Пару лет назад, зимой, поехал я в одну из сибирских областей к знакомому егерю. Приехал к нему по делу, а именно, хотел купить у него щенка породистой лайки. Егерь жил в далёкой деревне на самом краю леса. Ну, а в Сибири, сами знаете, какие леса. Тайга. Ну, так сели мы за стол, по стопочке, значит, по второй.... А как же! Положено за встречу, ну и за покупку собаки, естественно. Вечерком заходит к нам пожилой такой мужичок. Охотник здешний, Степан. Посидели, выпили. Познакомился я с ним, пораспрашивал о здешнем житье-бытье, ну и об охоте, конечно. Вот он-то и рассказал мне одну историю, произошедшую с ним не так давно, года три назад, примерно. Зима для охотника – самое добычливое время, и однажды Степан, как и всегда, на две недели ушёл в тайгу на охоту. Белковать, в основном, соболя-то уже выбили всего. Жил в тайге на своей заимке, охотился, ну и тому подобное. От своей деревни его отделяло чуть поболее 80 вёрст, что по тамошним меркам не так уж и далеко. Время охоты вышло, и Степан отправился с трофеями домой. На половине пути устроил привал. (далее его рассказ) Сижу, говорит, попил чайку, закусил, чем бог послал, и закурил. Тишина такая стояла, снежок падал, да и холод не особо донимал. Было, наверное, около 15 морозца всего. Вдруг слышу вроде, как стон. Человек - не человек? Взял ружьё, зарядил картечью, и пошёл на звук. Подхожу и вижу, в железный капкан правой передней лапой попал здоровенный волк. Он уже обессилел видно, и поэтому лежал на боку, и негромко стонал. А метрах в 30 от него сидела волчица с белым пятном на груди. Думаю, стрелять или не стрелять? Но стало почему-то жалко беспомощного зверя. Поставил ружьё в сторонку, под ёлку. Подошёл. Волк смотрит, но не шевелится. Я нагнулся над капканом, и лапу осмотрел. Она была в крови, но вышло её немного. Решил снять капкан. А как? Что у волка на уме? Ну, надел рукавицы, и попробовал. Волк, как лежал, так и лежит, поглядывает только своими карими глазами. Я вроде осмелел, рукавицы скинул, для удобства, и с волком разговариваю, как с человеком. Успокаиваю, то есть. Капкан открыл, лапу вытащил, глядь, а волчица прямо за спиной у меня сидит, и что интересно, хвостом по снегу возит. Ну я-то знаю, что она чувствует, поэтому не обращаю внимание. Лапа волка была повреждена не так, чтобы уж очень сильно, потому что капкан был олений, послабее волчьего. Ладно. В кармане лежал пузырёк с перекисью. Достал, и залил ему рану. Волк только ушами прянул, а потом привстал, головой помотал и уже сел на снег. Здоровый такой волчара, глаза умные, строгие. Смотрел на меня в упор, не мигая. А я всё говорю с ним, не умолкаю. Ну, потом встал, и назад, к ружью. Оглянулся, а звери уже в чащу бок о бок уходят. Причём волк на трёх лапах ковыляет. Через пару минут их и след простыл. Вот и всё. Домой пришёл, никому не стал рассказывать об этом. Всё равно никто не поверит. А летом мужики устроили облаву на волков. Много, говорят, развелось. Меня звали, но я не пошёл. Стало как-то жалко, что ли… Где-то после обеда, вдалеке, услышал я выстрелы. Вышел к ограде, слышу - палят наши мужички. Нашли, видно, или стаю, или логово волчье. Постоял я, покурил, послушал округу, и пошёл в сараюшку сенца козе набрать. И...Батюшки ты мои! Стоит около двери в сарай волчица, худая, голова в крови, а у её ног полуслепой ещё волчонок. Я дверь открыл. Она волчонка в сарай и затащила, а сама рядом легла на соломку. Мать твою! Так это же та, зимняя волчица! Как я сразу не догадался. Вечером принёс ей кусок мяса, а волчонку молока в миске. Утром захожу. Мясо не съедено, а молоко видно волчонок всё-таки выпил. День они у меня ещё взаперти просидели, а поздно вечером я у сарая двери открыл, и встал неподалёку. Смотрю, волчица вышла, огляделась, и долго нюхала носом вечерний полумрак, явно прислушиваясь. Потом волчонка в зубы взяла, и задворками в лес. Спас, значит, я её. Так выходит. Ну, а где-то через пару месяцев, снова встретил я эту волчицу. Приметная она была, с пятном белым на груди. Но одну уже встретил. Наверное, волка её, которого я из капкана вытащил, убили, а она с волчонком жива осталась. Чувствовал я и его поблизости, в кустиках крушины. С минуту стояли мы друг против друга на тропе, будто прощаясь. Потом волчица вильнула хвостом, сошла с тропинки, и скрылась в лесу. А я всё стоял, и думал, вот поди ж ты, зверь зверем, а добро помнит. Если и к нему с добром.
