Откройте свой Мир!

существуем в Мире, живём в городке-деревеньке. Здесь наше ГлАвное:
ДОМ, без которого нет наших родных, близких, наших увлечений, нашего Дела.

я прекратил пытаться всегда быть правым и с тех пор Я ошибаюсь меньше.
Теперь Я знаю, что Это - «Скромность».

 
 
я прекратил жить Прошлым и беспокоиться о Будущем.
СегОдня Я живу тОлько настоЯщим Моментом, в котором всё происходит.
Теперь Я живу кАждый День, День за Днём и называю Это: «Осуществление».

я перестал красть своё сОбственное Время и проектировать грандиозные проекты на Будущее. СегОдня Я делаю тОлько то, что приносит Мне радость и счастье, то, что Я люблю делать и что приводит моё Сердце в радостное настроение.
Я делаю Это своим сОбственным Способом в своём сОбственном Ритме.
Сегодня Я называю Это: «Простота».

 
 
я освободился от Всего, что приносит Вред моемУ Здоровью – пищи, людей, вещей, ситуаций. Всего, что тянуло Меня вниз и уводило прочь от Себя.
Сначала Я назвал Это позицией Здорового Эгоизма.
Сегодня Я называю Это: «Любовь к самомУ Себе».

я перестал стремиться к другой Жизни и вдруг увидел - всё, что окружает Меня, приглашает Меня расти.
Сегодня Я знаю, что Это называется - «Зрелость».

 
я понял, что при любЫх Обстоятельствах Я нахожусь в прАвильном Месте в прАвильное Время и всё происходит исключительно в нУжный Момент, поэтому Я могу быть спокоен.
Теперь Я называю Это: «Уверенность в Себе».

я понял, что Тоска и Страдания – это Сигналы о том, что Я живу против своей сОбственной Истинности.
Сегодня Я знаю, что Это называется - «Подлинность».

 
я понял, как сильно обижаешь Человека, если навязываешь ему исполнение его же сОбственных Желаний, когда Время ещё не подошло, и Человек ещё неготов, и этот Человек – я Сам.
Сегодня Я называю Это: «Признание».

Правила Необходимости:

1. Нельзя делать то, что можно не делать.
2. Если нельзя, но очень хочется, то - можно.
3. Если надо, но очень не хочется, то и необязательно: следовательно, см. п.1.

когда другому хорошо!..

1 (Наипервейший): Человек человеку - Волк.
2: Каждый - сам за себя.
3: Мы с тобой - одной Крови.
4: Ты - Мне, Я - Тебе.

И мотор ревёт,
Что Он мне несёт:
пропасть или взлёт,
омут или брод?
но не разберу,
пока не поверну...

И уж если откровенно,
всЕх пугают перемены.
Но,
тут уж всё равно!
Мне пугаться нет кручины:
если мы -
ещё мужчины,
мы
кое в чём сильны!!

Выезжаю за ворота,
не боюсь я Поворота!
Пусть
добрым будет Путь!

Хоть себе давал я слово:
не сходить с Пути прямого,
Но,
так уж суждено...

а есть лишь Милосердие!

неспособная плакать, не способна и смеяться; а только лишь - вынужденно усмехаться. Но и то - никогда и ни при каких обстоятельствах над собой.

а в голове - ерунда:
мечтаю, как в детстве, о Чуде...

О уединение! Ты, уединение, ОТЧИЗНА моя! Слишком долго жил я диким на дикой чужбине, чтобы не возвратиться со слезами к тебе!

Теперь пригрози мне только пальцем, как грозит мать, теперь улыбнись мне, как улыбается мать, теперь скажи только: "А кто однажды, как вихрь, улетел от меня? -

- кто, расставаясь, кричал: слишком долго сидел я в одиночестве, я разучился молчанию! этому, конечно, ты научился теперь?

Всё знаю я: и то, что в толпе ты был более покинутым, чем когда-либо один у меня! Одно дело - покинутость, другое - уединение: этому - научился ты теперь! И что среди людей будешь ты всегда диким и чужим:

- диким и чужим, даже когда они любят тебя: ибо прежде всего хотят они, чтобы щадили их!
Здесь же ты на родине и у себя дома; здесь можешь ты всё высказывать и вытряхивать все основания, здесь нечего стыдиться чувств скрытых и скупых... Прямо и искренне можешь ты говорить здесь ко всем вещам: и поистине, как похвала, звучит в их ушах, что один со всеми вещами - говорит прямо!

Но иное дело - покинутость. Ибо когда твоя птица кричала над тобой, когда ты стоял в лесу в нерешимости, не зная, куда идти, близкий к трупу: -

- когда ты говорил: "Пусть ведут меня мои звери!" Среди людей оказалось опаснее быть, чем среди зверей: - ЭТО была покинутость!
Когда ты сидел на своём острове, среди пустых вёдер источник вина, отдавая себя жаждущим и разливая себя без счёта: -
- пока, наконец, ты не сидел один, жаждущий, среди пьяных и не жаловался по ночам: "Брать не есть ли большее наслаждение, чем давать? И красть не есть ли ещё большее наслаждение, чем брать?" - ЭТО была покинутость!
Когда приблизилась твоя тишина и гнала тебя прочь от тебя самого, когда говорила она злым шёпотом: "Скажи своё слово и умри!" -
- когда она заставила тебя сожалеть о всяком твоём ожидании и молчании и приводила в уныние твоё кроткое мужество: ЭТО была покинутость!" -

О уединение! Ты, уединение, отчизна моя! Как блаженно и нежно говорит мне твой голос!

Мы не спрашиваем друг друга, мы не жалуемся друг другу, мы открыто идём вместе в открытые двери. Ибо открыто у тебя и светло: и даже часы бегут здесь более лёгкими шагами. В темноте время гнетёт больше, чем при свете.
Здесь раскрываются мне слова и хранилища слов всякого бытия: здесь всякое бытие хочет стать словом, всякое становление хочет здесь научиться у меня говорить. Но там внизу - всякая речь напрасна! Там забыть и пройти мимо - лучшая мудрость: этому - научился я теперь!

Кто хотел бы всё понять у людей, должен был бы ко всему прикоснуться. Но для этого у меня слишком чистые руки. Я не хочу уже вдыхать дыхание их; ах, зачем я так долго жил среди шума и зловонного дыхания их!

О, блаженная тишина вокруг меня! О, чистый запах вокруг меня! О, как вдыхает эта тишина полною грудью чистое дыхание! О, как она прислушивается, эта блаженная тишина!

Но там внизу - всё говорит, там всё пропускается мимо ушей. Там хотя в колокола звони про свою мудрость: торгаши на базаре перезвонят её звоном своих грошей! Всё у них говорит, никто не умеет уже понимать. Всё падает в воду, ничто уже не падает в глубокие родники. Всё у них говорит, но ничто не удаётся и не приходит к концу. Всё кудахчет, но кому же ещё хочется сидеть в гнезде и высиживать яйца? Всё у них говорит, всё разбавляется водою. И что вчера ещё было слишком твёрдо для самого времени и зубов его: сегодня висит изо рта у людей настоящего изгрызанным и обглоданным. Всё у них говорит, всё разглашается. И что некогда называлось тайной и достоянием душ глубоких, сегодня принадлежит уличным трубачам и другим бабочкам.

О ты, странное человеческое существо! Ты - шум на тёмных улицах! Теперь лежишь ты опять позади меня: - моя величайшая опасность лежит позади меня! В пощаде и жалости лежала всегда моя величайшая опасность; а всякое человеческое существо хочет, чтобы пощадили и пожалели его. С невысказанными истинами, с руками безумца и с растраченным сердцем, богатый маленькой ложью сострадания: так жил я всегда среди людей. Переодетым сидел я среди них, готовый не узнавать себя, чтобы только переносить их, и стараясь уверить себя: "Глупец, ты не знаешь людей!" Перестают знать людей, когда живут среди них: слишком много напускного во всех людях,- чего хотят там дальнозоркие, проницательные глаза!

И когда они не узнавали меня: я, безумец, щадил их за это больше, чем себя: привыкнув строго относиться к себе и часто ещё мстя самому себе за эту пощаду.

Искусанный ядовитыми мухами, изрытый, подобно камню, бесчисленными каплями злобы, так сидел я среди них и ещё старался уверить себя: "Невиновно всё ничтожное в своём ничтожестве!" Особенно тех, кто называли себя "добрыми", находил я самыми ядовитыми мухами: они кусают в полной невинности, они лгут в полной невинности; как могли бы они быть ко мне - справедливыми! Кто живёт среди добрых, того сострадание учит лгать. Сострадание делает удушливым воздух для всех свободных душ. Ибо глупость добрых неизмерима.
Скрывать себя самого и своё богатство - этому научился я там внизу: ибо каждого считал я ещё за нищего духом. В том была ложь моего сострадания, что в отношении каждого я знал,
- что в отношении каждого я видел и чувствовал, сколько ему достаточно духа и сколько было уже слишком много для него!
Их надутые мудрецы: я называл их мудрыми, а не надутыми, - так научился я проглатывать слова. Их могильщики: я называл их исследователями и испытателями, - так научился я заменять слова. Могильщики выкапывают болезни себе. Под старым мусором спят вредные испарения. Не надо тревожить болото. Надо жить на горах.

С блаженством вдыхаю я опять свободу гор! Наконец мой нос избавился от запаха всякого человеческого существа! Возбуждённая свежим воздухом, как от пенистых вин, чихает моя душа, - чихает и весело приговаривает: на здоровье!

Учился долго Я и очень много знаю,
но глупо мыслю Я, глупее поступаю;
по знаниям - подробный Я словарь,
а по уму - букварь.

Прошлое умерло.
Будущее нельзя воображать.

Замыкая Круг,

оглянулся вдруг

и увидел окнА Свет,

сияющий мне вслед.

Пусть Дожди идут!

ПрОшлых Бед от них не жду.

Камни прОйденных Дорог

СУМЕЛ пробить Росток!!!


Да здравствует Зритель!

Узнаю тебя, Жизнь! Принимаю и приветствую блеском Щита!

Все мы знАем, что мы умрём,
но вЕрим ли мы в Это...

Конец сентября.
Седеют грозные макушки Гор. Укрощают свой бег ручейки. Смолкают птицы, и с мокрых камней уже не сходит хрусткий ледок. Тайга, сбрасывая красочный наряд, стоит суровая, погружаясь в неразгаданные думы. Всё чаще мирное Небо мутят мятежные тучи - вестники надвигающихся Холодов.

Холодно. Пустынны улицы. Избы нахохливаются, как вороны в непогоду. Из труб валит дым. Прижимаясь к Земле, он туманит Дорогу. В Темноте то справа, то слева лают собаки. Волчьими глазами смотрят в Ночь ещё не потухшие огни в оконцах, и в их Свете видятся падающие с тёмного Неба, порхающие белые пушинки Снега. Они ложатся на мёрзлую Землю, но порывы Ветра снова подхватывают их, кружат в Воздухе. Снежинки щекочут.
Шумит за посёлком растревоженный березняк. В снежной Мгле ничего не видать. В избе Тепло. Гулко шумят деревья в ночной Буре.
Перед Рассветом в морозном Воздухе, пробуждаясь, отчётливо звучат собачий лай, хлопанье дверей, скрип Снега. Из-за пологих заречных Хребтов торжественно поднимается Солнце, окропляя золотым Светом деревья, крыши, сугробы. День обещает быть ясным, безветренным.


Чисто и удивительно прозрачно Небо после первого снегопада. Глубокие распадки, ущелья, ложкИ, морщинистое лицо Земли. Океан тёмной, бескрайней Тайги, местами разреженной буреломом, в серых латках старых гарей, с чётко выкроенными озёрами, с витиеватыми прожилками речек. За Лесами поднимаются пологие гряды заснеженных Гор. За ними зыбкие дали Хребта, пленяющие пытливое Воображение своей таинственностью и недоступностью.
Заливаемый Солнцем Хребет всё отчётливее вырисовывается синими Отрогами, конусами безымянных Вершин, заслоняя Небо.
Главное русло пенистой Реки меж чёрных Скал. День тёплый, по-осеннему мягкий и тихий. Нависающие над седловиной древние Скалы греют на Солнце свои каменные бёдра. В вечереющей синеве дремлют многовековые вершины Отрогов. В Воздухе густой стланиковый настой, настолько чистый и приятный, что не дышишь, а пьёшь его.

Нагорье, впаянное в мглистую синеву безбрежного Пространства. Справа и слева высятся Вершины, без зелени, без Жизни - тупые каменные Боги. За ними внезапно богатырь - Голец. Он крут, опоясан багровыми Скалами. Его вершина заснежена только с северной стороны, отчего Голец будто в белой папахе, лихо сдвинутой на затылок, с белыми эполетами на плечах. Господствует Он над обширной округой, виден издалека, со всех сторон. Голец - центральная вершина Хребта - великого Водораздела. Под Ним чернеют цирки - гранитные пасти. Из них берут своё начало многие Реки.

Сочится тёмно-багровый Закат. Вечерние холодные тени урезают края бездонных пропастей. Сглаживаются контуры Вершин. Тускнеет Земля. Солнце, минуя полоску багряных туч, как бы задерживается, сваливаясь на синие Горы. Оно видится чётким красным кругом и не вызывает беспокойства: и Закат, и Небо, и тишь; но в Воздухе тяжесть, нет той лёгкости, какая есть при хорошей погоде.

Снизу налетает Ветерок и совершенно неожиданно окатывает снежной пылью. Откуда бы Ему взяться, если кругом тихо и над Горами реет ничем неколебимый вечерний сумрак?
Потухает Закат. Тьма поглощает грани откосов. Вершины Гор растворяются в Темноте. Приходит Ночь, бесшумно выползая из ущелий и повисая глухо, неподвижно. И вот тут-то опять Ветерок.

Мягкая Темень звёздного Неба. А Ветер усиливается. От края снежного надува течёт в ночное Пространство позёмка. Колючий Холодок пронизывает. Горы внизу тревожно и глухо гудят. Ветер уже в гневе падает на вершину Гольца, роется в камнях, окатывает своим ледяным дыханием. Он идёт от Полярной Звезды через Нагорье упругими волнами, налетающими со всех сторон. Из-под Скалы раздаётся нарастающий гул. Где-то обвал. Чудовищный грохот потрясает Скалы. Горные Духи живут не только в легендах!
Ясное проветренное Небо кажется ещё более льдистым, прозрачным и каким-то совсем доступным. В эту Ночь, кажется, можно невооружённым глазом разглядеть всю глубину Вселенной. Но впервые при этом дует такая чертовщина!!

Всё-таки какое Счастье иметь Приют хотя б за полотняной стеной! Но никуда не деться от проклятого гула Бури и грохота падающих камней. Кажется, будто Горы рушатся прямо со всех сторон. Ветер давит, будто подпирает плечом, тужится изо всех сил спихнуть в пропасть; дикая Природа, очевидно, серьёзно решила свести счёты. В Её распоряжении достаточно проверенных средств доказать Человеку, что Он смертен и ничтожен перед Её могуществом.
Ураганный ветер с ожесточением хлещет своим колючим полотнищем, слепит. Неизменно дует с севера. Здесь на Вершине ему всё открыто, доступно. Тут он всесильный жестокий Бог. Только поддайся слабости, присядь, и он растреплет, как ястреб птаху. В адском Холоде теряется связь с реальностью.

По чёрному Небу выстилается запорошенный след Млечного Пути. Промёрзшие Звёзды дрожат в глубине бездонного Пространства. Ветер бушует, по-прежнему перехватывает дыхание, бросает колючий снег. Горы гудят, как океанский прибой. Жуткая Ночь. Кажется, ничто Живое неспособно сопротивляться этой безудержной Стихии.
Ветер к Утру становится ещё более едким, делает своё Дело. От заледеневших Скал тянет такой промозглой Стужей, что всё коченеет, лишает сопротивления. С Севера наплывают тучи, заволакивают Небо, достигают зенита.
Внезапный, огромной силы шквал Ветра потрясает Горы. Вот и легенда: это не Ветер, а горные Духи вышли на Охоту, гонятся за Жертвами. От Их воя падают со Скал дикие бараны, цепенеют в полёте орлы, от Их метких стрел спасения нет никому. Духи туманят глаза, уводят в сторону и начинают потешаться... Что-то слишком долог спуск в бездонную пропасть Темноты. Сорвавшийся камень летит вниз куда-то в Пустоту. Мрак кругом: и вправо, и влево, вверху и внизу. Откуда этот обрыв?!

Ни Ветра, ни гула. Полный Покой. Да и была ли Она, эта длинная Ночь? Внизу в глухих забоях пропастей ещё густой текучий сумрак, а кое-где, прильнув к грудастым Скалам, белеет Туман. Наверху Утро, непривычно ясное и мирное. Небо синее-синее, как после яростных Бурь. Воздух резок, как лезвие бритвы, и настолько чист, прозрачен, что дальние Вершины кажутся достижимы протянутой рукой. Над Безднами нависает Солнце, по-утреннему свежее и, как всегда, щедрое. Нежным пламенем охватывает склоны Гор, Вершины рыжеют, Туман трогается к седловинам, прозрачными струями сочится в Небо и бесследно пропадает в синеве, где белохвостый орлан кружится, распластав неподвижные крылья.
Какая красота! Весь Мир в огне - Небо, снега, пропасти! Всё и вся облито багрянцем. Озаряет долгожданная Радость, приходящая к Человеку в награду после тяжёлых испытаний. Ночь уносит с собой Зло. Мир, как в сказке, весь - добрый и ласковый.

Площадка на краю террасы у огромной каменной глыбы усеяна фиалками. Они росли на ней густыми пучками, собранные Летом сюда со всего Гольца, покрывая скудную гольцовую почву разноцветным ковром. Но цветы погибают, не пережив Ночь. Умирая, они как-то странно переплетаются ножками, скучиваются, будто пытаются одним общим усилием противостоять смертоносной Стуже.
Здесь, в поднебесье, на каменных Вершинах, ничто не растёт. Куда ни глянь - камень и только камень, серый, навалом, крупные обломки или россыпи. Безмерна Радость при виде пучка зелени, растущей под защитою глыб. А от цветка, пусть невзрачнейшего и неприметнейшего, восхищение сильнее, чем от эдельвейса в местах иных.

Тёплый День, синее безоблачное Небо, отличная видимость. А в Памяти, как кинокадры, переживания прошлой Ночи. Безмолвен Мир, суровый, холодный и мрачный, только шорох камней да глухой гул Ветра в ущельях.

