Без заголовка
Фонарь горит устало.
Окончен зимний день.
Скользит по тротуару
испуганная тень.
Скользит по тротуару,
забору и стене.
Луна сияет фарой
в морозной вышине.
Луна сияет фарой
и видит под собой
уснувшие кварталы,
подёрнутые мглой.
Уснувшие кварталы
и улиц пустоту.
Фонарь горит устало,
качаясь на ветру.
Окончен зимний день.
Скользит по тротуару
испуганная тень.
Скользит по тротуару,
забору и стене.
Луна сияет фарой
в морозной вышине.
Луна сияет фарой
и видит под собой
уснувшие кварталы,
подёрнутые мглой.
Уснувшие кварталы
и улиц пустоту.
Фонарь горит устало,
качаясь на ветру.
Без заголовка
В Кейптауне, в отеле "Коммодор",
камин и кресло. Было неохота
вставать. Я помню до сих пор
и вкус вина, и даже сумму счёта...
В проливе Дрейка по утрам туман,
а выше леса снег лежит на склоне...
Я собирался ехать в Тегеран...
И вот, однажды вечером, в Сайгоне...
Я видел Альпы, Анды и Атлас...
И пару раз на Рейнском водопаде...
А вы мне тут про Крым, и про Кавказ,
и про свои пять звёздочек в Хургаде...
Однажды я не ел четыре дня...
А как-то спал в такой большой кровати...
Вы не за то жалеете меня.
И не тому завидуете, кстати.
камин и кресло. Было неохота
вставать. Я помню до сих пор
и вкус вина, и даже сумму счёта...
В проливе Дрейка по утрам туман,
а выше леса снег лежит на склоне...
Я собирался ехать в Тегеран...
И вот, однажды вечером, в Сайгоне...
Я видел Альпы, Анды и Атлас...
И пару раз на Рейнском водопаде...
А вы мне тут про Крым, и про Кавказ,
и про свои пять звёздочек в Хургаде...
Однажды я не ел четыре дня...
А как-то спал в такой большой кровати...
Вы не за то жалеете меня.
И не тому завидуете, кстати.
ПИР.
Я денег занял – боже мой! –
но стол накрыл богато,
и пригласил к себе домой
Шекспира и Сократа.
И был у нас прекрасный пир,
и были разговоры.
«Весь мир – театр, -
сказал Шекспир, -
а люди в нём – актёры».
Сократ: «Вот в этом и беда,
вот это и проблема,
что не рабы, не господа,
а праздная богема».
Тут я вмешался в разговор:
«Ну разве, это драма!
Лишь то покажет монитор,
что вывела программа!»
«Увы, - Сократ ответил мне,
не повышая тона, -
всё те же тени на стене,
как в записях Платона».
Шекспир на это: «Нет, постой,
скажи нам, бога ради,
так что же, выход за спиной?»
«Он, выход, вечно сзади».
Шекспиру стало грустно вдруг
от образа пещеры.
Сократ сказал: «Звони в досуг».
И к нам пришли гетеры.
но стол накрыл богато,
и пригласил к себе домой
Шекспира и Сократа.
И был у нас прекрасный пир,
и были разговоры.
«Весь мир – театр, -
сказал Шекспир, -
а люди в нём – актёры».
Сократ: «Вот в этом и беда,
вот это и проблема,
что не рабы, не господа,
а праздная богема».
Тут я вмешался в разговор:
«Ну разве, это драма!
Лишь то покажет монитор,
что вывела программа!»
«Увы, - Сократ ответил мне,
не повышая тона, -
всё те же тени на стене,
как в записях Платона».
Шекспир на это: «Нет, постой,
скажи нам, бога ради,
так что же, выход за спиной?»
«Он, выход, вечно сзади».
Шекспиру стало грустно вдруг
от образа пещеры.
Сократ сказал: «Звони в досуг».
И к нам пришли гетеры.
Без заголовка
Полчаса до отбоя.
Комната пуста.
