ПАМЯТИ ВЛАДИМИРА ВЫСОЦКОГО
Фотопроба к фильму "Емельян Пугачев", режиссер А.А. Салтыков (из моего архива)
СТИХИя
ИЗ АНТИЧНОГО ЦИКЛА
УХОД
Спины и рук запасец не трудит:
краюха хлеба, сыр и дар оливы...
Здесь на утёсе Одиссей счастливый
на облака бездумные глядит.
Как чуден сад Лаэрта за спиной -
способен он один собой весь мир украсить!
Но скучен дом: за каменной стеной
в нём хлеб пекут и ткани в пурпур красят.
Качает Пенелопа колыбель,
как нереиды сонные триеры,
и оплетает сон, как повитель,
а в снах души - рождаются химеры.
Одиссей:
- Но разве в этом счастье? Корабли,
взлетевшие на гриву Посейдона,
- о, Ойкумена, как же ты бездонна! -
постичь помогут прочный дар земли.
Тоска, как нянька, за моей спиной:
торговле обучает, буквам и цифири...
А я - бычок здоровый, молодой,
и мир - ладонь! - чудес не счесть в том мире!
Ужель мне стариться средь этих чугунов,
внимая отголоскам бабской брани?
Слепа удача, как слепа любовь,
что держит мужа в доме на аркане.
Мне в пенном братстве во сто крат милей
бежать от бурь иль в лоб врага таранить!
Судьбы иной не испросить мне дней,
своей - хочу хоть чем-нибудь потрафить.
(Подходит Пенелопа)
Ну вот, пришла... Уж за спиной стоит
как смерть с косой... Назойлива, как Осса...
Сидела б в доме, сын покуда спит,
так нет... туда же... задавать вопросы...
Терзать меня своею болтовнёй
о козочках, цветах, подвесках и браслетах...
Мол, не иди ты, Одиссей, с войной
на Трою... Остудись и обмозгуй ты это!
Пенелопа:
- Троянская война задумана для тех,
кто дом не чтит! Знать - шило в афедроне!
Опомнись, Одиссей! (сквозь слёзы - смех)
Удел таких, как ты, - тоска о доме!..
Одиссей:
- Уже упрёки! Как недолог путь
от праздника весны и до семейной грязи...
Уйди, жена, дай сердцем отдохнуть!
Постичь миров таинственные связи -
вот, что влечёт меня! Твой ткацкий стан
стучит в мозгах, мешает рассужденьям...
Пенелопа:
- Очнись же, Одиссей! Ты, случаем, не пьян?
Одиссей:
- А если пьян, то что? Имеешь возраженья?
Оставь, остуда! Ты ли - Пенелопа?!
Тебя ль любил я, как себя, безмерно?
Обабилась ты от семейных хлопот
и не проси, чтоб оставался верным!
Ты - камень! Ты - удавка! Ты...
Пенелопа:
- Очнись!
Кто говорит твоими мне устами?
Безумием своим не возгордись:
оно и так всё время рядом с нами!
Одиссей:
- Что думать зря? Что бабьим жить умом?
Подобное негоже одиссеям!..
Не шило - Рок ведёт нас в чуждый дом,
чтоб по миру всему бродяжье семя сеять.
Ты оглянись на мир - как он широк!
Война - лишь повод для его познанья.
Жена герою - шёлковый шнурок,
петля на шее, горе, наказанье...
***
Пройдёт немного дней, и криком птицы
в путь призовёт его капризная богиня;
чтоб было страннику куда стремиться,
в угоду ей, он отчий дом покинет,
и двадцать лет, скитаясь по морям,
потратит он на то, чтоб возвратиться снова
к погасшим очагам, разбитым чугунам,
к собаке, не забывшей звук родного слова…
СТИХИя
ИЗ АНТИЧНОГО ЦИКЛА
АНТИЧНЫЕ СЮЖЕТЫ
Из Аттики античные сюжеты
плывут ко мне виденьем в облаках
иль, выпорхнув из жерла флажолета,
скрипят песчинкой Крона на зубах.
Перелистну рапсоды я страницы -
века расступятся, меня в себя впуская...
Птицегадателю подвластен знак от птицы,
а мне - лишь буква, точка, запятая...
Керамикой из чёрно-красной глины,
хитря со мной, как будто я - Ананка,
прекраснейшие женщины, мужчины
спешат с судьбой затеять перебранку.
Что их влечёт судьбе своей перечить,
ведь всё для них предрешено заранье?
Но нет! Взметнув гиматии на плечи,
они спешат все на костёр закланья.
Какая странность в эллинском уме,
какая жажда быстротечной жизни,
коль и в Аиде, возвестив «Хайрэ!»,
станцуют и споют на собственной же тризне.
СТИХИя
ИЗ АНТИЧНОГО ЦИКЛА
АРГОНАВТЫ
У тетивы учись, у оперенья стрел,
у молнии, у кремня, у оливы...
Герои снятся - вздорны и сварливы,
их взгляд горяч - он то ли нагл, то ль смел.
Усердье вёсел и отпор волны -
беспечна удаль словно наважденье!
Сияют звёзды... Как они вольны!
Как высока их степень отчужденья!
Героям сладок вкус солёный крови,
их дразнит, как быков, кровавый след.
Ничто для них гостеприимство кровли,
а отблеск бронзы - их любимый цвет.
Рекой ещё зовётся Океан,
ещё видны границы Ойкумены,
и Аполлону слышится пеан,
что славит Феба от подножья скены.
Где горизонт? Где небо? Где вода?
Взлетает за кормой - бескрылой птицей - рыба.
И капли соли, словно крошки льда -
за шиворот! - огромной злобной глыбой.
Алмазы пригоршней швыряет океан.
Стихия... Вздор... Раздор... Небес смятенье...
И Синегривый ярой страстью пьян:
«Арго» взнесён им ровно на мгновенье.
До кашля, до слезы, до хрипоты
рокочут волны: всё в них - щепка!
И жажда всхлипа, как глоток воды,
забита в глотку - держит цепко.
Пропахло небо рыбой и пенькой.
Осели брызги на подтёках дёгтя.
