Откройте свой Мир!

Устала.
Всё чаще ложусь.
И даже во сне продолжаю идти,
сбивая до крови ступни.

Иду,
по пути прислоняясь спиной
к теплым стенам домов,
в дверь которых уже не войти.
В них слышится смех.
Там радость ребенка бенгальским огнём ослепляет.
Там нежность во взглядах. Ладонь,
что скользит по спине, обжигая, и
шепот: "Вставай и иди. Иди, не касаясь..."

И снова себя отрываю.
Иду, и картами меряю жизнь, и шагами.
И знаю,
что больше уже не дарю. Ничего.
Я просто теряю:
обрывок страницы...
рисунок небрежный...
случайное фото, впитавшее мир.

А дом?
Тот, что распахнутой дверью всё манит меня?
Он есть, но - за гранью.
И это всё чётче, и денно и нощно, я понимаю.
И трое, своею любовью там топят камин,
меня ожидая.
И шепчет, как прежде отец:
"Иди, дорогая, своею дорогой, никуда не спеша.
И не предавая...»

И снова встаю.
И снова иду, рассыпаясь словами


© Copyright: Мира Кузнецова, 2025

Дабл (от англ. Duble) — удвоение ставки.

Моя Лиза вышла из метро, мерцающая счастьем, и была тут же подхвачена под руку мужем. Мерцание не померкло. И это взбесило! Последний раз я её видел такой за неделю до рождения Олежки. Она сидела на качелях во дворе, слегка раскачиваясь, щурясь от удовольствия, когда её лицо попадало в солнечный поток. Было забавно наблюдать, как она вплывает то в тень, то в яркий свет. Ей явно нравилось это блуждание между светом и тенью, она гладила живот, улыбалась и излучала счастье. Из моего кухонного окна не было слышно, что она говорит, но я был уверен, что она сейчас говорит сразу с обоими детьми. Таша, которая строила замок из песка, время от времени что-то говорила, а Лиза слегка наклоняла голову к животу, словно прислушиваясь, а потом отвечала дочери. Обе смеялись… Больше я ее такой не видел. Через неделю родился Олежка. Еще через неделю их привезли. Лиза странно выглядела. Больная. И внешне все еще беременная. Девчонки пошли их поздравлять, а её мать извинилась и отказала в визите. Сказала, что Лиза никого не хочет видеть. Но Лобышев светился от гордости. Водка лилась рекой. Он праздновал. Он ликовал. Рассказывал с какой жадностью сын сосет молоко матери. Какие у него ручки и ножки. Какого цвета у него глаза. Волосы. Но никогда не упоминал Лиз.

Кира с Виткой прорвались к подружке. Днём, когда товарищ майор был на службе. По их словам, дверь им открыла бледная, все еще «беременная» женщина, с безумными глазами.

Девочки вернулись спустя пару часов, в явном неадеквате. Кира посмотрела на меня странно, в упор и прошипела: «Узнаю – убью!». Вовчику Витка вовсе показала кукиш, плавно переходящий в кулак. А на простой вопрос: «И что вы там такого узнали, девочки?» - они попросили водки. А потом, под финиш первой бутылки и наши молчаливое любопытство, посмотрели друг на друга и кивнули. «Ну, это можно …» И поведали: о клинической смерти во время операции; о неожиданном возвращении назад; о том, что из операционной Лизу с еще народившимся Олежкой, вывезли с накрытым простыней лицом, как труп; о пяти часах между операциями; о том, что хирург никак не мог себя взять в руки и разрезал её как-то не так и задел нерв; что матка не сокращается теперь, но есть надежда; что швы все пошли свищами и гниют; что Олежек – чудо, а не ребенок… А потом заткнулись резко, словно их выключили. Молча выпили еще по одной и объявили посиделки законченными.
Но Лизу больше не оставляли одну. Постепенно её подлечили. Она стала, как раньше гулять с Ташей во дворе, но чаще уезжала с коляской, везя ее одной рукой, а другой ведя дочь, в парк. В парке стелила на траву детское одеяло. И ложилась на него с сыном и дочерью. И мир для них переставал существовать.
Я иногда видел их там, проезжая мимо, или возвращаясь через парк домой. Мы не были представлены друг другу и просто подойти к ним и заговорить - мне почему-то казалось кощунством. Почему? Имел честь однажды наблюдать, как схлопывалась на ее лице улыбка, превращая её в фарфоровую куклу. С выражением полного безмятежного равнодушия на личике. В глазах еще какое-то время плескалось раздражение, но вскоре и оно растворилось в прозрачности пустоты…

Так что, когда, теперь уже полковник Лобышев, огласил мне счет побед жены, я еще не смог повторить её трюк с масочным превращением, и курил с перекошенной от непонятной злости рожей. Это он правильно сказал - «рожей». И только отбросив окурок и повернувшись к ней лицом, я понял, что все её сияние не имеет никакого отношения к близости к мужу. Она просто что-то там для себя решила и просто радуется… мне? И я задохнулся от желания тут же её прижать к себе и невозможности сделать это. «Я задыхаюсь от нежности…» - вовремя мне подсказала Земфира и я пропел, копируя её интонации и склоняясь к её руке. Не смея задержать её чуть дольше в своей и хмелея только от близости к ней.
Мне казалось – я отвлекся всего лишь на миг, отвернулся увлекшись беседой со старым другом, шагая за Андреем к остановке маршрутки, а Элис исчезла. Я оглянулся, а её нет. Я взял левее, обходя друзей по кругу и ища Лизу взглядом. Нашел. Она курила с тем странным типом, что постоянно топтался на крыльце её универа. Вдруг, очень медленно подняла подбородок и повернула голову в сторону говорившего, цыкнула языком и бросила сигарету в урну. Я даже слышал этот ее коронный цык, словно чиркнула подковой по брусчатке норовистая лошадь. Лицо на мгновение скривилось в гримасе брезгливости, но она уже шла от чудаковатого мужичка, в полной уверенности, что её лицо сейчас никому не интересно. К нам вернулась типичная Елизавета Петровна: холодная, спокойная, невозмутимая.
С этим же выражением лица она смотрела в окно, время от времени произнося какие-то слова. Мерцания счастья больше не было. Радость вернулась. В тот миг, когда она обнимала Витку в прихожей квартиры и обе еле сдерживались от желания разрыдаться. Андрея Вовчик увлёк к столу, а я присел на корточки и снял с Лизы туфли, поочередно надев на её ступни тапки. Она вздрогнула и явственно всхлипнула, а Вита, умница Вита, ей зашептала:

– Идём, возглавим распитие и поедание, а потом сбежим на лоджию курить… и отговоримся за год.
Лиза закивала и выпустила подругу из объятий. Вита слегка кивнула мне то ли здороваясь, то ли одобряя содеянное, а я прижал Лизу к своему боку и шепнул ей: «Желанная». Она вздохнула и прикоснулась рукой так же, как на улице. Легко. Мимолетно. Очень горячо.

Всё случилось, как и планировала Витка. Выпив пару рюмок за встречу и подав горячее, девочки улизнули в спальню на лоджию курить, прикрыли дверь в комнату. Девочки-к-девочкам, мальчики-к-мальчикам. И мы, мальчики, выпивали и закусывали. Разговор девочек затянулся. У мальчиков пошёл по кругу. Я решил не оставаться ночевать, а уехать домой. Вышел в прихожую и всё же уйти, не попрощавшись с девчонками, не смог. Тихо приоткрыл дверь и шагнул внутрь темной комнаты. И тут же услышал Виткин резкий и злой голос:

– Вот же тварь! Я … я и представить не могла, что всё было так. Думала, что вы помирились и ты просто вернулась к отцу своих детей. Даже после того, что он с тобой сотворил и продолжает творить, мне казалось это единственно-разумным объяснением. Но чтобы ты приехала, а он за сутки до тебя забрал у стариков детей и поставил тебе ультиматум? Вот же, тварь! Ни себе, ни людям!

– Почему же? – Лиза усмехнулась и продолжила абсолютно бесцветным голосом. - Людям, пожалуйста. Хоть по одному, хоть скопом. Можно даже в его присутствии или группой. Без разницы.

– Не поняла. Почему ты тогда все еще не с Глебом.

– Нельзя. Йок. Вот именно с Глебом табу.

– Опять не поняла. Почему нельзя с Глебом?

– Он понял, что я люблю его. И что это не секс для здоровья. Это любовь. А любить нельзя. Любовь – это недоступное удовольствие для полковника Лобышева и значит мне запрещено. В противном случае – бракоразводный процесс с женой-шлюхой и дети, оба, с ним.

– И при этом он с тобой не спит с рождения сына, потому что ты не мужик и не можешь его отъиметь?

– Ну… да. С тех пор, как я вам с Киркой об этом рассказала, ничего не изменилось. Желаете мужчину с улицы – извольте. Но! Никаких привязанностей, а уж тем паче – любви…

Девочки выщелкнули из пачки по очередной сигарете и закурили. А я понял, что чувствовал прибитый гвоздями к кресту человек. Не я. Она. Столько лет… Я передумал уходить. Теперь задача у меня была иная. Я вернулся и влил свежую струю коньяка в луженную глотку полковника, благо у меня было с собой, да и Вовка вдруг блеснул глазами и подыграл, сливая свой коньяк в чайную чашку, стоящую на соседнем стуле. Андрей превратился в Дрюню, как в училище, и Вовка сходил за дамами. Они постелили на диване, уложили свежеиспеченного защитника спать, а после убрали со стола, и мы все ушли пить чай на кухню. Через немного Вита зевнула, кивая Лизе:

– Постелешь Петрову в Мышкиной комнате? А мы спать, а тот мой полковник уже клюет носом. И тебе я там пижамку на стуле приготовила. – А потом обняла благоверного и ушла.

– Всё! – я встал и протянул Лизе руку. ¬ – Моя. Больше ничья.

>Каре (фр. Carr;) — покерная комбинация,
в которой есть четыре карты одного достоинства
и кикер. В английском варианте эта ставка
называется Four of a kind,
буквально — четыре одного достоинства


Я шла по длинному коридору наощупь. Каждый раз, когда я доходила до очередной развилки, узкие, расходящиеся в разные стороны такие же однообразные коридоры на миг освещались и я могла хотя бы оценить их длину. Они ничем не отличались кроме неё. Иногда мне казалось, что какой-то шире другого, но миг заканчивался и я снова погружалась во тьму и мои руки ощупывали холодные стены, отсчитывая провалы ответвлений до самого короткого. Неожиданно добавился запах. Я остановилась и закружила на месте принюхиваясь, мысленно плюнув на то, что собьюсь и уже не найду тот самый короткий, в который мне нужно свернуть. Запах был знакомым. Так пах мужчина, за которого я вышла замуж. Мне казалось, что я его любила и даже родила от него детей. И пошла на запах, ощупывая стены и, наконец, рука провалилась в пустоту, от которой пахло моей любовью. Я свернула и пошла, по неволе пригибаясь, после того как больно стукнулась лбом о скошенный потолок. Подняла левую руку вверх, ощупывая теперь и его. А он все снижался и снижался, и мне стало невозможно дальше идти, я опустилась на колени, потому что назад дороги тоже не было, и поползла на четвереньках. Я точно знала – мне нужно туда, вперед. Колени уже давно кровили, да и ладони оставляли мокрый след, но я продолжала ползти. Я уже слышала голоса, когда мои руки нащупали дверь, я потянула её за ручку. Закрыто. я стала скрестись. Сил на то, чтобы стукнуть кулаком в эту дверь не было, но была уверенность, что стоит её хоть разок ударить с размаху – она вылетит, как миленькая. Но размахнуться зажатая узким коридором, уставшая и обессиленная, я совершенно не могла. Я заплакала, подтягивая своё безвольное тело ближе к двери в немыслимой надежде, что может быть, если я привалюсь к ней, она сломается… и тут вдруг вспомнила. Эту дверь он закрыл от меня сам. Он мне сам сказал, что я ему больше не нужна. «Ты была нужна только чтобы родить мне сына». Да. Он так сказал. И я закричала, глядя как дрожит и колеблется дверь от моего крика…

– Тише. Тише. Ты перебудишь весь дом. Что оголодала? Давно никого? Ну перепихнулась бы с Петровым. Или еще с кем. Хочешь, - он прижал меня к матрасу, - я тебя сам… обслужу, коль уж так невмоготу, что приползла ко мне. В конце концов ты единственная женщина, которая меня способна зажечь. – Он сжал мою грудь, и я мысленно представила черные пятна на белой коже, выдохнула и вывернулась, вставая с дивана. – Куда?

– В туалет.

– А ну-ну. Кстати, вечером мы едем в гости. Ивановы уволились, приехали и ждут нас. Просили быть всенепременно вместе, - он хохотнул, и с другом нашим общим. Петров нас будет ждать в метро.

Я открыла дверь санузла, вошла и по привычке задвинула шпингалет. Возвращаться в «супружескую постель» не хотелось. Совсем. И пусть любви, за которой я ползла в сегодняшнем сне не было и давно, и подавно, но Андрей прав я давно не занималась сексом и гормоны просто бесились в моей крови. Я разделась, пустила воду в ванну и ступила в неё. Легла и закрыла глаза. Нет Андрей прав и не прав. Я не хотела мужчин. Никаких, кроме одного. Я хотела Петрова. Почему? Любила. И поэтому не могла быть с ним. Собирать крохи с чужих столов… только не в его случае. И так позволила себе безумную неделю перед отъездом. Оказалось, что потом не смогу разжать руки на вокзале, вцепившись в него руками и взглядом. Проводница что-то кричала, а я стояла, забыв дышать. Он взял мои руку в свои, опустил их вдоль моих бедер, а потом резко прижал и поднял меня в тамбур. Коротко коснулся губами моего рта и выскочил на перрон. Проводница уже закрыла дверь вагона, когда до меня дошло, что он кричит мне:

– Я приеду к тебе! Жди! – Я резко дернулась и кинулась к окну, поезд уже покинул вокзал. Ни Петрова, ни надежды. Я сморгнула и повернулась к проводнице:

– Можно я закурю?

– Кури. Будешь уходить – открой. – И она щелкнула ручкой замка, на двери, ведущей в следующий вагон…
Внезапно я поняла, что мне холодно. Села и пощупала струю льющейся воды. Чертова колонка снова потухла. Придется любимой свекрови поменять еще и колонку. Мне поменять.

Что ж… Встаем и улыбаемся себе в зеркале. Не получилось. Улыбаемся еще раз. Нет. Еще раз. Еще, еще. Вот так. Это уже более-менее похоже на довольство окружающим миром. Зафиксировали. Я подняла голову, опустила плечи. «Будь собой, милая. Не дай себя сломать. И это пройдет», - я подмигнула себе и оделась. Порадуем детей завтраком. А после завтрака себя… обновками.


Я стояла, глядя на себя в огромное зеркало примерочной, перемерив с десяток блуз, джемперов, пиджаков в комбинации с тремя брюками, я наконец был собой довольна. Женщина, что сейчас с любопытством глядела на меня, ожидая приговора, не была похожа на меня, но она была уверена в себе. Она ничего не боялась. Она верила, что достойна лучшего и знала, что однажды это, лучшее, случится. Мы улыбнулись друг другу. Я протянула руку к сумочке, достала губную помаду и добавила цвета губам.

– Девочки, срежьте ценники, мне уже некогда переодеваться. А это упакуйте в пакет, пожалуйста, - я положила на стойку сложенные джинсы и свитер, в которых пришла.

– Вам не кажется, что вот это будет здесь уместно? – девочка0кассир крутнула стойку с бижутерией, быстро сняла браслет, украшенный дорожкой мерцающих синих кристаллов и прозрачных камней кубического циркония. – Это «Лунный свет». Он похож на Вас.

Я коснулась расстеленного на поверхности стойки браслета и улыбнулась. Девушка все поняла правильно и протянула мне пару серег.

– Берите! Это же реплика «PANDORA». Сносит с ног за бесценок. – Девчонка расплылась в широкой улыбке понимания.

– Хорошо, – кивнула я, растягивая губы в улыбке уже совершенно искренне, - пусть сносит.

У меня было такое хорошее настроение, что даже Андрей вдруг решил сыграть в «любящего мужа» и со смехом протягивал мне руку на выходе из вагона метро. Ему явно нравилось, что встречные мужчины улыбаются издали, а пройдя мимо оглядываются. Он даже начал вести счет моих побед. Верней своих. Именно это он и провозгласил на выходе со станции, курившему у колонны Петрову.
– Петров! Лиза обеспечила мне сегодня полную и окончательную победу над мужчинами этого города. Со счетом 37:1 выиграл я.

