Откройте свой Мир!

После трёх недель холода и дождей, вот уже второй день тепло по-летнему. Я иду с работы, спускаясь в город по направлению к Волге. Солнце светит так ласково ! В лицо дует мягкий ветерок, он обвивает меня и, кажется, подхватывает и несёт меня вдоль по улице, и я лечу, как это бывает во сне, несусь, путаясь в кронах осенних берёз и ясеней, легко отталкиваясь от земли и вновь взмывая вверх. Это рождает в душе ощущение такого счастья от сознания, что ты жив, что ты - малая частица этого необъятного мира! И, растворяясь в этой бесконечности,я плачу от этого ощущения счастья, увы, столь недолгого.Должно быть, это старость и старческая сентиментальность, всего лишь...

День рождения не может быть без подарков. Вот и музей краеведения в
канун своего юбилея получил ценный дар от вольского коллекционера Игоря Ноллетова.
Это предметы из стекла конца XIX – XX века. Эти экспонаты можно увидеть
в рамках выставки «Прошедшее живет во всем». Игорю Ноллетову удалось
собрать прекрасную коллекцию изделий из стекла, часть которой
экспонируется: оригинальная трость, вазы для конфет и фруктов;
сахарницы, сухарницы, многочисленные чайницы, изящные шкатулки в виде
сундучков. Некоторые из них – с редкими клеймами Министерства финансов
России начала ХХ столетия, а на чудом сохранившейся в земле разбитой
пивной бутылке – товарный знак завода Вильгельма Христофоровича Вормса в Вольске, отца первого проректора Саратовского медицинского института Владимира Вормса.

Также здесь можно увидеть личные документы, открытки, фотографии,
среди которых немало редких и даже раритетных: удостоверение 1916 года
на право льготного проезда в вагонах саратовского трамвая учащегося
Агафоновской церковной школы; эскиз плаката 1920-х годов «Была наемной
рабыней, стала свободна и равноправна!» вольского художника В.И. Воронова.

Так давно не писал , что даже немного страшновато. Но вот послушал, как изумительные наши актрисы - Светлана Крючкова, Лия Ахеджакова, Людмила Гурченко и Ирина Купченко поют совершенно потрясающе в "Старых клячах" "Тум-балалйку" и сразу памятью умчался в далёкий- далёкий зимний вечер 1957 или 58 года. В нашем доме, в маленькой комнатке живут тётя Соня и дядя Хаим Левины - эвакуированные в войну бедные евреи, так и оставшиеся в Красном Яре до самой своей смерти (как и многие другие). Света нет, мы сидим с коптилкой - в блюдце с постным маслом плавает ватный фитилёк.Дядя Хаим в солёную капусту порезал лук, полил всё это постным маслом и мы - тётя Соня, дядя Хаим, Юрка - мой старший брат, и я - едим с огромным удовольствием этот салат. Тётя Соня и дядя Хаим тихонько переговариваются между собой на идиш и тётя Соня также тихо мурлычет себе под нос "Тум-балалйку". На улице мороз, снега намело под самые заборы. Мы нарыли пещер и ходов в этих сугробах. Небо вызвездило, уже вечер и на улицу идти не хочется. Здесь, в этой комнатке, возле натопленной печки так тепло и уютно. Наевшись капусты, мы с дядей Хаимом начинаем петь. Это либо "По долинам и по взгорьям",либо "Шёл отряд по берегу". Потом я прошу дядю Хаима показать шрам от пули на его лысой голове, осторожно трогаю его. Дядя Хаим никогда не рассказывает про войну, потому что он попал в плен, был освобождён и несколько лет провёл в лагерях. Я их обоих очень любил, мне они тогда казались стариками. хотя им было каждому не больше 50 лет. Детей у них не было. Были какие-то племянники в Москве ("Но на что им бедные евреи?" - всегда говорил дядя Хаим). Каждый раз, когда я возвращался в Красный Яр, я бежал к старикам. Они всегда так радовались. А уж когда я женился и приехал с Еленой, они сразу в ней признали "свою" - "Исааковну". А потом они умерли, я даже не знал, когда. Я много лет не был на родине. А когда приехал и пошёл на кладбище, мне никто не мог показать их могилы. Но они всегда со мной, в голове у меня звучат их голоса, их разговор. И когда я слышу "Тум-балалйку", я вспоминаю своих стариков - тётю Соню и дядю Хаима . Они - неотделимая от моей памяти частица моего детства и пока жив я , живы будут и они.