И вечный бой, и вечный ветра вой,
и острый взгляд меча, и крепость локтя.
Бездарно время посреди воды,
но страсть к игре гребцов одолевает:
уже готов весь перечень беды,
что возвращенье в дом им обещает.
У аргонавта выбора ведь нет:
ему одна дорога - на Колхиду!
Овечья шкура - это пьяный бред:
мерещатся царям Зевесова эгида.
Но разве дело в ней? Медеи страшный путь
спешит начать сама Необходимость:
«Ступай, Медея, и не смей свернуть!» -
столь велика Ананки нетерпимость.
Должна сама до края ты дойти -
безумица и внучка Гелиоса...
Не стоит ей встречаться на пути
и задавать никчёмные вопросы.
Она бледна, как небо до зари,
в её руках орудие расправы...
Но ты, глупец, Медею не кори!
Так хочет Рок... Здесь не бывает правых.
Она торопится: спешит предать отца,
изрезать на куски родного брата,
орудьем мести стать для подлеца
и, наконец, орудием возврата.
Не счесть смертей, что принесёт она,
но Хронос ждёт, покуда круг замкнётся...
И оттого, пока она бледна,
по воле волн вперёд «Арго» несётся.
АРГОНАВТЫ
У тетивы учись, у оперенья стрел,
у молнии, у кремня, у оливы...
Герои снятся - вздорны и сварливы,
их взгляд горяч - он то ли нагл, то ль смел.
Усердье вёсел и отпор волны -
беспечна удаль словно наважденье!
Сияют звёзды... Как они вольны!
Как высока их степень отчужденья!
Героям сладок вкус солёный крови,
их дразнит, как быков, кровавый след.
Ничто для них гостеприимство кровли,
а отблеск бронзы - их любимый цвет.
Рекой ещё зовётся Океан,
ещё видны границы Ойкумены,
и Аполлону слышится пеан,
что славит Феба от подножья скены.
Где горизонт? Где небо? Где вода?
Взлетает за кормой - бескрылой птицей - рыба.
И капли соли, словно крошки льда -
за шиворот! - огромной злобной глыбой.
Алмазы пригоршней швыряет океан.
Стихия... Вздор... Раздор... Небес смятенье...
И Синегривый ярой страстью пьян:
«Арго» взнесён им ровно на мгновенье.
До кашля, до слезы, до хрипоты
рокочут волны: всё в них - щепка!
И жажда всхлипа, как глоток воды,
забита в глотку - держит цепко.
Пропахло небо рыбой и пенькой.
Осели брызги на подтёках дёгтя.
И вечный бой, и вечный ветра вой,
и острый взгляд меча, и крепость локтя.
Бездарно время посреди воды,
но страсть к игре гребцов одолевает:
уже готов весь перечень беды,
что возвращенье в дом им обещает.
У аргонавта выбора ведь нет:
ему одна дорога - на Колхиду!
Овечья шкура - это пьяный бред:
мерещатся царям Зевесова эгида.
Но разве дело в ней? Медеи страшный путь
спешит начать сама Необходимость:
«Ступай, Медея, и не смей свернуть!» -
столь велика Ананки нетерпимость.
Должна сама до края ты дойти -
безумица и внучка Гелиоса...
Не стоит ей встречаться на пути
и задавать никчёмные вопросы.
Она бледна, как небо до зари,
в её руках орудие расправы...
Но ты, глупец, Медею не кори!
Так хочет Рок... Здесь не бывает правых.
Она торопится: спешит предать отца,
изрезать на куски родного брата,
орудьем мести стать для подлеца
и, наконец, орудием возврата.
Не счесть смертей, что принесёт она,
но Хронос ждёт, покуда круг замкнётся...
И оттого, пока она бледна,
по воле волн вперёд «Арго» несётся.
СТИХИя
ГРАНАТОВАЯ ЧАЙХАНА
Гранат! Ох, теснота! Зерно к зерну!
Не развернуться… Скопище народа ...
Спешите, люди, в нашу чайхану!
Вот чай, лукум и пиала вам с мёдом!
А с неба сыплет снег на нас миндаль -
глядит надменно, изогнувши брови.
Жужжит пчела, и дремлет календарь…
Граната брызги, словно капли крови.
Три старца в чайхане. Молчат. Чалма к чалме.
Три путника. Три мудрости. Три века.
И три граната здесь же - на кошме:
три дара вечности во благо человека.
Три рая. Три греха. Три правила игры.
Три смеха. Три слезы. Три истины из истин.
Три высохших до дна, но мудрых пиалы...
Три взмаха рук. Три продолженья кисти.
И в день, когда мне станет тесной быль,
я вспомню всё, чем Азия богата:
и этот сад, миндаль, и эту пыль,
и эту чайхану... и три граната.
Гранат! Ох, теснота! Зерно к зерну!
Не развернуться… Скопище народа ...
Спешите, люди, в нашу чайхану!
Вот чай, лукум и пиала вам с мёдом!
А с неба сыплет снег на нас миндаль -
глядит надменно, изогнувши брови.
Жужжит пчела, и дремлет календарь…
Граната брызги, словно капли крови.
Три старца в чайхане. Молчат. Чалма к чалме.
Три путника. Три мудрости. Три века.
И три граната здесь же - на кошме:
три дара вечности во благо человека.
Три рая. Три греха. Три правила игры.
Три смеха. Три слезы. Три истины из истин.
Три высохших до дна, но мудрых пиалы...
Три взмаха рук. Три продолженья кисти.
И в день, когда мне станет тесной быль,
я вспомню всё, чем Азия богата:
и этот сад, миндаль, и эту пыль,
и эту чайхану... и три граната.
СТИХИя
ПУЩА-ВОДИЦА
Светлой памяти мамы, Лёли
Мне снился лес - сосновый, дачный...
И в нём, и вправду как во сне,
бродила стайка милых дачниц,
забывших напрочь обо мне.
Так незатейливо беседа
скользила - зайчик по листве,
и не заметна им победа
с июльским солнцем в вышине.
Они брели в смолистом жаре
среди оранжевых стволов,
а небо синью полыхало
поверх опущенных голов.
