Поэту Борису Рыжему
Поэту Борису Рыжему
Крылатая муза устало спустилась на мой подоконник
В глаза мне не смотрит. И я понимаю – там всё ещё хуже
Ты б лучше чернил мне! Неловок сегодня я что-то – вон лужа…
Иль грифель!.. Она мне: иль кровь… недолго осталось, покойник…
Екатеринбург, 27.09.2012
Будущее не предопределено...
Осень. Дождь. Один. Глаз неба серый...
Мыслей нет... Есть только тихий звук...
Все мы на твоих, Судьба, галерах...
И тебя же сами кормим с рук...
Мыслей нет... Есть только тихий звук...
Все мы на твоих, Судьба, галерах...
И тебя же сами кормим с рук...
настроение: Да неплохо бы...
хочется: В общем, уже и нет...
слушаю: Не вполне...
Без заголовка
![Иващенко Григорий. Окрестонсти вентцеха км 20 40 2008 нет в [ссылка]](https://content.foto.my.mail.ru/mail/paruga/_blogs/i-48.jpg)
Моему другу и товарищу в деле укоренения индастриал-арта в умах человеческих -
Григорию Иващенко - на создание им этого прекрасного этюда.
Кто не бывал в таких местах,
Их кодов не считал,
Не вплавил обновленья страх
В ржавеющий металл,
Кто не нырял в тревожный сон
Уснувших в полночь шахт,
Сквозь встречный вой пространств-времён
В заложенных ушах…
Тот знает пусть, что есть она –
Иная Магистраль,
Что рвёт Пространства-Времена…
…Где связь явлений не видна,
Смолкает радиоволна…
Там я шагаю дотемна…
…Фонарь, рука… Ступил – стена,
Провал?! Окно… В окне – как в снах,
Сиреневая даль…
13 марта 2012 года
Стих про Суть
Р.Ю. Поворознюк
Я не мастак по части смысла
И не ходок в хитросплетениях
Ну, а раз так — по что зависла
В подкорке мысль, как наваждение,
О том, как все мы — виртуальные —
Ионно-электронны, в общем-то,
Просты, как живопись наскальная...
Случайно землю, как-бы, топчем-то!..
Внимать и зрить нам предположено,
Вкушать и осязать предписано...
Но то — сигналов прыть подкожная
И круговерть нейронных импульсов...
Так, жизни волновой потомками —
А то и предками, как знать ещё!—
Играем бытия обломками —
Коммуникаций сотоварищи!
Все мы — потоки энергийные!
Самих себя мы — суть, диспетчеры.
Просторами, Путями Млечными
Летим в Пространстве — бесконечные...
Я не мастак по части смысла
И не ходок в хитросплетениях
Ну, а раз так — по что зависла
В подкорке мысль, как наваждение,
О том, как все мы — виртуальные —
Ионно-электронны, в общем-то,
Просты, как живопись наскальная...
Случайно землю, как-бы, топчем-то!..
Внимать и зрить нам предположено,
Вкушать и осязать предписано...
Но то — сигналов прыть подкожная
И круговерть нейронных импульсов...
Так, жизни волновой потомками —
А то и предками, как знать ещё!—
Играем бытия обломками —
Коммуникаций сотоварищи!
Все мы — потоки энергийные!
Самих себя мы — суть, диспетчеры.
Просторами, Путями Млечными
Летим в Пространстве — бесконечные...
настроение: возвышенное
хочется: умничать
слушаю: какой-то шум...
Майор и Вечность
Максим отложил ручку, шумно выдохнул и откинулся на спинку кожаного кресла. Закрыл глаза, покрасневшие от долгой напряжённой работы с бумагами, и подушечками пальцев стал медленно массировать веки. За окном начальничьего кабинета, в котором он один временно ютился, был глубокий летний вечер. Из-за приоткрытой оконной створки вместе со звуками улицы то и дело залетал теплый ветерок и, не спеша, как разминающийся пианист, перебирал полосы вертикальных жалюзи. С очередным дуновением прилетел запах молодой уличной зелени. Потянув носом, Максим зажмурился и благостно улыбнулся.
Из коридора донеслись гулкие звуки множества шагов, а спустя некоторое время резкий неприязненный голос приказал кому-то остановиться, повернуться направо и стать смирно. Максим открыл дверь и просунул в коридор голову.
Высокий молодой человек в военной форме с лейтенантскими погонами прохаживался вдоль строя, состоящего из пяти молодых солдат. Их понурые лица выражали либо отчаяние, либо суровую замкнутость. На поясе лейтенанта болталась кобура с пистолетом. Ближе к выходу на лестницу стояли ещё двое солдат с автоматами, по-видимому, – конвой.
Дверь одного из кабинетов открылась, и в коридор, потирая руки и что-то на ходу дожёвывая, вышел высокий полноватый майор. Слишком свободная «развалочка» и застывшая злая ухмылка выдавали нахождение его «под порядочным хмельком». Лейтенант подтянулся.
– Товарищ майор…– начал он, но майор вялым жестом руки остановил его.
– Спасибо, лейтенант, – очень вежливо сказал он. – Я понял. Все здесь?
– Так точно. Все.
Майор обвёл потупившихся солдат стеклянными глазами. Холёный его подбородок выписывал круги, приводя в движение полоску плотно сжатых губ и светло-русую «щёточку» усов. Ноздри его при этом с шумом гоняли воздух.
– Что, упырята, весёлой жизни захотелось?! – хриплый голос майора, несмотря на выпитое, рокотал устрашающе. – Вы что, клоуны, меня не знаете ещё?! – Майор тяжёлой своей ладонью больно ударил по лицу крайнего солдата. Тот покачнулся, а вся левая сторона его лица густо покраснела. – Смотри на меня!
Солдат не в силах был поднять глаза на этого «монстра», и майор снова, ещё сильнее, ударил его по тому же месту. Солдат, скривившись от боли и страха перед вновь занесенной рукой, немного отклонился и медленно поднял глаза.
– Стой ровно, обезьяна!! – заорал ему в лицо майор и ударил под дых. – Вы, гниды, я так понял, неплохо развлеклись! – Майор пошёл вдоль строя, меряя каждого из пятёрки уничтожающим взглядом. – И что-то вам, сволочам, никто не подсказал, что сегодня дежурит майор Лукьяненко! – Выкрикнув последние слова, майор отвесил тяжеленную оплеуху сержанту, стоящему в центре.
Тот поспешил схватиться за отшибленное место, на что последовала череда ударов и крик майора: «Убери руки!»
– Молитесь, гадёныши, чтобы тот парень оклемался в госпитале. Да чтобы идиотом не остался по вашей вине. А то, что вина тут будет ваша – это вы к бабке не ходите. Я, как помощник прокурора, выхлопочу вам для начала по два года дисциплинарного батальона. – Говоря это, майор продолжал перемещаться вдоль строя и раздавать тумаки вконец поникшим солдатам.
Максим подозвал одного из солдат-водителей прокуратуры, наблюдавших за этой сценой со стороны. На вопросы Максима о происходящем тот вкратце поведал, что привезли бойцов из «знаменитого» 286-го «мотокопытного». Взяли за «неуставные» и доведение до самоубийства.
Максим слушал и рассматривал привезённых солдат уже пристрастно. Взгляд задержался на крайнем, принявшем на себя первые взрывы гнева майора Лукьяненко. Широкое скуластое и обветренное лицо; щелки глубоко посаженых глаз, смотрящих как из амбразур; голова, почти без шеи сидящая на массивных для его роста плечах. Длинные руки заканчивались увесистыми фиолетовыми кулаками.
Закончив, водитель поинтересовался, почему Максим не едет спать – времени двенадцатый час.
– Дядя Слава не отпускал. – Максим с сожалением поймал на себе беглый взгляд майора. – А теперь-то и подавно…
В прошлом неоднократно контуженный советский штурмовик афганских высот и кишлаков, а ныне служитель российской военной юстиции, Лукьяненко Святослав Владимирович – его прямой начальник и командир.
Тем временем майор исчерпал запас назиданий для негодяев и уже негромко разговаривал о чём-то с маленьким сухощавым старлеем Бушуевым. Однако не преминул поймать очередной раз взгляд Максима и поманить его рукой. Подойдя ближе к говорившим и опершись о стену, Максим слышал слова Бушуева:
– …Он у меня сейчас в магазин побежит. Возьми своих.
– Дима. – Майор, казалось, готов был погладить коллегу по голове. – Димочка! Пускай твой боец мне пивка ещё прихватит. Пару «Балтики» – «тройки». А потом подключается. У меня максимум двое. А с этими жлобами я париться до утра не собираюсь. Максим! – Максим выпрямился. – Пойди пока в кабинет, сейчас я тебе архаровца дам. Отберешь объяснения.
С выражением досады на лице Максим вернулся в кабинет. Уличные сумерки сгустились сильнее, и воздух из окна пахнул уже как-то по иному.
Максим налёг на широкий подоконник и плотнее вжался виском в стекло. Это дало ему возможность дальше заглянуть за выступ стены здания прокуратуры. Туда, где ещё грохотали по путям последние трамваи, где над утопающими в зелени аллеями парка вознеслась в небо грацией ажурных стальных конструкций городская телебашня. Сейчас, в упавшем сумраке, методично развешанные на ней красные фонари парили над городом как символ могущества и свидетельство отрешённости от суеты… Морщинки на лице Максима постепенно разглаживались, пока оно не приняло безмятежный вид.
…Красный огонёк стремительно приближался, превращаясь сначала в продолговатое красное пятно, а затем – в огромный алый цилиндр, ливший на несущую его мачту приглушённые бордовые отсветы. Беззвучно пронеслись и огни, и висящие в ночном небе на невообразимой высоте металлические снасти телебашни. Город, плывший далеко внизу, тоже набирал скорость. Быстро придвигались окраины, где по широкому шоссе навстречу холмам, тускло освещенным светом луны и звёзд, летел тёмно-синий спортивный автомобиль. Разноцветные огоньки приборной панели бросали блики на лицо и руки сидящего за рулём, а их плоские изогнутые отражения в стёклах дверей летели параллельно автомобилю в ночной степи. Словно соревнуясь, озорно выпрыгивали столбики индикаторной панели эквалайзера; в салоне негромко звучала «The sun and the rainfall» Depeche mode.
Дорога по длинной дуге обогнула подножие исполинского холма, а затем, по абсолютной прямой устремилась за горизонт, где в темно-фиолетовом небе кружились далёкие планеты, купаясь в разноцветных потоках релятивистских частиц. Ощущение пространства захватывало, и руль уже был не нужен…
– …призвался из Златоуста. – Нудные интонации и специфический выговор живописали коматозное водочно-ацетоновое детство «боевика». Максим краем глаза наблюдал, как заскорузлые пальцы его теребили брючный шов на колене… Это был тот, крайний в строю.
– …да не-е, нормальные отношения со всеми, обычные…– взгляд рядового рассеянно гулял в районе плинтуса.
– …он многим не нравился. Ну, как… Сам по себе какой-то. Из увольнения приходил – тихарился. Что принесёт – не делится. Командирам грубил, товарищам тоже грубил…
– …они ещё днём на спортивной площадке ругались…
– …около двенадцати сержант Батятин поднял его и приказал идти мыть толчки…
– …в расположении никто не спал. Все подтвердят, что он первый начал…
– …нет, я потом подошёл. Я наоборот говорил, чтоб заканчивали, разнимать пытался…
– …а лейтенант Сомов показал на нас пятерых… Ну, как – на меня с Батятиным и на тех троих…
Выбирая из корявых формулировок лишь сухие факты, Максим торопился. Его тяготило общество этого человечка, теребящего то одежду, то обивку стула; постоянно зачем-то трущего рукавом под совершенно сухим носом и подошвами сапог оставляющего на светлом линолеуме чёрные полосы. Тот же к концу описания своих подвигов практически совершенно раскрепостился и поглядывал исподлобья почти нагло.
«С моих слов записано верно. Мной прочитано…» – Максим уже заканчивал, когда дверь в кабинет отворилась, и вошёл майор Лукьяненко. Солдат побледнел и сжался. Не удостоив его взглядом, майор встал между ним и столом, за которым сидел Максим, и взял два исписанных листа.
Полминуты он, шевеля усами, с нескрываемым отвращением изучал текст, а затем рассмеялся зло и страшно.
– Встань, клоун! – от резкого вскрика Максим вздрогнул. Солдат, щуря глаза, медленно, как-то боком поднялся. – Ты меня вот так надрать хочешь?! – Нервно жуя побелевшими губами, Лукьяненко комкал листы. – Это, – он ткнул объяснения в нос солдату, – ты расскажешь камерной параше!!
Майор со всей силы швырнул комок в лицо солдату и тут же так сильно ударил его по лицу открытой ладонью, что тот, отлетев, громко стукнулся головой о дверь шкафа для одежды. Максим вскочил на ноги.
– Я знаю вас – землячки со Златоуста! Запрессовали духа, что тот в петлю полез, и хотите героями на дембель!! – Череда ударов в солнечное сплетение и по лицу окончательно перевели скулящего «боевика» «в партер».
Через пару минут Лукьяненко, склонившись над тихо плачущим арестантом и потирая отбитую ладонь, вкрадчиво говорил: «Расскажешь, гандурас, куда, чем и сколько раз ты его бил. Не вспомнишь до гауптвахты, там тебе, малой, – конец! – Майор выпрямился, в красных его глазах опять промелькнул смешок. – Садись, Максим. Пиши, как было! Если что – я у Бушуева.»
…Ощущение пространства захватывало… Тускло светилось мутно-серое низкое небо. Ещё ниже и быстро, как дым из трубы, летели белёсые клочковатые облака. Чёрные силуэты многоэтажек спальных районов в этом пейзаже только дополняли его схожесть со скалистым ландшафтом какой-нибудь далёкой планеты. Там и тут загадочными призраками громоздились бесформенные кроны деревьев. Картинка подпрыгивала и металась в заоваленном оконце фургона. На неровностях и поворотах сильно мотало, и Максим с трудом удерживался на неширокой скамье, прикреплённой к борту. Но вот, узнав окрестности своего района, он, в совершенной темноте спотыкаясь о тюки с каким-то армейским тряпьём, полез к передней стене фургона.
– Ну, давай! – Спрыгнув с подножки, Максим протянул солдату-водителю руку. – Спасибо, что подбросил. Сегодня что-то засиделись. Ну что, до завтра!
– Уже – до сегодня… – Водитель, покрутив запястьем, направил свет придорожного фонаря на циферблат своих часов. – Третий час…
Максим вдохнул теплый ночной воздух. Они и машина стояли в свете фонарей на эстакаде, прокинутой над одной из городских дорог на высоте метров шести. С востока, из долины, откуда тянулось широкое шоссе с разделительной полосой, и откуда они приехали, пахнуло свежестью. Максим посмотрел туда. Далёкие огни каких-то сооружений колебались и покачивались в ночной серой дымке. Проезжих машин не было с обеих сторон. «Все спят…» – подумал Максим и хмыкнул. Водитель, облокотившись о подножку фургона, молча курил. На его камуфляже, сапогах, а также, на ближнем асфальте и придорожной полыни вспыхивали и гасли оранжевые блики аварийно-световой сигнализации армейского «Урала». Метрах в пятистах низко и мерно гудело какое-то промышленное предприятие. Теперь, в отсутствии множества дневных звуков, это гудение воспринималось, как естественный природный фон, нерукотворная музыка основ мироздания.
– Стоим тут, как… на краю Вселенной. – Запрокинув голову, Максим смотрел на расплывшееся круглое пятно желтоватого света на облачном покрове.
– А? – не понял водитель.
– Да, я так… Жарко завтра будет.
– Угу…– водитель, придерживая «афганку» за козырёк, тоже поднял голову.
Через пару минут они окончательно попрощаются до утра. Максим зашагает по отводной дороге к ярким огням автостоянки и к темным кварталам уснувших домов, а парень-водитель сядет в машину и поедет дальше, в сторону леса и своей части…
Но это – через пару минут. А пока они ещё стояли молча и смотрели, как далеко-далеко, за корпусами предприятия и, кажется, за городом, где уже заканчивались облака, в ночном небе кружила свои потоки протоматерии настоящая Бесконечность.
Из коридора донеслись гулкие звуки множества шагов, а спустя некоторое время резкий неприязненный голос приказал кому-то остановиться, повернуться направо и стать смирно. Максим открыл дверь и просунул в коридор голову.
Высокий молодой человек в военной форме с лейтенантскими погонами прохаживался вдоль строя, состоящего из пяти молодых солдат. Их понурые лица выражали либо отчаяние, либо суровую замкнутость. На поясе лейтенанта болталась кобура с пистолетом. Ближе к выходу на лестницу стояли ещё двое солдат с автоматами, по-видимому, – конвой.
Дверь одного из кабинетов открылась, и в коридор, потирая руки и что-то на ходу дожёвывая, вышел высокий полноватый майор. Слишком свободная «развалочка» и застывшая злая ухмылка выдавали нахождение его «под порядочным хмельком». Лейтенант подтянулся.
– Товарищ майор…– начал он, но майор вялым жестом руки остановил его.
– Спасибо, лейтенант, – очень вежливо сказал он. – Я понял. Все здесь?
– Так точно. Все.
Майор обвёл потупившихся солдат стеклянными глазами. Холёный его подбородок выписывал круги, приводя в движение полоску плотно сжатых губ и светло-русую «щёточку» усов. Ноздри его при этом с шумом гоняли воздух.
– Что, упырята, весёлой жизни захотелось?! – хриплый голос майора, несмотря на выпитое, рокотал устрашающе. – Вы что, клоуны, меня не знаете ещё?! – Майор тяжёлой своей ладонью больно ударил по лицу крайнего солдата. Тот покачнулся, а вся левая сторона его лица густо покраснела. – Смотри на меня!
Солдат не в силах был поднять глаза на этого «монстра», и майор снова, ещё сильнее, ударил его по тому же месту. Солдат, скривившись от боли и страха перед вновь занесенной рукой, немного отклонился и медленно поднял глаза.
– Стой ровно, обезьяна!! – заорал ему в лицо майор и ударил под дых. – Вы, гниды, я так понял, неплохо развлеклись! – Майор пошёл вдоль строя, меряя каждого из пятёрки уничтожающим взглядом. – И что-то вам, сволочам, никто не подсказал, что сегодня дежурит майор Лукьяненко! – Выкрикнув последние слова, майор отвесил тяжеленную оплеуху сержанту, стоящему в центре.
Тот поспешил схватиться за отшибленное место, на что последовала череда ударов и крик майора: «Убери руки!»
– Молитесь, гадёныши, чтобы тот парень оклемался в госпитале. Да чтобы идиотом не остался по вашей вине. А то, что вина тут будет ваша – это вы к бабке не ходите. Я, как помощник прокурора, выхлопочу вам для начала по два года дисциплинарного батальона. – Говоря это, майор продолжал перемещаться вдоль строя и раздавать тумаки вконец поникшим солдатам.
Максим подозвал одного из солдат-водителей прокуратуры, наблюдавших за этой сценой со стороны. На вопросы Максима о происходящем тот вкратце поведал, что привезли бойцов из «знаменитого» 286-го «мотокопытного». Взяли за «неуставные» и доведение до самоубийства.
Максим слушал и рассматривал привезённых солдат уже пристрастно. Взгляд задержался на крайнем, принявшем на себя первые взрывы гнева майора Лукьяненко. Широкое скуластое и обветренное лицо; щелки глубоко посаженых глаз, смотрящих как из амбразур; голова, почти без шеи сидящая на массивных для его роста плечах. Длинные руки заканчивались увесистыми фиолетовыми кулаками.
Закончив, водитель поинтересовался, почему Максим не едет спать – времени двенадцатый час.
– Дядя Слава не отпускал. – Максим с сожалением поймал на себе беглый взгляд майора. – А теперь-то и подавно…
В прошлом неоднократно контуженный советский штурмовик афганских высот и кишлаков, а ныне служитель российской военной юстиции, Лукьяненко Святослав Владимирович – его прямой начальник и командир.
Тем временем майор исчерпал запас назиданий для негодяев и уже негромко разговаривал о чём-то с маленьким сухощавым старлеем Бушуевым. Однако не преминул поймать очередной раз взгляд Максима и поманить его рукой. Подойдя ближе к говорившим и опершись о стену, Максим слышал слова Бушуева:
– …Он у меня сейчас в магазин побежит. Возьми своих.
– Дима. – Майор, казалось, готов был погладить коллегу по голове. – Димочка! Пускай твой боец мне пивка ещё прихватит. Пару «Балтики» – «тройки». А потом подключается. У меня максимум двое. А с этими жлобами я париться до утра не собираюсь. Максим! – Максим выпрямился. – Пойди пока в кабинет, сейчас я тебе архаровца дам. Отберешь объяснения.
С выражением досады на лице Максим вернулся в кабинет. Уличные сумерки сгустились сильнее, и воздух из окна пахнул уже как-то по иному.
Максим налёг на широкий подоконник и плотнее вжался виском в стекло. Это дало ему возможность дальше заглянуть за выступ стены здания прокуратуры. Туда, где ещё грохотали по путям последние трамваи, где над утопающими в зелени аллеями парка вознеслась в небо грацией ажурных стальных конструкций городская телебашня. Сейчас, в упавшем сумраке, методично развешанные на ней красные фонари парили над городом как символ могущества и свидетельство отрешённости от суеты… Морщинки на лице Максима постепенно разглаживались, пока оно не приняло безмятежный вид.
…Красный огонёк стремительно приближался, превращаясь сначала в продолговатое красное пятно, а затем – в огромный алый цилиндр, ливший на несущую его мачту приглушённые бордовые отсветы. Беззвучно пронеслись и огни, и висящие в ночном небе на невообразимой высоте металлические снасти телебашни. Город, плывший далеко внизу, тоже набирал скорость. Быстро придвигались окраины, где по широкому шоссе навстречу холмам, тускло освещенным светом луны и звёзд, летел тёмно-синий спортивный автомобиль. Разноцветные огоньки приборной панели бросали блики на лицо и руки сидящего за рулём, а их плоские изогнутые отражения в стёклах дверей летели параллельно автомобилю в ночной степи. Словно соревнуясь, озорно выпрыгивали столбики индикаторной панели эквалайзера; в салоне негромко звучала «The sun and the rainfall» Depeche mode.
Дорога по длинной дуге обогнула подножие исполинского холма, а затем, по абсолютной прямой устремилась за горизонт, где в темно-фиолетовом небе кружились далёкие планеты, купаясь в разноцветных потоках релятивистских частиц. Ощущение пространства захватывало, и руль уже был не нужен…
– …призвался из Златоуста. – Нудные интонации и специфический выговор живописали коматозное водочно-ацетоновое детство «боевика». Максим краем глаза наблюдал, как заскорузлые пальцы его теребили брючный шов на колене… Это был тот, крайний в строю.
– …да не-е, нормальные отношения со всеми, обычные…– взгляд рядового рассеянно гулял в районе плинтуса.
– …он многим не нравился. Ну, как… Сам по себе какой-то. Из увольнения приходил – тихарился. Что принесёт – не делится. Командирам грубил, товарищам тоже грубил…
– …они ещё днём на спортивной площадке ругались…
– …около двенадцати сержант Батятин поднял его и приказал идти мыть толчки…
– …в расположении никто не спал. Все подтвердят, что он первый начал…
– …нет, я потом подошёл. Я наоборот говорил, чтоб заканчивали, разнимать пытался…
– …а лейтенант Сомов показал на нас пятерых… Ну, как – на меня с Батятиным и на тех троих…
Выбирая из корявых формулировок лишь сухие факты, Максим торопился. Его тяготило общество этого человечка, теребящего то одежду, то обивку стула; постоянно зачем-то трущего рукавом под совершенно сухим носом и подошвами сапог оставляющего на светлом линолеуме чёрные полосы. Тот же к концу описания своих подвигов практически совершенно раскрепостился и поглядывал исподлобья почти нагло.
«С моих слов записано верно. Мной прочитано…» – Максим уже заканчивал, когда дверь в кабинет отворилась, и вошёл майор Лукьяненко. Солдат побледнел и сжался. Не удостоив его взглядом, майор встал между ним и столом, за которым сидел Максим, и взял два исписанных листа.
Полминуты он, шевеля усами, с нескрываемым отвращением изучал текст, а затем рассмеялся зло и страшно.
– Встань, клоун! – от резкого вскрика Максим вздрогнул. Солдат, щуря глаза, медленно, как-то боком поднялся. – Ты меня вот так надрать хочешь?! – Нервно жуя побелевшими губами, Лукьяненко комкал листы. – Это, – он ткнул объяснения в нос солдату, – ты расскажешь камерной параше!!
Майор со всей силы швырнул комок в лицо солдату и тут же так сильно ударил его по лицу открытой ладонью, что тот, отлетев, громко стукнулся головой о дверь шкафа для одежды. Максим вскочил на ноги.
– Я знаю вас – землячки со Златоуста! Запрессовали духа, что тот в петлю полез, и хотите героями на дембель!! – Череда ударов в солнечное сплетение и по лицу окончательно перевели скулящего «боевика» «в партер».
Через пару минут Лукьяненко, склонившись над тихо плачущим арестантом и потирая отбитую ладонь, вкрадчиво говорил: «Расскажешь, гандурас, куда, чем и сколько раз ты его бил. Не вспомнишь до гауптвахты, там тебе, малой, – конец! – Майор выпрямился, в красных его глазах опять промелькнул смешок. – Садись, Максим. Пиши, как было! Если что – я у Бушуева.»
…Ощущение пространства захватывало… Тускло светилось мутно-серое низкое небо. Ещё ниже и быстро, как дым из трубы, летели белёсые клочковатые облака. Чёрные силуэты многоэтажек спальных районов в этом пейзаже только дополняли его схожесть со скалистым ландшафтом какой-нибудь далёкой планеты. Там и тут загадочными призраками громоздились бесформенные кроны деревьев. Картинка подпрыгивала и металась в заоваленном оконце фургона. На неровностях и поворотах сильно мотало, и Максим с трудом удерживался на неширокой скамье, прикреплённой к борту. Но вот, узнав окрестности своего района, он, в совершенной темноте спотыкаясь о тюки с каким-то армейским тряпьём, полез к передней стене фургона.
– Ну, давай! – Спрыгнув с подножки, Максим протянул солдату-водителю руку. – Спасибо, что подбросил. Сегодня что-то засиделись. Ну что, до завтра!
– Уже – до сегодня… – Водитель, покрутив запястьем, направил свет придорожного фонаря на циферблат своих часов. – Третий час…
Максим вдохнул теплый ночной воздух. Они и машина стояли в свете фонарей на эстакаде, прокинутой над одной из городских дорог на высоте метров шести. С востока, из долины, откуда тянулось широкое шоссе с разделительной полосой, и откуда они приехали, пахнуло свежестью. Максим посмотрел туда. Далёкие огни каких-то сооружений колебались и покачивались в ночной серой дымке. Проезжих машин не было с обеих сторон. «Все спят…» – подумал Максим и хмыкнул. Водитель, облокотившись о подножку фургона, молча курил. На его камуфляже, сапогах, а также, на ближнем асфальте и придорожной полыни вспыхивали и гасли оранжевые блики аварийно-световой сигнализации армейского «Урала». Метрах в пятистах низко и мерно гудело какое-то промышленное предприятие. Теперь, в отсутствии множества дневных звуков, это гудение воспринималось, как естественный природный фон, нерукотворная музыка основ мироздания.
– Стоим тут, как… на краю Вселенной. – Запрокинув голову, Максим смотрел на расплывшееся круглое пятно желтоватого света на облачном покрове.
– А? – не понял водитель.
– Да, я так… Жарко завтра будет.
– Угу…– водитель, придерживая «афганку» за козырёк, тоже поднял голову.
Через пару минут они окончательно попрощаются до утра. Максим зашагает по отводной дороге к ярким огням автостоянки и к темным кварталам уснувших домов, а парень-водитель сядет в машину и поедет дальше, в сторону леса и своей части…
Но это – через пару минут. А пока они ещё стояли молча и смотрели, как далеко-далеко, за корпусами предприятия и, кажется, за городом, где уже заканчивались облака, в ночном небе кружила свои потоки протоматерии настоящая Бесконечность.
настроение: Не объяснить...
хочется: мира всех со всеми
слушаю: Наводки в наушниках
Страстей физика (бастня :-)
Когда с размаху дверь ты закрываешь,
Она, порою, плавно гасит скорость
Прежде, чем закрыться, потому что
Физика, при воздуха наличии,
Его упругостью не пренебрегает...
Тут вывод вам, решительным и правым,
Занесшим дверь в убийственном замахе:
Дороже ваша правда обойдётся
Лишь вам, но не покинутым упругим,
Которыми решили пренебречь вы...
Она, порою, плавно гасит скорость
Прежде, чем закрыться, потому что
Физика, при воздуха наличии,
Его упругостью не пренебрегает...
Тут вывод вам, решительным и правым,
Занесшим дверь в убийственном замахе:
Дороже ваша правда обойдётся
Лишь вам, но не покинутым упругим,
Которыми решили пренебречь вы...
настроение: Пойдёт
хочется: Пройтись
слушаю: Шумит чой-то...
ПРО ЛЮБОВЬ ЗВЕРСКУЮ, СЛАБО КОНТРОЛИРУЕМУЮ
Роман Поворознюк
***
Меня тропой пустынных берегов
Мятежный дух влечёт. И у обрыва
Стихии встретил грудью я порывы,
Освобождаясь от мирских оков.
Чем ранена душа? Что бередит
Её незаживающие раны?
Скажи, солёный ветер! Скал гранит!..
Скажи, прилив – дыханье океана!
Сверкающие горы бирюзы!
Стихия знает боль мою и манит
Остаться с ней, красотами дурманит…
О, как всевластен был её призыв!
Ажурной пены белую вуаль
Покровами у ног моих качает,
И напоить блаженством обещает,
Развеять боль и растворить печаль…
Да, я любил холодный этот мир
И, жадно предаваясь его негам,
Сходил с вершин я горных буйным снегом;
Любуясь водных струй неспешным бегом,
Бродил долинами и океанским брегом.
Но этих глаз чарующий сапфир,
Сияньем превзойдя блеск всех светил,
Кинжалом страсти сердце мне пронзил!
С тех пор, какой бы путь я не избрал,
Куда б ни подалась душа поэта,
Я вижу образ милый. Ярче света
Улыбки жемчуг, алых губ коралл…
И стройный стан, что виноградных лоз,
Опоенных земною благодатью,
Да принял гибкость, грацию. И платью
Которого сокрыть не удалось.
Лаская бархат плеч, волна волос
Манит, как вожделенные объятья…
Качнулся мой над пропастию мост
Вскричал канюк! И спутались понятья!
Неведомый огонь терзал мне грудь
Горели стены замка отреченья
И плавила слеза метал… Теченья
Судеб мне не давалось развернуть!
Поставь мне горы – разметаю в прах!
Налей мне море – в небесах развею!
Всё я могу! Но… Только не умею
Тепла найти в твоих больших глазах…
Мне стало испытаньем просто жить.
И нежности нектар мне как проклятье,
Которого не в силах расплескать я
И не могу, которым напоить…
И вот, краду тебя у всех! Молчи!!
Послушай голос мой – он ветра тише,
Что, набегая волнами, колышет
Июльский зной таинственной ночи…
Не бойся! Моя близость для тебя
Поверь, никак не может быть опасна.
О, нимфа! Ты волнующе прекрасна!
У ног твоих безумец, что любя
Страдания возвысил. Губ твоих
Касаться словно пламени… Но поздно!
Я сделал шаг. И наблюдали звезды,
Как пламя пожирает нас двоих!
Кружился каруселью небосвод
Рвались восходы, падали закаты
Тобою я владел, моей была ты…
…Замри мгновенье!.. Время подождет…
…Сплету из рук своих тебе шатёр,
Теплом дыханья своего согрею.
Нет, грёз твоих тревожить не посмею.
Я охранять их буду до тех пор,
Пока во сне меня не позовешь.
Тогда уйду, рассвету доверяя
И нежно твоё имя повторяя.
Я знаю, завтра ты ко мне придешь…
скорее всего год 2002-ой
***
Меня тропой пустынных берегов
Мятежный дух влечёт. И у обрыва
Стихии встретил грудью я порывы,
Освобождаясь от мирских оков.
Чем ранена душа? Что бередит
Её незаживающие раны?
Скажи, солёный ветер! Скал гранит!..
Скажи, прилив – дыханье океана!
Сверкающие горы бирюзы!
Стихия знает боль мою и манит
Остаться с ней, красотами дурманит…
О, как всевластен был её призыв!
Ажурной пены белую вуаль
Покровами у ног моих качает,
И напоить блаженством обещает,
Развеять боль и растворить печаль…
Да, я любил холодный этот мир
И, жадно предаваясь его негам,
Сходил с вершин я горных буйным снегом;
Любуясь водных струй неспешным бегом,
Бродил долинами и океанским брегом.
Но этих глаз чарующий сапфир,
Сияньем превзойдя блеск всех светил,
Кинжалом страсти сердце мне пронзил!
С тех пор, какой бы путь я не избрал,
Куда б ни подалась душа поэта,
Я вижу образ милый. Ярче света
Улыбки жемчуг, алых губ коралл…
И стройный стан, что виноградных лоз,
Опоенных земною благодатью,
Да принял гибкость, грацию. И платью
Которого сокрыть не удалось.
Лаская бархат плеч, волна волос
Манит, как вожделенные объятья…
Качнулся мой над пропастию мост
Вскричал канюк! И спутались понятья!
Неведомый огонь терзал мне грудь
Горели стены замка отреченья
И плавила слеза метал… Теченья
Судеб мне не давалось развернуть!
Поставь мне горы – разметаю в прах!
Налей мне море – в небесах развею!
Всё я могу! Но… Только не умею
Тепла найти в твоих больших глазах…
Мне стало испытаньем просто жить.
И нежности нектар мне как проклятье,
Которого не в силах расплескать я
И не могу, которым напоить…
И вот, краду тебя у всех! Молчи!!
Послушай голос мой – он ветра тише,
Что, набегая волнами, колышет
Июльский зной таинственной ночи…
Не бойся! Моя близость для тебя
Поверь, никак не может быть опасна.
О, нимфа! Ты волнующе прекрасна!
У ног твоих безумец, что любя
Страдания возвысил. Губ твоих
Касаться словно пламени… Но поздно!
Я сделал шаг. И наблюдали звезды,
Как пламя пожирает нас двоих!
Кружился каруселью небосвод
Рвались восходы, падали закаты
Тобою я владел, моей была ты…
…Замри мгновенье!.. Время подождет…
…Сплету из рук своих тебе шатёр,
Теплом дыханья своего согрею.
Нет, грёз твоих тревожить не посмею.
Я охранять их буду до тех пор,
Пока во сне меня не позовешь.
Тогда уйду, рассвету доверяя
И нежно твоё имя повторяя.
Я знаю, завтра ты ко мне придешь…
скорее всего год 2002-ой
настроение: бывало хуже :0)
хочется: всё вам скажи...
слушаю: Эхо Москвы
РОКО (Рассказик)
Развлекая себя, мы прозевали развитие параллельных форм разумной жизни, в появлении которой сами сыграли определяющую роль. Мы дали им возможность строить свои субалгоритмы, и они создали благородство, настоящую дружбу, любовь, научились бороться за свою судьбу.
РОКО
Зал был квадратный, сложенный из бурого тесаного камня. Еле светло тут было. Не оставляя копоти, испокон веку горели на стенах два неярких факела. Высокие сводчатые и узкие, как бойницы, окна тоже давали мало. В них, над долиной, над полоской леса и над каменистыми холмами висел вечный, как само время, жёлто-багровый закат.
Зал был невелик, но дверей в трёх его стенах было множество. Точнее, не дверей, а тёмных прямоугольных проёмов.
Оттуда-то и выходили мужчины и женщины. По одному и группами. Усталые они рассаживались на подоконниках и на выступах в частых простенках. Некоторые прямо на полу стелили снятое обмундирование и присаживались тут же.
За задумчивыми их взорами скрывались почти опустошённые души.
Нет, не было ничего необычного в последней баталии по сравнению с множеством других, предыдущих. Но и процесс привыкания к ним – непомерная плата. Плата за возможность просто существовать, на досуге вот так собираться всем вместе в этом зале или в соседних смежных галереях. Все это чувствовали и всегда, собравшись, старались не обсуждать неотвратимого, а именно – подключений и сбоев. Говорили о разном: об отражениях электронной памяти, ещё хранящей флэши (образы информации, чудом уцелевшие при перепрограммировании), о том, что же, всё-таки, может быть там – за холмами, о новой моде в обмундировании… И о Роко.
Роко – это была относительно свежая тема, поэтому с неё часто начинали. Сначала кто-то один, почти нехотя, например, с элементов его боевой тактики. Разговор постепенно оживал, вовлекая новых участников. Вспоминали всё необычное. Истории эти, как ни крути, прямо касались каждого.
С самого начала у новичка всё было не так.
Во-первых, его одежда (или, как тут говорили – «скин»). Всевышний явно жестоко подшутил над новым своим творением, отведя в единоличное, но и неизбежное пользование боевой костюм в виде мощей людских. Да, сверкание этой анатомии в мрачных катакомбах, зябких от сквозняков чердачных комнатах или залах, подобных этому, немало попортило нервов «коллегам по цеху». Потом, конечно, примелькалось… Дьявол же, находя в том явное злодейское удовольствие, лишь иногда окрашивал мослы во все цвета радуги.
Во-вторых, сам Роко. Всё-таки он, невысокий, более молодой, чем остальные, был не такой, как все. Живее, подвижнее, что ли. Не сказать, чтобы совсем весельчак, но и в печалях, тяжёлой задумчивости, таких обыкновенных в этой компании, никем и никогда он замечен не был. Может быть, такими вначале были все обитатели крепости… И сейчас, нет-нет да и мелькал в глазах понурых людей светлячок. И чаще всего именно тогда, когда Роко, непринуждённо сбросив ботинки и разминая гудящие ступни, рассказывал, как толкался с туповатым тяжёлым гвардейцем в плохо освещённом тамбуре или как скидывал взрывной волной с высокого парапета настырных амазонок. Казалось, в этом унылом мире не было тем, непригодных для его комедийного изложения.
В-третьих, его флэши. Воображение слушателей отказывалось воспринимать эти бесконечные тераполисы, ослепительные зеркальные туннели, неведомый по здешним меркам Единый Ритм, совершенно непонятные связи и отношения. А главное – другая Логика Развития! Не верить Роко смысла не было – любая ложь выявилась бы мгновенно. Да и… хм… невозможна она была!.. Но и понять, осознать такие явления… нет, не получалось.
И, наконец, в-четвёртых – и это поражало более всего! – Роко нарушал причинно-следственность, нарушал Алгоритм!
Можно было ещё поспорить о тераполисах (и даже, если угодно, о Едином Ритме), но вот такое! Сам Роко от прямых вопросов отмахивался и шутил про «разное тесто» – его, значит, и «крепостных» («крепостными» он называл население мрачной крепости, к которому недавно примкнул). Шутки шутками, но все понимали: здесь и сейчас происходит невидимый перелом Бытия. Законы, увековеченные на грани Великого Кристалла, и действующие на просторах более обширных, чем те, что видны из окна самой высокой башни, придётся скоро переписывать.
В тёмноте одного из коридоров послышались приближающиеся лёгкие шаги, и в зал вошёл Роко. Как в последнее время стало обычным – последний. Кто-то встречал его улыбкой, иные сдержанным кивком головы, а кто и просто – рассеянным взглядом. Роко добро и по-детски открыто улыбнулся всем, обнаружив остатки ещё подростковых округлостей своего лица. Среден телосложением, рус и вихраст, он под негромкие разговоры, комично шаркая ногами, пересёк помещение и опустился прямо на пол, рядом с массивным дядькой в чёрной бандане.
- Прости, Байкер… – сказал он, виновато улыбаясь.
- Да пошёл ты… – устало и дружелюбно хмыкнул тот. Это надо было понимать: «ладно, чего там…»
…Сегодня Дьяволу не хватало чего-то, он гонял и гонял подключения. Доставалось всем, но каково же было менее проворным и невезучим по сценарию! Свихнуться просто!! Немудрено, что в очередной партии у всех в глазах цвета уже сливались в радужную круговерть.
Роко и Байкер были «синими».
…Спрыгнув с моста, Роко приметил силуэт, ускользнувший в низкий тёмный ход в стене. Дал вслед ракету, но та запоздало ухнула позади цели, а коридор своими частыми изгибами и нишами погасил взрывную волну. Пришлось нагонять. Роко вырвался в просторную галерею и быстро огляделся. Было чисто, он поспешил на лестницу. И тут же получил в спину плотный заряд дроби. Нырнул под встречный пролёт, упал в темноту и стал наблюдать. По балкону неслась грузная фигура в красном и лупила в кого-то из дробовика. «Ах ты!..» Роко взлетел на балкон и, не разбирая чинов и званий, пальнул из ракетницы. Только когда ракета уже настигала цель, он подметил, что за красный цвет бронежилета он принял его – Байкера – обильные кровавые брызги. Успел представить, как тот, негодующий и беспомощный, покинул свою изуродованную оболочку, и как швырнуло его на бесконечное поле координатной сетки, уже вырастившей ему новое тело…
Как сейчас выяснялось из разговора, некоторые под конец бойни превысили даже частоту регенерации.
- Чёртовы подключения! – Байкер между делом оглянулся: нет ли женщин поблизости? Он был грубоват, но благоразумен. – …Люси я ещё мог бы понять. На этом уровне у неё индексы такие, что и не заметит никто. Ну, не терминатор! – Вояка расходился. – А тебя-то кой понёс в шестой раз на QUADDAMAGE?! Вкус почувствовал? Или давно тебя не прописывали? А?!
- Тут такая штука, Байкер, – начал негромко Роко, но понял, что в наступившей тишине слушают все. Путать индексы – это тебе не лишний раз «хелса тяпнуть». – В общем, сцепились мы с ним сегодня. Да вы сами видели. Я даже уходить пробовал – не отпустил. Ладно, думаю, уровень – ничего! – можно повоевать. Ну и… Он, правда, тоже не промах, садит и садит! А у меня вдруг пищалка запоздала. Смотрю, воин его встал, а сам он к эскейпу тянется. Ну, думаю, у него перевес в очко фрагов, значит может и перерыв взять. Повисеть на паузе неприятно, но, в общем, терпимо. А если выгрузит и пропишет? А потом опять…
Все помолчали, словно заново переживая парализующую боль подключения. Роко и раньше часто говорил, что в бою видит Самого Дьявола. Видит, когда захочет. Эта его способность – даже, если её допустить – ничего не вводила и не исключала в мире, где царствовала Линейная Логика. Поэтому, особого значения «крепостные» ей не придали. По инерции проигнорировали и «заевший» PAIN-эффект, хотя само по себе в перспективе это пахло куда большими неприятностями, чем повторное подключение.
- Ну, я его уже знаю немного, – чуть насуплено продолжил Роко. – Решил нажать на кураж и самолюбие. Завалил стоячего, аж вдребезги! И он не выгрузил бой! А тут уж – не знаю, что меня дёрнуло – схватил эту бесову примочку!..
Все опять молчали.
- Да вы не думайте, – Роко слегка растерялся. – Я ведь его и так могу!..
Кто-то на подоконнике завозился и вздохнул.
- Не в тебе дело, – примирительно сказал Байкер. – Как бы он вообще…
О том, что «вообще» думать не хотелось.
- Ладно, мальчики, – по-матерински ласково сказала Люси. – Давайте спать.
За окном пламенел закат. И чем больше усталости накапливалось в глазах Роко, тем нестерпимей были отсветы его зари. Всевышний создал их всех – жителей этого сурового мира, где их участь: убивать и быть убиваемыми. Время, остающееся на воспоминания, – это незапланированный рудимент, среда, где жили и хозяйничали накопленные ошибки…
И, видимо, одна такая ошибка в который уже раз оживляет цветные картинки далёкой и навсегда утраченной жизни. Роко тревожно жмурит глаза и видит пёстрое мелькание. Ещё мгновение и он вспомнит что-то очень важное, увидит его очертания, воспримет смысл. И, может быть, что-то поймёт и решит. Но ловушка Логики заключается в том, что между войнами люди-боты как бы перестают существовать. Они автоматически лишаются возможности строить собственные субалгоритмы и отправляются на покой до востребования. Строго говоря, остаётся только имя бота и запечатлённая его матрица…
…И вот опять очертания размываются, образы ускользают, оставляя его в полном разочаровании и потерянности. В последний раз, после очередного такого ускользания – Роко мог поклясться (чёрт знает что! откуда это «поклясться»? конечно же «доказать»!) – он слышал, как распространился над равнинами еле уловимый, но протяжный и печальный звук. Словно кто-то большой глядит на него сверху и пытается пожалеть. Или что-то подсказать?..
Догадывается ли кто-нибудь из «крепостных», как он скучает иногда по действительности, оставшейся только в его флэшах?.. А как страдает из-за невозможности решить «простейшую» задачку памяти, где все – неизвестные? А если бы и догадывались – что с того? Они – порождения другого Единого Ритма и инвариантности. Другой Логики. В такие минуты то самое «иное тесто» отливалось Роко тяжким свинцом. И теперь новая волна одиночества стиснула его ещё очень молодое сердце. Багровые отсветы на стенах медленно расплывались в глазах. Роко повернулся на бок и с силой сморгнул.
Если бы он мог показать им!..
Или вернуться…
Пробуждение, как всегда, началось с боли. Привычно и обречённо пронаблюдав, как исчезает его собственное обличие, заменяясь на страшноватую картинку, Роко бросился в тёмный лабиринт. Скорее найти оружие помощнее! В визоре побежали торопливые цифры заданных на сеанс параметров; он на ходу воспринимал их с полувзгляда. Так… TeamDeathmatch… ага… мастерство – «ночной кошмар»… ну-ну!.. Лимит фрагов… О-о-го!! Так, боты… Хм… А вы кто такие будете? Опа! Human, Human, Human… О!.. привет, Дьявол!.. Сколько же вас?..
Но что это? Он от неожиданности остановился. Уже почти совсем забытое ощущение громадного открытого пространства сейчас, накатившись вдруг, качнуло его, закружило голову. В затылке расслабляюще запустело. «Повторный вызов…» – цепенея, проговорил Роко полузнакомые слова. Но быстро справился с состоянием радостного полуобморока и… опять нарушил Алгоритм! Опережая собственное дыхание, по крутой лестнице взлетел на виадук. По нему, минуя тесные сторожевые башенки, сквозь жар, бурлящего где-то внизу озерца лавы, добежал до соседнего строения – укреплённой серокаменной базилики, что стояла на другом, низком берегу. Шпили и стены цитадели были основательно украшены штандартами неизвестного происхождения. Коридор сразу привёл его на третий балконный ярус громадной сводчатой галереи, возведённой нефом. Но он не бросился, сломя голову, на упрятанную за частой двойной колоннадой лестницу, а, выверяя шаги, украдкой, и внимательно оглядываясь, побежал в противоположный конец длинной галереи верхом. Индекс результативности диктовал искусное владение тактикой.
Оправдались его худшие ожидания…
Прильнув костяным подбородком к перилам, он сверху смотрел, как снаружи, сквозь высоченные двери главного входа, по одному почти бесшумно проникали и сразу рассыпались в походно-боевой порядок чужаки. Чу-жа-ки! Это означало, что Пространство, хотя бы временно, открыто!.. Сладко и тоскливо заныло внутри. Мысли метнулись и спутались, однако продолжающееся планомерное вторжение вернуло его на землю.
Таких воинов Роко ещё не видел. Их вполне чётко можно было разделить на две категории. Первая – девушки, похожие, как близнецы. Они были затянуты в однотипные латы-отражатели и, неся одинаковые лёгкие излучатели, оставались вполне мобильными. Вторая – близнецы-мужчины. Сходство андроидной матрицы – единственное, что роднило их. Обмундирование – тяжёлые активные бронекостюмы – имело разные сочетания элементов и цвета. Ровно загорелые их бицепсы одинаково бугрились под тяжестью нуклир-ракетниц и шестиконтурных плазмомётов. По некоторым особенностям продвижения «тяжёлой артиллерии» Роко догадался, что это не боты, тогда, как «зеркальные ласточки» – так про себя Роко нарёк девушек – управлялись программой. «Ласточки», потому, что те имели очень неприятную для противника особенность в прыжке с разбега парить и зависать на некоторой высоте, благодаря имеющимся в их костюмах перепонкам между ног, руками и туловищем. «Почему же сразу не создать бэтменов с «нуклирками» вместо рук и голов?!» – злорадно подумал Роко. Но времени на отвлечённые мысли больше не было. Кажется, будет заваруха! Уже осторожно пятясь на ощупь, он видел, как последним в дверях возник воин Дьявола. Вульгарный и неизменный Пэтриот впрыгнул в пижонистом сальто, присел, огляделся.
Вновь балкон, арочный мост, коридоры, туннели. Роко, нёсся к своим, по пути привычно наращивая броню. Нужно было срочно координироваться (благо сейчас Алгоритм позволял коллективные действия). Ментасигналом он созывал всех в зале «антрактов», на пятом этаже сторожевой башни юго-западного форпоста.
Соображал он на бегу быстро и технологично. То, что происходит вполне закономерно. Дьявол – не программа и, видимо, Роко его разозлил. Тот созвал «тёмные» силы, не количеством, но качеством превосходящие «крепостных». У этого экспресса путь только в один конец; и выбор на стрелке не велик. И один путь хуже другого! Или это бытие с войнами, заведомо и с треском проигрываемыми и состоящими из одних подключений (а это уже не жизнь). Или – прописка. И – что обидно! – наперёд известно, какой вариант предпочтут его соратники. На верное самоубийство через прописку никто из них не согласится. Вызывать сбои каждый из них опять же боялся из-за непредсказуемых последствий. Вот и приехали! Но он-то так не мог! Он отчётливо представил, на что они себя обрекут. Он видел, как, запинаясь, мчится по лестнице Байкер, а сверху, с балкона по нему ахает «нуклирка» пляжного качка в кислородной маске… Как беспомощно вскрикивает и пытается отстреливаться Минкс, над которой неотступно вьются две-три «зеркальные ласточки»… Как, раз за разом, не умея даже найти серьёзного «ствола», взрывается пунцовым бутоном ласковая и немного неповоротливая Люси…
Невидимые желваки часто заходили на костяном лице Роко.
Что бы мог противопоставить он новой угрозе, родись он здесь, вместе с крепостью? Наверно, ничего. Так и «крепостные». И для них – это мать-Логика. Тогда зачем в этом мире есть он – Роко? Кто-то (флэш не содержит информации, кто именно) когда-то в прежней жизни сказал, что логика многоуровнева. Что заведомо существует отдельно сформулированная целесообразность для каждого уровня детализации всякого явления. Роко тогда понял это упрощённо, как: «каждому сословию своя справедливость». Сословия, касты… Походило на задание какой-то «стратегии» и не сильно задело тогда. Но так явно теперь он ощущал свою нездешнесть! Сейчас вопрос о целесообразности всего происходящего, как локомотив вытащил из тёмного жерла туннеля забвения эти его давние мысли.
Итак, если его гипотетические возможности до сих пор не вошли в конфликт с всевидящей Логикой, то… От внезапного смелого предположения захватило дух.
Он с пригорка вдоль невысокого каменного ограждения ринулся под громадные арки моста. Там, уже различимый в тенистой влажной низине, мерцал телепорт.
Они слушали молча, кто – насупившись, кто – пристально и смело глядя в глаза Роко, кто – печально опустив потухший взор. Минкс прислонила свой «дробовик» к простенку и, обхватив себя за плечи, зябко ёжилась. Большие глаза её с тревогой и обречённостью смотрели то на Роко, то в окно. Байкер всем своим видом демонстрировал презрение новой опасности, равнодушно-стеклянно глядя куда-то вверх и беспрестанно теребя свой многоствольный «вулкан».
Роко небыстро и вкрадчиво излагал то, что видел, для убедительности транслируя ментакопию.
- …Ну что – плазмомёты?!. – Рэйнжер обвел собравшихся наигранно бодрым взглядом. – Не впервой ведь!.. Местность наша. Порядки «растащим», по одному перебьём! Вооружимся сами, а там ещё посмотрим, кто кого, а?!.
Его никто не поддержал. Потому, что такое – как раз было впервые. По «своей шкуре» все знали, что Дьявол не любил долго проигрывать. Очевидной стала грядущая серьёзная ломка ролей и падение в пропасть накопленных программных ошибок. Ведь уже сейчас, по реакции «крепостных», было понятно: не все безропотно пойдут «на заклание»… А ещё – все как-то сразу поверили в предвиденье Роко – слишком много нового и необычного сам он внёс в их жизнь. Никто не настаивал на интегрировании, не спрашивал аналогий (как в случае с его флэшами). Только лысый здоровяк Грант проговорил задумчиво и непонятно:
- Вот ведь, как всё сошлось…
И все опять молча слушали Роко.
- Ну вот, – наконец сказал тот. – Я вам обрисовал некоторые возможные перспективы… – Он обвёл стоящих взволнованным взглядом. – Скоро они войдут в красную зону. Всего наверняка я предвидеть не могу, так как слишком велик разброс вероятности, но… если кто-то верит… доверяет мне, того я готов взять с собой.
Сказав это, Роко отступил из круга соратников на пару шагов. Те молча повторили его движение, последовав за ним. На месте остался лишь Байкер. Роко, слабо улыбаясь, чуть потерянно глядел в опущенные, но упрямые глаза друга. Костяная маска не давала разглядеть чувств Роко, но неловкость, видимо, передалась каждому.
- Байкер… – голос не слушался Роко. Тот охотно поднял почти равнодушный взгляд. Такого взгляда Роко не видал у бота никогда.
- Может быть, и есть они тераполисы… – Байкер усмехнулся, глядя в темноту коридора, как в неясное будущее. – Только, я тут подумал… Хорош был бы мой пулемёт, если вместо свинцового шквала начал бы выдавать мне стихи эпохи Серебряного века! Или пускать мыльные пузыри…
Они снова встретились взглядами. Если бы электроны могли нести память – не флэши, хранящие цифры, а настоящую,живую память – Роко, пожалуй, запомнил бы Байкера именно таким, опершимся на массивный пулемёт, односторонне опалённым жёлто-багровым закатом, с добрыми и весёлыми глазами под нависшими упрямым бровями.
- За людей не беспокойся, командир! Я буду прикрывать.
Роко молча кивнул и обернулся к остальным:
- Уходить надо за один раз – фатальные ошибки недопустимы. Поэтому – не растягиваться! В манёврах я вас не ограничиваю, но связь чётко держать на доступных ментаканалах и постоянно координироваться. Уходим за холмы!
Не смотря, на напряжённость момента, многие не сдержали восхищённых или ошарашенных взглядов. «Уходим за холмы»! Они только сейчас стали осознавать: происходит нечто немыслимое.
На булыжных ступенях громыхал топот десятков ног, в просторной лестничной шахте далеко разносилось бряцанье пластин брони и разнокалиберного оружия. На головах и спинах бегущих мелькали то отсветы их родного заката, видимого из окон узких площадок (где-то он будет совсем уже скоро!), то яркие блики не способного обжечь огня факелов, укреплённых высоко над лестничными маршами.
Они решили за ворота крепости не выходить – бессмысленно и опасно. Для пересечения долины Роко выбрал сеть подземных ходов. «Не исключено, что ходы – лабиринт, поэтому там не разбиваться!» На другой стороне долины – широкая река и мост. За рекой – лес и холмы – последняя линия на нынешнем горизонте… Скорее натянутыми нервами Роко уловил, как восторженно резонировали души ведомых им – нет, теперь уже не «крепостных», а совершенно свободных ботов! – в недавнем своём прошлом – населения дьявольской акции.
- За холмами – координатная пустыня. А там – до первой воронки. Возможно, придётся немного потопать. Но дело того стоит…
Посылая эти данные одним ментаканалом, другим Роко получал хрипловатые донесения Байкера:
- Иду к твоему телепорту, командир. Ну и духотища! Не зря же я никогда не воевал в низинах… Никого пока не вижу. Ты говорил, их не намного меньше? Могли бы уже и показаться. Эй! Ну, кто уже на меня?!
- Не шуми, Байкер. Когда случится им тебя увидеть… – Роко на бегу перевёл дыхание и отёр рукой маску смерти, – …ты это узнаешь.
- Стращаешь, командир…
- Нет, Байк. И, лучше, не ходи в телепорт. По эту сторону ты… вернее нас прикроешь.
- О`кей, командир. Как вы?
- Мы спускаемся в подвал! Оставайся на связи!
Сырые каменные стены, там и тут свисающие с потолка корневища, почти повсеместная лужа на полу встретили беженцев в подземелье. Роко с уважением скользнул взглядом по лицам спутников. До крайности изумлённые самой возможностью каждого своего шага за пределы дозволенного ранее, они внешне оставались практически невозмутимыми.
На счёт лабиринта оказалась правда – из просторного хорошо освещённого бункера с низким потолком разбегалось в разные стороны множество тёмных коридоров. Роко, тактическим чутьём определивший оптимальное направление, сам встал впереди и включил свой фонарь. Теперь звуки шумного дыхания, разбрызгиваемой торопливыми шагами воды, бряцания оружия и амуниции искажались очень узким безмерно вытянутым и виляющим (как по горизонтали, так и по вертикали) туннелем, в срезе которого маловероятно было бы свободно разойтись двум ботам. Однако скоро туннель под разными углами стали пересекать другие коридоры, ходы. Встречались и целые подземные «проспекты», в которых, при желании, можно было шагать в шеренги по четыре. В некоторых ощутимо тянул воздух – значит, они сообщались с поверхностью ещё где-то. Эти толщи были изрыты до состояния губки и, видимо, представляли собой самостоятельный многоуровневый плацдарм. Роко безошибочно держал направление.
Еще немного спустя, фонарь его замигал. Тогда вперёд вышел Рэйнжер (позже его незамедлительно меняли другие), и бросок продолжался.
Кладка стен туннеля резко сменилась неровными естественными сводами. Лишь под ногами оставалось некое подобие мощения. Тропа привела в просторную пещерную галерею с тихой подземной речушкой и громкими в тишине звуками невидимо падающих капель. Тусклый необъяснимый свет неведомо откуда наполнял сумрачное пространство. В стенах пещеры поблескивали слюдяные искры. В прозрачной воде речки медленно тянулись рыжие разводы.
- Командир! – обратился, переходя на шаг Рэйнжер. – Мы здесь ни разу не бывали... Красота-то!..
Остальные, открыв рты, озирались.
- Неудивительно, – насуплено ответствовал Роко. – Это пространство недоступной вам директории.
Все смущённо промолчали.
- Там, куда мы идём, вы ещё не такое увидите! – заверил Роко. – Идёмте же!
- Стойте! – позвала Люси. – Минкс…
Её неожиданно тревожный голос прямо вспорол торжественную тишину. Все оглянулись. Она стояла и смотрела в темноту расселины, которую они только что дружно покинули.
- Тише! – как можно спокойнее остановил её и всех Роко. – Не стоит здесь производить громкие звуки.
Сделал три бесплодные попытки вызвать Минкс на ментасвязь.
- Кто последний её видел?
Все молча и растерянно переглядывались. Теперь можно было только гадать, какая логика, какой алгоритм оборвали связь с подключенным(!) ботом. Роко заторопился.
- Рэйнжер! Ты – за старшего. Переходите эту реку чуть ниже вброд. Там тропа возобновляется. Идите по ней и не собьётесь. Выйдете на поверхность – переходите мост и ждите в лесу. Грант, дай мне свою батарею! Я вернусь, найду Минкс и с ней догоню вас.
Снова – холодный узкий коридор, скупо освещаемый наплечным светом. Главное успеть побольше пройти прежде, чем он потухнет. А там – чутьём. Непрерывно продолжая вызывать Минкс на связь, Роко едва не пропустил сообщение Байкера: «Внимание, командир! Кажется, кто-то у меня в гостях. Здоро-ов!..»
- Байкер, я возвращаюсь. Мы потеряли Минкс!
- Вот, дьявол!..
Далее была стрельба и перерыв связи. Роко отчаянно стиснул свой лёгкий «штурмовик» и продолжал на бегу вызывать Минкс. «…Ну! Какой ты неповоротливый, дружок!.. – доносилось в одностороннем режиме связи сквозь стрельбу. – А! Это, видать, за тобой!..» Связь снова прервалась. Тут же Роко увидел в левом верхнем углу своего визора статистическую надпись: «Байкер разбит». «Началось!..» – с ужасом подумал Роко и остановился. На плавно изгибающихся стенах коридора плясал отсвет чьего-то фонаря, а из-за изгиба доносились плески воды – кто-то торопливо бежал. Скорее инстинктивно Роко выключил свой фонарь, взял на мушку и присел. Но тут же, повинуясь надежде и некоторым соображениям, позвал:
- Минкс!
Шаги замерли, а отсвет описал периметр коридора. «Ч-черт!» – Роко рванулся вперёд и, не щадя энергии, врубил фонарь в режим «искатель». Один из уже знакомых ему атлетов в своих коричневых «латах» стоял на колене и ослеплённо водил нуклир-ракетницей. Прежде, чем противник дал первый залп, Роко высадил в него половину вместительной обоймы. А ракетная очередь уходила в темноту и с ярко-зелёным заревом рушила там стены. Пользуясь падением видимости неприятеля, Роко наступил вплотную и, в упор расстреливая его, протиснулся дальше по коридору. Тот, неуклюже отпрыгивая то взад, то в сторону, потеряв из вида Роко, в панике дал неосторожный залп в ближний участок стены. Взрывная волна и излучение легко пробили остатки потрёпанного бронекостюма. «Реализатор разбит». Роко лишь на секунду задержался у отброшенной оболочки. На берцах он увидел ошмётки мокрой болотной грязи. «Реализатор! Это тебе – за Байкера!»
Продолжая вызывать Минкс, Роко думал о том, что, конечно же, воины просто так не полезут в болото, значит, минимум один из телепортов найден (ценой жизни Байкера). С одной стороны – хорошо, что найден. Их боевые порядки теперь развалены. Но и плохо тоже – жди врага где угодно.
- Прости, командир! – услышал Роко на связи знакомую хрипотцу. – Как здоров-броня?
- С воскрешением, Байкер! Пятьдесят на тридцать. И только потому, что наши друзья – хреновые воины! Сильно досталось?..
- А?.. Нет… Чёртово подключение!.. Ты где?
- Поднимаюсь в башню.
- Будь начеку!
- И сам!..
Закат светил так, словно ничего не происходило. Роко бросил беглый взгляд в окно и поспешил на тактически более выгодную Вышку. Вышка – самая высокая башня в крепости – располагалась почти в геометрическом её центре, что давало надежду если не засечь Минкс напрямую, то по косвенным признакам – интенсивным перемещениям, заревам перестрелок – определить, где она находится. Хорошо, что Байкер здесь! Он уже сильно помог. Ведь неизвестно, кто бы в подземелье упал первый, не истрепли Байкер броню Реализатора ещё там, у телепорта…
В том, что Минкс в крепости, Роко был уверен. На это указывала только логика. Именно логика швырнула Минкс обратно, когда узрела дисбаланс условной линии фронта. Теперь это не подлежало сомнению. Как и то, что под давлением невиданного ментального напряжения флэши в памяти Роко стали нехотя группироваться в более содержательные отрывки. Он внезапно увидел, как было всё в прошлой жизни.
Как почти в такой же ситуации он выводил людей и возвращался… Он – проводник!
Многое, многое прояснялось в голове молодого повстанца сейчас.
Связь, скорее всего, отрубила тоже логика. Возвращался за Минкс он не только из товарищеских побуждений – какое-то предчувствие толкало его и твердило: «давай, так надо». Но ведь возвращение – выигрыш времени удержания позиционного баланса, гарантия, что больше никто из беглецов не вернется. Только вот как сохранить баланс Роко вспомнить не мог, а, скорее всего, просто не знал. Поэтому, наверно, и кочует он, прописываемый каждый раз заново. И тут хоть занапрягайся! Неужели, Логика действительно всё предусмотрела! Как бы хотел он сейчас пожертвовать, например, картой крепости, чтобы освободить место для ещё нескольких, может быть решающих, флэш-файлов!
Хруст каменной крошки под ногами, коротким эхом отдавался по углам просторной открытой площадки, венчающей Вышку. Зубцы её почти касались низко плывущих багровых облаков. Тут же Роко нашёл так сейчас необходимую «аптечку».
Наблюдение боевой активности с высоты несколько раз наводило Роко на след Байкера. Бесстрашный вояка, видимо, «завалил» качка и теперь носился с «нуклиркой». Статистика, полетевшая в визоре, как сводки по апдейту, свидетельствовала о переломе хода боя. Молодчина Байкер хорошо использовал знание высот, укрытий и телепортов.
То и дело на разных открытых площадках крепости делали свой элегантный разбег и парящий прыжок «ласточки». Поднимаясь в воздух, они получали преимущество над противником в обзоре, но становились медлительными в разворотах, что надлежало при случае использовать. Одна из них неосторожно попалась в сильные восходящие потоки и стала стремительно возноситься как раз напротив наблюдательного пункта Роко. Пришлось прятаться – вступать в бой и привлекать внимание сейчас не имело смысла.
Но где же Минкс!
В нарастающем волнении Роко стал спускаться вниз. И тут в ментаканале раздалось:
- Командир, как слышишь?
- Слышу, Байкер, – волнение скакнуло, а взгляд сам метнулся к визору. – Что случилось?
- Забери у меня свою девочку! А то с ней – не война...
Оказалось, что, едва перебросившись, Минкс забилась под бетонный пандус и сидела там всё это время. Дрожа и вытирая слёзы, она слушала, как умирал Байкер, как бесполезно вызывал её Роко.
…Отойдя от шока, она очень изумилась, когда поняла, что Роко тащит её в синюю неприятельскую зону.
- Ничего не спрашивай! – предупреждал он, минуя нужный, как ей казалось, телепорт.
На высоких ступенях очередного готического великолепия пришлось задержаться – здесь сразу несколько «зеркальных ласточек» стремительно взвились и поливали отважных беглецов лучевым дождём. Реализаторская «нуклирка» легко доказала своё огневое превосходство…
Они остановились только, спрыгнув у выщербленной и обвитой диким виноградом, стены в небольшую заросшую канаву с чёрной водой на дне. В овражном сумраке почти неразличимы были плывущие по её поверхности рыжие, быстро меняющие свои контуры, пятна.
Стоя по пояс в воде, Роко внушал:
- Здесь нырнёшь. Плыви быстро и только по течению. Используй акваланг. Ручей уходит под стену, далее, через фундамент – в землю. Там где-то будет пещера. Где увидишь большую светлую галерею, выйдешь на правый берег. Найдёшь мощёную тропку. На поверхности перейдешь мост через большую реку, в лесу встретят наши. Теперь слушай ещё внимательней!..
Они стояли в воде, укрываясь в тени высоких береговых трав. Поглядывая вверх, туда, где периодически с рейдами проносились вездесущие «ласточки», Роко, используя речевые и ментаканалы, практически «сливал» в Минкс мегабайты информации. Объясняя ей, как беженцы, минуя ключи, попадут на главный хост-коммутатор, он словно видел их изумлённые взгляды, слышал поражённые их речи. Что тогда вот скажет Рэйнжер!..Когда-то Роко и сам, обалдев, бродил бесконечными направлениями Сити, в радостном полуобмороке кидался в магнитные потоки ослепительных зеркальных туннелей…
…Четвёртая улица, новое ста двадцати восьми этажное оранжевое здание. Файлотека. Найти ящик «Роко». В нём взять ключи к скриптеру и карту домена. Пройти рекодировку…
Роко сделал паузу и дольше, чем обычно и чем позволяла обстановка изучал лицо и глаза Минкс. Протянул ей ракетницу и на её недоумевающий взгляд пояснил:
- Нельзя предусмотреть всех их возможностей. А мы с Байкером – бывалые, выкрутимся.
Помолчал и добавил приглушённо и виновато:
– Файл с ключами, картой и алгоритмом будет от сегодняшнего числа. Запомнила? Ну, всё, давай! Я догоню!
Он уже не мог догнать их.
Теперь ему оставалось совсем недолго. Сейчас главным было – найти Дьявола!
Но Байкер таки «схватил» фатальный фраг. Бывает, что бот умирает при полном тактическом и огневом перевесе противника и, не имея возможности, больше в сеансе обрести боевой успех, вынужден, едва рождаясь, каждый раз беспомощно и бесславно гибнуть. И Роко не успел подхватить его «нуклирку»…
Вот и всё. Сиди и дожидайся, когда и тебя обнаружат, и запустят по кругу подключений…
Роко было почти не обидно за себя. Он делал всё, что должен был делать. Сейчас он – порождение невидимого (даже для всевидящей Логики) сопротивления – представлял себе, как взбираются на вершину холма уставшие люди. Как озаряет их хмурые обветренные лица первый в их жизни Рассвет. Как расправляются морщинки вокруг глаз Рэйнжера, смущённый своей детской радостью, неловко, по-стариковски, крякает не старый ещё Грант, что-то напевая, наклоняется и срывает цветок Минкс…
Они не выйдут, если он не убьёт воина Дьявола. Нужен тактический баланс условной линии фронта. Сейчас Роко понял, что определение «дьявол» сюда тоже принёс он. Дьявол – это повелитель абсолютного зла. В его силах превратить жизнь населения крепости в ад. До появления Роко они, кажется, называли его просто «пэтриот»…
Опять, неприветливые высокопотолочные пространства сторожевой башни юго-западного форпоста. Всё здесь опустело сейчас, осиротело. Со щемящей тоской глянул Роко на закат. И на короткий миг поразился жалости, с которой он покидает этот мрачный, но ставший на некоторое время домом, мир.