В моём любимом романе Торнтона Уайлдера "Теофил Норт" главный герой создаёт теорию, по которой у каждого человека должно быть созвездие друзей - трое мужчин и три женщины старше него, столько же ровесников и столько же младше него. Такое полное созвездие,конечно, бывает не всегда. Но, тем не менее,оглядываясь вокруг , мы видим этих друзей, пусть и не в полном составе. Но годы вносят свои коррективы в это созвездие. Уходят старшие и мы лишаемся своих мудрых старших и близких людей. Это тяжело, но понятно. Тяжелее, когда уходят ровесники. Но когда уходят младшие  друзья, с этим вообще невозможно примириться. Сегодня мы хоронили такого младшего друга, он был младше нас на 13 лет. Внезапная, трагическая смерть от болезни, от которой практически нет спасения - тромбоз сосудов брыжейки. Врачи знают, что это такое. Я уезжал на выходные на свою малую родину, в Энгельс. Он позвонил мне в 7 утра в субботу и пожаловался, что всю ночь были боли в животе, которые не снимались спазмолитиками. Я сказал, чтобы они с женой немедленно шли в больницу, благо живут они совсем рядом. Он позвонил мне оттуда. сказал, что его берут на аппендэктомию. Еще через 2 часа позвонила жена и сказала, что всё прошло благополучно,и что его перевели в реанимацию. Мне только не понравилось, что операция шла 1 час 10 минут. Для аппендицита это много. А ещё через 2 часа она позвонила и сказала, что Андрюшка умер. Это было, как удар обухом по голове. 28 лет, с того дня, как он пришёл из армиии и его привёл к нам в дом его друг, он стал для нас своим человеком. Андрюшка  был честолюбив , стремился достичь успеха. Он был очень красив и девчонки липли к нему, как мухи. И он не отказывал ни одной. Но потом он женился, жили с женой в Саратове, пока она училась в мединституте. Он в это время работал на птицефабрике. Потом они вернулись в Вольск. Чем только он не занимался! Работал на заводе, шил кроссовки. Потом занялся бизнесом, заимел небольшой продовольственный магазин. У них родилась двойня - мальчик и девочка (им уже по 16 лет). Он купил большой дом и очень гордился этим. У него была масса друзей в самых различных сферах. Несмотря на свой статус микроолигарха ,он сохранил доброту и отзывчивость. За это его и любили люди. По всем серьёзным вопросам он приходил советоваться к нам. Мы встречались не очень часто, но он был всегда тем близким человеком, к которому всегда можно было обратиться за помощью,за серьёзным советом. Хоронить его пришло очень много людей - все его друзья, больше 100 человек. 40-летние мужики плакали в голос, прощаясь с ним у гроба. Господи, как тяжело терять друзей. Оглядываясь вокруг, я вижу, как мало близких друзей осталось подле нас. Их можно пересчитать по пальцам. А поскольку детей у нас нет, то впереди маячит совершенно одинокая старость. Дай только Бог умереть скоропостижно, не валяясь беспомощно. Меня только немного утешает то, что его родная тётка, приехавшая из Москвы, сказала, что во всём, чего Андрюшка достиг при своей жизни,есть немалая заслуга и наша с Еленой. Значит 28 лет общения не были напрасным времяпрепровождением и нам  удалось вложить что-то хорошее в его голову, помочь ему в становлении в жизни. За эти три дня я ревел, как не плакал со дня смерти Елениной ближайшей подруги в 2001 году. К старости наступает некоторое эмоциональное слабодушие (как писхиатр, я это хорошо понимаю) и можно прослезиться и по незначительному поводу, но это были, действительно, слёзы горя. Царство ему Небесное!

А потом наступает такой день, когда среди яркого солнечного света, в уюте залитой этим летним солнцем комнаты, в утренней прохладе, когда за окном  слышны только торопливые шаги раннего прохожего, а старинные часы бьют шесть утра и впереди тебя ожидает изумительный летний день, напоённый запахом травы, отцветающей сирени, волжской волны, ты вдруг ясно осознаёшь, что тебе хочется взять в руки и снова перечесть именно "Вино из одуванчиков", или "Вечера на хуторе близ Диканьки", или "Бегущую по волнам", или "Теофила Норта", или "Войну и мир", или "Евгения Онегина", или "Лето Господне". А уж в весенний месяц нисан рука сама непроизвольно тянется к "Мастеру и Маргарите". Трудно объяснить это , но происходит именно так - внутри тебя возникает постепенно и крепнет ощущение - вначале неясное, но потом чётко обозначающее себя. И ты понимаешь, что именно сейчас ты хочешь опять попасть в "Заповедник гоблинов", или у тебя "Понедельник начинается в субботу". Это те книги, без которых я не мыслю себя. Я не упоминаю Ахматову, поскольку она всегда со мной, внутри меня и нет дня, когда бы я не повторял про себя какие-либо её строки. Я совершенно чётко могу назвать те книги, которые повлияли на меня, которые формировали моё поведение, мой характер, мой образ мыслей. В детстве это прежде всего Гайдар. Про него могут говорить что угодно, но то что его книги учили мужеству, честности, стойкости не сможет отрицать никто. Потом были повести Льва Кассиля, особенно "Великое противостояние" и "Ранний восход". А абсолютно замечательная трилогия Александры Бруштейн "Дорога уходит вдаль"!Именно там я прочитал и на всю жизнь запомнил слова одной женщины:"По дороге на костёр смотри себе под ноги - не толкни старую женщину, не урони на землю ребёнка,не отдави лапу собаке..." Всю жизнь любил и до сих пор люблю сказки. С детства полюбил Гофмана, хоть  многое ещё тогда не понимал. Но волшебный мир "Щелкунчика" завораживал и притягивал неодолимо. А как можно прожить без Андерсена! Это просто невозможно! Позже пришёл в мою жизнь Грин  с его зовущим Несбывшимся и одной из самых красивых и необычных легенд о Фрези Грант! Сразу и на всю жизнь полюбил Гоголя - и "Вечера" и "Старосветских помещиков"  и перечитывал их и перечитываю до сих пор. Уже в  средних классах в мою жизнь вошли Стругацкие и Бредбэри, Пушкин (осознанно) и Толстой. А 1966 год с его 11 номером "Нового мира" вообще перевернул мою жизнь. "Мастер" потряс меня, как позже ещё меня потряс "Теофил Норт". Это не значит, что я не читал ничего другого. Сотни, даже, наверное, тысячи книг были прочитаны мною за все мои 60 лет. Очень люблю детективы. правда, только зарубежные, и то не всякие. Обожаю старушку Агату и Рекса Стаута - это самые любимые. Но есть и другие. Люблю мистические романы (вот он, Гофман, где аукнулся!). Но тоже только хорошие - типа "Омена" или "Ребёнка Розмари". Кстати, есть потрясающая мистическая повесть и в современной российской словесности - "Загадка старого кладбища". Всю жизнь люблю поэзию. Я говорил уже об Ахматовой, но ещё очень люблю старую восточную поэзию - китайскую, японскую, корейскую. А замечательные "Записки у изголовья" Сей Сэнагон = в 12 веке женщина написала такие дневники!. Всегда любил читать пьесы. Островский и Шекспир, Уайльд и Горький и т.д. Короче, я бы не был таким, каков я есть сейчас, если бы в жизни моей не было всех этих книг и если бы в нашей семье чтение не было бы чем-то само собой разумеющимся. У нас с женой сейчас осталось около 3 тысяч книг, каждый год мы перебираем свою библиотеку и отдаём многое в городские библиотеки, но основной состав остаётся. (кстати, о мистике в русской литературе. Не трогая А.К Толстого с его потрясающим "Упырём, я всегда восхищался сказами Бажова и ,особенно, меня приводил в восторг "Серебряное копытце". Вот где настоящая мистика!). Вот, немного выговорился  о том, о чём давно хотел сказать. Не всё, разумеется, но хоть что-то.

