловил меня на перемене и чуть ли не за шкирку утащил к себе в коморку, где круглый год пахло лыжной мазью и лыжными ботинками. И где они вечно заседали: два физрука, трудовик и военрук. Учителя труда и военного дела там не было, и эти вдвоём давай меня прорабатывать. Вот точно, соревнования устроили друг перед другом.
И про то, как они (мы?) заняли последнее место, и про честь школы, и про дебильный футбол. Все мои оправдания через слёзы они прерывали, не слушали и не верили мне.

И про то, что мне это припомнят. И про то, что поставят «неуд» в четверти. И про то, как опозорят моих родителей. А второй часто произносил такую… да не поговорка это. Это его фраза, ну, не его именно, а фраза из его жизни: услышал где-то, а может, про него так говорили, кто его знает? В общем, говорил он её нараспев-по слогам и с растягиванием гласных в последнем слове предложения: - «А ты парень – говнецо. Я б с тобой в разведку не пошёл.»

Как я оттуда вышел, я не помню. И что потом было – не помню. Не было у меня на них злости, как будто моя правда выше их уверенности в своей правоте. Прошли годы. Одного из них посадили за растление учениц. Потом выпустили и снова посадили. Про другого я ничего не знаю. И ходил я в разведку, и даже уставал от того, что каждый в роте хотел пойти именно со мной. И никогда не вспоминал слова физрука.

А, он меня ведь ещё раз за ухо таскал. В третьем или в четвёртом классе. Строит рядом две команды, показывает на одну: - «Это комада… бегемотиков!» Все визжат от восторга (и я тоже). Показывает на другую: - «Это команда… крокодильчиков!» И все снова прыгают от радости и я больше всех. И как-то раз говорит он про первую команду: - «Это команда… попугайчиков!» Смех и писк! Про вторую: - «Это команда..» Но не успел. Потому что я выпалил: - «Израиля!»

У вас есть дети? У вас есть дети. У вас есть чужие дети. Вернее, все чужие дети – это тоже ваши дети. И что бы он не натворил, не записываете его в бесовское отродье. Выслушай даже не любимого, даже противного тебе ребёнка. Подойди, погладь его по голове. Сядь перед ним на корточки, положи ему руки на плечи. Посмотри в его глаза. Если он отворачивается, поверни его голову, посмотри и пусть он посмотрит в твои. Прижми его к себе, обними, и скажи: -  «Правильно. Занимайся футболом. Ты будешь великим футболистом. И я тебе во всём помогу.»

- Ты будешь гениальнейшим художником.
- Ты будешь непобедимым генералом.
- Ты будешь известным артистом.
- Ты будешь лучшим врачом.
- Ты будешь знаменитым музыкантом.

И я тебе во всём помогу.

В доме не было ни электричества, ни воды, но крыша не текла, печь, окна и двери подлатал и жить можно. Месяца два я прожил в том доме. Магазины в посёлке закрывались рано, а я так и не свыкся с деревенским укладом закупать впрок хлеб, чай и курево. Часто вечером у меня не оказывалось ни одного, ни другого, ни третьего и я ехал в районный центр – это километров 12. Там магазины работали до 22-х. О том, куда я иногда езжу по вечерам, соседям не говорил, чтобы они лишний раз не судачили о моей городской расточительности. Хотя, всё они видели, знали и понимали, а значит, всё равно судачили.

Лето уже еле дышало. Еле-еле грело. С утра обложило дождём, а сейчас вообще серо-зелёная земля слилась с серо-синим горизонтом. До магазина доехал быстро, купил две пачки сигарет, но вот хлеб опять взял почему-то один. Круглый.

Знаете же, как темнеет, когда идёт дождь: будто медленно выключают свет и размывают краски. Всё ещё живое, различимое, но уже другое. У обочины фигурка в дождевике до пят. Поднимает руку. Я останавливаюсь. Заглядывает в открытое окно и спрашивает, не довезу ли его до посёлка? Довезу.

Он сел вместе со своими запахами бродяги. Да какие запахи – это была вонь мочи, пота, сырости от дождя, прелости, плесени и гнили. Проехав минуту-другую я спрашиваю его:

- Откуда путь держишь, мил человек?
- Из Великих Лук.

Быстро подсчитываю: там 100, здесь ещё 10, ещё 5, ну пусть 10, значит, где-то 120 километров.