Как бабочки они парили,
в смолистом мареве летя,
и изредка дитя журили -
вполне послушное дитя.
Беспечно спорили, шутили,
ловили лета жадный взгляд...
Им дятлы в головы вдолбили,
что дни неспешно шелестят,
что это будет вечно, вечно...
Да, будет вечно, но без нас!
Быть может, время бесконечно,
но дела нет ему до нас.
Я помню, тоже там бродила -
в панамке нежное дитя -
хвоинки лёгкие ловила,
как капли летнего дождя...
Вечерний чай у самовара,
корзинка шишек, комары...
Как нынче счастья стало мало!
Как много было... до поры.
Светлой памяти мамы, Лёли
Мне снился лес - сосновый, дачный...
И в нём, и вправду как во сне,
бродила стайка милых дачниц,
забывших напрочь обо мне.
Так незатейливо беседа
скользила - зайчик по листве,
и не заметна им победа
с июльским солнцем в вышине.
Они брели в смолистом жаре
среди оранжевых стволов,
а небо синью полыхало
поверх опущенных голов.
Как бабочки они парили,
в смолистом мареве летя,
и изредка дитя журили -
вполне послушное дитя.
Беспечно спорили, шутили,
ловили лета жадный взгляд...
Им дятлы в головы вдолбили,
что дни неспешно шелестят,
что это будет вечно, вечно...
Да, будет вечно, но без нас!
Быть может, время бесконечно,
но дела нет ему до нас.
Я помню, тоже там бродила -
в панамке нежное дитя -
хвоинки лёгкие ловила,
как капли летнего дождя...
Вечерний чай у самовара,
корзинка шишек, комары...
Как нынче счастья стало мало!
Как много было... до поры.
СТИХИя
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
Там, где костёл Марии Снежной,
черёмуха сорит цветами...
И были мы такие нежные,
и вились ангелы над нами.
Они смотрели с умилением
на наши поцелуи робкие,
и пирожками - нас - с варением
кормили бойкие торговки.
А мы клялись в любви и верности,
и, разумеется, навечно!
Но той весне хватило нежности
и нашей гордости беспечной.
И ангелы на нас обиделись -
в дождях цветы и мы утоплены...
А может, ангелы привиделись,
цветы - подошвами утоптаны.
Там, где костёл Марии Снежной,
черёмуха сорит цветами...
И наши тени - неизбежно! -
сегодня встретятся там с нами.
Там, где костёл Марии Снежной,
черёмуха сорит цветами...
И были мы такие нежные,
и вились ангелы над нами.
Они смотрели с умилением
на наши поцелуи робкие,
и пирожками - нас - с варением
кормили бойкие торговки.
А мы клялись в любви и верности,
и, разумеется, навечно!
Но той весне хватило нежности
и нашей гордости беспечной.
И ангелы на нас обиделись -
в дождях цветы и мы утоплены...
А может, ангелы привиделись,
цветы - подошвами утоптаны.
Там, где костёл Марии Снежной,
черёмуха сорит цветами...
И наши тени - неизбежно! -
сегодня встретятся там с нами.
СТИХИя
ВРЕМЯ «Zги»
Я в детстве так боялась темноту,
как будто зга стояла на посту.
Ни зги не видно! Кто такая зга?
А вдруг придёт? А я ведь мелюзга...
А вдруг придёт и схватит за бочок,
и в лес утянет, словно злой волчок?
У этой зги ведь нету даже глаз,
и знать не будет, что схватила нас.
Ни зги не видно! Кто же эта зга?
Звучит так хлёстко, так же, как лузга...
Как семечки, нас лузгает она,
и тьме та зга по званию равна.
Пролезет в щель… Корява иль стройна -
не видно в темноте, но явится она,
с совой иль кошкой чёрной на хребте,
иль злой собакой на своём хвосте.
Но время шло. И я решила так:
ни зги не видно - это только знак
того, что ночь, луна не расцвела,
что спать пора, оставив все дела.
Дремать под одеялом в тишине...
Ни зги не видно? - Что за дело мне!
Ни зги не видно? - Это так, пустяк,
остаток слова, лишь его костяк...
Какое дело мне до темноты -
пускай разводит над Невой мосты...
И что с того, коль в сердце каждом страх,
как стыд, невидим этот жизни враг.
А может, то затмение луны?
Иль просто мы ещё не рождены?
Не рождены ни души, ни сердца,
и знать не можем своего лица.
Я всех вокруг стремилась оправдать,
сама себе я научилась лгать,
и ложь сгустилась, словно чёрный дым,
и мчит - вприпрыжку! - по следам моим.
Ещё чуть-чуть - настанет время зги:
ни зги не видно - это разум сгинь!
И будет зга резвиться и визжать,
и людям всем её не удержать...
И вот уж вьются стаи этой зги,
а мы не люди - кучка мелюзги!
Знай, лишь молчи, сиди, огонь не жги,
а только слушай... Слышишь? – Зги да зги...
И этот скрежет выест нам мозги,
и всё живое просто сгинет, зги...
Не крокодил из сказки солнце съел,
оно сбежало прочь от наших дел.
Чудовища в той бродят темноте,
а разум спит, распятый на кресте.
Забыты свет и цвет, добро и зло...
О Боже, как нам до сих пор везло!
Светило солнце... Небо в бирюзе...
Гремели громы, радуясь грозе...
Цвели сады, бежала вдаль река,
и я была легка, как облака.
Коль зга пришла не звана на порог,
то дело не в луне! - То наших душ порок.
Пусть сгинет зга, как сгинуть зло должно...
Да будет свет! Так свыше суждено.
Я в детстве так боялась темноту,
как будто зга стояла на посту.
Ни зги не видно! Кто такая зга?
А вдруг придёт? А я ведь мелюзга...
А вдруг придёт и схватит за бочок,
и в лес утянет, словно злой волчок?
У этой зги ведь нету даже глаз,
и знать не будет, что схватила нас.
Ни зги не видно! Кто же эта зга?
Звучит так хлёстко, так же, как лузга...
Как семечки, нас лузгает она,
и тьме та зга по званию равна.