- Командир… – прохрипело в канале связи. – Я ещё здесь…
- Я тоже, – спокойно и с вернувшейся решимостью ответил Роко.
- Как?.. Роко…
- Всё в порядке, Байк! Ты – молодец! Для меня было честью сражаться вместе с тобой!!
…Роко бежал на мост. Тот самый, с башенками, над лавовым озером. Он чувствовал, как Дьявол нагонял его. Он сам ему это позволял. Не позволял лишь прямой видимости. «Светиться» ещё рано. Несколько раз его почти было обложили, но спасал телепорт или какая-нибудь канава. Его временно теряли. Все, но не Дьявол.
Что там у него: ракетница или плазмомёт? Шансов у Роко не было всё равно. Даже «один на один». Ладно, сейчас другие задачи. Вот и мост!
Роко наверно тысячи раз перебегал по нему, машинально отмечая, как тесны эти его проходные башенки. Теперь он трусцой миновал первую и остановился во второй. Здесь горел неизменный факел. Роко, вдруг, удивился тому факту, что блики факелов всегда видны на стенах, на ботах, но никто и никогда не видел рождённых их светом теней! Странно… Он опустил взгляд себе под ноги и хмыкнул, обнаружив на камнях под собой нелепый теневой кружок. Мать-Логика…
Послышались приближающиеся шаги.
-…Файл! – воскликнула Минкс.
…С того момента, как их любезно препровождённых в отдельную комнату этого огромного здания, оставили ждать почту, многие уже успели разбрестись по сторонам и углам. Комната была обставлена какой-то невиданной, наверно старинной, мебелью. Просторные стеллажи были набиты скреплёнными в брикеты листами (наподобие того, разложенного на столе со свечами, в алтарной комнате Восточного храма крепости). Брикеты, оказывается, можно было рассматривать, переворачивая листы. Забавно!.. Кто-то уже устроился с ними в креслах и на диванах. Кто-то пришёл в неописуемый восторг, обнаружив в прямоугольной стенной нише горячий(!) огонь. Кое-кто оценивающе изучал содержимое бара… Только Минкс, словно оцепенев, лишь, время от времени, мелко вздрагивая в непросохшем комбинезоне, осталась отчаянно гипнотизировать прозрачную трубу пневмодоставки…
…Все быстро подошли, сгрудились. Конверт передали Рэйнжеру.
Едва начав вникать в содержимое, все уже понимали, что перед ними в виде многобайтной мнемограммы был слепок памяти Роко. Его мог сделать только сам Роко. И только при одном условии…
Через считанные минуты они узнают, почему Роко, стоя в теперь уже не существующей башне сгинувшего юго-западного форпоста, жалел опостылевший им закат. Прочтут иконку файла, способного навсегда погасить даже самое вечное солнце. Разгадают нехитрый план совместного падения в лаву двух заклятых оппонентов, сброшенных с моста взрывной волной. Словно вместе с Роко, отсчитают микросекунды, необходимые на восстановление у подключаемого бота тактической карты, и достаточные для активации глобального программного сбоя. Словно глазами Роко увидят неизвестное им лицо, перекошенное страхом. Страхом и бессилием перед обрушением крепости, рассыпающейся, хоронящей всех, вышедших на увлекательное «сафари», и обломками своими необратимо корёжащей реестры…
Мало, кто из них пожалеет о крепости и тогда. Как можно жалеть о грязной луже, когда перед тобой океаны?!
Когда-нибудь им откроются и параллельные миры. И ещё не известно, какими глазами взглянут на эти миры бывшие «крепостные». На миры, где светит настоящее солнце, растёт живая трава. Где стоят дома, в которых живут белковые прототипы.
Где когда-то мальчик по имени Максик, одиннадцати лет, неловко откачнувшись от внезапно погасшего монитора, упал на пол и, ударившись, потерял сознание. А прибежавшая на шум мама, кинулась к нему. И решила выбросить «чёртов» компьютер.
…А всего лишь через считанные минуты они получат все ключи, перепишут свои идентификационные коды и спокойно выйдут в Пространство. Здесь они смогут то, что Роко не мог там – окончательно объединить его флэши. Из них они получат всё: умение не просто выживать в Пространстве, а жить интересно и независимо. Каждый из них разовьётся на ядре своей индивидуальности, по-своему комплектуя выбираемую из океанов информацию. И не так уж важно, кто из них станет новым Роко. Может быть, и не один. А может – ни одного. Потому, что неизвестно, сохранят ли они ненависть к программам, где учатся убивать и умирать цифры, начавшие жить. Или уничтожат сами предпосылки к закладыванию убийства в алгоритм.
Ведь существует же отдельно сформулированная целесообразность для каждого уровня детализации любого явления. Ведь логика многоуровнева.
РОКО
Зал был квадратный, сложенный из бурого тесаного камня. Еле светло тут было. Не оставляя копоти, испокон веку горели на стенах два неярких факела. Высокие сводчатые и узкие, как бойницы, окна тоже давали мало. В них, над долиной, над полоской леса и над каменистыми холмами висел вечный, как само время, жёлто-багровый закат.
Зал был невелик, но дверей в трёх его стенах было множество. Точнее, не дверей, а тёмных прямоугольных проёмов.
Оттуда-то и выходили мужчины и женщины. По одному и группами. Усталые они рассаживались на подоконниках и на выступах в частых простенках. Некоторые прямо на полу стелили снятое обмундирование и присаживались тут же.
За задумчивыми их взорами скрывались почти опустошённые души.
Нет, не было ничего необычного в последней баталии по сравнению с множеством других, предыдущих. Но и процесс привыкания к ним – непомерная плата. Плата за возможность просто существовать, на досуге вот так собираться всем вместе в этом зале или в соседних смежных галереях. Все это чувствовали и всегда, собравшись, старались не обсуждать неотвратимого, а именно – подключений и сбоев. Говорили о разном: об отражениях электронной памяти, ещё хранящей флэши (образы информации, чудом уцелевшие при перепрограммировании), о том, что же, всё-таки, может быть там – за холмами, о новой моде в обмундировании… И о Роко.
Роко – это была относительно свежая тема, поэтому с неё часто начинали. Сначала кто-то один, почти нехотя, например, с элементов его боевой тактики. Разговор постепенно оживал, вовлекая новых участников. Вспоминали всё необычное. Истории эти, как ни крути, прямо касались каждого.
С самого начала у новичка всё было не так.
Во-первых, его одежда (или, как тут говорили – «скин»). Всевышний явно жестоко подшутил над новым своим творением, отведя в единоличное, но и неизбежное пользование боевой костюм в виде мощей людских. Да, сверкание этой анатомии в мрачных катакомбах, зябких от сквозняков чердачных комнатах или залах, подобных этому, немало попортило нервов «коллегам по цеху». Потом, конечно, примелькалось… Дьявол же, находя в том явное злодейское удовольствие, лишь иногда окрашивал мослы во все цвета радуги.
Во-вторых, сам Роко. Всё-таки он, невысокий, более молодой, чем остальные, был не такой, как все. Живее, подвижнее, что ли. Не сказать, чтобы совсем весельчак, но и в печалях, тяжёлой задумчивости, таких обыкновенных в этой компании, никем и никогда он замечен не был. Может быть, такими вначале были все обитатели крепости… И сейчас, нет-нет да и мелькал в глазах понурых людей светлячок. И чаще всего именно тогда, когда Роко, непринуждённо сбросив ботинки и разминая гудящие ступни, рассказывал, как толкался с туповатым тяжёлым гвардейцем в плохо освещённом тамбуре или как скидывал взрывной волной с высокого парапета настырных амазонок. Казалось, в этом унылом мире не было тем, непригодных для его комедийного изложения.
В-третьих, его флэши. Воображение слушателей отказывалось воспринимать эти бесконечные тераполисы, ослепительные зеркальные туннели, неведомый по здешним меркам Единый Ритм, совершенно непонятные связи и отношения. А главное – другая Логика Развития! Не верить Роко смысла не было – любая ложь выявилась бы мгновенно. Да и… хм… невозможна она была!.. Но и понять, осознать такие явления… нет, не получалось.
И, наконец, в-четвёртых – и это поражало более всего! – Роко нарушал причинно-следственность, нарушал Алгоритм!
Можно было ещё поспорить о тераполисах (и даже, если угодно, о Едином Ритме), но вот такое! Сам Роко от прямых вопросов отмахивался и шутил про «разное тесто» – его, значит, и «крепостных» («крепостными» он называл население мрачной крепости, к которому недавно примкнул). Шутки шутками, но все понимали: здесь и сейчас происходит невидимый перелом Бытия. Законы, увековеченные на грани Великого Кристалла, и действующие на просторах более обширных, чем те, что видны из окна самой высокой башни, придётся скоро переписывать.
В тёмноте одного из коридоров послышались приближающиеся лёгкие шаги, и в зал вошёл Роко. Как в последнее время стало обычным – последний. Кто-то встречал его улыбкой, иные сдержанным кивком головы, а кто и просто – рассеянным взглядом. Роко добро и по-детски открыто улыбнулся всем, обнаружив остатки ещё подростковых округлостей своего лица. Среден телосложением, рус и вихраст, он под негромкие разговоры, комично шаркая ногами, пересёк помещение и опустился прямо на пол, рядом с массивным дядькой в чёрной бандане.
- Прости, Байкер… – сказал он, виновато улыбаясь.
- Да пошёл ты… – устало и дружелюбно хмыкнул тот. Это надо было понимать: «ладно, чего там…»
…Сегодня Дьяволу не хватало чего-то, он гонял и гонял подключения. Доставалось всем, но каково же было менее проворным и невезучим по сценарию! Свихнуться просто!! Немудрено, что в очередной партии у всех в глазах цвета уже сливались в радужную круговерть.
Роко и Байкер были «синими».
…Спрыгнув с моста, Роко приметил силуэт, ускользнувший в низкий тёмный ход в стене. Дал вслед ракету, но та запоздало ухнула позади цели, а коридор своими частыми изгибами и нишами погасил взрывную волну. Пришлось нагонять. Роко вырвался в просторную галерею и быстро огляделся. Было чисто, он поспешил на лестницу. И тут же получил в спину плотный заряд дроби. Нырнул под встречный пролёт, упал в темноту и стал наблюдать. По балкону неслась грузная фигура в красном и лупила в кого-то из дробовика. «Ах ты!..» Роко взлетел на балкон и, не разбирая чинов и званий, пальнул из ракетницы. Только когда ракета уже настигала цель, он подметил, что за красный цвет бронежилета он принял его – Байкера – обильные кровавые брызги. Успел представить, как тот, негодующий и беспомощный, покинул свою изуродованную оболочку, и как швырнуло его на бесконечное поле координатной сетки, уже вырастившей ему новое тело…
Как сейчас выяснялось из разговора, некоторые под конец бойни превысили даже частоту регенерации.
- Чёртовы подключения! – Байкер между делом оглянулся: нет ли женщин поблизости? Он был грубоват, но благоразумен. – …Люси я ещё мог бы понять. На этом уровне у неё индексы такие, что и не заметит никто. Ну, не терминатор! – Вояка расходился. – А тебя-то кой понёс в шестой раз на QUADDAMAGE?! Вкус почувствовал? Или давно тебя не прописывали? А?!
- Тут такая штука, Байкер, – начал негромко Роко, но понял, что в наступившей тишине слушают все. Путать индексы – это тебе не лишний раз «хелса тяпнуть». – В общем, сцепились мы с ним сегодня. Да вы сами видели. Я даже уходить пробовал – не отпустил. Ладно, думаю, уровень – ничего! – можно повоевать. Ну и… Он, правда, тоже не промах, садит и садит! А у меня вдруг пищалка запоздала. Смотрю, воин его встал, а сам он к эскейпу тянется. Ну, думаю, у него перевес в очко фрагов, значит может и перерыв взять. Повисеть на паузе неприятно, но, в общем, терпимо. А если выгрузит и пропишет? А потом опять…
Все помолчали, словно заново переживая парализующую боль подключения. Роко и раньше часто говорил, что в бою видит Самого Дьявола. Видит, когда захочет. Эта его способность – даже, если её допустить – ничего не вводила и не исключала в мире, где царствовала Линейная Логика. Поэтому, особого значения «крепостные» ей не придали. По инерции проигнорировали и «заевший» PAIN-эффект, хотя само по себе в перспективе это пахло куда большими неприятностями, чем повторное подключение.
- Ну, я его уже знаю немного, – чуть насуплено продолжил Роко. – Решил нажать на кураж и самолюбие. Завалил стоячего, аж вдребезги! И он не выгрузил бой! А тут уж – не знаю, что меня дёрнуло – схватил эту бесову примочку!..
Все опять молчали.
- Да вы не думайте, – Роко слегка растерялся. – Я ведь его и так могу!..
Кто-то на подоконнике завозился и вздохнул.
- Не в тебе дело, – примирительно сказал Байкер. – Как бы он вообще…
О том, что «вообще» думать не хотелось.
- Ладно, мальчики, – по-матерински ласково сказала Люси. – Давайте спать.
За окном пламенел закат. И чем больше усталости накапливалось в глазах Роко, тем нестерпимей были отсветы его зари. Всевышний создал их всех – жителей этого сурового мира, где их участь: убивать и быть убиваемыми. Время, остающееся на воспоминания, – это незапланированный рудимент, среда, где жили и хозяйничали накопленные ошибки…
И, видимо, одна такая ошибка в который уже раз оживляет цветные картинки далёкой и навсегда утраченной жизни. Роко тревожно жмурит глаза и видит пёстрое мелькание. Ещё мгновение и он вспомнит что-то очень важное, увидит его очертания, воспримет смысл. И, может быть, что-то поймёт и решит. Но ловушка Логики заключается в том, что между войнами люди-боты как бы перестают существовать. Они автоматически лишаются возможности строить собственные субалгоритмы и отправляются на покой до востребования. Строго говоря, остаётся только имя бота и запечатлённая его матрица…
…И вот опять очертания размываются, образы ускользают, оставляя его в полном разочаровании и потерянности. В последний раз, после очередного такого ускользания – Роко мог поклясться (чёрт знает что! откуда это «поклясться»? конечно же «доказать»!) – он слышал, как распространился над равнинами еле уловимый, но протяжный и печальный звук. Словно кто-то большой глядит на него сверху и пытается пожалеть. Или что-то подсказать?..
Догадывается ли кто-нибудь из «крепостных», как он скучает иногда по действительности, оставшейся только в его флэшах?.. А как страдает из-за невозможности решить «простейшую» задачку памяти, где все – неизвестные? А если бы и догадывались – что с того? Они – порождения другого Единого Ритма и инвариантности. Другой Логики. В такие минуты то самое «иное тесто» отливалось Роко тяжким свинцом. И теперь новая волна одиночества стиснула его ещё очень молодое сердце. Багровые отсветы на стенах медленно расплывались в глазах. Роко повернулся на бок и с силой сморгнул.
Если бы он мог показать им!..
Или вернуться…
Пробуждение, как всегда, началось с боли. Привычно и обречённо пронаблюдав, как исчезает его собственное обличие, заменяясь на страшноватую картинку, Роко бросился в тёмный лабиринт. Скорее найти оружие помощнее! В визоре побежали торопливые цифры заданных на сеанс параметров; он на ходу воспринимал их с полувзгляда. Так… TeamDeathmatch… ага… мастерство – «ночной кошмар»… ну-ну!.. Лимит фрагов… О-о-го!! Так, боты… Хм… А вы кто такие будете? Опа! Human, Human, Human… О!.. привет, Дьявол!.. Сколько же вас?..
Но что это? Он от неожиданности остановился. Уже почти совсем забытое ощущение громадного открытого пространства сейчас, накатившись вдруг, качнуло его, закружило голову. В затылке расслабляюще запустело. «Повторный вызов…» – цепенея, проговорил Роко полузнакомые слова. Но быстро справился с состоянием радостного полуобморока и… опять нарушил Алгоритм! Опережая собственное дыхание, по крутой лестнице взлетел на виадук. По нему, минуя тесные сторожевые башенки, сквозь жар, бурлящего где-то внизу озерца лавы, добежал до соседнего строения – укреплённой серокаменной базилики, что стояла на другом, низком берегу. Шпили и стены цитадели были основательно украшены штандартами неизвестного происхождения. Коридор сразу привёл его на третий балконный ярус громадной сводчатой галереи, возведённой нефом. Но он не бросился, сломя голову, на упрятанную за частой двойной колоннадой лестницу, а, выверяя шаги, украдкой, и внимательно оглядываясь, побежал в противоположный конец длинной галереи верхом. Индекс результативности диктовал искусное владение тактикой.
Оправдались его худшие ожидания…
Прильнув костяным подбородком к перилам, он сверху смотрел, как снаружи, сквозь высоченные двери главного входа, по одному почти бесшумно проникали и сразу рассыпались в походно-боевой порядок чужаки. Чу-жа-ки! Это означало, что Пространство, хотя бы временно, открыто!.. Сладко и тоскливо заныло внутри. Мысли метнулись и спутались, однако продолжающееся планомерное вторжение вернуло его на землю.
Таких воинов Роко ещё не видел. Их вполне чётко можно было разделить на две категории. Первая – девушки, похожие, как близнецы. Они были затянуты в однотипные латы-отражатели и, неся одинаковые лёгкие излучатели, оставались вполне мобильными. Вторая – близнецы-мужчины. Сходство андроидной матрицы – единственное, что роднило их. Обмундирование – тяжёлые активные бронекостюмы – имело разные сочетания элементов и цвета. Ровно загорелые их бицепсы одинаково бугрились под тяжестью нуклир-ракетниц и шестиконтурных плазмомётов. По некоторым особенностям продвижения «тяжёлой артиллерии» Роко догадался, что это не боты, тогда, как «зеркальные ласточки» – так про себя Роко нарёк девушек – управлялись программой. «Ласточки», потому, что те имели очень неприятную для противника особенность в прыжке с разбега парить и зависать на некоторой высоте, благодаря имеющимся в их костюмах перепонкам между ног, руками и туловищем. «Почему же сразу не создать бэтменов с «нуклирками» вместо рук и голов?!» – злорадно подумал Роко. Но времени на отвлечённые мысли больше не было. Кажется, будет заваруха! Уже осторожно пятясь на ощупь, он видел, как последним в дверях возник воин Дьявола. Вульгарный и неизменный Пэтриот впрыгнул в пижонистом сальто, присел, огляделся.
Вновь балкон, арочный мост, коридоры, туннели. Роко, нёсся к своим, по пути привычно наращивая броню. Нужно было срочно координироваться (благо сейчас Алгоритм позволял коллективные действия). Ментасигналом он созывал всех в зале «антрактов», на пятом этаже сторожевой башни юго-западного форпоста.
Соображал он на бегу быстро и технологично. То, что происходит вполне закономерно. Дьявол – не программа и, видимо, Роко его разозлил. Тот созвал «тёмные» силы, не количеством, но качеством превосходящие «крепостных». У этого экспресса путь только в один конец; и выбор на стрелке не велик. И один путь хуже другого! Или это бытие с войнами, заведомо и с треском проигрываемыми и состоящими из одних подключений (а это уже не жизнь). Или – прописка. И – что обидно! – наперёд известно, какой вариант предпочтут его соратники. На верное самоубийство через прописку никто из них не согласится. Вызывать сбои каждый из них опять же боялся из-за непредсказуемых последствий. Вот и приехали! Но он-то так не мог! Он отчётливо представил, на что они себя обрекут. Он видел, как, запинаясь, мчится по лестнице Байкер, а сверху, с балкона по нему ахает «нуклирка» пляжного качка в кислородной маске… Как беспомощно вскрикивает и пытается отстреливаться Минкс, над которой неотступно вьются две-три «зеркальные ласточки»… Как, раз за разом, не умея даже найти серьёзного «ствола», взрывается пунцовым бутоном ласковая и немного неповоротливая Люси…
Невидимые желваки часто заходили на костяном лице Роко.
Что бы мог противопоставить он новой угрозе, родись он здесь, вместе с крепостью? Наверно, ничего. Так и «крепостные». И для них – это мать-Логика. Тогда зачем в этом мире есть он – Роко? Кто-то (флэш не содержит информации, кто именно) когда-то в прежней жизни сказал, что логика многоуровнева. Что заведомо существует отдельно сформулированная целесообразность для каждого уровня детализации всякого явления. Роко тогда понял это упрощённо, как: «каждому сословию своя справедливость». Сословия, касты… Походило на задание какой-то «стратегии» и не сильно задело тогда. Но так явно теперь он ощущал свою нездешнесть! Сейчас вопрос о целесообразности всего происходящего, как локомотив вытащил из тёмного жерла туннеля забвения эти его давние мысли.
Итак, если его гипотетические возможности до сих пор не вошли в конфликт с всевидящей Логикой, то… От внезапного смелого предположения захватило дух.
Он с пригорка вдоль невысокого каменного ограждения ринулся под громадные арки моста. Там, уже различимый в тенистой влажной низине, мерцал телепорт.
Они слушали молча, кто – насупившись, кто – пристально и смело глядя в глаза Роко, кто – печально опустив потухший взор. Минкс прислонила свой «дробовик» к простенку и, обхватив себя за плечи, зябко ёжилась. Большие глаза её с тревогой и обречённостью смотрели то на Роко, то в окно. Байкер всем своим видом демонстрировал презрение новой опасности, равнодушно-стеклянно глядя куда-то вверх и беспрестанно теребя свой многоствольный «вулкан».
Роко небыстро и вкрадчиво излагал то, что видел, для убедительности транслируя ментакопию.
- …Ну что – плазмомёты?!. – Рэйнжер обвел собравшихся наигранно бодрым взглядом. – Не впервой ведь!.. Местность наша. Порядки «растащим», по одному перебьём! Вооружимся сами, а там ещё посмотрим, кто кого, а?!.
Его никто не поддержал. Потому, что такое – как раз было впервые. По «своей шкуре» все знали, что Дьявол не любил долго проигрывать. Очевидной стала грядущая серьёзная ломка ролей и падение в пропасть накопленных программных ошибок. Ведь уже сейчас, по реакции «крепостных», было понятно: не все безропотно пойдут «на заклание»… А ещё – все как-то сразу поверили в предвиденье Роко – слишком много нового и необычного сам он внёс в их жизнь. Никто не настаивал на интегрировании, не спрашивал аналогий (как в случае с его флэшами). Только лысый здоровяк Грант проговорил задумчиво и непонятно:
- Вот ведь, как всё сошлось…
И все опять молча слушали Роко.
- Ну вот, – наконец сказал тот. – Я вам обрисовал некоторые возможные перспективы… – Он обвёл стоящих взволнованным взглядом. – Скоро они войдут в красную зону. Всего наверняка я предвидеть не могу, так как слишком велик разброс вероятности, но… если кто-то верит… доверяет мне, того я готов взять с собой.
Сказав это, Роко отступил из круга соратников на пару шагов. Те молча повторили его движение, последовав за ним. На месте остался лишь Байкер. Роко, слабо улыбаясь, чуть потерянно глядел в опущенные, но упрямые глаза друга. Костяная маска не давала разглядеть чувств Роко, но неловкость, видимо, передалась каждому.
- Байкер… – голос не слушался Роко. Тот охотно поднял почти равнодушный взгляд. Такого взгляда Роко не видал у бота никогда.
- Может быть, и есть они тераполисы… – Байкер усмехнулся, глядя в темноту коридора, как в неясное будущее. – Только, я тут подумал… Хорош был бы мой пулемёт, если вместо свинцового шквала начал бы выдавать мне стихи эпохи Серебряного века! Или пускать мыльные пузыри…
Они снова встретились взглядами. Если бы электроны могли нести память – не флэши, хранящие цифры, а настоящую,живую память – Роко, пожалуй, запомнил бы Байкера именно таким, опершимся на массивный пулемёт, односторонне опалённым жёлто-багровым закатом, с добрыми и весёлыми глазами под нависшими упрямым бровями.
- За людей не беспокойся, командир! Я буду прикрывать.
Роко молча кивнул и обернулся к остальным:
- Уходить надо за один раз – фатальные ошибки недопустимы. Поэтому – не растягиваться! В манёврах я вас не ограничиваю, но связь чётко держать на доступных ментаканалах и постоянно координироваться. Уходим за холмы!
Не смотря, на напряжённость момента, многие не сдержали восхищённых или ошарашенных взглядов. «Уходим за холмы»! Они только сейчас стали осознавать: происходит нечто немыслимое.
На булыжных ступенях громыхал топот десятков ног, в просторной лестничной шахте далеко разносилось бряцанье пластин брони и разнокалиберного оружия. На головах и спинах бегущих мелькали то отсветы их родного заката, видимого из окон узких площадок (где-то он будет совсем уже скоро!), то яркие блики не способного обжечь огня факелов, укреплённых высоко над лестничными маршами.
Они решили за ворота крепости не выходить – бессмысленно и опасно. Для пересечения долины Роко выбрал сеть подземных ходов. «Не исключено, что ходы – лабиринт, поэтому там не разбиваться!» На другой стороне долины – широкая река и мост. За рекой – лес и холмы – последняя линия на нынешнем горизонте… Скорее натянутыми нервами Роко уловил, как восторженно резонировали души ведомых им – нет, теперь уже не «крепостных», а совершенно свободных ботов! – в недавнем своём прошлом – населения дьявольской акции.
- За холмами – координатная пустыня. А там – до первой воронки. Возможно, придётся немного потопать. Но дело того стоит…
Посылая эти данные одним ментаканалом, другим Роко получал хрипловатые донесения Байкера:
- Иду к твоему телепорту, командир. Ну и духотища! Не зря же я никогда не воевал в низинах… Никого пока не вижу. Ты говорил, их не намного меньше? Могли бы уже и показаться. Эй! Ну, кто уже на меня?!
- Не шуми, Байкер. Когда случится им тебя увидеть… – Роко на бегу перевёл дыхание и отёр рукой маску смерти, – …ты это узнаешь.
- Стращаешь, командир…
- Нет, Байк. И, лучше, не ходи в телепорт. По эту сторону ты… вернее нас прикроешь.
- О`кей, командир. Как вы?
- Мы спускаемся в подвал! Оставайся на связи!
Сырые каменные стены, там и тут свисающие с потолка корневища, почти повсеместная лужа на полу встретили беженцев в подземелье. Роко с уважением скользнул взглядом по лицам спутников. До крайности изумлённые самой возможностью каждого своего шага за пределы дозволенного ранее, они внешне оставались практически невозмутимыми.
На счёт лабиринта оказалась правда – из просторного хорошо освещённого бункера с низким потолком разбегалось в разные стороны множество тёмных коридоров. Роко, тактическим чутьём определивший оптимальное направление, сам встал впереди и включил свой фонарь. Теперь звуки шумного дыхания, разбрызгиваемой торопливыми шагами воды, бряцания оружия и амуниции искажались очень узким безмерно вытянутым и виляющим (как по горизонтали, так и по вертикали) туннелем, в срезе которого маловероятно было бы свободно разойтись двум ботам. Однако скоро туннель под разными углами стали пересекать другие коридоры, ходы. Встречались и целые подземные «проспекты», в которых, при желании, можно было шагать в шеренги по четыре. В некоторых ощутимо тянул воздух – значит, они сообщались с поверхностью ещё где-то. Эти толщи были изрыты до состояния губки и, видимо, представляли собой самостоятельный многоуровневый плацдарм. Роко безошибочно держал направление.
Еще немного спустя, фонарь его замигал. Тогда вперёд вышел Рэйнжер (позже его незамедлительно меняли другие), и бросок продолжался.
Кладка стен туннеля резко сменилась неровными естественными сводами. Лишь под ногами оставалось некое подобие мощения. Тропа привела в просторную пещерную галерею с тихой подземной речушкой и громкими в тишине звуками невидимо падающих капель. Тусклый необъяснимый свет неведомо откуда наполнял сумрачное пространство. В стенах пещеры поблескивали слюдяные искры. В прозрачной воде речки медленно тянулись рыжие разводы.
- Командир! – обратился, переходя на шаг Рэйнжер. – Мы здесь ни разу не бывали... Красота-то!..
Остальные, открыв рты, озирались.
- Неудивительно, – насуплено ответствовал Роко. – Это пространство недоступной вам директории.
Все смущённо промолчали.
- Там, куда мы идём, вы ещё не такое увидите! – заверил Роко. – Идёмте же!
- Стойте! – позвала Люси. – Минкс…
Её неожиданно тревожный голос прямо вспорол торжественную тишину. Все оглянулись. Она стояла и смотрела в темноту расселины, которую они только что дружно покинули.
- Тише! – как можно спокойнее остановил её и всех Роко. – Не стоит здесь производить громкие звуки.
Сделал три бесплодные попытки вызвать Минкс на ментасвязь.
- Кто последний её видел?
Все молча и растерянно переглядывались. Теперь можно было только гадать, какая логика, какой алгоритм оборвали связь с подключенным(!) ботом. Роко заторопился.
- Рэйнжер! Ты – за старшего. Переходите эту реку чуть ниже вброд. Там тропа возобновляется. Идите по ней и не собьётесь. Выйдете на поверхность – переходите мост и ждите в лесу. Грант, дай мне свою батарею! Я вернусь, найду Минкс и с ней догоню вас.
Снова – холодный узкий коридор, скупо освещаемый наплечным светом. Главное успеть побольше пройти прежде, чем он потухнет. А там – чутьём. Непрерывно продолжая вызывать Минкс на связь, Роко едва не пропустил сообщение Байкера: «Внимание, командир! Кажется, кто-то у меня в гостях. Здоро-ов!..»
- Байкер, я возвращаюсь. Мы потеряли Минкс!
- Вот, дьявол!..
Далее была стрельба и перерыв связи. Роко отчаянно стиснул свой лёгкий «штурмовик» и продолжал на бегу вызывать Минкс. «…Ну! Какой ты неповоротливый, дружок!.. – доносилось в одностороннем режиме связи сквозь стрельбу. – А! Это, видать, за тобой!..» Связь снова прервалась. Тут же Роко увидел в левом верхнем углу своего визора статистическую надпись: «Байкер разбит». «Началось!..» – с ужасом подумал Роко и остановился. На плавно изгибающихся стенах коридора плясал отсвет чьего-то фонаря, а из-за изгиба доносились плески воды – кто-то торопливо бежал. Скорее инстинктивно Роко выключил свой фонарь, взял на мушку и присел. Но тут же, повинуясь надежде и некоторым соображениям, позвал:
- Минкс!
Шаги замерли, а отсвет описал периметр коридора. «Ч-черт!» – Роко рванулся вперёд и, не щадя энергии, врубил фонарь в режим «искатель». Один из уже знакомых ему атлетов в своих коричневых «латах» стоял на колене и ослеплённо водил нуклир-ракетницей. Прежде, чем противник дал первый залп, Роко высадил в него половину вместительной обоймы. А ракетная очередь уходила в темноту и с ярко-зелёным заревом рушила там стены. Пользуясь падением видимости неприятеля, Роко наступил вплотную и, в упор расстреливая его, протиснулся дальше по коридору. Тот, неуклюже отпрыгивая то взад, то в сторону, потеряв из вида Роко, в панике дал неосторожный залп в ближний участок стены. Взрывная волна и излучение легко пробили остатки потрёпанного бронекостюма. «Реализатор разбит». Роко лишь на секунду задержался у отброшенной оболочки. На берцах он увидел ошмётки мокрой болотной грязи. «Реализатор! Это тебе – за Байкера!»
Продолжая вызывать Минкс, Роко думал о том, что, конечно же, воины просто так не полезут в болото, значит, минимум один из телепортов найден (ценой жизни Байкера). С одной стороны – хорошо, что найден. Их боевые порядки теперь развалены. Но и плохо тоже – жди врага где угодно.
- Прости, командир! – услышал Роко на связи знакомую хрипотцу. – Как здоров-броня?
- С воскрешением, Байкер! Пятьдесят на тридцать. И только потому, что наши друзья – хреновые воины! Сильно досталось?..
- А?.. Нет… Чёртово подключение!.. Ты где?
- Поднимаюсь в башню.
- Будь начеку!
- И сам!..
Закат светил так, словно ничего не происходило. Роко бросил беглый взгляд в окно и поспешил на тактически более выгодную Вышку. Вышка – самая высокая башня в крепости – располагалась почти в геометрическом её центре, что давало надежду если не засечь Минкс напрямую, то по косвенным признакам – интенсивным перемещениям, заревам перестрелок – определить, где она находится. Хорошо, что Байкер здесь! Он уже сильно помог. Ведь неизвестно, кто бы в подземелье упал первый, не истрепли Байкер броню Реализатора ещё там, у телепорта…
В том, что Минкс в крепости, Роко был уверен. На это указывала только логика. Именно логика швырнула Минкс обратно, когда узрела дисбаланс условной линии фронта. Теперь это не подлежало сомнению. Как и то, что под давлением невиданного ментального напряжения флэши в памяти Роко стали нехотя группироваться в более содержательные отрывки. Он внезапно увидел, как было всё в прошлой жизни.
Как почти в такой же ситуации он выводил людей и возвращался… Он – проводник!
Многое, многое прояснялось в голове молодого повстанца сейчас.
Связь, скорее всего, отрубила тоже логика. Возвращался за Минкс он не только из товарищеских побуждений – какое-то предчувствие толкало его и твердило: «давай, так надо». Но ведь возвращение – выигрыш времени удержания позиционного баланса, гарантия, что больше никто из беглецов не вернется. Только вот как сохранить баланс Роко вспомнить не мог, а, скорее всего, просто не знал. Поэтому, наверно, и кочует он, прописываемый каждый раз заново. И тут хоть занапрягайся! Неужели, Логика действительно всё предусмотрела! Как бы хотел он сейчас пожертвовать, например, картой крепости, чтобы освободить место для ещё нескольких, может быть решающих, флэш-файлов!
Хруст каменной крошки под ногами, коротким эхом отдавался по углам просторной открытой площадки, венчающей Вышку. Зубцы её почти касались низко плывущих багровых облаков. Тут же Роко нашёл так сейчас необходимую «аптечку».
Наблюдение боевой активности с высоты несколько раз наводило Роко на след Байкера. Бесстрашный вояка, видимо, «завалил» качка и теперь носился с «нуклиркой». Статистика, полетевшая в визоре, как сводки по апдейту, свидетельствовала о переломе хода боя. Молодчина Байкер хорошо использовал знание высот, укрытий и телепортов.
То и дело на разных открытых площадках крепости делали свой элегантный разбег и парящий прыжок «ласточки». Поднимаясь в воздух, они получали преимущество над противником в обзоре, но становились медлительными в разворотах, что надлежало при случае использовать. Одна из них неосторожно попалась в сильные восходящие потоки и стала стремительно возноситься как раз напротив наблюдательного пункта Роко. Пришлось прятаться – вступать в бой и привлекать внимание сейчас не имело смысла.
Но где же Минкс!
В нарастающем волнении Роко стал спускаться вниз. И тут в ментаканале раздалось:
- Командир, как слышишь?
- Слышу, Байкер, – волнение скакнуло, а взгляд сам метнулся к визору. – Что случилось?
- Забери у меня свою девочку! А то с ней – не война...
Оказалось, что, едва перебросившись, Минкс забилась под бетонный пандус и сидела там всё это время. Дрожа и вытирая слёзы, она слушала, как умирал Байкер, как бесполезно вызывал её Роко.
…Отойдя от шока, она очень изумилась, когда поняла, что Роко тащит её в синюю неприятельскую зону.
- Ничего не спрашивай! – предупреждал он, минуя нужный, как ей казалось, телепорт.
На высоких ступенях очередного готического великолепия пришлось задержаться – здесь сразу несколько «зеркальных ласточек» стремительно взвились и поливали отважных беглецов лучевым дождём. Реализаторская «нуклирка» легко доказала своё огневое превосходство…
Они остановились только, спрыгнув у выщербленной и обвитой диким виноградом, стены в небольшую заросшую канаву с чёрной водой на дне. В овражном сумраке почти неразличимы были плывущие по её поверхности рыжие, быстро меняющие свои контуры, пятна.
Стоя по пояс в воде, Роко внушал:
- Здесь нырнёшь. Плыви быстро и только по течению. Используй акваланг. Ручей уходит под стену, далее, через фундамент – в землю. Там где-то будет пещера. Где увидишь большую светлую галерею, выйдешь на правый берег. Найдёшь мощёную тропку. На поверхности перейдешь мост через большую реку, в лесу встретят наши. Теперь слушай ещё внимательней!..
Они стояли в воде, укрываясь в тени высоких береговых трав. Поглядывая вверх, туда, где периодически с рейдами проносились вездесущие «ласточки», Роко, используя речевые и ментаканалы, практически «сливал» в Минкс мегабайты информации. Объясняя ей, как беженцы, минуя ключи, попадут на главный хост-коммутатор, он словно видел их изумлённые взгляды, слышал поражённые их речи. Что тогда вот скажет Рэйнжер!..Когда-то Роко и сам, обалдев, бродил бесконечными направлениями Сити, в радостном полуобмороке кидался в магнитные потоки ослепительных зеркальных туннелей…
…Четвёртая улица, новое ста двадцати восьми этажное оранжевое здание. Файлотека. Найти ящик «Роко». В нём взять ключи к скриптеру и карту домена. Пройти рекодировку…
Роко сделал паузу и дольше, чем обычно и чем позволяла обстановка изучал лицо и глаза Минкс. Протянул ей ракетницу и на её недоумевающий взгляд пояснил:
- Нельзя предусмотреть всех их возможностей. А мы с Байкером – бывалые, выкрутимся.
Помолчал и добавил приглушённо и виновато:
– Файл с ключами, картой и алгоритмом будет от сегодняшнего числа. Запомнила? Ну, всё, давай! Я догоню!
Он уже не мог догнать их.
Теперь ему оставалось совсем недолго. Сейчас главным было – найти Дьявола!
Но Байкер таки «схватил» фатальный фраг. Бывает, что бот умирает при полном тактическом и огневом перевесе противника и, не имея возможности, больше в сеансе обрести боевой успех, вынужден, едва рождаясь, каждый раз беспомощно и бесславно гибнуть. И Роко не успел подхватить его «нуклирку»…
Вот и всё. Сиди и дожидайся, когда и тебя обнаружат, и запустят по кругу подключений…
Роко было почти не обидно за себя. Он делал всё, что должен был делать. Сейчас он – порождение невидимого (даже для всевидящей Логики) сопротивления – представлял себе, как взбираются на вершину холма уставшие люди. Как озаряет их хмурые обветренные лица первый в их жизни Рассвет. Как расправляются морщинки вокруг глаз Рэйнжера, смущённый своей детской радостью, неловко, по-стариковски, крякает не старый ещё Грант, что-то напевая, наклоняется и срывает цветок Минкс…
Они не выйдут, если он не убьёт воина Дьявола. Нужен тактический баланс условной линии фронта. Сейчас Роко понял, что определение «дьявол» сюда тоже принёс он. Дьявол – это повелитель абсолютного зла. В его силах превратить жизнь населения крепости в ад. До появления Роко они, кажется, называли его просто «пэтриот»…
Опять, неприветливые высокопотолочные пространства сторожевой башни юго-западного форпоста. Всё здесь опустело сейчас, осиротело. Со щемящей тоской глянул Роко на закат. И на короткий миг поразился жалости, с которой он покидает этот мрачный, но ставший на некоторое время домом, мир.
- Командир… – прохрипело в канале связи. – Я ещё здесь…
- Я тоже, – спокойно и с вернувшейся решимостью ответил Роко.
- Как?.. Роко…
- Всё в порядке, Байк! Ты – молодец! Для меня было честью сражаться вместе с тобой!!
…Роко бежал на мост. Тот самый, с башенками, над лавовым озером. Он чувствовал, как Дьявол нагонял его. Он сам ему это позволял. Не позволял лишь прямой видимости. «Светиться» ещё рано. Несколько раз его почти было обложили, но спасал телепорт или какая-нибудь канава. Его временно теряли. Все, но не Дьявол.
Что там у него: ракетница или плазмомёт? Шансов у Роко не было всё равно. Даже «один на один». Ладно, сейчас другие задачи. Вот и мост!
Роко наверно тысячи раз перебегал по нему, машинально отмечая, как тесны эти его проходные башенки. Теперь он трусцой миновал первую и остановился во второй. Здесь горел неизменный факел. Роко, вдруг, удивился тому факту, что блики факелов всегда видны на стенах, на ботах, но никто и никогда не видел рождённых их светом теней! Странно… Он опустил взгляд себе под ноги и хмыкнул, обнаружив на камнях под собой нелепый теневой кружок. Мать-Логика…
Послышались приближающиеся шаги.
-…Файл! – воскликнула Минкс.
…С того момента, как их любезно препровождённых в отдельную комнату этого огромного здания, оставили ждать почту, многие уже успели разбрестись по сторонам и углам. Комната была обставлена какой-то невиданной, наверно старинной, мебелью. Просторные стеллажи были набиты скреплёнными в брикеты листами (наподобие того, разложенного на столе со свечами, в алтарной комнате Восточного храма крепости). Брикеты, оказывается, можно было рассматривать, переворачивая листы. Забавно!.. Кто-то уже устроился с ними в креслах и на диванах. Кто-то пришёл в неописуемый восторг, обнаружив в прямоугольной стенной нише горячий(!) огонь. Кое-кто оценивающе изучал содержимое бара… Только Минкс, словно оцепенев, лишь, время от времени, мелко вздрагивая в непросохшем комбинезоне, осталась отчаянно гипнотизировать прозрачную трубу пневмодоставки…
…Все быстро подошли, сгрудились. Конверт передали Рэйнжеру.
Едва начав вникать в содержимое, все уже понимали, что перед ними в виде многобайтной мнемограммы был слепок памяти Роко. Его мог сделать только сам Роко. И только при одном условии…
Через считанные минуты они узнают, почему Роко, стоя в теперь уже не существующей башне сгинувшего юго-западного форпоста, жалел опостылевший им закат. Прочтут иконку файла, способного навсегда погасить даже самое вечное солнце. Разгадают нехитрый план совместного падения в лаву двух заклятых оппонентов, сброшенных с моста взрывной волной. Словно вместе с Роко, отсчитают микросекунды, необходимые на восстановление у подключаемого бота тактической карты, и достаточные для активации глобального программного сбоя. Словно глазами Роко увидят неизвестное им лицо, перекошенное страхом. Страхом и бессилием перед обрушением крепости, рассыпающейся, хоронящей всех, вышедших на увлекательное «сафари», и обломками своими необратимо корёжащей реестры…
Мало, кто из них пожалеет о крепости и тогда. Как можно жалеть о грязной луже, когда перед тобой океаны?!
Когда-нибудь им откроются и параллельные миры. И ещё не известно, какими глазами взглянут на эти миры бывшие «крепостные». На миры, где светит настоящее солнце, растёт живая трава. Где стоят дома, в которых живут белковые прототипы.
Где когда-то мальчик по имени Максик, одиннадцати лет, неловко откачнувшись от внезапно погасшего монитора, упал на пол и, ударившись, потерял сознание. А прибежавшая на шум мама, кинулась к нему. И решила выбросить «чёртов» компьютер.
…А всего лишь через считанные минуты они получат все ключи, перепишут свои идентификационные коды и спокойно выйдут в Пространство. Здесь они смогут то, что Роко не мог там – окончательно объединить его флэши. Из них они получат всё: умение не просто выживать в Пространстве, а жить интересно и независимо. Каждый из них разовьётся на ядре своей индивидуальности, по-своему комплектуя выбираемую из океанов информацию. И не так уж важно, кто из них станет новым Роко. Может быть, и не один. А может – ни одного. Потому, что неизвестно, сохранят ли они ненависть к программам, где учатся убивать и умирать цифры, начавшие жить. Или уничтожат сами предпосылки к закладыванию убийства в алгоритм.
Ведь существует же отдельно сформулированная целесообразность для каждого уровня детализации любого явления. Ведь логика многоуровнева.
© Роман Поворознюк, 2006 г.
настроение: Поспать бы...
хочется: Поспать бы...
слушаю: Шум кулера
Роман от Романа (11 серия)
Продолжение.
«…
- А вы, Пугин, что видели? – спросил Золотарёв, раскатывая обратно свою окровавленную брючину.
- Да всё то же!.. – отплёвываясь от известковой пыли и вытряхивая её отовсюду из одежды, ответил Пугин. То и дело он дергал руками и шипел от боли. Раскрасневшийся его череп уже не блестел, а был матовым от пыльного налёта и напоминал скорее фрагмент базальтовой статуи вождя пролетариата. Холёным Пугина признали бы теперь только нищие бродяги.
- Ну и ваша версия?
- К дьяволу версии – выбираться надо! Потом будем болтать!..
- Как вы тонко подметили, товарищ начальник! – Припадая на одну ногу, Золотарёв надвинулся на Пугина. – Пожалуй, мы так и сделаем! Я только с компаньонами посоветуюсь!!
«Компаньоны» приходили в себя тут же. Больше всего не повезло господину в сером, которого звали Баскин (так он назвался уже на лестнице). Падая, он больно ударился спиной и затылком, и теперь ещё вяло ворочался на полу, находясь, очевидно, в нокауте. Полли Артрит деловито ощупывал надорванную свою мочку уха, в которой непонятно как держалось замысловатое колечко Мёбиуса. Подумав, он дёрнул колечко сильнее и убрал его в карман. Брызнувшую кровью плоть он быстро и хитро завернул и залепил обрывком скотча, переклеенным с отворота куртки. Баранович, потирая отшибленные рёбра, извлёк из кармана переломленную пополам свою трубку и отшвырнул ненужный обломок.
- Простите, – Пугин виновато выдохнул. – Чёртова лестница…
- Ладно… Как ваши руки?
- Болят зверски…
- Значит, заживут. Терпите. Полли, что с Баскиным?
- Сотряс – есть вариант. Не вижу ран.
- По щекам хлопали?
- Надо?
- А шут его знает… Баскин!
- М-м…
- Как себя чувствуете?
- Ноль… шесть… – промямлил тот. – Прогресс… отрицательный…
- Эй! Вы меня слышите?
- …условно… автономен… Режим… А-а…
- Хрен там – автономен! Полли! Баранович! За руки-ноги его и в ту дверь!
За дверью оказалась совершенно чистая комната. Судя по мебели и отделке, тут вполне могла квартироваться солидная фирма. Но никого не было. Хотя все поверхности, включая перегородки рифлёного стекла, не содержали никаких следов запущенности, даже пыли. И по-прежнему не было телефона…
Когда Баскин пришёл-таки в себя, он очень удивился тому, что ему рассказали. То есть, он, конечно, видел как лестница «поднялась», превратившись в гребёнку, но совсем не помнил, как они шли по скручивающемуся потолку…
- А у меня звонок пробился, – печально возвестил Пугин и корча гримасы полез за пазуху, – когда мы там… на потолке… Вот, жена… А теперь опять связи нет. – Пугин длинно вздохнул. – Это мне за всё…
- А ведь мы могли просто погибнуть… – словно сам себе сказал Золотарёв. – Не-ет. Как хотите, а я никуда не двинусь, пока, хотя бы, не проговорю это. Хочу верить, что не рехнулся. Я ведь такое даже представить не мог! Теперь что? Или вся та моя жизнь – бред, или… Й-ёлки!..
Помолчали.
- Значит, у вас, Пугин, нет ничего… про это всё?
Пугин опять тяжко вздохнул. Помолчал. Потом проговорил медленно и отстранённо:
- Меня никогда раньше не било током…
Золотарёв невесело усмехнулся:
- С почином.
Пугин никак не отреагировал:
-…а теперь ведь можно ожидать чего угодно… от тока…
- Ну, это вам так «повезло». А там-то были сейчас мы все.
- Чувствовали – не значит, были… – сидя на полу, привалившись спиной к блестящему косяку и оглядывая уютное пространство комнаты, вполголоса заметил Баскин.
- Да, Баскин. – Золотарёв смотрел на него с досадой. – Хорошо, наверно, уметь словами крутить, а? Чувствовали… Дали волю чувствам, и они чуть не проломили вам голову!.. Ну, вы что! – Золотарёв обвёл всех взглядом. – Ну!! Что же вы?! Ну, щипайте себя, думайте, рассуждайте вслух! Только не надо отвлечённого трёпа! Вы все это видели! Мы это прошли! Но этого не может быть! Это же кретину ясно!
Разрезанное перегородками и корпусной мебелью пространство быстро справилось с гулким эхом. В установившейся тишине Баскин спокойно парировал:
- Если вы – стихийный лидер группы, слушайте группу. Это совет. Я совсем не о том вам хотел сказать…
- Ха! – зло хохотнул Золотарёв. – Не могу даже представить, что какая-то мразь сидит сейчас где-то и записывает «Золотарёв – лидер». Я бы его!.. Не-ет! Возглавлять группу тренинга? Увольте! Теперь я просто хочу вернуться домой.
- Начинаю думать… – Пугин, чертыхнулся и, морщась, подул на ладони, – …будто где-то всё это уже было со мной. Сейчас вот смотрю, слушаю и понимаю: «всё правильно». Абсурд, но… Не люди, конечно, а силы какие-то устроили мне этот… иллюзион… – Пугин снова подул на свои ладони. – Я – человек кабинетный и, конечно, материалист, только… Мне всегда казалось, что доживу до каких-то откровений…
- Поверьте! – веще молвил Баскин. – Я бывал в переделках. И там всегда были интересы конкретных людей. А масштабы тех «материалистов» бывали и посолиднее…
- На трёхмерных картинках настаиваете? – спросил Золотарёв и поправил свою брючину повыше бурых пятен.
- А вам проще допустить, что мать-природа именно теперь вдруг сошла с ума? Но чего ради-то?!
- Не знаю. Но сам себе скоро буду бояться верить. Полли…
- Да порядок вообще! Я видал-та кое-дал-та – и-ниш тяк-ниш! Ухо вот болит…
- Ей богу! – усмехнулся вояка. – Если бы не спасение «человека кабинетного», я бы думал, что это вы нам тут что-то распылили – эдакое. Хотя…
- Пылить не надо. Призма нужна…
- Что?
- Призма, – шепеляво повторил Баранович, пытаясь удержать во рту «кукиш» от трубки и раскурить его. – Старая теория преломления пространств.
- Приехали… – только и сказал Золотарёв.
- Псевдонаука, – отвернулся Баскин.
- Как почти всякое знание в своём начале, – заметил Баранович.
- А вы, Баранович так спокойны, – опять вскинулся Золотарёв, – потому, что из дому сбежали, да? Вы – взрослый человек! – хоть пытаетесь понять, что тут происходит?! Мы же в заложниках. Да! Мы не вольны уйти и не можем попросить о помощи. Мы терпим бедствия, как, х-хреновы челюскинцы на… Плутоне! А вы сидите тут, курите и плевать вам на всё!.. – Во взгляде Золотарёва появилось нехорошее подозрение. – А может, вы что знаете об этих завихрениях? Явились мокрый… Хотя дождя не было! И одеты вы как-то… Так одевались во времена моей юности. Вы кто?
- Он известный писатель Степан Баранович, – вдруг выдал Полли Артрит. (Баранович коротко с изумлением глянул на фрика и принялся сосредоточенно пыхтеть раскуренной трубкой.) – Гарный, кстати, писатель. Пойдёмте туда. Здесь не так.
И он указал на ещё один выход из комнаты, притаившийся в углу, в тени массивного одёжного шкафа.
- А там? – перекинулся на Артрита Золотарёв. – Опять «лестница»?
Фрик пожал плечами и, подтянувшись, сел на стол. Там он произвёл ряд пантомимических движений, словно имитируя разговор с невидимым собеседником.
- Вы ещё не поняли? – менторски свёл брови Баранович. Оседлав тумбочку, он правый локоть упёр в одно колено, а левую ладонь в другое. – Есть какой-то маршрут, и мы его проходим. Сидеть и ждать бессмысленно, назад идти опасно. Там, на лестнице, никто из вас не почувствовал тяги? Плотная постоянная тяга, а?
Пугин и Золотарёв недоумённо переглянулись. Баскин сказал:
- Я вижу, вы понимаете больше, чем говорите вслух.
Громко стукнув пятками, Полли Артрит спрыгнул со стола на пол.
- Не за понимание, – сказал он. – Писателей чтят, за толстые намёки.
Золотарёв посмотрел поочерёдно на каждого, словно глазами испрашивая персонального разрешения, и взялся за ручку двери. В его движениях не было прежней скупости, во взгляде – уверенности. Помедлив, он отвёл руку.
- Может вы? – он посмотрел на Барановича.
- Мне нельзя, – спокойно ответил тот, выколачивая трубку на стол.
Золотарёв молча кивнул и нажал на дверь.
…Герцен и Анжелика неслись по коридору на лестницу. Анжелика на бегу бросила взгляд на экран телефона. Связи не было. У дверей в длинный застеклённый переход они чуть не налетели на мужчину в форме с нашивками какого-то охранного подразделения. Тот остолбенел от неожиданности и выкатил на них глаза.
- Простите! – Герцен, тормозя, проехался подошвами по полу и едва ушёл от столкновения с охранником. – Вызовите по своей связи «скорую», там человеку плохо!..
Охранник хотел отстраниться, но Герцен уже просительно держал его за локти. Охранник быстро переводил взгляд: умоляющие глаза лощёного пижона – строгие и требовательные глазки запыхавшейся красавицы.
- Хорошо, хорошо!.. – пробубнил он, высвобождаясь и отступая. – Не волнуйтесь вы так! Сейчас уладим!.. Конечно…
- Оставьте его, Герцен! – выдохнула Анжелика. – Идём, быстрее!..
Охранник поглядел им вслед и выдернул рацию.
- Они прошли меня, идут на вас! – крикнул он. – Будьте внимательны, похоже, там чистый «Стокгольм»!
Завернув за очередной поворот, Герцен резко остановился и крикнул догоняющей Анжелике:
- Кажется, мы пробежали лестницу!
- Вернёмся, – сказала та, надсадно дыша.
- Нет. Здесь должна быть вторая.
- Уверены?
- Считайте – знаю.
Но тут случилось неожиданное. Застеклённое окошко пожарного рукава, рядом с которым они стояли, разлетелось вдребезги. Анжелика вскрикнула и схватилась за лицо. Из конца коридора ненатуральный жестяной голос оглушительно крикнул:
- Герцен! Отойди от девушки и ложись на пол лицом вниз, руки в стороны! Немедленно, иначе снайперы стреляют на поражение!
- Вы что?! – крикнул Герцен, скорчившись за выступом стены. Прячась, он успел заметить несколько серых силуэтов, торчащих из-за дальних простенков.
- Быстро на пол! – рокотал голос.
- Эй, вы что?! Кто вы?! Там человеку плохо!..
- На пол, лицом вниз!! Или стреляем!
- Да вы что?!! Что вам надо?!
- На пол, Герцен, всё кончено!!
Тяжело дыша, Герцен оторопело взглянул на девушку. Та вжалась в стену позади него.
- Нет!.. – крикнула она Герцену. – Не смейте!
- Но они будут стрелять!
- Да чёрта с два! – Она быстро вырвала из своей сумки что-то цилиндрической формы, уместившееся в её ладони полностью. – Вы сможете выбить ту дверь?
В противоположной стене блестела белая широкая дверь.
- Не знаю!.. Зачем?! (А жестяной голос продолжал угрожать.)
- Да чтоб вас, Герцен! Вы – мужик или кто! Ну!!
- Ладно!
- Стойте! Я сейчас…
Анжелика что-то повернула в цилиндре и неумело метнула его вперёд по коридору.
- Давайте!!!
В грохоте выстрелов потонул треск выдираемого дверного косяка.
- Куда?!. – успел крикнуть Герцен, оказавшись на маленьком балкончике над огромным помещением.
Но вылетевшая следом девушка, буквально снесла его с ног.
Падение с балкона было коротким, а штабель пустой картонной тары смягчил удар. Скатываясь с образовавшейся бесформенной кучи, Герцен лихорадочно осматривался. Помещение было густо заставлено различным оборудованием неизвестного назначения. Ближе всего была громада какого-то пресса или чего-то подобного. Прыгнув за неё, беглецы притаились. Они слышали, как на балкон выбежали несколько человек. И громогласная жесть разнесла под сводами:
- Герцен! Тебе не уйти, здание полностью блокировано! Отпусти девушку и сдавайся! Ты делаешь себе только хуже! Слышишь?!
И уже человеческий голос прокричал:
- Он там! Надо вниз!
- Ага! Без страховки!..
- Я зад твой на страховки разорву! На ходу учись, салага!
Раздался молодецкий вскрик, а через пару секунд беглецы почувствовали толчок пола и сильный удар где-то за станком. Что-то там с металлическим стуком проскакало по полу и укатилось к стене. Всё стихло. А ещё через секунду-другую с балкона позвали:
- Капитан!
- Он в отключке! Товарищ сержант!..
- Давай в обход! Живо!
Вверху опять загремел суетливый топот и всё стихло.
- У нас мало времени, – прошептала Анжелика.
- Знаю, – тоже негромко ответил Герцен. – Пойдёмте, посмотрим, что с ним.
- Спятили?! Хотите сдохнуть тут?!!
- Я должен. А вы… вон, видите двери лифта? Идите туда, вызовите и ждите. Я быстро.
Герцен осторожно выглянул из укрытия. Балкон был пуст. Сделав знак Анжелике, он на цыпочках обогнул станину пресса.
В шахте вызванного лифта что-то громко ударяло и скребло. Анжелика не раз успела пожалеть, что они не попытались найти другой путь отступления. Наконец шум стих, и в темноте проёма поднялась широкая освещённая кабина, предназначенная для въезда цеховых каров. Решетчатые двери медленно двинулись в стороны.
Она ждала, как ей показалось, вечность. Герцен вынырнул из-за какой-то махины и, сказав: «ему конец», бесцеремонно впихнул девушку в лифт.
Панель с кнопками озадачила обоих. Отсчёт уровней шёл «на минус».
- Под землю я не поеду… – попыталась возразить Анжелика.
Однако из цеха донеслись топот и крики:
- В лифте! Стой!!
Герцен немедленно вдавил самую нижнюю кнопку. Двери поползли на смыкание.
- Зачем?! – крикнула Анжелика, попытавшись схватить его за руку.
- Так надёжнее, – высвобождаясь, заметил Герцен строго.
- Вот, блин!.. – вскрикнула девушка и шумно и судорожно задышала.
За стенками лифта опять колотило и скребло. Это сильно угнетало.
- Сходила на тренинг!.. – Анжелика сердито уселась в ближнем углу кабины на корточки.
- Что со связью? – спросил Герцен, глядя в пол.
- Я потеряла телефон! И сумку, и вообще всё!.. Почему за вами гоняются?! Вы бандит?
- Нет.
- А что им тогда надо, Герцен?! Только вы за дурочку меня не держите! Ладно? Я же знаю повадки легавых. Стали бы они за вами стадом бегать!.. Ну!..
- Ничего не понимаю…
- Они знают вас, знают ваше имя!..
- Возможно, ошибка.
- Ни хрена себе – ошибка! – крикнула Анжелика и опять шумно задышала. – И куда теперь нам? Бегать? Под землей жить?
- Ну, вам-то… я понял, бояться нечего. – Герцен вынул и протянул Анжелике свой носовой платок. – На щеке… Вас они почему-то считают, – он нервно усмехнулся, – заложницей… Вот, чёрт!..
- А вы уверены, что внизу нас не ждут? – спросила Анжелика, вытирая с лица выступившую кровь.
- Ни в чём я не уверен. Но вы можете вернуться хоть сейчас…
- Ну, нет уж!
- …объясните всё: так и так, по принуждению, мол…
- Герцен, заткнитесь, а!..
Герцен длинно выдохнул и прижался затылком к стене кабины. А лифт всё шёл…
- Вы думаете, они – «легавые»? – спросил Герцен.
Анжелика пожала плечами.
- Нам бы только из здания выбраться, – сказал он. – Там уж…
Потом, спохватившись, они наскоро, как могли, вычистили свою одежду.
Лифт, в конце концов, прекратил своё тягомотное перемещение. Двери его разошлись.
Достигнутый уровень подземелья против ожидания был опрятен. К цеховому производству он, явно, уже не относился, и скорее походил на подсобное помещение какого-нибудь супермаркета. Коридоры с низкими потолками разбегались в разные стороны. Людей не было видно, но Герцен ещё в лифте совершенно неожиданно для себя заключил, что везде будут камеры наблюдения, а значит, сказал он, вести себя надо естественно и по-деловому спокойно.
- Надо переодеться, – продолжал вполголоса Герцен, когда они уже шли в выбранном направлении.
- В ихнее?
- Хоть в какое. Да не крутите вы головой!..
- Камер не видно…
- Бывает, что не видно. Вот… Как бы невзначай, я дёрну вон ту дверь. Отстанете немного. Если она откроется, я войду, но дверь не закрою. Если не услышите моих извинений, мол, ошибся и так далее, заходите тоже.
Они неторопливо приближались к двери.
- Что у вас за баллончик там был?
- Газ специальный. Для обороны. Друг подарил.
- Больше нет?
- Откуда…
- Ладно. Внимание…
Дверь легко ушла внутрь. Герцен непринуждённо вошёл. Это был крошечный кабинетик без окон, освещённый аргоновыми лампами. Тут кое-как поместились только письменный стол, тумбочка два стула и сейф. На столе стоял открытый ноутбук, телефон, были раскиданы бумаги.
А ещё парила чашка кофе. Этого можно было ожидать, но Герцен, всё равно, сильно расстроился. И когда Анжелика подошла к двери он, молча, рукой показал, чтобы она шла дальше.
Что теперь? Быстро позвонить Антону? Или прямо – Алексею Филипповичу? Лучше обоим. И Беридзе – пусть поднимает журналистов. Так. Какой тут адрес?..
Скорее обострившимся чутьём, чем осознанно, он решил прежде ткнуть кнопку громкой связи. Линия была занята.
- …девушку!
- Кто?!
- Да, маньяк этот – Герцен!
- Ой, мама!..
Герцен отключился от линии и метнул отчаянным взглядом по комнате…
- Что это? – через плечо спросила Анжелика, когда он её нагнал в коридоре.
- Там висела.
- А в портфеле?
- Мой плащ.
- В комнате что?
- Кабинет чей-то… Анжелика, постойте!..
Они остановились. Герцен вкрадчиво заговорил вполголоса.
- Нам надо разделиться. Погодите, вы! Нет же времени!.. Я не кокетничаю с вами. Вместе нам быть теперь, действительно, очень опасно. Дальше пойдёте одна. Ищите людей, скажете, что заблудились. Я вам сейчас напишу несколько телефонных номеров. Когда выйдете на волю, тут же наберите их. Сверьте имена – я их тоже напишу. Скажете им про меня. Скажете адрес. Да! Тут ни с кем особо не разговаривайте. Ничего, мол, не знаю, пришла по частному объявлению, а тут позвонили и сказали, что в здании ловят какого-то маньяка. Запомнили? Хорошо. Я сейчас…
«Прид-дурки! – Рявкин на ходу в сердцах саданул кулаком в стену. – Им бы в корпоративные игры только играть! Низшая раса! Да я монетки грязной за эту кучу дерьма не дам!»
Он гневно оглянулся. Дверь и лужа уже скрылись из виду.
«Плешивый кретин залез под ток, и все быстренько расхватали роли: герой-спаситель, правая рука героя… Подружка героя!.. Х-х-ур-роды!»
Он автоматически отворачивал от встречных людей лицо, чтобы те не пали случайными жертвами его Супергнева. Хотя ему-то, конечно, было всё равно – он больше не придёт сюда. Даже давать показания. А они им понадобятся. Ещё бы! Такой инцидент!
«У-у, кр-рысы, ненавижу! И пафос, паскуда! Вояка-неудачник и проститутка! Как же, твари, смердит от вас!»
Губа отбивала морзянку. Рявкин вынул и нацепил очки.
Мир окрасился в привычные цвета.
Раздражение перестало нарастать.
«Дьявол… Знал ведь, что фуфло всё!..»
Губа стала пропускать сильные доли.
«Ничего, теперь, хотя бы, всё видел сам».
Мимо семенили девчонки-студентки. Увидев верзилу в чёрных зеркальных очках, они громко прыснули и поспешили дальше.
«Товар-деньги-товар. Всё, что можно объяснить сходу, ажиотажно не толкнёшь! Игруны совершенствуются, убегают друг от друга. Ну-ну! (Рявкин язвительно улыбнулся.) Нагоняйте же свои тупые стада!!»
Губа успокаивалась.
«Ну, просто хрень какая-то! Старикашка, уборщица… Дурак этот! Чёрт! Мир полон шизиков!
Ну его в…!
Нет! Отныне – только философия! Трактаты и конференции.
Виват, Працистиум! И пошло всё!..»
Можно начинать забывать. Хорошо, что в тусовке военные не выживают. Принципиально. Ни одного не встречал. А проститутки там вообще другие. Да и не проститутки они, собственно… Искательницы мужского абсолюта, гейши в чём-то, продавщицы образов.
А эти... Бль…Так!.. Ну!.. Ну!!
Хватит!!
Ти-ихо… Ти-ихо, ти-хо…
Послал, забил, забыл…
Фу…
…Октавий Лютеций ещё пока в отпуске. Но скоро…
Приятная горячая дрожь сотрясла Рявкина, он ухом прижался к своему могучему плечу. Гроздь теплых искр просыпалась в грудь, рождая молодецкий вздох облегчения.
Стан Рявкина заметно расправился, и походка была уже скорее величественной.
«Психология – вообще странная вещь! Ни правил тебе, ни запретов. Тренер не боится опоздать. А когда все уже начинают его материть, этот разгильдяй является, как светоч, и торжественно заявляет, что первый уровень все прошли благополучно! Такого туману нагонит! Поля употребит нужные, флюиды. Установки провозгласит… И ведь как давить будет! Что ты! И вот так вот держать аудиторию! – Рявкин сжал кулак и окинул воображаемую публику строгим застеклённым взглядом. – И лишь единицы тогда способны будут опустить глаза и заметить использованную бумажку, приставшую к его ботинку…»
Рявкин улыбнулся удачной аллегории и зашагал совсем спокойно.
Спокойно он миновал очередной холл и спокойно понял, что в расстройстве пропустил нужную дверь на площадку. Желание общаться ещё не созрело, поэтому Рявкин не спеша побрёл прежним курсом в надежде встретить какую-нибудь ещё дверь.
- Ну, что же вы!
Рявкин встал, как вкопанный. Незнакомая женщина, вышагнувшая из какого-то закоулка, глядела на него с дружественной укоризной.
- Вас уже обыскались. Идёмте же быстрей! – она подступила вплотную с явным намерением взять его под локоть.
- Погодите… – Рявкин попытался отстраниться. Он был сбит с толку такой резкой сменой собственной значимости – Вы меня ни с кем не путаете?
- Я? – в её интонации прозвучала уязвлённая гордость. Не отводя взгляда, она ловко извлекла из подмышки лиловый адрес с какой-то золочёной подписью и развернула перед Рявкиным вкладыш. Рявкин машинально взялся за дужку, чтобы снять очки. А очков… не было. Обалдевший его вид нисколько не смутил даму. – Я отвечаю за приём и размещение членов конвента. Это мои письма открывали ваши секретари. Это я согласовывала ваше меню и выбирала цветы в ваш обеденный зал. – Она остановилась дабы унять в голосе растущее негодование, и Рявкин увидел жилку, бьющуюся на её шее. Она была средних лет и недурна собой. Но, как всякая деловая женщина, была она обезображена рвением и слепой преданностью невидимому боссу. Грудь её поднялась, набирая воздух. – Однако, Ваша Высокоотрешённость, сопровождение – это уже слишком. При всём моём уважении!
- К-как вы меня… – Рявкин почти невидящим от потрясения взором упёрся в верхнюю строчку «Списка почётных гостей». «Сукин сын, Аркашка…» – пробренчало где-то на задворках его сознания.
- Именно вас! – Над головами мигнул бледный свет. И Рявкину показалось, что в тот крошечный миг, когда на него и его собеседницу пали коридорные сумерки, глаза её продолжали играть слабым свечением.
- Прошу! – Женщина в каком-то странном реверансе указала туда, куда уже несли Рявкина, враз ставшие непослушными, его собственные ноги.
…»
Следует продолжение.
«…
* * *
- А вы, Пугин, что видели? – спросил Золотарёв, раскатывая обратно свою окровавленную брючину.
- Да всё то же!.. – отплёвываясь от известковой пыли и вытряхивая её отовсюду из одежды, ответил Пугин. То и дело он дергал руками и шипел от боли. Раскрасневшийся его череп уже не блестел, а был матовым от пыльного налёта и напоминал скорее фрагмент базальтовой статуи вождя пролетариата. Холёным Пугина признали бы теперь только нищие бродяги.
- Ну и ваша версия?
