Если подробно вспоминать о Коктебеле - столько интересных встреч было там, и все были объединены любовью к творчеству. Так, после концерта я подошла к Илье Ченцову - исполнителю авторских песен из Киева, который совершенно очаровал меня тембром своего голоса, композицией песен и стихов и исполнительским искусством, но было в нем что-то еще, неуловимое, медитативное, таинственное. И я не ошиблась. Это был ученик Ошо Раджниша, он проводил семинары по практикам своего индийского учителя в Новом свете. Оказалось, что он и его жена Валентина снимают дачу на горе, рядом с нашей. Мы подружились, и с этого знакомства началось мое погружение в практики Ошо,  углубился интерес к Индии и желание туда поехать. Через небольшой промежуток времени, я приняла санньясу, став ученицей Великого Просветленного Мастера, получила посвящение в Пуне (Индия), потом заинтересовалась храмовыми индийскими танцами и началось мое духовное путешествие, продлившееся не один десяток лет.
Но начало этого пути лежало от Дома Волошина. Я погрузилась в дебри нового, незнакомого знания, другой культуры, и открытиям не было конца, словно, кто-то повел меня по бесконечным лабиринтам прямо из мастерской Максимилиана Волошина. Вот, чем мне еще дорог Коктебель. В воспоминаньях Марины Цветаевой "Живое о живом" есть эпизод о том, как ей нестерпимо хотелось потрогать рукой копну непослушных кудрей Волошина, и он, угадав ее желанье, позволил ей запустить руку в свои кудри, и она испытала такой восторг погружения в могучие дебри...  Возможно, этот миг для юной Марины тоже был мигом прикосновения, моментом инициации, погружения в тайну... А Волошин  написал о ее стихах: " Ваша книга - это весть "оттуда", утренняя благостная весть. Я давно уж не приемлю чуда, Но как сладко слышать: "Чудо есть!"
Чудеса реальны, и к каждому они приходят по-своему, раздвигая Вселенную и давая имена.

Старшей сестре было на пору нашего знакомства 93 года. Меня посадили с ней рядом за стол,  я с удовольствием ухаживала за ней и с интересом наблюдала. Декольтированное платье, крупные украшения на морщинистой шее, длинные серьги и высокая прическа - все говорило о том, что дама готовилась к приему гостей. Для нее персонально в небольшом серебрянном графинчике стояло ее любимое домашнее вино, и когда произнесли первый тост, чтоб поздравить с выставкой московскую родственницу ( тоже пожилую даму, но более молодую, чем сестры), моя подопечная воскликнула вполголоса: "Боже мой, Наташенька! Я села за стол, не накрасив губы! Срочно передайте мне помаду!" Я, в свою очередь, подумала: "Зачем помада перед обедом? она ведь мгновенно будет съедена." Но, старушка хотела быть красавицей и накрашенными губами произнести поздравление и сказать тост, процитировав Омара Хайяма. Она готовилась. Еще более удивили меня бабушки (не сметь их так называть!) - прекрасные дамы, когда мы повезли их в Коктебель на вечерний концерт, который устраивался в честь французов.  Сопровождать их приехал единственный мужчина в нашей компании (которому было за 70) по имени Флориан.  Мои светские спутницы  кокетливо обмахивались веерами, Флориан целовал им ручки и сыпал комплиментами, которые они принимали, как должное и, вскоре, я  с удивлением, наблюдала забавное соперничество прекрасных дам за внимание Флориана. Остановились они на "чашечку чая" перед концертом у одной моей хорошей знакомой из Питера, тоже женщины зрелого возраста (ей еще не было 70-ти), которая имела небольшую дачу прямо у входа в Дом писателей. Она встретила нас накрытым столом с красивым  фарфоровым сервизом (который специально привезла из Перербурга для светских чаепитий) Звали ее Алла Добровольская, архитектор в прошлом, она на пенсии увлеклась живописью и писала виды Карадага с моря. О, это отдельная тема! Она укладывала этюдник на спасательный круг, выплывала в открытое море, выбирала ракурс и писала пейзаж, лежа на волнах. Кратко скажу о другом ее хобби - эта женщина обожала горы и написала с натуры все семитысячники нашей страны, ей не хватало в этой короне  королевской вершины и она мечтала написать Анапурну, копила деньги и поражала всех своей мечтой поехать в Непал. В те годы это воспринималось чудачеством (если еще учесть ее возраст), но я с ней ходила по Карадагу и  заплывала далеко в море - ее физическая форма восхищала меня, молодую женщину.  И она осуществила свою мечту, правда на много лет позже.