- Так ты пешком, что ли, идёшь?
- Да, - спокойно кивает он, как будто это так, вечерняя прогулка.
- И сколько ты идёшь?
- Третий день.
- А где ночуешь?
- Ну, у кого траву выкошу, кому огород прополю, люди пускают переночевать. Не в дом, конечно, а в сенях или в хлеве.
- Идёшь-то зачем? К кому?
- К сестре иду. Работал грузчиком на рынке. Документы потерял. Давно уже потерял. Года как четыре уже, да. По пьяни. Да меня там все знали, что я свой и спокойный: и милиция и все. И без документов работал. Видишь, не восстановить ни как. Сам я из детдома, здесь училище закончил, когда оно ещё было. Туда уехал. А ни жилья, ни прописки, никуда не обратишься, чувствуешь? А тут у меня сестра. Десять лет не видел ону. Как уехал, так и не видел. У неё уже дети рожены. Давно она мне писала. Сейчас вот к ней. С рынка меня выгнали, что неделю был запимши.
- Так у тебя ни денег, ни еды?
- Нет, ничего нет.
- А ел ты как эти дни?
- Ну вот, которым косил и полол, они меня и кормили.
- Как тебя зовут?
- Юрий.

Молодец. Это ж надо: не Юра, не Юрка, не Юрок или Юран, а «Юрий».

- Юра, а если там сестры нет? Уехала, переехала, да мало ли что?
- Там она.
- Она тебя примет?
- Да.
- Где она живёт, где тебя высадить? – спрашиваю я, потому что мы заезжаем в посёлок.
- На Лексике.
- Где?
- Не Лексике. Вот здесь.
- Постой, это место в посёлке называется Лексика?
- Да.
- Почему так называется?
- Не знаю, всегда так называлось.
- Ты знаешь, что такое лексика?
- Ну… лексика, нет, не знаю. Наверное, это другая Лексика. Стой. Да стой. Тут вот, да.

- Подожди ты, - говорю ему. Остановился, достал из пакета хлеб, разломил пополам. Хлеб разломился не ровно. Большую часть отдал ему, дал пачку сигарет и все деньги, которые остались после магазина. Юра вышел и так уверенно пошёл в тёмный проулок, будто он не десять лет здесь не был, а каждый день в это время приезжает с работы на автобусе из райцентра.

А у меня топится печь. Дождь. Ночь. И хлеба и сигарет до завтра хватит и назавтра останется. Но не уснуть и всё. То мыши скребутся (да так сильно, будто там свою мебель двигают), то собаки лают: только эти отскреблись - те залаяли. Только те отлаялись - эти заскреблись. Словно всё у них рассчитано. Да ещё Юра этот со своей Лексикой. Сколько же нас таких, как Юра? Потерявшихся. Не там и не так живущих, не туда идущих? Не то делающих? И чем я отличаюсь от него? И чем вы отличаетесь от меня?

Лексика: весь словарный состав языка.

Здесь все чужие. Ты живёшь, снимаешь квартиру. За жильё отдаёшь половину того, что заработал. Остальное незаметно растворяется в течение месяца. Ходишь в магазины и на работу. В магазинах работают не местные.
И чаще там работают не то что не местные, а явно не местные. На работе твоей половина из других городов.

Идёшь на рынок, покупаешь продукты у явно не местного, который так же, как и ты, так же, как и те, кто в магазинах, арендует жильё.

Едешь на маршрутке, на такси, водители и пассажиры тоже все приезжие.

Дворники, асфальтоукладчики, менеджеры, бухгалтеры . . . Сколько их? И что это за территория, куда приехали люди, в общем-то, без денег, без вещей. Она называется город? Да это пристанище для бездомных. Остановиться в комнатке, в квартирке, зацепиться. Эта зарплата, это вечное отдавание денег за жильё. За то, что ты живёшь не на своём месте. Платишь, здоровьем, жизнью своей платишь. А тот, кто сдаёт тебе жильё, он никогда не заболеет, не уедет, не забудет и не опоздает: он обязательно придёт в назначенное время за деньгами. Сколько ты уже здесь? Год, пять, десять? Сообщения и письма, телефонные звонки родным о том, что у тебя всё хорошо. Всё ложь. Что у тебя хорошего-то? Ничего у тебя нет хорошего.