Пролезет в щель… Корява иль стройна -
не видно в темноте, но явится она,
с совой иль кошкой чёрной на хребте,
иль злой собакой на своём хвосте.
Но время шло. И я решила так:
ни зги не видно - это только знак
того, что ночь, луна не расцвела,
что спать пора, оставив все дела.
Дремать под одеялом в тишине...
Ни зги не видно? - Что за дело мне!
Ни зги не видно? - Это так, пустяк,
остаток слова, лишь его костяк...
Какое дело мне до темноты -
пускай разводит над Невой мосты...
И что с того, коль в сердце каждом страх,
как стыд, невидим этот жизни враг.
А может, то затмение луны?
Иль просто мы ещё не рождены?
Не рождены ни души, ни сердца,
и знать не можем своего лица.
Я всех вокруг стремилась оправдать,
сама себе я научилась лгать,
и ложь сгустилась, словно чёрный дым,
и мчит - вприпрыжку! - по следам моим.
Ещё чуть-чуть - настанет время зги:
ни зги не видно - это разум сгинь!
И будет зга резвиться и визжать,
и людям всем её не удержать...
И вот уж вьются стаи этой зги,
а мы не люди - кучка мелюзги!
Знай, лишь молчи, сиди, огонь не жги,
а только слушай... Слышишь? – Зги да зги...
И этот скрежет выест нам мозги,
и всё живое просто сгинет, зги...
Не крокодил из сказки солнце съел,
оно сбежало прочь от наших дел.
Чудовища в той бродят темноте,
а разум спит, распятый на кресте.
Забыты свет и цвет, добро и зло...
О Боже, как нам до сих пор везло!
Светило солнце... Небо в бирюзе...
Гремели громы, радуясь грозе...
Цвели сады, бежала вдаль река,
и я была легка, как облака.
Коль зга пришла не звана на порог,
то дело не в луне! - То наших душ порок.
Пусть сгинет зга, как сгинуть зло должно...
Да будет свет! Так свыше суждено.
СТИХИя
ТОСТ
Здоровья вам и вашему столу!
Мы собрались, как винограда грозди.
Не быть похмелью на таком пиру! -
желать решаюсь я по праву гостьи.
Мои слова не стоят тех наград,
что дарит стол торжественно и чинно.
Свой сон разлил в бокалы Арарат,
и жертву принесли плоды не без причины.
И я ответствую: - Да будет жизнь легка,
светла, щедра, добра и справедлива...
И будет долго пусть крепка рука,
болезнь и смерть же будут пусть ленивы.
Прошу рождаться внуков, их детей,
прошу рождаться прочие народы!
Я пью за крепость всех дерев ветвей,
я пью за волю, то есть, за свободу!
Пусть будет дождь, когда идут дожди,
пусть будет снег... - Зимой так сладко спится!
Пусть будут хоть чуть-чуть мудры вожди
и не дадут нам от безделья спиться!
Пусть будет солнце летом и зимой,
и птицы будут, и зверьё, и рыбы...
Пусть мотылёк и целый шар земной
здоровьем пышут, как буханок глыбы.
Пусть не устанет мускул каблука
дробь выбивать из золота паркета...
Да что ж я тщусь? Вот уж дрожит рука...
Что лепечу про то - я - и про это?..
Ведь где-то там, в сердцах, из глубины
мы знаем, как родители и деды,
один лишь тост: «Чтоб не было войны!
Чтоб всем дожить до мира и победы!»
Здоровья вам и вашему столу!
Мы собрались, как винограда грозди.
Не быть похмелью на таком пиру! -
желать решаюсь я по праву гостьи.
Мои слова не стоят тех наград,
что дарит стол торжественно и чинно.
Свой сон разлил в бокалы Арарат,
и жертву принесли плоды не без причины.
И я ответствую: - Да будет жизнь легка,
светла, щедра, добра и справедлива...
И будет долго пусть крепка рука,
болезнь и смерть же будут пусть ленивы.
Прошу рождаться внуков, их детей,
прошу рождаться прочие народы!
Я пью за крепость всех дерев ветвей,
я пью за волю, то есть, за свободу!
Пусть будет дождь, когда идут дожди,
пусть будет снег... - Зимой так сладко спится!
Пусть будут хоть чуть-чуть мудры вожди
и не дадут нам от безделья спиться!
Пусть будет солнце летом и зимой,
и птицы будут, и зверьё, и рыбы...
Пусть мотылёк и целый шар земной
здоровьем пышут, как буханок глыбы.
Пусть не устанет мускул каблука
дробь выбивать из золота паркета...
Да что ж я тщусь? Вот уж дрожит рука...
Что лепечу про то - я - и про это?..
Ведь где-то там, в сердцах, из глубины
мы знаем, как родители и деды,
один лишь тост: «Чтоб не было войны!
Чтоб всем дожить до мира и победы!»
СТИХИя
ЧЕРЁМУХОВЫЕ ХОЛОДА
Я опять уследить не успела -
уж цветы опадают в садах...
И бессмысленным саваном белым
вдоль черёмух стоят холода.
Почему так устроено в мире:
метит боль то в зрачок, то в висок,
и в огромном вселенском эфире
мой дрожит - без причин - голосок?
Мир судьбою меня ограничил:
оградил от побед и от бед...
В зеркалах - то лицом, то обличьем -
отражается день мой и след.
Мне росой на заре не напиться,
не пройтись босиком под дождём...
Рядом люди - усталые лица -
мы трамваи, троллейбусы ждём.
В ожиданье глаза прикрываем,
и в бензинном московском чаду
так отчаянно ждём, представляем,
не упавшую с неба звезду.
Вновь, весна, ты меня обманула:
ликованье заметив моё,
в грязь асфальта небрежно стряхнула,
словно пепел, цветенье своё.
Я опять уследить не успела -
уж цветы опадают в садах...
И бессмысленным саваном белым
вдоль черёмух стоят холода.
Почему так устроено в мире:
метит боль то в зрачок, то в висок,
и в огромном вселенском эфире
мой дрожит - без причин - голосок?
Мир судьбою меня ограничил:
оградил от побед и от бед...