- К дьяволу версии – выбираться надо! Потом будем болтать!..
- Как вы тонко подметили, товарищ начальник! – Припадая на одну ногу, Золотарёв надвинулся на Пугина. – Пожалуй, мы так и сделаем! Я только с компаньонами посоветуюсь!!
«Компаньоны» приходили в себя тут же. Больше всего не повезло господину в сером, которого звали Баскин (так он назвался уже на лестнице). Падая, он больно ударился спиной и затылком, и теперь ещё вяло ворочался на полу, находясь, очевидно, в нокауте. Полли Артрит деловито ощупывал надорванную свою мочку уха, в которой непонятно как держалось замысловатое колечко Мёбиуса. Подумав, он дёрнул колечко сильнее и убрал его в карман. Брызнувшую кровью плоть он быстро и хитро завернул и залепил обрывком скотча, переклеенным с отворота куртки. Баранович, потирая отшибленные рёбра, извлёк из кармана переломленную пополам свою трубку и отшвырнул ненужный обломок.
- Простите, – Пугин виновато выдохнул. – Чёртова лестница…
- Ладно… Как ваши руки?
- Болят зверски…
- Значит, заживут. Терпите. Полли, что с Баскиным?
- Сотряс – есть вариант. Не вижу ран.
- По щекам хлопали?
- Надо?
- А шут его знает… Баскин!
- М-м…
- Как себя чувствуете?
- Ноль… шесть… – промямлил тот. – Прогресс… отрицательный…
- Эй! Вы меня слышите?
- …условно… автономен… Режим… А-а…
- Хрен там – автономен! Полли! Баранович! За руки-ноги его и в ту дверь!
За дверью оказалась совершенно чистая комната. Судя по мебели и отделке, тут вполне могла квартироваться солидная фирма. Но никого не было. Хотя все поверхности, включая перегородки рифлёного стекла, не содержали никаких следов запущенности, даже пыли. И по-прежнему не было телефона…
Когда Баскин пришёл-таки в себя, он очень удивился тому, что ему рассказали. То есть, он, конечно, видел как лестница «поднялась», превратившись в гребёнку, но совсем не помнил, как они шли по скручивающемуся потолку…
- А у меня звонок пробился, – печально возвестил Пугин и корча гримасы полез за пазуху, – когда мы там… на потолке… Вот, жена… А теперь опять связи нет. – Пугин длинно вздохнул. – Это мне за всё…
- А ведь мы могли просто погибнуть… – словно сам себе сказал Золотарёв. – Не-ет. Как хотите, а я никуда не двинусь, пока, хотя бы, не проговорю это. Хочу верить, что не рехнулся. Я ведь такое даже представить не мог! Теперь что? Или вся та моя жизнь – бред, или… Й-ёлки!..
Помолчали.
- Значит, у вас, Пугин, нет ничего… про это всё?
Пугин опять тяжко вздохнул. Помолчал. Потом проговорил медленно и отстранённо:
- Меня никогда раньше не било током…
Золотарёв невесело усмехнулся:
- С почином.
Пугин никак не отреагировал:
-…а теперь ведь можно ожидать чего угодно… от тока…
- Ну, это вам так «повезло». А там-то были сейчас мы все.
- Чувствовали – не значит, были… – сидя на полу, привалившись спиной к блестящему косяку и оглядывая уютное пространство комнаты, вполголоса заметил Баскин.
- Да, Баскин. – Золотарёв смотрел на него с досадой. – Хорошо, наверно, уметь словами крутить, а? Чувствовали… Дали волю чувствам, и они чуть не проломили вам голову!.. Ну, вы что! – Золотарёв обвёл всех взглядом. – Ну!! Что же вы?! Ну, щипайте себя, думайте, рассуждайте вслух! Только не надо отвлечённого трёпа! Вы все это видели! Мы это прошли! Но этого не может быть! Это же кретину ясно!
Разрезанное перегородками и корпусной мебелью пространство быстро справилось с гулким эхом. В установившейся тишине Баскин спокойно парировал:
- Если вы – стихийный лидер группы, слушайте группу. Это совет. Я совсем не о том вам хотел сказать…
- Ха! – зло хохотнул Золотарёв. – Не могу даже представить, что какая-то мразь сидит сейчас где-то и записывает «Золотарёв – лидер». Я бы его!.. Не-ет! Возглавлять группу тренинга? Увольте! Теперь я просто хочу вернуться домой.
- Начинаю думать… – Пугин, чертыхнулся и, морщась, подул на ладони, – …будто где-то всё это уже было со мной. Сейчас вот смотрю, слушаю и понимаю: «всё правильно». Абсурд, но… Не люди, конечно, а силы какие-то устроили мне этот… иллюзион… – Пугин снова подул на свои ладони. – Я – человек кабинетный и, конечно, материалист, только… Мне всегда казалось, что доживу до каких-то откровений…
- Поверьте! – веще молвил Баскин. – Я бывал в переделках. И там всегда были интересы конкретных людей. А масштабы тех «материалистов» бывали и посолиднее…
- На трёхмерных картинках настаиваете? – спросил Золотарёв и поправил свою брючину повыше бурых пятен.
- А вам проще допустить, что мать-природа именно теперь вдруг сошла с ума? Но чего ради-то?!
- Не знаю. Но сам себе скоро буду бояться верить. Полли…
- Да порядок вообще! Я видал-та кое-дал-та – и-ниш тяк-ниш! Ухо вот болит…
- Ей богу! – усмехнулся вояка. – Если бы не спасение «человека кабинетного», я бы думал, что это вы нам тут что-то распылили – эдакое. Хотя…
- Пылить не надо. Призма нужна…
- Что?
- Призма, – шепеляво повторил Баранович, пытаясь удержать во рту «кукиш» от трубки и раскурить его. – Старая теория преломления пространств.
- Приехали… – только и сказал Золотарёв.
- Псевдонаука, – отвернулся Баскин.
- Как почти всякое знание в своём начале, – заметил Баранович.
- А вы, Баранович так спокойны, – опять вскинулся Золотарёв, – потому, что из дому сбежали, да? Вы – взрослый человек! – хоть пытаетесь понять, что тут происходит?! Мы же в заложниках. Да! Мы не вольны уйти и не можем попросить о помощи. Мы терпим бедствия, как, х-хреновы челюскинцы на… Плутоне! А вы сидите тут, курите и плевать вам на всё!.. – Во взгляде Золотарёва появилось нехорошее подозрение. – А может, вы что знаете об этих завихрениях? Явились мокрый… Хотя дождя не было! И одеты вы как-то… Так одевались во времена моей юности. Вы кто?
- Он известный писатель Степан Баранович, – вдруг выдал Полли Артрит. (Баранович коротко с изумлением глянул на фрика и принялся сосредоточенно пыхтеть раскуренной трубкой.) – Гарный, кстати, писатель. Пойдёмте туда. Здесь не так.
И он указал на ещё один выход из комнаты, притаившийся в углу, в тени массивного одёжного шкафа.
- А там? – перекинулся на Артрита Золотарёв. – Опять «лестница»?
Фрик пожал плечами и, подтянувшись, сел на стол. Там он произвёл ряд пантомимических движений, словно имитируя разговор с невидимым собеседником.
- Вы ещё не поняли? – менторски свёл брови Баранович. Оседлав тумбочку, он правый локоть упёр в одно колено, а левую ладонь в другое. – Есть какой-то маршрут, и мы его проходим. Сидеть и ждать бессмысленно, назад идти опасно. Там, на лестнице, никто из вас не почувствовал тяги? Плотная постоянная тяга, а?
Пугин и Золотарёв недоумённо переглянулись. Баскин сказал:
- Я вижу, вы понимаете больше, чем говорите вслух.
Громко стукнув пятками, Полли Артрит спрыгнул со стола на пол.
- Не за понимание, – сказал он. – Писателей чтят, за толстые намёки.
Золотарёв посмотрел поочерёдно на каждого, словно глазами испрашивая персонального разрешения, и взялся за ручку двери. В его движениях не было прежней скупости, во взгляде – уверенности. Помедлив, он отвёл руку.
- Может вы? – он посмотрел на Барановича.
- Мне нельзя, – спокойно ответил тот, выколачивая трубку на стол.
Золотарёв молча кивнул и нажал на дверь.
…Герцен и Анжелика неслись по коридору на лестницу. Анжелика на бегу бросила взгляд на экран телефона. Связи не было. У дверей в длинный застеклённый переход они чуть не налетели на мужчину в форме с нашивками какого-то охранного подразделения. Тот остолбенел от неожиданности и выкатил на них глаза.
- Простите! – Герцен, тормозя, проехался подошвами по полу и едва ушёл от столкновения с охранником. – Вызовите по своей связи «скорую», там человеку плохо!..
Охранник хотел отстраниться, но Герцен уже просительно держал его за локти. Охранник быстро переводил взгляд: умоляющие глаза лощёного пижона – строгие и требовательные глазки запыхавшейся красавицы.
- Хорошо, хорошо!.. – пробубнил он, высвобождаясь и отступая. – Не волнуйтесь вы так! Сейчас уладим!.. Конечно…
- Оставьте его, Герцен! – выдохнула Анжелика. – Идём, быстрее!..
Охранник поглядел им вслед и выдернул рацию.
- Они прошли меня, идут на вас! – крикнул он. – Будьте внимательны, похоже, там чистый «Стокгольм»!
Завернув за очередной поворот, Герцен резко остановился и крикнул догоняющей Анжелике:
- Кажется, мы пробежали лестницу!
- Вернёмся, – сказала та, надсадно дыша.
- Нет. Здесь должна быть вторая.
- Уверены?
- Считайте – знаю.
Но тут случилось неожиданное. Застеклённое окошко пожарного рукава, рядом с которым они стояли, разлетелось вдребезги. Анжелика вскрикнула и схватилась за лицо. Из конца коридора ненатуральный жестяной голос оглушительно крикнул:
- Герцен! Отойди от девушки и ложись на пол лицом вниз, руки в стороны! Немедленно, иначе снайперы стреляют на поражение!
- Вы что?! – крикнул Герцен, скорчившись за выступом стены. Прячась, он успел заметить несколько серых силуэтов, торчащих из-за дальних простенков.
- Быстро на пол! – рокотал голос.
- Эй, вы что?! Кто вы?! Там человеку плохо!..
- На пол, лицом вниз!! Или стреляем!
- Да вы что?!! Что вам надо?!
- На пол, Герцен, всё кончено!!
Тяжело дыша, Герцен оторопело взглянул на девушку. Та вжалась в стену позади него.
- Нет!.. – крикнула она Герцену. – Не смейте!
- Но они будут стрелять!
- Да чёрта с два! – Она быстро вырвала из своей сумки что-то цилиндрической формы, уместившееся в её ладони полностью. – Вы сможете выбить ту дверь?
В противоположной стене блестела белая широкая дверь.
- Не знаю!.. Зачем?! (А жестяной голос продолжал угрожать.)
- Да чтоб вас, Герцен! Вы – мужик или кто! Ну!!
- Ладно!
- Стойте! Я сейчас…
Анжелика что-то повернула в цилиндре и неумело метнула его вперёд по коридору.
- Давайте!!!
В грохоте выстрелов потонул треск выдираемого дверного косяка.
- Куда?!. – успел крикнуть Герцен, оказавшись на маленьком балкончике над огромным помещением.
Но вылетевшая следом девушка, буквально снесла его с ног.
Падение с балкона было коротким, а штабель пустой картонной тары смягчил удар. Скатываясь с образовавшейся бесформенной кучи, Герцен лихорадочно осматривался. Помещение было густо заставлено различным оборудованием неизвестного назначения. Ближе всего была громада какого-то пресса или чего-то подобного. Прыгнув за неё, беглецы притаились. Они слышали, как на балкон выбежали несколько человек. И громогласная жесть разнесла под сводами:
- Герцен! Тебе не уйти, здание полностью блокировано! Отпусти девушку и сдавайся! Ты делаешь себе только хуже! Слышишь?!
И уже человеческий голос прокричал:
- Он там! Надо вниз!
- Ага! Без страховки!..
- Я зад твой на страховки разорву! На ходу учись, салага!
Раздался молодецкий вскрик, а через пару секунд беглецы почувствовали толчок пола и сильный удар где-то за станком. Что-то там с металлическим стуком проскакало по полу и укатилось к стене. Всё стихло. А ещё через секунду-другую с балкона позвали:
- Капитан!
- Он в отключке! Товарищ сержант!..
- Давай в обход! Живо!
Вверху опять загремел суетливый топот и всё стихло.
- У нас мало времени, – прошептала Анжелика.
- Знаю, – тоже негромко ответил Герцен. – Пойдёмте, посмотрим, что с ним.
- Спятили?! Хотите сдохнуть тут?!!
- Я должен. А вы… вон, видите двери лифта? Идите туда, вызовите и ждите. Я быстро.
Герцен осторожно выглянул из укрытия. Балкон был пуст. Сделав знак Анжелике, он на цыпочках обогнул станину пресса.
В шахте вызванного лифта что-то громко ударяло и скребло. Анжелика не раз успела пожалеть, что они не попытались найти другой путь отступления. Наконец шум стих, и в темноте проёма поднялась широкая освещённая кабина, предназначенная для въезда цеховых каров. Решетчатые двери медленно двинулись в стороны.
Она ждала, как ей показалось, вечность. Герцен вынырнул из-за какой-то махины и, сказав: «ему конец», бесцеремонно впихнул девушку в лифт.
Панель с кнопками озадачила обоих. Отсчёт уровней шёл «на минус».
- Под землю я не поеду… – попыталась возразить Анжелика.
Однако из цеха донеслись топот и крики:
- В лифте! Стой!!
Герцен немедленно вдавил самую нижнюю кнопку. Двери поползли на смыкание.
- Зачем?! – крикнула Анжелика, попытавшись схватить его за руку.
- Так надёжнее, – высвобождаясь, заметил Герцен строго.
- Вот, блин!.. – вскрикнула девушка и шумно и судорожно задышала.
За стенками лифта опять колотило и скребло. Это сильно угнетало.
- Сходила на тренинг!.. – Анжелика сердито уселась в ближнем углу кабины на корточки.
- Что со связью? – спросил Герцен, глядя в пол.
- Я потеряла телефон! И сумку, и вообще всё!.. Почему за вами гоняются?! Вы бандит?
- Нет.
- А что им тогда надо, Герцен?! Только вы за дурочку меня не держите! Ладно? Я же знаю повадки легавых. Стали бы они за вами стадом бегать!.. Ну!..
- Ничего не понимаю…
- Они знают вас, знают ваше имя!..
- Возможно, ошибка.
- Ни хрена себе – ошибка! – крикнула Анжелика и опять шумно задышала. – И куда теперь нам? Бегать? Под землей жить?
- Ну, вам-то… я понял, бояться нечего. – Герцен вынул и протянул Анжелике свой носовой платок. – На щеке… Вас они почему-то считают, – он нервно усмехнулся, – заложницей… Вот, чёрт!..
- А вы уверены, что внизу нас не ждут? – спросила Анжелика, вытирая с лица выступившую кровь.
- Ни в чём я не уверен. Но вы можете вернуться хоть сейчас…
- Ну, нет уж!
- …объясните всё: так и так, по принуждению, мол…
- Герцен, заткнитесь, а!..
Герцен длинно выдохнул и прижался затылком к стене кабины. А лифт всё шёл…
- Вы думаете, они – «легавые»? – спросил Герцен.
Анжелика пожала плечами.
- Нам бы только из здания выбраться, – сказал он. – Там уж…
Потом, спохватившись, они наскоро, как могли, вычистили свою одежду.
Лифт, в конце концов, прекратил своё тягомотное перемещение. Двери его разошлись.
Достигнутый уровень подземелья против ожидания был опрятен. К цеховому производству он, явно, уже не относился, и скорее походил на подсобное помещение какого-нибудь супермаркета. Коридоры с низкими потолками разбегались в разные стороны. Людей не было видно, но Герцен ещё в лифте совершенно неожиданно для себя заключил, что везде будут камеры наблюдения, а значит, сказал он, вести себя надо естественно и по-деловому спокойно.
- Надо переодеться, – продолжал вполголоса Герцен, когда они уже шли в выбранном направлении.
- В ихнее?
- Хоть в какое. Да не крутите вы головой!..
- Камер не видно…
- Бывает, что не видно. Вот… Как бы невзначай, я дёрну вон ту дверь. Отстанете немного. Если она откроется, я войду, но дверь не закрою. Если не услышите моих извинений, мол, ошибся и так далее, заходите тоже.
Они неторопливо приближались к двери.
- Что у вас за баллончик там был?
- Газ специальный. Для обороны. Друг подарил.
- Больше нет?
- Откуда…
- Ладно. Внимание…
Дверь легко ушла внутрь. Герцен непринуждённо вошёл. Это был крошечный кабинетик без окон, освещённый аргоновыми лампами. Тут кое-как поместились только письменный стол, тумбочка два стула и сейф. На столе стоял открытый ноутбук, телефон, были раскиданы бумаги.
А ещё парила чашка кофе. Этого можно было ожидать, но Герцен, всё равно, сильно расстроился. И когда Анжелика подошла к двери он, молча, рукой показал, чтобы она шла дальше.
Что теперь? Быстро позвонить Антону? Или прямо – Алексею Филипповичу? Лучше обоим. И Беридзе – пусть поднимает журналистов. Так. Какой тут адрес?..
Скорее обострившимся чутьём, чем осознанно, он решил прежде ткнуть кнопку громкой связи. Линия была занята.
- …девушку!
- Кто?!
- Да, маньяк этот – Герцен!
- Ой, мама!..
Герцен отключился от линии и метнул отчаянным взглядом по комнате…
- Что это? – через плечо спросила Анжелика, когда он её нагнал в коридоре.
- Там висела.
- А в портфеле?
- Мой плащ.
- В комнате что?
- Кабинет чей-то… Анжелика, постойте!..
Они остановились. Герцен вкрадчиво заговорил вполголоса.
- Нам надо разделиться. Погодите, вы! Нет же времени!.. Я не кокетничаю с вами. Вместе нам быть теперь, действительно, очень опасно. Дальше пойдёте одна. Ищите людей, скажете, что заблудились. Я вам сейчас напишу несколько телефонных номеров. Когда выйдете на волю, тут же наберите их. Сверьте имена – я их тоже напишу. Скажете им про меня. Скажете адрес. Да! Тут ни с кем особо не разговаривайте. Ничего, мол, не знаю, пришла по частному объявлению, а тут позвонили и сказали, что в здании ловят какого-то маньяка. Запомнили? Хорошо. Я сейчас…
«Прид-дурки! – Рявкин на ходу в сердцах саданул кулаком в стену. – Им бы в корпоративные игры только играть! Низшая раса! Да я монетки грязной за эту кучу дерьма не дам!»
Он гневно оглянулся. Дверь и лужа уже скрылись из виду.
«Плешивый кретин залез под ток, и все быстренько расхватали роли: герой-спаситель, правая рука героя… Подружка героя!.. Х-х-ур-роды!»
Он автоматически отворачивал от встречных людей лицо, чтобы те не пали случайными жертвами его Супергнева. Хотя ему-то, конечно, было всё равно – он больше не придёт сюда. Даже давать показания. А они им понадобятся. Ещё бы! Такой инцидент!
«У-у, кр-рысы, ненавижу! И пафос, паскуда! Вояка-неудачник и проститутка! Как же, твари, смердит от вас!»
Губа отбивала морзянку. Рявкин вынул и нацепил очки.
Мир окрасился в привычные цвета.
Раздражение перестало нарастать.
«Дьявол… Знал ведь, что фуфло всё!..»
Губа стала пропускать сильные доли.
«Ничего, теперь, хотя бы, всё видел сам».
Мимо семенили девчонки-студентки. Увидев верзилу в чёрных зеркальных очках, они громко прыснули и поспешили дальше.
«Товар-деньги-товар. Всё, что можно объяснить сходу, ажиотажно не толкнёшь! Игруны совершенствуются, убегают друг от друга. Ну-ну! (Рявкин язвительно улыбнулся.) Нагоняйте же свои тупые стада!!»
Губа успокаивалась.
«Ну, просто хрень какая-то! Старикашка, уборщица… Дурак этот! Чёрт! Мир полон шизиков!
Ну его в…!
Нет! Отныне – только философия! Трактаты и конференции.
Виват, Працистиум! И пошло всё!..»
Можно начинать забывать. Хорошо, что в тусовке военные не выживают. Принципиально. Ни одного не встречал. А проститутки там вообще другие. Да и не проститутки они, собственно… Искательницы мужского абсолюта, гейши в чём-то, продавщицы образов.
А эти... Бль…Так!.. Ну!.. Ну!!
Хватит!!
Ти-ихо… Ти-ихо, ти-хо…
Послал, забил, забыл…
Фу…
…Октавий Лютеций ещё пока в отпуске. Но скоро…
Приятная горячая дрожь сотрясла Рявкина, он ухом прижался к своему могучему плечу. Гроздь теплых искр просыпалась в грудь, рождая молодецкий вздох облегчения.
Стан Рявкина заметно расправился, и походка была уже скорее величественной.
«Психология – вообще странная вещь! Ни правил тебе, ни запретов. Тренер не боится опоздать. А когда все уже начинают его материть, этот разгильдяй является, как светоч, и торжественно заявляет, что первый уровень все прошли благополучно! Такого туману нагонит! Поля употребит нужные, флюиды. Установки провозгласит… И ведь как давить будет! Что ты! И вот так вот держать аудиторию! – Рявкин сжал кулак и окинул воображаемую публику строгим застеклённым взглядом. – И лишь единицы тогда способны будут опустить глаза и заметить использованную бумажку, приставшую к его ботинку…»
Рявкин улыбнулся удачной аллегории и зашагал совсем спокойно.
Спокойно он миновал очередной холл и спокойно понял, что в расстройстве пропустил нужную дверь на площадку. Желание общаться ещё не созрело, поэтому Рявкин не спеша побрёл прежним курсом в надежде встретить какую-нибудь ещё дверь.
- Ну, что же вы!
Рявкин встал, как вкопанный. Незнакомая женщина, вышагнувшая из какого-то закоулка, глядела на него с дружественной укоризной.
- Вас уже обыскались. Идёмте же быстрей! – она подступила вплотную с явным намерением взять его под локоть.
- Погодите… – Рявкин попытался отстраниться. Он был сбит с толку такой резкой сменой собственной значимости – Вы меня ни с кем не путаете?
- Я? – в её интонации прозвучала уязвлённая гордость. Не отводя взгляда, она ловко извлекла из подмышки лиловый адрес с какой-то золочёной подписью и развернула перед Рявкиным вкладыш. Рявкин машинально взялся за дужку, чтобы снять очки. А очков… не было. Обалдевший его вид нисколько не смутил даму. – Я отвечаю за приём и размещение членов конвента. Это мои письма открывали ваши секретари. Это я согласовывала ваше меню и выбирала цветы в ваш обеденный зал. – Она остановилась дабы унять в голосе растущее негодование, и Рявкин увидел жилку, бьющуюся на её шее. Она была средних лет и недурна собой. Но, как всякая деловая женщина, была она обезображена рвением и слепой преданностью невидимому боссу. Грудь её поднялась, набирая воздух. – Однако, Ваша Высокоотрешённость, сопровождение – это уже слишком. При всём моём уважении!
- К-как вы меня… – Рявкин почти невидящим от потрясения взором упёрся в верхнюю строчку «Списка почётных гостей». «Сукин сын, Аркашка…» – пробренчало где-то на задворках его сознания.
- Именно вас! – Над головами мигнул бледный свет. И Рявкину показалось, что в тот крошечный миг, когда на него и его собеседницу пали коридорные сумерки, глаза её продолжали играть слабым свечением.
- Прошу! – Женщина в каком-то странном реверансе указала туда, куда уже несли Рявкина, враз ставшие непослушными, его собственные ноги.
…»
Следует продолжение.
настроение: Проходим, как и всё.
хочется: Узнать тайну.
слушаю: Хрусты харда..
Район "ЕЛИЗАВЕТ" (Рассказик)
«РАЙОН «ЕЛИЗАВЕТ»
Ему было хорошо с самим собой. Ему было хорошо с окружающим миром. Он любил его – мир. Мир отвечал ему жарким солнцем, порывами озорного тёплого ветра, шелестом сверкающей июньской листвы… Что за день!.. И дело не только в том, что вчера он ушёл в отпуск, а вокруг всё благоухало, отчего ему хотелось летать и петь! С недавних пор он был хранителем одного большого секрета. Как жаль, что пока только он один! Он весело огляделся. Нет, ни эти юные девчонки, принарядившись и смеясь, куда-то спешащие, ни солидный пожилой господин, поправляя очки, что-то изучающий в витрине газетного киоска, ни молодая дама с мальчиком, дождавшиеся на остановке автобуса, ни пассажиры этого автобуса, чьи лица в окнах были размыты бликами на стекле – никто не знал! И он удивлялся, как они могли спокойно идти, смотреть, ждать и ехать в половине действительности?! Да и в половине ли?.. может, ещё меньше… Но, спокойно – он сам ещё до конца в этом не уверен. Да ну нет же! Он уверен, и ещё как! Он просто ещё не видел своими глазами!..
Стуча на стыках, проехал старый трамвай. Рельсовая колея тесно подпоясывала разгулявшиеся кущи одного из многочисленных парков. Близко растущие тополя своими листьями ласково гладили трамвай по тёплому с облупленной краской боку и по прохладным стёклам его окон. Улица изгибалась вправо, и с определённой точки этого изгиба он увидел даль, открывшуюся в прямом уличном просвете. Город был большой, и контуры этой дали, куда пролегла широкая магистраль с множеством домов и деревьев, были размыты и дрожали в нагретом воздухе серо-голубой дымкой. Но и не вглядываясь туда, он помнил, что там, далеко, где краски уже теряют свою насыщенность, по горизонту всегда рисовалась неровная полоса холмисто-лесистого пригорода. Берег бескрайнего хвойно-лиственного океана.
Правильно, подумал он, отсюда никто и не увидит… Можно жить и не знать. А что? Старый промышленный город в центре континентальной возвышенности, в окружении тайги. Работают огромные предприятия, большие солидные учреждения, магазины, аэропорты – замкнутый цикл производства-потребления. Кому какое дело? Только он так уже не мог…
Киоск с мороженым – кстати. Он погрузил губы в подтаивающую прохладу. Ветерок нырял за ворот, вздувал на спине рубашку. По улице изредка проезжали автомобили. В воздухе густо пахло зеленью, газонными травами и ещё – нагретым асфальтом.
Он шел спокойным, не быстрым и не медленным шагом, как человек, не обременённый грузом серьёзных мыслей, сомнений. Человек в отпуске.
Душа в отпуске…
Мимо плыла вывеска магазина. «Мясопродукты», прочитал он.
…Сначала отпуск ему не подписывали, мотивируя наличием срочных дел. Затем вдруг подписали, но с условием, что могут отозвать по необходимости. Он помнит, как бегал взгляд начальника отдела, подбирающего слова, дескать, работа-то продолжается. И это так. И по-прежнему клерки в коридорах важно и с пристрастием обсуждали очередное назначение на должность…
Левая сторона улицы, по которой он шёл, вдруг шарахнулась вглубь квартала. Жилые дома расступились и отдали пространство невысокому современному зданию. Парадный вход его тонул в тени разросшихся кустов. И, в довершение всего, оттуда, из ухоженного дворика, неожиданно пахнуло приятной свежестью. Его потянуло туда – на скамеечку, едва различимую в царстве тяжёлых листьев сирени. Совсем не от усталости потянуло, нет! Просто, сегодня он не хотел пропустить ничего – ни строчки, ни слова из той сказки, которую рассказывает ему случай. Как законченный эгоист, он хотел, задерживаясь на каждой странице, отыскивать всё новые подробности и детали, хотел нежиться под бархатным занавесом этой небылицы, намеренно тормозя развитие сюжета. Прикрыв глаза, он даже будто увидел уютную сумеречную прихожую какого-то тихого и доброго жилища: вдоль одной из стен стояла совсем завешенная зимними пальто и заложенная меховыми шапками скамеечка-этажерка для обуви…
В ослепительном просвете улицы, оставленном лиственной аркой, с озорным звоном промчался малыш-велосипедист. Спустя какое-то время следом прошла молодая, но уже солидная мама. Всё было хорошо!
Потом он миновал фасады каких-то коммерческих контор, жилые дома с вереницами распахнутых окон и громкими звуками радио, решетчатые ограды автостоянок и бетонные заводские заборы, которые прятались в гуляющей тени деревьев. А по правой стороне тянулся и тянулся парк с радостными вскриками и визгом играющей ребятни, с мамами и их колясками, с редкими и чинными пенсионерами.
Лето дарило городу ещё один прекрасный день, дурманило, кружило голову, унося и запутывая мысли в кронах полсталетних тополей.
В очередном просвете между зеленью и домами поплыли высокие трубы промышленных кварталов, издавна дающих городу заводские шумы и клубы плотного и белого, как облака, дыма. Но он, глядя сейчас на эти трубы, видел в них исполинские маяки Пространства, в котором он ко всему привык, с которым сроднился. Эти маяки, должно быть, видны из самых дальних далей. Из таких, куда не дойдёшь, не доедешь, не долетишь ни на какой ракете… То были настоящие Маяки…
Постепенно вниманием его завладевали звуки шагов. Он медленно опустил взор с неба на тротуар и обнаружил идущую впереди женщину. Или девушку. Вернее было не определить, так как со спины фигура её казалась весьма стройной и осанистой. На движения руками она не разменивалась и, очевидно, сложив их впереди у талии (повесив, естественно, на одну из них ридикюль), небыстро, но деловито переставляла свои серые туфельки.
Он невольно залюбовался грацией, так непринуждённо вписанной в будни рабочих окраин. Он легко пробежался – словно погладил – взглядом по линии платья вверх, по участкам, где оно плотнее охватывает талию и спину, по короткому рукаву до плеча и, наконец, до скрытой тёмно русым каре шеи.
Внезапно женщина перестала чеканить каблучками, остановилась и обернулась к нему. Подходя к ней, он увидел молодое лицо. Светлые глаза, аккуратный нос, губы… Приятное лицо.
Видя, что он заметил её намерение заговорить с ним, она неловко потеребила свободной рукой кожаные ремешки сумочки.
- Простите, – голос её был одновременно деловит, просителен и независим. – Вы не подскажете, как добраться до Елизаветинского рынка?
Вне всяких сомнений, она была леди. И пёстрое креповое платье на ней теперь было исключительно данью погодным сводкам, обещавшим сегодня жару. Деловитую официальность подчёркивали кружевные перчатки и солнцезащитные очки, закинутые на волосы ободком. От этого волосы выглядели по офисному приглаженными. Но это всё было не первостепенным, слишком удалённым от сути, слишком внешним... От неё изошло и пьянящим водопадом обдало его всего что-то такое, что мы обыкновенно пытаемся обозначать разными нелепыми словами, такими, как: родство душ, флюиды, рыбак рыбака… Его от неожиданности качнуло; и, кажется, чересчур, чтобы выдавать это за особенности его походки. Но вот он уже остановился рядом и, ничего не успев придумать в своё оправдание, приветливо улыбнулся. Он придал лицу беззаботность и максимально непринуждённо заметил:
- О! Это не так и близко! И удобнее туда добираться двадцатым автобусом. Но… – он почувствовал, что сейчас оправдается «по полной» и мечтательно вздохнул. – Учитывая великолепное солнце, освежающий ветерок, а также – особые жару и пыль в автобусах, и… если, конечно, дама не возражает…
Она не возражала.
По началу она не была разговорчива. Представившись, она шла рядом молча, впрочем, без всякой внешней отгороженности. Но он, попавший в дурманящий поток света и красок, освободивший свою голову от каких-либо обязательств, болтал, как ему показалось, без умолку. И ничего не мог с собой поделать. Смеясь, он рассказывал, в какую глупую ситуацию попала секретарша его босса, перепутавшая новогодние поздравительные открытки, с какими постными физиономиями сидели коллеги по Управлению на совещании «по улучшению налаживания взаимодействия с населением по выявлению неучтённых в области объектов недвижимого имущества»… Как он сам глупо выглядел однажды на трибуне в актовом зале одного из смежных департаментов, где в тот момент заседали и что-то обсуждали важные люди. Он попал в их число по доброте душевной, которая в государственных конторах называется почему-то разгильдяйством. А он всего лишь согласился подменить коллегу (та спешила в садик за дочкой) на форуме разработчиков программного комплекса для госорганов. Коллега просила «молча поприсутствовать» и «потом ей рассказать». Но «молча» тогда не получилось – ему предложили высказать «мнение заказчика». Тот доклад ему в конторе долго вспоминали…
Рассказывая, он не заметил, когда именно она впервые засмеялась и начала, весело что-то вспоминая, добавлять уже из собственной жизни. Работала она, кажется, в администрации какого-то порта и знала не понаслышке занудный быт удалых чиновников. «Ага, администрация порта… Далековато!.. А здесь, значит…» – «Вот, гуляю… Вообще-то, официально, я – на учёбе, «повышаюсь». Но сегодня всего две лекции и вот, решила пройтись.» – «Что ж, «повышение» так далеко от дома-то? Да и от работы?» – «Совсем нет… Хотя в этих местах я, действительно, впервые. Сюда, кстати, на трамвае добралась… А эти кварталы, видимо, старые – вон, на стене дома штукатурка отвалилась…»
Он поймал себя на мысли, что опять любуется ею. Нет, не её женской красотой. По этой части у него были свои соображения. А непринуждённой лёгкостью её движений. Не тех, лишённых здравого смысла, парений какой-нибудь альтернативной поэтессы, а совершенно конкретных и даже будничных жестов, наполненных открытой устремлённостью: «вон, на стене…» И чистый такой голос… Почему сначала она ему показалась такой степенной дамой? Но она сначала и была такой. И сейчас – немножко… И это странное сочетание в ней ему нравилось.
Только что-то стало беспокоить его после этого короткого обмена. Что же? Ах, да!.. Она гуляет. И он, вот, тоже…
…Как-то, сидя очередной раз на работе за своим столом, он понял, что самым скандальным образом теряет форму. Тяжелеет. Нет, он не взвешивался, не отставал от автобуса, не сумев его догнать, не нашёл в себе солевых отложений и, вообще, внешних признаков, вроде бы, не было. Просто он почувствовал: надо не так. И стал ходить. Сначала с работы домой. Сначала – для формы и тонуса. Но, ходя по улицам города, он стал смотреть по сторонам и… вдаль. И однажды понял: не в тонусе дело. Просто ему нужны были Дорога и Даль. Нужны, как воздух. Они вдруг стали частью философии его жизни, частью смысла её. Всё, что он теперь встречал на Дороге, делилось для него на закономерное (знаковое) и случайное. Он не размахивал этой классификацией, как линейкой, а просто где-то глубоко внутри понимал, что вот этот парень с кислой физиономией и банкой пива в руке – чистая случайность, а, например, Маяки – это знак упорядоченной многомерности мироздания.
Но надо ли рассказывать об этом Лене? Он только сейчас понял, что, чуть не забыл её имя. Как обычно при знакомстве, проглотил его. Но подсознание любезно подарило ему шанс сохранить лицо джентльмена.
Лена, Лена… В садике когда-то с ним воспитывалась одна Лена. Потом, ещё две-три были в школьном классе…
- …бывает у вас так?
Её вопрос застал его врасплох. Он поморщиться, виновато улыбаясь.
- Я говорю, облака, как горы! Правда, похожи!
- Да! Хотя я настоящие горы видел только один раз, да и то, в далёком детстве. В семь лет летал в Азербайджан, в пионерлагерь. Тогда они показались мне огромными, а на самом деле, были сравнительно невелики…
- Там, где мы живём, горы тоже невысокие и пологие. Потому, что старые. Но ведь облачным горам всё равно, они могут быть какими угодно большими!..
Лена широким жестом обвела небесный свод. Глянула сбоку и, кажется, чуточку смутилась открытости своего порыва – моргнула, улыбнулась, поправила прядку за ухом и спрятала руку под ремешки сумки. Он заметил её смущение и поспешил её поддержать:
- Облака – да! Это целый мир! Из самолёта, я помню, рассматривал эти клубы, и казалось тогда, что можно вот встать на них и пойти. Там тебе и вершины, и ущелья, и облачные арки и мосты!.. – он помолчал собираясь с духом (а чем он рискует?) – Но понимаете, Лена… Вот живём мы в этом городе… и думаем, что знаем о нём всё, а на самом деле… иногда понимаем, что не совсем правы в своей уверенности.
Он, всё-таки, плутал. А как объяснишь кому-то, то, что самому представляется чем-то «на грани». Но она слушала внимательно, вежливо и выжидающе глядя в его сторону.
- Ну вот, будто завернём мы сейчас в тот двор, а там не череда таких же пятиэтажек с детскими площадками – как мы и видели раньше! – а, скажем… ну… космодром!
Лена улыбнулась, переведя взгляд с обшарпанной пятиэтажки себе под ноги.
- Я согласен… – заторопился он. – Космодром и, вдруг, здесь!.. Но это я для примера…
- Да, – подтвердила она. – Космодром – это сильно…
Опять повисла пауза. Нельзя сказать, что неловкая. Простая. Теперь они миновали большую площадь, которая была одновременно и дорожным кольцом, и кольцом трамваев, и местом торговли и прогулочным бульваром. По почти круглому периметру её стояли жилые дома, торговые залы и павильоны. Трёхэтажное здание, зажатое двумя девятиэтажками, первоначально было кинотеатром, но однажды настала новая эпоха, и кинотеатр стал торговым центром. В настоящий момент площадь была почти безлюдна, только пара бабок ещё с утра раскинули свои товары – семечки и детские распашонки, – да одинокий небритый забулдыга крутился у игрового автомата. Сделал круг уходящий в рейс трамвай. Он был более современной модели, чем встреченный у парка, но на стыках рельсов стучал даже громче. Словно негодуя: вот я, новый трамвай, должен ходить по вашим разбитым путям! Дома равнодушно отстрелялись эхом.
- А знаете, я понимаю вас, – вдруг, сказала Лена и сразу поправилась: – Мне кажется, что понимаю. У меня сегодня с утра было какое-то такое же чувство. Ведь я в этот город приехала совсем недавно…
Он кивал, но она смотрела, словно, куда-то в даль своих мыслей. Он тоже посмотрел туда – вперёд по ходу их движения. Там бегущее прямо шоссе плавно поднималось в горку и по ту её сторону уходило вниз так решительно, что дорожное полотно оставалось как бы оборванным, этаким трамплином в небо. Во время своих прогулок он любил представлять себе именно так. Представлялось, что там вертикальный обрыв глубиной метров так триста, а внизу в туманной дымке – дикая, заросшая тропической зеленью долина, куда можно попасть через стык граней плохо пригнанных друг к другу пространств.
Хотя на самом деле была там и дорога, и, невидимые с этой точки, промышленные окраины, сельхоз-поля и привычные бесконечные леса умеренных широт…
- …И когда попала в этот район, тоже чувствовала себя… ну как первопроходец.
- Вот-вот! Очень похожие ощущения…
- Конечно! Только со мной такое часто бывает, потому, что я от природы плохо ориентируюсь на местности. Вы не обижайтесь, пожалуйста, но и вас-то я отчасти поэтому, попросила проводить меня…
- О! Ну, что вы! – горячо и театрально запротестовал он, хотя гордость его была слегка уязвлена. – Это я сам навязался! Вопиющее с моей стороны беспардонство! Непростительная прилипчивость! И такая низкая клевета на наш уважаемый общественный транспорт!..
Она смеялась, держа его под руку, низко наклоняя голову и роняя с плеч концы тяжёлых прядей, свободных от очков-ободка.
- Хотя, – сказал он, когда смех улёгся, – я стал ходить в эти края как раз за этим вот чувством первопроходца. За тайной, за неведомым. За каким-то чудом.
Он покосился в её сторону: правильно ли она понимает его.
- За космодромом… – сказала она, туманно глядя перед собой, но ничуть не насмешливо, а даже со вздохом сочувствия.
А он подумал, что была – не была!
- За заливом!
Она быстро и, как ему показалось, иронично глянула на него.
- Подождите! – потребовал он, не отводя взгляда. – Я прекрасно понимаю, что мы и город в сердце материка. Ну, это… такая данность… картографическая. Но говорят же люди, что каждая дорога, хотя бы раз выводит не туда, куда обычно… Сейчас скажете: «начитался взрослый детина детской фантастики!» А почему нет?! С фантастики начались подводные лодки, роботы, полёты на Луну и вообще, бог знает, сколько ещё всего! А многомерность пространства давно уже – не предмет пустых разговоров, а тема дискуссий научной общественности!
Про научную общественность он наверняка не был уверен, но был убеждён, что нельзя не заниматься тем, что так обоснованно предположили буйные головы от науки и так стройно описали мэтры от художественной литературы.
- Хожу, не потому, что верю в сказки, а потому, что верю в науку! В её прозорливость. Одинокий радиолюбитель на чердаке своего дома ловит сигналы внеземных цивилизаций на допотопный приёмник и при этом прекрасно осознаёт, что параллельно с ним небо бороздят мощнейшие радиотелескопы, многие из которых даже вынесены на орбиту. Так и я. Только…
Он осёкся, понимая, что поспешил вывалить на неподготовленного человека сумбур своих мыслей, мечтаний и неясных ожиданий. Таких наивных и детских, что во власти собеседника было сейчас парой доводов показательно сдёрнуть его, служащего государственной конторы, «с небес на землю».
Но его, вдруг, пронизало отчаянное чувство собственной правоты. Вот чего он не ожидал от себя!.. Здесь, рядом с практически незнакомым и, судя по всему, весьма образованным, человеком он понял, что не боится низвержения. Он помнил, что с утра он был обладателем большой тайны. Правда, сейчас, под влиянием нового знакомства и разговоров, чувство обладания ею несколько трансформировалось, но не ослабло. Ведь самое главное – это доказать что-то себе. А это было сделано давно. И всякое потом он слышал в адрес своих суждений. Он опять посмотрел на неё. Она… Она неопределённо улыбалась, продолжая глядеть в никуда. И он закончил мысль:
- …Только нет у меня «приёмника» для многомерности. Есть глаза и уши. И внутренний компас. Чувствую нестабильность на южных окраинах города. Прорыва я жду в районе «Елизавет».
Всё. Вот сейчас она поблагодарит его за любезность и, не оглядываясь, пойдёт на автобусную остановку. Зачем ей такая его «откровенность»? Район «Елизавет» – самая «промышленная» из всех окраин… Ну, есть у человека причуды, но ведь есть и благоразумие. Разве она обязана выслушивать всё это только за то, что согласилась на его общество?
Но она, вышагивая, продолжала глядеть в никуда и неопределённо улыбаться.
Давно уже они миновали кольцевую площадь. Преодолев пару кварталов, они медленно продвигались туда, где по правую сторону от дороги жилой массив, а по левую – большой околозаводской пустырь выходили на ту самую, виденную ранее издалека возвышенность. Где был трамплин в небо…
- Ну, что ж, – довольно бодро сказала Лена, – иногда может хватить и ушей с глазами. Но вы только представьте на секунду, что вы найдёте свой этот… залив? Да! И что вы будете с ним делать?
Вопрос был сколько неожиданен для него, столько и закономерен. Он неопределённо представлял себе дальнейшее, так потрясающа была сама возможность Перехода!.. Но если представить...
- Ну-у… – тянул он. – Так, с ходу… Да и не вещь это какая-то, чтобы что-то с ним делать…
Она как-то по-мальчишечьи хмыкнула.
- Хотя, знаете, Лена… Я с детства увлекался фантастикой…
- Заметно, – улыбнулась она как-то снисходительно.
- Подождите… – он тоже улыбнулся, растерянно скользнув глазами по могучим тополиным кронам, нависающим здесь так густо, что солнечный свет прорывался лишь редкими сверкающими искрами. – Там у героев иногда возникал выбор: идти вперёд, в неведомое, если не уверен, что получится вернуться, или остаться. И, обычно, какие-нибудь друзья главных героев говорили: «а зачем возвращаться, если вся жизнь – дорога в неведомое?»
- А почему не главные герои?
- Ну… Главные, они же такие рассудительные, надёжные. У них всё – наверняка.
- А вы, Артём? – она впервые обратилась к нему по имени. – Вы кто? Главный герой или его друг?
Вопрос отдавал каким-то подтекстом. Ему на миг показалось, что она, выслушав его теории, не совладала с соблазном и невольно начала его поддевать. Зачем ей это? Он глянул ей в глаза и смешался. Столько, вдруг, воззрилось на него вопроса, какого-то напряжённого ожидания!.. Мольбы?.. Его опять на ходу качнуло. Вот чёрт!.. Он через силу улыбнулся и помотал головой:
- Не знаю. Одно дело – открыть что-то новое, другое – покинуть родных, друзей, привычный круг. Возможно, навсегда. Всё равно, что погибнуть для них…
Она еле заметно выдохнула, покивала, как-то устало улыбаясь:
- Да, когда не уверен, что вернёшься, тут мало быть решительным. Нужно быть благоразумным.
Она опять, кажется, вздохнула.
Горизонт, меж тем, всё приближался. Густой строй невысоких придорожных кустов кое-где начал пропускать небесную синь. Они подходили к перевалу.
Сколько раз он раньше в одиночестве достигал этого городского водораздела… И всегда, ещё на подходе, внутри у него всё начинало сладко волноваться. Небольшая закусочная (она же – магазин автомелочей и мастерская шиномонтажа) стояла тут, на краю пустыря у дороги и загораживала собой часть панорамы. Днём она сияла на солнце начищенными дисками автоколёс, для рекламы висевших на фасаде; в сумерках же она погружалась в таинственное мерцание неярких разноцветных огоньков. Словно отмеченная сигнальными огнями пограничная застава. Этакий безмолвный и, в общем-то, равнодушный свидетель слияния двух соседних миров. Этого – привычного – и другого, обязанного находиться по ту сторону склона. Замирание длилось ровно столько, сколько он подходил к высшей точке. Закусочная медленно сторонилась влево, уступая место пейзажу. Ну, что… Там всегда были привычные глазу площади автобазы и сортировочной станции, свалки, небольшие и небогатые жилые кварталы, железнодорожный разъезд на высокой насыпи и гаражи, гаражи… По разъезду обычно какой-нибудь маневровый тепловозик таскал сцепки вагонов. За большим пристанционным зданием каких-то контор виднелась огромная территория кирпичного завода. Там громоздились и цеха, и склады; по внутренним веткам шастали заводские локомотивы и неспешно пятились козловые краны; высилась обойма из нескольких стоящих и блестящих на солнце металлических башен. Высоких, как дома. Он всегда знал, что это – резервуары и в них хранятся компоненты для синтеза аннигиляционного топлива для двигателей межзвёздных судов. Оттого, видимо, он называл эту долину «марс». Даже фотографировал. Кто-то из знакомых, разглядывая однажды фото, спросил, почему «марс»? Он ответил что, судя по всему, так выглядят посёлки колонистов в суровых условиях неприветливых и необжитых планетоидов на задворках галактики. А аннигилят они производят для дозаправки затерянных в пространствах посудин странников…
…Одинокий солнечный луч, отразившись в блескучем хроме фасадного «рекламного» колеса, приветливо сверкнул ему. Но странное состояние владело им в этот момент. Состояние неприятного замешательства. Будто только что он обидел или разочаровал спутницу. Но что хотела от него услышать эта милая особа, шагающая рядом? Может, что он, не разбирая дороги, ринется к плеску неведомого прибоя? Или, сломя голову, побежит встречать опускающийся на реактивных струях субсветовой лайнер?
Прорыв и, тем более, Переход – это великий шаг… науки…
Дьявол! Какой науки? Ты только послушай себя! Что ты понёс?! Сегодня с утра ты держал в руках Тайну! Ты перекатывал её в ладонях, как пушистый шарик, лелеял. А она в ответ грела тебя. И дарила тебе смысл всего!.. Может быть, тебе сначала определиться, кто ты: невоздержанный на мечты романтичный мальчишка или скучный дядька, как за спасительную соломинку хватающийся за остатки собственной последовательности и взвешенности! Или посредственности…
Хорошее настроение растворялось со скоростью тумана, уносимого шквальным ветром. Краски дня в тот же миг утратили свою весёлость. Он чувствовал себя изменником. Словно он предал что-то главное, что было в его жизни. И так заботившая его по началу необходимость быть понятым кем-то, теперь почти потеряла значение. Солнце ещё светило, но свет этот недобро слепил его виноватые глаза. От лёгкого ветерка становилось неуютно и зябко. Он скосил взгляд в её сторону. Она, видимо, почувствовав дискомфорт, немного отстала. Как-то всё глупо!
…Они подходили к высшей точке…
Но, по крайней мере, можно попробовать что-то спасти. Он постарался принять более беспечный вид и обернулся к ней:
- Тут… вон там, за дорогой что-то типа кафе… Может по газировке, если нет возражений?
Она медленно нагнала его, спокойно и вежливо глядя ему в глаза. Обошла и встала против солнца почти чёрным силуэтом. Ему показалось, что она улыбнулась. Именно показалось, так как глаза его ещё не привыкли к контрасту и не различали её черт. Потом она сделала шаг к нему и взяла его за руку. Не как раньше, а с чувством. Но смотрела теперь почему-то себе под ноги.
- Я знаю, Артём, это кафе. Оно у нас тоже есть.
Повернулась и так же медленно пошла вперёд. Цок, цок…цок…
А он, ничего не понявший, но, кажется, уже не такой несчастный, смотрел ей вслед. Она шла, будто вся просвеченная солнцем. Будто и она – солнце. Он даже видел лучи, которые исходили от неё. Да…
Умеряя в груди клокотание какого-то неведомого доселе чувства, он порывисто вздохнул и шагнул следом.
- Лена! – решительно позвал он. – Я тут по поводу благоразумия подумал…
…Он так и застыл, приоткрыв рот. И полминуты стоял абсолютно оглушённый. Он не мог эти полминуты ни говорить, ни реагировать. Да и когда смог, красноречие ему отказывало:
- Это… это как?..
Лучи, которые он видел, были отблесками солнца, посылаемыми громадным водным зеркалом. Настолько громадным, что здесь, на небольшой возвышенности появилось боязливое чувство нависания над бездной. Это был бред… Он не стал тереть глаза, моргать и щипаться. Он присел на корточки (водная гладь нырнула за линию близкого видимого горизонта). И сразу почувствовал, как у него под рубашкой колотится сердце. То, которое сегодня так открыто радовалось утру, небу, деревьям, трамваям… И ждало своей порции сладкого замирания. Ожидание тайны было его обычным состоянием. Уже много лет…
…Этого не может быть… Он смотрел на высокие травинки обочины, едва различимые на ярком небе горизонта. И он знал, что сейчас медленно, чтобы не закружилась голова, поднимется и увидит свой «марс». Шнурок… Он, сопя, неторопливо затягивал «бантик», когда на асфальт рядом и на его руки упала её тень. Он поднял глаза и неуверенно поднялся сам. Взгляд его скользил поверх её плеча, и гамма переживаний, испытываемых им одновременно, была, очевидно, слишком обширна. Во всяком случае, она, глядя на него, не сдержала улыбки.
…Океан. Вот дьявол! Дьявол!! Уф-ф-ф! …Или море? Или озеро огромное… Как красиво и… замечательно!.. Но этого не-мо-жет-быть!!
Ты сам этого хотел!.. Ты же знал.
А где станция и разъезд? Вон какие-то составы стоят… Ёлки!! это же порт!.. Вон и корабли… и какие-то явно жилые кварталы, как игрушечные… и на склонах… Катаклизм разломил земную кору и образовал этот чудный залив. Но нет… Этот спокойный и какой-то праздничный посёлок не похож на последствия катастрофы. Красиво тут! Как на картинке!.. Курорт… Зелени то! А где Кирпичный, недостроенная этажерка с огромными пустыми окнами, просвеченными голубым небом?.. где «марс»?.. Господи, как это?!!
Мысли неслись в его голове, напрыгивая и наслаиваясь друг на друга. Но ничего связного не шло ему на ум.
Преодолевая колоссальное волнение, он сделал в долину первый шаг. И встретился глазами с ней. Она сияла. Он растерянно улыбнулся ей в ответ. Но растерянность уходила. Упругий порыв ветра принёс запах моря, и он рассмеялся. Взял её за руку и, они начали спуск. Теперь они шли по каменистым склонам среди низких кустарников, которых он раньше никогда не видел и названий которых не знал. Потому, что уже слишком давно не был на море…
Он, вдруг вспомнив, остановился:
- А Елизаветинский рынок?
- Схожу завтра. Я теперь поняла, где это.
- Меня возьмёшь с собой?
- Только при условии, что не будешь болтать ерунду о всяких заливах и параллельных мирах!
Веселясь и дурачась, как школьники, они спускались пологими и нагретыми солнцем склонами, а над их головами тяжело проплыл, заходя на посадку, субсветовой лайнер.
Ему было хорошо с самим собой. Ему было хорошо с окружающим миром. Он любил его – мир. Мир отвечал ему жарким солнцем, порывами озорного тёплого ветра, шелестом сверкающей июньской листвы… Что за день!.. И дело не только в том, что вчера он ушёл в отпуск, а вокруг всё благоухало, отчего ему хотелось летать и петь! С недавних пор он был хранителем одного большого секрета. Как жаль, что пока только он один! Он весело огляделся. Нет, ни эти юные девчонки, принарядившись и смеясь, куда-то спешащие, ни солидный пожилой господин, поправляя очки, что-то изучающий в витрине газетного киоска, ни молодая дама с мальчиком, дождавшиеся на остановке автобуса, ни пассажиры этого автобуса, чьи лица в окнах были размыты бликами на стекле – никто не знал! И он удивлялся, как они могли спокойно идти, смотреть, ждать и ехать в половине действительности?! Да и в половине ли?.. может, ещё меньше… Но, спокойно – он сам ещё до конца в этом не уверен. Да ну нет же! Он уверен, и ещё как! Он просто ещё не видел своими глазами!..
Стуча на стыках, проехал старый трамвай. Рельсовая колея тесно подпоясывала разгулявшиеся кущи одного из многочисленных парков. Близко растущие тополя своими листьями ласково гладили трамвай по тёплому с облупленной краской боку и по прохладным стёклам его окон. Улица изгибалась вправо, и с определённой точки этого изгиба он увидел даль, открывшуюся в прямом уличном просвете. Город был большой, и контуры этой дали, куда пролегла широкая магистраль с множеством домов и деревьев, были размыты и дрожали в нагретом воздухе серо-голубой дымкой. Но и не вглядываясь туда, он помнил, что там, далеко, где краски уже теряют свою насыщенность, по горизонту всегда рисовалась неровная полоса холмисто-лесистого пригорода. Берег бескрайнего хвойно-лиственного океана.
Правильно, подумал он, отсюда никто и не увидит… Можно жить и не знать. А что? Старый промышленный город в центре континентальной возвышенности, в окружении тайги. Работают огромные предприятия, большие солидные учреждения, магазины, аэропорты – замкнутый цикл производства-потребления. Кому какое дело? Только он так уже не мог…
Киоск с мороженым – кстати. Он погрузил губы в подтаивающую прохладу. Ветерок нырял за ворот, вздувал на спине рубашку. По улице изредка проезжали автомобили. В воздухе густо пахло зеленью, газонными травами и ещё – нагретым асфальтом.
Он шел спокойным, не быстрым и не медленным шагом, как человек, не обременённый грузом серьёзных мыслей, сомнений. Человек в отпуске.
Душа в отпуске…
Мимо плыла вывеска магазина. «Мясопродукты», прочитал он.
…Сначала отпуск ему не подписывали, мотивируя наличием срочных дел. Затем вдруг подписали, но с условием, что могут отозвать по необходимости. Он помнит, как бегал взгляд начальника отдела, подбирающего слова, дескать, работа-то продолжается. И это так. И по-прежнему клерки в коридорах важно и с пристрастием обсуждали очередное назначение на должность…
Левая сторона улицы, по которой он шёл, вдруг шарахнулась вглубь квартала. Жилые дома расступились и отдали пространство невысокому современному зданию. Парадный вход его тонул в тени разросшихся кустов. И, в довершение всего, оттуда, из ухоженного дворика, неожиданно пахнуло приятной свежестью. Его потянуло туда – на скамеечку, едва различимую в царстве тяжёлых листьев сирени. Совсем не от усталости потянуло, нет! Просто, сегодня он не хотел пропустить ничего – ни строчки, ни слова из той сказки, которую рассказывает ему случай. Как законченный эгоист, он хотел, задерживаясь на каждой странице, отыскивать всё новые подробности и детали, хотел нежиться под бархатным занавесом этой небылицы, намеренно тормозя развитие сюжета. Прикрыв глаза, он даже будто увидел уютную сумеречную прихожую какого-то тихого и доброго жилища: вдоль одной из стен стояла совсем завешенная зимними пальто и заложенная меховыми шапками скамеечка-этажерка для обуви…
В ослепительном просвете улицы, оставленном лиственной аркой, с озорным звоном промчался малыш-велосипедист. Спустя какое-то время следом прошла молодая, но уже солидная мама. Всё было хорошо!
Потом он миновал фасады каких-то коммерческих контор, жилые дома с вереницами распахнутых окон и громкими звуками радио, решетчатые ограды автостоянок и бетонные заводские заборы, которые прятались в гуляющей тени деревьев. А по правой стороне тянулся и тянулся парк с радостными вскриками и визгом играющей ребятни, с мамами и их колясками, с редкими и чинными пенсионерами.
Лето дарило городу ещё один прекрасный день, дурманило, кружило голову, унося и запутывая мысли в кронах полсталетних тополей.
В очередном просвете между зеленью и домами поплыли высокие трубы промышленных кварталов, издавна дающих городу заводские шумы и клубы плотного и белого, как облака, дыма. Но он, глядя сейчас на эти трубы, видел в них исполинские маяки Пространства, в котором он ко всему привык, с которым сроднился. Эти маяки, должно быть, видны из самых дальних далей. Из таких, куда не дойдёшь, не доедешь, не долетишь ни на какой ракете… То были настоящие Маяки…
Постепенно вниманием его завладевали звуки шагов. Он медленно опустил взор с неба на тротуар и обнаружил идущую впереди женщину. Или девушку. Вернее было не определить, так как со спины фигура её казалась весьма стройной и осанистой. На движения руками она не разменивалась и, очевидно, сложив их впереди у талии (повесив, естественно, на одну из них ридикюль), небыстро, но деловито переставляла свои серые туфельки.
Он невольно залюбовался грацией, так непринуждённо вписанной в будни рабочих окраин. Он легко пробежался – словно погладил – взглядом по линии платья вверх, по участкам, где оно плотнее охватывает талию и спину, по короткому рукаву до плеча и, наконец, до скрытой тёмно русым каре шеи.
Внезапно женщина перестала чеканить каблучками, остановилась и обернулась к нему. Подходя к ней, он увидел молодое лицо. Светлые глаза, аккуратный нос, губы… Приятное лицо.
Видя, что он заметил её намерение заговорить с ним, она неловко потеребила свободной рукой кожаные ремешки сумочки.
- Простите, – голос её был одновременно деловит, просителен и независим. – Вы не подскажете, как добраться до Елизаветинского рынка?
Вне всяких сомнений, она была леди. И пёстрое креповое платье на ней теперь было исключительно данью погодным сводкам, обещавшим сегодня жару. Деловитую официальность подчёркивали кружевные перчатки и солнцезащитные очки, закинутые на волосы ободком. От этого волосы выглядели по офисному приглаженными. Но это всё было не первостепенным, слишком удалённым от сути, слишком внешним... От неё изошло и пьянящим водопадом обдало его всего что-то такое, что мы обыкновенно пытаемся обозначать разными нелепыми словами, такими, как: родство душ, флюиды, рыбак рыбака… Его от неожиданности качнуло; и, кажется, чересчур, чтобы выдавать это за особенности его походки. Но вот он уже остановился рядом и, ничего не успев придумать в своё оправдание, приветливо улыбнулся. Он придал лицу беззаботность и максимально непринуждённо заметил:
- О! Это не так и близко! И удобнее туда добираться двадцатым автобусом. Но… – он почувствовал, что сейчас оправдается «по полной» и мечтательно вздохнул. – Учитывая великолепное солнце, освежающий ветерок, а также – особые жару и пыль в автобусах, и… если, конечно, дама не возражает…
Она не возражала.
По началу она не была разговорчива. Представившись, она шла рядом молча, впрочем, без всякой внешней отгороженности. Но он, попавший в дурманящий поток света и красок, освободивший свою голову от каких-либо обязательств, болтал, как ему показалось, без умолку. И ничего не мог с собой поделать. Смеясь, он рассказывал, в какую глупую ситуацию попала секретарша его босса, перепутавшая новогодние поздравительные открытки, с какими постными физиономиями сидели коллеги по Управлению на совещании «по улучшению налаживания взаимодействия с населением по выявлению неучтённых в области объектов недвижимого имущества»… Как он сам глупо выглядел однажды на трибуне в актовом зале одного из смежных департаментов, где в тот момент заседали и что-то обсуждали важные люди. Он попал в их число по доброте душевной, которая в государственных конторах называется почему-то разгильдяйством. А он всего лишь согласился подменить коллегу (та спешила в садик за дочкой) на форуме разработчиков программного комплекса для госорганов. Коллега просила «молча поприсутствовать» и «потом ей рассказать». Но «молча» тогда не получилось – ему предложили высказать «мнение заказчика». Тот доклад ему в конторе долго вспоминали…
Рассказывая, он не заметил, когда именно она впервые засмеялась и начала, весело что-то вспоминая, добавлять уже из собственной жизни. Работала она, кажется, в администрации какого-то порта и знала не понаслышке занудный быт удалых чиновников. «Ага, администрация порта… Далековато!.. А здесь, значит…» – «Вот, гуляю… Вообще-то, официально, я – на учёбе, «повышаюсь». Но сегодня всего две лекции и вот, решила пройтись.» – «Что ж, «повышение» так далеко от дома-то? Да и от работы?» – «Совсем нет… Хотя в этих местах я, действительно, впервые. Сюда, кстати, на трамвае добралась… А эти кварталы, видимо, старые – вон, на стене дома штукатурка отвалилась…»
Он поймал себя на мысли, что опять любуется ею. Нет, не её женской красотой. По этой части у него были свои соображения. А непринуждённой лёгкостью её движений. Не тех, лишённых здравого смысла, парений какой-нибудь альтернативной поэтессы, а совершенно конкретных и даже будничных жестов, наполненных открытой устремлённостью: «вон, на стене…» И чистый такой голос… Почему сначала она ему показалась такой степенной дамой? Но она сначала и была такой. И сейчас – немножко… И это странное сочетание в ней ему нравилось.
Только что-то стало беспокоить его после этого короткого обмена. Что же? Ах, да!.. Она гуляет. И он, вот, тоже…
…Как-то, сидя очередной раз на работе за своим столом, он понял, что самым скандальным образом теряет форму. Тяжелеет. Нет, он не взвешивался, не отставал от автобуса, не сумев его догнать, не нашёл в себе солевых отложений и, вообще, внешних признаков, вроде бы, не было. Просто он почувствовал: надо не так. И стал ходить. Сначала с работы домой. Сначала – для формы и тонуса. Но, ходя по улицам города, он стал смотреть по сторонам и… вдаль. И однажды понял: не в тонусе дело. Просто ему нужны были Дорога и Даль. Нужны, как воздух. Они вдруг стали частью философии его жизни, частью смысла её. Всё, что он теперь встречал на Дороге, делилось для него на закономерное (знаковое) и случайное. Он не размахивал этой классификацией, как линейкой, а просто где-то глубоко внутри понимал, что вот этот парень с кислой физиономией и банкой пива в руке – чистая случайность, а, например, Маяки – это знак упорядоченной многомерности мироздания.
Но надо ли рассказывать об этом Лене? Он только сейчас понял, что, чуть не забыл её имя. Как обычно при знакомстве, проглотил его. Но подсознание любезно подарило ему шанс сохранить лицо джентльмена.
Лена, Лена… В садике когда-то с ним воспитывалась одна Лена. Потом, ещё две-три были в школьном классе…
- …бывает у вас так?
Её вопрос застал его врасплох. Он поморщиться, виновато улыбаясь.
- Я говорю, облака, как горы! Правда, похожи!
- Да! Хотя я настоящие горы видел только один раз, да и то, в далёком детстве. В семь лет летал в Азербайджан, в пионерлагерь. Тогда они показались мне огромными, а на самом деле, были сравнительно невелики…
- Там, где мы живём, горы тоже невысокие и пологие. Потому, что старые. Но ведь облачным горам всё равно, они могут быть какими угодно большими!..
Лена широким жестом обвела небесный свод. Глянула сбоку и, кажется, чуточку смутилась открытости своего порыва – моргнула, улыбнулась, поправила прядку за ухом и спрятала руку под ремешки сумки. Он заметил её смущение и поспешил её поддержать:
- Облака – да! Это целый мир! Из самолёта, я помню, рассматривал эти клубы, и казалось тогда, что можно вот встать на них и пойти. Там тебе и вершины, и ущелья, и облачные арки и мосты!.. – он помолчал собираясь с духом (а чем он рискует?) – Но понимаете, Лена… Вот живём мы в этом городе… и думаем, что знаем о нём всё, а на самом деле… иногда понимаем, что не совсем правы в своей уверенности.
Он, всё-таки, плутал. А как объяснишь кому-то, то, что самому представляется чем-то «на грани». Но она слушала внимательно, вежливо и выжидающе глядя в его сторону.
- Ну вот, будто завернём мы сейчас в тот двор, а там не череда таких же пятиэтажек с детскими площадками – как мы и видели раньше! – а, скажем… ну… космодром!
Лена улыбнулась, переведя взгляд с обшарпанной пятиэтажки себе под ноги.
- Я согласен… – заторопился он. – Космодром и, вдруг, здесь!.. Но это я для примера…
- Да, – подтвердила она. – Космодром – это сильно…
Опять повисла пауза. Нельзя сказать, что неловкая. Простая. Теперь они миновали большую площадь, которая была одновременно и дорожным кольцом, и кольцом трамваев, и местом торговли и прогулочным бульваром. По почти круглому периметру её стояли жилые дома, торговые залы и павильоны. Трёхэтажное здание, зажатое двумя девятиэтажками, первоначально было кинотеатром, но однажды настала новая эпоха, и кинотеатр стал торговым центром. В настоящий момент площадь была почти безлюдна, только пара бабок ещё с утра раскинули свои товары – семечки и детские распашонки, – да одинокий небритый забулдыга крутился у игрового автомата. Сделал круг уходящий в рейс трамвай. Он был более современной модели, чем встреченный у парка, но на стыках рельсов стучал даже громче. Словно негодуя: вот я, новый трамвай, должен ходить по вашим разбитым путям! Дома равнодушно отстрелялись эхом.
- А знаете, я понимаю вас, – вдруг, сказала Лена и сразу поправилась: – Мне кажется, что понимаю. У меня сегодня с утра было какое-то такое же чувство. Ведь я в этот город приехала совсем недавно…
Он кивал, но она смотрела, словно, куда-то в даль своих мыслей. Он тоже посмотрел туда – вперёд по ходу их движения. Там бегущее прямо шоссе плавно поднималось в горку и по ту её сторону уходило вниз так решительно, что дорожное полотно оставалось как бы оборванным, этаким трамплином в небо. Во время своих прогулок он любил представлять себе именно так. Представлялось, что там вертикальный обрыв глубиной метров так триста, а внизу в туманной дымке – дикая, заросшая тропической зеленью долина, куда можно попасть через стык граней плохо пригнанных друг к другу пространств.
Хотя на самом деле была там и дорога, и, невидимые с этой точки, промышленные окраины, сельхоз-поля и привычные бесконечные леса умеренных широт…
- …И когда попала в этот район, тоже чувствовала себя… ну как первопроходец.
- Вот-вот! Очень похожие ощущения…
- Конечно! Только со мной такое часто бывает, потому, что я от природы плохо ориентируюсь на местности. Вы не обижайтесь, пожалуйста, но и вас-то я отчасти поэтому, попросила проводить меня…
- О! Ну, что вы! – горячо и театрально запротестовал он, хотя гордость его была слегка уязвлена. – Это я сам навязался! Вопиющее с моей стороны беспардонство! Непростительная прилипчивость! И такая низкая клевета на наш уважаемый общественный транспорт!..
Она смеялась, держа его под руку, низко наклоняя голову и роняя с плеч концы тяжёлых прядей, свободных от очков-ободка.
- Хотя, – сказал он, когда смех улёгся, – я стал ходить в эти края как раз за этим вот чувством первопроходца. За тайной, за неведомым. За каким-то чудом.
Он покосился в её сторону: правильно ли она понимает его.
- За космодромом… – сказала она, туманно глядя перед собой, но ничуть не насмешливо, а даже со вздохом сочувствия.
А он подумал, что была – не была!
- За заливом!
Она быстро и, как ему показалось, иронично глянула на него.
- Подождите! – потребовал он, не отводя взгляда. – Я прекрасно понимаю, что мы и город в сердце материка. Ну, это… такая данность… картографическая. Но говорят же люди, что каждая дорога, хотя бы раз выводит не туда, куда обычно… Сейчас скажете: «начитался взрослый детина детской фантастики!» А почему нет?! С фантастики начались подводные лодки, роботы, полёты на Луну и вообще, бог знает, сколько ещё всего! А многомерность пространства давно уже – не предмет пустых разговоров, а тема дискуссий научной общественности!