Россыпи, узкие проходы между Скалами, зубчатые гребни и уступы горных гряд. Курумы, безжизненные развалины и голые вершины Скал. Неожиданно, будто мгновенно, иной, Живой Мир, царство зелёных стлаников. Лёгкий шаг, глубокое дыхание влажной свежестью, остающейся на кустарниках и мхах от ночной росы. Солнце низко над вершинами Гор.
Крутые откосы обрыва. На дне седловины озеро, окантованное стланником. Вода невероятной синевы и прозрачности, камни на дне можно пересчитать даже издали. Совсем неощутимый Ветерок качает искрящуюся на Солнце поверхность. Озеро кажется осколком драгоценного камня с другой Планеты. За озером чёрная Скала, вся в полосах шрамов, следах никогда не прекращающихся зимних обвалов. А кажется, будто какое-то доисторическое Чудище оттачивает на этой Скале свои когти.
Солнца уже не видно. Но ещё светло нежно-сиреневое Небо. Ветер пригоняет откуда-то небольшое облачко. Оно дозором проносится в вышине и растворяется в густой синеве Неба. "К чему бы это?"
Излишне спрашивать: с запада, где рушатся багровые громады Заката, плывут, набухая, хаотические нагромождения туч, заволакивая Небо.
Ночь. Природа засыпает тихо, покойно. Чёрное от туч Небо сливается с потемневшим горизонтом. Хмурые, еле различимые в Темноте тучи низко ползут над седловиной. Появляются в Воздухе одинокие снежинки. Где-то на мысу гремит россыпь, растревоживая Тишину Ночи. Гул скатывающихся камней стихает в глубине провала. Однако, Снег скоро перестанет. Если слушать, хорошо слушать!
Над седловиной чуть слышен сонный лепет ручейка, еле уловимый шелест зелёных стлаников. Но нет в ночных звуках прогноза. На Небе - беспросветная, молчащая сплошная Темень.
А ведь, когда ночью ключ шумит вверху, значит, дождя или Снега не жди; эта худая туча скоро уйдёт и Снег перестанет! Грустно...


... Там осталось Детство и могилы Предков, их следы. А тут - на Сердце - Боль, что никогда не вернуться к этим Родным Местам. Птица вон как далеко улетает, но гнезда своего не забывает.
Никто не знает, что будет Завтра...
Тихие дуновения Ветра баюкают Тишину, легонько раздувают синие вспышки Костра. К полуночи Воздух всё более чистый и чуткий. В Нём отражаются малейшие звуки, еле уловимый шорох курумов, медленно сползающих с Вершин в провалы. На Юге резко и густо синеет полоска льдистого Неба. Тонко пахнет из ложбин свежим Снегом. Слышно, как далеко внизу ворчит Река, срываясь с гладких валунов и убегая в Темноту.
Не растревоживая ночную Тишь, полнее ощущаешь Безмолвие Гор.
Вода ручья поёт стеклянным перезвоном, чистым и ясным, будто неземным. Стоя на каменистом бережку, хочется разгадать, о чём так печально поёт ручеёк? О потерянном Лете? Об увядающих цветах на горных лужайках? Или это его послЕдняя песня, перед тем как уснуть, скованному Стужей. Не понятен его Язык.
А ведь если Человек послУшает этот грустный шёпот, то непременно переведёт его "немой" лепет на человеческий Язык. Человеку всё тут понятно, всё доступно, это всё Его.
Всё ещё чёрное Небо.
"Спать надо, - говорит Человек усталым голосом. - Человеку сон прибавляет силы, как медведю - голод, птице - страх."

Внезапно какое-то странное прикосновение, будто сильный толчок снизу. Одновременно откуда-то из самой глубины Гор доносится затяжной приглушённый рокот. Кажется, где-то рядом в седловине ломаются Скалы, падают Вершины, сотрясая Землю. Обвал.
Затихающий в провалах гул. Немая неподвижность.
- Чертям не спится, нашли Время баловаться.
Всё стихает. Проходит испуг. Нет Звёзд - не угадать Времени.
"Сердце неспокойно, - говорит Человек. - Может, Беда караулит меня Там за то, что я не вернулся Туда..."

Вокруг ещё темно.
Будто чья-то невидимая рука начинает сдирать Мрак с вершин Хребта. Из-за перевала, с южных тёплых склонов Гор надвигается сырой, рыхлый Туман, ложится на гребни грудью, да так и замирает в грозной неподвижности. Холодный Воздух, голубеющий запад. Уже хорошо выкраиваются из Мрака Скалы.

- Послушай Человека, обязательно вернись Туда, где родился, и слишком рано и слишком далеко ушёл от своих Родных Мест; посмотри из Детства на всю свою Жизнь...

Утро пасмурное. Тяжёлые тучи плывут беспрерывной чередой на Юг и пропадают за рваным краем Хребта. Туман, на Рассвете завладевающий Хребтом, неожиданно отступает, бесшумно, как хищник, сползая со склонов. Но ещё долго там курятся перевалы. Ветер тянет с неприветливого Севера, но мягок и даже ласков. Он растревоживает тёмный свод Неба, нависающий над серыми холмами, и между ними становятся видны голубеющие проталины. В них начинает блистать Солнце. Исполинские тени Вершин падают в провалы и чернеют до самого горизонта.
Узкая щель, будто незаживший шрам от сабельной раны, разваливший Хребет на две части. В ней холодно и сыро. Одинокий крик Ворона кажется жутким в этой заплесневевшей Глубине.
Наверху встречает порывистый Ветер. Он налетает волнами, холодит и, уносясь дальше, поёт свою скорбную песню про дикие Горы, про Стужу и Скалы.
На последнем снежнике Человек вдруг останавливается. Может, тут Он чует, что из-за Вершины Ветер доносит дыхание Родного Края, в котором неповторимый Родовой Запах; Запах, который Он часто пытается воскресить в Памяти долгие десятки Лет. Человек забирается на самую Вершину, подходит к краю обрыва и окидывает нетерпеливым взглядом лежащее внизу Нагорье. СкОлько Лет Он ждёт этой Минуты!!.
Внизу, где обрывается бешеная крутизна Отрогов и темнеют изломы глубоких расщелин, начинается Равнина, сумрачная, молчаливая, прошитая речками, вся в стылых пятнах болот. Она уходит за холмы на Север, в поседевший Простор, в Бесконечность. То Его Земля, Земля многих поколений Его Предков.
Прищуренные глаза неотрывно смотрят вниз. Ноги заметно дрожат. Но нет, не от долгой усталости. Дрожь от невиденного с Детства родного пейзажа, дымчатой Равнины, извивов Реки, скрытой в скалистых берегах, синих далей. Одухотворённое лицо, живой блеск глаз туманит Печаль. Его Тропа ни разу не дотянулась до угрюмого Края Детства. Он не оставил там ни одного пенька, ни Огнища, ни своегО Следа! И вот Она, Его Родина, лежит перед Ним в холодных сумерках. Он узнаёт Её не по приметам Памяти. Он угадывает Её Чутьём, Сердцем, силой внутреннего влечения.

День кончается.
Из темнеющей Глубины небесного Пространства начинают падать редкие снежинки, неслышно опускаясь и превращаясь крохотные капельки влаги. Но будто не заметно ни снегопада, ни холодного Ветра, налетающего снизу.
Может быть, слИшком коротка человеческая Жизнь, чтобы разобраться во всех Её загадках, Горестях и Радостях, чтобы побывать хотя бы в самых близких и дорогих Сердцу Местах на Земле?..
Серое войлочное Небо.


Закон Предков запрещает оплакивать Горе и Смерть близких. "Горе не приходит одно". Припоминается страшный Сон: пролетающий над Тропой с криком старый Ворон - худая птица. Дурные приметы, выходит, сбываются, Дух убитого шатуна преследует Путь, разгоняет добычу, строит козни. И вот чувство полного Бессилия, Беспомощности перед этими таинственными и могучими Силами. Всё вокруг пустынное, Чужое и ненужное. Отяжелевшие ноги, тяжёлые, тупо ворочающиеся, беспросветные Думы.

Потухает на горизонте роковой День. Над широкой падью всё гуще синеет Небо. Воздух холодеет. Темнота разливается по бескрайней Тайге. Сливаясь с Небом, слабо маячат во Мраке заречные холмы.

Неторопливое Утро встаёт из-за тёмных далёких Хребтов. На Небе потухают слабые Звёзды, высвеченные Светом Зари. Стук дятлов заглушает редкие звуки зимнего Леса. С проблеском Солнца просыпаются птицы, слышатся посвист рябчиков и щебет суетливых синиц. На холмистых Отрогах прорывают Туман острые вершины елей.
Всё, как вчера, как год, как сотни лет назад, - неизменно.
За холмами, за тёмной грядой лохматых лиственниц и островерхих елей отбеливается Утро. Светлеющее Небо погожего Утра обещает приметы доброго Дня.

Широко распахивается долина, заливаемая солнечным блеском морозного Дня. Позади мутная синева Пространства поглощает холмы Отрога. Молчание, долгое, очень долгое молчание. Но надо продолжать Путь...


Человек всё ещё во власти Воспоминаний.

С Реки налетает холодный Ветер, раздувает Костёр, качает чёрные купы стлаников и уносится в Ночь. Из-за Хребта показывается щербатым осколком Луна. Падают в провалы величественные тени Вершин.
Луна прячется в тучах, становится ещё темнее вокруг.
С лица Человека не сходит печаль Воспоминаний.

Время за полночь. С Неба наваливаются бесконтурные облака, тревожа уснувшую Землю недобрым Знамением.
Начинается Снег, редкие снежинки покалывают острыми булавочками. Под утро не на шутку разгуливается пурга. Завывают ущелья. Не видать ни Земли, ни Неба. Вой Бурана.
Незаметно наступает День. Тучи, как хмельные, спотыкаясь о Вершины, валятся на Юг. Человек привычно спокойно и тщательно одевается и выходит в завывающий Буран.

Непогода. Сыпучая позёмка слепит, сечёт. Воют Земля и Небо. Свирепый Ветер глушит.
Позёмка в сугробах затихает. Легче. Но непогода всё ещё свирепствует.
"Лучше сейчас напрасно сходить, чем потом долго жалеть, что не помог, когда нАдо было... И с бывалым Беда случается", - рассудительно говорит Человек.

Тишину нарушают порывы всё ещё ревущего Ветра. Ветер, сталкивая мрачные тучи за Хребет, злобно хлещет, будто заявляя о своей беспощадности.
И Человек уходит впереди в бушующий Буран.


...Смеркается медленно. Ветер воет голодным зверем. По обширной долине гуляет лютый Буран. Он мчится своей извечной Дорогой от Моря через Хребты и, падая с высоты на Равнину, силится сравнять с землёй всё на своём Пути, валит Лес, забивает Снегом Тропы, наметает по марям длинные и глубокие сугробы.
По всем приметам конца непогоде не предвидится: ничего утешительного не слышно в гуле соснового Бора, ни единой обнадёживающей нотки в нём не улавливается. Буран уже который День властвует над долиной. Он наваливается со всех сторон, врывается, гудит и свистит. Как бы вторя Бурану, где-то протяжно, тоскливо воет собака.
Может, завтра хоть немного утихнет Буран?

Человек собирается в Тайгу.
Время высушивает Человека. Он становится маленьким и почти невесомым. Спину горбит трудная Жизнь. Лишь глубокие и чистые, как у ребёнка, глаза оживляют Его морщинистое лицо. Они смотрят на Мир ласково, доверчиво и мудро, каждая Мысль или Чувство мгновенно отражаются в них.
Ветер меняется, дует с Заката, значит, переборет Непогоду.

Над свеженавалившими Снегами, над березняками и Холмами встаёт Рассвет. По Реке Ветерок выстилает серебристый Туман. Уже раздаются обычные звуки Утра.

- Беду кликать не надо.

Стеклянное Небо, холодная заречная Тайга, синие дали, залитые утренним Светом. Небывалая сила тянет в Тайгу, снова в Дорогу. Никакой Разум не может заглушить могучий зов Природы.
Серебристый Туман на Реке качается, трогается и начинает таять в морозном Воздухе. Остаётся гикнуть, скатиться по готовому Следу на Реку и прощай надолго крутой берег.

- Дурная примета - волки.

Человек остаётся дОма.
День.., другой.., третий... Истомился... Места себе нет... Руки куда девать... Только ночные Сны. Уже не верит в приход конца ожиданиям.
Солнце ещё не успевает скрыться за непогожий горизонт, а уже окутывает тяжёлый сумрак лиственничных чащоб. Тревожная Тишина. Низко несутся тучи. Сквозь Мрак синеет широкой полосой речной лёд.

Добрые вести или Беда? - см. Комментарий.



Пластается Тайга по заснеженным холмам, выстилает пади, уходит сплошной чернотою за Хребты. Всюду величественная Тишина зимнего Леса. Изредка стучит дятел, ударяет клювом в сушину, ждёт, пока смолкает, ударяет ещё, посильнее, и как зачастит... Долго не стихает в Лесу этот дребезжащий звук. Он так обычен, что является частью всеобщего Покоя. В вечернем сумраке багровеет Закат. Воздух резок. Всё замирает в безмятежной истоме угасающего Дня. И такая Благодать, такой Покой, будто в Природе на века наступило Примирение. Ни Хищников, ни Бурь, ни Смерти.

Тишину разрывает шум крыльев вспугнутой стаи синиц. Слышится хруст Снега под лёгкими шагами появляющегося из чащи Человека.
Меркнущее у плоского горизонта Солнце. Плоский берег спящей в холодном Безмолвии Реки. Простирающаяся за Ней на Закат бесконечная Равнина, угрюмая и в своей снежной белизне однообразная, как синь Океана. За тальниковым частоколом поляна, прижатая увалом к Реке.

Более трёх десятков Лет назад тут однажды был стан Человека. Однако и сейчас всё Ему знакомо: и приземистые ели, толпящиеся у невысокого берега, и озерко под Рекою, в оправе из желтеющей осоки, теперь замёрзшее, и старые пни от срубленных тогда деревьев. Человек толкает пень ногою, и тот разваливается.
- Пни и те сгнили, а Я ещё топчу Землю.

За тусклым горизонтом потухает Закат. Из боковых ложбин, из чащи наплывает ночной холодный сумрак. Одна за другой в Небе загораются Звёзды. Человек не торопится с устройством ночлега. Для одинокого Путника зимняя Ночь кажется бесконечно большой, чего только не передумаешь, где только не побываешь мысленно, дожидаясь Рассвета!
- Как-нибудь прокоротаю Её, а завтра приедет Сын, будет веселей, и языку найдётся работа, - размышляет Человек.
Оглядывает звёздную синеву Неба, ухом припадает к Тишине. С Юга на марь набегает лёгкий Ветерок, казалось бы, совсем неприметный, какой всегда дует Вечером вслед уходящему Дню. Но многое говорит этот Ветерок. В Нём слышно, как далеко отсюда гудит глухо огромный, непостижимый даже для Разума Лес. "К непогоде..."
В палатке теплынь. Мигает свеча. Пахнет разогретой лиственничной подстилкой. Чудесный запах! Куда нежнее и ароматнее еловой или сосновой. "Хорошо!"
Шелестит Снег, падая на палатку. За озерком, качаясь, стонет старая лиственница, за Рекой кричит голодная птица. Беспросветная Темень. Где-то внизу тихо шумят старые сосны. "К утру Снег перестанет; может, и мне повезёт", - радуется Человек.

Сон не приходит к Человеку. Перед Ним встаёт завтрашний День: Лес, встревоженный Охотой. Как всегда и сейчас Им владеет загадочное Чувство - чувство священной целомудренной связи с Тайгой. Человеку не требуется разгадка: Он слепо доверяет и отдаётся Ему. И сейчас Человек радуется этому Чувству, дожившему с Ним до глубокой Старости и теперь приносящему величайшее Наслаждение.

Человек засыпает.

Все свои нечеловеческие Испытания снова переживает Человек в своих Снах, часто переходящих в кошмары, и просыпается с тяжёлой головой.

Утро таится за тусклым горизонтом. Лес ещё полон ночного Оцепенения. Деревья стоят, опушённые Снегом, с высокоподнятыми вершинами, сквозь которые чуть сочится голубоватый Свет Утра. Сказочное, неповторимое снежное Царство - на пнях белые папахи, на берёзах висячие кружева инея, коряги превращены в снежные хоромы, под стланиковыми навесами таинственные пещеры. Человек бережно обходит хрупкие творения ночного снегопада.
Бьют яркие солнечные Лучи: оживает, просыпается Лес, протягивая ветви навстречу Солнцу; щебечут синицы, пикают поползни, горластая желна перекрывает их своим криком.
На свежей белизне совсем недавний парный След, глубоко вдавленный в Снег. Откуда-то издалека идёт чёрный Гость, редкий в здешней Тайге, в дорогой шубе. Человек даже улыбается.
- За ним неделю можно идти - не устанешь.

Человеку становится легко, будто нет поняжки тяжёлой за плечами, и ноги обретают давно утраченную упругость и быстроту. Пожалуй, впервые за всю Жизнь Он идёт по горячему следу такой ценной добычи - Чёрного Соболя. Сколько Лет Он мечтает, ждёт такой встречи! Никак нельзя Её упустить.
Глаза перестают искать проходы, Человек бежит напролом, руша снежные мосты, гроты, башни. Откуда и сила берётся!?
Толстая старая, вся издолбленная дятлами, полузасохшая сосна с дуплом от сгнившего и отвалившегося сука на высоте поднятой вверх руки. Убежище Зверьку, где Он отлёживается после ночной охоты и сытной трапезы, спасается от затяжных зимних Буранов и сейчас считает себя вне Опасности.
Человек, не торопясь, надёжно запирает Зверька в дупле. Не спеша, пьёт Чай. Также не торопясь, уверенно начинает выкуривать Соболя в дупле. Соболь, схваченный за горло, бьётся в руке Человека.

Человек осторожно вытаскивает из дупла извивающийся чёрный пушистый клубок, неистово царапающийся задними лапками, задыхаясь, злобно фыркающий в лицо Охотнику. А Человек стоит и глядит на Добычу, словно заворожённый, как ничего подобного не видевший в своей Жизни. Поворачивает Соболя чёрной спиной к Солнцу - точно кто-то брызгает по ней серебром! А чёрная шерсть на ярком свете кажется ещё черней. "Казак!"
- Вот повезло на старости лет! Выходит, неправда, что Счастье в Старости совсем покидает Человека. Ишь как хорошо получилось! Эко удивится Сын!
И Все ахнут от удивления.

Человек приближает Соболя к собаке для лучшего запоминания запаха драгоценного меха. Соболь, изловчившись, чиркает собаку по морде. Собака сбивает Человека с ног. Соболь мелькает в Воздухе чёрной молнией.

Человек прикрывает ладонями лицо и долго стоит, беспомощно сгорбившись, маленький, тщедушный. Он проклинает свои костлявые руки, свою Старость. Приседая на пень, сам не зная почему, достаёт из кармана лепёшку, отламывает маленький кусочек, кладёт в рот, лениво жуёт. Сердце ноет от Обиды, в руках не унимается дрожь.
Тоскливо осматривается. Всё та же запорошенная Снегом, в сказочном убранстве Тайга, необыкновенно ласковое Солнце и такое синее Небо, хоть пей Его. Где-то в чаще одинокий дятел дробит своим стуком Тишину, какая-то крохотная птаха, наверно синичка, пытается сложить свой незамысловатый мотив. И Ветерок покачивает нагретый зимний Воздух. И Человеку вроде легчает, Обида отлегает от Сердца.
- Да что я, в самом деле, совсем никудышный, чтоб из-за соболя так расстраиваться! Значит, не суждено мне было его добыть. Старость тут ни при чём.

Вокруг глубокая морозная Тишь. Совсем близко слышится скрип Снега под чьими-то тяжёлыми шагами. Сохатый!
Человек, пожалуй, впервые в Жизни видит такого огромного Зверя. Весь облитый солнечным Светом, Он кажется прямо-таки великаном. Тёмной масти, а спина совсем чёрная. Корона широченных рожИщ. Могучая грудь. "Однако, жирён!"
Воздух недвижимо висит над разогретым Лесом - это для скрада не очень-то хорошо.