Что это за город, куда люди едут, чтобы зарабатывать деньги, но в основном ничего не зарабатывают? Правильно ли это? Проживают, проедают, пропивают. Как ты оказался здесь? Что это за место? Большой город – как возможность заработать деньги и реализовать себя?

Агенты по недвижимости, по рекламе, по страхованию, официанты, мерчендрайзеры, промоутеры, аниматоры, экспедиторы, охранники, сетевики… Господи прости мою душу грешную – ну что за профессии, а? Сотни тысяч тонн никому не нужного тухлого мяса.

Иногда встретится какой-нибудь местный, пробежит.

Потом ты решил купить жильё в кредит. Идёшь в банк, который вобще иностранный и неместный работник банка ведёт с тобой дела. Покупаешь квартиру в доме, которую построили не местные гастербайтеры, ремонт
тебе делают приезжие. Прораб, управдом – тоже неизвестно откуда. Про твою одежду, мебель и продукты я вообще молчу – это собрано со всего света.

Все чужие, но все живут здесь, на месте, в городе. Приезжие обслуживают приезжих. Акцент. Говорок. Речь не правильная, безобразная. Завезённая изо всех дыр культура, вернее, бескультурие.

Съехались такие, слетелись. На тебя смотрят – вроде, ты житель этого города. Ты на них смотришь – и они, вроде, жители. Идёшь или едешь по городу и смотришь на тех, кто идёт и едет. Кто они? Как и не люди, а масса. Фон. Фон для тебя. А ты фон для них. Корм.

Ты особый вид товара. К товару и отношение, как к товару: что ты можешь? В том смысле, насколько ты способен потратиться или насколько способен обогатить другого. Это и есть твоя цена. Переносчик денег. Ты придаток машины, компьютера, телефона, ксерокса и всего остального необходимого барахла.

Вот вам машины в кредит, вот вам дороги, вот вам бензин. - Давайте!

ОСАГО, КАСКО, автосалоны, автомойки, автосервис, шиномонтаж, автохимия, полироли, тюнинги, запчасти новые и б/у, cигнализации, навигаторы (ведь город – это же не лес, здесь и заблудиться можно), заправки (уже не заправки, а гипермаркеты, где бензин так, между делом). Что за бред-то?

Продавцы, продавцы, продавцы… Молодые, старые, бабки, тётки. Смотреть противно.

И почти у всех нет своего жилья, но все продолжают работать. У всех всё временно, всё затянулось и всё не устроено. Но кого не послушай, все умные, и каждый всё знает.

Для чего так жить?

Я не о том, чтобы возвращались. Кто-то вернётся, кто-то нет. Так и будут мыкаться и маяться, думая, что живут. Беда это какая-то. И никто её не исправит и не выведет из неё. Собрали вас здесь и натравили друг на
друга. Все здесь чужие.

В конце лета варил варенье из брусники по своему простому, проверенному рецепту, но натура человеческая требует и ищет новое и я решил посмотреть в интернете, как делают другие люди и что они пишут. Лучше бы не смотрел.
Во-первых, почти всё начинается вот так: - «Ой, девочки, мне от бабушки такой рецептик достался…» Если же пишут мужики, то в их рецептах не столько много по бруснику, сколько про тёщу и про то, какая она умелица. «Сектор Газа» насчёт тёщи был несколько иного мнения, и мне оно, надо сказать, ближе. Заканчиваются все рецепты тоже примерно одинаково: - «Пасибки!» Руки бы оторвать за эти пасибки. Такое впечатление, что на этих сайтах с рецептами просиживают одни только курицы-домохозяйки, бабьё, которому лишь бы стряпать да печь. Да смотреть на своих детей и мужей, как те едят.

Ничего я не нашёл в этих переписанных друг у друга рецептах. Более того, там, что касалось варенья из брусники, чушь несусветная. По их «бабушкиным» рецептам в него надо было добавить корицы и лимонной цедры. Ну где вы видели, чтобы в русских деревнях была корица и лимонная цедра? Лимонную цедру, конечно, не сложно добавить, если варишь варенье в тех местах, где растут лимоны. Но там нет брусники.

Сегодня я тушил кролика и сдуру чуть не положил лавровый лист. Даже положил, но сразу вытащил. Вышел в сад, нарвал листьев чёрной смородины, листьев вишни и получилось, девочки, так, что вы бы только от одного запаха на неделю бы засели у меня, позабыв про голодных мужей.