Дачная жизнь у моря в течении всего лета очень устраивала нашу семью.  По соседству с нами снимала дачу семья из Львова, от них мы узнали, что хозяйка дома напротив готовит чудесные обеды для дачников. И мы, уплатив за месяц вперед (чтоб "застолбить место") брали у нее горячие обеды в судочках и замечательные компоты из свежих фруктов. Готовила она отменно и очень разнообразно, знакомя нас с особенностями крымской кухни. Мы уже привыкли к фаршированным перчикам, долме, голубцам, вкуснейшим борщам, домашним пирожкам и  свежим яйцам, козьему молоку и сыру и многому другому. Все это очень облегчало нашу жизнь, я не стояла у плиты, не бегала на рынок, не ломала голову, чем кормить ребенка и мужа, и  наша семья получала полноценное питание. У Даньки был свой круг друзей.  Неподалеку, за высоким забором находилась дача Маргариты Алигер, где жили художник С. Цигаль и актриса Любовь Полищук. Их дочка Маша, ровесница Данила, любила строить с ним вместе замки на песке. У знакомого ювелира, где я заказывала украшения из найденных камней, росли два мальчика, примерно возраста моего сына, и они все вместе собирали красивую гладкую морскую гальку, на которой рисовали под моим руководством морские виды. Еще мы подружились с немцами, которые строили дорогу и жили в отдельном аккуратном городке в конце набережной.  Невольно хотелось сравнить их чистенькую комфортную территорию с тенисными кортами и уютными кафе, идеальным забором с захолустной столовой, находящейся рядом, огороженной разношерстными досками, сбитыми заплатами из ржавого железа, покосившиеся ларьки, грязные урны и прочие неприглядные стороны нашего советского бытия. Немцы покупали наши картины и приглашали нас в гости в кафе-мороженное на своей ухоженной территории, и мы  удивлялись контрастам бытия. По выходным я уезжала в Феодосию проводить открытие выставок живописи, особенно, мне запомнилась одна московская художница, пригласившая  нас - искусствоведов на небольшой домашний банкет в дом своих родственников. Хозяйки дома - две сестры находились в более, чем преклонном возрасте. Одна из них была оперной певицей и закончив свою  певческую карьеру в Киеве приехала жить  в Феодосию к старшей сестре. Дом был увешан большими фотографиями актрисы в различных ролях,  с тяжелым гримом, в  громоздких театральных костюмах, которыми она очень гордилась и провела нам целую экскурсию по своему артистическому прошлому. и даже пропела арию Любаши из оперы "Царская невеста". Несмотря на возраст старушки, голос ее звучал с прежней силой. Старшей сестре
 

"Я -вся тона жемчужной акварели,
Я бледный стебель ландыша лесного,
Я легкость стройная обвисшей мягкой ели,
Я изморозь зари, мерцанье дна морского".
 
М.Волошин "Портрет"
 
 Эти строки стихотворения так подходят к автопортрету Маргариты Сабашниковой 1903 г. Конечно, это о ней, также, как и другие замечательные  поэтические строки:
"Всю цепь промчавшихся мгновений
Я мог бы снова воссоздать:
И робость медленных движений,
И жест, чтоб ножик, иль тетрадь
Сдержать неловкими руками,
И вашу шляпку с васильками,
Покатость Ваших детских плеч,
И Вашу медленную речь.
И платье цвета эвкалипта,
И ту же линию в губах,
Что у статуи Таиах,
Царицы древнего Египта.
И в глубине печальных глаз -
Осенний цвет листвы - топаз.
 
Вот, так, перечитывая стихи М. Волошина, я нашла подтверждение своим интуитивным догадкам, озарившим меня в ночном сумраке Волошинского дома. Работы Маргариты были более экспрессивными, нежели уравновешенные, гармоничные, почти монохромные акварели Максимилиана Волошина.  Это говорило о  ярком темпераменте Маргариты, ее  эмоциональности, ее автопортреты были насыщены драматизмом.  Мои предположения подтвердились, когда я увидела репродукции с ее работ, посвященных евангелическим сюжетам. Их привезли французские родственники сабашниковой в подарок музею. Развешивать в музее их не спешили,  и у меня была возможность подробно рассмотреть их. Я пришла к выводу, что для художницы создание картины не было целью, ей важно было эмоционально передать свое собственное ощущение от того или иного сюжета. Поэтому все работы выглядели незавершенными набросками, сделанными "на одном дыхании" Конечно, мистическим учением Рудольфа Штайнера увлеклась Маргарита и покинула "Люциферовскую Россию", оставив Волошину лишь память о себе и...
"Барельефы, ветви эвкалипта,
Полки книг, бумаги на столах,
И над ними тайну тайн Египта -
Бледный лик царевны Таиах..."
 
