Откройте свой Мир!

Слышите, братья, сие откровение -
Ангел готов отпустить нам грехи.
Жгите же ересь с благоговением,
Из Святой книги читая стихи.

Где же мечи ваши? Где ваши копья?
Где жажда битвы во имя Его?
Если нет веры и твёрдости духа,
Не победить вам поганских богов.

Слушайте глас мой - провидческий, страшный:
Всех под клинок, Бог узнает своих.
Кто же из вас крестоносец отважный,
Испепеливший груз дьявольских книг?

Пусть мы фанатики, пусть изуверы -
Крёстным знамением мы освятим
Наши деяния и преступления.
Дай же нам знамя своё, серафим!

Дай же нам стрелы, щиты и секиры.
Мы, по веленью, убьём всех и вся,
Библию в пальцах сжимая с улыбкой.
Мы - паладины, вот наша стезя.

Вы же примите покорно гнев отчий,
Те, кто невинен, на небесах
Будут достойны заоблачных вотчин.
Те, кто виновен - скрывайтесь в лесах.

Мы лишь суть Смерть и послушники Смерти...
Ангел готов отпустить нам грехи.
Что же вы, братья, идите, проверьте,
Нет ли здесь грешников лютых, лихих?

Несмело и тревожно, опасливо, как вор,
Я достаю из шкафа водяру "Златогор".
Вокруг шумит работа, компьютеры пищат,
И сонные работники бумагой шелестят.
Караморой похмельной я двигаюсь к столу
(Ведь дать солидно могут за пьянку по еблу).
Шатаясь и кривляясь, ложусь на верный курс;
Никто пока не палит - и это явный плюс.
Болит нещадно череп, во рту пылает сушь,
Желудок хочет выблевать всю выпитую чушь.
Короче без бутылки никак не обойтись.
Лечиться на работе? А, в рот оно ебись!
Налив стопарь прозрачной (аж губы облизнул),
Уже готовлюсь выпить. Но слышу "Караул!"
В дверях стоит начальник, в его глазёнках гнев,
И тут он открывает начальственный свой зев:
"Ты что же, абрыганец, бухаешь день и ночь!
С утра опять нажрался и продолжать не прочь.
Филон, алкаш, пропойца - давай сюда стакан!"
Начальнику не скажешь, что я совсем не пьян.
Но подойдя поближе и хитро подмигнув,
Начальник огляделся, отрывисто зевнул,
И говорит мне: "Слушай, поганый прохиндей.
Там у тебя бутылка? Тогда и мне налей".
И я подумал сразу - какой удачный ход:
Покрикивает громко вонючий обормот,
А сам попутно данью похмельных обложил.
И что мне делать, братцы? И я ему налил.

[ Читать далее... → ]

[ Читать далее... → ]

Во времена князей, которые весьма размножились по украинской земле и поделили её на сверхохраняемые делянки с шышкаме, никаких особых заселений не было. Вместо поёбаных окрепшим войском Киевской Руси хазаров и печенегов на юге Украины поселились половцы, с которыми происходила та же хуйня, что и с изгнанными чуркаме. Восточные славяне начали разделяццо по этническому признаку на три мини-расы: русских, которые изобрели холодоустойчивый северный сорт конопли и селились в суздальских, муромских, полоцких, смоленских и исчо хуйзнакаких княжествах; белорусов, которые плавно слезли с шышек и перешли на употребление картофеля; украинцев, иначе хохлов, которые остались охранять уже никому нахуй не нужный Киев и выращивать гибрид сала и анаши. Эти три мини-расы пиздовали друг друга почём зря, вернее, не они сами, а их князья, унаследовавшие от предков-варягов склонность решать все вопросы путём хорошего распиздоса. После нескольких лет междоусобиц единая Русь поделилась на стопицот осколков, каждый из которых был самостоятельным, но неибаццо слабым государством. Этим не замедлили воспользовацца татаре-монголы, шото забывшие в Восточной Европе и прискакавшие аж с дальневосточных степей.

После кратковременного, но весьма убойного пиздилова на реке Калке (где хохловско-русские полки объединились с половцами, спасаясь от дрындулей) татаре-монголы прочно засели в Расее и Хохлостане, обложив население нехуёвыми поборами и крепким монгольским матом. Дошли даже до того, шо в 1240 г. нахуй сожгли Киев. В общем, как обычно оккупанты вели себя по-фашысски чудовищно, нагло и цынично. Сами татаре-монголы в Хохлостан не заселились – жыли в своей Золотой Орде (название государства копировалось из древней версии Warcraft), а князей контролировали, выдавая им лэйбл на княжение. Вся эта мудотень получила название Татаро-Монгольское Иго. Чуть позже прибавилось и другое иго, которое следует описать подробно.

Добравшись до запада Украины, тотаре ужаснулись нах и решили отступать, ибо грабить и завоёвывать там было нечего. На это «нечего» позарились другие товарищи, называемые литовцами. Вступив на практически ничейную территорию, ввели в западном Хохлостане свой оккупационный режим, который, надо отметить, был помягче тотарского. Литовцы стали повторять ошибки варягов, мешаясь с хохлами и перенимая их культуру и обычаи. А потом литовское княжество и польское королевство объединились на основе ебли двух монаршьих отпрысков. И после этого пост хозяина Украины надолго заняли поляки. Их удалось выбить нах из Хохлостана только в 1792 году. Польские магнаты, породнившись с еле дышащей хохольской знатью, ввели такой концлагерный песдец, шо украинцы до сих пор вспоминают о нём с содроганием. Крепостное право, попытка введения католического верослужения вместо православного, постоянные тёрки с Москвой и остатками Орды – всё это припиздилось сверху на Хохлостан, как крышка гроба. Этнически поляки стали свежим веяньем в общем потоке нацыональностей, населявших в то время Украину. Целые куски их языка до сих пор сохраняюцца в западных хохольских диалектах.

Последнее, о чём стоит сказать, так это о возникновении запорожского казачества. Казаки заселили пустые, замусоренные и обгаженные степи Причерноморья, воскресив традиции шышкинга и весёлой анархии, которая существовала исчо у древних славян. Своим примером эти бравые хохлы показали, что история возвращаецца на круги своя. Именно они стали тем последним кусочком паззла, который схематически представляет украинский народ. В период их самого жыстокаво укура украинцы наконец-то обзавелись собственным нацыональным государством, которое, впрочем, было тут же проёбано гетьманом Хмельницким и казацкой старшиной. Русские заселяли Слобожанщину (в которой пребывают и поныне), крымские тотаре – Крым. На том заселению Украины пришёл однозначный и бесповоротный песдец. Больше на ней не желает поселицца никто, ибо шышки не в режыме лигалайза, сами хохлы отупели и потеряли исторический путь, а новых варягов не нашлось. На том и закончим.

Сильней всего та воля, что зовёт вперёд,
Идти к рассвету вдруг настал и мой черёд.
И сквозь песок к бутанским дзонгам напролом
Иду, пожертвовав привычным мне теплом.

Ударом стали отсекая дни пути,
Рядом со мной идёт предчувствие времён,
Когда увижу землю, что должна спасти
Мой постный разум от приевшихся знамён.