Да ладно, сейчас я расскажу свой рецепт. В прошлом году на Троицу я был в гостях у Лёхи, который жил при церкви в деревне Болчино. Болчино – чуть не доезжая Дедовичей уходишь на Вязье, проезжаешь это какое-то зловещее Вязье и дорога приводит в Болчино. Мимо не проедешь. По мосту через Шелонь, потом мимо деревенского кладбища и вот ты у Троицкой церкви.

Лёха там звонарём, сторожем, помощником Батюшки. Следит за порядком. У него ключи от церкви. А какие это ключи! Вы бы только видели! Церковь огорожена высоким кирпично-каменным забором, внутри ещё колодец, баня, небольшое старое кладбище (могилки одна на другой – десять или пятнадцать) с утонувшими в землю каменными крестами, да Лёхин дом. И кладёт печи. Лучшие на всю округу. Начал с того, что сложил в своём доме печь из старого кирпича, потом ещё кому-то и дело со скрипом, но пошло. Лёха хороший парень, да вот только немного бедовый. К примеру, заказали ему печь. Всё, договорились о цене, о сроках, люди дали ему ключи от дома и Лёха приступает. Завозит кирпич. Кирпича на ту печь надо было тысячи две штук, кажется. Вот он завозит кирпич, равномерно раскладывает его по полу, чтобы пол избы выдержал вес кирпича (Лёха же не дурак, всё учитывает), но пол не выдерживает и проваливается. Весь. Лёха сидит на пороге и смотрит на всё это. Ещё не осела пыль, как приезжают хозяева. Посмотреть, как начинается работа.
И начинается…

Лёха за свой счёт восстанавливает пол, а по сути, делает новый, потом быстро кладёт печь и все довольны. Кроме Лёхи. Про то, что у него было с Людкой-почтальоншей и про то, как он оставил ключи от машины у Валеры, или историю с его ноутбуком я даже рассказывать не буду. Слишком смешно и запутанно.

Так вот, когда я был у него на Троицу, на его «Жигулях» погнулся шкив от помпы. Лёха называл его «колёсико». Шкив даже не погнулся, его как-то порвало и разорвало. Поехали мы с ним в Дедовичи, в автомагазине он хотел купить один шкив, но я настоял, чтобы он взял два, раз они такие хлипкие. Вернулись в Болчино, поставили шкив, я побыл у него ещё день или два и уехал.

Это ещё не рецепт.

Получилось так, что утром первого января мне нужно было ехать в Бежаницы. Я снимал там дом и хозяйка дома по телефону сказала мне, что неизвестные сорвали замок, залезли в дом и обокрали. Вот я и поехал.

Надо сказать, что езда по трассе утром и днём первого января – это нечто совершенно необычное. Фур нет. Легковых машин почти нет. Рекомендую всем испытать это хотя бы раз.

По дороге в Бежаницы я почти всегда заезжал к Лёхе, но в этот раз хотел приехать на место пораньше и засветло. Проехал поворот на Дедовичи, вот Дубровка, Нивки, Ямок, Абонеженка – и на самом выезде из Абонеженки возле синей «четвёрки» голосует мужик. Конечно, останавливаюсь. Он бежит ко мне, спрашивает, куда я еду и не дотащу ли я его до ближайшего автомагазина. Я смотрю на него и понимаю, что он ничего не понимает. Ни того, куда он попал, ни того, что здесь продовольственные-то не везде есть и все сегодня закрыты и куда бы я его не притащил, там тоже всё будет закрыто. Как минимум, на неделю.

Он говорит, что едет в Великие Луки к тёще (чего они так всё про тёщу-то свою?), что у него вон, жена в машине с кошкой сидит, что он заплатит, ещё что-то говорит, тараторит, потом останавливается, смотрит на меня и просит:

- Давай что-нибудь придумаем?

В этом «давай что-нибудь придумаем» было только одно: - «Не бросай меня!»

- Да что ты придумаешь-то? – отвечаю ему, достаю телефон и звоню в Дедовичи Юре. Юра – это похлещё Лёхи. Лёха по сравнению с ним и по количеству приключений – младенец. Юра не отвечает. 1-го января в 16-00 Юра пустяками не занимается. Звоню Гене. Гена тоже в Дедовичах, у Гены автомастерская. Гена добротно ремонтирует машины, все его знают и уважают, вот только на моей машине после Гены почему-то всё всегда отваливалось. Может, машина такая. Гена берёт трубку, но 1-го января в 16-03 он ни чем помочь не может. По голосу понятно, что ему самому нужна помощь.