Передо мной
ширь листа.
Жёлтые гардины
гордость гостиницы,
а мне всё едино,
графины,
мыльницы.
Странноприимный дом,
караван-сарай
или вроде.
Хоть помирай,
за стеклом
день уходит.
Площадь в огне.
Снег
новогодними блестками.
В окнах свет.
И в каждом окне
люстра с хрустальными подвесками.
Комната пуста.
Передо мной
ширь листа.
Жёлтые гардины
гордость гостиницы,
а мне всё едино,
графины,
мыльницы.
Странноприимный дом,
караван-сарай
или вроде.
Хоть помирай,
за стеклом
день уходит.
Площадь в огне.
Снег
новогодними блестками.
В окнах свет.
И в каждом окне
люстра с хрустальными подвесками.
Без заголовка
Цепные псы лай подняли и вой.
А после в тень попрятались от зноя.
Сегодня блудный сын пришёл домой.
Не каждый день случается такое.
Одежда в пятнах. Шапку снял. Одел.
Обрит вокруг. Да он не из тюрьмы ли?
И вовсе не понятно, как посмел
Явиться вдруг, когда его забыли.
Грешил, чудачил и вернулся в дом.
А то ещё куда же в самом деле?
А тут поплачут, да простят потом,
И не откажут в хлебе и постели.
Он видел мир, он истину обрёл:
Довольство сытых вольности дороже.
Готовьте пир. Телятину на стол.
И тех, небитых, позовите тоже.
А после в тень попрятались от зноя.
Сегодня блудный сын пришёл домой.
Не каждый день случается такое.
Одежда в пятнах. Шапку снял. Одел.
Обрит вокруг. Да он не из тюрьмы ли?
И вовсе не понятно, как посмел
Явиться вдруг, когда его забыли.
Грешил, чудачил и вернулся в дом.
А то ещё куда же в самом деле?
А тут поплачут, да простят потом,
И не откажут в хлебе и постели.
Он видел мир, он истину обрёл:
Довольство сытых вольности дороже.
Готовьте пир. Телятину на стол.
И тех, небитых, позовите тоже.
С похмелья
Опалых листьев перелёт -
осеннее веселье,
морозный воздух не даёт
помучиться с похмелья.
Пинаю шорох вырезной
с обочины дороги,
с его цыплячей желтизной -
намёком на итоги.
Хвалился, идучи на рать,
раскатисто и звонко,
но осень, нечего считать,
ни одного цыплёнка.
Вот-вот по лесополосе
зима направит лыжи.
А все претензии - к лисе,
как эта осень, рыжей.
осеннее веселье,
морозный воздух не даёт
помучиться с похмелья.
Пинаю шорох вырезной
с обочины дороги,
с его цыплячей желтизной -
намёком на итоги.
Хвалился, идучи на рать,
раскатисто и звонко,
но осень, нечего считать,
ни одного цыплёнка.
Вот-вот по лесополосе
зима направит лыжи.
А все претензии - к лисе,
как эта осень, рыжей.
Без заголовка
Зонт в руке, забрызганные брюки,
налегке, без мыслей и забот,
я иду, отпущен на поруки,
только жду, всё кончится вот-вот.
В этот раз я снова буду пленный,
понеслась такая круговерть,
снова мне придётся непременно
на огне на медленном гореть.
Мне всегда не впрок идут науки,
не беда, остался жив и вот,
зонт в руке, забрызганные брюки,
налегке, без мыслей и забот.
налегке, без мыслей и забот,
я иду, отпущен на поруки,
только жду, всё кончится вот-вот.
В этот раз я снова буду пленный,
понеслась такая круговерть,
снова мне придётся непременно
на огне на медленном гореть.
Мне всегда не впрок идут науки,
не беда, остался жив и вот,
зонт в руке, забрызганные брюки,
налегке, без мыслей и забот.
Без заголовка
Меня не было. Тут и здесь.
Но был же где-то?
Или отсутствовал весь,
растворён, не оставив взвесь?
