Николай Старченков,
15-04-2015 07:51
(ссылка)
Международный автоклуб (Тюмень)
МЕЖДУНАРОДНЫЙ АВТОКЛУБ
Международный автоклуб (МАК) создан 14 апреля 2014 г.
Миссия Корпорации – повышать благосостояние участников Корпорации, сокращая их расходы на потребление и увеличивая доходы, за счет идеи партнерства с поставщиками товаров и услуг.
Ценности корпорации:
1. Люди;
2. Развитие;
3. Ответственность;
4. Доверие.
ПОДРОБНЕЕ О КЛУБЕ:
http://nikstar.auto-club.bi...
Международный автоклуб (МАК) создан 14 апреля 2014 г.
Миссия Корпорации – повышать благосостояние участников Корпорации, сокращая их расходы на потребление и увеличивая доходы, за счет идеи партнерства с поставщиками товаров и услуг.
Ценности корпорации:
1. Люди;
2. Развитие;
3. Ответственность;
4. Доверие.
ПОДРОБНЕЕ О КЛУБЕ:
http://nikstar.auto-club.bi...
Николай Старченков,
17-11-2013 15:30
(ссылка)
КЫЗЫЛКУМ
Когда на сердце ляжет грусть,
Не жду подмоги ниоткуда,
Но вспомню белого верблюда,
В тебе плывущего, как гусь,
Сквозь волны жгучего песка,
По гребню красного бархана,
И сразу меньше станет рана,
И слаще горькая тоска.
Увижу: вольно и легко,
Как реет где-то далеко
Мираж, ноги людской не знавший.
Но все пройдет, и как в бреду,
Я вновь по городу бреду,
Больной, разбитый и уставший.
Больной, разбитый и уставший,
Мой город стал и нем, и глух,
И взгляд его почти потух,
Он весь, как будто, ангел павший.
Мне жаль его, как человека,
Уже забытого людьми,
И в муках бьется в этот миг
Его душа на сломе века.
И не могу ничем помочь,
Который раз бросаюсь в ночь,
К звезде, тебя уже узнавшей.
Ах, как мне хочется суметь,
Расправить крылья, улететь
К тебе, почти родною ставшей.
К тебе, почти родною ставшей,
Уйти пытаюсь от себя,
Мосты сжигая, и рубя
Узлы тоски, меня связавшей,
По еле чувствуемой грани,
Уже забытого вчера,
И тем, что явится с утра,
Со светом юной Божьей рани,
Я появлюсь на этом свете,
Чтобы узнать в другом поэте,
Еще не познанный им, груз,
Пойму, и снова кану в Лету,
Но если вечной смерти нету,
Я обязательно вернусь.
Я обязательно вернусь
В тот мир, где я оставил корни,
Безгрешный, юный, глупый, гордый,
Как тот пустынный, странный гусь,
Как кызылкумский вольный зверь,
Нелепый парус белогорбый,
Пойду дорогою неторной
К завоеванию потерь.
Колючки стану рвать губами,
Превозмогая жар и пламя,
Не познакомленный с травой,
Святой, почуяв горечь, муки,
Лизну кровавой мордой руки,
Вдохну забытый запах твой.
Вдохну забытый запах твой,
Навзрыд заплачу, безутешно,
О прошлой жизни безуспешной,
И, до отчаянья, кривой.
Сойдя с рыдания на всхлип,
Свою беду и боль отплачу,
Вздохну, и вдруг себя утрачу,
Войдя в другой и дух и лик,
И ты вздохнешь, и загрустишь,
И вновь меня благословишь
На путь, казавшийся недлинным,
На путь иного бытия,
И я, кручину затая,
Прижмусь лицом к глазам карминным.
Прижмусь лицом к глазам карминным,
Уже прощением томясь,
Но, от тебя еще таясь,
Пытаюсь быть к тебе взаимным.
Мы оба лжем в минуту эту,
Друг друга, может быть, храня,
От дел, что ждут еще меня,
Опять гоня по белу свету.
Как мог, я эту жизнь прожил,
И, каясь, в чем-то вновь грешил,
Но, как ребенок, был невинным,
И, повидавши света тьму,
К благословленью твоему
Я шел путем нелегким, длинным.
Я шел путем нелегким, длинным,
Под тенью солнца и луны,
И были дни мои полны
Недопонятием былинным.
Того, что истиною мнилось,
Казалось близким и простым,
Но оказалось вдруг пустым,
Теперь я знаю - это снилось.
Грядущий злой оскал могилы
Ел без остатка волю, силы,
А я все шел, и сам не свой
Стучал в незапертые двери,
И шел, в себя почти не веря,
Сквозь день и ночь, и ветра вой.
Сквозь день и ночь, и ветра вой,
Как эхо, слышу дальний отклик,
На свой, тебя, безумный окрик,
Не веря в это головой,
Но всей, до донышка, душой
И сердцем, свято веря чуду,
Что я когда -то снова буду
С тобою, светлой и большой.
И слышу, чую, как гудит
Набатный колокол в груди,
Кровь бьется влагою игристой,
Навстречу птицей рвусь к тебе,
Назло разлучнице- судьбе,
К тебе, пустынный тамариск мой.
К тебе, пустынный тамариск мой,
И от тебя мой путь лежит,
А время с посвистом бежит
Своей дорогою тернистой.
И тянет, тянет за собою
Меня, впитавшего его,
Между высоких берегов
Несет невидимой водою.
И непонятно страшен тот,
Его крутой водоворот,
Кружат минуты - одалиски.
Их вечен, в этом танце, бег,
Бегут, бегут они к тебе,
Под Млечный Путь, большой и близкий.
Под Млечный Путь, большой и близкий,
Что в небе праведном горит,
И память вечные творит
Пустыне вольной обелиски.
А ей хотя на миг уснуть бы,
Забыть о том, где я и кто,
Уснуть, но вдруг воды глоток
Объединяет наши судьбы.
Воспоминания встревожат,
Тоска зеленая загложет,
И, вновь готовая зачать
Тебя, душа к тебе стремится,
Тебе, которая мне снится,
Принес я светлую печаль.
Принес я светлую печаль
Тебе на счастие и в жертву,
Но мелет нас небесный жернов,
И рубит жизнь по нам с плеча,
И крошит в мелкую щепу,
И кровью души наши слепит,
Чело печалью ранней метит,
И выбирает нам тропу.
Но не ропщу на путь, молчу,
И сам, наверное, хочу
Принадлежать ему по праву,
Хочу тебе принадлежать,
И по спирали вновь кружа,
Пою тебе любовь и славу.
Пою тебе любовь и славу,
Как птица вещая поет,
И сердцем чувствую ее,
Твою смертельную отраву.
Травлюсь, но пью тебя безбожно,
Как воду пьют твои пески,
Травлюсь тобою, вопреки
Мирским законам непреложным.
Дарю тебе и дух и плоть,
Как хлеба нищему ломоть,
Даю совсем не для забавы,
И душу, может быть, губя,
Я правым чувствую себя,
Прими мой дар. Но, Боже правый…
Прими мой дар, но, Боже правый,
Не забывай о нем тотчас,
Он пригодится в черный час
Беды - химеры семиглавой,
Однажды к дому приходящей,
Готовой сжечь тебя живьем,
И поле выстелить жнивьем,
Людскою злобою, смердящим.
И в этом страшном, черном миге,
Мои словесные вериги
Вопросом встанут невзначай.
Но не спеши тогда ответить,
И черным этот день отметить,
Молчи, и мне не отвечай.
Молчи, и мне не отвечай
На мой огонь своею стужей,
И, если я тебе не нужен,
Молчи, и мне не отвечай.
На провиденье возложи
Мою несбыточность надежды,
И пусть ее, как было прежде,
Цыганка мне наворожит.
Кто знает, может, и не станет
Лукавить, может, не обманет?
А коль обманет - ну и пусть!
И знай: мне многого не надо,
Мне б только стать твоей отрадой,
Когда на сердце ляжет грусть.
Когда на сердце ляжет грусть,
Больной, разбитый и уставший,
К тебе, почти родною ставшей,
Я обязательно вернусь.
Вдохну забытый запах твой,
Прижмусь лицом к глазам карминным,
Я шел путем нелегким, длинным,
Сквозь день и ночь, и ветра вой
К тебе, пустынный тамариск мой,
Под Млечный Путь, большой и близкий,
Принес я светлую печаль.
Пою тебе любовь и славу.
Прими мой дар, но, Боже правый,
Молчи. И мне не отвечай…
Не жду подмоги ниоткуда,
Но вспомню белого верблюда,
В тебе плывущего, как гусь,
Сквозь волны жгучего песка,
По гребню красного бархана,
И сразу меньше станет рана,
И слаще горькая тоска.
Увижу: вольно и легко,
Как реет где-то далеко
Мираж, ноги людской не знавший.
Но все пройдет, и как в бреду,
Я вновь по городу бреду,
Больной, разбитый и уставший.
Больной, разбитый и уставший,
Мой город стал и нем, и глух,
И взгляд его почти потух,
Он весь, как будто, ангел павший.
Мне жаль его, как человека,
Уже забытого людьми,
И в муках бьется в этот миг
Его душа на сломе века.
И не могу ничем помочь,
Который раз бросаюсь в ночь,
К звезде, тебя уже узнавшей.
Ах, как мне хочется суметь,
Расправить крылья, улететь
К тебе, почти родною ставшей.
К тебе, почти родною ставшей,
Уйти пытаюсь от себя,
Мосты сжигая, и рубя
Узлы тоски, меня связавшей,
По еле чувствуемой грани,
Уже забытого вчера,
И тем, что явится с утра,
Со светом юной Божьей рани,
Я появлюсь на этом свете,
Чтобы узнать в другом поэте,
Еще не познанный им, груз,
Пойму, и снова кану в Лету,
Но если вечной смерти нету,
Я обязательно вернусь.
Я обязательно вернусь
В тот мир, где я оставил корни,
Безгрешный, юный, глупый, гордый,
Как тот пустынный, странный гусь,
Как кызылкумский вольный зверь,
Нелепый парус белогорбый,
Пойду дорогою неторной
К завоеванию потерь.
Колючки стану рвать губами,
Превозмогая жар и пламя,
Не познакомленный с травой,
Святой, почуяв горечь, муки,
Лизну кровавой мордой руки,
Вдохну забытый запах твой.
Вдохну забытый запах твой,
Навзрыд заплачу, безутешно,
О прошлой жизни безуспешной,
И, до отчаянья, кривой.
Сойдя с рыдания на всхлип,
Свою беду и боль отплачу,
Вздохну, и вдруг себя утрачу,
Войдя в другой и дух и лик,
И ты вздохнешь, и загрустишь,
И вновь меня благословишь
На путь, казавшийся недлинным,
На путь иного бытия,
И я, кручину затая,
Прижмусь лицом к глазам карминным.
Прижмусь лицом к глазам карминным,
Уже прощением томясь,
Но, от тебя еще таясь,
Пытаюсь быть к тебе взаимным.
Мы оба лжем в минуту эту,
Друг друга, может быть, храня,
От дел, что ждут еще меня,
Опять гоня по белу свету.
Как мог, я эту жизнь прожил,
И, каясь, в чем-то вновь грешил,
Но, как ребенок, был невинным,
И, повидавши света тьму,
К благословленью твоему
Я шел путем нелегким, длинным.
Я шел путем нелегким, длинным,
Под тенью солнца и луны,
И были дни мои полны
Недопонятием былинным.
Того, что истиною мнилось,
Казалось близким и простым,
Но оказалось вдруг пустым,
Теперь я знаю - это снилось.
Грядущий злой оскал могилы
Ел без остатка волю, силы,
А я все шел, и сам не свой
Стучал в незапертые двери,
И шел, в себя почти не веря,
Сквозь день и ночь, и ветра вой.
Сквозь день и ночь, и ветра вой,
Как эхо, слышу дальний отклик,
На свой, тебя, безумный окрик,
Не веря в это головой,
Но всей, до донышка, душой
И сердцем, свято веря чуду,
Что я когда -то снова буду
С тобою, светлой и большой.
И слышу, чую, как гудит
Набатный колокол в груди,
Кровь бьется влагою игристой,
Навстречу птицей рвусь к тебе,
Назло разлучнице- судьбе,
К тебе, пустынный тамариск мой.
К тебе, пустынный тамариск мой,
И от тебя мой путь лежит,
А время с посвистом бежит
Своей дорогою тернистой.
И тянет, тянет за собою
Меня, впитавшего его,
Между высоких берегов
Несет невидимой водою.
И непонятно страшен тот,
Его крутой водоворот,
Кружат минуты - одалиски.
Их вечен, в этом танце, бег,
Бегут, бегут они к тебе,
Под Млечный Путь, большой и близкий.
Под Млечный Путь, большой и близкий,
Что в небе праведном горит,
И память вечные творит
Пустыне вольной обелиски.
А ей хотя на миг уснуть бы,
Забыть о том, где я и кто,
Уснуть, но вдруг воды глоток
Объединяет наши судьбы.
Воспоминания встревожат,
Тоска зеленая загложет,
И, вновь готовая зачать
Тебя, душа к тебе стремится,
Тебе, которая мне снится,
Принес я светлую печаль.
Принес я светлую печаль
Тебе на счастие и в жертву,
Но мелет нас небесный жернов,
И рубит жизнь по нам с плеча,
И крошит в мелкую щепу,
И кровью души наши слепит,
Чело печалью ранней метит,
И выбирает нам тропу.
Но не ропщу на путь, молчу,
И сам, наверное, хочу
Принадлежать ему по праву,
Хочу тебе принадлежать,
И по спирали вновь кружа,
Пою тебе любовь и славу.
Пою тебе любовь и славу,
Как птица вещая поет,
И сердцем чувствую ее,
Твою смертельную отраву.
Травлюсь, но пью тебя безбожно,
Как воду пьют твои пески,
Травлюсь тобою, вопреки
Мирским законам непреложным.
Дарю тебе и дух и плоть,
Как хлеба нищему ломоть,
Даю совсем не для забавы,
И душу, может быть, губя,
Я правым чувствую себя,
Прими мой дар. Но, Боже правый…
Прими мой дар, но, Боже правый,
Не забывай о нем тотчас,
Он пригодится в черный час
Беды - химеры семиглавой,
Однажды к дому приходящей,
Готовой сжечь тебя живьем,
И поле выстелить жнивьем,
Людскою злобою, смердящим.
И в этом страшном, черном миге,
Мои словесные вериги
Вопросом встанут невзначай.
Но не спеши тогда ответить,
И черным этот день отметить,
Молчи, и мне не отвечай.
Молчи, и мне не отвечай
На мой огонь своею стужей,
И, если я тебе не нужен,
Молчи, и мне не отвечай.
На провиденье возложи
Мою несбыточность надежды,
И пусть ее, как было прежде,
Цыганка мне наворожит.
Кто знает, может, и не станет
Лукавить, может, не обманет?
А коль обманет - ну и пусть!
И знай: мне многого не надо,
Мне б только стать твоей отрадой,
Когда на сердце ляжет грусть.
Когда на сердце ляжет грусть,
Больной, разбитый и уставший,
К тебе, почти родною ставшей,
Я обязательно вернусь.
Вдохну забытый запах твой,
Прижмусь лицом к глазам карминным,
Я шел путем нелегким, длинным,
Сквозь день и ночь, и ветра вой
К тебе, пустынный тамариск мой,
Под Млечный Путь, большой и близкий,
Принес я светлую печаль.
Пою тебе любовь и славу.
