Разрыв Непрерывности,
09-01-2016 19:45
(ссылка)
Ещё раз, о пользе физического труда
Что писать? Какими словами? Как соединить, составить, переплавить несколько бессмысленных слов, чтобы предать именно То, и именно столько, сколько нужно? Я ходил по дому, из комнаты в комнату и думал.
Написать это письмо совершенно необходимо. Необходимость эта, хоть и волнующая, но очернённая неумением, незнанием КАК, вгоняла меня в ступор с того момента, как я проснулся этим морозным утром.
Что ж... Чайник вскипел. Две ложки малинового варенья по случаю температуры, ломтик лимона по тому же случаю, и кипяток до краёв.
Я сел за стол и уставился в монитор. Услужливо мерцал курсив. В голове было пусто.
Вернее, в голове царил странный хаос, мешанина из желаний и нежеланий, из решимости и трусости, из необходимости и осознания собственного бессилия.
Слова, слова, слова....Сотни, тысячи слов, словно щебень в камнедробилке громыхали в голове, то соединяясь в глупые и неимоверно напыщенные фразы, то разлетаясь прилипали к стенкам черепной коробки, образуя липкую, непроницаемую для мыслей плёнку...
Чай был выпит. Выкурены были две сигареты. AIMP - 2 негромко воспроизводил Depeshe Mode. В голове по прежнему было пусто. Нужно было что - то делать.
Первым делом, клавиатура была очищена от хлебных крошек, табака и мёртвых муравьёв. Потом, каждая клавиша, пространства между ними, а так же мышка и коврик для неё, были со всей тщательностью протёрты антисептиком. Вынося пепельницу, я подумал что, было бы, неплохо решится наконец и устроить место для курения здесь, на веранде.
В комнату, я вернулся с миской тёплой воды и рваным носком найденным по пути, на гладильной доске.
Сначала я протёр монитор, модем и бокс для дисков. Затем были проведены влажные процедуры для процессора, саундбуфера и полированной поверхности рабочего стола. После перекура, та же участь постигла стул, подоконник, радиатор отопления и даже люстру. Герань вдоволь напилась чистой воды, постель подверглась унизительной заправке, и наконец из стенной ниши был извлечён пылесос.
Мася, до сей минуты безмятежно дрыхнувшая на моей подушке, увидев это воющее чудовище, выгнула дугой спину и распушив хвост зашипела давая понять, что предпочла бы переждать этот бардак на свежем воздухе.
Немного даже странно, но монотонный физический труд похоже разогнал туман в голове, и мысли потрепыхавшись ещё для приличия, разложились всё таки, в относительном порядке.
Что ж...
С одной стороны, ни в коем случае, нельзя дать тебе понять, что мне одиноко, тоскливо, и что я целый год ждал этого дня, что бы иметь повод написать тебе письмо. Тебе конечно, совершенно не нужно это знать. Ни к чему тебе это знание.
С другой стороны, написать нужно так, что бы...
Ведь всё же может быть. Может и у тебя всё сложилось не так хорошо, как это скорее всего, есть на самом деле. Ведь может же быть такое, что и ты мечешься от человека к человеку, от души к душе, всматриваешься в глаза встречных тебе людей с надеждой, и страхом увидеть в них именно то, что ищешь. Ведь вполне же возможно, что приходя домой, ты включаешь дрожащий тембр Земфиры и куришь, ткнувшись горячим лбом в оконное стекло. Разве не можешь и ты, заливая кипятком малиновое варенье в чашке с иероглифами, долго потом перемешивать его, прислушиваясь к гулкому эху в пустых комнатах? Почему не может быть такого, что и ты, вглядываясь сквозь дождевые капли в струящийся свет проезжающих машин, думаешь о том, что для ощущения сносного существования не хватает самой малости - человеческого тепла?
Если всё это так - вот оно. В моём письме. Пусть неожиданное, пусть неожидаемое, пусть даже нежеланное, но чёрт возьми! Не может же быть, чтобы тепло было отвергнуто по какой - то дурацкой причине, которой уже так много лет. Не может же быть, чтобы его совсем не было нужно. Не бывает оно лишним, а значит бери моё. Бери охапками, бери пригоршнями, бери про запас. Просто так бери. Даром. Мне ничего не нужно взамен.
Я вдавил в пепельницу окурок и уверенно притянул к себе клавиатуру.
" С Днём Рождения. Будь Счастлива"
ENTER
Написать это письмо совершенно необходимо. Необходимость эта, хоть и волнующая, но очернённая неумением, незнанием КАК, вгоняла меня в ступор с того момента, как я проснулся этим морозным утром.
Что ж... Чайник вскипел. Две ложки малинового варенья по случаю температуры, ломтик лимона по тому же случаю, и кипяток до краёв.
Я сел за стол и уставился в монитор. Услужливо мерцал курсив. В голове было пусто.
Вернее, в голове царил странный хаос, мешанина из желаний и нежеланий, из решимости и трусости, из необходимости и осознания собственного бессилия.
Слова, слова, слова....Сотни, тысячи слов, словно щебень в камнедробилке громыхали в голове, то соединяясь в глупые и неимоверно напыщенные фразы, то разлетаясь прилипали к стенкам черепной коробки, образуя липкую, непроницаемую для мыслей плёнку...
Чай был выпит. Выкурены были две сигареты. AIMP - 2 негромко воспроизводил Depeshe Mode. В голове по прежнему было пусто. Нужно было что - то делать.
Первым делом, клавиатура была очищена от хлебных крошек, табака и мёртвых муравьёв. Потом, каждая клавиша, пространства между ними, а так же мышка и коврик для неё, были со всей тщательностью протёрты антисептиком. Вынося пепельницу, я подумал что, было бы, неплохо решится наконец и устроить место для курения здесь, на веранде.
В комнату, я вернулся с миской тёплой воды и рваным носком найденным по пути, на гладильной доске.
Сначала я протёр монитор, модем и бокс для дисков. Затем были проведены влажные процедуры для процессора, саундбуфера и полированной поверхности рабочего стола. После перекура, та же участь постигла стул, подоконник, радиатор отопления и даже люстру. Герань вдоволь напилась чистой воды, постель подверглась унизительной заправке, и наконец из стенной ниши был извлечён пылесос.
Мася, до сей минуты безмятежно дрыхнувшая на моей подушке, увидев это воющее чудовище, выгнула дугой спину и распушив хвост зашипела давая понять, что предпочла бы переждать этот бардак на свежем воздухе.
Немного даже странно, но монотонный физический труд похоже разогнал туман в голове, и мысли потрепыхавшись ещё для приличия, разложились всё таки, в относительном порядке.
Что ж...
С одной стороны, ни в коем случае, нельзя дать тебе понять, что мне одиноко, тоскливо, и что я целый год ждал этого дня, что бы иметь повод написать тебе письмо. Тебе конечно, совершенно не нужно это знать. Ни к чему тебе это знание.
С другой стороны, написать нужно так, что бы...
Ведь всё же может быть. Может и у тебя всё сложилось не так хорошо, как это скорее всего, есть на самом деле. Ведь может же быть такое, что и ты мечешься от человека к человеку, от души к душе, всматриваешься в глаза встречных тебе людей с надеждой, и страхом увидеть в них именно то, что ищешь. Ведь вполне же возможно, что приходя домой, ты включаешь дрожащий тембр Земфиры и куришь, ткнувшись горячим лбом в оконное стекло. Разве не можешь и ты, заливая кипятком малиновое варенье в чашке с иероглифами, долго потом перемешивать его, прислушиваясь к гулкому эху в пустых комнатах? Почему не может быть такого, что и ты, вглядываясь сквозь дождевые капли в струящийся свет проезжающих машин, думаешь о том, что для ощущения сносного существования не хватает самой малости - человеческого тепла?
Если всё это так - вот оно. В моём письме. Пусть неожиданное, пусть неожидаемое, пусть даже нежеланное, но чёрт возьми! Не может же быть, чтобы тепло было отвергнуто по какой - то дурацкой причине, которой уже так много лет. Не может же быть, чтобы его совсем не было нужно. Не бывает оно лишним, а значит бери моё. Бери охапками, бери пригоршнями, бери про запас. Просто так бери. Даром. Мне ничего не нужно взамен.
Я вдавил в пепельницу окурок и уверенно притянул к себе клавиатуру.
" С Днём Рождения. Будь Счастлива"
ENTER
Разрыв Непрерывности,
08-01-2016 19:28
(ссылка)
Приёмная
Я стоял перед высокой, в два моих роста дверью, сваренной из нескольких стальных листов, и прошитой по периметру двумя рядами железных, уже тронутых ржавчиной заклёпок. В середине двери, на уровне головы человека среднего роста, светился небольшой дисплей. По его голубой поверхности шла в бегущей строке надпись: " Нажмите вызов и ожидайте ответа"
Я ткнул пальцем в круглую красную кнопку под дисплеем, и уже приготовился ждать, как вдруг на двери, с грохотом откинулась узкая заслонка, и оттуда громыхнуло, окутав меня клубами воняющего серой дыма.
- Кто таков?!
- Человек есмь. Гной есмь, - выпалил я скороговоркой, всплывшие невесть откуда слова.
- Заходи.
Железно лязгнул невидимый засов, поочерёдно щёлкнули три ригеля, и дверь натужно проскрипев отворилась.
Я вошёл и оказался в огромном вестибюле. Пол и стены его, были выложены розовым мрамором, а с высокого потолка свисали на якорных цепях позеленевшие от древности бронзовые люстры.
Сразу за дверью, в глубокой стенной нише, стояло и пялило на меня горящие рубиновым цветом глаза, звероподобное существо. В одной руке, существо держало меч из раскалённого металла, а другая его рука, была прикована железным кольцом к стене.
- Приёмная прямо по коридору и направо, - дохнуло существо серными парами и указало мечом в глубь бесконечного на вид коридора.
- Скажите, а далеко идти? - спросил я, опасливо косясь на огненный меч.
- Идите! - взревнуло существо, да так, что я отпрыгнул в сторону, решив в дальнейшем обходится без вопросов.
В коридоре, в отличии от светлого и высокого вестибюля, было темно и сыро. Равномерно отстукивала капающая вода, странно пахло мокрой пылью, тленом и запустением.
В то же время, на земляном полу виднелось множество следов. Тысячи отпечатков ботинок, женских туфелек на каблуке, обычных домашних тапочек, и даже следы босых ног, с далеко отставленным большим пальцем. В стены, очень неравномерно, без всякого соблюдения пропорций, были вмурованы подсвечники, на которых вместо свечей, высились наросты желтоватого кальция.
Через несколько сот метров, коридор наконец резко повернул направо и я вошел в колоссальный зал.
Поначалу, мне даже показалось, что я вышел из здания и оказался на открытом пространстве, но приглядевшись, я увидел далёкие стены и едва различимый потолок.
Вдоль стен, тянулись ряды простых, сколоченных из досок лавок, на которых сидели, лежали и даже почему- то стояли люди.
В зале стоял монотонный гул тысяч голосов и явственно воняло скотским двором.
Я немного растерялся, и уже начал вертеть во все стороны головой, ища помощи, но тут, ко мне подскочил невысокий и очень худой мужичок, в грязноватой хламиде, накинутой на исполосованные незажившими шрамами плечи. В руках он держал глиняную табличку и стилос.
- Ваше имя и место рождения, - спросил он неожиданно звонким голосом.Я назвался.- Так, - сказал он деловито. - Ваш порядковый номер 3888846. Ваша секция QRS. Следуйте за мной.
Он взял меня за руку и повёл к противоположной стене зала. Шёл он очень быстро, всё время оглядываясь назад и по сторонам, как будто ожидая появления чего-то, что давно должно было появится, но почему- то задерживалось. Рука, которой он держал меня под локоть, была влажной и липкой, и незаметно скосив глаз, я увидел, как по его предплечью струится кровь, растекаясь на моём локте багровым пятном.
- Значит так, - быстро проговорил он. - Сейчас вы отметитесь на посту охраны, а пока прослушайте краткий, но в высшей степени полезный в вашей ситуации инструктаж.
Он порылся в складках своей хламиды и извлёк из их недр свиток тёмного пергамента.
- Итак...- он прокашлялся и вдруг остановился и принял смешную и чрезвычайно напыщенную позу.- Итак, - повторил он торжественно. - В приёмной запрещается: есть, пить, спать, курить, громко разговаривать, смеяться, плакать, а так же плакать навзрыд, плакать сквозь смех и просто стонать.
Кроме того: запрещено митинговать, протестовать, писать петиции и воззвания, создавать общественные организации, комитеты и сообщества. Не разрешается общаться с представителями других секций.
Настоятельно не рекомендуется богохульничать, ныть, жаловаться, и любым другим способом невосторженно мыслить.
Категорически не приветствуются и приравниваются к упоминанию всуе имени ЕГО - разговоры о Боге, рассуждения на религиозные и философские темы, а так же отвлечённые беседы.
Незамедлительным выдворением, карается пропаганда мировоззрений и систем устройства мироздания, если таковые противоречат канону. Так значит... - он торопливо свернул пергамент и сунул его подмышку. - Пришли.
Эта дверь, была обыкновенного размера, по человеческому росту. Зато она поражала своим великолепием. Выполнена она была, видимо, из древесины какого- то ценного сорта, тёмно- коричневого, с вишнёвым переливом. По периметру, дверь была обита широкой полосой тиснёной кожи прошитой тонкой шёлковой нитью. Ровно на середине двери сверкала червонной медью табличка, на которой было выгравировано:
АДОНАЙ ЭЛОХИМ БОГ ВОИНСТВ САВАОФ
ЕДИНОСУЩИЙ ВСЕМОГУЩИЙ ВСЕБЛАГОЙ
ВСЕТЕРПЕЛИВЫЙ ТВОРЕЦ ТЬМЫ И СВЕТА
ЗЕМЛИ И ВОДЫ ОГНЯ И ХОЛОДА А ТАКЖЕ
АДАМА КАК И ВСЯКОЙ ПРОЧЕЙ ТВАРИ ЗЕМНОЙ
Внизу, по самой кромке, почему- то шла приписка красным маркером:
" не стучите вас вызовут"
Слева от двери, стояла видавшая виды школьная парта, за которой восседал, растопырив не помещающиеся колени, высокий и очень бледный человек, с двумя огромными горбами оттопыривавшими на спине плащ из чёрного сукна. Пол под партой, почему- то, был усеян светлым пухом и белыми перьями.
- Имя и порядковый номер, - мрачно проговорил человек за партой, раскрывая толстый журнал.Я снова назвался.
Он что- то отметил в журнале и указал рукой в глубину зала.- Идите в свою секцию и ожидайте вызова.Я оглянулся. Метрах в пятидесяти от парты, на розовомраморной стене висело белое полотнище с буквами QRS.- Скажите, а можно... - хотел было спросить я, но он прервал меня громоподобным рыком.- Можно Машку за ляжку! Идите к своей секции и ожидайте вызова! Идти вдоль стены!
Я понял что и тут вопросы крайне не приветствуются, и чувствуя себя необычайно жалко, раскланялся и как было указано, пошёл вдоль стены к своей секции QRS.
На стене висели крайне любопытные фотографии в изящных деревянных рамочках, как правило снабжённые комментариями.
Первая, правда, несколько меня смутила, так как изображала не понятно что, состоящее преимущественно из мешанины чёрного и багрового цветов. Комментарий гласил: "Сотворение мира".
Разочарованно пожав плечами я перешёл к следующему фото, на котором был изображён седовласый старик горделиво поставивший одну ногу на туловище какого- то, явно морского животного. " Господь поражает левиафана"- гласил текст ниже снимка. Приглядевшись, я разглядел ужасного вида отверстия в боку животного. Отверстия были круглые, и с оплавленными краями.
На следующем снимке, этот же старик, могучим пинком отправлял в пропасть странное существо с хвостом и короткими рожками. "Господь ниспровергает диавола в бездну" - прочитал я.
Ничего себе, подумал я, подходя к третьему снимку. Могучий старик.
На третьем портрете, уже знакомый мне дедок, вытаскивал из распластавшегося окровавленного тела какую- то кость. Обладатель тела, при этом, явно был расстроен этим действом, потому что изображался с отчаянным выражением лица и протянутой как бы в мольбе рукой. Что характерно, глаза старичка, в отличии от предыдущих портретов, выражали не бодрость и уверенность в собственной святой правоте, а как бы сомнение. Словно он ещё думал, не засунуть ли, эту кость обратно, от греха подальше. "Рождение Евы"- сообщал комментарий.
Потом были фото каких- то битв, актов творения, актов уничтожения и прочих актов, творимых стариком, с неизменно горделивой улыбкой.
Так, изумляясь и проникаясь эпичностью портретов, я по инерции прошёл мимо последнего снимка. Впрочем, я тут же вернулся и в недоумении уставился на матово- чёрную поверхность фото, перечёркнутую наискосок белыми печатными буквами CENSORED. "Зачатие Сына" - прочёл я ниже...Странно...
Иногда, между портретами, висели фанерные плакаты с не менее странными лозунгами: "УВЕРУЙ. НЕ МОЖЕШЬ - НАУЧИМ. НЕ ХОЧЕШЬ - ЗАСТАВИМ" или: "МОЛЧИ. БОЛТУН - НАХОДКА ДЛЯ ВРАГА РОДА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО" и ещё интереснее: "ВЕРА И КНУТ РЯДОМ ИДУТ".
Ндааа....
Я подошёл к секции QRS.
Как и по всему залу, здесь, на лавках сидели люди. Многих из них я знал. Вот баба Маша. Она пришла просить разума для своего внука Витьки, который тащил из дому вещи и менял их на наркотики. А вон, Маша Саенко. В прошлом году она родила дочурку. А в этом году у Машки обнаружили лейкемию и прогноз отпускал ей полгода. Она просит хороших приёмных родителей для своего ребёнка. Рядом, сидел согбенный, прибитый горем дед Макар, у которого начальник нашей милиции обманным путём отобрал квартиру. И много других, более или менее знакомых мне людей ожидающих приёма НИЗВЕРГАТЕЛЯ И ПОРАЖАТЕЛЯ.
Вдруг, по гулкому мрамору зала, звонко цокая подковками сапог, бодро прошагал Веня Цветочкин, тот самый, начальник райотдела, владеющий теперь Макаровой квартирой. Он с ходу вошёл в дверь выполненную из ценных пород дерева и через минуту вышел оттуда с увесистым пакетом в руках.
- Что это? - спросил я у своего давешнего провожатого, неведомо как, оказавшегося рядом со мной.
- Что? - рассеяно спросил он. - А...это. Да так...Просил человек в лотерею выиграть.
- И что? - тупо спросил я.
- Выиграл, как видишь.
- Но как же, он прошёл без очереди? - попытался было возмутится я, но мужичёк с шиканьем закрыл мне рот липкой ладонью.
- Тише ты! - шипел он мне. - Этот человек, вчера на храм пожертвовал. И между прочим, - добавил он многозначительно округлив глаза, - не малую сумму! Праведник!
- Кто праведник? - прорычал я отодрав его ладонь со своего рта. - Веня Цветочкин? Да вы рехнулись тут все!Тощий человечек разом, как будто, ещё больше съёжился, уменьшился в размере, вжался всем телом в холодный пол и затрясся как в лихорадке.- Да подождите вы! - не мог успокоится я. - Вы что же, тут, со своим САВАОФОМ, взятки берёте?!
Где- то надо мной, под самым потолком прогремел гром и ударила яркая фиолетовая молния. Налетел бешенный ветер, подхватил меня и с размаху швырнул об холодный мраморный пол.
Я пришёл в себя, валяющимся у той самой двери, сваренной из нескольких стальных листов. На дисплее светилась надпись. " Техническая процедура. Чистки".
Очень хотелось курить. И совсем неплохо, было бы, выпить чего- нибудь покрепче.
На вершине зелёного холма, в тени смоковницы сидел человек в рубище. Я подошёл и увидел, что перед ним, на траве, расстелен тёплый шерстяной плащ, на котором стоял высокий кувшин и два бронзовых кубка.
- Садись добрый путник, - сказал он мне. - Выпей и вкуси даров земли этой.Я удобно сел, поджав под себя ноги. Сидящий напротив меня, поставил передо мной кубок и налил в него из кувшина густой рубиновой жидкости.- Родосское, - сказал он с улыбкой. - Лучшего вина ты в жизни не пил.Я выдохнул и залпом осушил кубок. Это действительно было божественно. Я на несколько секунд закрыл глаза, пытаясь удержать в себе ощущение волшебного тепла разливающегося по телу, а когда открыл их, увидел руку протягивающее мне сигарету. На другой руке, указательный палец светился тёплым малиновым жаром.
Незнакомец улыбался.
- Кто ты, добрый человек? - спросил я, выпуская сладкий дым.- Я? Рагуил. Архангел. Поставлен вести учёт Просящих. Но мне давно это надоело, и вот уже тысячу лет, я сижу здесь, и ожидаю хорошего собеседника.- А служба? - спросил я оглянувшись на дорогу, по которой шла бесконечная череда просящих.- А что служба? - пожал он плечами. - Они идут. Потом уходят, как правило, не дождавшись приёма. Ну...некоторые дожидаются, и тоже уходят. А при чём тут я? А... - махнул он рукой. - Бестолковая служба.
Он потянулся за кувшином.
- Слушай Рагуил... Я не понимаю, почему же большинство из них, так и не попадают на приём? Для чего же тогда, эта приёмная?Он снова пожал плечами.- Кто его знает...Давно она стоит. Учредил он, это дело в незапамятные времена. Тогда всё было внове, и всё казалось выполнимым...Не знаю, не помню...
Он ещё поворчал что- то невнятно, а потом вдруг оживился.
- Да ведомо ли тебе, каково это- управлять вселенной?! Вселенной! Всеми этими планетами, галактиками, пылевыми туманностями, чёрными дырами! Да просто- физическими законами управлять ежесекундно, ежемгновенно! Тебе ведомо, какое это напряжение?
Я только помотал головой.
- У него просто нет времени! - воскликнул Рагуил. - Ты понимаешь? У него просто не остаётся времени на обслуживание всех этих глупых и мелких попрошаек. А они идут, и идут, и идут...Истинно говорю тебе, - увещевал он меня, прикуривая от пальца. - Если он попытается разобраться в желаниях хотя бы одного из них, - он указал горящей сигаретой на поток просящих, - ни на что другое, у него уже не останется времени. И тогда всё! Капец! Армагеддон...
-Не знаю... - покачал я головой. - Может ты и прав. Может мы действительно слишком многого просим. Но тогда, не надо было обещать! Не надо было, обещать ВСЕГО, за одну только веру!
- А как?! - в отчаянии схватился он за свою нечёсаную голову. - Как ещё, можно было соблазнить вас в веру, если вы ничего так не жаждете, как наживы, и лёгкого решения своих проблем? Лёгкого и желательно дармового. Как ещё?- Значит, с самого начала, это был обман?- Ну...обман не обман...Я же говорю тебе - в начале всё казалось выполнимым...Молодо - зелено, одним словом.
Я взял кувшин, и налил нам обоим, полные кубки вина.
- Что ж, - сказал я, поднимая свой кубок. - давай выпьем Рагуил. Давай выпьем за обман. За силу хранящую целую Вселенную...
Он лукаво усмехнулся, и вдруг спросил меня.
- А ты? Ты то, зачем приходил?
Я не знал что ему ответить. Наверное, чего - то мне очень хотелось, что - то такое мне было очень нужно, раз уж я попал сюда. Но что именно - я не помнил. Я даже не помнил, для себя ли я пришёл просить, или мною вновь, овладела какая - нибудь романтическая идея о всеобщем счастье.
Я выпил и оглянулся.
По пологим зелёным холмам тянулась нескончаемая цепочка людей. Старики, женщины, дети, здоровые и цветущие мужчины. Унылые и веселые, поодиночке и шумными компаниями, приплясывая и спотыкаясь заплетающимися от усталости ногами шли, шли и шли...
Вокруг них безупречно, без сбоев и трений работала Вселенная. Вращались планеты, разлетались в стороны галактики, чёрные дыры всасывали в свои бездны радиоволны, а число "пи" не утрачивало свою трансцедентность.
Во вселенной царил порядок...
- Слушай, Рагуил... - обернулся я к архангелу. - Как выйти то, отсюда?Он посмотрел на меня поверх раскуриваемой сигареты.
- А как ты сюда попал?
- Не помню. Помню, что был мой день рождения... Помню, что приходил кто- то, не помню правда кто...Что- то мы ели. Пили наверное. И всё...
Он усмехнулся и покивал, словно говоря этим: да, я так и думал. Сделал глубокую затяжку, выпустил дым и сказал.
- Не знаю. Попробуй резко мотнуть головой.
Я закрыл глаза и неистово замотал головой из стороны в сторону. Мир померк, сьёжился, в него вдруг ворвался оглушающий автомобильный клаксон и я проснулся...
...В комнате стоял запах перебродившей браги и давнего одиночества. Я был гол, почти трезв, и валялся в своей постели, самым безнадежным образом переплетясь с простынью и одеялом.
За окном, на проспекте, кто- то пытаясь выехать из переполненной парковки, давил на сигнал и натужно взрёвывал форсированным движком.
Хотелось пить и ничего не хотеть. Но оставались не решённые вопросы. В памяти всплыли несколько мелких проблем, которые стоит всё же решить, если я не хочу чтобы они превратились в крупные. Надо вставать и идти. Просить некого.
- Бляаааа, - подумал я и пошёл ставить чайник.
Я ткнул пальцем в круглую красную кнопку под дисплеем, и уже приготовился ждать, как вдруг на двери, с грохотом откинулась узкая заслонка, и оттуда громыхнуло, окутав меня клубами воняющего серой дыма.
- Кто таков?!
- Человек есмь. Гной есмь, - выпалил я скороговоркой, всплывшие невесть откуда слова.
- Заходи.
Железно лязгнул невидимый засов, поочерёдно щёлкнули три ригеля, и дверь натужно проскрипев отворилась.
Я вошёл и оказался в огромном вестибюле. Пол и стены его, были выложены розовым мрамором, а с высокого потолка свисали на якорных цепях позеленевшие от древности бронзовые люстры.
Сразу за дверью, в глубокой стенной нише, стояло и пялило на меня горящие рубиновым цветом глаза, звероподобное существо. В одной руке, существо держало меч из раскалённого металла, а другая его рука, была прикована железным кольцом к стене.
- Приёмная прямо по коридору и направо, - дохнуло существо серными парами и указало мечом в глубь бесконечного на вид коридора.
- Скажите, а далеко идти? - спросил я, опасливо косясь на огненный меч.
- Идите! - взревнуло существо, да так, что я отпрыгнул в сторону, решив в дальнейшем обходится без вопросов.
В коридоре, в отличии от светлого и высокого вестибюля, было темно и сыро. Равномерно отстукивала капающая вода, странно пахло мокрой пылью, тленом и запустением.
В то же время, на земляном полу виднелось множество следов. Тысячи отпечатков ботинок, женских туфелек на каблуке, обычных домашних тапочек, и даже следы босых ног, с далеко отставленным большим пальцем. В стены, очень неравномерно, без всякого соблюдения пропорций, были вмурованы подсвечники, на которых вместо свечей, высились наросты желтоватого кальция.
Через несколько сот метров, коридор наконец резко повернул направо и я вошел в колоссальный зал.
Поначалу, мне даже показалось, что я вышел из здания и оказался на открытом пространстве, но приглядевшись, я увидел далёкие стены и едва различимый потолок.
Вдоль стен, тянулись ряды простых, сколоченных из досок лавок, на которых сидели, лежали и даже почему- то стояли люди.
В зале стоял монотонный гул тысяч голосов и явственно воняло скотским двором.
Я немного растерялся, и уже начал вертеть во все стороны головой, ища помощи, но тут, ко мне подскочил невысокий и очень худой мужичок, в грязноватой хламиде, накинутой на исполосованные незажившими шрамами плечи. В руках он держал глиняную табличку и стилос.
- Ваше имя и место рождения, - спросил он неожиданно звонким голосом.Я назвался.- Так, - сказал он деловито. - Ваш порядковый номер 3888846. Ваша секция QRS. Следуйте за мной.
Он взял меня за руку и повёл к противоположной стене зала. Шёл он очень быстро, всё время оглядываясь назад и по сторонам, как будто ожидая появления чего-то, что давно должно было появится, но почему- то задерживалось. Рука, которой он держал меня под локоть, была влажной и липкой, и незаметно скосив глаз, я увидел, как по его предплечью струится кровь, растекаясь на моём локте багровым пятном.
- Значит так, - быстро проговорил он. - Сейчас вы отметитесь на посту охраны, а пока прослушайте краткий, но в высшей степени полезный в вашей ситуации инструктаж.
Он порылся в складках своей хламиды и извлёк из их недр свиток тёмного пергамента.
- Итак...- он прокашлялся и вдруг остановился и принял смешную и чрезвычайно напыщенную позу.- Итак, - повторил он торжественно. - В приёмной запрещается: есть, пить, спать, курить, громко разговаривать, смеяться, плакать, а так же плакать навзрыд, плакать сквозь смех и просто стонать.
Кроме того: запрещено митинговать, протестовать, писать петиции и воззвания, создавать общественные организации, комитеты и сообщества. Не разрешается общаться с представителями других секций.
Настоятельно не рекомендуется богохульничать, ныть, жаловаться, и любым другим способом невосторженно мыслить.
Категорически не приветствуются и приравниваются к упоминанию всуе имени ЕГО - разговоры о Боге, рассуждения на религиозные и философские темы, а так же отвлечённые беседы.
Незамедлительным выдворением, карается пропаганда мировоззрений и систем устройства мироздания, если таковые противоречат канону. Так значит... - он торопливо свернул пергамент и сунул его подмышку. - Пришли.
Эта дверь, была обыкновенного размера, по человеческому росту. Зато она поражала своим великолепием. Выполнена она была, видимо, из древесины какого- то ценного сорта, тёмно- коричневого, с вишнёвым переливом. По периметру, дверь была обита широкой полосой тиснёной кожи прошитой тонкой шёлковой нитью. Ровно на середине двери сверкала червонной медью табличка, на которой было выгравировано:
АДОНАЙ ЭЛОХИМ БОГ ВОИНСТВ САВАОФ
ЕДИНОСУЩИЙ ВСЕМОГУЩИЙ ВСЕБЛАГОЙ
ВСЕТЕРПЕЛИВЫЙ ТВОРЕЦ ТЬМЫ И СВЕТА
ЗЕМЛИ И ВОДЫ ОГНЯ И ХОЛОДА А ТАКЖЕ
АДАМА КАК И ВСЯКОЙ ПРОЧЕЙ ТВАРИ ЗЕМНОЙ
Внизу, по самой кромке, почему- то шла приписка красным маркером:
" не стучите вас вызовут"
Слева от двери, стояла видавшая виды школьная парта, за которой восседал, растопырив не помещающиеся колени, высокий и очень бледный человек, с двумя огромными горбами оттопыривавшими на спине плащ из чёрного сукна. Пол под партой, почему- то, был усеян светлым пухом и белыми перьями.
- Имя и порядковый номер, - мрачно проговорил человек за партой, раскрывая толстый журнал.Я снова назвался.
Он что- то отметил в журнале и указал рукой в глубину зала.- Идите в свою секцию и ожидайте вызова.Я оглянулся. Метрах в пятидесяти от парты, на розовомраморной стене висело белое полотнище с буквами QRS.- Скажите, а можно... - хотел было спросить я, но он прервал меня громоподобным рыком.- Можно Машку за ляжку! Идите к своей секции и ожидайте вызова! Идти вдоль стены!
Я понял что и тут вопросы крайне не приветствуются, и чувствуя себя необычайно жалко, раскланялся и как было указано, пошёл вдоль стены к своей секции QRS.
На стене висели крайне любопытные фотографии в изящных деревянных рамочках, как правило снабжённые комментариями.
Первая, правда, несколько меня смутила, так как изображала не понятно что, состоящее преимущественно из мешанины чёрного и багрового цветов. Комментарий гласил: "Сотворение мира".
Разочарованно пожав плечами я перешёл к следующему фото, на котором был изображён седовласый старик горделиво поставивший одну ногу на туловище какого- то, явно морского животного. " Господь поражает левиафана"- гласил текст ниже снимка. Приглядевшись, я разглядел ужасного вида отверстия в боку животного. Отверстия были круглые, и с оплавленными краями.
На следующем снимке, этот же старик, могучим пинком отправлял в пропасть странное существо с хвостом и короткими рожками. "Господь ниспровергает диавола в бездну" - прочитал я.
Ничего себе, подумал я, подходя к третьему снимку. Могучий старик.
На третьем портрете, уже знакомый мне дедок, вытаскивал из распластавшегося окровавленного тела какую- то кость. Обладатель тела, при этом, явно был расстроен этим действом, потому что изображался с отчаянным выражением лица и протянутой как бы в мольбе рукой. Что характерно, глаза старичка, в отличии от предыдущих портретов, выражали не бодрость и уверенность в собственной святой правоте, а как бы сомнение. Словно он ещё думал, не засунуть ли, эту кость обратно, от греха подальше. "Рождение Евы"- сообщал комментарий.
Потом были фото каких- то битв, актов творения, актов уничтожения и прочих актов, творимых стариком, с неизменно горделивой улыбкой.
Так, изумляясь и проникаясь эпичностью портретов, я по инерции прошёл мимо последнего снимка. Впрочем, я тут же вернулся и в недоумении уставился на матово- чёрную поверхность фото, перечёркнутую наискосок белыми печатными буквами CENSORED. "Зачатие Сына" - прочёл я ниже...Странно...
Иногда, между портретами, висели фанерные плакаты с не менее странными лозунгами: "УВЕРУЙ. НЕ МОЖЕШЬ - НАУЧИМ. НЕ ХОЧЕШЬ - ЗАСТАВИМ" или: "МОЛЧИ. БОЛТУН - НАХОДКА ДЛЯ ВРАГА РОДА ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО" и ещё интереснее: "ВЕРА И КНУТ РЯДОМ ИДУТ".
Ндааа....
Я подошёл к секции QRS.