В зеркалах - то лицом, то обличьем -
отражается день мой и след.
Мне росой на заре не напиться,
не пройтись босиком под дождём...
Рядом люди - усталые лица -
мы трамваи, троллейбусы ждём.
В ожиданье глаза прикрываем,
и в бензинном московском чаду
так отчаянно ждём, представляем,
не упавшую с неба звезду.
Вновь, весна, ты меня обманула:
ликованье заметив моё,
в грязь асфальта небрежно стряхнула,
словно пепел, цветенье своё.
СТИХИя
ПТИЦА
Осенней птицею кружилась
моя любовь, моя печаль,
и песня на сердце ложилась,
как будто осени печать.
Слежу я за полётом птицы -
и мне б взлететь, да нету сил...
«О, птица, птица, стань сестрицей, -
мой голос за меня просил. -
Я тоже птица, с птичьей стаей
на юг я улечу с тобой:
в тепле том боль моя растает,
не станет боль моей бедой.
Там бесконечно лето длится,
и вечно там цветут сады...
Ну, как же мне с землёй проститься,
с любовью сладить, помоги!
Я этой осени хмельное
взахлёб отведала вино:
не стань любовь моей виною,
я не раскаюсь всё равно».
Но с неба птица отвечала:
«Ты так привязана к земле!
Быть может, жизнь начав сначала,
подругой в небе станешь мне.
И не завидуй лету юга -
что стоит вечное тепло?
Тебе сестрицей станет вьюга
и постучит в твоё окно.
Тебе любовь твоя зачтётся,
коль эту выстоишь зиму,
и лето в жизнь твою вернётся -
я с неба поклонюсь ему.
И не кляни напрасно осень,
тебе щедры её дары -
берёз серебряная проседь
и клёнов жаркие костры.
Пусть небо хмурится дождями
над чернозёмной полосой,
но листьев золото - горстями -
путь устилает к дому твой...»
Слежу я за полётом птицы,
её я слушаю слова:
«О, птица-птица, стань сестрицей,
ужели мне родня зима?
И не оставь меня без веры,
моя любовь, моя печаль!
Я тоже птица в малой мере
и стужу не люблю встречать.
Я так боюсь зимы! А вьюга?
Неужто мне сестра она?
Мы лишь по ревности подруги,
нам на двоих - любовь одна!»
Не знаю: верить, иль не верить,
что в дверь моей души зима
вдруг постучит, и настежь двери -
стремглав - я отворю сама.
Я отворю и поклонюсь ей,
и предложу ей хлеб и соль,
и хмелем горьким поделюсь с ней:
«О, вьюга, будь моей сестрой!»
Осенней птицею кружилась
моя любовь, моя печаль,
и песня на сердце ложилась,
как будто осени печать.
Слежу я за полётом птицы -
и мне б взлететь, да нету сил...
«О, птица, птица, стань сестрицей, -
мой голос за меня просил. -
Я тоже птица, с птичьей стаей
на юг я улечу с тобой:
в тепле том боль моя растает,
не станет боль моей бедой.
Там бесконечно лето длится,
и вечно там цветут сады...
Ну, как же мне с землёй проститься,
с любовью сладить, помоги!
Я этой осени хмельное
взахлёб отведала вино:
не стань любовь моей виною,
я не раскаюсь всё равно».
Но с неба птица отвечала:
«Ты так привязана к земле!
Быть может, жизнь начав сначала,
подругой в небе станешь мне.
И не завидуй лету юга -
что стоит вечное тепло?
Тебе сестрицей станет вьюга
и постучит в твоё окно.
Тебе любовь твоя зачтётся,
коль эту выстоишь зиму,
и лето в жизнь твою вернётся -
я с неба поклонюсь ему.
И не кляни напрасно осень,
тебе щедры её дары -
берёз серебряная проседь
и клёнов жаркие костры.
Пусть небо хмурится дождями
над чернозёмной полосой,
но листьев золото - горстями -
путь устилает к дому твой...»
Слежу я за полётом птицы,
её я слушаю слова:
«О, птица-птица, стань сестрицей,
ужели мне родня зима?
И не оставь меня без веры,
моя любовь, моя печаль!
Я тоже птица в малой мере
и стужу не люблю встречать.
Я так боюсь зимы! А вьюга?
Неужто мне сестра она?
Мы лишь по ревности подруги,
нам на двоих - любовь одна!»
Не знаю: верить, иль не верить,
что в дверь моей души зима
вдруг постучит, и настежь двери -
стремглав - я отворю сама.
Я отворю и поклонюсь ей,
и предложу ей хлеб и соль,
и хмелем горьким поделюсь с ней:
«О, вьюга, будь моей сестрой!»
СТИХИя
ВОСПОМИНАНИЕ О ЛЬВОВЕ
Воск закапал со свечек каштанов,
сон в магнолиях дом себе свил,
и усталые струи фонтанов
из своих выбиваются сил.
И горящий в чахоточном мире
лунный лик в сей предутренний час
в бесконечно-далёком эфире
- за окошком - до ночи угас.
Я - паненка из чуждой столицы,
путь до школы - один на один!
Кобзаря бесконечные лица
строго смотрят из окон витрин.
Фонари, маскароны, ступени,
католический праздничный храм...
И чужие - недобрые - тени
под тяжёлыми сводами брам.
Здесь торговки в цветах утонули.
Голубь ищет остатки еды...
И навек в тротуарах уснули
кармелиток босые следы.
Воск закапал со свечек каштанов,
сон в магнолиях дом себе свил,
и усталые струи фонтанов
из своих выбиваются сил.
И горящий в чахоточном мире
лунный лик в сей предутренний час
в бесконечно-далёком эфире
- за окошком - до ночи угас.
Я - паненка из чуждой столицы,
путь до школы - один на один!
Кобзаря бесконечные лица
строго смотрят из окон витрин.
Фонари, маскароны, ступени,
католический праздничный храм...
И чужие - недобрые - тени
под тяжёлыми сводами брам.
Здесь торговки в цветах утонули.
Голубь ищет остатки еды...
И навек в тротуарах уснули
кармелиток босые следы.