Так, в мастерской Волошина, мне приоткрылись страницы романа с его мистической возлюбленной, египетской царевной, прекрасной дамой, что ввела в в краю сфинксов культ крылатого Солнца. В этой скульптуре была гипнотическая сила.
 В "Истории моей души" М. Волошин написал такие строки:
 
"Написать перечувствованное, пережитое - невозможно. Можно создать только то, что живет в нас в виде намека. Тогда это будет действительность".
 
 

Стой, бело-лунный Таиах!
Таинственность твоей улыбки -
Песок зыбучий, ветер липкий,
А взгляд в ночи внушает страх.
 
Глаза-белки глядят из щели
Без направления зрачка.
Так, в ожидании скачка,
Охотник рядом с зверем целит.
 
И эту точку отыскав,
Ты властен в сумерках пространства
И вечен в знаках постоянства,
Но помещен, как в батискаф.
 
В очах, рожденных для Египта,
Как отшумевшая гроза.
Застыла лунная слеза,
Как иероглиф манускрипта.
 
Наш диалог в ночи продолжался. Я смотрела на порреты Маргариты Сабашниковой и думала о том, что она из тех женщин, кто имел демоническую сущность. Почему она называла Максимилиана Волошина "недовоплощенным"? Она знала его сущность. Внешность Макса она описала так (при первой встрече):
в Париже: "Характерный типаж Латинского квартала- плотная фигура, львинная грива волос, плащ и широченные поля остроконечной шляпы... " Пишу сейчас эти строки и думаю. что рядом с Гарри Потером тогдашний Волошин смотрелся бы вполне органично. его бы сочли волшебником. маргариту он шокировал "неуместными в приличном обществе укороченными брюками", но более того, она назвала его  - "непривычно радостным  для России":
",,,глаза глядят так по- доброму, по-детски, такой искренней, энергетической восторженностью лучатся зрачки, что невольно перестаешь обращать внимание на эпатирующую экстравагантность обличья. Мы  возвращались вместе, и он раскрывал мне мир французских художников, тогда это был его мир..." Мне открылась тема любви двоих незаурядных людей, и меня не оставляла мысль. отчего же Маргарита все-таки ушла от Волошина? Теперь у меня не было сомнений, что увидев в Париже скульптурный портрет царевны Таиах, Волошин заказал его копию и привез в Россию, именно, из-за мистического сходства с Маргаритой. Личность этой женщины глубоко заинтересовала меня, и я внимательно вглядывалась в ее автопортреты и думала о ней на следующий день после ночного посещения  дома-музея. И каково же было мое удивление, когда ответы на заданные мною в ночи вопросы посыпались. не прошло и трех дней. По счастливому стечению обстоятельств - в Коктебель приехали из Парижа родственники Маргариты Сабашниковой. Но это уже другая история.
 
 
 

"Но неизменна и не та
Она сквозит за тканью зыбкой.
И тихо светятся уста
Неотвратимою улыбкой"
М. Волошин "ОНА".
 
Я подошла к окну, представляя, что вхожу в святая святых - ДОМ, наполненный призраками. Домашняя уютность лежанки, застеленной по-деревенски полосатым покрытием, наподобии домотканных половиков совершенно не сочетавшимся с копией   головы египетской царицы таиах, висевшей над лежанкой, характеризовало  хозяина дома, как человека, идущего за внутренним в убранстве дома, а не за внешним эстетизмом. рядом стоял видавший виды мольберт, видимо, почищенный для приличия музейными работниками, но палитра радовала своими засохшими красками, как может радовать перистый ореол, разлитого в луже бензина, который по своей воле складывается в чудесную картину.  Я посмотрела на скульптуру, в ее гладкие глаза с подобием зрачка, удивилась овалу лица. так похожему на овал лица Маргариты Сабашниковой  - возлюбленной и жены Максимилиана Волошина. Что-то вкладывал он в это изображение египетской древности? В фонаре окна волошинского дома появилась полная луна. Я подошла к окну и увидела чудесный вид на море. В нем было нечто мистическое, как в ночных видах Куинджи.От луны по морю дребезжала дорожка, граница между ночным небом и ночным морем отсутствовала, расстворившись в сумраке и, казалось, что весь пейзаж  парит в космической невесовмости. В стеклах фонаря отразилось изображение Таиах, я обернулась и  вздрогнула. Она СМОТРЕЛА! Свет луны упал на рельеф  портрета, матовое лицо, словно, ожило и наполнилось силой. Я замерла, вглядываясь в портрет, будто между мной и таиах выстроился невидимый мост. соединивший меня-современницу конца 20-ого века  с временами Древнего Египта. Дух Таих заставил меня затрепетать.  Мгновенно сложились строки стихотворения, которое я так и назвала:
"Духу царицы Таиах" 