Вы не можете комментировать, т.к. не авторизованы.
Зима для охотника – самое добычливое время, и однажды Степан, как и всегда, на две недели ушёл в тайгу на охоту. Белковать, в основном, соболя-то уже выбили всего. Жил в тайге на своей заимке, охотился, ну и тому подобное. От своей деревни его отделяло чуть поболее 80 вёрст, что по тамошним меркам не так уж и далеко. Время охоты вышло, и Степан отправился с трофеями домой. На половине пути устроил привал. (далее его рассказ)
Сижу, говорит, попил чайку, закусил, чем бог послал, и закурил. Тишина такая стояла, снежок падал, да и холод не особо донимал. Было, наверное, около 15 морозца всего. Вдруг слышу вроде, как стон. Человек - не человек? Взял ружьё, зарядил картечью, и пошёл на звук. Подхожу и вижу, в железный капкан правой передней лапой попал здоровенный волк. Он уже обессилел видно, и поэтому лежал на боку, и негромко стонал. А метрах в 30 от него сидела волчица с белым пятном на груди. Думаю, стрелять или не стрелять? Но стало почему-то жалко беспомощного зверя. Поставил ружьё в сторонку, под ёлку. Подошёл. Волк смотрит, но не шевелится. Я нагнулся над капканом, и лапу осмотрел. Она была в крови, но вышло её немного. Решил снять капкан. А как? Что у волка на уме? Ну, надел рукавицы, и попробовал. Волк, как лежал, так и лежит, поглядывает только своими карими глазами. Я вроде осмелел, рукавицы скинул, для удобства, и с волком разговариваю, как с человеком. Успокаиваю, то есть. Капкан открыл, лапу вытащил, глядь, а волчица прямо за спиной у меня сидит, и что интересно, хвостом по снегу возит. Ну я-то знаю, что она чувствует, поэтому не обращаю внимание. Лапа волка была повреждена не так, чтобы уж очень сильно, потому что капкан был олений, послабее волчьего. Ладно. В кармане лежал пузырёк с перекисью. Достал, и залил ему рану. Волк только ушами прянул, а потом привстал, головой помотал и уже сел на снег. Здоровый такой волчара, глаза умные, строгие. Смотрел на меня в упор, не мигая. А я всё говорю с ним, не умолкаю. Ну, потом встал, и назад, к ружью. Оглянулся, а звери уже в чащу бок о бок уходят. Причём волк на трёх лапах ковыляет. Через пару минут их и след простыл. Вот и всё. Домой пришёл, никому не стал рассказывать об этом. Всё равно никто не поверит.
А летом мужики устроили облаву на волков. Много, говорят, развелось. Меня звали, но я не пошёл. Стало как-то жалко, что ли… Где-то после обеда, вдалеке, услышал я выстрелы. Вышел к ограде, слышу - палят наши мужички. Нашли, видно, или стаю, или логово волчье. Постоял я, покурил, послушал округу, и пошёл в сараюшку сенца козе набрать. И...Батюшки ты мои! Стоит около двери в сарай волчица, худая, голова в крови, а у её ног полуслепой ещё волчонок. Я дверь открыл. Она волчонка в сарай и затащила, а сама рядом легла на соломку. Мать твою! Так это же та, зимняя волчица! Как я сразу не догадался. Вечером принёс ей кусок мяса, а волчонку молока в миске. Утром захожу. Мясо не съедено, а молоко видно волчонок всё-таки выпил. День они у меня ещё взаперти просидели, а поздно вечером я у сарая двери открыл, и встал неподалёку. Смотрю, волчица вышла, огляделась, и долго нюхала носом вечерний полумрак, явно прислушиваясь. Потом волчонка в зубы взяла, и задворками в лес. Спас, значит, я её. Так выходит. Ну, а где-то через пару месяцев, снова встретил я эту волчицу. Приметная она была, с пятном белым на груди. Но одну уже встретил. Наверное, волка её, которого я из капкана вытащил, убили, а она с волчонком жива осталась. Чувствовал я и его поблизости, в кустиках крушины. С минуту стояли мы друг против друга на тропе, будто прощаясь. Потом волчица вильнула хвостом, сошла с тропинки, и скрылась в лесу. А я всё стоял, и думал, вот поди ж ты, зверь зверем, а добро помнит. Если и к нему с добром.