Как и по всему залу, здесь, на лавках сидели люди. Многих из них я знал. Вот баба Маша. Она пришла просить разума для своего внука Витьки, который тащил из дому вещи и менял их на наркотики. А вон, Маша Саенко. В прошлом году она родила дочурку. А в этом году у Машки обнаружили лейкемию и прогноз отпускал ей полгода. Она просит хороших приёмных родителей для своего ребёнка. Рядом, сидел согбенный, прибитый горем дед Макар, у которого начальник нашей милиции обманным путём отобрал квартиру. И много других, более или менее знакомых мне людей ожидающих приёма НИЗВЕРГАТЕЛЯ И ПОРАЖАТЕЛЯ.
Вдруг, по гулкому мрамору зала, звонко цокая подковками сапог, бодро прошагал Веня Цветочкин, тот самый, начальник райотдела, владеющий теперь Макаровой квартирой. Он с ходу вошёл в дверь выполненную из ценных пород дерева и через минуту вышел оттуда с увесистым пакетом в руках.
- Что это? - спросил я у своего давешнего провожатого, неведомо как, оказавшегося рядом со мной.
- Что? - рассеяно спросил он. - А...это. Да так...Просил человек в лотерею выиграть.
- И что? - тупо спросил я.
- Выиграл, как видишь.
- Но как же, он прошёл без очереди? - попытался было возмутится я, но мужичёк с шиканьем закрыл мне рот липкой ладонью.
- Тише ты! - шипел он мне. - Этот человек, вчера на храм пожертвовал. И между прочим, - добавил он многозначительно округлив глаза, - не малую сумму! Праведник!
- Кто праведник? - прорычал я отодрав его ладонь со своего рта. - Веня Цветочкин? Да вы рехнулись тут все!Тощий человечек разом, как будто, ещё больше съёжился, уменьшился в размере, вжался всем телом в холодный пол и затрясся как в лихорадке.- Да подождите вы! - не мог успокоится я. - Вы что же, тут, со своим САВАОФОМ, взятки берёте?!
Где- то надо мной, под самым потолком прогремел гром и ударила яркая фиолетовая молния. Налетел бешенный ветер, подхватил меня и с размаху швырнул об холодный мраморный пол.
Я пришёл в себя, валяющимся у той самой двери, сваренной из нескольких стальных листов. На дисплее светилась надпись. " Техническая процедура. Чистки".
Очень хотелось курить. И совсем неплохо, было бы, выпить чего- нибудь покрепче.
На вершине зелёного холма, в тени смоковницы сидел человек в рубище. Я подошёл и увидел, что перед ним, на траве, расстелен тёплый шерстяной плащ, на котором стоял высокий кувшин и два бронзовых кубка.
- Садись добрый путник, - сказал он мне. - Выпей и вкуси даров земли этой.Я удобно сел, поджав под себя ноги. Сидящий напротив меня, поставил передо мной кубок и налил в него из кувшина густой рубиновой жидкости.- Родосское, - сказал он с улыбкой. - Лучшего вина ты в жизни не пил.Я выдохнул и залпом осушил кубок. Это действительно было божественно. Я на несколько секунд закрыл глаза, пытаясь удержать в себе ощущение волшебного тепла разливающегося по телу, а когда открыл их, увидел руку протягивающее мне сигарету. На другой руке, указательный палец светился тёплым малиновым жаром.
Незнакомец улыбался.
- Кто ты, добрый человек? - спросил я, выпуская сладкий дым.- Я? Рагуил. Архангел. Поставлен вести учёт Просящих. Но мне давно это надоело, и вот уже тысячу лет, я сижу здесь, и ожидаю хорошего собеседника.- А служба? - спросил я оглянувшись на дорогу, по которой шла бесконечная череда просящих.- А что служба? - пожал он плечами. - Они идут. Потом уходят, как правило, не дождавшись приёма. Ну...некоторые дожидаются, и тоже уходят. А при чём тут я? А... - махнул он рукой. - Бестолковая служба.
Он потянулся за кувшином.
- Слушай Рагуил... Я не понимаю, почему же большинство из них, так и не попадают на приём? Для чего же тогда, эта приёмная?Он снова пожал плечами.- Кто его знает...Давно она стоит. Учредил он, это дело в незапамятные времена. Тогда всё было внове, и всё казалось выполнимым...Не знаю, не помню...
Он ещё поворчал что- то невнятно, а потом вдруг оживился.
- Да ведомо ли тебе, каково это- управлять вселенной?! Вселенной! Всеми этими планетами, галактиками, пылевыми туманностями, чёрными дырами! Да просто- физическими законами управлять ежесекундно, ежемгновенно! Тебе ведомо, какое это напряжение?
Я только помотал головой.
- У него просто нет времени! - воскликнул Рагуил. - Ты понимаешь? У него просто не остаётся времени на обслуживание всех этих глупых и мелких попрошаек. А они идут, и идут, и идут...Истинно говорю тебе, - увещевал он меня, прикуривая от пальца. - Если он попытается разобраться в желаниях хотя бы одного из них, - он указал горящей сигаретой на поток просящих, - ни на что другое, у него уже не останется времени. И тогда всё! Капец! Армагеддон...
-Не знаю... - покачал я головой. - Может ты и прав. Может мы действительно слишком многого просим. Но тогда, не надо было обещать! Не надо было, обещать ВСЕГО, за одну только веру!
- А как?! - в отчаянии схватился он за свою нечёсаную голову. - Как ещё, можно было соблазнить вас в веру, если вы ничего так не жаждете, как наживы, и лёгкого решения своих проблем? Лёгкого и желательно дармового. Как ещё?- Значит, с самого начала, это был обман?- Ну...обман не обман...Я же говорю тебе - в начале всё казалось выполнимым...Молодо - зелено, одним словом.
Я взял кувшин, и налил нам обоим, полные кубки вина.
- Что ж, - сказал я, поднимая свой кубок. - давай выпьем Рагуил. Давай выпьем за обман. За силу хранящую целую Вселенную...
Он лукаво усмехнулся, и вдруг спросил меня.
- А ты? Ты то, зачем приходил?
Я не знал что ему ответить. Наверное, чего - то мне очень хотелось, что - то такое мне было очень нужно, раз уж я попал сюда. Но что именно - я не помнил. Я даже не помнил, для себя ли я пришёл просить, или мною вновь, овладела какая - нибудь романтическая идея о всеобщем счастье.
Я выпил и оглянулся.
По пологим зелёным холмам тянулась нескончаемая цепочка людей. Старики, женщины, дети, здоровые и цветущие мужчины. Унылые и веселые, поодиночке и шумными компаниями, приплясывая и спотыкаясь заплетающимися от усталости ногами шли, шли и шли...
Вокруг них безупречно, без сбоев и трений работала Вселенная. Вращались планеты, разлетались в стороны галактики, чёрные дыры всасывали в свои бездны радиоволны, а число "пи" не утрачивало свою трансцедентность.
Во вселенной царил порядок...
- Слушай, Рагуил... - обернулся я к архангелу. - Как выйти то, отсюда?Он посмотрел на меня поверх раскуриваемой сигареты.
- А как ты сюда попал?
- Не помню. Помню, что был мой день рождения... Помню, что приходил кто- то, не помню правда кто...Что- то мы ели. Пили наверное. И всё...
Он усмехнулся и покивал, словно говоря этим: да, я так и думал. Сделал глубокую затяжку, выпустил дым и сказал.
- Не знаю. Попробуй резко мотнуть головой.
Я закрыл глаза и неистово замотал головой из стороны в сторону. Мир померк, сьёжился, в него вдруг ворвался оглушающий автомобильный клаксон и я проснулся...
...В комнате стоял запах перебродившей браги и давнего одиночества. Я был гол, почти трезв, и валялся в своей постели, самым безнадежным образом переплетясь с простынью и одеялом.
За окном, на проспекте, кто- то пытаясь выехать из переполненной парковки, давил на сигнал и натужно взрёвывал форсированным движком.
Хотелось пить и ничего не хотеть. Но оставались не решённые вопросы. В памяти всплыли несколько мелких проблем, которые стоит всё же решить, если я не хочу чтобы они превратились в крупные. Надо вставать и идти. Просить некого.
- Бляаааа, - подумал я и пошёл ставить чайник.
Разрыв Непрерывности,
02-01-2016 22:41
(ссылка)
Чай с анальгином
Как всегда, Серёга пришёл после работы, около семи. Он проведывает меня. Смешной такой, заботливый, изнывающий от чувства вины за то, что " ты там а я здесь". Анальгину притащил полные карманы, хотя головных болей давно нет и швы затянулись как на собаке.
Как всегда пили чай, много курили, и когда в окно задёрнутое бежевой занавесочкой вплыл жёлтый месяц, Серёга вдруг спросил.
- Сколько из наших уже умерло ?
Нашими, считались наш год рождения и ещё плюс - минус один, жившие в одном городе, учившиеся в одной школе. Именно так мы в юности понимали гордое слово Поколение.
Стали загибать пальцы, морщили лбы, звонили знакомым уточняя фамилии тех кого забыли, достали наконец виньетку.
Серёга ещё что- то говорил о закономерностях и социологических тенденциях, но его голос отдалялся и становился всё глуше.
Странно же... В детстве, я относился к смерти как...ну, как к Кащею Бессмертному. Что- то слышал, что- то читал в сказках, в кино даже видел. Собственно смерть и была для меня персонажем. Жутковатым конечно, но абсолютно сказочным. Разве что...
Однажды мама пошутила и притворилась мёртвой. Не знаю что на неё нашло, мне было четыре года, да она собственно просто на несколько секунд задержала дыхание. Я до сих пор не могу забыть ощущение угольно- чёрного ужаса, безнадежности и абсолютного, вечного одиночества которое я испытал. Ничего подобного я не испытывал, даже когда прощался с жизнью под развалинами нового терминала.Смешно сказать, сорок лет прошло, а я до сих пор не могу простить маме этой её выходки.
А так...
Когда во втором классе Валюша Белоцерковская утонула провалившись под лёд, как это нас задело, как зацепило? Не помню. Не помню даже, что бы мы на похоронах были. Вон Серёга, вспомнил что с нами училась такая девочка, только когда я показал её на виньетке с первого класса.
Через год Юрка Чернов разбился упав с высотного крана. На спор естественно полез. Помнится, мы приняли эту новость как хронику перед киносеансом. Это когда все уже уселись, достали семечки и припрятанные с обеда булочки, и приготовились расширенными от восторга глазами и с замиранием сердца сопереживать Айвенго. А оказывается, нужно ещё узнать об успехах хлопководов Средней Азии. Неприятно конечно, но ничего, через пять минут всё будет хорошо и весело, будут погони, рыцарские поединки и звон мечей.
Серёга тоже что- то умолк и только уныло помешивал ложечкой остывший чай.
Через несколько лет, мы с воображаемых коней пересели на реальные мотоциклы и жернова заработали с удвоенной энергией. Саня Олихов, Олег Грачёв, Севка Подольский...Девять человек в период с восьмого класса до выпускного, отрывали себе головы о ночные шлагбаумы, ломали позвоночники о камазовские карданы, и перемалывались железными ошмётками "Яв" и "Восходов". Это был странный возраст, когда наивысшим шиком считалось нахамить учителю или проскочить нерегулируемый перекрёсток не сбавляя скорости, а мотоциклетные шлемы воспринимались как признак трусости.
Армия дала нам передышку. С девяносто первого по девяносто пятый ни одной смерти...
- Что?- спросил я, потому что понял, что Серёга о чём- то меня спрашивает, и судя по выражению лица- уже некоторое время.
- Чайник говорю поставить?
-Давай,- кивнул я.
- Как голова?- спросил он зажигая плиту и устанавливая на ней огромный эмалированный чайник.
- Третий раз спрашиваешь.
- Да не злись Витёк. Что, голова не может неожиданно заболеть? Вот сейчас не болела и вдруг- бац! И заболела.
- Нет Серёга, не может. Перед этим, меня как правило тошнит.
- А сейчас не тошнит?- настороженно спросил он, глядя на меня через плечо.
- Нет-, помахал я головой. - Занимайся чаем.
Он проворно и деловито передвигался по кухне, ополаскивал заварочный чайник кипятком, мыл чашки, вытряхивал остатки чая из пачки.
- Вить, кинь спички. На подоконнике они.
Я повернулся чтобы найти спички и увидел в оконном отражении как Серёга вороватым движение бросает в мою чашку таблетку анальгина. Нянька,честное слово...
Отдав долг родине, мы с головой окунулись в гражданскую жизнь, исполна испили её услад и предались всем мыслимым порокам. Третья волна унесла двенадцать человек. В этой волне были два потока, два течения. Колька Тихоненко, Славка Выдрин и ещё три человека из параллельного класса с периодичностью в три месяца умирали от передозов и некачественной ширки. Они варили её сами, покупали у местных барыг, но сильнее всего косило ужасающее зельё приобретаемое в " Ялтах"- в месте компактного проживания граждан цыганской национальности.
Последним ушёл Валерка Ткаленко, бывший тяжелоатлет, бывший чемпион Европы в юниорах. Стремительный цирроз печени отягощённый видимо чем- то ещё, о чём мать его, так нам и не сказала.
Я помню как это начиналось. В десятом классе, когда многие из нас уже имели личный опыт курения "травки", наш класс сразу разделился на две радикальные группировки. Одни считали наркоту даром свыше, уверяли сомневающихся в безопасности и даже благотворном влиянии её на человека и с жаром уверяли о непереходимой грани между лёгкими наркотиками и тяжёлыми. Вторые тихо их презирали и бессильно наблюдали как они переходят эту грань...
Потом пришёл 1997 год.
Гена Белоруков, Вадик Жученко, Витя Царенко....Все они состояли в бригаде Яши Синего. Тела их изрезанные до неузнаваемости нашли в катакомбах с памятной запиской в кармане у Генки.
" Так будет с каждым кто залупится на Гочу Кадорского". Записочка была написана на пачке БТ и с явственным кавказским акцентом.
Гочу впрочем, потом нашли в тех же катакомбах с отрезанными яйцами...
Среди всех этих кровей, блевотных удавлений и самоубийств, яркой кометой пронеслась смерть Пашки Пащенко вытащившего из горящего дома двоих детишек. Он их не вытаскивал даже, а вышвыривал из окна, с размаху, подальше, обгорелыми уже руками. Я стоял тогда в стороне и жмурился от тысячеградусового пламени. Ноги вросли в землю по колени, руки онемели и мелко тряслись, а к горлу подступал вязкий и кислый ком тошнотворного страха. Так и простоял пока не рухнули балки перекрытия.
Мать его, через несколько часов умоляла судмедэксперта отдать ей хоть что- нибудь от сына.
" Что ж я хоронить буду, господи!"
А он, не вынимая папироски из угла воняющей перегаром пасти отвечал ей: " Пепелку Вам что ли, наскрести с поленьев, маманя? "
Так мне хотелось дать ему в рожу, но он был на голову выше и на полкорпуса шире меня. И руки опять же, тряслись. Тогда я впервые узнал что в таких пожарах, от тела человека не остаётся буквально ничего, а через двенадцать лет после этого пожара из под Дебальцево притащили БТР в котором сгорели Геша Делятицкий и Саня Долгов. Сплавились в один ком с дермантином сидений, пластиком модуля управления и поливинилхлором изоляции.
Месяц назад умерла от лейкемии Машка Саенко. Моя первая любовь.
По видимому, она открыла четвёртый поток. Меланомы, метастазы, и прочие прелести среднего возраста.
Был декабрь и падал сухой колючий снег. Я шёл на поезд с тяжеленным рюкзаком за плечами, а она сидела на подоконнике и обрывала усохшие листья с герани. Я думал тогда, что вряд ли уже вернусь, слишком много знаков мне было подано, а она так и будет сидеть в окошке и обрывать листья. Я махнул ей рукой и она слабо улыбнулась мне в ответ...
- Слышь Серёга?
- А?
- Ведь через двадцать лет мы начнём умирать от старости. Не от рака или наркоты, а от старости.
Серёга вздрогнул и пролил чай на скатерть.
- Чур тебя, старик, - он промокнул тряпкой чайную лужицу и серьёзно посмотрел на меня, - Это ж двадцать лет ещё. И то, что- то мало ты дал. Может и тридцать. За тридцать лет знаешь чего наворотить можно?
-Да чего ты наворотишь? - махнул я рукой, - Матрацем противопролежневым научишься пользоваться? Бери инструмент, споём нашу.
Серёга снял со стены старый "Fender", повертел в пальцах сделанный со школьной линейки медиатр и ударил аккордом. Мы запели.
"Деревянные церкви Руси, перекошены древние стены..."
Как всегда пили чай, много курили, и когда в окно задёрнутое бежевой занавесочкой вплыл жёлтый месяц, Серёга вдруг спросил.
- Сколько из наших уже умерло ?
Нашими, считались наш год рождения и ещё плюс - минус один, жившие в одном городе, учившиеся в одной школе. Именно так мы в юности понимали гордое слово Поколение.
Стали загибать пальцы, морщили лбы, звонили знакомым уточняя фамилии тех кого забыли, достали наконец виньетку.
Серёга ещё что- то говорил о закономерностях и социологических тенденциях, но его голос отдалялся и становился всё глуше.
Странно же... В детстве, я относился к смерти как...ну, как к Кащею Бессмертному. Что- то слышал, что- то читал в сказках, в кино даже видел. Собственно смерть и была для меня персонажем. Жутковатым конечно, но абсолютно сказочным. Разве что...
Однажды мама пошутила и притворилась мёртвой. Не знаю что на неё нашло, мне было четыре года, да она собственно просто на несколько секунд задержала дыхание. Я до сих пор не могу забыть ощущение угольно- чёрного ужаса, безнадежности и абсолютного, вечного одиночества которое я испытал. Ничего подобного я не испытывал, даже когда прощался с жизнью под развалинами нового терминала.Смешно сказать, сорок лет прошло, а я до сих пор не могу простить маме этой её выходки.
А так...
Когда во втором классе Валюша Белоцерковская утонула провалившись под лёд, как это нас задело, как зацепило? Не помню. Не помню даже, что бы мы на похоронах были. Вон Серёга, вспомнил что с нами училась такая девочка, только когда я показал её на виньетке с первого класса.
Через год Юрка Чернов разбился упав с высотного крана. На спор естественно полез. Помнится, мы приняли эту новость как хронику перед киносеансом. Это когда все уже уселись, достали семечки и припрятанные с обеда булочки, и приготовились расширенными от восторга глазами и с замиранием сердца сопереживать Айвенго. А оказывается, нужно ещё узнать об успехах хлопководов Средней Азии. Неприятно конечно, но ничего, через пять минут всё будет хорошо и весело, будут погони, рыцарские поединки и звон мечей.
Серёга тоже что- то умолк и только уныло помешивал ложечкой остывший чай.
Через несколько лет, мы с воображаемых коней пересели на реальные мотоциклы и жернова заработали с удвоенной энергией. Саня Олихов, Олег Грачёв, Севка Подольский...Девять человек в период с восьмого класса до выпускного, отрывали себе головы о ночные шлагбаумы, ломали позвоночники о камазовские карданы, и перемалывались железными ошмётками "Яв" и "Восходов". Это был странный возраст, когда наивысшим шиком считалось нахамить учителю или проскочить нерегулируемый перекрёсток не сбавляя скорости, а мотоциклетные шлемы воспринимались как признак трусости.
Армия дала нам передышку. С девяносто первого по девяносто пятый ни одной смерти...
- Что?- спросил я, потому что понял, что Серёга о чём- то меня спрашивает, и судя по выражению лица- уже некоторое время.
- Чайник говорю поставить?
-Давай,- кивнул я.
- Как голова?- спросил он зажигая плиту и устанавливая на ней огромный эмалированный чайник.
- Третий раз спрашиваешь.
- Да не злись Витёк. Что, голова не может неожиданно заболеть? Вот сейчас не болела и вдруг- бац! И заболела.
- Нет Серёга, не может. Перед этим, меня как правило тошнит.
- А сейчас не тошнит?- настороженно спросил он, глядя на меня через плечо.
- Нет-, помахал я головой. - Занимайся чаем.
Он проворно и деловито передвигался по кухне, ополаскивал заварочный чайник кипятком, мыл чашки, вытряхивал остатки чая из пачки.
- Вить, кинь спички. На подоконнике они.
Я повернулся чтобы найти спички и увидел в оконном отражении как Серёга вороватым движение бросает в мою чашку таблетку анальгина. Нянька,честное слово...
Отдав долг родине, мы с головой окунулись в гражданскую жизнь, исполна испили её услад и предались всем мыслимым порокам. Третья волна унесла двенадцать человек. В этой волне были два потока, два течения. Колька Тихоненко, Славка Выдрин и ещё три человека из параллельного класса с периодичностью в три месяца умирали от передозов и некачественной ширки. Они варили её сами, покупали у местных барыг, но сильнее всего косило ужасающее зельё приобретаемое в " Ялтах"- в месте компактного проживания граждан цыганской национальности.
Последним ушёл Валерка Ткаленко, бывший тяжелоатлет, бывший чемпион Европы в юниорах. Стремительный цирроз печени отягощённый видимо чем- то ещё, о чём мать его, так нам и не сказала.
Я помню как это начиналось. В десятом классе, когда многие из нас уже имели личный опыт курения "травки", наш класс сразу разделился на две радикальные группировки. Одни считали наркоту даром свыше, уверяли сомневающихся в безопасности и даже благотворном влиянии её на человека и с жаром уверяли о непереходимой грани между лёгкими наркотиками и тяжёлыми. Вторые тихо их презирали и бессильно наблюдали как они переходят эту грань...
Потом пришёл 1997 год.
Гена Белоруков, Вадик Жученко, Витя Царенко....Все они состояли в бригаде Яши Синего. Тела их изрезанные до неузнаваемости нашли в катакомбах с памятной запиской в кармане у Генки.
" Так будет с каждым кто залупится на Гочу Кадорского". Записочка была написана на пачке БТ и с явственным кавказским акцентом.
Гочу впрочем, потом нашли в тех же катакомбах с отрезанными яйцами...
Среди всех этих кровей, блевотных удавлений и самоубийств, яркой кометой пронеслась смерть Пашки Пащенко вытащившего из горящего дома двоих детишек. Он их не вытаскивал даже, а вышвыривал из окна, с размаху, подальше, обгорелыми уже руками. Я стоял тогда в стороне и жмурился от тысячеградусового пламени. Ноги вросли в землю по колени, руки онемели и мелко тряслись, а к горлу подступал вязкий и кислый ком тошнотворного страха. Так и простоял пока не рухнули балки перекрытия.
Мать его, через несколько часов умоляла судмедэксперта отдать ей хоть что- нибудь от сына.
" Что ж я хоронить буду, господи!"
А он, не вынимая папироски из угла воняющей перегаром пасти отвечал ей: " Пепелку Вам что ли, наскрести с поленьев, маманя? "
Так мне хотелось дать ему в рожу, но он был на голову выше и на полкорпуса шире меня. И руки опять же, тряслись. Тогда я впервые узнал что в таких пожарах, от тела человека не остаётся буквально ничего, а через двенадцать лет после этого пожара из под Дебальцево притащили БТР в котором сгорели Геша Делятицкий и Саня Долгов. Сплавились в один ком с дермантином сидений, пластиком модуля управления и поливинилхлором изоляции.
Месяц назад умерла от лейкемии Машка Саенко. Моя первая любовь.
По видимому, она открыла четвёртый поток. Меланомы, метастазы, и прочие прелести среднего возраста.
Был декабрь и падал сухой колючий снег. Я шёл на поезд с тяжеленным рюкзаком за плечами, а она сидела на подоконнике и обрывала усохшие листья с герани. Я думал тогда, что вряд ли уже вернусь, слишком много знаков мне было подано, а она так и будет сидеть в окошке и обрывать листья. Я махнул ей рукой и она слабо улыбнулась мне в ответ...
- Слышь Серёга?
- А?
- Ведь через двадцать лет мы начнём умирать от старости. Не от рака или наркоты, а от старости.
Серёга вздрогнул и пролил чай на скатерть.
- Чур тебя, старик, - он промокнул тряпкой чайную лужицу и серьёзно посмотрел на меня, - Это ж двадцать лет ещё. И то, что- то мало ты дал. Может и тридцать. За тридцать лет знаешь чего наворотить можно?
-Да чего ты наворотишь? - махнул я рукой, - Матрацем противопролежневым научишься пользоваться? Бери инструмент, споём нашу.
Серёга снял со стены старый "Fender", повертел в пальцах сделанный со школьной линейки медиатр и ударил аккордом. Мы запели.
"Деревянные церкви Руси, перекошены древние стены..."
Разрыв Непрерывности,
30-12-2015 19:43
(ссылка)
Полтарифа
Железно громыхнула дверь тамбура, и я делаю первый шаг на асфальт перрона. Я дома.
Пересекая посадочную платформу, протискиваясь сквозь гущу отъезжающих и встречающих, я присматриваюсь, прислушиваюсь, впитываю...
Ухо отвыкшее от нормальной, не зашкаливающей напряжением человеческой речи, улавливает, радостно выхватывает из разноголосого шума подзабытые уже обороты и интонации.
" Всё, давай. Звони если что..."
"Приедешь- сразу набери. Я волноваться буду..."
" Может останешься? Мне так плохо без тебя..."
" Так, не забудь. Клей обойный, чистые диски, и посмотри, там у них говорят- инструмент хороший можно купить..."
Надо же...Они продолжают ещё любить друг друга. Скучают, волнуются. Ремонты затевают...
Иногда, особенно ночью, если идёт дождь барабаня дробно по брёвнам моего блиндажа, мне кажется что этого всего нет, что это миф, легенда, странный каприз моей памяти...
Слева от вокзала, наискосок через площадь восстания, уютно играет мягкими зелёными огнями кафе " Ништиман". Хозяин его, старый курд Бирхат, увидев меня ставит на стойку бокал, который только что, со всей тщательностью протирал, и идёт обниматься.
- Здравствуй дорогой, - говорит он неизменное, похлопывая меня по спине. - Ты живой ещё, да?
- Твоими молитвами Бирхат, твоими молитвами, - улыбаюсь я ему.
Бирхат смеётся и хитро прищурясь грозит мне толстым пальцем.
- Ай, врёшь. Ай, ны бога, ны дьявола нэт в твоей голове. Одны бабы! Ну, - он подводит меня к моему столику, у окна, - садысь. Как абычно?
- Спасибо за приём Бирхат, - говорю я закуривая. - Спасибо, что не забываешь. Конечно, давай как обычно. Только извини, есть я не буду, времени совсем нет.
Бирхат поднятием ладони останавливает этот поток благодарствий и извинений и исчезает на кухне.
Через три минуты, щурясь от счастья, я пью мелкими глотками " Ахтамар".
Бирхат в это время манипулирует с кофейными принадлежностями.
Это целый обряд.
Он схватывает седые волосы кожаным ремешком, серебряной ложечкой всыпает в бронзовую турку две ложки кофе "Honduras", и сосредоточено сведя густые брови, колдует над жаровней с раскалённым песком.
Собственно, я захожу сюда именно ради этого. После нескольких недель употребления гранулированной гадости растворённой в грязной воде, эта чашка крепкого и сладкого кофе- предел моих желаний.
Выпив коньяк и две чашки божественного " Honduras", я звоню Марине.
Я приехал, говорю я.
Я тебе жду, говорит она.
За что я люблю Маринку, так это за то, что за три минуты, которые я еду на такси, от вокзала до площади Победы, она словно нажав какой- то тумблер, выключает свою жизнь. Ту, что шла, происходила, продолжалась до этой секунды. До моего звонка. За эти три минуты, её дом перевоплощается в тихий, мягкий, уютный мирок, где меня ждут, мне рады и готовы выполнить любое моё желание.
Она встречает меня в тамбуре, целует в щёку и шлепком по заднице подталкивает меня в квартиру.
- Заходи уж, приблуда.
На ней короткая, тесная ей, белая футболка и старые джинсы с протёртостями на попе, сквозь которые видны белая кожа и месяцеподобная родинка под левой ягодицей.
- Есть будешь?
- Тебя? Буду...
...Потом, мы лежим крестообразно друг на друге.
Я глубоко и часто дышу, а она вздрагивает словно от холода.
Она называет это- эхо оргазма.
- Я на три дня, - говорю я, свисающей рукой изучая узелки нитей на ковровом покрытии.
- Знаю, - говорит она. - Ты всегда приезжаешь на три дня.
Все узелки изучены. Все слова сказаны. Всё искомое получено.
Я дотягиваюсь до брюк, и отсчитываю деньги.
- Не надо, - устало говорит она. - Ну сколько можно..?
Несколько минут мы припираемся, и в итоге, я всё таки, всучиваю ей половину её тарифа.
- Пообещай мне, - говорит она, собрав в кулачок воротник моей куртки. - Пообещай, что в следующий раз, ты позволишь мне не взять с тебя деньги. Если вернёшься конечно.
Вместо ответа, я откидываю с её щеки длинную рыжую чёлку и ловлю поцелуем, где- то между ухом и скулой. Обижается...
Короткий ноябрьский день исходит мутными тенями.
Начинается рабочая перевозка.
Остановки переполнены чужими, незнакомыми людьми, почему- то нервными, раздражёнными и рассеянно- пренебрежительными друг к другу.
Нет. Пойду пешком.
Сквозь город населённый чужими людьми...
Пересекая посадочную платформу, протискиваясь сквозь гущу отъезжающих и встречающих, я присматриваюсь, прислушиваюсь, впитываю...
Ухо отвыкшее от нормальной, не зашкаливающей напряжением человеческой речи, улавливает, радостно выхватывает из разноголосого шума подзабытые уже обороты и интонации.
" Всё, давай. Звони если что..."
"Приедешь- сразу набери. Я волноваться буду..."
" Может останешься? Мне так плохо без тебя..."
" Так, не забудь. Клей обойный, чистые диски, и посмотри, там у них говорят- инструмент хороший можно купить..."
Надо же...Они продолжают ещё любить друг друга. Скучают, волнуются. Ремонты затевают...
Иногда, особенно ночью, если идёт дождь барабаня дробно по брёвнам моего блиндажа, мне кажется что этого всего нет, что это миф, легенда, странный каприз моей памяти...
Слева от вокзала, наискосок через площадь восстания, уютно играет мягкими зелёными огнями кафе " Ништиман". Хозяин его, старый курд Бирхат, увидев меня ставит на стойку бокал, который только что, со всей тщательностью протирал, и идёт обниматься.
- Здравствуй дорогой, - говорит он неизменное, похлопывая меня по спине. - Ты живой ещё, да?
- Твоими молитвами Бирхат, твоими молитвами, - улыбаюсь я ему.
Бирхат смеётся и хитро прищурясь грозит мне толстым пальцем.
- Ай, врёшь. Ай, ны бога, ны дьявола нэт в твоей голове. Одны бабы! Ну, - он подводит меня к моему столику, у окна, - садысь. Как абычно?
- Спасибо за приём Бирхат, - говорю я закуривая. - Спасибо, что не забываешь. Конечно, давай как обычно. Только извини, есть я не буду, времени совсем нет.
Бирхат поднятием ладони останавливает этот поток благодарствий и извинений и исчезает на кухне.
Через три минуты, щурясь от счастья, я пью мелкими глотками " Ахтамар".
Бирхат в это время манипулирует с кофейными принадлежностями.
Это целый обряд.
Он схватывает седые волосы кожаным ремешком, серебряной ложечкой всыпает в бронзовую турку две ложки кофе "Honduras", и сосредоточено сведя густые брови, колдует над жаровней с раскалённым песком.
Собственно, я захожу сюда именно ради этого. После нескольких недель употребления гранулированной гадости растворённой в грязной воде, эта чашка крепкого и сладкого кофе- предел моих желаний.
Выпив коньяк и две чашки божественного " Honduras", я звоню Марине.
Я приехал, говорю я.
Я тебе жду, говорит она.
За что я люблю Маринку, так это за то, что за три минуты, которые я еду на такси, от вокзала до площади Победы, она словно нажав какой- то тумблер, выключает свою жизнь. Ту, что шла, происходила, продолжалась до этой секунды. До моего звонка. За эти три минуты, её дом перевоплощается в тихий, мягкий, уютный мирок, где меня ждут, мне рады и готовы выполнить любое моё желание.
Она встречает меня в тамбуре, целует в щёку и шлепком по заднице подталкивает меня в квартиру.
- Заходи уж, приблуда.
На ней короткая, тесная ей, белая футболка и старые джинсы с протёртостями на попе, сквозь которые видны белая кожа и месяцеподобная родинка под левой ягодицей.
- Есть будешь?
- Тебя? Буду...
...Потом, мы лежим крестообразно друг на друге.
Я глубоко и часто дышу, а она вздрагивает словно от холода.
Она называет это- эхо оргазма.
- Я на три дня, - говорю я, свисающей рукой изучая узелки нитей на ковровом покрытии.
- Знаю, - говорит она. - Ты всегда приезжаешь на три дня.
Все узелки изучены. Все слова сказаны. Всё искомое получено.
Я дотягиваюсь до брюк, и отсчитываю деньги.
- Не надо, - устало говорит она. - Ну сколько можно..?
Несколько минут мы припираемся, и в итоге, я всё таки, всучиваю ей половину её тарифа.
- Пообещай мне, - говорит она, собрав в кулачок воротник моей куртки. - Пообещай, что в следующий раз, ты позволишь мне не взять с тебя деньги. Если вернёшься конечно.
Вместо ответа, я откидываю с её щеки длинную рыжую чёлку и ловлю поцелуем, где- то между ухом и скулой. Обижается...
Короткий ноябрьский день исходит мутными тенями.
Начинается рабочая перевозка.
Остановки переполнены чужими, незнакомыми людьми, почему- то нервными, раздражёнными и рассеянно- пренебрежительными друг к другу.
Нет. Пойду пешком.
Сквозь город населённый чужими людьми...
Разрыв Непрерывности,
28-12-2015 20:58
(ссылка)
День рождения Исы
Его подстрелили в овраге, в нескольких метрах от коллекторной трубы ведущей внутрь форта. Он был гол, измазан грязью, и от задницы и до шеи обвязан двухфунтовыми мешочками с порохом. Если бы пуля раздробившая его коленную чашечку попала в один из этих мешков, допрашивать было бы некого.