– Почему такой странный счет? – Петров сделал последнюю затяжку и отправил окурок точно в урну.

– Тридцать семь разновозрастных мужчин при виде неё расплылись в улыбке и после проводили её взглядом, не взирая на моё присутствие. Один ты стоишь с кислой рожей.

– Ясно. Дело в кислой роже. Исправим положение и счет, - Петров медленно повернул голову в мою сторону, одновременно с этим доставая из-за спины, белую розу, перевитую голубой лентой и протянул её мне. Я так же медленно шагнула к нему, протягивая руку за цветком, он наклонился и пропел модный мотив из Земфиры. – Я задыхаюсь от нежности, от твоей – моей… ла-ла-ла. Почему? Лай-ла-ла-ла…– и поцеловал руку, протянутую за цветком, задержал её в своих пальцах, разогнулся и вложил в неё розу. – Полная победа. Несокрушимая, полковник. Ваша жена – страшное оружие нашей действительности.

– Страшно-красивое оружие, Петров. – Андрей взял меня под локоть, вынуждая перехватить розу другой рукой. Ухмыльнулся наблюдая за этим маневром, а потом повернулся в сторону Глеба. – Моя жена… действительно убойное средство массового поражения. Ну, что? Далеко идти? Тачку возьмем или прогуляемся? Благо дама у нас потрясающая, - он растянул последнее слово, а потом закончил фразу резко. Словно муху прихлопнул одним махом, - хоть и одна на двоих.

Петров не выдержал. Вскинул голову, словно уворачиваясь от пощечины, но Андрей на него и не смотрел. Он знал, что делает. Но (мысленно я усмехнулась) Петров стоял слева от проходящего мимо Андрея. И я коснулась его руки ладонью и улыбнулась уголками губ. Глеб тут же расслабился, подмигнул и рявкнул во весь дух:

– На-пра-во! – Резко, с оттягом слогов, как на плацу во время занятий строевой.

Спина Андрея мгновенно утратила расслабленный вальяжный вид, вытянувшись в струну. Всё тело пришло в движение выверенными, натренированными за годы жестами. Андрей развернулся на каблуках и выполнил поворот на 90 градусов. И вот тут Глеб, нисколько не смутившись, продолжил:

– Черт, Андрей! Прости… привычка, - и он заржал. Я улыбнулась и в этот момент за нашими спинами к смеху Глеба кто-то присоединился. Мы все трое одновременно повернулись. Блестя цыганскими глазами, радушно раскинув руки, на которые висели пакеты с фруктами, и прочей снедью и торчащей из одного из них белой розой, стоял Вовка Иванов и хохотал.

– Вольно, господа офицеры! Вольно! Глеб, забери у меня эти кульки!

– С чего бы? Они на тебе уже прижились, - продолжал веселиться тот.

– Бери, бери! – Вовка ловко стряхнул пакеты в подставленные руки Глеба, ловко выдернув розу в последний момент.

– Лизавета, Лизавета, целый год я без привета. Где ты? Где ты? Где ты, где ты! Ты разбила сердце это! – Вовчик театрально хлопнул себя по груди сжатым кулаком, а потом опустился на колено и протянул мне розу. Слегка помятую, но тем не менее белую.

– Ну, что ж, Елизавета Петровна, ваши шуты в сборе. Царствуйте! Владейте! Развлекайтесь… И, господа, пойдемте уже потрапезничаем.

Мужчины двинулись в сторону остановки маршрутки, а я была остановлена усмешкой на лице, прислонившегося к стенке сигаретного ларька Петровича. Я бросила беглый взгляд на пустующую остановку и решительно свернула к ларьку. Мужчина протянул мне распечатанную пачку. Я вынула сигарету и прикурила.

– Забавные они у тебя, - качнул головой в сторону веселящихся мужчин Петрович.

– Не все мои, - покачала я головой в ответ.

– Всё, всё. Не ври себе. Но, девочка, нужно время от времени смотреть на карты, что тебе сдала судьба. А ты? Сбрасываешь с руки все, что к тебе приходит.

– А что мне пришло? – мои брови полезли на лоб. Уж чего-чего, а встречи с этим мужчиной, с кем постоянно сталкивалась в стенах университета, я точно не ожидала. А уж выбранную им тему – и подавно.

– Каре, милая, каре. Разыграй его правильно.

– Каре? – я усмехнулась. – Я вижу только трех полковников.

– Четырех, мисс. Четырех. – Он усмехнулся и подмигнул мне.

– Смешно…

Я выбросила не докуренную сигарету и не оглядываясь пошла к остановке. К ней, в этот момент, подъезжала маршрутка и я очень хотела, чтобы это была наша. Настроение? Оно улетело вместе с недокуренной сигаретой. Чертовы мужчины. Я – кусок мяса, за который снова идет торг? Господи, ведь я всегда мечтала просто быть любимой женщиной, родить любимому мужчине детей… и просто отдать им всю любовь что во мне есть. Когда-то. Я хотела так когда-то… все что я хочу сейчас – своих детей и свободу.

>Блайнд (от англ. Blind) — вынужденная
или обязательная ставка в покере.



Я снова мерял шагами тротуар перед ЛИМПТУ. Тот же мужик, что и в первый мой приход сюда, снова курил на крыльце и хмыкал время от времени, посматривая на меня. Нет, я не опоздал, хоть и сжимал в руке цветы для Лизы. Я усмехнулся, глядя на них – теперь она их точно возьмет домой. Ей не придется пристраивать их подружке. «Не сможет», - я еще раз усмехнулся и расплылся в дурацкой улыбке, глядя на ошеломленное лицо моей Элис. Мужик тоже улыбался, сложив руки на груди. Его реакция на мою Лиз настораживала. Я еще раз скосил на него глаза – он явно развлекался зрелищем. А Лиз стояла на крыльце, так не ступив на ступени. Стояла склонив голову к правому плечу и покачиваясь с пятки на носок, словно борясь с желаниями бежать вперед и снова бежать, но назад, и удерживая себя на месте сложенными друг на друга и сцепленными за спиной руками. Я почувствовал, что она нуждается в том, чтобы я решил её внутреннюю дилемму и я решил. Я прыгнул, перескакивая через две ступеньки крыльца сразу к ней, на площадку и подхватил её, отшатнувшуюся и теряющую равновесие, левой рукой. Прижал к себе и чмокнул в нос.

– Цветы. Тебе. Ты же любишь фиалки? – спросил я, заглянув ей в глаза. А они вдруг наполнились водой и в них словно открылись два колодца с болью. – Помнишь, у тебя был целый подоконник на кухне, и они цвели разными цветами. Такой оазис посреди заснеженного пейзажа за окном.

– Любила. Они все умерли. Я повезла Олежку родителям, а Андрей их засушил. Я была глупа и спросила почему он их не поливал, а он открыл форточку и выкинул их. Одну за другой. Да. Я люблю фиалки. – она сморгнула и колодцы закрылись, поглотив всю воду в её глазах. – Но, Глеб, это же было давно. Мы не были тогда еще знакомы.

– Были. Я не был тебе представлен, но я уже знал тебя. Узнавал, вернее…
Лиза вздохнула и отпрянула от меня, возвращая себе независимость и уверенность в правоте любого своего поступка.

– Беру. Ты прав. Я люблю фиалки. – Она улыбнулась и засмеялась. – Особенно, когда их много и они разного цвета. Давай. Моя.

«Смешная», - подумалось мне вдруг. Уже минут пять я наблюдал за девушкой-девочкой-женщиной., что завтракала в паре столиков левее меня. Да, пожалуй, и не я один. Старик Джузеппе потирал плешивый череп явно в удовлетворении, время от времени, косясь на посетительницу и усмехаясь в усы. Подумалось, что явно не впервые у Джузи завтракает, девочки из кухонной двери тоже выглядывают и улыбаются, как старой знакомой.
А девчонка тем временем дышала свежеиспеченным бриошем. Именно так – ды-ша-ла. Она держала двумя руками теплую булочку, поднеся ее к самому носу, в блаженстве зажмурив глаза, вдыхала запах. Она сделала особенно глубокий вдох в упоении покачивая головой из стороны в сторону, освободила правую руку и несколько раз помахала ей над чашкой с кофе, добавляя аромату горячей выпечки еще и этот запах. Улыбка наслаждения расплылась по ее лицу.
– Смешная, - сказал я уже вслух, не отводя от нее глаз.
– Ха, это ты еще не видел, как она ужинает, - сквозь смех проговорил подошедший с моим завтраком Джузеппе.
– Что часто кушает у тебя?
– Вчера ужинала. Сегодня завтракает. Не забываемо кушает.
– О, как… и меня впечатлила, - кивая в такт словам согласился я.
Тем временем, не обращая на окружающий мир ни малейшего внимания, девушка разломила бриошь пополам, полила булочку медом и мазнула сливочным маслом… Именно в этот момент из висящего на спинке стула рюкзачка раздался звук выстрелов. Мы с Джузи вздрогнули, а лицо девушки исказилось гримасой брезгливости. Она, не спеша и с явным сожалением отложила свой завтрак и выудила из недр сумки телефон. Посмотрела в экран и торопливо положила аппарат на стол с выражением крайней гадливости. Телефон продолжал «выпускать обойму за обоймой», а девчонка, запрокинув голову к небу глубоко, громко и часто вдыхала воздух. На пятом вдохе она остановилась и нажала кнопку громкой связи. По абсолютно безжизненному лицу текли слезы. Руки безвольно легли на колени. А вот губы вдруг растянулись в широченную улыбку, а девушка, посмеиваясь легким звонким голосом, в котором смешалась радость, счастье и удовольствие сказала:
– Доброе утро. Какие-то проблемы?
– Да, дорогая. Одна большая проблема – ты.
– Не преувеличивай. У тебя есть еще время навсегда с ней закончить и убраться и из моей жизни, и из моего дома. Но ты не тяни. Лучше реши все сегодня, хорошо? Не нужно отрывать хвост у кошки. Ключи можешь забрать себе, - она счастливо рассмеялась и будь я проклят, если тот, кому она это говорила, в этот момент сомневался в искренности ее смеха. - Завтра приедут менять замки. Счастливо плаванья в свободных водах, Грей.
– Как скажешь…
Телефон больше не издал ни звука. Шальная улыбка безудержной радости сползла с ее лица. И только в этот момент я понял, что безмолвные слезы все еще текут по ее лицу, капая и стекая по ее шее. Девушка еще пару минут продолжала сидеть не шевелясь. Потом ее правая рука поднялась с колен и двумя пальцами, словно боясь испачкаться взяла телефон со стола и бросила внутрь сумки. Потом качнула головой словно вычеркивая какую-то мысль и снова достала его из сумки. Я удивленно приподнял бровь, гадая будет звонить или отключит, а девочка воткнула в уши и телефон наушники, потыкала пальцем в экран и забросив рюкзачок на плечо, сунула гаджет в карман. Встала и ушла. Забыв о своем так и не съеденном завтраке.
Я сделал последний глоток остывшего кофе, положил на столик перед стариком пару купюр, за себя и девушку, провожая её взглядом. Язык не поворачивался назвать ее снова смешной, но желание сделать это вдруг взбунтовалось в душе, требуя догнать и стереть мокрые дорожки с ее лица. Я шагнул на площадь, намереваясь идти за ней, но вдруг другая мысль меня остановила…
[ Читать далее... → ]

Питер встретил слезами, стекающими по окнам вагона. Смысла стоять в тамбуре в ожидании остановки поезда не было, как не было нужды торопиться, но я всё равно уже стояла, упираясь раскрытыми веером ладонями в стекло окна и вглядываясь в ночь, расцвеченную мелькающими всполохами фонарей. Это мелькание гипнотизировало, не давая сосредоточиться на мыслях, и это радовало иллюзией обычности. Состав начал притормаживать, и рука проводницы коснулась моего плеча.

– Женщина, разрешите. Мы прибываем.

– Да, да, конечно, извините, - я отступила, освобождая подход к двери и её тут же открыли, откинули площадку и протерли тряпкой поручень. Поезд вздрогнул в конвульсии остановки и вскоре замер. Проводница вышла на перрон и сделала приглашающий жест.

– Счастливого пути!

– Спасибо, - кивнула я и шагнула вперед. Сделала пару шагов и вдохнула запах Московского вокзала. Покрутила головой, ища изменения, но двадцать с лишним лет не поменяли привычный пейзаж. Всё то же. Всё так же. Я и перрон. Только я больше не курю и окурок моей сигареты не летит на рельсы.
[ Читать далее... → ]

Начало тут https://my.mail.ru/communit...

- Ну и как там наша снежная девочка? Или все таки снежная баба? – усмехнулся Хэлтор и толкнув плечом, подмигнул другу, - согрел?
- Отогрел… кажется. С баней это ты хорошо сообразил. Баня ей сейчас самое то, - переминающийся с ноги на ногу, Гуннар потянулся и зевнул.
- Всем - самое то. Узнал у девчонки кто она такая? Что в лесу ночью делала? Куда шла? Заблудилась? Может ее проводить нужно?
- Не нужно ее провожать… наверное, - оторопело протянул Гуннар , - а вообще спросил. Только она не сказала, - на лице мужчины проступила робкая юношеская улыбка.
- Ну так пошли спросим, - пожал плечами Хэлтор, с недоумением рассматривая растерянное лицо друга, - звать то ее как?
- Я ее Солингер назвал, - пробурчал тот.
- Ты назвал? А, что до тебя ее мать с отцом просто дочкой звали? – захохотал Хэлтор и подтолкнул друга к намету.

Нарочито громко покряхтев перед кожаным полотном полога, Хэлтор пригнулся и вошел под крышу временного жилья. Глаза ощупывали темное чрево походного жилища, ослепленные после яркого солнечного света. Девчонка уже натянула свою одежду и сейчас, сидя на мягком спальнике, шнуровала меховые сапоги.