Прими мой дар, но, Боже правый,
Молчи. И мне не отвечай…
Николай Старченков,
16-11-2013 15:45
(ссылка)
БЫТИЕ
Безликий сгусток бытия -
Как наказанья непреложность
За мысли суетной безбожность,
В уме бегущей, как струя,
По ей лишь видимому руслу
В свою неведомую даль,
Но счастлив я, и мне не жаль
Той дани вечному искусству.
Я вновь попал к нему в полон,
И мой Пегас на небосклон
Взлетел, и, раненый, забился,
И ночь прошла, и новый день,
Как чья-то призрачная тень,
Над миром взломанным катился.
Над миром взломанным катился
И пьяно властвовал над ним
Божка языческого нимб,
И все сильней и злей ярился,
И правил свой безумный бал
С чумой пирующей людскою,
Сердца поэтов беспокоя,
Их души пеплом посыпал,
Хулил их, матерно браня,
Средь них наткнулся на меня,
И, озадаченный, забылся,
Оцепенел, и стал немой,
И, будто белый ангел мой,
Туман вдоль берега клубился.
Туман вдоль берега клубился,
Воды касаясь и меня,
И за собою вслед маня,
Поток за грань времен струился,
Бежал могучею волной
Заре божественной навстречу,
Он жаждал нового предтечу,
И страсть еще владела мной,
Еще огнем палила жгучим,
И был я с миром неразлучен,
И боль жива была моя,
Текла по жилам вольной кровью,
Еще не будучи любовью,
И мне казалось - это я.
И мне казалось - это я,
А не Господь владеет светом,
Я жил тогда полупоэтом,
Надежду лживую тая,
Сновал по суетности грустной,
Ни зла не зная, ни добра,
Но жизнь решила, что пора
Ломать мои устои с хрустом.
И стала бить меня и гнуть,
Вгоняя боль чужую в грудь,
И вот - старик, хотя и молод,
И не живу почти уже,
И сдохнуть хочется душе,
Отбросив плоть на камня холод.
Отбросив плоть на камня холод,
Но память прошлого храня,
Я ждал крылатого коня,
И мной гордился мудрый Воланд.
И рядом с ним опять Фагот
С кривым зловещим Азазелло,
Нагая призрачная Гелла
И наглый пьяный черный кот.
А я лежал и ждал подмоги,
Но не спешили полубоги.
И я их молча укорял.
Я верил в них, как в провиденье,
И в это самое мгновенье
Остатки времени терял.
Остатки времени терял
Мой бедный добрый белый гений,
Но, вопреки грядущей тени,
Собрался с силой и воспрял.
Как Феникс, вновь восстал из пепла,
Расправил крылья вдаль и вширь,
И все величие души
Вложил во взмах. И прочь из пекла,
Звездою яркой, одинокой,
И переплеты грязных окон
Своим явленьем озарял,
Светил толпе своей огранкой,
И, как людьми забытый Данко,
Векам судьбу свою вверял.
Векам судьбу свою вверял
Глагол мой чуткий, но убогий,
Свернув с проторенной дороги,
Себя распутьем проверял.
Трудом тяжелым, но прекрасным
Пытался хлеб себе добыть,
Несчастья с бедами забыть
И над собою стать всевластным,
Чтоб сеять разум и добро,
Но жизнь устроена мудро,
И вот он, надвое расколот
Людской безжалостной судьбой,
Прощался грустно сам с собой,
И утолял всевышний голод.
И утолял всевышний голод
Мой дух, и мукою томим,
Он стал почти что нелюдим,
И превратилось сердце в молот.
И бьет тревожный свой набат,
Со стоном корчится от боли,
В немой межреберной юдоли
Вслепую бьется, наугад.
Людские жгут его слова,
И вот уже едва-едва
Висит оно на нитке тощей,
Уже прервав свой бой и бег,
Кончался, как казалось, век,
Но было все скромней и проще.
Но было все скромней и проще -
Был просто день, и просто век,
И я был - просто человек,
С душой осенней стылой рощи.
Сидел с хмельною головой
На грязном камне несуразном,
С нелепым видом безобразным,
Глядел на мир слепой совой.
И как в плохом немом кино,
Допил последнее вино,
И задремал - чего уж проще.
И мысль оставила меня,
Когда уже на склоне дня
В грязи мои валялись мощи.
В грязи мои валялись мощи,
Прохожих не было почти,
Тех, кто свои минуты чтит
И кошельком кичится мощным.
Они, наверное, правы,
Когда по жизни суетятся
И перемен больших боятся,
Я не из их числа, увы.
Я не из тех. По всем приметам -
Бытует мненье - я с приветом,
Да ну их! Жизнь у них своя.
И жил я их намного проще,
Но им мои мешали мощи, -
Внутри мощей валялся я.
Внутри мощей валялся я,
Мой дух мятежный отсыпался,
Во сне чему-то улыбался,
И расползался по слоям
Добра и зла, и потихоньку
В себя немного приходил,
Меня, уснувшего, будил,
И называл меня подонком.
То совесть вещая была.
Она ни капли не пила,
И я, внимая ей, смутился,
И вновь почувствовал чуму.
И стало горестно уму,
И пульс в часах бездушно бился.
И пульс в часах бездушно бился,
И вновь ярилось бытие,
Пытаясь влить в меня питье
Чумное. Я как уж крутился.
Мне не хотелось больше пить
Хмельную горькую отраву
Людскому сонмищу во славу -
Я вновь хотел поэтом быть!
Опять! Сначала! Снова! Вновь
Я сердцем чувствовал любовь,
И мой Пегас, как птица, взвился.
Он вольных крыльев не ломал -
Был просто сон, я просто спал,
Мне просто сон кошмарный снился.
Мне просто сон кошмарный снился,
Я просто спал, и снился мне
Мой мир, пылающий в огне,
Как лживый бог над ним кружился
И ложью души растлевал
Поэтам, нищим и убогим,
Сбивал их прочь с пути-дороги,
И сверху вниз на всех плевал.
Ломал меня и гнул дугою,
Чтоб видел правду я другою,
А не такою, как моя.
Я избегал его вниманья,
Я весь был - противостоянье,
Безликий сгусток - быт и я.
Безликий сгусток - быт и я, -
Две силы, две кровавых правды,
Два наказанья, две награды,
Две разных палки для битья.
Двуглавый зверь, двуликий Янус,
Двойная совесть с двух сторон,
С рожденья и до похорон
Двойною жертвой я останусь.
Но, умирая, вновь воскресну,
Сломаюсь, склеюсь, снова тресну,
Стихов тревожных не тая,
Из тьмы ломиться буду к свету,
Но то не я совсем, а это -
Безликий сгусток бытия.
Безликий сгусток бытия
Над миром взломанным катился,
Туман вдоль берега клубился,
И мне казалось - это я,
Отбросив плоть на камня холод,
Остатки времени терял,
Векам судьбу свою вверял,
И утолял всевышний голод.
Но было все скромней и проще, -
В грязи мои валялись мощи,
Внутри мощей валялся я,
И пульс в часах бездушно бился,
Мне просто сон кошмарный снился, -
Безликий сгусток - быт и я.
Как наказанья непреложность
За мысли суетной безбожность,
В уме бегущей, как струя,
По ей лишь видимому руслу
В свою неведомую даль,
Но счастлив я, и мне не жаль
Той дани вечному искусству.
Я вновь попал к нему в полон,
И мой Пегас на небосклон
Взлетел, и, раненый, забился,
И ночь прошла, и новый день,
Как чья-то призрачная тень,
Над миром взломанным катился.
Над миром взломанным катился
И пьяно властвовал над ним
Божка языческого нимб,
И все сильней и злей ярился,
И правил свой безумный бал
С чумой пирующей людскою,
Сердца поэтов беспокоя,
Их души пеплом посыпал,
Хулил их, матерно браня,
Средь них наткнулся на меня,
И, озадаченный, забылся,
Оцепенел, и стал немой,
И, будто белый ангел мой,
Туман вдоль берега клубился.
Туман вдоль берега клубился,
Воды касаясь и меня,
И за собою вслед маня,
Поток за грань времен струился,
Бежал могучею волной
Заре божественной навстречу,
Он жаждал нового предтечу,
И страсть еще владела мной,
Еще огнем палила жгучим,
И был я с миром неразлучен,
И боль жива была моя,
Текла по жилам вольной кровью,
Еще не будучи любовью,
И мне казалось - это я.
И мне казалось - это я,
А не Господь владеет светом,
Я жил тогда полупоэтом,
Надежду лживую тая,
Сновал по суетности грустной,
Ни зла не зная, ни добра,
Но жизнь решила, что пора
Ломать мои устои с хрустом.
И стала бить меня и гнуть,
Вгоняя боль чужую в грудь,
И вот - старик, хотя и молод,
И не живу почти уже,
И сдохнуть хочется душе,
Отбросив плоть на камня холод.
Отбросив плоть на камня холод,
Но память прошлого храня,
Я ждал крылатого коня,
И мной гордился мудрый Воланд.
И рядом с ним опять Фагот
С кривым зловещим Азазелло,
Нагая призрачная Гелла
И наглый пьяный черный кот.
А я лежал и ждал подмоги,
Но не спешили полубоги.
И я их молча укорял.
Я верил в них, как в провиденье,
И в это самое мгновенье
Остатки времени терял.
Остатки времени терял
Мой бедный добрый белый гений,
Но, вопреки грядущей тени,
Собрался с силой и воспрял.
Как Феникс, вновь восстал из пепла,
Расправил крылья вдаль и вширь,
И все величие души
Вложил во взмах. И прочь из пекла,
Звездою яркой, одинокой,
И переплеты грязных окон
Своим явленьем озарял,
Светил толпе своей огранкой,
И, как людьми забытый Данко,
Векам судьбу свою вверял.
Векам судьбу свою вверял
Глагол мой чуткий, но убогий,
Свернув с проторенной дороги,
Себя распутьем проверял.
Трудом тяжелым, но прекрасным
Пытался хлеб себе добыть,
Несчастья с бедами забыть
И над собою стать всевластным,
Чтоб сеять разум и добро,
Но жизнь устроена мудро,
И вот он, надвое расколот
Людской безжалостной судьбой,
Прощался грустно сам с собой,
И утолял всевышний голод.
И утолял всевышний голод
Мой дух, и мукою томим,
Он стал почти что нелюдим,
И превратилось сердце в молот.
И бьет тревожный свой набат,
Со стоном корчится от боли,
В немой межреберной юдоли
Вслепую бьется, наугад.
Людские жгут его слова,
И вот уже едва-едва
Висит оно на нитке тощей,
Уже прервав свой бой и бег,
Кончался, как казалось, век,
Но было все скромней и проще.
Но было все скромней и проще -
Был просто день, и просто век,
И я был - просто человек,
С душой осенней стылой рощи.
Сидел с хмельною головой
На грязном камне несуразном,
С нелепым видом безобразным,
Глядел на мир слепой совой.
И как в плохом немом кино,
Допил последнее вино,
И задремал - чего уж проще.
И мысль оставила меня,
Когда уже на склоне дня
В грязи мои валялись мощи.
В грязи мои валялись мощи,
Прохожих не было почти,
Тех, кто свои минуты чтит
И кошельком кичится мощным.
Они, наверное, правы,
Когда по жизни суетятся
И перемен больших боятся,
Я не из их числа, увы.
Я не из тех. По всем приметам -
Бытует мненье - я с приветом,
Да ну их! Жизнь у них своя.
И жил я их намного проще,
Но им мои мешали мощи, -
Внутри мощей валялся я.
Внутри мощей валялся я,
Мой дух мятежный отсыпался,
Во сне чему-то улыбался,
И расползался по слоям
Добра и зла, и потихоньку
В себя немного приходил,
Меня, уснувшего, будил,
И называл меня подонком.
То совесть вещая была.
Она ни капли не пила,
И я, внимая ей, смутился,
И вновь почувствовал чуму.
И стало горестно уму,
И пульс в часах бездушно бился.
И пульс в часах бездушно бился,
И вновь ярилось бытие,
Пытаясь влить в меня питье
Чумное. Я как уж крутился.
Мне не хотелось больше пить
Хмельную горькую отраву
Людскому сонмищу во славу -
Я вновь хотел поэтом быть!
Опять! Сначала! Снова! Вновь
Я сердцем чувствовал любовь,
И мой Пегас, как птица, взвился.
Он вольных крыльев не ломал -
Был просто сон, я просто спал,
Мне просто сон кошмарный снился.
Мне просто сон кошмарный снился,
Я просто спал, и снился мне
Мой мир, пылающий в огне,
Как лживый бог над ним кружился
И ложью души растлевал
Поэтам, нищим и убогим,
Сбивал их прочь с пути-дороги,
И сверху вниз на всех плевал.
Ломал меня и гнул дугою,
Чтоб видел правду я другою,
А не такою, как моя.
Я избегал его вниманья,
Я весь был - противостоянье,
Безликий сгусток - быт и я.
Безликий сгусток - быт и я, -
Две силы, две кровавых правды,
Два наказанья, две награды,
Две разных палки для битья.
Двуглавый зверь, двуликий Янус,
Двойная совесть с двух сторон,
С рожденья и до похорон
Двойною жертвой я останусь.
Но, умирая, вновь воскресну,
Сломаюсь, склеюсь, снова тресну,
Стихов тревожных не тая,
Из тьмы ломиться буду к свету,
Но то не я совсем, а это -
Безликий сгусток бытия.
Безликий сгусток бытия
Над миром взломанным катился,
Туман вдоль берега клубился,
И мне казалось - это я,
Отбросив плоть на камня холод,
Остатки времени терял,
Векам судьбу свою вверял,
И утолял всевышний голод.
Но было все скромней и проще, -
В грязи мои валялись мощи,
Внутри мощей валялся я,
И пульс в часах бездушно бился,
Мне просто сон кошмарный снился, -
Безликий сгусток - быт и я.
Николай Старченков,
15-11-2013 17:05
(ссылка)
ВЫБОР БЫТИЯ
В теченьи жизни - суть вещей,
Живя в познании - обрящем,
Жалея плоть своих мощей,
Не прикоснуться к сути вящей.
Дерзая горы своротить,
Терзаясь прелестью полета,
Увидишь тоненькую нить,
С тобой связующую что-то.
И отхлебнув отравы сладкой,
Не откровенно, а украдкой,
Почуешь миропреломленье.
И свято вдруг поймешь, и сразу,
Однажды сказанную фразу:
В теченье времени - смятенье.
***
В теченье времени - смятенье,
В теченье вод - смиренный бег,
В одном и том же направленье,
Но дня короче длится век.
Свергая в прах законы Божьи,
Ломясь в незапертую дверь,
Предпочитая бездорожье,
Мир привидений и потерь,
Узнаешь цену созиданья
Творцом Всевышним мирозданья
Под грозным посвистом пращей,
И осознаешь, что ты есть,
И что тебя не ждали здесь.
Здесь даже сущее сущей.
***
Здесь даже сущее сущей,
Чуть ворохнись - и канешь в Лету:
Зачах над златом царь Кащей,
А толку нет и проку нету.
В чем прок - ответа не дано,
Молчит упрямое сказанье,
Кто виноват - давным-давно
Не получили наказанье.
На воле где-то Варраван,
Под дробью треснул барабан,
И вот оно - людей творенье:
В ладони гвозди - кровь из ран,
Мы тут, а Он сегодня там,
А там - иное измеренье.
***
А там - иное измеренье,
Четыре там - не дважды два,
И нет земного ускоренья,
И время движется едва,
До бесконечности вселенной,
Из века в вечности тупик,
И рвется свет звезды нетленной,
И восстает двуликий лик.
В прискорбной сущности притворства,
Великий джин противоборства.
И позабыл о нас Господь.