Про научную общественность он наверняка не был уверен, но был убеждён, что нельзя не заниматься тем, что так обоснованно предположили буйные головы от науки и так стройно описали мэтры от художественной литературы.
- Хожу, не потому, что верю в сказки, а потому, что верю в науку! В её прозорливость. Одинокий радиолюбитель на чердаке своего дома ловит сигналы внеземных цивилизаций на допотопный приёмник и при этом прекрасно осознаёт, что параллельно с ним небо бороздят мощнейшие радиотелескопы, многие из которых даже вынесены на орбиту. Так и я. Только…
Он осёкся, понимая, что поспешил вывалить на неподготовленного человека сумбур своих мыслей, мечтаний и неясных ожиданий. Таких наивных и детских, что во власти собеседника было сейчас парой доводов показательно сдёрнуть его, служащего государственной конторы, «с небес на землю».
Но его, вдруг, пронизало отчаянное чувство собственной правоты. Вот чего он не ожидал от себя!.. Здесь, рядом с практически незнакомым и, судя по всему, весьма образованным, человеком он понял, что не боится низвержения. Он помнил, что с утра он был обладателем большой тайны. Правда, сейчас, под влиянием нового знакомства и разговоров, чувство обладания ею несколько трансформировалось, но не ослабло. Ведь самое главное – это доказать что-то себе. А это было сделано давно. И всякое потом он слышал в адрес своих суждений. Он опять посмотрел на неё. Она… Она неопределённо улыбалась, продолжая глядеть в никуда. И он закончил мысль:
- …Только нет у меня «приёмника» для многомерности. Есть глаза и уши. И внутренний компас. Чувствую нестабильность на южных окраинах города. Прорыва я жду в районе «Елизавет».
Всё. Вот сейчас она поблагодарит его за любезность и, не оглядываясь, пойдёт на автобусную остановку. Зачем ей такая его «откровенность»? Район «Елизавет» – самая «промышленная» из всех окраин… Ну, есть у человека причуды, но ведь есть и благоразумие. Разве она обязана выслушивать всё это только за то, что согласилась на его общество?
Но она, вышагивая, продолжала глядеть в никуда и неопределённо улыбаться.
Давно уже они миновали кольцевую площадь. Преодолев пару кварталов, они медленно продвигались туда, где по правую сторону от дороги жилой массив, а по левую – большой околозаводской пустырь выходили на ту самую, виденную ранее издалека возвышенность. Где был трамплин в небо…
- Ну, что ж, – довольно бодро сказала Лена, – иногда может хватить и ушей с глазами. Но вы только представьте на секунду, что вы найдёте свой этот… залив? Да! И что вы будете с ним делать?
Вопрос был сколько неожиданен для него, столько и закономерен. Он неопределённо представлял себе дальнейшее, так потрясающа была сама возможность Перехода!.. Но если представить...
- Ну-у… – тянул он. – Так, с ходу… Да и не вещь это какая-то, чтобы что-то с ним делать…
Она как-то по-мальчишечьи хмыкнула.
- Хотя, знаете, Лена… Я с детства увлекался фантастикой…
- Заметно, – улыбнулась она как-то снисходительно.
- Подождите… – он тоже улыбнулся, растерянно скользнув глазами по могучим тополиным кронам, нависающим здесь так густо, что солнечный свет прорывался лишь редкими сверкающими искрами. – Там у героев иногда возникал выбор: идти вперёд, в неведомое, если не уверен, что получится вернуться, или остаться. И, обычно, какие-нибудь друзья главных героев говорили: «а зачем возвращаться, если вся жизнь – дорога в неведомое?»
- А почему не главные герои?
- Ну… Главные, они же такие рассудительные, надёжные. У них всё – наверняка.
- А вы, Артём? – она впервые обратилась к нему по имени. – Вы кто? Главный герой или его друг?
Вопрос отдавал каким-то подтекстом. Ему на миг показалось, что она, выслушав его теории, не совладала с соблазном и невольно начала его поддевать. Зачем ей это? Он глянул ей в глаза и смешался. Столько, вдруг, воззрилось на него вопроса, какого-то напряжённого ожидания!.. Мольбы?.. Его опять на ходу качнуло. Вот чёрт!.. Он через силу улыбнулся и помотал головой:
- Не знаю. Одно дело – открыть что-то новое, другое – покинуть родных, друзей, привычный круг. Возможно, навсегда. Всё равно, что погибнуть для них…
Она еле заметно выдохнула, покивала, как-то устало улыбаясь:
- Да, когда не уверен, что вернёшься, тут мало быть решительным. Нужно быть благоразумным.
Она опять, кажется, вздохнула.
Горизонт, меж тем, всё приближался. Густой строй невысоких придорожных кустов кое-где начал пропускать небесную синь. Они подходили к перевалу.
Сколько раз он раньше в одиночестве достигал этого городского водораздела… И всегда, ещё на подходе, внутри у него всё начинало сладко волноваться. Небольшая закусочная (она же – магазин автомелочей и мастерская шиномонтажа) стояла тут, на краю пустыря у дороги и загораживала собой часть панорамы. Днём она сияла на солнце начищенными дисками автоколёс, для рекламы висевших на фасаде; в сумерках же она погружалась в таинственное мерцание неярких разноцветных огоньков. Словно отмеченная сигнальными огнями пограничная застава. Этакий безмолвный и, в общем-то, равнодушный свидетель слияния двух соседних миров. Этого – привычного – и другого, обязанного находиться по ту сторону склона. Замирание длилось ровно столько, сколько он подходил к высшей точке. Закусочная медленно сторонилась влево, уступая место пейзажу. Ну, что… Там всегда были привычные глазу площади автобазы и сортировочной станции, свалки, небольшие и небогатые жилые кварталы, железнодорожный разъезд на высокой насыпи и гаражи, гаражи… По разъезду обычно какой-нибудь маневровый тепловозик таскал сцепки вагонов. За большим пристанционным зданием каких-то контор виднелась огромная территория кирпичного завода. Там громоздились и цеха, и склады; по внутренним веткам шастали заводские локомотивы и неспешно пятились козловые краны; высилась обойма из нескольких стоящих и блестящих на солнце металлических башен. Высоких, как дома. Он всегда знал, что это – резервуары и в них хранятся компоненты для синтеза аннигиляционного топлива для двигателей межзвёздных судов. Оттого, видимо, он называл эту долину «марс». Даже фотографировал. Кто-то из знакомых, разглядывая однажды фото, спросил, почему «марс»? Он ответил что, судя по всему, так выглядят посёлки колонистов в суровых условиях неприветливых и необжитых планетоидов на задворках галактики. А аннигилят они производят для дозаправки затерянных в пространствах посудин странников…
…Одинокий солнечный луч, отразившись в блескучем хроме фасадного «рекламного» колеса, приветливо сверкнул ему. Но странное состояние владело им в этот момент. Состояние неприятного замешательства. Будто только что он обидел или разочаровал спутницу. Но что хотела от него услышать эта милая особа, шагающая рядом? Может, что он, не разбирая дороги, ринется к плеску неведомого прибоя? Или, сломя голову, побежит встречать опускающийся на реактивных струях субсветовой лайнер?
Прорыв и, тем более, Переход – это великий шаг… науки…
Дьявол! Какой науки? Ты только послушай себя! Что ты понёс?! Сегодня с утра ты держал в руках Тайну! Ты перекатывал её в ладонях, как пушистый шарик, лелеял. А она в ответ грела тебя. И дарила тебе смысл всего!.. Может быть, тебе сначала определиться, кто ты: невоздержанный на мечты романтичный мальчишка или скучный дядька, как за спасительную соломинку хватающийся за остатки собственной последовательности и взвешенности! Или посредственности…
Хорошее настроение растворялось со скоростью тумана, уносимого шквальным ветром. Краски дня в тот же миг утратили свою весёлость. Он чувствовал себя изменником. Словно он предал что-то главное, что было в его жизни. И так заботившая его по началу необходимость быть понятым кем-то, теперь почти потеряла значение. Солнце ещё светило, но свет этот недобро слепил его виноватые глаза. От лёгкого ветерка становилось неуютно и зябко. Он скосил взгляд в её сторону. Она, видимо, почувствовав дискомфорт, немного отстала. Как-то всё глупо!
…Они подходили к высшей точке…
Но, по крайней мере, можно попробовать что-то спасти. Он постарался принять более беспечный вид и обернулся к ней:
- Тут… вон там, за дорогой что-то типа кафе… Может по газировке, если нет возражений?
Она медленно нагнала его, спокойно и вежливо глядя ему в глаза. Обошла и встала против солнца почти чёрным силуэтом. Ему показалось, что она улыбнулась. Именно показалось, так как глаза его ещё не привыкли к контрасту и не различали её черт. Потом она сделала шаг к нему и взяла его за руку. Не как раньше, а с чувством. Но смотрела теперь почему-то себе под ноги.
- Я знаю, Артём, это кафе. Оно у нас тоже есть.
Повернулась и так же медленно пошла вперёд. Цок, цок…цок…
А он, ничего не понявший, но, кажется, уже не такой несчастный, смотрел ей вслед. Она шла, будто вся просвеченная солнцем. Будто и она – солнце. Он даже видел лучи, которые исходили от неё. Да…
Умеряя в груди клокотание какого-то неведомого доселе чувства, он порывисто вздохнул и шагнул следом.
- Лена! – решительно позвал он. – Я тут по поводу благоразумия подумал…
…Он так и застыл, приоткрыв рот. И полминуты стоял абсолютно оглушённый. Он не мог эти полминуты ни говорить, ни реагировать. Да и когда смог, красноречие ему отказывало:
- Это… это как?..
Лучи, которые он видел, были отблесками солнца, посылаемыми громадным водным зеркалом. Настолько громадным, что здесь, на небольшой возвышенности появилось боязливое чувство нависания над бездной. Это был бред… Он не стал тереть глаза, моргать и щипаться. Он присел на корточки (водная гладь нырнула за линию близкого видимого горизонта). И сразу почувствовал, как у него под рубашкой колотится сердце. То, которое сегодня так открыто радовалось утру, небу, деревьям, трамваям… И ждало своей порции сладкого замирания. Ожидание тайны было его обычным состоянием. Уже много лет…
…Этого не может быть… Он смотрел на высокие травинки обочины, едва различимые на ярком небе горизонта. И он знал, что сейчас медленно, чтобы не закружилась голова, поднимется и увидит свой «марс». Шнурок… Он, сопя, неторопливо затягивал «бантик», когда на асфальт рядом и на его руки упала её тень. Он поднял глаза и неуверенно поднялся сам. Взгляд его скользил поверх её плеча, и гамма переживаний, испытываемых им одновременно, была, очевидно, слишком обширна. Во всяком случае, она, глядя на него, не сдержала улыбки.
…Океан. Вот дьявол! Дьявол!! Уф-ф-ф! …Или море? Или озеро огромное… Как красиво и… замечательно!.. Но этого не-мо-жет-быть!!
Ты сам этого хотел!.. Ты же знал.
А где станция и разъезд? Вон какие-то составы стоят… Ёлки!! это же порт!.. Вон и корабли… и какие-то явно жилые кварталы, как игрушечные… и на склонах… Катаклизм разломил земную кору и образовал этот чудный залив. Но нет… Этот спокойный и какой-то праздничный посёлок не похож на последствия катастрофы. Красиво тут! Как на картинке!.. Курорт… Зелени то! А где Кирпичный, недостроенная этажерка с огромными пустыми окнами, просвеченными голубым небом?.. где «марс»?.. Господи, как это?!!
Мысли неслись в его голове, напрыгивая и наслаиваясь друг на друга. Но ничего связного не шло ему на ум.
Преодолевая колоссальное волнение, он сделал в долину первый шаг. И встретился глазами с ней. Она сияла. Он растерянно улыбнулся ей в ответ. Но растерянность уходила. Упругий порыв ветра принёс запах моря, и он рассмеялся. Взял её за руку и, они начали спуск. Теперь они шли по каменистым склонам среди низких кустарников, которых он раньше никогда не видел и названий которых не знал. Потому, что уже слишком давно не был на море…
Он, вдруг вспомнив, остановился:
- А Елизаветинский рынок?
- Схожу завтра. Я теперь поняла, где это.
- Меня возьмёшь с собой?
- Только при условии, что не будешь болтать ерунду о всяких заливах и параллельных мирах!
Веселясь и дурачась, как школьники, они спускались пологими и нагретыми солнцем склонами, а над их головами тяжело проплыл, заходя на посадку, субсветовой лайнер.
© Роман Поворознюк, 2006 г.
настроение: Возвышенное
хочется: Добра
слушаю: Голос Бесконечности
Дикая энергия "нах"
Сыка-нука! (Мне нужно срочно отойти по делам личной гигиены!)
настроение: Меткое
хочется: Настроиться
слушаю: Желания
Роман от Романа (10 серия)
Продолжение.
«…
Часть 2.
Скажи мне, кто твои друзья и я скажу: «Хватит врать…»
- Привет опять тебе, Пётр! – Шаман поднял к небу и сложил на груди свои мощные руки.
Пётр, глядел на монолит получившейся фигуры, оценивая её пафос. Ему подумалось, что если не знать, что «привет опять» – это по-кенгезски «прощай», то сейчас, в момент расставания, шаман выглядел бы, пожалуй, придурковато.
…Ноги по колено проваливались в июньский снег, и к посадочной полосе он брёл медленно – плечо оттягивала увесистая сума.
«Откуда же он самородок достал? – не впервые уже подумал Пётр. – Ведь шубу-то он вывернул и на голый торс надел тут же, при мне…»
А шаман тогда с невозмутимым лицом – словно за солёными огурцами в погреб слазал – обернул золото с холщёвую тряпицу и протянул Петру.
- Знаю я это, – сказал шаман. – Только сам ты не запутайся! Вкусна рыба, что в зубах тюленя, но вкусен и тюлень.
Толстый господин холёной наружности, управляя серебристым «сузуки», заложил пижонистую дугу. Непривычный к рукам нового водителя, автомобильчик периодически нервно дёргался и рыскал. Крупный и оживлённый перекрёсток вообще был преодолён «на грани фола». Нагловатые попутки теснили и поджимали. «Да-а, это не «хаммер»!» Холёный господин морщился от досады, но ничего поделать не мог. Свой заметный автомобиль он сегодня оставил на парковке, не желая «светиться» там, куда направлялся.
При повороте в бардачке послышался приглушённый удар – что-то там, видимо, упало. Холёный господин, машинально отметив этот факт, продолжал рассматривать номерные таблички домов. Вряд ли он опоздает, но появиться хотелось почему-то заранее. Так… Пятьдесят восемь… Пятьдесят шесть… четыре… Пятьдесят… Как? Ай!! Нога от страха так утопила педаль тормоза, что стоп-сигналы впереди стоящего красного купе полетели навстречу как-то сбоку. Под визг стираемой резины. Скорость стремительно падала, и, успевшие подкрасться вплотную алые фонари, застыли в опасной близости от переднего бампера. «Дьявол!» Холёный господин шумно выдохнул, исподлобья наблюдая, как замершие на тротуарах прохожие по одному отворачиваются и покидают место не случившейся аварии. «Вот ведь, ч-чёрт!..» Холёный господин приподнял брови, украдкой стёр испарину и в тонированное водительское окно «праворукой» «тойоты» сделал жест рукой: «всё в порядке, ничего». Стекло опустилось, на «холёного» сквозь тёмные очки-капли глянула типичная гангстерская физиономия. Что ж, этого можно было ожидать… Холёный господин принял самый независимый вид и показал пальцем направо, давая понять, что собирается ехать во двор. «Тойота» как раз и стояла при въезде, загораживая его. Физиономия, не проявив ни единой эмоции, вдвинулась обратно в салон, окно закрылось, колёса автомобиля сильно вывернулись вправо, мотор гуднул, набирая обороты, и купе легко впрыгнул в проём между домами. Холёный господин вздохнул и въехал следом – ему нужен был пятьдесят второй дом.
Тихий мощёный дворик был дном колодца, образованного высокими стенами тесно стоящих домов. Крыльцо здесь было одно единственное. По периметру дворика стояло несколько автомобилей. Стоял здесь и красный купе. Хозяина не было видно. Наверно он сидел в салоне, прячась за густой тонировкой и ожидал, когда выйдет водитель-истребитель. А может быть, уже ушёл? Вряд ли, не успел бы. Тогда ждёт. А зачем? Ничего же не произошло. Но тут же холёный разозлился на себя: «Да какого, вообще, чёрта! Он, наверно, работает здесь, а я зря теряю время!..»
Он шагнул на тротуарную плитку, хлопнул дверью, пикнул сигнализацией и, не оглядываясь по сторонам, направился в подъезд.
Это был старый конторский дом, каких в центре пруд пруди. Отсутствие признаков современной отделки общих коридоров говорило о том, что у здания никогда не было настоящего хозяина, и сейчас оно содержалось исключительно для выдаивания арендной платы из мелкого предпринимателя. А вот и реечно-стеклянный закуток вахты. И вахтёрша – до боли знакомая и родная, как любая классика жанра – приземистая полная тётенька пенсионного возраста.
Холёный господин, угадав в тени бровей сторожихи изучающий взгляд, твёрдой поступью направился на свет её настольной лампы. За компетентной справкой. Он так был сфокусирован на подборе правильных слов, что не заметил неизвестно как оказавшуюся на пути уборщицу. Невесомая бабулька отшатнулась, скандально звякнув пустым ведром, и смерила холёного господина таким взглядом, словно облила его густой струёй рафинированной классовой ненависти.
- Дерьмократы, вшивые… – вполголоса сказала она. Отвернулась и с достоинством спартанской воительницы, со шваброй наперевес скрылась за секционной дверью.
Холёный господин осведомился о месте нахождения цели своего визита и протянул свои водительские права. Тётенька-вахтёрша деловито поднесла их к очкам, на миг задержала.
- Пугин… – сказала она и неопределённо улыбнулась. Ей было неловко, что она задерживает такого важного посетителя тем, что ей что-то всего лишь показалось. Но господин непроницаемо смотрел на неё, и она ощутила необходимость чем-то объяснить замешательство. – Вроде бы знакомая фамилия…
Не могла же она, вахтёрша, прямо спросить у этого хорошо одетого представительного человека: извините, мы с вами не встречались раньше? И глаза его были бесцветны. И, похоже, он спешил.
- Распространённая в нашем городе фамилия, – спокойно сказал он.
- Да… Четвёртый этаж, – повторила она.
- Спасибо. – Пугин направился к лифту.
- А лифт у нас не работает, – привстала со стула вахтёрша.
- Спасибо, – глухо повторил Пугин и повернул на лестницу.
Он-то вспомнил её! Эх, вот не улыбнулась бы, и ничего не было бы! Но сейчас накатило так, что Пугин остановился на просторной лестничной площадке и навалился плечом на простенок. Надо же, Тонька… Антонина, Тошка. Когда-то эта миниатюрная брюнетка сводила с ума пол-института. А на вечерах танцевала с ним, с Владькой Пугиным. Всего на три года она была его старше, но как веяло от неё манящей взрослостью и опытностью. Она была его первой женщиной. Тошка… Когда-то, уже спустя много времени после ВУЗа, он даже пытался найти её через общих знакомых. Но говорили, что она уехала куда-то. А она вот здесь, значит... Он блаженно прищурился и буквально ощутил под пальцами тонкие ситцевые складки платья на хрупких её плечах. Как они его тогда пьянили – эти складки! И запах… Её кожи, духов, волос…
Пугин резко и сильно зажмурился и открыл глаза. Когда радужные пятна растворились, он увидел в окне двор и красный купе. Чёрт! Что за день! Одни встряски! Что-то в бардачке стукнуло, вспомнил он. Спуститься проверить? Но там Антонина… Кроме того, на лестнице послышались шаги – кто-то торопливо поднимался. Пугин вздохнул и продолжил восхождение.
Площадка четвёртого этажа ничем не отличалась от остальных – такой же закапанный побелкой кафель, крашеные в унылый синий цвет стены, перила с торчащими гвоздями. На стене напротив входа на этаж Пугин увидел приклеенный скотчем белый лист с крупной принтерной распечаткой: «на тренинг» и стрелкой-указателем. Пугин пошёл по стрелке.
«Только для тебя, Настенька – дурочка ты такая! – только для тебя.» Пугин практически не нервничал. Годы аппаратной работы выработали в нём умение ждать сколько угодно. Не гонять в голове карусель будущих рукопожатий, пустых фраз, улыбок, а просто сидеть и тупо избывать время – ждать.
Однако необычный повод все же ковырнул почти умершее в нём любопытство к простым людям. Пугин покосился по сторонам.
Входя в эту небольшую комнату, он удостоил присутствующих только беглым взглядом. Их было человек пять или шесть, и они тоже ждали. Кто-то сидел, кто-то топтался у окна, скрипя половицами. Периодически вздыхая, меняя опорную ногу, шурша одеждами и шаркая подошвами.
«А соседка ничего…» – любопытство Пугина всё более заменял интерес. «Соседка» и впрямь была очень недурна. Будучи тут, ко всему прочему, единственной женщиной, она периодически завладевала вниманием каждого из остальных.
«Тот, смурной, так и в открытую пялится! Значит, у самого жена – совсем «туши свет», – житейски констатировал Пугин. – Так, а этот…» И Пугин взглядом упёрся в чёрные стёкла-капли. Физиономия за стеклами, оставаясь бесстрастной, качнулась в еле заметном кивке. Пугин машинально ответил тем же и сухо сглотнул. Бездумно посмотрел на часы. Механически заметил, что с начала ожидания прошла ещё только одна минута. Оглянувшись, он увидел на пороге маленькую девочку и внутренне просиял к ней благодарностью за предоставленный повод отвлечься от молчаливой дуэли.
Была она совсем «садиковая». Стояла на пороге и изумлённо моргала. Так, словно и людей и комнаты совсем не ожидала здесь увидеть.
- Пливет! – сказала «соседка» и сняла свои дымчатые очки. – Ты к кому?
Девочка нерешительно улыбнулась и попятилась.
- Иди сюда! – «соседка» на стуле подалась вперёд и поманила девочку рукой. Та, пересиливая смущение, и продолжая озираться, подбрела к женщине.
«Да она ещё даже не стара. Тридцать пять, от силы …» – думал Пугин, наблюдая, как «соседка» ловко перестегнула пуговки на кофточке ребёнка и пригладила невесомые детские волосики. Всё это время она что-то полусерьёзно шептала, а девочка рассеянно улыбалась, кивала и отвечала неслышно.
- Ну, беги! – распрямилась, наконец, «соседка» и отдула упавшие на глаза волосы. Девочка улыбнулась шире и, не попрощавшись, убежала.
Все посмотрели ей вслед.
- Что вы ей сказали? – неожиданно для себя спросил Пугин.
«Соседка» смерила его быстрым равнодушным взглядом.
- Как обычно: слушайся маму. А что?
Пугин пожал плечами также безучастно. Дерзость, прозвучавшая в этом «а что», кольнула и сразу остудила его.
- Кстати, её зовут Анжелика, – добавила «соседка», роясь в своём пакете.
- На здоровье. – Пугин вновь стал ощущать своё «аппаратное» превосходство перед этими людьми. – Только вызывающе слишком для ребёнка…
- Кстати, меня тоже, – словно обрывая дальнейшие прения, сказала «соседка» и отгородилась от всех раскрываемым журналом.
«Ну, конечно! – подумал Пугин. – Так они себя и ведут, неудачники, бегущие за ответами на свои примитивные вопросы ко всяким там тренерам. Чёртова содержанка!»
Поджав губы, Пугин принялся рассматривать свой маникюр.
- Господа! – вдруг укоризненно сказал Смурной и поморщился, как от зубной боли. – Ну и… дамы, естественно… (Он очередным мрачным взглядом обдал коленки соседки-Анжелики.) Ну их, эти понятия, а! Ведь не из-за чего ссоритесь!.. Меня, кстати, Иван Михалыч, зовут. Золотарёв… Нас ведь, всё равно, перезнакомят и заставят говорить друг с другом. А главно, на пустом ведь месте!..
В эту секунду от дверей послышались смущённые покашливания. Там топтался высокий сухой старик в длинной вытертой кожанке и взглядом шарил по углам комнаты.
- Здравствуйте, – сказал он негромко. – Извините, пожалуйста, я только спросить: не находили ли тут случайно свёрток?
- Здравствуйте. Свёрток? – Золотарёв оглядел всех присутствующих. Те молчали. – Давайте так: ваш свёрток – вы его и ищите.
И Золотарёв отступил к окну, словно давая незнакомцу полную свободу поисков.
- Да-да, спасибо… – бубнил тот, меряя комнату широкими шагами и заглядывая под скученные в дальних углах стулья и конторские столы. – В том-то и дело, что не мой… в том-то и дело… Увы!
Прекратив искать, старик выпрямился, развёл и уронил руки и стоял теперь посреди комнаты поникший и печальный.
Пугин почему-то с интересом отметил полное равнодушие гостя к практически упёртым в него коленям Анжелики.
- А что же в свёртке том? – зычно и чисто прозвучало от окна. «Качёк» в капельных очках, подвернув полы кожаного пиджака и сунув руки в карманы, прошагал вдоль подоконников.
- В свёртке?.. – Старик, казалось, был удивлён вопросом, будто имеющим очевидный ответ.
- Да, – почти торжественно подтвердил «качёк».
- А, собственно… – старик оглядел присутствующих с растущим беспокойством. – Стойте, стойте. А-а… Я, кажется, начинаю понимать. Вы же… О, господи! Как я мог так ошибиться!..
И, изумляя всех своим неожиданным отчаянием, старик опустился на первый подвернувшийся стул. Теперь все уже неотрывно следили за ним.
- Вы должны мне поверить, – заговорил он вполголоса. – Это трагическое совпадение. Дайте мне время, и я всё исправлю. По-другому вы ничего не получите, никто не получит. А я могу – слышите?! – только я могу всё поправить.
- Погодите-погодите, – остановил старика Золотарёв и опять поморщился. – Вы, очевидно, нас…
- А ну-ка, господа-демократы, – пророкотало от входа, – переходим-ка все в коридор! Мне тут прибирать надо!
Пугин узрел в проёме ту самую скандальную бабку-уборщицу. Растопырив острые морщинистые локти, она угрожающе окунала швабру в ведре. Присутствующие с некоторым трудом переключились со странного старика на насущные нужды технички. Но когда они с вынужденным пониманием двинулись к выходу, старик, внезапно вскочив со стула, крикнул:
- Прибирать!! Как раз – прибирать!!! – и со всех старческих ног кинулся вон. В дверях он чуть не сбил бабку и со звоном опрокинул её ведро, разлив воду на пол.
- Ах ты, портянка старая! Рухлядь ты кожаная! Зашибу вусмерть мазохист беззубый!!
Разоряясь в таком духе, бабка ударилась в погоню. Когда шум стих где-то в коридорах, оставшиеся в комнате переглянулись.
- Дурдом какой-то… – тихо сказала Анжелика.
- А я думал – тренинг.
Щёголь в модном плаще и нестерпимо блестящих туфлях сделал несколько медленных шагов к выходу. Но, словно передумав на полпути, остановился и повернул ко всем чистый и открытый свой взор. Он улыбался так, что у Пугина возникло ожидание того, что он сейчас поклонится всем и окажется режиссёром всего этого спектакля с детьми и стариками. Щёголь не поклонился. Он вполне буднично начал размышлять вслух:
- А если это всё и есть наш тренинг? Вот эти люди – это какие-то этапы, а? Или начало игры, как в том фильме. Может такое быть? Почему нет. Теперь, дальше. Мы тут сколько уже? – Он быстро поднёс к глазам левое запястье. – Та-ак. Около шести минут. Значит, примерно через десять минут должен появиться тренер. Или должно случиться то, что заставит нас забыть о тренинге, как таковом.
- Как в фильме, значит. – Золотарёв сидел, широко расставив ноги, и был мрачнее тучи. – Люди к ним с проблемами, а они тут комедии ломают!..
- Вы не поняли…
- Конечно! Куда мне, простому вояке, вас понять!..
В углу мелко захихикал «качёк», Анжелика кинула на него строгий взгляд.
- Прошу вас, не обижайтесь! – Щёголь был мудр и печален. – Ведь я такой же, как вы. Мне тоже надо кое в чём разобраться. Но согласитесь, здесь что-то не так.
И он обвёл всех полными доверия глазами.
- Он прав, – спокойно сказал Пугин. – Вся эта чепуха неспроста. Может наш тренер немного того? Экспериментатор?
- Да нет, – вмешался «качёк» из угла. – Ему надо, чтобы крыша ехала именно у нас. Тогда нами можно будет спокойно рулить. А заодно – «доить».
- Ну уж… – осторожно не поверил Щёголь – Сложновато больно.
- Да ничего не «больно»! – «Качёк» переместился в центр комнаты. – Смотрите. Мы включаемся в события. Начинаем сопереживать. Нервничаем…
- Ага! – язвительно вставила Анжелика. – Догнала или нет старуха полоумного деда! Я прямо извелась!..
- Нервничали мы там, – Щёголь указал за окно. – Здесь нам должны помочь.
- Это мы думаем, что должны. А почему? – «Качёк» пошёл по комнате боком, переступая, как в танце «сиртаки» и таинственно заглядывая каждому присутствующему в глаза. – На каком основании? У нас что, договор с кем-то? Или мы плотно сидим на крючке изобретательных бездельников с вкрадчивыми голосами и хорошей памятью? Что скажете вы!
«Качёк» остановился напротив мужчины в серой куртке. В серых брюках. С бледным лицом. «Серый» был выше среднего и крепко сложен. Однако Пугин поймал себя на мысли, что никогда бы не вспомнил о его присутствии в комнате, если бы «качёк» прямо к нему не обратился.
- Мало информации, – негромко ответствовал «серый». – Ничего не скажу.
- Именно! – «качёк» тожественно воздел палец. – Информационный вакуум мы заселяем своими фантомами. Смотрите. Ребёнок пробуждает родительские чувства, вызывает ощущение собственного превосходства, желание защитить, внушает доверие. Старик, потерявший свёрток – жалость, отчаяние, желание помочь, осознание несправедливости бытия. С нас уже подсняли защиту, сбили с толку, навязали меланхолию.
- Ну, если вам что-то навязали, так за себя и говорите! – негодующе сказала Анжелика. – Я лично хочу дождаться тренера без ваших лекций. Можно?
- Заговор какой-то рисуете, ей богу! – заметил Золотарёв. – Да снимите вы свои очки, психолог! Солнца тут нет, а из «понтов», как видите, все уже выросли.
Пугин внимательно посмотрел на Золотарёва и подумал: есть в военных что-то, чего никогда не будет в гражданских. Какое-то особое умение оценить угрозу. «Качёк» медленно снял очки, тоже посмотрел на Золотарёва и сказал бесцветным голосом:
- В знак особого доверия аудитории.
Анжелика сердито фыркнула.
В это время в комнату заглянул прыщавый юноша и срывающимся тенорком возвестил:
- Тренер задерживается минут на пять, очень извиняется и очень просит подождать его и не расходиться.
Не дав никому опомниться, юноша исчез за дверью.
С минуту все молчали.
- А вы артист! – усмехнувшись, сказал Золотарёв «качку». – Я ведь почти поверил в вашу пропаганду.
- «Психолог», «артист»… Не многовато ли версий для «простого вояки»? – вяло огрызнулся «качёк».
- Тогда как же? «Философ» что ли? («Качёк» вздрогнул и зыркнул исподлобья.) Или, может, назовётесь?
- Успеется ещё.
- То есть, по первому вопросу возражений нет. А, философ?
Пугин, наблюдавший сцену, чувствовал возбуждённое клокотание внутри. Он мучительно пытался придумать какую-нибудь высокомерную колкость в адрес «качка», но у него не получалось, и от того он только беспокойно ёрзал на стуле.
А «качёк»-философ оказался не так прост. Вместо того чтобы трясти внушительными бицепсами, он спокойно и задумчиво посмотрел на своего визави.
- Даже не предполагал, что у армии могут быть какие-то психологические проблемы.
- У армии их нет. И не будет, – спокойно парировал Золотарёв. – У людей будут всегда.
- Ну и…– начал «качёк»-философ, – если, конечно, не секрет…
- Да никакой не секрет. Но в двух словах не объяснишь.
- А вы – в трёх, – без всякой насмешки сказала Анжелика.
Золотарёв как-то печально улыбнулся, и Пугин заметил, что вояка совсем не смотрит на великолепные Анжеликины коленки.
- Было время, когда я думал, что армия – это щит от больших неприятностей. Потом понял, что щита никакого нет и армия совсем не нужна людям. Человечеству не нужна…
- А что нужно? – осторожно спросил Щёголь.
- Не знаю. Может, тренинги…
- Ну вот!.. – «Качёк»-философ досадливо хлопнул себя по ляжкам. – Да я только что объяснял вам, что манипуляции всё это! Есть горы методик! Искусственно, через нужное состояние, людям дают в итоге только ощущение благополучия. О-щу-ще-ние!
- Постойте! – Щёголь был сосредоточен. – Но ведь реальность дана нам в ощущениях…
- Да бросьте вы словословить! Или объясните это вон… преподавателю университета, который не может на стоянке пробиться через внедорожники своих тупых слушателей!
- Ну, ясно! – Анжелика торжественно отвалилась на спинку стула и закинула ногу на ногу (Пугин опять посмотрел на Золотарёва). – Философ, видимо, преподаёт в университете. Наверно, физкультуру.
- Сами вы, дамочка, физкультуру преподаёте! – быстро ответил философ и стал сосредоточенно растирать подбородок.
- Опять мы ссоримся… – уныло заметил Золотарёв в наступившей тишине. – А где наш тренер-то?
- Кстати! – недовольно оживился Пугин. – Пять минут истекли.
- Видимо, всё-таки, это уже тренинг, – шутливо заключил Щёголь. – Ну, что ж, подождём явления, сколько сможем. Всё равно, я все встречи отложил.
- Ну, а меня увольте! – крякнул, Пугин, вставая. – Приятно было поболтать.
- Будьте осторожны, – сказал «серый». Пугин коротко взглянул на него и открыл дверь.
Тут же он носом упёрся во что-то мокро-волосатое и отшатнулся. Перед ним и спиной к нему стоял плохо одетый мужчина. Длинные с проседью его волосы были мокрые и забранные на затылке в неряшливый хвост.
- Это всё ваших рук дело? – трубно спросил у хвоста Пугин.
Видимо, от неожиданности, спина волосатого вздрогнула. К Пугину повернулось немолодое лицо, украшенное клочковатой бородкой.
- О, господи!.. – Пугин неприязненно сморщился. – Сколько вас тут ещё!..
Чиновник стремительно удалился. Мужчина продолжал стоять в проёме.
- Надо полагать, вы также – не тренер, – обратился к нему Щёголь.
- Я – Баранович, – ответил тот с таким выражением лица, словно сам не был до конца уверен в сказанном.
- Вот и прекрасно! А я – Герцен, – сказал Щёголь. (Философ усмехнулся, шаркнул подошвами. Анжелика, подняв брови, изучала обувь визитёра – истёртые кроссовки неопределённого цвета.) – Будем знакомы.
Баранович слабо кивнул.
- Где я? – сказал он.
- Там же, где мы все – на психологическом тренинге на тему… Кто-нибудь помнит, как там было, а? Ну, неважно! Не стесняйтесь… э… Баранович, проходите. Кстати, вы никакой свёрток тут не забывали? Ну, ладно, это я так…
Наконец оторвав неприязненный взгляд от одежд Барановича, Анжелика встала со стула и восхитительно прошлась до двери. Постояла на пороге и сказала в коридор:
- Ну, наверно, больше ждать неприлично. Вы уж передайте этому тренеру, что покупатель всегда прав. Чао!
…И с оглушительным визгом она отскочила от двери прямо в дальний угол комнаты. Раздался ещё чей-то короткий вскрик, громко упал опрокинутый стул, и в тот же миг всех накрыла резкая команда Золотарёва:
- Тихо!! Без паники! Всем спокойно!
Движения и звуки стихли. Только в углу негромко плакала Анжелика.
- Что тебе надо?
Вопрос Золотарёва был обращён к тому, что стояло на входе в комнату.
- Это актёр, – послышался слабый голос философа. – Я же говорил…
- Тихо! – оборвал его Золотарёв и снова обратился к тому, что стояло на входе. – Может, хватит всякого клоунского дерьма?! Знаем мы про ваши штуки и всё там такое… Но вы тоже будьте людьми, психологи, долбанные!..
Нечто стояло и спокойно слушало.
- Да снимите свою маску, чёрт вас побрал, а!!
Но нечто не только ничего не сняло, но ещё и улыбнулось во весь рот. Нет, никакой маски не было. И, если верить проступающим чертам, это был обыкновенный юноша. Сын суматранского каннибала и инопланетянки. Он был уродлив и оборван. Но, кажется, не опасен.
- Чёрт бы вас побрал там всех, – снова, уже спокойнее сказал Золотарёв. – Господи!..
Он опустился на стул спиной к входу.
- Однако… – озадаченно сказал Герцен.
«Серый» смотрел на туземца во все глаза. Философ засеменил в угол.
- Анжелика… – елейно начал он, склоняясь над шмыгающей носом женщиной. Но та только сердито отмахнулась от него и, размазывая туш по лицу, размашисто прошагала и уселась на стул подле Золотарёва.
- Ну что ты там встал? – недовольно, и даже с ноткой угрозы, обратился философ к туземцу. – Видишь, твой номер сработал – все обделались!.. Иди, докладывай начальнику! И заодно позови его. Хоть в глаза поглядеть этому Гуддини, блин…
- У-страха-гла заха-гла! Фигня, протеин! Шоу не моё. Но ему-то не легче! – скороговоркой выдал туземец и опустил взгляд.
Только теперь все обратили внимание на кучу, лежащую на полу у ног пришельца. Этой кучей было бессознательное тело холёного лысого господина, только что покинувшего тренинг. Впрочем, не совсем бессознательное. Тело протяжно застонало и открыло мутные глаза.
Золотарёв, Герцен и философ суетливо внесли тело в комнату и расположили на столе.
- Стой здесь! – строго велел Золотарёв туземцу. – Не вздумай скрыться! Анжелика! – Золотарёв протянул девушке свой телефон. – Звоните врачам и в милицию! Пора прикрывать этот балаган!
Но Анжелика лишь недоумённо покрутила трубку в руках – связи не было.
- Выйдите на улицу. Там их и дождитесь. Герцен, ступайте с ней. Не пререкаться, я сказал!! Спросите на вахте простой аппарат и аптечку. Философ, пожалуйста, проводите молодого человека в угол! И – очень прошу вас! – возьмите его под свой присмотр.
Тут Пугин издал ещё один стон и стал что-то бормотать.
- Что? – склонился к нему Золотарёв.
- А-а… Нет улицы… лестницы нет…
- Бредит…
- Идите, идите скорее! (Это Золотарёв – Анжелике.)
- Смотрите руки!.. – воскликнул «серый».
Пугин что-то промычал и обвёл стоящих над ним уже более осмысленным взглядом. Хотел подняться, опершись о стол, но с новым стоном рухнул обратно. Его гладкий номенклатурный затылок гулко врезался в видавший виды конторский шпон. Ладони его были в буро-коричневых пятнах и белых пузырях.
- Это что? – философ грозно навис над юношей.
- Ожоги. Сами не видите, что ли? – Баранович наконец-то поднялся со своего стула. Кажется, ему вообще до всего, что тут происходило, не было никакого дела. Он извлёк из кармана штанов странное курительное приспособление, похожее на трубку в виде руки с кукишем, квадратную пластмассовую коробочку, снова сел и принялся набивать табак.
- Колотило его в щитке, – сказал туземец, не обращая внимания на философа. – Еле оторвал…
- Сам как же? – светски поинтересовался Баранович.
- Мне-то что! Броня вот искрит только…
- Лестницы вниз нет, – снова, более отчётливо, произнёс Пугин и часто задышал, вращая глазами.
- Везде смотрели? – спросил Баранович.
Пугин кивнул и поморщился.
- Ну что вы! – укоризненно вмешался Золотарёв. – Он же бредит.
- Я… – начал было Пугин, но задышал ещё чаще и красные глаза его увлажнились.
- Ну-ну… – шёпотом успокаивал его «серый», в то самое время проверявший его пульс. – Потерпите.
Пугин, поглядел на него просительно и, воздев обожжённые руки, посипел:
- У меня телефон тут… Наберите триста тринадцать…
- Здесь нет покрытия, – сказал Золотарёв. – Может, представитесь, пострадавший.
- Пугин, – сказал Пугин и сглотнул слёзы. – Владислав… Ильич…
- Очень приятно, – устало ответствовал вояка. – Значит, Владислав Ильич Пугин, это было электричество? Так?
- Наверно… – Пугин нахмурился. – Там дверь… зелёная… и провода…
- Оставьте его, философ, – через плечо бросил Золотарёв «качку». – Может статься, парень-то герой. Ладно, увидим.
Тот неохотно покинул свой пост и вразвалочку направился к окну.
- Не понял… – сказал он оттуда. – А где двор?
- С другой стороны, – сообщил Золотарёв, не отрываясь от поражённых ладоней Пугина.
- Да я не про наш… Тут такой дворик был, оградка…
- А там женщина курила…– задумчиво поддел Баранович и выпустил вверх метровую струю густого дыма.
- Я серьёзно!.. Вы что, не помните?
- Я помню. – «Серый» поднялся. – Но дворика на самом деле не было.
- К-к…
- Вы слышали про трёхмерное моделирование? Ну, так вот: у нас за окном была картинка. Как в кабинетах психологической разгрузки. И не исключено, что её просто сменили.
- И кто же ради нас станет это делать? – поднял на «серого» тяжёлый взгляд Золотарёв. – Я бы ещё понял, если бы мы платили!
- Ну, так заплатим! – незнакомо резким голосом сказал философ и пошёл к выходу. – Вот, уже начали! Вы всё ещё думаете, что кто-то тут вам хотел помочь?! Размечталась мышка о беззубой кошке! Сваливать надо, неужели не ясно ещё?! Кто со мной?
Все, включая лежащего Пугина, смотрели на философа молча.
- Ну и… встретимся внизу.
- Будьте осторожны, – сказал «серый» закрывающейся двери.
Помолчали.
- Может, он и прав, – поморщился Золотарёв. – Может, и вы правы, – бросил он «серому». – И может, наши проблемы существуют только для нас… И Герцен куда-то пропал… Пугин! Сможете идти?
Перед дверью уже досыхала лужа из опрокинутого ведра. Коридор в обе стороны был пуст. Произвольной цепочкой курсанты покинули кабинет. Возглавил шествие Золотарёв, а замыкал странноватый субъект. Представился он как «Полли Артрит». «Вот чёрт! Почему меня ещё это удивляет?» – был единственный комментарий Золотарёва.
- Я пришёл оттуда, – показал Пугин вправо.
- Оттуда.
- И я…
- Похоже, мы все оттуда, – заключил Золотарёв и посмотрел на Полли Артрита.
Тот помотал головой (при этом его многочисленный пирсинг издавал тонкий звон) и показал пальцем в потолок.
- Ну, это понятно, – спокойно согласился Золотарёв
…»
Следует продолжение.
«…
Часть 2.
Скажи мне, кто твои друзья и я скажу: «Хватит врать…»
- Привет опять тебе, Пётр! – Шаман поднял к небу и сложил на груди свои мощные руки.
Пётр, глядел на монолит получившейся фигуры, оценивая её пафос. Ему подумалось, что если не знать, что «привет опять» – это по-кенгезски «прощай», то сейчас, в момент расставания, шаман выглядел бы, пожалуй, придурковато.
…Ноги по колено проваливались в июньский снег, и к посадочной полосе он брёл медленно – плечо оттягивала увесистая сума.
«Откуда же он самородок достал? – не впервые уже подумал Пётр. – Ведь шубу-то он вывернул и на голый торс надел тут же, при мне…»
А шаман тогда с невозмутимым лицом – словно за солёными огурцами в погреб слазал – обернул золото с холщёвую тряпицу и протянул Петру.
- Знаю я это, – сказал шаман. – Только сам ты не запутайся! Вкусна рыба, что в зубах тюленя, но вкусен и тюлень.
* * *
Толстый господин холёной наружности, управляя серебристым «сузуки», заложил пижонистую дугу. Непривычный к рукам нового водителя, автомобильчик периодически нервно дёргался и рыскал. Крупный и оживлённый перекрёсток вообще был преодолён «на грани фола». Нагловатые попутки теснили и поджимали. «Да-а, это не «хаммер»!» Холёный господин морщился от досады, но ничего поделать не мог. Свой заметный автомобиль он сегодня оставил на парковке, не желая «светиться» там, куда направлялся.
При повороте в бардачке послышался приглушённый удар – что-то там, видимо, упало. Холёный господин, машинально отметив этот факт, продолжал рассматривать номерные таблички домов. Вряд ли он опоздает, но появиться хотелось почему-то заранее. Так… Пятьдесят восемь… Пятьдесят шесть… четыре… Пятьдесят… Как? Ай!! Нога от страха так утопила педаль тормоза, что стоп-сигналы впереди стоящего красного купе полетели навстречу как-то сбоку. Под визг стираемой резины. Скорость стремительно падала, и, успевшие подкрасться вплотную алые фонари, застыли в опасной близости от переднего бампера. «Дьявол!» Холёный господин шумно выдохнул, исподлобья наблюдая, как замершие на тротуарах прохожие по одному отворачиваются и покидают место не случившейся аварии. «Вот ведь, ч-чёрт!..» Холёный господин приподнял брови, украдкой стёр испарину и в тонированное водительское окно «праворукой» «тойоты» сделал жест рукой: «всё в порядке, ничего». Стекло опустилось, на «холёного» сквозь тёмные очки-капли глянула типичная гангстерская физиономия. Что ж, этого можно было ожидать… Холёный господин принял самый независимый вид и показал пальцем направо, давая понять, что собирается ехать во двор. «Тойота» как раз и стояла при въезде, загораживая его. Физиономия, не проявив ни единой эмоции, вдвинулась обратно в салон, окно закрылось, колёса автомобиля сильно вывернулись вправо, мотор гуднул, набирая обороты, и купе легко впрыгнул в проём между домами. Холёный господин вздохнул и въехал следом – ему нужен был пятьдесят второй дом.
Тихий мощёный дворик был дном колодца, образованного высокими стенами тесно стоящих домов. Крыльцо здесь было одно единственное. По периметру дворика стояло несколько автомобилей. Стоял здесь и красный купе. Хозяина не было видно. Наверно он сидел в салоне, прячась за густой тонировкой и ожидал, когда выйдет водитель-истребитель. А может быть, уже ушёл? Вряд ли, не успел бы. Тогда ждёт. А зачем? Ничего же не произошло. Но тут же холёный разозлился на себя: «Да какого, вообще, чёрта! Он, наверно, работает здесь, а я зря теряю время!..»
Он шагнул на тротуарную плитку, хлопнул дверью, пикнул сигнализацией и, не оглядываясь по сторонам, направился в подъезд.
Это был старый конторский дом, каких в центре пруд пруди. Отсутствие признаков современной отделки общих коридоров говорило о том, что у здания никогда не было настоящего хозяина, и сейчас оно содержалось исключительно для выдаивания арендной платы из мелкого предпринимателя. А вот и реечно-стеклянный закуток вахты. И вахтёрша – до боли знакомая и родная, как любая классика жанра – приземистая полная тётенька пенсионного возраста.
Холёный господин, угадав в тени бровей сторожихи изучающий взгляд, твёрдой поступью направился на свет её настольной лампы. За компетентной справкой. Он так был сфокусирован на подборе правильных слов, что не заметил неизвестно как оказавшуюся на пути уборщицу. Невесомая бабулька отшатнулась, скандально звякнув пустым ведром, и смерила холёного господина таким взглядом, словно облила его густой струёй рафинированной классовой ненависти.
- Дерьмократы, вшивые… – вполголоса сказала она. Отвернулась и с достоинством спартанской воительницы, со шваброй наперевес скрылась за секционной дверью.
Холёный господин осведомился о месте нахождения цели своего визита и протянул свои водительские права. Тётенька-вахтёрша деловито поднесла их к очкам, на миг задержала.
- Пугин… – сказала она и неопределённо улыбнулась. Ей было неловко, что она задерживает такого важного посетителя тем, что ей что-то всего лишь показалось. Но господин непроницаемо смотрел на неё, и она ощутила необходимость чем-то объяснить замешательство. – Вроде бы знакомая фамилия…
Не могла же она, вахтёрша, прямо спросить у этого хорошо одетого представительного человека: извините, мы с вами не встречались раньше? И глаза его были бесцветны. И, похоже, он спешил.
- Распространённая в нашем городе фамилия, – спокойно сказал он.
- Да… Четвёртый этаж, – повторила она.
- Спасибо. – Пугин направился к лифту.
- А лифт у нас не работает, – привстала со стула вахтёрша.
- Спасибо, – глухо повторил Пугин и повернул на лестницу.
Он-то вспомнил её! Эх, вот не улыбнулась бы, и ничего не было бы! Но сейчас накатило так, что Пугин остановился на просторной лестничной площадке и навалился плечом на простенок. Надо же, Тонька… Антонина, Тошка. Когда-то эта миниатюрная брюнетка сводила с ума пол-института. А на вечерах танцевала с ним, с Владькой Пугиным. Всего на три года она была его старше, но как веяло от неё манящей взрослостью и опытностью. Она была его первой женщиной. Тошка… Когда-то, уже спустя много времени после ВУЗа, он даже пытался найти её через общих знакомых. Но говорили, что она уехала куда-то. А она вот здесь, значит... Он блаженно прищурился и буквально ощутил под пальцами тонкие ситцевые складки платья на хрупких её плечах. Как они его тогда пьянили – эти складки! И запах… Её кожи, духов, волос…
Пугин резко и сильно зажмурился и открыл глаза. Когда радужные пятна растворились, он увидел в окне двор и красный купе. Чёрт! Что за день! Одни встряски! Что-то в бардачке стукнуло, вспомнил он. Спуститься проверить? Но там Антонина… Кроме того, на лестнице послышались шаги – кто-то торопливо поднимался. Пугин вздохнул и продолжил восхождение.
Площадка четвёртого этажа ничем не отличалась от остальных – такой же закапанный побелкой кафель, крашеные в унылый синий цвет стены, перила с торчащими гвоздями. На стене напротив входа на этаж Пугин увидел приклеенный скотчем белый лист с крупной принтерной распечаткой: «на тренинг» и стрелкой-указателем. Пугин пошёл по стрелке.
«Только для тебя, Настенька – дурочка ты такая! – только для тебя.» Пугин практически не нервничал. Годы аппаратной работы выработали в нём умение ждать сколько угодно. Не гонять в голове карусель будущих рукопожатий, пустых фраз, улыбок, а просто сидеть и тупо избывать время – ждать.
Однако необычный повод все же ковырнул почти умершее в нём любопытство к простым людям. Пугин покосился по сторонам.
Входя в эту небольшую комнату, он удостоил присутствующих только беглым взглядом. Их было человек пять или шесть, и они тоже ждали. Кто-то сидел, кто-то топтался у окна, скрипя половицами. Периодически вздыхая, меняя опорную ногу, шурша одеждами и шаркая подошвами.
«А соседка ничего…» – любопытство Пугина всё более заменял интерес. «Соседка» и впрямь была очень недурна. Будучи тут, ко всему прочему, единственной женщиной, она периодически завладевала вниманием каждого из остальных.
«Тот, смурной, так и в открытую пялится! Значит, у самого жена – совсем «туши свет», – житейски констатировал Пугин. – Так, а этот…» И Пугин взглядом упёрся в чёрные стёкла-капли. Физиономия за стеклами, оставаясь бесстрастной, качнулась в еле заметном кивке. Пугин машинально ответил тем же и сухо сглотнул. Бездумно посмотрел на часы. Механически заметил, что с начала ожидания прошла ещё только одна минута. Оглянувшись, он увидел на пороге маленькую девочку и внутренне просиял к ней благодарностью за предоставленный повод отвлечься от молчаливой дуэли.
Была она совсем «садиковая». Стояла на пороге и изумлённо моргала. Так, словно и людей и комнаты совсем не ожидала здесь увидеть.
- Пливет! – сказала «соседка» и сняла свои дымчатые очки. – Ты к кому?
Девочка нерешительно улыбнулась и попятилась.
- Иди сюда! – «соседка» на стуле подалась вперёд и поманила девочку рукой. Та, пересиливая смущение, и продолжая озираться, подбрела к женщине.
«Да она ещё даже не стара. Тридцать пять, от силы …» – думал Пугин, наблюдая, как «соседка» ловко перестегнула пуговки на кофточке ребёнка и пригладила невесомые детские волосики. Всё это время она что-то полусерьёзно шептала, а девочка рассеянно улыбалась, кивала и отвечала неслышно.
- Ну, беги! – распрямилась, наконец, «соседка» и отдула упавшие на глаза волосы. Девочка улыбнулась шире и, не попрощавшись, убежала.
Все посмотрели ей вслед.
- Что вы ей сказали? – неожиданно для себя спросил Пугин.
«Соседка» смерила его быстрым равнодушным взглядом.
- Как обычно: слушайся маму. А что?
Пугин пожал плечами также безучастно. Дерзость, прозвучавшая в этом «а что», кольнула и сразу остудила его.
- Кстати, её зовут Анжелика, – добавила «соседка», роясь в своём пакете.
- На здоровье. – Пугин вновь стал ощущать своё «аппаратное» превосходство перед этими людьми. – Только вызывающе слишком для ребёнка…
- Кстати, меня тоже, – словно обрывая дальнейшие прения, сказала «соседка» и отгородилась от всех раскрываемым журналом.
«Ну, конечно! – подумал Пугин. – Так они себя и ведут, неудачники, бегущие за ответами на свои примитивные вопросы ко всяким там тренерам. Чёртова содержанка!»
Поджав губы, Пугин принялся рассматривать свой маникюр.
- Господа! – вдруг укоризненно сказал Смурной и поморщился, как от зубной боли. – Ну и… дамы, естественно… (Он очередным мрачным взглядом обдал коленки соседки-Анжелики.) Ну их, эти понятия, а! Ведь не из-за чего ссоритесь!.. Меня, кстати, Иван Михалыч, зовут. Золотарёв… Нас ведь, всё равно, перезнакомят и заставят говорить друг с другом. А главно, на пустом ведь месте!..
В эту секунду от дверей послышались смущённые покашливания. Там топтался высокий сухой старик в длинной вытертой кожанке и взглядом шарил по углам комнаты.
- Здравствуйте, – сказал он негромко. – Извините, пожалуйста, я только спросить: не находили ли тут случайно свёрток?
- Здравствуйте. Свёрток? – Золотарёв оглядел всех присутствующих. Те молчали. – Давайте так: ваш свёрток – вы его и ищите.
И Золотарёв отступил к окну, словно давая незнакомцу полную свободу поисков.
- Да-да, спасибо… – бубнил тот, меряя комнату широкими шагами и заглядывая под скученные в дальних углах стулья и конторские столы. – В том-то и дело, что не мой… в том-то и дело… Увы!
Прекратив искать, старик выпрямился, развёл и уронил руки и стоял теперь посреди комнаты поникший и печальный.
Пугин почему-то с интересом отметил полное равнодушие гостя к практически упёртым в него коленям Анжелики.
- А что же в свёртке том? – зычно и чисто прозвучало от окна. «Качёк» в капельных очках, подвернув полы кожаного пиджака и сунув руки в карманы, прошагал вдоль подоконников.
- В свёртке?.. – Старик, казалось, был удивлён вопросом, будто имеющим очевидный ответ.
- Да, – почти торжественно подтвердил «качёк».
- А, собственно… – старик оглядел присутствующих с растущим беспокойством. – Стойте, стойте. А-а… Я, кажется, начинаю понимать. Вы же… О, господи! Как я мог так ошибиться!..
И, изумляя всех своим неожиданным отчаянием, старик опустился на первый подвернувшийся стул. Теперь все уже неотрывно следили за ним.
- Вы должны мне поверить, – заговорил он вполголоса. – Это трагическое совпадение. Дайте мне время, и я всё исправлю. По-другому вы ничего не получите, никто не получит. А я могу – слышите?! – только я могу всё поправить.
- Погодите-погодите, – остановил старика Золотарёв и опять поморщился. – Вы, очевидно, нас…
- А ну-ка, господа-демократы, – пророкотало от входа, – переходим-ка все в коридор! Мне тут прибирать надо!
Пугин узрел в проёме ту самую скандальную бабку-уборщицу. Растопырив острые морщинистые локти, она угрожающе окунала швабру в ведре. Присутствующие с некоторым трудом переключились со странного старика на насущные нужды технички. Но когда они с вынужденным пониманием двинулись к выходу, старик, внезапно вскочив со стула, крикнул:
- Прибирать!! Как раз – прибирать!!! – и со всех старческих ног кинулся вон. В дверях он чуть не сбил бабку и со звоном опрокинул её ведро, разлив воду на пол.
- Ах ты, портянка старая! Рухлядь ты кожаная! Зашибу вусмерть мазохист беззубый!!
Разоряясь в таком духе, бабка ударилась в погоню. Когда шум стих где-то в коридорах, оставшиеся в комнате переглянулись.
- Дурдом какой-то… – тихо сказала Анжелика.
- А я думал – тренинг.
Щёголь в модном плаще и нестерпимо блестящих туфлях сделал несколько медленных шагов к выходу. Но, словно передумав на полпути, остановился и повернул ко всем чистый и открытый свой взор. Он улыбался так, что у Пугина возникло ожидание того, что он сейчас поклонится всем и окажется режиссёром всего этого спектакля с детьми и стариками. Щёголь не поклонился. Он вполне буднично начал размышлять вслух:
- А если это всё и есть наш тренинг? Вот эти люди – это какие-то этапы, а? Или начало игры, как в том фильме. Может такое быть? Почему нет. Теперь, дальше. Мы тут сколько уже? – Он быстро поднёс к глазам левое запястье. – Та-ак. Около шести минут. Значит, примерно через десять минут должен появиться тренер. Или должно случиться то, что заставит нас забыть о тренинге, как таковом.
- Как в фильме, значит. – Золотарёв сидел, широко расставив ноги, и был мрачнее тучи. – Люди к ним с проблемами, а они тут комедии ломают!..
- Вы не поняли…
- Конечно! Куда мне, простому вояке, вас понять!..
В углу мелко захихикал «качёк», Анжелика кинула на него строгий взгляд.
- Прошу вас, не обижайтесь! – Щёголь был мудр и печален. – Ведь я такой же, как вы. Мне тоже надо кое в чём разобраться. Но согласитесь, здесь что-то не так.
И он обвёл всех полными доверия глазами.
- Он прав, – спокойно сказал Пугин. – Вся эта чепуха неспроста. Может наш тренер немного того? Экспериментатор?
- Да нет, – вмешался «качёк» из угла. – Ему надо, чтобы крыша ехала именно у нас. Тогда нами можно будет спокойно рулить. А заодно – «доить».
- Ну уж… – осторожно не поверил Щёголь – Сложновато больно.
- Да ничего не «больно»! – «Качёк» переместился в центр комнаты. – Смотрите. Мы включаемся в события. Начинаем сопереживать. Нервничаем…
- Ага! – язвительно вставила Анжелика. – Догнала или нет старуха полоумного деда! Я прямо извелась!..
- Нервничали мы там, – Щёголь указал за окно. – Здесь нам должны помочь.
- Это мы думаем, что должны. А почему? – «Качёк» пошёл по комнате боком, переступая, как в танце «сиртаки» и таинственно заглядывая каждому присутствующему в глаза. – На каком основании? У нас что, договор с кем-то? Или мы плотно сидим на крючке изобретательных бездельников с вкрадчивыми голосами и хорошей памятью? Что скажете вы!
«Качёк» остановился напротив мужчины в серой куртке. В серых брюках. С бледным лицом. «Серый» был выше среднего и крепко сложен. Однако Пугин поймал себя на мысли, что никогда бы не вспомнил о его присутствии в комнате, если бы «качёк» прямо к нему не обратился.
- Мало информации, – негромко ответствовал «серый». – Ничего не скажу.
- Именно! – «качёк» тожественно воздел палец. – Информационный вакуум мы заселяем своими фантомами. Смотрите. Ребёнок пробуждает родительские чувства, вызывает ощущение собственного превосходства, желание защитить, внушает доверие. Старик, потерявший свёрток – жалость, отчаяние, желание помочь, осознание несправедливости бытия. С нас уже подсняли защиту, сбили с толку, навязали меланхолию.
- Ну, если вам что-то навязали, так за себя и говорите! – негодующе сказала Анжелика. – Я лично хочу дождаться тренера без ваших лекций. Можно?
- Заговор какой-то рисуете, ей богу! – заметил Золотарёв. – Да снимите вы свои очки, психолог! Солнца тут нет, а из «понтов», как видите, все уже выросли.
Пугин внимательно посмотрел на Золотарёва и подумал: есть в военных что-то, чего никогда не будет в гражданских. Какое-то особое умение оценить угрозу. «Качёк» медленно снял очки, тоже посмотрел на Золотарёва и сказал бесцветным голосом:
- В знак особого доверия аудитории.
Анжелика сердито фыркнула.
В это время в комнату заглянул прыщавый юноша и срывающимся тенорком возвестил:
- Тренер задерживается минут на пять, очень извиняется и очень просит подождать его и не расходиться.
Не дав никому опомниться, юноша исчез за дверью.
С минуту все молчали.
- А вы артист! – усмехнувшись, сказал Золотарёв «качку». – Я ведь почти поверил в вашу пропаганду.
- «Психолог», «артист»… Не многовато ли версий для «простого вояки»? – вяло огрызнулся «качёк».
- Тогда как же? «Философ» что ли? («Качёк» вздрогнул и зыркнул исподлобья.) Или, может, назовётесь?
- Успеется ещё.
- То есть, по первому вопросу возражений нет. А, философ?
Пугин, наблюдавший сцену, чувствовал возбуждённое клокотание внутри. Он мучительно пытался придумать какую-нибудь высокомерную колкость в адрес «качка», но у него не получалось, и от того он только беспокойно ёрзал на стуле.
А «качёк»-философ оказался не так прост. Вместо того чтобы трясти внушительными бицепсами, он спокойно и задумчиво посмотрел на своего визави.
- Даже не предполагал, что у армии могут быть какие-то психологические проблемы.
- У армии их нет. И не будет, – спокойно парировал Золотарёв. – У людей будут всегда.
- Ну и…– начал «качёк»-философ, – если, конечно, не секрет…
- Да никакой не секрет. Но в двух словах не объяснишь.
- А вы – в трёх, – без всякой насмешки сказала Анжелика.
Золотарёв как-то печально улыбнулся, и Пугин заметил, что вояка совсем не смотрит на великолепные Анжеликины коленки.
- Было время, когда я думал, что армия – это щит от больших неприятностей. Потом понял, что щита никакого нет и армия совсем не нужна людям. Человечеству не нужна…
- А что нужно? – осторожно спросил Щёголь.
- Не знаю. Может, тренинги…
- Ну вот!.. – «Качёк»-философ досадливо хлопнул себя по ляжкам. – Да я только что объяснял вам, что манипуляции всё это! Есть горы методик! Искусственно, через нужное состояние, людям дают в итоге только ощущение благополучия. О-щу-ще-ние!
- Постойте! – Щёголь был сосредоточен. – Но ведь реальность дана нам в ощущениях…
- Да бросьте вы словословить! Или объясните это вон… преподавателю университета, который не может на стоянке пробиться через внедорожники своих тупых слушателей!
- Ну, ясно! – Анжелика торжественно отвалилась на спинку стула и закинула ногу на ногу (Пугин опять посмотрел на Золотарёва). – Философ, видимо, преподаёт в университете. Наверно, физкультуру.
- Сами вы, дамочка, физкультуру преподаёте! – быстро ответил философ и стал сосредоточенно растирать подбородок.
- Опять мы ссоримся… – уныло заметил Золотарёв в наступившей тишине. – А где наш тренер-то?
- Кстати! – недовольно оживился Пугин. – Пять минут истекли.
- Видимо, всё-таки, это уже тренинг, – шутливо заключил Щёголь. – Ну, что ж, подождём явления, сколько сможем. Всё равно, я все встречи отложил.
- Ну, а меня увольте! – крякнул, Пугин, вставая. – Приятно было поболтать.
- Будьте осторожны, – сказал «серый». Пугин коротко взглянул на него и открыл дверь.
Тут же он носом упёрся во что-то мокро-волосатое и отшатнулся. Перед ним и спиной к нему стоял плохо одетый мужчина. Длинные с проседью его волосы были мокрые и забранные на затылке в неряшливый хвост.
- Это всё ваших рук дело? – трубно спросил у хвоста Пугин.
Видимо, от неожиданности, спина волосатого вздрогнула. К Пугину повернулось немолодое лицо, украшенное клочковатой бородкой.
- О, господи!.. – Пугин неприязненно сморщился. – Сколько вас тут ещё!..
Чиновник стремительно удалился. Мужчина продолжал стоять в проёме.
- Надо полагать, вы также – не тренер, – обратился к нему Щёголь.
- Я – Баранович, – ответил тот с таким выражением лица, словно сам не был до конца уверен в сказанном.
- Вот и прекрасно! А я – Герцен, – сказал Щёголь. (Философ усмехнулся, шаркнул подошвами. Анжелика, подняв брови, изучала обувь визитёра – истёртые кроссовки неопределённого цвета.) – Будем знакомы.
Баранович слабо кивнул.
- Где я? – сказал он.
- Там же, где мы все – на психологическом тренинге на тему… Кто-нибудь помнит, как там было, а? Ну, неважно! Не стесняйтесь… э… Баранович, проходите. Кстати, вы никакой свёрток тут не забывали? Ну, ладно, это я так…
Наконец оторвав неприязненный взгляд от одежд Барановича, Анжелика встала со стула и восхитительно прошлась до двери. Постояла на пороге и сказала в коридор:
- Ну, наверно, больше ждать неприлично. Вы уж передайте этому тренеру, что покупатель всегда прав. Чао!
…И с оглушительным визгом она отскочила от двери прямо в дальний угол комнаты. Раздался ещё чей-то короткий вскрик, громко упал опрокинутый стул, и в тот же миг всех накрыла резкая команда Золотарёва:
- Тихо!! Без паники! Всем спокойно!
Движения и звуки стихли. Только в углу негромко плакала Анжелика.
- Что тебе надо?
Вопрос Золотарёва был обращён к тому, что стояло на входе в комнату.
- Это актёр, – послышался слабый голос философа. – Я же говорил…
- Тихо! – оборвал его Золотарёв и снова обратился к тому, что стояло на входе. – Может, хватит всякого клоунского дерьма?! Знаем мы про ваши штуки и всё там такое… Но вы тоже будьте людьми, психологи, долбанные!..
Нечто стояло и спокойно слушало.
- Да снимите свою маску, чёрт вас побрал, а!!
Но нечто не только ничего не сняло, но ещё и улыбнулось во весь рот. Нет, никакой маски не было. И, если верить проступающим чертам, это был обыкновенный юноша. Сын суматранского каннибала и инопланетянки. Он был уродлив и оборван. Но, кажется, не опасен.
- Чёрт бы вас побрал там всех, – снова, уже спокойнее сказал Золотарёв. – Господи!..
Он опустился на стул спиной к входу.
- Однако… – озадаченно сказал Герцен.
«Серый» смотрел на туземца во все глаза. Философ засеменил в угол.
- Анжелика… – елейно начал он, склоняясь над шмыгающей носом женщиной. Но та только сердито отмахнулась от него и, размазывая туш по лицу, размашисто прошагала и уселась на стул подле Золотарёва.
- Ну что ты там встал? – недовольно, и даже с ноткой угрозы, обратился философ к туземцу. – Видишь, твой номер сработал – все обделались!.. Иди, докладывай начальнику! И заодно позови его. Хоть в глаза поглядеть этому Гуддини, блин…
- У-страха-гла заха-гла! Фигня, протеин! Шоу не моё. Но ему-то не легче! – скороговоркой выдал туземец и опустил взгляд.
Только теперь все обратили внимание на кучу, лежащую на полу у ног пришельца. Этой кучей было бессознательное тело холёного лысого господина, только что покинувшего тренинг. Впрочем, не совсем бессознательное. Тело протяжно застонало и открыло мутные глаза.
Золотарёв, Герцен и философ суетливо внесли тело в комнату и расположили на столе.
- Стой здесь! – строго велел Золотарёв туземцу. – Не вздумай скрыться! Анжелика! – Золотарёв протянул девушке свой телефон. – Звоните врачам и в милицию! Пора прикрывать этот балаган!
Но Анжелика лишь недоумённо покрутила трубку в руках – связи не было.
- Выйдите на улицу. Там их и дождитесь. Герцен, ступайте с ней. Не пререкаться, я сказал!! Спросите на вахте простой аппарат и аптечку. Философ, пожалуйста, проводите молодого человека в угол! И – очень прошу вас! – возьмите его под свой присмотр.
Тут Пугин издал ещё один стон и стал что-то бормотать.