Я "съобезьяничала" с М. Влошина, он тоже сам себе посылал написанные стихи. Мне показалось это интересным писать письма и стихи себе самой. а по возвращению их перечитывать, будто от другого человека, не подвергая стихи редакции, откладывать их в копилку. позволяя потоку стихии идти через тебя , только фиксируя знаками, зарисовками, словом. У Макса Волошина день рожденья был 16 мая, он к этому дню сколачивал фанерный ящик и прибивал его на терассе. Туда без подписи он опускал свои стихи и предлагал своим друзьям, которые у него гостили в любое время года. как главный "обормотник" и выдумщик. опускать в этот фанерный ящик свои стихи, пожелания, рисунки. карикатуры, любые творческие подарки. Так, самому себе он подарил "Коктебельские сонеты".Волошин любил устраивать танцы, считая, что музыка и танец-испытанное культурно-религиозное средство для выявления душевного хаоса. Он написал в начале века статью о смысле танца, но эти строки и сейчас могут считаться злободневными: "Наш век болен неврастенией. Новые условия жизни, в которых оказался человек в теперешних городах. страшная интенсивность переживаний. постоянное напряжение ума и воли, острота современной чувственности создали то ненормальное состояние духа. которое выражается эпидемией самоубийств, эротикой,подавленностью, бессильными революционными порывами и смутностью моральных критериев..."
Казалось бы, как связана пластика человека и его духовные устремления? оказывается  связь очень тесная. И Волошин предлагал своим друзьям заниматься пластикой. танцами на берегу моря. Конечно, местное население воспринимало эти причуды интеллигенции неоднозначно. Поговаривали даже о выселениии "обормотов" из Коктебеля. Но М. Волошин умел ладить с людьми. его внутренняяя хоризма была настолько велика, что
 ему не приходилось тратить много времени на убеждения. Конечно Максимилиан Волошин прошел многие этапы блуждания человеческого духа, увлекаясь магией, оккультизмом, философией Р. Штайнера, он погружался в буддизм, католичество, масонство и жил в романтических переживаниях мистического характера. Его знания были обширны, а библиотека уникальна. Его дом, словно, законсервировал внутри себя мощную энергетику хозяина. В 80-е дом-музей Волошина имел плачевное состояние, он сохранялся лишь на энтузиазме работников музея. с которыми я познакомилась и часто посещала музей. Однажды мне посчастливилось попасть туда ночью. и вот тогда, в тишине, при свете луны, в отсутствии посетителей, мне приоткрылась эта мистическая сторона дома.

 Я уезжала в Феодосию проводить выставки и откровенно скучала там. Вдоль моря ходили поезда, и местный пляж был похож на вокзал. Хотя, кончно, замечательно, что железная дорога была проложена, благодаря великому маринисту И.К. Айвазовскому, установившему эту прогрессивную связь  Крыма с большими городами. В Феодосии сел в поезд, и ты уже в столице. Приехал из Москвы, или Питера в Феодосию, нанял такси, и ты уже в Коктебеле.  Находясь в Феодосии, я мучилась ностальгией по Коктебелю и писала стихи:
 
"Из Коктебеля я приехала вчера.
Прошел лишь день, но я уже скучаю
И моря здешнего совсем не замечаю,
И в Феодосии мне скучны вечера.
 
Мой Коктебель спешит ко мне во сне
Молочный, голубой, лиловый.
То пропадет, а то возникнет снова
В Киммерии - загадочной стране.
 
Там моря бирюза уходит вдаль без края.
Там Макс стоит в горе гривастым львом.
Там волны катятся то песней, то стихом
И лик Марины чертит птичья стая.
 
*
Я вспоминаю тот чудесный день:
Большой заплыв с попутною волною.
То лето пахло раннею весною,
Хоть осени уже лежала тень.
 