Добро и Зло - как лед и пламень,
Вода живая, мертвый камень,
Как две стихии - Дух и Плоть.
***
Как две стихии - Дух и Плоть,
Извечный спор о том и этом.
Насущный хлебушка ломоть,
Прости желанье жить поэтам.
Желанье крова и тепла
Прости, певучая, о Муза,
Ведь одинока и гола
Их жизнь под этой жизни грузом???
Есть у поэтов две мечты
Святой, наивной простоты, -
Пред тем, как кануть в бесконечность,
Всего, что могут - не успеть,
Недосказать и недопеть.
Есть два боренья - Век и Вечность.
***
Есть два боренья - Век и Вечность,
Глад и обильная еда,
Исчадье зла - добросердечность,
Мгновенье счастья и беда.
И погружаясь в эту липкость,
Тщеты напрасной и пустой,
Скулит душа, не веря в дикость
Несуеверности простой,
В тенеты сизой паутины,
В змеиный лик двойной личины,
Рассудок могущей вспороть,
И дрогнет правая рука,
И станет трепетно легка
Чело крестящая щепоть.
***
Чело крестящая щепоть
Приобретет иное свойство,
Сумевши властно побороть
Тоски земное беспокойство.
Придет Любовь и мать ея,
Великолепная Надежда,
И Вера - малое дитя,
Покой внушив усталым веждам.
И боль отчаянья пройдет,
И канет мозг давивший гнет.
Юдоли старой безупречность
Взовет к покинутому ложу,
Где бог Морфей, на смерть похожий,
И сон, ведущий в бесконечность.
***
И сон, ведущий в бесконечность,
Вберет в себя и страх, и грех,
Зеленой юности беспечность,
И жженье слезное, и смех,
И все, что Выбору подобно,
Сольется в сказочную муть,
Накрывши нежно и удобно
Меня, прилегшего уснуть.
Но встанет вдруг стеной из мрака,
Седой, как старый злой рубака,
Вопрос, спокойствию назло,
Исчезнут странные виденья,
И скажет грустно провиденье-
Как знать, кому не повезло?!
***
Как знать, кому не повезло?!
Тому, кто пел и пил от боли,
Или тому, кто жил во зло,
В определенной кем-то роли?
И семя, брошенное в грязь,
Дает росток и разбухает,
Растет, само себе дивясь,
И силу жизни набирает.
Клянет свою лихую долю,
На волю тянется, на волю,
И вот - внезапно проросло…
Но что? Никто не разберет.
И вот опять наружу прет
Огонь и лед, Добро и Зло.
***
Огонь и лед, Добро и Зло,
Родные, схожи, будто братья,
Навеки связаны узлом,
К ним попадаем мы в объятья.
Попал и я. И заплутал.
И затянул проклятый омут,
О, Боже мой, как я устал,
И мукой мой рассудок тронут.
И снова этот тяжкий бред,
И нет пути другого, нет,
Не отпускает полынья.
И снова я и братья эти,
Ломают с хрустом крылья, сети,
Я и они. Они и я.
***
Я и они. Они и я.
Сплошное противостоянье,
Кому-то варится кутья,
И стало меньше расстоянье,
До той черты, где бабка - смерть
Итог подводит, и косою
Вгоняет нас в земную твердь,
Пугая рожею косою.
Слабеет тяга облаков,
И режет крылья ржа оков,
И вот уже к земле прирос.
Но к небу тянется опять
Душа, способная летать,
Быть или жить - вот в чем вопрос!
***
Быть или жить - вот в чем вопрос,
Во времена чумного пира,
Дремотной древностью порос
Неповторимый след Шекспира.
И серо наше житие,
И звезды блеклы и неярки,
И пьют вонючее питье
Поэты, в память о Петрарке.
А впереди ни зги не видно,
Поэты пьют - ах, как обидно,
И щеки жгут следы от слез.
Но все пройдет и утром хмурым
Почую - зреет тень Лауры
Под сединой моих волос.
***
Под сединой моих волос,
По нервам, трепетно и жгуче,
Бежит волна цветных полос,
Живее живности живучей.
Шальная радуга миров
Зовет и тянет неотвратно,
И забывая отчий кров,
Вновь пропадаю безвозвратно.
Меня не будет в этом мире,
Я там, где дали дальше, шире
Я нынче там, где Он и я.
Я вновь в его святой оправе,
Я снова там, где вечно правит
Священный Выбор бытия.
***
Священный Выбор бытия
Судьбою дан и Божьей волей,
Иди, и станет боль твоя
Святою праведною долей.
Иди смелей и не лови
За платье грешницу - удачу,
Смелей, поэт, лети, плыви,
Кровавых слез своих не пряча.
Живи и Будь, великий друже,
Свети, покуда людям нужен,
Рви хватку злых земных клещей,
Буди крылом глас Музы спящей,
Ищи, поэт, да и обрящешь,
В теченьи жизни - суть вещей.
***
В теченьи жизни - суть вещей,
В теченьи времени - смятенье,
Здесь - даже сущее сущей,
А там - иное измеренье.
Как две стихии - Дух и Плоть,
Есть два боренья - век и вечность,
Чело крестящая щепоть,
И сон, ведущий в бесконечность.
Как знать, кому не повезло?!
Огонь и лед, Добро и Зло,
Я и они. Они и я.
Быть или жить - вот в чем вопрос,
Под сединой моих волос
Священный Выбор бытия.
Живя в познании - обрящем,
Жалея плоть своих мощей,
Не прикоснуться к сути вящей.
Дерзая горы своротить,
Терзаясь прелестью полета,
Увидишь тоненькую нить,
С тобой связующую что-то.
И отхлебнув отравы сладкой,
Не откровенно, а украдкой,
Почуешь миропреломленье.
И свято вдруг поймешь, и сразу,
Однажды сказанную фразу:
В теченье времени - смятенье.
***
В теченье времени - смятенье,
В теченье вод - смиренный бег,
В одном и том же направленье,
Но дня короче длится век.
Свергая в прах законы Божьи,
Ломясь в незапертую дверь,
Предпочитая бездорожье,
Мир привидений и потерь,
Узнаешь цену созиданья
Творцом Всевышним мирозданья
Под грозным посвистом пращей,
И осознаешь, что ты есть,
И что тебя не ждали здесь.
Здесь даже сущее сущей.
***
Здесь даже сущее сущей,
Чуть ворохнись - и канешь в Лету:
Зачах над златом царь Кащей,
А толку нет и проку нету.
В чем прок - ответа не дано,
Молчит упрямое сказанье,
Кто виноват - давным-давно
Не получили наказанье.
На воле где-то Варраван,
Под дробью треснул барабан,
И вот оно - людей творенье:
В ладони гвозди - кровь из ран,
Мы тут, а Он сегодня там,
А там - иное измеренье.
***
А там - иное измеренье,
Четыре там - не дважды два,
И нет земного ускоренья,
И время движется едва,
До бесконечности вселенной,
Из века в вечности тупик,
И рвется свет звезды нетленной,
И восстает двуликий лик.
В прискорбной сущности притворства,
Великий джин противоборства.
И позабыл о нас Господь.
Добро и Зло - как лед и пламень,
Вода живая, мертвый камень,
Как две стихии - Дух и Плоть.
***
Как две стихии - Дух и Плоть,
Извечный спор о том и этом.
Насущный хлебушка ломоть,
Прости желанье жить поэтам.
Желанье крова и тепла
Прости, певучая, о Муза,
Ведь одинока и гола
Их жизнь под этой жизни грузом???
Есть у поэтов две мечты
Святой, наивной простоты, -
Пред тем, как кануть в бесконечность,
Всего, что могут - не успеть,
Недосказать и недопеть.
Есть два боренья - Век и Вечность.
***
Есть два боренья - Век и Вечность,
Глад и обильная еда,
Исчадье зла - добросердечность,
Мгновенье счастья и беда.
И погружаясь в эту липкость,
Тщеты напрасной и пустой,
Скулит душа, не веря в дикость
Несуеверности простой,
В тенеты сизой паутины,
В змеиный лик двойной личины,
Рассудок могущей вспороть,
И дрогнет правая рука,
И станет трепетно легка
Чело крестящая щепоть.
***
Чело крестящая щепоть
Приобретет иное свойство,
Сумевши властно побороть
Тоски земное беспокойство.
Придет Любовь и мать ея,
Великолепная Надежда,
И Вера - малое дитя,
Покой внушив усталым веждам.
И боль отчаянья пройдет,
И канет мозг давивший гнет.
Юдоли старой безупречность
Взовет к покинутому ложу,
Где бог Морфей, на смерть похожий,
И сон, ведущий в бесконечность.
***
И сон, ведущий в бесконечность,
Вберет в себя и страх, и грех,
Зеленой юности беспечность,
И жженье слезное, и смех,
И все, что Выбору подобно,
Сольется в сказочную муть,
Накрывши нежно и удобно
Меня, прилегшего уснуть.
Но встанет вдруг стеной из мрака,
Седой, как старый злой рубака,
Вопрос, спокойствию назло,
Исчезнут странные виденья,
И скажет грустно провиденье-
Как знать, кому не повезло?!
***
Как знать, кому не повезло?!
Тому, кто пел и пил от боли,
Или тому, кто жил во зло,
В определенной кем-то роли?
И семя, брошенное в грязь,
Дает росток и разбухает,
Растет, само себе дивясь,
И силу жизни набирает.
Клянет свою лихую долю,
На волю тянется, на волю,
И вот - внезапно проросло…
Но что? Никто не разберет.
И вот опять наружу прет
Огонь и лед, Добро и Зло.
***
Огонь и лед, Добро и Зло,
Родные, схожи, будто братья,
Навеки связаны узлом,
К ним попадаем мы в объятья.
Попал и я. И заплутал.
И затянул проклятый омут,
О, Боже мой, как я устал,
И мукой мой рассудок тронут.
И снова этот тяжкий бред,
И нет пути другого, нет,
Не отпускает полынья.
И снова я и братья эти,
Ломают с хрустом крылья, сети,
Я и они. Они и я.
***
Я и они. Они и я.
Сплошное противостоянье,
Кому-то варится кутья,
И стало меньше расстоянье,
До той черты, где бабка - смерть
Итог подводит, и косою
Вгоняет нас в земную твердь,
Пугая рожею косою.
Слабеет тяга облаков,
И режет крылья ржа оков,
И вот уже к земле прирос.
Но к небу тянется опять
Душа, способная летать,
Быть или жить - вот в чем вопрос!
***
Быть или жить - вот в чем вопрос,
Во времена чумного пира,
Дремотной древностью порос
Неповторимый след Шекспира.
И серо наше житие,
И звезды блеклы и неярки,
И пьют вонючее питье
Поэты, в память о Петрарке.
А впереди ни зги не видно,
Поэты пьют - ах, как обидно,
И щеки жгут следы от слез.
Но все пройдет и утром хмурым
Почую - зреет тень Лауры
Под сединой моих волос.
***
Под сединой моих волос,
По нервам, трепетно и жгуче,
Бежит волна цветных полос,
Живее живности живучей.
Шальная радуга миров
Зовет и тянет неотвратно,
И забывая отчий кров,
Вновь пропадаю безвозвратно.
Меня не будет в этом мире,
Я там, где дали дальше, шире
Я нынче там, где Он и я.
Я вновь в его святой оправе,
Я снова там, где вечно правит
Священный Выбор бытия.
***
Священный Выбор бытия
Судьбою дан и Божьей волей,
Иди, и станет боль твоя
Святою праведною долей.
Иди смелей и не лови
За платье грешницу - удачу,
Смелей, поэт, лети, плыви,
Кровавых слез своих не пряча.
Живи и Будь, великий друже,
Свети, покуда людям нужен,
Рви хватку злых земных клещей,
Буди крылом глас Музы спящей,
Ищи, поэт, да и обрящешь,
В теченьи жизни - суть вещей.
***
В теченьи жизни - суть вещей,
В теченьи времени - смятенье,
Здесь - даже сущее сущей,
А там - иное измеренье.
Как две стихии - Дух и Плоть,
Есть два боренья - век и вечность,
Чело крестящая щепоть,
И сон, ведущий в бесконечность.
Как знать, кому не повезло?!
Огонь и лед, Добро и Зло,
Я и они. Они и я.
Быть или жить - вот в чем вопрос,
Под сединой моих волос
Священный Выбор бытия.
Николай Старченков,
14-11-2013 17:43
(ссылка)
КАМЧАТКЕ
1
В душе моей покоя нет,
И не назрел еще ответ,
На тот вопрос, что встал однажды,
Когда мой старый верный друг
Мне о тебе поведал вдруг,
На берегу познанья жажды…
Катила медленно река
Ту память вод издалека,
Которой не было предела,
И слушал я его рассказ,
Вода притягивала глаз,
И мгла у берега редела,
И брезжил трепетный рассвет –
Я видел жизнь, я видел свет.
2
Я видел жизнь, я видел свет,
И суету своих побед
Осознавая в полной мере,
Я не жалел ни дух, ни плоть,
Как будто мне сказал Господь –
«Да будет каждому по вере»…
Мираж всесильного добра,
Как древа старого кора,
С приходом срока отмирает…
Но в дальней дали за рекой,
Махнув корявою рукой,
Следы неверия стирая,
Мне мир иной на откуп выдал,
Камчатский древний, мудрый идол.
3
Камчатский древний, мудрый идол,
Ни в коей мере не обидел,
Ни веры в Бога, ни креста,
Ни капищ малого народа…
Его родившая, природа,
Так велика и непроста,
Что я, поникши головою,
В прозренье видел пред собою
Всю суету сует мирских,
И поглощенный этим пленом,
Мне мир казался Пелекеном,
Владельцем суш и вод морских,
И он, как будто, сны верстал,
Мне что-то на ухо шептал.
4
Мне что-то на ухо шептал
Мой друг в преддверии начал,
И песни пел о Лукоморье,
И просыпался род людской,
Борясь с сонливою тоской,
Как заболевший детской корью.
А я, забывшись, сам в себе,
Сидел на берега горбе,
И ждал явления Ярила,
Как берендеи ждали встарь,
Как ждет любая божья тварь…
Душа вздувалась, как ветрило,
И взором я тебя искал
У изголовья вечных скал.
5
У изголовья вечных скал,
Где ветер небо полоскал,
Мой самолет земли коснулся –
Я прилетел искать ответ,
Спустя всего семнадцать лет,
Когда мне случай улыбнулся.
На склоне пасмурного дня
Мой старый друг спасал меня,
В моих бегах от жизни гладкой,
И за здоровье водку пил,
И за прилет благодарил,
Даря меня землей камчатской.
И в первозданном, диком виде,
Я мир нетронутый увидел.
6
Я мир нетронутый увидел,
На табуне лошадок сидя,
Я за Албанцем поспешал,
Вперед, к подножию Авачи,
От счастья, только что, не плача,
Почти что, подвиг совершал…
И открывалось, как на блюде,
Все то, чего не видя, люди
Боятся кинуть материк,
Как зону, вечные сидельцы,
От жизни брать и красть умельцы…
Но я готов держать пари,
Что их на части рвет раздрай!..
Не космос, нет! Не ад, не рай…
7
Не космос, нет! Не ад, не рай –
И не свободные ветра,
Их души жгут, и болью точат,
А золотой, ручной бычок…
И будет с них. Конец. Молчок
О том, как люди сволоточат…
Живи пропащий человек,
Покуда, твой не кончен век,
И камни жди от урожая,
И засевай свое жнивье
Своим роскошным неживьем,
Себе подобных, унижая…
Но грязью этой не марай,
Почти глухой, медвежий край.