Растаявшая комета,
достигла светила,
и сила,
имени Ньютона,
притянула, опутала,
и как, непонятно.
Простая история,
но траектория
искажена безвозвратно.
Не было меня,вообще нигде,
ни в прострации, ни в нирване.
Писано вилами на воде,
дымом в тумане.
Но был же где-то?
Или отсутствовал весь,
растворён, не оставив взвесь?
Растаявшая комета,
достигла светила,
и сила,
имени Ньютона,
притянула, опутала,
и как, непонятно.
Простая история,
но траектория
искажена безвозвратно.
Не было меня,вообще нигде,
ни в прострации, ни в нирване.
Писано вилами на воде,
дымом в тумане.
*****
Когда грозит крушение,
когда слабеет нить,
пора принять решение,
как быть и как не быть,
вести ли инфантерию,
жечь за собой мосты ль,
куда девать Офелию?
Неужто, в монастырь?
Но всё подвергнет критике,
пронзая до основ
высокие политики,
великая любовь,
не основать империю,
не покорить Сибирь.
Куда девать Офелию?
Наверно, в монастырь.
Корона - дело принципа
повсюду и везде,
и не забота принцева
копание в нужде.
Отбросим лицемерие,
посмотрим вглуб и вширь.
Куда девать Офелию?
Конечно, в монастырь.
когда слабеет нить,
пора принять решение,
как быть и как не быть,
вести ли инфантерию,
жечь за собой мосты ль,
куда девать Офелию?
Неужто, в монастырь?
Но всё подвергнет критике,
пронзая до основ
высокие политики,
великая любовь,
не основать империю,
не покорить Сибирь.
Куда девать Офелию?
Наверно, в монастырь.
Корона - дело принципа
повсюду и везде,
и не забота принцева
копание в нужде.
Отбросим лицемерие,
посмотрим вглуб и вширь.
Куда девать Офелию?
Конечно, в монастырь.
Без заголовка
Только сердце запоёт,
только чем-то станет гордо,
совесть снова за своё
и меня же тычет мордой.
Раз затверженный урок
выдаётся старой стервой,
с головы до самых ног
крытой грязью,кровью,спермой.
Наяву чернеет миг,
как она мне этим в рыло,
и достаточно улик,
это было, было, было.
Назначают судьи срок,
назначая срок до воли.
Грех прощает даже бог.
Сколько боли. Сколько боли.
Нет хороших перспектив.
Чернота не станет белым.
Череп в пальцы обхватив,
чтобы ему остаться целым.
только чем-то станет гордо,
совесть снова за своё
и меня же тычет мордой.
Раз затверженный урок
выдаётся старой стервой,
с головы до самых ног
крытой грязью,кровью,спермой.
Наяву чернеет миг,
как она мне этим в рыло,
и достаточно улик,
это было, было, было.
Назначают судьи срок,
назначая срок до воли.
Грех прощает даже бог.
Сколько боли. Сколько боли.
Нет хороших перспектив.
Чернота не станет белым.
Череп в пальцы обхватив,
чтобы ему остаться целым.
Без заголовка
Летели и летели,
неделя за неделей,
в делах и канители
с утра и до утра.
Как стало всё уныло,
вода в реке остыла,
как быстро наступила
постылая пора.
Давно ли был я болен
и страшно недоволен,
что брошен и уволен
от ласки карих глаз.
И отказали нервы,
хоть это был не первый,
давно уже не первый
и не последний раз.
Ушла, и слава богу,
и скатертью дорога,
других на свете много,
а я пойду туда,
где можно без оглядки,
где яркие палатки,
где веселы и сладки
и воздух, и вода.
Всегда найдутся люди,
которые осудят,
и никогда не будет
печали карих глаз.
Они остались где-то,
где не бывает лета,
куда не ходит этот
видавший виды ПАЗ.
Я мучился в начале,
потом пожал плечами
и, выдавив печали
до капельки на дне,
с немалой долей яда
сказал сидевшей рядом,
что ей наверно надо
туда, куда и мне.