Посредине затхлой пропахшей мышами комнаты, покачивался с носка на пятку полковник Честер Чемберлен. В опущенной правой руке он сжимал именной, с серебряной насечкой револьвер, а в левой- длинный стек, которым он похлопывал по высокому хромовому сапогу.
- Имя, - отрывисто каркнул он.
Пленник привязанный швартовочным канатом к опорной балке тряхнул головой и сказал чуть шевеля разбитыми губами.
- Не для того, Аллах дал мне имя, чтобы я называл его каждой любопытной свинье.
- Ну что ж, - сказал полковник, и спрятав револьвер в кобуру, присел на край стола.
На столе, сколоченном из неструганных досок, в беспорядке были разложены карты и гарнизонные журналы. Туманно поблёскивал на медном подносе серебряный кофейник.
- Ну что ж, - повторил полковник. - Хорошо. Имя твоё, мне собственно не нужно. Повесим безымянным. Но скажи мне, какой был смысл, в твоей глупейшей, по своей безнадёжности, акции?
Он несколько секунд молча смотрел на коричневую, от пыли и крови, копну волос связанного.
- Нет, правда, - продолжал он. - Если бы, в этом был, хоть какой- нибудь тактический смысл! Я бы ещё понял. Но вы же, с ослиным упрямством лезете под пули, гибнете в этом овраге по десятку на неделю! Отдачи же никакой! Какой в этом смысл?
Пленник поднял голову.
- Смысл?- он усмехнулся обнажив залитые розовым дёсна. - Убивать вас. Это самый высший смысл.
- Хм...- полковник налил в синюю, с золотыми вензелями чашечку, горячий кофе и бросил два кусочка сахару. Подумал и бросил ещё один.
- Ты хорошо говоришь по английски.
- О, да, - кивнул пленник. - В нашей деревне стояла миссия англиканской церкви. Падре Иероним учил меня языку.
Он снова усмехнулся окровавленным ртом.
- Он многому нас учил...Я знаю например, как разводить костёр под человеком. Имею представление о том, как следует вырывать ногти. Также, я видел как сколачивают виселицу, как надевают колодки на шею, умею бить плетью...
- Постой, - перебил его Чемберлен. - Ты же туарег? Я недавно в этих местах, и не очень ориентируюсь среди местных племён.
Пленник поднял голову.
- Прикажи солдату убрать волосы с моего лба.
Полковник кивнул молодому стрелку и тот стволом ружья раздвинул коричневую паклю. На лбу пленника, прямо над переносицей темнела татуировка. Выполненный пунктиром круг и внутри него полумесяц.
- Это знак Кель Адрар. Мой народ, после предательства Бей Мазрука, ушёл из пустыни и поселился в этих местах. Мы больше не выращиваем верблюдов и сеем сорго.
- Я понял тебя. Достаточно, - махнул рукой полковник. Он раскурил сигару и некоторое время молча мерил шагами пространство комнаты.
- В конце концов, я могу тебя понять, туарег, - сказал наконец Честер Чемберлен, остановившись перед пленником. - Как воин. Но как подданный Её Величества, я обязан совершить правосудие. Ты хотел убить меня и моих солдат. Завтра на рассвете ты будешь повешен.
Пленник медленно покачал головой.
- Полковник... Завтра рождение пророка Исы ибн Марьямы. Однажды, он спросил: " Кто хочет стать похожим на меня и быть моим спутником в раю?". Сегодня на рассвете, связывая этот пояс с порохом, я сказал: "Я! Я хочу стать твоим спутником." И Иса ответил мне: " Нет, Хасим. Не сегодня, и не завтра."
- Что ты хочешь этим сказать, - нахмурился Честер Чемберлен.
- Я переживу завтрашний день полковник. Завтрашний день, я переживу точно...
Утро было розовым. Солнце едва показавшись из- за вершин далёких холмов, тут же разогнало редкий в этих местах туман, струящийся со стороны реки.
Свободный от несения службы личный состав гарнизона, был выстроен на площади, где уже была установлена виселица. Полковник Честер Чемберлен в компании с полковым юристом сидели за столом и пили кофе.
- Начинайте, - взмахнул стеком полковник посмотрев на часы, и солдаты вытащили из ямы связанного пленника.
- Подписывайте- сказал полковник юристу, и тот размашисто завизировал приведение в исполнение приговора.
Приговорённого, не развязывая установили на высокой тумбе, накинули на шею петлю смазанную козьим жиром, и теперь палач ожидал отмашки полковника.
- Господин Полковник! Срочная почта, - донёсся голос вестового, во всю прыть несущегося от здания штаба.
Честер Чемберлен, уже поднявший руку для команды палачу, досадливо поморщился.
- Читай, что там. Да поживее, времени нет.
Вестовой, распечатал пакет и отдышавшись прочитал.
- От двадцать четвёртого декабря, одна тысяча восемьсот девяносто четвёртого года. Канцелярия ЕЁ Величества Королевы Великобритании и Ирландии Императрицы Индии и Цейлона Виктории - полковнику Сорок Второго полка Йоркширских стрелков Честеру Чемберлену. Повелеваем: В честь рождества Господа нашего Иисуса Христа, во владениях наших отданных под Вашу опеку объявить всеобщую амнистию. А именно: приговорённых к заключению- освободить. Приговорённых к казни- помиловать. Амнистия вступает в силу двадцать пятого декабря, в шесть часов утра по лондонскому времени.
Честер Чемберлен, законопослушный поданный ЕЁ Величества посмотрел на часы. Часы показывали шесть часов и десять минут. Он с надеждой в голосе спросил полкового юриста.
- Сколько сейчас в Лондоне?
- Столько же, господин полковник, - пожал плечами юрист. - Мы с Лондоном на одном меридиане.
- Чёрт, - прошипел полковник и махнул палачу. - В яму его!
Его вели, голого и грязного. Со рта его ещё текла кровь, волосы распались по иссечённым плетью плечам. Проходя мимо стола где сидели полковник с полковым юристом, он ткнул пальцем в нeбо.
- Иса. Иса!- прошипел он и ощерился в кровавой ухмылке.
Посредине затхлой пропахшей мышами комнаты, покачивался с носка на пятку полковник Честер Чемберлен. В опущенной правой руке он сжимал именной, с серебряной насечкой револьвер, а в левой- длинный стек, которым он похлопывал по высокому хромовому сапогу.
- Имя, - отрывисто каркнул он.
Пленник привязанный швартовочным канатом к опорной балке тряхнул головой и сказал чуть шевеля разбитыми губами.
- Не для того, Аллах дал мне имя, чтобы я называл его каждой любопытной свинье.
- Ну что ж, - сказал полковник, и спрятав револьвер в кобуру, присел на край стола.
На столе, сколоченном из неструганных досок, в беспорядке были разложены карты и гарнизонные журналы. Туманно поблёскивал на медном подносе серебряный кофейник.
- Ну что ж, - повторил полковник. - Хорошо. Имя твоё, мне собственно не нужно. Повесим безымянным. Но скажи мне, какой был смысл, в твоей глупейшей, по своей безнадёжности, акции?
Он несколько секунд молча смотрел на коричневую, от пыли и крови, копну волос связанного.
- Нет, правда, - продолжал он. - Если бы, в этом был, хоть какой- нибудь тактический смысл! Я бы ещё понял. Но вы же, с ослиным упрямством лезете под пули, гибнете в этом овраге по десятку на неделю! Отдачи же никакой! Какой в этом смысл?
Пленник поднял голову.
- Смысл?- он усмехнулся обнажив залитые розовым дёсна. - Убивать вас. Это самый высший смысл.
- Хм...- полковник налил в синюю, с золотыми вензелями чашечку, горячий кофе и бросил два кусочка сахару. Подумал и бросил ещё один.
- Ты хорошо говоришь по английски.
- О, да, - кивнул пленник. - В нашей деревне стояла миссия англиканской церкви. Падре Иероним учил меня языку.
Он снова усмехнулся окровавленным ртом.
- Он многому нас учил...Я знаю например, как разводить костёр под человеком. Имею представление о том, как следует вырывать ногти. Также, я видел как сколачивают виселицу, как надевают колодки на шею, умею бить плетью...
- Постой, - перебил его Чемберлен. - Ты же туарег? Я недавно в этих местах, и не очень ориентируюсь среди местных племён.
Пленник поднял голову.
- Прикажи солдату убрать волосы с моего лба.
Полковник кивнул молодому стрелку и тот стволом ружья раздвинул коричневую паклю. На лбу пленника, прямо над переносицей темнела татуировка. Выполненный пунктиром круг и внутри него полумесяц.
- Это знак Кель Адрар. Мой народ, после предательства Бей Мазрука, ушёл из пустыни и поселился в этих местах. Мы больше не выращиваем верблюдов и сеем сорго.
- Я понял тебя. Достаточно, - махнул рукой полковник. Он раскурил сигару и некоторое время молча мерил шагами пространство комнаты.
- В конце концов, я могу тебя понять, туарег, - сказал наконец Честер Чемберлен, остановившись перед пленником. - Как воин. Но как подданный Её Величества, я обязан совершить правосудие. Ты хотел убить меня и моих солдат. Завтра на рассвете ты будешь повешен.
Пленник медленно покачал головой.
- Полковник... Завтра рождение пророка Исы ибн Марьямы. Однажды, он спросил: " Кто хочет стать похожим на меня и быть моим спутником в раю?". Сегодня на рассвете, связывая этот пояс с порохом, я сказал: "Я! Я хочу стать твоим спутником." И Иса ответил мне: " Нет, Хасим. Не сегодня, и не завтра."
- Что ты хочешь этим сказать, - нахмурился Честер Чемберлен.
- Я переживу завтрашний день полковник. Завтрашний день, я переживу точно...
Утро было розовым. Солнце едва показавшись из- за вершин далёких холмов, тут же разогнало редкий в этих местах туман, струящийся со стороны реки.
Свободный от несения службы личный состав гарнизона, был выстроен на площади, где уже была установлена виселица. Полковник Честер Чемберлен в компании с полковым юристом сидели за столом и пили кофе.
- Начинайте, - взмахнул стеком полковник посмотрев на часы, и солдаты вытащили из ямы связанного пленника.
- Подписывайте- сказал полковник юристу, и тот размашисто завизировал приведение в исполнение приговора.
Приговорённого, не развязывая установили на высокой тумбе, накинули на шею петлю смазанную козьим жиром, и теперь палач ожидал отмашки полковника.
- Господин Полковник! Срочная почта, - донёсся голос вестового, во всю прыть несущегося от здания штаба.
Честер Чемберлен, уже поднявший руку для команды палачу, досадливо поморщился.
- Читай, что там. Да поживее, времени нет.
Вестовой, распечатал пакет и отдышавшись прочитал.
- От двадцать четвёртого декабря, одна тысяча восемьсот девяносто четвёртого года. Канцелярия ЕЁ Величества Королевы Великобритании и Ирландии Императрицы Индии и Цейлона Виктории - полковнику Сорок Второго полка Йоркширских стрелков Честеру Чемберлену. Повелеваем: В честь рождества Господа нашего Иисуса Христа, во владениях наших отданных под Вашу опеку объявить всеобщую амнистию. А именно: приговорённых к заключению- освободить. Приговорённых к казни- помиловать. Амнистия вступает в силу двадцать пятого декабря, в шесть часов утра по лондонскому времени.
Честер Чемберлен, законопослушный поданный ЕЁ Величества посмотрел на часы. Часы показывали шесть часов и десять минут. Он с надеждой в голосе спросил полкового юриста.
- Сколько сейчас в Лондоне?
- Столько же, господин полковник, - пожал плечами юрист. - Мы с Лондоном на одном меридиане.
- Чёрт, - прошипел полковник и махнул палачу. - В яму его!
Его вели, голого и грязного. Со рта его ещё текла кровь, волосы распались по иссечённым плетью плечам. Проходя мимо стола где сидели полковник с полковым юристом, он ткнул пальцем в нeбо.
- Иса. Иса!- прошипел он и ощерился в кровавой ухмылке.
Разрыв Непрерывности,
25-12-2015 22:39
(ссылка)
Бумажные стаканы
Я люблю бумажные стаканчики.
Не стаканчики, конечно сами по себе, а стаканчики с кофе. Наполненные до пояска горячим, сладким эспрессо. Бумажный стаканчик не жжёт пальцы и не мнётся как пластиковый. Он не выскальзывает из озябших пальцев, оставляя коричневые пятна на брюках. Он твёрдо и надёжно утверждается в ладони, согревая её своим теплом.
В трёх минутах ходьбы от дома, я покупаю свой утренний стаканчик эспрессо у Машеньки. Машенька, моя одноклассница, теперь знойная пышнотелая брюнетка с обрюзгшим лицом, величаво заполняет собою тесное пространство своего ларька. Кофе, тем не менее, Машенька варит отличный и у меня нет никаких оснований идти ещё сто метров до кофейного автомата.
Это моё утро. В стакане крепкий кофе, в наушниках Aerosmith, впереди не самая худшая в мире работа. Доходя до парка, я как правило допиваю кофе и очень довольный тем, что мне не нужно искать мусорную урну, подхожу к лавке на которой уже дожидается меня Семён Глузман. Я отдаю стаканчик ему и уж Семён знает, как с толком его использовать.
" Толк" стеклянно поблёскивая стоит рядом с ним, на лавке.
У Семёна, городского сумасшедшего, всегда есть что выпить, но всегда не из чего. Приняв дар, он счастливо улыбается и благодарно мычит мне вслед.
В то утро, всё было почти так, как всегда. Почти...
Я нашёл его в парке, но, не на его лавочке. Семён лежал на гранитном подножии памятника героям Великой Отечественной Войны и хрипел. В уголках его рта пузырилась розовая пена. Я растерялся.
Семён Глузман всегда отказывался ехать в больницу.
Десятки раз, его избитого, сочащегося кровью, пытались погрузить в карету скорой помощи, и каждый раз он нечленораздельно мыча и брызгаясь кровавой слюной вырывался и шатаясь скрывался в тёмной подворотне.
Не знаю почему, но в тот день я не мог пройти мимо.
- Семён, - сказал я. - Давай я отведу тебя домой.
Он начал отпихивать мои руки и протестующе мычать.
- Нет, Семён, не в больницу. Домой Семён. Я отведу тебя домой. Давай, я просто помогу, доведу тебя. Но ты мне должен помочь. Я не знаю где ты живёшь.
То ли, тон моего голоса его успокоил, то ли ежеутренние подарки в виде пустых стаканчиков, но он утихомирился и позволил забросить его руку мне на плечо.
Он повёл меня куда- то на юг....
В доме было темно и сыро. Включив фонарик на мобильном, я обошёл комнату по периметру, и не найдя ничего похожего на включатель зажёг огарок свечи, одиноко торчащий на пыльном подоконнике. Убранство комнаты состояло из перекошенного, видавшего виды колченогого стола и длинной лавки, на которой сейчас лежал хлюпающий окровавленным носом Семён. В стену, напротив входной двери, была вмурована низкая печь, в духовке которой стоял закопченный котелок, а рядом почему- то лежала ржавая ножовка по металлу. По стенам, ощетинившимся соломенными иглами, струились чёрные волокна позапрошлогодней паутины.
Семён захрипел. Я достал из кармана пакет влажных салфеток и попытался хоть немного оттереть его лицо от грязи.
Так. Рассечена бровь и счёсан подбородок. Кажется разорвано ухо.
Я оглянулся.
Искать в этом доме что- нибудь, годящееся для дезинфицирования по видимому не имело смысла и я вспомнил о ларьке за углом.
Через пять минут, я уже вернулся с бутылкой водки и промакивал этим антисептиком Семёновы ранения.
Он шипел как кошка и дёргал рукой словно порываясь прикрыть ею раны нещадно обжигаемые спиртным.
- Тихо, - говорил ему я. - На тебе столько грязи, что ты не от ран сдохнешь, а от заражения крови.
- По хрен кровь,- тихо сказал Семён. - Стакан под лавкой, в котелке картошка.
Я нашёл стакан. По краю сознания пробежала раздражающая тень. Что - то, словно мелкая щепка засело в нём, и щекочуще вибрировало при каждой попытке извлечь его наружу.
Я выгнал из стакана огромного паука и налил до краёв водки. В котелке действительно оказалось несколько варёных картофелин, видом своим, наводящих на мысли о смерти и тлене. Рядом с котелком, лежал прямоугольный брусок тускло отсвечивающего жёлтым металла. Я взял его в руки и несколько минут стоял тупо уставившись в надпись сделанную по периметру бруска.
" Одесская Управа Казначейства Его Императорскаго Величества Александра Перваго. Полпуда Золота."
Я ошеломлённо оглянулся на Семёна.
Щепка была извлечена из подсознания и впилась зазубренным острием в сознание.
Психически больной, не умеющий говорить Глузман.
Восемь килограмм золота покрытые слоем грязного жира и копоти.
Это какой- то бред, подумал я...
Никто достоверно не знал, кто он, и откуда пришёл в наш городок тридцать лет назад. Отец рассказывал, что однажды на рассвете, он с солдатской котомкой за плечом, неопределённого возраста и чёрный от копоти и грязи вошёл в город с юга, со стороны Одессы, и несколько месяцев жил в городском парке, пока советская власть, силами пионеров не построила ему худой домишко с маленькими окнами и печным отоплением.
Очень скоро, угрюмый, практически не умеющий говорить и не идущий на контакт с внешним миром Семён Глузман ( это имя было выжжено хлоркой на его котомке), стал любимым развлечением местечковых подростковых стаек. Несколько поколений сексуально неудовлетворённых прыщавых юнцов, вымещали природную агрессию на беззащитном придурке.
Когда мне было четырнадцать, мы очень любили подстеречь его и тонкими крысиными лапками с обкусанными ногтями столкнуть с мостика перекинутого над безымянной речушкой. Мы очень весело смеялись, смотря как он скатывается в ледяную жижу, оставляя за собой просеку в жёсткой осоке.
Потом мы его били.
Били, как бьют самодельную боксёрскую грушу в подвале двухэтажки. Усердно, отрабатывая удары увиденные в кино с Брюсом Ли, но аккуратно и бережно, что бы не повредить грушу сшитую из дедовского пальто.
Он никогда не отвечал. Рослый и широкоплечий Семён Глузман не умел дать сдачи. Не не хотел, не боялся, а просто не умел. В его худом, ограниченном болезнью мозге отсутствовал или был заблокирован файл отвечающий за сдачу. Он молча получал свою пиздюлину и так же молча хромал в свою конуру зализывать раны. До следующей тренировки...
- Может всё таки в больницу? - спросил я, протягивая ему стакан.
- Зачем? - спросил он.
- Побили тебя.
- И что? Ты тоже меня бил. Двадцать лет назад. Что же, мне каждый раз в больничку ползти? Эдак, я уже давно бы заебал всех врачей города.
Я закрыл глаза. Меня охватил страшный, застилающий сознание кровавой пеленой, оглушающий стыд.
Как он запомнил? Не может же, он помнить каждую из сотен потных, багровых от натуги, ожесточённых рож!
Я всё сильнее зажмуривался, а перед глазами стояло его недоумённое и испуганное лицо изрезанное осокой, когда мы весело переругиваясь тащили его из воды что бы начать " тренировку".
Боже, да нас же убивать мало. На куски же, нас резать надо было. Там же, у речки, и куски эти топить без вести в гнилой воде. И слиток золота этот...Он им дверцу духовки подпирает...Бред.
С удивлением я почувствовал что защипало глаза и мир вокруг подёрнулся влажной, туманной дымкой. Я поспешно выпил и не закусив налил ещё. Себе и Семёну. После третьего разлива бутылка опустела, и я сделал вторую ходку к ларьку, благоразумно присоединив к водке банку шпрот и булку хлеба.
Мы основательно надрались. За окном стремительно темнело и кажется начался дождь. По комнате, заполненной жаром натопленной печки, летали тонкие ниточки копоти и клубился влажный пар от котелка с варившейся картошкой. Морщинистое, похожее на мокрую кору старого дерева лицо Семёна расплывалось в блаженной улыбке, а потом вдруг расплывалось всё, дотягиваясь коричневыми щеками до противоположных стен. Потолок вдруг начинал крутится вокруг своей оси, всё ускоряясь и мгновенно против всех законов физики меняя направление оборотов. Меня мутило и в такие минуты я чувствовал на своём лице что- то холодное и влажное. Снег наконец пошёл, почему- то подумалось мне...Когда я закрывал глаза, вместо уютной темноты вспыхивали яркие картинки, странные и пугающие...
То ли картинки, то ли слова обретшие объём...
Серый, затуманенный стелющимся дымом морской пляж...Вереница солдат в рогатых шлемах, почему- то говорящих на румынском, что- то чёрное и громыхающее железом с чёрным крестом...
...Чернявый мальчик сторожко выглядывающий из глубокой пещеры в песчаном обрыве, спешные движения карандаша по куску серого картона...
..."Солдат- 75. Броневик- 1. Пулемёты, миномёты..."
...Узкие, выложенные пыльной брусчаткой улицы, такие же пыльные, изнемогающие от жары акации смиренно умирающие посреди вселенского штиля. Из тёмной воняющей котами подворотни, вылетела орущая благим матом орава пацанов гоня перед собой худого, со спутанными чёрными волосами и затравленным взглядом подростка...
..." Эй, жидёныш- ты гадёныш, эй жидёныш- ты гадёныш..."
...Высокие потолки, лепной фриз по периметру класса. Строго- торжественное лицо учительницы..." Дети. Наш одноклассник- сын врага народа, безродного космополита. В нашей дружной пионерской семье..."
Когда я открывал глаза, передо мной возникало лицо Семёна с беззвучно шевелящимися губами...Нет, звук был, но доходил с опозданием и возникало ощущение что говорит не он, а кто- то за моей спиной....
Или надо мной...
Виктор, сказал Глузман. Ты принёс мне водки, я за это угощу тебя картошкой. И стаканчики твои я помню. Ты всегда был добр ко мне. Даже когда бил, ты был добр, потому что, бил слабее всех.
Глузман, сказал я. Я тебе должен всю водку в городе скупить. Всю какая есть, за то что...за каждого из тех кто бил...
Виктор, сказал Глузман. Ты мне ничего не должен. Ты не хотел меня бить, просто так было нужно в вашей стае. Иначе ты не мог, иначе били бы тебя. Этого знания мне достаточно.
Глузман, сказал я. Бумажными стаканчиками и бутылкой водки такое не загладишь. И уж точно такое не забудешь. Это будет жрать меня всю жизнь.
Виктор, сказал Глузман. Я это знаю. И именно поэтому, выставлю тебя вон, если ты не прекратишь ныть.
Глузман, сказал я. Зачем тебе золото?
Виктор, сказал Глузман. Разве ты не видишь? Я дверцу духовки им подпираю.
Глузман, сказал я. Это же восемь килограмм золота. Это чёртова куча денег. Ты мог бы, совсем по другому жить. По человечески.
Виктор, сказал Глузман. По какому такому праву, ты решил что я живу не по человечески?
Глузман, сказал я. Тебе не нужны деньги. Это я могу понять. Но есть те, кому они нужны. Это для тебя подпорка для духовки. Для многих, это еда, одежда и даже здоровье.
Виктор, сказал Глузман. Это не только еда. И не только одежда. Это может быть очень хорошей едой и очень дорогой одеждой. Для очень немногих.
Глузман, сказал я. Я понимаю тебя. Но не обязательно так. Должны быть способы справедливо распределить это золото. Есть же, благотворительные фонды, общественные организации, церковь в конце концов.
Виктор, сказал Глузман. При чём тут справедливость? Ты не накормишь всех. А если ты накормишь многих но не всех, это тоже будет не справедливо. Когда- то, я бежал из родного города, бежал потому что не мог там жить, не мог там выжить. Я бежал так быстро, что успел взять с собой только этот кусок золота спрятанный моим дедом на чердаке дома. Я шёл на восток. Шёл степью от ручья к ручью. В балках ещё догнивали трупы солдат с Той войны и они давали мне одежду. Я шёл до тех пор, пока не дошёл до указателя: "г. Новая Одесса".
Странно, подумал я, и решил что этот маленький городок- знак мне. Второй шанс мне. Я всю жизнь бегал от мира, пока не понял, что лучший из него выход- это сумасшествие. Мне от него ничего не нужно. Если миру что- нибудь нужно от меня, что ж, пусть придёт и возьмёт.
Глузман, сказал я. Именно те, кому больше всего нужно, не придут. Или не смогут физически или постесняются. Придут те, у кого уже есть, но очень хочется ещё.
Виктор, сказал Глузман. Вот ты сам всё и объяснил.
Глузман, сказал я. Ты должен сам пойти и отдать тому, кому посчитаешь нужным. Детям, старикам, больным.
Виктор, сказал Глузман. Я никому ничего не должен. Я имею право так думать, потому что считаю, что и мне никто ничего не должен. Если ты считаешь, что должен помочь кому то, пожалуйста. Возьми золото и отдай его тем, кто нуждается в нём больше чем ты.
Глузман, сказал я. Я не могу взять твоё золото. Я не уверен в том, что не присвою его себе. Не уверен, что не придумаю себе причин сделать это сразу, как только выйду из твоего дома.
Виктор, сказал Глузман. Тогда сделай это когда я умру. Тогда мне будет всё равно, а ты наедине с самим собой решишь этот вопрос.
Глузман, сказал я. Почему ты не говорил всё это время?
Виктор, сказал Глузман. А зачем говорить? Вот мы с тобой уже два часа говорим. И о чём мы говорим? О жизни? О смерти? Может мы говорим о Боге? Нет, Виктор, мы говорим о куске нержавеющего желтоватого металла, о детях-сиротах которые вырастут и неизбежно станут уголовниками, о стариках которые и так скоро подохнут, и о больных которые тоже скоро подохнут. Так зачем вообще говорить?
Я выполз из Семёновой конуры и стоя на четвереньках в разросшейся без ухода сирени несколько раз глотнул морозного воздуха.
Бежать. Бежать отсюда, пока я не поддался чёрному зверьку елейно воркующему в моём сознании, бежать от видений благ и удовольствий которые сулит эта подпорка для дверцы духовки.
Утром, помятый и с больной головой я вышел на работу и чуть не забыл выпить Машенькин кофе.
Как обычно, войдя в парк я огляделся в поисках Семёна. Возле его лавки происходило действо. Мелькали белые халаты, две милицейских фуражки, на соседних лавках таращили глаза зеваки.
- Что случилось?- спросил я у знакомого мента, что- то усердно пишущего в раскрытой на колене папке. Рядом с ним стоял кожаный портфель.
- Семён завернулся. Привет Вить. Как раз будешь понятым.
- Как завернулся?- опешил я и чуть было не сболтнул о том, что не далее как вчера, хлестал с ним горькую, но вовремя прикусил язык.
- Медицина говорит что инсульт. Или инфаркт... Хрен его знает, я ещё до выводов врача не дошёл. Кстати, ты не знаешь где он жил? Говорят, где то берлога у него есть, а где- никто не знает.
- Берлога?- тупо спросил я думая о бумажном стаканчике который теперь надо будет где- то выбросить. - Зачем берлога?
- Ну как? Труп всё таки. Надо бы, заглянуть туда, опись имущества сделать. Да и вообще, оглядеться. Может и следы преступления найдутся, как ты полагаешь? - подмигнул он мне.
Я вспомнил слиток золота подпирающий дверцу духовки. И увидел руки суетливо запихивающие его в кожаный портфель. Или вон в тот медицинский саквояжик. Или просто, за отворот чиновничьего пальто.
- Погоди, - сказал я. - Вспомнил. Я же уголь ему в декабре привозил. На Северном он живёт. Почти у объездной.
- О, отлично, - обрадовался мент. - Побывать там всё равно нужно, так хоть искать не надо. Сейчас закончу и поеду...
Кажется, он ещё что- то, у меня пытался уточнить но я его уже не слышал. Я звонил на работу.
- Алло, шеф? Шеф, простите ради Бога, мне необходимо в одно место забежать. Я задержусь на десять минут.
- Э...Да ладно, - пробасил шеф. - Надо, так надо. Что там у тебя, что- то важное?
- Очень. Очень важное, шеф. Дело жизни и смерти.
Через минуту, я уже летел в такси на Южный...
...Я продрался сквозь мокрые кусты и запыхавшись, с обмирающим сердцем ввалился в Семёнов дом.
Дверь была сорвана с петель, лавка перевёрнута и заблёвана, а в оконном стекле зияла круглая дыра размером с мой кулак.
Я подошёл к печке и не дыша открыл жестяную дверцу. Полпуда царского золота тускло светились в угольной темноте духовки. Рядом лежала ножовка по металлу. Ржавая, но судя по всему- вполне работоспособная.
Эх, Семён, подумал я. Как же так оказалось, что ты знал меня лучше чем я сам? Или ты не только меня знал, а всех нас, всю жизнь бивших тебя?
Я взял ножовку, и на глаз прикинул, какой части слитка вполне хватит детскому дому номер пять, города N....
Не стаканчики, конечно сами по себе, а стаканчики с кофе. Наполненные до пояска горячим, сладким эспрессо. Бумажный стаканчик не жжёт пальцы и не мнётся как пластиковый. Он не выскальзывает из озябших пальцев, оставляя коричневые пятна на брюках. Он твёрдо и надёжно утверждается в ладони, согревая её своим теплом.
В трёх минутах ходьбы от дома, я покупаю свой утренний стаканчик эспрессо у Машеньки. Машенька, моя одноклассница, теперь знойная пышнотелая брюнетка с обрюзгшим лицом, величаво заполняет собою тесное пространство своего ларька. Кофе, тем не менее, Машенька варит отличный и у меня нет никаких оснований идти ещё сто метров до кофейного автомата.
Это моё утро. В стакане крепкий кофе, в наушниках Aerosmith, впереди не самая худшая в мире работа. Доходя до парка, я как правило допиваю кофе и очень довольный тем, что мне не нужно искать мусорную урну, подхожу к лавке на которой уже дожидается меня Семён Глузман. Я отдаю стаканчик ему и уж Семён знает, как с толком его использовать.
" Толк" стеклянно поблёскивая стоит рядом с ним, на лавке.
У Семёна, городского сумасшедшего, всегда есть что выпить, но всегда не из чего. Приняв дар, он счастливо улыбается и благодарно мычит мне вслед.
В то утро, всё было почти так, как всегда. Почти...
Я нашёл его в парке, но, не на его лавочке. Семён лежал на гранитном подножии памятника героям Великой Отечественной Войны и хрипел. В уголках его рта пузырилась розовая пена. Я растерялся.
Семён Глузман всегда отказывался ехать в больницу.
Десятки раз, его избитого, сочащегося кровью, пытались погрузить в карету скорой помощи, и каждый раз он нечленораздельно мыча и брызгаясь кровавой слюной вырывался и шатаясь скрывался в тёмной подворотне.
Не знаю почему, но в тот день я не мог пройти мимо.
- Семён, - сказал я. - Давай я отведу тебя домой.
Он начал отпихивать мои руки и протестующе мычать.
- Нет, Семён, не в больницу. Домой Семён. Я отведу тебя домой. Давай, я просто помогу, доведу тебя. Но ты мне должен помочь. Я не знаю где ты живёшь.
То ли, тон моего голоса его успокоил, то ли ежеутренние подарки в виде пустых стаканчиков, но он утихомирился и позволил забросить его руку мне на плечо.
Он повёл меня куда- то на юг....
В доме было темно и сыро. Включив фонарик на мобильном, я обошёл комнату по периметру, и не найдя ничего похожего на включатель зажёг огарок свечи, одиноко торчащий на пыльном подоконнике. Убранство комнаты состояло из перекошенного, видавшего виды колченогого стола и длинной лавки, на которой сейчас лежал хлюпающий окровавленным носом Семён. В стену, напротив входной двери, была вмурована низкая печь, в духовке которой стоял закопченный котелок, а рядом почему- то лежала ржавая ножовка по металлу. По стенам, ощетинившимся соломенными иглами, струились чёрные волокна позапрошлогодней паутины.
Семён захрипел. Я достал из кармана пакет влажных салфеток и попытался хоть немного оттереть его лицо от грязи.
Так. Рассечена бровь и счёсан подбородок. Кажется разорвано ухо.
Я оглянулся.
Искать в этом доме что- нибудь, годящееся для дезинфицирования по видимому не имело смысла и я вспомнил о ларьке за углом.
Через пять минут, я уже вернулся с бутылкой водки и промакивал этим антисептиком Семёновы ранения.
Он шипел как кошка и дёргал рукой словно порываясь прикрыть ею раны нещадно обжигаемые спиртным.
- Тихо, - говорил ему я. - На тебе столько грязи, что ты не от ран сдохнешь, а от заражения крови.
- По хрен кровь,- тихо сказал Семён. - Стакан под лавкой, в котелке картошка.
Я нашёл стакан. По краю сознания пробежала раздражающая тень. Что - то, словно мелкая щепка засело в нём, и щекочуще вибрировало при каждой попытке извлечь его наружу.
Я выгнал из стакана огромного паука и налил до краёв водки. В котелке действительно оказалось несколько варёных картофелин, видом своим, наводящих на мысли о смерти и тлене. Рядом с котелком, лежал прямоугольный брусок тускло отсвечивающего жёлтым металла. Я взял его в руки и несколько минут стоял тупо уставившись в надпись сделанную по периметру бруска.
" Одесская Управа Казначейства Его Императорскаго Величества Александра Перваго. Полпуда Золота."
Я ошеломлённо оглянулся на Семёна.
Щепка была извлечена из подсознания и впилась зазубренным острием в сознание.
Психически больной, не умеющий говорить Глузман.
Восемь килограмм золота покрытые слоем грязного жира и копоти.
Это какой- то бред, подумал я...