Пожалуй, это было так давно.
Твой голос растворялся в дуновенье
И, словно, восходящее растенье
Врастало солнце в небо, море, дно,
 
Любя насквозь! И оттого родней
И крепче проникает в сердце память,
Когда прикосновения не ранят,
Когда не делит свет ничьих теней.
 
*
Чиста прохладная вода
И море, как купель, прозрачно.
А среди камешков невзрачных
Вдруг дивная сверкнет звезда.
 
Нырнешь, погонишься за нею,
А свет ее уже пропал,
И бледно-голубой опал
Осыпал волосы и шею.
 
Опять нырок. Звезда. Ошибка,
Но снова манит глубина -
Ожог струи, касанье дна,
И тело молодо и гибко.
 
Восторг игры. стремленье вод.
Ритмичных звуков поглощенье.
И все восторги возвращенья
 На светоносный небосвод.
 
Я писала стихи и посылала их по почте в Коктебель себе самой.  Правда муж был в это время там. а сын уехал на золотую гору.

"Когда вы любите человека, нам всегда хочется. чтобы он ушел, чтобы о нем помечтать..." Марина Цветаева "Живое о живом".
 

"Моей мечтой  с тех пор напоены
Предгорий героические сны
И Коктебеля каменная грива.
Его полынь хмельна моей тоской,
Мой стих поет в волнах его прилива,
И на скале, замкнувшей зыбь залива.
Судьбой и ветрами изваян профиль мой".
 
 
Мне нравилось уходить в лагуну, и смотреть на морской пейзаж, замкнутый с одной стороны горой Хамелеон. с другой стороны Карадагом, где , стояла скала с четким профилем лохматой головы Максимилиана Волошина, словно природа сама увековечила поэта и художника. Я гуляла одна по тем тропам, где когда-то ходил он в длинной по колено кустарного холста рубахе, подпоясанной поясом в сандалиях на босу ногу, с буйной копной непослушных кудрей, перевязанных жгутом, свитым из седой полыни.
Его образ приняла киммерийская земля. сотворив нерукотворный портрет.

  Старушка Изоргина порой нелестно отзывалась о Волошине и его друзьях. Местное население легко переделало название "Общество абериутов" в "Общество обормотов", но утихали всякий раз, вспоминая "колдовские способности М. Волошина". К приеру. они любили рассказывать, как хозяин дома  "голыми руками огонь отвел"., когда в доме начался пожар. "Отодвинул ладошками стену горящую, - рассказывали они, - огонь собрал, как зернышки в горсть и потушил". То было время увлечения Макса различными оккультными учениями. Он увлекался предсказаниями и имел большую силу воздействия на своих собеседников. эту силу отмечала и Марина Цветаева, очарованная образом кудрявого человека, который разглядел в молодой девушке истиного поэта и не давил на нее своим авторитетом, а раскрывал ее дар, неспешно, исподволь. Вопрос свободы человека, его способности к саморазвитию и совершенствованию волновали Волошина. Легкость мысли была ему опрой, он повсюду чувствовал себя "своим". Это было в Париже, в Италии, во многих путешествиях М. Волошина, это было и в Коктебеле. В скале из вулканических пород он разглядел  профиль, сходный с собственным портретом и понял, что на этой древней киммерийской земле его истиный дом:
 

Здесь бывали А. Ахматова, М.Цветаева, С. Эфрон, К. Бальмонт, К. Чуковский. Г. Шенгели
Н.Гумилев,  М. Булгаков, многие художники: остроумова-Лебедева. Петров-Водкин, всех и не перечислить. В этом доме были желанными гостями артисты и музыканты, археологи и исусствоведы. Во все времена у людей искусства была тяга к общению, которое представляло огромную ценность. Меня всегда удивляла личность М. Волошина. Как он умел ладить и с белыми, и с красными, и с творческой богемой, и с представителями новой власти.

  Море и возможность интересного общения по вечерам, доброжелательные слушатели моих новых стихов, которые рождались легко и свободно  среди красоты этой природы. вдохновляли меня. Я написала цикл стихов, посвященных Коктебелю, находясь под влиянием поэтов серебрянного века.  Мы ходили в гости по вечерам к старожилам Коктебеля, любили бывать у старушки Изоргиной, хорошо знавшей Максимилиана Волошина и помнившей многих его друзей, приезжавших погостить в гостеприимный дом. Волошин создавал свой дом, как "художественную колонию для поэтов, ученых, художников" своего времени. Местные жители не всегда понимали хозяина дома, а порой и подвергали осуждениям, оценивая его поступки  умом простым и житейским. Сочетание слов "Дом поэта" наполнялось двойным смыслом. Это было не только здание оригинальной кнструкции, но и место творческого сообщества людей, живших интенсивной духовной жизнью, хозяин которого был вдохновителем "мудрого отдыха". В этом доме месяцами жили поэты А.Белый, В.Брюсов,
 

1.
 