Мужик преданно смотрит на меня.

- А что у тебя сломалось?
- Да шкив помпы выгнуло!
- Сейчас решим.

Он продолжает смотреть на меня и снова не понимает, что мы действительно сейчас всё решим.

- Ало, Лёха?
- Привет, ты где?
- Я в Абонеженке.
- А чего ко мне не заехал?
- Ладно, об этом потом. Помнишь, мы шкив покупали? У тебя один остался? Бери его, бери инструмент и приезжай. Я в конце Абонеженки прямо у знака. Я и синяя «четвёрка».
- Хорошо, через пол-часа буду.

Мужику говорю, что сейчас приедет парень, привезёт шкив и если нужно, поможет его установить. Он мне опять начал, что он заплатит, что спасибо большое, что земля круглая (а круглая ли она?). В общем, я уехал и как потом узнал, Лёха быстро примчался, всё привёз, помог ему и даже не взял всех денег, которые тот предлагал. Что-то там взял, да. Или половину взял. Не помню.

Пока я доехал до Бежаниц, пока разобрался с хозяйкой дома, пока затопил печь и наводил порядок, вечер перешёл в ночь. Печь гудела, изба прогревалась, за окнами тишина необыкновенная, спать не хотелось, а захотелось есть.

Девочки, сейчас будет рецепт.

Что там у меня? Кроме картофеля ничего не нашёл. Варёный и жареный стараюсь не есть. Печёный ем – запекаю в аэрогриле. Это в городе. Но я запеку и здесь. Беру старую кастрюлю, насыпаю в неё холодной золы, которую выгреб из печи перед растопкой. Кладу в золу картофель, сверху засыпаю его золой, закрываю крышкой и ставлю на печь. Примерно через час столовой ложкой достаю по одной картофелине смываю золу, кладу на тарелку. Через две-три минуты картофель сухой. Разрезаю каждую пополам, снимаю кожуру и с превеликим наслаждением ем горячий, исходящий паром печёный картофель.

Привёз немного золы в город. И постоянно пеку картофель в городе. На газу, на электрической плите – везде и всегда примерно за один час.

Вот вам девочки и тёщи мой наказ: размеры кастрюли и размеры картофеля подберёте сами, крышкой накрывать обязательно. Золу, если хотите, просейте. Всё остальное придёт со временем, хоть и получается с первого раза. Эмаль на кастрюле от горячей золы будет портиться, поэтому берите ту, которую не жалко или выделите одну специально для этого.

И пожалуйста, давайте без глупых вопросов, которые вы так любите задавать и на которые любите отвечать на своих кулинарных форумах. Кто-то скажет, что это не рецепт, а технология, но ведь технология и является рецептом. Рецепт здесь был. И не один.

А Лёха такой печёный картофель ещё не пробовал. Может, кто из вас сделает, да угостит его? Телефон скажу.

Андрей: - Ну что, вертолёт не успел взлететь, как его подбили. Высота всего метров десять, его на месте
крутит, он и сесть не может, и дальше не летит. Медсёстры ревут, лейтенант… ну, в общем, того. И смех, и грех. И запахи и звуки. Как-то на брюхо и немного на бок мы всё-таки завалились. Пока вытаскивали раненых и боеприпасы, эти уже подошли и открыли огонь.

Ахмед: - А-а, ещё и лучше, что точно не попали. Сейчас как собак перещёлкаем. Э, Муса, дай винтовку, я вон с тем, который без каски, уже месяц воюю.

Андрей: - Понятно, кто такие. Сколько мы с ними уже возимся? Говорил же лейтенанту, что ещё не всё, что часть отряда ушла. Нет, мол, бой окончен, задание выполнено, я не могу рисковать людьми, - и давай
связываться рапортовать, - высылайте за нами и за ранеными вертолёт.

Алия: - Когда Ахмед ушёл с отрядом, я долго его ждала. Но невозможно тут прожить с грудным ребёнком.
Вместе со знакомыми пошли и поехали через границы и вот добралась до города. Попрошайничаю. Так, хватает.