Наверное, все мои записи нужно было начать прежде всего с рассказа о нашей семье. Я упоминал, что жили мы вчетвером - бабуся, мать и мы с братом. Наиболее догадливые уже поняли, что мы с братом были "незаконнорожденные". Кто был наш отец, точно не знаю. Я никогда не задавался вопросом, почему у меня нет отца. И только один раз, когда соседка во время нашей детской ссоры с её детьми в сердцах обозвала нас с Юркой "безотцовщиной", это вызвало у меня внезапные слёзы, на что брат довольно грубо сказал мне :"Не реви". Мне никогда не приходило в голову спрашивать об этом кого-либо. И только когда я должен был поехать в "Орлёнок" в 1961 г (за месяц до переезда в Энгельс), мать сказала мне, что если будут спрашивать о родителях, сказать, что отца звали Владимир Моисеевич(!) Гордиенко, что он умер от ран в 1950 году. Что здесь было правдой, не знаю. Но когда мы с бабусей годом раньше ездили вместе с Юркой в Смоленск, к её родной сестре - т. Нюре и когда я в первый и последний раз видел своих двоюродных тёток и их сыновей, я случайно услышал разговор бабуси и т. Нюры. Бабуся говорила :" А если бы остался, то было бы не двое детей, а четверо". И я понял, что это бабуся не дала матери жить с отцом и он, действительно, мог уехать на Украину, к себе на родину. Сейчас только единственная моя и любимая тётка - тётя Рита, младшая сестра матери, знает правду, но у меня язык не поворачивается спросить её об этом. И я даже не могу решить для себя, нужно ли мне это знание. Детей, росших без отцов, в то время было много и это как-то не было какой-то проблемой в общении с окружающими нас детьми. Просто, глядя, как старшие братья и сёстры общаются со своими младшими, моими ровесниками, мне часто хотелось, чтобы и мой брат заступился за меня хоть когда-нибудь, или взял бы с собой в поход. То есть, я хотел бы чувствовать, что у меня есть близкий друг. К сожалению, так не случилось. Даже его друзья - ровесники порой охотно играли с нами в лапту, или в прятки, и мне казалось, что они относятся ко мне лучше, чем мой родной брат. Но, поскольку рядом было много моих ровесников и друзей, в школе я не чувствовал себя одиноким. А после переезда в Энгельс, там, в школе, я подружился с двумя ребятами и эта наша дружба длится уже 49 лет! А чем мы только не играли - осколками от бутылок, посуды. Весной пускали по ручьям по улице кораблики из коры с парусами из бумаги. Организовывали "штабы". Один из таких штабов был у нас на чердаке огромного немецкого амбара, во дворе через дорогу. Другой был ,наоборот, под таким же амбаром возле детской библиотеки. А ещё один располагался под крыльцом, ведущим в нашу амбулаторию.  На огороде были заросли какой-то высокой травы, в котрой мы делали "блиндажи" и наблюдали оттуда окрестности из самодельного перископа, сделанного по одной пионерской книжке. За лето издирали в клочья шаровары. которые нам шила мать (она хорошо шила). На ногах чаще всего не было ничего, или же это были грубые сандалии. У мальчишек постарше были парусиновые "полукеды". Зимой на ногах были валенки. А сверху была фуфайка - стёганая телогрейка, которую шили в сельской мастерской. Богатых не было, поэтому некому было и выпендриваться перед остальными. Помню, бабуся  на Новый год для костюма снегурочки отдала моей однокласснице ленту шитья для церковного облачения. Откуда уж она была у нас, не знаю, но было красиво - шитьё, золотая нить.
Костюм получился великолепный! Я всегда охотно участвовал в художественной самодеятельности. Я не смог научиться танцевать, но читал стихи и иногда небольшие рассказы. Эта любовь к чтению стихов осталась со мной навсегда. Но мне мешала моя стеснительность, я всегда очень боялся выйти на сцену. В этом мне помогла незабвенная Дора Григорьевна, наш директор Дома культуры. Она создала там народный театр, который ездил выступать с успехом на областные смотры. Именно там я впервые и вышел на сцену в спектакле, что помогло мне делать это в дальнейшем.

Сегодня два года, как умер мой единственный родной брат. Он был старше меня на 4 года, родился 30 сентября 1945 года. Но так сложились наши отношения, что мы никогда не были особенно близки.Он работал на заводе, ушёл в армию, служил 3 года. Когда вернулся, я уже женился. Он тоже вскоре женился. С его женой у нас тоже не сложилось тёплых отношений. Она и подбила Юрку уехать на её родину в Калининград, оставив мать одну в Энгельсе. Она же заставила его поступить на загранплавание, но плавал он недолго. Он приезжал в Вольск пару раз. А последний раз был уже после смерти матери - приехал к 9 дню, так как умерла она внезапно и на похороны он уже не успевал. Всю жизнь пил, но пил "потихоньку", работал всё время. Но нажил себе цирроз печени, от которого и умер в 62 года. Теперь там , в Калининграде, остались невестка, племянник Вадик со своей женой и дочкой. Никаких отношений мы не поддерживаем и никаких родственных чувств к ним я и не испытываю. Может быть, это и ненормально, но другого нет. Для матери он был светом в окошке, она любила его больше меня, я не говорю уже о племяннике - внуке её. Но у меня нет ни малейших обид или переживаний по этому поводу. Для меня мать всегда была и до сих пор остаётся самым близким человеком. Её нет уже 9 лет, но с каждым годом мне её всё больше не хватает. Только с возрастом понимаешь, что в жизни мы нужны только нашим матерям, и потеряв их ,мы навсегда сиротеем, кто бы из близких ни был рядом с нами. Я счастлив от того, что смог сделать так, что письма к ней с фронта её друга и одноклассника, нашего саратовского композитора Виктора Ковалёва хранятся теперь в нашем областном краеведческом музее, что они опубликованы.  А Юрка, (в своё время) чуть не выкинул все эти письма, как хлам. И я не могу уже что-либо изменить в наших с ним бывших отношениях, да и неинтересно и ненужно это никому. Пишу я для себя, просто хочется вслух сказать это.