От выстрела вздрагивает Тайга. У Реки внезапно обрывается бег Сохатого. Человек стоит, ещё неуверенный в Удаче, ещё не зная, насколько тяжело задевает пуля Зверя. Долетает гортанный крик какой-то птицы, первой замечающей сваливающегося Сохатого. Вот и горностай прошмыгивает мимо Человека в ту же сторону. Этот запах Крови слышит далеко. Над Рекой появляется стайка кукш. "Ничего в Тайге от них, негодников, не скроешь, исподволь за всем следят, всё видят и тотчас передают друг другу", - думает Человек и, не задерживаясь, идёт на крик птиц.
- Знал бы Сын, что Я добыл Сохатого, наверно, поторопился. Он любит отварную жирную грудинку, хорошо нынче угощу Его!
Человек совсем забывает о неудаче с "казаком", вновь верит в Себя.
- Должно же Мне сегодня повезти... Ещё есть Радости...
И внезапно до тошноты резко ощущает Голод. С утра лишь кружка чаю у дупляной сосны.

Пуля проходит навылет. За Рекою, по заснеженной мари смертельно раненый Зверь медленно уходит от Опасности. Но Человеку надо торопиться. Солнце-то уже низко!
- Зачем, на свою Беду, Ты, Сохатый, так неосторожно оставляешь после себя Следы, ведь они сводят мою Судьбу с твоею. Теперь Мы идём одной Тропой, будто связанные длинным ремнём. И возле Нас близко Смерть. Кого-то из Двоих Она скоро схватит за горло. Ты рассчитываешь только на Себя. И Я тоже. У Тебя Рана, а у Меня Старость. Ты уходишь, а Я догоняю. Нам обоим одинаково трудно...

Вдруг тяжесть и боль в усталых ногах Человека. Нерешительность. Готов повернуть на стан. Но...
- Сын, наверное, уже на стане. Не скажет ли Он с усмешкой: стар Ты, Отец, не Охотиться Тебе больше, если бросаешь в Тайге раненого Зверя?..
Но нет у Человека уже сил сегодня гнаться за уходящей от Него Добычей.

Издалека с заречной стороны доносится вой - то растекается по заснеженной Равнине голодная волчья Песня.
Таёжный Закон: мясо зверя, тронутого волком, непригодно в пищу. Теперь главное для Человека - не дать Волку опакостить Добычу.
Последние лучи закатного Солнца косо пересекают снежную белизну мари. Теперь Мысли о Волке заставляют торопиться Человека. Не отступаться от Своей Добычи, даже понимая, что не в Его годы состязаться с быстроногим и злобным Хищником.
Снова слышится вой одинокого голодного Волка.
Вконец изматываются силы и Сохатого, и Человека. Кажется, устанавливается какое-то равновесие в Движении и во Времени. Но есть Надежда, что выстрел до темноты закончит Страдания и Зверя, и Его.
Волк где-то совсем близко.
Сохатый и Охотник стоят открыто друг против друга. Оба обессилевшие, но полные решимости. Стрелять наверняка ещё далеко, но ноги не в состоянии сдвинуться с места. Но и Соблазн слишком велик - гора Мяса, огромная Шкура. Зверь вдруг сам медленно шагает навстречу Человеку.

Где стоит раненый Зверь, поднимается огромный столб снежной пыли, мелькают взмахи рогов вздыбленного Зверя, слышится Храп и Стон, удары ног рушат мёрзлые кочки, разбрасывая далеко чёрную землю. Справа от головы Сохатого серая тень Волка.
Матёрый Бирюк-одиночка. Голод, Рана могучего Противника и Знание, как брать такую крупную Добычу, заставляют Его начать схватку затяжным прыжком к горлу. Но промахивается. Перемена тактики: сзади, на открытой мари Сохатый беззащитен. Мгновенно поворачиваясь к разъяренному Волку, отбиваясь, Сохатый пятится всё ближе и ближе к Человеку.
Человек прицеливается и внезапно понимает: Зверь, доверчиво отступая в Его сторону, как бы ищет у Него защиты. И Он опускает ружьё...
Лесной Великан насаживает Волка на острые бивни, но и Сам со Стоном рушится на Землю. Волк с огромными усилиями сходит с рогов и из последних сил ползёт прочь, оставляя на мари кровавый След.

Человек, не таясь, идёт к Сохатому, чтобы наверняка покончить со Зверем.
- Неправда, что Счастье откачнулось от Меня. Это ли не Фарт!
Сохатый видит приближающегося Человека. В Его движениях, позе, в гордо поднятой голове нет Страха. Большие круглые глаза, в которых пылает Закат, смотрят на Человека печально, беззлобно. В них столько мольбы, столько жажды Жизни! Человек не выдерживает, опускает руки. Он хочет отвернуться, чтобы не видеть этих грустных, совсем человечьих, осмысленных глаз, но не может. И стрелять не может. Взгляд Зверя переворачивает всю Душу Человека...

Себя не узнаёт - отступается от Добычи. Возвращается. Несёт в голове необычный для Охотника груз - Жалость.
- Видать, не промышлять Мне больше Зверя.

Вроде до этого Человек не замечает Старости, старается не касаться, отгораживается от Неё, видит у других, не у Себя. И вот Она приходит к Нему как бы нежданно, без примет, непредсказанная Сном, в первый, долгожданный День Охоты. Приходит окончательно, властная, неуступчивая.
- Стар я, что и говорить, Добыча бежит от меня, как птица от пожара.

Человек чувствует ноющую Боль в Спине. Ноги дрожат, подламываются. Немая Слабость растекается по всему Телу. Удары Сердца тяжело отдаются в Голове. Пустая котомка - Тяжесть. Только бы добраться до стана.

На холодных плечах скупой Земли потухает кровавый Закат. Это короткий час, между Светом и Тьмою, когда в сумерках снежная Белизна сливается с Темнотой, смолкает робкий щебет синиц, исчезает Ветерок и Воздух становится необыкновенно чутким, как в летнем Зное паутина.

Стан пуст. Сына ещё нет. Человек ждёт Его позднее. "Как бы кстати сейчас печёнка и отварное жирное мясо!"
День не заканчивается. Принести и наколоть дров, натаять воды, сварить ужин. Много Дел, пока обретёшь Сон.

Из мутной Бездны горизонта идёт беспокойная Ночь. Тьма накрывает стан. За Рекою, где потухает Солнце, Небо сливается с Землёю. Начинает гудеть Ветер. Он идёт с холодного Моря, сковывает Стужей поверженные Горы, Реки и запорошенную Снегом Тайгу. Человеку кажется, что Ветер будит шаманов и идёт куролесить по Просторам с бубнами да со свистом. Закруживаются над станом хрупкие пушинки Снега, они падают на Землю, но порывы Ветра подхватывают их и в дикой пляске гонят дальше в кромешную Тьму.
Снизу доносится крик ночной птицы, короткий и печальный. Ослеплённый Мраком, Человек стоит долго, тревожно прислушиваясь к лесному шуму, ждёт, не несётся ли с Реки знакомый звук едущего Сына.
Продрогший, возвращается в палатку. В печке весело гудит Пламя. Страшная Усталость. Может быть, больше от Неудач, чем от долгой ходьбы и хлопот на стане. "А дождаться Сына надо: приедет - выйти помочь Ему". Разбрасывает лапник для Сына, заботливо ощупывает - не будет ли жёстко спать. Кое-как добирается до своего места и ложится, не раздеваясь. "Сын приедет - поужинаем вместе, и тогда заберусь в спальный мешок".

Мысли сменяют одна другую. Вспоминаются Тропы. Они врезаны в Память. Всё переплетено Ими. Тропы никогда не останавливаются на месте, Они идут, бегут - и тащат Его за Собою.

В палатке аромат разнеженной Теплом хвои. Человек иногда прислушивается к гудящим порывам Ветра. Жалеет, что с вечера не наколол еловых плах для обещанных правнуку лыж: вот и вытёсывал бы их теперь, дожидаясь Сына. "Эко, недогадлив!"

Одиночество никогда не было Человеку тягостным. А теперь Его Жизнь сузилась, и Он живёт наедине со своими Думами. Мыслью обращается к Прошлому. Просеивает это Прошлое через житейскую Мудрость, судит Себя самого...

В печке весело потрескивают лиственничные дрова. Спать совсем не хочется. К Старости Сон сменяют Думы.

Человек видит себя молодым... - см. Комментарий.



...Крик ночной птицы обрывает Воспоминания Человека. Он поднимается. Тотчас исчезают Видения далёкого Прошлого. За палаткой ритмично качается под Ветром Тайга. Валит Снег. Остывший чай.

В безудержной Памяти горькая концовка давних Событий... - см. Комментарий.



На Реке жуткой Теменью набухает Ночь. Беснуется Тайга, охваченная непогодой. По льду Реки катятся, серебрясь, седые космы позёмки. В старом, простреленном дырами дупле воют злые Духи. И далеко, в заречной стороне, отчаянно ревёт Зверь, окружённый волчьей Стаей. Человеку всё это знакомо с Детства, постоянно живёт с ним - не пугает.
Воспоминания о Геологе постепенно затихают. Проверяет мясо в котле - сыровато. Отодвигает от печки в угол скарб, так свободнее будет Сыну расположиться. "Он вот-вот подъедет, поужинаем вместе". Занимается ружьём.
Не стихая, гудит лиственничная Тайга под порывами холодного Ветра. Прислушиваясь к Ней, Человек гадает о завтрашнем Дне: утром пошлёт Сына за Реку ставить капканы на соболя, посмотреть, как густо наследили белки, а сам подастся к увалам, куда ушёл "казак". Все думки Его там. Авось по-настоящему подфартит. И Он разыщет упущенную Добычу.
Человек накладывает полную печь сухих дров. Ещё раз вслушивается в рёв Ветра. Неодобрительно качает головой, запорошенной сединой, при этом думает: как хороша Жизнь, когда есть Тепло, жирное Мясо и завтрашний День.

Но Усталость подкарауливает Человека, незаметно подкрадывается и овладевает всем Его Существом, отнимает руки, ноги, гасит Мысли. Не по возрасту трудным оказывается этот День, к тому же полный тяжёлых Раздумий. И Человек засыпает, быть может, впервые за свой Век не чуткой дрёмой бывалого таёжника, а тяжёлым Сном смертельно усталого старого Человека. Впрочем, и во Сне Он остаётся Охотником...
Идёт Человек по заснеженному, царственному Лесу, не нарадуется на Его Красу, читает чудесную лесную Книгу...

Сухие дрова в печурке быстро разгораются. Их в печке с излишком: лиственница горит жарче других пород. В Темноте над палаткой трепещут вылетающие из трубы искры и языки Пламени. Кажется, это моргает Ночь под порывами Ветра. Печь накаляется докрасна, и в палатке невыносимо жарко. Надо бы малость притушить Пламя, но Человек крепко спит. Огонь, предоставленный сам Себе, вызверивается, бушует, Ему тесно в печи, от Жара готовой взорваться. А Ветер вдруг меняет направление и... ударяет по палатке с тыла. Вырвавшееся из трубы Пламя лижет багровым языком полотняную кровлю и словно прилипает к ней. Огонь схватывает всю палатку. Взвихривается Пламя. Отступает Мрак. Ветер, усиливаясь, налетает беспрерывным шквалом со всех сторон, раздувая Пожар. Огонь проникает внутрь, жадно пожирает всё, что в ней годится Ему в пищу.

А Человеку снится далёкий Хребет - горбатые Отроги, звериные Стёжки, глубокие цирки с вечными снежниками, где в полуденный Зной отдыхают дикие стада. Не просыпаясь, Человек чувствует: Воздух в Горах так нагревается, что трудно дышать. Горные Вершины превращаются в огромное Стадо диких баранов. Бушующее Пламя, поднимающееся из пропасти, охватывает их. Загораются Скалы, лавина Огня растекается по россыпям, Вспыхивает само Небо. Человек кричит нечеловеческим голосом и... пробуждается.

Ему кажется, что в Огне Всё: Лес, Река, Снега, весь Мир. Едкий чёрный дым слепит, не даёт дышать. Горят телогрейка и ватные брюки. Никогда доселе неиспытанный Страх овладевает Человеком. Только по инстинкту Он рвётся через Огонь; объятый Пламенем, добегает до Леса, катается по Снегу, старается затушить Огонь на Себе. Но Ветер снова и снова раздувает на Нём горящую вату. Человек отрывает от Себя огненные шматки, старается их затушить. И дико, не своим голосом кричит, молит о Помощи, но крик Его безответно замирает в ночном Мраке и завывании Ветра. Обессиливая, Он падает и, нагребая на Себя Снег, продолжает лёжа бороться, пока не теряет Сознание...

Человек думает, что всё совершается с Ним во Сне. Под действием Боли, Жара, Холода Сознание проясняется. Всё реально. Он с трудом садится. Голова гудит, Мысли путаются. Нельзя медлить. А чтО делать?? Ноги и руки не повинуются. Ужасная Боль во всём Теле. "Неужели Конец?!"
Долой эту Мысль.
Ветер ослабевает. На месте палатки курится дымок над сгоревшим скарбом. В печке дотлевают последние угольки. А вокруг уже густеет Темень да скрипит лютая Стужа.
Хлещет холодный Ветер. Человек вздрагивает, выпрямляется. В затухающем Огоньке видит своё Спасение, Свет Надежды. Поднимается, шагает к печи, спотыкается, рушится в Снег. От Обиды плачет. Это короткая, очень короткая минута Бессилия и Безволия. Сейчас Огонь для Него сама Жизнь.
В дальнем углу печки под Пеплом дотлевает последний Жарок. Дрожащими руками торопливо собирает в Снегу вокруг себя что-то уцелевшее от Огня и запихивает в печь. Обессиливает. Сливается с Тишиною. Устало и тяжко колотится Сердце. В глазах расплываются, качаются Звёзды...
- Сын! Неужто запах Пожара не чуешь? Богом прошу, поторопись, Сын! - шепчет Человек.
Вспыхнувшее в печи Пламя освещает Человека. Он оглядывает Себя и ужасается: весь в пузырях ожогов. Снег падает и тает на чёрной, местами обугленной коже, принося некоторое облегчение. Снег начинает валить сплошной массой. И Человек начинает замерзать. Дров нет. Печь плохо горит. Холод проникает внутрь, сковывает Мысли, замораживает Волю. Но Человек разгребает пепелище, собирает все уцелевшие лоскуты и обматывает тряпьём Тело. Вроде становится теплее.
- Сын!.. Сын!.. Пошто не торопишься! - кричит в Темноту.
Кругом угрюмо шумит Тайга.
Человек не поддаётся Отчаянию, убеждает Себя, что Сын не подведёт, Он где-то близко и вот-вот заявится. Конечно, в Пути всякое случается...

Человек вспоминает, что рядом Его олень: доскакать до ближайшей бригады охотников в соседней пади. Риск: кидаться в Ночь, в Буран. "Надо взять Огонь". Наполняет котелок золой с Жаром из печки. Негнущимися руками снаряжает оленя. Внутренний Голос останавливает: "Не бросай затухающий Огонь, подкорми Его, может, ещё вернёшься". Бросает в печь всё, что находит в Снегу вокруг.
Олень бежит размеренно. Уравниваются Мысли. "Не замёрзнуть бы, потом Всё заживёт". Уверен, что Судьба и на этот раз не изменит. Снег перестаёт. На увалы надвигается редкий Туман. Местность становится совершенно неузнаваемой. Расстояния искажаются, очертания беспрерывно меняются.
Человек торопит оленя, но олень устаёт, всё чаще переходит на шаг, понукания не помогают. Ветер пронизывает Тело. Ноги совсем немеют. Руки не спрятать от Стужи. Дорога бесконечна. Захватывают тяжкие Сомнения. Тоска. "Не добраться!"
Замерзает на олене. Бессмыслен торопливый Путь в Никуда. Прилечь и спокойно ждать Конца, избавления от мук Холода и Боли во всём Теле. Повод выпадает. Неуправляемый олень плетётся, сам выбирая Путь. Его никто не торопит...
Олень шарахается в сторону от мелькнувшей в редколесье подозрительной тени. Человек сваливается. Далеко отлетает котелок, окропляя Снег искрами. Человек мгновенно приходит в Себя. Но спасти Огонь не удаётся.
Человек обречённо думает, что настаёт Его последний Привал на Земле. Уходит Он к Предкам без Огня, без Дома, без тёплой одежды, обгорелый и обмороженный. До слуха долетает лай Его собаки, потом Он слышит человеческий окрик, и лай прекращается.
- Сын приехал! - радуется Человек и ответно кричит.
С трудом взбирается на оленя. Немедленно назад! Там Сын. Он спасёт... Олень резво бежит, поняв, что возвращаются.
- Угу-гу... - беспрерывно кричит Человек, предупреждая Сына о приближении, напряжённо вглядывается, надеясь вот-вот увидеть Огонёк Костра.
На снежной белизне поляны чернеют остатки сгоревшего стана. Ни Сына, ни Его Следа. Человек грозит кулаком обманувшему Его Ветру.

Чувство невыразимой Пустоты и Заброшенности, побороть которое можно только Трудом. Нужно Дело отнимающимся рукам и ногам, Сопротивление до последней Минуты.
В печи мигает синее Пламя. По Небу по-прежнему ползут сумрачные тучи. Снегопад перестаёт. Светлеет в долине.
Нарубить хвои и отгородиться от Ветра. Нет топора. Память отказывает. Собирает заслон из лапника, выстилавшего стан, утаптывая его Снегом. Ногам становится теплее, ослабевает Боль. Заглядывает в печь, пугается: дотлевают последние угли. Охапка дров из ельника продлит существование спасительного Огня. Нет Сил и Уверенности на пятнадцать шагов. Глубокая бороздка рукой в направлении, где Его искать. Ноги кажутся длинными ходулями, не сгибаются, бороздят Снег; переставляя их руками, идёт, порой забывая, куда и зачем.

Он уже так шёл однажды... В Памяти на мгновение воскресает лесной Пожар. Человек видит Себя, неожиданно захваченным ураганным Огнём. Пожар распространяется с невероятной быстротой, уничтожает по пути всё Живое. Гибнут звери, падают обугленные на лету птицы, валится вьючный скот. На Человеке горит одежда, Он задыхается, падает, но продолжает ползти через охваченные Пламенем мхи и кустарники до ручья... И на этот раз Он втайне надеется на эту скрытую, как будто Ему неподвластную Силу.

До ельника два-три шага. Теперь он для Человека Надежда, Жизнь, Всё... В Лесу тише. Сбор сушняка в сыролесье без топора, на ощупь в Темноте уводит всё дальше. Останавливает страшная Мысль: не погас ли Огонь? С вязанкой на спине, шатаясь, назад. Холод сквозь лохмотья обжигает Тело. Думается, за уйму Времени отсутствия на стане Огня в печи давно нет. А без Огня не всё ли равно где замерзать... Припадает к ближайшей лиственнице, обнимает её. "Только бы не упасть". На какое-то время теряет Сознание.