8
Почти глухой, медвежий край,
Моя любовь, моя пора
Вкушать твои медвежьи ласки,
Платить стихами за добро,
Сосущей болью под ребром,
Разлуки чувствуя опаску.
С тобою жизнь свою сверять,
И без оглядки доверять
Свою судьбу твоим подсказкам,
И распахнув вовсю глаза,
Смотреть на сопки и леса,
И, словно в детстве, верить сказкам,
И целовать, склонившись волны,
«Где лес и дол видений полны».
9
«Где лес и дол видений полны»,
Пурги заоконные стоны
Тоскуют, плачут и поют,
В природной прихоти невинны,
Сдирая кожу с зимовины,
Тревожат кухонный уют.
Мы с другом пьем, и в ус не дуем,
Он говорит: «Не дрейфь! Пургуем!..
Все это к вечеру пройдет»…
Ему не верить я не в силах,
И не смотря на холод в жилах,
Уже все ведал наперед.
Но снег, как белая гроза,
Слепил уставшие глаза…
10
Слепил уставшие глаза,
Огонь. Набухшая слеза
Увидеть свет не захотела,
Ненастный вечер отходил,
И дух сознанье победил,
Своим бесплодьем… Плотность тела
Давила, но была легка,
Зудела правая рука,
К перу тянулась и бумаге,
От плотской нечисти грехов
К невинной святости стихов,
Уста вкушали горечь влаги,
Но ум, как света полоса,
Вздымался круто в небеса.
11
Вздымался круто в небеса
Мой белый ангел, и лица
Его уже совсем не видно,
Он таял где-то в вышине,
Забыв наверно обо мне,
Страстями жившего бесстыдно.
И пусть. Но только видит Бог –
Я по-другому жить не мог,
В презренном рабстве изнывая,
Едва лишь тлеть, а не пылать,
И только рая лишь алкать,
Великий мир не познавая,
Где сопки были благосклонны,
И у подножья бились волны.
12
И у подножья бились волны,
И были к берегу наклонны,
В излете, крадучись к ногам,
Лизали холодом подошвы,
И тяготились бурным прошлым,
Стремясь к отлогим берегам.
Шуршали нехотя и тихо,
И отступало злое лихо,
И растворялось вдалеке,
В Камчатской трепетной юдоли,
И я щепотку моря соли
Держал в немеющей руке,
И с неба падал легкий пух,
И замирали плоть и дух.
13
И замирали плоть и дух,
В предсмертном теле белых мух,
Когда они волны касались,
Сливаясь с вечною водой,
Любая жизнь тогда бедой
Неоспоримой мне казалась.
Но было всё совсем не так,
И сердце туго билось в такт
Сурово правящей природе,
И, чуя истинность свою,
Я знал уже, что я спою,
Тебе сонета что-то вроде…
И день мерцающий потух,
Где миром правил вещий Кутх.
14
Где миром правил вещий Кутх,
Казалось, зрение и слух
Приобретали измененье,
Устои рушились основ,
И не хватало нужных слов
Обрисовать души смятенье.
Теперь бегут за днями дни,
И ты. И я. Мы вновь одни,
Осиротевши друг без друга,
Но благодарен я судьбе
За то, что я сказал тебе:
– Камчатка, ты моя подруга!..
Но, Боже мой, как много лет
В душе моей покоя нет.
15
В душе моей покоя нет,
Я видел жизнь, я видел свет,
Камчатский древний, мудрый идол
Мне что-то на ухо шептал,
У изголовья вечных скал
Я мир нетронутый увидел.
Не космос, нет! Не ад, не рай –
Почти глухой, медвежий край,
«Где лес и дол видений полны»,
Слепил уставшие глаза,
Вздымался круто в небеса,
И у подножья бились волны,
И замирали плоть и дух,
Где миром правил вещий Кутх.
В душе моей покоя нет,
И не назрел еще ответ,
На тот вопрос, что встал однажды,
Когда мой старый верный друг
Мне о тебе поведал вдруг,
На берегу познанья жажды…
Катила медленно река
Ту память вод издалека,
Которой не было предела,
И слушал я его рассказ,
Вода притягивала глаз,
И мгла у берега редела,
И брезжил трепетный рассвет –
Я видел жизнь, я видел свет.
2
Я видел жизнь, я видел свет,
И суету своих побед
Осознавая в полной мере,
Я не жалел ни дух, ни плоть,
Как будто мне сказал Господь –
«Да будет каждому по вере»…
Мираж всесильного добра,
Как древа старого кора,
С приходом срока отмирает…
Но в дальней дали за рекой,
Махнув корявою рукой,
Следы неверия стирая,
Мне мир иной на откуп выдал,
Камчатский древний, мудрый идол.
3
Камчатский древний, мудрый идол,
Ни в коей мере не обидел,
Ни веры в Бога, ни креста,
Ни капищ малого народа…
Его родившая, природа,
Так велика и непроста,
Что я, поникши головою,
В прозренье видел пред собою
Всю суету сует мирских,
И поглощенный этим пленом,
Мне мир казался Пелекеном,
Владельцем суш и вод морских,
И он, как будто, сны верстал,
Мне что-то на ухо шептал.
4
Мне что-то на ухо шептал
Мой друг в преддверии начал,
И песни пел о Лукоморье,
И просыпался род людской,
Борясь с сонливою тоской,
Как заболевший детской корью.
А я, забывшись, сам в себе,
Сидел на берега горбе,
И ждал явления Ярила,
Как берендеи ждали встарь,
Как ждет любая божья тварь…
Душа вздувалась, как ветрило,
И взором я тебя искал
У изголовья вечных скал.
5
У изголовья вечных скал,
Где ветер небо полоскал,
Мой самолет земли коснулся –
Я прилетел искать ответ,
Спустя всего семнадцать лет,
Когда мне случай улыбнулся.
На склоне пасмурного дня
Мой старый друг спасал меня,
В моих бегах от жизни гладкой,
И за здоровье водку пил,
И за прилет благодарил,
Даря меня землей камчатской.
И в первозданном, диком виде,
Я мир нетронутый увидел.
6
Я мир нетронутый увидел,
На табуне лошадок сидя,
Я за Албанцем поспешал,
Вперед, к подножию Авачи,
От счастья, только что, не плача,
Почти что, подвиг совершал…
И открывалось, как на блюде,
Все то, чего не видя, люди
Боятся кинуть материк,
Как зону, вечные сидельцы,
От жизни брать и красть умельцы…
Но я готов держать пари,
Что их на части рвет раздрай!..
Не космос, нет! Не ад, не рай…
7
Не космос, нет! Не ад, не рай –
И не свободные ветра,
Их души жгут, и болью точат,
А золотой, ручной бычок…
И будет с них. Конец. Молчок
О том, как люди сволоточат…
Живи пропащий человек,
Покуда, твой не кончен век,
И камни жди от урожая,
И засевай свое жнивье
Своим роскошным неживьем,
Себе подобных, унижая…
Но грязью этой не марай,
Почти глухой, медвежий край.
8
Почти глухой, медвежий край,
Моя любовь, моя пора
Вкушать твои медвежьи ласки,
Платить стихами за добро,
Сосущей болью под ребром,
Разлуки чувствуя опаску.
С тобою жизнь свою сверять,
И без оглядки доверять
Свою судьбу твоим подсказкам,
И распахнув вовсю глаза,
Смотреть на сопки и леса,
И, словно в детстве, верить сказкам,
И целовать, склонившись волны,
«Где лес и дол видений полны».
9
«Где лес и дол видений полны»,
Пурги заоконные стоны
Тоскуют, плачут и поют,
В природной прихоти невинны,
Сдирая кожу с зимовины,
Тревожат кухонный уют.
Мы с другом пьем, и в ус не дуем,
Он говорит: «Не дрейфь! Пургуем!..
Все это к вечеру пройдет»…
Ему не верить я не в силах,
И не смотря на холод в жилах,
Уже все ведал наперед.
Но снег, как белая гроза,
Слепил уставшие глаза…
10
Слепил уставшие глаза,
Огонь. Набухшая слеза
Увидеть свет не захотела,
Ненастный вечер отходил,
И дух сознанье победил,
Своим бесплодьем… Плотность тела
Давила, но была легка,
Зудела правая рука,
К перу тянулась и бумаге,
От плотской нечисти грехов
К невинной святости стихов,
Уста вкушали горечь влаги,
Но ум, как света полоса,
Вздымался круто в небеса.
11
Вздымался круто в небеса
Мой белый ангел, и лица
Его уже совсем не видно,
Он таял где-то в вышине,
Забыв наверно обо мне,
Страстями жившего бесстыдно.
И пусть. Но только видит Бог –
Я по-другому жить не мог,
В презренном рабстве изнывая,
Едва лишь тлеть, а не пылать,
И только рая лишь алкать,
Великий мир не познавая,
Где сопки были благосклонны,
И у подножья бились волны.
12
И у подножья бились волны,
И были к берегу наклонны,
В излете, крадучись к ногам,
Лизали холодом подошвы,
И тяготились бурным прошлым,
Стремясь к отлогим берегам.
Шуршали нехотя и тихо,
И отступало злое лихо,
И растворялось вдалеке,
В Камчатской трепетной юдоли,
И я щепотку моря соли
Держал в немеющей руке,
И с неба падал легкий пух,
И замирали плоть и дух.
13
И замирали плоть и дух,
В предсмертном теле белых мух,
Когда они волны касались,
Сливаясь с вечною водой,
Любая жизнь тогда бедой
Неоспоримой мне казалась.
Но было всё совсем не так,
И сердце туго билось в такт
Сурово правящей природе,
И, чуя истинность свою,
Я знал уже, что я спою,
Тебе сонета что-то вроде…
И день мерцающий потух,
Где миром правил вещий Кутх.
14
Где миром правил вещий Кутх,
Казалось, зрение и слух
Приобретали измененье,
Устои рушились основ,
И не хватало нужных слов
Обрисовать души смятенье.
Теперь бегут за днями дни,
И ты. И я. Мы вновь одни,
Осиротевши друг без друга,
Но благодарен я судьбе
За то, что я сказал тебе:
– Камчатка, ты моя подруга!..
Но, Боже мой, как много лет
В душе моей покоя нет.
15
В душе моей покоя нет,
Я видел жизнь, я видел свет,
Камчатский древний, мудрый идол
Мне что-то на ухо шептал,
У изголовья вечных скал
Я мир нетронутый увидел.
Не космос, нет! Не ад, не рай –
Почти глухой, медвежий край,
«Где лес и дол видений полны»,
Слепил уставшие глаза,
Вздымался круто в небеса,
И у подножья бились волны,
И замирали плоть и дух,
Где миром правил вещий Кутх.
Николай Старченков,
13-11-2013 14:34
(ссылка)
Венок фантазий.
Когда-нибудь, но не теперь,
Легко, и странно – беспечально,
Мы с Вами встретимся случайно,
Открыв чужую чью-то дверь.
От коридорной полутьмы,
Как от вина, уже хмелея,
И ни о чем не сожалея,
Мы осознаем – это Мы…
И дрогнет сердце под ребром,
И будто в омут окунутся,
Глаза в глаза почти воткнутся.
И чудо, чувствуя нутром,
И перестав быть осторожным,
Весь мир не станет непреложным.
* * * * *
Весь мир не станет непреложным,
Когда в покорности судьбе,
Совсем забудешь о себе,
В каком-то трепете тревожном.
И осознаешь бытия
Совсем простое измеренье,
И в принимаемом смиренье,
Вдруг ощутишь второе «Я»,
Забыв о прошлом, суетном,
И так неважном в ту минуту,
Прорвешь душевной боли смуту.
И улыбнешься, а потом…
Мир станет не пустопорожним,
Все станет явным и возможным.
* * * * *
Все станет явным и возможным,
В призывной тела ломоте,
И мы поймем, что Мы не те,
Что были в прошлом, злом и ложном.
Когда в души призывном стоне,
Вблизи увидев, не во сне,
Все то, что снилось Вам и мне,
Перед собой, не на иконе…
И будет чайник петь на кухне,
Когда в соитье наших душ,
Вдруг зазвучит оркестра туш.
В часах кукушка глухо ухнет,
Внутри восстанет дикий зверь,
Когда-нибудь, но не теперь…
* * * * *
Когда-нибудь, но не теперь,
Дождь перестанет литься в лужи,
Мир отойдет от лютой стужи,
Забыв о пропасти потерь.
Нагрянет солнце из-за тучи,
И будет слишком долог день,
И ждаться долго будет тень,
И ожиданье будет мучить.
И будет мучиться гитара,
Звучать мотивчик будет старый,
Друг друга будет миг менять,
Лампады будет свет струиться,
Мы постараемся забыться,
Когда-нибудь, не в свете дня…
* * * * *
Когда-нибудь, не в свете дня,
В почти чужой еще квартире,
Пространство станет вдвое шире,
Чем было раньше для меня.
Увижу Вас, как будто в первый,
Хотя конечно, в первый раз,
Как есть увижу, без прикрас,
И ток волной пройдет по нервам,
И сердце глупое сожжет,
Что Бог от чувства бережет,
И как огнем его оближет,
Из клетки вытолкнет его!..
Совсем не зная – для чего?..
Мы станем чуточку поближе…
* * * * *
Мы станем чуточку поближе,
Любовь, родившие, на смерть,
Не ощутив ногами твердь,
И упадем тартара ниже.
Молчи! Молчи высокий стиль!..
Не жги глаголом лист бумаги,
Не жди от трусости отваги,
Впадайте штормы в полный штиль!..
Химеры, прочь! Уйдите в кому!
И пусть все будет по-другому,
Не по высокому, пониже –
Мы просто встретимся, успеть
Еще не спетое попеть,
И встречу на душу нанижем…
* * * * *
И встречу на душу нанижем,
Проткнув ее, как белка гриб,
И я, покуда не охрип,
Вам буду песни петь о ближнем.
О том, что было, и что есть,
О том, что не было, но будет,
Вертя, как яблочко на блюде,
Вранье и правду, ум и честь.
Чуть-чуть открою двери в Душу,
Потом, захлопнув, сильно струшу,
И в тайне трепетно храня
Все то, что сердце жжет и режет,
Я стану тише петь, и реже,
И Вы узнаете меня…
* * * * *
И Вы узнаете меня,
Поймете все мое притворство,
И то, что прячу за проворством,
В сердцах себя за то кляня…
А я, презрев и лед, и пламень,
Опять останусь в дураках,
Нутром стеная – Ох! И Ах!
И превращая сердце в камень…
И все потухнет, и минует,
И в сердце холодом подует
Печальность злобы бытия…
И затерявшись в дебрях буден,
О встрече вновь молиться будем
Когда-нибудь, и Вы, и я.
* * * * *
Когда-нибудь, и Вы, и я,
О не случившемся жалея,
И память мнительную грея,
Уедем в разные края,
На Запад Вы, а я – на Север,
Эпистолярность изучать,
О чем-то шепотом кричать,
Перегревая криком сервер…
Тоску свою, лелея вновь,
Опять придумаем любовь,
Друг другу став опять кумиром,
На мир навесив сто грехов,
Но с Душ своих, не сняв оков,
Не правы станем перед миром…
* * * * *
Не правы станем перед миром,
Как в тот, уже прошедший, день,
Когда внезапной встречи тень,
Вдруг оказалась мигом сирым…
И день, и ночь, и день, и ночь,
Мы, тяготясь реальным бытом,
И грезя призрачным забытым,
Из дома рваться будем прочь.
Куда-нибудь, зачем-нибудь,
Чтобы опять податься в путь,
Из жизни что-нибудь кроя,
И завладеть хотя бы частью,
Того, что людям мнится счастьем,
В великой власти бытия.