Закат спустился сумрачно-лиловый.
Похоже, завтра снова будет дождь.
Созрели персики и вылезли из кож.
Спит Карадаг застывший и суровый.
 
Морская гладь прозрачна, как родник.
Прилип к ней, отразившись, белый парус.
Блеснули в гребне капли, как стеклярус.
Доносится неугомонных чаек крик.
 
И альбатрос парит, взмахнув крылами.
В душе восторг беснуется, как пламя.
Ввысь призывает очертанье гор.
 
Как хочется взлететь, подобно птице,
Внизу деревья, крыши в черепице,
На низких склонах - сказочный ковер.
 
 
2.
 
На низких склонах сказочный ковер,
А дух отвагой яростной стремится
К той высоте, что недоступна птицам
В сверкающий и солнечный шатер.
 
Внизу мелькнула синяя гора.
И взгляд объемлет полукруг залива.
Для слуха стал яснее шум прилива
И треск, едва заметного костра.
 
Развеян след оставшегося пепла.
Душа моя проснулась и окрепла.
Любовью веет из открытых пор.
 
Я, нынче, перестала быть бездомной.
Весь этот мир прекрасный и огромный
Кто властною рукою распростер?
 
3.
 
Кто властною рукою распростер
Скульптурные, причудливые скалы
И лунный свет молочного опала
В глубинах моря,  у подножья гор?
 
Кто здесь построил это Мира зданье
Под пирамидой солнечных лучей
И подарил блаженство для очей,
Окутав все непостижимой тайной?
 
Земное тело в линиях холмов,
Волна в оправе лунных берегов.
Вулкана сердце спит под тенью крова,
 
А воздух - пей! Он всех гармоний влага.
Нарисовал художник Карадага
Красу земли торжественной основой.
 
4.
 
Красу земли торжественной основой
Подчеркивает строго вертикаль.
Вот, где зарыт таинственный Грааль.
Не выданный ни звуком, и ни словом.
 
В небесной чаше тишина небес
И всей вселенской мудрости напиток.
Душа взлетела, сбросила избыток
Земного чувства,  изменив свой вес.
 
И, утончаясь, и едва дыша
Прильнула к чаше грешная душа
И жажду утолила отрешенно.
 
Какая в мощном небе красота,
Как безупречность белого листа -
Куда ни посмотри, все совершенно!
 
 

  Коктебель был хорош тем, что представлял собой большую дачу и сохранял традиции светских вечеров, интересных встреч, концертов, приезжали люди со всего Союза.  День мы проводили на море, писали этюды, гуляли, а вечером вся питерская и московская интеллигенция собиралась на набережной.  У многих были  свои домики - дачи, а кто-то снимал на лето жилье, как мы. Приехали ученые из Московской Академии Наук исследовать флору и фауну заповедника Карадаг, с директором которого мы уже подружились.  Нам заказали серию акварелей и выдали пропуск в заповедник. Мы побывали в самом сердце вулкана, побродили среди нетронутой красоты и решили остаться ночевать в пещере, возле которой Данил нашел несколько крупных агатов и сердоликов. Мы рассматривали камни сквозь солнечные лучи и сделали такое открытие, что все акварели М. Волошина  подобны слоистому агату, палевой дымке лунного камня и золотистой теплоте сердоликов. Микромир и макромир Киммерии был един.  Позднее я заказала себе комплект украшений из этих камней у местного ювелира, оправив камни в серебрянную оправу, сохранив их естественную красоту киммерийской земли.  Несколько дней мы провели на Карадаге, и я написала под большим впечатлением венок сонетов "Карадаг", а Гена нарисовал цикл акварелей.  Презентация моих сонетов состоялась  на площадке возле скалы под названием "Чертов палец". Наши друзья сидели у костра  вдалеке, а я подошла к подножию скалы и начала читать сонеты вполголоса. Аккустика этого природного места была такова, что звук распределялся по поляне, как в концертном зале, и мои слушатели не пропустили ни единого слова. Читать стихи, которые только что написал  в природной среде, глядя на летящих птиц и морской простор понимающим поэзию людям, разделяющим  взлет твоего вдохновения, оказалось таким наслаждением! Потом мы всю ночь сидели у костра, каждый что-то читал, вспомнили стихи Марины Цветаевой, Анны Ахматовой, Сергея Эфрона и, конечно, Максимилиана Волошина. Мы впитывали этот воздух, готовые делиться. И, казалось, тени поэтов серебрянного века обступили наш костер.