Огромный Живой мир Тайги, Мир, без которого Он не мог бы Жить, отступает от Него.
Земля, по которой Он столько исходил, уплывает из-под Его ног. Очнувшись, Человек ещё крепче обхватывает дерево, хотя понимает, что это не Спасение. С Болью думает, что не у Костра, не в тёплом Доме, а возле лиственницы, в Тайге, на Морозе обрывается Его Жизнь, не дождаться Ему Сына и не успеть сказать Сыну Многое, что надо бы сказать. В полузабытьи уже не чувствует течения Времени и положения, в каком находится. Очень хочется кого-нибудь обнять, на Прощание согреться чьей-то Близостью, кому-то передать остаток собственного сердечного Тепла. Смотрит на изуродованные Огнём руки, обхватывающие лиственницу и думает, что они уже ни на что не способны - ни ласкать, ни делать Добро. И жаль самого Себя.

Откуда-то из глубины притихшего Леса доносится голос Сына. Лай собаки. О её существовании Человек забыл. Очень обрадованный, решает идти на лай. Собака, наверное, на стане. Может, в печи не погас Огонь. Туда непременно приедет и Сын...
Собака выныривает из Темноты в трёх метрах и замирает, не узнавая. Какое-то Время собака и Человек смотрят, точно впервые встретившись. Тихонько зовёт, радуясь, что с Ним теперь Живое Существо, а у собаки опускается шерсть на загривке. Ещё раз очень внимательно собака осматривает Хозяина с головы до ног, но не подходит, а не спеша поворачивает на свой След, всё время оглядываясь, как бы поджидая. Шагает за собакой, не обращая внимания на Боль в обмороженных ногах, стараясь не упустить собаку из виду. Свалившаяся вязанка волочится сзади. Падает, поднимается и упорно идёт по собачьему Следу. Уверен, собака выведет к Людям, к Костру, может, к Сыну, уже вскипятившему чай.
- Сын, откликнись!.. Эко, оглох, что ли! - кричит Человек, задыхаясь от Волнения и Слабости. Никто не отвечает. На стане Пусто. И собака где-то в стороне, её отпугивает запах гари и смрада Пожарища.

Огня в печке нет. Ни одной искорки! Отчаяние. В яростном порыве переворачивает печь, роется в золе, как старатели ищут крупинки Золота. Горящий уголёк с бусинку теперь стоит Жизни. И Счастье моргает, как светлячок, - в золе Он видит крохотную каплю Огня. Забыв Боль и Холод, припадает к Земле, загораживает искорку от Ветра, подсовывает угольки. Долго разгорается драгоценное Пламя. Не отрываясь, на ощупь вокруг себя всё, что может гореть, на Костерок и дуть...
На четвереньках за брошенной вязанкой. "Если Сын не приедет - это мой Последний Костёр..."
Ожил Огонь. Весело пляшет Пламя. К Телу прикасается Тепло - Тепло Жизни. О, как много может сказать сейчас старый Человек Людям о благодатной силе Огня!
Костёр разгорается, но чтобы продлить не Наслаждение, а самоё Жизнь, Человек скупо и расчётливо подкладывает в Огонь очень мелкие кусочки, ведь Ему больше не раздобыть ни веточки. Он всё ещё продолжает ждать Сына, представляя, как Тот принесёт на сильных плечах толстые брёвна на Костёр, расширит заслон, и тогда Старику станет очень тепло и легко. Отойдут к Сыну все Заботы о Его Жизни, с которыми сам Он уже справиться не в Силах. "Великие Духи, - шепчет Человек, - пошлите Сил дождаться Сына!"
Огня не хватает. Ветерок с Реки уносит и без того еле ощутимое Тепло. Человек долго мается с ногами, растирает, подсовывает к Огню, ничего не добившись, заворачивает в тряпки. Всё более явственно чувствует неотвратимую близость Конца.

А вместе с тем из головы не идут Мысли о Его незаконченных земных делах и заботах. Их много, они мелочи, но лежат на Совести, как большие Долги перед многими Людьми. И все не вспомнить! "Надо бы Всё это поделать и тогда уж уходить к Предкам", - горестно, но спокойно думает Он.

Какой-то непонятный звук заставляет Человека оглянуться. Из сумрачного Леса приближается к Нему старый Друг-Костоправ. Человек узнаёт Его с первого взгляда. Радуется, никак не ожидал. Друг подходит к Костру, кладёт на Огонь сушняк, долго усаживается. Смотрит в упор слезящимися глазами.
- Разве забыл наказ Предков - не сдаваться? - слышит голос старого Друга. - Тайга клятву дала беречь Богатырей, заботиться о Них, питать жирной Пищей, окружать соболиными Следами, Удачами да небесной синевой с могучими орлами, чтобы от орлов Они перенимали Смелость и Зоркость. Не Ты ли был этим Богатырём, не Тебя ли вскормила своими щедротами Тайга? Так борись и, умирая, борись!..
Голос Костоправа звучит призывно и решительно. И Человеку кажутся позорными Его Мысли о Кончине. Он протягивает руки через Костерок, чтоб обнять старого Друга, но там никого нет.

Он задумывается. Смерть не пугает. Она много раз приходила за Упрямцем.
"Умереть неожиданно - значит не успеть вовремя ускользнуть от Опасности" - давно убеждён Человек. Не раз в Жизни Ему удавалось ускользнуть, увернуться... Но теперь другое. Вот догорит Костёр... и тут на снежном берегу Реки перестанет биться Сердце, застынет Кровь старого Кочевника.

Из ночного Мрака доносится голодный волчий вой, отдаваясь глухо в Тайге, повисая в морозном Воздухе. Человек вздрагивает, будто кто-то сильно встряхивает Его. Боль во всём Теле. В ельнике ничего не видно, не слышно ни единого звука. Странно, не слышно и собаки, наверняка затаившейся где-то поблизости. "Ишь, Волки как наглеют, не боятся Человека! А Мне, как на грех, нечем оборониться. Но пока горит Костёр, Зверь не подойдёт".
Вой не повторяется. Но до слуха долетает приближающийся хруст Снега под осторожными шагами Хищника. Всё яснее, всё ближе. Человек физически ощущает холодный гипнотизирующий волчий взгляд. Вот Он!..
С Реки на берег выходит матёрый Волк. Он приближается к Человеку, уверенный в Его Беспомощности. Всё ближе, всё смелее. Человек кричит. Не очень громко и грозно, Хищник исчезает.
Человек видит собаку, она сидит поодаль, удивлённо посматривая на Хозяина. В её взгляде и позе нет ни Тревоги, ни Страха. Не собаку ли принимает за Волка?

Костерок затухает. Сушняка хватит на час. " С час не больше и Я проживу". Бережливо добавляет в Костёр, пододвигается ближе. Снова Думы. Вся Жизнь представляется непрерывной цепью сложных Событий, через которые, как через бурный поток, Он шёл к этому Последнему Костру...

- Сын!.. Ты слышишь, Сын!.. Неужели Ты не видишь отцовской Беды?! - стонет Он в полузабытьи. Но что это? Глаза не верят.
...Из чащи выходит неторопливо Его Отец. Человек видит Его худое, испещрённое морщинами лицо, с омрачёнными Горем глазами и с клинышком чуть седеющей бородёнки.
В ту пору по Тайге прошёл тяжёлый мор. Погибли животные. Люди покидали места Предков, уходили кто куда, беря только то, что могли унести на плечах. Кто не мог идти, оставляли. Ему шёл тринадцатый год. На всю Жизнь запомнились поляна с одинокой берёзкой посредине, куча сушняка для Больного и печальный взгляд Отца, которым Он прощался с уходящей навсегда от Него Семьёй.
...Отец неслышными шагами приближается к Нему. В руках Посох. Под старенькой дошкой сгорбленный скелет. Из глазных впадин холодный укоряющий взгляд устремлён на Человека. Но Он не собирается вымаливать у Отца Прощение за уход Семьи. Закон Тайги и Борьбы за существование отвергает всякую Жалость, родственные Чувства, Сострадание. Но образ Отца, так же как всех Предков, для Человека всегда превыше Всего, Его Судья и первый Советчик. Он никогда и ничем не опорочил Памяти Отца. Может, поэтому Отец, явившись перед Ним, ничего не говорит, только смотрит на Него. Исчезает так же внезапно...

Поблизости горки дотлевающих угольков всё, что может гореть, сожжено. Но Он хочет во что бы то ни стало дождаться Сына. Ельник совсем недостижим. "Лучше в Пути пропасть, чем у потухающего Огнища".
"Нарта!" Берёзовая, сухая, подтащить, проползти только на руках несколько шагов, её хватит на большой Костёр. Потом о дровах побеспокоится Сын. И снова: "Где же Ты, непутёвый, тянешь свой След?.."
Сын нужен теперь Человеку лишь, чтобы сказать последние Слова о Заветах Предков, которые, кажется Ему, вместе с Его Смертью навсегда исчезнут.
Жарко горит Костёр, окатывая горячей волной Тепла. Человек боится разбудить притихшую Боль. Растирание, отогревание ног безрезультатно. Слух улавливает гул старого Леса, зарождающийся где-то далеко за Рекою, в Безмолвии древних болот, и идёт по вершинам деревьев, легонько качая стволы. Лес прощается с Человеком, глухо и скорбно поёт свою Песню.

...Костерок опять догорает. Какой-то загадочный шорох в Тишине, в ночном полуМраке...
Через поляну, увязая в глубоком Снегу, бредёт к Нему Правнук. Узнав, тревожно думает: "Почему Он один?" Правнук, не дойдя, останавливается, шапкой вытирает с лица пот и отчётливо выговаривает:
- Дедушка, не умирай, сделай лыжи, Ты же обещал Мне. Помнишь!?
Прадед ласково отвечает:
- Раз обещал, сделаю. А Ты Меня не обманул насчёт двоек да троек? Смотри, Меня-то ладно, а других в Жизни будешь обманывать - Худым Человеком прослывёшь.
И Старик тянется к Ребёнку пригладить Его мокрый чуб своей отяжелевшей рукою...

Огонь погасает. Дрова теперь вне Бытия Человека. Тело охватывает смертный Озноб.
Смутно чувствует, как скулит возле Него собака. Врождённая подозрительность всё Время держала собаку в отдалении от странно ведущего себя Хозяина. Не было же никогда, чтобы Хозяин в такой Холод сидел полуголым на Снегу, у маленького Костра.
Боязливо подкрадывается к Нему. Сейчас она чует, что Хозяин уходит от неё Навсегда. Знакомые запахи оттесняются чем-то страшным и чуждым. Собака отступает. Потом заглядывает в Лицо с закрытыми глазами - Всё понимает. Печально смотрит и тихонько, жалобно скулит.
На ощупь, дрожащей рукою подтаскивает собаку и обнимает. Пальцы ощущают Тепло, то Живое Тепло, которое уходит из Его Тела. Мгновенно воскресает в Памяти Инженер, ночной Буран над Гольцом, убитый сокжой и отогретые в нём руки. Убить собаку, согреть руки. Телом подминает её под Себя. Что-то предупреждает собаку об Опасности. Она взвизгивает и рычит, Он отталкивает её.
- Живи, дурёха! - шепчет, с трудом шевеля омертвевшими губами.
Собака, понимая Всё, успокаивается, садясь в сторонке, смотрит с прежней преданностью. А Старику хочется сказать собаке те сокровенные Прощальные Слова, что собирается сказать Сыну, Людям. Но Язык уже не шевелится. Да и Те Слова словно выветриваются. А собака снова участливо льнёт шерстистым боком. Это так растрагивает, что Он начинает плакать, без слёз, морща изуродованное ожогами и Стужей лицо и чуть слышно всхлипывая. Прижимаясь друг к другу, полулежат у догорающего Костра.

С Реки доносится треск - где-то лопается спайка настывающего льда. Человеку слышится знакомый звук быстрой упряжки и даже подбадривающий голос Сына. Но уголком затухающего Сознания понимает, что только чудится, что поздно, Никто и Ничто не отвратит приближающийся Конец.
У лиственницы, в двух шагах сухие еловые лыжи. Доползает. Разгорелись.
"А есть ещё Посох, - вспоминает Старик. - Нет, Посох нельзя жечь. Его надо не забыть взять в Последнюю Дорогу. Никто же не знает, какой Тропою уходят Люди из Жизни и как долго длится этот Путь? А с Посохом привычно и легче идти".
Посох сейчас Святыня для Человека, связывающая Его с Жизнью. Много Их сменил в Жизни, скитаясь по Родным и Чужим, далёким Тайгам и Горам, марям и болотам. Посох сопровождал в Радостях и Удачах, Бедах и Несчастьях. Счастливые Посохи с измочаленными концами бережно прятал в дуплах на вечное Хранение, а ведшие по недобрым Путям засовывал под мох, в трясину - на гниение и Исчезновение.

Луна, разворошив кружева туч, появляется на далёком горизонте. Светлеет в Лесу. Всплывают холмы за Рекой, проясняются синие дали.
Это мимо Сознания всё дальше безвозвратно уходит от Человека. "Горсточку Тепла" - единственная Дума.
Снова Посох. "Может не брать? А использовать, покуда Жив" - решает и двигает Его к Огню. Сам подвинуться не может.
Обидно, что отправляется к Предкам в непотребном виде - босой, в лохмотьях, тогда как для этого Случая Дома давно всё приготовлено новое и добротное. "Что ж, пусть всё это остаётся Живым Людям," - успокаивается.
- Но всё-таки нехорошо лежать на Снегу почти голым. Надо хотя бы укрыться Снегом...
Находит Силы разгрести Снег возле Себя... Перед Ним появляется Инженер.
- Я пришёл рассчитаться с Тобою за Спасение в Буран на Хребте.
Инженер достаёт знакомый спальный мешок из гагачьего пуха, надевает на Старика свежее тёплое бельё, меховые чулки. Снимает с Себя рубашку, заматывает ею голову Старика, а затем бережно вталкивает в мешок Его непослушное Тело...

Человек чуть приподнимает тяжёлые веки. Ничто не нарушает Молчания Ночи. Луна далёкая и ненужная. Посох догорает в чуть тлеющем Костре, не давая Тепла. Кажется ясный звук упряжки. Старик шевелится. "Да, это, конечно, Сын. Я же говорю, что не обманет"...
Открывает глаза. Узнаёт Сына. И ожившими руками обхватывает склоняющуюся над Ним голову, прижимает к губам.
- Я знаю, что Ты придёшь, Сын, чтобы проводить Отца к Предкам, - шепчут заледеневшие губы.
Но Видение исчезает. Меркнет в глазах Человека Последний отблеск Света. Земля под Ним вдруг теплеет и обмякает, принимая остывающее Тело в своё Лоно. В Последний раз слышит гуд Родного Леса, крик ночной птицы, лай собаки. Немигающими открытыми глазами напоследок видит под ногами Тропу, взбегающую к знакомым Вершинам, и стадо снежных баранов на уступе Скалы, и расцветающий багульник - весь этот Живой, неповторимый Мир враз померк и ушёл из Сознания Человека...

Смерть настигла Его у погасшего Костра, в снежной, Им самим приготовленной Могиле...

Солнце, словно огненный бубен, висит над тёмными падями, над стальными выкроями озёр, над зубчатыми грядами далёкого Хребта.
Кочевая жизнь, комары, тишина топких болот! Сполна наглотавшись хвойного воздуха, заправленного дымом костров, истоптав по звериным тропам не одну пару сапог, при возвращении в тесный людской мир вдруг хочется не у костра, а иным теплом согреть Душу.

Всхолмленную страну на юге урезают Хребты, а на севере она уходит в беспредельность. Далеко раскидывается холмистая Земля, покрытая зыбунами, чахлыми лиственницами, бельмоватыми озёрами. Серое, выцветшее Небо, и лысые бугры, и застывшие в вечном поклоне ели, и голодный беркут... Шумливый ручей на дне залесённого распадка.

На поляну ложится прохлада, и густой лиловый сумрак позднего вечера окутывает Тайгу. Огонь пожирает головёшки костра, под грудами расплавляющихся углей вспыхивает и потухает синее пламя, и в этой синеве видится какое-то знамение. В неподвижном Воздухе уснувшего осеннего Леса шныряют пучеглазые совы. По чёрному Небу чертит зарница, и далеко, точно в пустую бочку, ударяет гром.

От мрачного состояния, в какое повергает Человека Нагорье при длительном общении с ним, не то, что к людям - к дьяволу в пекло сбежишь!

Тяжёлый Мрак ложится на спящую Землю. Костёр догорает. В Лесу смолкает. Тускнеет Небо. Из Его тёмной бездны веет дыханием Ночи. Отражаясь в зеркальной глубине заливчика, мерцает тлеющим угольком Юпитер. Возвращение в безлюдное царство болот, в глушь Тайги, меряние латаными сапогами зыбунов и шагание, и шагание без конца...

Занимается утренняя зорька. Ветер качает сонную, слегка заиндевевшую Тайгу. Стая казарок, расклинивая небесную синеву, беззвучно, будто тайком, несётся на Юг. Из-за тёмных вершин ельника брызжет багряный свет Утра. Единственное утешение - осень: пора изобилия и щедрости Природы, пора спелой ягоды, орехов, грибов. Земля и Небо вдруг вспыхивают всеми цветами, от густо голубого до яркого пурпура. Только в эту короткую пору года и бывают такие волшебные смеси красок, такие тончайшие оттенки, которые не передать ни словами, ни кистью. И всё же осень - время грусти, время увядания Природы.
Сегодня нет Солнца, и Нагорье кажется ещё больше однообразным. Старые, заросшие осинником гари. Всюду видны лишь лесные бугры, небольшие ельнички и мелкие бесприютные озеринки.
Справа, у далёкого горизонта кажутся лиловые ступеньки Гор, ещё плохо различимые. Это Хребет. Иногда с возвышенности видны причудливые горбы Его угрюмых Вершин, скучившихся под хрустальным куполом синего Неба. Точно гигантские головы в снежных папахах, громоздятся Они над глубокими ущельями, из которых с громадной высоты стекают с гулом потоки; достигая Равнины, они вдруг смолкают, спокойно ложатся в извилистые берега и бегут к Океану.

За низкими холмами Закат кровавит тусклую Равнину. Пылают облака, Тайга кутается в мутную синеву наступающего Вечера. Ручей, тонущий в густых пахучих зарослях чёрной смородины с тяжёлыми кистями спелой ягоды. У дальнего горизонта, где встают на дыбы лиловые облачные кони, мирно потухает Закат, смывая с тёмных болот вечерний загар. День кончается. В мутной дымке теряются лохматые контуры холмов, совсем тускнеют мари, деревья сливаются с синими вечерними сумерками.
Темень быстро заполняет просветы в Лесу. Густой безбрежный Туман расстилается по падям, цепляясь за лысые бугры и норовя подняться над ельником. Но тяжёлый сумрак давит его к Земле, к сырой болотной колыбели. Чёрная маристая вода, густо утыканная кочками, стланиковые заросли. Небо равнодушно и низко над притихшей Тайгой. Какая-то неподвижность царит в тёмно-лиловой долине.
В прогалине высокоствольных лиственниц появляется полная Луна, разливая холодный голубоватый Свет по поляне. Светлеют холмы за болотами. Надвигаются чёрные стены провалов, едва различимые вдали. И Тишина глубокая, ничем не нарушаемая, проникает и в Душу.
К ночи свежеет и Воздух.