Никто достоверно не знал, кто он, и откуда пришёл в наш городок тридцать лет назад. Отец рассказывал, что однажды на рассвете, он с солдатской котомкой за плечом, неопределённого возраста и чёрный от копоти и грязи вошёл в город с юга, со стороны Одессы, и несколько месяцев жил в городском парке, пока советская власть, силами пионеров не построила ему худой домишко с маленькими окнами и печным отоплением.
Очень скоро, угрюмый, практически не умеющий говорить и не идущий на контакт с внешним миром Семён Глузман ( это имя было выжжено хлоркой на его котомке), стал любимым развлечением местечковых подростковых стаек. Несколько поколений сексуально неудовлетворённых прыщавых юнцов, вымещали природную агрессию на беззащитном придурке.
Когда мне было четырнадцать, мы очень любили подстеречь его и тонкими крысиными лапками с обкусанными ногтями столкнуть с мостика перекинутого над безымянной речушкой. Мы очень весело смеялись, смотря как он скатывается в ледяную жижу, оставляя за собой просеку в жёсткой осоке.
Потом мы его били.
Били, как бьют самодельную боксёрскую грушу в подвале двухэтажки. Усердно, отрабатывая удары увиденные в кино с Брюсом Ли, но аккуратно и бережно, что бы не повредить грушу сшитую из дедовского пальто.
Он никогда не отвечал. Рослый и широкоплечий Семён Глузман не умел дать сдачи. Не не хотел, не боялся, а просто не умел. В его худом, ограниченном болезнью мозге отсутствовал или был заблокирован файл отвечающий за сдачу. Он молча получал свою пиздюлину и так же молча хромал в свою конуру зализывать раны. До следующей тренировки...
- Может всё таки в больницу? - спросил я, протягивая ему стакан.
- Зачем? - спросил он.
- Побили тебя.
- И что? Ты тоже меня бил. Двадцать лет назад. Что же, мне каждый раз в больничку ползти? Эдак, я уже давно бы заебал всех врачей города.
Я закрыл глаза. Меня охватил страшный, застилающий сознание кровавой пеленой, оглушающий стыд.
Как он запомнил? Не может же, он помнить каждую из сотен потных, багровых от натуги, ожесточённых рож!
Я всё сильнее зажмуривался, а перед глазами стояло его недоумённое и испуганное лицо изрезанное осокой, когда мы весело переругиваясь тащили его из воды что бы начать " тренировку".
Боже, да нас же убивать мало. На куски же, нас резать надо было. Там же, у речки, и куски эти топить без вести в гнилой воде. И слиток золота этот...Он им дверцу духовки подпирает...Бред.
С удивлением я почувствовал что защипало глаза и мир вокруг подёрнулся влажной, туманной дымкой. Я поспешно выпил и не закусив налил ещё. Себе и Семёну. После третьего разлива бутылка опустела, и я сделал вторую ходку к ларьку, благоразумно присоединив к водке банку шпрот и булку хлеба.
Мы основательно надрались. За окном стремительно темнело и кажется начался дождь. По комнате, заполненной жаром натопленной печки, летали тонкие ниточки копоти и клубился влажный пар от котелка с варившейся картошкой. Морщинистое, похожее на мокрую кору старого дерева лицо Семёна расплывалось в блаженной улыбке, а потом вдруг расплывалось всё, дотягиваясь коричневыми щеками до противоположных стен. Потолок вдруг начинал крутится вокруг своей оси, всё ускоряясь и мгновенно против всех законов физики меняя направление оборотов. Меня мутило и в такие минуты я чувствовал на своём лице что- то холодное и влажное. Снег наконец пошёл, почему- то подумалось мне...Когда я закрывал глаза, вместо уютной темноты вспыхивали яркие картинки, странные и пугающие...
То ли картинки, то ли слова обретшие объём...
Серый, затуманенный стелющимся дымом морской пляж...Вереница солдат в рогатых шлемах, почему- то говорящих на румынском, что- то чёрное и громыхающее железом с чёрным крестом...
...Чернявый мальчик сторожко выглядывающий из глубокой пещеры в песчаном обрыве, спешные движения карандаша по куску серого картона...
..."Солдат- 75. Броневик- 1. Пулемёты, миномёты..."
...Узкие, выложенные пыльной брусчаткой улицы, такие же пыльные, изнемогающие от жары акации смиренно умирающие посреди вселенского штиля. Из тёмной воняющей котами подворотни, вылетела орущая благим матом орава пацанов гоня перед собой худого, со спутанными чёрными волосами и затравленным взглядом подростка...
..." Эй, жидёныш- ты гадёныш, эй жидёныш- ты гадёныш..."
...Высокие потолки, лепной фриз по периметру класса. Строго- торжественное лицо учительницы..." Дети. Наш одноклассник- сын врага народа, безродного космополита. В нашей дружной пионерской семье..."
Когда я открывал глаза, передо мной возникало лицо Семёна с беззвучно шевелящимися губами...Нет, звук был, но доходил с опозданием и возникало ощущение что говорит не он, а кто- то за моей спиной....
Или надо мной...
Виктор, сказал Глузман. Ты принёс мне водки, я за это угощу тебя картошкой. И стаканчики твои я помню. Ты всегда был добр ко мне. Даже когда бил, ты был добр, потому что, бил слабее всех.
Глузман, сказал я. Я тебе должен всю водку в городе скупить. Всю какая есть, за то что...за каждого из тех кто бил...
Виктор, сказал Глузман. Ты мне ничего не должен. Ты не хотел меня бить, просто так было нужно в вашей стае. Иначе ты не мог, иначе били бы тебя. Этого знания мне достаточно.
Глузман, сказал я. Бумажными стаканчиками и бутылкой водки такое не загладишь. И уж точно такое не забудешь. Это будет жрать меня всю жизнь.
Виктор, сказал Глузман. Я это знаю. И именно поэтому, выставлю тебя вон, если ты не прекратишь ныть.
Глузман, сказал я. Зачем тебе золото?
Виктор, сказал Глузман. Разве ты не видишь? Я дверцу духовки им подпираю.
Глузман, сказал я. Это же восемь килограмм золота. Это чёртова куча денег. Ты мог бы, совсем по другому жить. По человечески.
Виктор, сказал Глузман. По какому такому праву, ты решил что я живу не по человечески?
Глузман, сказал я. Тебе не нужны деньги. Это я могу понять. Но есть те, кому они нужны. Это для тебя подпорка для духовки. Для многих, это еда, одежда и даже здоровье.
Виктор, сказал Глузман. Это не только еда. И не только одежда. Это может быть очень хорошей едой и очень дорогой одеждой. Для очень немногих.
Глузман, сказал я. Я понимаю тебя. Но не обязательно так. Должны быть способы справедливо распределить это золото. Есть же, благотворительные фонды, общественные организации, церковь в конце концов.
Виктор, сказал Глузман. При чём тут справедливость? Ты не накормишь всех. А если ты накормишь многих но не всех, это тоже будет не справедливо. Когда- то, я бежал из родного города, бежал потому что не мог там жить, не мог там выжить. Я бежал так быстро, что успел взять с собой только этот кусок золота спрятанный моим дедом на чердаке дома. Я шёл на восток. Шёл степью от ручья к ручью. В балках ещё догнивали трупы солдат с Той войны и они давали мне одежду. Я шёл до тех пор, пока не дошёл до указателя: "г. Новая Одесса".
Странно, подумал я, и решил что этот маленький городок- знак мне. Второй шанс мне. Я всю жизнь бегал от мира, пока не понял, что лучший из него выход- это сумасшествие. Мне от него ничего не нужно. Если миру что- нибудь нужно от меня, что ж, пусть придёт и возьмёт.
Глузман, сказал я. Именно те, кому больше всего нужно, не придут. Или не смогут физически или постесняются. Придут те, у кого уже есть, но очень хочется ещё.
Виктор, сказал Глузман. Вот ты сам всё и объяснил.
Глузман, сказал я. Ты должен сам пойти и отдать тому, кому посчитаешь нужным. Детям, старикам, больным.
Виктор, сказал Глузман. Я никому ничего не должен. Я имею право так думать, потому что считаю, что и мне никто ничего не должен. Если ты считаешь, что должен помочь кому то, пожалуйста. Возьми золото и отдай его тем, кто нуждается в нём больше чем ты.
Глузман, сказал я. Я не могу взять твоё золото. Я не уверен в том, что не присвою его себе. Не уверен, что не придумаю себе причин сделать это сразу, как только выйду из твоего дома.
Виктор, сказал Глузман. Тогда сделай это когда я умру. Тогда мне будет всё равно, а ты наедине с самим собой решишь этот вопрос.
Глузман, сказал я. Почему ты не говорил всё это время?
Виктор, сказал Глузман. А зачем говорить? Вот мы с тобой уже два часа говорим. И о чём мы говорим? О жизни? О смерти? Может мы говорим о Боге? Нет, Виктор, мы говорим о куске нержавеющего желтоватого металла, о детях-сиротах которые вырастут и неизбежно станут уголовниками, о стариках которые и так скоро подохнут, и о больных которые тоже скоро подохнут. Так зачем вообще говорить?
Я выполз из Семёновой конуры и стоя на четвереньках в разросшейся без ухода сирени несколько раз глотнул морозного воздуха.
Бежать. Бежать отсюда, пока я не поддался чёрному зверьку елейно воркующему в моём сознании, бежать от видений благ и удовольствий которые сулит эта подпорка для дверцы духовки.
Утром, помятый и с больной головой я вышел на работу и чуть не забыл выпить Машенькин кофе.
Как обычно, войдя в парк я огляделся в поисках Семёна. Возле его лавки происходило действо. Мелькали белые халаты, две милицейских фуражки, на соседних лавках таращили глаза зеваки.
- Что случилось?- спросил я у знакомого мента, что- то усердно пишущего в раскрытой на колене папке. Рядом с ним стоял кожаный портфель.
- Семён завернулся. Привет Вить. Как раз будешь понятым.
- Как завернулся?- опешил я и чуть было не сболтнул о том, что не далее как вчера, хлестал с ним горькую, но вовремя прикусил язык.
- Медицина говорит что инсульт. Или инфаркт... Хрен его знает, я ещё до выводов врача не дошёл. Кстати, ты не знаешь где он жил? Говорят, где то берлога у него есть, а где- никто не знает.
- Берлога?- тупо спросил я думая о бумажном стаканчике который теперь надо будет где- то выбросить. - Зачем берлога?
- Ну как? Труп всё таки. Надо бы, заглянуть туда, опись имущества сделать. Да и вообще, оглядеться. Может и следы преступления найдутся, как ты полагаешь? - подмигнул он мне.
Я вспомнил слиток золота подпирающий дверцу духовки. И увидел руки суетливо запихивающие его в кожаный портфель. Или вон в тот медицинский саквояжик. Или просто, за отворот чиновничьего пальто.
- Погоди, - сказал я. - Вспомнил. Я же уголь ему в декабре привозил. На Северном он живёт. Почти у объездной.
- О, отлично, - обрадовался мент. - Побывать там всё равно нужно, так хоть искать не надо. Сейчас закончу и поеду...
Кажется, он ещё что- то, у меня пытался уточнить но я его уже не слышал. Я звонил на работу.
- Алло, шеф? Шеф, простите ради Бога, мне необходимо в одно место забежать. Я задержусь на десять минут.
- Э...Да ладно, - пробасил шеф. - Надо, так надо. Что там у тебя, что- то важное?
- Очень. Очень важное, шеф. Дело жизни и смерти.
Через минуту, я уже летел в такси на Южный...
...Я продрался сквозь мокрые кусты и запыхавшись, с обмирающим сердцем ввалился в Семёнов дом.
Дверь была сорвана с петель, лавка перевёрнута и заблёвана, а в оконном стекле зияла круглая дыра размером с мой кулак.
Я подошёл к печке и не дыша открыл жестяную дверцу. Полпуда царского золота тускло светились в угольной темноте духовки. Рядом лежала ножовка по металлу. Ржавая, но судя по всему- вполне работоспособная.
Эх, Семён, подумал я. Как же так оказалось, что ты знал меня лучше чем я сам? Или ты не только меня знал, а всех нас, всю жизнь бивших тебя?
Я взял ножовку, и на глаз прикинул, какой части слитка вполне хватит детскому дому номер пять, города N....
Разрыв Непрерывности,
25-12-2015 22:37
(ссылка)
Реанимация
Вокруг был свет. Мягкий, неяркий, не пронзающий прямыми лучами, а как- бы струящийся мерцающими переливчатыми волнами.
Я сидел на огромной, застеленной шёлковыми простынями кровати, внутри полусферы из совершенно прозрачного материала. Настолько прозрачного, что, о существовании барьера говорила только абсолютная тишина окружавшая меня, хотя совсем рядом, в точной такой- же полусфере, бил по гитарным струнам и разевал рот в беззвучном крике юноша с длинными сальными волосами.
Я оглянулся.
Справа, под гораздо большим чем мой, прозрачным колпаком, ровными рядами сидели на стульях люди со строгими и воодушевлёнными лицами, и внимательно слушали седобородого старика в длинных чёрных одеждах, пафосно вещающего что- то, с небольшого возвышения. Периодически слушатели поднимались со своих мест, кланялись и трижды осеняли себя крестным знамением.
Ещё дальше, по закольцованной прозрачной кишке, бегал по кругу с мячом парень в белой футболке и шортах. Хорошенько разогнавшись он с силой бил по мячу и через миг победно воздевал руки и запрокидывал голову, как- бы в крике.
Сзади, под раскидистой липой сидели в крохотном пузыре два благообразных пенсионера вперив взгляды в шахматную доску. Время от времени, один из них делал ход, и тогда другой разводил руками и досадливо хлопал ими себя по бокам.
Слева от меня, под громадным прозрачным куполом, блестело крохотное озерцо, на берегу которого сидел бородатый мужик в панаме и сосредоточенно насаживал червя на крючок. Иногда он, бросал это занятие и доставал из рюкзака наполовину опорожнённую бутылку водки и походный стаканчик. При этом, борода его раскалывалась в счастливой улыбке, а червь ловко соскальзывал с крючка и исчезал в траве.
По соседству с ним, в своём коконе беловолосая юница примеряла на себя одежду. Она надевала платья, юбки, узкие джинсы, купальники и какие- то вовсе не имеющие названия вещи. Она делала это без пауз и без устали, и у меня сложилось впечатление, что вещи эти материализуются прямо из воздуха, и каждый раз новые. Впрочем, изредка она всё же, отвлекалась от своего гардероба, и принималась неистово подпиливать и без того совершенные ногти на руках.
Вокруг царили мир и благодать.
Так, подумал я, и тут же заметил на расстоянии вытянутой руки низкий столик. На его полированной поверхности, лежала пачка luky Strike и поблёскивала бутылка Hennesy.
- Эй! - крикнул я рыбаку.- Вы слышите меня? Где я? Что это за место?
- Он не слышит тебя, - произнёс за моей спиной бархатный голос и я подскочил как ужаленный. - И вообще, советую не напрягаться особо. Это надолго.
Я обернулся. На белоснежных шёлковых простынях, поджав под себя ноги сидела неописуемой красоты обнажённая женщина. Впрочем, красоту её я вполне мог бы описать. У неё была смуглая с оливковым оттенком кожа, огненно- рыжие волосы и неестественно яркие зелёные глаза. Причём, она совершенно неуловимо, но каждым своим движением напоминала многих и многих знакомых мне женщин. Как будто, все они- желанные, влекущие, от которых забивало дыхание и учащалось сердцебиение, как будто все они соединились в этой нимфе иронично склонившей голову к левому плечу. Она улыбнулась и в уголках её рта обозначилось несколько тончайших морщинок, напомнивших мне ту, которую я не хотел помнить.
- Насколько надолго? - тупо спросил я, глядя на её атласное колено.
Она словно бы виновато пожала плечами.
- Навсегда.
Я не мог оторвать глаз от её колена.
- Ну? Иди ко мне, - шепнула она влажными губами, и я как сомнамбула пополз к ней на четвереньках.
И вдруг, когда нас разделяли только какие- то сантиметры, и я уже вдыхал её тёрпкий, с оттенком полыни запах, меня вдруг пронзил сильнейший разряд. Я покрылся пупырышками, волосы мои встали дыбом, и разорвав оболочку полусферы, меня воющего и упирающегося, со страшной скоростью понесло куда- то вниз, и в то же время, как бы за горизонт.
Хрясь! С треском и хрустом я ебанулся о твёрдую и холодную поверхность.
- Ещё разряд! - раздался где- то надо мной громовой голос.
Меня опять сотряс жгучий удар.
- Убери! Убери эти ебучие батарейки, - гремел тот же голос. - Отойди Саня!
На мою грудь обрушился удар страшной силы. Потом ещё один.
- Заводись. Заводись сука блядская, - монотонно гудел голос в такт ударам. - Давай, давай ты- кусок мяса ебучий. Заводись!
Вдруг меня сотрясло, но сотрясло уже изнутри, как будто где- то, в моих внутренностях зарождалась сейсмическая активность. От желудка, печени, селезёнки, от самых казалось яиц поднялась и вырвалась наружу с раздирающим лёгкие кашлем, какая- то тёплая, кисло- горькая каша.
Огромная сила рывком перевернула меня на бок и каша залила белый пластик у моего подбородка.
- Всё. Он наш...- сказал голос и я увидел красное, залитое потом лицо.
- Наташа, - сказало лицо. - Впиздяч ему адреналин и переводите в палату. Промывайте желудок пока не станет рвать желчью. Ну, - улыбнулось лицо и капнуло на меня потом. - Вытащили мы тебя. А Саня говорил- метиловый спирт, метиловый спирт...Ну давай, поправляйся. И смотри! Хочешь выпить- пей водку. В следующий раз можем не успеть.
Лицо ещё что- то бухтело, а перед моими глазами стояло округлое атласное колено с небольшими ямочками по бокам.
- Доктор блять, какой же ты мудак, - хотел сказать я, но только промычал что- то нечленораздельное.
- Ладно, ладно...Потом поблагодаришь, - сказало лицо и исчезло.
Глаза невыносимо жгло ярким светом, и я их закрыл...
И попытался ещё раз вспомнить, ощутить терпкий запах с оттенком полыни...
Я сидел на огромной, застеленной шёлковыми простынями кровати, внутри полусферы из совершенно прозрачного материала. Настолько прозрачного, что, о существовании барьера говорила только абсолютная тишина окружавшая меня, хотя совсем рядом, в точной такой- же полусфере, бил по гитарным струнам и разевал рот в беззвучном крике юноша с длинными сальными волосами.
Я оглянулся.
Справа, под гораздо большим чем мой, прозрачным колпаком, ровными рядами сидели на стульях люди со строгими и воодушевлёнными лицами, и внимательно слушали седобородого старика в длинных чёрных одеждах, пафосно вещающего что- то, с небольшого возвышения. Периодически слушатели поднимались со своих мест, кланялись и трижды осеняли себя крестным знамением.
Ещё дальше, по закольцованной прозрачной кишке, бегал по кругу с мячом парень в белой футболке и шортах. Хорошенько разогнавшись он с силой бил по мячу и через миг победно воздевал руки и запрокидывал голову, как- бы в крике.
Сзади, под раскидистой липой сидели в крохотном пузыре два благообразных пенсионера вперив взгляды в шахматную доску. Время от времени, один из них делал ход, и тогда другой разводил руками и досадливо хлопал ими себя по бокам.
Слева от меня, под громадным прозрачным куполом, блестело крохотное озерцо, на берегу которого сидел бородатый мужик в панаме и сосредоточенно насаживал червя на крючок. Иногда он, бросал это занятие и доставал из рюкзака наполовину опорожнённую бутылку водки и походный стаканчик. При этом, борода его раскалывалась в счастливой улыбке, а червь ловко соскальзывал с крючка и исчезал в траве.
По соседству с ним, в своём коконе беловолосая юница примеряла на себя одежду. Она надевала платья, юбки, узкие джинсы, купальники и какие- то вовсе не имеющие названия вещи. Она делала это без пауз и без устали, и у меня сложилось впечатление, что вещи эти материализуются прямо из воздуха, и каждый раз новые. Впрочем, изредка она всё же, отвлекалась от своего гардероба, и принималась неистово подпиливать и без того совершенные ногти на руках.
Вокруг царили мир и благодать.
Так, подумал я, и тут же заметил на расстоянии вытянутой руки низкий столик. На его полированной поверхности, лежала пачка luky Strike и поблёскивала бутылка Hennesy.
- Эй! - крикнул я рыбаку.- Вы слышите меня? Где я? Что это за место?
- Он не слышит тебя, - произнёс за моей спиной бархатный голос и я подскочил как ужаленный. - И вообще, советую не напрягаться особо. Это надолго.
Я обернулся. На белоснежных шёлковых простынях, поджав под себя ноги сидела неописуемой красоты обнажённая женщина. Впрочем, красоту её я вполне мог бы описать. У неё была смуглая с оливковым оттенком кожа, огненно- рыжие волосы и неестественно яркие зелёные глаза. Причём, она совершенно неуловимо, но каждым своим движением напоминала многих и многих знакомых мне женщин. Как будто, все они- желанные, влекущие, от которых забивало дыхание и учащалось сердцебиение, как будто все они соединились в этой нимфе иронично склонившей голову к левому плечу. Она улыбнулась и в уголках её рта обозначилось несколько тончайших морщинок, напомнивших мне ту, которую я не хотел помнить.
- Насколько надолго? - тупо спросил я, глядя на её атласное колено.
Она словно бы виновато пожала плечами.
- Навсегда.
Я не мог оторвать глаз от её колена.
- Ну? Иди ко мне, - шепнула она влажными губами, и я как сомнамбула пополз к ней на четвереньках.
И вдруг, когда нас разделяли только какие- то сантиметры, и я уже вдыхал её тёрпкий, с оттенком полыни запах, меня вдруг пронзил сильнейший разряд. Я покрылся пупырышками, волосы мои встали дыбом, и разорвав оболочку полусферы, меня воющего и упирающегося, со страшной скоростью понесло куда- то вниз, и в то же время, как бы за горизонт.
Хрясь! С треском и хрустом я ебанулся о твёрдую и холодную поверхность.
- Ещё разряд! - раздался где- то надо мной громовой голос.
Меня опять сотряс жгучий удар.
- Убери! Убери эти ебучие батарейки, - гремел тот же голос. - Отойди Саня!
На мою грудь обрушился удар страшной силы. Потом ещё один.
- Заводись. Заводись сука блядская, - монотонно гудел голос в такт ударам. - Давай, давай ты- кусок мяса ебучий. Заводись!
Вдруг меня сотрясло, но сотрясло уже изнутри, как будто где- то, в моих внутренностях зарождалась сейсмическая активность. От желудка, печени, селезёнки, от самых казалось яиц поднялась и вырвалась наружу с раздирающим лёгкие кашлем, какая- то тёплая, кисло- горькая каша.
Огромная сила рывком перевернула меня на бок и каша залила белый пластик у моего подбородка.
- Всё. Он наш...- сказал голос и я увидел красное, залитое потом лицо.
- Наташа, - сказало лицо. - Впиздяч ему адреналин и переводите в палату. Промывайте желудок пока не станет рвать желчью. Ну, - улыбнулось лицо и капнуло на меня потом. - Вытащили мы тебя. А Саня говорил- метиловый спирт, метиловый спирт...Ну давай, поправляйся. И смотри! Хочешь выпить- пей водку. В следующий раз можем не успеть.
Лицо ещё что- то бухтело, а перед моими глазами стояло округлое атласное колено с небольшими ямочками по бокам.
- Доктор блять, какой же ты мудак, - хотел сказать я, но только промычал что- то нечленораздельное.
- Ладно, ладно...Потом поблагодаришь, - сказало лицо и исчезло.
Глаза невыносимо жгло ярким светом, и я их закрыл...
И попытался ещё раз вспомнить, ощутить терпкий запах с оттенком полыни...
Разрыв Непрерывности,
24-12-2015 16:41
(ссылка)
Ohne Dich
Я прекратил борьбу. Совсем. Я не могу,а теперь и не хочу забыть тебя. Пусть так- квантом, файлом, призраком но всегда, неотвратимо и неизбежно ты будешь во мне...
Впервые в этом году по настоящему подморозило, и вчерашняя ещё слякотная мерзость, затвердела и укрылась белесым мхом инея. Я шёл с работы и думал о тебе. Я всегда думаю о тебе когда иду с работы.Эти четыре квартала, когда голова свободна от нужд фронта- твоё время.
Я вспоминал как трогательно и нелепо ты боялась гололёда, а я учил тебя правильно передвигаться,как ставить ногу чтобы не упасть...
На углу Фалеевской и Спасской встретились две иномарки. Встретились без чьего-либо умысла, не по неосторожности чьей-то, а просто потому- что гололёд, потому-что такова природа вещей,и льду плевать на стоимость нашего железа. Две семьи, в составе карикатурных, словно вылепленных по одному канону пузатых и бритоголовых отцов, и их жён выкрашенных в неестественные, непредставимые в живой природе окрасы, ожесточённо, сыпя непроизносимыми в своей сложности матюками, ругались вокруг крошечной царапины на бампере. Вокруг сновали люди, через дорогу церковь с нищими вдоль ограды, а на руках обеих мам маленькие дети. Но эта царапина, это отсутствие краски на йоте металла, знаменовала собою конец жизни, мира и вселенной вообще. Фонтаны слюней и словесных нечистот, потоки угроз и проклятий изливались перемежаясь яростным, витиеватым сквернословием. В ход уже шли кулаки и высококаблучные туфельки, на прохожих и на собственных орущих от страха детей не обращалось уже никакого внимания, ибо царапина эта ничтожная была самым страшным событием их жизни, после которого только ужас прозябания и голодная смерть. Весь мир, с его природой, лесами,озёрами и саваннами, с его литературой и живописью, с планетами, галактиками и чёрными дырами, всё это ничтожество скукожилось, усохлось, пошло пылью перед катастрофой, перед трагедией этой царапины...Свёрнутые души...
Не знающие меры горя и радости, страданий и страстей, исчисляющие их горстью ржавых монет....Зачем вам даны руки и ноги?Затем ли, что- бы размахивать ими? Зачем,на кой чёрт вам дан разум? Затем ли, что- бы презирать его?Крохотные сгустки протоплазмы дрейфующие в древнем океане развились в невообразимое разнообразие видов. На поверхность планеты выплеснулись племена, этносы и расы. Борясь, пожирая пищу и совокупляясь, это бессмысленное количество переросло всё же в качество, и ценою огромных жертв, грязи и крови, родило Ноосферу. И вот этих. Круг замкнулся...Ты всегда недолюбливала во мне склонность к суждениям, считая меня сверх меры категоричным, и конечно нашла бы этим всененавидящим хламидиям какое- нибудь оправдание. И была бы наверное права.
К одной из сторон прибыла подмога и ссора естественно переросла в ледовое побоище.
Как думаешь, было актом высшего гуманизма, вкатить в эту лужу навоза взведённую гранату..?
Мысль простая и тёмная пронзила мне позвоночник и забилась горячим комом над щитовидкой.Что бы я делал, если бы сумел забыть тебя? Если бы смог вытереть, вычистить от тебя свою память? Неужели я остался бы наедине с Этим?! Мокрый и запыхавшийся я прибежал домой, перерыл книжный шкаф и извлёк на свет божий тысячу лет назад спрятанную от собственных глаз фотографию. Тут же, остатками какого- то ссохшегося клея размоченного слюной, прилепил её прямо на обои и до глубокой ночи говорил с тобой. О мире и войне, о катастрофах и революциях, о прочитанных книгах и фильмах виденных без тебя. Вне тебя...Уставал и курил приткнувшись лбом к оконному стеклу, заваривал крепкий чай и запивал им вязкие слова. За окном начиналась вьюга, затылок жёг лазером целеуказателя твой упрёк и неожидаемое мною снисхождение...Я снова пил чай и признавался тебе в женщинах, которыми хотел, да не смог вышибить тебя из себя....Буду искать слова. Впереди вечность и я обязательно найду их...Что-бы я делал, если бы всё это время тебя не было за моим плечом? Если бы ты покинула мою память?
Как бы я жил без тебя?
Впервые в этом году по настоящему подморозило, и вчерашняя ещё слякотная мерзость, затвердела и укрылась белесым мхом инея. Я шёл с работы и думал о тебе. Я всегда думаю о тебе когда иду с работы.Эти четыре квартала, когда голова свободна от нужд фронта- твоё время.
Я вспоминал как трогательно и нелепо ты боялась гололёда, а я учил тебя правильно передвигаться,как ставить ногу чтобы не упасть...
На углу Фалеевской и Спасской встретились две иномарки. Встретились без чьего-либо умысла, не по неосторожности чьей-то, а просто потому- что гололёд, потому-что такова природа вещей,и льду плевать на стоимость нашего железа. Две семьи, в составе карикатурных, словно вылепленных по одному канону пузатых и бритоголовых отцов, и их жён выкрашенных в неестественные, непредставимые в живой природе окрасы, ожесточённо, сыпя непроизносимыми в своей сложности матюками, ругались вокруг крошечной царапины на бампере. Вокруг сновали люди, через дорогу церковь с нищими вдоль ограды, а на руках обеих мам маленькие дети. Но эта царапина, это отсутствие краски на йоте металла, знаменовала собою конец жизни, мира и вселенной вообще. Фонтаны слюней и словесных нечистот, потоки угроз и проклятий изливались перемежаясь яростным, витиеватым сквернословием. В ход уже шли кулаки и высококаблучные туфельки, на прохожих и на собственных орущих от страха детей не обращалось уже никакого внимания, ибо царапина эта ничтожная была самым страшным событием их жизни, после которого только ужас прозябания и голодная смерть. Весь мир, с его природой, лесами,озёрами и саваннами, с его литературой и живописью, с планетами, галактиками и чёрными дырами, всё это ничтожество скукожилось, усохлось, пошло пылью перед катастрофой, перед трагедией этой царапины...Свёрнутые души...
Не знающие меры горя и радости, страданий и страстей, исчисляющие их горстью ржавых монет....Зачем вам даны руки и ноги?Затем ли, что- бы размахивать ими? Зачем,на кой чёрт вам дан разум? Затем ли, что- бы презирать его?Крохотные сгустки протоплазмы дрейфующие в древнем океане развились в невообразимое разнообразие видов. На поверхность планеты выплеснулись племена, этносы и расы. Борясь, пожирая пищу и совокупляясь, это бессмысленное количество переросло всё же в качество, и ценою огромных жертв, грязи и крови, родило Ноосферу. И вот этих. Круг замкнулся...Ты всегда недолюбливала во мне склонность к суждениям, считая меня сверх меры категоричным, и конечно нашла бы этим всененавидящим хламидиям какое- нибудь оправдание. И была бы наверное права.
К одной из сторон прибыла подмога и ссора естественно переросла в ледовое побоище.
Как думаешь, было актом высшего гуманизма, вкатить в эту лужу навоза взведённую гранату..?
Мысль простая и тёмная пронзила мне позвоночник и забилась горячим комом над щитовидкой.Что бы я делал, если бы сумел забыть тебя? Если бы смог вытереть, вычистить от тебя свою память? Неужели я остался бы наедине с Этим?! Мокрый и запыхавшийся я прибежал домой, перерыл книжный шкаф и извлёк на свет божий тысячу лет назад спрятанную от собственных глаз фотографию. Тут же, остатками какого- то ссохшегося клея размоченного слюной, прилепил её прямо на обои и до глубокой ночи говорил с тобой. О мире и войне, о катастрофах и революциях, о прочитанных книгах и фильмах виденных без тебя. Вне тебя...Уставал и курил приткнувшись лбом к оконному стеклу, заваривал крепкий чай и запивал им вязкие слова. За окном начиналась вьюга, затылок жёг лазером целеуказателя твой упрёк и неожидаемое мною снисхождение...Я снова пил чай и признавался тебе в женщинах, которыми хотел, да не смог вышибить тебя из себя....Буду искать слова. Впереди вечность и я обязательно найду их...Что-бы я делал, если бы всё это время тебя не было за моим плечом? Если бы ты покинула мою память?
Как бы я жил без тебя?
Разрыв Непрерывности,
26-11-2015 21:17
(ссылка)
Тамагочи
Я - тамагочи.
В полупроводниковых лабиринтах моих микросхем, в каком - то электронном аппендиксе сохранилось пыльное воспоминание об этом имени.
Очевидно, в том же закоулке сохранилось моё отражение в глазах вертлявой веснушчатой девчушки, жадно, до хруста сжимающей меня в маленьких тёплых ладонях.
Я - размером с эту ладонь, матово - серый с округлыми скрытыми гранями. Живой...
Собственно жил я недолго, переходя из рук в руки и покрываясь отпечатками пальцев. Больших и шершавых, поменьше с ногтями цвета крови и совсем крошечных, исчерченных разноцветным фломастерным пунктиром.
Потом наверное что - то произошло. В доме несколько дней стояла мёртвая тишина изредка нарушаемая жалобным то ли плачем, то ли поскуливанием. Меня выключили и забросили сюда, в кухонный шкаф.
Смерть свою, я впрочем не помню, как и то, сколько она длилась.
Однажды, в один из мёртвых дней, может из за повышенной влажности, а может из за небрежности подслеповатого китайца собравшего меня на маленькой грязной фабрике затерянной среди жёлтых убогих деревушек Сычуани, я ожил.
Я сам собой включился. С тех пор я лежу в сумраке, среди высоких жестяных банок, и сквозь рассохшуюся, неплотно прикрытую дверцу наблюдаю за видимым для меня пространством.
От трещины на некрашеном табурете до среза подоконника.
В нём мало что меняется.
Разве что по утрам, когда в окно врывается солнечный луч, подёрнутый рябью пляшущих пылинок, да сквозняк пульсирующе впрыснет зелёно -фиолетовый лист герани.
Первое, что я увидел ожив, были две фотографии в чёрных рамках на письменном столе и лохматый кот черепаховой масти. Кот сидел на табурете под репродукцией Дюрера и, не отрываясь смотрел в мою сторону, плотоядно облизываясь.
Неужели он как- то почувствовал мою жизнь?
Говорят же, что кошачий мозг работает в альфа режиме.
Я не совсем понимаю, что это значит, но звучит угрожающе. И мне стало страшно.