* * * * *
В великой власти бытия,
В земных юдолях скоротечных,
Мы узнавать спешим во встречных,
Скорей свое второе Я,
Чем нашу противоположность,
Забыв о разных полюсах,
И черно-белых полосах,
Презрев закона непреложность,
Друг к другу тянемся опять,
Чтобы вернуть движенье вспять,
И насладиться пьяным пиром…
И наслаждаясь, пьем и пьем,
Чумное зелье за столом,
Весь мир, отправив к миру с миром.
* * * * *
Весь мир, отправив к миру с миром,
Пируем долго, как в раю,
Забыв стезю и боль свою,
И перепутав штоф с потиром.
Забыв похмелья злую сушь,
И невозможность отрешенья,
И токсикоз опустошенья
В толканье броуновских душ.
И протрезвев, опять очнемся,
И в стену снова лбом упремся.
Крича Душе своей: «Поверь!!!
Да не убий того, что было!!!»...
И в уповании постылом,
Поймем, что жизнь полна потерь…
* * * * *
Поймем, что жизнь полна потерь,
В немом отчаянье ужасном,
В высоком, чистом и прекрасном –
Пойди ее, судьбу, проверь!..
На безошибочность и точность,
На белизну, на черноту,
На ту, ее, или не ту!..
Пойди, узнай – что Богу ближе,
Когда живешь намного ниже?..
Попробуй – истину примерь!..
Примерь легко, не строя рожу,
Как грязь иль рубища рогожу,
Когда-нибудь. Но не теперь…
* * * * *
Когда-нибудь. Но не теперь,
Когда в преддверье наша встреча,
И видит Бог, – еще не вечер,
Еще не найдена та дверь,
Войдя в которую, быть может,
Оторопеем мы впотьмах,
И охнем – Ох! И ахнем – Ах!
И, да Господь тому поможет!..
Пока ж прошу Вас не сердиться,
Что заставляю Вас вкрутиться
В моих фантазий круговерть,
Все это было безпритворно,
Прошу, простить меня, покорно,
Когда-нибудь, но не теперь.
* * * * *
Когда-нибудь, но не теперь,
Весь мир не станет непреложным,
Все станет явным и возможным,
Когда-нибудь, но не теперь…
Когда-нибудь, не в свете дня,
Мы станем чуточку поближе,
И встречу на душу нанижем,
И Вы узнаете меня…
Когда-нибудь, и Вы, и я,
Не правы станем перед миром,
В великой власти бытия.
Весь мир, отправив к миру с миром,
Поймем, что жизнь полна потерь,
Когда-нибудь. Но не теперь…
Легко, и странно – беспечально,
Мы с Вами встретимся случайно,
Открыв чужую чью-то дверь.
От коридорной полутьмы,
Как от вина, уже хмелея,
И ни о чем не сожалея,
Мы осознаем – это Мы…
И дрогнет сердце под ребром,
И будто в омут окунутся,
Глаза в глаза почти воткнутся.
И чудо, чувствуя нутром,
И перестав быть осторожным,
Весь мир не станет непреложным.
* * * * *
Весь мир не станет непреложным,
Когда в покорности судьбе,
Совсем забудешь о себе,
В каком-то трепете тревожном.
И осознаешь бытия
Совсем простое измеренье,
И в принимаемом смиренье,
Вдруг ощутишь второе «Я»,
Забыв о прошлом, суетном,
И так неважном в ту минуту,
Прорвешь душевной боли смуту.
И улыбнешься, а потом…
Мир станет не пустопорожним,
Все станет явным и возможным.
* * * * *
Все станет явным и возможным,
В призывной тела ломоте,
И мы поймем, что Мы не те,
Что были в прошлом, злом и ложном.
Когда в души призывном стоне,
Вблизи увидев, не во сне,
Все то, что снилось Вам и мне,
Перед собой, не на иконе…
И будет чайник петь на кухне,
Когда в соитье наших душ,
Вдруг зазвучит оркестра туш.
В часах кукушка глухо ухнет,
Внутри восстанет дикий зверь,
Когда-нибудь, но не теперь…
* * * * *
Когда-нибудь, но не теперь,
Дождь перестанет литься в лужи,
Мир отойдет от лютой стужи,
Забыв о пропасти потерь.
Нагрянет солнце из-за тучи,
И будет слишком долог день,
И ждаться долго будет тень,
И ожиданье будет мучить.
И будет мучиться гитара,
Звучать мотивчик будет старый,
Друг друга будет миг менять,
Лампады будет свет струиться,
Мы постараемся забыться,
Когда-нибудь, не в свете дня…
* * * * *
Когда-нибудь, не в свете дня,
В почти чужой еще квартире,
Пространство станет вдвое шире,
Чем было раньше для меня.
Увижу Вас, как будто в первый,
Хотя конечно, в первый раз,
Как есть увижу, без прикрас,
И ток волной пройдет по нервам,
И сердце глупое сожжет,
Что Бог от чувства бережет,
И как огнем его оближет,
Из клетки вытолкнет его!..
Совсем не зная – для чего?..
Мы станем чуточку поближе…
* * * * *
Мы станем чуточку поближе,
Любовь, родившие, на смерть,
Не ощутив ногами твердь,
И упадем тартара ниже.
Молчи! Молчи высокий стиль!..
Не жги глаголом лист бумаги,
Не жди от трусости отваги,
Впадайте штормы в полный штиль!..
Химеры, прочь! Уйдите в кому!
И пусть все будет по-другому,
Не по высокому, пониже –
Мы просто встретимся, успеть
Еще не спетое попеть,
И встречу на душу нанижем…
* * * * *
И встречу на душу нанижем,
Проткнув ее, как белка гриб,
И я, покуда не охрип,
Вам буду песни петь о ближнем.
О том, что было, и что есть,
О том, что не было, но будет,
Вертя, как яблочко на блюде,
Вранье и правду, ум и честь.
Чуть-чуть открою двери в Душу,
Потом, захлопнув, сильно струшу,
И в тайне трепетно храня
Все то, что сердце жжет и режет,
Я стану тише петь, и реже,
И Вы узнаете меня…
* * * * *
И Вы узнаете меня,
Поймете все мое притворство,
И то, что прячу за проворством,
В сердцах себя за то кляня…
А я, презрев и лед, и пламень,
Опять останусь в дураках,
Нутром стеная – Ох! И Ах!
И превращая сердце в камень…
И все потухнет, и минует,
И в сердце холодом подует
Печальность злобы бытия…
И затерявшись в дебрях буден,
О встрече вновь молиться будем
Когда-нибудь, и Вы, и я.
* * * * *
Когда-нибудь, и Вы, и я,
О не случившемся жалея,
И память мнительную грея,
Уедем в разные края,
На Запад Вы, а я – на Север,
Эпистолярность изучать,
О чем-то шепотом кричать,
Перегревая криком сервер…
Тоску свою, лелея вновь,
Опять придумаем любовь,
Друг другу став опять кумиром,
На мир навесив сто грехов,
Но с Душ своих, не сняв оков,
Не правы станем перед миром…
* * * * *
Не правы станем перед миром,
Как в тот, уже прошедший, день,
Когда внезапной встречи тень,
Вдруг оказалась мигом сирым…
И день, и ночь, и день, и ночь,
Мы, тяготясь реальным бытом,
И грезя призрачным забытым,
Из дома рваться будем прочь.
Куда-нибудь, зачем-нибудь,
Чтобы опять податься в путь,
Из жизни что-нибудь кроя,
И завладеть хотя бы частью,
Того, что людям мнится счастьем,
В великой власти бытия.
* * * * *
В великой власти бытия,
В земных юдолях скоротечных,
Мы узнавать спешим во встречных,
Скорей свое второе Я,
Чем нашу противоположность,
Забыв о разных полюсах,
И черно-белых полосах,
Презрев закона непреложность,
Друг к другу тянемся опять,
Чтобы вернуть движенье вспять,
И насладиться пьяным пиром…
И наслаждаясь, пьем и пьем,
Чумное зелье за столом,
Весь мир, отправив к миру с миром.
* * * * *
Весь мир, отправив к миру с миром,
Пируем долго, как в раю,
Забыв стезю и боль свою,
И перепутав штоф с потиром.
Забыв похмелья злую сушь,
И невозможность отрешенья,
И токсикоз опустошенья
В толканье броуновских душ.
И протрезвев, опять очнемся,
И в стену снова лбом упремся.
Крича Душе своей: «Поверь!!!
Да не убий того, что было!!!»...
И в уповании постылом,
Поймем, что жизнь полна потерь…
* * * * *
Поймем, что жизнь полна потерь,
В немом отчаянье ужасном,
В высоком, чистом и прекрасном –
Пойди ее, судьбу, проверь!..
На безошибочность и точность,
На белизну, на черноту,
На ту, ее, или не ту!..
Пойди, узнай – что Богу ближе,
Когда живешь намного ниже?..
Попробуй – истину примерь!..
Примерь легко, не строя рожу,
Как грязь иль рубища рогожу,
Когда-нибудь. Но не теперь…
* * * * *
Когда-нибудь. Но не теперь,
Когда в преддверье наша встреча,
И видит Бог, – еще не вечер,
Еще не найдена та дверь,
Войдя в которую, быть может,
Оторопеем мы впотьмах,
И охнем – Ох! И ахнем – Ах!
И, да Господь тому поможет!..
Пока ж прошу Вас не сердиться,
Что заставляю Вас вкрутиться
В моих фантазий круговерть,
Все это было безпритворно,
Прошу, простить меня, покорно,
Когда-нибудь, но не теперь.
* * * * *
Когда-нибудь, но не теперь,
Весь мир не станет непреложным,
Все станет явным и возможным,
Когда-нибудь, но не теперь…
Когда-нибудь, не в свете дня,
Мы станем чуточку поближе,
И встречу на душу нанижем,
И Вы узнаете меня…
Когда-нибудь, и Вы, и я,
Не правы станем перед миром,
В великой власти бытия.
Весь мир, отправив к миру с миром,
Поймем, что жизнь полна потерь,
Когда-нибудь. Но не теперь…
Николай Старченков,
12-11-2013 17:49
(ссылка)
ОЛЬХОНСКАЯ СКАЗКА
«Воля вне закона несет хаос и смерть.Закон Воли неоспорим. У каждой стаи должен быть Вожак. Он представитель Закона Воли! Стая подчиняется Вожаку! Это и есть Закон Воли!» «Закон! Закон! Закон!» - странно и тревожно выстукивал клювом по бубну, прилетевший поесть Синиц. Почему по бубну?.. Да просто, это Сказочник, ради своего детского озорства и неутолимого любопытства, насыпал зерен не в привычную кормушку, а в старый, видавший виды, шаманский бубен! «Сказка! Сказка! Сказка!» - вторила Синицу его желтогрудая спутница…И Сказочник неожиданно понял – это Она! Та, долгожданная сказка, которая так долго добиралась к нему!.. Да, да! Это непременно она – Сказка про Нерпу…
Вожак был еще далеко не стар. Но он был мудр и силен. Стая не выбирает Вожака, это он выбирает, и подчиняет себе стаю. Он приходит, и берет Право силой. Об этом не сказано в Законе Воли, но это так. Так распорядилась жизнь. Выживает сильнейший. Но и сильнейший, если он глуп, погибает, согласно Закону Воли. Мудрый приносит в стаю закон и порядок, и становится еще сильней, заботясь о стае! И только тогда стая становится Стаей.
Весеннее утреннее солнце нежило и ласкало застарелые шрамы Вожака. Забывались споры и драки за место под солнцем. Отступали мысли и воспоминания о прошлом. Приходил мир и покой. Вожаку казалось, что все его естество само собой наслаждалась несметной гармонией происходящего в эти минуты. Все былое невольно исчезало в небытие. Даже предстоящее впереди, и то было далеким и нереальным. День обещал быть добрым, и Вожак никуда не спешил. День, и вся жизнь, были еще впереди. И он дорожил этими редкими мгновениями покоя.
Вожак был один. Среди всего, подчиненного ему, большого лежбища, он все равно ощущал свое не одиночество, но уединение, и отстранение от всех насущных дел и забот. Только где-то в глубине его уединенного внутреннего мира, неясно, и немного тревожно, пошевеливался, и начинал давать знать о себе, инстинкт сохранения рода. Все было так, как было, и должно было быть всегда. Таков порядок вещей. Так гласит неписанный Закон Воли. И никто не в силах противиться этому. Вожак должен продолжить Род Стаи. И чем больше будет потомства, тем больше вероятность выживания всего Рода. Еды хватит на всех. Самок тоже достаточно для свершения великого дела продления жизни. Все молодые самцы должны быть поставлены на свое место. И гарем сам придет к Вожаку для свершения, предназначенного Законом Воли.
Так должно было быть… Но даже самый высший закон, иногда становится бессильным, и дает сбой!..
Ее звали Нерпа. Она была юной, и зрелой одновременно. Семь прошедших весен сделали из нее предвестницу счастья и материнства. Она была молода и прекрасна. Тело ее лоснилось на солнце, и сверкало тысячами искр, отражающих это солнце в маленьких капельках воды, оставшихся на ее серебристо-буроватой коже после утреннего купания. Нерпа была такая же, как и все ее сосестры по стае. Но в тоже время она была непохожей ни на одну из них. Что-то неуловимо-странное, и непривычное глазу, было во всем ее облике. Непонятный ей самой, неуёмный и необъяснимый полудетский восторг, невероятным образом сливавшийся с какой-то неясной тревогой и ожиданием неведомого, переполнял ее! И это отражалось в ее глазах так легко и откровенно, что не заметить это-го было просто невозможно.
Старые нерпы, никогда не знавшие ничего кроме Закона, дивились, глядя на нее. Молодые самцы тревожно и суетливо перетаптывались, стремясь, и не смея, подойти ближе. Нерпа не видела, и не замечала ничего. Только окружающую ее тепло и ласку Природы.
День обещал быть добрым, и вся жизнь, была еще впереди!.. День обещал быть добрым и безмятежным… Вожак не чувствовал тревоги, и немного лениво и изредка, но внимательно, бросал взгляд на Стаю. Все было спокойно, и ничего не предвещало перемен. И вдруг, что-то непонятное и незнакомое, дрогнуло внутри у Вожака! Глаза его и Нерпы встретили друг друга! «Что это?.. Опасность?.. Боль?.. Страх?.. Нет! Это что-то другое, совсем незнакомое!.. Неужели это сердце?..» О нем ходили старые, слышанные еще в детстве, легенды. О Сердце и о Душе, которые не сулили ни одному зверю ничего хорошего. «Так неужели эти старые байки оказались правдой, и Сердце и Душа поселились во мне?» – с тревогой подумал Вожак. Он встрепенулся, опершись на ласты, высоко поднял голову, и еще раз внимательно оглядел Стаю. Нет. Все было так, как обычно. Он еще раз пристально глянул на лежбище, но некогда зоркий взгляд, уже не смог охватить всего, что прежде виделось легко и просто. Вожак видел только Нерпу! «Кто она? Почему, еще вчера, я не отличал ее от остальных? Что со мной?» В его голове вихрем проносились вопросы, ранее не ведомые, и даже не могущие возникнуть, согласно Закону Воли. Вся суть Вожака сопротивлялась этим вопросам! Но в глубине, народившихся Души и Сердца, он уже чувствовал, что произошла неотвратимость судьбы, и Закон Воли рухнул, перевернув весь его мир…
А через несколько беспокойных и, полных тревожного ожидания дней, они ушли. Ушли вдвоём, ничего не объяснив Стае. Познавшие Любовь, и забывшие Закон Воли, Вожак и Нерпа обрели свою, никому кроме них, неведомую Свободу и Счастье. Они начали новую жизнь, и создали свою Стайку!.. Свободную от всех законов и обычаев древних.