Представляется ровное, точно приутюженное моховое поле и неопытный путник, вступивший на бархатистый покров Зыбуна. Один неосторожный шаг - вот уже нет опоры. Под ногами у Человека трясина, жадно всасывающая добычу в свою холодную утробу. Никто не слышит среди безмолвных болот одинокий крик и мольбу о Помощи.
Давно догорела вечерняя Заря на горизонте. Лес вокруг стоит редкий, одинокий, пронизанный полосами лунного Света. Тишина полна бодрости. В Воздухе ощущение нескончаемой Жизни. Так зачем же Смерть на Земле!?

Круглая Луна серебрит поляну. Небо слабо светится от редких Звёзд. В тишине Ночи сказочным, из далеко-далеко ушедших времён, кажется всё окружающее. Рыхлый Туман встаёт в сырых ложбинах. От него веет такой же древностью.
В чёрных тучах тонет Луна, и Небо дышит Холодом. Исчезают лиловые тени деревьев. Из ближних перелесков подступает ночной тяжёлый Мрак. Налетает Ветер, злой и холодный, качает ночной Покой, тоскливо завывает по перелескам. Беззвёздное Небо. Слышится хищный крик ночной птицы. Вокруг происходит какая-то перемена. Исчезает Туман. Воздух тяжелеет. Чёрное Небо сливается с чёрной Землёй, поглощает горизонт, скрывает вершины окружающих огромных лиственниц. С болот доносятся тяжкие вздохи. То Ветер шарит по дуплам старых лиственниц. Моросит дождь, густой и мелкий, крапящий колючими каплями.
Дождь продолжает моросить. Гонит его с гор Ветер. Вместе с Туманом уходит он вглубь Равнины. В мокрой Ночи сникают деревья, прилегает трава. Всё спит, только ручей тяжело вздыхает в камнях, да иногда доносится стон падающей лесины.

Ни звука, ни шороха, кроме моросящего дождя. Всеобщий покой Ночи. Неожиданно в чаще, совсем рядом, громко свистит пичуга. Неужели уже Утро? Тот же Мрак, та же Тишина. На востоке ещё стоит синяя Тьма. Дождик давно перестал. В лиловой мгле дремлют перелески, и одинокая зеленовато-бледная Звёздочка глядит сквозь редкую ткань туч. На соседних неведомых болотах опять встаёт Туман - вестник приближающегося Холода. Тлеющие угольки костра. Тишина такая, что ручьи глохнут и береговая осока не смеет шевелиться.
Сочатся свежесть хвойного Леса и терпкий запах багульника. Как сыро в перелеске после ночного дождя! Страшновато высунуться наружу, сразу окатывает Холодом. Ещё ничто не различимо, кроме вздыбленных Гор в синей дали и хрупких огоньков в Небе. В этот переломный час между Ночью и Днём голоса и шумы приглушены, Белое и Чёрное ещё слито воедино. Всюду Покой и Сон. Однако обитатели Тайги давно уже проснулись, но маются, ждут, когда тронется Мрак и уйдут из перелеска подозрительные тени.
У горизонта появляются дождевые тучи. Уже постукивает гром. Светлой полоской обозначается восток. Нагорье раскрывается тёмно-лиловыми болотами, пурпуром холмов и полосами заиндевевших марей.
"Курлы... курлы..." - прощаются с клюквенными марями журавли. Белые лебеди - властители Неба - молча плывут в предгрозовой синеве. В тяжёлых взмахах их крыльев - царственное величие. Они несут Земле Рассвет. Уходит Ночь. Уходят тени... Что-то неуловимо прекрасное нарождается в полусвете Зари, сочится на волнистую Землю. Ветер приятно веет с далёких Гор.
Утро в полном разливе. Морозит. Нежнее и чище становится голубизна далёкого Неба. Редеют перелески, пронизанные светом Зари, всё более чётко вырисовываются на густо-красном фоне деревья. Утро расточает пурпур, золотит холодное болото, марь и могучие крылья беркутов, парящих в вышине. Лучи яркого Света обнимают Землю и нежным прикосновением будят Горы, Леса, прогоняют Туман, скопившийся на дне широких падей. А ручей под притихшим осинником шумит, плещется, зовёт. От него тянет прохладой и запахом свежей травы, смешанным с запахом увядающих листьев. К ручью умываться. Из-за лохматых вершин лиственниц выползает красное, как от натуги, Солнце. Слепит глаза. Как приятно Тепло первых солнечных лучей!
Текучий хрусталь студёной воды, колючий, обжигающий, сразу снимает сонливость.
Тучи, не донося дождя, уходят к горизонту, и опять густо-синее Небо.

За горизонт уплывают редкие хлопья туч. Бьёт настывший Воздух. Как сгустками крови, устлана красными осенними листьями Тропа. Сквозь оголённый Лес синеет впереди холодеющее Небо. Мари, рассечённые узкими полосами болот и хвойных перелесков. Куда ни ступи, всюду топь, куда ни взгляни - жалкие, скрюченные, полузасохшие деревья, навевающие уныние. Видимо, только одна жизнестойкая Лиственница и может селиться на этой зыбкой, гнилостной почве, присасываясь к ней упругими, широко разветвлёнными корнями. Узкая полоса топей с проточной водой, прикрытой зелёным густым троелистом. Широкое поле болот, гладкая, как скатерть, Равнина. Ярко-зелёные мхи прикрывают глинисто-жидкое месиво оттаявшей мерзлоты. Под этой зелёной гладью таится коварная топь.
И всюду вода, вода - чёрная, маслянистая, коварная...

Кромка леса - густой Тайги. Упавшие деревья, одряхлевшие пни, рытвины, прикрытые папоротником. Непролазной стеной стоят заросли стланика. И в тысячу раз лучше марей!
Небо хмурится. В Воздухе сырость. В мглистой пелене скрываются контуры лысых холмов. Солнце спускается за полдень, меркнет. Неизвестно откуда появляющиеся тучи темнят запад. Из хмурой глубины горизонта надвигается непогода вместе с глухим рокотом Тайги и воем Ветра в вышине. Тучи низко виснут над поникшей Тайгой, забегая справа, слева, давят чернотой. Вдруг ослепительный блеск. Ещё и ещё!.. Синие зигзаги молний вспарывают брюхастые облака. Обрушиваются тяжёлые разряды грома. Чёрный коршун, будто сбитый грозой, падает на землю, в страхе забывая про врагов...

Воздух сухой, наэлектризованный; кажется, вот-вот взорвётся. Внезапно раздаётся потрясающий рёв, перекрывающий грохот грома. Негаснущий свет молнии полосует Небо. От удара грома содрогается Земля. Из туч, как из ледника, набрасывает Холодом. Ветер переходит в ураган, пробегает вихрем по вершинам. Всё кругом гудит, налетает ливневый шквал. Сквозь мутную завесу воды не пробивается даже свет молний. Дождь безжалостно хлещет по холмам, отплясывая дикий танец по Равнине. Нигде нет спасения.
Ураган стихает так же внезапно, как и налетел. Деревья распрямляются. Но тучи, отступая на Север к плоскому горизонту, всё ещё сотрясают разрядами Небо. На Землю падают последние капли дождя. В прорехах туч показывается свежее и удивительно синее Небо. Такую синеву видишь разве лишь осенью. И только после грозовых туч.
Выглядывает Солнце. Оно печально смотрит на исхлёстанную бурей Тайгу, на взбудораженные мутные ручьи, на примятые травы и мхи. Чище и нежнее после дождя становится просинь увядающих лесов. Невдалеке громко кричит Ворон, точно бьёт в жесть: "Дзинь!.. Дзинь!.."
Вдруг словно кто-то стонет: огромная старая Лиственница идёт на покой от Солнца, Стуж и Бурь. Падая, Она ещё цепляется сучьями за соседние стволы и медленно клонит к Земле свою дрожащую вершину. Наконец раздаётся дважды повторяющийся треск, сухая лесина, ломая ветки, подминая под себя молодняк, с тяжким гулом ударяется оземь и разламывается на несколько частей.
Каждая веточка, каждый куст, только дотронься до них, сбрасывают поток воды. Береговой ельник. Злобится мутный поток, до отказа напоенный дождевой водой. Его гривастые волны накрывают валуны, толкают друг друга, с рёвом проносятся мимо, дальше и дальше, туда, где еле слышатся отдалённые раскаты грома. На соседних буграх угасает дневной лиловый Свет.

Вокруг стоит глубокая лесная Тишина. Наступает ночной Покой Земли. Вдали несколько раз кто-то протяжно пискает. Смолкает... Дрозд.
Солнце умирает в пурпурной бездне далёкого горизонта. За лиственничным океаном мутнеет восток. В темнеющем Небе нарождаются синие алмазы Звёзд. Холодные тени уже бродят по Лесу. Всё кажется неопределённым и рядом, и на болоте , и за холмом. Но так только кажется.
К ночи холодает. На севере чище и нежнее голубеет далёкое Небо. Из ельника, из его таинственных дебрей, выплывает кособокий Месяц. Темнее и резче становятся тени в светлеющем Лесу. Внизу на болоте белым привидением поднимается Туман. В нём что-то мистическое, полное тайн. Таинствен и Месяц, низко плывущий над Землёй... Уходит в тучи Месяц, и густая тень прикрывает стан, холм, Тайгу. Ещё мрачнее становится на Земле, ещё более тяжёлым кажется беспомощное Ожидание.
Становится так тихо, что до слуха доносятся шёпот какой-то проснувшейся птицы, вздохи уставшей Земли.

Ветер тихо качает лесную колыбель. И что-то ласково шепчут кроны... Предрассветный час. Ночь без Луны и без Звёзд теперь кажется необыкновенно ласковой. И как приятно шумит под Ветерком засохшая осока на болоте, балагурит ручей, и сырой Туман уходит к речным долинам. Всё в Природе спокойно, как вчера и как 100 лет назад...
Чёрное Небо шатром накрывает стан. В думах стоит, не шелохнётся старый Лес. И Темень, чёрная, строгая, затаивается в перелесках. Всё спит. Даже голодные хищники в этот глухой час Ночи как бы добреют и перестают рыскать по Тайге.

Утренняя прохлада освежает. Уже День. Яркий солнечный Свет слепит глаза. Сколько блеска, сколько очарования в листопадных кострах, в пурпуре осенних холмов, в звенящей струе ручейка! А эти лиловые утренние тени, прозрачная дымчатая вуаль, сквозь которую всё вокруг кажется торжественным и необыкновенным.
На юго-восток мимо болот, холмов, через низкие водоразделы, по печальной Тайге. С синего Неба льётся яркий Свет щедрого Солнца. Всё тот же знакомый пейзаж: кочки по болотам, точно цветочные горшки с поникшим черноголовником, кривые берёзки по закрайкам марей и лысые от давнишнего Пожара бугры. Ни цветов, ни травянистых полян - только россыпи, мхи да лишайники, редко видишь кустик пырея, и то разве у ручья, или на старой гари заросли ярко-красного кипрея. От этого однообразия Путь кажется нескончаемо длинным.
За перевалом плотный Туман: точно снежная лавина, Он лежит на дне глубокой пади. Солнце прижимает Его к Земле, боковые Отроги отрезают Ему путь к отступлению. Кое-где сквозь пелену торчат голые макушки холмов да вершины одиноких лиственниц. Внутри серый непроницаемый сумрак, сырая глухая Тишина.

За широкой марью виднеется плотная синева высокоствольного Леса. Он спускается со склонов Гор, пытаясь отобрать у Нагорья свободную Землю, но натыкается на неуступчивые мари, бугры вечной мерзлоты и встаёт между ними стеною, так ни на шаг и не продвигаясь дальше. За пределом этого Леса, настоящей первобытной тайги, чувство невольной робости. Под сводом могучих деревьев, от запаха прели, папоротников, коры и влажных мхов облегчённо вздыхаешь. Высокоствольная Тайга бесконечно радует. Горделивая Тишина Леса, непокорность урагану, вечная таинственность! Неласковость, угрюмость. Любящие Тебя непутёвые Дети твои всегда тоскуют по твоим Зелёным Чертогам!
Молчаливые лесные дебри, чащи малолетних деревьев, поднимающиеся над могилами упавших великанов, и длинные седые космы лишайников, свисающие гирляндами с еловых сучьев. Яркие полосы солнечных лучей, пробиваясь сквозь кровлю деревьев, рассеивают плотный сумрак, и Лес, окутываемый этим серебристым Светом, кажется ещё более величественным. И как ни привыкай к контрастам Природы, ко всяким неожиданностям, всё же лес, настоящий большой Лес, каждый раз захватывает по-новому и с всё большей силой. Никогда Его не познать Человеку, не разгадать печальных дум Леса в тихие летние Ночи, Его безумство в зимние Бури, Его безнадёжную грусть в листопад. Именно в этой непостижимости Леса его притягательная сила!
Только он, Лес, умеет обласкать загрубевшие сердца, вернуть им силы, разбудить нежность, мечту, принести ощущение радости Жизни, утрачиваемое в борьбе с трудностями. Умеет Он снять с плеч усталость, сделать шаги мягкими, а мысли лёгкими, умеет воскресить Детство...
Попадая в настоящий большой Лес, выходишь обновлённым, светлым, Добрым.

Всюду густая поросль. Совсем молодые деревья растут чрезвычайно плотно, постарше - несколько разреженнее, а ещё постарше - более редко. Здесь деревья принуждены вступать в жестокую борьбу друг с другом за место, за почву, за Солнце. Вырастают только сильные, но и их дальнейшее существование не так уж завидно. В большом Лесу молодому дереву лишь иногда удаётся утвердиться на месте отживающих свой век или сваливаемых ураганом деревьев. Вот тонкая, стройная Лиственница, как будто одолевающая в Борьбе всех соседей. На высоком, гладком стволе ни единой веточки, только одна макушка зелёная. Всё идёт в рост - любой ценой надо достигнуть кровли Леса, пробиться к Солнцу. Но старшие деревья, чьи кроны образуют свод, не очень-то гостеприимны к своему потомству, они никого не пропускают выше. И эту стройную Лиственницу тоже ждёт удел сверстниц: вряд ли ей справиться с могучей кровлей, закрывшей Небо.

День на редкость жаркий. После вчерашнего дождя и холодной Ночи в лучах Солнца вспыхивают кострами берёзовые перелески. В лёгкий пурпур одеваются мари. На болота ложится осенняя желтизна. Ни песен, ни писка, ни крика, ничего не слышно вокруг. Птицы, грызуны куда-то озабоченно спешат - все заняты последним приготовлением к Зиме. Эти осенние дни для всех полны заботы, и, видимо, по законам Леса в это время непристойно нападать друг на друга, пугать и даже резвиться. Для всех обитателей Нагорья пора как бы всеобщего примиренья. Но это только видимость. И в осенней Тишине идёт непрестанная Борьба за существование, в которой слабые гибнут.

Лес кончается. За ним опять лысая Земля. На востоке, за макушками деревьев, в мутном крае Неба растворён горизонт. Ветерок нет-нет, да и набрасывает оттуда запах дыма. Осень - время таёжных пожаров. Тайга горит. Сама горит. Огонь много лет тайно прячется под марью, потом, когда долго нет дождя, сам выходит наружу, зажигает Тайгу. Из-за Отрога показывается облако чёрного дыма, заслоняет Солнце, окутывает Землю густым мраком. На фоне синего Неба оно кажется зловещим. Прорывающийся внезапно Ветер приносит едкий запах гари. Воздух тяжелеет. Становится трудно дышать. Слышится отчаянный рёв зверя.
Впереди яростно раздувается Огонь, гудит в вышине, отбрасывая в Небо багряное пламя. Огонь бушует по Земле. Казалось бы, тут Ему нечем поживиться, но как Он скачет гигантскими прыжками по ельнику, пожирает стланик, дупляные лиственницы, ягель, всё Живое. И убегая дальше, оставляет позади в дыму обугленную Землю да Небо, усеянное чёрными лоскутами, как обугленными птицами. Мимо в паническом страхе проносятся уцелевшие выводки рябчиков, прыгают обезумевшие белки, отчаянно кричит куропатка, сзывая отстающих цыплят. В горячем пламени бьётся молодой коршун: не может одолеть высоты. Его подхватывает Ветер, бросает в одну, в другую сторону, давит вниз, ломает крылья, и он чёрным комком падает на пылающий Лес.
Пожары на скудном Нагорье, где всё вымучивает Стужа, произрастает медленно и с величайшим трудом, почти непоправимое бедствие. Долгие годы стоят скелеты сгоревших деревьев, Время не смывает с Земли черноту пробежавшего Огня. И потом не одеть Её хотя бы в прежний скудный наряд.
Таёжные пожары - конец Лета. До Зимы - считанные дни. Время долгих Ночей, снежных Буранов, белого Безмолвия.

Бесконечное холмистое Нагорье. Высокие водоразделы и открывающиеся дымчатые дали, сливающиеся с жиденьким Небом. Тёмные глубокие пади, затягиваемые старыми гарями. Выстилающиеся мшистые пространства топких Зыбунов.
Впереди высоченные гряды Хребта, заполнившие весь юго-восточный горизонт! После однообразных марей, топких болот и чахлой Тайги эти голые, бесплодные Горы кажутся чудесным зрелищем. И всегда волнуют эти суровые громады и бездонная ширь небес над ними!
Солнце утопает в багровом горизонте. Теневая сторона Хребта с крутыми обнажёнными Скалами маячит грозной стеною.
Хребет! Гигантские взмахи Отрогов и поднебесные Вершины, зияющие чернотою Пропасти и древние руины Скал, первозданный Хаос и первобытная Дикость. Хмелеешь от Ветерка, и чудится еле уловимый аромат горных лютиков, резкий запах рододендронов из холодных ущелий и пряная сладость влажного ягеля. Хочется кричать от радости, обнять Вершины, всегда дышать твоЕй прохладой, Хребет!
Долгое впечатление контраста: чтО позади и грандиозность пЕред собою. Во всём суровом облике Хребта, в хаосе Вершин есть что-то далеко незаконченное, будто внезапно окаменел Он в творческих муках, да так и застыл навечно в размахе. Постарел, лик Его изъели глубокие морщины. Стоит Он у края Нагорья, огромный, седой, одинокий. Его резное очертание выкраивается на светло-синем Небе. Там хаос Скал. Под гранитными громадами развалин ещё различимы пасти давнишних цирков и пропасти, прикрытые вечерними тенями. Кое-где белеют потоки горных Рек, пилящих по дну глубоченных каньонов проходы, и виднеются тёмно-зелёные полосы Лесов у подножья.
Что ему, Хребту, до дел Людских! Он по сравнению с нами Вечность.


Самая крайняя с левой стороны Хребта, толстая вершина - Голец. Стоит несколько обособленно, горделиво возвышается над южным краем Нагорья, соединённый с Хребтом голым Отрогом, будто Хребет не укладывается в положенную ему длину и поэтому краем своим изгибается на север. Тут Он и обрывается мощным Гольцом. Словно в беге, Голец вдруг останавливается, упираясь подножьем в край обширного Нагорья. У Него тупая каменистая вершина, справа глубоченный провал, а слева крутой скалистый склон, истекающий серыми россыпями, изрезанный многочисленными ручейками. Кое-где видны останцы. Подножие широко опоясывают густые стланиковые заросли и редкая лиственничная Тайга. Ближе, сквозь сучья низкорослых лиственниц, проблёскивает полоска речки, зажимаемой береговыми скалами. Но ниже вода разливается и смутно-смутно белеет за Лесом быстроводной Рекой, берущей своё начало в глубоких складках Хребта.
За Ней сразу и начинается Голец. Суров, безмолвен и дик, местами даже неприступен. Какие страшные тайны хранит Он в своём гранитном спокойствии? Какие неожиданности готовы у этого каменного Идола?