Она в ответ, – Понятно,
но маловероятно,
мне было бы приятно,
но еду я домой…
- Вас ждут? –Не так, чтоб очень.
А дело было к ночи.
Автобус встал. Короче,
Она пошла со мной.
А мне того и надо,
случайная награда,
вечерняя прохлада,
палатка не тесна,
знакомый запах сосен,
а на дворе не осень,
совсем ещё не осень,
хотя и не весна.
Наутро я не понял,
когда она ладони,
как ангел на иконе,
сложила на груди.
- Мне дома нету дела,
но если надоела,
гони скорее смело.
И я сказал: иди.
Пусть мне потом простится,
что не успел влюбиться,
что выпустил, как птицу,
из клетки дорогой.
Оправдываться нечем.
на следующий вечер
я руки клал на плечи
совсем уже другой.
Рассказывать не буду,
каким пришёл оттуда.
три дня прошло, покуда,
за грудой дел и фраз
припомнил не без боли,
что брошен и уволен,
и не увижу боле
печали карих глаз.
Вот так и полетели
неделя за неделей,
в делах и канители,
с утра и до утра.
И стало всё уныло,
вода в реке остыла,
и быстро наступила
постылая пора.
неделя за неделей,
в делах и канители
с утра и до утра.
Как стало всё уныло,
вода в реке остыла,
как быстро наступила
постылая пора.
Давно ли был я болен
и страшно недоволен,
что брошен и уволен
от ласки карих глаз.
И отказали нервы,
хоть это был не первый,
давно уже не первый
и не последний раз.
Ушла, и слава богу,
и скатертью дорога,
других на свете много,
а я пойду туда,
где можно без оглядки,
где яркие палатки,
где веселы и сладки
и воздух, и вода.
Всегда найдутся люди,
которые осудят,
и никогда не будет
печали карих глаз.
Они остались где-то,
где не бывает лета,
куда не ходит этот
видавший виды ПАЗ.
Я мучился в начале,
потом пожал плечами
и, выдавив печали
до капельки на дне,
с немалой долей яда
сказал сидевшей рядом,
что ей наверно надо
туда, куда и мне.
Она в ответ, – Понятно,
но маловероятно,
мне было бы приятно,
но еду я домой…
- Вас ждут? –Не так, чтоб очень.
А дело было к ночи.
Автобус встал. Короче,
Она пошла со мной.
А мне того и надо,
случайная награда,
вечерняя прохлада,
палатка не тесна,
знакомый запах сосен,
а на дворе не осень,
совсем ещё не осень,
хотя и не весна.
Наутро я не понял,
когда она ладони,
как ангел на иконе,
сложила на груди.
- Мне дома нету дела,
но если надоела,
гони скорее смело.
И я сказал: иди.
Пусть мне потом простится,
что не успел влюбиться,
что выпустил, как птицу,
из клетки дорогой.
Оправдываться нечем.
на следующий вечер
я руки клал на плечи
совсем уже другой.
Рассказывать не буду,
каким пришёл оттуда.
три дня прошло, покуда,
за грудой дел и фраз
припомнил не без боли,
что брошен и уволен,
и не увижу боле
печали карих глаз.
Вот так и полетели
неделя за неделей,
в делах и канители,
с утра и до утра.
И стало всё уныло,
вода в реке остыла,
и быстро наступила
постылая пора.
Без заголовка
Девятое декабря.
Домашняя работа.
Сочинение.
Мой любимый литературный герой
.Домашняя работа.
Сочинение.
Мой любимый литературный герой
Вам случалось слышать трёп
о великом грешнике?
Вам случалось видеть гроб
с падалью святой?
Вы не видели во сне
карты да подсвечники,
и монеты на столе
стопкой золотой?
Кланялась, покорная,
сытому да наглому,
быть бы ей оборванной,
думал, да не мог.
Что за мысль вздорная?