И я иду сквозь горы на Восток.
Пусть сотни лет уйдут на то,
Чтоб постоять в тени буддийских ступ.
И я бреду сквозь степи на Восток,
Всего лишь острие меча,
Что хочет слышать звук непальских труб.

В моём воображеньи сеть широких рек
Несёт в себе неторопливый духов век,
Бамбука чащи, хищный взгляд восточных птиц...
Восток имеет тысячи туманных лиц.

Под крышей храмов синто ждёт земной покой;
Если он есть, то только там, у врат богов.
И на пути моём остатки крепостей,
Где лилась кровь созданий из кошмарных снов.

И я бегу по чащам на Восток,
К бескрайним рисовым полям
И берегам невиданных морей.
И я лечу на крыльях злых ветров
К вершинам пагод и лесам,
И окажусь у вечности дверей.

Никакой добродетели давно нет -
Уничтожена взрывами ракет.
Кто разбудит завтра нашу боль?
Кто на все вопросы нам даст ответ?

Разработчик схемы конца света
Чертит хаотичный узор огней.
Серость пала на вершину холма Мегиддо.
Это пик войны, мы - солдаты в ней.

Архитектор покорёженных броневых листов
И отправляющих в пекло боеголовок
Парит над долиной, как Вечности остров.
Под ним бой противоборствующих группировок.

Никакой культуры давно нет -
Мы не знали истины, не знали бед.
Зодчий битвы подведёт черту,
Заслонив своим телом дневной свет.

Планировщик мер по истребленью
Отмечает на карте конец времён.
Серость пала на вершину холма Мегиддо,
Слышен страшный стон, Земли стон.

Льётся кровь, рвутся на мелкие части тела,
Но мы ждём, пока архангел Метатрон
Спасёт наши души, хоть грамм живого тепла,
Принесёт долгожданный мир для сторон.

Говорю вам, безбрежная паства -
Это то, что вам следует знать.
И, быть может, мы братья без братства,
Никогда мне нельзя доверять.

Как владыка теней я скрываюсь
В сером вихре из павшей листвы,
Перед вами вовек не покаюсь,
Даже если вы попросите вы.

Или мыслите вы, что мой выбор
Отдавать вам из крови псалмы?
От меня не дождётесь ошибок,
От извечного жителя Тьмы.

Как случилось что я, своевольный,
Тот, кто радость на знания выменял,
К Ойкумене о жизни глаголю
Под текущим условным именем?

Я лишён милосердия начисто,
Но зато притворяюсь сочувственным.
Моё смелое слово проплачено,
И проплачено вовсе недурственно.

Вы обязаны знать одно правило,
Дабы лучше меня понимать:
Я потратил всю истину ранее,
Так что нынче приходится лгать.

Пожелал бы я всем дешифровщикам,
Что связались со мной не беду -
Зачехлите "Энигмы", притворщики,
Будёт клёво всё в Новом Году.

Я же, как нарушитель инструкций,
Тот, что вечно подкалывал вас,
Жертв любви и житейских рекурсий,
Усыпил вас потоками фраз.

Мы все живём в странном сумасшедшем мире. В мире, где на первой полосе газет вдруг появляется статья о фермере из Оклахомы, который стал охотиться на людей, страдающих ожирением, немилосердно отстреливать их и дрочить на трупы убитых, дожидаясь звука полицейских сирен. В мире, где чувак может запросто обвешать себя нехилым количеством пикриновой кислоты, пойти в метро и положить уйму народу только потому, что ему не понравилось то, что он съел на завтрак. В мире, который полон злобы духов поднебесных.

Мы живём в мире, где чтобы доехать от Хьюстона до Сан-Диего на добротном «додже» требуется целая вечность. Особенно, если ты – потомственный выколачиватель долгов в третьем поколении и везёшь с собой двух подручных, которых никогда бы не взял, если бы не воля Синдиката. Благодаря этим недоразумениям я прослушал в дороге весь репертуар Helmet, Torche и ещё каких-то отморозков, у которых струны свисают до кедов. Тем не менее в салоне было весело – не в последнюю очередь благодаря тому, что дым от марихуаны достиг критической консистенции: если подкинуть пять центов, то они не упадут на пол, а повиснут в воздухе, забавно вращаясь.
Мы ехали в Сан-Диего по одному делу. Нам нужно было организовать…ну, скажем так, мероприятие с фейерверком. Одна шавка сильно задолжала Синдикату и лично Найджелу Гешерли, так что мы ехали разбираться. Мы – потому что шавка обзавелась стаей. Я ехал в эту командировку как профессионал, двое сопляков с замашками безумных гангстеров – как моё прикрытие с флангов, хотя такому прикрытию я бы даже собаку не поручил выгулять.

Я был с жуткого похмелья, слегка зол и вёл машину зигзагами, безуспешно стараясь лечь на верный курс. Безнаказанно я мог так пилотировать «додж» лишь потому, что надеялся – ближайший полицейский, небритый и потерянный, в это утро спит в обнимку с унитазом (или с таким же небритым коллегой, что с ними иногда случается). Генри и Чак (так, кажется их звали – плохая у меня память на клички) от нехуя делать играли в загадки. С каждым выкуренным косяком загадки становились всё более абстрактными:
- Лотерейщик, подскажи ответ. Как там, ага: “ Сколько нужно гробовщиков, чтобы похоронить черномазого из Южного Бронкса?”
- Шестеро. Четверо несут гроб, а двое следом несут бумбокс с рэпом.
Чак надолго задумался над ответом напрочь прокуренными мозгами.
- Кстати, ты так и не сказал, почему тебя называют Лотерейщиком.
- Потому что когда я начинал в Синдикате, я в Нью-Йорке работал на лотерее.
- Ого, на какой? «Голден Эппл»? «Money for nothing»?
- Нет, на той лотерее, в которой стреляют. Можно выиграть бесплатную путёвку на кладбище в комфортабельном одноместном деревянном лайнере. Сечёшь?
Чак кивнул. Не потому, что действительно сёк, а потому что побоялся спрашивать дальше.

И всё же наш извилистый заезд на трассе не прошёл незамеченным. Генри, рассматривая однообразные вестерновские пейзажи, услышал подвывание сирены. Обкурен не обкурен, а слух у него что надо. И впрямь к нам приближался на всех парах страж правопорядка, а из нашего салона валил дым, как из паровозной трубы. Да, ещё один незначительный факт: в багажнике лежала пара дробовиков с патронами, три пистолета крупного калибра и несколько осколочных гранат. Я готов был дать дёру, но Генри, хихикая, показал на приближающуюся машину:
- Чуваки, прикиньте, какой забавный глюк – там за рулём натуральный индеец!
- Ты совсем мозги себе дурью сжёг. Это вообще баба. Тёлка-коп, это бывает.
- Это всё меняет. Надо останавливаться.
Я не думал, что это хорошая идея. Но угрозу лучше пресекать в зародыше. В Сан-Диего мы должны были добраться без шума и пыли в положенный срок, и неприятности с полицией не входили в мои планы. Короче, я кое-как притормозил около обочины, попутно нашаривая в кармане армейский «Кольт». Полицейская машина тоже остановилась. То, что из неё вышло, сложно назвать типичной женщиной-патрульной, которые, по обыкновению, напоминают питбуля с пересаженными человеческими сиськами и фрагментами мозгов. Миловидная такая девчушка, но зато при кобуре и с рацией. Сейчас начнётся «выйдите, пожалуйста, из машины, сэр» и другие здравствуйте-здравствуйте, как говаривал мой дед.