День кончается. Солнце палит Хребет и вечереющую Равнину. Рыжие деревья в огне, горят перелески, пожаром охвачены болота. Над залесёнными падями поднимается Туман, и на нём вспыхивают алые пятна. Неожиданная звериная тропа кажется асфальтовой дорогой, хотя это неширокая, давно нехоженая, едва протоптанная по зелёному мху стёжка...
Последнее препятствие до берегового Леса неширокий Зыбун, густо усеянный переспелой морошкой. Жёлтые ягоды, точно крупинки золота, соблазнительно лежат на пышном бархатисто-зелёном покрове. За Зыбуном - густая лиственничная Тайга, запорошенная увядающей хвоёй и пахнущая спелым ольховым листом. В ней уже сумрак позднего Вечера. Но в сквозных просветах деревьев ещё колышется еле уловимый Свет.
Вечерняя Тайга необычно гостеприимна. В Ней и прохлада, смешанная с запахами рододендронов, хвои, увядших папоротников, и ковёр из вечнозелёных пышных мхов, будто наброшенный на пол. Каждое дерево приглашает поселиться под егО роскошной, разлапистой кроной. Но на открытом высоком берегу Реки ко всем прелестям Леса прибавляется речной Ветерок, всю Ночь отгоняющий гнуса.
Будто чья-то невидимая рука гасит последние блики Света на макушках елей, на холме и, наконец, на далёком Пике. Над Рекой несётся пепельно-серый Туман, гонимый Ветром. Лес уходит в ночной Покой без птичьих песен, без шорохов - молча.
В Ночь уходят тени. В синеве прорезаются Звёзды. Ничто не омрачает завтрашний День.

Над Рекой победно встают призрачные облачка Тумана. Они колышутся и, послушные Ветерку, уплывают одно за другим навстречу Утру. Оно уже начинается во тьме за Отрогами. Ещё до того, как исчезнуть последней Звезде, над перекатом хлёстко ударяет таймень, в Лесу верещит какая-то пичуга, над станом просвистывает пара гоголей. Рождается новый День...
По-осеннему долго томится Утро. По Реке задувает низовка. Вырываясь из гранитной щели к Равнине, Река всё ещё не может успокоиться от бешеной крутизны, от порогов и Скал, преграждающих Путь. Ревёт, бросается по сторонам, как разъяренный зверь, скачет по шиверам, живая, трепетная, ненасытная. Солнце высоко. Оно, сверкая, отражается в бурном перекате, в ряби воды, обнажает дно Реки, усеянное разноцветными валунами. Поток кипит серебром, брызги бесследно тают в синеве Воздуха. Вода бешеными валами налетает, готовая опрокинуть и поглотить.

Высоко поднимается скалистый Голец, заслонивший полНеба. Весь открыт глазу, изрезан расщелинами и опоясан Скалами. Человек может заблудиться лишь на Равнине, и то разве в Туман, когда Она особенно коварна своими однообразными перелесками и озёрами. Но когда над Равниной, как маяк, господствует Голец, даже самый неопытный таёжник, ещё и при хорошей погоде, никак не может сбиться с направления при таком ориентире.
Появившееся у горизонта утром мятежное облачко исчезает. Небо густо-синее.

Звериная Тропа по кромкам болот. Слева в скалистых берегах ворчит Река. Справа спокойная, ласковая с виду марь. За ней Голец. К Его подножью подступает болото. День тёплый, мягкий. Пара кряковых уток, взлетая, всплёскивает воду и уносит на крыльях в Тишину предупреждающий крик. В ушах комариный гул. Радует только Осень.
На тёмно-зелёном фоне Лесов, на бледно-жёлтом ягельном поле пылают осинники ярко-красным багряным огнём. Они сливаются, охватывают пожарами огромные пространства и очаровывают удивительным сочетанием красок. Ни одному художнику, наверное, не удаётся передавать эти тончайшие тона переходов из одного цвета в другой. Их можно только вИдеть. А сколько хорошей, светлой грусти приносит с собой Осень!

Подножие Гольца. Зелёный ковёр вековых мхов. Местами корявые дебри перелесков. Сгнивший, трухлявый валежник порушенных временем деревьев. Травянистые болота. Края замшелых Отрогов и шумливые ручейки, сбегающие с Гольца. Кругом только мхи да разноцветные лишайники - жёлтые, зелёные, красные, серебристые. Здесь нет и клочка Земли, лишённого растительности, даже скатывающиеся камни за несколько лет обрастают мхом.
Чем ближе, тем грознее кажется Голец. Исполинские зубчатые Скалы опоясывают Его разрозненными рядами. Высокие, чёрные, Они, как древние крепости, защищают Голец от холодных северных Ветров и сами рушатся под гнётом неумолимого Времени. Вдоль подножья всё слишком однообразно: почти у самой вершины Гольца начинаются Скалы, узкие ложбины и волнистые гребни, а внизу они неожиданно обрываются тёмными утёсами. На них сторожевыми маяками торчат одинокие, голые от старости, сучковатые лиственницы. С утёсов видно как на ладони: за марью, укрываясь среди мерзлотных бугров, бирюзовые озёра; в вечерней дрёме перелесков темнеют болота, а дальше - Тайга, изуродованная, жалкая, на муки поселившаяся тут, на зыбкой глинистой почве. Необозримые дали лежат в мёртвом Молчании, в вековом Забытьи.
Солнце клонится к щербатому горизонту. Дня остаётся мало. Из-за Гольца на Равнину угрожающе надвигаются мрачные тучи. Они появляются внезапно. Толчётся мошкара - непременно к дождю.
Широкий просвет перелеска, ёрник; голубые чаши озёр, ровные, спокойные, окаймлённые вечнозелёным троелистом. На зеркальной глади воды - чудесные кувшинки, раскрывающие навстречу Теплу свои бледно-жёлтые восковые лепестки. Эти цветы кажутся неизвестно как попавшими сюда пришельцами из сказочного Мира.

Гладкое поле, прикрытое тёмно-зелёными мхами. Ни деревца, ни кочки. Никаких следов. Звери, видно, обходят его стороною. Легко и мягко ступать по влажному мху, как по пружинному матрасу, - да ведь это же Зыбун! Назад! Но зыбкий моховой покров рвётся. Тяжёлая глинистая жижа начинает засасывать. От рывков вязнешь ещё глубже, погружаясь в холодную, липкую пучину. Только лёжа грудью на мху, разбросав руки, стараясь создать как можно большую площадь сопротивления, постепенно, без резких движений, с большими предосторожностями возможно добраться до края тёмно-зелёных предательских мхов: хитрой западни Природы для ротозеев.

Тучи захватывают полНеба. В их молчании таится что-то грозное. Вот и Ветер проносится ураганом над Тайгой. Сумрак спускается над Равниной. На далёком озере кричат чайки. Небо всё больше и больше затягивается чернотою мятежных туч, и по нему торопливо проплывает разрозненная стая кроншнепов. На озёрах, предчувствуя непогоду, стихают птичьи распри и крики. В берёзовом перелеске жалобно посвистывает рябчик. Чёрные цапли месят длинными ногами илистые берега... Вот-вот накроет дождь.
Из глубины Гор налетает Ветер, запевают дупляные лиственницы, Лес шумит, и далеко по Равнине несётся гул. За вершиной Гольца ярко сверкает молния. Земля вздрагивает. Небо снова грохочет. Молния, ломаясь и падая, больно жалит Землю. Равнина содрогается от долго непрекращающихся разрядов. Над озером мечутся птицы. На склоне Горы кудахчет перепуганный куропат. Только жирный сокжой в лоснящейся осенней шубе - дикий олень, обитатель заболоченных Равнин, - остаётся равнодушным к разгневанному Небу. Спокойным шагом он меряет кромку болот и вскоре скрывается в разлохмаченной Ветром Тайге.
Угольная чернота поглощает Горы, накрывает болота, и сквозь неё слабо маячит вершина Гольца. Нагорье как будто приподнимается, уходит на запад к ещё светлому простору горизонта. Ветер уносит тревожный крик чайки. Со склонов Гольца доносится какой-то шум; вначале он напоминает то обвал в далёких горах, то ураган. Но вот все шумы сливаются в один нарастающий гул. Всё ближе, всё яснее. Кажется, будто мчится полчище диких лошадей. Слышен звонкий перебор, цоканье копыт по россыпи. Град!!.. Чёрно-лиловая туча кишит огненными змеями. Невыносимой яркости Свет слепит глаза. Из-под ног уплывает мертвенно-бледная россыпь. Слева, справа, впереди всё чаще и ближе, рвутся на камнях ледяные комки, будто наводчик нащупывает цель. Градовой поток настигает, усиливается. Что-то тёплое стекает по лбу, по щеке и солоноватым привкусом копится на губах. Кровь... Только бы не свалиться!

В темноте за сквозными просветами Леса в мрачном величии стоит Голец. К Его крутым, морщинистым склонам припадает густой Туман, сваливающийся с рыхлых Отрогов. Он синеет у обрывов, подчёркивая хмурую глубину ложбин, и своими длинными щупальцами пьёт воду из ночных болот. И точно с облегчением выныривает из облаков ослепительная Луна. Она висит в зените как страж над уснувшей Землёй.

Вплотную к Огню. Хорошо! Жизнь хороша со всеми Её перипетиями! Прохладный Ветерок доносит безмятежный шёпот ручейка, но он не нарушает всеобщего Покоя лунной, чуть туманной Ночи. Благодаря Костру, какое-то удивительно умиротворённое, спокойное состояние; это Он согревает, ласкает, отпугивает Одиночество, располагает к Мечтам... Небо прочерчивает огненный метеорит. Мигнувший Свет на секунду раскрывает до горизонта мертвенно-бледную Равнину. Луна огромная, белая, будто вылепленная из снега, плывёт по Небу, освещая молочной белизною заболоченное пространство Нагорья. От Него тянет посвежевшим после дождя Воздухом.

Где-то ниже края ельника в камнях плещется ручей. Чего только не нашёптывает горный ручей! Каких только звуков не слышно! То он звенит стеклянным боем по камням, то нежными струями врывается в ночную Темноту, заливается бубенцами... сильнее... тише... Не наслушаться. Забывая про всЁ, невольно думаешь: как щедра и ласкова к Нам Жизнь!..
На краю ельника Тишина, только шёпот гусиный на болоте, да Месяц стоит в серовато-зелёном Небе. Время от времени доносятся какие-то странные звуки, точно кто-то тайком играет на флейте. Звуки струятся, звенят, заканчиваются нежной трелью. Но через минуту воскресают вновь. Какой-то нездешний ночной пернатый певец впервые даёт концерт в чужой, незнакомой ему стране...
Густеет синева предрассветного Неба. Вот нерешительно, робко щёлкает птичка, молчит, щёлкает смелее, громче. Ночь сходит с вершин Гольца. Светлеет в ельнике. Сонный лепет осины. В лесной Тишине звуки рождения Рассвета. Ещё долго, неуловимо, как призрак, бродит по тёмным закоулкам ельника тревога. А Небо всё больше синеет, и, прежде чем погаснуть, ярче пламенеют Звёзды. На Равнине Ветерок уже сеет беспокойство. Тронутый Им Туман поднимается высоко над болотами и лёгким облачком, точно парусник, стремительно несётся навстречу Восходу. Там, у края Земли, облачко вспыхивает синеватым Светом, поджигает Небо и пропадает в холодном Рассвете. Тьма медленно рассеивается. Уходит сумрак из ложков. На Небе гаснут ночные капли слёз. Приветствуя Утро, кричит чибис.

Природа, измученная вчерашним ураганом, не в силах пробудиться. Трава не может подняться, ягель прибит к земле, деревья пожухли. На склонах Гольца белыми пятнами, точно пластырь на ранах, лежит нерастаявший за ночь град. Утро рассеивает всё. Сквозь зелёную чащу крон пробиваются первые лучи только поднимающегося Солнца. Но Небо хмурится. Осенью возможны долгие дождливые Дни с Туманами, а то и со снегом.

Туман испаряется, и как бы поднимаются болота. Нагорье распахивается зелёной шубой хвойных Лесов. В каждой травинке, в каждой капле влаги, в Ветерке - радость Жизни. Какой сегодня день? А зачем? Неважно, среда нынче или пятница. Да и часы не нужны: время - по приметам. Усыпляет темнота, будят зори.

Ряды кочек, залитых чёрной, затхлой водой. Всюду неустроенность и бедность Природы. Даже щедрая Осень бессильна одеть в приличный наряд этот бесплодный клочок Земли - марь. Только кое-где по обмежкам багровеют заросли голубики, да разве на мерзлотных буграх видишь ярко-красную россыпь клюквы или гроздья дозревающей брусники!
Стланиковые заросли опоясывают подножье Гольца. Подъём, чем выше, тем круче. По склонам серыми потоками стекают россыпи. Сюда к ним выбираются, прилипая к обломкам, белые камнеломки, аквилегия Бородина, пытаясь украсить серую поверхность. Кое-где на влажной почве сиротливо торчат черноголовые осочки. Никакие Ветры не могут вырвать корни этих растений из тесных щелей, и Стужи бессильны умертвить их. Природа совершает тут какие-то процессы творчества; возможно, проводит отбор более стойких видов, чтобы с их помощью озеленить мрачные курумы. Пока что здесь нет роскоши, всё бедно, рождено уродливым: цветы крошечные, без запаха, деревья чахлые, даже Небо бесцветное. И всё же есть приводящее в восторг Человека - удивительная стойкость растений в борьбе за право Жить: настоящие чудеса и могущество здешней Природы - хилые растения, вскармливаемые вечной мерзлотой, дупляные лиственницы, крошечные ивки, почвой которым служат россыпи да скалы, лютики, фиалки, расцветающие на снегу, вызывают чувство не жалости, а восхищения.
Прилавки крутогрудого Гольца. Нагорье, впервые лежащее у наших ног, сверху кажется ещё более безрадостным, потускневшим, будто вывернутым наизнанку. А у подножия Гольца - Зыбуны, озёра и озерки, как слезинки, щедро рассыпанные по ярко-зелёному ковру мхов.
Холодит встречный Ветерок. На крутом подъёме развалины Скал. Каким гнетущим безлюдьем овеяны эти древние руины и мёртвые курумы Хребта! Солнце плывёт по ухабам бегущих туч. Хребет - справа, всё время на виду. Цепь за цепью встают ряды ощетинившихся Отрогов. За ними открываются новые, ещё более синие Хребты - старые, бесплодные, нагие. Но какой простор! Какое чудесное зрелище - настоящий праздник для глаз.
Спуск по карнизам. Ветер, Стужа и вода источают Скалы, разваливают Их и измельчают в бесплодную пыль. Безграничные потоки курумов стекают по склону до самого подножья. Сползая, они заполняют овражки, щели, сглаживают террасы и внезапно обрываются, лишь только дотронувшись своими широкими языками до мокрых марей у подножья Гольца. Тут на склонах не видно признаков Жизни. Курумы ещё "молодые", неустойчивые. Им нет ещё и миллиона "геологических" лет. На камнях нет никаких лишайников, самых нетребовательных представителей растительного мира. Здесь ещё активен процесс разрушения гор.

Долгий День разливается по зарослям Теплом. Нежно вечереет. Над Землёй дремотный Покой. И лёгкие облака, белые, бесконтурные, спешат к далёкому горизонту, опережая устающее Солнце. Край зарослей, широкий лог, весь открытый, заросший ягелем, обставленный с боков ельниками. По дну его серебрится ручеёк, стекающий к болотам. С маленького пригорка хорошо видна Равнина, изъеденная озёрами, как оспой, и прикрытая лоскутами зелёной Тайги. Могильный Покой вечереющего Дня: ни песен птицы, ни звуков живого существа и ужасная скудость Природы.

Закатное Солнце скрывается за серым плотным сводом вечерних туч. Сумрак накрывает распадок. Ветер стихает. Над Отрогом в синем безмятежном Воздухе упражняются в быстром полёте стрижи, да где-то внизу возникает гусиный крик. Солнце угасает за лиловыми Хребтами. Болота парЯтся лёгким Туманом, сквозь него слабо золотится грустное Нагорье. Вверху кружится пара хищных птиц. В шелесте осоки засыпают сонные озёра. То тут, то там слышатся всплески и шёпот пролётных птиц, готовящихся в ночь покинуть озёра.
В ложкАх сырой вечерний сумрак, и за краем Отрога, на заросшем троелистом болоте нарастает птичий гомон. Далеко-далеко в сумерках над Равниной слышится и уже не смолкает лебединый крик: "Янг... янг... янг..." Эти нежные звуки становятся всё слышнее, всё ближе и ближе, наполняют грустью. И из-за чахлого перелеска появляются белые птицы. В пустынном пространстве они кажутся огромными. Качаясь на крыльях, лебеди плывут по низкому горизонту, минуют пожарище Заката, уплывают за Отроги. С ними, постепенно стихая, смолкает их вечерняя песня.
Таинственны и росисты просторы Нагорья, окутанные ночным сумраком. Слева угрюмо темнеет Голец, впаянный в голубеющее Небо. Внизу бродит по Реке Туман, мешаясь с блеском перекатов. Позади стихает крик уставших в полёте казарок.

Ночное хмурое Небо низко висит синим плащом. На Землю ложится осенний Туман. Сникают деревья. Начинается мелкий моросящий дождь, однообразно шумит по ельнику. От него тянет холодной, пронизывающей сыростью. Тяжелеет Темень. Ничего нельзя различить в седой мгле Ночи.
За громадами Гор всходит в тучах Луна. Небо чуточку светлеет, и из тёмной глубины Ночи встают чёрные перелески. Дождь идёт сильнее. Ни Луны, ни просветов в ночной кровле. Тревожа сырую Тишину, шумит Река за далёким перекатом. Лес чернеет, становится как будто ниже. С болот наползает душный запах старой воды.
И тут вздрагивает Земля: тяжкий, долго непрекращающийся грохот потрясает уснувшую Равнину. Кажется, будто рушатся Горы, падают вершины, и слышно, как со зловещим рокотом скатываются по крутым откосам глыбы Скал, как трясётся в испуге Земля и воют ущелья, цирки, Воздух! Камнепад в ущелье! Долго ещё ворчит обвал на дне ущелья, и долго ещё слышится, как скатываются камни.
Сон под шум дождя и шелест падающих листьев... В Тишину сочится шёпот, всё смелее, громче. Как чист, полон этот звук! То дрозд возвещает Утро, тот самый дрозд, что вчера, провожая День, пел на закате. ДЕтская лень. Сила близости и влияния пробуждающейся Природы наполняет и бунтарством, и глубоким спокойствием. И как приятны птичьи голоса, шум Реки и шелест осыпающихся листьев! Рассвет.