Анна Алексеевна: - На похоронах все ребята были – и одноклассники, и со двора, и с института. 300 дней сегодня. Из метро выйду, Алёне позвонить, попросить немного денег до зарплаты. А эта с ребёночком, как же мне их жалко, сколько же они, наверное, горя хлебнули? Молоденькая какая. Такие глаза печальные. Сейчас посмотрю, сколько у меня там – совсем ничего, последние. Ладно, Алёна даст.

Второе марта 2012 года. Мерзопакостная погода и такие же мерзопакостные людишки на окраине Петербурга. Непрекращающийся поток с неба и бесконечные потоки на земле. Хаотичное падение и хаотичное движение. Всё заполнено. Всё забито. Отовсюду звуки. Нехорошие звуки: неприятные смех и крики, обрывки неправильной речи, чужой речи, музыка, резкие сигналы машин.

А теперь я немного про машины скажу, хорошо? Громадные концерны с миллиардными доходами и сотнями тысяч конструкторов и дизайнеров выпускают машины. Но почему они все такие уродливые и не совершенные? Все. Абсолютно все. Новые, старые, дорогие, дешёвые. И почему все похожи друг на друга? И снаружи, и внутри. Потому что делаются для недалёких обывателей такими же недалёкими обывателями.

"Агрессивный дизайн". Смешно. Почему он должен быть агрессивным? Чтобы тебя боялись? Несутся по городу машины с агрессивным дизайном, а в них сидят не войны, не завоеватели, а как правило, трусливые или жирненькие приспособленцы, да целлюлитные тётки-торгашки. И все на автоматах. Потому что на ручной коробке доехали бы только до первого столба. Во-ди-те-ли.
Стёкла обязательно должны быть тонированы. Чтобы напустить на себя побольше таинственности. Да кому ты нужен? От кого ты прячешься? И ещё купить номер.

- Знаешь, какой у меня номер?
- Какой?
- 747!
- И что?
- Ну, просто красиво.
- Нет, это не красиво. Это говорит о том, что у тебя не хватило денег купить "777".

1942 год. Этот же день. Там же. Задрожжал воздух. Земля просела. Впереди, километрах в двух из-за лесочка выворачивают танков двадцать и на полном ходу идут на тебя. «Тигры». Ага, дождалась пехота танков. А ты в окопе. Последние сутки не спал, не ел и даже не курил. Нет ничего и некогда. Не отходил от пулемёта.

Зато какая у нас была трофейная, можно сказать, ветчина! Машину из под носа у немцев увели. Пол-года, наверное, ели.

Мокрый насквозь, как мышь. Рядом с тобой три таких же завшивевших и прокопчённых оборванца с калужской, псковской и ярославской деревень. Они уже не плачут, когда видят танки: начинают становиться мужчинами. На четверых пять гранат и восемь патронов. Это всё, что осталось от батальона. А танки уже прошли половину пути.

Смотришь, на первом танке номер: 747. Ну всё, думаешь, - этот - мой. Почесал перевязанной рукой перевязанную ногу, гранату под бушлат и пополз навстречу. И нет в голове никаких мыслей, потому что дальше не будет ничего. А если что-то и будет, то сейчас это не имеет никакого смысла.

Земля, земля, прошлогодняя трава. На траве снег, на снегу ты. Сверху снег с дождём. На самом верху небо. Матерь Божья Пресвятая Богородица, как же их много. Воистину, прусаки. Что там говорил этот студент, которого сразу же, в первом бою? «Предназначение», что ли? Дурачок смешной.

747-й "Тигр" полностью затонирован. Там вообще не видно, кто сидит и сколько их. Да шелупонь там, бандитами прикинулись. А дизайн у него - ну, так себе. Не сказать, что "милашка", но ничего особенного и агрессивного. За эти три дня ты уже пять таких остановил. Так что этот – очередной. Или последний. Но в любом случае очередной.

Оборачиваешься назад - твои трое тоже поползли. Сами такие. Веером. Каждый уже выбрал свой номер, как свою судьбу.