- …Сэр, выйдите, пожалуйста, из машины?
- Чего? – спросил, как откашлялся. Не удивительно, в машине как будто стог конопли сожгли.
- Выйдите из машины.
И голосок у неё такой тоненький, только мультики озвучивать для детишек.
Я открыл дверь и буквально вывалился из машины. Всё, спалился по полной. Пора экстренно переходить к плану Б. Я вскочил на ноги, достал из кармана «Кольт» и наставил на патрульную. Выражение её лица можно сравнить только с удивлением Ли Ван Клифа, который обнаружил, что его верный револьвер стреляет не пулями, а козьим дерьмом.
- Не двигаться, а то свинцом нафарширую. Чак, Генри, несите верёвку.
- Лотерейщик, а чё потом с ней делать?
- А что, есть предложения?
- Давай с собой прихватим. Ну, ебательна вполне, до Сан-Диего протянем.
Я резко повернулся и выстрелил. От косяка во рту Чака остался дымящийся ошмёток. Оба парня мигом протрезвели от такого фокуса. Чак даже как-то дрожать начал запоздало. Не обоссался, тут он молодец. Мисс Полицейская вообще грохнулась в обморок.
- Я понимаю, что вы, ублюдки, дети заместителей Найджела, вообще у всех в фаворе и пальцем вас не тронь. Но мы на работе, а не на увеселениях. Не хватало потом, чтоб вы из-за неё пересрались.
- Да…всё нормально, док. Ты только не злись, лады? - начал лопотать Генри. - Мы завтра придумаем, что делать. Да и она пускай хоть сутки поживёт. Прихватим?
И мы её прихватили.

В машине детишки раздели бабу чуть ли не догола, и долго по очереди её щупали и облизывали. Из обморока она, само собой, вышла, но не подавала виду. Может кайфовала, кто знает. Я на всё это брезгливо смотрел, но никак не комментировал.
- Чего морщишься, Лотерейщик? Мы её потом вымоем. С заботой. Люблю женщин в униформе.
- Фетишист ты конченный. Надо было оставить вас с ней в пустыне, а самому уехать. Мне отец всегда говорил: к бабе, которая тебя ждёт, нужно идти после работы, когда не стоишь по шею в говне. И не раньше. Кстати, закиньте в неё колёс и залепите ебало скотчем. Чтоб без неожиданностей обошлось.
Я надеялся, что мы остановимся в какой-то придорожной забегаловке с ночлегом, бросим связанную леди в номере, а сами смоемся. Ебли ей, конечно, не избежать, но ничего, потерпит. Найджел, у которого самым невинным развлечением было устроить международные соревнования по нырянию в женские менструальные выделения, так гуманно не поступил бы.

Номера взяли без проблем, когда нашли небольшой населённый пунктец, центральным элементом которого была бензозаправка. Самым трудным было пронести тело в номер. Показать мы её никому не могли, да и барышня начала дёргаться, когда окончательно пришла в себя. Пришлось закидывать через окно. Благо жильё одноэтажным было – этим и полезны берлоги около пустынных стоянок. Блядь, зачем мне вся эта головная боль? Опыт мне подсказывал, что добром это всё не закончится.
- Давайте, что ли, на пальцах раскинем, кто её первым ебать будет, - предложил Чак.
- Я отказываюсь. Свои не долеченные венерические болезни и мандавошек можете оставить себе.
- Ну ты, Лотерейщик, как хочешь. А всё из-за того, что ты ретроград и женился ещё недавно.
- Я не ретроград. А, пошли вы все нахуй.
Я лёг спать в своём номере, предварительно высушив бутылку джина. Да, хуле – есть что-то во мне морально устаревшее. Даже жалко стало легавую эту – она то просто на дороге оказалась. В общем, в мои времена такого не делали.

Проснулся я рано по утру. Мозги были как паззл, который упорно не хотел складываться воедино. На кровати лежала ещё одна бутылка – по-моему, из машины достал, когда напивался. И тут я заметил дыру в деревянной двери – кто-то зачем-то прострелил лишний глазок. Я не Эйнштейн, но в этих случаях соображаю быстро. Выхватил ствол и пошёл к двери.
В двери соседнего номера, а также на стенах дыр было куда больше. Пальба была, видать, как в Аламо, а то и покруче. То, что по коридору не снуют копы, означало одно: стволы были с глушителем. Аккуратно приоткрыв дверь, я увидел в соседнем номере то, что ожидал увидеть – окурки, три тела, куча гильз и лужа кровищи. В номере нестерпимо воняло шмалью. А я ведь предупреждал…Эти двое постреляли друг друга из-за бабы (победитель дуэли наверняка истёк кровью), а та в самом начале дружеской перестрелки просто под руку попалась. Ей то всё равно, у неё дырок на теле прибавилось, а вот мне ноги нужно уносить. То, как я буду отчитываться перед руководством Синдиката пока не приходило мне в голову.

Я прибрал в номере как мог (пока любопытные личности не почуяли неладное) и смотался. Нужно было поскорей пересечь границу штата. Самым логичным вариантом мне представлялось бегство в Мексику – я даже знал подходящие прорехи в границе в этих краях. Но в то же время я хорошо понимал – с Синдикатом шутки плохи, меня могут найти хоть в Мексике, хоть в Ботсване, хоть на островах Туамоту.
Не успел я толком подумать, как зазвонил мой спутниковый телефон (полезная штука – звонки отследить практически невозможно).
- Ты, Лотерейщик? – голос Найджела, как всегда с лёгкой ехидцей.
- Да, я.
- Скоро будете на месте? Как там наши любимчики?
- Грохнули друг друга из бабы-полицейской, - сказал я как можно более будничным тоном.
- Ты серьёзно? – Найджел даже не удивился, просто любит риторические вопросы задавать.
- Ещё как. Признаюсь, моя лажа, не уберёг поганцев.
- Что собираешься делать?
- Еду в Сан-Диего один. Работа есть работа. А после, если виноват, пусть с меня взыщут.
Найджел расхохотался. С полминуты я слушал это кобылиное ржание и не понимал, что к чему.
- Можешь поворачивать обратно и ехать домой в Хьюстон. И не о чём не беспокойся.
Я так резко дал по тормозам, что едва не протаранил лобовое стекло.
- Найджел, в данный момент ты вменяем?
- Абсолютно. Понюшка кокса после пробуждения не считается. Послушай, Лотерейщик, ты человек серьёзный, но иногда ты способен рассмешить даже Статую Свободы. Тот человек погасил все свои долги ещё неделю назад, так что в Сан-Диего никакой работы нет. И, если тебе интересно: я звонил тебе, чтобы ты пристрелил этих двух имбецилов и бросил трупы в пустыне. Я даже рад, что тебе не пришлось лишний раз делать грязную работу по очищению мира от налипшего на него говна.
- Чем они тебе не угодили? – спросил я, отчаянно стараясь поверить в происходящее.
- Да какая на хрен разница? Я что, говорю на корейском языке? Езжай домой к своей благоверной, - Найджел, видимо, уже хотел положить трубку, но передумал, - Мы все живём в странном и сумасшедшем мире, который полон злобы духов поднебесных. Это всё объясняет. Помни об этом.
- Запомню, - ответил я и отключил контакт. Потом нашёл в бардачке диск Helmet “Aftertaste” и засунул его в проигрыватель. Не ехать же домой в траурном молчании, верно?