И я дала себе слово, что непременно побываю когда-нибудь в этих удивительных местах с красивым названием Коктебель.  В 70-х эти места невероятно полюбились девочкам - мальчикам - цветам, разнородным компаниям советских хиппи. Планерское находилось в нескольких киломметрах от крымского города Феодосии, родины знаменитого морениста Айвазовского и привлекало молодежь своей отдаленностью и нудисткими пляжами. Туда приезжали с палатками, наслаждаясь диким отдыхом и свободой. К 80-м это движение поутихло, и народ, воспаленный свободой и наркотиками полюбил менее многолюдные и  более нетронутые места.
  Коктебель нравился всем по-своему. Я мечтала посетить музей М.Волошина и побродить по прекрасной земле Киммерии, вдохновляясь тенями поэтов и художников начала 20-ого века. Мой муж заинтересовался необычными палевыми акварелями М.Волошина и мечтал об этюдах. Наш сын просто любил море и был счастлив тем, что мы сняли дачу на горе, откуда открывался чудесный вид на восход, и можно было, едва проснувшись, даже не умываясь, сбежать по крутой тропинке вниз и броситься в чистое прохладное море, а потом наблюдать с горы восход солнца и медленно нагреваться в его теплеющих лучах.

  В ту пору эти места чаще называли Планерским, потому что горную местность облюбовали дельтапланеристы. Мы любили старое название Коктебель, связанное для нас с жизнью и творчеством Максимилиана Волошина. Отец одного моего приятеля бывал там часто в молодые годы и гостил у  великого поэта, художника и балагура  в его доме, всегда полном гостей. Однажды мы с приятелем и его мамой   сидели, разбирая архив папы-писателя, и мое внимание привлекли фотографии забавных людей в греческих хитонах, веселых и пьяных, веселящихся на берегу моря. Беспечная вакханалия среди строгих снимков  литераторов советского периода не могла не заинтересовать нас, и мы с молодым задором требовали у жены писателя отчета о веселой компании, и она, с удовольствием вспоминая свою молодость, показывала пожелтевшие от времени фотографии, находя на них своих друзей и подруг, ставших впоследствии людьми известными и знаменитыми в творческих кругах. Кудрявый, толстенький вакх, возглавлявший процессии на фото с кубком в руке, был никто иной, как Максимилиан Волошин. Тогда впервые я узнала о его разносторонней и яркой личности, но не было в то время о нем ни монографий, ни репродукций с его картин, а стихи можно было прочесть только  в перепечатках. Но из уст очевидцев рассказы были еще таинственней и интересней.
 

Я бывала дождем, я меняла привычные ритмы,
Когда город уснет, и чтоб ему крепче спалось,
Выводила я такт и мелодии древнего Крита,
Угадав по ладоням дорог, что еще не сбылось.
 
Это было легко, так обычно играет ребенок:
Чутко слышит себя, но верит, что это не он.
Просыпаясь мой город ворчал недовольно спросонок
И ему отвечало протяжное эхо времен.
 
Я встречала людей и  любила струиться по коже,
Отражаться в глазах, различая крупинки огня.
И мерцание их становилось с годами дороже,
И стихия любви соразмерна была для меня.

Так долго ты хранила эти зерна,
Что высохла, состарилась ладонь
И чернозем от сдернутого дерна
 
Весь сморщился, бороздки проминая,
Оставь его, попыткою не тронь
Создать здесь сад, или подобье рая.
 
Но ты упряма. Линия сквозная
Прочерчена на бледный циферблат
И с прошлым эту нить соединяя,
 
Освобождая от сухого пепла
Слова, что своей тяжестью скрипят,
Ты настигаешь суть, что так поблекла
 
И вымеряешь путь наискосок,
Отбрасывая то, что не сбылось
И держишь нить, что тонкий волосок
 
Твоей судьбы, с отрадой детских грез
И памятью невыплаканных слез.
Прорваться ей дождями суждено
 
И оросить встревоженную землю
Отчаянно, возвышенно, грешно,
Проникнуть в недра до корней глубоких
 
И ангелов увидеть яснооких.
Тогда посеешь ты свое зерно
И слово скажешь ради звезд далеких.