И вот этот миг, когда ты выбираешься из окопа и пошёл на танк, когда сливаешься с грязью, с холодной серой кашей из земли, снега и воды – его не то что не передать, его не могут осознать и прочувствовать даже те, кто делает это. Как всё происходит? Никто никогда не расскажет. Безоговорочная решимость и отречённость, пустые глаза, спокойные движения. И ещё словно что-то детское, мальчишеское, немного озорное и задорное коснулось твоей макушки. Прошелестело, задев тебя. И подтолкнуло и подбодрило. Да, Витя, как был ты хулиганом, так и остался: вот до чего дошёл – немецкие танки по вечерам жжёшь в
одиночку. Секунду назад ты сидел в окопе, как крыса, а сейчас ты спокойно идёшь на танк. Не под танк. А именно на танк. Потому что танк уже обречён. Это дело нескольких минут. Независимо от того, что будет с тобой.

Мозги этим мусором не забиваем.  Уже давно, ещё в 41-м перешагнули через это. Ты ползёшь. Сейчас всё будет.  А через много лет, здесь, на этом месте по улицам города, который ты защищал, носятся немецкие машины с номерами 747 и им подобным. И в них сидят не войны, не завоеватели, не твои потомки, потому что через несколько минут не станет тебя самого.

А чьи это потомки?

Центр Петербурга, второе марта 2012 года. Погода отвратительная. Дождь, снег, жижа, брызги. В кафе тепло.

- Мама, я не хотела с ветчиной, я хотела с грибами!
- Что же ты мне сразу не сказала?
- Я говорила, что хочу с грибами!
- Не говорила ты. Я поняла так, что ты с ветчиной хочешь.
- Нет, мама, я эту не буду, я хочу с грибами!
- Ну, выбрось её вот сюда, сейчас возьмём с грибами.

Это же здание 2-го марта 1942 года. Перешагивая в парадной через трупы соседей – это тётя Рая с 14-й квартиры, это Серёжа, сын дворника - по лестнице на третий этаж с ведром воды поднимается десятилетняя
девочка Полина. Тётя Рая и Серёжа умерли сегодня утром почти одновременно. Придёт со смены дядя Толя, вытащит их на улицу и завтра машина их заберёт.

Мама за водой сегодня не смогла пойти. Она уже старая – ей 35. Болеет. Она отрывает обои и ножом соскабливает с них клей, чтобы сварить его. Папа где-то тут, на обороне Ленинграда. На Новый год он приезжал с фронта. Не на долго. Наверное, час всего побыл и поехал. Подарки привёз. Особенно вкусной была ветчина. Я первый раз её ела. Напротив дом разбомбили, надо будет идти  мебель на дрова собирать.
Я тоже хочу на фронт фрицев бить!

Тот же дом, 2 марта 2012 года. Кафе, соседний стол.

- Вечером-то может куда сходим? Пожжём! В клуб, а?
- Можно, но не на всю ночь. Завтра утром надо будет с человеком встретиться. Это насчёт Армии: документы отдать и всё такое. Не пойду я в эту Армию. Ты что? Год жизни терять. Ради чего? Сидеть в окопе в бушлате и с гранатой? Ага, особенно в такую погоду.
- Так а что у тебя с билетом?
- Ну мать делает через знакомого. Там тысяч в 100 всё это дело обойдётся. Нормальный мужик. Мать мне, помнишь, права купила – вот это он всё. С ним и надо будет встретиться.
- А отец?
- Да ну его. Как всегда что-то там про служение Отечеству, про долг … Как начнёт, не остановишь. Пусть другие служат, а мы уж лучше тут поработаем, денежки пообналичиваем. Короче, сегодня видел машину, это не машина, это просто танк…
- Подожди, что берём-то? С грибами или с ветчиной?

Давеча краем глаза по телевизору видел вот что: во Франции обвинили, осудили и оштрафовали дедушку 75-ти лет за то, что он сказал, что в молодости, работал, как негр. Он ещё пошутил, что не знает, работали ли негры так, как работал он.

А теперь я скажу: Эта Франция и вся эта цивилизованная Европа катились-катились и прикатились. То есть, эта Франция со всеми своими мушкетёрами, Людовиками, Бальзаком, Парижем и Лувром когда-то неосмотрительно приняла чернокожию братию, братия с годами оперилась и теперь ставит на колени
всю бледнолицую Францию и не хочет, чтобы её называли тем, кто она есть: неграми. Чтобы не использовали устойчивое словосочетание, исторически возникшее во многих языках.