– Деда, гляди! Нерпы!
– Беглые это, Колюнька…
– Как это беглые, деда?
– А так и есть, беглые! Весь зверь-от как живет? В стае, как зверю и положено. А эти ушли. Сами по себе теперя живут. Мне про их еще моя баушка сказывала. Сказка наверно, но старики говорили, что живут такие звери долго-долго… Кто его, Колюнька, знает – чего Природа выкинуть может?.. Может, и вправду старики бают, что кто познал Сердце да Душу, тому и Любови не миновать! А коли, случилась, с которым зверем этакая беда, так тот зверь совсем в другой жизни живет, не по-нашему!..
Старик и мальчик еще долго смотрели вслед, не замечавшим их, красивым и беззаботным зверям, легко плывущим на зарево предвечерних сполохов.
– Эх, Колюнька! А какой завтре день-от будет! Вишь, зарево-то како назреват? Ольхон-от как огнем будто обдало! Мудрёно! А как это они нам показались, а, Колюнь?.. Говорят – не кажутся они людям-то!..
Вожак был еще далеко не стар. Но он был мудр и силен. Стая не выбирает Вожака, это он выбирает, и подчиняет себе стаю. Он приходит, и берет Право силой. Об этом не сказано в Законе Воли, но это так. Так распорядилась жизнь. Выживает сильнейший. Но и сильнейший, если он глуп, погибает, согласно Закону Воли. Мудрый приносит в стаю закон и порядок, и становится еще сильней, заботясь о стае! И только тогда стая становится Стаей.
Весеннее утреннее солнце нежило и ласкало застарелые шрамы Вожака. Забывались споры и драки за место под солнцем. Отступали мысли и воспоминания о прошлом. Приходил мир и покой. Вожаку казалось, что все его естество само собой наслаждалась несметной гармонией происходящего в эти минуты. Все былое невольно исчезало в небытие. Даже предстоящее впереди, и то было далеким и нереальным. День обещал быть добрым, и Вожак никуда не спешил. День, и вся жизнь, были еще впереди. И он дорожил этими редкими мгновениями покоя.
Вожак был один. Среди всего, подчиненного ему, большого лежбища, он все равно ощущал свое не одиночество, но уединение, и отстранение от всех насущных дел и забот. Только где-то в глубине его уединенного внутреннего мира, неясно, и немного тревожно, пошевеливался, и начинал давать знать о себе, инстинкт сохранения рода. Все было так, как было, и должно было быть всегда. Таков порядок вещей. Так гласит неписанный Закон Воли. И никто не в силах противиться этому. Вожак должен продолжить Род Стаи. И чем больше будет потомства, тем больше вероятность выживания всего Рода. Еды хватит на всех. Самок тоже достаточно для свершения великого дела продления жизни. Все молодые самцы должны быть поставлены на свое место. И гарем сам придет к Вожаку для свершения, предназначенного Законом Воли.
Так должно было быть… Но даже самый высший закон, иногда становится бессильным, и дает сбой!..
Ее звали Нерпа. Она была юной, и зрелой одновременно. Семь прошедших весен сделали из нее предвестницу счастья и материнства. Она была молода и прекрасна. Тело ее лоснилось на солнце, и сверкало тысячами искр, отражающих это солнце в маленьких капельках воды, оставшихся на ее серебристо-буроватой коже после утреннего купания. Нерпа была такая же, как и все ее сосестры по стае. Но в тоже время она была непохожей ни на одну из них. Что-то неуловимо-странное, и непривычное глазу, было во всем ее облике. Непонятный ей самой, неуёмный и необъяснимый полудетский восторг, невероятным образом сливавшийся с какой-то неясной тревогой и ожиданием неведомого, переполнял ее! И это отражалось в ее глазах так легко и откровенно, что не заметить это-го было просто невозможно.
Старые нерпы, никогда не знавшие ничего кроме Закона, дивились, глядя на нее. Молодые самцы тревожно и суетливо перетаптывались, стремясь, и не смея, подойти ближе. Нерпа не видела, и не замечала ничего. Только окружающую ее тепло и ласку Природы.
День обещал быть добрым, и вся жизнь, была еще впереди!.. День обещал быть добрым и безмятежным… Вожак не чувствовал тревоги, и немного лениво и изредка, но внимательно, бросал взгляд на Стаю. Все было спокойно, и ничего не предвещало перемен. И вдруг, что-то непонятное и незнакомое, дрогнуло внутри у Вожака! Глаза его и Нерпы встретили друг друга! «Что это?.. Опасность?.. Боль?.. Страх?.. Нет! Это что-то другое, совсем незнакомое!.. Неужели это сердце?..» О нем ходили старые, слышанные еще в детстве, легенды. О Сердце и о Душе, которые не сулили ни одному зверю ничего хорошего. «Так неужели эти старые байки оказались правдой, и Сердце и Душа поселились во мне?» – с тревогой подумал Вожак. Он встрепенулся, опершись на ласты, высоко поднял голову, и еще раз внимательно оглядел Стаю. Нет. Все было так, как обычно. Он еще раз пристально глянул на лежбище, но некогда зоркий взгляд, уже не смог охватить всего, что прежде виделось легко и просто. Вожак видел только Нерпу! «Кто она? Почему, еще вчера, я не отличал ее от остальных? Что со мной?» В его голове вихрем проносились вопросы, ранее не ведомые, и даже не могущие возникнуть, согласно Закону Воли. Вся суть Вожака сопротивлялась этим вопросам! Но в глубине, народившихся Души и Сердца, он уже чувствовал, что произошла неотвратимость судьбы, и Закон Воли рухнул, перевернув весь его мир…
А через несколько беспокойных и, полных тревожного ожидания дней, они ушли. Ушли вдвоём, ничего не объяснив Стае. Познавшие Любовь, и забывшие Закон Воли, Вожак и Нерпа обрели свою, никому кроме них, неведомую Свободу и Счастье. Они начали новую жизнь, и создали свою Стайку!.. Свободную от всех законов и обычаев древних.
– Деда, гляди! Нерпы!
– Беглые это, Колюнька…
– Как это беглые, деда?
– А так и есть, беглые! Весь зверь-от как живет? В стае, как зверю и положено. А эти ушли. Сами по себе теперя живут. Мне про их еще моя баушка сказывала. Сказка наверно, но старики говорили, что живут такие звери долго-долго… Кто его, Колюнька, знает – чего Природа выкинуть может?.. Может, и вправду старики бают, что кто познал Сердце да Душу, тому и Любови не миновать! А коли, случилась, с которым зверем этакая беда, так тот зверь совсем в другой жизни живет, не по-нашему!..
Старик и мальчик еще долго смотрели вслед, не замечавшим их, красивым и беззаботным зверям, легко плывущим на зарево предвечерних сполохов.
– Эх, Колюнька! А какой завтре день-от будет! Вишь, зарево-то како назреват? Ольхон-от как огнем будто обдало! Мудрёно! А как это они нам показались, а, Колюнь?.. Говорят – не кажутся они людям-то!..
Николай Старченков,
11-11-2013 16:50
(ссылка)
СКАЗОЧНИК
Осень. Сказочнику опять было плохо и грустно. Душа его корчилась от тоски и одиночества. Опять за окнами выпал очередной первый снег, и прошедшее лето помнилось смутно и неразборчиво. Как незамысловатая и незатейливая встреча со случайным попутчиком. Сегодня он опять почувствовал груз трудной, скоротечной и одинокой дороги, выпавшей на его долю. Вернее, дороги, которую он выбрал сам. Она не была предназначена никем, и никому… Это был его Выбор, и ничья, кроме него, Дорога. Просто, со временем, сказочник стал воспринимать свой путь Жребием, доставшимся ему свыше. Так было проще и легче нести сердце, переполненное, в сущности чужими, но теперь уже и его, Сказочника, историями. Историями счастий и несчастий, историями рождений и утрат, прожитых и не прожитых жизней, историями болей, удач и неудач, из которых и состояла вся его теперешняя жизнь.
Сказочник всегда любил осень. Когда-то, очень-очень давно, всё естество его переполнялось невероятным и невообразимым восторгом от шепота листьев под ногами. От мокрых, прелых, но очень пряных и сладких запахов осеннего леса. Запаха великой и вечной красоты и зрелости, окружающего его, мира. Мира, в котором он еще не был Сказочником. Он был молод и восторжен, как недавно народившийся на свет глупый и добрый щенок, еще не забывший вкус материнского молока. Он только-только начинал осознавать другую свою ипостась. Он начинал быть свободным. Со временем это прошло. Потому, что время неумолимо. Оно беспристрастно и бесповоротно, а иногда и безжалостно, и жестоко. Потому, что у времени нет сердца. Потому, что оно – Время. И у него свои законы течения и бытия. Впрочем, течет оно не всегда. Бывает и так, что оно летит стремительной и неудержимой птицей. Белой. Или черной… А иногда оно замедляет самое себя. Как будто случайно, вспомнив о чем-то неимоверно важном, но совершенно случайно забытом, оно почти останавливается, и ждет. Время это знание. «А большое знание несет в себе большую грусть…» Кажется, так сказал кто-то из древних собратьев Сказочника. Пусть так. Но Сказочнику, вопреки всему, всегда нравилась осень. С самого ее появления на свет. Она приходила, и успокаивала, и умиротворяла все прошлые летние непокои. Она взрослела, и приносила время подведения итогов. И вдруг, замирала и останавливалась. Она слышала и чувствовала Время, и замирала вместе с ним… Вот тогда-то и начиналась сказка. И так было всегда. Так было. До этой, уже совсем чужой, и совсем не такой, как прежде, осени…
Ветер принес не пушистый и не легкий, а мокрый и тяжелый снег. Падавший стремительными, слипшимися пригоршнями. Он не был в радость Сказочнику. Снег, приносящий печаль и грусть, и не приносящий сказку. Что может быть более печального на свете, чем снег, не приносящий сказку? Если бы не синица, залетевшая в открытую форточку в поисках еды, день, а то и вся жизнь, были бы бесконечно и бесповоротно испорчены. Синица знала Сказочника еще по прошлым зимам. Вернее не синица, а, скорее всего, синиц. Поскольку вел он себя, после первой же кормежки, по-самцовому нагло, и по-хозяйски. А через пару дней, и вовсе, прилетел вместе со своей подружкой. Когда в блюдце на подоконнике не было, заранее приготовленных для них зерен, синица смирно садилась на створку, и с настойчивой укоризной поглядывала на Сказочника то одним, то другим глазом. А синиц просто выходил из себя от такого невнимания к своей желтогрудой особе. Он громко выкрикивал какие-то ругательства на своем синичьем языке, подлетал к краю стола, на котором работал Сказочник, и начинал бесцеремонно потрошить и царапать клювом исписанные мелким почерком листки бумаги. Шумел и проказничал он до тех пор, пока Сказочнику не надоедала его суматошная колготня. Впрочем, эта птичья суматоха никогда не надоедала Сказочнику. Он подолгу, и притворно ворча, препирался с птицем, получая от этого огромное удовольствие. Тщательно скрываемое, но все же заметное в глубине добрых и грустно-веселых глаз. Птицы прилетали почти каждый зимний день. И когда они задерживались по своим непонятным птичьим делам, Сказочник начинал беспокоиться и скучать. А с приходом тепла, синицы улетали, влекомые ветрами дальних перелетов, и забывали о Сказочнике до следующих снегов и возвращения домой.
Нельзя не верить в сказки. Сказочник точно знал, что нельзя. Он и сказки-то начал придумывать только потому, что никто не может без них жить. «Сказка – ложь, да в ней намек…»? Нет, врут книжки. Сказка не ложь, это сказка. И она просто не умеет быть ложью.
Этот снег не надолго – подумал Сказочник. Этот грустный снег обязательно растает сегодняшней ночью. Будет другой. Такой же белый, только совсем-совсем другой. И он обязательно принесет новую добрую сказку. Сказку о большом и добром чуде звериной любви. Да-да, именно о большой, и именно о звериной любви. Ибо людская любовь изменчива и недолговечна. Сказочник, как и все другие порядочные сказочники, был немножко, совсем чуть-чуть, белым шаманом. И он уже знал, что где-то в глухой и непроходимой тайге, на берегу большого и чистого Озера, родилась новая, удивительно красивая сказка. Сказка, в которой все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо. Потому, что в ней ничего не может быть плохо. Плохие сказки никому не нужны. В них не бывает чудес. Верить нужно только в добрые и хорошие сказки. И одна из них уже родилась. Она обязательно прилетит с новым, пушистым и веселым снегом. Сказочник уже подслушал ее у свежего восточного ветра. И он обязательно придумает ее, эту сказку. Сказку про Нерпу…
Сказочник всегда любил осень. Когда-то, очень-очень давно, всё естество его переполнялось невероятным и невообразимым восторгом от шепота листьев под ногами. От мокрых, прелых, но очень пряных и сладких запахов осеннего леса. Запаха великой и вечной красоты и зрелости, окружающего его, мира. Мира, в котором он еще не был Сказочником. Он был молод и восторжен, как недавно народившийся на свет глупый и добрый щенок, еще не забывший вкус материнского молока. Он только-только начинал осознавать другую свою ипостась. Он начинал быть свободным. Со временем это прошло. Потому, что время неумолимо. Оно беспристрастно и бесповоротно, а иногда и безжалостно, и жестоко. Потому, что у времени нет сердца. Потому, что оно – Время. И у него свои законы течения и бытия. Впрочем, течет оно не всегда. Бывает и так, что оно летит стремительной и неудержимой птицей. Белой. Или черной… А иногда оно замедляет самое себя. Как будто случайно, вспомнив о чем-то неимоверно важном, но совершенно случайно забытом, оно почти останавливается, и ждет. Время это знание. «А большое знание несет в себе большую грусть…» Кажется, так сказал кто-то из древних собратьев Сказочника. Пусть так. Но Сказочнику, вопреки всему, всегда нравилась осень. С самого ее появления на свет. Она приходила, и успокаивала, и умиротворяла все прошлые летние непокои. Она взрослела, и приносила время подведения итогов. И вдруг, замирала и останавливалась. Она слышала и чувствовала Время, и замирала вместе с ним… Вот тогда-то и начиналась сказка. И так было всегда. Так было. До этой, уже совсем чужой, и совсем не такой, как прежде, осени…
Ветер принес не пушистый и не легкий, а мокрый и тяжелый снег. Падавший стремительными, слипшимися пригоршнями. Он не был в радость Сказочнику. Снег, приносящий печаль и грусть, и не приносящий сказку. Что может быть более печального на свете, чем снег, не приносящий сказку? Если бы не синица, залетевшая в открытую форточку в поисках еды, день, а то и вся жизнь, были бы бесконечно и бесповоротно испорчены. Синица знала Сказочника еще по прошлым зимам. Вернее не синица, а, скорее всего, синиц. Поскольку вел он себя, после первой же кормежки, по-самцовому нагло, и по-хозяйски. А через пару дней, и вовсе, прилетел вместе со своей подружкой. Когда в блюдце на подоконнике не было, заранее приготовленных для них зерен, синица смирно садилась на створку, и с настойчивой укоризной поглядывала на Сказочника то одним, то другим глазом. А синиц просто выходил из себя от такого невнимания к своей желтогрудой особе. Он громко выкрикивал какие-то ругательства на своем синичьем языке, подлетал к краю стола, на котором работал Сказочник, и начинал бесцеремонно потрошить и царапать клювом исписанные мелким почерком листки бумаги. Шумел и проказничал он до тех пор, пока Сказочнику не надоедала его суматошная колготня. Впрочем, эта птичья суматоха никогда не надоедала Сказочнику. Он подолгу, и притворно ворча, препирался с птицем, получая от этого огромное удовольствие. Тщательно скрываемое, но все же заметное в глубине добрых и грустно-веселых глаз. Птицы прилетали почти каждый зимний день. И когда они задерживались по своим непонятным птичьим делам, Сказочник начинал беспокоиться и скучать. А с приходом тепла, синицы улетали, влекомые ветрами дальних перелетов, и забывали о Сказочнике до следующих снегов и возвращения домой.