- Что? – склонился к нему Золотарёв.
- А-а… Нет улицы… лестницы нет…
- Бредит…
- Идите, идите скорее! (Это Золотарёв – Анжелике.)
- Смотрите руки!.. – воскликнул «серый».
Пугин что-то промычал и обвёл стоящих над ним уже более осмысленным взглядом. Хотел подняться, опершись о стол, но с новым стоном рухнул обратно. Его гладкий номенклатурный затылок гулко врезался в видавший виды конторский шпон. Ладони его были в буро-коричневых пятнах и белых пузырях.
- Это что? – философ грозно навис над юношей.
- Ожоги. Сами не видите, что ли? – Баранович наконец-то поднялся со своего стула. Кажется, ему вообще до всего, что тут происходило, не было никакого дела. Он извлёк из кармана штанов странное курительное приспособление, похожее на трубку в виде руки с кукишем, квадратную пластмассовую коробочку, снова сел и принялся набивать табак.
- Колотило его в щитке, – сказал туземец, не обращая внимания на философа. – Еле оторвал…
- Сам как же? – светски поинтересовался Баранович.
- Мне-то что! Броня вот искрит только…
- Лестницы вниз нет, – снова, более отчётливо, произнёс Пугин и часто задышал, вращая глазами.
- Везде смотрели? – спросил Баранович.
Пугин кивнул и поморщился.
- Ну что вы! – укоризненно вмешался Золотарёв. – Он же бредит.
- Я… – начал было Пугин, но задышал ещё чаще и красные глаза его увлажнились.
- Ну-ну… – шёпотом успокаивал его «серый», в то самое время проверявший его пульс. – Потерпите.
Пугин, поглядел на него просительно и, воздев обожжённые руки, посипел:
- У меня телефон тут… Наберите триста тринадцать…
- Здесь нет покрытия, – сказал Золотарёв. – Может, представитесь, пострадавший.
- Пугин, – сказал Пугин и сглотнул слёзы. – Владислав… Ильич…
- Очень приятно, – устало ответствовал вояка. – Значит, Владислав Ильич Пугин, это было электричество? Так?
- Наверно… – Пугин нахмурился. – Там дверь… зелёная… и провода…
- Оставьте его, философ, – через плечо бросил Золотарёв «качку». – Может статься, парень-то герой. Ладно, увидим.
Тот неохотно покинул свой пост и вразвалочку направился к окну.
- Не понял… – сказал он оттуда. – А где двор?
- С другой стороны, – сообщил Золотарёв, не отрываясь от поражённых ладоней Пугина.
- Да я не про наш… Тут такой дворик был, оградка…
- А там женщина курила…– задумчиво поддел Баранович и выпустил вверх метровую струю густого дыма.
- Я серьёзно!.. Вы что, не помните?
- Я помню. – «Серый» поднялся. – Но дворика на самом деле не было.
- К-к…
- Вы слышали про трёхмерное моделирование? Ну, так вот: у нас за окном была картинка. Как в кабинетах психологической разгрузки. И не исключено, что её просто сменили.
- И кто же ради нас станет это делать? – поднял на «серого» тяжёлый взгляд Золотарёв. – Я бы ещё понял, если бы мы платили!
- Ну, так заплатим! – незнакомо резким голосом сказал философ и пошёл к выходу. – Вот, уже начали! Вы всё ещё думаете, что кто-то тут вам хотел помочь?! Размечталась мышка о беззубой кошке! Сваливать надо, неужели не ясно ещё?! Кто со мной?
Все, включая лежащего Пугина, смотрели на философа молча.
- Ну и… встретимся внизу.
- Будьте осторожны, – сказал «серый» закрывающейся двери.
Помолчали.
- Может, он и прав, – поморщился Золотарёв. – Может, и вы правы, – бросил он «серому». – И может, наши проблемы существуют только для нас… И Герцен куда-то пропал… Пугин! Сможете идти?
Перед дверью уже досыхала лужа из опрокинутого ведра. Коридор в обе стороны был пуст. Произвольной цепочкой курсанты покинули кабинет. Возглавил шествие Золотарёв, а замыкал странноватый субъект. Представился он как «Полли Артрит». «Вот чёрт! Почему меня ещё это удивляет?» – был единственный комментарий Золотарёва.
- Я пришёл оттуда, – показал Пугин вправо.
- Оттуда.
- И я…
- Похоже, мы все оттуда, – заключил Золотарёв и посмотрел на Полли Артрита.
Тот помотал головой (при этом его многочисленный пирсинг издавал тонкий звон) и показал пальцем в потолок.
- Ну, это понятно, – спокойно согласился Золотарёв
…»
Следует продолжение.
настроение: Деловое. Собираюсь на работу...
хочется: Э-э-э-х-х-х-!! )))
слушаю: Шум кулера и хруст винта...
Вот так и носит нас...
Действительности ещё нет. Хотя она уже была... Есть лишь миг перехода. Ты всегда на пике этого мига - на лезвии.
Человек перестаёт быть, когда его разрывает об это лезвие и одна его половина уносится в прошлое, чтобы навечно слиться со знакомыми и любимыми образами, а вторая взмывает в будущее, дабы укорениться там, дать всходы и прорости обилием абсолютного опыта личности ушедшего...
Человек перестаёт быть, когда его разрывает об это лезвие и одна его половина уносится в прошлое, чтобы навечно слиться со знакомыми и любимыми образами, а вторая взмывает в будущее, дабы укорениться там, дать всходы и прорости обилием абсолютного опыта личности ушедшего...
настроение: Всё написано выше
хочется: Быть полезным добрым людям
слушаю: Шум кулера
Дикая энергия «нах»
Маёба-гадство! («Мои года! Вы обходитесь мне всё дороже!..»)
настроение: Потянет... То бишь - гуд.
хочется: Чтобы все и всегда!
слушаю: Шум кулера и бряканья из коридора
Роман от Романа (9 серия)
Продолжение.
«…
В этом тихом окраинном районе можно было спросить любого, и любой сказал бы, что такое Чужой. Кто такой, толком не ответил бы никто.
Чужой появился тут не так давно, но весть о нём разлетелась по околотку мгновенно. Первые сигналы поступили от родни Клавдии Обломовой. Сама старуха Обломова работала сменной вахтёршей в местной рабочей общаге. В прекрасный осенний вечер она поступила в районную кардиологию с лёгким сердечным приступом. Как-то так предварительно сформулировал причину госпитализации лечащий её врач. Но обеспокоенной клавдииной дочери хотелось знать больше и, добившись, наконец, свидания, она внимательно выслушала историю под названием «Чёрте что!!» По словам старухи выходило, что за несколько секунд до того, как она пришла в себя в реанимационном отделении, ей явился бес во плоти. Что до жуткой встречи она, как обычно, заварила вечерний чай и уже готовилась отлучиться к соседкам-«резинщицам» на очередную серию «Сужденных». И тут подле её конторки восстал Антихрист. «Вот, ей богу, тебе говорю! Сам он, Тёмный Царь!..» Старуха всхлипнула. Намереваясь осенить себя крестом, она вялой рукой запуталась в прозрачных трубках, во множестве обвивших её. Дежурная сестра дала понять, что свидание придётся прекратить, и подошла к капельнице.
- Но не я ему нужна была! – сипло вещала Обломова, следя глазами за дочерью, отступающей к дверям палаты. – Он спросил директора. Он хотел… поселиться там!.. Ты уж скажи Валере… чтобы он… свечку-то поставил…
Старуха порывисто вздохнула и стала обмякать – возможно, подействовали какие-то тормозящие препараты.
Дочь Обломовой (звали её Валентина) не могла знать, что молодой директор общежития Валерий Гансович Моргенштерн уже обо всём лично договорился с новым постояльцем, а позже, неожиданно для себя, срочно был командирован заводским начальством на трёхдневный столичный семинар по теме «Новости мирового гостиничного бизнеса. Теория и практика». Когда она стояла у закрытой директорской двери с приколотой к дерматину запиской «Отлучился на несколько дней по делам Высших сфер», ею овладела некоторая задумчивость. Валентина была одинокой сорокавосьмилетней сверловщицей с «Тяжмашстроя», далёкой от тонкого студенческого юмора времён ренессанса Жванецкого. Но, всё-таки она никогда не жила «бабкиными сказками» и «гадалкиными наветами». Чтобы отогнать неясные мысли, она даже хмыкнула в голос и, ободряемая чувством выполненного долга, решительно направилась по коридору к выходу. И тут впереди, в районе холла и вахты, в лучах тусклой лампочки она увидела силуэт. Человеческий и очень необычный. Сам по себе абрис не сильно удивил Валентину. На улицах, что ближе к центру, она уже видала молодых людей, носящихся на роликовых досках, в балахонах, с рюкзаками, с «проводами из ушей», с дикими глазами. На какой-то миг она подумала, что и сейчас видит такого же «шизика». Но тот притормозил как раз под лампой, сунул руку в карман (или не руку?), медленно повернул к остановившейся Валентине лицо. Свет безжалостно сдёрнул с него спасительный покров мглы и… Все бабкины россказни и деревенские небылицы ожили и со всех сторон бешено заверещали гнилыми глотками сотен уродливых бесов! …Нет, это было не лицо человека. Валентина вздрогнула и хотела вскрикнуть, но страх вдруг сковал все мышцы её лица. Словно она самым малым движением мимики боялась привлечь к себе внимание монстра. Она только смотрела на него и сдавленно хрипела.
…Валерий Гансович был «руководитель новой формации». И потому, брошенный заводским начальством на самофинансирование, делал это «финансирование» буквально из всего, почти по пунктам нарушая все инструкции и предписания по ведению общежитских дел. Его стараниями, вверенную ему трёхэтажку быстро заполонили китайские предприниматели, таджикские гастарбайтеры и прочие трудолюбивые южане. Разумеется, большинство – мигранты-нелегалы. Но мало того, что это были люди, задёрганные самой необходимостью озираться на каждом шагу, быть незаметными даже вне толпы! Они, естественно, принадлежали к весьма экзотичным культурам и верованиям, которые пропагандировали персонифицированное зло и ожидание неизбежной кары божьей. Так, напряжённость в отношениях с иноземным миграционным законодательством (а значит и с чужой культурой), сверхнабожность и склонность к мистицизму подготовили в общежитии самую благодатную почву для явления Нечистого.
Когда в течении нескольких дней кардиохирургия приняла ещё шестерых инфарктников – и всё из той же общаги! – заведующий отделением реанимации по наставлению коллег сел строчить информацию в прокуратуру. Молоденький следователь «районки» Алёша Шестофаров мягко отклонил распоряжение начальства вызвать подозрительного директора общежития повесткой. Несмотря на недостаток практики, Алёша был по-житейски мудр и понимал, что расположение целого директора общежития будет никак не лишним в разгаре бурной молодости. Прокурору он, естественно, сказал, что пошёл на разведку. Старик посопел, подмигнул и санкционировал. Шестофаров записался на приём к Моргенштерну.
Валерий Гансович быстро и достаточно убедительно доложил следователю все обстоятельства. И добавил, что хоть и «…действительно, Чудо имеет место» и «конфликт понятий налицо», но для признания его (Чуда) социально опасным или морально и эстетически несовместимым с действующими нормами – нет соответствующей статьи». Алёша помолчал. «Отказняк» пока рисовался неубедительным. Но Валерий-то Гансович тоже не даром руководил таким хозяйством, а заодно и потоками интересов не одной сотни жильцов. Он понял, какие чаяния борются в голове с аккуратным комсомольским пробором. И не менее своего визави был в курсе государственной политики по усилению борьбы с нелегальной миграцией. Директор обещал на днях прислать в прокуратуру для информации план профилактических мероприятий. …В обмен на встречный график посещения «комнаты на третьем этаже». При устной такой договорённости никто ничего не терял, всех всё устраивало. Оставалась малость: подружить напряжённое иноземное население мрачных коридоров с новым брутальным жильцом.
Валерий Гансович провёл общее собрание, на котором и был презентован Чужой…
Чужой (Бистибой, Т-34, Полли Артрит, Серафим Ебздинахулов, Раскалённый Вибратор, Кшиштофф Моршнишщански и т.д.) ушёл из дома довольно неожиданно для родителей. Позже никто, кроме Чужого, никогда не знал, как его раньше звали, и чем была забита его голова в прежней жизни. Так или иначе, но юноша, однажды пополнивший орды андеграундных тусовщиков мегаполиса, начал всё с чистого листа.
Не имея и не терпя никаких комплексов, он жил и зарабатывал на жизнь, как и где попало. Знакомые по клубной ночной жизни видали и долго обсуждали его номер у шеста очень элитного местечка. Может быть, он и сейчас работал бы стриптизёром, если бы не та злосчастная сорвавшаяся с его пениса капля, угодившая в бокал пятнадцатилетней любовницы мэра. Сучка оскорблено взвизгнула и позвала охрану. Его голого возили задницей по битому стеклу и впервые в жизни сломали нос. Кто знает, была ли бы нимфетка столь скора на расправу, знай она, что бывший стриптизёр всего лишь год спустя отвергнет её трясущуюся и грязную на пороге дешёвого минимаркета на окраине города, лишив надежды на спасительную дозу наркотика.
Но путь в стриптиз ему был с тех пор закрыт. Да он уже и не был тем «колокольчиком», не смогшим договориться с родителями. Самостоятельная жизнь включила в нём креатив. В дальнейшем он мыл стеклянные стены высоченных офисных башен, болтаясь на нейлоновых шнурах, прогуливал VIP-собачек, развлекал японских туристов, ныряя в городской пруд с парапета набережной и гоняя на скейте под длинномерными фурами, в одиночку воевал против разных команд на загородном пейнт-болдроме (где его и окрестили «Т-34»), кидался под дорогие автомобили…
Спустя два года таких заработков Чужой приобрёл ноутбук фирмы «Apple», укомплектованный, как портативная музыкальная студия, и стал выступать по различным заведениям. Очень скоро выяснилось, что специфический коктейль из эмбиента и промышленных шумов воспринять могут далеко не все жители и гости города. Однако те, кто смогли, были несказанно благодарны и преданы юному таланту. Так, Чужой стал резидентом нескольких «точек отрыва», среди которых были: такие одиозные, как «Мастуро» и «Гараж».
Когда с деньгами немного уладилось, Чужой обратился к адреналину. Официально существующие формы экстрима не исключали его творческого подхода.
Ну, много было разного… Например, такое. Под кожу на заднице, среди множества старых шрамов, он вживил какую-то медицинскую шпильку, а охранникам на всех массовых мероприятиях говорил, что у него в тазу железный протез фрагмента кости. Охранники сказку употребили, быстро запомнили необычного посетителя, однажды обыскав его, и более со шмоном не доставали. Это дало Чужому возможность беспрепятственно вносить на разные сборища самострелы и хлопушки, спрятанные в трусах. Организаторы мероприятий хватались за голову от трибунных войнушек…
Или вот. С приходом весны возраставшая гормональная тоска обычно выгоняла молодые души на поиски экзотики. С этих дней и до глубокой осени Чужой устраивал для них ночные рэйвы на всяких пустырях, в оврагах сточных канав, на территориях заброшенных строек социализма. В таких делах ему бескорыстно помогал школьный друг и, по совместительству, сын местного банкира Андрей Амосов по прозвищу «Фергана». Именно Фергана додумался укатить с дачи отца армейский дизель-генератор, а с маминой работы (она руководила домом детского творчества «Улыбка») умыкнуть мощный динамик и подсветку к спектаклю «Пещера горного короля». Старый грузовичок «ГАЗель», гружёный всей этой аппаратурой стал частым фигурантом милицейских сводок.
И вот, когда под нажимом людей в форме приходилось срочно сворачиваться и отступать, Чужой часто подрывал полноправных членов тусовки – нагих резиновых женщин, надутых водородом и развешенных по деревьям. Милиционеры опасались огласки своего неподобающего интереса к резине, и потому, замалчивали факты подрывов «водородных бомб», искажая в СМИ причины свето-шумовых беспорядков.
Пробовал Полли Артрит и изменение сознания.
Он в течение долгого времени выпивал всё, что можно выпить и курил разные субстанции. Нюхал кремниевые искры, чтобы словить кибер-глюк и пообщаться с Нео-избранным. Начинал колоться, но мозг послал ему гонца с вестью. Сообщал, что сердится за то, что Бистибой «показывает мистеру экс-Штази короткую дорогу». Ещё мозг пригрозил выйти через задний проход и отправиться в свободную канализационную жизнь; он, дескать, ничего не потеряет. Пришлось с наркотой «осадить»…
Вот такой, практически обыкновенный, молодой человек.
Несколько необыкновенной в нём была, только внешность, за которой обывателю обычно уже некогда было разглядывать содержание его интересной, сложной и противоречивой натуры. Конечно, как и всё в природе, он менялся, но всегда лишь в одну сторону. К двадцати одному году Серафим Ебздинахулов набирает следующие кондиции.
Он среднего роста, правильного телосложения. На голой голове – разноцветные фрагментарные остатки коротко стриженого ирокеза. И множество стянувшихся ожоговых шрамов, которые он под настроение с помощью шариковой ручки превращает то в нежные лилии, то в забавных птеродактилей… В обеих его бровях так часто набит пирсинг, что из-за колец кажется, что брови железные (а под тяжестью металла они ещё и всегда сурово нависают). Вокруг глаз неизвестно чем всегда наведены густые тени. Неоднократно сломанный, криво сросшийся нос. По одному маленькому, но широкому кольцу в обеих ноздрях. Скулы шрамированы и татуированы причудливыми узорами. Нижняя губа пробита несколькими заклёпками, уши слегка купированы – часто дразнили в школе – и обвешаны кулонами и цепочками из «медицинской» стали. Язык на конце на сантиметр прорезан вглубь на змеиный манер. С обоих выбритых висков за уши и на шею спускается чёрно-красная татуировка в виде переплетённых гофрированных шлангов. Руки, туловище и ноги беспорядочно татуированы и во множественных ожогах – химические он получил при «оживлении» грузовика, когда опрокинул на себя аккумуляторную кислоту, а термические были от всего, с чем он соприкасался от «водородных» красоток до горячих подземных коммуникаций и неизолированных электропроводов. Ногти рук и ног его всегда покрыты чёрным мебельным лаком. Упомянутая же ранее вживлённая шпилька характеризует не столько внешность Серафима, сколько уровень принятия им решений.
На его пятнисто-кустовой голове периодически красуются то заброшенные наверх очки сварщика, то прозрачное сталеварное забрало, то маленький медицинский колпачок с нацистской символикой вместо красного креста, то парик с длинными искусственными зелёно-красно-фиолетовыми волосами, то шахтёрский фонарик… Остальные части тела он одевает, как захочет. Без стиля и моды. Без кича и вызова. Без претензий на оценку и понимание.
Он, кроме того, в зависимости от компании и расположения духа, может быть порядочно болтливым. Часто употребляет в речи морфологические и смысловые перевёртыши. Это затрудняет понимание его другими. И часто злит их. Потому что они думают, что фрик просто дразнится. Это первое, что приходит им в голову, едва они слышат от него звуки, чем-то напоминающие слова, только что сказанные ими самими. Конечно, дразнится!..
…Моргенштерн был всё-таки молодец! Сходка и презентация «шайтана» серьёзно снизили нервозность в общежитии. Правда, многие жильцы на всякий случай всё еще сторонились его – завидев его в коридоре, они ныряли в первые закоулки, освобождая дорогу. Но всё равно, это была победа! Победа пи-ара и новых кадровых технологий над средневековым невежеством.
А Чужой искал пристанища в этой «богадельне» не вдруг, а потому что не поладил с новыми смотрителями тепловой электростанции.
Была пора, панк обретался в мрачноватых, уставленных разными ёмкостями и неспокойными машинами залах ТЭС на краю города. Успел неплохо сойтись со стариком-завхозом на почве трактования происхождения культа личности. Как выяснилось, и Чужой и завхоз (звали его Натольч) одинаково плохо переносили свою принадлежность к закомплексованной испуганно-преданной «погонщику» массе; и само это сблизило диковатого маргинала (с ноутбуком) и бывшего профессора кафедры политологии столичного института международных отношений (без ноутбука). Экс-профессор не жаловал стариковский «домашний уют» и часто ночевал прямо в своём скромном кабинетике с окном в машинный зал. Длинными летними вечерами они вдвоём забирались на высоченную решетчатую ферму ещё более высокой полосатой трубы. На инспекторской площадке под сигнальным фонарём они садились на пол, на приготовленные стопки журналов «Hustler» и «Работница» (оставшихся от прежних сторожей), свешивали ноги между столбиками металлических перил и устремляли взгляды в Долину Реки и на линию горизонта.
Долина Реки была живописной и древней многоуровневой промоиной. По глубокому дну её несла свои воды узкая, но полноводная артерия без названия. Здесь, где уже кончились жилые кварталы и вообще всякое влияние большого города с его смогом и неправдами – заканчивалось целое плато, обрываясь в каньон со ступенчатыми стенами. Цивилизация, словно застолбив территорию, а за одно и право вернуться сюда позже, как ловчей сетью выстрелила через провал ажурным арочным мостом. Его пролёты, впрочем, были не во всякое время суток отчётливо видны на фоне растительности противоположных склонов. На периферии был горизонт. С северо-востока и востока он был слегка заслонён неровной грядой пологих возвышенностей осевшего доисторического хребта. Волнистая его линия плавно спускалась к югу, а на юго-западе уже полностью переходила в равнинную лесостепь. Ближнюю картинку полностью занимала долина с её каскадом естественных террас и блескучей извилистой полоской реки. Неровности ландшафта, неоднородность атмосферы (столкновение душных газовых облаков города, прохладных чистых масс загорода, паров от ТЭС и испарений от реки), неадекватность восприятия всего видимого поэтической натурой – всё это искажало естественность освещения от заходящего солнца, придавая ему неповторимую художественную ценность. Таким образом, небо, вершины холмов, их овражистые склоны, леса у их подножия, бетонно-стальные кружева моста, исполинские ступени на склонах долины с их тополиными рощицами и ивняком, по дуге загибающаяся от города на мост полоса широкой автотрассы, река и даже производственные корпуса станции каждую минуту приобретали совершенно разные оттенки и флёр. Казалось, всё это жило, созерцало и изменялось самостоятельно, помимо законов физики света и здравого смысла.
Такие декорации лучше всего способствовали пробуждению мега-глюка – основного состояния Чужого. В этом состоянии он предпочитал проводить большую часть своей жизни.
Но весь этот перманентный кайф заломал однажды очередной передел собственности. На ТЭС приехала новая команда хозяев и Натольча попёрли с должности. И старик потерялся потому, что забыл сказать, где живёт. Чужого никто не мог ни уволить, ни сократить, поэтому он ещё некоторое время приходил ночевать на «своё» место в подсобке у второго котла. Он даже несколько раз в одиночку забирался на их с Натольчем «мостик». Возможно, там его и «засёк» охранник из «новых» и доложил начальству. Чужой и не думал скрываться. Был короткий ужас очного знакомства с ним «новых» и разговор на повышенных тонах. Узнав о вольном расквартировании, очередной завхоз пришёл в изумление. И решил тут же прекратить все нарушения. Видимо, его карьера напрямую зависела от отсутствия на подотчётной ему территории страшноватых фриков. Он приставил к Чужому хмурого парня в чёрном комбинезоне с нашивками, которому велел немедленно выпроводить нарушителя «с вещами» за периметр охраны.
- Сра-зу-же! – вкрадчиво повторил завхоз охраннику.
- Же-зу-сра!.. – незамедлительно вторил ему Кшиштофф Моршнишщански и тут же подвёл итог нового знакомства – Все – м-удачи!
Конечно, они были очень разные: Чужой и новый завхоз. Первый черпал охапками индустриально-романтическое вдохновение. Отсюда, от серых стен станции, от обнесённой высокой сеткой асфальтированной площадки на обрыве, тянули корни многие его «нереальные» музыкальные коллажи. Это было его Место Силы. Завхоз же просто знал, как нужно содержать и охранять хозяйство, чтобы, когда придёт время, узнать, где и что нужно подкручивать. Также он знал, что хозяйственная работа – кузница руководящих кадров. А население не имеет ещё пока повальной привычки измерять градусы и калории в своих жилищах. Да и что там пара градусов! Никто и рта не раскроет, и уж точно, не побежит жаловаться! А за год какая прибыль! Сектор-то ого-го!..
Чужой никогда не любил попсу во всех сферах жизни и проявлениях. Но он не циклился на изгнании обывательщины, а смеялся над ней под настроение, не напрягаясь. По большому счёту, ему было всё равно, что высмеивать из окружавших его гадостей. Выбор был настолько огромен, что порой, не имея желания сдерживаться, он первому встречному или самому себе (но вслух!) рассказывал, как позорно вот это (видишь?) или во-о-он то. Он мог внезапно запеть в толпе. И люди, так опрометчиво доверившиеся его капюшону и огромным тонированным очкам, начинали озираться и разглядывать его. Часто бывала паника.
Его всегда интересовала природа обычая. Он не мог понять, на какой стадии рождается догма. Он ходил против потока не из гопотского желания «нарваться», но алча прочитать в глазах ответ: почему надо идти по правой стороне, а не по левой. Кто и что тут выгадывает? Но «построившиеся» были всегда злы, и он часто дрался…
Он был убеждён, что стремление к упорядоченности подсознательных моторных реакций есть начало пути к деспотичной диктатуре. И внутренне противился этому.
Он не был анархистом. А по натуре, вообще, относился скорее к латентным альтруистам. Всякий поступок его имел глубинную гуманистическую подоплёку.
…Как-то, когда после своего выступления он сидел у стойки бара, к нему подошла юная шик-блондинка. Они виделись в этом заведении много раз, так как он тут часто играл на танцполе, а она, видимо, работала. Но обратилась она впервые.
- Извините, можно попросить у вас жвачку? – с вызывающей скромностью спросила она.
- Конечно! – Чужой знал, что в этом баре не подают бесплатной жвачки, и протянул ей попользованную свою упаковку.
- Извините, а можно я возьму две? – её интонации приобретали уверенность.
Чужой отставил стакан с колой и с интересом развернулся к ней всем телом.
- Облачко! Бери, пожалуйста, три! М-м? А-а… Ну ясно. Теле-тёлка же не берёт три. Я ведь тоже смотрю рекламу… И повторя-а-ай-ю-у-у… – мелодично вытянул Чужой, ладонями отбил на коленях какой-то сложный джазовый рисунок, возвел на девушку романтический взгляд и пропел на манер Синатры:
Беру-сра зупо-сра зудве-сра подушки!
Какие там дёсны!.. Ха!!
Девушка, ошарашено моргая, отступила, намереваясь, по всей видимости, уйти, но Чужой сделал предупреждающий жест и с видом утомлённого долгой расправой бандюгана выдавил:
– Им-то как раз – облом, блё, и мадругада! Всё – на то, чтобы жува быстрей у меня закончалась, и я побежал в лавку за новым белым дерьмом… Ы?
Фрик меланхолично развёл руками.
- Только зачем было ругаться… – негромко и сипло от обиды сказала девушка, удаляясь к своему столику.
- Кантрисайт! – покладисто и покровительственно ответствовал ей вслед Чужой. – Сказал, как есть… А ты прости за мой за суахили, и не казнись…
Кстати, он никогда не рвал скороспелой ягоды. Но, будучи востребованным музыкантом, недостатка женского внимания не испытывал. В один прекрасный момент он осознал, что в его запредельных исканиях фрэйдовская составляющая отсутствует напрочь. Он слегка озадачился, так как до этого момента был убеждён, что учение Фрейда охватывает и объясняет абсолютно любой поступок и стремление. И почти сразу ему снова стало всё равно. Вдобавок ко всему он снова не видел причин «меняться к лучшему».
Одно лишь никогда не изменяло ему – мега-глюк. Мега-глюк стабильно приносил успокоение и осознанное удовлетворение, даже не отвечая на корявые «вечные» человеческие вопросы. Может быть, это «ламаистский след»?
Чужой не раз задумывался над наличием связи между собой и институтом тибетских лам. Доказать или опровергнуть он ничего не смог, но идея не уходила, получая подкрепления в виде регулярных неконтролируемых медитаций. То есть, мега-глюков – случайного изобретения Чужого.
Степень погружения (без отрыва от реальности) была такова, что Чужой часто самому себе не мог объяснить, где он был только что. Или куда подевалась прорва времени.
…Однажды с Натольчем они пошли на мост. Натольч предложил.
- Версты четыре… – определял старик расстояние до моста. И вот под вечер, сдав вахту единственному заместителю (то есть простому охраннику), он отпер служебную калитку в заборе.
…Автотрасса, мягко освещаемая низким розовым солнцем, тянулась по неровному краю плато, повторяя его плавный изгиб. Тёплый ветер шевелил растрёпанные седины завхоза. Лёгкие перистые облачка багряно отсвечивали из стратосферы. Нагретый за день асфальт благоухал битумными ароматами и грел сквозь подошвы. Чужой на ходу передал Натольчу наушник. Старик воткнул его, улыбнулся и без запинки подпел Тренту Резнору целый куплет. Потом были Дюран-Дюран. Пели хором. Правда старик слов не знал и просто мычал…
Когда Чужой рассказывал про последнюю облаву и водородные взрывы, над головами путников в насыщенной голубизне появились яркие вечерние звёзды, а кромка неба над пурпурными горами стала фиолетовой. Что за время суток? Чужой оглянулся и остановился.
- Здесь бывает такое… – сказал Натольч, глядя туда же, куда и фрик. То есть, в ту сторону, где должна была находиться покинутая полчаса назад станция. Станции не было. Городских построек на северном горизонте не было тоже. Было что-то жёлтое, как саванна. И вечернее небо над всем этим. И всё… Чужой молча сопел и сосредоточенно шевелил подбородком. От этого заклёпки в губе стукались друг о друга и позвякивали.
- Бывает… – почти равнодушно повторил Натольч, глядя, как играют слабые искры-отблески на металлических бровях Чужого. – Да от моста-то будет видно всё, как надо.
И действительно. Когда они добрались до моста, и, ещё до того, как вскарабкаться на верхотуру центральной опоры, Чужой уже мог видеть и здания станции, и трубу, и даже паутинку фермы с их с Натольчем «мостиком»… Появился и город, еле различимый, в каком-то сизом мареве.
Центральная опора моста на своей верхушке имела две поперечные перекладины, к которым с двух сторон тянулись пучки стальных тросов. Это придавало ей некоторое сходство с корабельной мачтой. Верхняя из перекладин возносилась над руслом реки метров на сто. То есть, на высоту десятиэтажного дома над ближним краем огромного тектонического разлома. Чужой сразу понял: будут нехилые плагины к очередному глюку! Это надо! Путь на обнесённую решетчатым кожухом вертикальную лестницу преграждала металлическая калитка на техническом балконе под проезжей частью моста. Конечно, калитка была заперта. Но очередная «композа» отчаянно буксовала на выходе и, вообще, было очень надо…
- Натольч… – не унимался панк, когда они уже вернулись и тянули контрафактный «Чибо» на «мостике». – А что за дела-таки… всё-таки-ла-таки…
(Это он про свежий фокус с исчезнувшей станцией.)
- Да шут разберёт! – пожимал плечами экс-политолог. – У меня вот друг в местном политехе преподавал… Так у него на кафедре говорили: атмосферная призма. Преломления… Бывает так-де раза два в год. Объясняли умно, и я не понял…
- Круто… На шоу мне бы так!..
Но самое поразительное в тот вечер было то, что пока они ходили на мост, в зените стоял яркий звёздный день с неестественно синим небом, а над горами окончательно сгустилась настоящая ночь.
Натольч рассказывал потом, что это явление известно здешним людям давно.
- Да только где они теперь здешние-то? – уныло говорил он. – Повымирали да посъезжали. А городским всё равно. Они и вокруг-то никогда не смотрят. Хотели тут вообще водозаборные сооружения ставить. Да по проекту нельзя. Плато, говорят, тут с трещиной. Не знаю… Станция вот стоит… А трещина та в головах людей. Да и в душах…
Рассказывал старик и про то, что в долину метеорит падал и про образовавшийся от этого разлом в пространстве. Удивительный человек! Где-то он сейчас…
Чужой давно привык к рассказам старика и не хотел в них сомневаться. Поэтому не испытал никакого шока, когда обнаружилось, что и у него, и у Натольча с того путешествия на мост часы «утопали» вперёд ровно на четверо суток…
Но случалось, Чужой заныривал и поглубже.
В голове звучал свист модема, контуры предметов становились очень чёткими, цвета их неотвратимо тускнели. Потом вдруг становилось холодно, и предметы кидались на него, проходили сквозь него, и, уже не останавливаясь, текли рекой. И река эта была ВСЁ!..
…В последнее время Чужой (опять же, не напрягаясь) стал встречаться с Филиппом Диком. Тот был немногословен, всегда задумчив и не поддерживал разговоры о «современном» обществе. А панк просто не мог отстать от гранда, почти физически ощущая, какая колоссальная масса всего кипит в его ментальном котле. Кипение это и притягивало Чужого.
И вот как-то, Дик, оглядев его с ног до головы, сказал:
- Сними с себя всё это дерьмо! Оно и так на тебе есть. – И будто снова провалился куда-то. Молчал минут десять.
Чужой окинул себя заинтересованным взглядом, но, не найдя ничего необычного, снова воззрился на мастера. Тот, безучастно откинувшись в плетёном кресле, катал в ладони два световых шара. Каждый величиной чуть меньше бильярдного.
- А ты давно отвлёкся от главного… – снова неожиданно сказал Дик. Голос его теперь сипло поскрипывал, как у только что проснувшегося человека.
Крякнув, он придавил подлокотник и затолкал шары в карман широкого атласного халата. Затем, перевалившись на другой подлокотник, извлёк шарик поменьше. Блестящий. Недовольно проскрипел:
- Хочешь увидеть правду? Смотри…
Чужой, волоча подошвы, приблизился к креслу и взглянул на шарик. Там что-то шевелилось. Он присмотрелся. И тут-то он (конечно неосознанно) выполнил весь ритуал: и затаил дыхание и затеребил полу своей куртки… Не каждый день видишь правду!
Резкость изображения плавала, как у бинокля в неумелых руках. Фокус беспорядочно наезжал на разные предметы. И не только предметы… В шарике была жизнь волшебного города. Были дома, улицы, парки. И очень много людей. Они все как один ходили с длинными взъерошенными лохмами или «ирокезами» на головах; все – в пёстрых крикливых нарядах. В таких, что аж в глазах зарябило!
- Во, кино!.. – отвесив клёпаную губу, промямлил обалдевший фрик.
- Добро пожаловать в реальность, сынок… – прозвучало над ухом, и Чужой поморщился от затасканной фразы. Но тут же забыл о ней.
В шарике всё жило, двигалось и сверкало. Вот с весёлой музыкой промчался пожарный автомобиль, набитый какими-то мимами. Стоп! Почему мимами? «Экран», как по команде, метнулся вслед за удаляющимся авто. Затихшая было музыка снова стала громче, перед глазами проплыл красный блестящий борт и на Чужого уставилась размалеванная белилами рожа. На щеке красовалась огромная нарисованная капля, а горестно изогнутый рот находился в постоянном жующем движении. Над рожей дёргался начищенный, как самовар и кое-как нахлобученный гребнистый шлем. Вот весь «экран» заслонил внезапно выдутый рожей белый пузырь. Но в ту же секунду автомобиль прыгнул на кочке, раздался хлопок и тонкая полупрозрачная плёнка повисла на козырьке шлема, завесив трагический взгляд.
- Почему пожарники такие… грустные?.. – не отрываясь от зрелища, спросил Чужой.
- Работа у них опасная, – тут же отреагировал Дик. – И главное, просвета не видать…
А вот милиционеров Чужой не узнал, даже увидев фуражки с кокардами. Потому что головные уборы еле держались на пышных рыжих кудрях. Клоунских. Раздавался громкий развязный смех, и тонко свистели вставленные в рот свистульки. «Это патруль, – догадался Чужой. – Ага, а это постовой!..» В «кадре» в этот момент несколько рыжых обладателей свистков пытались что-то спросить у неподвижного белокудрого держателя жезла, а потом, почему-то, стали дубасить его великанским надувным молотом. Постовой тут же сварливо и обиженно закричал и, задрав лицо к небу, выдал две упругие струи бутафорских слёз…
Дома в этом «кино» были пёстрые и разноцветные как городок на детской площадке. В небе протарахтел совсем игрушечный голубой аэропланчик. Люди на улицах шагали комично выбрасывая колени, громко здоровались и театрально кланялись друг другу. Стоял весёлый гвалт. Все или громко хохотали, или смеялись, или улыбались.
…- Значит, так всё и должно быть? – спросил однажды Чужой про виденное в шарике. В тот самый момент он кряхтел и отдувался под тяжестью загорелых коленей невысокой черноволосой массажистки. Глаза его были закрыты, лицо выражало отрешённость и блаженство.
- Так есть…– крякнул Дик, лежащий на соседнем столе. Над его телом несколькими руками трудилось нечто, не обитающее в пределах видимости земных орбитальных телескопов.
- А где тогда мы? …Ы-эй!! Осторожно! Там шпилька!..
- Говорю же: снимай ты это всё, – вяло напомнил Дик. – …Вы-то? У них в шарике.
- В таком же?
- Да хрен их знает… О-о, кайф! Здесь, да… О-о! …Это же ты везде суёшься. Сгоняй да спроси…
- Ну…– Чужой, не открывая глаз, свёл брови в задумчивости. – А вы тогда как?
- Что, как я?
- Я хотел сказать: где вы сейчас? И я? И как я тут… Да, эй!.. Блин! Больно же!!
Чужой открыл глаза. И вовремя.
…Под его щекой блестел грязной жижей мокрый асфальт. На его спине сидел кто-то невидимый и, пыхтя, выкручивал ему руки. Чуть поодаль стояли две пары шнурованных кирзовых ботинок. Вот непотушенный окурок упал и зашипел в сантиметрах от его лица.
- Обдолбанный, наверно… – сказал невидимый с удовольствием. Его рука быстро и умело прошлась по карманам Чужого.
- Э-э… Да ты на рожу его посмотри! – сказали ботинки. – Б-бля! Понаделали уродов, с-суки! Такую страну гробят!..
Чужой с трудом повернул голову. В темноте осеннего вечера блеснули кокарды и полные неприязни взгляды. Чужой улыбнулся и задавленно выговорил:
- Привет… Клоуны…
И получил сокрушительный удар в ухо.
С пэпээсниками Чужой за свою недолгую жизнь имел дело сотни раз, и поэтому приём его не обескуражил. А вот слова Дика о том, что он «отвлёкся от главного» зависли в голове.
Чужой перестал навещать его. И больше не пытался попасть в призму. Он только ездил на работу в клубы и ходил в магазины за едой. Выпал снег. А Чужой продолжал быть «как все». Или почти. Он вдруг засомневался в своём прежнем темпе жизни. Не пропускает ли он чего?
Познакомился с той самой блондинкой из бара. Её звали Ванесса и она была даже не дура. Он подарил ей несколько заклёпок и колечек, а она сразу их нацепила. Помогал он и с ремонтом сетей отопления и электропроводки на втором этаже общаги, где жил. Его опять сильно ударило током. За ремонт и «боевые заслуги» Моргенштерн месяц не брал с него плату за проживание. Своим, теперь непререкаемым, авторитетом «долбанутого» Чужой даже прекращал во дворе массовую драку, разводил в стороны и мирил сумрачных таджиков и оскалившихся китайцев.
Короче, жизнь его потекла другим, доселе не известным ему руслом. Панк почувствовал себя странно. Он теперь был словно в непробиваемом толстостенном коконе. Укрытый от всех бед и неожиданностей. С гарантированным завтраком и пониманием ближнего круга. Но чего-то перестало хватать. Словно дверь в этот кокон наглухо заварили снаружи. И еду подавали только в тюбиках. И по расписанию. И свет – тоже.
Чужой пытался говорить об этом с китайцами, но те лишь улыбались, кивали и предлагали травяные настойки. Вслушиваясь в их неутомимое гортанное воркование, Чужой понимал, что этот народ химеру маломальского сомнения всегда задавит новым самозабвенным трудом.
Пробовал он опять связаться с Диком – не вышло. Выхода в Пространство почему-то не было.
…Шли первые апрельские дожди. По раскисшей снежной каше Чужой дотопал от остановки пригородного автобуса до ТЭС и поздоровался с охранником. С тем самым, который когда-то и обнаружил на территории непрошенного гостя. Теперь они хорошо знали друг друга и иногда по-приятельски общались.
- Привет!
- Привет.
- Охраняешь?
- Да… Фу, Арзамас!.. На место!! А ты всё шляешься?
- Натурально… А делать что?
- Ты же вроде песни пишешь?
- Так уже ночь о-ты-гра-ты! От-ды-ха-ты.
- Ясно. Как глюки?
- Нормально. Пустишь?
- Нет.
- Значит, «нет»?
- Нет. Знаешь ведь. Чего спрашивать просто так…
- В том и дело – не так просто. Надо мне …
- Понимаю. Но не могу. Приходи не в мою смену. Там Михалыч.
- Нормальный мужик. И стоит мёртво. Вы тут все такие…
- Далась тебе эта калитка, ей-богу!
- Надо…
- Чудной вы народ – артисты! За свои эти глюки башку себе расколотить готовы…
- То не мы, а я. Ладно, будь!
- Без обид, Полли! Помазали?
- Ещё как!.. Пойду я…
- Контрамарку не забудь! Обещал!..
Так или почти так разговаривали они уже несколько раз. Охранник не пускал. А Чужой был уверен, что на трассу надо выйти именно через калитку, как тогда с Натольчем. От этого зависят какие-то настройки призмы. Будто она иначе не развернётся. Он сразу и без лишних церемоний объяснил свои мотивы охраннику. Но тот был «на службе».
- Ты в призму попадёшь, а я – в задницу! – хмуро отвечал он.
А в этот день охранник вдруг впустил.
- Шеф какие-то агрегаты со станции упёр, – понуро начал он. И внезапно взорвался. – Не утерпел, …, скотина! А тут проверка!.. Кого крайним сделать? Меня и завиноватили. Дескать, в твоё дежурство добро вынесли. Кто, говорю, вынес? Куда?! Разберитесь сначала! А нам, говорят, до звезды! Отработал ущерб и свалил!
- Сочувствую… – Чужой всё понял и собрался прощаться.
- Да шакалы они все! Так что ты, слушай, заходи! Сейчас за ключами сгоняю!..
И он убежал, разбрызгивая снеговую жижу и шуганув на бегу огромного сторожевого пса.
«А завхоз?» – хотел крикнуть вслед Чужой, но передумал.
Спустя пять минут, затаив дыхание, он ступил за калитку. Здесь, «на задах» территория не убиралась, и он сразу выше щиколотки увяз в мокром снегу.
- Ну, давай, – нескладно улыбнулся охранник. – Увидишь тот свет, привет там всем от Саши Козорезова передавай!
Чужой пошагал, по журавлиному тягая ноги из ноздреватой серой массы.
Но в призму он не попал, потому что через полчаса на шоссе был сбит машиной.
В больнице он провалялся до конца мая. За это время Чужой успел стать излюбленным экспонатом студентов-медиков. Некоторые из них бесстыдно фотографировали панка на свои телефоны… А ещё доктора во время операции достали из ягодицы шпильку и перекусали щипцами почти все оставшиеся на теле кольца и заклёпки. Чужой почти равнодушно принял из рук медсестры обломки своих украшений. А вот костыли его здорово донимали!.. Навещали его Ванесса и Фергана. Они говорили, что он здорово изменился и похудел. Фергана сразу же заказал у своего знакомого новые кольца и заклёпки.
- Будут ещё лучше! – твёрдо обещал он.
Не обманул. «Доспехи» были что надо! После выписки Чужой разошёлся и вставил ещё одну шпильку прямо через щёку. Он научился эффектно крутить её изнутри языком, а при необходимости прятать внутрь. Правда, от такого тюннинга он стал слегка шепелявить, но это, видимо, было пока, с непривычки.
Ванесса была тоже «очень даже»! И новая программа Кшиштоффа Моршнишщански под названием «Was-став-she из-за «Да!» прошла на громкое «ура»…
Но прежнее равновесие…ну… не возвращалось.
Чужой стал опять думать. «Может, я сам себя обманываю? И просто не могу с этим справиться в одиночку?» Вроде, и «кокона» уже никакого не было, а что-то не так. «Эх, Натольча бы сюда! Сгоняли бы в призму, а там, глядишь, и отлегло бы!..»
Слишком много «бы»…
…В ту ночь он отыграл раньше обычного – арт-директор Дима хотел, чтобы шедший следом голландец играл на ещё не уставшую публику. «Вступа» у голландца была хорошая. А потом началась какая-то муть. В баре что-то не сиделось, и Чужой решил: пойду-ка я отсюда. Пока пешком, а там, если что, и на «тачке».
На улице было тепло. От недавно прошедшего дождика был влажный воздух, а тротуары вблизи газонов были грязные. Под редкими для центральных улиц фонарями, на асфальте тротуара и на стенах домов подвижная листва играла в театр теней.
Сумка ноутбука на плече панка никак не гармонировала с лохмотьями его концертного костюма. Это был костюм к новому шоу. Его придумала и сработала Ванесса. Чужой иногда возвращался домой, не снимая его. Это был комбинезон космического десантника, покрытый рваными следами борьбы с инопланетным ящером. Изначально он был богато украшен разными нашивками и увешан муляжами спецсредств и оружия. Но нашивки Чужой раздарил на сувениры, а пластмассовую копию десантного шестипорядкового излучателя потерял, когда в актёрском экстазе болтался на осветительной ферме на своём выступлении в День Города.
Было тихо. Только редкие машины иногда нарушали покой окрестных кварталов. Чужой посмотрел в разрыв между тёмными домами противоположной стороны улицы, туда, где угасал на стенах зданий отсвет фар. Он ощутил подступающую вялость и медленно моргнул. Там, за дворами, был проспект и более оживлённое движение транспорта. Надо перейти туда.
Вот там-то и попалась ему на глаза эта небольшая бумажка объявления. Надо сказать, что по жизни объявлений на стенах, заборах и разных там стендах Чужой не читал. Он знал, что авторам этих опусов нужны либо деньги, либо внимание. Ни то, ни другое Чужой не держал в избытке. Но в последнее время он всё больше совершал непонятных себе поступков. Это его не заботило и даже не удивляло. Не мог и не хотел он сопоставлять результаты этих поступков с попустительским равнодушием к их совершению…
Он прочитал текст и сказал себе: айда. Вернулся к началу длинного дома, в жёлтом свете фонарей центрального проспекта прочитал его номер. Перешёл на другую сторону. Но тут стояло огромное новое здание развлекательного центра без адресной таблички. Чужой мысленно «опустил под плинтус» понты владельцев «гадюшника» и направился вдоль здания. Охранник на шлагбауме служебного въезда бессовестно храпел в своём аквариуме. Панк уже хотел приступать к побудке, но тут из глубин хозяйственного двора послышался негромкий разговор. Придерживая сумку, панк обогнул шлагбаум и пошёл на голоса. Здесь, на охраняемой территории, он разглядел двоих.
- Эй… – сказал он им. Но те были слишком заняты друг другом.
- Я-вам-га-ва-рю-га! – сказал он громче. Никакой реакции.
Чужой усмехнулся и подошёл ближе. Над плечом мужчины блеснули полные ужаса глаза девушки. Раздался крик…
Они не сказали ему номер дома. Видимо, не знали сами. А мужчина, наверно, ещё и расстроился. Он был чересчур увлечён своими бизнес-схемами и не смог удержать либидо. Короткое интервью стоило ему ста процентов желания к юной охотнице за банковскими счетами. И он ушёл. Сама же охотница была простовата и спесива, чтобы сохранять способность размышлять здраво.
Но зато от крика подпрыгнул в своей усыпальнице охранник элитного заведения.
Он взволнованно прильнул к окну и изучил тактическую обстановку. Убедившись, что нарушителей покоя трое, он по радио сделал короткое сообщение начальнику смены. Затем, нащупав в кармане холодный металлический цилиндр аэрозоля, покинул будку и направился на восстановление порядка. Ух, как он угрожал своей походкой! Как опасно нависла над начавшимся брюшком квадратная его голова на толстой шее! Какие устрашающие дуги описывали отведённые от тела и согнутые в локтях его руки! Этакая неумолимая буква «Ф». Как грозно гоняли воздух его ноздри! Просто Рихтер со своей шкалой оживал в коленях, ей богу!
Но ситуация неожиданно вышла из-под контроля «воина света»: ночные хулиганы разбегались. Сначала тип в длинном пальто юркнул в дверь подсобки. Затем в слезах сорвалась с места и побежала к шлагбауму девушка. Проводив её напряжённым взглядом, охранник понял, что единственная возможность оправдаться перед коллегами за беспокойство заключается вот в этом подростке, невозмутимо стоящем и рассматривающем что-то на стене здания.
Охранник понял, что это, возможно, уловка, и, скорее всего, тот сейчас неожиданно бросится в сторону. Поэтому, достав баллон, он как можно сильнее (до боли в гортани) понизил голос и предупреждающе крикнул.
- Эй! Стоять на месте!
В восстановившейся тишине окрик прозвучал резко и страшно. Возможно, такими командами омоновцы, врывающиеся в лежбища бандитов, насмерть пугают тех и пригвождают их к полу.
А этот… Он продолжал стоять. Не повернувшись. Чёрт, он даже не шелохнулся!.. Ну, всё паскуда! Глухой ты там, или ещё какой, а сейчас ответишь!
Охранник решительно пихнул баллон в карман и развёл руки, чтобы железной хваткой самбиста-разрядника сковать врага.
Но тут враг повернул к нему лицо…
Что тут сыграло решающую роль – ночь, просмотренный на сон фильм ужасов, крайнее нервное возбуждение или повальное нежелание корпуса частных охранников вникать в такие продвинутые темы, как татуаж, пирсинг и шрамирование – сказать сложно. Видимо, всё в совокупности. И прибывшее подкрепление нашло грузное тело своего бойца в глубочайшем обмороке.
…После этой ночи хрупкий диспетчер охраны развлекательного центра «Анаконда» Стасик перестал слышать от верзилы Анохина оскорбительные двусмысленные намёки в адрес своей субтильной конституции.
…»
Следует продолжение.
«…
* * *
В этом тихом окраинном районе можно было спросить любого, и любой сказал бы, что такое Чужой. Кто такой, толком не ответил бы никто.
Чужой появился тут не так давно, но весть о нём разлетелась по околотку мгновенно. Первые сигналы поступили от родни Клавдии Обломовой. Сама старуха Обломова работала сменной вахтёршей в местной рабочей общаге. В прекрасный осенний вечер она поступила в районную кардиологию с лёгким сердечным приступом. Как-то так предварительно сформулировал причину госпитализации лечащий её врач. Но обеспокоенной клавдииной дочери хотелось знать больше и, добившись, наконец, свидания, она внимательно выслушала историю под названием «Чёрте что!!» По словам старухи выходило, что за несколько секунд до того, как она пришла в себя в реанимационном отделении, ей явился бес во плоти. Что до жуткой встречи она, как обычно, заварила вечерний чай и уже готовилась отлучиться к соседкам-«резинщицам» на очередную серию «Сужденных». И тут подле её конторки восстал Антихрист. «Вот, ей богу, тебе говорю! Сам он, Тёмный Царь!..» Старуха всхлипнула. Намереваясь осенить себя крестом, она вялой рукой запуталась в прозрачных трубках, во множестве обвивших её. Дежурная сестра дала понять, что свидание придётся прекратить, и подошла к капельнице.
- Но не я ему нужна была! – сипло вещала Обломова, следя глазами за дочерью, отступающей к дверям палаты. – Он спросил директора. Он хотел… поселиться там!.. Ты уж скажи Валере… чтобы он… свечку-то поставил…
Старуха порывисто вздохнула и стала обмякать – возможно, подействовали какие-то тормозящие препараты.
Дочь Обломовой (звали её Валентина) не могла знать, что молодой директор общежития Валерий Гансович Моргенштерн уже обо всём лично договорился с новым постояльцем, а позже, неожиданно для себя, срочно был командирован заводским начальством на трёхдневный столичный семинар по теме «Новости мирового гостиничного бизнеса. Теория и практика». Когда она стояла у закрытой директорской двери с приколотой к дерматину запиской «Отлучился на несколько дней по делам Высших сфер», ею овладела некоторая задумчивость. Валентина была одинокой сорокавосьмилетней сверловщицей с «Тяжмашстроя», далёкой от тонкого студенческого юмора времён ренессанса Жванецкого. Но, всё-таки она никогда не жила «бабкиными сказками» и «гадалкиными наветами». Чтобы отогнать неясные мысли, она даже хмыкнула в голос и, ободряемая чувством выполненного долга, решительно направилась по коридору к выходу. И тут впереди, в районе холла и вахты, в лучах тусклой лампочки она увидела силуэт. Человеческий и очень необычный. Сам по себе абрис не сильно удивил Валентину. На улицах, что ближе к центру, она уже видала молодых людей, носящихся на роликовых досках, в балахонах, с рюкзаками, с «проводами из ушей», с дикими глазами. На какой-то миг она подумала, что и сейчас видит такого же «шизика». Но тот притормозил как раз под лампой, сунул руку в карман (или не руку?), медленно повернул к остановившейся Валентине лицо. Свет безжалостно сдёрнул с него спасительный покров мглы и… Все бабкины россказни и деревенские небылицы ожили и со всех сторон бешено заверещали гнилыми глотками сотен уродливых бесов! …Нет, это было не лицо человека. Валентина вздрогнула и хотела вскрикнуть, но страх вдруг сковал все мышцы её лица. Словно она самым малым движением мимики боялась привлечь к себе внимание монстра. Она только смотрела на него и сдавленно хрипела.
…Валерий Гансович был «руководитель новой формации». И потому, брошенный заводским начальством на самофинансирование, делал это «финансирование» буквально из всего, почти по пунктам нарушая все инструкции и предписания по ведению общежитских дел. Его стараниями, вверенную ему трёхэтажку быстро заполонили китайские предприниматели, таджикские гастарбайтеры и прочие трудолюбивые южане. Разумеется, большинство – мигранты-нелегалы. Но мало того, что это были люди, задёрганные самой необходимостью озираться на каждом шагу, быть незаметными даже вне толпы! Они, естественно, принадлежали к весьма экзотичным культурам и верованиям, которые пропагандировали персонифицированное зло и ожидание неизбежной кары божьей. Так, напряжённость в отношениях с иноземным миграционным законодательством (а значит и с чужой культурой), сверхнабожность и склонность к мистицизму подготовили в общежитии самую благодатную почву для явления Нечистого.
Когда в течении нескольких дней кардиохирургия приняла ещё шестерых инфарктников – и всё из той же общаги! – заведующий отделением реанимации по наставлению коллег сел строчить информацию в прокуратуру. Молоденький следователь «районки» Алёша Шестофаров мягко отклонил распоряжение начальства вызвать подозрительного директора общежития повесткой. Несмотря на недостаток практики, Алёша был по-житейски мудр и понимал, что расположение целого директора общежития будет никак не лишним в разгаре бурной молодости. Прокурору он, естественно, сказал, что пошёл на разведку. Старик посопел, подмигнул и санкционировал. Шестофаров записался на приём к Моргенштерну.
Валерий Гансович быстро и достаточно убедительно доложил следователю все обстоятельства. И добавил, что хоть и «…действительно, Чудо имеет место» и «конфликт понятий налицо», но для признания его (Чуда) социально опасным или морально и эстетически несовместимым с действующими нормами – нет соответствующей статьи». Алёша помолчал. «Отказняк» пока рисовался неубедительным. Но Валерий-то Гансович тоже не даром руководил таким хозяйством, а заодно и потоками интересов не одной сотни жильцов. Он понял, какие чаяния борются в голове с аккуратным комсомольским пробором. И не менее своего визави был в курсе государственной политики по усилению борьбы с нелегальной миграцией. Директор обещал на днях прислать в прокуратуру для информации план профилактических мероприятий. …В обмен на встречный график посещения «комнаты на третьем этаже». При устной такой договорённости никто ничего не терял, всех всё устраивало. Оставалась малость: подружить напряжённое иноземное население мрачных коридоров с новым брутальным жильцом.
Валерий Гансович провёл общее собрание, на котором и был презентован Чужой…
Чужой (Бистибой, Т-34, Полли Артрит, Серафим Ебздинахулов, Раскалённый Вибратор, Кшиштофф Моршнишщански и т.д.) ушёл из дома довольно неожиданно для родителей. Позже никто, кроме Чужого, никогда не знал, как его раньше звали, и чем была забита его голова в прежней жизни. Так или иначе, но юноша, однажды пополнивший орды андеграундных тусовщиков мегаполиса, начал всё с чистого листа.
Не имея и не терпя никаких комплексов, он жил и зарабатывал на жизнь, как и где попало. Знакомые по клубной ночной жизни видали и долго обсуждали его номер у шеста очень элитного местечка. Может быть, он и сейчас работал бы стриптизёром, если бы не та злосчастная сорвавшаяся с его пениса капля, угодившая в бокал пятнадцатилетней любовницы мэра. Сучка оскорблено взвизгнула и позвала охрану. Его голого возили задницей по битому стеклу и впервые в жизни сломали нос. Кто знает, была ли бы нимфетка столь скора на расправу, знай она, что бывший стриптизёр всего лишь год спустя отвергнет её трясущуюся и грязную на пороге дешёвого минимаркета на окраине города, лишив надежды на спасительную дозу наркотика.
Но путь в стриптиз ему был с тех пор закрыт. Да он уже и не был тем «колокольчиком», не смогшим договориться с родителями. Самостоятельная жизнь включила в нём креатив. В дальнейшем он мыл стеклянные стены высоченных офисных башен, болтаясь на нейлоновых шнурах, прогуливал VIP-собачек, развлекал японских туристов, ныряя в городской пруд с парапета набережной и гоняя на скейте под длинномерными фурами, в одиночку воевал против разных команд на загородном пейнт-болдроме (где его и окрестили «Т-34»), кидался под дорогие автомобили…
Спустя два года таких заработков Чужой приобрёл ноутбук фирмы «Apple», укомплектованный, как портативная музыкальная студия, и стал выступать по различным заведениям. Очень скоро выяснилось, что специфический коктейль из эмбиента и промышленных шумов воспринять могут далеко не все жители и гости города. Однако те, кто смогли, были несказанно благодарны и преданы юному таланту. Так, Чужой стал резидентом нескольких «точек отрыва», среди которых были: такие одиозные, как «Мастуро» и «Гараж».
Когда с деньгами немного уладилось, Чужой обратился к адреналину. Официально существующие формы экстрима не исключали его творческого подхода.
Ну, много было разного… Например, такое. Под кожу на заднице, среди множества старых шрамов, он вживил какую-то медицинскую шпильку, а охранникам на всех массовых мероприятиях говорил, что у него в тазу железный протез фрагмента кости. Охранники сказку употребили, быстро запомнили необычного посетителя, однажды обыскав его, и более со шмоном не доставали. Это дало Чужому возможность беспрепятственно вносить на разные сборища самострелы и хлопушки, спрятанные в трусах. Организаторы мероприятий хватались за голову от трибунных войнушек…
Или вот. С приходом весны возраставшая гормональная тоска обычно выгоняла молодые души на поиски экзотики. С этих дней и до глубокой осени Чужой устраивал для них ночные рэйвы на всяких пустырях, в оврагах сточных канав, на территориях заброшенных строек социализма. В таких делах ему бескорыстно помогал школьный друг и, по совместительству, сын местного банкира Андрей Амосов по прозвищу «Фергана». Именно Фергана додумался укатить с дачи отца армейский дизель-генератор, а с маминой работы (она руководила домом детского творчества «Улыбка») умыкнуть мощный динамик и подсветку к спектаклю «Пещера горного короля». Старый грузовичок «ГАЗель», гружёный всей этой аппаратурой стал частым фигурантом милицейских сводок.
И вот, когда под нажимом людей в форме приходилось срочно сворачиваться и отступать, Чужой часто подрывал полноправных членов тусовки – нагих резиновых женщин, надутых водородом и развешенных по деревьям. Милиционеры опасались огласки своего неподобающего интереса к резине, и потому, замалчивали факты подрывов «водородных бомб», искажая в СМИ причины свето-шумовых беспорядков.
Пробовал Полли Артрит и изменение сознания.
Он в течение долгого времени выпивал всё, что можно выпить и курил разные субстанции. Нюхал кремниевые искры, чтобы словить кибер-глюк и пообщаться с Нео-избранным. Начинал колоться, но мозг послал ему гонца с вестью. Сообщал, что сердится за то, что Бистибой «показывает мистеру экс-Штази короткую дорогу». Ещё мозг пригрозил выйти через задний проход и отправиться в свободную канализационную жизнь; он, дескать, ничего не потеряет. Пришлось с наркотой «осадить»…
Вот такой, практически обыкновенный, молодой человек.
Несколько необыкновенной в нём была, только внешность, за которой обывателю обычно уже некогда было разглядывать содержание его интересной, сложной и противоречивой натуры. Конечно, как и всё в природе, он менялся, но всегда лишь в одну сторону. К двадцати одному году Серафим Ебздинахулов набирает следующие кондиции.
Он среднего роста, правильного телосложения. На голой голове – разноцветные фрагментарные остатки коротко стриженого ирокеза. И множество стянувшихся ожоговых шрамов, которые он под настроение с помощью шариковой ручки превращает то в нежные лилии, то в забавных птеродактилей… В обеих его бровях так часто набит пирсинг, что из-за колец кажется, что брови железные (а под тяжестью металла они ещё и всегда сурово нависают). Вокруг глаз неизвестно чем всегда наведены густые тени. Неоднократно сломанный, криво сросшийся нос. По одному маленькому, но широкому кольцу в обеих ноздрях. Скулы шрамированы и татуированы причудливыми узорами. Нижняя губа пробита несколькими заклёпками, уши слегка купированы – часто дразнили в школе – и обвешаны кулонами и цепочками из «медицинской» стали. Язык на конце на сантиметр прорезан вглубь на змеиный манер. С обоих выбритых висков за уши и на шею спускается чёрно-красная татуировка в виде переплетённых гофрированных шлангов. Руки, туловище и ноги беспорядочно татуированы и во множественных ожогах – химические он получил при «оживлении» грузовика, когда опрокинул на себя аккумуляторную кислоту, а термические были от всего, с чем он соприкасался от «водородных» красоток до горячих подземных коммуникаций и неизолированных электропроводов. Ногти рук и ног его всегда покрыты чёрным мебельным лаком. Упомянутая же ранее вживлённая шпилька характеризует не столько внешность Серафима, сколько уровень принятия им решений.
На его пятнисто-кустовой голове периодически красуются то заброшенные наверх очки сварщика, то прозрачное сталеварное забрало, то маленький медицинский колпачок с нацистской символикой вместо красного креста, то парик с длинными искусственными зелёно-красно-фиолетовыми волосами, то шахтёрский фонарик… Остальные части тела он одевает, как захочет. Без стиля и моды. Без кича и вызова. Без претензий на оценку и понимание.
Он, кроме того, в зависимости от компании и расположения духа, может быть порядочно болтливым. Часто употребляет в речи морфологические и смысловые перевёртыши. Это затрудняет понимание его другими. И часто злит их. Потому что они думают, что фрик просто дразнится. Это первое, что приходит им в голову, едва они слышат от него звуки, чем-то напоминающие слова, только что сказанные ими самими. Конечно, дразнится!..
…Моргенштерн был всё-таки молодец! Сходка и презентация «шайтана» серьёзно снизили нервозность в общежитии. Правда, многие жильцы на всякий случай всё еще сторонились его – завидев его в коридоре, они ныряли в первые закоулки, освобождая дорогу. Но всё равно, это была победа! Победа пи-ара и новых кадровых технологий над средневековым невежеством.
А Чужой искал пристанища в этой «богадельне» не вдруг, а потому что не поладил с новыми смотрителями тепловой электростанции.
Была пора, панк обретался в мрачноватых, уставленных разными ёмкостями и неспокойными машинами залах ТЭС на краю города. Успел неплохо сойтись со стариком-завхозом на почве трактования происхождения культа личности. Как выяснилось, и Чужой и завхоз (звали его Натольч) одинаково плохо переносили свою принадлежность к закомплексованной испуганно-преданной «погонщику» массе; и само это сблизило диковатого маргинала (с ноутбуком) и бывшего профессора кафедры политологии столичного института международных отношений (без ноутбука). Экс-профессор не жаловал стариковский «домашний уют» и часто ночевал прямо в своём скромном кабинетике с окном в машинный зал. Длинными летними вечерами они вдвоём забирались на высоченную решетчатую ферму ещё более высокой полосатой трубы. На инспекторской площадке под сигнальным фонарём они садились на пол, на приготовленные стопки журналов «Hustler» и «Работница» (оставшихся от прежних сторожей), свешивали ноги между столбиками металлических перил и устремляли взгляды в Долину Реки и на линию горизонта.
Долина Реки была живописной и древней многоуровневой промоиной. По глубокому дну её несла свои воды узкая, но полноводная артерия без названия. Здесь, где уже кончились жилые кварталы и вообще всякое влияние большого города с его смогом и неправдами – заканчивалось целое плато, обрываясь в каньон со ступенчатыми стенами. Цивилизация, словно застолбив территорию, а за одно и право вернуться сюда позже, как ловчей сетью выстрелила через провал ажурным арочным мостом. Его пролёты, впрочем, были не во всякое время суток отчётливо видны на фоне растительности противоположных склонов. На периферии был горизонт. С северо-востока и востока он был слегка заслонён неровной грядой пологих возвышенностей осевшего доисторического хребта. Волнистая его линия плавно спускалась к югу, а на юго-западе уже полностью переходила в равнинную лесостепь. Ближнюю картинку полностью занимала долина с её каскадом естественных террас и блескучей извилистой полоской реки. Неровности ландшафта, неоднородность атмосферы (столкновение душных газовых облаков города, прохладных чистых масс загорода, паров от ТЭС и испарений от реки), неадекватность восприятия всего видимого поэтической натурой – всё это искажало естественность освещения от заходящего солнца, придавая ему неповторимую художественную ценность. Таким образом, небо, вершины холмов, их овражистые склоны, леса у их подножия, бетонно-стальные кружева моста, исполинские ступени на склонах долины с их тополиными рощицами и ивняком, по дуге загибающаяся от города на мост полоса широкой автотрассы, река и даже производственные корпуса станции каждую минуту приобретали совершенно разные оттенки и флёр. Казалось, всё это жило, созерцало и изменялось самостоятельно, помимо законов физики света и здравого смысла.
Такие декорации лучше всего способствовали пробуждению мега-глюка – основного состояния Чужого. В этом состоянии он предпочитал проводить большую часть своей жизни.
Но весь этот перманентный кайф заломал однажды очередной передел собственности. На ТЭС приехала новая команда хозяев и Натольча попёрли с должности. И старик потерялся потому, что забыл сказать, где живёт. Чужого никто не мог ни уволить, ни сократить, поэтому он ещё некоторое время приходил ночевать на «своё» место в подсобке у второго котла. Он даже несколько раз в одиночку забирался на их с Натольчем «мостик». Возможно, там его и «засёк» охранник из «новых» и доложил начальству. Чужой и не думал скрываться. Был короткий ужас очного знакомства с ним «новых» и разговор на повышенных тонах. Узнав о вольном расквартировании, очередной завхоз пришёл в изумление. И решил тут же прекратить все нарушения. Видимо, его карьера напрямую зависела от отсутствия на подотчётной ему территории страшноватых фриков. Он приставил к Чужому хмурого парня в чёрном комбинезоне с нашивками, которому велел немедленно выпроводить нарушителя «с вещами» за периметр охраны.
- Сра-зу-же! – вкрадчиво повторил завхоз охраннику.
- Же-зу-сра!.. – незамедлительно вторил ему Кшиштофф Моршнишщански и тут же подвёл итог нового знакомства – Все – м-удачи!
Конечно, они были очень разные: Чужой и новый завхоз. Первый черпал охапками индустриально-романтическое вдохновение. Отсюда, от серых стен станции, от обнесённой высокой сеткой асфальтированной площадки на обрыве, тянули корни многие его «нереальные» музыкальные коллажи. Это было его Место Силы. Завхоз же просто знал, как нужно содержать и охранять хозяйство, чтобы, когда придёт время, узнать, где и что нужно подкручивать. Также он знал, что хозяйственная работа – кузница руководящих кадров. А население не имеет ещё пока повальной привычки измерять градусы и калории в своих жилищах. Да и что там пара градусов! Никто и рта не раскроет, и уж точно, не побежит жаловаться! А за год какая прибыль! Сектор-то ого-го!..
Чужой никогда не любил попсу во всех сферах жизни и проявлениях. Но он не циклился на изгнании обывательщины, а смеялся над ней под настроение, не напрягаясь. По большому счёту, ему было всё равно, что высмеивать из окружавших его гадостей. Выбор был настолько огромен, что порой, не имея желания сдерживаться, он первому встречному или самому себе (но вслух!) рассказывал, как позорно вот это (видишь?) или во-о-он то. Он мог внезапно запеть в толпе. И люди, так опрометчиво доверившиеся его капюшону и огромным тонированным очкам, начинали озираться и разглядывать его. Часто бывала паника.