Потом пришла она, та, с ногтями цвета крови, теперь, впрочем, обычного блёклого цвета, с обкусанными краями...
Оказалось, что кот смотрит на пакет кошачьего корма, хранящийся в моём шкафчике.
Между табуретом и подоконником стоит нeбольшой белоснежный холодильник, тоже кстати, предмет пристального кошачьего внимания.
На холодильнике, никогда не выключаясь, работает маленький чёрно- белый телевизор, чаще служащий Ей подставкой для пепельницы.
Телевизор работает и я учусь.
Из того, что я вижу в свою щель, я сделал вывод.
Кухня главное место в доме.
Приходя на кухню, Она никогда не бездействует.
Ставит чайник, курит, заваривает чай.
Потом снова курит, хватает иногда тетрадь и лихорадочно что- то в ней пишет.
Периодически стучит дверцей холодильника, ничего оттуда, как правило, не извлекая.
Просто откроет и смотрит в его ледяное нутро, задумчиво потирая горбинку носа.
Когда где- то, за пределами моей видимости звонит телефон, Она, сбивая колени о табуреточные углы, мчится на его звук.
По моему, для неё это очень важно, хотя, как правило, Она произносит разочарованно:"Нет,вы ошиблись номером."
Возвращаясь в мой мир, Она, опершись на подоконник, часы напролёт шепчет что- то в мёртвую телефонную трубку.
Слов я не разбираю, их много.
Она выстреливает их длинной очередью, шипя, задыхаясь и срываясь в конце на свистящий прерывистый выдох.
Иногда Она смолкает, и я вижу закушенную губу и дрожащий подбородок.
Я напряжённо за ней слежу, жду когда Она начнёт вздрагивать в такт своему подбородку.
Я знаю что сейчас будет, знаю потому, что так происходит всегда.
Гулкий стук телефонной трубки о дерево подоконника, взмах руки и звон разлетающейся на осколки чашки.
Её чашки.
Белой, массивной, с жёлтым подсолнухом на перламутровом боку.
Это происходит каждый раз, и, каждый раз, я зажмуриваюсь всеми сенсорами своего дисплея, со страхом ожидая
что вот- вот достанется и мне.
Когда я включаюсь снова, Она сидит на корточках ко мне спиной, и, вздрагивая угловатыми своими плечами, поспешно собирает осколки.
Я не знаю где тот, с большими шершавыми ладонями, и где та, чьи ладошки исцарапанные Лохматым, были такими тёплыми. Мне кажется я знал
бы это, если бы мог расслышать что она сипло шепчет в трубку телефона.
Или мог бы рассмотреть карточки в чёрных рамках на письменном столе.
Маленькие- девять на двенадцать.
На которые Она никогда не смотрит...
Через несколько растрёпанных минут, Она сидит за столом и, терзая и без того искусанную губу, склеивает чашку.
Когда- то, отброшенный силой бетонной стены, крохотный осколок залетел сюда, в кухонный шкаф и дребезжа закатился за пакеты со столетним грузинским чаем.
Маленький острый осколок того места, где оставив несмываемый след бледно- вишнёвой помады, смыкаются её губы.
Каждый раз когда Она собирает осколки, я отчаянно мигаю дисплеем, я кричу азбукой Морзе на ультразвуке- вот он, он здесь! Найди же его! Не меня, его найди!...и не рань больше рта своего измученного.
Тонкой дуги с вертикальными морщинками...
Потом она уходит, как всегда не выключив телевизор.
На её табурет, хищно облизываясь, взгромождается лохматый кот черепаховой масти, и мне хочется, чтобы меня выключили.
Маленьким тёплым пальчиком с четырнадцатью веснушками...
Разрыв Непрерывности,
25-11-2015 16:40
(ссылка)
АУЧОК
Каждое утро у Коли начинается одинаково.Он просыпается, и долго, пока солнце не впрыснет пыльный луч в окно, думает о сотворении мира, выбирая между Богом и Большим Взрывом.В очередной раз ничего не выбрав, он встаёт обувает правую ногу в тапок, и заправляет постель. Он делает это долго и тщательно, скрупулёзно даже, потому что невыносима даже мысль о том, что бы оставить хоть мельчайшую складку на покрывале. Ужасный этот изъян, способен отравить весь грядущий день.
Обув левую ногу Коля подходит к книжному шкафу, и касается указательным пальцем синей буквы " Л" на золотом корешке Гомеровской Илиады. Палец тычет мимо, между "И" и "А", и всё приходится повторять сначала.Постель, расправленные складки, синяя буква...
Наконец, когда всё удаётся сделать безупречно точно и в нужной последовательности, Коля берёт под мышку папку и выходит на балкон.
На балконе, куда ветер доносит с лимана камышово- песочную сырость, он садится на табурет и вынимает из папки чистый альбомный лист. Один глаз его- зелёный, устремлён на верхушки колышащихся акаций, а другой - синий, на мертвенно- белую бумагу и пляшущий по ней карандаш.
Может именно из- за этой особенности, ему удаётся обычным графитовым карандашом вырисовывать такие потрясающие, недостижимые с точки зрения обычного человека перспективу и цветовую гамму.
Коля аутист, и в его папке 48 рисунков, каждый из которых он знает на запах и на ощупь...
-Кто это, Коленька?- спрашивала мама.
- Аучок,-ворчал он от смущения забившись в угол.
...Вечер. За считанные секунды небо укрыли чёрно- фиолетовые тучи. Явственно запахло дождём и первый неожиданный порыв ветра содрал сине- оранжевого паучка с ветки сирени. Он ещё цеплялся за липкую созревшую почку слабым коготком, жёсткоё шерсткой, но ясно было что следующий порыв поволочет, покатит его по густому спорышу прочь от родного куста.
- Это невероятно, -говорила мамина подруга, когда мама пришла к ней на чай и принесла Колин рисунок.- Это же простой карандаш...Но я вижу...нутром просто чую что паучок синий, а полоски на его лапках оранжевые. И ты знаешь,- бормотала она кутаясь в плед,-мне кажется сейчас пойдёт дождь. Как же он это делает?!
Мама значительно вела бровью, а в это время, дома еле сдерживаемый отчимом бесновался и захлёбывался плачем Коля.
- Аучооооок!
С тех пор, ни один рисунок не покидал стен их дома.
Через несколько дней, к ним пришли двое. Девица через край пышущая ранней половой зрелостью, с шеей укутанной арафаткой и пахнущий девицей толстый мужик в дорогом костюме. Сидели на кухне и хлебая дешёвый чай недоумённо разглядывали рисунки.
- В нашем выставочном центре,- брезгливо косясь на свою чашку говорила девица,- открывается композиция работ умственно отсталых детей.
Мужик смущённо крякнул, а Колина мама судорожно сглотнула.
- Мы видели работы Вашего ребёнка на фото, которые делал его воспитатель,- невозмутимо продолжала барышня.- Но мы даже не подозревали настолько это потрясающе. Мы бы хотели разместить эти рисунки на нашей выставке.
- Вы знаете...-мама сняла очки и потёла переносицу.- Он вряд ли согласится. Представляете, - улыбнулась она, - Коля думает что наш дом это лес, в котором живут нарисованные им звери, и нигде кроме этого леса они жить не могут. Им будет очень плохо без леса.
Девица испуганно оглянулась на балконную дверь, откуда донеслось утробное мычание: " Ожик....Ожиииииик"
- Мария Николаевна, боюсь Вы не совсем верно нас поняли,- заговорил мужчина в дорогом костюме.- Выставка благотворительная. Половина средств пойдут на поддержку детского отделения городской больницы, а вторая половина будет вручена авторам работ. То есть вашему сыну. Мне кажется,- он обвёл взглядом спартанскую кухню,- средства вам не помешают. К тому же, поймите, работы Коли это предмет даже не художественного, а научного исследования.
Девица вытянув губы дудочкой кивала со значительным видом.
Мама попыталась вспомнить, сколько осталось картофелин в холодильнике и антидепрессантов в аптечке сына. Девица продолжала сочувственно тянуть губки.
- Я спрошу.- сказала Мария Николаевна и вышла на балкон.
Какое- то время, гости прислушивались к горячему шёпоту и тоненькому протестующему поскуливанию.
- Простите ради Бога,- развела мама руками, вернувшись через 20 минут.- Ни в какую. Это бесполезно...
- А что б тебя,- злобно шикнула девица возведя очи горе.- Вы что, не понимаете что он просто не в состоянии принимать такие решения? Чё вы, блин, его спрашиваете?
Мария Николаевна внимательно посмотрела на неё прищуренными глазами.
-Вы. Вы, с тряпкой на шее- указала она на арафатку,- сможете мелом изобразить зелёный цвет? Или угольком красный?
- Я? Э...я не смогу, но...
- А он, мать вашу, может! Кушать он забывает. Это да. Левое с правым путает, подтереться сам не может, так почему, мать вашу, вы отказываете ему в принятии одного единственного грёбанного решения?!
Громыхнула дверь и ещё некоторое время из колодца лестничного пролёта доносились недовольные голоса. В холодильнике ждали сегодняшней очереди четыре картофелины, и лекарств было только на три дня...
...Маленький, ощетинившийся острыми колючками зверёк, угрожающе ощерил алую пасть, полную мелких острых зубов. Загнанная им в расщелину в камне гадюка с уже начавшей линять кожей, вытянулась в паническом броске. Две полярные эмоции сорвавшиеся с кончика плохо заточенного карандаша.Безудержная, безрассудная храбрость в искорках угольных зрачков, и паническое, истеричное желание жить в напряжённой чешуйчатой стреле.
- Кто это, Коленька?
- Ожик. Ожииик....
Обув левую ногу Коля подходит к книжному шкафу, и касается указательным пальцем синей буквы " Л" на золотом корешке Гомеровской Илиады. Палец тычет мимо, между "И" и "А", и всё приходится повторять сначала.Постель, расправленные складки, синяя буква...
Наконец, когда всё удаётся сделать безупречно точно и в нужной последовательности, Коля берёт под мышку папку и выходит на балкон.
На балконе, куда ветер доносит с лимана камышово- песочную сырость, он садится на табурет и вынимает из папки чистый альбомный лист. Один глаз его- зелёный, устремлён на верхушки колышащихся акаций, а другой - синий, на мертвенно- белую бумагу и пляшущий по ней карандаш.
Может именно из- за этой особенности, ему удаётся обычным графитовым карандашом вырисовывать такие потрясающие, недостижимые с точки зрения обычного человека перспективу и цветовую гамму.
Коля аутист, и в его папке 48 рисунков, каждый из которых он знает на запах и на ощупь...
-Кто это, Коленька?- спрашивала мама.
- Аучок,-ворчал он от смущения забившись в угол.
...Вечер. За считанные секунды небо укрыли чёрно- фиолетовые тучи. Явственно запахло дождём и первый неожиданный порыв ветра содрал сине- оранжевого паучка с ветки сирени. Он ещё цеплялся за липкую созревшую почку слабым коготком, жёсткоё шерсткой, но ясно было что следующий порыв поволочет, покатит его по густому спорышу прочь от родного куста.
- Это невероятно, -говорила мамина подруга, когда мама пришла к ней на чай и принесла Колин рисунок.- Это же простой карандаш...Но я вижу...нутром просто чую что паучок синий, а полоски на его лапках оранжевые. И ты знаешь,- бормотала она кутаясь в плед,-мне кажется сейчас пойдёт дождь. Как же он это делает?!
Мама значительно вела бровью, а в это время, дома еле сдерживаемый отчимом бесновался и захлёбывался плачем Коля.
- Аучооооок!
С тех пор, ни один рисунок не покидал стен их дома.
Через несколько дней, к ним пришли двое. Девица через край пышущая ранней половой зрелостью, с шеей укутанной арафаткой и пахнущий девицей толстый мужик в дорогом костюме. Сидели на кухне и хлебая дешёвый чай недоумённо разглядывали рисунки.
- В нашем выставочном центре,- брезгливо косясь на свою чашку говорила девица,- открывается композиция работ умственно отсталых детей.
Мужик смущённо крякнул, а Колина мама судорожно сглотнула.
- Мы видели работы Вашего ребёнка на фото, которые делал его воспитатель,- невозмутимо продолжала барышня.- Но мы даже не подозревали настолько это потрясающе. Мы бы хотели разместить эти рисунки на нашей выставке.
- Вы знаете...-мама сняла очки и потёла переносицу.- Он вряд ли согласится. Представляете, - улыбнулась она, - Коля думает что наш дом это лес, в котором живут нарисованные им звери, и нигде кроме этого леса они жить не могут. Им будет очень плохо без леса.
Девица испуганно оглянулась на балконную дверь, откуда донеслось утробное мычание: " Ожик....Ожиииииик"
- Мария Николаевна, боюсь Вы не совсем верно нас поняли,- заговорил мужчина в дорогом костюме.- Выставка благотворительная. Половина средств пойдут на поддержку детского отделения городской больницы, а вторая половина будет вручена авторам работ. То есть вашему сыну. Мне кажется,- он обвёл взглядом спартанскую кухню,- средства вам не помешают. К тому же, поймите, работы Коли это предмет даже не художественного, а научного исследования.
Девица вытянув губы дудочкой кивала со значительным видом.
Мама попыталась вспомнить, сколько осталось картофелин в холодильнике и антидепрессантов в аптечке сына. Девица продолжала сочувственно тянуть губки.
- Я спрошу.- сказала Мария Николаевна и вышла на балкон.
Какое- то время, гости прислушивались к горячему шёпоту и тоненькому протестующему поскуливанию.
- Простите ради Бога,- развела мама руками, вернувшись через 20 минут.- Ни в какую. Это бесполезно...
- А что б тебя,- злобно шикнула девица возведя очи горе.- Вы что, не понимаете что он просто не в состоянии принимать такие решения? Чё вы, блин, его спрашиваете?
Мария Николаевна внимательно посмотрела на неё прищуренными глазами.
-Вы. Вы, с тряпкой на шее- указала она на арафатку,- сможете мелом изобразить зелёный цвет? Или угольком красный?
- Я? Э...я не смогу, но...
- А он, мать вашу, может! Кушать он забывает. Это да. Левое с правым путает, подтереться сам не может, так почему, мать вашу, вы отказываете ему в принятии одного единственного грёбанного решения?!
Громыхнула дверь и ещё некоторое время из колодца лестничного пролёта доносились недовольные голоса. В холодильнике ждали сегодняшней очереди четыре картофелины, и лекарств было только на три дня...
...Маленький, ощетинившийся острыми колючками зверёк, угрожающе ощерил алую пасть, полную мелких острых зубов. Загнанная им в расщелину в камне гадюка с уже начавшей линять кожей, вытянулась в паническом броске. Две полярные эмоции сорвавшиеся с кончика плохо заточенного карандаша.Безудержная, безрассудная храбрость в искорках угольных зрачков, и паническое, истеричное желание жить в напряжённой чешуйчатой стреле.
- Кто это, Коленька?
- Ожик. Ожииик....
Разрыв Непрерывности,
25-11-2015 16:38
(ссылка)
геймер
Был прохладный февральский вечер. Мы сидели с ним за круглым столиком в кафе вокзала и грелись кофе. Маленький, коричневый от загара, густо заросший рыжей бородой парень с позывным Клещ. Столик выбирал он. Угловой, с трёх сторон стены, хороший обзор всего зала.Клещ настороженный, чуткий, реагирующий мгновенно на непривычные звуки, зрачки сфокусированы, ноги как пружины. Я уже видел таких. Геймеры. Мужчины органично слившиеся с войной и в то же время отторгающие, отделяющие себя от общества в его нынешнем виде. Честь, долг, обязанность, всё это конечно хорошо, и где-то оно в нём есть, но не это движет им. До поезда оставалось два часа, мы пили чёрный и сладкий кофе, и я всё пытался понять что же гонит его обратно.В грязь, в кровь, в непроходящий стресс и шок. Он как мог объяснил. Я как мог, как понял, перенёс потом его мысли на бумагу...
...Каждый отдельно взятый дурак обожествляет свои рефлексии. Или как минимум, находит им безоговорочные оправдания. К примеру меня тошнит. Это моя главная, священная рефлексия. Как и всякая порядочная рефлексия, моя зависима от внешних факторов, и вполне себе сезонна. На дворе конец зимы. В стране авитаминоз и вялотекущая война с братским народом временно скатившимся в бездны. Желание одно- скорей бы начинали, что-ли...Сил нет ждать.
Подавляющее большинство населения, прослезившись от вида убитых мальчиков, мужественно хлопнет рюмку и не вставая с дивана полезет в воображаемые окопы сражаться с воображаемым интервентом. Остальные откровенно трусят и виляют хвостом. При чём во все стороны одновременно- поди угадай кто победит. И тут важно понять- когда всё закончиться, ни тех ни других не тронут. И трусы и воображаемые храбрецы нужны любой власти. Первые будут лепить горшки, вторые будут их отбирать. Горшки. В пользу власти естественно. А надо будет- от власти придут,отделят от стада и зарежут. Деловито, по хозяйски, без маршей и помпы. Потом помоют руки, распишутся в ведомости и пойдут кормить семью. А какой флаг при этом считается настоящим и родным дело третье. Что на тряпках зацикливаться в самом деле?Конформизм пришёл в люмпен...
Дело в том, что неизвестно кто заранее пойдёт на мясо. Может быть не ты а твой сосед- тот с завитыми рогами и пятном на боку. Ты, если повезёт опять же, только шерсти лишишься,дотянешь до старости, в каковой и подохнешь спокойной овечьей смертью. Так что бойтесь на здоровье. А меня от вас тошнит.
На плите шипел и дребезжал чайник.Сейчас будет чай, который хорошо что есть, иначе пришлось бы пить водку, которая поворошит в сознании раскалённой кочергой и воскреснут драконы и тени их несущиеся извилисто по внешней оболочке мозга. Ещё, есть фотография дочки следящая за мною цепким серо-зелёным взглядом. Этот чайник, этот чай приправленный дряным табаком, и эти фото и есть, то единственное во всей вселенной...Остальное-лишь компромисс между вынужденной необходимостью и выстраданной социопатией.
Я тихий настороженный социопат. В вашей системе координат это ничего не значит. Я точно не хуже чем вы, и наверняка не лучше. Я не другой, не чуждый и не сумасшедший, я во многом похож на вас даже. Но мне с вами не интересно. Мне не интересно то, чем вы занимаетесь и то, что вы считаете важным. Все эти карьеры, самоутверждения и перспективы важны только потому, что вы считаете это важным. Я обречён уже не интересоваться вами, и то что мне ради куска хлеба приходится идти с вами на контакт, не значит что меня непременно следует считать полноценным обитателем вашего сумасшедшего дома...
Трудно ли мне?.Наверное. Наверное можно так сказать. Признаки, которые на заре человечества позволяли иметь право на принадлежность к стаду, и как следствие защиту тебя стадом, давно превратились в символы и обрели практически религиозную значимость. Теперь ты- не соответствующий параметрам члена общества, не только лишаешься его защиты, но и приобретаешь шанс обзавестись приличной компанией гонителей. Причём причины гонений будут для них очевидней очевидного. И возмущение искренним и желание оградить молодняк от влияния священным...
Со злорадством осознаю, что крайне не комфортно быть не вписанным в схему, если только не допёр ещё, что имеешь полное право не вписываться. Хотя бы потому, что можешь в любую минуту выйти. Хоть в дверь, хоть в смерть...Но тут как с вином. Слишком много факторов делающих созревание индивидуальным. Мне пришлось две недели провести на краю земли, в заброшенной деревушке населённой воронами и одичавшими котами, чтобы короста взаимообязательств меня и системы пошла трещинами, стала отслаиваться и осыпаться как перхоть. Железная необходимость подчинятся, диктуемая желанием получить в конце недели конвертик с зарплатой, подчинятся правилам, инструкциям, установлениям,и что страшнее всего- гниде начальствующей, бессовестной и наглой, за жизнь свою пары порядочных книг не прочитавшей, эта необходимость отравляющая, сковывающая творческое мировосприятие и здоровое чувство юмора, казалась мне досадным недоразумением моей прошлой жизни, когда я лежал под старым стёганным одеялом в жарко натопленом доме, наполненном шуршанием мышей и запахами прежней его жизни.
Просыпаясь не от будильника, а от дождя бьющего в мутное стекло окна, заваривая чай из каких-то немыслимых трав и веточек вишни омытых
ливнем, я уже знал что никогда не встроюсь обратно в ваш мир больших автомобилей и маленьких членов, домашних библиотек под цвет обоев, и ногтей подпиленных за сто баксов, жизнь положу что бы свести к минимуму зависимость от системы ценностей определяющих вашу жизнь, паутины мифов, предрассудков и сакральных нелепостей которыми вы освящаете ценности вашего хлева. И может быть даже умру за право не врать, не боятся, не убеждать в лояльности. И за право никого не убеждать в этом своём праве...
Полумечта. Полувоспоминаие. Я сижу за столом. Под локтями столешница сколоченная бог знает кем и бог знает когда, из неструганных, потемневших от времени досок. Прямо передо мной дверь. Вертикально поставленная сестра-близнец столешницы. Дверь хороша тем, что пропускает только звуки. Некоторые вещи, например октябрьский дождь, нужно только слушать, в особенности если за дверью растёт какое-нибудь лиственное дерево.
На что-то, возвышающееся над дощатым полом, уложен матрац и сшитое из разномастных лоскутов одеяло. В детстве, я смешивал в огромный ком целую коробку пластилина. Одеяло такого же цвета. Взрыв радуги. Чугунная печка раскалена до красна и капли срывающиеся с сохнущих перчаток испуганно подпрыгивают шипя и тут же исчезают испаряясь.За домом, под навесом из битого шифера, была найдена поленница дров которые сейчас уютно потрескивают наводя на щемящие воспоминания о печённой картошке. На стекле, если долго стоять прижавшись в него горячим лбом, образуется коричневое пятнышко выдыхаемого из лёгких никотина. Капли конденсата по трусливой, замысловатой кривой обтекают эту ядовитую кляксу, сползают и смешиваются с вековой пылью на подоконнике. И ни что мне не знак, ни что не знаменье- знай смалю себе....
Из подлеска, метрах в сорока от моего убежища, вышел кабан и долго, пристально смотрел в мою сторону. Сквозь залитое водой стекло я совершенно отчётливо угадывал внимательный кабаний взгляд, безусловно наполненный каким- то ассоциациями. О чём он думал, глядя на оживший вдруг дом лесника? В углу, прислонённая к нeбеленой стене, масляно отсвечивала СВД. Надо только упереть цевьё в форточную раму, свести перекрестье оптики с клыкастой головой и мягко нажать на спусковой крючок. Будет удар, чёрный фонтанчик, и вселенная конкретно этого кабана будет необратимо
разрушена. Эволюция Homo была намного,намного эффективней...С другой стороны, в соседнем хуторке полно древних, заброшенных садов, где можно набрать сладких, переспелых уже яблок....Свихнуться можно...
...Ведь что мы такое, думал я укрывшись до подбородка одеялом. Миллиарды сознаний, миллиарды вселенных. Они как-то сосуществуют, бурлят, кипят плазмой, горят атомным огнём и взрываются адом сверхновых,перекрывают и перекрикивают друг друга, наслаиваются, цепляются краями, взаимосмешиваются и взаимоуничтожаются. В радиусе трёх километров вокруг меня, ни одной вселенной кроме моей собственной. Прошло только две недели а она уже структурируется, втягивает протуберанцы агрессии и раздражения, становится почти прозрачной и удивительно контрастной. Как на снимках NASA.Ни мути,ни бликов,ни пятен. Не знаю....Может такой видит вселенную Бог.За окном снова пошёл дождь и ещё долго шелестел гимн моему одиночеству....
Телевизор в соседней комнате врал про то, как священники разных конфессий где-то собрались. Где взять для вас разума? Напыщенные, с бегающими воровитыми глазками адепты бесконечных версий одного мифа, нарастившие брюшной жир на обывательской глупости, что-то освятили, нестройно проблеяли о лояльности, и укатили никелированной кавалькадой, довольные православным календарём, миром, и своим положением в мире...
...Нет ничего опаснее очевидностей, оправдывался я цепким прищуренным глазкам дочери. Очевидность порождает уверенность в правоте, а правота даёт иллюзию права не считаться с несогласием. Я не коллекционирую очевидности, следовательно у меня нет никакого другого права, кроме права не боятся и не врать. Как хорошо что есть чай...
Третье февраля. Днепропетровск. Железнодорожный вокзал-госпиталь."Клещ".
...Каждый отдельно взятый дурак обожествляет свои рефлексии. Или как минимум, находит им безоговорочные оправдания. К примеру меня тошнит. Это моя главная, священная рефлексия. Как и всякая порядочная рефлексия, моя зависима от внешних факторов, и вполне себе сезонна. На дворе конец зимы. В стране авитаминоз и вялотекущая война с братским народом временно скатившимся в бездны. Желание одно- скорей бы начинали, что-ли...Сил нет ждать.
Подавляющее большинство населения, прослезившись от вида убитых мальчиков, мужественно хлопнет рюмку и не вставая с дивана полезет в воображаемые окопы сражаться с воображаемым интервентом. Остальные откровенно трусят и виляют хвостом. При чём во все стороны одновременно- поди угадай кто победит. И тут важно понять- когда всё закончиться, ни тех ни других не тронут. И трусы и воображаемые храбрецы нужны любой власти. Первые будут лепить горшки, вторые будут их отбирать. Горшки. В пользу власти естественно. А надо будет- от власти придут,отделят от стада и зарежут. Деловито, по хозяйски, без маршей и помпы. Потом помоют руки, распишутся в ведомости и пойдут кормить семью. А какой флаг при этом считается настоящим и родным дело третье. Что на тряпках зацикливаться в самом деле?Конформизм пришёл в люмпен...
Дело в том, что неизвестно кто заранее пойдёт на мясо. Может быть не ты а твой сосед- тот с завитыми рогами и пятном на боку. Ты, если повезёт опять же, только шерсти лишишься,дотянешь до старости, в каковой и подохнешь спокойной овечьей смертью. Так что бойтесь на здоровье. А меня от вас тошнит.
На плите шипел и дребезжал чайник.Сейчас будет чай, который хорошо что есть, иначе пришлось бы пить водку, которая поворошит в сознании раскалённой кочергой и воскреснут драконы и тени их несущиеся извилисто по внешней оболочке мозга. Ещё, есть фотография дочки следящая за мною цепким серо-зелёным взглядом. Этот чайник, этот чай приправленный дряным табаком, и эти фото и есть, то единственное во всей вселенной...Остальное-лишь компромисс между вынужденной необходимостью и выстраданной социопатией.
Я тихий настороженный социопат. В вашей системе координат это ничего не значит. Я точно не хуже чем вы, и наверняка не лучше. Я не другой, не чуждый и не сумасшедший, я во многом похож на вас даже. Но мне с вами не интересно. Мне не интересно то, чем вы занимаетесь и то, что вы считаете важным. Все эти карьеры, самоутверждения и перспективы важны только потому, что вы считаете это важным. Я обречён уже не интересоваться вами, и то что мне ради куска хлеба приходится идти с вами на контакт, не значит что меня непременно следует считать полноценным обитателем вашего сумасшедшего дома...
Трудно ли мне?.Наверное. Наверное можно так сказать. Признаки, которые на заре человечества позволяли иметь право на принадлежность к стаду, и как следствие защиту тебя стадом, давно превратились в символы и обрели практически религиозную значимость. Теперь ты- не соответствующий параметрам члена общества, не только лишаешься его защиты, но и приобретаешь шанс обзавестись приличной компанией гонителей. Причём причины гонений будут для них очевидней очевидного. И возмущение искренним и желание оградить молодняк от влияния священным...
Со злорадством осознаю, что крайне не комфортно быть не вписанным в схему, если только не допёр ещё, что имеешь полное право не вписываться. Хотя бы потому, что можешь в любую минуту выйти. Хоть в дверь, хоть в смерть...Но тут как с вином. Слишком много факторов делающих созревание индивидуальным. Мне пришлось две недели провести на краю земли, в заброшенной деревушке населённой воронами и одичавшими котами, чтобы короста взаимообязательств меня и системы пошла трещинами, стала отслаиваться и осыпаться как перхоть. Железная необходимость подчинятся, диктуемая желанием получить в конце недели конвертик с зарплатой, подчинятся правилам, инструкциям, установлениям,и что страшнее всего- гниде начальствующей, бессовестной и наглой, за жизнь свою пары порядочных книг не прочитавшей, эта необходимость отравляющая, сковывающая творческое мировосприятие и здоровое чувство юмора, казалась мне досадным недоразумением моей прошлой жизни, когда я лежал под старым стёганным одеялом в жарко натопленом доме, наполненном шуршанием мышей и запахами прежней его жизни.
Просыпаясь не от будильника, а от дождя бьющего в мутное стекло окна, заваривая чай из каких-то немыслимых трав и веточек вишни омытых
ливнем, я уже знал что никогда не встроюсь обратно в ваш мир больших автомобилей и маленьких членов, домашних библиотек под цвет обоев, и ногтей подпиленных за сто баксов, жизнь положу что бы свести к минимуму зависимость от системы ценностей определяющих вашу жизнь, паутины мифов, предрассудков и сакральных нелепостей которыми вы освящаете ценности вашего хлева. И может быть даже умру за право не врать, не боятся, не убеждать в лояльности. И за право никого не убеждать в этом своём праве...
Полумечта. Полувоспоминаие. Я сижу за столом. Под локтями столешница сколоченная бог знает кем и бог знает когда, из неструганных, потемневших от времени досок. Прямо передо мной дверь. Вертикально поставленная сестра-близнец столешницы. Дверь хороша тем, что пропускает только звуки. Некоторые вещи, например октябрьский дождь, нужно только слушать, в особенности если за дверью растёт какое-нибудь лиственное дерево.
На что-то, возвышающееся над дощатым полом, уложен матрац и сшитое из разномастных лоскутов одеяло. В детстве, я смешивал в огромный ком целую коробку пластилина. Одеяло такого же цвета. Взрыв радуги. Чугунная печка раскалена до красна и капли срывающиеся с сохнущих перчаток испуганно подпрыгивают шипя и тут же исчезают испаряясь.За домом, под навесом из битого шифера, была найдена поленница дров которые сейчас уютно потрескивают наводя на щемящие воспоминания о печённой картошке. На стекле, если долго стоять прижавшись в него горячим лбом, образуется коричневое пятнышко выдыхаемого из лёгких никотина. Капли конденсата по трусливой, замысловатой кривой обтекают эту ядовитую кляксу, сползают и смешиваются с вековой пылью на подоконнике. И ни что мне не знак, ни что не знаменье- знай смалю себе....
Из подлеска, метрах в сорока от моего убежища, вышел кабан и долго, пристально смотрел в мою сторону. Сквозь залитое водой стекло я совершенно отчётливо угадывал внимательный кабаний взгляд, безусловно наполненный каким- то ассоциациями. О чём он думал, глядя на оживший вдруг дом лесника? В углу, прислонённая к нeбеленой стене, масляно отсвечивала СВД. Надо только упереть цевьё в форточную раму, свести перекрестье оптики с клыкастой головой и мягко нажать на спусковой крючок. Будет удар, чёрный фонтанчик, и вселенная конкретно этого кабана будет необратимо
разрушена. Эволюция Homo была намного,намного эффективней...С другой стороны, в соседнем хуторке полно древних, заброшенных садов, где можно набрать сладких, переспелых уже яблок....Свихнуться можно...
...Ведь что мы такое, думал я укрывшись до подбородка одеялом. Миллиарды сознаний, миллиарды вселенных. Они как-то сосуществуют, бурлят, кипят плазмой, горят атомным огнём и взрываются адом сверхновых,перекрывают и перекрикивают друг друга, наслаиваются, цепляются краями, взаимосмешиваются и взаимоуничтожаются. В радиусе трёх километров вокруг меня, ни одной вселенной кроме моей собственной. Прошло только две недели а она уже структурируется, втягивает протуберанцы агрессии и раздражения, становится почти прозрачной и удивительно контрастной. Как на снимках NASA.Ни мути,ни бликов,ни пятен. Не знаю....Может такой видит вселенную Бог.За окном снова пошёл дождь и ещё долго шелестел гимн моему одиночеству....
Телевизор в соседней комнате врал про то, как священники разных конфессий где-то собрались. Где взять для вас разума? Напыщенные, с бегающими воровитыми глазками адепты бесконечных версий одного мифа, нарастившие брюшной жир на обывательской глупости, что-то освятили, нестройно проблеяли о лояльности, и укатили никелированной кавалькадой, довольные православным календарём, миром, и своим положением в мире...
...Нет ничего опаснее очевидностей, оправдывался я цепким прищуренным глазкам дочери. Очевидность порождает уверенность в правоте, а правота даёт иллюзию права не считаться с несогласием. Я не коллекционирую очевидности, следовательно у меня нет никакого другого права, кроме права не боятся и не врать. Как хорошо что есть чай...
Третье февраля. Днепропетровск. Железнодорожный вокзал-госпиталь."Клещ".
Разрыв Непрерывности,
25-11-2015 01:05
(ссылка)
Чемберлен
Каждую пятницу, после четырёх вечера, когда закрываются банки и офисы, а улицы наполняются суетливыми горожанами спешащими на выходные, она заходит в мой магазин. Звенят дверные колокольчики, и я узнаю её приглушенный шарфом кашель и ритмичный словно камертон стук каблучков.- Привет, - говорю я.
- Привет, - говорит она тихо, и чуть склонив голову к левому плечу идёт мимо стеллажей с детской литературой, мимо книг по истории и собраний русской классической прозы, минует полки заставленные каталогами художественных музеев, и наконец останавливается у шкафа с американской беллетристикой.
- Кира, вчера принесли " Колыбель для кошки", - говорю я.- Совсем неплохое состояние. Посмотри там...
- Спасибо Саш, я уже вижу, - отвечает она и затихает, лишь время от времени шелестят переворачиваемые страницы.
Два года назад я снимал у неё пол- дома в Марьиной Роще. Дом был постройки девятнадцатого века, с резным каменным фризом на фасаде и крохотными окнами практически вросшими в землю.