- И куда собралась, девонька?
- Туда откуда пришла. Вы кто такие? Как я здесь оказалась? - на миг оторвав от своего занятия взгляд проговорила ночная гостья, - из-за вас теперь опять весь день в снегу сидеть.
- Во как! А спасибо за спасение тебя не учили говорить? – нахмурился повелитель, расправляя плечи, - ты что в лесу делала?
- Спасать себя я никого не просила. А в лесу ждала когда луна взойдет, но это не ваше дело. Пошла я, - усмехнулась, натягивающая шапку девушка.
- А идти знаешь куда? – встрял в разговор Гуннар, - луну она ждала. Да луна уже ушла, когда тебя Эйнар нашел, а ты снежные сны видела. Что оделась хорошо – сейчас в баню пойдешь. Подождет твоя луна. Идти тебе куда? Я отведу.
- Отведешь. Туда, где взял. К двум сросшимся соснам. Прямо сейчас.
- А почему сейчас? До ночи еще далеко и что тебе вообще посреди леса нужно? – поинтересовался Хэлтор.
- Да кто вы такие? Почему я должна вам что-то рассказывать?
- Ну, - усмехнулся Гуннар, - может потому, что он - Хэлтор – Правитель Северных Земель, а ты на его земле, а вон они, - он откинул край полога, открывая лагерь со снующими там воинами, - Ушедшие на смерть.
- Убийцы драконов? –девчонка вскочила и бросилась к воину. Размахнулась и стукнула своим кулаком ему в грудь. – Убийцы! Вы хоть понимаете кого убиваете? – и заколотила теперь уже двумя руками по груди ничего не понимающего Гуннара.
- Тише-тише, девочка, кажется поняли, поэтому и не убиваем больше. Так все таки, кто ты такая? И что здесь делаешь в лесу? Рассказывай давай. Есть хочешь? – Хэлтор обнял ее за плечи и потянул к лежащему у костра бревну, - а потом я решу куда тебе идти к соснам или в баню.
-Хочу. Еда у меня дня два назад кончилась. Но не буду. Идти нужно - время стекает в колодец вечности. Завтра калитка к Ил’мар уже не откроется.
- Не спеши, девочка, слишком много загадок ты нам задала. Пока на наши вопросы не ответишь, ты все равно никуда не пойдешь , а голодную тебя никто не отпустит. Вот и совместим, - Хэлтор кивнул другу и тот ринулся к выходу, не дожидаясь распоряжений, но вслед все равно полетело, - Эйнара позови. Кажется ему тоже сейчас место здесь.
*
Пока кусочки оставшейся от вчерашнего застолья зайчатины, бережно разогретые Гуннаром над костром, исчезали один за другим, мужчины ждали и не спешили с вопросами. Но сейчас, когда девушка обняла двумя руками оловянную кружку с протянутым Эйнаром дымящимся отваром, молчание нарушил Правитель.
- Итак? Кто ты?
- Валлоляйка. Я не твоя подданная. Меня так зовут... дома, - улыбка тронула ее губы и она повернулась к Гуннару, - ты почти угадал воин. Только не Солнечная, а - солнечный зайчик. Мама так звала. Ее и ищу. Или ее верну или сама к ней уйду. Но вы зовите - Солингер, - она прищурила глаза и улыбнулась, - мне нравится.
- Где ее искать? Ты знаешь?
- Нет. Надеюсь Ил’мар ответит.
- А кто твоя мама?
- Не важно. Теперь дракон. Красный.
- Красный? Но здесь только один красный дракон и мы знаем, кто это. И у нее лишь одна дочь, девочка, и это не ты. Других красных мы не встречали, а в пути уже давно.
Под наметом снова повисла тишина. Эйнар время от времени подбрасывал хворост в слабо мерцающий костер, а Гуннар присел поближе к девчонке и положил свою руку на ее плечо, прижав к себе. Солингер потянулась к оставленной на лапник кружке и отодвинулась от мужчины. Сделала большой глоток и снова заговорила.
- Все красные драконы сейчас летят в ваши земли, Правитель. Именно здесь родился черный. И он становится больше с каждым днем. Все разговоры нам придется оставить здесь. Ил’мар не откроет свою калитку болтливым, мне так сказали. И торопыгам, - она усмехнулась, глядя в глаза Гуннара, и отодвинула еще больше. Так, что если есть еще вопросы спрашивайте, только я мало знаю, - она обвела взглядом всех троих, на какой-то миг замирая, всматриваясь в глубину мерцающих всполохами огня зрачков:
- Но лучше поторопиться. В полдень я должна быть у обнявшихся сосен.
- Будешь. Будем. Я с тобой пойду, - Гуннар снова подвинулся ближе к девушке, сокращая дистанцию, - что ты хочешь от этого твоего Илмара?
- Хочу получить ответ на свой вопрос, - девушка плавно развернулась в его сторону не уловимо отодвинувшись от мужчины.
- И на какой вопрос ты хочешь получить ответ? - улыбнулся тот и, словно принимая условия игры, протянул руку, коснувшись ее пальцев и подняв ее ладонь, переплел ее пальцы со своими.
- На какой вопрос? - как эхо одновременно спросили ее Хэлтор и Эйнар. Только это прозвучало странно, сливая в себе требовательную нетерпеливость Правителя и грустную надежду скальда.
- Невысказанный вопрос. Самый главный, - Солингер встала и отступила на шаг к выходу, разрывая плетение пальцев, - Мне пора. Если к полудню не успею, ночью мне никто не откроет.
- И что будешь сидеть и молча ждать?
- Да, - твердо сказала девчонка и отступила еще на шаг. Мужчины поднялись одновременно.
- Я думаю у нас у всех есть свой невысказанный вопрос, самый главный - подал голос Эйнар и взглянул на Хэлтора.
- Ты прав. Мы идем с тобой, девочка.
- Не знаю, как на счет одного невысказанного вопроса, а у меня очень много таких и я готов их высказать прямо сейчас, - Гуннар шагнул к стоящей у откинутого полога девушки и снова сграбастал ее ладонь , - и не надейся, что я буду молча сидеть и ждать луну.
- Будешь. Будешь сидеть и думать, - она приподнялась на цыпочки и хлопнула свободной ладонью его по лбу, - а думать будешь какой из них самый главный.
Так взявшись за руки они и вышли на солнечный свет. Хэлтор с Эйнаром переглянулись и беззвучно расхохотались...

Они уходили от лагеря, ступая друг за другом по цепочке своих вчерашних следов. Гуннар шел впереди, проваливаясь в подтаявший с утра снег по колено и оглядываясь время от времени на своих спутников. Как-то незаметно сникли все разговоры словно тропа уводила их не в глубь леса, а все дальше и дальше по дороге к себе. Когда в просвете деревьев мелькнула сросшаяся из двух деревьев сосна, Солингер тронула за плечо воина и попросила уступить ей дорогу. Потом оглянулась на своих спутников и полушепотом произнесла:
- Пока не откроется калитка больше никаких разговоров. Садитесь спиной к дереву и ищите самый главный вопрос. Вставать нельзя. Кому нужно облегчиться - лучше это сделать сейчас, пока не вышли на поляну, - она сбросила свою котомку на снег и свернула с тропы. Мужчины, не долго думая, последовали ее примеру и через некоторое время вернулись, держа в руках охапки лапника. Солингер уже стояла на месте сброшенной сумы. Она одобрительно кивнула и уверенно пошла в сторону сосны по нетронутому снегу. Хэлтор оглянулся, но ни по направлению к сосне не было следов, оставленных вчера Эйнаром, ни позади отряда, на только что пройденном ими пути, не было следов. Он прикоснулся к плечу, идущего впереди Гуннара, привлекая внимание. Воин обернулся и вопросительно поднял брови: " Что?", - спросили его глаза. Правитель ткнул пальцем себе под ноги, а потом скосил глаза назад и снова вперед. Гуннар пожал плечами и для достоверности еще и покачал головой: " Не понимаю", - и нахмурился, глядя в сторону уходящих Эйнара и Солингер. Следов на снегу не было. Друзья, проваливавшиеся по щиколотку в снег были, а следов - нет. Они еще посмотрели на мелькающие спины среди сосен и двинулись за уверенно бредущей к своей цели, Солингер.
Когда Хэлтор с Гуннаром подошли к сосне, девушка и скальд утаптывали снег у ствола дерева. Отложив в сторону лапник парни присоединились к ним и через какое-то время уже сидели на мягкой подушке из еловых веток. Их тела образовали крест, видимо сказалась привычка к круговой обороне, а может быть на пороге неизвестного, каждый хотел видеть и справа и слева тех, кого знает, и быть уверен, что твоя спина тоже защищена. Гуннар протянул руку и нашел пальцы Солингер. Она ответила на его пожатие, но потом ее ладонь выскользнула из сжимавший ее пальцев. Девушка улыбнулась и закрыла глаза. Время ожидания начало свой бег...
Безмолвие не нарушалось никем. Молчал Хэлтор, сосредоточенно всматриваясь в одну точку - уходящее в закат солнце. Яркий луч, остывающего светила ослепил Правителя и он закрыл глаза. Угомонился Гуннар... Какое-то время он ерзал на лапнике и все крутил головой, словно ища места, в которых можно было устроить засаду, но постепенно его лицо расслабилось. Он перестал всякий раз возвращаться взглядом к сидящей рядом девушке. Теперь на его обветренном лице блуждала неведомо откуда взявшаяся улыбка. Даже не улыбка - ее тень. А девушка? Девушка давно закрыла глаза и, уткнувшись в меховой воротник носом, словно дремала. Эйнар прислонился в сосне спиной и, обхватив колени руками, положил на них голову. Мысли , бродившие в его мозгу, прочертили четкую вертикальную борозду на лбу. Порой веки его закрытых глаз сжимались, словно он не хотел видеть того, что мелькала перед его мысленным взором. Их окружала абсолютная тишина, в которой не было звуков подтаявших и падающих с ветвей снежных шапок, пенья птиц и свиста их крыльев... Ночь раскинула свои крылья над горами Северных Земель, но никто из сидящих под сросшимися соснами этого не заметил...

- Ну, здравствуй, Правитель Северных Земель, - Хэлтор резко вскинул голову и прищурился, привыкая к темноте. В десятке шагов прямо перед ним, посреди белоснежной поляны стоял высокий старик, опиравшийся одной рукой на крючковатый посох, а второй, придерживающий распахнутую калитку. Ограды не было. Хэлтор стремительно встал и шагнул вперед.
- Вечности в здравии тебе, Ил’мар! - поклонился Хэлтор, прижав правую руку к сердцу.
- И тебе вечности, - усмехнулся старик, - вечности в любви. Ты хочешь ответ на свой вопрос? - он приподнял правую бровь и усмехнулся, что ж - встань на крыло! Ты вновь обретешь свою любовь. Ты защитишь свою дочь. Ты спасешь свой народ. Я ответил на твой вопрос?
Хэлмар остановился в шаге от калитки и замер, всматриваясь в лицо собеседника. Неожиданно пришла мысль, что он смотрит в глаза отцу, да и весь старик выглядит так, как помнит отца его сердце. Только вот он старше. Старше на те годы, что прошли без него. Словно однажды, уйдя за полог смерти, он продолжал жить и стареть.
- Да. Ты ответил. Но твой ответ породил другие вопросы. Жаль, что я мог рассчитывать только на один ответ, - Хэлтор склонил голову в знак благодарности и развернулся. Ил’мар дал отойти ему на пару шагов и, словно душа смех в зародыше, медленно протянул:
- Ответ на один невысказанный вопрос, - Хэлтор резко, будто споткнувшись, остановился, - но не разочаровывай меня Правитель. Поговорить с тобой я не отказывался, -и Ил’мар захохотал. Хэлтор обернулся и успел заметить, на какой-то миг вспыхнувший огонь в глазах старика. Он махнул рукой приглашая, повернулся и пошел, и с каждым его шагом пространство искажалось, снимая пелену с тропинки, ведущей от калитки к дому, в окнах которого играли в догоняшки всполохи горящего в очаге огня.
Они говорили всю ночь. Хэлтор, сидя на полу и расслабленно откинувшись на стену, глядел на пламя очага и рассказывал старику, сидящему рядом, о Сванвейг, а потом о рождении Айсы. Они дружно смеялись над ее детскими проделками и всерьез обсуждали ее будущее… но время неумолимо, и оно всегда резко подводит черту, когда любой разговор становится в тягость. Хэлтор тряхнул головой, провожая ночь и с сожалением хлопнул себя по колену:
– Загостился я у тебя, старик. Друзья там в сугроб, наверное, превратились, а я…- вот такой дрянной друг: ем, пью, у огня сижу. И всё же ,отец, скажи, как нам справиться с Черным?
- Ты хочешь, чтобы я не только указал тебе направление, но и провел тебя по дороге? Нет. Каждый должен пройти свой путь сам и только в его конце придёт понимание - верное ли ты принял решение, встав на него. Но решение должно быть только твоё. Прощай, Хэлтор , береги любовь тех кто верит в тебя. Огонь в тебе горит… Ну, что? В путь!
Хэлтор вдруг понял, что стоит посреди заснеженной поляны и держится левой рукой калитку. Шагнул и рука потянулась ее прикрыть, но он вдруг вспомнил о своих спутниках и вновь ее распахнул, сделал еще шаг и его взгляд уперся в спину Солингер. Она разогнулась и подняла свою дорожную суму. Развязала шнурок, стягивающий горловину котомки, и заглянула внутрь.
- Хмм, не думаю, что мне скоро понадобится смена одежды и прочая бабская дребедень, - и разжала пальцы, отпуская ее на снег.
- Что тебе сказала старуха? - Гуннар перехватил руку девушки и развернул ее к себе лицом.
- Ста-ру-ха? - девушка откинула голову и захохотала.
- Какая старуха? Ил’мар, конечно, не молод, но стариком его можно назвать только с первого взгляда, - вклинился Хэлтор в их разговор.
Они уставились друг на друга, а потом синхронно оглянулись и дружно выкрикнули: – А, где Эйнар?

– Ко мне ли ты, воин? – звонкий девичий голос разорвал пелену снежного сна. Эйнар вскинулся, вставая и покачнулся, не веря глазам.
– Ты? – он сделал шаг вперед, глядя в смеющиеся глаза девушки, стоящей на нижней перекладине раскачивающейся на ветру калитки , а… с неба лил дождь.
– Ты… - большой палец Эйнара коснулся губ девушки и медленно заскользил по ее щеке, открывая дорогу всей ладони. Пальцы зарылись в ее волосы, обнимая затылок, сжались и притянули к себе.
–Хельга, скажи, что я не схожу с ума. Скажи, что это ты, - обе его ладони взяли в плен ее лицо, всматриваясь в него. Она улыбнулась и потянулась к нему.
– Я…
– Не спеши. Т-шшш. Не спеши. Я века не целовал тебя. Подожди… Ты мне скажешь то, что должна. Потом. Всё потом, иди ко мне, малышка, - он прижал ее к себе, подхватил на руки и сел на сырую землю прямо в створе распахнутой калитки, устраивая Хельгу на своих коленях, - я почти погиб без тебя. Нет. Я погиб без тебя, - он обнял ее, качая в своих объятиях, уткнувшись лицом в ее волосы.
– Нет, - она покачала головой и звонкий смех смешался со звуком падающих капель, - нет. Ты почти погиб без себя. А я всегда с тобой. Вот здесь, - она рассмеялась и ткнула пальчиком ему в грудь, – и я скоро вернусь. Очень скоро. Ищи меня. Опрокинь небо для меня!
Ее голос стал тише, а потом и вовсе умолк. Ее руки гладили его лицо, вспоминая и запоминая. Его губы пробовали ее на вкус и ощущая давно забытое. Мир сомкнулся, отгородив их от всех стеной дождя. Дождя, который эти двое не замечали, пряча друг друга под крыльями любви.
– Светает. Ты уйдешь?
– Ты же знаешь, что уже ушла. Давно…
– А сейчас? Сейчас ты пришла зачем?
– Забрать твою боль, любовь моя…

Эйнар нашелся тут же. Там же где сидел ночью, только сейчас он просто лежал в снегу, раскинув руки, пялился в небо и счастливо улыбался. Нет, он не просто улыбался – он весь излучал счастье.
– Парень, с тобой все в порядке? - окликнул его Гуннар.
– Наверно, - Эйнар резко сел, зачерпнул ладонями снег и окунул в них лицо. Замер, умылся снегом и встал, не отряхивая с лица снежные хлопья, раскинул руки в молельном жесте и закричал: - Бальдр! Соль! Спа-си-бо!
– Да, что с тобой? – Хэлтор шагнул к скальду и заглянул в глаза, - что с тобой?
– Всё хорошо, Повелитель. Теперь всё хорошо. Пойдем. Здесь нам больше не место.
Он обошел всех и широким шагом, снова проваливаясь в снег, двинулся в сторону лагеря, бормоча на ходу слова видимо новой висы. Солингер пожала плечами и тоже пошла следом, буркнув между делом:
– И что? Мне тоже в ту сторону.
Гуннар подхватил, брошенный девушкой мешок и тоже двинулся следом. Только Хэлтор все еще стоял посреди поляны, поглаживая ствол сросшейся сосны:
– Какой бы путь мы не выбрали, я думаю нам всем по пути. Прощай, Ил’мар… Спасибо.
Хэлтор - Правитель Северных Земель поклонился и двинулся в сторону, почти уже покинувших поляну друзей.
А Эйнар все также следовал впереди, растянувшихся в цепочку на добрый десяток метров, друзей. Он спешил. Ему очень важно было остаться скорей одному и осмыслить произошедшее ночью. А где можно скорей всего оказаться в одиночестве – только в толпе людей. И чем больше толпа, тем верней.

Вдруг нахлынули звуки. Птицы метались с дикими криками, вспарывая небо своими крыльями. Били барабаны тревогу. Эйнар резко остановился, вскинув руку, обозначая "Внимание" всем, кто идет следом. Дважды стукнул воздух, передавая "быстро, быстро" тем, кто еще не вышел из зоны тишины, и рванул вперед на максимально доступной скорости, благо вчерашняя тропа уже была видна и утоптана.
– Полюби его Локи! Что там стряслось? - прорычал Гуннар, отодвигая Солингер на свою спину, и ускоряясь.
– Прибежим – узнаем, брат, - хмыкнул Хэлтор, повторив маневр друга, - Слушай меня внимательно. Хотел сказать перед всеми, но видимо обойдемся только богами в свидетелях. Я не знаю, что случится, но думаю, что может. Айса на тебе. Если нас со Сванвейг не будет, то ты ей и отец, и мать, и дядя. Вырастишь, замуж выдашь и поможешь править. Так ей и скажешь, что ты - это я, пока мы не вернемся с матерью. А не вернемся... ну, я все уже сказал.