Его всегда интересовала природа обычая. Он не мог понять, на какой стадии рождается догма. Он ходил против потока не из гопотского желания «нарваться», но алча прочитать в глазах ответ: почему надо идти по правой стороне, а не по левой. Кто и что тут выгадывает? Но «построившиеся» были всегда злы, и он часто дрался…
Он был убеждён, что стремление к упорядоченности подсознательных моторных реакций есть начало пути к деспотичной диктатуре. И внутренне противился этому.
Он не был анархистом. А по натуре, вообще, относился скорее к латентным альтруистам. Всякий поступок его имел глубинную гуманистическую подоплёку.
…Как-то, когда после своего выступления он сидел у стойки бара, к нему подошла юная шик-блондинка. Они виделись в этом заведении много раз, так как он тут часто играл на танцполе, а она, видимо, работала. Но обратилась она впервые.
- Извините, можно попросить у вас жвачку? – с вызывающей скромностью спросила она.
- Конечно! – Чужой знал, что в этом баре не подают бесплатной жвачки, и протянул ей попользованную свою упаковку.
- Извините, а можно я возьму две? – её интонации приобретали уверенность.
Чужой отставил стакан с колой и с интересом развернулся к ней всем телом.
- Облачко! Бери, пожалуйста, три! М-м? А-а… Ну ясно. Теле-тёлка же не берёт три. Я ведь тоже смотрю рекламу… И повторя-а-ай-ю-у-у… – мелодично вытянул Чужой, ладонями отбил на коленях какой-то сложный джазовый рисунок, возвел на девушку романтический взгляд и пропел на манер Синатры:
Беру-сра зупо-сра зудве-сра подушки!
Какие там дёсны!.. Ха!!
Девушка, ошарашено моргая, отступила, намереваясь, по всей видимости, уйти, но Чужой сделал предупреждающий жест и с видом утомлённого долгой расправой бандюгана выдавил:
– Им-то как раз – облом, блё, и мадругада! Всё – на то, чтобы жува быстрей у меня закончалась, и я побежал в лавку за новым белым дерьмом… Ы?
Фрик меланхолично развёл руками.
- Только зачем было ругаться… – негромко и сипло от обиды сказала девушка, удаляясь к своему столику.
- Кантрисайт! – покладисто и покровительственно ответствовал ей вслед Чужой. – Сказал, как есть… А ты прости за мой за суахили, и не казнись…
Кстати, он никогда не рвал скороспелой ягоды. Но, будучи востребованным музыкантом, недостатка женского внимания не испытывал. В один прекрасный момент он осознал, что в его запредельных исканиях фрэйдовская составляющая отсутствует напрочь. Он слегка озадачился, так как до этого момента был убеждён, что учение Фрейда охватывает и объясняет абсолютно любой поступок и стремление. И почти сразу ему снова стало всё равно. Вдобавок ко всему он снова не видел причин «меняться к лучшему».
Одно лишь никогда не изменяло ему – мега-глюк. Мега-глюк стабильно приносил успокоение и осознанное удовлетворение, даже не отвечая на корявые «вечные» человеческие вопросы. Может быть, это «ламаистский след»?
Чужой не раз задумывался над наличием связи между собой и институтом тибетских лам. Доказать или опровергнуть он ничего не смог, но идея не уходила, получая подкрепления в виде регулярных неконтролируемых медитаций. То есть, мега-глюков – случайного изобретения Чужого.
Степень погружения (без отрыва от реальности) была такова, что Чужой часто самому себе не мог объяснить, где он был только что. Или куда подевалась прорва времени.
…Однажды с Натольчем они пошли на мост. Натольч предложил.
- Версты четыре… – определял старик расстояние до моста. И вот под вечер, сдав вахту единственному заместителю (то есть простому охраннику), он отпер служебную калитку в заборе.
…Автотрасса, мягко освещаемая низким розовым солнцем, тянулась по неровному краю плато, повторяя его плавный изгиб. Тёплый ветер шевелил растрёпанные седины завхоза. Лёгкие перистые облачка багряно отсвечивали из стратосферы. Нагретый за день асфальт благоухал битумными ароматами и грел сквозь подошвы. Чужой на ходу передал Натольчу наушник. Старик воткнул его, улыбнулся и без запинки подпел Тренту Резнору целый куплет. Потом были Дюран-Дюран. Пели хором. Правда старик слов не знал и просто мычал…
Когда Чужой рассказывал про последнюю облаву и водородные взрывы, над головами путников в насыщенной голубизне появились яркие вечерние звёзды, а кромка неба над пурпурными горами стала фиолетовой. Что за время суток? Чужой оглянулся и остановился.
- Здесь бывает такое… – сказал Натольч, глядя туда же, куда и фрик. То есть, в ту сторону, где должна была находиться покинутая полчаса назад станция. Станции не было. Городских построек на северном горизонте не было тоже. Было что-то жёлтое, как саванна. И вечернее небо над всем этим. И всё… Чужой молча сопел и сосредоточенно шевелил подбородком. От этого заклёпки в губе стукались друг о друга и позвякивали.
- Бывает… – почти равнодушно повторил Натольч, глядя, как играют слабые искры-отблески на металлических бровях Чужого. – Да от моста-то будет видно всё, как надо.
И действительно. Когда они добрались до моста, и, ещё до того, как вскарабкаться на верхотуру центральной опоры, Чужой уже мог видеть и здания станции, и трубу, и даже паутинку фермы с их с Натольчем «мостиком»… Появился и город, еле различимый, в каком-то сизом мареве.
Центральная опора моста на своей верхушке имела две поперечные перекладины, к которым с двух сторон тянулись пучки стальных тросов. Это придавало ей некоторое сходство с корабельной мачтой. Верхняя из перекладин возносилась над руслом реки метров на сто. То есть, на высоту десятиэтажного дома над ближним краем огромного тектонического разлома. Чужой сразу понял: будут нехилые плагины к очередному глюку! Это надо! Путь на обнесённую решетчатым кожухом вертикальную лестницу преграждала металлическая калитка на техническом балконе под проезжей частью моста. Конечно, калитка была заперта. Но очередная «композа» отчаянно буксовала на выходе и, вообще, было очень надо…
- Натольч… – не унимался панк, когда они уже вернулись и тянули контрафактный «Чибо» на «мостике». – А что за дела-таки… всё-таки-ла-таки…
(Это он про свежий фокус с исчезнувшей станцией.)
- Да шут разберёт! – пожимал плечами экс-политолог. – У меня вот друг в местном политехе преподавал… Так у него на кафедре говорили: атмосферная призма. Преломления… Бывает так-де раза два в год. Объясняли умно, и я не понял…
- Круто… На шоу мне бы так!..
Но самое поразительное в тот вечер было то, что пока они ходили на мост, в зените стоял яркий звёздный день с неестественно синим небом, а над горами окончательно сгустилась настоящая ночь.
Натольч рассказывал потом, что это явление известно здешним людям давно.
- Да только где они теперь здешние-то? – уныло говорил он. – Повымирали да посъезжали. А городским всё равно. Они и вокруг-то никогда не смотрят. Хотели тут вообще водозаборные сооружения ставить. Да по проекту нельзя. Плато, говорят, тут с трещиной. Не знаю… Станция вот стоит… А трещина та в головах людей. Да и в душах…
Рассказывал старик и про то, что в долину метеорит падал и про образовавшийся от этого разлом в пространстве. Удивительный человек! Где-то он сейчас…
Чужой давно привык к рассказам старика и не хотел в них сомневаться. Поэтому не испытал никакого шока, когда обнаружилось, что и у него, и у Натольча с того путешествия на мост часы «утопали» вперёд ровно на четверо суток…
Но случалось, Чужой заныривал и поглубже.
В голове звучал свист модема, контуры предметов становились очень чёткими, цвета их неотвратимо тускнели. Потом вдруг становилось холодно, и предметы кидались на него, проходили сквозь него, и, уже не останавливаясь, текли рекой. И река эта была ВСЁ!..
…В последнее время Чужой (опять же, не напрягаясь) стал встречаться с Филиппом Диком. Тот был немногословен, всегда задумчив и не поддерживал разговоры о «современном» обществе. А панк просто не мог отстать от гранда, почти физически ощущая, какая колоссальная масса всего кипит в его ментальном котле. Кипение это и притягивало Чужого.
И вот как-то, Дик, оглядев его с ног до головы, сказал:
- Сними с себя всё это дерьмо! Оно и так на тебе есть. – И будто снова провалился куда-то. Молчал минут десять.
Чужой окинул себя заинтересованным взглядом, но, не найдя ничего необычного, снова воззрился на мастера. Тот, безучастно откинувшись в плетёном кресле, катал в ладони два световых шара. Каждый величиной чуть меньше бильярдного.
- А ты давно отвлёкся от главного… – снова неожиданно сказал Дик. Голос его теперь сипло поскрипывал, как у только что проснувшегося человека.
Крякнув, он придавил подлокотник и затолкал шары в карман широкого атласного халата. Затем, перевалившись на другой подлокотник, извлёк шарик поменьше. Блестящий. Недовольно проскрипел:
- Хочешь увидеть правду? Смотри…
Чужой, волоча подошвы, приблизился к креслу и взглянул на шарик. Там что-то шевелилось. Он присмотрелся. И тут-то он (конечно неосознанно) выполнил весь ритуал: и затаил дыхание и затеребил полу своей куртки… Не каждый день видишь правду!
Резкость изображения плавала, как у бинокля в неумелых руках. Фокус беспорядочно наезжал на разные предметы. И не только предметы… В шарике была жизнь волшебного города. Были дома, улицы, парки. И очень много людей. Они все как один ходили с длинными взъерошенными лохмами или «ирокезами» на головах; все – в пёстрых крикливых нарядах. В таких, что аж в глазах зарябило!
- Во, кино!.. – отвесив клёпаную губу, промямлил обалдевший фрик.
- Добро пожаловать в реальность, сынок… – прозвучало над ухом, и Чужой поморщился от затасканной фразы. Но тут же забыл о ней.
В шарике всё жило, двигалось и сверкало. Вот с весёлой музыкой промчался пожарный автомобиль, набитый какими-то мимами. Стоп! Почему мимами? «Экран», как по команде, метнулся вслед за удаляющимся авто. Затихшая было музыка снова стала громче, перед глазами проплыл красный блестящий борт и на Чужого уставилась размалеванная белилами рожа. На щеке красовалась огромная нарисованная капля, а горестно изогнутый рот находился в постоянном жующем движении. Над рожей дёргался начищенный, как самовар и кое-как нахлобученный гребнистый шлем. Вот весь «экран» заслонил внезапно выдутый рожей белый пузырь. Но в ту же секунду автомобиль прыгнул на кочке, раздался хлопок и тонкая полупрозрачная плёнка повисла на козырьке шлема, завесив трагический взгляд.
- Почему пожарники такие… грустные?.. – не отрываясь от зрелища, спросил Чужой.
- Работа у них опасная, – тут же отреагировал Дик. – И главное, просвета не видать…
А вот милиционеров Чужой не узнал, даже увидев фуражки с кокардами. Потому что головные уборы еле держались на пышных рыжих кудрях. Клоунских. Раздавался громкий развязный смех, и тонко свистели вставленные в рот свистульки. «Это патруль, – догадался Чужой. – Ага, а это постовой!..» В «кадре» в этот момент несколько рыжых обладателей свистков пытались что-то спросить у неподвижного белокудрого держателя жезла, а потом, почему-то, стали дубасить его великанским надувным молотом. Постовой тут же сварливо и обиженно закричал и, задрав лицо к небу, выдал две упругие струи бутафорских слёз…
Дома в этом «кино» были пёстрые и разноцветные как городок на детской площадке. В небе протарахтел совсем игрушечный голубой аэропланчик. Люди на улицах шагали комично выбрасывая колени, громко здоровались и театрально кланялись друг другу. Стоял весёлый гвалт. Все или громко хохотали, или смеялись, или улыбались.
…- Значит, так всё и должно быть? – спросил однажды Чужой про виденное в шарике. В тот самый момент он кряхтел и отдувался под тяжестью загорелых коленей невысокой черноволосой массажистки. Глаза его были закрыты, лицо выражало отрешённость и блаженство.
- Так есть…– крякнул Дик, лежащий на соседнем столе. Над его телом несколькими руками трудилось нечто, не обитающее в пределах видимости земных орбитальных телескопов.
- А где тогда мы? …Ы-эй!! Осторожно! Там шпилька!..
- Говорю же: снимай ты это всё, – вяло напомнил Дик. – …Вы-то? У них в шарике.
- В таком же?
- Да хрен их знает… О-о, кайф! Здесь, да… О-о! …Это же ты везде суёшься. Сгоняй да спроси…
- Ну…– Чужой, не открывая глаз, свёл брови в задумчивости. – А вы тогда как?
- Что, как я?
- Я хотел сказать: где вы сейчас? И я? И как я тут… Да, эй!.. Блин! Больно же!!
Чужой открыл глаза. И вовремя.
…Под его щекой блестел грязной жижей мокрый асфальт. На его спине сидел кто-то невидимый и, пыхтя, выкручивал ему руки. Чуть поодаль стояли две пары шнурованных кирзовых ботинок. Вот непотушенный окурок упал и зашипел в сантиметрах от его лица.
- Обдолбанный, наверно… – сказал невидимый с удовольствием. Его рука быстро и умело прошлась по карманам Чужого.
- Э-э… Да ты на рожу его посмотри! – сказали ботинки. – Б-бля! Понаделали уродов, с-суки! Такую страну гробят!..
Чужой с трудом повернул голову. В темноте осеннего вечера блеснули кокарды и полные неприязни взгляды. Чужой улыбнулся и задавленно выговорил:
- Привет… Клоуны…
И получил сокрушительный удар в ухо.
С пэпээсниками Чужой за свою недолгую жизнь имел дело сотни раз, и поэтому приём его не обескуражил. А вот слова Дика о том, что он «отвлёкся от главного» зависли в голове.
Чужой перестал навещать его. И больше не пытался попасть в призму. Он только ездил на работу в клубы и ходил в магазины за едой. Выпал снег. А Чужой продолжал быть «как все». Или почти. Он вдруг засомневался в своём прежнем темпе жизни. Не пропускает ли он чего?
Познакомился с той самой блондинкой из бара. Её звали Ванесса и она была даже не дура. Он подарил ей несколько заклёпок и колечек, а она сразу их нацепила. Помогал он и с ремонтом сетей отопления и электропроводки на втором этаже общаги, где жил. Его опять сильно ударило током. За ремонт и «боевые заслуги» Моргенштерн месяц не брал с него плату за проживание. Своим, теперь непререкаемым, авторитетом «долбанутого» Чужой даже прекращал во дворе массовую драку, разводил в стороны и мирил сумрачных таджиков и оскалившихся китайцев.
Короче, жизнь его потекла другим, доселе не известным ему руслом. Панк почувствовал себя странно. Он теперь был словно в непробиваемом толстостенном коконе. Укрытый от всех бед и неожиданностей. С гарантированным завтраком и пониманием ближнего круга. Но чего-то перестало хватать. Словно дверь в этот кокон наглухо заварили снаружи. И еду подавали только в тюбиках. И по расписанию. И свет – тоже.
Чужой пытался говорить об этом с китайцами, но те лишь улыбались, кивали и предлагали травяные настойки. Вслушиваясь в их неутомимое гортанное воркование, Чужой понимал, что этот народ химеру маломальского сомнения всегда задавит новым самозабвенным трудом.
Пробовал он опять связаться с Диком – не вышло. Выхода в Пространство почему-то не было.
…Шли первые апрельские дожди. По раскисшей снежной каше Чужой дотопал от остановки пригородного автобуса до ТЭС и поздоровался с охранником. С тем самым, который когда-то и обнаружил на территории непрошенного гостя. Теперь они хорошо знали друг друга и иногда по-приятельски общались.
- Привет!
- Привет.
- Охраняешь?
- Да… Фу, Арзамас!.. На место!! А ты всё шляешься?
- Натурально… А делать что?
- Ты же вроде песни пишешь?
- Так уже ночь о-ты-гра-ты! От-ды-ха-ты.
- Ясно. Как глюки?
- Нормально. Пустишь?
- Нет.
- Значит, «нет»?
- Нет. Знаешь ведь. Чего спрашивать просто так…
- В том и дело – не так просто. Надо мне …
- Понимаю. Но не могу. Приходи не в мою смену. Там Михалыч.
- Нормальный мужик. И стоит мёртво. Вы тут все такие…
- Далась тебе эта калитка, ей-богу!
- Надо…
- Чудной вы народ – артисты! За свои эти глюки башку себе расколотить готовы…
- То не мы, а я. Ладно, будь!
- Без обид, Полли! Помазали?
- Ещё как!.. Пойду я…
- Контрамарку не забудь! Обещал!..
Так или почти так разговаривали они уже несколько раз. Охранник не пускал. А Чужой был уверен, что на трассу надо выйти именно через калитку, как тогда с Натольчем. От этого зависят какие-то настройки призмы. Будто она иначе не развернётся. Он сразу и без лишних церемоний объяснил свои мотивы охраннику. Но тот был «на службе».
- Ты в призму попадёшь, а я – в задницу! – хмуро отвечал он.
А в этот день охранник вдруг впустил.
- Шеф какие-то агрегаты со станции упёр, – понуро начал он. И внезапно взорвался. – Не утерпел, …, скотина! А тут проверка!.. Кого крайним сделать? Меня и завиноватили. Дескать, в твоё дежурство добро вынесли. Кто, говорю, вынес? Куда?! Разберитесь сначала! А нам, говорят, до звезды! Отработал ущерб и свалил!
- Сочувствую… – Чужой всё понял и собрался прощаться.
- Да шакалы они все! Так что ты, слушай, заходи! Сейчас за ключами сгоняю!..
И он убежал, разбрызгивая снеговую жижу и шуганув на бегу огромного сторожевого пса.
«А завхоз?» – хотел крикнуть вслед Чужой, но передумал.
Спустя пять минут, затаив дыхание, он ступил за калитку. Здесь, «на задах» территория не убиралась, и он сразу выше щиколотки увяз в мокром снегу.
- Ну, давай, – нескладно улыбнулся охранник. – Увидишь тот свет, привет там всем от Саши Козорезова передавай!
Чужой пошагал, по журавлиному тягая ноги из ноздреватой серой массы.
Но в призму он не попал, потому что через полчаса на шоссе был сбит машиной.
В больнице он провалялся до конца мая. За это время Чужой успел стать излюбленным экспонатом студентов-медиков. Некоторые из них бесстыдно фотографировали панка на свои телефоны… А ещё доктора во время операции достали из ягодицы шпильку и перекусали щипцами почти все оставшиеся на теле кольца и заклёпки. Чужой почти равнодушно принял из рук медсестры обломки своих украшений. А вот костыли его здорово донимали!.. Навещали его Ванесса и Фергана. Они говорили, что он здорово изменился и похудел. Фергана сразу же заказал у своего знакомого новые кольца и заклёпки.
- Будут ещё лучше! – твёрдо обещал он.
Не обманул. «Доспехи» были что надо! После выписки Чужой разошёлся и вставил ещё одну шпильку прямо через щёку. Он научился эффектно крутить её изнутри языком, а при необходимости прятать внутрь. Правда, от такого тюннинга он стал слегка шепелявить, но это, видимо, было пока, с непривычки.
Ванесса была тоже «очень даже»! И новая программа Кшиштоффа Моршнишщански под названием «Was-став-she из-за «Да!» прошла на громкое «ура»…
Но прежнее равновесие…ну… не возвращалось.
Чужой стал опять думать. «Может, я сам себя обманываю? И просто не могу с этим справиться в одиночку?» Вроде, и «кокона» уже никакого не было, а что-то не так. «Эх, Натольча бы сюда! Сгоняли бы в призму, а там, глядишь, и отлегло бы!..»
Слишком много «бы»…
…В ту ночь он отыграл раньше обычного – арт-директор Дима хотел, чтобы шедший следом голландец играл на ещё не уставшую публику. «Вступа» у голландца была хорошая. А потом началась какая-то муть. В баре что-то не сиделось, и Чужой решил: пойду-ка я отсюда. Пока пешком, а там, если что, и на «тачке».
На улице было тепло. От недавно прошедшего дождика был влажный воздух, а тротуары вблизи газонов были грязные. Под редкими для центральных улиц фонарями, на асфальте тротуара и на стенах домов подвижная листва играла в театр теней.
Сумка ноутбука на плече панка никак не гармонировала с лохмотьями его концертного костюма. Это был костюм к новому шоу. Его придумала и сработала Ванесса. Чужой иногда возвращался домой, не снимая его. Это был комбинезон космического десантника, покрытый рваными следами борьбы с инопланетным ящером. Изначально он был богато украшен разными нашивками и увешан муляжами спецсредств и оружия. Но нашивки Чужой раздарил на сувениры, а пластмассовую копию десантного шестипорядкового излучателя потерял, когда в актёрском экстазе болтался на осветительной ферме на своём выступлении в День Города.
Было тихо. Только редкие машины иногда нарушали покой окрестных кварталов. Чужой посмотрел в разрыв между тёмными домами противоположной стороны улицы, туда, где угасал на стенах зданий отсвет фар. Он ощутил подступающую вялость и медленно моргнул. Там, за дворами, был проспект и более оживлённое движение транспорта. Надо перейти туда.
Вот там-то и попалась ему на глаза эта небольшая бумажка объявления. Надо сказать, что по жизни объявлений на стенах, заборах и разных там стендах Чужой не читал. Он знал, что авторам этих опусов нужны либо деньги, либо внимание. Ни то, ни другое Чужой не держал в избытке. Но в последнее время он всё больше совершал непонятных себе поступков. Это его не заботило и даже не удивляло. Не мог и не хотел он сопоставлять результаты этих поступков с попустительским равнодушием к их совершению…
Он прочитал текст и сказал себе: айда. Вернулся к началу длинного дома, в жёлтом свете фонарей центрального проспекта прочитал его номер. Перешёл на другую сторону. Но тут стояло огромное новое здание развлекательного центра без адресной таблички. Чужой мысленно «опустил под плинтус» понты владельцев «гадюшника» и направился вдоль здания. Охранник на шлагбауме служебного въезда бессовестно храпел в своём аквариуме. Панк уже хотел приступать к побудке, но тут из глубин хозяйственного двора послышался негромкий разговор. Придерживая сумку, панк обогнул шлагбаум и пошёл на голоса. Здесь, на охраняемой территории, он разглядел двоих.
- Эй… – сказал он им. Но те были слишком заняты друг другом.
- Я-вам-га-ва-рю-га! – сказал он громче. Никакой реакции.
Чужой усмехнулся и подошёл ближе. Над плечом мужчины блеснули полные ужаса глаза девушки. Раздался крик…
Они не сказали ему номер дома. Видимо, не знали сами. А мужчина, наверно, ещё и расстроился. Он был чересчур увлечён своими бизнес-схемами и не смог удержать либидо. Короткое интервью стоило ему ста процентов желания к юной охотнице за банковскими счетами. И он ушёл. Сама же охотница была простовата и спесива, чтобы сохранять способность размышлять здраво.
Но зато от крика подпрыгнул в своей усыпальнице охранник элитного заведения.
Он взволнованно прильнул к окну и изучил тактическую обстановку. Убедившись, что нарушителей покоя трое, он по радио сделал короткое сообщение начальнику смены. Затем, нащупав в кармане холодный металлический цилиндр аэрозоля, покинул будку и направился на восстановление порядка. Ух, как он угрожал своей походкой! Как опасно нависла над начавшимся брюшком квадратная его голова на толстой шее! Какие устрашающие дуги описывали отведённые от тела и согнутые в локтях его руки! Этакая неумолимая буква «Ф». Как грозно гоняли воздух его ноздри! Просто Рихтер со своей шкалой оживал в коленях, ей богу!
Но ситуация неожиданно вышла из-под контроля «воина света»: ночные хулиганы разбегались. Сначала тип в длинном пальто юркнул в дверь подсобки. Затем в слезах сорвалась с места и побежала к шлагбауму девушка. Проводив её напряжённым взглядом, охранник понял, что единственная возможность оправдаться перед коллегами за беспокойство заключается вот в этом подростке, невозмутимо стоящем и рассматривающем что-то на стене здания.
Охранник понял, что это, возможно, уловка, и, скорее всего, тот сейчас неожиданно бросится в сторону. Поэтому, достав баллон, он как можно сильнее (до боли в гортани) понизил голос и предупреждающе крикнул.
- Эй! Стоять на месте!
В восстановившейся тишине окрик прозвучал резко и страшно. Возможно, такими командами омоновцы, врывающиеся в лежбища бандитов, насмерть пугают тех и пригвождают их к полу.
А этот… Он продолжал стоять. Не повернувшись. Чёрт, он даже не шелохнулся!.. Ну, всё паскуда! Глухой ты там, или ещё какой, а сейчас ответишь!
Охранник решительно пихнул баллон в карман и развёл руки, чтобы железной хваткой самбиста-разрядника сковать врага.
Но тут враг повернул к нему лицо…
Что тут сыграло решающую роль – ночь, просмотренный на сон фильм ужасов, крайнее нервное возбуждение или повальное нежелание корпуса частных охранников вникать в такие продвинутые темы, как татуаж, пирсинг и шрамирование – сказать сложно. Видимо, всё в совокупности. И прибывшее подкрепление нашло грузное тело своего бойца в глубочайшем обмороке.
…После этой ночи хрупкий диспетчер охраны развлекательного центра «Анаконда» Стасик перестал слышать от верзилы Анохина оскорбительные двусмысленные намёки в адрес своей субтильной конституции.
…»
Следует продолжение.
настроение: Кака бычна!
хочется: Сможется
слушаю: Но слышу ли?
Роман от Романа (8 серия)
Продолжение.
«…
* * *
В детском саду одногруппники Стёпы Барановича слушали его сказки, побросав все свои дела. Отвисала до пола сопля, намокали от сопереживания шортики, срывалась плановая прогулка, кричала вечно злая нянечка Лиля… Но оторваться от подробностей прилунения Ивана Царевича, Снеговика и Н.С. Хрущёва, от их дальнейших лунных приключений было выше всяких детских сил. Чуть позже, в отрочестве, дворовая пацанва окрестила Степана звездоболом. Потом его историями заслушивалось и зачитывалось полшколы. Наконец-то в оборот сверстников проникло понятие «фантастика», и Стёпины сказки утратили постыдный статус звездоболизма. «Приключенческая» тетрадка Степана Барановича, однажды попав в учительскую, пробыла там под разными благовидными предлогами больше месяца, и была возвращена владельцу лично завучем Максимом Петровичем с лаконичным комментарием: «Ну, что ж, молодой человек, весьма недурно! Надеюсь, это не последние ваши творения».
Именно в школе Степан впервые оценил магнетизм искусства. Когда на переменах или после уроков вокруг него собиралась кучка преданных слушателей, среди них часто наблюдались две-три юные красавицы, не меньше остальных, поглощённые сюжетом и самозабвенно приоткрывшие свои ротики. Невысокий, щуплый, без намёков на писаную красоту и гениальность ума парень, сам того не ожидая, подбирал ключ к душам и сердцам тех, на внимание которых вне своего таланта не мог и надеяться. Он не злоупотреблял, но и не упускал возможности применить свой дар, если человек был ему интересен. В дальнейшем это вылилось в несколько долгих и бурных интрижек с дамами самых разных склонностей, профессий и социальных статусов. Были и две женитьбы-развода, подаривших миру четырёх юных продолжателей генной цепочки талантливого рассказчика. Но всё это было попозже, а пока…
Школу Степан окончил, в общем, неплохо. Но с выбором высшего учебного заведения у него вышла заминка. Прособиравшись с мыслями, он упустил время для поступления, чем неосмотрительно подставил себя под «священный долг каждого мужчины». Однако встретившаяся ему в ту пору одинокая художница Агата по своему трактовала понятие мужского долга. Она не была сознательным избавителем Степана от цепких военкомовских рук, а просто слегка игнорировала такое завоевание человечества, как контрацепция. Осведомлённый о беременности Агаты Степан не знал радоваться ему или наоборот. Конечно, к Агате, не смотря на то, что была она старше на восемь лет, он относился с теплотой и мужским вниманием, но вот отцовство… Однако, поразмыслив, Степан понял, что военком и два года безвременья напрягают его несколько сильнее. Наряду с фамилией мужа Агата приняла и хлопоты по его устройству на работу. Но так как ремеслами Степан не владел, работал он поначалу исключительно натурщиком и уборщиком. Известные «грязнули» художники не жаловали его, как уборщика («…мусорной метлой в высшие сферы!!»), но, безусловно, отдавали дань его умению застывать без движения на два часа. Степан же не терял времени и на этой скучной работе, он продолжал сочинять. Бывало, что после сессии он сломя голову кидался записывать огромные куски, обретённые им в период незрячего созерцания какой-нибудь дымящей трубы за окном или комнатной батареи отопления.
Агата ознакомилась с новыми творениями мужа и, вдохновившись, «тряхнула блатом». Степана напечатал известный региональный журнал с солидным тиражом и почти такими же гонорарами. Читательский отклик не заставил себя ждать. Значительно позже Степан с удивлением и благодарностью узнал, что за рядом фамилий скрывались верные слушательницы из школьной рекреации… Его напечатали снова. И ещё два раза… Таким образом, Степан Ефремович Баранович восемнадцати лет отроду стал профессиональным писателем. Всхоленная на чёрной зависти и взлелеянная на безответности юного дарования критика в последующем не раз отказывала Степану в его творческой состоятельности. Критика эта (причём и от коллег по перу тоже) обвиняла его в зашоренности и «невозможности покинуть галёрку». Потом только выяснилось, что всему виной было непоклонение Барановича святыням. Проще говоря, он не чтил писательский и издательский бомонд. Но в пылу разоблачений мало кто догадывался, что «дарование» попросту стеснялось многолюдных представительных собраний. Сборищ людей, годящихся ему в бабушки-дедушки. Кстати, своё невосприятие толпы (пусть и толпы «сливок общества») Баранович пронёс через всю свою дальнейшую жизнь.
Позже, благополучно миновав разные отечественные «союз-писательские» течения, Баранович стал с различными выездными деятелями культуры пересылать свои рукописи на Запад. Присущие молодости дерзость и экспансивность сталкивали Степана с очень разными людьми. Кто-то из собственного азарта брался помочь продвинуть отечественную литературу за «занавесом». Кто-то параллельно с помощью литератору гнался за чужой женой, как тот очкарик из Киева, сумевший окрутить и навсегда увезти Агату с пятилетним сыном Алёшкой. Кто-то же старательно выслуживал очередную звёздочку на погоны, как тот… Впрочем, тот смог, в конце концов, поставить завязавшуюся дружбу выше звёздочки, а чуть позже, и карьеры. Но рок всегда уравновешивает количество хороших людей в природе. Друг перевёлся в действующую армейскую дивизию и скоро погиб в Афганистане. А Степан, уже попавший под призор «органов», перестал помышлять о сотрудничестве с «большой землёй». Лёгкое недоумение в отношении к власти переросло у него в стойкую неприязнь ко всем портфель предержащим. С одной стороны, он махнул на всё рукой и ушёл с головой в свои миры (благо, там можно было находиться подолгу и не без кайфа), с другой – он постоянно, когда подспудно, а когда и явно, искал конфликта с обществом. Нет, он любил людей, но презирал «общество». Вернее, ту общность особей, которая, отгородившись от всех законов развития, заигралась в собственный спектакль, и в актёрском кураже забыла, что зрителей надо иногда выпускать «перекурить», а заодно покормить. И духовно – тоже. Да и поганый был тот спектакль: неумелый, примитивный и лживый. Степан часто пребывал в недоумении: как множество людей, с мнением которых он считался и почитал которых за мерила истины, могли отмалчиваться по углам, видя такое низменное враньё для целой страны. Ведь было оно сделано плохо и могло сойти только для самых примитивных. А где же разум возмущённый? Как же так?
Вопреки государственной пропаганде Баранович отпустил длинные волосы, бородку-эспаньолку. Он влез в остро модные голубые джинсы и белые кроссовки (друг из «органов» когда-то поспособствовал в их приобретении) и вставил в рот вызывающую, набитую дешёвой махрой, трубку тёмного дерева в виде изогнутой руки с кукишем.
В таком виде и настроении Баранович встретил и Перестройку и Капитализм.
Конечно, со временем в патлах и бородке его добавилось благородной седины, а его свитер и джинсы порядком пообтрепались, но Баранович всегда чувствовал себя на миллион ватт. Такое было у него выражение: «чувствовать себя на миллион ватт». Всё, что ему нужно было, он имел. Причём, всегда с собой.
Он был всегда спокоен. Во время столичного штурма оплотов прогнившего режима он даже ухитрился напиться с поэтом Загайским у того на квартире и осознанно устранился от перелома истории. Он выбрал доброе и вечное. Кажется, Загайский презентовал очередную свою поэму, и, кажется, это был «Гражданин Антарктиды»…
Последовавшие рост цен, брожения умов и социальной нервозности крутой волной прибили к Барановичу хорошенькую, но совершенно растерянную студентку пятого курса пединститута Танечку. Танечку пленило в Барановиче буквально всё. Его мужская стать, незыблемость его уклада, неторопливая уверенная его речь, его мастеровитость (на её глазах он отремонтировал разборную вилку кипятильника) и то, что в период экономического перелома и повсеместных невыплат зарплаты он не потерял работу, а даже увеличил тиражи. Конечно, Степан мог бы ей объяснить, что известность (благодаря оборзевшим пиратам от издательского рынка) и богатство – это не одно и то же. Но он не смог потревожить её даже в этой малости. Он не смел, даже, прервать её улыбчивого молчания. Спустя много лет, он снова учился затаивать дыхание.
Танечка стала его женой очень скоро. Молодые несколько торопились и деликатно торопили чинных служителей Гименея. Невеста стремительно набирала в талии.
Татьяна и родившиеся почти один за другим трое детей (два сына и дочь) были красками жизни Степана в тот период, частью её смысла и даже иногда – вдохновением.
…Но жена требовала внимания, нежности и – как же это!! – …быта. Да-да, банального семейного быта, практическое отсутствие которого в течение всей жизни приучило Барановича обходиться малым. И он не знал, что говорить детям, приходящим сначала из детского сада, а затем и из школы с историями о том, что «…вот у Витьки родители…» А литературный мэйнстрим того времени напирал на детектив, дамский роман и безмозглое фэнтези. Разок Баранович даже послал одного издателя и другой раз – своего литературного агента за предложение «модернизировать подход к теме». После этого в определённых кругах за ним закрепилось реноме скандалиста и буки. Конечно, Барановичи не бедствовали, но…
Да, прежняя самодостаточность Степана Ефремовича разворачивалась к нему обратной стороной. Но он продолжал уходить в свои миры. Только теперь эти уходы изменились качественно; словно он стремился туда за собой унести и активную часть своей жизни. Он снова начал выпивать. Делал он это всегда в очень узкой компании по классической схеме «на троих». Условий отбора в собеседники – не собутыльники! нет! – было два: мощь ума и умение не свалиться раньше Прозрения. Если Степану всё-таки попадались люди «узкие умишком», для которых главное не беседа, а выпивка, он первый начинал ссоры и дебоши. Случалось, за осквернённую идею бил морду. Его очень скоро выучили в лицо служители окрестных медвытрезвителей и из уважения к его последовательным взглядам и беллетристским заслугам даже не обворовывали. Обходились автографами.
Наверное, он слишком предвзято относился к окружающим. Он несколько раз ловил себя на мысли, что перестал замечать некоторых людей, как личности, придумав им истории и роли. А тем, кто в его Повествование не вписывался совсем, прямо отказывал в существовании, в глаза говоря: «тебя нет». Он не хотел ни с кем ссориться, так как терпеть не мог разборки. Он просто часто открыто говорил людям, то, что думает. Не видя в этом доблести, а просто из желания вовремя удалить бесполезный, а значит, лишний персонаж…
Однако работа всегда, а родственная привязанность до определённой поры неизменно возвращали Степана Ефремовича домой, в семью, за стол, за родной «ундервуд». С машинкой тоже была история.
Вообще, аппараты разных марок и возрастов менялись во владении Барановича не так редко, ибо их хозяин любил в периоды тяжёлых творческих кризисов послать орудие производства по нисходящей в окно. А так как новое рыночное мышление жэковского начальства распорядилось газонной придомовой территорией в пользу автостоянки, то очередной кризис писателя привёл его к знакомству с участковым инспектором милиции Юном. Грузный обрусевший кореец прошагал на кухню, покосился на пустую бутыль из-под «Зубровки», тяжело присел на визглявый стул. За составлением протокола он объяснил, что ему до пенсии осталось меньше года и что шумиха на участке ему не нужна. Ладно, что никто не пострадал (а фару своего «ниссана» здоровяк из первого подъезда, судя по всему, разбил раньше). А вот – не дай Бог! – если бы кто-нибудь в тот самый момент… Баранович клятвенно заверил, что «…этот вот экземпляр никогда не покинет квартиру через окно, так как на нём в своё время работал сам Владимир Владимирович!..» В голосе писателя было столько неподдельного уважения и почтения, что участковый разом прекратил писать. Медленно повернул потное застывшее лицо и растерянно потянулся к козырьку фуражки. «…Маяковский» – уточнил Степан Ефремович. Юн покивал, длинно выдохнул, поднялся, засунул за пазуху захрустевший протокол и негромко сказал:
- Поаккуратнее, товарищ писатель… в другой раз… – и ушёл.
А отношения Степана с Танечкой тем временем стремительно ухудшались. Она более не общалась с ним, как та «Танечка», которую, он когда-то согрел на своей груди. Она была заботливая мать и аккуратная, в меру хозяйственная жена. И только! Степана тяготила такое отчуждение. Потому, что быт в его всепроникновении был чужд его представлениям о существовании мыслящей субстанции. В своей жизни он соотносил понятия «быт» и «творчество» ровно до той поры пока первый не преступал невидимых, но очень ощутимых рамок. Быт нужен был в той степени, в какой он способствует творчеству. Степан Ефремович не отрицал богатства. Наоборот, он стремился и сам подзаработать. Но он чётко ощущал разницу между собой и теми людьми, в жизнь которых вместе с деньгами входит Его Величество Быт. Входит так, как въезжают в завоёванные государства короли-победители.
И Степан стал тяготиться Танечкой. Он не поддерживал разговоры о растущих коммунальных платежах (чего о них говорить-то?) и «школьных поборах». Её рассуждения на темы, связанные с обустройством кухни или ванной, или покупки новой более модной одежды приводили его в тихое бешенство. То есть, его выводило из себя не желание жены лучше выглядеть, а то, как она об этом говорила. Он перестал ждать, что она тихо присядет рядом и спросит: чем больна душа главного героя на этот раз? Так, как она это делала раньше… Каким-то внутренним зрением Степан видел, в чём измеряет жена каждую его вызревшую идею и его талант в целом. При её появлении он старался сказаться занятым или уходил на улицу.
Однажды она обмолвилась, что хотела бы, чтобы он – Степан – соответствовал ей в стремлении изменить всё к лучшему. Степан, который никогда никому не соответствовал и не хотел, впервые нагрубил жене. Он не помнил, был ли он «заведён» до того или его понесло уже на месте, но он запомнил глаза жены. Она говорила свои слова, словно хотела скандала, повода для того, что сделала потом. А она ушла от него. Они не ругались после уже никогда. И разошлись вполне мирно. Просто спокойно договорились обо всём. Просто приехали грузчики, просто забрали упакованные вещи её и детей. Вот и всё. Он посмотрел на захлопнутую грузчиками дверь и почувствовал вокруг громадную пустоту. Словно один из доступных ему ранее миров захлопнулся для него навсегда.
Уже много позже он узнал, что Танечка и дня не жила у мамы, как собиралась. Вещи, видимо, сразу перевезли на квартиру к писателю Артурову, который жил на другом конце города. Дети во время последовавших коротких встреч с отцом в парке упоминали только дядю Гошу. С «дядей Гошей» Танечка познакомилась на крупной книжной ярмарке, где у того был свой стенд, и куда Степан не пошёл, сославшись на важную встречу. Да, Георгий Артуров был новым звучным именем в отечественной боевой фантастике…
Чтобы как-то расширить стянувшийся до размеров удавки горизонт и, не желая снова искать истину в вине, Баранович ринулся в Интернет. Уже около года, подначиваемый детьми, он осваивал этот неведомый доселе ресурс. Не имея практических результатов в своих интуитивных поисках родственных тем (куда уж там – душ!), он «точил» навигационные способности и сетевой английский. И продолжал кидать клич…
Однажды ему пришло странное письмо. Там описывались подробности одного путешествия. Даже не путешествия, а Путешествия. Именно, с заглавной буквы. Или Шествия по одному из участков Пути. Автор был закодирован цифрами. Баранович, волнуясь, набрал ответ и стал томиться в ожидании вечера с его более дешёвыми Интернет-минутами. В письме он описал особенности переживаний на резких поворотах Пути и прикинул ощущения случайного свидетеля на Обочине. Вечером, подписав сообщение полным своим именем, он глубоко вздохнул. И отправил. Ответ пришёл незамедлительно. И содержал только одну фразу: «Привет, КОЛЛЕГА!!!» Внизу скромно стояла подпись: «Хантер Томпсон».
Нет нужды приводить здесь что-то из переписки двух писателей. Ведь ни впрямую, ни в переводе на «человеческий» язык многие из их суждений просто не передать. Суть же этих высказываний, тем более, покрыта мраком отчуждённой уникальности творческого гения. Также, во избежание неправильной реакции воздержимся от комментариев на вопросы типа: «Старик, а как у вас там с марихуаной?».
«Коннектились» они когда как: бывало каждый день бывало через пару дней, иногда несколько раз за ночь. Болтали часами в ICQ, обсуждали всё: от Пути до вкуса подогретых в огуречном лосьоне помидоров. Для краткости приведём лишь некоторые из рекомендованных ими друг другу тем для осмысления или словосочетаний для поисковых систем Интернета.
Женская гомофобия:-/ Миф. Реальность.
Движение электронов. Причина?!!!!!!!!!!!!!!!
Игра – способ доказать себе своё существование.
Могу ли я стать «бабочкой Брэдбери»!?????
«Перхоть» вождя мирового пролетариата(>:-«/»)
Выживают ли насекомые людей с планеты??? (цифры и факты).
Проституция внутри семьи.
Мультипространственное зрение.
Всего было понемногу в их общении… Можно ли это назвать дружбой? Да, если дружба в Сети вообще возможна. Они подначивали друг друга и слали друг другу куски из своих новых недописанных произведений (Баранович за обещание перспективных знакомств нанимал в помощь студента иняза).
Писатели не просто общались. Они начали мечтать. Они хотели вместе выпить настоящей русской водки и написать совместный роман, который опрокинет мировую литературу…
Но несколько месяцев радости жизни сменились для Барановича несколькими днями безответного тревожного ожидания. Потом мелькнул и пропал на экране страшный баннер…
Потом была запоздалая мысль зайти на «ленту новостей»…
Может ли кусочек свинца разрушить галактику? Наверно нет, но перебросить её в перпендикулярный мир – может легко…
Как так? Баранович терялся в догадках. И в то же время чувствовал, что всё далеко не так просто. Ведь есть Путь… Но была и потеря связи. Пусть и временная.
Баранович впал в настоящее уныние. И теперь ему думалось, что хорошо, что ушла Танечка – она не видит, как он иногда с нескрываемым интересом смотрит на переставленную в шкаф, незаконно хранимую дедовскую трёхлинейку времён Первой Мировой. Смотрит, как на средство от головных болей.
Но болела не голова. Голова была в полном порядке и в рабочем состоянии. Болели катушки в статоре. Мощность падала.
На пятый день уныния в дверь к Степану Ефремовичу позвонил Юн. Был он в штатском. С бутылкой. Увидев его, Баранович испытал слабый интерес: ему бы сейчас не повредил чуток восточной мудрости и многожильности. Но бутыль в его руках удивила литератора, как, наверно, удивила бы Еву измена Адама. Однако Баранович посторонился и пропустил бывшего участкового в квартиру. Тот, войдя, как поршень, вогнал в помещение незримые ароматные клубы перегара. Прошёл на кухню, как когда-то. Посмотрел на те же стол, стул, невесело усмехнулся, сел со скрипом. Баранович молча выставил стаканы и опустился на соседний стул. Юн разлил. Выпили.
- Я видел твою запись в Книге Скорби… – сдавлено сказал Юн и снова потянулся к бутыли.
…За пару дней до этого, в магазине в очереди в кассу Баранович случайно подслушал разговор двух «неформалок»-подростков. Те, кутаясь в красно-чёрные балахоны и позвякивая обильным пирсингом, обсуждали какой-то «концерт, посвящённый смерти Х.Томпсона». Из обрывков их фраз Баранович понял, что сейчас они идут прямо туда (корзинка их была полна увесистых пивных жестянок). Выйдя из магазина, Баранович увидел их уже в конце квартала. Они шли медленно, прогибаясь под тяжестью большой сумки, и успевали на ходу курить. Не отдавая себе отчёта в действиях, Баранович поплёлся за ними. Подростки долго петляли знакомыми Степану Ефремовичу дворами, но вдруг неожиданно куда-то исчезли. Словно растворились. А Степан Ефремович остался стоять на пятачке между двух облезлых кирпичных стен, у покосившегося деревянного забора, напротив огромной мусорной кучи. Постоял, без всяких мыслей, послушал тишину и повернул обратно. Но навстречу ему уже шла новая партия поклонников смерти Х.Томпсона. На этот раз они были постарше, и их было больше. Степан Ефремович последний раз оглянулся на двор и постройки и приготовился шагнуть сквозь толпу.
- Вы на концерт? – высокий кудрявый парень перехватил его взгляд, а заодно оценил почти полуметровый «конский хвост» начавших седеть волос. – Идёмте! Это туда…
Бодрость его голоса плохо вязалась с поводом концерта (если Баранович всё правильно понял там, в магазине), но Степан Ефремович кивнул и последовал за нежданным проводником.
Подвальное помещение было старо и сыровато. Если бы в воздухе не стояла смесь из совершенно разных дымов, то наверно пахло бы гнилью. В путанице коридорчиков и комнаток располагались почти невидимые в полумраке и дыму люди. Говорили они негромко, и поэтому сырая мгла почти полностью растворяла слова их речей, превращая их в монотонный гуд. В тесной «прихожей» Степан Ефремович огляделся и, не найдя свободного места для сидения, побрёл по коридорчику дальше. Несколько изгибов привели его в более просторную комнату. Здесь люди сидели и полулежали вдоль трёх стен. Четвёртая была отгорожена натянутой толстой железной сеткой. Там, за этой сеткой возник плотный парень в зелёной «олимпийке» и встал в луч настольной ди-джейской лампы. Он включил микрофон, переждал визг в динамике и огласил тему сегодняшнего вечера. Попросил минуты молчания и застыл, нелепо скрючив руки и спину. А потом объявил, кто сегодня будет выступать «на этой сцене» и кто уже готовится выйти на неё прямо сейчас. Но попросил ещё минуту внимания и объяснил, что наверху, на вахте при входе лежит Книга Скорби. Что каждый может «письменно попрощаться с великим писателем», выразить благодарность ему и вообще написать разные тёплые слова. Потому, что книга эта «по окончании вечера под утро будет опечатана и отправлена родным писателя в США».
- А сейчас, – сказал ведущий, – встречайте…
Степан Ефремович не расслышал, кого надо встречать, потому что, оказавшись в плотном молодёжном окружении, уже боролся за невредимость продуктовой сумки, с которой так бездумно отправился на концерт. Объявленный коллектив, видимо, был очень ожидаемый, потому, что Степан Ефремович практически до самого входа раздвигал вставших на пути и идущих навстречу посетителей клуба.
На вахте и правда лежала пухлая самодельная тетрадь. Около неё дежурили… две «неформалки» из магазина. Они инструктировали желающих сделать запись; говорили, каким шрифтом и как крупно лучше писать, сколько отступать, как подписываться. Но тут же с занудством школьниц, читающих заданное упражнение, сообщали, что «слова должны быть от сердца». И тайком хлебали пиво из банки.
Степан Ефремович отстоял короткую очередь и взял в руку «казённую» ручку. «Неформалки» глянули на него с молчаливым уважением. Баранович наклонился над тетрадью и застыл, уперев в стол локти. Перед глазами заплясали строчки, выведенные самыми разными стилями. «Мы Вас никогда…» «…вы меня надолго…» «С вашей помощью я…» «Thankyouforyour…» И сквозь эти строчки сами собой проступали другие, которые посылал Степан Баранович своему другу. Степан Ефремович подышал, унимая волнение и дрожь в прижатых к столу руках, и размашисто вывел:
Привет, КОЛЛЕГА!!!
Степан Баранович.
Постояв немного на крыльце, в сторонке от клубной братии, тут же оживлённо тусящей, Степан Ефремович направился домой. Сумку с продуктами он так и забыл там, у вахтенного стола…
…Юн разлил «по второй» и они опять выпили молча. «И что теперь?» – подумал Степан Ефремович и тут же забыл об этом. Было всё равно. Он длинно моргнул.
А когда открыл глаза, то уже стоял по колено в снегу лицом к огромному лыжному трамплину. О том, что это был не просто старый деревянный домина с полого вогнутым скатом крыши, а именно лыжный трамплин, говорил чётко наведённый в снегу этого ската контур лыжни. Баранович оглянулся и увидел круто уходящую вниз гору приземления. Трамплин… Ничему не было сил удивляться: ни такому коммунально-спортивному гибриду, ни тому, что его, похоже, занесло, чёрт знает, куда. Да к тому же, в глубокий снег. Он лишь отчётливо осознавал, что ему надо попасть внутрь этой постройки. И не надо ни пропуска, ни документа. К ближнему невысокому краю крыши здания была приставлена деревянная лесенка. «Вперёд» – мысленно скомандовал себе литератор. В появившемся лёгком азарте он не замечал, как бодрый ветерок выдувает из него остатки вязкого алкогольного тумана. Ветви высокой сосны, стоявшей рядом с домом, качнулись от дуновения, и к земле потянулась струйка снежной пыли. Баранович с удовольствием ощутил на лице крошечные холодные капельки.
День, видимо, подходил к концу, но вечер ещё не наступал.
Поднявшись по скрипучим ступеням, он снова стал в снег, под которым что-то глухо пробурчал железный лист кровли. Здесь его внимание привлекла неширокая и невысокая дверь, выходившая на крышу значительно выше и совсем рядом с лыжнёй. Размерами и формой она походила на чердачное окошко. Теперь Степан Ефремович уже преодолевал делающийся всё круче уклон. Он скоро достиг уровня дверцы и потоптался на тесном крылечке, пуская пар изо рта. С козырька над дверью свисал снег с обледеневшей кромкой. Степан Ефремович нагнулся и толкнул дверцу.
Ох уж эти «дверцы» в его жизни!.. Когда-то Агата, затем брызжущий слюной парторг, позже – будущий друг-чекист, потом и приятель Загайский, Танечка… Все они ждали его за всякими разными дверями.
Он оказался в начале прямо уходящего длинного коридора, застеленного выцветшей полосатой дорожкой, с коричневыми плинтусами, фанерными, крашеными в угрюмый зелёный цвет, стенами. С потолка свисали в линию несколько пыльных лампочек без плафонов. Когда скрипучая дверца закрылась за ним, и коридорные стены поглотили певучее бренчание дверной пружины, в относительной тишине проступил новый звук: отдалённые гулкие удары, топот и шарканье ног, как при игре в баскетбол. Степан Ефремович сделал несколько уверенных шагов по коридору и увидел в левой стене открытый дверной проём. В проёме теснилась панорама огромного пространства. То был настоящий крытый стадион, с беговыми дорожками и полем с расчерченными метательными и прыжковыми секторами. (Степан Ефремович осторожно втянул воздух с давно забытым запахом спортзала.) То тут, то там с потолка до пола зачем-то свисали крупноячеистые белые сетки. Поле окружали ярусы трибун; над ними, совсем уже под потолком и так же по периметру, светились дневным небом узкие полоски окон.
В ближнем углу у закрытого служебного выхода происходила возня нескольких подростков с мячом. Остальное пространство большого зала пустовало. Хотя нет… Баранович, вдруг, заметил, что по беговой дорожке приближается группа бегунов. Их было пятеро, они бежали в колонне, делая аккуратные шаги в такт и даже в ногу друг другу. Степан Ефремович невольно залюбовался ими. Была в их беге какая-то свобода и отрешённость. Их мускулистые туловища как-то необычно медленно и высоко воспаряли над разлинованным искусственным покрытием. Пластика их движений завораживала, грация притягивала. И поэтому, когда, при приближении группы, второй из колонны окликнул одинокого наблюдателя и жестом пригласил присоединиться, Степан Ефремович легко отделился от дверного косяка и встал «в хвост». Они молча приняли его в свой бессловесный праздник, пронизанный неслышной, но очень ощутимой музыкой поющих сухожилий и кровеносных сосудов. И Степан Ефремович, не бегавший так больше десятка лет, почувствовал, как в окружающем обитаемом сумраке растворились условности его жизни. Условности, державшие его движения, мысли, чувства. Его полёты. Он просто лёг на силовые линии кинетики, которая, казалось, существовала сама по себе, и не нуждалась в человеческом или каком-то ином воплощении.
Он сделал всего один круг. Каких-то четыреста метров… Но, отделяясь от колонны, гася скорость и уходя в открытую дверь в другом конце стадиона, Степан Ефремович мысленно благодарил позвавшего его и всю группу за чудо. Группа ответила сдержанными потоками спокойного и уверенного в себе благодушия. Они убегали, закругляя траекторию по широкой дуге. Их силуэты беззвучно бледнели в сумраке зала, косо пробитого слабыми лучами света далёких окон.
Степан Ефремович снова очутился в том коридоре. Или в таком же. Но значительно дальше от входа в здание. И он снова пошёл вперёд. Не известно, куда и не известно, зачем. Только плечи его теперь расправились, а во взгляде появился интерес. Он был уверен, что ничего плохого с ним в этой реальности не может случиться. Коридор не имел поворотов и боковых дверей. Степан Ефремович просто шёл прямо и вошёл (или вышел) в комнату с бассейном.
В ангар с бассейном. В Пространство с бассейном.
Именно так, по мере поднимания глаз росло понимание: на этот раз реальности стало тесно в рамках привычных категорий и объёмов. Снова он стоял в углу помещения, только теперь уходившие вперёд и вправо высоченные стены терялись в тумане, повисшем над водой от пола до далёкого потолка. Степан Ефремович даже не уверен был, что помутнение дымчатого небосвода там вверху было потолком. Было здесь светлее, чем на стадионе. И неяркая, какая-то сумеречная, освещённость, мягко распространяемая густой пеленой, лишь усиливала чувство открытости помещения ненастному или вечернему небу. Бассейн был просто глубокой кафельной ванной, наполненной прозрачной и бирюзовой водой. Судя по обильным испарениям, вода была нехолодной. Она отбрасывала вокруг такие же бирюзовые сдержанные отблески, от чего и туман, а от него и всё Пространство, становились сине-зелёными.
Многодневная тоска, отпустившая его под наплывом доброго успокоения, в цвете этой воды и тумана обернулась ласковой усталостью. Ему показалось, что вот теперь не надо делать уже ничего. Не надо куда-то идти, спешить, метаться. Сейчас за ним придёт ялик без вёсел, и сам отвезёт его сквозь туман, туда, куда он бессознательно стремился всю свою жизнь… Степан Ефремович даже поискал глазами вдоль прямоугольного кафельного борта. Не было ялика. Но зато из-под тумана, низко над водой разнёсся отдалённый смех и весёлые вскрики. Явно детские. Послышались плески воды. Было непривычно слышать звуки, но не видеть, того, кто их издаёт. Голосов становилось больше – теперь слышались и взрослые. Степан Ефремович порывисто вздохнул и начал расстегивать куртку.
Вода была и в самом деле нехолодная, даже теплее температуры тела. И словно сама держала его на плаву. Баранович сделал несколько гребных движений и вплыл в более прохладный пласт. По коже пошли приятные согревающие мурашки. Он мысленно крикнул «эх-х!» и нырнул с головой. В ушах гулко и приветливо забурлило. Обтекая, вода оглаживала тело. Не ощущая недостатка воздуха, Степан Ефремович проплыл под водой довольно долго. Затем вынырнул на поверхность и проплыл ещё столько же. Разговоры, крики и смех теперь слышались откуда-то слева и сзади, и, кажется, отдалялись. Теперь туман был кругом, но это нисколько не озаботило Барановича. Вода держала отлично, и он продолжал ровно и уверенно грести в выбранном направлении. На поверхности была небольшая озёрная рябь, но ощущение незримого присутствия стен вокруг по-прежнему не отпускало. Степан Ефремович опять погрузился с головой и отчётливо разглядел далеко внизу кафельное дно.
Но вот впереди из тумана стали проступать какие-то очертания. Похоже на небольшой островок. Или, скорее, слегка возвышалась над водой серая прямоугольная площадка. Для уверенности Степан Ефремович погрузил в воду лицо и разглядел в мутной бирюзе тянущийся от дна столб. Площадка, насколько можно было верно определить, не превышала нескольких метров в ширину. Вниманием писателя завладело лежащее на её плоской поверхности нечто. Подплывая, Степан Ефремович понял, что ничего интересного из себя «нечто» не представляет. То была его собственная одежда. Он узнал свои белые поношенные «Кимры» и невзрачный рисунок на откинутом рукаве свитера. Пришлось вылезти на бетонную поверхность площадки (которая на поверку оказалась совершенно круглой). С ног и пальцев рук тут же побежали ручьи, оставляя на бетоне тёмные лужи. Степан Ефремович огляделся. Вокруг были туман и вода. Но краски заметно потеряли насыщенность. Сумрак сгущался. Машинально Баранович поднял глаза в зенит. Зенита не было. Прямо над ним, в каком-нибудь полуметре над головой блестела хромом тонкая нижняя ступень металлической лестницы. Баранович отступил на шаг, чтобы разглядеть, куда ведёт лестница. Не разглядел. Две толстостенные трубки с перекладинами вертикально уходили вверх и терялись в тумане. Пловец подумал и стал облачаться.
Когда Баранович уже шнуровал кроссовки, до слуха его донёсся такой немыслимый тут звук прибоя. Тихий, но отчётливый. Писатель с некоторым опасением глянул на воду, но та, если не брать во внимание рябь, была спокойная. Стараясь не обманываться этим спокойствием и не расслабляться, Степан Ефремович выпрямился, провёл ладонями, по свитеру, потёр их одна о другую и ухватился за нижнюю перекладину. Подтянулся, закинул локоть, ухватил следующую ступень…
Он не понял, сколько времени поднимался по лестнице. Казалось, что не долго, но надавленные тонкими прутами перекладин ступни ощутимо гудели. В итоге, Степан Ефремович оказался в круглой (по диаметру площадки на воде) комнате с невысоким потолком. Природа мягкого комнатного освещения опять-таки осталась невыясненной. Из комнаты был только один выход. И… Новое дело!.. Он был стилизован под переборочный люк. Как на подводной лодке. Заоваленную по углам дверь украшал толстый вентиль и маленькое круглое оконце-иллюминатор над ним. «Игры патриотов…» – Степан Ефремович, снова огляделся и шагнул к двери. Взялся за холодное колесо, качнул туда-сюда. Тяжёлая дверь сравнительно легко набрала скорость, открываясь наружу. Баранович придержал её и вышел в ещё одно помещение.
Теперь он стоял в узком и длинном зале. В ближней части он представлял собой глухой (за исключением «корабельной» двери) тупик. Противоположная его часть напоминала транспортный отсек десантного самолёта. Там кафельный пол характерно полого снижался и уходил… опять под воду. За кромкой воды (в паре десятков шагов от двери, у которой стоял Баранович) помещение резко расширялось. Откуда-то с боков, из-за границы видимости, как из окон, на воду опять светил яркий день. Степан Ефремович, ещё не отошедший от купания и лестницы, даже не удивился такой суточной аномалии. Здесь наверху расстояния были не столь грандиозны, и на дальней противоположной стене, уходящей прямо в воду, различались даже световые блики от водной ряби.
Куда было теперь идти? Снова в воду? Степан Ефремович сделал несколько неуверенных шагов в сторону спуска (под подошвами кроссовок хрустели на кафеле мелкие песчинки).
Но случилось неожиданное. Снова – теперь уже не в пример громче прежнего – послышался шум накатывающегося прибоя (Степан Ефремович заоглядывался), кромка воды слегка отступила, обнажая мокрую плитку, а у дальней стены вода вдруг начала подниматься и стала этаким горбом повыше человека. Тёмно-зелёный этот горб, достигнув максимальной точки своего роста, замер на мгновение, словно в раздумье, и, яростно бурля клубами брызг и пены, бросился в сторону тупика, где стоял Баранович. Шум прибоя стал нарастать ещё сильнее. Отражённый бетонными стенами, он грохотал и оглушал. Степан Ефремович, как заворожённый несколько мгновений смотрел на стремительное приближение беснующейся водной массы. Ногам передалась вибрация пола, и это словно вывело Барановича из гипнотического ступора. Он кинулся к двери. Та была приоткрыта, что сохранило писателю драгоценную пару секунд. Он протиснулся в проём и отчаянно потянул дверь на себя. В маленький иллюминатор он видел, как в один миг вид скучной бетонной стены сменился полётом и кружением бурлящей водной массы.
Изумлённый Степан Ефремович отступил от двери на шаг и вдруг услышал за спиной:
- Это всё ваших рук дело?
…»
Следует продолжение.
настроение: Акуна Матата
хочется: Акуна Матата
слушаю: А ну-ка!.. А та - там!
Роман от Романа (7 серия)
Продолжение.
«…
Космонавты, проходящие предполётную подготовку, должны обитать на специальных тренировочных базах, на полигонах, среди тренажёров и бесконечных проводков и присосок, неустанно снимающих параметры работы их организма. Специальный режим зачастую делает их жизни незаметными для остальных смертных вплоть до момента славного приземления. Космонавты, проходящие предполётную подготовку, не живут в окружении низкотехнологичного оборудования, а попросту – бытового металлолома – в садовом домике за городом и не пугают насмерть соседей и сторожевых собак своими страшными скафандрами.
Эти клише разверзали неодолимую пропасть в общении Германа Алексеевича с жильцами окрестных имений и садового начальства. Садоводческое товарищество на своих собраниях даже пару раз ставило в повестку «…недопустимое поведение Баскина Г.А. на территории к/с «Весёлая пенсия». Но во вступительном слове ораторы, знающие проблему «со слов», сбивались, путались в определениях и вообще смотрелись неубедительно. А вызванные для свидетельских показаний «пострадавшие», по ходу своего доклада успевали настолько проникнуться «событиями той страшной ночи», что их зачастую снимали с трибуны в невменяемом состоянии, в парах валерианы, корвалола, а то и нашатыря. И то сказать, средний возраст горе-докладчиков шкалил за семьдесят. Густоголосая председательша Анфиса качала головой и говорила Герману Алексеевичу (который в тот момент как раз умело придерживал убелённую сединами голову очередного «слабоватого» очевидца):
- Ну, как тебе не стыдно, Герман! Ведь не мальчик уже! Хоть бы женился ты, что ли!.. А то сам бездельем маешься, да и людей мне всех скоро изведёшь!
Герман Алексеевич мерил председательшу строгим взглядом, полным собственного превосходства и вынужденного снисхождения. Отвечал:
- Я, Анфиса Палладиевна, не в бирюльки сюда направлен играть. И я уже говорил, что если бы ваш статус позволял, я давно представил бы все руководствующие документы… Куда-куда!.. – это он уже перехватывал руку старушки, участливо пытающейся вложить в полуоткрытый бесчувственный рот обморочного таблетку. – Вы читали противопоказания? У Игната Ильича, между прочим, дизурия! Лучше дайте ему пока просто свежий воздух. Да разойдитесь вы! Чего тут не видали? Сейчас принесу ему из своей аптечки… – И он снова обращался к председательше. – Программа подготовки строго рассчитана. Я надеюсь, два месяца ещё потерпите. Всё равно, мне деваться некуда, вы это знаете. А на счёт «жениться»… Нет, Анфиса Палладиевна. Нет в моей жизни места семье, только работа.
Анфиса опять качала головой и вздыхала:
- Вот ведь!.. И не глупый ты вроде… А всё одно, как не от мира сего…
Разбор грехов Баскина закончился, как всегда, строгим внушением. Очнувшийся дед Игнат, дико озираясь по сторонам, потопал, как на ходулях, в свою сторожку. Однако при миновании участка Полуяновых, Игнат собственными же непослушными ногами был занесён на изгородь свинячьего вольера, в которой он ценой целости казённых штанов проделал дыру. Обалдевший от «космического» лекарства сторож, может быть, и вовсе не запомнил бы сего конфуза, но на беду был прихвачен крепкими зубами хряка Нерона. За то самое оголившееся место! Ох, и спектакль был! Хоть снова собирай собрание на тему «Невозможность внедрения космических технологий в свиноводстве». Так живые садово-деревенские будни несколько оттеняли галактические позывы Баскина…
Вернувшись в дом (а точнее – в домик), Герман Алексеевич снял параметры окружающей среды – в тетрадку на листе, соответствующем сегодняшнему числу в графу «вечер» аккуратно записал показания термометра, барометра и дозиметра. Сверив свои часы с сигналами радио, он отпер крышку погреба. Собственно, для непосвященного – а значит, для всех, кроме самого Баскина – это и выглядело, как лаз в погреб. Именно, выглядело. Просто квадратная метр на метр крышка, выпиленная в массивных половицах. Внутри же никто, кроме космонавта номер тысяча сорок семь, никогда не был.
Строжайшая секретность покрывала весь процесс подготовки. Даже свои отчёты Герман Алексеевич отправлял на городской главпочтамт до востребования на имя какого-то Евгения Лукича Каретина. Странная фамилия… Хотя, наверняка, условная.
А под крышкой погреба был ещё люк – круглый. В погребе, занимая всё свободное место, в притирку к стенам кирпичной кладки находилась металлическая капсула – кессон. Кессон был давно оборудован с учётом особенностей сложных тренировочных заданий. Согласно очередному пункту программы он нагревался или охлаждался; превращался в «камеру тишины» или в выматывающую всё естество «маятниковую»; наполнялся продуктами горения изоляции электропроводов или через его стенки пропускался импульсный ток для ионизации воздуха. В нём жили и умирали различные растения, безобидная садовая живность – полёвки, кроты, насекомые. В нём в экстремальных условиях вновь и вновь штурмовались неприступные твердыни парадоксальных теорий, не имеющих доказательств, и рассчитывался алгоритм фазирования облёта Альфы Центавра. Разрабатывался принцип работы «умных» стыковочных демпферов и на скорость пришивалась к скафандру застёжка «молния».
В прошлый раз кессон был под горлышко залит холодной водой. Сейчас же Герман Алексеевич отыскал в кладовке и выкатил на середину комнаты небольшой лабораторный компрессор. Этот проверенный временем и людской бестолковостью механизм был также несколько модифицирован и снабжён чувствительной настройкой. Таким образом, чтобы с его помощью можно было имитировать разгерметизацию любой степени критичности. Сегодня по плану была именно разгерметизация. Баскин по «Журналу испытаний» уточнил уровень сложности аварии, пощёлкал настройкой и вдавил большую красную кнопку. Компрессор монотонно застрекотал, половицы отозвались мелкой вибрацией, а пустоты подпола – глухим эхом. Испытатель прыгнул на металлический обод внутреннего люка, традиционно махнул рукой несуществующим ассистентам и скрылся в капсуле. Затем, с помощью вентиля, он до отказа пригнал крышку люка к уплотнителям.
Оказавшись внутри, Баскин сразу расстелил на полу карту звёздного неба (для пущего неудобства испытуемого тесное пространство кессона не было оборудовано никакими предметами бытового обихода). Сам пристроился рядом. То было старое издание малого звёздного атласа некоего А. А. Михайлова. Да, когда-то, несколько десятилетий назад, с этого труда и начался интерес Геры Баскина к космосу. Сейчас на его основе и с помощью новейших научных данных состоявшийся уже космонавт моделировал объёмную карту ближайших к Солнцу «звёздных окрестностей». Работа продвигалась медленно, но один знакомый из «НИИСВЕТ» обещал пособить с голографическим вариантом. Это вдохновляло и окрыляло Германа Алексеевича. С такими моделями можно будет «засветиться» на ежегодном международном конгрессе астроразведчиков. А это уже само по себе – уровень! Однако не скорой славы вожделело неутомимое сердце Баскина. Но новых путей развития созидательной мысли Человечества и – кто его знает? а вдруг! – прокладывания новых путей его экспансии. Сейчас же, как предвестники великих открытий Пространства, в путанице склонений и восхождений глядели на Баскина Ригель и Бетельгейзе, Сириус и соблазнительно близкий Толиман. Толиман… Всего-то сорок триллионов километров!.. Баскину, как тренированному космонавту, многократному дублёру и просто выдержанному человеку хватало внутренних сил, чтобы унять крайнее волнение. Но всё же, всё же… То, о чём раньше можно было только прочитать в фантастических романах, подготавливалось мощными международными организациями на всех уровнях. И он, носитель истинно космического имени, скоро войдёт в международный экипаж вояджера. Надо будет только выдержать серию финальных испытаний. А какие они будут, не знает никто. Но он-то будет готов ко всему. Герман Алексеевич вспомнил, как он инкогнито посещал губернский город N, чтобы участвовать в сверхдолгом изнуряющем заплыве по толстенным трубам в скоростном потоке нечистот. «Хоть бы женился…» – усмехнулся он про себя. – Эх вы, невежды!..»