Дом хоть и небольшой, имел два входа, и в моей половине была своя кухня и санузел в котором сверкал никелем новенький душевой бокс.
По утрам, ожесточённо подтягиваясь на перекладине собственноручно установленной мною в саду, я смотрел как она встав на цыпочки вывешивает бельё пуская загорелыми икрами солнечные блики. Тонкая ткань её сарафана поддёрнутая тянущимися к бельевой верёвке руками, собиралась тонкой складкой на пояснице, и не в силах более выносить подобное издевательство над моей холостяцкой сущностью, я раскачивался, и делал разворот на одной руке лицом к восходящему солнцу.
Ничего я о ней не знал, кроме того, что никого у неё нет, живёт она одна и преподаёт иностранную литературу в одном из лицеев нашего города.
После зарядки, стоя под душем я представлял, как под предлогом какой- нибудь соли я постучу в её дверь, и она скажет мне: " Сейчас, я поищу. Может выпьете пока кофе?"
Мы выпьем кофе, поговорим о жизни, о ценах на газ и свет, о нынешних ужасных детях, и о том, как трудно всё- таки жить одному. И неизбежно...
Или она заглянет на мою верандочку и позовёт тихо: "Ауууу." Я выйду, широкоплечий и ещё мокрый после душа и она попросит меня сменить перегоревшую розетку в её комнате. И неизбежно...
Но шли дни и месяцы, а у меня всё не кончалась проклятая соль, а розетки в её комнате были на редкость долговечными и никак не хотели перегорать.
Со временем, когда стало ясно, что никто не решится на первый шаг, мне стало казаться, что с моей стороны было бы верхом легкомыслия и даже подлостью разрушать её тихий, устоявшийся мир. Врываться в её вечера заполненные проверкой сочинений и составлением конспектов под задумчивое постукивание карандаша по ослепительным зубкам. Взрывать её покой и уют сумасшедшим, нервозным ритмом жизни следака при прокуратуре, с неизбежными командировками, ночными авралами, суточным сидением в прокуренном райотделе. Мне казалось немыслимым позволить ей соприкоснутся с той стороной реальности где есть кровь, шантаж, сутенёры в чиновничьих креслах и детская порнография в компьютерах мэров городов. Невозможно.
Забавно, но только после того, как я вынужден был съехать от неё, я вдруг подумал что она то, наверное не мучилась подобными дилеммами, лишь мельком, между диктантами и четвертными контрольными замечая что кто- то живёт в половине её дома, и раз в месяц исправно вносит квартплату. Скорее всего так и было.
Прошёл целый год. Я успел уволится из органов, сменить несколько съёмных квартир и открыл небольшой букинистический магазин.
Иногда, пару раз в месяц, она приходит и покупает что- нибудь из Хемингуэя или Оруелла. Стоит подолгу у стеллажа морща слегка вздёрнутый носик словно срисованный с минойских фресок, откидывает средним пальцем смоляной локон со лба и читает одними губами странные английские слова. Каждый раз, после её прихода во мне ещё долго ноют какие- то неуловимые ощущения, словно босыми ногами взболтнула она прозрачную тихую воду ручья и подняла со дна муть и донный ил, в котором давно осело всё и спрессовалось, а теперь кружит и завихряется в водовороте. Несколько дней после её визита, я хожу больной...
- Саш, не приносили Чемберлена? Ты обещал спросить.
- Принесли. Сейчас...- я открыл ящик стола и достал кофейного цвета томик воспоминаний Невилла Чемберлена.
- Ух ты, - прошептала она. - Вот это издание! Слушай, выходили же, по моему два тома.
- Да, - мямлил я пытаясь незаметно затолкать второй том куда- то подальше, под стол.- Сказали через неделю принесут второй. Приходи через пару дней.
-Она как- то сразу немножко сникла, впрочем расплатившись улыбнулась мне как всегда, и запахнувшись в шарф выскользнула под начинающийся снег.
Я вышел из- за стойки и подойдя к окну смотрел как она оскальзываясь и балансируя расставленными руками перебегала дорогу.
В окнах банка, что напротив моего магазина, уже вывесили гирлянды.
Завтра тридцать первое декабря. Не забыть бы, поздравить маму....
- Привет, - говорит она тихо, и чуть склонив голову к левому плечу идёт мимо стеллажей с детской литературой, мимо книг по истории и собраний русской классической прозы, минует полки заставленные каталогами художественных музеев, и наконец останавливается у шкафа с американской беллетристикой.
- Кира, вчера принесли " Колыбель для кошки", - говорю я.- Совсем неплохое состояние. Посмотри там...
- Спасибо Саш, я уже вижу, - отвечает она и затихает, лишь время от времени шелестят переворачиваемые страницы.
Два года назад я снимал у неё пол- дома в Марьиной Роще. Дом был постройки девятнадцатого века, с резным каменным фризом на фасаде и крохотными окнами практически вросшими в землю.
Дом хоть и небольшой, имел два входа, и в моей половине была своя кухня и санузел в котором сверкал никелем новенький душевой бокс.
По утрам, ожесточённо подтягиваясь на перекладине собственноручно установленной мною в саду, я смотрел как она встав на цыпочки вывешивает бельё пуская загорелыми икрами солнечные блики. Тонкая ткань её сарафана поддёрнутая тянущимися к бельевой верёвке руками, собиралась тонкой складкой на пояснице, и не в силах более выносить подобное издевательство над моей холостяцкой сущностью, я раскачивался, и делал разворот на одной руке лицом к восходящему солнцу.
Ничего я о ней не знал, кроме того, что никого у неё нет, живёт она одна и преподаёт иностранную литературу в одном из лицеев нашего города.
После зарядки, стоя под душем я представлял, как под предлогом какой- нибудь соли я постучу в её дверь, и она скажет мне: " Сейчас, я поищу. Может выпьете пока кофе?"
Мы выпьем кофе, поговорим о жизни, о ценах на газ и свет, о нынешних ужасных детях, и о том, как трудно всё- таки жить одному. И неизбежно...
Или она заглянет на мою верандочку и позовёт тихо: "Ауууу." Я выйду, широкоплечий и ещё мокрый после душа и она попросит меня сменить перегоревшую розетку в её комнате. И неизбежно...
Но шли дни и месяцы, а у меня всё не кончалась проклятая соль, а розетки в её комнате были на редкость долговечными и никак не хотели перегорать.
Со временем, когда стало ясно, что никто не решится на первый шаг, мне стало казаться, что с моей стороны было бы верхом легкомыслия и даже подлостью разрушать её тихий, устоявшийся мир. Врываться в её вечера заполненные проверкой сочинений и составлением конспектов под задумчивое постукивание карандаша по ослепительным зубкам. Взрывать её покой и уют сумасшедшим, нервозным ритмом жизни следака при прокуратуре, с неизбежными командировками, ночными авралами, суточным сидением в прокуренном райотделе. Мне казалось немыслимым позволить ей соприкоснутся с той стороной реальности где есть кровь, шантаж, сутенёры в чиновничьих креслах и детская порнография в компьютерах мэров городов. Невозможно.
Забавно, но только после того, как я вынужден был съехать от неё, я вдруг подумал что она то, наверное не мучилась подобными дилеммами, лишь мельком, между диктантами и четвертными контрольными замечая что кто- то живёт в половине её дома, и раз в месяц исправно вносит квартплату. Скорее всего так и было.
Прошёл целый год. Я успел уволится из органов, сменить несколько съёмных квартир и открыл небольшой букинистический магазин.
Иногда, пару раз в месяц, она приходит и покупает что- нибудь из Хемингуэя или Оруелла. Стоит подолгу у стеллажа морща слегка вздёрнутый носик словно срисованный с минойских фресок, откидывает средним пальцем смоляной локон со лба и читает одними губами странные английские слова. Каждый раз, после её прихода во мне ещё долго ноют какие- то неуловимые ощущения, словно босыми ногами взболтнула она прозрачную тихую воду ручья и подняла со дна муть и донный ил, в котором давно осело всё и спрессовалось, а теперь кружит и завихряется в водовороте. Несколько дней после её визита, я хожу больной...
- Саш, не приносили Чемберлена? Ты обещал спросить.
- Принесли. Сейчас...- я открыл ящик стола и достал кофейного цвета томик воспоминаний Невилла Чемберлена.
- Ух ты, - прошептала она. - Вот это издание! Слушай, выходили же, по моему два тома.
- Да, - мямлил я пытаясь незаметно затолкать второй том куда- то подальше, под стол.- Сказали через неделю принесут второй. Приходи через пару дней.
-Она как- то сразу немножко сникла, впрочем расплатившись улыбнулась мне как всегда, и запахнувшись в шарф выскользнула под начинающийся снег.
Я вышел из- за стойки и подойдя к окну смотрел как она оскальзываясь и балансируя расставленными руками перебегала дорогу.
В окнах банка, что напротив моего магазина, уже вывесили гирлянды.
Завтра тридцать первое декабря. Не забыть бы, поздравить маму....
Разрыв Непрерывности,
22-11-2015 22:41
(ссылка)
Камышовые стрелы
Тень,смолистая и дрожащая,родилась в недрах плохо освещённой комнаты,и застыла в углу,обнажив в улыбке серость прошлогодней побелки.
-Привет.-сказала она.-Сходящиеся стены уже не актуальны,правда?
Известковая улыбка стала шире,и тут же превратилась в блёклое пятно размером с монету.
-Ты это...осторожней бы с абсентом.Полынь,знаешь трава горькая.
Комната поплыла и сменила цвет.Несколько раз закрылись и открылись глаза.
-Ну не надо.-брезгливо скривилось серое пятно.-Меня так просто не прогонишь.
-Что ты такое?
-Не Что,а Кто.Я-это Ты.
Глоток.Гортань обожгло и пришлось поперхнутся.В пищеводе поселился терпкий аромат августовской степи.
-Я?Ясно.Что то вроде моей...
Тень раздражённо качнулась.
-Не пошли.Обойдёмся без религиозной херни.
-Я атеист.
-Зато мистик порядочный.Забудь про стороны и ипостаси.Нет никаких сторон,ни тёмных ни светлых.Никто в тебе не борется.Ты-это ты,и всё в тебе намешано как в выгребной яме.
-Только во мне?
Тень качнулась сильнее.
-Не зарывайся.В любом человеке.
Ожог покинул гортань,и поселился в основании черепа,пульсируя всеми цветами радуги.
-И всё же...если что то смешано,значит есть несколько разных качеств...
-Слушай,меня стошнит сейчас.С собой ли я говорю?Пропорция ничего не решает.Решает ситуация.
-И необходимость вероятно...?
-Вижу возвращаешься.Ты пей,пей.Теперь можно.
-Я лучше закурю.Не против?
-У себя спрашиваешь.
Пульсация между ушей достигла предела частоты,и взорвавшись осыпалась острыми иглами в ладони и кончики пальцев.
-Всё что я спрашиваю-я спрашиваю у себя...Зачем тогда,ты там качаешься?Для чего?
-Для того что ты-это сомневающийся Ты.А я-это не сомневающийся Ты.
Глазам стало больно,они закрылись,и тьма разветвилась тёмно-вишнёвыми прожилками капилляров.
-Ну?Готов?
-К чему?-Вишнёвые молнии вспыхнули,и как в калейдоскопе превратились в миллионы оранжевых ромбиков заполнивших темноту.
-Сам знаешь.Себе не ври.Давно думаешь.
Боль стала невыносимой и глаза пришлось открыть.Смолянистое пятно окрашенное расходящимися радужными кругами,колыхалось на прежнем месте.
-Разве к этому можно быть готовым?
-Конечно.Импульсивно уходят дураки.Разве ты дурак?
-Ну...если разговариваю с собой...
-Налей.
-Кому?Себе?
-Очень смешно.Идиот.
Квадратное горлышко дробно застучало о потемневшей от чайного налёта край чашки.Белой,с коричневыми иероглифами на шершавой глазури.
-Всё носишься с ней?Всё выбросил,а чашечку тащишь за собой,как цепь якорную.
-Не могу...
-Естественно.Я и говорю.То что сидит сейчас за разваливающимся столом и пускает слюни в кусок дерьмового китайского фарфора-это слипшийся ком последних сомнений,жить которым от силы-до утра.
-Пошла вон.Я сейчас усну и ты исчезнешь.
-Правда?-улыбка стала необъятной.-Разве ты видишь меня впервые?...
...Люстра.Выпуклый диск светло-жёлтого стекла около метра в диаметре.По краю узор из белых кружков и треугольников.Зигзаг трещины со следами клея,и чёрные точки дохлых мух внутри.В пространстве между люстрой и закоптившимся потолком вспыхивает угольный ком тьмы,бешено увеличивается в размере и достигнув потолочной дранки выплёскивается,и накрывает меня,беззвучно кричащего в детской кроватке с решётчатой спинкой.
-Вспомнил?
-Это был сон.И мне было три года.
-О да...Это был сон.Но это был твой сон!
-Что,и во сне не оставишь меня в покое?
-От себя не сбежишь.
-Я не готов.
-Брось.Что тебя держит?
-Что бы жить,надо что бы что то держало?!
-А то.Хотя бы надежда.А на что надеяться тебе?Что в твоем будущем?Одиночество,презрение окружающих,твоё презрение к окружающим,гнусная работа,рак лёгких,и коченеющий труп в собственных испражнениях?Ну?Чашка тебя эта держит?
В глазах снова потемнело.Надбитое ушко чашки врезалось в ладонь.
-Тварь.Что же я,ничего хорошего после себя не оставил.
-Например.
-Дочь.
-Ах да...Маленькое светловолосое чудо,не по годам понимающее,и не по годам страдающее от того что отец от неё за тысячи миль.
-Что я мог сделать?
-Оставить её!Оставить в покое когда это ещё можно было сделать!Позволить ей забыть тебя,ничтожного,ни на что не способного.Быть счастливой в другой стране,с другим отцом,с тем который заботится,покупает обеды в школу,и забирает с уроков танца!Не позволить полюбить себя.Тогда это ещё можно было сделать.
-Господи,я же люблю её...
-И она тебя.Письма тебе пишет без адресата,и под подушку прячет.Любовью своей ты умножаешь её страдания!
-Я бы умер за неё...
-Так умри!
Тяжёлая чашка брызнув зелёными искрами с хрустом размозжилась о чёрное пятно.
-Всё.Якорь поднят.Что ещё вспомнишь?Что такого совершил?
-Сука.-пришлось идти за кружкой.
-Ну чего ты эстетствуешь,в самом деле?-неслось вдогонку.-Сопли по всему столу размазал,а из горла пить брезгуешь?!
Кружка была массивная,железная,с россыпью ржавчины на дне.Её было не жалко.
-Что?-тень затряслась мелко,и как то судорожно.-Нечем крыть?
Сигарета долго выплясывала дикий танец в пальцах.Пришлось с усилием размять кисти.До хруста.Несколько чирков умирающей зажигалкой,и наконец удалось закурить.
-А три жизни спасённые?
-Что?-замерла тень.
-Я три жизни спас.
-...А...тех?Ну да.Было.Двадцать лет назад вытащил из подо льда троих братьев.Сколько им было?Три...пять...и семь,да?Рыжие такие вихрастые.Мать их одиночка в ноги тебе падала благодаря.Сколько?Год?Или полтора года,ты потом безнаказанно трахал её?
-Это какое имеет значение?
-Никакого.А что с ними стало,знаешь?
Я знал.Старший умер от героина,средний всю жизнь проведёт в тюрьме за мошенничество,а младший выбившись в люди,купил машину и убил ею троих подростков на автобусной остановке.Скрывается где то.
-Разве цена поступка всегда определяется последствиями?
-А чем же ещё,родной?Реальная цена твоего поступка-несколько жизней забранных теми кого ты спас.Их то...если кто и вспоминает,то с ненавистью.Вот.Сухой остаток.
-Я не мог знать.
-А я не о знании!Плевать на знание и на мотивы!Тогда был важен поступок.Сейчас-его последствия.Кого сейчас интересуют,твои душевные порывы двадцатилетней давности?!
Изогнутый пепельный отросток отвалился от фильтра,и шикнув растворился в абсенте.
-Ты не убедишь меня.Пошла вон.
-А я разве убеждать пришла?Ты сам это сделаешь.
-Зачем же ты пришла?
Тёмное марево качнулось и стало ниже,словно тень уселась на дощатый пол.
-Послушай,мы не об этом.Основа всего происходящего-твоё желание уйти.Не было бы желания-не было бы меня.Сейчас ты ищешь ему противовес,а я всего лишь указываю на то,что его нет.
-Я не хочу.
-Хочешь.Слышишь музыку?Это отходная твоим сомнениям.Осталась трусость.А это вопрос времени.
Тень снова вытянулась,и на этот раз уже ясно различались длинные руки и низко посаженная голова слегка склонённая к левому плечу.
-Я ухожу пока.Тошно тут с тобой.Много там ещё у тебя?-бугристое пятно приблизилось и склонилось над столом.-Давай допивай.И не задерживайся.Не придёшь-я завтра вернусь.
Я пытался кивнуть,но голова опустилась на прохладную столешницу.
-До завтра.-спёкшиеся губы почти не шевелились,и я не был уверен что она меня слышала...
....Август безветренный месяц.Титанические языки гранитных пород вспарывающие раскалённую степь,яростно плюются накопленным за день солнцем и вялой палеозойской радиацией.Присев за круглым валуном,я поправил перо в волосах и натянул тетиву сделанного дедом вишнёвого лука.Тетива,бывшая ещё вчера резинкой дедовских трусов,больно врезалась в средний палец.В нагромождении гранитных глыб метрах в двадцати от моего убежища,метнулась чёрная тень воображаемого волка.Я задержал дыхание и скосил глаз на дрожащий конец камышовой стрелы.На нём остро сверкал отточенный гвоздь.
-Страшное оружие-гордо прошептал я вычитанную где то фразу,и отпустил тетиву....
-Привет.-сказала она.-Сходящиеся стены уже не актуальны,правда?
Известковая улыбка стала шире,и тут же превратилась в блёклое пятно размером с монету.
-Ты это...осторожней бы с абсентом.Полынь,знаешь трава горькая.
Комната поплыла и сменила цвет.Несколько раз закрылись и открылись глаза.
-Ну не надо.-брезгливо скривилось серое пятно.-Меня так просто не прогонишь.
-Что ты такое?
-Не Что,а Кто.Я-это Ты.
Глоток.Гортань обожгло и пришлось поперхнутся.В пищеводе поселился терпкий аромат августовской степи.
-Я?Ясно.Что то вроде моей...
Тень раздражённо качнулась.
-Не пошли.Обойдёмся без религиозной херни.
-Я атеист.
-Зато мистик порядочный.Забудь про стороны и ипостаси.Нет никаких сторон,ни тёмных ни светлых.Никто в тебе не борется.Ты-это ты,и всё в тебе намешано как в выгребной яме.
-Только во мне?
Тень качнулась сильнее.
-Не зарывайся.В любом человеке.
Ожог покинул гортань,и поселился в основании черепа,пульсируя всеми цветами радуги.
-И всё же...если что то смешано,значит есть несколько разных качеств...
-Слушай,меня стошнит сейчас.С собой ли я говорю?Пропорция ничего не решает.Решает ситуация.
-И необходимость вероятно...?
-Вижу возвращаешься.Ты пей,пей.Теперь можно.
-Я лучше закурю.Не против?
-У себя спрашиваешь.
Пульсация между ушей достигла предела частоты,и взорвавшись осыпалась острыми иглами в ладони и кончики пальцев.
-Всё что я спрашиваю-я спрашиваю у себя...Зачем тогда,ты там качаешься?Для чего?
-Для того что ты-это сомневающийся Ты.А я-это не сомневающийся Ты.
Глазам стало больно,они закрылись,и тьма разветвилась тёмно-вишнёвыми прожилками капилляров.
-Ну?Готов?
-К чему?-Вишнёвые молнии вспыхнули,и как в калейдоскопе превратились в миллионы оранжевых ромбиков заполнивших темноту.
-Сам знаешь.Себе не ври.Давно думаешь.
Боль стала невыносимой и глаза пришлось открыть.Смолянистое пятно окрашенное расходящимися радужными кругами,колыхалось на прежнем месте.
-Разве к этому можно быть готовым?
-Конечно.Импульсивно уходят дураки.Разве ты дурак?
-Ну...если разговариваю с собой...
-Налей.
-Кому?Себе?
-Очень смешно.Идиот.
Квадратное горлышко дробно застучало о потемневшей от чайного налёта край чашки.Белой,с коричневыми иероглифами на шершавой глазури.
-Всё носишься с ней?Всё выбросил,а чашечку тащишь за собой,как цепь якорную.
-Не могу...
-Естественно.Я и говорю.То что сидит сейчас за разваливающимся столом и пускает слюни в кусок дерьмового китайского фарфора-это слипшийся ком последних сомнений,жить которым от силы-до утра.
-Пошла вон.Я сейчас усну и ты исчезнешь.
-Правда?-улыбка стала необъятной.-Разве ты видишь меня впервые?...
...Люстра.Выпуклый диск светло-жёлтого стекла около метра в диаметре.По краю узор из белых кружков и треугольников.Зигзаг трещины со следами клея,и чёрные точки дохлых мух внутри.В пространстве между люстрой и закоптившимся потолком вспыхивает угольный ком тьмы,бешено увеличивается в размере и достигнув потолочной дранки выплёскивается,и накрывает меня,беззвучно кричащего в детской кроватке с решётчатой спинкой.
-Вспомнил?
-Это был сон.И мне было три года.
-О да...Это был сон.Но это был твой сон!
-Что,и во сне не оставишь меня в покое?
-От себя не сбежишь.
-Я не готов.
-Брось.Что тебя держит?
-Что бы жить,надо что бы что то держало?!
-А то.Хотя бы надежда.А на что надеяться тебе?Что в твоем будущем?Одиночество,презрение окружающих,твоё презрение к окружающим,гнусная работа,рак лёгких,и коченеющий труп в собственных испражнениях?Ну?Чашка тебя эта держит?
В глазах снова потемнело.Надбитое ушко чашки врезалось в ладонь.
-Тварь.Что же я,ничего хорошего после себя не оставил.
-Например.
-Дочь.
-Ах да...Маленькое светловолосое чудо,не по годам понимающее,и не по годам страдающее от того что отец от неё за тысячи миль.
-Что я мог сделать?
-Оставить её!Оставить в покое когда это ещё можно было сделать!Позволить ей забыть тебя,ничтожного,ни на что не способного.Быть счастливой в другой стране,с другим отцом,с тем который заботится,покупает обеды в школу,и забирает с уроков танца!Не позволить полюбить себя.Тогда это ещё можно было сделать.
-Господи,я же люблю её...
-И она тебя.Письма тебе пишет без адресата,и под подушку прячет.Любовью своей ты умножаешь её страдания!
-Я бы умер за неё...
-Так умри!
Тяжёлая чашка брызнув зелёными искрами с хрустом размозжилась о чёрное пятно.
-Всё.Якорь поднят.Что ещё вспомнишь?Что такого совершил?
-Сука.-пришлось идти за кружкой.
-Ну чего ты эстетствуешь,в самом деле?-неслось вдогонку.-Сопли по всему столу размазал,а из горла пить брезгуешь?!
Кружка была массивная,железная,с россыпью ржавчины на дне.Её было не жалко.
-Что?-тень затряслась мелко,и как то судорожно.-Нечем крыть?
Сигарета долго выплясывала дикий танец в пальцах.Пришлось с усилием размять кисти.До хруста.Несколько чирков умирающей зажигалкой,и наконец удалось закурить.
-А три жизни спасённые?
-Что?-замерла тень.
-Я три жизни спас.
-...А...тех?Ну да.Было.Двадцать лет назад вытащил из подо льда троих братьев.Сколько им было?Три...пять...и семь,да?Рыжие такие вихрастые.Мать их одиночка в ноги тебе падала благодаря.Сколько?Год?Или полтора года,ты потом безнаказанно трахал её?
-Это какое имеет значение?
-Никакого.А что с ними стало,знаешь?
Я знал.Старший умер от героина,средний всю жизнь проведёт в тюрьме за мошенничество,а младший выбившись в люди,купил машину и убил ею троих подростков на автобусной остановке.Скрывается где то.
-Разве цена поступка всегда определяется последствиями?
-А чем же ещё,родной?Реальная цена твоего поступка-несколько жизней забранных теми кого ты спас.Их то...если кто и вспоминает,то с ненавистью.Вот.Сухой остаток.
-Я не мог знать.
-А я не о знании!Плевать на знание и на мотивы!Тогда был важен поступок.Сейчас-его последствия.Кого сейчас интересуют,твои душевные порывы двадцатилетней давности?!
Изогнутый пепельный отросток отвалился от фильтра,и шикнув растворился в абсенте.
-Ты не убедишь меня.Пошла вон.
-А я разве убеждать пришла?Ты сам это сделаешь.
-Зачем же ты пришла?
Тёмное марево качнулось и стало ниже,словно тень уселась на дощатый пол.
-Послушай,мы не об этом.Основа всего происходящего-твоё желание уйти.Не было бы желания-не было бы меня.Сейчас ты ищешь ему противовес,а я всего лишь указываю на то,что его нет.
-Я не хочу.
-Хочешь.Слышишь музыку?Это отходная твоим сомнениям.Осталась трусость.А это вопрос времени.
Тень снова вытянулась,и на этот раз уже ясно различались длинные руки и низко посаженная голова слегка склонённая к левому плечу.
-Я ухожу пока.Тошно тут с тобой.Много там ещё у тебя?-бугристое пятно приблизилось и склонилось над столом.-Давай допивай.И не задерживайся.Не придёшь-я завтра вернусь.
Я пытался кивнуть,но голова опустилась на прохладную столешницу.
-До завтра.-спёкшиеся губы почти не шевелились,и я не был уверен что она меня слышала...
....Август безветренный месяц.Титанические языки гранитных пород вспарывающие раскалённую степь,яростно плюются накопленным за день солнцем и вялой палеозойской радиацией.Присев за круглым валуном,я поправил перо в волосах и натянул тетиву сделанного дедом вишнёвого лука.Тетива,бывшая ещё вчера резинкой дедовских трусов,больно врезалась в средний палец.В нагромождении гранитных глыб метрах в двадцати от моего убежища,метнулась чёрная тень воображаемого волка.Я задержал дыхание и скосил глаз на дрожащий конец камышовой стрелы.На нём остро сверкал отточенный гвоздь.
-Страшное оружие-гордо прошептал я вычитанную где то фразу,и отпустил тетиву....
Метки: ALIEN
Разрыв Непрерывности,
20-11-2015 20:11
(ссылка)
Улитка
Детонация...
Где- то слева, в густых зарослях шиповника треснула ветка. Раздался шорох сухой листвы и тихая возня, как будто что- то большое и сопящее тщательно устраивалось на ночлег. Большого зверя в этих местах давно не было. Всё, что крупнее полевой мыши или погибло, или ушло спасаясь от постоянных разрывов и пожарищ. Значит это был человек. А значит- это за мной...
...Место, куда я дополз из последних сил, было очень удачным. Широкая, до двадцати метров в поперечнике лесопосадка с густым подлеском буйно разросшегося шиповника и глёда. Рваная проплёшина с восточной её стороны, образовавшаяся видимо во время последнего энергетического кризиса, позволяла только что взошедшему солнцу быстро согреть окоченевший за ночь организм. Что там с ногами, выяснить не удалось, так как, по видимому несколько мелких осколков вгрызлись в поясницу, и любая попытка напрячь мышцы пресса, спины или бёдер, тут же отзывалась острой простреливающей болью в позвоночнике.
По ощущениям же, было похоже что раздроблены оба голеностопа.
Это было обидно. Я успел выскочить из горящей машины и отбежав на двадцать шагов услышал как сдетонировал боезапас. Но это меня, уже не касалось. Какая- то мелочь конечно достала, словно несколько пчёл впились в низ спины, но это была сущая ерунда по сравнению с тридцатью снарядами кумулятивного действия.
Я лежал на сухой земле и судорожно пытался вспомнить слова благодарственной молитвы, с плачем и истериками заученной когда- то в детстве. И тут по моим ногам весело урча проехал потерявший управление " Урал", за рулём которого горел Пашка...
Убежище...
Придя в сознание, я обнаружил что остался один. Слева жуткой железной розой темнел взорвавшийся танк, а справа тянуло жирным дымом ещё не сгоревшего до конца " Урала".
Колонна, уходя от миномётного обстрела, видимо быстрым маршем покинула квадрат, посчитав двадцать единиц новенькой бронетехники слишком высокой ценой за эвакуацию погибших экипажей танка и грузовика.
На посадку эту, я косил глазом ещё на въезде в район. Она приметным ориентиром темнела в прямоугольнике триплекса слева от направления движения колонны и была единственным убежищем посреди голой степи.
Перевернувшись на живот, и едва не взвыв от ощущения раскалённого прута в позвоночнике, я вцепился пальцами в жухлую траву, и попытался немножко подтянутся вперёд. Глаза заволокло багровым и пришлось несколько раз стукнуть лбом об землю убивая в себе зарождающийся крик. После следующих нескольких рывков, раскалённый прут в спине расплавился и втёк жидким огнём в голову. По пути, огонь сжёг лёгкие, забитую дизельным перегаром гортань, и уже толкался изнутри в пересушенную и казалось растрескавшуюся радужку глазного яблока.
Я потерял сознание...
Лесопосадка была совсем рядом. До неё было метров пятнадцать вспаханной земли, которые нужно было обязательно преодолеть. Почему это нужно и зачем, я помнил не ясно. Осталось только мутное ощущение опасности от открытых мест и дневного света, да какие- то полузнакомые слова всплывали из глубин памяти: маскировка...камуфляж...скрытное передвижение...
Из последних сил, балансируя уже на грани отделяющей разум от инстинкта, я прополз между морщинистыми стволами грабов, и забравшись поглубже в густой подлесок позволил наконец себе провалится в бездну..
Ночью пошёл дождь, который вкупе с температурой воздуха опустившейся наверное уже до нуля, конечно же убьёт меня.
Коченеющими, теряющими от холода чувствительность пальцами, я обшарил карманы куртки и извлёк коробок спичек, который тут же развалился, расползся у меня в руке. Всё...
...Утром дождь кончился и сквозь чёрные ветки грабов блеснуло солнце. Справа от меня, на мокрой подстилке мёртвой травы, тепло светилось пятно света. Несколькими болезненными рывками я передвинулся так, чтобы оказаться в его центре и теперь лежал блаженно щурясь и буквально кожей впитывал каждый фотон солнечных лучей. От подсыхающей куртки валил пар и некоторое время я с интересом смотрел на искажённые рефракцией стволы деревьев. Как в комнате кривых зеркал, они изгибались самым причудливым образом, напоминая то фигуры людей, то фантасмагорические переплетения материи на картинах Дали.
Захотелось пить. Я поворочался, ища вокруг себя лужицу. Оказалось, что вода так обильно изливавшаяся с тёмного ночного неба, быстро впиталась в дёрн, и что бы утолить жажду мне пришлось с силой надавить ладонью на подстилку из сгнившей прошлогодней листвы и всосать в себя выступившую влагу.
Проклинаемый ночью дождь...Через час, и эта влага исчезнет в лучах спасительного, казалось солнца...
Предчувствие...
Пять. Или шесть. А может сто дней.
Время, как- то перестало иметь смысл. То ли исчезло, то ли съёжилось до такой степени, что стало неопределимо по своим проявлениям.
Были только мокрый холод еженощно убивающий какую- то часть моего организма, и голод скручивающий внутренности в тугой и болезненный жгут.
В первый день, я объел ягоды шиповника со свисающих надо мной веток. Под вечер, увидев нахмурившееся тяжелыми тучами небо, я догадался вырыть и утрамбовать глиной ямку, в которой начавшийся ночью дождь оставил мне около литра воды.
На второй день, ягоды закончились. Ступни, которые я по прежнему не мог увидеть, наверное распухли и толкались, пульсировали тупой болью внутри жёстких ботинок. Что- то происходило с иссечённой осколками поясницей. Вероятно начинался абсцесс, потому- что даже ночью, под проливным ноябрьским дождём, я вдруг приходил в себя охваченный страшным жаром, не чувствуя уже разницы между водой струящейся по лицу и потом пропитывающим изнутри и без того мокрую одежду.
Кажется на четвёртый день, я съел несколько дождевых червей выползших из мокрой земли. Черви были холодными и скользкими, и по вкусу напоминали бумагу из которой в школе делали шарики для духовых трубок. Вырывали клочок из тетради, пережёвывали его и стреляли этим комочком в девчёнок...
...Утром, кажется шестого дня, я увидел на ветке улитку, высунувшую прозрачные рожки из чёрно- оранжевой спиральной раковины. Хотел её съесть, но поостерёгся, вспомнив как в каком- то фильме, рассказывали о том, что из улиток в древности готовили яды и сильнодействующие галлюциногенные отвары. К вечеру, впрочем, решив что нет особой разницы от чего подыхать, я дотянулся до неё и резко, одним рывком высосал содержимое раковины. Вкус был отвратительным и ему не нашлось аналога в моей памяти...
...Утром седьмого дня, как и полагается пришёл Христос.
- Мир тебе, добрый человек, - сказал он с грустной улыбкой на потрескавшихся от винного уксуса губах. - Никак помирать собрался?
Христос стоял, не приминая босыми продырявленными ногами мокрую траву, смиренно сложив окровавленные руки на животе. Он совсем не был похож на того, кого изображали на иконостасах и знамёнах православных воинств. Не был он похож и на артиста Безрукова. Более всего, он походил на Жака Паганеля, каким он мог быть в молодости. Тёмно- русые кудрявые волосы и пышные бакенбарды топорщащиеся над запахнутым вокруг шеи малиновым римским плащом.
- Нет...Не то, что бы собрался, - испуганно прошептал я.
- Так, так, так...- сказал Христос тоном учителя, возвышающегося над нерадивым учеником. - А причастие? А отпущение грехов? Как же ты, мил человек, собрался умирать не покаявшись?
- Так я ж, не крещённый.