настроение: Ностальгическое. Львов...
Опять "РЕМЕЙК-2"?
Это работа Шохиной Светланы Николаевны "ДЫХАНИЕ РОССИЙСКОЙ ГЛУБИНКИ", а рядом поощрительный ДИПЛОМ, полученный за эту работу в 2007 году на 6-м фестивале "Лоскутная мозаика России". О авторском самолюбии распространяться не стану - нет его. О профессиональной информированности жюри - тоже. Но есть такое иностранное слово ПЛАГИАТ (от лат.plagiatus - похищенный), которое на русский язык переводится не иначе как ПРИСВОЕНИЕ ЧУЖОГО АВТОРСТВА, или, если еще проще... Надеюсь дальше каждый додумается сам. Хотела по привычке написать "С уважением"... Но что тут уважать?!
Опять "ремейк", или...
Простота – хуже воровства? Или, все же, ремейк ремейку и впрямь – рознь? Уде неделю я тупо смотрю на эти две фотографии, словно на картинки из разряда «найди столько-то отличий», и пытаюсь понять: зачем??? Дорогие мои мастерицы из клуба «Сундучок», объясните, пожалуйста, престарелой бабушке-художнице, зачем вы сделали это панно? Чему такому особенному вы научились, переиначивая по мере сил на свой лад, столь известную работу О. Жареновой? «Ремейк», прямо скажу, удался не на славу, что, впрочем, случается частенько. Зато «адрес» удался и написан такими крупными буквами, что ваше «письмецо» не затеряется: не в пример письму Ваньки Жукова, писавшему на деревню дедушке.Работа называется «Одеяло в русской традиции». Против этого не попрешь, действительно… в русской традиции. Но, может, на ней есть надпись-посвящение: «В подражание О.Жареновой»? Тогда понятно. Лермонтов, Михаил Юрьевич, тот прямо так и писал; «В подражание Байрону». Да и другие, если что, цитаты не ленились в кавычки брать. Но я даже не об этом. Неужели целому клубу было просто лень вырвать из школьной тетрадки листочек в клеточку и сочинить на нем СВОЮ композицию из простейших классических блоков и геометрических фигур? Жду ответа, как соловей лета, ибо очччччччччччччень понять хочется. Ваша О. Пустовалова
СТИХИя
ИЗ «ХРИЗАНТЕМОВОГО» ЦИКЛА
«Отцвели уж давно хризантемы в саду...»
В. Шумский
I.
Я знаю, говорят, что всё ещё цветут
озябшие под снегом хризантемы...
Но знайте! Люди лгут, бессовестно так лгут,
касаясь грубо столь изящной темы.
Так принято, когда приходит осень,
писать о хрупких пальцах, хризантемах...
Изящество колец, серебряная проседь -
любимый атрибут опошленной столь темы.
В саду замёрзли вы, и снег - как целлофан! -
вас целовал задумчиво и страстно,
но горек привкус губ, и краток карнавал…
(Костюм из серебра сидит прекрасно!)
Стеклянные букеты на столе
в стеклянной вазе с трещиной и сколом,
цветите в сентябре - не в декабре! -
и не коснётся вас озноб и холод.
Говорят, всё цветут хризантемы в саду...
Люди лгут - изощрённо и зло!
И за ложь им гореть в этом зимнем аду
и считать, что ещё повезло!
II.
Устала целовать замёрзшие уста,
и пальцы холодны, как эти хризантемы...
Смеётесь вы, но это, господа,
находится в пределах вечной темы.
О хризантемы, странные цветы,
как любят вас японцы и китайцы...
Но вы горды, ломаете вы пальцы,
о хризантемы, как же вы горды!
Уже воспет не раз в отчаянье тот сад,
где гибнут на морозе хризантемы...
Но как без этого - в пределах данной темы -
войти и мне в снегах погибший сад?
От снега я бледна и желтизна в лице -
Родня я всем японцам и китайцам!
Как хризантемы, я ломаю пальцы,
кровинки нет в озябнувшем лице.
А хризантемы? - Нет! Они не отцвели!
По-прежнему торчат в саду под снегом!
И эта гордость, обусловленная светом...
О хризантемы, как же вы глупы!
Но отчего так красит вас мороз?
Быть может, я ошиблась в этой теме?
О столько слёз и столько жертв принёс
поэт в угоду лживой хризантеме.
Гореть без срока мне в том ледяном аду:
погибли на глазах все хризантемы!
И коль осмелилась коснулись этой темы -
желтеть и гибнуть в стынущем саду.
***
В поэзии такой слова есть «сад» и «ад»,
рифмуются в ней «пальцы» и «китайцы»,
но ранит и меня горчащий аромат:
портрет цветов я вышиваю в пяльцах.
Романс уже пропет, но нет ему конца,
причудлив голос отошедшей страсти...
Иль это всё погода – дождь, ненастье,
и мажу кремом я черты лица.
«Отцвели уж давно хризантемы в саду...»
В. Шумский
I.
Я знаю, говорят, что всё ещё цветут
озябшие под снегом хризантемы...
Но знайте! Люди лгут, бессовестно так лгут,
касаясь грубо столь изящной темы.
Так принято, когда приходит осень,
писать о хрупких пальцах, хризантемах...
Изящество колец, серебряная проседь -
любимый атрибут опошленной столь темы.
В саду замёрзли вы, и снег - как целлофан! -
вас целовал задумчиво и страстно,
но горек привкус губ, и краток карнавал…
(Костюм из серебра сидит прекрасно!)
Стеклянные букеты на столе
в стеклянной вазе с трещиной и сколом,
цветите в сентябре - не в декабре! -
и не коснётся вас озноб и холод.
Говорят, всё цветут хризантемы в саду...
Люди лгут - изощрённо и зло!
И за ложь им гореть в этом зимнем аду
и считать, что ещё повезло!
II.
Устала целовать замёрзшие уста,
и пальцы холодны, как эти хризантемы...
Смеётесь вы, но это, господа,
находится в пределах вечной темы.
О хризантемы, странные цветы,
как любят вас японцы и китайцы...
Но вы горды, ломаете вы пальцы,
о хризантемы, как же вы горды!