Папригуний стрэказа
Цэлий лэта толка пригал,
Водка жрал, нагами дрыгал,
А работать нэ хатэл!
А мураш завскладам биль.
Он дамой в мешках насиль
Чай, урюк, кишмиш, хурьма -
Гатавлялься на зима.
А Стрэкоз над ним смеяль,
Водка жраль, нагой балталь.
- Ти смеешься пачему? -
Гаварит Мураш ему, -
Скоро с неб вада летит,
Гиде патом твая сидит?
Стрэказа "Ха-ха" запэл,
"Тру-ля-ля" и улетел.
Скоро с неб вада пашёль,
Стрэказа к Мураш пришёль.
- Салям аллейкум, Ака!
Ти пусти меня пака.
А пака на двор хана,
Буду я тибе - жина.
- Целий лето толко пригаль,
Арак жраль, нагами дригал,
Не здаровался са мной,
Так иди вон песни пой.
В этай басен правда есть:
Если хочеш вкусна есть,
Лэтам нада рабатать,
А зимой нага балтать!

Вавилон и Багдад - жестокий рай, мягкий ад;
Сияние клинков сменяет радость услад -
И ты рад, мой камрад. В тебе бродит вино:
Запрещённое законом оно манит всё равно.
Если ты сюда попал, то проверяй каждый шаг -
Будь ты чёрный ассассин или спесивый шах.
Не обманись тем, что покажут продажные красотки:
В борделях очень тихо перерезают глотки.
Или вдруг тебя поманит восточный базар...
Амбра, серебро, ковры и прочий товар;
Анаша, анаша, и море гашиша
(Ты не сильно увлекайся, всё прокуришь до гроша).

Побеседуй с торгашами, побеседуй с толкачом -
Они быстро растолкуют где достать и почём.
Восхищаешься травой? Но у них свои заботы;
Возбуждает их лишь голый вид денежной банкноты.
Здесь кинжал или "кольт" разъяснят в чём вся соль.
Разбойники и воры причиняют людям боль
Ради золота и камушков стеклянных на вид...
Потом хитрому мулле закажут много панихид.
Вот по улице идёт святой отшельник, ходжа.
Ему кланяются в ноги богомолец и ханжа;
Уступает дорогу даже гордый бедуин.
Хоть  небогат ходжа, зато могуществен как джинн.

Беспризорники и нищие шныряют тут и там:
Кто-то опиум разносит, кто болезни, служит вшам.
Их лачугам противовес роскошные дворцы,
Где в гаремах развлекаются дворяне и купцы.
Запутанные улочки столицы халифата:
То бедность, то богатство, то скупость, то растрата.
За углом может быть храм или бандитская засада.
Контраст на контрасте в лабиринтах Багдада.
Ты вошёл через ворота с пустынным караваном,
Не важно, в каком веке - дело пахнет капканом.
Только будь настороже, видишь, там на правеже
Избивают слишком слабых - им достаточно уже.

Все мы немного поэты. Наше время лишь пепел:
Вместо песка просыпается в старых песочных часах.
Все мы жнецы миражей. Наши жизни как лето -
То, что осталось за Летой в самых правдивых снах.

Что наша кровь? Ответьте. Наша кровь - это напиток;
Жадно пьют это вино бездушные соли Земли.
Что наша плоть? Отметьте: наша плоть - это свиток,
Tabula rasa для душ, тех, что сосуд обрели.

Бывшие ангелы - люди. Кто-то разжалован вовсе,
Кто-то проводит отпуск, спускаясь в хмурый мирок.
Ангелы с серыми крыльями прямо по мировой оси,
Как на воздушном рейсе, все прибывают в срок.

Мы все святые и демоны. Наши мысли как дети,
Те, что живут своей жизнью после рожденья на свет.
Мы как деревья из слов. Наши корни - обеты,
Что мы даём себе сами в течении многих лет.

Где наша плоскость? Где-то. Больше в нас нет секретов,
Кроме биения сердца, шороха наших теней.
Наше время лишь пепел...Все мы немного поэты -
"Белый шум" нашей Вселенной, люди - потомки людей.

...Насквозь видит стены, насквозь видит жизни,
Даже щит из веры он одолеет.
Хочет отвести глаза в пространстве призмы;
Он иллюзии, нахлынув, развеет.
Тот убийца без следа поглотит радость,
Как вещая птица с чёрным обличьем.
Вместе с его ядом вдруг приходит сладость
Избавления от скрытого личного.

Дождь, стальной дождь, дождь из игл -
Стальной дождь смоет плоть как
Воск. Нет надежд, нет судьбы,
Нет души, только копоть.
Здесь убийца грёз, имя ему Тьма,
Здесь убийца снов и обмана.
Облаком бесформенным как кайма,
Как узор он родился в тумане.

Жмёт из мира сок равнодушный бог,
Взгляд его ласкает лишь сухой песок.
Кратеры-зрачки испепеляют всё;
Поглощая грех, нас разрушить смог
Убийца Надежды, владыка плетей.
В жертву ему приносили детей.
В пустых городах меркнет солнечный свет -
Убийца Надежды в словах "выхода нет".

Меч Пустоты, властелин
Ядовитых богинь и тенгри.
Нет надежд, нет судьбы,
Вот твоё забытье - бери.

Что же делать мне, сёстры и братья,
В этом блекнущем Мировом Свете?
По всему видно - всё ж не стяжать мне
Сладкой славы великих поэтов.
Не вязать мне словесными спицами
Тех изделий, что сердце согреют,
И не будет того, чем гордиться мне -
Я для вас не припас панацеи.
Не ходить мне пророком народным,
Шаровары надев от "Версаче";
Лучше буду я всем недовольный -
И собой (что ж поделать) тем паче.
Не кружить мне прелестные головы
Романтичным слогом сонетов.
Так что я направляюсь в пустыню
Никому не нужных поэтов.
Не умею я в речи держаться
Этикета, что кем-то придуман,
Не ищите в речах моих изыска -
Нет чудес в обезвоженных дюнах.
Кто простит мне скрижаль честолюбия,
Чью поверхность покрыл я символикой?
Или бросить мне перья с чернилами,
Как бросают бухать алкоголики?
Я лишь джокер, что в играх с сознанием
Из колоды спасает всю партию,
Чтобы снова в ней быть перемешанным,
Вместе с прочими судьбами-картами.

Я вижу тебя где-то в солнечных бликах
На тех зеркалах, что позволишь ты мне созерцать,
И в лучах-наконечниках солнечной пики.
Ещё заставляешь ты воду мерцать;
Ты - сияние яркое, огненный свет,
Даришь жизнь, и с небес льётся белый поток:
Твой рукав ниспадает в глубины тенет,
В коих мир мой увяз, наш всеобщий порок.

Выжигающий лик твой слепит глаза,
Твоё имя - Аматэрасу.
Моя жертва тебе - воды чистой слеза,
Моя жертва Великой, Опасной,
Небосклона владычице властной.