Небо ясное. Ни одной тучи. День обещает быть солнечным. Морозит! Осень вступает в права! В голубеющей вышине Неба - распластанные крылья, медленно парит чёрный коршун. По марям, редея, ползёт серый Туман, сглаживая волнистую поверхность Нагорья, и стелется, нависая над шумливой Рекой. Склоны Гольца угрюмо чернеют в робких лучах только поднимающегося Солнца.
Глубокий каньон урезает Голец с юга. Скалы нависают над ним почти отвесно. Сюда не проникают живительные лучи Солнца. На крутых стенах гранита и в расщелинах лежат вечные тени и затхлая, никогда не продуваемая сырость. Но поразительно!!! На выступах древних Скал прилепляющиеся пучки зелени, в трещинах и между обломков крошечные ивки, папоротники, осочки; вся эта живая растительность - поэма Борьбы, торжества Жизни.
Устоявшуюся Тишину изредка нарушает дробный стук скатывающихся по стенам мелких камней да крик вспугиваемого Ворона. Выбегая из-под вечного снежника, только что увидевший свет Ручеёк скачет по камням, как мальчишка, догоняющий свою ватагу. Буйствует на крутизне, обдавая береговую зелень белой пеной. Ниже в Него вливаются струйки боковых истоков, клокочущие и холодные, рождающиеся в пластах Скал. Так начинаются все Реки, берущие начало в Горах.
В лиловую глубину цирка, к подножью северных Скал падает утренний луч Солнца. От его прикосновения вздрагивает лежащий на уступах Туман. Светлеет. Вдруг почти физически чувствуешь на себе чей-то взгляд сзади. Никого! Не Ветерок ли подшучивает! Нет-нет да и оглядываешься; всё ещё кажется, что кто-то пристально следит за тобой. Шаги, стук камней, шелест кустарника необыкновенно певуче отдаются в Тишине, будто звуки эти рождает баян, и Скалы долго повторяют их. Из зарослей рододендронов совершенно явственно доносится человеческий стон! Что за чертовщина! Никого! В зарослях - никаких следов... Кричу. Цирк наполняется разноголосым гулом, затем наступает мёртвая Тишина.

Появляются рыжие комары, на длинных ногах, горбатые, напоминающие крошечных верблюдов. Где-то близко болото. День жаркий, в густохвойном настое, в запахе отогретых россыпей и влажных распадков. Стороной, молча, словно тайком, летят на Юг птицы. В просини Лесов теряются дали. Во всём пейзаже скорбь по Лету, которое отживает свой Век и уходит в глухие Туманы, в неуютную зимнюю Стужу.

Дня остаётся совсем мало. Уже с глубоких ложбин Гольца веет прохладой, и с болот доносится грустная перекличка утиных стай, готовящихся в ночь покинуть родные места. В мареве вечерней дымки растворяются болота, и на зеркальную гладь озёр ложится тусклый свинцовый Мрак надвигающейся Ночи. Быстро темнеет. Во Мраке тонут Зыбуны, Равнина. Звёзды становятся ниже, ярче и теплее. В тучах позади блещет молния. Опять затяжно моргает молния. Начинает капать крупный холодный дождь.

Луна огромная, круглая уходит за лохматый лесной горизонт, и на скалистой вершине Гольца потухает Её холодный фосфорический Свет. Влажные Туманы лежат на болотах.
Где-то за сумрачными грядами Гор, в бездонье пробуждается Утро. Ещё не стучит дятел. Ещё Рассвет не распахивает свои сонные ресницы. В предрассветной мгле Земля кажется плоской, уставшей. На южном горизонте лежат без движения плотные облака. Изредка доносится гул камнепада. От этого тяжёлого звука жутко. Желна громким криком растревоживает запаздывающий Рассвет. Ей отвечает гагара на болоте. Какая-то птичка, заикаясь, вспоминает забытый мотив. Сонно лепечут ещё не опавшие листья осины. Голубоватый Свет далёкого Рассвета, необыкновенно нежный, отделяет Небо от Земли. Горные Вершины поднимаются из Мрака Ночи и замирают, точно поражаемые величественной картиной пробуждения. Ночь торопится в чащобы, падает на дно глубоченных провалов, покорно уходит в болота, под Туман. Алмазной каплей вздрагивает в крошечном озерке последняя Звезда и гаснет за поникшей осокой.
Рассвет. Встреча Утра нарождающегося Дня... Где-то рядом, в сырой ложбине скорбно кричит одинокая чайка, отстающая от стаи. На Юг устремляются стайки мелких лесных птиц. Они летят низко над Землёй, придерживаясь перелесков. "День... день... день..." - вестит Ворон.

Первый заморозок, первый иней на лохматых кочках, первый ледок на камнях в Ручейке. Вода густая и медленная. Нет Ветерка. Не шевелится трава, прихваченная морозом. И птицы не будят Утро.
По острому ребру крутого склона Гольца поднимаются лиственницы. Они хмурятся, собираются толпами над крутизной, как бы задерживаются в нерешительности. Дальше только смельчаки-одиночки. Затем и они попадаются реже, отстают. Они живут и выше, но тут уже лёжа, распластываясь по Земле, точно разведчики, тайком ползут по каменистой почве.
Холодные порывы сквозного Ветра, вырывающегося из извилистых щелей. Хаотическое нагромождение каменных глыб. Из развалин Скал встают останцы чуть ли не до Неба. Подножье далеко внизу. Небо кажется низким и лёгким. Лежит Тайга. За какие-то два утренних часа Она окончательно расцветает, принаряжается. От Солнца в просвете между редкими облаками падает на Землю дымчатый Свет. Он обжигает своим прикосновением промёрзшие за ночь листья, они буквально на глазах желтеют, и Тайга полыхает холодными кострами: загораются мари, болота, сопки. В пурпур одеваются необозримые дали. По всей Земле разливается красота осенней Природы. В этой поспешной смене красок увядания Леса есть что-то неотразимое.
"Ку-ули... Ку-ули..." - где-то стороною обходят Голец кроншнепы. Следом туда же, на Юг, торопится стайка дроздов. Эти летят молча, готовые в момент опасности укрыться в Тайге.

За вершиной, сложенной из голых россыпей, разрозненные Скалы причудливых форм. Иногда Они поднимаются высоко над крутизной, как руины исполинских древних храмов, или лежат глыбами, безжалостно раздавленные Временем. Всюду следы разрушений. И тут, среди мёртвых курумов, следы Осени. До этого с трудом замечаешь в щелях Скал, под камнями, в самых затаённых уголках склона живые ростки зелени, чудом растущие без почвы, без влаги и без Солнца, таясь в вечном сумраке или прильнув к шершавым плитам. А в осеннее время эти осочки, папоротники, камнеломки, лук - дикая пахнущая зелень - будто все разом впервые за свою недолгую жизнь расцветают. Точно брызжет кто-то густым багрянцем по безмолвному граниту, по серым россыпям.
Неожиданно из ущелья доносятся затяжной скрежет, тяжёлые разрывы, долго не смолкает дробный гул падающего потока камней. Не очень-то приятно находиться на Вершине, когда под тобою рушатся Скалы, и кажется, вот сейчас дрогнет сам Голец и, разваливаясь, поглотит тебя.
День уходит на Закат. Тень облака, прикрывающего Солнце, соскальзывает по Гольцу вниз, падает на Равнину, гасит на ней блеск холодных костров. Меркнут озёра. Но вдали, на дне речной ложбины, ещё золотится осенний Туман. В сырых долинах Он теперь постоянный гость.
Солнце безжалостно расточает Тепло. Под Его горячими лучами окровавились перелески. Мари лежат в золотой прозрачной мгле. По извилистым кромкам хмурятся синие ели. Вода в озёрах не колыхнётся, словно отяжелевшая. Над ними в вышине парит одинокий коршун.

Длинные тени деревьев ложатся на широкие просветы болот. В зарослях дразнятся кедровки. Кричит куропат, созывая на вечернюю кормёжку своё беспокойное семейство. Под просторным куполом Неба парят две птицы. Кончается День. В стланиках стихает суета. Из-за Хребта высовывается лиловая туча и угрожающе нависает над Гольцом. Справа и слева от неё сомкнутыми рядами ползут хмурые дождевые облака. Их подгоняет сухая гроза. На Землю падает холодный Ветерок.
Надежда: тучи пронесутся, и будет звёздная Ночь.
На стланиках, на болотах ещё колышется розоватый отсвет Заката, и румянятся нижние края толстых туч. В чаще кустарников смолкают последние звуки Дня. Всё как будто преображается, принимает странные, неестественные очертания - и кустарники, и это синее немеркнущее Небо. Дождь захватывает Голец правым крылом - быстро проходит. Тучи бегут стороной, сваливая потоки воды на тускнеющую Равнину. Шумит Ветер, таинственно, как ночной вздох совы, и умирает.
Снова поднимается, гудит в вышине Ветер, угоняет тучи. На далёком горизонте лиловый след угасающего Заката. Какое-то слабое оживление заметно в кустарниках, будто, только сейчас поверив, что не будет дождя, их ночные жители выбираются из своих убежищ. На болотах слышатся распри пролётных птиц, делящих места на илистых берегах. Появляются летучие мыши. Их много. Но все они быстро рассеиваются, и только пара остаётся бесшумно носиться в ночном пространстве. Котловина, край зарослей, дремлющий в вышине Голец...


Многие ли знают, какие картины рисует воображение Человека, когда Он остаётся один на один с Безмолвием тундры или захваченный ночным ураганом в тайге, среди бушующего Леса?
Сердца даже Сильных подвержены Смятению и Страху, и не надо насмехаться над теми, кто не выдержит такого испытания...
А если впервые охватывает сомнение в умении владеть собою?.. Только поддайся этому состоянию - и Ты станешь мерзким Трусом.


На болоте внезапно раздаётся жалобный и протяжный крик незнакомой птицы. Становится ещё тише, ещё мрачнее в зарослях. Жуткая Темнота обнимает и Голец, и стланики, и котловину. Тишина и молчание прОсто страшны.

Растекаются по синеве тучи. От Звёзд чуточку светлеет. Обозначается котловина и даже просветы в зарослях. Набегает свежая струя Воздуха. Невидимая птичка пискает в чаще и смолкает, точно умирает. Появляются желтоглазые совы, настаёт и их час. Они беззвучно, как тени, недолго кружатся, носятся над котловиной, исчезают в Темноте. Оживает притихший на время Мир. За добычей выходят ночные хищники. Они тоже неслышно бродят всюду по закрайкам болот, по перелескам, шныряют по кустарникам. Всю Ночь тревожно спят и их жертвы. Что ни происходи, но пульс Жизни ни на минуту не затихает ни днём, ни ночью, с той лишь разницей, что ночью все трагедии разыгрываются тайно, а днём - на глазах у всех. На болоте вдруг неистово кричит гусь, хлопает предсмертно крыльями и смолкает.
Сторожкая Ночь сгущается над котловиной. Только Ветерок веет прохладой, да табун бесформенных туч молча наплывает на Небо. На востоке Голец отделяется от Неба, и облачко над ним светлеет. Кругом нерушимый Покой осенней Ночи да стланики, слегка затуманенные лунным Светом. Луна всходит высоко над Гольцом. В светлой бездне тонет узор болотистой Равнины. Уходят в Туман озёра. Ветерок, еле дыша, колышет чащобу. Сколько очарования в этой лунной Ночи, и как тяжело думать, что Она полна опасностей, что в Её обманчивом Покое подкарауливает Смерть!
Сильно холодает. Дремлют Скалы, мари. За каменными грядами Гольца всё спит.
В Тайге Жизнь и Смерть всегда ходят рядом.
Врывается вой: "Ую-ю!" Это Ветер. С жутким посвистом Он налетает на стланик, расползается по склонам Гольца, уходит на болота. Валит густой, липкий снег. Будет ли когда-нибудь конец этой Ночи? Или так и останутся Мрак, котловина и воющий стланик? Ветер налетает мерными порывами. Ритмично колышется разлохмаченный стланик, а кажется, будто рядом бушует море. Вздымаются чёрные волны, гребни бьют серым колючим Холодом. Никакого моря. Только гудит по ветру стланик да кромешный Мрак вокруг.

Стихает Ветер, встают стланики и дырявится Небо. Становится тихо-тихо... Ничто так не страшит Человека: ни пурга, ни Стужа, ни полярная Ночь, ни землетрясение, как Безмолвие. Страшно Оно тому, кто не знает, как бороться с Ним, и ничего не может противопоставить Ему.
Наконец-то долетают робкие звуки Утра. В посветлевшем Воздухе обозначается контур котловины. А вот и дятел ударяет. Расползается долгожданный звук по зарослям, сваливается в Равнину. На востоке горизонт отделяется от хмурого ночного Неба. Трогаются тени. И как-то сразу, точно по сигналу, на болотах слышится птичий гомон... Утро. Какое Счастье!

Сырой, пасмурный День начинается за Гольцом. Из Тьмы уже прорезаются крутые бёдра Скал. На Равнине обозначаются озёра. Свет струится из глубины Вселенной, обнимая настывшую Землю. Стланиковые дрова разгораются быстро. Хорошо, что есть на Земле Стужа, пурга, иначе Люди не знали бы прелести Огня.
Со страхом открываю глаза. Вечнозелёный стланик окружает кольцом Одиночества. Небо пустое, высокое. Земля кажется чужой, ни звука на Ней, ни шороха. Всё болит, ноги не повинуются.
В прозрачном утреннем Воздухе стоит знакомый Голец, впаянный в неподвижную синеву Неба. Вокруг вчерашняя Тайга, одетая в лохмотья осеннего пурпура, и контур свинцовых озёр у подножья Гольца. Крик осиротевшей чайки на болоте.

Небо не разъяснивается, повисает над Нагорьем серыми взлохмаченными тучами. Но Осень становится всё щедрее на цвета. Сегодня, в отличие от вчерашнего, Она по по-новому украшает Землю, всё золотистее делаются Её бесконечно разнообразные краски. Киноварью забрызгивает склоны Гольца, лазурью заливает озёра, а от подножья до самого края Равнины кладёт густой, тяжёлый пурпур. Прошивает его тончайшими голубыми ручейками. И никакое бремя забот не может оставить равнодушным к этой чарующей картине увядания Природы. Лежит у подножья в осенней позолоте Нагорье.

С мыска виден весь Голец, суровый, строгий, и южный край Нагорья во всём своём печальном убранстве. Моросит мелкий прохладный дождичек и точно дымкой окутывает Землю. Вспыхивает Костёр. Дым уходит в серое безмолвное Небо. От Земли поднимается запах зелёной хвои и душистого рододендрона. На снежные вершины Хребта падают тени застывающих в Небе облаков. Они кажутся приспущенными траурными, чёрными знамёнами. С болота доносится крик чайки; он звучит в Воздухе материнским плачем. С золотистых листьев молодой осины, как слёзы, падают капли дождя... Вечны только Жизнь и Смерть.

В вечерних сумерках озеро кажется огромным, слившимся с беспредельностью. Оно отделяется от мыса неширокой полосой пожелтевшей осоки. Ничто не тревожит его свинцовый лик. Вода настолько прозрачна, что, кажется, глядя в неё, можно увидеть грядущее...
Солнце уже касается вершин сухостойного Леса и, утопая в нём, опаляет огнём всю Равнину, до самого горизонта, весь Голец и скопище лохматых облаков, только что прикорнувших на груди Хребта. Всё преображается, расцвеченное нежнейшими красками позднего Заката. Налетает Ветерок, шумит по осоке, всколыхивает озёрную гладь и стихает. Живые светлячки мигают у кромки воды. Через полчаса Землю обнимает густой, тяжёлый вечерний Мрак. Ветер бьёт прохладой.
Тучи сваливаются к горизонту, широко распахивая звёздную синеву опрокинутого Неба. Огромный простор Вселенной, будто внезапно открытый, как никогда, кажется необъятным. Всегда и Звёзды не такие далёкие и холодные, как в эту Ночь; и приступ скорби сменяется тихой грустью, раздумьями о земной Жизни.
К ночи резко холодает. Вода ручья звенит по скользким камням, уходит в Темноту. У восточного края Земли из туч вырывается огромная Луна и замирает на краю небосклона, точно не узнавая вечно старую Землю, иссохшую в недугах, в латках из марей и болот. И тотчас же из Тьмы выходят косматые лиственницы, купы стлаников и обозначаются Горы. Бегут по болотистой Равнине синие тени.
Непременное пробуждение именно в тот ранний час, перед Рассветом, когда просыпаются в Тайге первые звуки Утра. По Небу плывёт полная Луна. Из перелеска за марью, пронизанного лунным Светом, появляются рогатые чудовища - олени. Они лениво шлёпают по болоту, размешивая серебро воды и нарушая устоявшуюся Тишину. Озаряется Восход голубоватым Светом.

Снег! Сквозь фиолетовую мглу Утра выкраиваются по глубокому Небу ослепительной белизны снежные Вершины. В лучах только поднимающегося Солнца Они, как белые костры, пылают по всему горизонту.
Расплескавшийся по широкому руслу ручей. В лужах ледок после первого заморозка. Он хрустко лопается, взрывается мелкими брызгами. На камнях перламутровые узоры. А там, где вода плесками покрывает валуны, красуются башни, замки, ансамбли сложных сооружений.

Марь, обставленная заиндевевшими кочками, будто кувшинами с поблёкшим черноголовником. Ледок. В Воздухе морозная свежесть, Он необыкновенно чист и прозрачен. Впереди заснеженные взмахи Хребта, уже обливаемые пробуждающимся Солнцем, и тёмные щели, на дне которых отдыхает ночной Туман. Точно затаившееся чудовище, неподвижно ждёт Он своего часа. Ниже провала - гранитный барьер из скалистых нагромождений, прорезанный узкими щелями, уводящими взор в самую глубину Хребта.
Обвораживают Горы своим величием и вечным Спокойствием. Они никогда не надоедают, не утомляют своей крутизной и не пугают своими поднебесными Вершинами. Любование Ими вечно.
Ветерок бросает прохладу, проносится мимо.

Ленивая, тёплая осенняя Тишина наполняет День. Осенний наряд, яркость и обилие красок смягчают пейзаж угрюмого Нагорья. Но сквозь это великолепие осенних расцветок невольно ощущаешь немые признаки великого перелома в Природе. Ещё немного Дней, и лютые Бураны безжалостно сдирают с Земли цветной наряд, топят Тайгу в океане Снегов, и замирает на скучной белизне Жизнь.
Солнце уже минует зенит. Быстро проходит День. Расплёскивается полуденная Теплынь по склонам Гольца, опаляются солнечным Жаром ёрничек, ивки и по влажным ложкАм осочки - последний наряд Земли.
Угасает День, тянет вечерней прохладой. Наступает час всеобщего Покоя, когда хищников ещё раздражает Свет, и они не смеют нападать, а их жертвы полны решимости сопротивляться. Только неугомонные бурундуки шныряют по стланику, всюду слышится их писк.
Снова стучит дятел, и беззаботный Ветерок, разгребая космы стлаников, тихо проходит по склону. Мрачнеют у горизонта тучи. В сумрак погружается Нагорье, стланики, дали. Уходящий День оставляет незавершённые Дела...