На лицо (на чёрно-белое французское лицо) два вопроса. По одному на каждое. Первый: почему мы, воспитанные и выросшие в то время, когда ломался рабовладельческий строй в США и с рождения называвшие негров неграми, а белых - белыми, должны вдруг перестроиться и принять, что слово «негр» может быть оскорбительным? Мы-то в него не вкладываем никакого оскорбления. Мы называем вещи своими именами. Социум же деградировал до того, что заставляет человека юлить (перед кем?), искать слова- подмены.

Как-то в ночном клубе в Петербурге, где администраторами работают негры, я и мой  товарищ оказались за одним столом с маловыразительной девицей. Говорили о том, о сём и на наши слова, что администраторы – негры, она встрепенулась, округлила глаза через очки и решила помодничать с нами, поучая нас, хамов и грубиянов и начала с того, что они мол, не «негры», а афроамериканцы. Мой товарищ прервал её коротко и ёмко: - «Дура, они из Конго.»

Второй вопрос: «Работать, как негр» - это конечно, не «пахать, как раб на галерах». Но примерно то же самое. А как же «незванный гость – хуже татарина»? Вот я чую, что скоро мы сядем все. И за «жирных и тупых» американцев, и за «лягушатников», и за «макаронников», и за «хохлов». За всех.  А они сядут за нас. И все будут сидеть. А негры будут на свободе и свободны. Как сказал один из них, «наконец-то».

«Видно, негру мне придётся уступить. Это титул человека-кунгуру.» Эти слова Володи Высоцкого не то что не критиковали, на них вообще никто не обращал внимания. Что изменилось?

Откуда вот это всё взялось, как так получилось, что всех надо уважать? Что ко всем надо быть терпимым? А нас уважают?

Педерастов называть педерастами вдруг стало грубо и оскорбительно. Их надо понимать и относиться к ним ласково, чуть ли ни как к домашним животным. Они даже не гомосексуалисты, и уже не меньшинства. Они
теперь люди с другой «ориентацией». Их не осуждают. И над ними не смеются. Над ними только шутят. Весело так и забавно нам их преподносят, не сознавая того, что говоря о них, по сути находятся на службе у педерастов, пропагандируя гомосексуализм.

Дошло до того, что общественное мнение работает так: - «Ну и что, что он гомосексуалист, зато он хороший певец.» Но не правильнее ли будет сказать так: - «Ну и что, что он хороший певец, он же педераст»?

Гандоны вдруг стали презервативами и развешаны в всех магазинах на самом видном месте у касс рядом с конфетами и жвательными резинками. В туалетах торговых комплексов стоят автоматы, продающие гандоны. На рекламных щитах – гандоны. Зачем столько гандонов? Не получается быть к этому терпимым и уважать это.

Ну а вот возможно ли так сделать: Святую Матушку-Русь оставить без педерастов и чёрно-белых рассовых отношений? Пусть будет капитализм, ВТО, все права человека, всё на свете, но кроме этого. Конечно,
возможно. Или нам из Америки перестанут высылать окорочка? Потому что им надо, чтобы у нас были педерасты?

Навесили на нас толерантность, политкорректность, несуществующие, а от того и неразрешимые трудности, этих всех гомосексуалистов с гандонами. И мы тупели, тупели и отупели в конец, дойдя до точки. Какие
негры? Какая толерантность? Какие гандоны? Восьмидесятый бензин в прошлом году был 18 рублей. В этом – 26. Такая страна, такие просторы, но невозможно проехать, невозможно поставить машину, невозможно купить жильё. Всё годами решается (происходит, как процесс), но не решается, как вопрос.

Куда вы нас завели? В какие дебри? Навязываемое отовсюду смягчение и терпимось, замена и подмена в языке и в мышлении вытеснили настоящие вещи. Твёрдость теперь воспринимается, как грубость.
Действительно существующие сложности подменяются мелкими или ненужными заботами, которые выдаются за важное и главное. Пустышки преподносятся, как нечто настоящее.

Вот как примерно это выглядит: власть, которая является людьми, подсовывает это в СМИ. СМИ, которые являются людьми, подсовывают это людям. Люди (они же власть и СМИ оновременно) верят в то, то им подсунули. И в то, что это самое важное и настоящее. Все во всё искренне верят. Думают, ссорятся, вкалывают с утра до вечера, теряют здоровье, гибнут. Сами и мясо, и фарш, и мясорубка, и потребители. Масса, съедающая себя.