Когда трое воинов, с висящей на хвосте у них Солингер, ворвались в лагерь, в первый момент им показалось что здесь правит первозданный хаос. Бойцы метались, расчехляя большой стреломет, вытаптывая снег вокруг саней, на которых он был расположен, занимая удобные позиции для обстрела. Разворачивали, упакованные в вощенный пергамент связки стрел и набивали ими колчаны. Казалось все бездумно метались и вдруг все стихло. Каждый боец оказался на своем месте и замер в ожидании команды к атаке.
– Что? - крикнул Хэлтор, привычно оглядывая округу.
– В небе. Правее на полвзгляда. Выше на рост.
– Какого черта! – прошипел сквозь зубы Хэлтор и бросился вперед к скале, выступающей вперед метров на десять и отвесно висящей, над уходящей вниз глубокой расселиной.

В небе кружили два дракона. Это было красиво. Два гиганта то приближались, то удалялись, кружа, подныривая друг под друга или взмывая в небо. Движения ящеров были грациозны и изысканы, как движения танцоров. Да, это было красиво. Было бы, если бы не было так страшно. Соперники уже оба были ранены и кровавые потеки, покрывали тела.

– Бить только по Черному, - приказал Правитель, - цельтесь в глаза, подмышки и шею. Красного не трогать!
– Хэл, нельзя стрелять! - гаркнул Гуннар. И следом, практически вторя ему, закричал Эйнар:
– Нельзя! Они слишком быстро движутся и очень близко! Нельзя!
– Не стрелять! Ждём! Ждём, когда разлетятся!

А драконы пошли на сближение, набирая скорость и высоту и достигнув, известного только им предела, расправили спины, практически встав вертикально на небо, и одновременно ударили друг друга растопыренными задними лапами с выпущенными в боевой трансформации когтями. Красный выпустил струю пламени прямо в морду противнику и ударил крылом.

– Во дает! Она ему в харю плюнула. И… пощечину влепила, что ли? – присвистнул Гуннар и, обнаружив стоящую рядом Солингер, удовлетворенно кивнул.

А Черный рванул вверх в стремительном прыжке и рухнул на спину противнице, полосуя кожу на ее крыльях. Она рванулась, освобождаясь из захвата и ее тело стало заваливаться, распахнув крылья во всю ширь, уносясь по широкой спирали вниз. Время замерло. В полном безмолвии сотня Ушедших на смерть воинов, во главе со своим Правителем стояли и как завороженные наблюдали за танцем смерти дракона.

– Нет-т-т! – эхо сорвало снег с горных вершин. Гуннар оглянулся на друга, но с ними на скале Хэлтора уже не было .


Ушедшие на смерть возвращались в столицу так и не найдя смерти: ни себе, ни своему противнику. Небо над ними время от времени вспарывали крылья драконов, но только когда солнце закрывали черные крылья ненависти Гуннар отдавал приказ «К бою». И тогда небо заливали сотни стрел, пущенные в одну цель, вращался ворот арбалета и болты уходили в небо один за другим, пытаясь остановить полет гиганта, копейщики метали свои орудия, а Черный, словно посмеиваясь, играя, как кошка с мышью, сеял тревогу и удрученность и в без того уставшем воинстве.
Ушедшие на смерть возвращались живыми. Не потеряв в бою ни одного воина. Они потеряли Правителя, того кто повел их в бой и поэтому каждый чувствовал себя побежденным. Предпринятые поиски не дали ничего – ни растерзанного камнями тела Хэлтора, ни обрывков его одежды, ни крови, ничего. Воины, спускавшиеся в ущелье, возвращались и отводили глаза. Стыд жег их сердца, что они не защитили вождя, а еще за то, что пропустили угрозу его жизни. А мысль, что они даже не видели, как исчез, взявший на себя ответственность за их жизни, деливший с ними хлеб, воду и путь, сводила с ума.
В рядах воинства уже не было единства. Да и власть Гуннара была не подтверждена словом передающего власть. А боги? А где они? И кто и когда их видел в последний раз? Слова. Слова… И еще не понятно откуда взявшаяся девка, после прихода которой все и случилось, от вида которой, разве что не таял неустрашимый доселе воин, не добавляли уверенности в его словах. Зрела смута. Гуннар с Солингер и Эйнар догадывались, что случилось с Хэлтором. Каждый раз, когда небо застилали драконьи крылья, они всматривались, надеясь получить знак. Но … Не было знака. И красного дракона тоже не было.

Три дня назад отряд вышел на равнину. После гор, снегов и камня молодая трава с каплями первоцветов радовала глаз, напоминая о близости дома. Никто уже не хотел тратить световой день на сборку-разборку намётов, и они были просушены, скатаны и убраны в повозки. Все ночевали теперь на земле, устаивая себе лежанки из лапника.
После исчезновения Хэлтора Гуннар с Эйнаром никогда не оставляли Солингер в одиночестве. И сейчас они спали рядом ней, но сегодня она только делала вид, что спала. Она дождалась, когда все в лагере угомонятся и открыла глаза. Потихоньку стала осматриваться, не меняя положение тела и чутко слушая ночь. Лапища Гуннара сегодня не лежала поверх ее тела, и девушка решилась покинуть лагерь. Закусив губу, она аккуратно подняла меховую полость, которой была накрыта и замерла. Дыхание Гуннара и Эйнара не изменилось, и девушка решилась на следующее действие - сняла со своего тела одеяло и уложила на свое место. И снова замерла. Ритм дыхания не изменился – и она сделала осторожный шаг, ожидая в любой момент окрика или зова. Обошлось и уже смелее девушка двинулась к краю поляны, стремясь быстрее оказаться в тени деревьев.
Рука Эйнара легла на плечо Гуннара. Тот повернул голову и одними губами шепнул:
– Не сплю. Не шевелись, я бы на ее месте сейчас оглянулся и посмотрел по сторонам.
А Солингер именно это и сделала. Стояла под пологом предрассветной тьмы и смотрела на лагерь, на двух мужчин, ставших ей друзьями. Стояла, мысленно прощаясь с обоими. Ей пора было уходить. Ил’Мар указал ей путь – и давно пора было по нему идти. Лететь… но эти двое, всегда бывшие рядом, не давали распахнуть крылья, которые у нее уже есть. Ведь волхв сказал, что крылья у нее уже есть. Девушка решительно повернулась и осторожно выбирая куда ставить ногу, потихонечку двинулась в глубь леса. Она шла и чем дальше уходила, тем ярче видела глаза одного из оставленных ею мужчин. Видела, как в первый раз, совсем близко от своего лица. Смотрела и читала в них удивление и восторг, нежность, растерянность, упрямство и силу, желание защитить... любовь. Она споткнулась и схватилась за ветку, опасаясь падения. И замерла, пытаясь запомнить все чувства, виденные в этих глазах с того первого мига пробуждения? Только один человек смотрел на нее так – мама. Девушка зажмурилась, пытаясь увидеть мамины глаза и вдруг поняла, что не видит их больше. Глаза Гуннара, ее грозного рыжего великана, затмили мамин образ. Да и дороже его у нее и нет никого. Куда она идет? Ведь только рядом с ним летела ее душа. Солингер всхлипнула и осела на землю.
Дав ей выплакаться, из-за дерева вышел Гуннар и сел рядом. Обнял и привлек к себе:
– Я не знаю, что тебе там Ил’Мар наговорила, но мне она сказала, что мне не нужно искать крылья. Она сказала, что они у меня уже есть.
– И что мне только нужно их сберечь. Только Ил’Мар не говорила, а говорил. Здоровенный такой мужик. Рыжий и шрам через все лицо.
Она протянула руку и впервые коснулась лица Гуннара мокрым от слез пальцем. И провела линию от лба до подбородка, пересекая глаз.
– Во как? Батя значит. Благословил, - и Гуннар захохотал, - Солнышко моё, а сумку ты свою тогда чего бросила?
– Чего, чего? Он же сказал, что крылья у меня уже есть, ну я и …
– Решила, что вот отойдешь от нас, троих дураков и полетишь? Вот прям так? – он хмыкнул.
– Угу, - буркнула девушка.
2013-2020
(ПРОДОЛЖЕНИЕ ДУМАЕТСЯ И ОБЯЗАТЕЛЬНО БУДЕТ)

"И плачем крыльев вспоротое небо,
И выжженные души яростью сердец.." - менестрель пел. За высоким столом восседал Хелтор – Правитель Северных Земель. Он был все еще красив и не стар, но преждевременно поседевшие пряди, некогда темных волос, словно пепел лет легли на его плечи. Он сидел, подперев щеку рукой, и смотрел на поющего скальда, а его взгляд тяжелел от не прошенных на этот пир мыслей. Парень пел о драконах: великих, и ужасных - олицетворении зла. Их стало так много во владениях Правителя. На земле, опустошенной войной, и пришедшей вслед за ней чумой. Драконы… Они появились потом. Гонцы приносили ежедневно страшные вести о новых и новых монстрах, кружащих над селениями и внушающих страх. Страх нужно победить и Правитель решил уничтожить драконов. Уже завтра затрубят рога глашатаев, оповещая начало похода. Лучшие бойцы Северных Земель раскрасят лица в цвета войны и уйдут от своих семей, чтобы изгнать или убить внушающие ужас тени, закрывающие небо от солнца.
Рядом с Правителем, в нарушение этикета сидела девочка. Ее пушистые, как облачко одуванчика волосы сегодня впервые заплели в косы и уложили в высокую прическу, напоминающую корону. Ей, единственной наследнице правителя, было разрешено присутствовать на пиру в честь Уходящих-на-Смерть. На ее месте должна была сидеть мать, но ее жизнь оборвалась, дав начало ненависти к драконам, испепеляющей душу Правителя. А девочку, ерзающую на высоком стуле, звали Айса. Снежная. Она и была похожа на первый снег, с его трогательной нежностью и принимаемый , как благодать, сошедшую на землю, измученную осенней хлябью. Девочка, одетая в праздничный наряд, изо всех сил старалась сохранять величие, рядом с суровыми воинами, сидящими за столами, уставленными блюдами со снедью и кубками, в которых пенились медовые напитки. Ей так хотелось сидеть сейчас на коленях отца, чтобы видеть гораздо больше. А еще ей хотелось спрыгнуть с постамента, на котором стоял стол и подбежать к певцу и сесть рядом с ним на теплом полу у пылающего камина... и попросить его спеть балладу о любви ее отца и матери. Однажды она сбежала от строгой няньки и забралась под стол, чтобы послушать ее. Там ее спящую и нашли. Айса вздохнула и, забыв о "величии", положила голову на скрещенные на столе руки.

- Устала? - рука отца коснулась ее спины и погладила с нежностью.

- Нет,- замотала она головой и выпрямилась.

- Молодец, Айса. Ты будущая королева, а королеву никто не должен видеть уставшей, несдержанной или неопрятной. Королева должна светить ровным светом, как солнце. Всегда изящно-вдохновенна и нежна. Крики, вопли, слезы, громкий смех - удел других женщин. Королева, должна быть справедлива и честна, любяща и заботлива, как мать. Мать всем своим подданным. Только так!

- Хорошо, отец. Я буду стараться,- Айса кивнула. В этот момент музыканты взяли инструменты в руки и зазвучали мерные удары барабанов. Бум! Бум!

- Сейчас? Танец воинов? Мне можно? - она тревожно и просительно взглянула на отца.

- Я же тебе только что сказал, что ты - не простая женщина. Ты - будущая королева и поэтому имеешь право,- он протянул руку и кивнул в сторону центра зала, туда куда уже сходились воины и, вскинув руки на плечи друг друга, образовывали круг. Король и будущая королева вошли в него. Доведя дочь до центра зала, правитель остановился и, обхватив девочку за талию, поднял над головой и повернулся, дав всем увидеть дочь. Потом опустил ее на пол и опустился на одно колено.

- Я, Правитель Северных Земель присягаю тебе в верности и провозглашаю тебя моей наследницей.
Слава, будущей королеве!- зал взорвался слаженным криком воинов. "Слава! Слава! Слава! " - пронеслось под сводом главного зала.

Король вернулся к воинам. Круг замкнулся, и вихрь танца их подхватил. Бой барабанов; десятки ног одновременно, поднимающихся и выбивающих на каменном полу ритм; боевой клич на выдохе и даже ритм сердца - сливались в дикий ритм безудержной пляски. Поначалу Айса, пыталась стоять неподвижно, с гордо поднятой головой, но помимо воли и ее подхватил неистовый поток, и вот уже ее руки сомкнулись над головой, а ноги стали отбивать ритм. По очереди каждый воин, размыкая кольцо, выходил в центр и танцевал свой танец перед будущей королевой. Меч, пика, кинжал выписывали немыслимые пируэты... Девочка, глядя в глаза танцующему перед ней воину, вторила его движениям... И снова потоп ног, бой барабанов и боевой клич. Наступил момент и король вышел в круг. Широко открыв глаза, девочка на миг замерла. А отец уже танцевал, вкладывая свои чувства в движения меча, взлетающего над его головой. Внезапно король остановился и поднял меч на вытянутых руках. Сотни глоток проревели боевой клич и наступила тишина. Опустились руки. И воины один за другим покинули зал.

- Ты - королева! Помни об этом! Правь честно!- отец повернулся и вышел вслед за своими воинами. Айса в последний раз взмахнула руками в желании удержать, и они опустились. Тяжелая дубовая дверь захлопнулась, и свалившаяся тишина легла на плечи девочке, и она опустилась на пол, разметав юбки, под ее тяжестью. В солнечном луче, заглянувшем в высокое стрельчатое окно , танцевала, оседая пыль. Взгляд девочки замер, следя за этим танцем. Внезапное покашливание и звяканье струны вывело Айсу из оцепенения, и она оглянулась на звук. Скальд бережно заворачивал инструмент в кусок волчьей шкуры.

- Не грустите Королева. Наберитесь терпения. Они вернутся. Не все, но вернутся, - он подхватил торбу и перекинул сверток с инструментом через плечо, и обошел ее по кругу, направляясь к двери. Он уже положил ладонь на темную от времени створку двери готовый ступить за порог, когда вдруг оглянулся и посмотрел ей в глаза:
- Но лучше бы они не ходили. Драконов станет только больше,- Девочка вздрогнула и подняла лицо, ожидая, надеясь, что он скажет еще что-то. Но парень резко развернулся и вышел в клубящийся за дверью снег.

*

Хэлтор сидел, привалившись спиной к камню и прикрыв глаза. Пламя костра играло тенями на его лице, высвечивая то усталость, то нерушимую веру в то, ради чего был затеян поход, то тоску и тревогу по оставленной дочери. Огню было позволено то, что не позволял себе Правитель Северных Земель - показать свои чувства. Хэлтор - имя, данное при рождении и которое он носил с гордостью, не позволяло показывать свои слабости. Мысли блуждали, скользя вдоль тонкой кромки заката, превратившегося в яркую красную черту, которая разделила день и ночь.
Первого дракона они убили на третий день пути. Селения остались уже давно позади, когда небо разорвал рык дракона. Плач. Повелитель, в который раз за последние дни, ловил себя на мысли, что в грозном реве крылатых чудищ он слышал плач. Так же, как вой волков, он был полон бесконечной тоской и болью.
Серый с прозеленью дракон кружил и кружил над бескрайним полем, в котором люди, испугавшиеся своей уязвимости, спешно пытались найти хоть какую-то возможность укрыться. Хэлтор бросился к саням и сдернул полог. На раме саней, как на ложе был установлен огромный арбалет, в желобе которого уже лежал стальной болт с кожаным оперением и трехгранным наконечником. Отбросив в сторону перчатку, воин начал крутить рукоятку ворота, натягивая тетиву. И вот короткая стальная стрела сорвалась в свой полет. Она попала дракону в шею и тот, будто споткнувшись в воздухе, резко ушел вверх. Гуннар, друг и побратим, выкрикнул боевой клич и в тот момент, когда оказался под набирающим высоту драконом выпустил свою стрелу. Стрела вошла в мягкое, не защищенное роговыми пластинами брюхо, и прервала набор высоты великана. Серый гигант изогнул шею и выпустил струю пара вниз, но воины, вдруг устыдившись своей растерянности перед величием крыльев, закрывших от них небо, уже одну за другой выпускали стрелы по мечущемуся над полем зверю. А к арбалету кинулся скальд, на ходу сбрасывая с плеча кожаную торбу. Новый болт отправился в ложе и Хэлтор спустил тетиву. Дракон, метался над полем, крича от боли и выпуская струи огня. Огня, прожигавшего снег, мгновенно превращая смерзшийся наст в реки. Гуннар хлопнул своей ручищей по плечу друга, привлекая внимание, и , побежал вдоль снежного намета, слегка пригнувшись. Обежав по дуге место боя, он встал во весь рост и перехватил копье боевым захватом. Кивнул Хэлтору, и ткнул пальцем в небо, указывая на серую тень над головой. "Готов", - машинально крикнул Повелитель, занося копье над плечом и разбегаясь. Два обитых железом древка, с кованным и заточенным наконечником, сорвались в полет одновременно и вошли в грудную клетку зверя... Дракон еще пару раз взмахнул крыльями и стал заваливаться на бок. Гигант упал под собственным весом, ломая кости, его голова последний раз приподнялась над землей, будто высматривая кого-то среди бегущих со всех сторон людей, и бессильно упала. Боевой клич воинов разорвал небо. Победа! Первая и от этого самая ценная.
Тяжелая рука в окованной серебром краге из драконьей кожи легла на плечо. Повелитель оторвал взгляд от поверженного великана и ликующих воинов. Тяжелый взгляд уперся в такой же взгляд друга.