Быстро темнеет. Подножье заканчивается голой россыпью, за которой видна в сумрачном одеянии уже засыпающая Равнина. Вода ручейка тихо выбегает из тёмного неподвижного болота, густо зарастающего троелистом. Чем-то древним веет от этих вечнозелёных, водяных зарослей. Кто-то живой неловко касается их края, качает гладь болота. Смотришь в глубину тёмно-лиловой воды, качаемой чуть заметными кругами. Кажется, сейчас из воды покажется чудовище, но не удивит - так таинственны эти болота Гольца, окружённые уродливыми, засыхающими лиственницами, как идущие рядом призраки. Вдруг мигает зарница, освещая спящий Туман над мокрой Равниной, дальний горизонт и болото.
Ветер в тучах шевелит Темноту. Иногда Он яростно падает на перелесок, лохматит деревья и, срывая листья приземистых берёз, бросает их в утробу Ночи. Ночью теряется понятие о расстоянии.
Ночь задышала сыростью. Исчезают Звёзды. Нависают тучи. Начинается дождь, цокает по листьям, по болоту, уходит через Равнину на Север, оставляет после себя мокрые заросли. Долго ещё падают капли с лиственниц, разбиваясь на мелкие брызги. Ещё более неприветливо становится на этом скудном клочке Земли. С Гор налетает Ветерок, стланик вздрагивает от Его прикосновения. Где-то в жуткой Темноте поёт дождевой водой ручеёк - ночная музыка глухих, далёких перелесков.
На Небе обозначаются контуры тяжёлых туч, освещаемые сверху далёкой Луной. Листья поникают. Пора увядания, надвигающихся Холодов. В Воздухе к запаху хвои теперь примешивается запах грибов - последний запах перед снегопадом. Стихает. Мокрая Ночь. Иногда стонет Земля, или под водою вздыхает уснувшая кувшинка. С хвои гулко падают свинцовые капли влаги. Тяжёлый Туман причудливыми космами сползает с деревьев на захламленную Землю, нависает над болотами. Как неприветлив Мир, покрытый серым густым Туманом! Туман качается, как пьяный гость, и всё ещё поёт ночной ручей. Где-то за Туманом, за далью Гор - Утро. Но ещё спят болота, мокрые от ночного дождя стланики, звери, птицы... В этот предутренний час, как никогда, чуток сон в Природе.

Кто-то несдержанно шлёпает по болоту, проходит, никого не вспугнув, до самого подножья Гольца. Небо, звёздное к северу, совершенно черно от туч над Хребтом. Туман рассеивается и только над проточною водою лежит голубоватой полоской. Всплывает чернь болот, показываются широкие разливы стлаников. Поднимается Голец, огромный, могучий в плечах, заслоняет полМира. Горы уже не в силах заслонять Солнце. Теплеет Воздух. Прозрачная испарина стелется по глади воды, и тает у берегов, касаясь жёсткой осоки. Всё сверкает чистыми красками осеннего Утра. У дальних болот на сквозных вершинах лиственниц слетаются и повисают на ветках тяжёлыми чёрными гроздьями вОроны. С их дерзким криком и бормотанием они кажутся зловещими.

На противоположной стороне пятиметрового заливчика на кочке серый комочек с чёрными пестринками и пара маленьких чёрных глаз. Утка. Нездешняя, издалека. Лежит неподвижно, подобрав под себя лапки, голова на крыле. Не боится. Не то больная, не то, случайно вырвавшись из когтей сапсана и отстав от стаи, одиноко умирает на чужом болоте, безразличная ко всему окружающему. Она вздрагивает всем комочком, всё реже открывает глаза, но ещё борется со Смертью.
Прозрачная студёная Влага! Вода в это время необычно мягкая и свежая. На Земле всё уже блёкнет, сникает, а на озёрах ещё ярче зеленеют листья донных растений, плавучие островки из осоки, береговой троелист, и даже цветут удивительные по красоте, овеянные необыкновенными легендами кувшинки - белые лилии, как их принято называть. Рано утром ни одного цветка нет на озере. Но Солнце заглядывает в озеро, и кувшинки тихо появляются из тёмной глубины водоёма, раскрывают свои белые восковые лепестки и уже явственны на фоне округлых ярко-зелёных листьев, плавающих на голубой поверхности. Живут кувшинки только днём, а с наступлением вечерних сумерек цветок бережно сворачивает лепестки в бутон и уходит на всю ночь в таинственный подводный Мир, оставляя на озере приятный аромат. Эта необычная жизнь кувшинок создала почти у всех народов чудесные легенды, предания, сказки о русалках, богатырях, о человеческом Счастье.
На кочке в заливчике утки уже нет, кроме перьев, плавающих на поверхности воды, они теперь разве только Ветерку нужны для забавы. Зато как много в полдень цветёт кувшинок! И как некстати рядом с ними пучки перьев - остатки птичьей трагедии.

Солнце всё больше отогревает Землю. Бесследно исчезает Туман над ручейком. Яркие брызги Света рассыпаются по всем закоулкам перелеска, вспыхивают в хвое разноцветными фонариками. Мох на болоте в изумрудных каплях.
День в разливе. Ещё сильнее пылают осинники, горят ёрники. Земля золотится осыпающейся листвою. Сыплется хвоя с лиственниц, и просинь Лесов безнадёжно тускнеет. Небо пустое. Замшелые мерзлотные бугорки, густо усеянные спелой клюквой. А сколько голубики! Она выползает на россыпи, стелется по кромкам болот. А грибы... То они, будто слыша шаги, вдруг высыпают из чащи и стоят на поляне все на виду, родовитые, с многочисленным потомством, то осторожно глядят в щёлочку из-под лопнувшей корки Земли, то усыпают Тропу.
Солнце не томит Жаром - греет Землю. Сегодня особенно чувствуется, что Лето уходит. Грусть и уныние разлиты повсюду, в сухом неподвижном Воздухе медленно плывёт паутина. Небо в чистой синеве, только у северного горизонта беспорядочно лежат облака, как бы сбиваясь в одну кучу. Хорошо виден склон Гольца, прикрытый ярко-зелёными стланиками и обломками развалившихся Скал. Над Ним и над всей Землёй мир и Покой. И кажется невероятной в этом абсолютном Спокойствии схватка не на Жизнь, а на Смерть.
Солнце огненным шаром нависает над далёкими Хребтами. Падает ниже и ниже.
По пологому склону Гольца спадает вниз зелёный каракуль густых рослых стлаников. С озера доносится далёкий крик какой-то птицы. Быстро вечереет.
Закат в полном великолепии. Румянятся вершины угловатых Гольцов, подчёркнутые тенями провалов. Восток кутается в вечернюю дымку. Длинные тени вершин Хребта сливаются с провалами. Тускнеют склоны. Равнина как бы приподнимается, подставляет плоскую грудь вечерней прохладе. В мутной пелене простираются болота, пересечённые бугристыми, глухими перелесками. Атакуют жёлтые болотные комары, почти вдвое крупнее обычных. Они медлительны в полёте, наваливаются полчищами. Их жало ядовито. Укусы зажигают кожу.


На фоне голубого вечернего Неба, распластав крылья, молча кружит над раненым Духом Ворон. Болото безмолвно, как Смерть... Марь, сплошь прикрытая пышными лишайниками, будто цветным покрывалом. В потных низинах бродит лёгкий редеющий Туман.
Впереди на бугре за марью возникает огромная фигура Духа. Его силуэт хорошо вырисовывается на фоне белых облаков. Ворон теперь не отстаёт от Него. И уже крик Ворона дерзкий, как набат, слышен далеко в пустынном Пространстве. И не уйти от Расплаты. Небо к ночи становится льдистым. В мареве тускнеют застывшие озёра. Скрываясь за краем перелеска, в Ночь уходит караван гусей.
За бугром в широком Зыбуне, затянутом сплошным рыжим мхом, барахтается Дух. Зыбун, как удав, медленно заглатывает Духа в свою бездонную утробу. Дух последний раз разевает пасть, и топкий Зыбун, поглощающий Духа, затягивается мхом. Только широкий шрам на нём ещё долго будет напоминать о коварстве Дикой природы. Духи смертны!!!
Налетает Ворон. Потеряв Духа, Он вдруг поднимает неистовый гвалт, взметается над опустевшим Зыбуном и уносит своё зловещее "дзин... дзин..." в лиловый сумрак засыпающего Нагорья. Меркнут дали. В потемневшем зеркале болот ничего не отражается. Нагорье уходит в глухую осеннюю Ночь. Вода в болотах ночью так густа, так тяжела и так неподвижна, что и Звёзды, отражающиеся в ней, неподвижны.

Позади в тучах всходит Луна. Тьма рассеивается, уходит в перелески, ложится на болота. Угрожающе нависают чёрные грозовые тучи. Лопается чёрный небосвод. Молния, распахивая тучи, падает на Голец, и чудовищные удары невероятной силы потрясают Его и останцы до самого подножья. Земля содрогается от долго непрекращающихся разрядов. Какое зловещее нагромождение туч! В Небе неукротимое бешенство разгулявшейся Стихии. На мгновение наступает жуткая Тишина, страшнее грозы. Раздаётся жалобный крик птицы. Он смолкает, и Тишина кажется ещё более глубокой. Снова рвётся Небо. В тучах кишат, как змеи, молнии. Всё ближе, всё чаще разряды. С треском падает расщеплённая молнией Лиственница. Беспомощно ожидание своЕй участи.
К счастью, разряды минуют. Грозовые тучи обрушивают свой гнев на топкую Равнину, опаляют мигающим Светом перелески и уходят на Север.


Злой Дух не возвращается. Покорные тучи уходят вглубь Нагорья, и оттуда доносится стихающий грохот. Падает почти неприметный в Воздухе мелкий дождь. А вот и Звёзды над Хребтом, живые блестящие капельки. Мягкий свет Луны обливает снежные Вершины, заглядывает в расщелины, долго шарит по перелескам. После грозы так приятно затишье лунной Ночи.
Резкий Ветер - серьёзное предупреждение о наступающих Холодах.
Заполночь. В тени, без Духа, дремлет седой Голец. Земля скупая, изъеденная болотами, дышит легко, свободно, как спящий ребёнок. Небо, в прорезях цирка совершенно прозрачное, кажется причудливым заливом, обведённым чёрной каймою Скал. По нему скользит маленькое облачко, как парусник, гонимый лёгким ветерком по голубому безмятежному морю. Его сопровождает табун Звёзд - белых светлячков.
Смотришь на эту процессию в небесах и думаешь - почему Жизнь Людей так трудна и так неумолима?!

За перелеском умиротворяющий пейзаж: мари, обступившие болота, за ними полуголые осинки и моховые бугры, усеянные клюквой. В лесной чаще одинокий посвист рябчика.


Ночь лунная, тихая. Лес в алмазах. Под ногами хрустящий снег, и кажется, что шагаешь по сыпучему серебру. За кочковат

(blogs.mail.ru/list/dobrelya/1ACDE18C6B9E4640.html)

Когда бы там – в родном краю –
Одной могилой меньше было...

Жизнь, как подстреленная птица,
Подняться хочет – и не может...
Нет ни полёта, ни размаху –
Висят надломанные крылья,
И вся она, прижавшись к праху,
Дрожит от боли и бессилья...

..............................
В этом волнении, в этом сияньи
Весь, как во сне, я потерян стою –
О, как охотно бы в их обаяньи
Всю потопил бы я душу свою...
..............................
Во мне глухая ночь, и нет для ней утра...
И скоро улетит – во мраке незаметный –
Последний, скудный дым с потухшего костра.

...Ах. Что за болтовня всё это и до чего тошнотворно существование в известном возрасте, и как пора было бы с этим покончить!..
С таким чувством постоянной сердечной тоски можно ли находить какое-либо удовольствие в жизни?
Постоянно, всю жизнь ощущал себя гениальным зрителем вселенского зрелища. Занавес опущен, зрителю пора покидать зал.

И жить невмоготу, и помирать не хочется, но надо...
А надо - значит надо! Окончательное Итого: я вас всех никогда не увижу, я вас всех никогда не забуду!
(Окончательное - от слова "окончить")

Быстрое восприятие отношений по закону причинности и мотивации составляет, собственно, практический ум, а гениальное познание не направлено на отношения. Умный, поскольку и покуда он умён, не может быть гениальным, а гений, поскольку и покуда он гениален, не может быть умным. Как известно, гениальность редко встречается в союзе с преобладающей разумностью: напротив, гениальные индивидуумы часто подвержены сильным аффектам и неразумным страстям. Причиной этого служит, однако, не слабость разума, а частью та необычная энергия всего проявления Воли, которая выражается в стремительности всех волевых актов; частью же – преобладание наглядного чувственного и рассудочного познания над отвлечённым ради постижения в каждой вещи её Идеи (Платоновой), а не её отношения к другим вещам. Отсюда и вытекает у гениев решительная склонность к наглядному: оно производит на них очень энергичное впечатление, которое до того затмевает бесцветные понятия, что уже это впечатление руководит поступками, отчего поступки становятся неразумными.

Поэтому – да и вообще оттого, что познавательная сила гениев в своём избытке на некоторое время освобождается от служения Воле – они в разговоре думают не столько о лице, с которым беседуют, сколько о предмете беседы, который живо предносится им; оттого они судят или рассказывают слишком объективно для собственного интереса и не обходят молчанием того, о чём умолчать было бы благоразумнее.

Поэтому, наконец, они склонны к монологам и вообще проявляют некоторые слабости, часто не обращают внимания на свой собственный жизненный путь и поэтому в большинстве случаев проходят его довольно неискусно.

Разум, давая человеку огромное превосходство над животными, открывает ему такие ложные дороги, на которые животное никогда не может попасть. Благодаря разуму, над волей человека приобретает власть совершенно новая категория мотивов, неизвестная животным, а именно - мотивы абстрактные, чистые мысли, которые далеко не всегда почерпнуты из собственного опыта, а чаще заимствованы из сказанного другими в силу традиции и письменности. Научившись мыслить, человек научился и заблуждаться. А каждое заблуждение рано или поздно принесёт свой вред, и тем больший, чем больше было оно само. Тот, кто впал в заблуждение, когда-нибудь за это поплатится и, возможно, заплатит за него дорогой ценой; то же самое относится и к общим заблуждениям целых народов. Поэтому надо беспрестанно повторять, что всякое заблуждение, где бы мы его не встретили, необходимо преследовать и искоренять, как врага человечества, и что не может быть привилегированных и, тем более, санкционированных заблуждений. Долг мыслителя - бороться с ними, даже если бы человечество при этом кричало, подобно больному, к опухоли которого прикасается врач.

В абстрактные понятия, в мысли и слова облекается всё, что можно лишь придумать, а следовательно, и всё ложное, бессмысленное, абсурдное. Т.к. разумом обладают все, а способностью суждения лишь немногие, то в результате человек отдан во власть иллюзий и в жертву всевозможным внушённым ему химерам. Действуя в качестве мотивов его воления, они могут побуждать его ко всякого рода извращениям и глупостям, к неслыханным выходкам и даже к поступкам, совершенно противоречащим его животной природе. Истинное образование, в котором знания и суждения идут рука об руку, выпадает на долю немногих, и ещё меньше тех, кто способен их воспринять. Для большинства же людей образование заменяет что-то вроде дрессировки. Её орудие - пример, привычка и настойчивое внушение известных понятий, прежде чем опыт, рассудок и способность суждения смогут помешать этому. Так прививаются мысли, которые впоследствии оказываются столь прочными и столь непоколебимыми для любых доводов, что кажутся ­врождёнными­, каковыми их часто принимают даже философы. Действуя таким образом, можно с одинаковым успехом внушить людям как истинное и разумное, так и самое абсурдное; например, можно приучить их относиться к тому или иному кумиру не иначе, как со священным трепетом, и при звуке его имени не только падать ниц, но и содрогаться всей своей душой; охотно жертвовать своим достоянием и жизнью ради слов, ради имени, в защиту самых сумасбродных идей; произвольно связывая высочайшую честь и глубочайший позор с той или иной вещью, в соответствии с этим ценить или презирать каждого человека с искренним убеждением; отказываться от всякой животной пищи, как в Индостане, или пожирать ещё тёплые и содрогающиеся куски мяса, вырезанные из живого тела животных, как в Абиссинии; поедать людей, как в Новой Зеландии, или приносить своих детей в жертву Молоху; кастрировать себя, добровольно бросаться в костёр, на котором сжигают умершего, - словом, людей можно приучить к чему угодно. Отсюда крестовые походы и зверства фанатических сект, преследования еретиков, аутодафе и вообще весь длинный список человеческих извращений. (Но такими примерами богаты не одни только мрачные века, а ещё более - новая эпоха: после появления книгопечатания и обязательного школьного "всеобуча", который, к слову, впервые узаконили в Англии после установления всеобщего избирательного права именно как основу для управления "волеизъявлением электората"; по сути, это - судьбоносная, едва ли не главнейшая, сторона "Эпохи Просвещения".) Трагическая сторона заблуждений и предрассудков проявляется в практике, комическая - в теориях. Если, например, только трёх людей убедить, что солнце не есть причина дневного света, то можно ожидать, что скоро это станет всеобщим убеждением. Отвратительного, бездарного шарлатана и беспримерного по глупости писаку, Гегеля, могли в Германии провозгласить величайшим философом всех времён, и многие тысячи людей в течение многих лет неуклонно верили этому, даже за пределами Германии. Так, например, датская академия отстаивала его славу и требовала признать, что он - summus philosophus.

Такова негативная сторона наличия разума, ввиду того, что способность суждения в полной мере проявляется редко. К ней добавляется ещё и возможность безумия: животные не сходят с ума, хотя плотоядные подвержены бешенству, а травоядные способны в своём роде ошалеть.

Каждое суждение, в логическом смысле этого слова, является результатом применения способности суждения. Умозаключать легко, судить трудно. Неправильные умозаключения встречаются редко, неправильные суждения - слишком часто. Подобно тому, как выпуклая линза собирает лучи в точечный фокус, так и интеллект, применяя способность суждения, должен столь же плотно собрать все данные, которые он имеет о каком-нибудь предмете, чтобы охватить их одним взглядом, правильно фиксировать этот взгляд и затем вдумчиво уяснить себе полученный результат. Составить о чём-нибудь суждение в большинстве случаев трудно потому, что мы должны идти от следствия к основанию, а этот путь всегда ненадёжен: даже именно в этом источник всех заблуждений. Однако этот путь слишком часто оказывается единственным. У большинства людей способность суждения существует только номинально. Это проявление своего рода иронии, когда её причисляют к естественным силам духа, тогда как в действительности она относится к monstris per excessum (исключительным ненормальностям - лат.). Обыкновенные люди даже в самых мелких житейских обстоятельствах не обнаруживают достаточного доверия к собственному суждению: они по опыту знают, что оно доверия не заслуживает. В них сильны предрассудки и отголоски чужих мнений, а их состояние - хроническое несовершеннолетие, которое преодолевает едва ли один из сотен. Конечно, они этого не осознают, т.к. даже самих себя обманывают мнимой самостоятельностью суждений, и при этом всегда косятся на других, мнения которых служат для них тайным ориентиром. В то время как любой постеснялся бы ходить в чужом костюме, шляпе или пальто - все они с жадностью подхватывают чужие мнения и затем кичатся ими, выдавая их за собственные. Другие, в свою очередь, заимствуют мнения у них и поступают точно так же. Этим объясняется быстрое и широкое распространение ошибок, а также и слава, какой пользуется всё дурное: профессиональные поставщики мнений, т.е. журналисты и т.п., как правило, предлагают только негодный товар, так же как люди, дающие напрокат маскарадные костюмы, предлагают только фальшивые драгоценности.