Баскин, на память воспроизводя объёмные параметры дальнего внеземелья, строил пунктирную кривую инерционного движения воображаемого корабля. В вычислениях было много неясностей. Из-за неопределённой даты старта невозможно было установить нахождение планет-гигантов Солнечной системы, метеорных потоков, комет, а, следовательно, и высчитать их влияние на полёт. Но Герман Алексеевич малодушием не страдал и уверенно, раз за разом проектировал полёт в различных заданных условиях.
…На пересечении орбиты Урана траектория неожиданно стала уклоняться от оптимальных параметров. Герман Алексеевич, негодуя, чертыхнулся, отложил карандаш и потянулся за ластиком. Тот, словно одержимый невидимым космическим бесом, заскользил прочь от протянутой руки. «Не рановато ли?..» – торопливо подумал «тысяча сорок седьмой» и порывисто встал на ноги. Тут кессон сильно качнуло, и снаружи послышались глухие удары. Ч-чёрт! Авария никогда не бывает вовремя! Герман Алексеевич, не впадая в панику и размеренно дыша, поднял на руки лежащую в углу тяжеленную металлическую пластину с торчащими из неё семидюймовыми болтами и прижал её к стене на уровне своих коленей – так было менее удобно. Свободной рукой он извлёк из кармана разводной ключ и за несколько секунд подогнал под массивную гайку. «Я – Земля, я своих провожаю питомцев…» – мелодично прогундосил он сквозь зубы, дабы настроиться на рабочий лад и истребить всякие сомнения. Началась «работа по устранению неполадок». Приржавевшие гайки приходилось срывать невероятными толчковыми усилиями. При этом ссаживая сквозь тренировочный комбинезон кожу на коленях, придерживающих снаряд в прижатом к стене состоянии. Почему вовремя не сработал соответствующий датчик, будут разбираться комиссии на Земле. Ему же сейчас важнее сохранить жизнь и здоровье экипажа и работоспособность станции. В ушах равномерно гудело. Что? Компрессор?.. Но здесь, в кессоне, он практически не слышен… Старая, местами заржавленная, пластина отливала в фиолетовом радужном спектре. Предпоследняя гайка не поддалась ни на какие возможные усилия, и космонавт решил передохнуть. «Я – Земля…» Разгерметизация – опаснейшая из аварий на внепланетном объекте, но и силы по её устранению надо расходовать с умом. Тяжело дыша, Герман Алексеевич отпустил пластину (она глухо звякнула) и опустился на пол у стены. При этом под ягодицу ему попала одна из отвинченных им гаек. Она больно давила снизу, но, чтобы пошевелиться и выкинуть её, у Баскина просто не было сил. «…Я своих провожаю…» Сквозь гул в голове снова послышался неравномерный глухой стук. Конечно… Космическая пыль на таких скоростях – картечь и основная причина повреждений наветренных участков обшивки. Чтобы уклониться от губительной встречной бомбардировки, надо всего-то подрулить маневровыми двигателями. Но возникает опасность подставить под удар более слабые участки корпуса. Да и куда рулить? Срочно запросить характеристики потоков: скорость, объём, плотность, направление! Но потоки не засекли ни радар, ни спектрометр… Дьявол! Вот оно, обезличенное проклятие Космоса! Так, без паники! Сейчас он завершит работы по уменьшению контура герметизации и включит аварийные нагнетатели. Баскин прижался затылком к холодному железу и медленно несколько раз вздохнул. «…Провожаю питомцев…» В этот самый момент снаружи снова послышался стук, а в промежутках между ударами… голоса.
…В первый миг по глазам ударило яркое солнце. Когда же глаза привыкли к свету, и стало возможно видеть что-то ещё, Баскин различил тёмные силуэты, склонившиеся над жерлом люка. Было их четыре. Человеческая речь проступала из плотной ватной тишины, словно кто-то медленно добавлял громкость. Вот уже можно было различить слова:
- …выражение глаз!.. Давай-ка его под руки!
- Глаз!.. Ты посмотри, в чём руки-то у него!
- Товарищи! Помогите мне помочь ему!
- Да что ему помогать! Осовел малость… Гипоксия же! Щас сам очухается…
- Ага… Главное, что услышал.
- Да скоро уже будет в порядке…
- Ну, давай, браток!.. – автор этих слов ниже всех склонился над жерлом и протянул вниз руки.
- Осторожно, Герман Степанович! Могут быть судороги.
Выбравшись на поверхность, Баскин сразу оказался на улице, то есть на необработанных грядках подле своего домика. Что с ним случилось, и как он оказался не в погребе, а снаружи дома, он никогда не узнал. Вход в его «тренировочный» кессон ржавым полуметровым цилиндром громоздился теперь на земляном холмике недалеко от старой яблони, растущей ещё со времён дедовского владения участком. Домик стоял на месте, но, как показалось Герману Алексеевичу, был заметно потрёпан, словно во время его тренировок по саду прошёл торнадо. Герман Алексеевич проводил глазами оторвавшийся и упавший с крыши на землю кусок толя. Снова порывисто вдохнул свежий воздух и присел прямо на траву у водоколонки. Четверо спасителей, весело кряхтя, устроились напротив полукругом.
Мужчины были средних лет, подтянуты и атлетичны. Одеты они были в какие-то старомодные шерстяные тренировочные костюмы чёрного цвета. Улыбались и молча, с интересом разглядывали Баскина. Тот, наконец, нашёл силы улыбнуться в ответ и обвёл их благодарным взглядом. Один из них – круглолицый, улыбчивый и наиболее плотный – встал, сделал к Баскину шаг, наклонился и протянул руку:
- Георгий Михайлович!
- Герман Алексеевич… – сказал Баскин ещё слабоватым голосом и хотел вежливо приподняться. Но Георгий Михайлович жестом показал, что «не стоит», радостно закивал и, оглянувшись, сказал весело:
- Титов, принимайте тёзку!
Когда знакомство закончилось, высокий брюнет с киношной внешностью по имени Жан-Лу Жак Мари («можно просто Жан-Лу…») деловито поинтересовался целью эксперимента. Баскин (он уже пришёл в себя и разговаривал стоя) сказал, что цель – выяснение возможности человека в отношении вероятных космических перегрузок. Что от этих возможностей зависит реальность будущих межпланетных экспедиций. Кроме того, продолжал Баскин, как по заученному, исключительную важность имеют медико-биологические исследования, основной целью которых является изучение влияния условий длительного космического полета на организм человека и разработка мер для облегчения адаптации организма к условиям невесомости и последующей его реадаптации к условиям земного тяготения.
В наступившей, наконец, тишине Георгий Михайлович неприлично хохотнул, а остальные молча покивали головами. Только стоявший теперь поодаль крепыш (его звали «Нил») в задумчивости повторил:
- …межпланетных экспедиций… – и с размаху пнул валявшуюся под ногами дряблую картофелину.
Картофелина, пролетев, как пуля, гулко ударила в железо. Все оглянулись на звук, и Жан-Лу тут же спросил:
- А там у вас что?
- А там… – начал было Баскин и осёкся, уставившись на невиданный им доселе объёкт.
То была лежащая на земле толстая, как бочка из-под олифы, но значительно более длинная, труба. Естественно – ржавая. Она была снабжена какими-то выростами, торчащими проволоками и крыльями, похожими на самолётные, но странным образом изломанными. Что-то Герману Алексеевичу эта конструкция напоминала. Он поднатужился (под общее молчаливое внимание) и начал молниеносно выуживать из памяти разрозненные кадры. Он увидел, как он – ободранный и счастливый – трясётся в кузове грузовика, оседлав кучу беспризорного металлолома. Как он рассчитывается с водителем, обещающим «поспрашать насчёт сварщика». Увидел и лицо усатого сварщика, улыбчиво изучающего карандашный набросок, сделанный Баскиным. Увидел дугу и, выходящие из-под неё, красноватые швы сварки. Увидел, как он сам выбивает у бочки дно и подкатывает в работу очередную заготовку…
- Это, господа, если позволите, уменьшенная модель орбитальной станции будущего!
Теперь уже все пятеро разом развернулись на дребезжания старческого голоска.
- Константин Эдуардович! – весело воскликнул обычно молчаливый Герман Степанович и демонстративно посмотрел на свои наручные часы (в его жестах и повадках Баскин уловил элементы «командирства»). – Однако вы сегодня…
- Виноват! – старичок, придерживая пышную бороду, резво наклонился, поднял лежащий у его ног древний, как и его хозяин, велосипед и порывисто зашагал к группе. – Виноват, господа, и совершенно ни причём!..
- Та-ак! – громко и театрально прокомментировал Георгий Михайлович. – Диалектика в действии!
- И диалектика, мой друг, совершенно ни при делах! – на ходу отвечал Константин Эдуардович. – Умники из думского Совета по воздухоплаванию опять взялись блокировать мою программу стратосферных цепеллинов! Всю ночь я, старик, писал, ответ этим проходимцам! На той неделе обязательно буду докладывать, господа, обязательно! Кто-то должен положить предел воинствующему невежеству!
С последними словами бойкий поборник истины остановился возле Нила и Жан-Лу и всем видом демонстрировал уже исключительно дружеские намерения.
- А у нас в отряде пополнение! – весело уведомил Георгий Михайлович престарелого велосипедиста. – И представьте – опять Герман!
- Да? – Константин Эдуардович вскинул на Баскина внимательно-дружелюбный взгляд. – Любопытно, любопытно… Циолковский!
И старик протянул Баскину прямую твёрдую ладонь.
- Да я… – голос Баскина неожиданно сел. Он кашлянул и обалдело пожал протянутую руку. – Да я догадался уже, товарищ… господин… Циолковский.
- Вот и чудесно!.. – бодро гаркнул старичок. – Значит, вы и есть Герман?
- Да… Алексеевич… Баскин.
- Любопытно, любопытно… – снова сказал Циолковский, продолжая покачивать руку нового знакомого и всматриваться в его глаза.
- Герман Алексеевич нам как раз демонстрировал свою тренировочную базу... – объяснил Жан-Лу.
Циолковский отпустил руку (Баскин, украдкой морщась, принялся её разминать) и оглядел скудные садовые постройки и участок земли, обильно присыпанный разным хламом. Покивал и задал совершенно неожиданный вопрос:
- Председатель не противиться такому хозяйствованию?
Баскин почувствовал, как лицо, уши и шею заливает неприятное тепло.
- Так ведь всё для науки… – потеряно пролепетал он.
- Ну, разумеется, Герман Алексеевич, разумеется! – Циолковский широким жестом извлёк из кармана жилетки часы и открыл их. – О, да, драгоценный Герман Степанович! Действительно, изрядная задержка! Будем последовательны… Ну-с, уважаемый Герман Алексеевич… Эк, ведь! Какая основательная тренировка внимания: Герман Алексеевич – Герман Степанович… Кхе! Так о чём я… Да! Герман Алексеевич! Программа ваших тренировок включает такой элемент, как бег трусцой?
- В общем-то… конечно.
- С ускорениями!
- Ну… да… – Баскин с трудом, но осваивал новое окружение и неожиданный деловитый напор пожилого корифея.
- А что вы скажете, когда осмотр вашей базы мы отложим на завтра заполдень, а уже на заре попросим присоединиться к нам для вышеозначенной трусцы?
- Дак… Непременно… Константин Эдуардович... – непроизвольно спопугайничал растерянный и счастливый Баскин.
Георгий Михайлович опять хохотнул, Жан-Лу сдержанно улыбнулся, а Циолковский продолжал оставаться очень сосредоточенным и доброжелательным.
- Вот и славно! – подвёл он итог. – А то мы с коллегами кое-куда уже сильно запаздываем. Не так ли, господин Армстронг?
- Всё совершенно так, господин Циолковский! – неожиданно обаятельно улыбнулся крепыш Нил.
- А по поводу трусцы, уважаемый Герман Алексеевич, так это дело верное! Трусца и центрифуга. Трусца и центрифуга! Господин Армстронг на досуге расскажет вам, как готовился к старту Гленн и как доказал своё право летать трудяга-Слейтон. Засим, Герман Алексеевич, до-завтра?
- Конечно! Буду ждать!
Если бы кто-то из сотоварищей Баскина по «Весёлой пенсии» вздумал в районе пяти утра покинуть свои садовые хоромы, или, хотя бы, выглянуть в окно, он увидел бы убегающую в туман пятёрку крепких мужчин в сопровождении сгорбленного скрипучего велосипедиста. И как не вязалась его вертлявая и неловкая манера управления транспортом с уверенной и отлаженной трусцой первых пятерых, вставших в колонну по возрастанию выведенных на их спинах непонятных номеров: №2, №24, №75, №108, №1047…
За утренним кроссом на побережье Саньи была разминка на песчаном пляже, плотная атлетическая зарядка, плаванье. Более молодой Жан-Лу отважно, дольше других, боролся с быстрым течением, выгребая против. Но неширокая Санья в итоге перемогла и его, и чуть не унесла обессилевшего сто восьмого за поворот. Циолковский отечески снисходительно поглядывал с берега на забавы молодёжи и время от времени палочкой чертил на песке формулы.
Выходя на берег, Баскин негромко спросил у Жан-Лу:
- А правда, что Эдуардыч глухой?
Жан-Лу в это время как раз вытряхивал из уха воду и не услышал вопроса. Зато с берега донесся звенящий пренебрежением стариковский тенорок:
- Гипербола, мой друг! А в сущности – брехня!
Георгий Михайлович подавил смешок. Баскин запоздало прикусил язык и, кажется, опять покраснел.
Так и повелось у них: каждое утро Армстронг, Титов, Гречко и бригадный генерал Жан-Лу Жак Мари Кретьен будили Баскина стуками в обшивку капсулы «Орбитальной станции» – теперь он жил только в ней. Потом они бежали восемь километров до реки (по словам Армстронга – как раз знаменитая «дистанция Гленна»), разминались, купались, тренировались в исчислении на песке…
Кстати с тех пор Баскин так и не встретил ни одного испуганного или недовольного обитателя садового товарищества. Даже укушенного Игната на посту он не видал. И вообще – никого. Сей факт Баскина немного удивил, но не заинтересовал, поскольку подготовка пошла в совсем не знакомом ему русле, во внушительном объёме и бодром темпе. К концу пятой недели Баскин, прошедший все виды действующих навигационных средств и систему жизнеобеспечения, приступал к системам автоматической и ручной ориентации по рысканию и к командно-измерительному комплексу. На «сладкое» оставили поисково-спасательный комплекс и системы автоматического сближения, причаливания и стыковки.
Баскин, по словам коллег, показывал успехи. И естественным было то, что они сблизились по-человечески. Гречко звал его «братишка», а Армстронг за отличную сдачу экзамена по КИКу символично преподнёс ему лассо своего прадеда. Титов и Кретьен держались более отстранённо, но с уважением и необходимым новичку участием. Циолковский в дела обучения практически не вмешивался и появлялся, в основном, к утренней пробежке. Гречко говорил, что Эдуардыч «воюет с темнотой». Но Армстронг однажды добавил угрюмо: «на теневой стороне Луны». Напряжённость повисшей паузы заливисто разрядил всё тот же весёлый Георгий Михайлович.
Баскину было хорошо со своими новыми учителями, и дни текли, как один, увлекательны и полезны…
Но однажды утром Циолковский приехал один …
- Ага! Так значит, это была всего лишь трёхмерная модель? – неприятная очкастая тётка из Центра медико-биологического обеспечения вперила злой взгляд в Баскина, словно поражая того метким уколом шпаги. – Но не вы ли полчаса назад утверждали, что участок в коллективном саду… «Весёлые…»… тот участок якобы достался вам от вашего же деда. По-вашему выходит, что наши специалисты воссоздали и дачу вашего уважаемого дедушки?
Баскин тяжело выдохнул и с надеждой взглянул на двух других членов комиссии – на полноватого седобородого академика из конструкторского бюро и бодрого блондина средних лет, заведовавшего паранормальными контактами космонавтов. Эти двое, безусловно, были «хорошие полицейские». Седобородый академик вытянул сжатые губы и, глядя на сцепленные свои пухлые пальцы, мелко кивал. Мол, допрыгался ты, голубчик. Блондин неопределённо улыбался.
- Я так не говорил, – устало начал Баскин. – Но, похоже, кто-то это сделал. Хотя реальная дача существует и по сей день. Я наводил тут справки… Но это только упростило задачу тем людям…
- Каким людям?.. – чуть не выла очкастая. – Вы известили всех, что будете какое-то время на даче. В назначенный час вы не вернулись. На связь не вышли. Мы вынуждены были организовывать розыск. И, кстати, ваша «Вес…»… ваши односельчане сказали, что вы для начала затерроризировали всех своими ночными маскарадами. Перепугали на смерть соседей! Отравили сторожа! А потом, Баскин, вы попросту исчезли! Вас никто не видел в течение почти года! Го-да, Баскин! Где вы были этот год, я вас спрашиваю!!
- Я уже отвечал, – тихо, но с достоинством сказал Герман Алексеевич. – Проходил курс предполётных тренировок и обучения…
- Да слышали мы эту дребедень! – стонала очкастая. – Как можно всерьёз воспринять ваши слова про обучение по трудам уважаемого патриарха столетней давности? Ну, вы что издеваетесь над нами?!
- Ничуть, – спокойно сказал Баскин, глядя в опущенные глаза академика. – А Константин Эдуардович на занятиях и не присутствовал. Только на планёрках и утреннем кроссе…
Баскин увидел, как академик поднял брови, а блондин улыбнулся сочувственно и покачал головой.
- Ну… – очкастая поперхнулась негодованием и посмотрела на коллег. – Вы меня извините, Семён Евгеньевич, но это… Роман Аркадьевич! Может быть, вы нам тут что-то проясните?
Блондин взглянул на часы. Он больше не улыбался.
- Я думаю, что Вера Сергеевна нам всё сможет прояснить вполне квалифицированно, – сказал он.
- На то и психотерапевт, – согласилась очкастая и стала собирать бумаги в папку. Вошедшему униформисту она сказала: – Проводите, пожалуйста, уважаемого коллегу в комнату двенадцать!
В дверях Баскин остановился и оглянулся. Охранник терпеливо ждал.
- Скажите! – Эхо разнеслось по пустой комнате для совещаний, и всё ещё о чём-то разговаривавшие заседатели разом устремили взоры на Баскина. – Я сдавал тесты, и вдруг мне пришло в голову: если я смотрю в оптику, увеличивающую звезду ровно в два раза, то значит ли это, что до меня, как наблюдателя свет начинает лететь в два раза быстрее? Или же каким-то образом он тратит в два раза меньше времени на преодоление расстояния между звездой и мной? Или расстояние это для света уменьшается в два раза? Я же оптикой как бы ловлю свет в той точке пространства, где он был в период времени, необходимый ему для преодоления ровно половины пути от звезды до меня. Что происходит в таком случае со светом?
Трое заседателей молча смотрели на Баскина.
- Так молчали и все те… кому я задавал этот вопрос…
Очкастая кивнула униформисту, Баскин скрылся за дверью.
…»
Следует продолжение.
«…
* * *
Космонавты, проходящие предполётную подготовку, должны обитать на специальных тренировочных базах, на полигонах, среди тренажёров и бесконечных проводков и присосок, неустанно снимающих параметры работы их организма. Специальный режим зачастую делает их жизни незаметными для остальных смертных вплоть до момента славного приземления. Космонавты, проходящие предполётную подготовку, не живут в окружении низкотехнологичного оборудования, а попросту – бытового металлолома – в садовом домике за городом и не пугают насмерть соседей и сторожевых собак своими страшными скафандрами.
Эти клише разверзали неодолимую пропасть в общении Германа Алексеевича с жильцами окрестных имений и садового начальства. Садоводческое товарищество на своих собраниях даже пару раз ставило в повестку «…недопустимое поведение Баскина Г.А. на территории к/с «Весёлая пенсия». Но во вступительном слове ораторы, знающие проблему «со слов», сбивались, путались в определениях и вообще смотрелись неубедительно. А вызванные для свидетельских показаний «пострадавшие», по ходу своего доклада успевали настолько проникнуться «событиями той страшной ночи», что их зачастую снимали с трибуны в невменяемом состоянии, в парах валерианы, корвалола, а то и нашатыря. И то сказать, средний возраст горе-докладчиков шкалил за семьдесят. Густоголосая председательша Анфиса качала головой и говорила Герману Алексеевичу (который в тот момент как раз умело придерживал убелённую сединами голову очередного «слабоватого» очевидца):
- Ну, как тебе не стыдно, Герман! Ведь не мальчик уже! Хоть бы женился ты, что ли!.. А то сам бездельем маешься, да и людей мне всех скоро изведёшь!
Герман Алексеевич мерил председательшу строгим взглядом, полным собственного превосходства и вынужденного снисхождения. Отвечал:
- Я, Анфиса Палладиевна, не в бирюльки сюда направлен играть. И я уже говорил, что если бы ваш статус позволял, я давно представил бы все руководствующие документы… Куда-куда!.. – это он уже перехватывал руку старушки, участливо пытающейся вложить в полуоткрытый бесчувственный рот обморочного таблетку. – Вы читали противопоказания? У Игната Ильича, между прочим, дизурия! Лучше дайте ему пока просто свежий воздух. Да разойдитесь вы! Чего тут не видали? Сейчас принесу ему из своей аптечки… – И он снова обращался к председательше. – Программа подготовки строго рассчитана. Я надеюсь, два месяца ещё потерпите. Всё равно, мне деваться некуда, вы это знаете. А на счёт «жениться»… Нет, Анфиса Палладиевна. Нет в моей жизни места семье, только работа.
Анфиса опять качала головой и вздыхала:
- Вот ведь!.. И не глупый ты вроде… А всё одно, как не от мира сего…
Разбор грехов Баскина закончился, как всегда, строгим внушением. Очнувшийся дед Игнат, дико озираясь по сторонам, потопал, как на ходулях, в свою сторожку. Однако при миновании участка Полуяновых, Игнат собственными же непослушными ногами был занесён на изгородь свинячьего вольера, в которой он ценой целости казённых штанов проделал дыру. Обалдевший от «космического» лекарства сторож, может быть, и вовсе не запомнил бы сего конфуза, но на беду был прихвачен крепкими зубами хряка Нерона. За то самое оголившееся место! Ох, и спектакль был! Хоть снова собирай собрание на тему «Невозможность внедрения космических технологий в свиноводстве». Так живые садово-деревенские будни несколько оттеняли галактические позывы Баскина…
Вернувшись в дом (а точнее – в домик), Герман Алексеевич снял параметры окружающей среды – в тетрадку на листе, соответствующем сегодняшнему числу в графу «вечер» аккуратно записал показания термометра, барометра и дозиметра. Сверив свои часы с сигналами радио, он отпер крышку погреба. Собственно, для непосвященного – а значит, для всех, кроме самого Баскина – это и выглядело, как лаз в погреб. Именно, выглядело. Просто квадратная метр на метр крышка, выпиленная в массивных половицах. Внутри же никто, кроме космонавта номер тысяча сорок семь, никогда не был.
Строжайшая секретность покрывала весь процесс подготовки. Даже свои отчёты Герман Алексеевич отправлял на городской главпочтамт до востребования на имя какого-то Евгения Лукича Каретина. Странная фамилия… Хотя, наверняка, условная.
А под крышкой погреба был ещё люк – круглый. В погребе, занимая всё свободное место, в притирку к стенам кирпичной кладки находилась металлическая капсула – кессон. Кессон был давно оборудован с учётом особенностей сложных тренировочных заданий. Согласно очередному пункту программы он нагревался или охлаждался; превращался в «камеру тишины» или в выматывающую всё естество «маятниковую»; наполнялся продуктами горения изоляции электропроводов или через его стенки пропускался импульсный ток для ионизации воздуха. В нём жили и умирали различные растения, безобидная садовая живность – полёвки, кроты, насекомые. В нём в экстремальных условиях вновь и вновь штурмовались неприступные твердыни парадоксальных теорий, не имеющих доказательств, и рассчитывался алгоритм фазирования облёта Альфы Центавра. Разрабатывался принцип работы «умных» стыковочных демпферов и на скорость пришивалась к скафандру застёжка «молния».
В прошлый раз кессон был под горлышко залит холодной водой. Сейчас же Герман Алексеевич отыскал в кладовке и выкатил на середину комнаты небольшой лабораторный компрессор. Этот проверенный временем и людской бестолковостью механизм был также несколько модифицирован и снабжён чувствительной настройкой. Таким образом, чтобы с его помощью можно было имитировать разгерметизацию любой степени критичности. Сегодня по плану была именно разгерметизация. Баскин по «Журналу испытаний» уточнил уровень сложности аварии, пощёлкал настройкой и вдавил большую красную кнопку. Компрессор монотонно застрекотал, половицы отозвались мелкой вибрацией, а пустоты подпола – глухим эхом. Испытатель прыгнул на металлический обод внутреннего люка, традиционно махнул рукой несуществующим ассистентам и скрылся в капсуле. Затем, с помощью вентиля, он до отказа пригнал крышку люка к уплотнителям.
Оказавшись внутри, Баскин сразу расстелил на полу карту звёздного неба (для пущего неудобства испытуемого тесное пространство кессона не было оборудовано никакими предметами бытового обихода). Сам пристроился рядом. То было старое издание малого звёздного атласа некоего А. А. Михайлова. Да, когда-то, несколько десятилетий назад, с этого труда и начался интерес Геры Баскина к космосу. Сейчас на его основе и с помощью новейших научных данных состоявшийся уже космонавт моделировал объёмную карту ближайших к Солнцу «звёздных окрестностей». Работа продвигалась медленно, но один знакомый из «НИИСВЕТ» обещал пособить с голографическим вариантом. Это вдохновляло и окрыляло Германа Алексеевича. С такими моделями можно будет «засветиться» на ежегодном международном конгрессе астроразведчиков. А это уже само по себе – уровень! Однако не скорой славы вожделело неутомимое сердце Баскина. Но новых путей развития созидательной мысли Человечества и – кто его знает? а вдруг! – прокладывания новых путей его экспансии. Сейчас же, как предвестники великих открытий Пространства, в путанице склонений и восхождений глядели на Баскина Ригель и Бетельгейзе, Сириус и соблазнительно близкий Толиман. Толиман… Всего-то сорок триллионов километров!.. Баскину, как тренированному космонавту, многократному дублёру и просто выдержанному человеку хватало внутренних сил, чтобы унять крайнее волнение. Но всё же, всё же… То, о чём раньше можно было только прочитать в фантастических романах, подготавливалось мощными международными организациями на всех уровнях. И он, носитель истинно космического имени, скоро войдёт в международный экипаж вояджера. Надо будет только выдержать серию финальных испытаний. А какие они будут, не знает никто. Но он-то будет готов ко всему. Герман Алексеевич вспомнил, как он инкогнито посещал губернский город N, чтобы участвовать в сверхдолгом изнуряющем заплыве по толстенным трубам в скоростном потоке нечистот. «Хоть бы женился…» – усмехнулся он про себя. – Эх вы, невежды!..»
Баскин, на память воспроизводя объёмные параметры дальнего внеземелья, строил пунктирную кривую инерционного движения воображаемого корабля. В вычислениях было много неясностей. Из-за неопределённой даты старта невозможно было установить нахождение планет-гигантов Солнечной системы, метеорных потоков, комет, а, следовательно, и высчитать их влияние на полёт. Но Герман Алексеевич малодушием не страдал и уверенно, раз за разом проектировал полёт в различных заданных условиях.
…На пересечении орбиты Урана траектория неожиданно стала уклоняться от оптимальных параметров. Герман Алексеевич, негодуя, чертыхнулся, отложил карандаш и потянулся за ластиком. Тот, словно одержимый невидимым космическим бесом, заскользил прочь от протянутой руки. «Не рановато ли?..» – торопливо подумал «тысяча сорок седьмой» и порывисто встал на ноги. Тут кессон сильно качнуло, и снаружи послышались глухие удары. Ч-чёрт! Авария никогда не бывает вовремя! Герман Алексеевич, не впадая в панику и размеренно дыша, поднял на руки лежащую в углу тяжеленную металлическую пластину с торчащими из неё семидюймовыми болтами и прижал её к стене на уровне своих коленей – так было менее удобно. Свободной рукой он извлёк из кармана разводной ключ и за несколько секунд подогнал под массивную гайку. «Я – Земля, я своих провожаю питомцев…» – мелодично прогундосил он сквозь зубы, дабы настроиться на рабочий лад и истребить всякие сомнения. Началась «работа по устранению неполадок». Приржавевшие гайки приходилось срывать невероятными толчковыми усилиями. При этом ссаживая сквозь тренировочный комбинезон кожу на коленях, придерживающих снаряд в прижатом к стене состоянии. Почему вовремя не сработал соответствующий датчик, будут разбираться комиссии на Земле. Ему же сейчас важнее сохранить жизнь и здоровье экипажа и работоспособность станции. В ушах равномерно гудело. Что? Компрессор?.. Но здесь, в кессоне, он практически не слышен… Старая, местами заржавленная, пластина отливала в фиолетовом радужном спектре. Предпоследняя гайка не поддалась ни на какие возможные усилия, и космонавт решил передохнуть. «Я – Земля…» Разгерметизация – опаснейшая из аварий на внепланетном объекте, но и силы по её устранению надо расходовать с умом. Тяжело дыша, Герман Алексеевич отпустил пластину (она глухо звякнула) и опустился на пол у стены. При этом под ягодицу ему попала одна из отвинченных им гаек. Она больно давила снизу, но, чтобы пошевелиться и выкинуть её, у Баскина просто не было сил. «…Я своих провожаю…» Сквозь гул в голове снова послышался неравномерный глухой стук. Конечно… Космическая пыль на таких скоростях – картечь и основная причина повреждений наветренных участков обшивки. Чтобы уклониться от губительной встречной бомбардировки, надо всего-то подрулить маневровыми двигателями. Но возникает опасность подставить под удар более слабые участки корпуса. Да и куда рулить? Срочно запросить характеристики потоков: скорость, объём, плотность, направление! Но потоки не засекли ни радар, ни спектрометр… Дьявол! Вот оно, обезличенное проклятие Космоса! Так, без паники! Сейчас он завершит работы по уменьшению контура герметизации и включит аварийные нагнетатели. Баскин прижался затылком к холодному железу и медленно несколько раз вздохнул. «…Провожаю питомцев…» В этот самый момент снаружи снова послышался стук, а в промежутках между ударами… голоса.
…В первый миг по глазам ударило яркое солнце. Когда же глаза привыкли к свету, и стало возможно видеть что-то ещё, Баскин различил тёмные силуэты, склонившиеся над жерлом люка. Было их четыре. Человеческая речь проступала из плотной ватной тишины, словно кто-то медленно добавлял громкость. Вот уже можно было различить слова:
- …выражение глаз!.. Давай-ка его под руки!
- Глаз!.. Ты посмотри, в чём руки-то у него!
- Товарищи! Помогите мне помочь ему!
- Да что ему помогать! Осовел малость… Гипоксия же! Щас сам очухается…
- Ага… Главное, что услышал.
- Да скоро уже будет в порядке…
- Ну, давай, браток!.. – автор этих слов ниже всех склонился над жерлом и протянул вниз руки.
- Осторожно, Герман Степанович! Могут быть судороги.
Выбравшись на поверхность, Баскин сразу оказался на улице, то есть на необработанных грядках подле своего домика. Что с ним случилось, и как он оказался не в погребе, а снаружи дома, он никогда не узнал. Вход в его «тренировочный» кессон ржавым полуметровым цилиндром громоздился теперь на земляном холмике недалеко от старой яблони, растущей ещё со времён дедовского владения участком. Домик стоял на месте, но, как показалось Герману Алексеевичу, был заметно потрёпан, словно во время его тренировок по саду прошёл торнадо. Герман Алексеевич проводил глазами оторвавшийся и упавший с крыши на землю кусок толя. Снова порывисто вдохнул свежий воздух и присел прямо на траву у водоколонки. Четверо спасителей, весело кряхтя, устроились напротив полукругом.
Мужчины были средних лет, подтянуты и атлетичны. Одеты они были в какие-то старомодные шерстяные тренировочные костюмы чёрного цвета. Улыбались и молча, с интересом разглядывали Баскина. Тот, наконец, нашёл силы улыбнуться в ответ и обвёл их благодарным взглядом. Один из них – круглолицый, улыбчивый и наиболее плотный – встал, сделал к Баскину шаг, наклонился и протянул руку:
- Георгий Михайлович!
- Герман Алексеевич… – сказал Баскин ещё слабоватым голосом и хотел вежливо приподняться. Но Георгий Михайлович жестом показал, что «не стоит», радостно закивал и, оглянувшись, сказал весело:
- Титов, принимайте тёзку!
Когда знакомство закончилось, высокий брюнет с киношной внешностью по имени Жан-Лу Жак Мари («можно просто Жан-Лу…») деловито поинтересовался целью эксперимента. Баскин (он уже пришёл в себя и разговаривал стоя) сказал, что цель – выяснение возможности человека в отношении вероятных космических перегрузок. Что от этих возможностей зависит реальность будущих межпланетных экспедиций. Кроме того, продолжал Баскин, как по заученному, исключительную важность имеют медико-биологические исследования, основной целью которых является изучение влияния условий длительного космического полета на организм человека и разработка мер для облегчения адаптации организма к условиям невесомости и последующей его реадаптации к условиям земного тяготения.
В наступившей, наконец, тишине Георгий Михайлович неприлично хохотнул, а остальные молча покивали головами. Только стоявший теперь поодаль крепыш (его звали «Нил») в задумчивости повторил:
- …межпланетных экспедиций… – и с размаху пнул валявшуюся под ногами дряблую картофелину.
Картофелина, пролетев, как пуля, гулко ударила в железо. Все оглянулись на звук, и Жан-Лу тут же спросил:
- А там у вас что?
- А там… – начал было Баскин и осёкся, уставившись на невиданный им доселе объёкт.
То была лежащая на земле толстая, как бочка из-под олифы, но значительно более длинная, труба. Естественно – ржавая. Она была снабжена какими-то выростами, торчащими проволоками и крыльями, похожими на самолётные, но странным образом изломанными. Что-то Герману Алексеевичу эта конструкция напоминала. Он поднатужился (под общее молчаливое внимание) и начал молниеносно выуживать из памяти разрозненные кадры. Он увидел, как он – ободранный и счастливый – трясётся в кузове грузовика, оседлав кучу беспризорного металлолома. Как он рассчитывается с водителем, обещающим «поспрашать насчёт сварщика». Увидел и лицо усатого сварщика, улыбчиво изучающего карандашный набросок, сделанный Баскиным. Увидел дугу и, выходящие из-под неё, красноватые швы сварки. Увидел, как он сам выбивает у бочки дно и подкатывает в работу очередную заготовку…
- Это, господа, если позволите, уменьшенная модель орбитальной станции будущего!
Теперь уже все пятеро разом развернулись на дребезжания старческого голоска.
- Константин Эдуардович! – весело воскликнул обычно молчаливый Герман Степанович и демонстративно посмотрел на свои наручные часы (в его жестах и повадках Баскин уловил элементы «командирства»). – Однако вы сегодня…
- Виноват! – старичок, придерживая пышную бороду, резво наклонился, поднял лежащий у его ног древний, как и его хозяин, велосипед и порывисто зашагал к группе. – Виноват, господа, и совершенно ни причём!..
- Та-ак! – громко и театрально прокомментировал Георгий Михайлович. – Диалектика в действии!
- И диалектика, мой друг, совершенно ни при делах! – на ходу отвечал Константин Эдуардович. – Умники из думского Совета по воздухоплаванию опять взялись блокировать мою программу стратосферных цепеллинов! Всю ночь я, старик, писал, ответ этим проходимцам! На той неделе обязательно буду докладывать, господа, обязательно! Кто-то должен положить предел воинствующему невежеству!
С последними словами бойкий поборник истины остановился возле Нила и Жан-Лу и всем видом демонстрировал уже исключительно дружеские намерения.
- А у нас в отряде пополнение! – весело уведомил Георгий Михайлович престарелого велосипедиста. – И представьте – опять Герман!
- Да? – Константин Эдуардович вскинул на Баскина внимательно-дружелюбный взгляд. – Любопытно, любопытно… Циолковский!
И старик протянул Баскину прямую твёрдую ладонь.
- Да я… – голос Баскина неожиданно сел. Он кашлянул и обалдело пожал протянутую руку. – Да я догадался уже, товарищ… господин… Циолковский.
- Вот и чудесно!.. – бодро гаркнул старичок. – Значит, вы и есть Герман?
- Да… Алексеевич… Баскин.
- Любопытно, любопытно… – снова сказал Циолковский, продолжая покачивать руку нового знакомого и всматриваться в его глаза.
- Герман Алексеевич нам как раз демонстрировал свою тренировочную базу... – объяснил Жан-Лу.
Циолковский отпустил руку (Баскин, украдкой морщась, принялся её разминать) и оглядел скудные садовые постройки и участок земли, обильно присыпанный разным хламом. Покивал и задал совершенно неожиданный вопрос:
- Председатель не противиться такому хозяйствованию?
Баскин почувствовал, как лицо, уши и шею заливает неприятное тепло.
- Так ведь всё для науки… – потеряно пролепетал он.
- Ну, разумеется, Герман Алексеевич, разумеется! – Циолковский широким жестом извлёк из кармана жилетки часы и открыл их. – О, да, драгоценный Герман Степанович! Действительно, изрядная задержка! Будем последовательны… Ну-с, уважаемый Герман Алексеевич… Эк, ведь! Какая основательная тренировка внимания: Герман Алексеевич – Герман Степанович… Кхе! Так о чём я… Да! Герман Алексеевич! Программа ваших тренировок включает такой элемент, как бег трусцой?
- В общем-то… конечно.
- С ускорениями!
- Ну… да… – Баскин с трудом, но осваивал новое окружение и неожиданный деловитый напор пожилого корифея.
- А что вы скажете, когда осмотр вашей базы мы отложим на завтра заполдень, а уже на заре попросим присоединиться к нам для вышеозначенной трусцы?
- Дак… Непременно… Константин Эдуардович... – непроизвольно спопугайничал растерянный и счастливый Баскин.
Георгий Михайлович опять хохотнул, Жан-Лу сдержанно улыбнулся, а Циолковский продолжал оставаться очень сосредоточенным и доброжелательным.
- Вот и славно! – подвёл он итог. – А то мы с коллегами кое-куда уже сильно запаздываем. Не так ли, господин Армстронг?
- Всё совершенно так, господин Циолковский! – неожиданно обаятельно улыбнулся крепыш Нил.
- А по поводу трусцы, уважаемый Герман Алексеевич, так это дело верное! Трусца и центрифуга. Трусца и центрифуга! Господин Армстронг на досуге расскажет вам, как готовился к старту Гленн и как доказал своё право летать трудяга-Слейтон. Засим, Герман Алексеевич, до-завтра?
- Конечно! Буду ждать!
Если бы кто-то из сотоварищей Баскина по «Весёлой пенсии» вздумал в районе пяти утра покинуть свои садовые хоромы, или, хотя бы, выглянуть в окно, он увидел бы убегающую в туман пятёрку крепких мужчин в сопровождении сгорбленного скрипучего велосипедиста. И как не вязалась его вертлявая и неловкая манера управления транспортом с уверенной и отлаженной трусцой первых пятерых, вставших в колонну по возрастанию выведенных на их спинах непонятных номеров: №2, №24, №75, №108, №1047…
За утренним кроссом на побережье Саньи была разминка на песчаном пляже, плотная атлетическая зарядка, плаванье. Более молодой Жан-Лу отважно, дольше других, боролся с быстрым течением, выгребая против. Но неширокая Санья в итоге перемогла и его, и чуть не унесла обессилевшего сто восьмого за поворот. Циолковский отечески снисходительно поглядывал с берега на забавы молодёжи и время от времени палочкой чертил на песке формулы.
Выходя на берег, Баскин негромко спросил у Жан-Лу:
- А правда, что Эдуардыч глухой?
Жан-Лу в это время как раз вытряхивал из уха воду и не услышал вопроса. Зато с берега донесся звенящий пренебрежением стариковский тенорок:
- Гипербола, мой друг! А в сущности – брехня!
Георгий Михайлович подавил смешок. Баскин запоздало прикусил язык и, кажется, опять покраснел.
Так и повелось у них: каждое утро Армстронг, Титов, Гречко и бригадный генерал Жан-Лу Жак Мари Кретьен будили Баскина стуками в обшивку капсулы «Орбитальной станции» – теперь он жил только в ней. Потом они бежали восемь километров до реки (по словам Армстронга – как раз знаменитая «дистанция Гленна»), разминались, купались, тренировались в исчислении на песке…
Кстати с тех пор Баскин так и не встретил ни одного испуганного или недовольного обитателя садового товарищества. Даже укушенного Игната на посту он не видал. И вообще – никого. Сей факт Баскина немного удивил, но не заинтересовал, поскольку подготовка пошла в совсем не знакомом ему русле, во внушительном объёме и бодром темпе. К концу пятой недели Баскин, прошедший все виды действующих навигационных средств и систему жизнеобеспечения, приступал к системам автоматической и ручной ориентации по рысканию и к командно-измерительному комплексу. На «сладкое» оставили поисково-спасательный комплекс и системы автоматического сближения, причаливания и стыковки.
Баскин, по словам коллег, показывал успехи. И естественным было то, что они сблизились по-человечески. Гречко звал его «братишка», а Армстронг за отличную сдачу экзамена по КИКу символично преподнёс ему лассо своего прадеда. Титов и Кретьен держались более отстранённо, но с уважением и необходимым новичку участием. Циолковский в дела обучения практически не вмешивался и появлялся, в основном, к утренней пробежке. Гречко говорил, что Эдуардыч «воюет с темнотой». Но Армстронг однажды добавил угрюмо: «на теневой стороне Луны». Напряжённость повисшей паузы заливисто разрядил всё тот же весёлый Георгий Михайлович.
Баскину было хорошо со своими новыми учителями, и дни текли, как один, увлекательны и полезны…
Но однажды утром Циолковский приехал один …
- Ага! Так значит, это была всего лишь трёхмерная модель? – неприятная очкастая тётка из Центра медико-биологического обеспечения вперила злой взгляд в Баскина, словно поражая того метким уколом шпаги. – Но не вы ли полчаса назад утверждали, что участок в коллективном саду… «Весёлые…»… тот участок якобы достался вам от вашего же деда. По-вашему выходит, что наши специалисты воссоздали и дачу вашего уважаемого дедушки?
Баскин тяжело выдохнул и с надеждой взглянул на двух других членов комиссии – на полноватого седобородого академика из конструкторского бюро и бодрого блондина средних лет, заведовавшего паранормальными контактами космонавтов. Эти двое, безусловно, были «хорошие полицейские». Седобородый академик вытянул сжатые губы и, глядя на сцепленные свои пухлые пальцы, мелко кивал. Мол, допрыгался ты, голубчик. Блондин неопределённо улыбался.
- Я так не говорил, – устало начал Баскин. – Но, похоже, кто-то это сделал. Хотя реальная дача существует и по сей день. Я наводил тут справки… Но это только упростило задачу тем людям…
- Каким людям?.. – чуть не выла очкастая. – Вы известили всех, что будете какое-то время на даче. В назначенный час вы не вернулись. На связь не вышли. Мы вынуждены были организовывать розыск. И, кстати, ваша «Вес…»… ваши односельчане сказали, что вы для начала затерроризировали всех своими ночными маскарадами. Перепугали на смерть соседей! Отравили сторожа! А потом, Баскин, вы попросту исчезли! Вас никто не видел в течение почти года! Го-да, Баскин! Где вы были этот год, я вас спрашиваю!!
- Я уже отвечал, – тихо, но с достоинством сказал Герман Алексеевич. – Проходил курс предполётных тренировок и обучения…
- Да слышали мы эту дребедень! – стонала очкастая. – Как можно всерьёз воспринять ваши слова про обучение по трудам уважаемого патриарха столетней давности? Ну, вы что издеваетесь над нами?!
- Ничуть, – спокойно сказал Баскин, глядя в опущенные глаза академика. – А Константин Эдуардович на занятиях и не присутствовал. Только на планёрках и утреннем кроссе…
Баскин увидел, как академик поднял брови, а блондин улыбнулся сочувственно и покачал головой.
- Ну… – очкастая поперхнулась негодованием и посмотрела на коллег. – Вы меня извините, Семён Евгеньевич, но это… Роман Аркадьевич! Может быть, вы нам тут что-то проясните?
Блондин взглянул на часы. Он больше не улыбался.
- Я думаю, что Вера Сергеевна нам всё сможет прояснить вполне квалифицированно, – сказал он.
- На то и психотерапевт, – согласилась очкастая и стала собирать бумаги в папку. Вошедшему униформисту она сказала: – Проводите, пожалуйста, уважаемого коллегу в комнату двенадцать!
В дверях Баскин остановился и оглянулся. Охранник терпеливо ждал.
- Скажите! – Эхо разнеслось по пустой комнате для совещаний, и всё ещё о чём-то разговаривавшие заседатели разом устремили взоры на Баскина. – Я сдавал тесты, и вдруг мне пришло в голову: если я смотрю в оптику, увеличивающую звезду ровно в два раза, то значит ли это, что до меня, как наблюдателя свет начинает лететь в два раза быстрее? Или же каким-то образом он тратит в два раза меньше времени на преодоление расстояния между звездой и мной? Или расстояние это для света уменьшается в два раза? Я же оптикой как бы ловлю свет в той точке пространства, где он был в период времени, необходимый ему для преодоления ровно половины пути от звезды до меня. Что происходит в таком случае со светом?
Трое заседателей молча смотрели на Баскина.
- Так молчали и все те… кому я задавал этот вопрос…
Очкастая кивнула униформисту, Баскин скрылся за дверью.
…»
Следует продолжение.
настроение: Вя-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-я-
хочется: Забыться
слушаю: Только шум кулера (на большее охоты нет)
Роман от Романа (6 серия)
Продолжение.
«…
Холодной и циничной проституткой Анжелика Егоровна Передовая, тридцати лет отроду стала не вдруг, а посредством нескольких систематических ударов судьбы по её девичьему (а позже и вполне себе женскому) самосознанию.
Сколько себя помнила Анжелика, была она средняя во всём. Средний рост, средние пропорции, средний интеллект – не выделяли её из массы сверстниц ни в худшую сторону, ни в лучшую. Садик и младшие школьные годы её прошли под знаменем нарочитого и чрезмерного дочернего послушания. Был и скандальный уход из семьи отца (и приход отчима), и желание не быть в отстающих, не подводить маму, которой и так тяжело. Но, иногда, что-то, всё-таки пробивалось сквозь детскую невосприимчивость к фактам. Каким-то глубинным пониманием Анжелика улавливала, например, истинную причину пятёрок по физкультуре. Да и физрук особенно не стеснялся, «страхуя» прилежных своих учениц. Хотя тогда, в пятом классе, было ещё ой как далеко до понимания, что «не родись красивой, а родись умеющей распорядиться своей красотой и будешь счастливой».
Несколько позже половая самоидентификация заставила её найти в своей среде предмет для обожания. Как назло, в пристрастиях она оказалась не оригинальна. Она безоглядно пристроилась в конце длиннющей очереди, ведшей её (как и всех её одноклассниц) к мальчику из параллельного класса. Мальчик был очень даже «ничего». Но лишь пока не выбрал из всех нетерпеливо переступающих в ожидании девочек «модельную» Настю – до этого момента подругу Анжелики.
То был первый удар судьбы. И встретила она его, надо сказать, достойно, на высоком уровне. На уровне высоченных «шпилек», на которые она встала, короче обрезав подол юбки. Старшие парни из её двора немедленно обратили внимание на девочку, и она не без некоторого удовольствия начала слышать вдогонку посвистывания, цоканья языком и просьбы «остаться». Однако обратил на неё внимание и её собственный отчим. Да так обратил, что однажды, придя с работы в подпитии, изнасиловал. Вопреки рассказам подруг и собственным ожиданиям, боли и унижения Анжелика не испытала. Наоборот, ей было безумно приятно, так как отчим был с ней ласков, как никогда раньше. Опьянение раскрепостило его и раскрыло в нём настоящего «джентльмена в постели». Анжелика была совершенно обалдевшая от ласк, первого в жизни оргазма и недопустимости того, что произошло. Все парни двора и школы временно перестали для неё существовать. В школе она еле досиживала урок, чтобы ринуться к новой знакомой – Наташе. Наташа была толстая мудрая тётка с уставшими глазами, тёмным пушком над верхней губой и зычным голосом. Жила она на соседней улице и была широко известна в узких кругах тем, что гнала изрядный самогон. К новой своей клиентке она отнеслась с материнским пониманием, уважив её ранние поиски «истины в вине». (Анжелика не могла выдать настоящего адресата зелья и поставить под угрозу раскрытия свою сладкую тайну, поэтому наскоро сплела сказку про посиделки с подругами.) В благодарность за «человеческий» разговор и возможность омолодить круг своего общения торговка удешевляла и без того копеечный заказ. Отчим оценил расположение падчерицы. Он стал являться домой раньше обычного, принося ей конфеты и прочие безделушки, начал захаживать в парикмахерскую, укладывать волосы и пользоваться дезодорантами. Совсем скоро нужда в самогоне отпала сама собой… Наташа повздыхала, но простила юной клиентке «слабость характера» и разрешила ей заходить «просто так, поболтать».
Так всё и шло, слегка преобразившись. Передовая-младшая получила раннее женское счастье, извращенец-отчим – выход (или вход) своим мужским фантазиям, мать – наконец-то протрезвевшего мужа, школа – тихую, неконфликтную ученицу. Но, всё равно, это была язва. И она стремительно нарывала. Мать не могла не заметить перемен в муже и в дочери. А, заметив – не сопоставить. А, сопоставив – не проверить догадки. Просто придти с работы пораньше…
Мать – последний оплот семейного очага и уюта, мамочка, которая должна была объяснить, что же происходит с дочкой – назвала её грязной и вероломной шлюхой.
Это был второй удар беспощадной судьбы.
Оправившись от шока, Анжелика рассудила просто: раз то, что ей нравиться делать, называется б…дством, значит она – прирождённая б…дь, и нужно, исходя из этого, строить свою жизнь.
Отчим очень скоро сбежал, прихватив из дома практически все ценности. Мать убивалась. Но Анжелика к тому времени уже тусовалась по дорогим клубам и ресторанам и мало вникала в домашние проблемы. Большие дяди без проволочек устроили «губастенькую» на работу. Они же позже «подсадили» её на «дуст»…
Новая жизнь захватила и закружила Анжелику стремительной феерией разноцветных дискотечных огней, клубных светских бесед, бесстыдных разглядываний, жарких клятв в любви, дорогих лимузинов, шикарных апартаментов… Хотя были и насилие, побои, «кидалово», угрозы расправы от мстительных подруг по ремеслу и латентных клубных маньяков.
Но в сухом остатке, вместе с саднящими гематомами и мерзостью все же оставались деньги. Не мамины крохи и не стипендия ученицы-ткачихи, на которую «мыла с верёвкой не купишь». А иногда… теперь уже, конечно, реже, но получалось испытать то, что когда-то так удивило, поразило и обрадовало её. Ну, или почти то…
Десятый класс она не закончила. Зачем? Да и не могла она уже – отстала. А тётушки-учительницы с их правдой жизни казались ей теперь бестолковыми невежественными наседками. Школьным и дворовым подругам быстро подкинулась слезоточивая история о жёстком «наезде» каких-то бандитов, о том, что её «поставили на счётчик», и у неё, вечно нуждающейся, «просто не было другого выхода». Подарившего мир сексуальных наслаждений отчима она не упоминала, мать же стыдливо молчала на этот счёт. Подруги сказку употребили, и кто-то из них даже вслух пожалел Анжелику. Но на то они и подруги… А циничные жлобы, раз от раза используя её, продолжали её презирать как нимфоманку, по лёгкому «рубящую капусту». Дескать, хорошо б…дь устроилась – и кайф ей, и бабло!
Данный третий удар судьбы, хоть и был растянутым во времени на долгие годы, но оказался той самой соломинкой, которая переломила таки хребет изворотливой гиене душевного конформизма. И Анжелика перестала искать принца. Само по себе отсутствие этого естественного женского инстинкта – часто даже неосознанного – странно для молодой незамужней особы. Но Анжелика вообще перестала различать клиентов. Она превратилась в набор отверстий для удовлетворяющих членопросовываний. Она перестала отражать реальность. Просто спала, просто ела, просто ехала на «работу», просто «работала», просто забирала деньги, просто ехала, просто спала…
Как-то сутенёр-Саша (вообще, он был «ничего дядька», когда трезвый) мягко остановил её в коридоре офиса и предложил поговорить в кабинете. Анжелика равнодушно приподняв подведённую бровь, последовала за ним. Вместо ожидаемых «аккордных работ», Саша предложил мартини и спросил, что с ней происходит. Анжелика опять повела бровью, но продолжала молчать и глядеть в упор.
- Понимаешь… – гундосил Саша. – Ты у нас всегда… Ну, как бы, получается: всегда была передовая. Г-хы! Извини… каламбур… вот. – Он тоже упёрся в неё взглядом. Неприятная улыбка медленно покидала его мятое лицо. – Люди, понимаешь, жалуются. «Король» говорит, что если так дальше будет, он просто закажет куклу с твоим лицом… Чего молчишь-то?!
А что было говорить? Опасения Саши были ей ясны. Королёв – VIP-клиент, приносящий много денег. А от неё-то ему что надо? Так она ему и сказала. Саша, было, начал «закипать», но… Он был немолодой и очень опытный сутенёр. Он понимал, что Анжелика уже «ломанная». И то, что уж из неё есть теперь, то и будет всегда. Надо было осадить.
- Слушай, – выдавил он неловко. – Я-то знаю, что ты на три головы выше других. Вместе, блин, взятых! Так, я думаю чо… Может, тебе – в отпуск? Этот… внеочередной!.. На две недели, а?
Дома (она теперь снимала квартирку в центре) она сама проанализировала свои чувства. И подтвердила, что, кроме денег, секс давно не приносит ей ни-че-го. Что гораздо быстрее и качественнее она доводила себя до кондиции любимым чёрным маркером. В школе она учила французский, поэтому своего виртуального ухажёра называла «Маркиз Нуар». Маркиз Нуар тем и был хорош, что в отличие от остальных особей мужского пола не имел реального тела. А значит, и цепких дрожащих пальцев, запаха изо рта и из туфель, капризов и комплексом. Этот бестелесный секс-гений, сотканный из грёз и тайных желаний, весь был – удовлетворение Анжелики. Меняя чёрную маску Зорро и плащ супермена на белоснежные смокинг и стетсон, он обезоруживал её одной своей улыбкой – красивой, сдержанной, но вместе с тем властной и полной вожделения. Он видел, чувствовал и знал её всю. И всё равно, каждый раз находил новый способ свести её с ума. Это была бесконечная пытка сладострастием. Бесконечное путешествие в мир незаходящих небесных светил и бездонных лазурных озёр, неумолчного пения птиц, струй бесчисленных водопадов и плеска в бокале самого дорогого на свете вина!
…Но однажды, после очередной дозы «дуста» Маркиз Нуар явился к ней в образе блестящего чёрного фломастера в человеческий рост. Он был нечувственен, прямолинеен и груб. Натуралистичен и однообразен. Он её просто применил. Анжелика расстроилась, но слёз не было. Она отделалась лишь прощальной телеграммой. Хотела в конце её поставить отпечаток своих шикарных губ, но передумала.
Ну, что ж, отпуск, так отпуск. Тоже хорошо. Только что люди делают в отпусках? Знакомые по далёкой прежней жизни в отпуск летали на юг, к морю. Анжелика пренебрежительно дёрнула губой, вспоминая, как в течение зимы и весны три раза с перерывами в месяц летала в качестве «сопровождения» клиентов в Эмираты, Турцию и Тайланд. Нет, юг и море в её сознании определённо не вязались с отдыхом. Спорт? А что это? Ракеткой по мячу? Мокрое пятно во всю спину? Странно… Что люди находят в этом?..
Так, не остановив ни на чём свой выбор, Анжелика бесцельно брела в направлении ближайшего продуктового магазина. Путь её лежал мимо одноэтажного пристроя, отданного какому-то банку. Анжелика пару раз переводила тут деньги, но сейчас названия банка не могла вспомнить. И вглядываться-читать не хотелось. Рядом стоял и пыхтел хромированной выхлопной трубой «мерседес». Не заглушенный его двигатель мягко шелестел на холостых оборотах. Салон машины был пуст. Хозяин её, очевидно, ушёл в банк. На автомате Анжелика заложила траекторию в обход автомобиля, но что-то внезапно заставило её замедлить шаг. Она не сразу поняла причину своего интереса, и даже успела удивиться растущему внутри лёгкому волнению. Мощная труба, бросая из-под бампера ослепительный солнечный блик, продолжала колебать воздух тепловыми выбросами. Анжелика остановилась и украдкой оглянулась. Прилегающий участок улицы был безлюден. Она снова посмотрела на автомобиль – он продолжал шелестеть мотором. В этом шелесте она уловила ненавязчивые успокаивающие нотки. Шелест был обращён к ней! Еле слышный, но настойчивый. А с ней, с Анжеликой давно никто не говорил так. Она закусила губу, подавив возбуждение. Сделала на неизменных высоченных шпильках четыре неловких шага, надсадно дыша, нагнулась и скользнула рукой по хромированному чуду.
- Эй! Вам что надо? Отойдите от машины!.. – услышала она сквозь гул в ушах.
Торопливо подошедший мужчина в дорогом костюме с кейсом в руках наблюдал сидящую прямо на асфальте молодую шикарную женщину. Сидела она как-то боком, скрестив ноги и тяжело дыша. Прядь вьющихся волос упала ей на лицо. Её щеки и грудь в вырезе декольте были румяны и отблескивали бисеринками пота. Руки её неопределённо теребили подол короткой юбки, а рассеянный взгляд её медленно поднимался на подошедшего. Тот, разглядев дамочку, потерял весь боевой запал и растекся в слащавой улыбке. Приготовившись, видимо, предложить помощь, наклонился и открыл рот. Но Анжелика его перебила.
- Наверно… оступилась… – всё ещё тяжело дыша, сказала она. Отсутствующие глаза её не могли видеть нервную дрожь его ноздрей и губ, переступающие его ботинки. – Ничего… Я сама…
Последовавшие две недели жизни Анжелики Егоровны были посвящены сбору всевозможной автоинформации.
Придя домой, она первым делом высыпала в унитаз остатки припасённого «дуста» и достала шампанское. Она неоднократно видела, как празднуют победу разные гонщики, и решила, что новую главу жизни тоже откроет «шипучкой». Оглядев квартирную обстановку, она с сожалением поняла, что полить всё вокруг фонтаном из горлышка ей не удастся – может не понять хозяин квартиры. Но у человека, начинающего жить по-новому, голова тоже уже не работает «по старинке». Анжелика в мгновение ока перенеслась на балкон, где и произвела торжественный хлопок пробкой. Фонтан получился что надо! Уже вечернее, но ещё яркое солнце поздней весны зажгло в янтарной пыли красивый радужный мост. Хороший знак!.. Сглотнув остатки прямо из бутыли, Анжелика весело закашлялась. Одним глазом глянула сквозь зелёное стекло на солнечный диск и, не обращая внимания на матерные негодования облитых шампанским дождём нижних соседей, вернулась в комнату, дабы продолжить фуршет. «Нафуршетившись», она предприняла попытку отыскать в доме хоть что-то, связанное с автомобилями. Поиски ничего не дали. И она лениво подивилась скудности и бессмысленности своего прежнего существования. Пошатываясь, она бухнулась в кресло и зажмурилась. Перед её взором словно опять предстал сверкающий полировкой металлический красавец. И эта его труба! Анжелика с протяжным пьяным стоном перевернулась в кресле на бок и с улыбкой на устах уснула.
…А ночью, тонизированная коктейлем «Антифриз», она уже билась в конвульсиях на танцполе модного клуба «Гараж». Отовсюду мигали автомобильные фары, указатели поворота, стоп-сигналы и спецсигналы всех мастей. Из убранных хромированными колпаками от автоколёс динамиков долбал крафтверковский «Autoban». В чилл-аутах балдеющий люд располагался на стопках автошин, стилизованных под всевозможные кресла, диваны, лежаки и столики. Казалось даже, что воздух заведения нарочито был приправлен лёгкой взвесью моторных выхлопов и мазута. Среди полуразобранных автомобилей (они же – столики со стульями) сновали метрдотели в робах автомехаников. В закутке за ремонтной эстакадой-танцполом здоровенный бородатый детина, хмуро сопя, набил ей первые две тату с эмблемами «мерседес» и «БМВ»…
В дальнейшем же, укромные уголки её аппетитного тела украсили эмблемы всех ведущих мировых автопроизводителей. Они были, как автографы любимых. Как отпечатки новой страсти. Как клейма новых хозяев её души. Во время очередной «гаражной» тусовки, Анжелика была настолько пьяна, что завалилась за покрышки, служащие спинками дивана, и там уснула. Очнувшись и медленно приходя в себя, она подслушала разговор двух женщин, невидимых из-за спинок-покрышек. Те со знанием дела обсуждали варианты честного отъёма автобизнеса уходящего из семьи мужа. Как всё у них было просто и технологично! Мутным ещё рассудком Анжелика осознала достижимость своей мечты: она – глава авто-концерна! В который уже раз она увидела себя, идущую в строгом чёрном костюме (пусть даже брючном!) среди одинаковых ровных рядов одинаковых блестящих автомобилей (пусть даже «мерседесов»!). И все они (ох!) шелестят и дымят своими (ах!) огромными... Ой!.. Ворочаясь от волнения, она привлекла внимание заговорщиц и разбудила бродильные процессы внутри себя. Пришлось, не обращая внимания на недоумённые взгляды дамочек (а им обеим на поверку оказалось «хорошо за тридцать»), нестись в неблизкий туалет-трейлер…
…Компрессия – новая «гаражная» подруга Анжелики – достаточно быстро настроилась на авто-волну и являлась на свидание в причудливых, но всегда идейно выдержанных, костюмах. В них она больше напоминала киборга из мрачного будущего. Как-то, хорошо заправившись шампанским (подруги предпочитали его всем остальным наркотикам) Анжелика выложила тайну томления своей души. Спустя несколько часов, мужиковатая и гордая Компрессия стояла на пороге квартиры с длинной блестящей трубой глушителя в руках.
Но в Анжелике словно вдруг что-то оборвалось. Она прогнала Компрессию и пьяно разрыдалась. Почему всё так? Всё приходит к ней в каком-то извращённом виде!.. Желанным любовником оказывается или отчим или канцелярский прибор! А люди не слышат её, понимая её слова, так, как им этого хочется! Что она, по мнению этой одуревшей от шампанского и кокаина лесбиянки, должна делать с этой железякой?! Она сдёрнула с шеи и швырнула в угол бренчащее монисто из кругляков от «мерседеса», «опеля», «БМВ» и «тойоты». Дёргая из ушей бумеранги «от лексуса», она нечаянно и больно разорвала мочку. На пол хлынула кровь. «Ну?! Ну, где ты, папа Женя?! где вы, Маркиз?! Чёрт бы вас всех побрал!!»
Весь следующий день – последний день отпуска – Анжелика просидела в горестном оцепенении. Она хотела общения, но даже не подумывала выйти из дома. Что её там ждёт? Липкие взгляды мужчин от двенадцати до ста двенадцати лет. Ненавистные взгляды женщин того же возраста… Всё поглощающее желчное пристрастие… Нет, ей нужно, чтобы её кто-нибудь выслушал. Не глазел бы на её «прелести» – она сама знает, что там всё в полном порядке – но «разул» бы свои уши, душу раскрыл бы…
Её исстрадавшаяся суть готова была снова начать хотеть людей. Но как это их таких можно хотеть?!
…»
Следует продолжение.
«…
* * *
Холодной и циничной проституткой Анжелика Егоровна Передовая, тридцати лет отроду стала не вдруг, а посредством нескольких систематических ударов судьбы по её девичьему (а позже и вполне себе женскому) самосознанию.
Сколько себя помнила Анжелика, была она средняя во всём. Средний рост, средние пропорции, средний интеллект – не выделяли её из массы сверстниц ни в худшую сторону, ни в лучшую. Садик и младшие школьные годы её прошли под знаменем нарочитого и чрезмерного дочернего послушания. Был и скандальный уход из семьи отца (и приход отчима), и желание не быть в отстающих, не подводить маму, которой и так тяжело. Но, иногда, что-то, всё-таки пробивалось сквозь детскую невосприимчивость к фактам. Каким-то глубинным пониманием Анжелика улавливала, например, истинную причину пятёрок по физкультуре. Да и физрук особенно не стеснялся, «страхуя» прилежных своих учениц. Хотя тогда, в пятом классе, было ещё ой как далеко до понимания, что «не родись красивой, а родись умеющей распорядиться своей красотой и будешь счастливой».
Несколько позже половая самоидентификация заставила её найти в своей среде предмет для обожания. Как назло, в пристрастиях она оказалась не оригинальна. Она безоглядно пристроилась в конце длиннющей очереди, ведшей её (как и всех её одноклассниц) к мальчику из параллельного класса. Мальчик был очень даже «ничего». Но лишь пока не выбрал из всех нетерпеливо переступающих в ожидании девочек «модельную» Настю – до этого момента подругу Анжелики.
То был первый удар судьбы. И встретила она его, надо сказать, достойно, на высоком уровне. На уровне высоченных «шпилек», на которые она встала, короче обрезав подол юбки. Старшие парни из её двора немедленно обратили внимание на девочку, и она не без некоторого удовольствия начала слышать вдогонку посвистывания, цоканья языком и просьбы «остаться». Однако обратил на неё внимание и её собственный отчим. Да так обратил, что однажды, придя с работы в подпитии, изнасиловал. Вопреки рассказам подруг и собственным ожиданиям, боли и унижения Анжелика не испытала. Наоборот, ей было безумно приятно, так как отчим был с ней ласков, как никогда раньше. Опьянение раскрепостило его и раскрыло в нём настоящего «джентльмена в постели». Анжелика была совершенно обалдевшая от ласк, первого в жизни оргазма и недопустимости того, что произошло. Все парни двора и школы временно перестали для неё существовать. В школе она еле досиживала урок, чтобы ринуться к новой знакомой – Наташе. Наташа была толстая мудрая тётка с уставшими глазами, тёмным пушком над верхней губой и зычным голосом. Жила она на соседней улице и была широко известна в узких кругах тем, что гнала изрядный самогон. К новой своей клиентке она отнеслась с материнским пониманием, уважив её ранние поиски «истины в вине». (Анжелика не могла выдать настоящего адресата зелья и поставить под угрозу раскрытия свою сладкую тайну, поэтому наскоро сплела сказку про посиделки с подругами.) В благодарность за «человеческий» разговор и возможность омолодить круг своего общения торговка удешевляла и без того копеечный заказ. Отчим оценил расположение падчерицы. Он стал являться домой раньше обычного, принося ей конфеты и прочие безделушки, начал захаживать в парикмахерскую, укладывать волосы и пользоваться дезодорантами. Совсем скоро нужда в самогоне отпала сама собой… Наташа повздыхала, но простила юной клиентке «слабость характера» и разрешила ей заходить «просто так, поболтать».
Так всё и шло, слегка преобразившись. Передовая-младшая получила раннее женское счастье, извращенец-отчим – выход (или вход) своим мужским фантазиям, мать – наконец-то протрезвевшего мужа, школа – тихую, неконфликтную ученицу. Но, всё равно, это была язва. И она стремительно нарывала. Мать не могла не заметить перемен в муже и в дочери. А, заметив – не сопоставить. А, сопоставив – не проверить догадки. Просто придти с работы пораньше…
Мать – последний оплот семейного очага и уюта, мамочка, которая должна была объяснить, что же происходит с дочкой – назвала её грязной и вероломной шлюхой.
Это был второй удар беспощадной судьбы.
Оправившись от шока, Анжелика рассудила просто: раз то, что ей нравиться делать, называется б…дством, значит она – прирождённая б…дь, и нужно, исходя из этого, строить свою жизнь.
Отчим очень скоро сбежал, прихватив из дома практически все ценности. Мать убивалась. Но Анжелика к тому времени уже тусовалась по дорогим клубам и ресторанам и мало вникала в домашние проблемы. Большие дяди без проволочек устроили «губастенькую» на работу. Они же позже «подсадили» её на «дуст»…
Новая жизнь захватила и закружила Анжелику стремительной феерией разноцветных дискотечных огней, клубных светских бесед, бесстыдных разглядываний, жарких клятв в любви, дорогих лимузинов, шикарных апартаментов… Хотя были и насилие, побои, «кидалово», угрозы расправы от мстительных подруг по ремеслу и латентных клубных маньяков.