- Ты думаешь о том же? – Хэлтор ухмыльнулся.

- Такое чувство, что «птичка» сама желала стать убиенной. Ведь все наши стрелы ему не больше, чем занозы. Он вполне мог улететь после первого болта. Да и наши с тобой копья... Он просто сложил крылья и рухнул вниз, сломав себе все, что можно. Он и огнем-то не тронул никого. Только лед топил.

- Да уж.

*

Ставни рыдали под порывами ветра, и бились о стены башни, будто просясь, чтобы их впустили в тепло жилья. Второй день свирепствовала вьюга, и ветра, соперничая друг с другом, меняли направление. Так всегда бывает перед наступлением весны, Айса это давно заметила и теперь с нетерпением ждала ночи. Ночью… ночью можно было забыть о том, что ты - королева. Особенно в такую погоду, когда за воем ветра не слышно ни тихих всхлипываний, ни громких рыданий - только ты, ночь и смех матери. А еще прикосновение ее рук, тихое пение и ощущение полета, когда она, сидя у камина в спальне, раскачивалась на своем «странном стуле», укачивая дочь. «Отец придумал»,- улыбнулась девочка воспоминаниям. Посильнее зажмурив глаза, чтобы не вспугнуть, всплывшее из памяти мгновение, Айса нырнула в цветной калейдоскоп образов и ощущений.
Ма-ма… Королева Сванвейг. Айса так любила, как отец произносил ее имя, когда отсылал слуг, и они оставались одни. «Сваан-вейг - лебединая дорога. Сва-а-нвейг. Айса, наша мама похожа на лебедя. Смотри!», - и мать , под неотрывным взглядом мужа, медленно расплетала косы и заведя ладони за голову, выгибалась. А ее пальцы скользили в белом облаке за спиной, поднимаясь все выше и выше, а потом руки, поднятые над головой, вдруг разлетались в разные стороны и водопад волос обрушивался на плечи и спину. А мама, смеясь, взмахивала руками еще и еще, пока две пары глаз заворожено смотрели на нее.

- Папа, она летит? - и девочка прижималась к отцу.

- Нет. Она зовет в полет, - улыбался отец, - Тебе не пора спать?

- Не хочу, - и она цеплялась ручонкой за большой палец отцовской руки, и тогда мама брала ее на руки и садилась на свой стул и начинала раскачиваться. «Странный стул», стоящий на полозьях от детской колыбели Айсы. Девочка вспомнила ворчание старого плотника Явора, когда он делал его. «Странная королева. Странный стул. И дался же он ей». Голос отца, как сквозь вату:

- Не ворчи, старик. Айса засыпает только у нее на руках. А ведь ей уже три года. Тяжело Сванвейг ее носить.

- Вот и отдала бы нянькам. А то все сама и сама. Эх! Я и говорю - странная королева. И стул - странный.

Отец еще о чем-то спорил со старым плотником, а мама тихонько напевала, качая Айсу, крепко прижав к груди, и ее голос заглушал вой ветра и стук ставень, а руки закрыли от прощального дыхания уходящей зимы. Айса вздохнула и заснула.
А на стене башни, зацепившись когтями за камни, распластался, закрывая собой окна королевской спальни, красный дракон.

*

Весна пришла на Северные земли стремительно, как горный обвал. Солнце смотрело своим жадным глазом на смерзшуюся белую землю и, взамен стерильной чопорности зимы, торопилось ввести новые порядки. Сначала под его страстным взглядом стал проседать и рыхлеть снег, то там, то сям нехотя сдаваясь и медленно тая. Но вскоре светило поднатужилось, и робкие ручейки слёз уходящей зимы, хлынули, грозя слиться в сплошной поток вешних вод.
Вес-на! Огрубелые лица воинов светлели от невольных мыслей о доме, и улыбки на них все чаще пробивались сквозь бесконечную усталость. Но и сани, с укрепленным на них громадным арбалетом, все чаще и чаще стали вязнуть в рыхлом снегу, и тогда Правитель Северных земель принял решение возвращаться домой.
Уже шестые сутки они шли, помогая лошадям тащить сани по тающему снегу, и стараясь как можно быстрей добраться до селений. Ноги лошадей были изрезаны жесткой коркой утреннего наста, и их приходилось обматывать льняными тряпками, от чего лошади становились похожими на несуразных тряпичных кукол. Еще целых два дневных перехода отделяли воинов Северных Земель от перевала, за которым начиналась долина, где уже можно будет сказать: «Мы вернулись домой».

- …Знаешь, я в который раз убедился, что мы не зря взяли с собой скальда. Мальчишка снова меня удивил. Я сейчас объезжал обоз и вдруг понял, что не слышу криков Эрла. Решил - уж не помер ли он? - и повернул к саням, в которых он лежит связанный. Гляжу, а рядом с санями идет Эйнар и что-то тихонько ему говорит. А тот слушает. И взгляд у него осмысленный… - голос друга вывел Повелителя из задумчивости.

- Скальд очень просил взять его в поход, и я просто не смог ему отказать. Его имя на языке древних значит - «счастье войска». Не мог же я оставить нас без счастья и удачи, - усмехнулся Хэлтор.

- Ха. Вот только для меня загадка, почему он в бой вступает не всегда. Ведь не трус же и стрелок отличный. Попасть кружащему дракону в глаз не каждый сможет. Это же он попал? В том бою, когда Эрл сошел с ума?..

- Он, - Хэлтор кивнул и тихо, будто продолжая разговор с самим собой, добавил, - только боюсь, что Эрл не сошел с ума … А, если и сошел, то не он один. Тогда и я - тоже…

Гуннар присвистнул:

- Так, и что я пропустил? – и кивнул другу, приглашая съехать с дороги.

- Ты хорошо помнишь тот бой? - Повелитель в упор смотрел в глаза другу.

- Весь целиком? Вряд ли. Только то, в чем сам принимал участие. Ты же помнишь, мы тогда только встали на привал и все уже валились с ног от усталости. Я взял нескольких парней, и мы ушли в лес за валежником. Другие распрягали лошадей, разводили костры, кто-то свежевал настрелянных по дороге зайцев. Когда началась эта свистопляска, мы были достаточно далеко от лагеря. Когда я добежал, - он досадливо рубанул рукой воздух, - над лагерем уже бесновались драконы. Я не помню, чтобы драконы нападали сразу втроем. Ни разу такого не было… Сосны горели, лошади метались… Когда я вступил в бой, он уже шел полным ходом. Эйнар выпустил свой болт в черного дракона. И он начал заваливаться на бок… Ты заметил, что черные драконы самые свирепые? Но, когда он падал на фоне красного закатного неба - это было красиво, чертовски-красиво! - воин прищурился, будто продолжая видеть, только что всплывшую в памяти картину боя и даже запрокинул голову, словно провожал взглядом падающего исполина.

- Они напали не втроем. Напал один. Черный. Когда я его заметил, дракон был огромным пятном на багровом закатном небе. Он приблизился стремительно и сразу же начал плеваться огнем. Деревья вспыхивали одно за другим… - Хэлтор вздохнул. На окаменевшем лице заиграли желваки от сдерживаемой ярости, - А тут вдруг появились еще два дракона. Я… знаешь, на какой-то миг наступило оцепенение. «Всё!» - думаю, сейчас нас и изжарят. Но они… стали его отгонять! Темно-серый кружил и кружил вокруг него, не давая ему нападать. Конечно, я тогда этого не понял. Решил – сговариваются, что ли? А красный кружил по еще более широкому кругу. И они теснили его в поле… Но тут ребята начали приходить в себя. И арбалетчики заработали, и лучники. Серому болт прошил насквозь крыло. А он шел на подъем и шкура начала рваться, как тряпка. Парни сосредоточили на нем стрельбу и - завалили. И «черный» опять повернул в сторону лагеря! И вот тогда началась драка. Красный понесся ему наперерез и выпустил струю огня. Потом еще одну и еще! А серый рухнул недалеко от Эрла и тот побежал к нему с занесенным над головой копьем. Распластанный на земле дракон неотрывно смотрел на приближающегося воина. Я видел, как он его метнул и замер перед мордой дракона. Копье пробило шею, и кровь хлынула из раны, дракон взревел и издох. А Эрл кинулся к нему и закричал: «Отец?! Я убил отца!»...

- Он так и твердит это с того момента. Но, я не понял… Ты-то тут причем? - Гуннар поскреб ногтями давно не мытую бороду и глянул на друга. – Ты? Причем?

Повелитель какое-то время молчал, собираясь с мыслями. Только играющие желваки на лице выдавали, как ему трудно дается то, что он собирался сказать:

- Помнишь дракона, который кружил над местом гибели Сванвейг? Красного дракона. Так это был он, тот красный дракон. Я надеялся, что я достану его в этом походе. Найду. И нашел его. Вернее, это он меня… Когда Эйнар всадил болт в глаз черному и он начал заваливаться, красный дракон круто взмыл вверх. Я понял, что уже не достану его и в сердцах отбросил копье. Думал все - уходит. Но он… он начал снижаться и шел на меня. Прямо на меня. Я смотрел и не мог оторваться, и наши взгляды встретились, и я… я больше не видел дракона. Это Сванвейг летела мне на встречу. Это ее волосы развевались, словно крылья… и она что-то мне кричала. Будто молила о чем-то. Но я не слышал ничего. Я только видел, как она открывает рот в крике. Я невольно закрыл глаза, не веря, а дракон прошел надо мной, почти касаясь крыльями, и снова ушел ввысь. В закат. Хоть убей меня, но я знаю, что это она. Не знаю как это возможно, но я уверен…

- Может, это был морок?..

- Не знаю… Но именно отец Эрла сопровождал Сванвейг, когда ее не стало. И его тела тоже не нашли…
Обрывая разговор, Хэлтор махнул рукой и, пришпорив коня, сорвался с места...

*

Метель весь день крадучись подбиралась к отряду Хэлтора. Волочилась за последней телегой и бредущими по хлюпающему месиву людьми, изредка выдавая свое присутствие стелящейся поземкой. И когда тяжелые тучи полностью затянули небо, она, как последний резерв зимы бросилась в бой с весной, а люди в этом бою были лишь… разменной монетой. Хорошо еще, что они успели засветло добраться до покрытого лесом предгорья, и теперь спешно ставили намёты, разводили костры и устраивали лежанки из лапника. А метель уже резвилась вовсю... Только деревья, привычные к забавам вечных противников - зимы и весны, стойко выдерживали их жестокие игры.
Правитель, убедившись, что воины закончили обустройство лагеря, завел своего коня под полог намета и вытер его вздрагивающую спину насухо. Конь давно стал другом, а друзей нужно беречь - это Хэлтор знал наверняка. Поэтому, торба овса на морду, и охапка лапника под бок для друга находились всегда.

…Привалившись к лошадиному боку, Хэлтор задремал. Вьюга пела и стонала за натянутой кожей шатра, и в ее песню, казалось, вливался голос Сванвейг. Да и она сама, как прежде сидела на краю ложа и всматривалась в его лицо.
- Что я могу знать о твоей гибели? - произнес он, приподнимаясь на локте.
- Что ты хочешь знать о моей гибели? - Она села поудобнее и чуть наклонилась, чтобы взять его ладонь в свою.
- Там были развороченные догорающие сани…- он дотянулся своей рукой и коснулся ее ладони, - Холодная…- он прижал к губам кончики пальцев и подышал на них, согревая.
- Да, там были сани… - кивнула она и прижала его ладонь к своей щеке.
- Тебя там не было.
- Как знать, как знать… - рассмеялась она и потерлась о его ладонь щекой.
- Там были истерзанные тела твоих родителей, слуг, воинов… Но тебя там не было!..
Он потянулся к ней, но она покачала головой и улыбнулась:
- Не сейчас. Айса еще не спит. Ты зачем построил такую высокую башню? Лучше бы мы, как и прежде жили в «длинном доме». А теперь девочка мерзнет без нас.
- Я хотел, чтобы вам был виден весь мир.
- Весь мир помещается в глазах любимого, дорогой…
- Если бы я знал тогда границы своей любви…
- Я тоже думала, что знаю границы своей… Оказалось, что - нет.
- Почему?
- Их - нет.
Крик дракона разорвал пелену сна, и Хэлтору показалось, что он оглох от наступившей тишины. Метель, обессилев, утихла. Правитель встал и, откинув полог, вышел из намета. Наклонившись, зачерпнул пригоршню снега и потер им лицо, отгоняя сон. Луна заливала лес и играла бликами на невинной белизне свежевыпавшего снега. У одного из шатров, запрокинув голову вверх, стоял Эйнар.
- Не спится? Или твоя вахта?
- Нет. Слушаю их плач.
- Ты тоже в их рыке слышишь плач? - удивился Хэлтор.
- Да. Они плачут о потерянном, но хранят главное.
- Что - главное? Что они сохраняют, я не понял, парень.
- Они сохраняют равновесие. Но в мире стало слишком много ненависти. Черной ненависти.
Хэлтор молчал, глядя в глаза скальда. Что-то удерживало его от давно рвущегося с языка вопроса. Боязнь показаться сумасшедшим, или страх услышать подтверждение своим мыслям? Правитель, прищурив глаза, размышлял, пытаясь уложить мысли в слова…
С макушки ели лавиной покатился, скопившийся на ветвях снег и рухнул на неподвижно застывшие фигуры. Правитель отряхнул снег с одежды и развернулся к своему намёту:
- Поднимай людей, - уже на ходу бросил он.
.....................

К полудню стало ясно, что далеко они не уйдут. Ночная метель сделала отряд Хэлтора заложником гор, скрыв знакомые тропы. Не помогли и снегоступы, которые воины споро смастерили из лозы тальника и нарезанной на полосы кожи убитых драконов. Люди еще худо-бедно могли передвигаться, а вот лошади по брюхо проваливались в рыхлый снег и тревожно ржали.
- Что, брат, может привал? Переждем пару-тройку дней? И ребятам нужен отдых, - Гуннар окликнул, бредущего рядом повелителя.
- Да. Ты прав. Бессмысленная трата сил. Выбирай место.
- А что его выбирать? Вон Эйнар, уже пожалуй, выбрал поляну. Глянь!
Хэлтор остановился и посмотрел куда указывала рука друга. В центре практически круглой поляны неподвижно стоял скальд, раскинув руки, и закрыв глаза. Его губы беззвучно шевелились.
- Новую вису что ли сочиняет? Или колдует? Что он застыл, как истукан? – хмыкнул вояка и толкнул друга плечом.
- А ты спроси. Я тебе, что ведун?
- И спрошу! – и Гуннар решительно затопал, проваливаясь в снег:
- Эй! Эйнар! Ты вису новую сочиняешь? Или колдуешь? – прокричал он на ходу. Потом резко остановился и обернулся к воинству, - парни! Привал! Ставьте наметы!
Эйнар опустился на одно колено и почтительно склонил голову. Несколько секунд ничего не происходило, а потом он резко встал и повернулся в сторону подошедшего командира.
- Нет. Молился Бальдру и Соль. Сегодня их день. День Солнца. А новую вису я действительно сочинил. Вчера.
- Вот сегодня и прочтешь! Будем праздновать! – возвращаясь к коню.

Вечером в середине, вытоптанной поляны, пылал костер. Вокруг него на подстилке из лапника расположились люди.

.

- Эй, парни! Что-то вы примолкли после трапезы! Нельзя унынием встречать день Солнца! Давай–ка, скальд, порадуй! Что ты там сочинил?
Эйнар усмехнулся, откладывая кусок жареного мяса и зачерпнув пригоршню снега, вытер руки. Прислонился к стволу дерева, сложил руки на колени и закрыл глаза. Глубоко вдохнул, запрокинул голову и начал читать.