Узрею тебя в безвоздушных глубинах,
В летучем тепле, что подарит нам радость и грусть,
В отражённых энергиях и на картинах
Где похожа на диск (Имитация? Пусть).
Ты - богиня из пламени вновь рождена
После очи, и вдруг отступает Кошмар.
Ты - надежда на завтра, идея, весна,
Ты - крылатая дева, целительный пар.

Прикоснусь к одеяниям, испепелюсь;
Твоё имя - Аматэрасу.
Никогда я на Землю теперь не вернусь,
И в подарок Пылающей, Красной,
Принесу дух мятежный, напрасный.

В старом, закопченном сотнями ведьмовских костров котле плавала отделённая от тела голова. Плавала в зеленоватой пузырящейся жиже, о компонентах которой можно было только догадываться. В былые времена отрубленная голова в котле была неотъемлемым атрибутом, теперь – безнадёжным анахронизмом или подделкой под старину. Подходящие головы становилось всё труднее доставать – отчасти из-за возросшей бдительности стражей правопорядка, отчасти из-за отсутствия в головах кондиционных мозгов.
Вокруг костра, на котором покоился приличных размеров казан, сидели три ведьмы – совсем не шекспировского образца, хотя по глубоким морщинам и осанке типа «вопросительный знак» было заметно, что ведьмы не из молодых да ранних. Любой непосвящённый принял бы их за бомжих, варящих в ближайшей к микрорайону лесопосадке нехитрый харч из пищевых отходов – ведьмы были одеты просто, безвкусно и не по традиции, то есть в нейлоновые куртки, видавшие виды кроссовки и полинялые дырявые джинсы.
- Ты вот мне скажи, на кой хер тут в котле этот кочан воняющий плавает? Пора на праздник что-то приемлемое варить, современное, - одна из ведьм приложилась к бутылке «Цельсия», после чего водки в бутылке не осталось.
- Так это, Евпраксеюшка, современное и есть. Зелье с заговором на пидораса.
- То есть это как?
Ведьма порылась в карманах куртки и протянула Евпраксии мятый листок тетрадной бумаги, испещрённый мелким корявым почерком.
- Рецепт в Интернете нашла? – спросила третья ведьма и захохотала так, что вороны с окрестных деревьев сочли за лучшее улететь на юг вместе с журавлями.
- Так…Значит, зелье с заговором…Тут так…Тут вот так…В дыру осквернённый…От жены отвернувшись...Хуёв алчущий безпробудно...Славою Белиала...А компоненты где?
- На оборотной стороне, слепотня, - вторая ведьма повторила трюк с бутылкой водки и с блаженным видом прислонилась к стволу почерневшей от заводских выбросов берёзы.
- Ага, вот оно…Корень мандрагоры – ну это понятно…Чага, древесный гриб...Шкура простуженной белки...”Вискас” со вкусом кролика...А, вот оно – голова водителя маршрутки! Да, наши постарались над хохмой, сразу видно. Зиры бы с чипотлёй на заговор привязали.
- Зато работает. Пару капель в тарелку борща иль в коньяк буржуинский – вот тебе и пидорас. Жёны иногда отомстить хотят, девки брошенные, любящие безответно да разные там конкуренты и партнёры деловые…
- Да, эт канешно, Пелагея, новый век. Модернизация, - третья ведьма острожно понюхала варившееся зелье.

Ведьмы пили по-чёрному. Заговаривали о жизненных невзгодах, жалуясь на хитрых и жадных заказчиков, дороговизну и старость, а потом снова молча пили, поглядывая на горящие в костре поленца. Недалеко от посадки, по разбитой асфальтовой дороге, какие бывают только на окраине крупных городов, проходили полчища разодетых нечистью ребятишек. То тут, то там мелькала жутковатая улыбка безжалостно изрезанной тыквы – наступал Хэллоуин.
- Имидж, Акулина, понимаешь, потерян, - говорила Пелагея, помешивая в котле страшную микстуру. – Вот раньше как: ежели на носу или на подбородке нет бородавки – сразу скажут, что ведьма может и солидная, а традиции не чтит. Я всё помню, как мы смолоду их на себе отращивали. Противно было, но признания хотелось. Самый высокий шик был – отрастить на…
- Так жабы болотные тогда были из э-ко-ло-ги-чески чистых материалов, - Евпраксия затянулась самокруткой. – Да и бородавки теперь ни к чему. Мода пошла на модельную внешность. Чтоб ебали почаще. Вот и всё ремесло.
- А мётлы? Вот бывало лет триста назад на метле доброй да под Рождество – какой был полёт! А сейчас что? То на пылесосах с вакуумным отсосом, то на тренажёрах летают, то на ещё какой поебени. На дилдах даже иногда.
- Так неудобно ведь нихуя.
- Зато, говорят, приятно. Экспрессия, ёпт.
Ведьмы многозначительно замолчали. Свои мётлы они давно продали дворникам и полёты остались в далёком, вызывающем ностальгическую тоску, прошлом. Да и к чему летать, если воздух уже не воздух, а кисель сернокислый…

Ведьмы морально и физически устарели. Потому и пили – от осознания своей ненужности в новом мире, от понимания, что старого не вернёшь и от полнейшей безнадёги. Водяные отравились бытовыми стоками, леших убили гербициды и кислотные дожди, домовые вымерли за ненадобностью в мире прислуги и домохозяек. Всё катилось к чертям. Ведьмы были последними в списке вымирающих видов.
- Слышь, Пелагея, сюда идёт кто, - забеспокоилась Акулина, разглядев среди деревьев смутный силуэт. – Видать, подарков захотелось. Это из скоморохов этих ряженных, потрохами чую.
- Встретим, как полагается. По-ведьмовски, - успокоила коллег Евпраксия и махнула на посадку рукой.
На поляну вышел длиннющий, как жердь, подросток в костюме не то графа Дракулы, не то какого-то гламурного уёбка в чёрном плаще и с бутафорскими клыками. В руках он держал кулёк, в котором вперемешку лежали сигареты, настрелянные у прохожих, и кондитерские изделия, выпрошенные у неравнодушных к празднику обывателей. Судя по зрачкам и замедленной реакции, штырило наследника грозного вампира не по-детски.
- Тоже мне, вомпер хитро выебаный, - пробормотала Акулина. – Чего надыть?
- Конфеты или нахуй! – радостно объявил паренёк и засмеялся искренним смехом умственного инвалида.
- Нахуй…Что ж, в принципе можно и нахуй, - зловеще произнесла Пелагея и щёлкнула пальцами.
Внутри пришельца из города что-то затрещало, заскрипело и оборвалось. По лесу разнёсся душераздирающий крик боли и смертельного испуга. Вопя и размахивая руками, как ветряная мельница, юный Дракула рванул со скоростью реактивного снаряда в том направлении, откуда пришёл.
- Ты что это с ним?..
- На хуй его. На его же собственный. Сам подсказал, сам и расхлёбывай. Ничего, хирурги оттуда достанут. Ежели хорошо постараются.
- О, а пакетик то оставил, - улыбнулась беззубой улыбкой Евпраксия и заглянула в кулёк. – Живём, сёстры, ништяки подвалили.