И зачем-то наголо
вынул полированный
сабельный клинок.
Не успел ещё побыть
ни отцом, ни крестником,
только бешено кутить
здорово горазд.
Всё равно теперь в тюрьму
с вашим медным пестиком,
и не важно, кто кому
луковку подаст.
Было небо звёздное
будет небо блёклое.
Выйдет чёрт, сломав замки,
и раскинет сеть.
Рано или поздно я
тоже ринусь в Мокрое,
ведь не век же ладанке
на груди висеть.
Экспромт для Игоря Киселёва.
Это просто комментарий к посту Игоря Киселёва.
http://blogs.mail.ru/mail/i...
Веков с тех пор промчалось столько,
а я всё помню до сих пор:
однажды я пришёл на стройку,
где строят Страсбургский собор.
Его готические стены
уже стремились к небесам,
и вверх рабочие степенно
тащили камни по лесам.
Мне было интересно очень
и через несколько минут
я вдруг спросил троих рабочих:
"А что вы делаете тут?"
Один в ответ с гримасой боли:
"Ты не мешай да помолчи,
разуй глаза, не видишь, что ли,
я тут таскаю кирпичи"
За камень взявшись аккуратно
сказал второй: "Ты что, ослеп?
Да неужели не понятно -
я зарабатываю хлеб!"
Ну а потом ответил третий,
ещё молчавший до сих пор:
"Я строю Страсбургский собор,
собор, прекраснейший на свете!"
http://blogs.mail.ru/mail/i...
Веков с тех пор промчалось столько,
а я всё помню до сих пор:
однажды я пришёл на стройку,
где строят Страсбургский собор.
Его готические стены
уже стремились к небесам,
и вверх рабочие степенно
тащили камни по лесам.
Мне было интересно очень
и через несколько минут
я вдруг спросил троих рабочих:
"А что вы делаете тут?"
Один в ответ с гримасой боли:
"Ты не мешай да помолчи,
разуй глаза, не видишь, что ли,
я тут таскаю кирпичи"
За камень взявшись аккуратно
сказал второй: "Ты что, ослеп?
Да неужели не понятно -
я зарабатываю хлеб!"
Ну а потом ответил третий,
ещё молчавший до сих пор:
"Я строю Страсбургский собор,
собор, прекраснейший на свете!"
Без заголовка
Занесло меня куда-то,
то на газ, то тормоза,
справа красные квадраты,
слева белое в глаза,
торопливо, но не скоро,
оборот на оборот,
длинной лентой транспортёра
мир струится под капот,
я стою, а мне навстречу
на меня находит путь,
темнота, дорога, вечер,
вечер... Только не уснуть...
то на газ, то тормоза,
справа красные квадраты,
слева белое в глаза,
торопливо, но не скоро,
оборот на оборот,
длинной лентой транспортёра
мир струится под капот,
я стою, а мне навстречу
на меня находит путь,
темнота, дорога, вечер,
вечер... Только не уснуть...
Без заголовка
Не боюсь, что мне изменит воля.
Не боюсь, что ждёт меня обман.
Не боюсь отчаянья и боли
от телесных и душевных ран.
Не боюсь ни голода, ни жажды.
Не боюсь, что буду больно бит.
Всё перенесённое однажды
больше не пугает. Только злит.
Не боюсь, что ждёт меня обман.
Не боюсь отчаянья и боли
от телесных и душевных ран.
Не боюсь ни голода, ни жажды.
Не боюсь, что буду больно бит.
Всё перенесённое однажды
больше не пугает. Только злит.
Без заголовка
Мальвина, Мальвина, Мальвина.
Легенда, загадка, мираж.
Живая феерия Грина,
не масляных красок картина,
рисунок - простой карандаш.
Литая решётка камина,
исполненный чисто пассаж,
театр, игра, пантомима,
рисунок - перо и сангина,
и схваченный точно типаж.
О свет мой, сходящийся клином!
О жизнь моя, что ещё дашь?