Сегодня ночью я опять проснулся около 3 часов. Прослушал, как старинные часы на стене пробили 3. Сон убежал, и ворочаясь с боку на бок, я мысленно снова и снова перебирал в памяти, что же ещё  осталось недорасказанным. Вот так иногда я, проснувшись рано утром дома в Красном Яре, слушал, не вылезая из кровати, последние известия из репродуктора, который не выключался никогда - привычка, оставшаяся с военной поры. Помню прекрасно 1956 год, когда все известия начинались с сообщений о англо-франко-израильской агрессии против Египта. Но это так, попутно. По радио я очень любил слушать детские радиоспектакли. Это были совершенно замечательные радиопостановки. Сказки - "Золотой ключик", например. Помню такой спектакль - "Шёл человек в тайгу". А радиоспектакли по повестям Гайдара! От этого невозможно было оторваться - с замиранием сердца слушали "Судьбу барабанщика", а "Тимур и его команда", а "РВС" ! На всю жизнь слуховая память сохранила голоса любимых артистов - дивная Валентина Сперантова, Борис Толмазов, бесподобный и неповторимый Николай Литвинов. А волшебный голос Марии Ивановны Бабановой в сказке "Айога", "Трёх толстяках" и в неповторимой постановке режиссёра Розы Иоффе "Маленький принц"! И каждый понедельник вечером мы не отходили от радио, потому что в эти часы шли спектакли "Театр у микрофона". Я обожал "Любовь Яровую", "Кремлёвские куранты", "Грозу" и многие другие.Особенно любил "Вассу Железнову". Голос Пашенной запомнил навсегда. Телевизоров-то не было. Помню, первый телевизор появился в правлении МТС и мы ходили туда смотреть это чудо. Потом появились телевизоры у некоторых соседей. Когда полетел Гагарин, по телевизору показывали непрерывно просто его фотографию. Под влиянием театра я находился всю жизнь. Бабуся играла в любительских спектаклях и у меня до сих пор хранится благодарственное письмо от командования какой-то воинской части (20-х г.) за её выступление перед солдатами. В Вольске она играла в театре клуба госторговли - она играла и Вассу, и Кручинину и т.п. А мне привелось, как я уже говорил, поучаствовать в спекаткле Красноярского ДК "Барабанщица". А уже где-то в году 1960 к районному смотру художественной самодеятельности учителей я играл в сценке, где к профессору (Григорий Иванович Светличный) приходит его ассистентка (Раиса Давыдовна Верновская) и видит развязного и распущенного сыночка (меня). И помню финал пьески, кода профессор спрашивает свою ассистентку :"А Вам что, милочка, плакать хочется?" А она, скорбно опустив голову, тихо отвечает :"Да".

А уж когда появилась "Библиотека приключений", то я полность погрузился в неё. "Таинственный остров", "Три мушкетёра" (ставшие для меня любимой книгой на много лет), " Копи царя Соломона", "Приключения Шерлока Холмса" - упоение и восторг! А ещё я очень любил Ефремова - "Туманность Андромеды". Часто летом нам разрешали ночевать на крыше сарая. Мы укладывались на брошенные на сено старые тулупы, и глядя в бездонное звёздное небо, начинали рассказывать всякие страшилки. А потом неизменно меня просили рассказать "Туманность Андромеды ". И я рассказывал это так, как мне запомнилось. Это были волшебные ночи и до сих пор, вглядываясь поздним вечером в звёздное небо, узнавая Кассиопею или Большую Медведицу, я всякий раз вспоминаю те волшебные минуты растворения человека в этой бесконечности космоса, когда ты физически чувствуешь себя его частицей. И за это я тоже благодарен своему детству. Кстати, кроме "Туманности" я любил и книгу Ефремова "Дорога ветров" - о его палеонтологических экспедииях в Гоби. Я не говорю уже о том, что как только научился читать, я не выпускал из рук университетские учебники матери "История древнего Рима" и "История древнего мира". Наверное, благодаря этому, любовь к истории осталась у меня на всю жизнь. Сидя за дедовым письменным столом со старинным мраморным чернильным прибором, я рисовал карты стран. С упоением читал "Очерки по истории географических открытий". Короче, жизни без книги я себе просто не представлял. Мать только ругала меня постоянно за то, что я читал лёжа (как и сейчас), но я так и не научился читать сидя - для меня это мучение. Конечно, наш дом отличался от большинства домов в селе своим укладом. Жили все бедно. Нередко у людей в доме не было никакой мебели, кроме кроватей. Так, у наших соседей - Самонек - вместо стола были большие фанерные коробки из-под папирос. Вместо шкафов - набитые гвозди для одежды, прикрытые ситцевой занавеской. И еда была весьма скудной, точнее, непритязательной. Варили постоянно постный суп из вермишели с яйцом. Если были щи, то, как правило, постные. Поэтому, наверное, для меня долгие годы любимым блюдом были котлеты с рисом на гарнир и подливкой. Бабуся делала их в мой день рождения. В гости приходили соседские дети, нам накрывали маленький старинный квадратный столик и мы упивались "торжественным" обедом. Бабуся очень хорошо пекла, так что, кроме котлет, на столе обязательно были плюшки и пироги. А каким волшебством возникал новый год, когда проснувшись утром, я видел за портьерами в столовой наряженную ёлку, которая появлялась неизвестно откуда. Это была сказочная рдость. Да, в райкоме и в детском садике, да и в школе, ёлки тоже бывали. Помню, в парткабинете, на ёлке, когда мне было лет шесть, я читал "У лукоморья дуб зелёный" и помню это до сих пор. Но это была ёлка именно дома! И опять собирались все соседские дети и получали подарки. Так было заведено в доме. Когда накрывался стол по случаю какого-либо праздника, обязательно ставился лишний прибор. Бабуся говорила, что это для того, чтобы случайно зашедший человек мог сесть за стол, не чувствуя себя лишним гостем. Кто бы не приходил в дом, обязательно накрывали чай. Пусть кроме чая ничего не было, но так полагалось. Это было старое воситание. До сих пор помню, как бабуся говорила, что если женщина выходит из дома в шляпке, но без перчаток - это недопустимо. И,соответственно, наоборот. Просиходила она из простой семьи . Отец был, вроде бы, учителем. Он участвовал в русско-турецкой войне, а поэтому его старший сын Александр получил право бесплатного обучения в Военно-медицинской Академии. Но родители умерли рано и бабуся воспитывалась в Казани у дяди с тёткой. Жизнь была нелёгкой в чужой семье. Но бабуся училась хорошо и закончила Казанскую Мариинскую женскую гимназию с золотой медалью, что давало ей право учительствовать. Она уехала в село, где проработала какое-то время. В Казани же она познакомилась с дедом и вышла за него замуж. Там она участвовала в студенческих кружках.Но не думаю, что это было долго из-за замужества. Дед происходил из семьи военного. Его дед был воинским начальником в Лаишеве. Его жена - прапрабабушка Агата умерла уже в 1920 г. Мать тоже родилась в Лаишеве. Жили в большом двухэтажном доме. Но во время пожара в 1919 г., когда пленные австрияки подожгли город, дом сгорел. Дед был военным строителем и поэтому семья переезжала с места на место. В 1927 году они переехали из Казани в Вольск и поселились на ул. Революционной, д.9, где мы с женой поселились ровно через 50 лет! Так причудливы повороты судьбы. Но вернёмся назад, в Красный Яр.