- Я и говорю. Причастись! Покайся! Войди в лоно матери церкви, и спаси тем душу свою грешную. - порывшись в складках плаща, Христос извлёк из его недр бутылку " Саперави", гранёный стакан и чёрствый сухарь. - Вот. Всё необходимое имеем.
Вспомнилась улитка и начинающийся абсцесс.
Я с трудом поднял руку и указательным пальцем на давил на глазное яблоко. Тёмный ствол граба за спиной Христа раздвоился, как и положено предмету объективной реальности. Христос раздвоению не подвергся. Ясно. Галлюцинация....
- Вы мне это прекратите - сварливо крикнул Христос. - Не надо этих фокусов! Я в конце- концов Бог, хочу раздваиваюсь, хочу не раздваиваюсь. А захочу разтроюсь.
И тут же, разделился на три колеблющиеся фигуры, одна из которых, неожиданно стала похожа на артиста Безрукова. Хотелось, что- то возразить, а может уточнить, а скорее всего, просто хотелось потянуть время, но тут пришла волна оглушающего жара, измученное тело затрепетало в жестокой лихорадке и откуда- то сверху упала спасительная тьма...
...По лицу хлестал холодный дождь. Ночью вероятно поменялся ветер, потому- что в отличии от предыдущих ночей водой заливало левое ухо. Я повернул голову чтобы в ухо не затекло, открыл глаза и увидел столб огня дрожащий над кустом шиповника.
- Поклонись мне!- грозно громыхнул столб.
- А кто ты такой? - нагло спросил я.
- Я?! - громыхнуло возмущённо. - Я твой Бог! Бог Авраама, Исаака и Иакова! И твоего деда, Моисея Рувимовича Гершензона, между прочим!
Столб огня приблизился явственно уменьшившись в размере, и уже более миролюбиво спросил:
- Слушай. А этот...кучерявый, благостный уже приходил? Сыном моим назывался? Не слушай его, - торопливо заговорил он переливаясь всеми цветами побежалости. - Ну, сам посуди, какой он мне сын? Где я, и где он! Нет, - будто бы, даже смущённо но не без удовольствия крякнуло из столба, - бывало конечно. Всякое бывало. Но к этому тухляку, к этому слабаку объезжающему ослов, я никакого отношения не имею. Генофонд, так сказать, на лицо.
В недрах полыхающего пламени что- то мглисто заворочалось, и на мокрую землю шумно свалился обломок каменной плиты испещрённый клинописью.
- Так. У меня страшно мало времени, поэтому вот тебе документ, изучи внимательно и подпишись. Ну там, что ознакомился, мол, что согласен с условиями соглашения, претензий мол, не имеешь. На мелкий текст внимания не обращай, там ничего интересного. Ой- ой- ой, совсем опаздываю. Вот ( на плиту со звоном упало зубило), подпиши и дай знать, я пришлю своего человека...
Ещё что- то громыхало удаляясь, об ответственности сторон за невыполнение условий соглашения, о неизбежной, но прекрасной своей древней эстетикой процедуре обрезания, о маце с мёдом, но в голову мою, опять ворвался тысячеградусный жар и наступило безвременье...
Предсмертие...
В это утро, когда должна была наконец наступить смерть, я очнулся с удивительно ясным ощущением себя и мира вокруг. Когда- то, я слышал, что именно так и происходит перед смертью.
Воды и пищи не было уже несколько дней. Организм отравленный гангреной отказывался бороться и дарил мне последние несколько часов трезвого ума, что бы разобраться с собой.
Ну что...Семьи нет. Родители давно умерли. Жена, проведав о крушении семейного бизнеса благополучно сбежала, оставив меня наедине с фантастическим долгом. Кредиторы, депеши из банка, повестки в суд, судебные исполнители скрупулёзно описывающие имущество, бегство от всего этого.
Злая ирония судьбы, но как удачно случилась эта война. Где бы я ещё, смог так надёжно скрыться? Но...вечно не побегаешь. Рано или поздно найдут, так что, с этой точки зрения и смерть конечно выход, и не кажется такой уж ужасной...
Я приподнял голову чтобы в последний раз увидеть солнце. Заражение, по видимому добралось уже до глаз, потому что вместо яркого желтого диска, виделось мутное, бледно- розовое пятно кляксовидной формы и колыхающиеся под ветром размазанные тени...
...Где- то слева, в зарослях шиповника треснула ветка. Послышались голоса и на рваную проплёшину в полосе деревьев вышло несколько человек. Они, туманными призраками, низко пригибаясь двигались в мою сторону, поводя из стороны в сторону чёрными полосами тени.
Пока сильные но осторожные руки переворачивали меня, разрезали пропитанную водой и кровью куртку, я всё слушал как в пустой голове гулко перекатывается незнакомое слово " разведгруппа", и зачем- то пытался различить какого цвета тканевые лоскуты на локтевых карманах...
...Потом было движение. Вверх, вниз, вправо, влево. С небольшой но постоянной амплитудой. Мокрые, чавкающие звуки напоминающие о том, как мама давила виноград в деревянной лохани. Я понял, что меня несут. Вокруг, уже не скрываясь, не стишая голоса, говорили.
- Пришли, - сказал кто- то запыхавшись, и бледное небо закрыла девичья физиономия.
- Ну что парень. Будешь жить. Доктор сказал, что если бы разведка нашла тебя завтра, то было бы поздно. А так ничего. Ноги, тебе правда ампутируют, но главное жить будешь.
Физиономия подмигнула и исчезла.
Где- то недалеко, гулким басом распоряжались готовить операционную, знакомый голос рассказывал о том, как "нашли его в луже из крови, дерьма, и гноя", лаяла дворняга Жужа и никак не заводился УАЗик по имени "Таня"...
Небо было бледно- розовым как мясо и далёким как мои планы о спасительной смерти. Кредит придётся всё таки, как- то возвращать. Калека, не калека, всё равно посадят.
Эх...До последнего я откладывал это решение, но другого пути видать нет. Придётся посягнуть на святая- святых и запустить лапы в семейные реликвии, заблаговременно и очень вовремя спрятанные у друзей. Икона четырнадцатого века оставшаяся от прабабки, знаменитой одесской балерины, и серебряная прадедовская мезуза, по его же словам, привезённая далёкими предками из Испании в пятнадцатом веке. Стоимости их, должно с лихвой хватить и на погашение долга и на лучшие в мире протезы...
Где- то слева, в густых зарослях шиповника треснула ветка. Раздался шорох сухой листвы и тихая возня, как будто что- то большое и сопящее тщательно устраивалось на ночлег. Большого зверя в этих местах давно не было. Всё, что крупнее полевой мыши или погибло, или ушло спасаясь от постоянных разрывов и пожарищ. Значит это был человек. А значит- это за мной...
...Место, куда я дополз из последних сил, было очень удачным. Широкая, до двадцати метров в поперечнике лесопосадка с густым подлеском буйно разросшегося шиповника и глёда. Рваная проплёшина с восточной её стороны, образовавшаяся видимо во время последнего энергетического кризиса, позволяла только что взошедшему солнцу быстро согреть окоченевший за ночь организм. Что там с ногами, выяснить не удалось, так как, по видимому несколько мелких осколков вгрызлись в поясницу, и любая попытка напрячь мышцы пресса, спины или бёдер, тут же отзывалась острой простреливающей болью в позвоночнике.
По ощущениям же, было похоже что раздроблены оба голеностопа.
Это было обидно. Я успел выскочить из горящей машины и отбежав на двадцать шагов услышал как сдетонировал боезапас. Но это меня, уже не касалось. Какая- то мелочь конечно достала, словно несколько пчёл впились в низ спины, но это была сущая ерунда по сравнению с тридцатью снарядами кумулятивного действия.
Я лежал на сухой земле и судорожно пытался вспомнить слова благодарственной молитвы, с плачем и истериками заученной когда- то в детстве. И тут по моим ногам весело урча проехал потерявший управление " Урал", за рулём которого горел Пашка...
Убежище...
Придя в сознание, я обнаружил что остался один. Слева жуткой железной розой темнел взорвавшийся танк, а справа тянуло жирным дымом ещё не сгоревшего до конца " Урала".
Колонна, уходя от миномётного обстрела, видимо быстрым маршем покинула квадрат, посчитав двадцать единиц новенькой бронетехники слишком высокой ценой за эвакуацию погибших экипажей танка и грузовика.
На посадку эту, я косил глазом ещё на въезде в район. Она приметным ориентиром темнела в прямоугольнике триплекса слева от направления движения колонны и была единственным убежищем посреди голой степи.
Перевернувшись на живот, и едва не взвыв от ощущения раскалённого прута в позвоночнике, я вцепился пальцами в жухлую траву, и попытался немножко подтянутся вперёд. Глаза заволокло багровым и пришлось несколько раз стукнуть лбом об землю убивая в себе зарождающийся крик. После следующих нескольких рывков, раскалённый прут в спине расплавился и втёк жидким огнём в голову. По пути, огонь сжёг лёгкие, забитую дизельным перегаром гортань, и уже толкался изнутри в пересушенную и казалось растрескавшуюся радужку глазного яблока.
Я потерял сознание...
Лесопосадка была совсем рядом. До неё было метров пятнадцать вспаханной земли, которые нужно было обязательно преодолеть. Почему это нужно и зачем, я помнил не ясно. Осталось только мутное ощущение опасности от открытых мест и дневного света, да какие- то полузнакомые слова всплывали из глубин памяти: маскировка...камуфляж...скрытное передвижение...
Из последних сил, балансируя уже на грани отделяющей разум от инстинкта, я прополз между морщинистыми стволами грабов, и забравшись поглубже в густой подлесок позволил наконец себе провалится в бездну..
Ночью пошёл дождь, который вкупе с температурой воздуха опустившейся наверное уже до нуля, конечно же убьёт меня.
Коченеющими, теряющими от холода чувствительность пальцами, я обшарил карманы куртки и извлёк коробок спичек, который тут же развалился, расползся у меня в руке. Всё...
...Утром дождь кончился и сквозь чёрные ветки грабов блеснуло солнце. Справа от меня, на мокрой подстилке мёртвой травы, тепло светилось пятно света. Несколькими болезненными рывками я передвинулся так, чтобы оказаться в его центре и теперь лежал блаженно щурясь и буквально кожей впитывал каждый фотон солнечных лучей. От подсыхающей куртки валил пар и некоторое время я с интересом смотрел на искажённые рефракцией стволы деревьев. Как в комнате кривых зеркал, они изгибались самым причудливым образом, напоминая то фигуры людей, то фантасмагорические переплетения материи на картинах Дали.
Захотелось пить. Я поворочался, ища вокруг себя лужицу. Оказалось, что вода так обильно изливавшаяся с тёмного ночного неба, быстро впиталась в дёрн, и что бы утолить жажду мне пришлось с силой надавить ладонью на подстилку из сгнившей прошлогодней листвы и всосать в себя выступившую влагу.
Проклинаемый ночью дождь...Через час, и эта влага исчезнет в лучах спасительного, казалось солнца...
Предчувствие...
Пять. Или шесть. А может сто дней.
Время, как- то перестало иметь смысл. То ли исчезло, то ли съёжилось до такой степени, что стало неопределимо по своим проявлениям.
Были только мокрый холод еженощно убивающий какую- то часть моего организма, и голод скручивающий внутренности в тугой и болезненный жгут.
В первый день, я объел ягоды шиповника со свисающих надо мной веток. Под вечер, увидев нахмурившееся тяжелыми тучами небо, я догадался вырыть и утрамбовать глиной ямку, в которой начавшийся ночью дождь оставил мне около литра воды.
На второй день, ягоды закончились. Ступни, которые я по прежнему не мог увидеть, наверное распухли и толкались, пульсировали тупой болью внутри жёстких ботинок. Что- то происходило с иссечённой осколками поясницей. Вероятно начинался абсцесс, потому- что даже ночью, под проливным ноябрьским дождём, я вдруг приходил в себя охваченный страшным жаром, не чувствуя уже разницы между водой струящейся по лицу и потом пропитывающим изнутри и без того мокрую одежду.
Кажется на четвёртый день, я съел несколько дождевых червей выползших из мокрой земли. Черви были холодными и скользкими, и по вкусу напоминали бумагу из которой в школе делали шарики для духовых трубок. Вырывали клочок из тетради, пережёвывали его и стреляли этим комочком в девчёнок...
...Утром, кажется шестого дня, я увидел на ветке улитку, высунувшую прозрачные рожки из чёрно- оранжевой спиральной раковины. Хотел её съесть, но поостерёгся, вспомнив как в каком- то фильме, рассказывали о том, что из улиток в древности готовили яды и сильнодействующие галлюциногенные отвары. К вечеру, впрочем, решив что нет особой разницы от чего подыхать, я дотянулся до неё и резко, одним рывком высосал содержимое раковины. Вкус был отвратительным и ему не нашлось аналога в моей памяти...
...Утром седьмого дня, как и полагается пришёл Христос.
- Мир тебе, добрый человек, - сказал он с грустной улыбкой на потрескавшихся от винного уксуса губах. - Никак помирать собрался?
Христос стоял, не приминая босыми продырявленными ногами мокрую траву, смиренно сложив окровавленные руки на животе. Он совсем не был похож на того, кого изображали на иконостасах и знамёнах православных воинств. Не был он похож и на артиста Безрукова. Более всего, он походил на Жака Паганеля, каким он мог быть в молодости. Тёмно- русые кудрявые волосы и пышные бакенбарды топорщащиеся над запахнутым вокруг шеи малиновым римским плащом.
- Нет...Не то, что бы собрался, - испуганно прошептал я.
- Так, так, так...- сказал Христос тоном учителя, возвышающегося над нерадивым учеником. - А причастие? А отпущение грехов? Как же ты, мил человек, собрался умирать не покаявшись?
- Так я ж, не крещённый.
- Я и говорю. Причастись! Покайся! Войди в лоно матери церкви, и спаси тем душу свою грешную. - порывшись в складках плаща, Христос извлёк из его недр бутылку " Саперави", гранёный стакан и чёрствый сухарь. - Вот. Всё необходимое имеем.
Вспомнилась улитка и начинающийся абсцесс.
Я с трудом поднял руку и указательным пальцем на давил на глазное яблоко. Тёмный ствол граба за спиной Христа раздвоился, как и положено предмету объективной реальности. Христос раздвоению не подвергся. Ясно. Галлюцинация....
- Вы мне это прекратите - сварливо крикнул Христос. - Не надо этих фокусов! Я в конце- концов Бог, хочу раздваиваюсь, хочу не раздваиваюсь. А захочу разтроюсь.
И тут же, разделился на три колеблющиеся фигуры, одна из которых, неожиданно стала похожа на артиста Безрукова. Хотелось, что- то возразить, а может уточнить, а скорее всего, просто хотелось потянуть время, но тут пришла волна оглушающего жара, измученное тело затрепетало в жестокой лихорадке и откуда- то сверху упала спасительная тьма...
...По лицу хлестал холодный дождь. Ночью вероятно поменялся ветер, потому- что в отличии от предыдущих ночей водой заливало левое ухо. Я повернул голову чтобы в ухо не затекло, открыл глаза и увидел столб огня дрожащий над кустом шиповника.
- Поклонись мне!- грозно громыхнул столб.
- А кто ты такой? - нагло спросил я.
- Я?! - громыхнуло возмущённо. - Я твой Бог! Бог Авраама, Исаака и Иакова! И твоего деда, Моисея Рувимовича Гершензона, между прочим!
Столб огня приблизился явственно уменьшившись в размере, и уже более миролюбиво спросил:
- Слушай. А этот...кучерявый, благостный уже приходил? Сыном моим назывался? Не слушай его, - торопливо заговорил он переливаясь всеми цветами побежалости. - Ну, сам посуди, какой он мне сын? Где я, и где он! Нет, - будто бы, даже смущённо но не без удовольствия крякнуло из столба, - бывало конечно. Всякое бывало. Но к этому тухляку, к этому слабаку объезжающему ослов, я никакого отношения не имею. Генофонд, так сказать, на лицо.
В недрах полыхающего пламени что- то мглисто заворочалось, и на мокрую землю шумно свалился обломок каменной плиты испещрённый клинописью.
- Так. У меня страшно мало времени, поэтому вот тебе документ, изучи внимательно и подпишись. Ну там, что ознакомился, мол, что согласен с условиями соглашения, претензий мол, не имеешь. На мелкий текст внимания не обращай, там ничего интересного. Ой- ой- ой, совсем опаздываю. Вот ( на плиту со звоном упало зубило), подпиши и дай знать, я пришлю своего человека...
Ещё что- то громыхало удаляясь, об ответственности сторон за невыполнение условий соглашения, о неизбежной, но прекрасной своей древней эстетикой процедуре обрезания, о маце с мёдом, но в голову мою, опять ворвался тысячеградусный жар и наступило безвременье...
Предсмертие...
В это утро, когда должна была наконец наступить смерть, я очнулся с удивительно ясным ощущением себя и мира вокруг. Когда- то, я слышал, что именно так и происходит перед смертью.
Воды и пищи не было уже несколько дней. Организм отравленный гангреной отказывался бороться и дарил мне последние несколько часов трезвого ума, что бы разобраться с собой.
Ну что...Семьи нет. Родители давно умерли. Жена, проведав о крушении семейного бизнеса благополучно сбежала, оставив меня наедине с фантастическим долгом. Кредиторы, депеши из банка, повестки в суд, судебные исполнители скрупулёзно описывающие имущество, бегство от всего этого.
Злая ирония судьбы, но как удачно случилась эта война. Где бы я ещё, смог так надёжно скрыться? Но...вечно не побегаешь. Рано или поздно найдут, так что, с этой точки зрения и смерть конечно выход, и не кажется такой уж ужасной...
Я приподнял голову чтобы в последний раз увидеть солнце. Заражение, по видимому добралось уже до глаз, потому что вместо яркого желтого диска, виделось мутное, бледно- розовое пятно кляксовидной формы и колыхающиеся под ветром размазанные тени...
...Где- то слева, в зарослях шиповника треснула ветка. Послышались голоса и на рваную проплёшину в полосе деревьев вышло несколько человек. Они, туманными призраками, низко пригибаясь двигались в мою сторону, поводя из стороны в сторону чёрными полосами тени.
Пока сильные но осторожные руки переворачивали меня, разрезали пропитанную водой и кровью куртку, я всё слушал как в пустой голове гулко перекатывается незнакомое слово " разведгруппа", и зачем- то пытался различить какого цвета тканевые лоскуты на локтевых карманах...
...Потом было движение. Вверх, вниз, вправо, влево. С небольшой но постоянной амплитудой. Мокрые, чавкающие звуки напоминающие о том, как мама давила виноград в деревянной лохани. Я понял, что меня несут. Вокруг, уже не скрываясь, не стишая голоса, говорили.
- Пришли, - сказал кто- то запыхавшись, и бледное небо закрыла девичья физиономия.
- Ну что парень. Будешь жить. Доктор сказал, что если бы разведка нашла тебя завтра, то было бы поздно. А так ничего. Ноги, тебе правда ампутируют, но главное жить будешь.
Физиономия подмигнула и исчезла.
Где- то недалеко, гулким басом распоряжались готовить операционную, знакомый голос рассказывал о том, как "нашли его в луже из крови, дерьма, и гноя", лаяла дворняга Жужа и никак не заводился УАЗик по имени "Таня"...
Небо было бледно- розовым как мясо и далёким как мои планы о спасительной смерти. Кредит придётся всё таки, как- то возвращать. Калека, не калека, всё равно посадят.
Эх...До последнего я откладывал это решение, но другого пути видать нет. Придётся посягнуть на святая- святых и запустить лапы в семейные реликвии, заблаговременно и очень вовремя спрятанные у друзей. Икона четырнадцатого века оставшаяся от прабабки, знаменитой одесской балерины, и серебряная прадедовская мезуза, по его же словам, привезённая далёкими предками из Испании в пятнадцатом веке. Стоимости их, должно с лихвой хватить и на погашение долга и на лучшие в мире протезы...
Разрыв Непрерывности,
19-11-2015 01:59
(ссылка)
Место силы
Не существует никаких аномальных,и патогенных зон.Тектонические разломы,участки завихрения магнитных полей,всё это не более чем тектонические разломы,и участки завихрения магнитных полей.Единственные места силы в природе-наши города.Даже не деревни.В деревнях живая,природная энергия быстро расправляется с напластованиями людских чувств и эмоций,дробя и переваривая их в круговороте материи.Города,являющиеся нагромождением мёртвой,инертной материи,поступают с людской памятью иначе.Даже мёртвые города.Кто был в Припяти-тот знает...
...Каждый город состоит из улиц,домов,и памяти его жителей.Живых и давно умерших...
...Я три года обходил это место.Всеми правдами и неправдами,под самыми безумными предлогами,я старался не попасть в этот колодец девятиэтажек на берегу реки.Место,где я прожил несколько лет.Самых лучших в моей жизни.Самых страшных в моей жизни.Однажды мне это не удалось...Я стоял как соляная статуя,не в силах отвести глаз,от окна кухни на восьмом этаже.Свинцовые конечности,и силиконовые глаза.По медному гвоздику в каждом зрачке.Я стоял минут сорок,и всё дивился тому,что в окне не наши старые занавески.Те-зелёные,с белыми цветами,которые в дни бедности я стирал хозяйственным мылом.Холодильник старый,с балкона кто то всё таки выбросил,и кофейную банку приколоченную гвоздём,долго и добросовестно служившую пепельницей-тоже отодрали.Почему?По какому праву?...
Очнулся я,когда поменялся ветер,и принёс с лимана камышово-песочную сырость.Я шёл пешком забыв о трамвае,и думал о том,что сознание-есть просто ожидание.В конечном итоге-смерти,а по пути-таких вот моментов силы.В таких вот местах силы...
...Каждый город состоит из улиц,домов,и памяти его жителей.Живых и давно умерших...
...Я три года обходил это место.Всеми правдами и неправдами,под самыми безумными предлогами,я старался не попасть в этот колодец девятиэтажек на берегу реки.Место,где я прожил несколько лет.Самых лучших в моей жизни.Самых страшных в моей жизни.Однажды мне это не удалось...Я стоял как соляная статуя,не в силах отвести глаз,от окна кухни на восьмом этаже.Свинцовые конечности,и силиконовые глаза.По медному гвоздику в каждом зрачке.Я стоял минут сорок,и всё дивился тому,что в окне не наши старые занавески.Те-зелёные,с белыми цветами,которые в дни бедности я стирал хозяйственным мылом.Холодильник старый,с балкона кто то всё таки выбросил,и кофейную банку приколоченную гвоздём,долго и добросовестно служившую пепельницей-тоже отодрали.Почему?По какому праву?...
Очнулся я,когда поменялся ветер,и принёс с лимана камышово-песочную сырость.Я шёл пешком забыв о трамвае,и думал о том,что сознание-есть просто ожидание.В конечном итоге-смерти,а по пути-таких вот моментов силы.В таких вот местах силы...
Метки: ALIEN
Разрыв Непрерывности,
18-11-2015 01:03
(ссылка)
ответы
Не могу ответить тебе прямо.В лицо.В глаза.В фокус зрачков.С некоторых пор,всё происходящее со мной,остаётся со мной же...Под носорожьей кожей,упакованное в аккуратные брикеты с надписью "Не вскрывать".Томится,гниет неспешно выделяя токсины,отравляющие существование.Слава Богу,только моё...И что там травить,то....Сегодня поп,приходивший колядовать назвал меня мертвецом.Духовным разумеется.Колоритный такой поп...На "Cruzere" колядует.Каким бы смешным,это не выглядело...может он прав?Я не верю в Бога,не верю в любовь и судьбу,не вижу смысла в делании добрых дел,и неделании плохих....Тебя помню.Вздрагиваю вспоминая.Но люблю ли...У нас рождество.И дождь.Я стою на пороге,и как идиот шумно вдыхаю воздух,пытаясь уловить безумный,наркотический запах прелой и мокрой листвы,который я ещё помню,но на который всё реже обращаю внимание....Как я живу?Живу.Что то зарабатываю.Заработанное трачу.Как будто перекисью водорода кто плеснул...Устойчиво бесцветная жизнь,человека достигшего возраста без сказок....
настроение: Нет
хочется: Не хочется
слушаю: Не слушаю
Разрыв Непрерывности,
17-11-2015 11:42
(ссылка)
Про иллюзии
...Я всё продолжаю отвечать на твои вопросы...Или вернее,заканчивать незаконченные споры...Да вот так,через столько лет,когда ты не можешь ответить.Наверное из за паталогической склонности,оставлять за собой последнее слово...О чём это я...Да,иллюзии...Иллюзии.Липкое слово,оставляющее улиточный привкус во рту...Наркотики,интернет,алкоголь...Иллюзии,конечно иллюзии...Но чёрт возьми,только в ряду других.
...Смотришь на человека,и видишь перемены,сердцем,поджелудочной железой их чувствуешь...В глаза не смотрит.Придёт с работы,и курит,и капли на стекле считает.И сам уже,спать не идёшь.И сидишь на кухне,чаем давишься,и капли досчитываешь...Чувствуешь,знаешь,но молчишь.Потому что-а что?а как дальше?а может...?И разрастается иллюзия до размеров тебя,и застилает глаза,и уши мертвеют...
...И сам...Сам предаёшь,и скорее всего предал первым,с тебя всё началось...но гонишь необходимость выбора,трусишь,потеешь,заикаешься,врёшь гнусно и страшно,но гонишь необходимость выбора...Всё те же-а что дальше?а как же...?.И разрастается иллюзия,и переплетается с уже существующими,вплавляется в уже заплесневелые-старые,вылизанные,удобные,и заменяет тебя...И становится тобой...Где конец иллюзий?Где момент времени,когда мы можем обойтись без иллюзий?
Хорошо что ты меня не слышишь,не видишь,и не читаешь меня...И последнее слово за мной...Не получается без иллюзий.
...Смотришь на человека,и видишь перемены,сердцем,поджелудочной железой их чувствуешь...В глаза не смотрит.Придёт с работы,и курит,и капли на стекле считает.И сам уже,спать не идёшь.И сидишь на кухне,чаем давишься,и капли досчитываешь...Чувствуешь,знаешь,но молчишь.Потому что-а что?а как дальше?а может...?И разрастается иллюзия до размеров тебя,и застилает глаза,и уши мертвеют...
...И сам...Сам предаёшь,и скорее всего предал первым,с тебя всё началось...но гонишь необходимость выбора,трусишь,потеешь,заикаешься,врёшь гнусно и страшно,но гонишь необходимость выбора...Всё те же-а что дальше?а как же...?.И разрастается иллюзия,и переплетается с уже существующими,вплавляется в уже заплесневелые-старые,вылизанные,удобные,и заменяет тебя...И становится тобой...Где конец иллюзий?Где момент времени,когда мы можем обойтись без иллюзий?
Хорошо что ты меня не слышишь,не видишь,и не читаешь меня...И последнее слово за мной...Не получается без иллюзий.
Метки: ALIEN
Разрыв Непрерывности,
16-11-2015 15:02
(ссылка)
Про инерцию
Пытаешься вспомнить,когда в последний раз поступал,согласно здравому смыслу...Да,ночью.Спал.Необходимо и рационально-обновление нейронов....И прошлой ночью,и раньше...А между снами?
...Инерция.Скучный физический закон,непостижимая говорящая обезъяна,превращает в собственную непостижимую метафизику...
...Неизбежные несколько недель....Хочется сказать- чёрных,но смех давит.Чёрных...Объясняюсь вот.Сам с собой...
...Нет,скорее багровых.Именно багровым застилает глаза,багрово сходишь с ума,и выпячивая багровые от бессонницы глаза кричишь...Хватаешь за шиворот,бъёшь в морду.Багрово....Да,да бессмысленно,ничего не изменишь,не вернёшь.А можно было бы,и сам уже не хочешь,потому что столько наговорено,наделано,и плюнуто...Но хватаешь за шиворот,и бъёшь хоть знаешь что бъёшь себя,что пройдёт время и будешь кромсать себя за то,что вот сейчас бъёшь...И презирать,и словами всякими называть.Потому что надо жить,и дети общие,и память одна....
Где ген этой инерции?Как его выделить,расшифровать,и удалить к чертям собачьим?Чтоб;смейся громко и плач тихо,чтоб;уходя-уходи.От разлюбившей женщины,копеечной работы,плохого друга.Скрипя зубами.Но тихо.И быстро.И навсегда....
...И слёз уже не стыдишься.Странное дело;в юности,в кипящем котле страстей и эмоций-стыдишься,а повзрослев,укутавшись хитином здорового цинизма-нет...Конечно же,никто не видит.Друзья,могущие когда то,за такое презреть,тоже выросли.И тоже где то,иногда плачут.Кто от счастья,кто от денег,а кто без денег...Но всё больше от водки...Ну вот...В последнее воскресенье каждого месяца,сидишь считаешь мерзости,преодолеваешь инерцию,и плачешь...
....Нелепая говорящая обезьяна.
...Инерция.Скучный физический закон,непостижимая говорящая обезъяна,превращает в собственную непостижимую метафизику...
...Неизбежные несколько недель....Хочется сказать- чёрных,но смех давит.Чёрных...Объясняюсь вот.Сам с собой...
...Нет,скорее багровых.Именно багровым застилает глаза,багрово сходишь с ума,и выпячивая багровые от бессонницы глаза кричишь...Хватаешь за шиворот,бъёшь в морду.Багрово....Да,да бессмысленно,ничего не изменишь,не вернёшь.А можно было бы,и сам уже не хочешь,потому что столько наговорено,наделано,и плюнуто...Но хватаешь за шиворот,и бъёшь хоть знаешь что бъёшь себя,что пройдёт время и будешь кромсать себя за то,что вот сейчас бъёшь...И презирать,и словами всякими называть.Потому что надо жить,и дети общие,и память одна....
Где ген этой инерции?Как его выделить,расшифровать,и удалить к чертям собачьим?Чтоб;смейся громко и плач тихо,чтоб;уходя-уходи.От разлюбившей женщины,копеечной работы,плохого друга.Скрипя зубами.Но тихо.И быстро.И навсегда....
...И слёз уже не стыдишься.Странное дело;в юности,в кипящем котле страстей и эмоций-стыдишься,а повзрослев,укутавшись хитином здорового цинизма-нет...Конечно же,никто не видит.Друзья,могущие когда то,за такое презреть,тоже выросли.И тоже где то,иногда плачут.Кто от счастья,кто от денег,а кто без денег...Но всё больше от водки...Ну вот...В последнее воскресенье каждого месяца,сидишь считаешь мерзости,преодолеваешь инерцию,и плачешь...
....Нелепая говорящая обезьяна.
Метки: ALIEN
Разрыв Непрерывности,
14-11-2015 22:22
(ссылка)
Дурак. Оправдания
- Да...Так вот...Внутривидовая эволюция Homo Sapiens, приобрела безусловно новые характеристики, по сравнению с общебиологической.
Естественный отбор, предполагающий выживание и передачу генов сильнейшими особями, обладающими признаками имеющими крайние величины- физическая сила, длина клыков, величина рогов и т.д. в условиях человеческого общества сдвинулся в сторону усреднённости. Парадоксальное явление, как впрочем всё сотворённое людским разумом.
По ряду причин,обусловленных социальными, экономическими, и культурными факторами, с момента образования первых раннеклассовых формаций, наиболее успешным типом человека становится особь со средними характеристиками. То, что в первобытном обществе давало право на обладание самкой: сила, ум, честность, благородство, в обществе социальном становится источником дополнительного риска для его обладателя. Мужественные первыми гибли в войнах, умные и понимающие, как правило преследовались властями, а честные рано или поздно оставались в дураках.
В тоже время, приспособляемость, лабильность, умение никому не мешать и наглость, позволяли обывателю со средними способностями, а то и вовсе без таковых, массово заводить семьи и рожать себе подобных. Причём под умом (умностью), следует понимать не способность сколотить капитал или организовать неорганизованную толпу. Для этого есть своё определение. В рассматриваемом случае, это обыкновенное накопление знаний. А если точнее- неконтролируемая страсть к получению бесполезных в практическом смысле знаний. Не для того что бы с их помощью, что то там...А потому что интересно.
Поразительно, но признак долженствующий отличать нас от прочей живности практически превратился в атавизм. То о чём римляне интуитивно догадывались вводя понятие Золотой середины, к нашему времени приобрёло все признаки свершившегося факта. Посредственность стала господствующим видом. Тот, кто хоть однажды спорил с верующим человеком, понимает о чём речь. Верующие- яркий пример ленного мышления. Во первых; большинство людей верующие. И во вторых; большинство верующих- вовсе не верующие,а просто не желающие напрягать свой мозг. Забавно, но советская пропаганда тиражирующая атеистические брошюрки, была не так далека от истины. Религия, по видимому, и впрямь возникла из неумения неандертальцем объяснить природные явления. Вопрос в другом.Почему вера в сверхьестественное существо, продолжает овладевать людьми,умеющими эти явления объяснить?
Дело вероятно в том, что умеющих, то есть понимающих сущность и механизм природы, не так много. Для иллюстрации, достаточно вспомнить историю с изобретением колеса.Такая казалось бы, простая вещь, была придумана лишь однажды, одним неизвестным нам гением эпохи ранней бронзы. Все остальные, пользовались этим изобретением получая информацию о нём от соседей и передавая через поколения. Подтверждением этому, может служить тот факт, что на американском континенте, отрезанном от остальной ойкумены, ни одна из блестящих цивилизаций до этого так и не додумалась. Точнейшие календари создали, мегалитические пирамиды возвели, а брычку придумать не сумели!
Большинство из нас, является пользователями того, что было изобретено кем то, когда то. Пользователями, не задумывающимися о том, как именно, и благодаря чему работает тот или иной механизм, или явление.