Озеро вкруг обступили мёртвые хмурые скалы.
Тайный чертог для себя здесь великаны снискали.
В местности, подле лежащей — глухо, ужасно, и серо.
За водопадом гремящим бездонно чернеет пещера.
В озере темные воды, не знавшие сини небесной.
В них испокон обитают твари, рождённые бездной.
Здесь где-то свили гнездо потомки преступного рода.
Меч свой берёт Беовульф и отважно скрывается в водах.
Воины ждут и молчат. Быстро уходят минуты.
Битвы не слышатся звуки — глушат их вод перегуды.
Вздрогнули вдруг храбрецы. Сурово нахмурили брови.
В озере, полном химер, вода закипела от крови.
Сильным, бесстрашным бойцам взоры туманит досада —
Пена окрасилась кровью в кипени струй водопада.
Чудища выплыли вновь и в алой купаются пене.
По Беовульфу король справит поминки в Олене.
Ратники тянутся к дому. Правды не знает дружина.
Только не мёртв Беовульф — пред ним расступилась пучина.
Держат главу великана могучие руки героя.
Вместе с огромным мечом — призом смертельного боя.

Так что не надо бояться, что тропы теряются в хмари,
Что на поверхности жизни — мерзкие злобные твари.
Длится кровавая битва, и в мрачной таинственной глуби,
Меч добывая в бою, восславятся доблести слуги.

- Я думал ты о нашем походе, парень, вису сочинил, а ты о других героях. Слышал я, как-то поэму о Беовульфе. Но он в той истории убил дракона и погиб. А ты вроде бы и не об этом. Или просто другую историю сочинил? - разрушил тишину Повелитель, - или не сочинил?
- Не сочинил, - Эйнар обернулся к Хэлтору и кивнул:
- Не сочинил. Пересказал. А Беовульф действительно умер, после того, как убил дракона. Черного дракона. Он истек кровью. Дракон ему руку оторвал.
- Ты откуда …
- А я вот думаю, а почему они все цветные? Ну, драконы наши? – перебил говоривших, Эрик - самый молодой из Ушедших на Смерть.
- Цветные? Это у девок юбки цветные, парень, а драконы? Они… у них масти разные, как у лошадей – поддержал тему еще один воин.
- Нет, правда! Мы каких только не видели! Черный был? Был. Красный? Серый был. Зеленый. Я вот даже золотого видел!
- А что ж не убил? Золотого? – заржал еще один воин, - нам бы того золота на всех хватило!
- Он высоко летел!
- А может просто солнце ему крылья вызолотило, дурень? Или может это был король драконий?
- У них нет королей. Свободные они, - Эйнар встал и отошел за границу света. Повелитель проводил его взглядом, а спустя пару минут встал и тоже отошел от костра следом за скальдом.
Парень ушел не далеко. Он стоял в привычной уже для Хэлтора позе: раскинув руки и запрокинув голову к звездам.
- Так все же, почему они цветные?
- Серый, красный, черный, зеленый, белый - Преданность, Любовь, Ненависть, Ярость, Скорбь.
- Белый? Я не видел белых. Да и красного только одного.
- Нет в небе сейчас белых, Повелитель. И не потому, что в мире скорби не осталось. Потому, что чистая, не смешанная ни с чем скорбь почти не встречается. Дочь, сын, жена скорбят об ушедших к другим берегам, искренне скорбят, но любовь, преданность, честь держат их, мешая взлететь. А чтобы так, чтобы в человеке только скорбь осталась? Давно не было. А красный дракон в небе действительно один. Вернее одна, - Эйнар, опустил руки и обернулся к Хэлтору. Тот будто притянутый этим взглядом шагнул и, крепко схватил парня за грудки, и не громко, но очень твердо спросил:
- Что? Что ты знаешь? О чем все время не договариваешь? Говори! Я прав? Это она? Сванвейг?
Время остановилось взглядом двоих. Скальд, не опуская глаз, кивнул :
- Да, Повелитель, это она. Вся ее жизнь была любовь. Любовь к родителям, потом к тебе, потом к Айсе. И каждый раз, когда в ней разгорался новый костер любви, предыдущий не мерк. Он становился больше. Любовь поглотила ее всю…И пришло время защитить своей любовью тех, кого она любит от черной ненависти и она встала на крыло. Растерялась правда. Не успела защитить родителей. И если бы, отец Эрла, старина Хью, не шагнул вслед за ней и не прикрыл ее тогда своей преданностью, она бы уже не летала, и в нашем мире не осталось любви.
- Почему не осталось? Я все еще ее люблю.
- В тебе была жива лишь память о любви, Повелитель, до тех пор, пока она не напомнила о себе. До этого в твоем сердце жила боль, и чувство долга, необходимость заботиться об Айсе, твоих землях, людях здесь живущих. А любовь – нет. Это были отголоски. Но сейчас я снова слышу ее в твоем сердце.
Эйнар склонил голову в жесте почтения и пошел в сторону костра. Смех и шутки раздавались в тишине ночного леса и эхо, играя словами, бросало их от камня к камню.
- Стой! Кто ты? – рука , нагнавшего парня повелителя легла на плечо.
- Дракон. Красный дракон. Верней тот, кто им был.

Очень медленно рука Хэлтора скользила по плечу, будто осмысливая только что услышанное, а потом, опустившись до локтя, сжалась и рывком развернула парня.
- Рассказывай!
- Долгая история. Много ветер песен спел с тех пор.
- Пусть еще одну споет, - усмехнулся мужчина.
Эйнар стряхнул руку и зашагал назад. Встал на прежнее место и поднял лицо к небу, будто испрашивая у него позволения, и сказал:
- Это было давно. Твои предки только пришли в эти земли. С мечом пришли. Крови пролито было много. Смертей много. Безвинных. И вспыхнула ненависть к завоевателям. Многие в ней захлебнулись. Один за другим взмывали в небо черные драконы, не помнящие, кого и за что они ненавидят. И изливали они свою злость, сжигая в пламени деревни. Вот тогда и стали появляться драконы, - он вдруг усмехнулся, - цветные. Но, чтобы человек стал драконом, в нем не должно остаться никаких других чувств, кроме одного. Во мне не было ничего кроме любви, когда я закрыл собой тех, кто мне дорог. И она шагнула за мной. В ней даже не успел родиться страх, когда она увидела мое превращение. Главным было не потерять меня, быть со мной вместе.
- Подожди, парень, но ты же человек? Или ты и сейчас можешь взлететь драконом?
- Не могу. Любовь уже не владеет мной безраздельно. Ушла она.
- Ты разлюбил ее? Как ее звали?
- Хельга. Ее звали Хельга, - скальд ссутулился и, проваливаясь в снег, пошел прочь.
- Постой! Как ты вернулся?
- Во мне родилась боль и скорбь.
- А она?
- Ее убил черный.

- Молот Тора тебе в темя! Хэл, ты ему веришь? – за спиной у повелителя раздался ворчливый бас друга. Но Хэлтор не повернул головы на голос. Он продолжал, молча смотреть вслед, ушедшему скальду.
- Веришь - значит. Я тоже поверил. Это значит…
- Это значит - я не схожу с ума. Это значит, что мы еще можем быть вместе. Я и Сванвейг, - и Хэлтор, хлопнув друга по плечу рукой, засмеялся. Тот какое-то время оторопело смотрел в лицо побратима, а потом и его хохот прогремел в лесу.
- Не знаю, как ты это сделаешь, но я рад, что ты вернулся… А то, призрак моего друга, меня порядком начал раздражать! Эх, жаль мы не дома! Сейчас бочонок бы откупорить, да у камина. ..
- Да, ладно тебе! Скоро дома будем! И будет тебе бочонок, - усмехнулся, все еще улыбающийся повелитель, - пошли в лагерь! Ты, кстати, здесь как оказался?
- Как, как? Смотрю один пошел. Потом второй подался. Ну, думаю, пусть поговорят, давно пора, а я рядом постою, мало ли что? – они развернулись в сторону лагеря и негромко переговариваясь, пошли.
- Стойте! Помогите мне! – остановил их крик Эйнара.
На прогалину, проваливаясь в снег по колено, вышел скальд. Прижимая к себе, он нес безвольно повисшее тело. Длинные волосы, с намерзшими на них кусочками снега и льда, волочились по земле.
- Кто? Ты где ее взял?
- Жива? – наперебой выкрикнули мужчины.
- Жива. Но уже ушла в сон зимы. Отогревать нужно. Разбудить. Жизнь в ней едва теплится. Будить нужно! И не ее! Жизнь...
Гуннар, добежавший до скальда первым, перехватил у него ношу. Прижав ее к себе, он наклонился и заглянул в женское лицо , прислушиваясь к дыханию девушки, и согласно кивнул, - жива. Знаете парни, а греть ее я буду сам. Ты, - он мотнул головой Хэлтору, - женат. А ты, - он повернулся к Эйнару, - вдовец и скорбь твоя еще жива. Так, что греть ее буду сам. И жизнь вдыхать тоже.
- Молодая? - спросил Хэлтор, подавая руку, осевшему в снег парню. Тот согласно кивнул.
- Надо думать – молодая. Старуху бы так резво не понес, да и греть ее пришлось бы нам с тобой, - засмеялся повелитель.

07.01.2015.
Под кожаным пологом намета стояла предутренняя звенящая тишина, в которой колокольным набатом ухало сердце Гуннара. Давненько он не слышал такого тревожного, смешанного с ожиданием и волнением, звука. Пожалуй, с тех пор, когда они с Хэлтором, подстрекаемые смешками старших друзей и изрядно выпитым хмельным медом, ждали в конюшне двух молоденьких служанок. Воспоминание защекотало под ложечкой утробным смехом и всплывшими из небытия перепуганными глазами друга. Ох-хо-хо, сколько было потом тяжелых жарких перин и жарких женских тел, а вот волнения того уже не было.
« Интересно, какого цвета у девчонки глаза?» - вдруг втиснулась между ударами сердца мысль. Глаз она так и не открыла. Ни тогда, когда укладывал ее тело на гору лапника. Ни тогда, когда подбросив в костер дров, он раздевал и растирал снегом ее тело. Ему было не до того. Он тер и тер ее окоченевшие руки, пока она не ответила ему слабым пожатием. Он радовался, когда ее белые обескровленные губы разжались и слабый стон боли, больше похожий на скрип двери, вырвался из ее груди, когда он вливал ей по глотку терпкий отвар. Все еще улыбающийся Хэлтор, пришел на помощь, и помог уложить девушку в согретую уже горячими камнями полость мехового спального мешка. Ну, а после того, как пыхтевший и фыркающий голый Гуннар , боясь раздавить хрупкое тело девчонки, втиснулся туда же, парни не оставили их своей заботой. Ночью, время от времени, они заходили и подкладывали хворост в костер, не давая пламени угаснуть. А огрубевшие руки воина терли и терли окоченевшее тело, отдавая ему свое тепло. Только, когда дыхание девушки стало ровным, а тело расслабилось, а ее руки сомкнулись на его спине, он выдохнул свой страх за жизнь незнакомки, и уснул рядом. А вот теперь он лежал и, боясь пошевелиться и разбудить девушку. И коротая время, разглядывал капельки пота, выступившие на ее носу…

Полог намета откинулся, и яркий солнечный луч ворвался внутрь. Вопросительно вскинув голову, с охапкой дров вошел Эйнар. « Жива?» Гуннар также беззвучно кивнул головой. Парень, молча, поворошил угли и, не спеша уложил хворост горкой, чтобы оживить дремлющее пламя догорающих углей. А когда веселые язычки жадно обняли подачку, добавил изголодавшемуся огню несколько поленей.
- Хэлтор, приказал топить походную баню. Как думаешь, она сможет сама?
- Проснется, увидим, - вздохнул Гуннар, провожая парня взглядом.
- Ты кто? - тело девушки вдруг напряглось и пара ладоней уперлись в грудь мужчины, пытаясь отодвинуться от него.
- Твоя грелка. А ты? - усмехнулся здоровяк, - парни топят баню, пойдешь? Тебе прогреться нужно.
Девушка кивнула, не отрывая взгляда от лица, обнимавшего ее мужчины.
- Так кто же ты? Как оказалась в лесу? Живешь рядом? Почему молчишь?
Взгляд воина замер на высохшей за ночь пряди волос девушки. Ночью в отблесках костра они казались ему медно-красными, а сейчас, когда солнечные лучи дотянулись до лежанки и заиграли бликами, прыгая солнечным зайчиком по длинным прядям, рассыпавшимся по меху, он зажмурился и выдохнул, поднимая это золотое облако вверх.

- Ну молчи. Я буду звать тебя Солингер….солнечная. Давай выбираться, - он потянул за шнур стягивающий горловину мехового мешка , распуская шнуровку.
- Глаза закрой! - попросила девушка.
- Можно подумать я чего-то там не видел, - пробурчал под нос Гуннар, послушно закрывая глаза.


Солнечный свет слепил, отражаясь от искрящегося снега. Лишь одно темное пятно нарушало стерильную белизну - место вчерашнего кострища. Тщательно расчищенная площадка была выложена камнями и сейчас старый воин заканчивал укладывать каменку, тщательно подгоняя камни один к другому. Издали не растопленная банная печь напоминала слоенный пирог - ряд камня, ряд дров и снова ряд камня.
- Не завалится? - хлопнул по плечу старого друга Гуннар.
- У Верда? Не помню такого. Сейчас поджигать будет, - улыбнулся Хэлтор и обернулся , - Парни шесты закрепили? Как разгорится, натягивайте полог.
Эрик, горящих углей ! Быстро!
Парнишка метнулся к ближайшему намету и сунул котелок, полный темнеющих на глазах угольков.
- Не суетись, - пробурчал Верд, ощупывая и слегка продавливая кладку.
- Так потухнут же!
- Так еще раз сгоняешь и котелок ототрешь потом. Не суетись, говорю, не свататься идешь, - усмехнулся старик. Еще раз обошел вокруг кладки и присел с подветренной стороны и протянул руку, - ну, давай что ли!
Эрик протянул посудину и присел на корточки рядом.
- Не засти, - отмахнулся Верд. Дунул на тлеющие угли и высыпал их в узкую щель между камнями.
- На, маши! - сунул он пацану еловую лапу, - да не части, дай разгореться.

Старик еще постоял, прислушиваясь к голосу костра и только когда , тот уверенно и успокоено затрещал, удовлетворенно крякнул :
- Вот теперь баня будет, - и отошел.





...........( продолжение думается)

- Линка, ты там чем занята? Гладишь, стираешь, кино смотришь? Ну, тогда погладь себе любимой что-нибудь и в темпе вальса, быстро-быстро к нам. Что делать? Есть, пить, танцевать… Короче ждем. Будешь тянуть, пришлю за тобой и гитарой Серого, - Голос Ируськи в трубке слегка смялся, видимо ее в этот момент тискали, - слышишь? Уже рвется.

Я оглянулась на сваленную на диван кучу чистого белья, работающий утюг и на застывшее лицо Роберта Редфорда на экране телевизора. С сожалением нажала на OFF на пульте и выдернула шнур утюга. Белье? Пусть лежит. «Гостей мы нынче не ждем-с, сами с визитом, да при параде», - я вздохнула, растрепала не чесанную гриву и подалась в ванну. Через двадцать минут я уже входила в дверь Ируськиной квартиры, держа перед собой гитару. И понеслось по наезженной колее, как множество таких же вечеринок. После десяти лет по таежным и степным гарнизонам, нас вынесло на окраину сибирского городка и этот «берег» даже оказался поделен на квартиры в многоэтажном доме, но мы так долго лишенные театров, концертов и выставочных залов, ресторанов и прочей радостей цивилизации так и остались своим малым кругом: три офицерские семьи, готовых прийти в любую минуту друг другу на помощь, накормить детей и мужей пока одна из нас «защищает грудью страну» или рожает очередного ребенка и не оставить в одиночестве жен, если мужчины выполняли свой долг.