Внезапно обрушившаяся на город весна, неяркий долгий закат, разливающийся по всему небу, вновь пробудили в сердце никогда не исчезающую память о далёком и незабвенном детстве, о моём любимом Красном Яре, который так часто снится мне уже многие десятки лет. И вновь я вижу его, вижу отчётливо и не очень. Вспоминаю и помню. В Красный Яр из Энгельса нужно было ехать через сёла Шалово, Шумейка, Генеральское и через 7 км - Красный Яр. А автобус шёл дальше - в Подстепное и Усть-Караман. Дорога только называлась так. На самом деле это была земляная насыпь из щебёнки - так называемый грейдер. Так и говорили - "идём  до грейдера". Въезжали в село мимо кладбища. Справа оставалась МТС, а слева у дороги была землянка, где продавали керосин . Фамилия продавца была Байняшкин и так и говорили :"Сходи к Байняшкину". И тут начиналась широкая улица. На ней сохранилось много каменных домов, оставшихся ещё от немцев. Здесь было правление колхоза им. ХIX партсъезда на правой стороне. На левой - редакция районной газеты "Ленинский путь", почта, где работала наша соседка - т. Маша Самонеко. Мы с её дочками часто прибегали к ней на дежурство. Нам страшно нравилось, как она выдёргивала длинные шнуры и втыкала их в гнёзда и говорила "соединяю". А сами телефоны в домах были в виде эбонитовых коробок и нужно было вертеть ручку, чтобы вызвать телефонистку, а после разговора, чтобы дать отбой. Улица упиралась в металлический забор большого сквера, стоявшего посреди села и обходила его слева. Здесь на углу стояла аптека (она и сейчас там, я видел в прошлом году). Сквер называли "Зелёный садик". Там росли в основном русские клёны, а одна из аллей вдоль этой улицы была из лоха, или, как называли его мы, "феники" - с серебристыми листьями и такими же серебристыми мохнатыми ягодками, очень сладкими, когда он поспевал. В сквере протекал и небольшой ручеёк, утекавший на параллельную улицу. В углу сквера, напротив аптеки, стоял крошечный домик в одно окошечко. Кто там жил, не помню, но рядом с домиком был пролом в заборе, через который ходили все. Зато в противоположном от него углу Зелёного садика находился Дом культуры. Пока не построили кинотеатр, там показывали фильмы. Руководила ДК Дора Григорьевна Яворская. В 1960 году мне привелось сыграть там в спектакле "Барабанщица". Мы с успехом показывали его в Красном и ездили в соседние сёла. Я играл хулиганистого мальчишку, а племянник Доры Григорьевны, мой приятель и одноклассник Валерка Волков играл положительного мальчика, будучи отъявленным хулиганом. В фойе ДК стоял старинный рояль, на котором мы пытались бренчать. А вот посреди Зелёного садика стоял обгоревший остов лютеранской кирхи. Я прекрасно помню, как нас из детского садика водили гулять в сквер и мы (трёхлетки!) лезли на балку, оставшуюся от 2-го этажа. Мать говорила, что кирху подожгли братья Екатеринушкины. Их отец был милиционером, они были охотниками и жили, по-моему, напротив ДК в небольшом домике. Потом эти обгоревшие останки снесли и на этом месте построили первый в районе широкоэкранный кинотеатр. Мы были в восторге! Билет стоил 50 копеек ( а после реформы 1961 года - 5 копеек!) и мы всегда просили себе первый ряд. В фойе висели афиши почему-то, в основном, "Господина 420". Именно оттуда, из детства, осталась моя вечная любовь к таким картинам, как "Кубанские казаки", "Верные друзья", "Цирк", "Мистер Икс". Это символы моего детства и я не слушаю никакую критику в их адрес, потому что это неотъемлемая часть моей жизни . Справа от кинотеатра в пределах Зелёного садика была площадь с большой трибуной, где проходили все празднества. Мы любили лазать под этой трибуной, прятаться там. Иногда находили там какую-то мелочь. А один раз с Колькой (двоюродным братом) мы шли вдоль ручейка в садике и нашли два рубля! Восторгу не было предела.За оградой садика в сторону нашей улицы Карла Маркса стоял пивной ларёк "Голубой Дунай". Летом там т. Соня торговала пивом. Перед сквером тоже была площадь. По левой её стороне были жилые дома и магазин хозтоваров. По правой - от угла - взрослая библиотека, рядом с ней (по направлению к речке ) был продовольственный магазин. За ним - Раймаг. Там были промтовары и книги. Помню витрину, всю заваленную ярко-оранжевыми толстыми томами "Бравого солдата Швейка" (с тех пор я и люблю его и многое оттуда помню  дословно и считаю этот роман исключительно современным и нестареющим). Слева на прилавке и на полках были ткани. Прямо - парфюмерия. Помню казавшиеся нам очень красивыми наборы в коробках "Пиковая дама", "Сирень", детский набор "Мойдодыр". Там были мыло, духи, одеколон. Продавцом там была Раиса Борисовна, а её двоюродная сестра Раиса Давыдовна была завучем в школе. От раймага начиналась наша больница. Это был большой комплекс зданий. В центре было деревянное двухэтажное здание с палисадником. А рядом, как флигели, каменные здания - хирургический корпус, инфекционный. Во дворе больницы был деревянный родильный корпус. В больнице был и свой колодец, куда мы ходили за водой. Площадь упиралась в райком, стоявший на самом берегу Берёзовки, буквально на яру. Когда-то он казался мне большим. Но сейчас я вижу, что это было небольшое здание на 8 окон. Слева к нему примыкал жилой дом, где жили Козины. А на берегу справа стоял дом почтовиков. Там жили некоторые мои одноклассники. А слева от дома Козиных был небольшой базарчик, где продавали кислое молоко и ещё что-то, чего уже не помню. От райкома открывался красивейший вид на Берёзовку, на заливные луга, на темнеющий на горизонте лес на коренной Волге. Отсюда не хотелось уходить. Мы и не уходили, торчали на речке всё лето. Здесь я научился плавать - сначала по-собачьи, а потом Юрка сбросил меня с лодки посреди речки и я ,плача, поплыл куда было ближе - на ту сторону. А оттуда пришлось плыть уже, как получится. Наша улица начиналась библиотекой. Причём, если со стороны площади был вход во взрослую библиотеку, то с нашей улицы был вход в детскую библиотеку. Читать я научился уже в 5 лет по "Руслану и Людмиле" и областной газете "Коммунист". В 6 лет я пошёл записываться в библиотеку и был до глубины души возмущён, когда мне дали читать "Курочку Рябу"! Но уже в следующий раз я получил "Чипполино" и он стал одной из моих любимейших книг. А когда я прочитал "Щелкунчика" с иллюстрациями Филипповского, я был потрясён до глубины души! Гофмана обожаю! Над его трёхтомником трясусь и никому его не даю. А с каким восторгом я читал, сидя за письменным столом, "Незнайку"! Помню, как зимой, в нашей с Юркой маленькой комнатке, мы вслух читали "Повести" Кассиля. Могу смело сказать, как и Горький, что всему хорошим во мне я обязан книгам. Читал всё подряд. Поэтому с детства люблю пьесы Островского. Особенно любил "Грозу". И ещё любил "Ричарда III" - маленькая книжечка карманного формата была прочитана мною классе в 1-м. Но самой обожаемой мною книгой была большая книжка "Сказок" Андерсена с иллюстрациями Алфеевского. И до сих пор я их люблю и периодически перечитываю, хотя и помню наизусть очень многое. А восторг от "Незнайки"! А любимый по сию пору Гайдар!