Мне говорили: "Полюби людей"
Любви я много раздарила.
До самоотреченья я любила
От самых сладостных затей.
 
Духовной жертвой в небо восходя,
К земле я развернулась головою.
Стреножена и связана судьбою,
Я все же сострадала всем, любя.
 
Но кто связал мне руки за спиною?
Кто крепко прикрепил меня к кресту?
Не умираю, но и не расту.
Цветенье трав шуршит под головою.
 
Я ничего отныне не несу.
Привязанный не держит крепкой ноши.
Вокруг меня сгущается пороша.
Снег памяти я обращу в росу.
 
Любви моей последней дивный сон.
Как я, ты тоже опрокинут.
Для тех, кто с детства был покинут,
Не предназначено корон.
 

Город сомкнулся, оскалив жестоко
 Свет фонарей. И подобье упрека
Тихо скользнуло под дверь, словно зверь.
 
Слишком шаги в тишине незнакомы.
Дом размечтался, что он уже дома.
Дверью подъезда безмолвно зевал и спал.
 
Мертвенным бликом глазели неоны.
Пальцы топорщили старые клены.
В рваных перчатках под сумрак небес  и без.
 
Рельсы трамвайные сонно звенели.
Окна глазами убитой газели
Месяц гоняли, как взмахи ножа, кружа.
 
Ночью и люди, и звери похожи, и города
Блеклой и лунно-мерцающей кожей.
Вздохом любви в никуда. Никуда.
 
 
 
 

Сквозь зеркальную тьму проходящий
Самый ранний трамвай замирает.
Мой любимый доподлинно знает:
Тихой спутницей, чутко скользящей
Вдоль извилин его и желаний
Я плыву, как трамвай этот ранний,
Чутко слушая ритм уходящий.
В перекресток руки его сонной
Я вплетаю гибкие пальцы,
Изучая повадки скитальца,
Как пейзаж за окном монохромный.
Набухает прожилкой бутона
Поцелуй в след, оставленный оспой.
Слог невзрачный, что мелочи россыпь
В твоей фразе, умеренно скромной.
Все знакомо, уныло-трамвайно
И битком набиты салоны.
Отутюжены дырки в талонах,
Их вторичность уже не тайна.
Крыши матовым светом лоснятся.
Как всю ночь гулящие кошки.
На усах твоих хлебные крошки
И от носа тени ложатся,
Как длиннющие черные рельсы.
По которым трамвай наш мчится.
В уголках рта улыбка лучится.
И ее эфемерное тельце
Мне здоровым ребенком снится.
 

В таверне пьяницы горланят.
Фортуна крутит колесо.
Влюбленных луг зеленый манит.
Фортуна крутит колесо.
Цыганских песен плач и радость
В звенящий бубен бойко бьет.
Монашка в келье слезы льет.
Советник замышляет гадость.
Фортуна крутит колесо.
Плывут девичьи хороводы,
И у парней играет взор.
Поет вагантов стройный хор.
А старец сетует на годы.
Фортуна крутит колесо.
Давно известно все на свете,
Меняет мир свое лицо.
Мы любопытны, словно дети.
Фортуна крутит колесо!
 
 

Я веселый Арлекин! Привет!
Никогда не говорю я слово НЕТ!
Я всегда, друзья, распахнут к слову Да!
Ну, а если постучит ко мне беда,
Для нее я не открою дверь,
Сомневаться ни к чему, поверь!
Страх, несчастье, неудача - ерунда!
Смело отвечайте жизни ДА!
Насыщается зерно внутри.
А выходит дерево, смотри!
Я рискую, я всегда смеюсь.
Я уверен, что всего добьюсь
И счастливым буду я всегда!
Говорите чаще жизни ДА!
 

Я не капризна, не упряма.
Не своенравна, не строга.
И мужу наставлять рога
Не стану косвенно, иль прямо.
 
Я весела и чуть грустна.
Твоим признаньям очень рада.
И поцелуи -  мне награда
За то, что я не так строга.
 
Да, я кокетлива, но в меру.
Мой шарм - немного аромата.
Я лишь в фантазиях богата,
Что ты богат приму на веру.
 
В любви я много не прошу.
По неудачникам не плачу.
Легко молюсь, легко грешу
И верю в счастье и удачу!