Надежды, прошедшие мимо.
Следы театрального грима.
Рисунок - густая гуашь.
Легенда, загадка, мираж.
Живая феерия Грина,
не масляных красок картина,
рисунок - простой карандаш.
Литая решётка камина,
исполненный чисто пассаж,
театр, игра, пантомима,
рисунок - перо и сангина,
и схваченный точно типаж.
О свет мой, сходящийся клином!
О жизнь моя, что ещё дашь?
Надежды, прошедшие мимо.
Следы театрального грима.
Рисунок - густая гуашь.
Без заголовка
Что рыбы, что двуногой твари ум,
не вижу разницы огромной, -
я думал, глядя на аквариум,
торча в директорской приёмной.
Я не последний, я не пария,
меня так радовало это,
и секретарша, как скалярия,
бочком плыла из кабинета.
Мы обменялись с ней улыбками,
о днях не думая суровых.
А с нами так же, как и с рыбками:
подохнут эти – купят новых.
не вижу разницы огромной, -
я думал, глядя на аквариум,
торча в директорской приёмной.
Я не последний, я не пария,
меня так радовало это,
и секретарша, как скалярия,
бочком плыла из кабинета.
Мы обменялись с ней улыбками,
о днях не думая суровых.
А с нами так же, как и с рыбками:
подохнут эти – купят новых.
Без заголовка
Я тот, кто слился со стеной,
в пустом и тёмном переулке,
я тот, кто дышит за спиной,
когда удары сердца гулки,
Я тот, кто прячет за углом,
ночные ужасы и страхи,
я грех, Гоморра и Содом,
инкуб, терзающий монахинь,
я - чёрный ворон на ветру
и если холодом подуло.
А как проснёшься поутру -
свисает ткань со спинки стула.
в пустом и тёмном переулке,
я тот, кто дышит за спиной,
когда удары сердца гулки,
Я тот, кто прячет за углом,
ночные ужасы и страхи,
я грех, Гоморра и Содом,
инкуб, терзающий монахинь,
я - чёрный ворон на ветру
и если холодом подуло.
А как проснёшься поутру -
свисает ткань со спинки стула.
Без заголовка
Сомненья вырастают, как грибы.
Груздём назвался - и уже в корзине.
Невыносимость сора из избы
не добавляет ясности картине.
Куда, куда несёт меня поток?
Надеяться ли мне на милость ветра?
Но не даёт ответов потолок,
изученный до доли миллиметра.
Не плюнуть до него, до потолка,
не надо, не получится, не верю.
Осталось ждать последнего звонка,
чтобы уйти, на память хлопнув дверью.
Груздём назвался - и уже в корзине.
Невыносимость сора из избы
не добавляет ясности картине.
Куда, куда несёт меня поток?
Надеяться ли мне на милость ветра?
Но не даёт ответов потолок,
изученный до доли миллиметра.
Не плюнуть до него, до потолка,
не надо, не получится, не верю.
Осталось ждать последнего звонка,
чтобы уйти, на память хлопнув дверью.
Без заголовка
Золотая злобная монета
светит сквозь седое серебро,
вырезает яростное лето
алое кровавое тавро.
Сверлят дымный воздух саморезом
алые кровавые лучи,
зажигают жареным железом,
жаром из распахнутой печи.
* * *
Навсегда рубец кроваво алый.
Облака унылы и белы.
Дождик, безнадежно запоздалый,
отмывает уголь от золы.
светит сквозь седое серебро,
вырезает яростное лето
алое кровавое тавро.
Сверлят дымный воздух саморезом
алые кровавые лучи,
зажигают жареным железом,
жаром из распахнутой печи.
* * *
Навсегда рубец кроваво алый.
Облака унылы и белы.
Дождик, безнадежно запоздалый,
отмывает уголь от золы.
В этой группе, возможно, есть записи, доступные только её участникам.
Чтобы их читать, Вам нужно вступить в группу
Чтобы их читать, Вам нужно вступить в группу