Память услужливо подсовывает то одно воспоминание, то другое и я немного даже растерян - о чём же рассказать сейчас? Пожалуй, начну с самых ранних своих воспоминаний. Самое первое (верьте - не верьте) - мне 8 месяцев и тётя Рита, младшая сестра моей матери, везёт меня на санках ,укутанного в старую клетчатую шаль, мимо больницы. Я вижу это большое двухэтажное деревянное здание. Но это минутный эпизод. Следующий - мне 1,5 года и мать несёт меня в ясли, которые были тогда в одном из каменных корпусов больницы. Мы поднимаемся с ней по ступенькам. Всё.Прекрасно помню, как мать вела меня в первый раз в детский садик. Значит, мне исполнилось 3 года. Я орал благим матом, упирался  и ни за что не хотел идти в этот садик, который находился на углу возле "Каменной школы". Но в садике я быстро привык. Воспитательницы развлекали нас патефоном. Гоняли постоянно "Полюшко-поле". Помню, как к нам на кухню привезли с речки свежую рыбу. Я подошёл к столу, на котором тяжело разевала рот огромная щука. Недолго думая, я сунул ей в рот палец и тут её пасть захлопнулась. Я вопил так, что, наверное, было слышно в школе. Из пальца хлестала кровь и меня долго успокаивали. Летом мы целый день торчали во дворе, играли в классики - простые и передвижные -  баночками из-под крема "Метаморфоза". На праздники - например, на 1 Мая - нам давали подарки. В них мы больше всего любили круглые длинные пачки шоколадного печенья "Садко". Хорошо помню, как мы скакали на одной ножке и распевали песенку:"Берия, Берия, потерял доверие, а товарищ Маленков надавал ему пинков". Но иногда мне приходилось сидеть в садике допоздна, когда меня некому было забрать вовремя. Помню один такой дождивый вечер, когда я сидел в коридоре и с нетерпением ждал, когда меня заберут. И вот пришла мама в дождевике и в чёрных сапожках резиновых с высоким каблуком, которые надевались прямо на туфли. И мы пошли домой. А потом был первый класс. Я уже говорил, что у нас было 2 школы - "каменная" и "деревянная". В "каменной" учились с 1-го по 4-й класс. Именно здесь  мы и  стояли на торжественной линейке напротив десятиклассников, которые подарили каждому из нас по коробке цветных карандашей. В первый день был один урок, а уж потом начались настоящие занятия. Нашей учительницей была Елизавета Георгиевна Ефимова. Она казалась мне очень старой, хотя ей было лет 40. Она была довольно строгой, но поскольку я учился хорошо, особых проблем в учёбе у меня не было. Только чистописание - ведь мы учились писать по прописям. И тетради у нас были разлинованы в каждом классе по особому. Я очень тонко писал и Е.Г меня всегда за это ругала, так как в определённых местах букв нужно было делать нажим, а у меня они все были одинаково тонкими. У нас были уроки труда, нас учили обращаться с рубанком, с напильником. У старшеклассников была военная подготовка, в конце длинного школьного коридора была комната, где хранились винтовки. И мы страшно завидовали 10 -классникам, которые учились из них стрелять. При "каменной" школе был и школьный приусадебный участок  для старшеклассников. Помню, что там были сделанные как полагается делянки с воткнутыми возле них колышками с надписью "вика", "рожь", "пшеница" и т.д. Здесь же росли и яблони с грушами. Но нас, малышню, туда не пускали. А через дорогу стояла "деревянная" школа, где учились с 5-го по 10-й класс. Школа была выстроена в форме буквы "п", фасадом выходила на ту же улицу, что и "каменная" школа. Наш класс был в конце длинного крыла, тянувшегося вдоль другой улицы. А параллельное крыло во дворе заканчивалось актовым залом. Здесь был и буфет, где работала т. Соня. На завтрак давали 1 рубль - 10 копеек 1961 года. На урок звонил старинный бронзовый колокольчик. В классе нас было 40 человек, на переменках иногда отчаянно дрались. Помню, во время одной из таких драк мне двинули по голове табуреткой так, что шрам  глубокий остался навсегда.. Двор школы был огромный, но самое ценное было в том, что через забор был двор наших соседей через дорогу и мы нередко, хотя и старались делать это незаметно, бегали домой через соседский двор.