Над городом рвались заказанные кем-то щедрым фейерверки. Играла странная диковатая музыка – кажется, на центральной улице устроили что-то вроде карнавала. Дети с конфетными мешками шныряли между многоэтажками всё чаще. Сезон охоты на сладости был в самом разгаре.
- Ну, за наш профессиональный! – ведьмы чокнулись и выпили.
- Всё-таки, не хуй собачий, а ещё от кельтов движуха пошла, - Акулина закусила бутербродом из грибника и посмотрела на рвущиеся в небесах шары из разноцветных искр.
- Эт верно, - поддакнула Евпраксия. – И чего это его людишки так любят? Хотя у них и колдовства то нет, всего то радостей присунуть кому и в ящик уставиться. Пускай празднуют.
Ведьма забормотала что-то под нос и протянула корявый палец в направлении взмывающей в небо пиротехники. Тотчас среди самых обыкновенных зарядов появилась громадная огненно-оранжевая тыква. Повисела с секунду в воздухе (людской гомон на улицах сразу стих), а затем взорвалась каскадом радужных огней.
- Красотища то какая…Сама заклятие написала?
- Ага. Вдруг, думаю, пригодится.
- Ну что, сестрицы, зелье то проварилось, - подытожила Пелагея. – Давайте котёл своим ходом отправим, а сами ко мне в избу. Ещё бухнём, на костях погадаем. Тут давеча спиногрыз один мелкий мне в балке попался – у него самые кости для этого дела.
- А чего, пошли. Только эликсира похмеляющего не забудь.
- Какой эликсир? Пива, старые клячи, пива. О старом погоревали, теперь по-новому жить будем.

Часто слышу я "если бы", "если"...
Вот уж фраза на все времена.
И пестрят ею речи и песни,
Будто сбудется скоро она.

Если мозг был бы как у Спинозы
Или как у поэта Гёте,
Знаменит был бы я от Формозы
До лос-анжелесских варьете.
Если сердце храбрее бы было,
Чем у рыцарей чистых кровей,
То рубил бы нахальное быдло,
Избавляясь от лишних соплей.
Если был бы железным желудок,
То я смог бы совсем без измен
Переваривать гайки и руды,
Соус "чили" и ядерный хрен.
Если были б сильнее трахеи
(Ну и лёгких работа мощней),
Я б рычал круче Фео с Психеи,
Да и пел бы весьма посложней.
Если б яйца свисали до пола,
То шершавою кожей своей
Щекотали меня по приколу,
Задевая пороги дверй.
Если б ноги мне как у кенийца
(Без плохих ахиллесовых пят),
Я бы бегал со скоростью птицы -
Не уловит и пристальный взгляд.

Как же много расплывчатых "если",
"Если бы", "если б" и "да кабы"...
Посмотреть было бы интересно
На такие подарки судьбы.

Территория Украины была заселена ещё в глубокой древности разнообразными по этническому составу и вредным привычкам племенами, которых привлекали плодородие земли, обширные степи для вольного кочевья и изобилие дикорастущих шышек. Именно они и повинны в том, что зародилась украинская цивилизация, ибо сознание людей менялось, а вместе с ним менялось и отношение к окружающему миру. Праукраинцы перестали убивать мамонтов, вылавливать рыбу из протоДнепра и перешли от собирательства шышек к земледелию, то есть выращиванию сего продукта. Именно в то время были впервые одомашнены лошадь и свинья, а также изобретён богатый и мелодичный украинский язык. Впервые на нём заговорили жытели так называемого Триполья, которые, судя по росписям на их керамике, увлекались шышками больше всех окружающих племён. Они возвели культ пелоток в абсолют, строили первые города и придумали универсальную конструкцию белостенной украинской хаты с крышей из соломы (много подобных хатынок найдено археологами при раскопках). В общем, тащило их ниибаццо. Перещеголять трипольцев взялись киммерцийцы – первые обитатели Причерноморья (Гомер в «Одиссее» написал, что это самый несчастный народ на земле. Мудак…). Они заявили, что хаты, города и культ пелоток им и в хуй не впились, и кочевали по степи на повозках и на лошадях, грабя и убивая оседлое население и отбирая у него шмаль. Таким образом, можно заключить, что киммерийцы положили начало байкерству (пендосы же просто скопировали стиль поведения киммерийцев в 50-ых годах 20-ого века). Кроме того, киммерцийцы первыми на земном шаре научились добывать железо. Благородный металл они выплавляли из болотной руды, о чём говорят сохранившиеся лужи блевоты в кузнях, найденных археологами.

Со временем банды киммерийцев ассимилировали и подавили не менее жестокие банды скифов, таких же кочевников и рэкетиров. Но у скифов организация наездов была на более высоком уровне. Конница скифов хуярила окружающие народы шопесдец. У них появилось подобие государства, которым руководил совет царей. Царей было много, так как скифы не представляли собой однородного объединения, и были поделены на группировки с характерными названиями: скифы-скотоёбы, скифы-первонахи, неибаццо скифы, скифы-планокуры. Лидирующее положение занимали неибаццо скифы, жывшие на территории современной Запорожской области. Они контролировали поставки тяжёлых наркотиков из греческих портовых городов-государств, собирали дань с мирных шмалеробов и регулярно ебали жывущих рядом амазонок. Царь неибаццо скифов пользовался почти неограниченной властью, иногда слушая пиздёж совета старейшин. Письменности скифы так и не придумали, ибо читать нихуя не любили, а уж писать тем более.

Во времена прихода скифов греки основали несколько своих полисов в Крыму. И пока кочевники занимались примитивным вымогательством, мотаясь на конях по обрыдлой им степи, эти штрихи жыли охуеть как, подторговывая контрабандной сельхозтехникой, шмурдяком, оливковым маслом и рабами. Греки моментально подсадили окружающие народы на анальную еблю, винище и музыкальные фесты, которые проходили в Херсонесе. В общем, это были весёлые мажорные говнюки, которые внесли свою лепту в деградацию корней украинской нации. Они привезли из Колхиды первых кавказцев, которые тут же заняли свои места на рынках и базарах крымскогреческих полисов. Скифы спиздили у греков идею религии, умело используя эту идею как оправдание своего образа жызни. Вторгшийся во владения скифов персидский император Дарий 2.0, у которого была вооружённая по последнему слову техники 400-тысячная армия (Геродот приводил цифры ещё больше), получил от скифов пизды и съебалсо обратно в завоёванную им Грецыю. Этот инцыдент доказал, что скифы по-любому являюцца самым обезбашеным и зверским народом на Земле.

Но вот тут-то и наступил глобальный пиздец, названный позднее историками Великим переселением народов. Племена из Монголии, Германии, России и Кавказа узнали, что на Украине растут самые опизденелые шышки, и ринулись туда громадными ордами. Скифы, и откловшиеся от них сарматы (это племя не хотело платить дань неибаццо скифам и послало их нахуй. Их тотемом стала бутылка пива «Сармат») не могли противостоять такому нереальному по мощности и продолжительности наезду и решили съебацца куда-нибудь подальше. Их место по очереди занимали готы (неформальное племя из Германии, заложило фундамент для более поздних готов), авары, болгары, гунны и, наконец, знакомые всем хазары и печенеги. Эта эпоха заселения Украины была наполнена сумасшедшей резнёй, казнями в стиле расчленёнка-стайл, космическими масштабами изнасилований украинских пелоток и распространением шышек по планете. Обкурившиеся в хлам племена вестготов и вандалов распиздовали Римскую империю. Гунны во главе с Атиллой разнесли к ёбаной матери пол-Европы. Лангобарды, предки современных металлистов, всерьёз взялись за боевые топоры и начали колбасить кого ни попадя. Какой-то накрепко обкуренный жрец написал «Песнь о Нибелунгах».