Нельзя не верить в сказки. Сказочник точно знал, что нельзя. Он и сказки-то начал придумывать только потому, что никто не может без них жить. «Сказка – ложь, да в ней намек…»? Нет, врут книжки. Сказка не ложь, это сказка. И она просто не умеет быть ложью.
Этот снег не надолго – подумал Сказочник. Этот грустный снег обязательно растает сегодняшней ночью. Будет другой. Такой же белый, только совсем-совсем другой. И он обязательно принесет новую добрую сказку. Сказку о большом и добром чуде звериной любви. Да-да, именно о большой, и именно о звериной любви. Ибо людская любовь изменчива и недолговечна. Сказочник, как и все другие порядочные сказочники, был немножко, совсем чуть-чуть, белым шаманом. И он уже знал, что где-то в глухой и непроходимой тайге, на берегу большого и чистого Озера, родилась новая, удивительно красивая сказка. Сказка, в которой все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо. Потому, что в ней ничего не может быть плохо. Плохие сказки никому не нужны. В них не бывает чудес. Верить нужно только в добрые и хорошие сказки. И одна из них уже родилась. Она обязательно прилетит с новым, пушистым и веселым снегом. Сказочник уже подслушал ее у свежего восточного ветра. И он обязательно придумает ее, эту сказку. Сказку про Нерпу…
Николай Старченков,
10-11-2013 17:50
(ссылка)
ЛУННАЯ ДОРОЖКА
Лунная дорожка на темной воде чуть-чуть рябила, и отливала серебром. Едва чувствуемый ночной ветерок ощутимо добавлял зыбкости и нереальности происходящему. По лунной дорожке шел Человек. Казалось очень странным, что Его ноги находят точку опоры… Но глаза еще никогда не подводили Смотрящего. Он был давно и безнадежно трезв. Много ночей провел Смотрящий на этом берегу, чем-то манящем и завораживающем его. Причиной тому была щемящая и, необъяснимая ничем, тоска.
Смотрящий хорошо знал эту жизнь, и этот мир. Именно поэтому он и был Смотрящим. Смутно он угадывал причину своей неизъяснимой тоски. Она была частичкой сути всего происходящего с этим миром, снедаемым корыстью и алчностью Золотого Тельца. «Орел или решка?» - лукаво спросил Искушающий, подбросив монетку вверх. Видимо, так все и происходило. Когда-то очень давно, на самой заре сотворения всего Сущего. Но с самого начала «Орел или решка?» не имело, ровным счетом, никакого значения. Ибо так начиналась Игра.
Игра азартная, ненасытная и всепоглощающая. Кровавая и беспощадная Игра. Которая, с каждым поворотом подброшенной монеты, все больше и больше требовала насыщения своей, необратимо назревающей, плоти.
– А если монета никогда не обретет силу тяжести, и так и будет всегда вращаться в воздухе? Что если она никогда не упадет на землю?
Вопрос, возникший в голове Смотрящего, так и не нашел своего ответа. И по щеке Смотрящего скатилась маленькая, горьковато-соленая на вкус, слезинка. Всего одна, ибо не имел он права быть пристрастным ни к кому, и ни к чему на этом свете. Но что же было делать с простым, теплым и живым, человеческим сердцем?
– Никому, кроме Иисуса, не дано пройти по лунному следу! Смотрящий понял со всей отчетливостью – это был Он…
И еще одна слезинка скатилась по другой щеке Смотрящего, – Идущий, не просто шел по лунной дорожке…
Он уходил от этого берега прочь.
Смотрящий хорошо знал эту жизнь, и этот мир. Именно поэтому он и был Смотрящим. Смутно он угадывал причину своей неизъяснимой тоски. Она была частичкой сути всего происходящего с этим миром, снедаемым корыстью и алчностью Золотого Тельца. «Орел или решка?» - лукаво спросил Искушающий, подбросив монетку вверх. Видимо, так все и происходило. Когда-то очень давно, на самой заре сотворения всего Сущего. Но с самого начала «Орел или решка?» не имело, ровным счетом, никакого значения. Ибо так начиналась Игра.
Игра азартная, ненасытная и всепоглощающая. Кровавая и беспощадная Игра. Которая, с каждым поворотом подброшенной монеты, все больше и больше требовала насыщения своей, необратимо назревающей, плоти.
– А если монета никогда не обретет силу тяжести, и так и будет всегда вращаться в воздухе? Что если она никогда не упадет на землю?
Вопрос, возникший в голове Смотрящего, так и не нашел своего ответа. И по щеке Смотрящего скатилась маленькая, горьковато-соленая на вкус, слезинка. Всего одна, ибо не имел он права быть пристрастным ни к кому, и ни к чему на этом свете. Но что же было делать с простым, теплым и живым, человеческим сердцем?
– Никому, кроме Иисуса, не дано пройти по лунному следу! Смотрящий понял со всей отчетливостью – это был Он…
И еще одна слезинка скатилась по другой щеке Смотрящего, – Идущий, не просто шел по лунной дорожке…
Он уходил от этого берега прочь.
Николай Старченков,
18-10-2013 19:59
(ссылка)
***
Много всяких, да кто осудит?..
Кроме Бога, судьи не знаю,
Время сердце моё остудит,
И приблизит однажды к краю...
Что за краем?.. Никто не знает!
Может жизнь, может тот же пепел,
И звезда уже, чуть мерцает,
И закат не особо светел...
Темнота уже на пол-неба,
Осень холодом снова веет,
Кому хлеб, кому корка хлеба,
Кому что-то ещё черствее...
Что останется?.. Только эхо!..
("Пики" выпали, вместо "буби"),
И не эхо, а отзвук эха,
Да чего-то ещё в Ютубе...
18.10.2013 г. 21.00.
Кроме Бога, судьи не знаю,
Время сердце моё остудит,
И приблизит однажды к краю...
Что за краем?.. Никто не знает!
Может жизнь, может тот же пепел,
И звезда уже, чуть мерцает,
И закат не особо светел...
Темнота уже на пол-неба,
Осень холодом снова веет,
Кому хлеб, кому корка хлеба,
Кому что-то ещё черствее...
Что останется?.. Только эхо!..
("Пики" выпали, вместо "буби"),
И не эхо, а отзвук эха,
Да чего-то ещё в Ютубе...
18.10.2013 г. 21.00.
Николай Старченков,
11-09-2013 08:45
(ссылка)
***
Тупо пялюсь в монитор,
Телевизор бред вещает,
Перебоями мотор,
Что-то остро предвещает.
Внучка мечется во сне,
Беспокоясь от ветрянки,
Чупакабры по стене,
Гулко долбят после пьянки.
За стеной идет ремонт,
Или видимость ремонта,
Чупакабры любят понт,
Или что-то, вроде понта…
Кашлять хочется – бронхит,
Что ни осень, этим маюсь,
Но поскольку внучка спит,
Багровея, напрягаюсь!..
Пью зелёный крепкий чай,
Препротивнейший от мёда,
Вспоминая невзначай,
Всё, что было, год за годом.
Вроде жил, а вроде нет,
Подле жизни, где-то с краю,
Что вопрос, а что ответ?..
Сам уже теперь не знаю!..
Утро. Просто… Канитель
Ежедневной паутинкой!..
Просто, утро – канитель,
Во, весёлая картинка!..
Строчки эти просто так,
Вытекают не натужно,
Да!!! Картиночка – ништяк!!!
А на кой всё это нужно?!.
Телевизор бред вещает,
Перебоями мотор,
Что-то остро предвещает.
Внучка мечется во сне,
Беспокоясь от ветрянки,
Чупакабры по стене,
Гулко долбят после пьянки.
За стеной идет ремонт,
Или видимость ремонта,
Чупакабры любят понт,
Или что-то, вроде понта…
Кашлять хочется – бронхит,
Что ни осень, этим маюсь,
Но поскольку внучка спит,
Багровея, напрягаюсь!..
Пью зелёный крепкий чай,
Препротивнейший от мёда,
Вспоминая невзначай,
Всё, что было, год за годом.
Вроде жил, а вроде нет,
Подле жизни, где-то с краю,
Что вопрос, а что ответ?..
Сам уже теперь не знаю!..
Утро. Просто… Канитель
Ежедневной паутинкой!..
Просто, утро – канитель,
Во, весёлая картинка!..
Строчки эти просто так,
Вытекают не натужно,
Да!!! Картиночка – ништяк!!!
А на кой всё это нужно?!.
Николай Старченков,
11-09-2013 07:26
(ссылка)
***
Состоянье души – кома,
Без неё – в пустоту треба,
Я всё чаще молчу дома,
И всё реже гляжу в небо.
И всё чаще скулю тихо,
И земную топчу жижу,
И в обнимку бреду с лихом,
И вокруг пустоту вижу…
Без неё – в пустоту треба,
Я всё чаще молчу дома,
И всё реже гляжу в небо.
И всё чаще скулю тихо,
И земную топчу жижу,
И в обнимку бреду с лихом,
И вокруг пустоту вижу…
Николай Старченков,
03-09-2013 13:42
(ссылка)
Объявляю АУКЦИОН на продажу позвонка от динозавра,
Объявляю АУКЦИОН на продажу позвонка от динозавра, обитающего около 92,5 миллионов лет назад, на территории нынешней пустыни Кызылкум!
Николай Старченков,
21-08-2013 19:30
(ссылка)
Кстати, о пиаре...
Огромная благодарность некоему Владимиру за роскошную рекламу моих песен, которые, судя по его статейке в Литературной газете, поют, таки всюду и везде!!!
Статейку эту он тиснул давненько уже, но попала ее перепечатка ко мне только сейчас! Кому интересно, можете прочитать ее полностью. Я приведу ее ниже, без купюр и изменений. Только всю эту писанину заключу в кавычки, дабы не подумали, что и я этой ахинеи придерживаюсь!.. Еще раз - спасибо Вове, и кстати, прелюбопытнейшее явление – «человеческая зависть к чужому успеху», опять вызвала мой творческий интерес!!! И так, читаем пасквиль:
«Поэзия – прежде всего
Литература / Фестиваль / Большой смотр
Фото: ИТАР-ТАСС
Участникам и гостям
XXXX Всероссийского
фестиваля авторской песни
имени Валерия Грушина
Приветствую участников и гостей XXXX Всероссийского фестиваля авторской песни имени Валерия Грушина.
Нам никогда не укрепить Россию без возрождения нашей духовности и культуры. Важная роль в решении этой исторической задачи принадлежит русскому языку, развитию которого способствует авторская песня, являющаяся уникальной частью нашего национального духовного мира. Яркое свидетельство тому – ваш фестиваль, ставший мировым культурным явлением. Символично, что фестиваль собрал россиян и гостей из других стран на берегу Волги – реки, олицетворяющей величие нашей Родины, неиссякаемые духовные силы народа.
Желаю вам успехов, интересных встреч и незабываемых впечатлений!
Станислав ГОВОРУХИН,
народный артист России,
председатель Комитета по
культуре Государственной Думы РФ
Как быстро летит время... Передо мной на столе план мероприятий по организации и проведению в Каменной чаше I областного фестиваля самодеятельной туристской песни памяти Валерия Грушина, который погиб в волнах сибирской реки Уды, спасая детей, 20 августа 1967 года. 1968 год…
За время существования фестиваль видел многое и многих. Он, как любой живой одушевлённый организм, пережил пору детства, отрочества, юности и зрелости, но ни в коей мере не подходит к нему слово «старость». Даже когда после XII (1979 г.) фестиваля наступила шестилетняя пауза, он жил своей жизнью, потому что жили те, кто считал его проведение служением. Здесь следует отметить, что та же самая структура, которая фестиваль негласно запрещала, его и возрождала, пусть и с различными оговорками и под патронатом комсомола и профсоюзов.
Фестивали проводили мы все вместе: была такая общность – советский народ. А персонажи, которые сейчас горячо отвергают к этой общности причастность, – всё равно выросли из советской «шинели». Ещё многие помнят, что и I Всесоюзный фестиваль авторской песни в Саратове, и II в Таллине, и III в Киеве организовывали ЦК ВЛКСМ и Всесоюзный совет КСП, в который входили многие флагманы бардовского движения. Многие из них и ныне здравствуют и радуют нас своим неиссякаемым творческим запалом.
Грушинским фестивалем «привиты» миллионы людей не только в нашей стране, но и далеко за её пределами. И только за это его многолетним организаторам нужно поставить памятник при жизни. «ЛГ» в этом году отметила их вклад в организацию и проведение Грушинского фестиваля специальными дипломами премии «Золотой Дельвиг» и выступила инициатором присуждения им премии правительства Российской Федерации. Но главной для них наградой будет, безусловно, юбилейный, ХХХХ Грушинский.
А ведь его могло и не быть. Саднит, ноет и медленно заживает рана, нанесённая фестивалю группой амбициозных «товарищей», в буквальном смысле слова захвативших обустроенную многолетними трудами организаторов фестивальную поляну в районе Мастрюковских озёр и объявивших себя «правильным» и «единственным» Грушинским фестивалем. А в итоге был создан всего лишь его симулякр, поскольку игра в фестиваль на поверку игрой и осталась.
Приходится с горечью констатировать: очень многие авторы-исполнители, пребывавшие в былые годы на Грушинском в статусе почётных гостей, сочли для себя возможным принять сторону рейдеров, одобрив тем самым (каждый по своей причине) сомнительные правила игры. При этом в медиапространстве была развёрнута целая кампания по дискредитации подлинных организаторов фестиваля и замалчиванию самого факта существования Грушинского. Но фестиваль, несмотря ни на что, продолжился на Фёдоровских лугах под г. Тольятти.
«Блицкриг» с треском провалился: в рядах многолетних организаторов фестиваля были те, кто готов был стоять насмерть за свою честь и дело всей своей жизни. Стояли Б. Кейльман, В. Шабанов, Б. Есипов, вся фестивальная немногочисленная команда из Самарского областного клуба авторской песни им. В. Грушина, стояли те, кто прожил вместе с Грушинским фестивалем годы своей жизни. Они победили, и победили потому, что для них фестиваль не был игрой; он был для них любимым детищем, их человеческим достоинством, которым они даже помыслить не могли приторговывать в свободное от песнопений и оргработы время.
С превеликой помпой анонсированный как альтернатива Грушинскому фестивалю «Всемирный парад бардов» сейчас скромно существует на Фёдоровских лугах, да и сообщество «Самарские барды» вернулось туда же. Что же осталось на лжеистинном фестивале на Мастрюковских озёрах? То, что сейчас называется «Платформой»: то ли железнодорожной, то ли политической, то ли ещё какой-то.