Мы не знали тогда названий этих цветов. Сейчас я понимаю, что это был шалфей, обильно росший в лугах, а также кашка со своим удивительным ароматом. Эти букеты подолгу столяи в вазах, дурманя своим ароматом воздух дома. Это был символ лета, нашего беззаботного, далёкого детства. В селе практически почему-то не было садов. Зато немного подальше рос большой яболневый сад совхоза. Он стоял на яру и мы однажды отправились туда. Но нас увидел сторож и мы кубарем летели с горы вниз, к речке. В одном месте мы даже переходили Берёзовку вброд, на цыпочках. А в один день мы услышали отчаянные крики неподалёку. Когда прибежали туда, то увидели, как из воды вытаскивают утполенника - пожилого мужчину, утонувшего дня за два до этого. У меня до сих пор стоит перед глазами этот скрюченный труп с синими руками. Но это нас не отпугнуло от речки. На всё лето к нам обычно приезжал из Энгельса наш двоюродый брат - Колька. Он был младше меня на 2 года. Мы ходили на рыбалку. Один раз даже встали в 4 часа утра и под моросящим летним дождиком пошли на речку. Мы сидели среди веток наклонившейся над водой ветлы, наши удочки путались в её ветвях, а мы отчаянно хотели спать. Так ничего и не поймав, поплелись домой, где бабуся уже напекла пирожки. Колька любил пирожки с картошкой, а я сладкие - с повидлом. Незаметно проносилось лето, наступала осень. Тут мы уже начинали ходить в лес - за грибами. Росли у нас, в основном, либо грузди, либо свинушки. Ещё собирали торон (торн, тёрн) из которого делали наливку. А потом приходила зима. Тогда, в детстве, я любил и зиму. Помню зиму 1956-57 г.г., когда выпало огромное количество снега. Он доставал до верхушек заборов. Мы рыли в нём ходы, пещеры, в которых ходили в полный рост. На санках мы скатывались с яра с такой скорость, что вмах пересекали всю речку. На лыжах уходили на "ту сторону". Там было множество озёр и часто, когда мороз уже сковывал воду льдом, а снег ещё не выпал, был очень интересно ,прильнув носом ко льду, смотреть на волшебный подводный мир. Там на водорослях висела лягушачья икра, а в зарослях медленно проплывали щурята. Как только появлялся первый лёд, мы на коньках неслись по льду, а он перекатывался за нами волнами и от этого было немного жутковато. Особенно, когда я однажды остановился возле проруби и ,заглянув в прозрачную воду, увидел прямо на дне стоящий чей-то  валенок. И совершенно волшебным было зрелище нашей  Берёзовки в зимних сумерках, когда солнце уже скрылось где-то за горизонтом, но вечерняя заря ещё висела в небе и месяц освещал это бесконечное , необъятное пространство. И тогда чувство какого-то необычного, сладкого восторга, от которого щемило сердце, заполняло всю детскую душу. Вот почему я не могу спокойно слушать Свиридовские иллюстрациии к "Метели" . Когда я слышу этот бешеный ритм несущейся тройки, или когда звучит тающий в пространстве звук виолончели в "Пасторали", я отчётливо вижу себя, маленького, стоящего на яру и отчётливо слышу, как вдоль берега с отчаянным гиканьем несутся  в розвальнях парни и девчата и хочется плакать от этого волшебного единения со всем миром окружающего тебя детства, такого сладкого и такого невозвратного, уносящегося прочь навсегда