Уже воспет не раз в отчаянье тот сад,
где гибнут на морозе хризантемы...
Но как без этого - в пределах данной темы -
войти и мне в снегах погибший сад?
От снега я бледна и желтизна в лице -
Родня я всем японцам и китайцам!
Как хризантемы, я ломаю пальцы,
кровинки нет в озябнувшем лице.
А хризантемы? - Нет! Они не отцвели!
По-прежнему торчат в саду под снегом!
И эта гордость, обусловленная светом...
О хризантемы, как же вы глупы!
Но отчего так красит вас мороз?
Быть может, я ошиблась в этой теме?
О столько слёз и столько жертв принёс
поэт в угоду лживой хризантеме.
Гореть без срока мне в том ледяном аду:
погибли на глазах все хризантемы!
И коль осмелилась коснулись этой темы -
желтеть и гибнуть в стынущем саду.
***
В поэзии такой слова есть «сад» и «ад»,
рифмуются в ней «пальцы» и «китайцы»,
но ранит и меня горчащий аромат:
портрет цветов я вышиваю в пяльцах.
Романс уже пропет, но нет ему конца,
причудлив голос отошедшей страсти...
Иль это всё погода – дождь, ненастье,
и мажу кремом я черты лица.
СТИХИя
ЗАТЯНУВШАЯСЯ ЗИМА
Какие зимы стали длинные,
и юг мне снится по ночам:
там каравеллы с бригантинами
найти не могут свой причал.
И небо там такое синее,
и дом белеет у воды...
Благоухая апельсинами,
оранжево цветут сады.
Здесь дамы очень легкомысленны -
из белой пены кружева...
И с тем же самым легкомыслием
я к ним принадлежу сама.
А кавалеры... В кавалерии
для них вовеки места нет,
им места нет и в инфантерии -
у них в башке один сюжет!
.
Концовка будет беспечальная,
ведь это юга берега...
Сюда уже из порта дальнего
спешат на помощь мне суда.
И каравеллы с бригантинами
поспешно ищут свой причал...
И в зиму, в снег и в ночи длинные
мне что-то мичман прокричал.
СТИХИя
БАБА НА ЧАЙНИК
Пышет от чайника - жаром,
пышет от бабы - любовью:
груди - малиновым жаром,
щёки - малиновой кровью.
Бусы - ряды карамели,
мелких печений мониста...
Праздники не надоели -
шьёт ей наряды модистка.
Баба уселась на чайник,
бабе на чайнике место.
Баба важна, как начальник,
и хороша, как невеста.
В юбке широкой с оборкой -
тёплая, как одеяло,
нам - к пирожкам с жаркой коркой -
чай до поры сохраняла.
Строго, как сторож в тулупе,
смотрят из пуговиц глазки:
кто её в дом к себе купит -
мигом очутится в сказке.
Чай, из малины варенье,
это ли, право, не чудо?
Баба горда угощеньем,
пёстрым фарфором посуды.
Чётко, как маленький юнга,
службы азы постигает:
жарко у бабы под юбкой -
баба тепло сберегает.
СТИХИя (Опять не о любви к лоскуту, технологиям и всему такому
СУДЬБА
Да, в наказанье, видимо, за то,
что захотелось мне - хоть на мгновенье! -
забыв про рукавицы и пальто,
нырнуть в снега, как в степень восхищенья,
я снова здесь... Мечта ведь не сбылась!
Да не мечталось, видно, мне о нужном...
Следы свои, утаптывая в грязь,
спешу, как все, я по московским лужам.
Мне не дано быть лучше и мудрей
моих друзей, соседей по жилищу,
что делят жизнь со мной... В планете сей -
таких, как я, о слава Богу, тыЩи!
Но, как и прежде, мне не суждено
петь с ними вместе дружным стройным хором:
когда веселья накренилось дно -
опять одна! - гляжу, как чёрный ворон.
Да, мне не печь блинов и пирогов,
не удивлять повидлом и вареньем
своих друзей... Любимых и врагов -
всех! - удивляю я хозяйской ленью.
Хотя подчас я силюсь повязать
свою судьбу с судьбой бескрайней нити -
так иногда я возлюблю вязать,
столь страстно так, как ненавистно шить мне.
Быть может, в том наследие веков,
и, размечтавшись, разрешусь нескладно
потоком слёз из гущи облаков,
в меня смотрящих словно Ариадна?
Но надоев и краскам и словам -
кротка, как прежде! - перестану злиться
на то, что всё ж не надоем друзьям,
подобно лишней спице в колеснице.
Ленюсь и млею... Зрею и молчу -
пока не возгоржусь я немотою...
Тогда слова мне станут по плечу,
и краски поспешу смешать с водою.
Да, в наказанье, видимо, за то,
что захотелось мне - хоть на мгновенье! -
забыв про рукавицы и пальто,
нырнуть в снега, как в степень восхищенья,
я снова здесь... Мечта ведь не сбылась!
Да не мечталось, видно, мне о нужном...
Следы свои, утаптывая в грязь,
спешу, как все, я по московским лужам.
Мне не дано быть лучше и мудрей
моих друзей, соседей по жилищу,
что делят жизнь со мной... В планете сей -
таких, как я, о слава Богу, тыЩи!
Но, как и прежде, мне не суждено
петь с ними вместе дружным стройным хором:
когда веселья накренилось дно -
опять одна! - гляжу, как чёрный ворон.
Да, мне не печь блинов и пирогов,
не удивлять повидлом и вареньем
своих друзей... Любимых и врагов -
всех! - удивляю я хозяйской ленью.
Хотя подчас я силюсь повязать
свою судьбу с судьбой бескрайней нити -
так иногда я возлюблю вязать,
столь страстно так, как ненавистно шить мне.
Быть может, в том наследие веков,
и, размечтавшись, разрешусь нескладно
потоком слёз из гущи облаков,
в меня смотрящих словно Ариадна?
Но надоев и краскам и словам -
кротка, как прежде! - перестану злиться
на то, что всё ж не надоем друзьям,
подобно лишней спице в колеснице.