Было всё как всегда - мы с подругами шустро собирали на стол, имеющиеся в наличие мужчины, курили, потихонечку выпивали «по чуть-чуть». Я шла из кухни в гостиную, неся в обеих руках по салатнице, когда Сергей повесил трубку телефона и одну из них подхватил у меня, задержал мою руку, а потом поднес мою ладонь к своим губам и слизнул каплю майонеза с моего пальца.
- Сладко, - протянул он, неотрывно глядя мне в глаза.
- Ты смеешься? Майонез? – удивленно вскинув брови, рассмеялась и вручила ему вторую, повернувшись в сторону кухни и на ходу снимая передник. Минут через десять мы уже все сидели за столом: ели, выпивали, шутили и обсуждали всякую ерунду: кино, чью-то первую машинку-автомат, сложенную бабушкой клубнику в карман новой куртки ребенка. Сергей потянулся к пульту и сделал звук по громче. Лайма пела «Дикое танго».

- Потанцуем? – раздалось за спиной, - потанцуем, Ангел, - уже тверже раздалось на ухо, я оглянулась и машинально подала руку.
- Танго? Я не… умею. Давай не со мной, а? – я отступила на шаг.
- Не бойся. Танго не жизнь, в нем невозможно ошибиться. В танго каждая ошибка – победа. Ну же…


Раз. Он делает шаг ко мне. Два. Я отступаю, поднимая на него взгляд. Три. Он протягивает руку и топает правой ногой по полу. Четыре. Я делаю восьмерку приближаясь к нему и обвожу пальцами контур его лица. Раз...

Я не стала задерживаться в гостях. Танго продолжало звучать во мне, мешая слушать, что мне говорят и надоело отвечать невпопад. Я чмокнула на прощанье Иринку и ушла домой, к Роберту Редфорду, не доглаженному белью и смуте, поселившейся в сердце.

Шел уже третий фильм подряд, а белье все не кончалось. Часы давно уже перешли за полночь, а сон не шел. Дом давно спал и поэтому лифт, вдруг пришедший в движение, удивил вопросом «кому не спится в ночь глухую». Остановился и дверь зашуршала, открываясь. Моё сердце сказало «Раз». Два – я подхожу к двери. Три- замираю на миг. Четыре – резко ее открываю. Сергей стоит и смотрит прямо мне в глаза. Делает шаг и его руки застают меня врасплох. Обнимают, лишая возможности думать. Подхватывают, прижимают к нему и его губы празднуют полную мою капитуляцию, давая лишь время от времени призраку свободы воли вдыхать воздух. Наше танго вошло в фортиссимо.

Раз. Он делает шаг вперед. Два. Мои пальцы скользят по его лицу. Три. Он наклоняется и бережно опускает меня, не отрывая губ. Четыре. Мои пальцы мечутся по его форменной рубашке, расстёгивая пуговицы. Раз…

Я вдруг оказалась на войне. Где-то бахала и бахала пушка. Я металась, в свалившейся на меня темноте и пыталась найти Сергея. Пустота и только взрывы всё ближе.
- Открой! - бах! - Открой! Я знаю, что ты дома!
Трусливая мысль сжала в комок душу – это Иркин голос. Почему? Откуда? Так быстро? Не может быть- это сон!
- Ну, открой же… ты мне нужна, - из-за двери послышались уже просто невозможные звуки, словно… «Да, нет! Не может быть, чтобы она…Так быстро?»
Я накинула халат и пошла открывать. На лестничной площадке, прислонившись к стене у моей двери сидела Ирка в совершенно непотребном виде: грязные пятна бывшего макияжа исчерчены черными дорожками потекшей туши, а всегда аккуратно уложенная прическа производила такое впечатление будто подругу таскали за волосы.
Подруга смотрела в одну точку и продолжала всхлипывать:
- Открой… ты мне нужна… все меня бросили.
- Ир, - я присела на корточки рядом и дотронулась до ее плеча.
- А? Ты дома?
- Дома, а где же мне быть? Вставай, пойдем кофе пить?
-Ты где была? Ты мне так нужна? – вдруг, словно только что меня увидела, взвизгнула Ируська, - где? - и тут ее лицо смялось, как резиновая маска в бесформенную массу, и она заплакала, - Сережи нет. Нужно ехать на опознание, а я боюсь. Я же его никогда мертвым не видела. А тебя нет. А Михайлова в обморок упала и Вовчик сказал, что должен с ней остаться… а со мной кто останется?.. А тебя нет и нет!
- Я спала. Всю ночь гладила, завтра на сутки, а потом мои приезжают. Больше некогда, - я остановилась, осознавая, что мне только что сказала подруга, которая шла сейчас, как слепая, щупая стены моей прихожей. Подруга, с мужем которой я танцевала танго всю ночь. Она шла, а я стояла, не понимая, как дышать.
- Лин, ты одевайся и поедем, - каким-то бесцветным и неправильным голосом позвала меня Ира, - одевайся. Не хочу кофе. Внизу нас ждет машина комбата. Я тебя тут подожду.
Раз. Сделай шаг. Хорошо. Два. Халат прочь. Три. Джинсы? Сойдет. Четыре…
- Линк, это что? Это… это Сережин почерк, - Иринка протянула мне, вырванный из блокнота листок.

«Я не знаю, когда? В какой миг ты вошла в мою душу и осталась там навсегда? Спасибо тебе за то, что позволила быть с тобой. Я останусь с тобой навсегда в этом дне, а тебя я увез с собой. Люблю»

- Я… - я прошептала, - я забыла со всем. Он заходил под утро. Просил… передать… тебе. У меня свет горел, - я давила из себя слова, не отводя глаз от белого клочка, белого флага своего поражения, которое я сейчас, когда еще раз прочту, чтобы запомнить навсегда, отдам на милость…- просил тебе отдать. Сказал - будить не хочет. А у меня свет горел… я же гладила.

Раз… Я стою к нему спиной. Его правая рука скользит от моего плеча к груди. Левая ложится на талию. Я ускользаю, опускаясь вниз, ложась на пол. Два. Он ловит мои пальцы, поднимая и разворачивая меня к себе лицом. Почти коснувшись губами. Три. Я ловлю пустоту…

Практически сразу после похорон Сергея задождило. Дни и ночи стекали по стеклу непрерывным потоком, и я стала любить гулять под дождем, подставляя небу свое лицо для влажных холодных поцелуев и не стесняясь своих слез.

Так случилось, что яростная необходимость быть всё время рядом с Ирой закончилась на следующее утро – Михайлов привез из аэропорта ее мать и та всё взяла в свои руки. А потом приехал Сережин отец. Изменил все похоронные приготовления, категорически не желая оставлять тело сына так далеко от родительского дома. Поэтому с Сережей простились в гарнизонном клубе, а оттуда его тело увезли в крематорий. В ожидании урны с прахом Матвей Ильич жил у Михайловых, не желая ни делить свое горе с невесткой, ни поддерживать ее. Петр и Вовчик ему оказались ближе, да и знали Сережу они тоже гораздо дольше. После девяти дней Ирка попросила нас с Михайловой «не мельтешить и дать ей, наконец, покоя». Светка вернулась к своему многочисленному семейству, а я попробовала отпустить вожжи и, хотя бы выплакать боль, гуляя под дождем и сводя и сводя счеты с судьбой. Я уже давно не надеялась на удачу и не загадывала желаний, а жизнь раз за разом отнимала у меня те крохи, что грели меня. А может просто я не умела ценить то, что имела?

Петр день и ночь пропадал на службе, а в выходные приводил в увольнительную своего племянника Саньку. После смерти нашей новорожденной дочери во время службы на БАМе - детей у нас не было и поэтому парнишка стал родным и мне. У меня оказалось неожиданно много свободного времени – ведь после стремительного ухода Сережи из нашей дружной компании исчезло то, на чем она держалась – вера друг в друга и желание в любую минуту прийти на помощь.

Дни мелькали один за другим, каждую ночь подводя итог «еще один день без тебя». Иногда он снился мне. Иногда он просто сидел рядом и молча держал меня за руку. Иногда звал на танго и тогда я стонала во сне, а Петр брал одеяло и шел спать на диван, ведь ему завтра рано вставать. А потом наступил сороковой день…

– Мы сегодня прощаемся с Сережей. Он, его душа сегодня уходит от нас и мне кажется, что наступил момент сказать ему всё, что не успели. Я не знаю, что, каждый из вас, пришедших с ним проститься, пусть решит сам. Я не буду вас просить высказаться вслух, но не буду и мешать. Просто думайте о нем и делайте как считаете, - Ира говорила спокойно, медленно, тщательно выговаривая каждое слово. Рука, в которой она держала рюмку, не дрожала и со стороны казалось, что ее боль стала стихать. Но ее глаза, в которых не было слёз, пугали своей пустотой.

Кто-то из женщин всхлипнул, и Ира резко вскинула руку, привлекая внимание.

– Не надо плакать. Он не любил женских слёз! Давайте обойдемся сегодня без них, - она замерла, неотрывно глядя в стену перед собой. Вдруг неожиданно светло и легко улыбнулась и закончила:

– Прощай, любовь моя! Спасибо тебе за нас. Спасибо, что подарил мне сына. Пусть тебе будет хорошо там, где нас с тобой нет…
Она выпила и спокойно села…

Кто-то что-то говорил. Молодые лейтенанты спели под гитару любимую песню Сережи. Комбат выпил свои «три по сто» и пошёл на выход. Остановился рядом с Ирой, которая продолжала спокойно и молча есть, и вдруг погладил ее по голове. Ирка никак не отреагировала и народ помаленьку начал расходиться. Когда последний гость нас покинул, я отлипла от стены, прислонившись к которой простояла все поминки, и стала убирать со стола.

– Сядь! – я вздрогнула и оглянулась на Ирку, - сядь, поешь и выпей. Поплачь! Тебе можно. Я же знаю, как тебе хочется, а дома нельзя? – она говорила спокойно и обыденно. Я села, прижавшись к спинке стула и сложив руки на коленях.

Ира встала, подошла к шкафу и открыла секретер. Какое-то время постояла, глядя в него как в пустоту и все же протянула руку, беря листок.

– Возьми – это твоё! Бери, бери, - усмехнулась она, на миг приподнимая маску на лице, - спасибо, что тогда отдала его мне. Ты же понимаешь, что спасла меня тогда? Я бы сдохла без этой бумажки следом за ним. Без этой бумажки и твоего плеча там… в морге.

Она отошла к окну и повернулась ко мне спиной, избавляя меня и себя от необходимости смотреть друг на друга.

– Знаешь, он уже давно меня не любил. Мы же обе женщины и знаем, когда нас любят, а когда любовь уходит, превратившись в привычку, быт, в твердую форму, в которой удобно жить. Ты же тоже знаешь, когда твой Петр перестал тебя любить, - она вздрогнула, словно хотела оглянуться и посмотреть на мою реакцию, но остановилась и вместо этого раздернула шторы, впуская в комнату яркий свет, и продолжила – да и ты ведь давно его не любишь… Вам удоб…Но это не важно! Это ваше дело. Кстати, ты хорошо держалась все это время. Никто ничего не понял. Что не пьешь? А, ну да…

Она рывком открыла окно, впуская свежий воздух и голос Лаймы, поющей танго. Я зажмурилась, как от пощечины и закрыла глаза:
– Потанцуем? Потанцуем, Ангел, - тут же услышала шепот на ухо и встала.
Раз. Сделала шаг к Ире. Два. Не плакать! Слёзы только ему. Три. Нужно, что-то сказать…
– Спасибо…

Она не спеша повернулась, оглядывая меня всю.
– Не нужно благодарностей, - улыбнулась она и подняла ладони, останавливая меня, - мне кажется ты беременна. От него. И вот этого я тебе не прощу. Тебе лучше решить эту проблему самой. Время пошло.

Отзимовали... Отвесеним.
Дождемся лета, зноя и…
И отжжужим, и заосеним,
съев напоследок горстку слив.
Запахнут терпко хризантемы,
укроет пеплом рыжину.
Поблекнет веток эритема..
С тоской по солнцу в снег иду.


***
Відзимували... Відвеснієм...
Діждемо літа, спеки, злив,
Віджмелимо і зосенієм…
Скуштуєм наостанок слив.

Запахнуть терпко хризантеми,
І спопелиться все руде,
Дерев збіліє еритема,-
Сонцезалежність… Сніг іде.

Лана Сянська

Хочется чуда... и каплю вина.
Дни пролетают - пустые перроны.
Черный букет предвечерья -вороны-
городу дарит стези глубина.
Что ж... я свой век оттрубила сполна.
Что же,свой век прожила неспроста я.
Дни облетают, как пепел с листа,
хочется чуда и каплю вина.
Тянут оковы. Хочется воли.
Где вы мои золотистые дали?
Лето прошло и ноябрь пустозвонит.
Крутит отчаянье в черной спирали.
Снова и снова - опять в никуда.
Вновь Украину ведут на потеху.
Где моих слов прозвучавшее эхо?...
хочется чуда. И каплю вина.



Хочеться чуда і трішки вина.
Дні пролітають, як сірі перони.
Чорний букет надвечір’я — ворони —
місту підносить струнка далина.
Що ж, я свій вік одробила сповна.
Що ж, я свій вік одробила по-людськи.
Дні облітають, як чорні пелюстки.
Хочеться чуда і трішки вина.
Доки ж ці пута, пора і звільнить.
Де ж ви, мої золоті пасторалі?
Літо літає і осінь дзвенить.
Розпач накручує чорні спіралі.
Де ж мого слова хоч би хоч луна?
Знову пішла Україна по колу.
Знову і знову, ще раз у ніколи?!
Хочеться чуда і трішки вина.
© Ліна Костенко

Она надевала платье, чтоб спрятать осколки сердца
и в сногсшибательных туфлях плясала смешливое скерцо.
И в танце несла надменно свою тяжелую душу,
прикрыв очевидным соблазном из шелковой пены рюши.

Бессонницу (в старой сумке) откладывала на "после" -
туда, где встретятся рельсы с перроном, и встанут подле,
и станет коллоидным время, и все параллели сольются
в ту страсть, что выходит за рамки, придуманных кем-то презумпций.

Заказывала свободу на бонус "сейчас и в вечность".
Фальшивым дыханьем целила израненную сердечность.
В Винде открывала окна, как в солнечной несистеме,
напялив на тело тучи от тысячной эритемы.

В кровать попадала с тенью, и постоянно "валетом".
Фантазии рисовала известным лишь ей трафаретом.
Своей "нелюбви" портреты вставляла в ажурные рамки.
И даже шагая с белых - не попадала в дамки...


Вона...

Вона одягала сукню, щоб прикрити розбите серце,
На дуже високих обцасах танцювала на табакерці.
Вона гордовито несла у танці важенну душу,
Яку прикривали із шовку звабно кокетливі рюші.
Безсоння в туребку від бабці пакувала, щоб трапились потім,
Де рейки зійдуться і станції, якщо не запізниться потяг.
Як стане колоїдним простір, то всі паралелі зіллються
У пристрасть, яка виходить за межі всіляких презумпцій.
Вона замовляла роумінг із акцією на вічність,
Гоїла диханням штучним свою покалічену дійсніть.
ВіндУ прочиняла, як вікна у сонячну несистему,
Напнявши на тіло хмари від частої еритеми.
У ліжко втрапляла із тінню, завше чомусь "валетом",
Творила малюнки фантазій за відомим лиш ій трафаретом.
Своїх некохань натюрморти вкладала у липові рамки,
Коли ж починала білими, - не втрапляла ніколи у дамки.

Лана Сянська

Я последняя пуля в его магазине...
Я мала. Я глупа, так испуганна.
Он не молит уже ни Отца, ни Сына,
шепчет небу беззвучно:
" Нет, не погибну..."
Я? Не плачу...
это всегда бессмысленно

Я мечтала застежкою стать на платье,
или лучше - блестящей пуговкой,
очевидицей стать поцелуев памятных,
ждать, когда он проникнется мыслью,
что любовь как прекрасная музыка...

Я хотела бы быть перезвоном, звоночком,
в погремушке ли бусинкой,
чтобы утром будить его сыночка
собирая сны и сказки совочком,
оплетая счастье его паутинками.

Я последняя пуля...
мой путь в патронник,
дальше пекло ствола...

...а вокруг зима.

Я погибну сегодня - мечтам не сбыться...
Но надежду оставлю...
ему

Знать бы только, что сберегла...

что не зря...
я...
сгинула



..я остання куля...

Я остання куля в його магазині,
Я маленька, дурна та налякана.
Він не молиться нині ні Батьку, ні Сину,
Лиш до неба шепоче:
«Ні, не загину…»
Я не плачу…
Нема сенсу плакати.

Я воліла б застібкою бути на сукні,
А ще краще – блискучим ґудзиком,
Бути свідком цілунків його незабутніх
Та чекати коли він дістанеться суті,
Що кохання чарівна музика.