А поговорить стоит вот о чём: на форуме «Груши» я с удивлением прочитал, что некоторые авторы-исполнители анонсировали свои выступления и на Грушинском фестивале, и на «Платформе»: мы-де богема, наша жизнь всегда в игре, пиар превыше всего. Предпочтение игры служению тихой сапой переползло в авторскую песню из масскультуры. И вот уже слышишь на фестивале, как хором поют такое, что просто оторопь берёт: «Чуть позвякивает чайничком / кипяток на плитке газовой. / А в окошко смотрит мальчиком / март-пройдоха сероглазовый…» Последняя строчка – шедевр дурновкусия. А написано это для того, чтобы «песни петь да девкам нравиться». И это не разовый курьёзный случай, а зловещая тенденция. Сейчас уже нередко приходится слышать, что главное в авторской песне – драйв, профессиональное пение «поставленным» голосом, владение гитарой на уровне музучилища, подпевки, подтанцовки и прочий оживляж, а слова – это так – для «забивки щелей» во всём предыдущем. Но! И М. Анчаров, и Б. Окуджава, и Ю. Визбор, и Л. Семаков, и ныне здравствующий А. Городницкий – это в первую очередь поэты! Их вокальные данные, уровень музицирования и исполнительское мастерство – отнюдь не выдающиеся. Но их песни пели, поют и будут петь, потому что в их стихах есть то неуловимое и необъяснимое, что мы называем поэзией. Музыка и красота стиха – это альфа и омега любой песни.
И вот уже, как набат, на заключительной пресс-конференции прошлого фестиваля из уст председателя жюри А. Городницкого раздалось: «Уровень текстов песен, прозвучавших на заключительном концерте, даже «до троечки» не дотягивает». И потому стараниями А. Городницкого, Ю. Полякова, Е. Евтушенко и оргкомитета фестиваля поэзия стала полноправным жанром Грушинского. Вот уже три года под патронатом энтузиастов Э. Филя, В. Шабанова и Б. Есипова перед фестивалем проводятся интернет-конкурсы поэзии и песни, которые позволяют заранее выявить наиболее талантливых авторов и поэтов и пригласить их на фестиваль. Грушинский всегда был законодателем и проводником всего лучшего, что возникало в море авторской песни. Будем надеяться, что и в XXI веке он не отдаст авторскую песню на поток и разграбление. Да будет так!
Владимир ШЕМШУЧЕНКО, собкор «ЛГ», член жюри Грушинского фестиваля»
Статейку эту он тиснул давненько уже, но попала ее перепечатка ко мне только сейчас! Кому интересно, можете прочитать ее полностью. Я приведу ее ниже, без купюр и изменений. Только всю эту писанину заключу в кавычки, дабы не подумали, что и я этой ахинеи придерживаюсь!.. Еще раз - спасибо Вове, и кстати, прелюбопытнейшее явление – «человеческая зависть к чужому успеху», опять вызвала мой творческий интерес!!! И так, читаем пасквиль:
«Поэзия – прежде всего
Литература / Фестиваль / Большой смотр
Фото: ИТАР-ТАСС
Участникам и гостям
XXXX Всероссийского
фестиваля авторской песни
имени Валерия Грушина
Приветствую участников и гостей XXXX Всероссийского фестиваля авторской песни имени Валерия Грушина.
Нам никогда не укрепить Россию без возрождения нашей духовности и культуры. Важная роль в решении этой исторической задачи принадлежит русскому языку, развитию которого способствует авторская песня, являющаяся уникальной частью нашего национального духовного мира. Яркое свидетельство тому – ваш фестиваль, ставший мировым культурным явлением. Символично, что фестиваль собрал россиян и гостей из других стран на берегу Волги – реки, олицетворяющей величие нашей Родины, неиссякаемые духовные силы народа.
Желаю вам успехов, интересных встреч и незабываемых впечатлений!
Станислав ГОВОРУХИН,
народный артист России,
председатель Комитета по
культуре Государственной Думы РФ
Как быстро летит время... Передо мной на столе план мероприятий по организации и проведению в Каменной чаше I областного фестиваля самодеятельной туристской песни памяти Валерия Грушина, который погиб в волнах сибирской реки Уды, спасая детей, 20 августа 1967 года. 1968 год…
За время существования фестиваль видел многое и многих. Он, как любой живой одушевлённый организм, пережил пору детства, отрочества, юности и зрелости, но ни в коей мере не подходит к нему слово «старость». Даже когда после XII (1979 г.) фестиваля наступила шестилетняя пауза, он жил своей жизнью, потому что жили те, кто считал его проведение служением. Здесь следует отметить, что та же самая структура, которая фестиваль негласно запрещала, его и возрождала, пусть и с различными оговорками и под патронатом комсомола и профсоюзов.
Фестивали проводили мы все вместе: была такая общность – советский народ. А персонажи, которые сейчас горячо отвергают к этой общности причастность, – всё равно выросли из советской «шинели». Ещё многие помнят, что и I Всесоюзный фестиваль авторской песни в Саратове, и II в Таллине, и III в Киеве организовывали ЦК ВЛКСМ и Всесоюзный совет КСП, в который входили многие флагманы бардовского движения. Многие из них и ныне здравствуют и радуют нас своим неиссякаемым творческим запалом.
Грушинским фестивалем «привиты» миллионы людей не только в нашей стране, но и далеко за её пределами. И только за это его многолетним организаторам нужно поставить памятник при жизни. «ЛГ» в этом году отметила их вклад в организацию и проведение Грушинского фестиваля специальными дипломами премии «Золотой Дельвиг» и выступила инициатором присуждения им премии правительства Российской Федерации. Но главной для них наградой будет, безусловно, юбилейный, ХХХХ Грушинский.
А ведь его могло и не быть. Саднит, ноет и медленно заживает рана, нанесённая фестивалю группой амбициозных «товарищей», в буквальном смысле слова захвативших обустроенную многолетними трудами организаторов фестивальную поляну в районе Мастрюковских озёр и объявивших себя «правильным» и «единственным» Грушинским фестивалем. А в итоге был создан всего лишь его симулякр, поскольку игра в фестиваль на поверку игрой и осталась.
Приходится с горечью констатировать: очень многие авторы-исполнители, пребывавшие в былые годы на Грушинском в статусе почётных гостей, сочли для себя возможным принять сторону рейдеров, одобрив тем самым (каждый по своей причине) сомнительные правила игры. При этом в медиапространстве была развёрнута целая кампания по дискредитации подлинных организаторов фестиваля и замалчиванию самого факта существования Грушинского. Но фестиваль, несмотря ни на что, продолжился на Фёдоровских лугах под г. Тольятти.
«Блицкриг» с треском провалился: в рядах многолетних организаторов фестиваля были те, кто готов был стоять насмерть за свою честь и дело всей своей жизни. Стояли Б. Кейльман, В. Шабанов, Б. Есипов, вся фестивальная немногочисленная команда из Самарского областного клуба авторской песни им. В. Грушина, стояли те, кто прожил вместе с Грушинским фестивалем годы своей жизни. Они победили, и победили потому, что для них фестиваль не был игрой; он был для них любимым детищем, их человеческим достоинством, которым они даже помыслить не могли приторговывать в свободное от песнопений и оргработы время.
С превеликой помпой анонсированный как альтернатива Грушинскому фестивалю «Всемирный парад бардов» сейчас скромно существует на Фёдоровских лугах, да и сообщество «Самарские барды» вернулось туда же. Что же осталось на лжеистинном фестивале на Мастрюковских озёрах? То, что сейчас называется «Платформой»: то ли железнодорожной, то ли политической, то ли ещё какой-то.
А поговорить стоит вот о чём: на форуме «Груши» я с удивлением прочитал, что некоторые авторы-исполнители анонсировали свои выступления и на Грушинском фестивале, и на «Платформе»: мы-де богема, наша жизнь всегда в игре, пиар превыше всего. Предпочтение игры служению тихой сапой переползло в авторскую песню из масскультуры. И вот уже слышишь на фестивале, как хором поют такое, что просто оторопь берёт: «Чуть позвякивает чайничком / кипяток на плитке газовой. / А в окошко смотрит мальчиком / март-пройдоха сероглазовый…» Последняя строчка – шедевр дурновкусия. А написано это для того, чтобы «песни петь да девкам нравиться». И это не разовый курьёзный случай, а зловещая тенденция. Сейчас уже нередко приходится слышать, что главное в авторской песне – драйв, профессиональное пение «поставленным» голосом, владение гитарой на уровне музучилища, подпевки, подтанцовки и прочий оживляж, а слова – это так – для «забивки щелей» во всём предыдущем. Но! И М. Анчаров, и Б. Окуджава, и Ю. Визбор, и Л. Семаков, и ныне здравствующий А. Городницкий – это в первую очередь поэты! Их вокальные данные, уровень музицирования и исполнительское мастерство – отнюдь не выдающиеся. Но их песни пели, поют и будут петь, потому что в их стихах есть то неуловимое и необъяснимое, что мы называем поэзией. Музыка и красота стиха – это альфа и омега любой песни.
И вот уже, как набат, на заключительной пресс-конференции прошлого фестиваля из уст председателя жюри А. Городницкого раздалось: «Уровень текстов песен, прозвучавших на заключительном концерте, даже «до троечки» не дотягивает». И потому стараниями А. Городницкого, Ю. Полякова, Е. Евтушенко и оргкомитета фестиваля поэзия стала полноправным жанром Грушинского. Вот уже три года под патронатом энтузиастов Э. Филя, В. Шабанова и Б. Есипова перед фестивалем проводятся интернет-конкурсы поэзии и песни, которые позволяют заранее выявить наиболее талантливых авторов и поэтов и пригласить их на фестиваль. Грушинский всегда был законодателем и проводником всего лучшего, что возникало в море авторской песни. Будем надеяться, что и в XXI веке он не отдаст авторскую песню на поток и разграбление. Да будет так!
Владимир ШЕМШУЧЕНКО, собкор «ЛГ», член жюри Грушинского фестиваля»
Николай Старченков,
28-05-2013 11:57
(ссылка)
Мужичок
Вечер, поезд, огоньки,
Спать, покуда, не с руки,
Двери хлопнули, и тронулся вагон,
Никого, лишь мужичок,
На душе свербит сверчок,
Тихой грусти и печали полон он.
Мужичок, как мужичок,
Далеко не новичок,
Жизнь калечила его до боли вплоть,
Бит и граблен жизнью был,
Толи жил, толи не жил,
Да не видит сверху этого Господь.
У него его дела,
Будто саженька, бела,
Кто другой, так удавился бы с тоски,
От рожденья до креста,
Путь-дорожка непроста,
Пролетели годы, будто огоньки…
Куда едет мужичок –
То неведомо, молчок,
Просто взял, да и поехал в никуда,
Налил, выпил, закурил,
Закусить не закусил,
Ну да это, коль по первой, не беда.
Думки грустные текут,
Паутинку свою ткут,
Да чего-то распирают ребра грудь,
Губы шепчут о судьбе,
Просто так, не по злобе,
Так подай же ему, Боженька чуть-чуть!
Вечер, поезд, огоньки,
Спать, покуда, не с руки,
И качается, почти пустой, вагон,
Никого, лишь мужичок,
На душе свербит сверчок,
Тихой грусти и печали полон он.
Спать, покуда, не с руки,
Двери хлопнули, и тронулся вагон,
Никого, лишь мужичок,
На душе свербит сверчок,
Тихой грусти и печали полон он.
Мужичок, как мужичок,
Далеко не новичок,
Жизнь калечила его до боли вплоть,
Бит и граблен жизнью был,
Толи жил, толи не жил,
Да не видит сверху этого Господь.
У него его дела,
Будто саженька, бела,
Кто другой, так удавился бы с тоски,
От рожденья до креста,
Путь-дорожка непроста,
Пролетели годы, будто огоньки…
Куда едет мужичок –
То неведомо, молчок,
Просто взял, да и поехал в никуда,
Налил, выпил, закурил,
Закусить не закусил,
Ну да это, коль по первой, не беда.
Думки грустные текут,
Паутинку свою ткут,
Да чего-то распирают ребра грудь,
Губы шепчут о судьбе,
Просто так, не по злобе,
Так подай же ему, Боженька чуть-чуть!
Вечер, поезд, огоньки,
Спать, покуда, не с руки,
И качается, почти пустой, вагон,
Никого, лишь мужичок,
На душе свербит сверчок,
Тихой грусти и печали полон он.
Николай Старченков,
20-04-2013 11:57
(ссылка)
***
Выйдет срок, и крылатые лошади
Отлетят, одурев от напасти,
Я останусь один. И на площади
Люди рвать меня станут на части.
Отлетят, одурев от напасти,
Я останусь один. И на площади
Люди рвать меня станут на части.
Николай Старченков,
03-10-2012 12:21
(ссылка)
***
По лицу дождевые полосы,
Под ногами вода, вода,
Ветер кленам запутал волосы,
Холода опять, холода.
Боже мой, ну когда же кончится
Нездоровая эта блажь,
Когда смерти почти что хочется,
Но никак не войдется в раж.
И, сутулясь, иду по городу,
Через свой сумасшедший бред,
Замерзая душой от холода, -
Никого снова рядом нет.
Под ногами вода, вода,
Ветер кленам запутал волосы,
Холода опять, холода.
Боже мой, ну когда же кончится
Нездоровая эта блажь,
Когда смерти почти что хочется,
Но никак не войдется в раж.
И, сутулясь, иду по городу,
Через свой сумасшедший бред,
Замерзая душой от холода, -
Никого снова рядом нет.
Николай Старченков,
03-10-2012 12:20
(ссылка)
***
Неразумная моя, богоданная,
Покаянная душа, окаянная,
Ты прости меня, моя полуночица,
Одинокая моя беспорочица.
Не покинь меня, душа,
Среди бела дня,
Среди бела дня,
Когда свет огня.
А покинь меня, душа,
Ночкой темною,
Ночкой темною,
Ночкой сонною.
Чтоб расстаться нам с тобой
Без печалости,
Без печалости,
Да без жалости.
Чтоб друг друга не видать,
Не прощатися,
Чтобы где-нибудь опять
Повстречатися.
Покаянная душа, окаянная,
Ты прости меня, моя полуночица,
Одинокая моя беспорочица.
Не покинь меня, душа,
Среди бела дня,
Среди бела дня,
Когда свет огня.
А покинь меня, душа,
Ночкой темною,
Ночкой темною,
Ночкой сонною.
Чтоб расстаться нам с тобой
Без печалости,
Без печалости,
Да без жалости.
Чтоб друг друга не видать,
Не прощатися,
Чтобы где-нибудь опять
Повстречатися.
Николай Старченков,
03-10-2012 12:18
(ссылка)
***
Догорела свеча, расплавилась,
Не спалось всю ночь - все печалилось,
Не жилось никак, все-то маялось,
Не ходи беда - все бы сладилось.
Семена бросал, да не сеялось,
Как по ветру пыль, все развеялось,
Хоть и знал в душе, а не верилось,
Не ходи беда - все бы склеилось.
И покаяться б - да не каялось,
И чем дольше ждал - больше старилось,
Не спалось опять, все-то маялось.
Догорела свеча, расплавилась.
Не спалось всю ночь - все печалилось,
Не жилось никак, все-то маялось,
Не ходи беда - все бы сладилось.
Семена бросал, да не сеялось,
Как по ветру пыль, все развеялось,
Хоть и знал в душе, а не верилось,
Не ходи беда - все бы склеилось.
И покаяться б - да не каялось,
И чем дольше ждал - больше старилось,
Не спалось опять, все-то маялось.
Догорела свеча, расплавилась.
Николай Старченков,
03-10-2012 12:16
(ссылка)
***
Камень,
брошенный в стекло,
разбился...
И это не казалось странным!
Странным казалась другое -
те, кому верил,
иногда начинали лгать...
брошенный в стекло,
разбился...
И это не казалось странным!
Странным казалась другое -
те, кому верил,
иногда начинали лгать...
В этой группе, возможно, есть записи, доступные только её участникам.
Чтобы их читать, Вам нужно вступить в группу
Чтобы их читать, Вам нужно вступить в группу