Ленюсь и млею... Зрею и молчу -
пока не возгоржусь я немотою...
Тогда слова мне станут по плечу,
и краски поспешу смешать с водою.
СТИХИя
Зимой невозможна тоска:
зима - ожидание лета,
где печка - до жара! - нагрета
горячей душой пирога,
где чай распивают с вареньем,
на Масляной - ставят блины,
где с каждым своим пробужденьем
мы лету всё больше верны.
ПОЗДРАВЛЯЮ ВСЕХ С ДНЕМ МАТЕРИ!
Мы посвящаем стихи знакомым,
неверным подругам, ревнивым дамам,
воронам, что спать улеглись отобедавши,
любим, нас с легкостью дыма предавшим,
и - редко! - нам преданным мамам.
неверным подругам, ревнивым дамам,
воронам, что спать улеглись отобедавши,
любим, нас с легкостью дыма предавшим,
и - редко! - нам преданным мамам.
СТИХИя ВОЗВРАЩЕНИЕ
Я спешила домой… Возвращение было не близко.
Там вдали, с перепутья шоссейных дорог,
улыбнулась земля отражением лунного диска,
что от радости встречи вверху удержаться не мог.
Поседели на диво скупые откосы и склоны,
сколь щедры вереницы по-зимнему жестких даров!
Надо мною колышутся злые бутоны
той, загадочной вечно, тоскующей розы ветров.
На губах моих билось немою тревогою слово...
Если б можно, мотору сказала:
- Постой, не спеши!
По спине полз рифленый настойчивый холод,
словно след от промерзших дорогою шин.
В чем же дело? Дорога размечена точно:
каждый столбик чернеющей цифрой горит,
словно штемпель блуждающей по миру почты,
что отметиной каждой у каждого сердца болит.
Накренилась сосна под железною волею снега -
как настойчив был крен всех дорог и судьбы виражей!
Говорят, где-то там, над Землей, в черноте светит Вега
сквозь завалы и толщь пустоты блиндажей.
Посерьезнел мой взгляд посреди этой зимней дороги:
рвусь с откоса вперед, а хотела б вернуться назад...
Постовые ГАИ - в полушубках замерзшие боги -
лишь одни, как отметины жизни, стоят.
Побелела вдали светом мутным рассвета полоска.
Виден город - ознобом и снегом зажат.
По дороге - подобию лунного воска -
безнадежно и скорбно сейчас тормоза провизжат...
СТИХИя (НЕМНОГО О СЕБЕ)
НЕУМЁХА
Кто тихо жжёт огонь ночной свечи,
на трепетный союз с ней возложив надежды,
а я дремлю с спокойствием невежды,
что уминает жадно калачи.
Я тихо жду предутренних часов,
когда не слышно голосов трамваев,
и, затаившись как трава лесная
под бременем продрогших в снах снегов,
лежу и жду... Вдруг задрожали стёкла
в ответ на звонкую возню трамвая.
Хозяйки протирают тряпкой окна,
на табуретках истово зевая.
И мне бы должно рядом с ними встать,
в ведро усердно погружая руки,
но я лежу... и постигать науки -
хозяйские - мне непосильна благодать!
Что я умею? Краски размешать,
испачкав ими рукава и пальцы, -
так восхищают вышивальщиц пяльцы,
что труд их позволяют размещать.
Что я умею? Сидя в уголке,
насочинять в причудливом узоре
всех трещин - на стене, на потолке -
видений чудных призрачное горе.
И, старой шерсти размотав клубок,
идти за нитью - даром древней девы,
испуганно свой округлив зрачок,
не зная, что с сим даром дальше делать?
Потом - молчать, слоняясь по углам...
Наперекор желанию уюта,
не прикасаться к щёткам, утюгам,
ответствовать зиме за холод лютый.
Бранить кувшин, но не бранить бокал,
граничащий с пожаром каждой гранью;
следить, как в лампе падает накал,
готовясь долго к самовозгоранью.
А что ж ещё? Люблю я видеть сны.
Даров мне не отпущено природой,
чтоб отменить вдруг наступленье года,
чередованье лета и зимы...
Но где-то там, в желанной тишине,
во мне жива твоя, любовь, наука:
жива попытка к восхожденью звука,
как восхищенье солнцем в вышине.
Кто тихо жжёт огонь ночной свечи,
на трепетный союз с ней возложив надежды,
а я дремлю с спокойствием невежды,
что уминает жадно калачи.
Я тихо жду предутренних часов,
когда не слышно голосов трамваев,
и, затаившись как трава лесная
под бременем продрогших в снах снегов,
лежу и жду... Вдруг задрожали стёкла
в ответ на звонкую возню трамвая.
Хозяйки протирают тряпкой окна,
на табуретках истово зевая.
И мне бы должно рядом с ними встать,
в ведро усердно погружая руки,
но я лежу... и постигать науки -
хозяйские - мне непосильна благодать!
Что я умею? Краски размешать,
испачкав ими рукава и пальцы, -
так восхищают вышивальщиц пяльцы,
что труд их позволяют размещать.
Что я умею? Сидя в уголке,
насочинять в причудливом узоре
всех трещин - на стене, на потолке -
видений чудных призрачное горе.
И, старой шерсти размотав клубок,
идти за нитью - даром древней девы,
испуганно свой округлив зрачок,
не зная, что с сим даром дальше делать?
Потом - молчать, слоняясь по углам...
Наперекор желанию уюта,
не прикасаться к щёткам, утюгам,
ответствовать зиме за холод лютый.
Бранить кувшин, но не бранить бокал,
граничащий с пожаром каждой гранью;
следить, как в лампе падает накал,
готовясь долго к самовозгоранью.
А что ж ещё? Люблю я видеть сны.
Даров мне не отпущено природой,
чтоб отменить вдруг наступленье года,
чередованье лета и зимы...
Но где-то там, в желанной тишине,
во мне жива твоя, любовь, наука:
жива попытка к восхожденью звука,
как восхищенье солнцем в вышине.
В этой группе, возможно, есть записи, доступные только её участникам.
Чтобы их читать, Вам нужно вступить в группу
Чтобы их читать, Вам нужно вступить в группу