Из создавшейся кутерьмы вылезли племена славян, которые пришли в пустующую и изгаженную Северную Украину с целью долговременного проживания. Но об этом в следующий раз.

[ Читать далее... → ]

Я вижу ваши обвиненья, и потому везде изгой.
Ты, мол, расист и оскорбленья вливаешь яростно порой.
Ты нетерпим, жесток, упрямец, и нет пощады ни на грош
Ни меньшинствам, ни франкмасонам, ни неграм, блин, ядрёна вошь.

Но я предвижу ваши страхи; довольно их в моих стихах.
И по обычьям первонахов...Что ж, не бегите впопыхах.
Не стану я судьёй кровавым, не стану провещать конец,
Но осмеять не перестану маразма общества венец.

Сурова доля пидараса, когда нахлынет кал рекой:
В сортир для женщин не пускают, но не пускают и в мужской.
В таком порядке гигиена для пидараса - тяжкий труд;
Он, обосравшись как гиена, бежит подмыться в ближний пруд.

Жалейте, дети, бедных негров - ведь им покоя не даёт
Размер пособия, во-первых, а во-вторых весь белый гнёт.
То иго страшное до срока доводит негров до седин:
Калибр пушек мал, нет бэйби, и разбавляют кокаин.

Не будем больше наркоманов считать угрозой наших дней -
Обчистят все ваши карманы, в надежде взять в киоске клей.
Их иглы с кровью заражённой (что под балконами лежат) -
То зубочистки и игрушки для ваших и чужих ребят.

Довольно с улиц гнать работниц - они вас будут ублажать.
Они потрут вам на ночь спинку, они постелят вам кровать.
Умны лицом, красивы видом, принцессы сказочных перин;
Они больны немножко СПИДом...Куда ж, куда ж вы, гражданин?

Ущемлены права животных, бродячих псов блюдём права;
Людей бродячих здесь опустим, пусть будет пухом им трава.
Когда укусит вас дворняга, и занесёт в укус столбняк,
А может бешенство (едва ли), то не сердитесь на дворняг.

Друзья, восславим феминисток за их нелёгкий, страшный долг:
Не брить подмышки, жать гантели, и на мужчин смотреть как волк.
Другого смысла я не вижу в забавном женственном кружке.
Кто видит - пусть расскажет миру (я напишу о том в стишке).

Дискриминация индусов взяла значительный разгон,
И в наших украинских бурсах пора вводить войска ООН.
А о причинах по которым они покинули свой дом,
Не нужно думать, дорогие. Всем хватит места, не в облом.

Лесбийство, пьянство, трансвеститы, грабители средь бела дня,
Культура масс, поп-музыканты, коррупция - не часть меня.
Как дедовщина, верхи власти, убийцы с крышей набекрень,
Наркоторговцы и сектанты, и вся другая поебень.

И несмотря на заявленья, и что нет сил больше терпеть,
Жалейте, будьте милосердны...А разве надо их жалеть?

[ Читать далее... → ]

I. Мальчишки и девчонки, а также исполнители!
О Хортицкой ВДВС услышать не хотите ли?
О том как исполняем мы решения судебные,
О том как дорожим мы должностями хлебными,

О том как эффективно описывать диваны,
И разнося повестки, достигать Нирваны.
О том я вам поведаю путём стихосложения,
Чтоб подвиг наш великий не предан был забвению.

II. Мы всё приносим в жертву работе нашей славной,
Козловская Елена приносит и подавно
Свои больные уши, характер скромный, тихий,
На лавочке тревожный сон (Не разбудите лихо!),

Её мечта о принце на "Лексусе" красивом
Лишает благодушия и придаёт ей силы.
Не сбыться светлой той мечте, но это не тревожит,
Козловская Елена долги взыскать поможет.

И троллит её тонко царь пушкинский Салтан,
Он бывший энергетик, гудит как барабан,
И льются его речи и мрачные пророчества.
Зовут его Сергей (но тут забыл я отчество).

Слывёт неуловимым, как двести Фантомасов,
Он любит песни Плесени, попсу и ананасы.
Таджиками он правит железною рукою,
Пока не сделают ремонт, не даст он им покоя.

А у окна мечтает последний в мире мечник,
Его зовут по-разному. Спокойный и беспечный
Мужчин, детей и женщин шинкует он катаной
И мерзко улыбается от скуренного плана.

Живёт он воздержанием и праведной молитвой,
Местами плоско шутит. Забыв побриться бритвой,
Пугает должников он козлиной бородою,
И пишет разность всякую тощею рукою.

Напротив его Витя: безответно любит Лену
(Не накопил на "Лексус", сейчас большие цены).
Уничтожает мамин борщ большой столовой ложкой,
Качает с Интернета всю шнягу понемножку.

Он хочет стать диджеем, но, благо, нет таланта,
И угощать Козловскую пирожками с "Фантой".
Способен он автомобиль ловить по целой области,
Он рубит показатели - что ж, есть предмет для гордости.

Улыбкой блещет давний взыскатель алиментов,
Обедает он где-то манерой неприметной,
А в остальное время уйти он очень хочет,
Вдов и сирот оставить, когда дела закончит.

Египетскую силу зовёт на свою голову
Цуканова Марина; впадает в многословие,
И очень-очень любит шоколадные конфеты.
То человек семейный, живущий где-то в гетто.

Воспитывает сына, об этом что-то слышал,
От трэков в её компе поедет скоро крыша.
К элитной бижутерии имеет интересы,
Сторонник, в общем, мира, свободы и прогресса.

III. Об остальных я позже вам напишу подробней,
О генералитете, о новых и свободных,
О странном освежителе в пластмассовом пакете,
Ну, а пока спасибо вам за вниманье, дети.

[ Читать далее... → ] 

Перед сонмом племён и народов
Я держу свои странные речи -
Средь избранников и антиподов,
Что собрались на крупное вече.

Я брутален, циничен и мерзок,
Как торговец мясцом человечьим;
Ироничен, заборист и дерзок
В разуменьи невинных овечек.

Через линзу пытливых усилий
Различаю житейские мелочи,
Подмечаю я их изобилие
Скрупулёзно, как линии - стрелочник.

Я в умах ковыряюсь с киркою,
На свет Божий несу содержимое
И его размягчаю рукою,
Создавая удобоваримое.

Я насмешник с Великой обочины,
Провокатор, к тому же, бессовестный.
Люди чем-то всегда озабочены -
Я смешное плету из их горестей.

Доверять мне нельзя, не надейтесь:
Из двуногих, что землю тревожат,
Я загадочней многих. Не бейтесь,
Не кормить вам ту страсть, что вас гложет.

Не легко мне быть ребусом, тайною,
Чьи значки едким ядом пропитаны.
Всё сильней я боюсь быть разгаданным
Кем-то лучше, иначе воспитанным.