Но в сухом остатке, вместе с саднящими гематомами и мерзостью все же оставались деньги. Не мамины крохи и не стипендия ученицы-ткачихи, на которую «мыла с верёвкой не купишь». А иногда… теперь уже, конечно, реже, но получалось испытать то, что когда-то так удивило, поразило и обрадовало её. Ну, или почти то…
Десятый класс она не закончила. Зачем? Да и не могла она уже – отстала. А тётушки-учительницы с их правдой жизни казались ей теперь бестолковыми невежественными наседками. Школьным и дворовым подругам быстро подкинулась слезоточивая история о жёстком «наезде» каких-то бандитов, о том, что её «поставили на счётчик», и у неё, вечно нуждающейся, «просто не было другого выхода». Подарившего мир сексуальных наслаждений отчима она не упоминала, мать же стыдливо молчала на этот счёт. Подруги сказку употребили, и кто-то из них даже вслух пожалел Анжелику. Но на то они и подруги… А циничные жлобы, раз от раза используя её, продолжали её презирать как нимфоманку, по лёгкому «рубящую капусту». Дескать, хорошо б…дь устроилась – и кайф ей, и бабло!
Данный третий удар судьбы, хоть и был растянутым во времени на долгие годы, но оказался той самой соломинкой, которая переломила таки хребет изворотливой гиене душевного конформизма. И Анжелика перестала искать принца. Само по себе отсутствие этого естественного женского инстинкта – часто даже неосознанного – странно для молодой незамужней особы. Но Анжелика вообще перестала различать клиентов. Она превратилась в набор отверстий для удовлетворяющих членопросовываний. Она перестала отражать реальность. Просто спала, просто ела, просто ехала на «работу», просто «работала», просто забирала деньги, просто ехала, просто спала…
Как-то сутенёр-Саша (вообще, он был «ничего дядька», когда трезвый) мягко остановил её в коридоре офиса и предложил поговорить в кабинете. Анжелика равнодушно приподняв подведённую бровь, последовала за ним. Вместо ожидаемых «аккордных работ», Саша предложил мартини и спросил, что с ней происходит. Анжелика опять повела бровью, но продолжала молчать и глядеть в упор.
- Понимаешь… – гундосил Саша. – Ты у нас всегда… Ну, как бы, получается: всегда была передовая. Г-хы! Извини… каламбур… вот. – Он тоже упёрся в неё взглядом. Неприятная улыбка медленно покидала его мятое лицо. – Люди, понимаешь, жалуются. «Король» говорит, что если так дальше будет, он просто закажет куклу с твоим лицом… Чего молчишь-то?!
А что было говорить? Опасения Саши были ей ясны. Королёв – VIP-клиент, приносящий много денег. А от неё-то ему что надо? Так она ему и сказала. Саша, было, начал «закипать», но… Он был немолодой и очень опытный сутенёр. Он понимал, что Анжелика уже «ломанная». И то, что уж из неё есть теперь, то и будет всегда. Надо было осадить.
- Слушай, – выдавил он неловко. – Я-то знаю, что ты на три головы выше других. Вместе, блин, взятых! Так, я думаю чо… Может, тебе – в отпуск? Этот… внеочередной!.. На две недели, а?
Дома (она теперь снимала квартирку в центре) она сама проанализировала свои чувства. И подтвердила, что, кроме денег, секс давно не приносит ей ни-че-го. Что гораздо быстрее и качественнее она доводила себя до кондиции любимым чёрным маркером. В школе она учила французский, поэтому своего виртуального ухажёра называла «Маркиз Нуар». Маркиз Нуар тем и был хорош, что в отличие от остальных особей мужского пола не имел реального тела. А значит, и цепких дрожащих пальцев, запаха изо рта и из туфель, капризов и комплексом. Этот бестелесный секс-гений, сотканный из грёз и тайных желаний, весь был – удовлетворение Анжелики. Меняя чёрную маску Зорро и плащ супермена на белоснежные смокинг и стетсон, он обезоруживал её одной своей улыбкой – красивой, сдержанной, но вместе с тем властной и полной вожделения. Он видел, чувствовал и знал её всю. И всё равно, каждый раз находил новый способ свести её с ума. Это была бесконечная пытка сладострастием. Бесконечное путешествие в мир незаходящих небесных светил и бездонных лазурных озёр, неумолчного пения птиц, струй бесчисленных водопадов и плеска в бокале самого дорогого на свете вина!
…Но однажды, после очередной дозы «дуста» Маркиз Нуар явился к ней в образе блестящего чёрного фломастера в человеческий рост. Он был нечувственен, прямолинеен и груб. Натуралистичен и однообразен. Он её просто применил. Анжелика расстроилась, но слёз не было. Она отделалась лишь прощальной телеграммой. Хотела в конце её поставить отпечаток своих шикарных губ, но передумала.
Ну, что ж, отпуск, так отпуск. Тоже хорошо. Только что люди делают в отпусках? Знакомые по далёкой прежней жизни в отпуск летали на юг, к морю. Анжелика пренебрежительно дёрнула губой, вспоминая, как в течение зимы и весны три раза с перерывами в месяц летала в качестве «сопровождения» клиентов в Эмираты, Турцию и Тайланд. Нет, юг и море в её сознании определённо не вязались с отдыхом. Спорт? А что это? Ракеткой по мячу? Мокрое пятно во всю спину? Странно… Что люди находят в этом?..
Так, не остановив ни на чём свой выбор, Анжелика бесцельно брела в направлении ближайшего продуктового магазина. Путь её лежал мимо одноэтажного пристроя, отданного какому-то банку. Анжелика пару раз переводила тут деньги, но сейчас названия банка не могла вспомнить. И вглядываться-читать не хотелось. Рядом стоял и пыхтел хромированной выхлопной трубой «мерседес». Не заглушенный его двигатель мягко шелестел на холостых оборотах. Салон машины был пуст. Хозяин её, очевидно, ушёл в банк. На автомате Анжелика заложила траекторию в обход автомобиля, но что-то внезапно заставило её замедлить шаг. Она не сразу поняла причину своего интереса, и даже успела удивиться растущему внутри лёгкому волнению. Мощная труба, бросая из-под бампера ослепительный солнечный блик, продолжала колебать воздух тепловыми выбросами. Анжелика остановилась и украдкой оглянулась. Прилегающий участок улицы был безлюден. Она снова посмотрела на автомобиль – он продолжал шелестеть мотором. В этом шелесте она уловила ненавязчивые успокаивающие нотки. Шелест был обращён к ней! Еле слышный, но настойчивый. А с ней, с Анжеликой давно никто не говорил так. Она закусила губу, подавив возбуждение. Сделала на неизменных высоченных шпильках четыре неловких шага, надсадно дыша, нагнулась и скользнула рукой по хромированному чуду.
- Эй! Вам что надо? Отойдите от машины!.. – услышала она сквозь гул в ушах.
Торопливо подошедший мужчина в дорогом костюме с кейсом в руках наблюдал сидящую прямо на асфальте молодую шикарную женщину. Сидела она как-то боком, скрестив ноги и тяжело дыша. Прядь вьющихся волос упала ей на лицо. Её щеки и грудь в вырезе декольте были румяны и отблескивали бисеринками пота. Руки её неопределённо теребили подол короткой юбки, а рассеянный взгляд её медленно поднимался на подошедшего. Тот, разглядев дамочку, потерял весь боевой запал и растекся в слащавой улыбке. Приготовившись, видимо, предложить помощь, наклонился и открыл рот. Но Анжелика его перебила.
- Наверно… оступилась… – всё ещё тяжело дыша, сказала она. Отсутствующие глаза её не могли видеть нервную дрожь его ноздрей и губ, переступающие его ботинки. – Ничего… Я сама…
Последовавшие две недели жизни Анжелики Егоровны были посвящены сбору всевозможной автоинформации.
Придя домой, она первым делом высыпала в унитаз остатки припасённого «дуста» и достала шампанское. Она неоднократно видела, как празднуют победу разные гонщики, и решила, что новую главу жизни тоже откроет «шипучкой». Оглядев квартирную обстановку, она с сожалением поняла, что полить всё вокруг фонтаном из горлышка ей не удастся – может не понять хозяин квартиры. Но у человека, начинающего жить по-новому, голова тоже уже не работает «по старинке». Анжелика в мгновение ока перенеслась на балкон, где и произвела торжественный хлопок пробкой. Фонтан получился что надо! Уже вечернее, но ещё яркое солнце поздней весны зажгло в янтарной пыли красивый радужный мост. Хороший знак!.. Сглотнув остатки прямо из бутыли, Анжелика весело закашлялась. Одним глазом глянула сквозь зелёное стекло на солнечный диск и, не обращая внимания на матерные негодования облитых шампанским дождём нижних соседей, вернулась в комнату, дабы продолжить фуршет. «Нафуршетившись», она предприняла попытку отыскать в доме хоть что-то, связанное с автомобилями. Поиски ничего не дали. И она лениво подивилась скудности и бессмысленности своего прежнего существования. Пошатываясь, она бухнулась в кресло и зажмурилась. Перед её взором словно опять предстал сверкающий полировкой металлический красавец. И эта его труба! Анжелика с протяжным пьяным стоном перевернулась в кресле на бок и с улыбкой на устах уснула.
…А ночью, тонизированная коктейлем «Антифриз», она уже билась в конвульсиях на танцполе модного клуба «Гараж». Отовсюду мигали автомобильные фары, указатели поворота, стоп-сигналы и спецсигналы всех мастей. Из убранных хромированными колпаками от автоколёс динамиков долбал крафтверковский «Autoban». В чилл-аутах балдеющий люд располагался на стопках автошин, стилизованных под всевозможные кресла, диваны, лежаки и столики. Казалось даже, что воздух заведения нарочито был приправлен лёгкой взвесью моторных выхлопов и мазута. Среди полуразобранных автомобилей (они же – столики со стульями) сновали метрдотели в робах автомехаников. В закутке за ремонтной эстакадой-танцполом здоровенный бородатый детина, хмуро сопя, набил ей первые две тату с эмблемами «мерседес» и «БМВ»…
В дальнейшем же, укромные уголки её аппетитного тела украсили эмблемы всех ведущих мировых автопроизводителей. Они были, как автографы любимых. Как отпечатки новой страсти. Как клейма новых хозяев её души. Во время очередной «гаражной» тусовки, Анжелика была настолько пьяна, что завалилась за покрышки, служащие спинками дивана, и там уснула. Очнувшись и медленно приходя в себя, она подслушала разговор двух женщин, невидимых из-за спинок-покрышек. Те со знанием дела обсуждали варианты честного отъёма автобизнеса уходящего из семьи мужа. Как всё у них было просто и технологично! Мутным ещё рассудком Анжелика осознала достижимость своей мечты: она – глава авто-концерна! В который уже раз она увидела себя, идущую в строгом чёрном костюме (пусть даже брючном!) среди одинаковых ровных рядов одинаковых блестящих автомобилей (пусть даже «мерседесов»!). И все они (ох!) шелестят и дымят своими (ах!) огромными... Ой!.. Ворочаясь от волнения, она привлекла внимание заговорщиц и разбудила бродильные процессы внутри себя. Пришлось, не обращая внимания на недоумённые взгляды дамочек (а им обеим на поверку оказалось «хорошо за тридцать»), нестись в неблизкий туалет-трейлер…
…Компрессия – новая «гаражная» подруга Анжелики – достаточно быстро настроилась на авто-волну и являлась на свидание в причудливых, но всегда идейно выдержанных, костюмах. В них она больше напоминала киборга из мрачного будущего. Как-то, хорошо заправившись шампанским (подруги предпочитали его всем остальным наркотикам) Анжелика выложила тайну томления своей души. Спустя несколько часов, мужиковатая и гордая Компрессия стояла на пороге квартиры с длинной блестящей трубой глушителя в руках.
Но в Анжелике словно вдруг что-то оборвалось. Она прогнала Компрессию и пьяно разрыдалась. Почему всё так? Всё приходит к ней в каком-то извращённом виде!.. Желанным любовником оказывается или отчим или канцелярский прибор! А люди не слышат её, понимая её слова, так, как им этого хочется! Что она, по мнению этой одуревшей от шампанского и кокаина лесбиянки, должна делать с этой железякой?! Она сдёрнула с шеи и швырнула в угол бренчащее монисто из кругляков от «мерседеса», «опеля», «БМВ» и «тойоты». Дёргая из ушей бумеранги «от лексуса», она нечаянно и больно разорвала мочку. На пол хлынула кровь. «Ну?! Ну, где ты, папа Женя?! где вы, Маркиз?! Чёрт бы вас всех побрал!!»
Весь следующий день – последний день отпуска – Анжелика просидела в горестном оцепенении. Она хотела общения, но даже не подумывала выйти из дома. Что её там ждёт? Липкие взгляды мужчин от двенадцати до ста двенадцати лет. Ненавистные взгляды женщин того же возраста… Всё поглощающее желчное пристрастие… Нет, ей нужно, чтобы её кто-нибудь выслушал. Не глазел бы на её «прелести» – она сама знает, что там всё в полном порядке – но «разул» бы свои уши, душу раскрыл бы…
Её исстрадавшаяся суть готова была снова начать хотеть людей. Но как это их таких можно хотеть?!
…»
Следует продолжение.
настроение: Да всё путём!
хочется: Чехотся
слушаю: Coil. Это, ребята, я вам долложу!!!! )))))
Роман от Романа (5 серия)
Продолжение.
«…
Многие все-таки считали, что друзья Женька и Вадик сбывали наркотики. Хотя находились и те, кто доказывал, что всё это – бред их завистливых однокашников, не нашедших общего языка с директором вузовского общежития Шляпуком. Ведь всем злостным нарушителям правил проживания во вверенном ему здании директор предлагал ютиться на стороне. Был установлен и срок для отлёта в небытие – двое суток. Шансы задержаться на «подольше» сохраняли лишь симпатичные и раскованные студентки и всякие «щедрые буратинки». С ними Шляпук отдельно беседовал в своём кабинете. Это, по мнению директора, был уже деловой разговор. После беседы для первых он становился могущественным покровителем, для вторых честным бизнес-партнёром. Ведь должно же быть какое-то вознаграждение за перерасход нервов и риск «засыпаться» на ведомственных проверках. Но, к сожалению директора, далеко не все штрафники сразу проявляли «щедрость» или «раскованность». Поэтому главному блюстителю приходилось быть гибче. Жёсткость требований, намертво прибитая к информационному стенду в холле первого этажа, начинала «плавать», попадая в зависимость от ситуации и начальничьего настроения. Нет смысла перечислять проступки, ведшие к безвозвратному выдворению из общежитского рая. Достаточно сказать, что большую их часть Женька и Вадик совершили в первые две недели пребывания в «доме нетерпимости» (так прозвали общагу обиженные Шляпуком). И естественно то, что не было человека, могущего объяснить, как эти двое держатся в общежитии уже три учебных года.
Женька и Вадик были добродушными и простыми в общении людьми, и в быту соседям с ними было легко. Однако друзья поклонялись богу Раста, и одно это наполняло их простоту и добродушие особым, так и не понятым обычными россиянами, смыслом. Крикливые красно-зелёно-чёрно-жёлтые балахонистые одежды и танцующая походка, размеренная манера разговора и специфическая градация ценностей, отправление причудливых обрядов и следование замысловатым обычаям – всё это выделяло парней из серой толпы сверстников как краснозвёздная буденовка на параде войск Вермахта. Ребята во всём следовали пути раста, ни мало не заботясь о соответствии образа своей жизни строгим коммунальным правилам. Но Шляпук их не трогал! «Наркотическая» версия в общаге появилась почти сразу же. Путь раста обыкновенно овеян конопляным маревом, и парни не явились исключением. Кое-кто поговаривал, что Женька и Вадик торгуют «дурью» направо и налево и перечисляют Шляпуку деньги с валютного счёта в одном из крупных банков, другие – что директор «сам смолит из их пакета», третьи – что растаманы давно сплели в ректорате университета сети своего влияния. В общем, такая версия устраивала многих. Однако она не выдерживала проверки простым вопросом: зачем наркоторговцам столько внимания общественности к своей жизни?
Уже на первом курсе Женька и Вадик славили философию раста чуть не на все вузы большого города (позже к ним присоединилось средние специальные учебные заведения). В смешных полосатых вязаных беретах, с перемётными сумами они обошли все неформальные тусовки и гламурные заведения и практически везде им были рады. Потому, что друзья несли людям настоящую радость и снятие напряга. Больше года Женьку и Вадика «пасло» местное ФСБ, слишком однозначно понимавшее их миссию. Но нужных результатов получено не было, и вскоре друзья перестали замечать «хвосты». Их комната на седьмом этаже – «Мауна-Лоа» – была известна отнюдь не только гундосыми завываниями Боба Марли, Михея и запахом сенного тлена. Ох, не только! К ним захаживали кришнаиты и сатанисты, коммунисты и уфологи, зелёные и индиго. Но, не найдя «точек пересечения», их оставляли в покое. На вопросы соседей о незваных гостях Вадик отвечал: «Эти-то? А хрен их разберёт!.. Да фиг с ними…» Это «да фиг с ними» в обиходе друзей касалось практически всего, что их окружало. Кто-то говорил даже, что слышал от растаманов: «фиг с нами…»…
Однако, как, в конце концов, оказалось, кое-что друзей-пофигистов, всё-таки, интересовало. И то сказать: однажды прямо в «Главном книжном доме» они устроили свою автограф-сессию. А в ответах на вопросы читателей уверяли, что персонаж их книги «Кто разбудил Герцена?» – абсолютно реальный человек. К тому же, живущий в этом же городе. И книгу «смели»! Таким образом, издательство Раста-Пресс, основанное более удачливым посетителем «Мауна-Лоа», забросило в альтернативную среду города ещё одну загадку. Прославившиеся на весь город растаманы, в серии своих повестей о похождениях некоего маньяка по прозвищу (или по фамилии) «Герцен» ни разу не упомянули ничего, связанного с раста-культурой. Повестушки были простенькие, но наполненные таинственностью и неизъяснимым сакральным стремлением главного героя к запредельному абсолюту. Женьку и Вадика стали приглашать на литературные конференции и форумы, просили вступить в местную писательскую гильдию. Но Вадик отвечал: «А? Какая конференция?.. Да фиг с ней…» Книжки продавались, а писательские тусовки друзей не интересовали…
Артём Макарович дочитал первую страницу и со сдержанным интересом снова обратил книгу титулом вверх. Хмыкнул. Раста-Пресс… «Кажется, была с ними тут какая-то шумиха… – подумал он. И вздохнул: – Подарочек!..»
Дверь кабинета, стаскиваемая с уплотнителя, тонко пискнула, Артём Макарович отложил книгу и принял сосредоточенно-доброжелательный вид. В кабинет по пояс всунулась Снежанна. Заметила книгу, улыбнулась и спросила:
- Артём Макарович, там Миша материал привёз. Звонить Ильинской?
- Нос и скулы?.. – осведомился Артём Макарович у подчинённой.
- Ага, – бодро подтвердила та. – А в перспективе – рёбра.
- Хм… – Артём Макарович залистал ежедневник. Быстро глянул на открытую дверь. – Зайди ты.
- Да ладно… Я тут…
- Да заходи уж!
Артём Макарович не раз выговаривал Снежанне за неуместность в стенах клиники её чрезмерно открытых туалетов и эксплуатацию порно-штампов. Та всегда кокетливо отшучивалась, и коллеги понимали: свободная девушка не остановится ни перед чем в своих исследованиях богатой клиентуры заведения. В первые дни своей работы в клинике она пробовала обольстить и Артёма Макаровича. В его же кабинете. Но тот, поцеловав её «в глубокий засос», тихо сказал ей в лицо:
- Как бы я сейчас этого ни хотел, ты – всего лишь очередная «кукла Снежанна». После пресыщения твоей юной мякотью и сексапильными девичьими стонами я брошу тебя. Если ты не сделаешь этого раньше. «Лексус» на стоянке не мой. «Ягуар» тоже клиентский. И весь остальной металлолом тоже. Моя «девятка» стоит прямо у входа. Извини, что я смутил тебя дорогой одеждой и парфюмерией… – Снежанна ошарашено и жалобно моргала. – Живу я далеко от центра и от богатых кварталов. Подальше от своих дорогих безобразных клиентов! Я патологически не женат, поэтому себя и свои деньги – сколько бы у меня их ни было – я никогда и ни с кем не делю. – Артём Макарович выдержал красноречивую паузу. – Ты, безусловно – бриллиант! И тебя тут захотят многие. Очень многие! Только у меня одна просьба. – Он разжал чувственную горсть, высвободив округлую снежаннину ягодицу (та коротко и эротично вздохнула, а он оправил лацканы своего халата). – Вынеси свою охоту за стены нашей бойни!
С тех пор Артём Макарович выпал из сектора «активного обстрела». Но периодически, по старой памяти Снежанна устраивала боссу эксклюзивный «харесмент». Тот принимал всё со сдержанным пренебрежением…
- Ильинская, Ильи-инская… – Артём Макарович помусолил губами кончик карандаша. Может, на следующей неделе? Скажем, в среду. А?
- Нежилова в отпуск уйдёт с понедельника, – напомнила с дивана Снежанна.
- Да и шут с ней! Ты-то у меня на что? Чулки демонстрировать?
Снежанна обиженно заморгала, но профессионально напомнила:
- У Нежиловой двенадцать операций на скулах. Больше всех в городе …
- «Двенадцать!» – передразнил Артём Макарович – Вот и не будем испытывать судьбу в тринадцатый раз!..
Снежанна посмотрела на босса с вежливым негодованием.
- Артём Макарович! Вы же – Маэстро! Биггс повесится! Вам-то беспокоиться!
- Ну-ну!.. Подлизывать потом будешь. Короля играет свита. Слышала про такое? Моя же свита только и умеет закидывать передок!
- Артём Макарович!!
- Да ладно, все свои… И оставь в покое дядю Тома. Он-то в мои годы…
Снежанна надула полные свои губки и меланхолично закачала ногой в плохо упрятанном под халатом бежевом чулке. Артём Макарович сделал в ежедневнике запись и задумчиво уставился в снежаннину коленку. Та заметила направление взгляда босса и медленно со значением сняла с ноги ногу. Поставила их рядом, часто заморгала, оглядывая комнату и махая перед лицом ладошкой, словно ей было душновато.
- А что, Снежок!.. Хочешь, я переложу тебе мышечную ткань на ногах? Такие квадрицепсы тебе отгрохаю – Наоми Кэмпбелл в служанки возьмёшь!
Взгляд Снежанны поскучнел.
- Фу, какой вы! – она поднялась с дивана, придерживая скудные полы халатика, и направилась к двери. – Всё – о своём…
А меж тем, Снежанна, если и перебрала в эпитетах в адрес босса, то только чуть и исключительно из страха перед ответственностью – слишком дорогой намечался клиент. Она была ещё очень молода и в числе большинства очаровательных своих сверстниц, не спешила поразить свет профессиональными навыками. Её босс – другое дело.
Исследования в анатомии животного организма Артём Макарович начал довольно рано. Правда, его детские опыты с дворовой живностью однажды грубо прервал сосед по дому – товарищ Бельцман Антипатий Абрамович. Зануда и склочник Бельцман, строчивший в инстанции жалобы по всякому пустяку, до некоторой поры вполне мирно уживался с соседской ребятнёй (хотя в приватных беседах с их родителями он не раз указывал на недопустимость прилюдного надувания на колонке «резиновых изделий номер такой-то»). Но как-то, очевидно, по великой занятости, пришлось Антипатию Абрамовичу послать своего спаниеля Белю «до ветру» в одиночку. Старый добрый Беля славился во дворе исключительной робостью и добротой, и никому и в голову не пришло бы как-то досадить безответной твари. Но Беля, ошалевший от свободы и ароматов бездомных «каштанок», неосмотрительно покинул свой двор… Когда Белю нашли соседские ребята, он был изрядно помят и окровавлен, хромал и скулил. Его правое ухо неестественно отвисало, болтаясь на честном слове. Ребята пожалели Белю. По чисто детской сообразительности они не стали впутывать в дело исцеления пса его невротичного хозяина. Наркоз для операции и кривую иглу стащила у папы-хирурга Иринка Саркисян. Она же, как наиболее опытная, ассистировала. Бинты и вату принёс толстый Славка Пустов по кличке «Пустяк». Потом он охранял вход в «операционную» – гулкую комнату в недостроенном здании насосной станции – показывая всем любопытным ребятишкам кулак. Оперировал сам будущий «гений и маэстро». И всё прошло бы гладко, и здоровый и весёлый пес сам вернулся бы к своему нерадивому хозяину, если бы обиженные угрозами Пустяка девчонки не совершили подлый донос. Вот это был скандал! Что там орал разъярённый Бельцман (вместо заслуженных-то благодарностей!), в чём он обвинял спасителей животного и куда грозил обратиться, слушать было одновременно страшно и обидно. Понятное дело, родителями малышей были сделаны оргвыводы, а самим малышам – приведены соответствующие доводы, надолго отбившие тягу к врачеванию. Однако натуру не проведёшь. После школы «маэстро» поступил туда, куда не мог не поступить…
В академии было много всякого, но, в общем-то, самого обыкновенного и предсказуемого. Конспекты, «настоящий медицинский спирт», первая неуклюжая влюблённость в прыщавую однокурсницу (как же её звали?), участие в сомнительной (по художественной ценности) постановке студенческого театра пьесы «Франкенштейн», переосмысление сути человеческой жизни и осознание неоднозначности бытия…
Вопрос совершенства (а чаще, конечно – несовершенства) человеческой натуры лёг в основу эстетико-психологических исканий Артёма. Он завёл тайную тетрадь, в которой вёл наблюдения зависимости характера человека от его внешности. Что-то, конечно, перепадало и внутренним процессам: нельзя было отрицать определённой рассеянности у людей, страдающих птиализмом или нелюдимости «инконтинентников». Однако на тот момент его жизни им практически всецело владела «скульптура».
Робкий на знакомства он не имел достаточно возможностей для проверки своих теорий «на местности». Наиболее удобны для изучения, как известно, предметы и явления, не имеющие своего мнения, желаний и капризов. А люди… Впрочем, и люди – а точнее, образы людей – сравнительно часто, не миновав пика своего развития, застывают на некоторое время в необратимой доступности. В небезызвестном месте, имя которому морг. Там юный студент медакадемии, среди тел великолепных спортсменов-жиголо и шикарных (но не верных) жён торговцев недвижимостью, осознал свою бисексуальность. В дальнейшем ему это всегда удавалось скрывать. Не ведали об этом однокурсники, наставники в ординатуре, командир отделения челюстно-лицевой хирургии в военном госпитале, куда он был командирован с призывного пункта. Кстати, именно майор Звонов (естественно, при полной военной форме) был героем целой серии его гомосексуальных снов той поры. Однако к военным вообще он после службы стал относиться значительно хуже. Были причины…
Богатый опыт «собирания по запчастям» лиц армейских новобранцев и рекомендации госпитального начальства помогли устроиться в городскую клиническую больницу. Но тут, в отличие от армии, практики было мало, а возможностей попробовать что-то новое не было совсем. Он уже затеял переводиться в «гнойную» – развеяться. Но тут судьба ему подкинула настоящий подарок.
Случайно задержавшись в отделении после своей смены дежурства (коллега просил поднатаскать перед операцией по ретенционной кисте), он застал поступление необычного пациента. Хотя, вообще-то, самого обычного. Ну, раздавлено пол-лица «в кашу», ну с кем не бывает! В госпиталь после очередных полигонных стрельб ещё не такое поступало… Необычной была лишь просьба пациента, донесённая уцелевшей половиной рта. Сквозь свисты, хрипы и бульканье эскулапы разобрали, что «… моё лицо мне нужно, как новое к концу года… фото в загранпаспорте в левом внутреннем кармане…» И что, если ему не гарантируют портретное сходство, лучше пусть не оперируют – хуже будет. Кому будет хуже, доктора не поняли, но их секундное замешательство разбил звонок из горздрава. Там были уже в курсе. Сказали, что этот пациент – Мордасик, казначей северо-западной бандитской группировки («…да поглядите вы в окно! Поди уж вся братва там!..») – был взорван только что в своём автомобиле. Сказали, что приказывать не могут, и даже намекнули, что риск неудачной операции может взять на себя только очень отчаянный человек. И стоявшие вкруг целители запереглядывались. А топтавшаяся тут же сестра-хозяйка тётя Ганя в тишине сказала с сожалением:
- Эх, милок! Да кто ж тебе из вот етова лицо в обрат сладит!
Бандит, одурманенный успокоительным, краем сознания ещё поддерживал связь с реальностью, но на фразу сердобольной бабки не прореагировал. Тем самым дал понять: он всё сказал.
Вот тут-то за спинами стоящих буквально взорвалось:
- Стопроцентного портретного сходства, конечно, не обещаю, а девяносто девять – гарантирую.
Все оглянулись и посмотрели на безумца с недоверчивым уважением. А тот уже невозмутимо перелистывал загранпаспорт…
Сказать, что он в тот момент совсем не волновался, означало бы солгать. Но последовавшая череда сложнейших операций ввела его в привычный для него магический ритм. Ритм диалога с природным эстетическим оптимумом, исключающим всякие сомнения.
Мордасик остался доволен. После снятия последних повязок, не слушая щебетания медсестры, о том, что «должны ещё окончательно сойти отёки», шагнул к зеркалу.
- Оба на, бл…! – воскликнул он изумлённый. Но тут же замычал от боли и вскинул к лицу руки, потеряв костыль (сломанная в том же эпизоде его нога ещё требовала поддержки).
- Сейчас мы давать обезболивающее не будем, – назидательно сказала сестра. – Швы будут беспокоить, но постарайтесь пока меньше шевелить ртом. Улыбаться тоже пока не стоит. Понятно?
Мордасик грубовато ответил, что понятно, но радости его по поводу возвращения лица не убавилось. Он захотел лично поблагодарить доктора.
Сути их разговора «с глазу на глаз» никто так и не узнал. Но в судьбе молодого доктора с тех пор ничего не переменилось. Сначала. Потом к нему стали обращаться разные непонятные личности. Даже чудные. Идёт, бывало, к нему в кабинет какая-то фигура с наглухо задрапированным силуэтом и скрытым под огромными очками лицом. Неопределимой оставалась порой даже половая принадлежность субъекта. Саму мысль о принудительной идентификации персоны напрочь не допускали идущие вокруг неё крепкие и суровые мужчины с наушниками.
Оперировало «светило» в разных местах и с разными бригадами ассистентов. Но знакомство и первый осмотр проводило оно всегда в своём кабинете в горбольнице. Такая вот маленькая прихоть, с которой мирились все без исключения фантомные гости. В кабинете фантомы, часто, превращались в каких-нибудь видных личностей – политиков, телеведущих, крупных бизнесменов, титулованных спортсменов. Реже – в их менее известную родню и остальное окружение. Но началось всё естественно с жён и подруг бандитов – сами бандиты все, как один, были «настоящими пацанами» и своими мордами, естественно, всегда были довольны…
В деньгах Артём Макарович, понятное дело, острой нужды не испытывал, но и купаться в них у него как-то не получалось. VIP-тусовка – странные люди. Получив желаемое (часто – просто консультацию), они задвигали ему всякую несуразицу. Ссылаясь на отсутствие «сейчас с собой», совали именные зажигалки, часы (всегда подделки), компакт-диски с личной подписью, «золотые» «Паркеры», олимпийские боксёрские перчатки, клубные карты, предлагали эфирное время в «праймтайм», обещали свести «с кем надо в министерстве»… Одна модель шоу-бизнеса после лёгкой интрижки «по взрослому» пыталась «забыть» у него своё нижнее бельё. В такие минуты маэстро с ностальгией вспоминал бандитскую кодлу, предпочитающую в расчётах «честный кэш».
Но не надо думать, что Артём Макарович оперировал только «неправильные» носы, губы и груди. Хотя «марафет» отнимал у него большинство времени и сил, несколько раз ему пришлось и с Того Света людей возвращать. После одной такой операции, когда он достал из девятилетнего сына азербайджанского рыночного торговца шесть милицейских пуль, рыдающая мать парня целовала ему руку.
- Я целую руку Создателю, который, послав нам тебя, сохранил две жизни!.. – сказала она.
Артёма Макаровича это заставило по иному взглянуть и на свою руку и на себя. Нет, его озадачил не факт воплощения его особой миссии на земле. «Миссиями» прозомбированы все выпускники «меда». С этого момента (а не с Мордасика или омоложённого женоподобного телеведущего) он уверовал в уникальность своего таланта. А может – гения? Как знать… А гениям свойственны безобидные причуды. Тогда и появился заказ на уникальный персональный набор инструментов с его личным клеймом. Жёсткая (если не сказать «жестокая») анатомичная картинка слегка шокировала гравировщика, заставив его втихаря порадоваться за себя и своё сносное лицо. Он, как и многие, не предполагал, что на левом плече у основания шеи маэстро уже некоторое время носил тату с аналогичной картинкой.
Видимо, отсюда и пошла в свет побасёнка про демонистические наклонности хирурга Артёма Макаровича Герцена. И даже среди своих многочисленных обожательниц и обожателей он носил прозвище «киллер». Слухам он активно не препятствовал, считая, что благоговейный трепет снимает чрезмерный пафос с клиентов и способствует надлежащему исполнению ими обязательств по оплате.
Статус хирурга-уникума укрепляли высказывания коллег-ассистентов, отмечающих несомненное новаторство в подходе Герцена к работе. Почти каждый разрез, сделанный им, становился предметом их восхищения. А может, так оно и должно было быть? По крайней мере, в обществе (не только околомедицинском) укрепилось мнение, что Герцен исповедует свою школу резни, применяя авторскую технологию. Появившееся в различных кругах выражение «скальпель Герцена» произносилось со значением и придыханием. Сам Артём Макарович глубоко не задумывался над частностями, помня главное: нет добра и зла, но есть «Рука Судьбы». Так в менее пафосном варианте он перефразировал кавказскую торговку.
Конечно, при разделе «сладкого пирога» быстро находятся и завистники, считающие счастливчика выскочкой. Очень скоро его объявили «зазвездившим». Естественно, это была брехня. Но желчные неудачники сложили и муссировали свою версию ухода Герцена из муниципального медицинского сектора. Туда же они красочно вплели своё толкование отказа Герцена от должности в Минздраве и от опеки ведомства. Не дожидаясь общественного резонанса, маэстро легализовался. Он возглавил частную клинику пластической хирургии и снова вошёл в министерский неофициальный реестр официально практикующих врачей.
Вышеприведённое описание жизни талантливого хирурга заняло на самом деле много лет. И всё это время Герцен пытался разобраться в своих личных отношениях с людьми. В частности, с противоположным полом, который нет-нет, да и заявлял права на присутствие в его жизни. Даже не будучи ярым ловеласом, Герцен сумел заиметь много незаконно рождённых детей. По крайней мере, об этом свидетельствовали матери этих детей, всплывавшие периодически. Безусловно, в юности и молодости своей Артём Макарович не был затворником. Ещё не имея ни славы, ни денег, ни даваемых ими привилегий, он шлялся по разным тусовкам в поисках новых ощущений, а заодно – материала для своих исследований. А тусовка, она и есть тусовка: случайные скоротечные знакомства, безотчётные поступки… С мужчинами всё происходило относительно без последствий (если не считать грандиозной пасудобойной разборки в закрытом ночном клубе с участием Леди Шёлк и Агнессы – самых одиозных фигур городского сообщества трансвеститов). А вот женщины периодически доставали Герцена. В первом подобном случае он по неопытности пошёл навстречу полузнакомой трясущейся девчонке с большими красивыми глазами. «Помощь» его оказалась неожиданно щедрой – на тот момент Герцен уже кромсал бандитских шалав – и девушка умчалась восвояси до обалдения счастливая. Но с этого его «семейные» приключения только начались. Следующие просьбы Герцен не торопился удовлетворять слишком быстро, так как стал кое-что понимать. Время шло. Мамашки время от времени возвращались с историями о «дорогих» болезнях детей, безутешных бабушках-дедушках, возмущённой родне, и знакомых в прокуратуре. Приняв решение о никчемности раннего отцовства и безотчётного меценатства, Герцен встретился с каждой мамашей в отдельности. Он говорил им, что «…сын – хорошо! Значит мальчик! Сколько лет? Шесть? Отлично! Мне для личной коллекции как раз не хватает юных корпусов…» При этом он, зверски улыбался, многозначительно туманил взор, ёжился, как бы случайно делая доступной для обозрения свежую татуировку. «…Кстати, – говорил он, – Алексею Филипповичу от меня дружеский привет! Как какому? Прокурору, разумеется…» Перед такими аргументами семейные ценности безоговорочно пасовали и молодые мамы перестали беспокоить Артёма Макаровича. Чуть позже вышла эта книга…
…Артём Макарович снова взял в руки томик, повертел и отложил. Конечно, празднописцы всегда живо реагируют на легенды и, придавая им товарный вид, доводят их до состояния жутковатого мифа. Хотя… Ещё пара таких одиноких родительниц и…
Коллеги же, конечно, ничего такого не имели в виду – шутка, весёлый подарок к годовщине профессиональной деятельности… С чего они взяли, что именно сегодня? Я говорил? Вроде, не говорил… Неважно. Годовщина так годовщина.
Профессиональная деятельность… Она предполагала профессиональное отношение к делу, к жизни. И он так и относился. Беззаветно, по велению души. По велению его естества, алчущего высшей эстетической этики. Так он и хотел когда-нибудь назвать свою книгу – «Эстетическая этика». А пока есть лишь пара измусоленных тетрадок в верхнем ящике письменного стола в кабинете дома. Пожелтевшим уже страницам Герцен, как лучшим друзьям, доверял все свои догадки, сомнения и предсказания. Страницы хранили также следы изменения личности самого Артёма Макаровича. Ведь, в самом деле, не все его мимолётные (и не совсем мимолётные) знакомства были столь уж пусты по содержанию и знаменовались только сексом. Люди прибивались всякие. Взять, хотя бы мальчишку-скрипача из консерватории с его влюблённостью в прозорливый талант Паганини и паломническим стремлением в Венецию. Или девушку-дизайнера из Revelation-ART с её параллельными мирами. Оба они стали небольшими ссылками в тетрадном повествовании со своими доказательствами и выводами. Девчонка уехала жить и работать в Японию, а парень выиграл несколько международных конкурсов, и теперь, опекаемый столичным другом, редко показывался в клубах, где раньше оттягивался Герцен. В жизни самого Герцена остались только коллеги и клиенты. Да алчные тётки, где-то придумывающие, как добраться до «несметных сокровищ»… И эта вот книга… Рассеянной щепоткой Артём Макарович пустил шелестящий веер из страниц.
- Вот тебе, Герцен, и путь!.. От «Эстетической этики» до маньяка… – усмехнулся он сам себе.
«А как же? Маньяк и есть! Ни семьи тебе, ни друзей…» – тут же возник извечный Альтер Эго.
«Это-то причём? Что, в конце концов, плохого-то? Не для себя же я… – тут же ответил ему Артём Макарович и осекся. – Ну… и для себя, понятно, тоже…»
«Понятно, – согласился тот. – Продолжай.»
«…но… я же исследователь! Не мне лично эти исследования нужны!..»
Альтера вдруг прорвало:
«Какие исследования?! Коновал! Зарвавшийся сноб, прикрывающий своё высокомерие и цинизм красивыми теориями! Заметь: не намерениями! Ходишь по головам, по лицам, собираешь урожай почтения и сакральных откровений. Обираешь людей морально и духовно, потакая их низменному желанию встать в ряд востребованных манекенов! Погрязая в их пороках, умножая их своими, ты – ускоритель распада личностей! – стал первым противником Природы самой! …Исследователь!..»
Герцен выдержал невеселую раздумчивую паузу и спросил у себя:
«Так что теперь?»
«Признай, наконец, что давно уже относишься к людям, как к заготовкам, образцам. Как к операционному мясу. Что утратил к ним главный интерес – человеческий!» – выдал Альтер Эго.
Герцен подумал ещё. И согласился:
«Хорошо. А потом?»
«Потом? Потом отдохни…»
«Не понял... Отдохнуть? Как это?..»
Герцен начал, было, теряться, но тут и в самом деле ощутил прилив колоссальной усталости. Он откинулся в кресле и, медленно моргая, глубоко подышал.
Набрал секретаря и попросил не беспокоить пятнадцать минут.
Включил телевизор…
…»
Следует продолжение.
«…
* * *
Многие все-таки считали, что друзья Женька и Вадик сбывали наркотики. Хотя находились и те, кто доказывал, что всё это – бред их завистливых однокашников, не нашедших общего языка с директором вузовского общежития Шляпуком. Ведь всем злостным нарушителям правил проживания во вверенном ему здании директор предлагал ютиться на стороне. Был установлен и срок для отлёта в небытие – двое суток. Шансы задержаться на «подольше» сохраняли лишь симпатичные и раскованные студентки и всякие «щедрые буратинки». С ними Шляпук отдельно беседовал в своём кабинете. Это, по мнению директора, был уже деловой разговор. После беседы для первых он становился могущественным покровителем, для вторых честным бизнес-партнёром. Ведь должно же быть какое-то вознаграждение за перерасход нервов и риск «засыпаться» на ведомственных проверках. Но, к сожалению директора, далеко не все штрафники сразу проявляли «щедрость» или «раскованность». Поэтому главному блюстителю приходилось быть гибче. Жёсткость требований, намертво прибитая к информационному стенду в холле первого этажа, начинала «плавать», попадая в зависимость от ситуации и начальничьего настроения. Нет смысла перечислять проступки, ведшие к безвозвратному выдворению из общежитского рая. Достаточно сказать, что большую их часть Женька и Вадик совершили в первые две недели пребывания в «доме нетерпимости» (так прозвали общагу обиженные Шляпуком). И естественно то, что не было человека, могущего объяснить, как эти двое держатся в общежитии уже три учебных года.
Женька и Вадик были добродушными и простыми в общении людьми, и в быту соседям с ними было легко. Однако друзья поклонялись богу Раста, и одно это наполняло их простоту и добродушие особым, так и не понятым обычными россиянами, смыслом. Крикливые красно-зелёно-чёрно-жёлтые балахонистые одежды и танцующая походка, размеренная манера разговора и специфическая градация ценностей, отправление причудливых обрядов и следование замысловатым обычаям – всё это выделяло парней из серой толпы сверстников как краснозвёздная буденовка на параде войск Вермахта. Ребята во всём следовали пути раста, ни мало не заботясь о соответствии образа своей жизни строгим коммунальным правилам. Но Шляпук их не трогал! «Наркотическая» версия в общаге появилась почти сразу же. Путь раста обыкновенно овеян конопляным маревом, и парни не явились исключением. Кое-кто поговаривал, что Женька и Вадик торгуют «дурью» направо и налево и перечисляют Шляпуку деньги с валютного счёта в одном из крупных банков, другие – что директор «сам смолит из их пакета», третьи – что растаманы давно сплели в ректорате университета сети своего влияния. В общем, такая версия устраивала многих. Однако она не выдерживала проверки простым вопросом: зачем наркоторговцам столько внимания общественности к своей жизни?
Уже на первом курсе Женька и Вадик славили философию раста чуть не на все вузы большого города (позже к ним присоединилось средние специальные учебные заведения). В смешных полосатых вязаных беретах, с перемётными сумами они обошли все неформальные тусовки и гламурные заведения и практически везде им были рады. Потому, что друзья несли людям настоящую радость и снятие напряга. Больше года Женьку и Вадика «пасло» местное ФСБ, слишком однозначно понимавшее их миссию. Но нужных результатов получено не было, и вскоре друзья перестали замечать «хвосты». Их комната на седьмом этаже – «Мауна-Лоа» – была известна отнюдь не только гундосыми завываниями Боба Марли, Михея и запахом сенного тлена. Ох, не только! К ним захаживали кришнаиты и сатанисты, коммунисты и уфологи, зелёные и индиго. Но, не найдя «точек пересечения», их оставляли в покое. На вопросы соседей о незваных гостях Вадик отвечал: «Эти-то? А хрен их разберёт!.. Да фиг с ними…» Это «да фиг с ними» в обиходе друзей касалось практически всего, что их окружало. Кто-то говорил даже, что слышал от растаманов: «фиг с нами…»…
Однако, как, в конце концов, оказалось, кое-что друзей-пофигистов, всё-таки, интересовало. И то сказать: однажды прямо в «Главном книжном доме» они устроили свою автограф-сессию. А в ответах на вопросы читателей уверяли, что персонаж их книги «Кто разбудил Герцена?» – абсолютно реальный человек. К тому же, живущий в этом же городе. И книгу «смели»! Таким образом, издательство Раста-Пресс, основанное более удачливым посетителем «Мауна-Лоа», забросило в альтернативную среду города ещё одну загадку. Прославившиеся на весь город растаманы, в серии своих повестей о похождениях некоего маньяка по прозвищу (или по фамилии) «Герцен» ни разу не упомянули ничего, связанного с раста-культурой. Повестушки были простенькие, но наполненные таинственностью и неизъяснимым сакральным стремлением главного героя к запредельному абсолюту. Женьку и Вадика стали приглашать на литературные конференции и форумы, просили вступить в местную писательскую гильдию. Но Вадик отвечал: «А? Какая конференция?.. Да фиг с ней…» Книжки продавались, а писательские тусовки друзей не интересовали…
Артём Макарович дочитал первую страницу и со сдержанным интересом снова обратил книгу титулом вверх. Хмыкнул. Раста-Пресс… «Кажется, была с ними тут какая-то шумиха… – подумал он. И вздохнул: – Подарочек!..»
Дверь кабинета, стаскиваемая с уплотнителя, тонко пискнула, Артём Макарович отложил книгу и принял сосредоточенно-доброжелательный вид. В кабинет по пояс всунулась Снежанна. Заметила книгу, улыбнулась и спросила:
- Артём Макарович, там Миша материал привёз. Звонить Ильинской?
- Нос и скулы?.. – осведомился Артём Макарович у подчинённой.
- Ага, – бодро подтвердила та. – А в перспективе – рёбра.
- Хм… – Артём Макарович залистал ежедневник. Быстро глянул на открытую дверь. – Зайди ты.
- Да ладно… Я тут…
- Да заходи уж!
Артём Макарович не раз выговаривал Снежанне за неуместность в стенах клиники её чрезмерно открытых туалетов и эксплуатацию порно-штампов. Та всегда кокетливо отшучивалась, и коллеги понимали: свободная девушка не остановится ни перед чем в своих исследованиях богатой клиентуры заведения. В первые дни своей работы в клинике она пробовала обольстить и Артёма Макаровича. В его же кабинете. Но тот, поцеловав её «в глубокий засос», тихо сказал ей в лицо:
- Как бы я сейчас этого ни хотел, ты – всего лишь очередная «кукла Снежанна». После пресыщения твоей юной мякотью и сексапильными девичьими стонами я брошу тебя. Если ты не сделаешь этого раньше. «Лексус» на стоянке не мой. «Ягуар» тоже клиентский. И весь остальной металлолом тоже. Моя «девятка» стоит прямо у входа. Извини, что я смутил тебя дорогой одеждой и парфюмерией… – Снежанна ошарашено и жалобно моргала. – Живу я далеко от центра и от богатых кварталов. Подальше от своих дорогих безобразных клиентов! Я патологически не женат, поэтому себя и свои деньги – сколько бы у меня их ни было – я никогда и ни с кем не делю. – Артём Макарович выдержал красноречивую паузу. – Ты, безусловно – бриллиант! И тебя тут захотят многие. Очень многие! Только у меня одна просьба. – Он разжал чувственную горсть, высвободив округлую снежаннину ягодицу (та коротко и эротично вздохнула, а он оправил лацканы своего халата). – Вынеси свою охоту за стены нашей бойни!
С тех пор Артём Макарович выпал из сектора «активного обстрела». Но периодически, по старой памяти Снежанна устраивала боссу эксклюзивный «харесмент». Тот принимал всё со сдержанным пренебрежением…
- Ильинская, Ильи-инская… – Артём Макарович помусолил губами кончик карандаша. Может, на следующей неделе? Скажем, в среду. А?
- Нежилова в отпуск уйдёт с понедельника, – напомнила с дивана Снежанна.
- Да и шут с ней! Ты-то у меня на что? Чулки демонстрировать?
Снежанна обиженно заморгала, но профессионально напомнила:
- У Нежиловой двенадцать операций на скулах. Больше всех в городе …
- «Двенадцать!» – передразнил Артём Макарович – Вот и не будем испытывать судьбу в тринадцатый раз!..
Снежанна посмотрела на босса с вежливым негодованием.
- Артём Макарович! Вы же – Маэстро! Биггс повесится! Вам-то беспокоиться!
- Ну-ну!.. Подлизывать потом будешь. Короля играет свита. Слышала про такое? Моя же свита только и умеет закидывать передок!
- Артём Макарович!!
- Да ладно, все свои… И оставь в покое дядю Тома. Он-то в мои годы…
Снежанна надула полные свои губки и меланхолично закачала ногой в плохо упрятанном под халатом бежевом чулке. Артём Макарович сделал в ежедневнике запись и задумчиво уставился в снежаннину коленку. Та заметила направление взгляда босса и медленно со значением сняла с ноги ногу. Поставила их рядом, часто заморгала, оглядывая комнату и махая перед лицом ладошкой, словно ей было душновато.
- А что, Снежок!.. Хочешь, я переложу тебе мышечную ткань на ногах? Такие квадрицепсы тебе отгрохаю – Наоми Кэмпбелл в служанки возьмёшь!
Взгляд Снежанны поскучнел.
- Фу, какой вы! – она поднялась с дивана, придерживая скудные полы халатика, и направилась к двери. – Всё – о своём…
А меж тем, Снежанна, если и перебрала в эпитетах в адрес босса, то только чуть и исключительно из страха перед ответственностью – слишком дорогой намечался клиент. Она была ещё очень молода и в числе большинства очаровательных своих сверстниц, не спешила поразить свет профессиональными навыками. Её босс – другое дело.
Исследования в анатомии животного организма Артём Макарович начал довольно рано. Правда, его детские опыты с дворовой живностью однажды грубо прервал сосед по дому – товарищ Бельцман Антипатий Абрамович. Зануда и склочник Бельцман, строчивший в инстанции жалобы по всякому пустяку, до некоторой поры вполне мирно уживался с соседской ребятнёй (хотя в приватных беседах с их родителями он не раз указывал на недопустимость прилюдного надувания на колонке «резиновых изделий номер такой-то»). Но как-то, очевидно, по великой занятости, пришлось Антипатию Абрамовичу послать своего спаниеля Белю «до ветру» в одиночку. Старый добрый Беля славился во дворе исключительной робостью и добротой, и никому и в голову не пришло бы как-то досадить безответной твари. Но Беля, ошалевший от свободы и ароматов бездомных «каштанок», неосмотрительно покинул свой двор… Когда Белю нашли соседские ребята, он был изрядно помят и окровавлен, хромал и скулил. Его правое ухо неестественно отвисало, болтаясь на честном слове. Ребята пожалели Белю. По чисто детской сообразительности они не стали впутывать в дело исцеления пса его невротичного хозяина. Наркоз для операции и кривую иглу стащила у папы-хирурга Иринка Саркисян. Она же, как наиболее опытная, ассистировала. Бинты и вату принёс толстый Славка Пустов по кличке «Пустяк». Потом он охранял вход в «операционную» – гулкую комнату в недостроенном здании насосной станции – показывая всем любопытным ребятишкам кулак. Оперировал сам будущий «гений и маэстро». И всё прошло бы гладко, и здоровый и весёлый пес сам вернулся бы к своему нерадивому хозяину, если бы обиженные угрозами Пустяка девчонки не совершили подлый донос. Вот это был скандал! Что там орал разъярённый Бельцман (вместо заслуженных-то благодарностей!), в чём он обвинял спасителей животного и куда грозил обратиться, слушать было одновременно страшно и обидно. Понятное дело, родителями малышей были сделаны оргвыводы, а самим малышам – приведены соответствующие доводы, надолго отбившие тягу к врачеванию. Однако натуру не проведёшь. После школы «маэстро» поступил туда, куда не мог не поступить…
В академии было много всякого, но, в общем-то, самого обыкновенного и предсказуемого. Конспекты, «настоящий медицинский спирт», первая неуклюжая влюблённость в прыщавую однокурсницу (как же её звали?), участие в сомнительной (по художественной ценности) постановке студенческого театра пьесы «Франкенштейн», переосмысление сути человеческой жизни и осознание неоднозначности бытия…
Вопрос совершенства (а чаще, конечно – несовершенства) человеческой натуры лёг в основу эстетико-психологических исканий Артёма. Он завёл тайную тетрадь, в которой вёл наблюдения зависимости характера человека от его внешности. Что-то, конечно, перепадало и внутренним процессам: нельзя было отрицать определённой рассеянности у людей, страдающих птиализмом или нелюдимости «инконтинентников». Однако на тот момент его жизни им практически всецело владела «скульптура».
Робкий на знакомства он не имел достаточно возможностей для проверки своих теорий «на местности». Наиболее удобны для изучения, как известно, предметы и явления, не имеющие своего мнения, желаний и капризов. А люди… Впрочем, и люди – а точнее, образы людей – сравнительно часто, не миновав пика своего развития, застывают на некоторое время в необратимой доступности. В небезызвестном месте, имя которому морг. Там юный студент медакадемии, среди тел великолепных спортсменов-жиголо и шикарных (но не верных) жён торговцев недвижимостью, осознал свою бисексуальность. В дальнейшем ему это всегда удавалось скрывать. Не ведали об этом однокурсники, наставники в ординатуре, командир отделения челюстно-лицевой хирургии в военном госпитале, куда он был командирован с призывного пункта. Кстати, именно майор Звонов (естественно, при полной военной форме) был героем целой серии его гомосексуальных снов той поры. Однако к военным вообще он после службы стал относиться значительно хуже. Были причины…
Богатый опыт «собирания по запчастям» лиц армейских новобранцев и рекомендации госпитального начальства помогли устроиться в городскую клиническую больницу. Но тут, в отличие от армии, практики было мало, а возможностей попробовать что-то новое не было совсем. Он уже затеял переводиться в «гнойную» – развеяться. Но тут судьба ему подкинула настоящий подарок.
Случайно задержавшись в отделении после своей смены дежурства (коллега просил поднатаскать перед операцией по ретенционной кисте), он застал поступление необычного пациента. Хотя, вообще-то, самого обычного. Ну, раздавлено пол-лица «в кашу», ну с кем не бывает! В госпиталь после очередных полигонных стрельб ещё не такое поступало… Необычной была лишь просьба пациента, донесённая уцелевшей половиной рта. Сквозь свисты, хрипы и бульканье эскулапы разобрали, что «… моё лицо мне нужно, как новое к концу года… фото в загранпаспорте в левом внутреннем кармане…» И что, если ему не гарантируют портретное сходство, лучше пусть не оперируют – хуже будет. Кому будет хуже, доктора не поняли, но их секундное замешательство разбил звонок из горздрава. Там были уже в курсе. Сказали, что этот пациент – Мордасик, казначей северо-западной бандитской группировки («…да поглядите вы в окно! Поди уж вся братва там!..») – был взорван только что в своём автомобиле. Сказали, что приказывать не могут, и даже намекнули, что риск неудачной операции может взять на себя только очень отчаянный человек. И стоявшие вкруг целители запереглядывались. А топтавшаяся тут же сестра-хозяйка тётя Ганя в тишине сказала с сожалением:
- Эх, милок! Да кто ж тебе из вот етова лицо в обрат сладит!
Бандит, одурманенный успокоительным, краем сознания ещё поддерживал связь с реальностью, но на фразу сердобольной бабки не прореагировал. Тем самым дал понять: он всё сказал.
Вот тут-то за спинами стоящих буквально взорвалось:
- Стопроцентного портретного сходства, конечно, не обещаю, а девяносто девять – гарантирую.
Все оглянулись и посмотрели на безумца с недоверчивым уважением. А тот уже невозмутимо перелистывал загранпаспорт…
Сказать, что он в тот момент совсем не волновался, означало бы солгать. Но последовавшая череда сложнейших операций ввела его в привычный для него магический ритм. Ритм диалога с природным эстетическим оптимумом, исключающим всякие сомнения.
Мордасик остался доволен. После снятия последних повязок, не слушая щебетания медсестры, о том, что «должны ещё окончательно сойти отёки», шагнул к зеркалу.
- Оба на, бл…! – воскликнул он изумлённый. Но тут же замычал от боли и вскинул к лицу руки, потеряв костыль (сломанная в том же эпизоде его нога ещё требовала поддержки).
- Сейчас мы давать обезболивающее не будем, – назидательно сказала сестра. – Швы будут беспокоить, но постарайтесь пока меньше шевелить ртом. Улыбаться тоже пока не стоит. Понятно?
Мордасик грубовато ответил, что понятно, но радости его по поводу возвращения лица не убавилось. Он захотел лично поблагодарить доктора.
Сути их разговора «с глазу на глаз» никто так и не узнал. Но в судьбе молодого доктора с тех пор ничего не переменилось. Сначала. Потом к нему стали обращаться разные непонятные личности. Даже чудные. Идёт, бывало, к нему в кабинет какая-то фигура с наглухо задрапированным силуэтом и скрытым под огромными очками лицом. Неопределимой оставалась порой даже половая принадлежность субъекта. Саму мысль о принудительной идентификации персоны напрочь не допускали идущие вокруг неё крепкие и суровые мужчины с наушниками.
Оперировало «светило» в разных местах и с разными бригадами ассистентов. Но знакомство и первый осмотр проводило оно всегда в своём кабинете в горбольнице. Такая вот маленькая прихоть, с которой мирились все без исключения фантомные гости. В кабинете фантомы, часто, превращались в каких-нибудь видных личностей – политиков, телеведущих, крупных бизнесменов, титулованных спортсменов. Реже – в их менее известную родню и остальное окружение. Но началось всё естественно с жён и подруг бандитов – сами бандиты все, как один, были «настоящими пацанами» и своими мордами, естественно, всегда были довольны…
В деньгах Артём Макарович, понятное дело, острой нужды не испытывал, но и купаться в них у него как-то не получалось. VIP-тусовка – странные люди. Получив желаемое (часто – просто консультацию), они задвигали ему всякую несуразицу. Ссылаясь на отсутствие «сейчас с собой», совали именные зажигалки, часы (всегда подделки), компакт-диски с личной подписью, «золотые» «Паркеры», олимпийские боксёрские перчатки, клубные карты, предлагали эфирное время в «праймтайм», обещали свести «с кем надо в министерстве»… Одна модель шоу-бизнеса после лёгкой интрижки «по взрослому» пыталась «забыть» у него своё нижнее бельё. В такие минуты маэстро с ностальгией вспоминал бандитскую кодлу, предпочитающую в расчётах «честный кэш».
Но не надо думать, что Артём Макарович оперировал только «неправильные» носы, губы и груди. Хотя «марафет» отнимал у него большинство времени и сил, несколько раз ему пришлось и с Того Света людей возвращать. После одной такой операции, когда он достал из девятилетнего сына азербайджанского рыночного торговца шесть милицейских пуль, рыдающая мать парня целовала ему руку.
- Я целую руку Создателю, который, послав нам тебя, сохранил две жизни!.. – сказала она.
Артёма Макаровича это заставило по иному взглянуть и на свою руку и на себя. Нет, его озадачил не факт воплощения его особой миссии на земле. «Миссиями» прозомбированы все выпускники «меда». С этого момента (а не с Мордасика или омоложённого женоподобного телеведущего) он уверовал в уникальность своего таланта. А может – гения? Как знать… А гениям свойственны безобидные причуды. Тогда и появился заказ на уникальный персональный набор инструментов с его личным клеймом. Жёсткая (если не сказать «жестокая») анатомичная картинка слегка шокировала гравировщика, заставив его втихаря порадоваться за себя и своё сносное лицо. Он, как и многие, не предполагал, что на левом плече у основания шеи маэстро уже некоторое время носил тату с аналогичной картинкой.
Видимо, отсюда и пошла в свет побасёнка про демонистические наклонности хирурга Артёма Макаровича Герцена. И даже среди своих многочисленных обожательниц и обожателей он носил прозвище «киллер». Слухам он активно не препятствовал, считая, что благоговейный трепет снимает чрезмерный пафос с клиентов и способствует надлежащему исполнению ими обязательств по оплате.
Статус хирурга-уникума укрепляли высказывания коллег-ассистентов, отмечающих несомненное новаторство в подходе Герцена к работе. Почти каждый разрез, сделанный им, становился предметом их восхищения. А может, так оно и должно было быть? По крайней мере, в обществе (не только околомедицинском) укрепилось мнение, что Герцен исповедует свою школу резни, применяя авторскую технологию. Появившееся в различных кругах выражение «скальпель Герцена» произносилось со значением и придыханием. Сам Артём Макарович глубоко не задумывался над частностями, помня главное: нет добра и зла, но есть «Рука Судьбы». Так в менее пафосном варианте он перефразировал кавказскую торговку.
Конечно, при разделе «сладкого пирога» быстро находятся и завистники, считающие счастливчика выскочкой. Очень скоро его объявили «зазвездившим». Естественно, это была брехня. Но желчные неудачники сложили и муссировали свою версию ухода Герцена из муниципального медицинского сектора. Туда же они красочно вплели своё толкование отказа Герцена от должности в Минздраве и от опеки ведомства. Не дожидаясь общественного резонанса, маэстро легализовался. Он возглавил частную клинику пластической хирургии и снова вошёл в министерский неофициальный реестр официально практикующих врачей.
Вышеприведённое описание жизни талантливого хирурга заняло на самом деле много лет. И всё это время Герцен пытался разобраться в своих личных отношениях с людьми. В частности, с противоположным полом, который нет-нет, да и заявлял права на присутствие в его жизни. Даже не будучи ярым ловеласом, Герцен сумел заиметь много незаконно рождённых детей. По крайней мере, об этом свидетельствовали матери этих детей, всплывавшие периодически. Безусловно, в юности и молодости своей Артём Макарович не был затворником. Ещё не имея ни славы, ни денег, ни даваемых ими привилегий, он шлялся по разным тусовкам в поисках новых ощущений, а заодно – материала для своих исследований. А тусовка, она и есть тусовка: случайные скоротечные знакомства, безотчётные поступки… С мужчинами всё происходило относительно без последствий (если не считать грандиозной пасудобойной разборки в закрытом ночном клубе с участием Леди Шёлк и Агнессы – самых одиозных фигур городского сообщества трансвеститов). А вот женщины периодически доставали Герцена. В первом подобном случае он по неопытности пошёл навстречу полузнакомой трясущейся девчонке с большими красивыми глазами. «Помощь» его оказалась неожиданно щедрой – на тот момент Герцен уже кромсал бандитских шалав – и девушка умчалась восвояси до обалдения счастливая. Но с этого его «семейные» приключения только начались. Следующие просьбы Герцен не торопился удовлетворять слишком быстро, так как стал кое-что понимать. Время шло. Мамашки время от времени возвращались с историями о «дорогих» болезнях детей, безутешных бабушках-дедушках, возмущённой родне, и знакомых в прокуратуре. Приняв решение о никчемности раннего отцовства и безотчётного меценатства, Герцен встретился с каждой мамашей в отдельности. Он говорил им, что «…сын – хорошо! Значит мальчик! Сколько лет? Шесть? Отлично! Мне для личной коллекции как раз не хватает юных корпусов…» При этом он, зверски улыбался, многозначительно туманил взор, ёжился, как бы случайно делая доступной для обозрения свежую татуировку. «…Кстати, – говорил он, – Алексею Филипповичу от меня дружеский привет! Как какому? Прокурору, разумеется…» Перед такими аргументами семейные ценности безоговорочно пасовали и молодые мамы перестали беспокоить Артёма Макаровича. Чуть позже вышла эта книга…
…Артём Макарович снова взял в руки томик, повертел и отложил. Конечно, празднописцы всегда живо реагируют на легенды и, придавая им товарный вид, доводят их до состояния жутковатого мифа. Хотя… Ещё пара таких одиноких родительниц и…
Коллеги же, конечно, ничего такого не имели в виду – шутка, весёлый подарок к годовщине профессиональной деятельности… С чего они взяли, что именно сегодня? Я говорил? Вроде, не говорил… Неважно. Годовщина так годовщина.
Профессиональная деятельность… Она предполагала профессиональное отношение к делу, к жизни. И он так и относился. Беззаветно, по велению души. По велению его естества, алчущего высшей эстетической этики. Так он и хотел когда-нибудь назвать свою книгу – «Эстетическая этика». А пока есть лишь пара измусоленных тетрадок в верхнем ящике письменного стола в кабинете дома. Пожелтевшим уже страницам Герцен, как лучшим друзьям, доверял все свои догадки, сомнения и предсказания. Страницы хранили также следы изменения личности самого Артёма Макаровича. Ведь, в самом деле, не все его мимолётные (и не совсем мимолётные) знакомства были столь уж пусты по содержанию и знаменовались только сексом. Люди прибивались всякие. Взять, хотя бы мальчишку-скрипача из консерватории с его влюблённостью в прозорливый талант Паганини и паломническим стремлением в Венецию. Или девушку-дизайнера из Revelation-ART с её параллельными мирами. Оба они стали небольшими ссылками в тетрадном повествовании со своими доказательствами и выводами. Девчонка уехала жить и работать в Японию, а парень выиграл несколько международных конкурсов, и теперь, опекаемый столичным другом, редко показывался в клубах, где раньше оттягивался Герцен. В жизни самого Герцена остались только коллеги и клиенты. Да алчные тётки, где-то придумывающие, как добраться до «несметных сокровищ»… И эта вот книга… Рассеянной щепоткой Артём Макарович пустил шелестящий веер из страниц.
- Вот тебе, Герцен, и путь!.. От «Эстетической этики» до маньяка… – усмехнулся он сам себе.
«А как же? Маньяк и есть! Ни семьи тебе, ни друзей…» – тут же возник извечный Альтер Эго.
«Это-то причём? Что, в конце концов, плохого-то? Не для себя же я… – тут же ответил ему Артём Макарович и осекся. – Ну… и для себя, понятно, тоже…»
«Понятно, – согласился тот. – Продолжай.»
«…но… я же исследователь! Не мне лично эти исследования нужны!..»
Альтера вдруг прорвало:
«Какие исследования?! Коновал! Зарвавшийся сноб, прикрывающий своё высокомерие и цинизм красивыми теориями! Заметь: не намерениями! Ходишь по головам, по лицам, собираешь урожай почтения и сакральных откровений. Обираешь людей морально и духовно, потакая их низменному желанию встать в ряд востребованных манекенов! Погрязая в их пороках, умножая их своими, ты – ускоритель распада личностей! – стал первым противником Природы самой! …Исследователь!..»
Герцен выдержал невеселую раздумчивую паузу и спросил у себя:
«Так что теперь?»
«Признай, наконец, что давно уже относишься к людям, как к заготовкам, образцам. Как к операционному мясу. Что утратил к ним главный интерес – человеческий!» – выдал Альтер Эго.
Герцен подумал ещё. И согласился:
«Хорошо. А потом?»
«Потом? Потом отдохни…»
«Не понял... Отдохнуть? Как это?..»
Герцен начал, было, теряться, но тут и в самом деле ощутил прилив колоссальной усталости. Он откинулся в кресле и, медленно моргая, глубоко подышал.
Набрал секретаря и попросил не беспокоить пятнадцать минут.
Включил телевизор…
…»
Следует продолжение.
настроение: Во-о!
хочется: Ог-о-о!
слушаю: А-а-а-а-аа!!!
Ни к чему...
Приветствую тебя, морозный день!
Сегодня я в Нирване. Мило дело!!
Куда ты, моя милая, глядела,
Когда я записал всю эту Хрень?!!...
Сегодня я в Нирване. Мило дело!!
Куда ты, моя милая, глядела,
Когда я записал всю эту Хрень?!!...
настроение: Лиричное
хочется: Повалять дурочку ))))
слушаю: Шум кулера
Дикая энергия «нах»
Забыхарь (очень старый знахарь)
настроение: Сносное
хочется: Быть подольше живым и здоровым
слушаю: Oomph! (почему не они, а Rammstein?)
Дикая энергия "нах"
«Кака бычна!» (чешск.) – «bullshit» (англ.) – дерьмо собачье, ерунда, несусветная чушь
На злобу и классовую рознь
Вначале были мысли, не тронутые дикой энергией «нах»…
(Новая жизнь всем известных слов и фраз.)
Молодая золотёжь (Перхоть позолотная)
(Новая жизнь всем известных слов и фраз.)
Молодая золотёжь (Перхоть позолотная)
Кому с утра?
Разве страстному и опытному любовнику надо объяснять, что такое Бабаевский шоколад?
Заголовок, он же Передзадок
Вначале были мысли, не тронутые дикой энергией «нах»…
(Новая жизнь всем известных слов и фраз.)
WindowsXP(Окно, секс, 3,14)
(Новая жизнь всем известных слов и фраз.)
WindowsXP(Окно, секс, 3,14)
настроение: Ы-ы-ы-у-у-у-э-э-э-эх-х-х-хххх
хочется: Хохочется
слушаю: С клушою
В этой группе, возможно, есть записи, доступные только её участникам.
Чтобы их читать, Вам нужно вступить в группу
Чтобы их читать, Вам нужно вступить в группу