Я хотіла би бути малим дзвіночком
Чи у брязкальці намистинкою,
Щоби зранку будити його синочка
Та збирати сни і казки до візочка,
Щастя в’яжучи павутинками.

Я маленька куля …
Мій шлях у набійник,
Звідти в пекло ствола…
А надворі зима…
Я загину сьогодні, не здійсняться мрії
Та залишу йому хоч маленьку надію…
Тільки б знати, що згинула…
Недарма...
(С) Ника Неви

Странно, что воображение всё ещё рисует призрачные замки. В них звучит клавесин, и свечи
оплывают, на тщательно начищенный еще утром канделябр, плодя миражи. Воздух дрожит,
теряя последние лоскутки тумана, и вот уже иллюзорный мир оживает голосами. Смеется шут,
протягивая мне серебряный кубок. Оглядываюсь. Беспокоюсь. «Мне ли? Моя ли это сказка?»
Крепкая рука пожимает мои пальцы. «Твоя. Здесь все твоё». Киваю, соглашаясь, подхватываю с
блюда яблоко и бегу, оставляя за спиной тепло рук и смех шута. Я спешу успеть рассмотреть
этот мир – «Мир, где я счастлива».

Мои босые ноги скользят по холоду мрамора, а взгляд по бархату штор, ликам предков. Я бегу.
Мимо. К распахнутым в счастье дверям, за которыми вечное лето, в котором вечно молодая
женщина бежит черед луг навстречу алым парусам надежды…

Взгляд опрокидывается в глазах зеркального отражения, и тонкая трещина рассекает зеркало
надвое, ссоря и навеки разделяя «Все ещё будет» и «Забудь! Это уже не для тебя»… Хохочет
шут и лицо его сминается, превращая улыбку в оскал клоуна-Джокера. Серебряный кубок
падает и рассыпается осколками стекла.

- Ну, что же ты? На выпей! – рука моего Грея протягивает мне другой стакан. Слезы капают в
воду смешанную с корвалолом - фрегат покидает гавань и дверь в лето закрывается, оставляя
меня в ноябре. В висках еще бьется « Мне больше не стоять у этих мачт на корабле, презревшем
порт смиренья», а на лице уже расцветает дежурная улыбка.
- Спасибо! Так что: чем будет вечерять? Плов? Или курицу просто запечь?
- Плов, - и муж достает казан.

… и чуть уловимо звенят бубенцы на шутовском колпаке, мешая смириться: «улыбки чужие всех
джокеров суть – никто же не знает, как горек наш путь».

О, боже! Ну ты и шутник! Который раз гонять по кругу:
рождаться, верить и любить... терять, прощаться, хоронить.
Быть преданной! Не раз - а над-цать! И снова не поймать ту нить,
которой сшита эта шутка... Молю, скажи теперь, как другу,
меня гоняешь или скуку?

Звездами стылыми падают яблоки,
катятся по траве...
Осень блуждает по саду растрёпанной -
ветер кружит в голове.
Листья к ногам ее жмутся испугано, шепчут:
"Прощай и прости..."
Предана летом, растеряна... улица
плачет в немой пустоте.
Слезы горьки, как любая иллюзия,
в серое красят дожди.

Яблоки падают... прямо в ладони мне...
крохи ища теплоты...


Зорями хворими падають яблука,
котяться по траві.

Осінь розхристана поміж дерев блука –
вітер у голові.
Листя до ніг перелякано тулиться,
шепче: «Прощай…Прости…»
Зраджена літом, розгублена, вулиця
плаче від самоти.
Сльози – гіркі, як надії нездійснені –
сірим стають дощем.

Яблука зорями прямо до рук мені
падають, теплі ще…
© Я ЕСТЬ

Моим внукам -Александру и Алисе..



Рыжик и Барбос

Жил -был на свете маленький котенок...Он давно уже должен был вырасти , но он был не правильный и к тому же рыжий, да и не нужен был никому..Никому не нравились рыжие котята,которые к тому же не хотели взрослеть. А ему , наверное ,очень не хотелось расти , потому что маленьких больше любят, ну по крайней мере он так думал...И поэтому большие кошки и коты не хотели с ним играть ( он же - маленький!), а маленькие котята , когда прибивались к нему , все время хотели прыгать и скакать , а Рыжий должен был ловить мышей и драться с крысами, ему же уже мама не носила в зубах еду..да и скучно было с ними, потому, что те были еще котятами... Так и сидел он ночами под своим кустом , прикрыв свою мордочку лапкой, и поглядывая одним глазком на мир...Но однажды на улицу ,где жил Рыжик , случайно забежал пес,большой и сильный. С рваным ухом , обмороженной лапой и надломленным хвостом...Он подошел к котенку и лег рядом , а когда стало холодно взял его в зубы и подтащил под свой теплый бок...
и котенок перестал бояться стать большим .Он стал мурлыкать старому псу свои ночные песни и вылизывать ему лапу, обмороженную в дальних походах.Потому , что именно этой лапой и закрывал барбос его от ночной стужи.Так они и коротали свои ночи , и котенку почти никогда уже не было страшно.

…А однажды приехала грохочущая машина с большой будкой, и из неё вышли двое злых дядек с сачком и петлей-удавкой на длинной палке. Они, громко крича и стуча тяжелыми сапогами, загнали барбоса в угол и стали набрасывать на него петлю. Старый пес отчаянно сопротивлялся, но дядьки всё теснили и теснили его…
А малыш-котенок от испуга выскочил на забор, но не убежал, как сделал бы это раньше, а, дрожа от страха, сидел там и смотрел на происходящее. Это жестокое насилие над его товарищем, одновременно и страшило Рыжика, и удерживало его на месте.
В нем отчаянно боролись два чувства - звериный страх за свою жизнь и желание сделать так, чтобы злые люди оставили его друга в покое. И, в какой-то момент он подумал: «А как же я буду без него?..» И его тело сделало всё самостоятельно - сжалось и резко распрямилось. Котенок с истошным воплем перелетел расстояние до одного из дядек, и вонзил ему в загривок все свои коготки.
Дядька тут же выпустил свои жуткие инструменты и громко заорал от боли. Второй бросился ему на помощь и огромной лапищей в брезентовой рукавице сбил котенка наземь, да так, что у Рыжика от удара перехватило дыхание. Оба «охотника» бросились к нему, но он, собрав остатки сил, успел юркнуть в щель забора.
Вот этих-то крохотных секунд и хватило старому псу, чтобы вырваться из ловушки.
…А котёнок с этого дня перестал быть малышом.
Он стал взрослым.

Барбос и Рыжик ушли жить в другое место. С начала они просто бежали , ища спасения, а потом запыхавшийся Барбос остановился , втягивая ноздрями воздух.
-Пошли. Я знаю одно место.Ты очень устал и тебе пора поесть.
-Да нее. Я могу еще. Правда.
-Ну , тогда будем считать , что я просто хочу тебя покатать! Запрыгивай мне на спину.
-Покатать? Меня? Хочу!
И Рыжик попробовал запрыгнуть Барбосу на спину.Он уже зацепился лапками за шесть на спине , но он все таки устал и ... скатился на землю. Пес повернулся , ткнул его носом и лег.
-Забирайся. Я с лишком большой для тебя. Ничего! Ты уже начал расти, скоро будешь запрыгивать легко.
Рыжий залез и зарылся мордочкой ему в шерсть. Понюхал и чихнул!
-Что? Псиной пахнет?
-Нет. Тобой и пылью. Ты пропылился.
-Аааа! Тогда поехали.
Котенок , вцепившись коготками в шесть псу , заснул и начал подмурлыкивать .А Пес старался не замечать острых коготков и шел медленно , чтобы мелкий не упал во сне.


Девочка и дракон

…


Огромный желтый дракон кружил и кружил в ночном небе. Его широкие кожистые крылья уже десятый раз закрывали собой смеющийся над ним диск луны, а он не мог лечь на курс и лететь туда, куда было предназначено.
Посреди заснеженного поля сидела маленькая девочка и плакала. Она плакала уже очень долго и ее слезы застывали на мордашке ледяными дорожками, а плечи начинал покрывать легкой серебристой шубкой снег.
Старый дракон вздыхал: «Замерзнет», - выдыхал облако пара, снижался и, очередной раз дав себе слово больше не смотреть вниз, взмывал к звёздам…
Но сделав очередной круг, снова возвращался.
«Ладно. Пойду хоть костер ей разведу», - как-то подумал гигант, зацепил когтями макушку дерева, отломил и пошел на посадку. Тяжело ухнув в сугроб, переваливаясь с лапы на лапу, он подтащил дерево и, дохнув пламенем, повернул морду к девчушке.
- Ну! Чего рыдаем?
- Я разучилась летать.
- Хм-м, - скептически оглядев малышку, дракон подумал: «И с чего бы ей летать? Человечка? Притом - мелкая еще», но вслух спросил:
- Высоко?
- Что высоко? - подняла на него зареванные глаза крошка. Дракон довольно покрутил шеей - поток слез поубавился.
- Высоко летала?
- Высоко. А иногда - низко. Смотря, когда что снилось.
- А теперь не снится, значит?
- Не снится, - буркнула девчонка и… снова заплакала пуще прежнего.
- Эх, - вздохнул и почесал лапой нос старый дракон, - а почему не снится? Может просто надо поспать?
- Нет. Они ушли.
- Сны?
- Нет. Они. Она дала мне свиток и сказала, чтобы когда я забуду, что Она для меня сделала - я брала его и читала… И тогда Она будет возвращаться ко мне памятью.
- А Он?
- А Он ссадил меня с коня и поставил на пыль дороги.
- И?..
- Она пошла по дороге и чем дальше уходила от Него, тем ниже опускались ее плечи и белее становились волосы, пока Она не превратилась в старуху. А Он выпрямился в седле и поехал в другую сторону. И его спина становилась прямее и прямее… и стала превращаться в камень, пока камнем не стали и Он, и его конь.
- И почему они ушли?
- Они сказали, что от них ушла любовь, - девочка заерзала на подтаявшем снегу. Дракон протянул лапу и подсадил ее к себе на спину.
- Дай мне свиток… и ложись там, между чешуйками. Ну!
- На, - вынув из-за пазухи скатанный лист, протянула малышка, - а ты мягкий под чешуей…
- Людям только не рассказывай, а то совсем страх потеряли, - хмыкнул старый, раскатывая свиток, - ну и что тут? Так: кормила, поила… родила. Н-да… Память, -вздохнул он и кинул свиток в огонь, - спи спокойно. Ты больше ей ничего не должна. Спи, давай. Буду учить тебя летать. Тебя звать-то как?
- Ассоль, - сквозь дрему прошептала девочка.
- Ассоль , так Ассоль…

Желтый дракон разбежался и взмыл в предрассветную мглу неба. Звезды тухли в сереющем небе, луна больше не улыбалась, бледнея при виде первых лучей солнца.
«Надо будет покатать ее под звездами», - думал огромный желтый дракон, рассекая полотно неба.
Солнце уже раскрасило небо в синь, а чешую дракона - в золото, когда он приземлился на высокогорном плато. Из пещеры высунулась морда красной драконицы и, сощурив золотисто-зеленый глаз, зевнула:
- Ты, что-то долго, Кай? Я тебя заждалась.
- Не шуми. Разбудишь.
- Кого?
Кай улыбнулся и приподнял чешую.
- Герда, ее зовут Ассоль.
- Ассоль? Ты с ума сошел, старый? Где же мы ей теперь найдем Алые паруса и Грэя?.. Эх, опять придется к морю перебираться, - вздохнула Герда и с нежностью взглянула на малышку…

Зарянка

А солнце ходило и ходило по кругу, в раздражении меряя бездонное небо шагами: утро, день, вечер, ночь, утро... Не задумываясь, на ходу, с развевающимися протуберанцами, время от времени оно бросало взгляд вниз. На Землю. "Не замерзли? А вы там, как? Очень жарко?" Хмыкало и шло дальше. Еще бы! За миллиарды лет ежедневная дистанция из милой прогулки превратилась в нудный ритуал. Солнце хотело в отпуск.
А внизу, замерев в гнезде из жухлых листьев и сухой травы, выглядывала маленькая Зарянка. Она не знала, что солнце устало. Просто, каждый раз, когда оно появлялось из-за крон деревьев, окружающих маленький пруд, птичка становилась на свои тоненькие ножки и начинала петь, радуясь новому дню. Ее песни будили обитателей пруда. Одна за одной, к ней присоединялись другие: кто-то свистел; кто-то чирикал, перескакивая с ветки на ветку; кто-то выводил рулады, а Зарянка, окончив свою короткую песню трелью, вновь забиралась в свое гнездо, и там засыпала до вечера, чтобы тогда проститься с солнцем до следующего утра и заняться насущными делами. Потому, что ночью ей было не страшно выбираться из своего гнезда. Ведь летать она не могла. Однажды, попав в лапы к хищнику, она едва спаслась, забившись под ветки куста. Крыло, ободранное и изломанное, с перьями, слипшимися от спекшейся крови и грязи, не сгибалось, и птица вынуждена была опираться на него, когда искала себе пропитание. А потом, вновь и вновь возвращалась в свое гнездо, спрятанное от всех у корней под ветками куста, однажды спасшего ей жизнь.
Куст рос на берегу чудесного озера. Зарянке нравилось смотреть, как в его зеркальных водах плескались рыбы. Как на воду садились красивые птицы. Как в его водах отражалось солнце и луна. Еще она любила, когда прилетали певчие птицы и начинали петь, и их голоса капали хрусталиками слез в зеркало озера и вода принимала их, и растворяя в себе, питала озеро. Единственное, что было плохо - недалеко от ее гнезда жили жабы. Их громкое кваканье заглушало пение птиц. Они будто старались перекричать голоса, томно и нежно выводящие чистые ноты. Правда одна из них ей нравилась - лягушка-путешественница. Вечерами или в предутренней мгле она рассказывала о своих путешествиях, и Зарянка слушала ее и замирала от восторга и тоски. Ведь ей уже не взлететь…
Но однажды, в привычный и дружный хор птиц влился новый голос. Перелетный птах, залюбовавшись зеркальной гладью озера, сел на ветку куста, под которым жила Зарянка. И когда солнце, ворча на жизнь, очередной раз залило пурпуром водную поверхность, птах запел. Зарянка тревожно застыла в ворохе прелых листьев, ведь это было ее время. Время сказать солнцу, что оно прекрасно, и она тоже робко подала голос, вторя нежданному певцу. Он дождался, когда ее песня, отзвенев последними трелями, умолкнет, и слетел вниз. Он удивился, ведь самки зарянок редко поют. Он это знал точно. И почему она прячется в корнях куста, ему тоже не нужно было объяснять. Он молча стал вычищать из ее свалявшихся перьев грязь и кровь. А когда закончил, взлетел на верхнюю ветку, и позвал ее с собой. Зарянка пошевелила крылом и оно ее послушалось. С трудом, отвыкнув от полетов, она взлетела к нему, и он, накрыв ее крылом, спрятал ее от ее страха. Той ночью они улетели.
А озеро все также блистало зеркальной невозмутимостью. Все также певчие птицы пели на его берегах. Только, еще долго лягушка-путешественница рассказывала жабам в затоне, что птах прилетал именно за ней, но калека-Зарянка своим треньканьем помешала ей улететь с ним в теплые страны…

Кофе так пахнет, ... мечтами ванильными
и пока не нарушен порядок вещей.
Бьется в висках - неужели посмеем мы
свет отыскать... в тьме не наших ночей?
Тишь и жара... сладко до одури
приторность в каждом движении век.
Нежность коснулась нас жарко, но коротко -
словно в степи пролетел суховей.
Души бесплодные (в себя же не сеем мы)
в жажде глотают чужие стихи..
Бьется в висках - неужто посмеем мы
сбежать навсегда. За грань. Под дожди.



Чи ж ми посміємо?

Кавою пахне... й ванільними мріями,
Ще не порушено звичний уклад речей,
У скронях пульсує: чи ж ми посміємо
Світло здобути посеред чужих ночей?
Спека і тиша... й нестерпно солодко,
Приторність в кожному з порухів вій...
Ніжність торкнулась нас палко та коротко,
Як без дощу до землі буревій...
Душі спустошені (в себе ж не сіємо)
Спрагу вгамовують поміж чужих віршів...
У скронях пульсує: чи ж ми посміємо
Наза́вжди втекти в край цілющих дощів...

© Лия Лембергская