Когда старики умерли, не знаю. Через несколько лет после отъезда я по разным причинам стал редко там бывать. Главным образом, потому, что близкие знакомые, к которым я мог бы приехать, все тоже перебрались кто куда, но, в основном, в Энгельс. И я даже не знаю, где похоронены тётя Соня и дядя Хаим, и никто из оставшихся сейчас в Красном евреев не смог показать мне, хотя бы  приблизительно, их могилы.  В доме рядом жил наш учитель немецкого языка Григорий Иванович Светличный. С Ольгой - старшей дочерью - мы учились в одном классе, а Вовка - сын - был на год младше. Именно у него в доме я начал учить немецкий язык и в 5 классе, когда начинают учить иностранный, я уже свободно читал по-немецки и сохранил любовь к немецкому языку навсегда. Но вернёмся в наш дом. Обстановка в доме была привезена ещё из Вольска, а туда - из Казани. В доме хорошо помню дедов большой письменный дубовый стол двухтумбовый, покрытый кожей. Была красивая ореховая этажерка - не бамбуковая, их было много, и у нас была такая, а красивая, тёмная, с большой тумбочкой и прямоугольными полками  на резных столбиках. В столовой стоял большой овальный обеденный стол на одной массивной ноге. Под ним мы любили прятаться, так же, как и в огромном дубовом гардеробе, выше человеческого роста. Книжный шкаф был куплен уже в начале 50-х - обычный, со стеклянными дверцами. Был и неизменный комод, на котором стояли старинные стеклянные вазы. Над кроватью у бабушки висела красивая фарфоровая тарелка, а в этажерке хранились остатки бабушкиного приданого - шесть тонкого фарфора с очень красивым рисунком сирени тарелок. Всё сгинуло без следа. Перед окном стоял большой мелколиственный фикус,или фикус Бенжамена.  Маленьким, я любил висеть на нём, как на дереве. В углу у окна стоял разросшийся игольчатый аспарагус, как и фикус, привезённый из Вольска. Позже купили кожаный диван с валиками, на котором, невзирая на все запреты, мы так любили скакать, и трюмо. Его бабуся купила на свою первую пенсию и я прекрасно помню, как она несла его домой. Топился дом большой русской печкой, на которой стоял огромный медный самовар, также привезённый из Вольска. Мы обожали залезть на печку и там прятаться среди всякой рухляди. Были ещё сени и в них чулан с лестницей на подлавку - так называли чердак. Туда мы тоже любили лазать. Там были свалены старые вещи, старые журналы, металлические банки из-под какао "Наша марка", разваленное кресло. Во дворе было три сарая, полуразвалившихся. В одном был погреб, в другом хранили дрова. А в третьем недолгое время жили наши козы. Огород заканчивался у стен сельской больницы - довольно большого комплекса зданий, построенных ещё немцами. Сажали на нём картошку и немного арбузов. За водой ходили на речку или в больничный колодец. У ворот дома лежало большое бревно, на котором по вечерам любили сидеть все - и взрослые, и дети. Мы даже прятались за ним, прижавшись к земле, когда летними вечерами в нашем дворе собиралась толпа окрестных детей играть в прятки. Наш двор был средоточием детворы, как моих ровесников, так и друзей моего старшего брата. Эти жеребцы были старше нас на 4 года, но охотно играли с нами во все игры. Любили играть в лапту, в клёк, в "чижик", в "штандар" и в прятки. Бесились летом часов до 11 вечера, пока на улице не воцарялась кромешная тьма. Фонарь был один на всё село в центре, и если не было месяца, то по улице можно было перемещаться только наощупь, так как ставни в домах были закрыты и тьма была, хоть глаз выколи. Лето было самым блаженным временем в нашей жизни. Мы с утра до вечера торчали на речке. Ходили купаться вечером, часов в 9, когда вода становилась тёплой-тёплой. Периодически ходили "в поход". Так называли мы свои путешествия по окрестностям. До леса нужно было идти около 5 километров, поэтому чаще мы уходили гулять вдоль речки или ходили на другую сторону Берёзовки, на заливные луга. Там рвали большие букеты самых разных цветов и эти охапки приносили домой.
Как все дети, мы часто ссорились, но сразу же и мирились. Дразнились по всякому. Но когда однажды бабуся услышала, как я припеваю , гоняя воробьёв ( которых у нас почему-то называли "жидриками) "Жид,жид, по верёвочке бежит, а верёвка лопнула и жида прихлопнула", она позвала меня и сказала: "Чтобы я никогда больше этого слова не слышала". Она не объяснила, почему этого нельзя произносить и только много времени спустя я узнал причину этого.

Старея, поневоле возвращаешься памятью в своё далёкое детство, особенно, если оно было счастливым. Так и я, с каждым днём всё чаще возвращаюсь мысленно на свою родину, в село Красный Яр, где я родился 60 лет назад и где прожил 12 лучших лет своей жизни. Лучших, потому что они были беззаботными, дни были заполнены радостью общения с друзьями, лесом, речкой и множеством других детских радостей. В это село сначала приехала бабушка - её направили работать в Красноярский райком партии из Вольска в 1944 году. Мать приехала чуть позже и работала сначала в парткабинете, а потом и в райкоме. Красный Яр - большое село, бывший центр немецкого кантона, или, как говорили в Поволжье, "колонка". Село стоит на крутом яру, внизу бежит речка Берёзовка. До строительства Волгоградской ГЭС на другой стороне речки были изумительные заливные луга, маленькие озёра, а далеко на горизонте виднелся лес по берегу коренной Волги. Жили мы в типичном немецком шатровом доме, где все комнаты были смежными. В двух жили мы - бабушка, мать и мы со старшим моим братом - Юрием. А в ещё одной маленькой комнатке жили муж с женой из числа эвакуированных во время войны сюда евреев. Их было много в Красном Яре. Тётя Соня работала буфетчицей в школе. А дядя Хаим перебивался разными работами, потому что он во время войны побывал в плену, был ранен в голову, просидел сколько-то лет в лагерях. Но со временем им дали квартиру и они переехали, а я во время переезда торжественно нёс доверенный мне ночной горшок. Нудными зимними вечерами, при свете коптилки из ватного фитиля, плавающего в постном масле, мы с дядей Хаимом ели квашеную капусту с луком и постным маслом и пели хором "По долинам и по взгорьям". Каждый раз, бывая в Красном после переезда в Энгельс, я обязательно приходил к старикам и тётя Соня делала мне неизменную яичницу и пока я ел, всё причитала :"Хаим, ты только посмотри, как  мальчик вырос".