Градоначальник Карташов, идущий по описи под номером пятым, выгодно выделялся на фоне своих градоначальнических предшественников. Ибо запорожские градоначальники по сути своей чем-нибудь ему да уступали: Головко был слаб в делах и делал мало толкового; генерал Поляк, хотя и был личностью почитаемой и легендарной, рано умер и сделать успел немногое; Червоненко был семейно нечистоплотен и явный коррупционер, о чём имелась в Горсовете соответствующая справка; а Бережной со всей своей администрацией запятнал свою репутацию случаем с Памятником (см. креатив «Памятник выебанным в жопу»). Короче, как ни крути, Карташов в этой плеяде градоначальников был, по меткому выражению летописца «словно новый «Фольксваген» средь «Запорожцев» и «Таврий». А посему, чтобы за собой закрепить превосходство, Карташов решил наконец построить долгожданные новые мосты через Днепр, которые так жаждали запорожцы, особенно жители Хортицкой и Правобережной слобод.

Мосты строились долго. Пожалуй даже, чересчур долго, и как пишет летописец «строительство сих сооружений тянулась как вонь за народным ополчением». Денег не хватало, ибо лихоимство и воровство губернских чиновников было весьма велико, а на мосты перепадали объедки с губернского стола. В столице на просьбы Карташова отвечали, что Украина велика, мостов в ней требуется неисчислимое множество, а кризис ничего строить не даёт. И пока Карташов слал петиции начальственным структурам, средь самих запорожцев поползли, как водится, разные слухи. Одни говорили, что Карташов строит мост лично для себя, другие – что он прикарманивает деньги («очередной прохвост» - вздыхали благодарные запорожские обыватели), а третьи – что мосту не суждено быть построенным. Так архиерей Тихон, большой знаток апокрифов и писаний, утверждал, что места, где должен стоять мост, прокляты, ибо во времена первые были местом совокупления Адама, святого праотца нашего и демоницы Лилит, от которой происходят черти, мучающие законопослушно пьющих запорожцев «белою горячкою». Другие же, к примеру, хортицкой староста, говорили, что по дну реки проходит разлом земных недр, а строители, зная это, строить ничего не хотят и ебут вола.

Так или иначе, к концу строительства запорожцы разделились на два лагеря – тех, кто строительство мостов поддерживал, и тех, кто был категорически против. Как так вышло, летописец не уточняет, но говорит, что «проявилась присущая запорожским обывателям дурь во всей красе – мосты были нужны, только строились так медленно, что и ждать их перестали и позабыли, что они нужны». Воры же из администрации подбивали народ думать, что мосты много денег тянут из обывательских карманов, а жители Правобережья даже предполагали, что вся Хортицкая слобода к ним жить навсегда по новому мосту переедет.

И всё же, через 13 лет (вот оно, число несчастливое!) мосты, наконец, были достроены, и Карташов превеликое празднество по этому поводу организовал – как водится, с бесплатною раздачею водки «Хортицкий ступор» по бутылке на нос. Однако не ведал, что назревает меж запорожцами за мосты серьёзный конфликт. Проявилось это, когда возле основания Второго Благословенного Моста им. Ивана Сирка (новый мост с острова на Левый берег) собрались две толпы с транспарантами, пивом и молотками. Первые кричали, что мост следует сегодня же открыть и пустить по нему транспорт, вторые – что мост проклят и несёт городу разорение и Божье проклятие. Мостоненавистники, в оправдание своих лозунгов, вывели из дебрей острова трёх волхвов. Волхвы, одетые в рубище и старые шлёпанцы, все с папиросами и в чёрных очках, заявили, что мосты – дело старым богам неугодное, а в месте, где основания мостов покоятся, карма плохая. Самый старый, потеребив бороду, заявил, что началось Одержание и много чего плёл, чего запорожцы не поняли (а самые догадливые смекнули, что волхв обкуренным читал «Улитку на склоне» Стругацких). Тут то и началась война за Мосты, которой эпоха Карташова ознаменовалась.

Война эта была не то, чтобы особо кровопролитной или затяжной, а всё ж таки с сотни четыре запорожцев с обеих сторон в ней полегло. Сам Карташов, возглавив сторонников мостов, расставил посты на мостах, а всех кто осмеливался к ним подходить без заверенной в Горсовете Справки о намерениях, беспощадно сёк и расточал. В отместку противники мостов не пускали на мост подъезжающий транспорт, подкупали охрану мостов и писали ночью на поверхностях моста разные непотребные надписи. Карташов даже хотел изловить волхвов, которые подбивали запорожцев на бунт, да только солдаты городские возвращались из островных дебрей наглухо обкуренными, с чудовищным перегаром и бормотали что-то про начавшееся Одержание и новые отряды подруг. Карташов, Стругацких отродясь не читавший, считал, что это секретные явки и пароли и шёл, как можно догадаться, в совсем неверном направлении.

Конец же войне положило решение столичного мостового ведомства, которое ломало голову над тем, как войну в Запорожье прекратить, но мосты оставить в целости и сохранности. В один прекрасный день на подъезде к Первому Благословенному Мосту им. Ивана Трясило остановилась машина, с которой глашатай громко обеим сторонам, вызванным заранее, зачитал приказ Кабинета Министров, согласно которому мосты остаются на месте, но сторонники мостов во главе с градоначальником Карташовым платят военную контрибуцию и возмещают противникам мостом все виды ущерба в чётко назначенной сумме. Это решение и положило начало Мостовому перемирию, а период позорной войны был забыт. Волхвы были изловлены, наказаны сечением и великодушно Карташовым в родные хортицкие дебри отпущены, как говорит летописец «со всей градоначальникам свойственной благопристойностью». Летописец также говорит, что не решение правительства войну прекратило, а то, что запорожцы устали воевать, ибо сами они народ мирный и, в общем то, беспорядку чуждый.

Мосты простояли вплоть до эпохи градоначальника Кормового (в описи под номером восьмым), и были полностью и окончательно разрушены вместе с плотиной ДнепроГЭСа в ходе Войны Против Мостов. Началась она, как водится, с абсолютно дурацкого случая – группа малолетних юродивых, катаясь на скейтах по мосту, трагически погибла, свалившись полным составом в реку. Поскольку в инженерных мостовых документах не учитывалось, что по краю моста нельзя рассекать на доске с колёсами, виновным объявили сам Первый Благословенный Мост им. Ивана Трясило. Припомнили давние времена, и новые волхвы (всё так же в китайских шлёпанцах, тряпье, в чёрных очках и с косяками) напомнили, что мосты, дескать, прокляты и уже жертву свою кровавую взымают. И завертелось колесо Истории в обратную сторону – одни запорожцы насмерть стояли за мосты, говоря, что из-за глупости дебилов-недорослей страдать не намерены, а другие – что мосты вообще, помимо общей опасности своей, служат пристанищем продажных девок, стоящих вдоль дороги, а также всяческим рыбакам-алкоголикам и прочей шантрапе. На этот раз градоначальник Кормовой, не обладая ни решительностью, ни благородством, ни умом Карташова, а также будучи помешанным на нравственности (летопись говорит о нём как о градоначальнике-девственнике) активно поддержал противников мостов и мосты разрушил до основания. Летописец добавляет, что впоследствии Кормового казнили в столице, на Майдане за проявленное самоуправство, а в городе Запорожье начался период Раскола, который и привёл впоследствии к разрушению этого славного города. Но это уже совсем другая история…