Сознание человеческое устроено таким образом, что для всей получаемой информации, требуется подтверждение. Внутреннее с ней согласие,так сказать. В противном случае она им отвергается или заменяется другой. К примеру; гром гремит, солнце круглое, маки красные. В мозге происходит мгновенное сличение этой информации, с тем что мы видим или обоняем. И в зависимости от результатов сличения, мы соглашаемся или спорим. Это с простыми вещами, которые легко, рефлекторно определяются визуально, зрительно, или на слух. Но когда дело касается явлений гораздо более сложных, многосоставных, для их подтверждения требуется анализ. Требуется не просто знать, а понимать то что знаешь.То есть, требуется напрячь свой мозг. Провести работу не связанную напрямую с улучшением условий жизни, не несущую никакой прямой выгоды. А вот этого обыватель не любит страшно. Но внутреннее устройство то, требует гармонии,требует не противоречащего его, устройству, объяснения таких масштабных вещей как вселенная, время, пространство, суть и роль человека в природе, разум, судьба,и т.д. И тут на помощь приходит религия предлагающая не противоречивое, а главное простое, не трeбующее умственного напряжения объяснение всего что выходит за рамки обеспечения себя питанием и сексом.
И вот, человек имеющий высшее образование, создающий компьютерные программы, вполне допускает существование антропоморфного старика с нимбом вокруг головы. Допускает только потому, что для того что бы отрицать это, ему нужно над этим задуматься. А думать не хочется. И не умеется. То есть, его не сложно поколебать в его вере, но пока этого никто не сделал, он вполне довольствуется такой простой и логичной доктриной. И даже идёт в церковь, и слушает песнопения, и свечку ставит. Хотя при этом и чувствует себя как ребёнок обманувший родителя. Ему верят, но сам то он знает что врёт...
При этом,было бы ошибкой приуменьшать роль дурака в прогрессе. Собственно прогресс и есть, его- дурака рук дело. Гениальное открытие, революционное изобретение, чаще всего- плод творческого надрыва. Состояния преимущественно альтруистического. Поэтического, что ли...Авторы их, в большинстве своём люди увлечённые, и как следствие- бескорыстные. Кануть бы их свершениям в лете, не будь рядом дурака. Не знающего и не понимающего, но страшно не удовлетворённого и страстно хотящего. И часто, интуитивно чующего как из сего открытия извлечь пользу. И этому есть объяснение. Мозг дурака в перерывах между едой и размножением ни чем не занят. Думать незачем. В таких организмах, умение производить анализ заменяется интуицией. Так же происходит например, со слухом при потере зрения .Короче говоря, продвижение, внедрение всех технических новшеств, создание государств, политических и финансовых систем, всё это работа дурака. Вся наша цивилизация- плод его трудов.
Впрочем, всё несколько меняется, если рассмотреть вопрос под другим углом. Выяснить перспективу. Перенаселение, перепотребление, истощение природных ресурсов, полный отрыв от своей биологической сущности. Очевидно,что цивилизация, в её нынешнем виде, клонится к закату.Самое большее, через пятьдесят лет, ресурс прочности истощится, инерция иссякнет. Цивилизация родившаяся на потреблении и возведшая его до уровня религии, сама себя и потребит. Другого финала тут не может быть диалектически. Любая форма потребления основана на потреблении энергии, которое в обществе не имеющем какого либо механизма саморегуляции численности его членов, или на худой конец- его аппетитов, растёт с прогрессией. Всё равно какой...
Тут возникает любопытный парадокс.С увеличением энергии, расходуемой на поддержание работоспособности механизма, увеличивается потенциальная энергия его саморазрушения. Ну а если,простым языком; самое ненадёжное место на пирамиде- её вершина. Провести параллели к пирамиде пищевой не так уж сложно...
В подвал спустился Гундосый и услышав эти рассуждения, надавал профессору по шее.
- Ты чё, гнида очкастая? Тебя зачем на подвал взяли? Языком чесать и жопу на трубах греть? Давай, вали на территорию, а то хмыри с соседнего двора всё подберут!
Профессор вжался в угол, а слушатели тряся вшивыми бородами заспешили к выходу...
...Он вышел во двор и прищурился яркому мартовскому солнышку. Утро было в разгаре, и в проломе стены действительно маячили хмурые рожи бомжей живущих в подвале соседнего дома. Надо было скорее собирать утреннюю добычу из мусорных баков. Сегодня девятое марта и добычи должно быть много.
Бывший преподаватель политеха Валерий Иванович Погодин, ныне бомж по кличке " профессор", утирая разбитый Гундосым нос, засеменил слабыми с похмелья ногами к мусорной свалке. Новый день, новой жизни...
Естественный отбор, предполагающий выживание и передачу генов сильнейшими особями, обладающими признаками имеющими крайние величины- физическая сила, длина клыков, величина рогов и т.д. в условиях человеческого общества сдвинулся в сторону усреднённости. Парадоксальное явление, как впрочем всё сотворённое людским разумом.
По ряду причин,обусловленных социальными, экономическими, и культурными факторами, с момента образования первых раннеклассовых формаций, наиболее успешным типом человека становится особь со средними характеристиками. То, что в первобытном обществе давало право на обладание самкой: сила, ум, честность, благородство, в обществе социальном становится источником дополнительного риска для его обладателя. Мужественные первыми гибли в войнах, умные и понимающие, как правило преследовались властями, а честные рано или поздно оставались в дураках.
В тоже время, приспособляемость, лабильность, умение никому не мешать и наглость, позволяли обывателю со средними способностями, а то и вовсе без таковых, массово заводить семьи и рожать себе подобных. Причём под умом (умностью), следует понимать не способность сколотить капитал или организовать неорганизованную толпу. Для этого есть своё определение. В рассматриваемом случае, это обыкновенное накопление знаний. А если точнее- неконтролируемая страсть к получению бесполезных в практическом смысле знаний. Не для того что бы с их помощью, что то там...А потому что интересно.
Поразительно, но признак долженствующий отличать нас от прочей живности практически превратился в атавизм. То о чём римляне интуитивно догадывались вводя понятие Золотой середины, к нашему времени приобрёло все признаки свершившегося факта. Посредственность стала господствующим видом. Тот, кто хоть однажды спорил с верующим человеком, понимает о чём речь. Верующие- яркий пример ленного мышления. Во первых; большинство людей верующие. И во вторых; большинство верующих- вовсе не верующие,а просто не желающие напрягать свой мозг. Забавно, но советская пропаганда тиражирующая атеистические брошюрки, была не так далека от истины. Религия, по видимому, и впрямь возникла из неумения неандертальцем объяснить природные явления. Вопрос в другом.Почему вера в сверхьестественное существо, продолжает овладевать людьми,умеющими эти явления объяснить?
Дело вероятно в том, что умеющих, то есть понимающих сущность и механизм природы, не так много. Для иллюстрации, достаточно вспомнить историю с изобретением колеса.Такая казалось бы, простая вещь, была придумана лишь однажды, одним неизвестным нам гением эпохи ранней бронзы. Все остальные, пользовались этим изобретением получая информацию о нём от соседей и передавая через поколения. Подтверждением этому, может служить тот факт, что на американском континенте, отрезанном от остальной ойкумены, ни одна из блестящих цивилизаций до этого так и не додумалась. Точнейшие календари создали, мегалитические пирамиды возвели, а брычку придумать не сумели!
Большинство из нас, является пользователями того, что было изобретено кем то, когда то. Пользователями, не задумывающимися о том, как именно, и благодаря чему работает тот или иной механизм, или явление.
Сознание человеческое устроено таким образом, что для всей получаемой информации, требуется подтверждение. Внутреннее с ней согласие,так сказать. В противном случае она им отвергается или заменяется другой. К примеру; гром гремит, солнце круглое, маки красные. В мозге происходит мгновенное сличение этой информации, с тем что мы видим или обоняем. И в зависимости от результатов сличения, мы соглашаемся или спорим. Это с простыми вещами, которые легко, рефлекторно определяются визуально, зрительно, или на слух. Но когда дело касается явлений гораздо более сложных, многосоставных, для их подтверждения требуется анализ. Требуется не просто знать, а понимать то что знаешь.То есть, требуется напрячь свой мозг. Провести работу не связанную напрямую с улучшением условий жизни, не несущую никакой прямой выгоды. А вот этого обыватель не любит страшно. Но внутреннее устройство то, требует гармонии,требует не противоречащего его, устройству, объяснения таких масштабных вещей как вселенная, время, пространство, суть и роль человека в природе, разум, судьба,и т.д. И тут на помощь приходит религия предлагающая не противоречивое, а главное простое, не трeбующее умственного напряжения объяснение всего что выходит за рамки обеспечения себя питанием и сексом.
И вот, человек имеющий высшее образование, создающий компьютерные программы, вполне допускает существование антропоморфного старика с нимбом вокруг головы. Допускает только потому, что для того что бы отрицать это, ему нужно над этим задуматься. А думать не хочется. И не умеется. То есть, его не сложно поколебать в его вере, но пока этого никто не сделал, он вполне довольствуется такой простой и логичной доктриной. И даже идёт в церковь, и слушает песнопения, и свечку ставит. Хотя при этом и чувствует себя как ребёнок обманувший родителя. Ему верят, но сам то он знает что врёт...
При этом,было бы ошибкой приуменьшать роль дурака в прогрессе. Собственно прогресс и есть, его- дурака рук дело. Гениальное открытие, революционное изобретение, чаще всего- плод творческого надрыва. Состояния преимущественно альтруистического. Поэтического, что ли...Авторы их, в большинстве своём люди увлечённые, и как следствие- бескорыстные. Кануть бы их свершениям в лете, не будь рядом дурака. Не знающего и не понимающего, но страшно не удовлетворённого и страстно хотящего. И часто, интуитивно чующего как из сего открытия извлечь пользу. И этому есть объяснение. Мозг дурака в перерывах между едой и размножением ни чем не занят. Думать незачем. В таких организмах, умение производить анализ заменяется интуицией. Так же происходит например, со слухом при потере зрения .Короче говоря, продвижение, внедрение всех технических новшеств, создание государств, политических и финансовых систем, всё это работа дурака. Вся наша цивилизация- плод его трудов.
Впрочем, всё несколько меняется, если рассмотреть вопрос под другим углом. Выяснить перспективу. Перенаселение, перепотребление, истощение природных ресурсов, полный отрыв от своей биологической сущности. Очевидно,что цивилизация, в её нынешнем виде, клонится к закату.Самое большее, через пятьдесят лет, ресурс прочности истощится, инерция иссякнет. Цивилизация родившаяся на потреблении и возведшая его до уровня религии, сама себя и потребит. Другого финала тут не может быть диалектически. Любая форма потребления основана на потреблении энергии, которое в обществе не имеющем какого либо механизма саморегуляции численности его членов, или на худой конец- его аппетитов, растёт с прогрессией. Всё равно какой...
Тут возникает любопытный парадокс.С увеличением энергии, расходуемой на поддержание работоспособности механизма, увеличивается потенциальная энергия его саморазрушения. Ну а если,простым языком; самое ненадёжное место на пирамиде- её вершина. Провести параллели к пирамиде пищевой не так уж сложно...
В подвал спустился Гундосый и услышав эти рассуждения, надавал профессору по шее.
- Ты чё, гнида очкастая? Тебя зачем на подвал взяли? Языком чесать и жопу на трубах греть? Давай, вали на территорию, а то хмыри с соседнего двора всё подберут!
Профессор вжался в угол, а слушатели тряся вшивыми бородами заспешили к выходу...
...Он вышел во двор и прищурился яркому мартовскому солнышку. Утро было в разгаре, и в проломе стены действительно маячили хмурые рожи бомжей живущих в подвале соседнего дома. Надо было скорее собирать утреннюю добычу из мусорных баков. Сегодня девятое марта и добычи должно быть много.
Бывший преподаватель политеха Валерий Иванович Погодин, ныне бомж по кличке " профессор", утирая разбитый Гундосым нос, засеменил слабыми с похмелья ногами к мусорной свалке. Новый день, новой жизни...
Разрыв Непрерывности,
04-11-2015 22:36
(ссылка)
Спящий
Я педиатр. Хотя, ей- богу, полезнее в этой истории был бы священник. У него, по крайней мере было бы непротиворечивое объяснение происходящему...
Модуль хранения биоматериалов представлял собой стальную полусферу диаметром шесть метров, покрытую несколькими слоями керамики, свинца и резины. Внутри было темно. Немного света давали только дисплеи приборов контроля и подсветка барокамеры.
За толстым просвинцованным стеклом спал номер седьмой. Шестимесячный младенец, внешне принадлежащий к виду Homo Sapiens (оспаривается), температура тела 49 Цельсия, давление- 190/40, уровень сахара- 90 ммоль, пульс- 220. Конечности и головка его были жестко зафиксированы стальными дугами внутренний диаметр которых еженедельно автоматически увеличивался на один миллиметр. Я на три секунды отвернулся к ЭКГ, а когда снова посмотрел на седьмого- кожа его уже напоминала шляпку мухомора. Она стала фиолетово- багровой и покрылась бледными каплями подкожного жира выдавленного буквально из каждой поры. Что- то там внутри него происходило...
Мать рожала их в страшных муках. Первый младенец вышел благополучно, а второй что называется застрял. Показатели роженицы были настолько критичными что о кесаревом сечении даже не шла речь.
В 20.06 врач, безуспешно пытавшийся вызвать роды всеми известными ему способами, устало стянул маску и махнул рукой.
- Всё. Будем ждать. Как природа решит.
В 20.14 роженица взвыла нечеловеческим голосом и из её лона показалась багровая, бугристая головка. Его тянули всей бригадой. Кто за головку, кто за плечики, кто надавливая на живот.
В 20.27 ребёнок вышел и роженица умерла от многочисленных внутренних кровоизлияний.
В 20.35 был произведён первичный осмотр ребёнка, в ходе которого из его зажатых кулачков были извлечены фрагменты матки, фаллопиевых труб и органов брюшной полости роженицы. Бригада принимавшая роды в полном составе слегла с сильными головными болями, а сменившая её- с трудом выдержала до утра.
Когда я на следующее утро увидел ребёнка, он лежал внутри обычной барокамеры. Внутренние стенки колпака были усеяны каплями конденсата, и как мне показалось- аппарат сильно вибрирует и перегревается. В палате, кроме меня находились наблюдающий врач и две медсестры. Врач читал мне анамнез, а сестры морщились от головной боли. И вдруг младенец пошевелился. Тонкая морщинистая ручка, медленно и порывисто словно конечность насекомого описав дугу простёрлась в направлении шкафа с лабораторными инструментами. Шкаф качнуло, лопнуло стекло и со звоном посыпались реторты. Сестры упали в обморок. Возделась левая ручка, и акация за окном зашумела словно налетел порыв ветра. Барокамера заходила ходуном и ребёнок заговорил быстро и неразборчиво, чуть шевеля коричневыми губами.
Следующие несколько минут я почти не помню. Всё происходило как в тягучем кошмаре. Жуткий голос, звон бьющегося стекла, пол усеянный инструментами. Я выполз из корпуса сжимая в руке включенный диктофон. Откуда он взялся и по какому наитию я его включил, до сих пор для меня загадка. Акация напоминала труп побывавший под прессом. По измочаленной коре текли древесные соки, смешиваясь с желтками разбитых птичьих яиц. Сами птицы усеивали пожухлую траву вокруг.
Потом приехали спецы из военно- медицинской академии. Солдаты в костюмах высшей степени защиты переложили младенца в переносной герметичный бокс и увезли в закрытый научно- исследовательский комплекс.
Запись диктофона была изучена лингвистами, которые смогли выделить и идентифицировать только одно словосочетание, походившее на древнеаккадское "ана гешена", что значит -"я ещё посплю"...
Пискнул зуммер и я подрегулировал подачу кислорода. Он лежал скованный и неподвижный, и на коже его высыхал выдавленный из пор желтоватый жир.
- Кто ты? - шептал я прижавшись лбом к горячему стеклу. - Кто же, ты?
Младенец судорожно вздохнул и с головы его пушистым облачком осыпались светлые волосы...
Модуль хранения биоматериалов представлял собой стальную полусферу диаметром шесть метров, покрытую несколькими слоями керамики, свинца и резины. Внутри было темно. Немного света давали только дисплеи приборов контроля и подсветка барокамеры.
За толстым просвинцованным стеклом спал номер седьмой. Шестимесячный младенец, внешне принадлежащий к виду Homo Sapiens (оспаривается), температура тела 49 Цельсия, давление- 190/40, уровень сахара- 90 ммоль, пульс- 220. Конечности и головка его были жестко зафиксированы стальными дугами внутренний диаметр которых еженедельно автоматически увеличивался на один миллиметр. Я на три секунды отвернулся к ЭКГ, а когда снова посмотрел на седьмого- кожа его уже напоминала шляпку мухомора. Она стала фиолетово- багровой и покрылась бледными каплями подкожного жира выдавленного буквально из каждой поры. Что- то там внутри него происходило...
Мать рожала их в страшных муках. Первый младенец вышел благополучно, а второй что называется застрял. Показатели роженицы были настолько критичными что о кесаревом сечении даже не шла речь.
В 20.06 врач, безуспешно пытавшийся вызвать роды всеми известными ему способами, устало стянул маску и махнул рукой.
- Всё. Будем ждать. Как природа решит.
В 20.14 роженица взвыла нечеловеческим голосом и из её лона показалась багровая, бугристая головка. Его тянули всей бригадой. Кто за головку, кто за плечики, кто надавливая на живот.
В 20.27 ребёнок вышел и роженица умерла от многочисленных внутренних кровоизлияний.
В 20.35 был произведён первичный осмотр ребёнка, в ходе которого из его зажатых кулачков были извлечены фрагменты матки, фаллопиевых труб и органов брюшной полости роженицы. Бригада принимавшая роды в полном составе слегла с сильными головными болями, а сменившая её- с трудом выдержала до утра.
Когда я на следующее утро увидел ребёнка, он лежал внутри обычной барокамеры. Внутренние стенки колпака были усеяны каплями конденсата, и как мне показалось- аппарат сильно вибрирует и перегревается. В палате, кроме меня находились наблюдающий врач и две медсестры. Врач читал мне анамнез, а сестры морщились от головной боли. И вдруг младенец пошевелился. Тонкая морщинистая ручка, медленно и порывисто словно конечность насекомого описав дугу простёрлась в направлении шкафа с лабораторными инструментами. Шкаф качнуло, лопнуло стекло и со звоном посыпались реторты. Сестры упали в обморок. Возделась левая ручка, и акация за окном зашумела словно налетел порыв ветра. Барокамера заходила ходуном и ребёнок заговорил быстро и неразборчиво, чуть шевеля коричневыми губами.
Следующие несколько минут я почти не помню. Всё происходило как в тягучем кошмаре. Жуткий голос, звон бьющегося стекла, пол усеянный инструментами. Я выполз из корпуса сжимая в руке включенный диктофон. Откуда он взялся и по какому наитию я его включил, до сих пор для меня загадка. Акация напоминала труп побывавший под прессом. По измочаленной коре текли древесные соки, смешиваясь с желтками разбитых птичьих яиц. Сами птицы усеивали пожухлую траву вокруг.
Потом приехали спецы из военно- медицинской академии. Солдаты в костюмах высшей степени защиты переложили младенца в переносной герметичный бокс и увезли в закрытый научно- исследовательский комплекс.
Запись диктофона была изучена лингвистами, которые смогли выделить и идентифицировать только одно словосочетание, походившее на древнеаккадское "ана гешена", что значит -"я ещё посплю"...
Пискнул зуммер и я подрегулировал подачу кислорода. Он лежал скованный и неподвижный, и на коже его высыхал выдавленный из пор желтоватый жир.
- Кто ты? - шептал я прижавшись лбом к горячему стеклу. - Кто же, ты?
Младенец судорожно вздохнул и с головы его пушистым облачком осыпались светлые волосы...
Разрыв Непрерывности,
04-11-2015 22:31
(ссылка)
Голос
Около двух ночи, меня вытащили из гамака и под белы ручки притащили на 38 блокпост. В блиндаже было накурено, пахло пороховыми газами и почему- то бумагой. Седобородый майор, тут же ткнул меня лицом в тепловизор.
Посреди чёрного поля, бледно мерцала довольно крупная засветка, а над ней и сквозь неё пульсировали пунктиры пулемётных очередей.
- Что это?- ничего не понимая спросил я.
-Это? Это наша группа, - зло ответил майор сражаясь с молнией на разгрузке. На пол посыпались гранаты и я замер, думая почему- то о маме.
- Они что, живы?
- Как видишь, - майор наконец снял разгрузку и швырнул её в угол. - И их надо вытащить. Любой ценой. У них очень важная информация.
Я снова посмотрел на поле. Засветка разделилась и одна из её половин энергично завозилась, то ли роя землю, то ли выполняя какие- то магические пассы руками.
- Их двое?
- Да. И один тяжело ранен.
Майор закурил и я увидел как сигарета пляшет в его пальцах.
- Так, - сказал я ещё ничего не понимая.- Пошлите броню, не знаю...взвод пехоты. И вытащите их.
Майор досадливо поморщился.
- Нет брони. Ближайшая БМП на 29 блокпосту. И она там нужна, - сказал он и глубоко, очень глубоко затянулся. - А если бы и была...У противника на той стороне четыре " Утёса" и две СПГ. С двухсот метров они батальон превратят в фарш.
Он растёр окурок о стену блиндажа, и посмотрел на меня как учитель ждущий ответа.
Я лихорадочно соображал, но у меня никак не получалось сосредоточится.
- Ладно, - сказал я наконец. - Не понимаю, чем я могу помочь?
Майор протянул рацию.
- Поговори. Позывной Оззи.
Я нажал кнопку вызова.
- Оззи, ответь Доку.
Рация затрещала и сквозь визг и тявканье рикошетов прорвался весёлый голос.
- Здорово Док. Заждались мы тебя. Нам тут, знаешь, ни хуя не сухо и не комфортно!
Я покосился на майора. Он кивнул и указал глазами на рацию. Говори, мол.
Я пальцами попросил сигарету и вернулся к рации.
- Оззи. Это снова Док. Давай, опиши мне ситуацию.
Из рации вырвался дикий крик перемежающийся страшным матом.
- Секунду Док...Нас тут немного против шерсти гладят...Мать твою! Да мать же твою, лежи тебе говорят! - серия рикошетов. - Клещ сука, я сам тебя прихуячу, блять! Одну минуту полежи спокойно!
Вдруг стало совсем тихо, и я услышал шёпот.
- Док....Они на звук бьют. Ночника у них видать нет...Слушай значит...
Вдруг, из лесополосы на той стороне поля, ударили длинными очередями. В рации послышалась возня и сразу тихий, прерывистый стон.
- Оззи, -позвал я. - Оззи ответь. Что с тобой Оззи?
В динамике скрипело и шелестело, словно кто- то шлифовал мокрую древесину, меняя номера наждачки. Потом знакомо тявкнули несколько рикошетов. Я в отчаянии посмотрел на майора, и в эту секунду раздался запыхавшийся голос Оззи.
- Док, порядок. Накрывает нас чем- то.
- Что? Что ты имеешь ввиду?
- Хрен его знает...туман какой- то...Да нет...Похоже на плохое изображение в телеке, снежит всё вокруг, цвета исчезают, и словно миллион иголок в тело впиваются...И голос такой...однообразный, бубнит что- то. Словно заклинание....Неприятная хреновина.
- Галлюцинации у него, что ли? - взглянул я на майора.
- Слушай значит, - продолжал Оззи. - Ситуация, хуёвая совсем. До блокпоста метров двести. Клещ ранен...
- Постой, -перебил я его, - как ранен? Какого характера ранение?
Оззи прокашлялся, и как мне показалось на звук- кровью.
-Очень хуёвого характера. Обе ноги. Посекло осколками ниже колен и вдобавок бетонным блоком ступню в землю вдавило. Раздробило конечно ступню, и держит сука как приколоченную.
- Приподнять блок не сможешь?
- Нет. В нём весу тонны полторы. Тут что-то вроде газораспределительной станции было. Разнесло её той же миной что и ноги Клеща. А если бы и поднял, Клеща я не донесу. Сам видишь что творится, не понимаю как до сих пор, решето из нас не сделали...
- Тащить его, ты смог бы?
- Док, у него центнер живого весу. Да и это не главное. Из ног его, из костей прямо осколки торчат с мою ладонь! Я конечно накачал его трамадолом, но это же плуг, понимаешь? Я этими осколками так поле вспашу- никакого трамадолу не хватит! Он же орать будет как больной слон!
Я закрыл глаза и представил себе человека с обломанными кинжалами в костях. которого волокут по земле...Меня словно молнией в позвоночник ударило.
- Оззи, - позвал я и дыхания мне не хватало. - Оззи, вы пять минут ещё продержитесь?
В рации послышался смешок и дрожащий от адреналина голос спросил.
- Клещ, а Клещ? Док спрашивает, мы продержимся ещё пять минут? А? Ага...Док, Клещ говорит что жопу тебе натурально порвёт за каждую лишнюю минуту. Так что, поспеши Док, они уже знают где мы.
- Так, - сказал я отключившись. - Кофе есть? И сигареты.
Сержант с обожжёнными руками налил в кружку чёрной, по консистенции похожей на смолу жидкости. Кофе напоминал заваренный чёрный перец, но первый же глоток разогнал клочья тумана в голове.
- Руки фурацилином обработай, - машинально сказал я сержанту, думаю о осколках в ногах Клеща.
- Так, - снова сказал я и вызвал Оззи. - Слушай меня внимательно. Как ты справедливо заметил - ситуейшн хуже некуда. Если ты планируешь выйти оттуда сам и вытащить Клеща, вариант у вас только один. Ампутация.
Он хотел мне возразить, но я перебил его.
- Молчи, не мешай. Более того- ампутацию проведёшь ты. Я к вам не долезу конечно.
После недолгого молчания Оззи спросил.
- Док, а существует такой вид ампутации, как отгрызание зубами?
- Оззи, не психуй. У тебя есть что- нибудь металлическое и острое?
- Есть. Зуб.
Голос его, становился уже просто смешливым, и я понял что у него начинается истерика.
- Что, вообще ничего?
- Док, нас так чесали на выходе из района, что я член свой готов был выбросить, лишь бы быстрее бежать. Оружие, РД, боекомплект- всё в аэропорту осталось. Пачка "Орбита" в кармане и брусок пластида.
Мне вспомнилась одна афганская история рассказанная отцом. Я сделал глубокий вдох.
- Оззи. Слушай меня внимательно и делай как я говорю. Это ваш единственный шанс.
В блиндаже стало очень тихо. Все смотрели на меня. Даже пулемётчик не отрывавший глаз от чёрного поля, в пол оборота головы слушал меня.
- Положи Клеща лицом в грунт и насыпь выше колен глины. На его ноги глины насыпь, понял? Утрамбуй хорошенько, в общем сделай что- то, вроде бруствера. Вкатай ему оставшийся трамадол. Скатай из пластида два шнура в палец толщиной и обвяжи их вокруг каждой ноги. Ниже колена!
В блиндаже все привстали. Пулемётчик таращил на меня расширенные зрачки.
- Док, я слушаю тебя.- голос Оззи был спокойный и даже как будто равнодушный.
- Огонь у тебя есть? - спросил я.
- Найду.
- Тебе нужно сдетонировать пластид. Всё что ниже колен - улетит к чёртовой матери. Всё что выше - защитит насыпанный тобою бруствер. Быстро заглушаешь обрубки какими нибудь тряпками, и тащишь его сюда. Мы отсюда вас прикроем чем сможем...
...Блеснуло так, что я зажмурился и отвернулся от тепловизора. Клещ, от трамадола видимо совсем отключился и из рации доносилось только прерывистое сопение Оззи. Наши ударили со всех стволов. С флангов заработали две ЗУ. В блиндаже воцарился такой ад, что я краем сознания ещё успел заметить, как засветка в поле покрылась мелкой рябью, словно на экране телевизора со сбитой настройкой, а потом отключился. Или просто зажмурился и закрыл уши спасаясь от невыносимого грохота.
Следующее что я помню - дикий ор поднявшийся на позициях. Меня вынесло в окоп, и я увидел как солдаты бросают куда- то во тьму буксировочный трос, и потом тянут его обратно.
Они ввалились в окоп кровавым орущим комом и долго мы не могли разобрать кто из них кто, не могли распутать этот узел. Клеща, орущего нечеловеческим голосом и размахивающего кровавыми обрубками впихнули в "Хамви", и машина взревнув дизелем умчалась в сторону базы. Я ещё успел заметить в незакрытых дверях его чёрно- серое лицо и как по броне на излёте тявкали пули.
В блиндаже, я бросился к жадно хлебающему кофе Оззи и вертел, крутил его, ища ранения.
- Где твои штаны?! - орал я, - Трусы блять, где твои?!
Оззи разметался на лежанке в одной тельняжке.
- Порвал нахуй на бинты. Чем мне было обрубки его глушить?!
- Повернись, - кричал я, - да повернись же, ты в кровищи весь!
Оззи изворачивался как уж, и со смехом отбивался.
- Док, щекотно же! Да отъебись же, док, ну в самом деле! Ни единой царапины же нет! Жопу только колючками исколол.
Я очумело смотрел на него.
- Серёга, - позвал Оззи, - кинь каску.
Сержант с обожжёнными руками подал что- то, похожее на панцирь черепахи.
Это была кевларовая каска расчерченная по всей поверхности глубокими бороздами.
- Что это?- тупо спросил я.
- Это, мой милый доктор- рикошеты. От двенадцатого калибра между прочим. Голова гудит как колокол на Лаврской колокольне. Можешь сосчитать, там наверное около двадцати рикошетов.
Подошёл майор вызывавший вертолёт для эвакуации носителя важной информации. Носитель без трусов ходил по блиндажу в поисках каких нибудь штанов.
- Да ну...- недоверчиво прогудел майор, - Как это может быть? Двадцать рикошетов от каски? Ты заговорённый, что ли?
- Не знаю товарищ майор... Как только начинался обстрел, нас тут же накрывала это хреновина зыбкая. Как в замедленном кино. Снежит всё, Клещ орёт каким - то жутким басом, и пули по каске моей- тёуууу, тёууууу.
- Ты про голос какой - то говорил, -спросил я.
- Ну да...- неохотно согласился Оззи. - Да ну, почудилось наверное, не знаю...Как только я с перепугу уже хватал Клеща под мышки чтоб ползти хоть куда нибудь от этих рикошетов, в голове у меня, как будто гундит кто. Лежи гундит, лежи...Ну, я и лежал. А потом док вызвал...
...Когда прилетела двадцатьчетвёка и Оззи препроводили на борт, мы с майором уселись на дне окопа и закурили.
- Что это он рассказывал про голоса? - спросил майор.
- Да чёрт его знает....Может адреналиновый передоз. Такое бывает. Слуховые галлюцинации, вполне распространённое явление.
Вдруг за спиной, в поле возник и стал нарастать воющий звук. Майор схватил меня в охапку и швырнул на землю.
"Миномёт", успел подумать я, и тут же мир поплыл. В закрытых глазах заснежило, в тело впились острые иглы и монотонный голос сказал равнодушно.
" Лежи"
Разрыв Непрерывности,
04-11-2015 22:22
(ссылка)
Клещ
- Клещ, включай тепловизор. Солнце садится.
- Сам вижу что садится, - послышался голос из глубины блиндажа.- Кофе дай допью...
Он вылез из блиндажа и завозился у своих приборов. Худой, высокий как жердь с всклокоченной рыжей бородой, двигался он тем не менее мягко и бесшумно, сведя к минимуму количество движений и производимого ими шума.
Защёлкали тумблера и разъёмы аккумулятора.
-Ну? И чего ты распизделся? - буркнул он прильнув к окуляру.- Всё видно. Никого там нет...
- Посмотри пока, - сказал я.- Где ты термос дел, абрек рыжий?
- В нише посмотри. Слушай, последний раз говорю тебе. Я татарин, а не абрек. Абреки бандюги и скотоловы, а я родину защищаю. Понятно тебе, гяур беложопый? - борода его раскололась в ехидной усмешке.
Я скрутил крышку термоса и налил кофе.
- Слушай клещ. Я ведь вообще атеист. То есть, мне глубочайшим образом насрать на всех божеств вместе взятых. Языческих, монотеистических, троичных, двоичных... Это что? Я неверный в квадрате?
- Нет, - зевнул Клещ. - Ты неверный стремящийся к бесконечности. Собака короче.
Я улыбаясь пил обжигающий кофе.
Его приставили ко мне вторым наводчиком два месяца назад, и теперь мне кажется, что я не смог бы работать ни с кем другим. Полагающийся больше на чутьё чем на приборы, он безошибочно определял расстояния, скорость и направление ветра. Поведя носом, он устанавливал влажность и атмосферное давление. Интуиция у него была феноменальная. По каким то, ему одному известным признакам, он вдруг наводил всю имеющуюся аппаратуру, на ни чем не примечательный лесок и через несколько минут засекал в нём ДРГ. Единственный прибор, который он по настоящему ценил - тепловизор, который в марте привезли днепропетровские волонтёры. Первый раз включив его ночью, и оглядев наши тылы, где в трёхстах метрах от позиций возились водители у машин, он уважительно поцокал языком : " Ай вэщь..."
- Твоя очередь сегодня. Рассказывай Клещ.
-Подожди,- завозился он. - Машина подъехала.
Я кинулся к своему "Баррету". Лесопосадка отделяющая нашу территорию от "серой" полосы, сливалась с грязным полем и темнеющим нeбом, в мутную серую радугу о трёх тонах.
- Не вижу, - прошипел я зло.
- Сорок метров левее креста. Прямо на трассе.
Я повёл стволом и увидел чуть темнеющее на общем фоне пятно.
- Данные мне дашь? - уже раздражаясь сказал я, потому что Клещ молчал.
- Гражданские,- сказал он. - Колесо спустило.
- Так уж и гражданские...- глаза привыкали, и я уже видел отдельные фигуры движущиеся вокруг автомобиля.- Надо ебануть.
- Оззи, это гражданские!
- Блядь Клещ, сейчас эти гражданские хуйнут в нас из РПГ и на спущенном колесе очень проворно съебутся. 29 блокпост забыл?
Клещ тяжело с присвистом дышал справа.
- Оззи, бля буду, гражданские это. Дрова в прицепе. Сухостой собирали. Не надо, не стреляй...
Я выдохнул и снял палец со скобы.
- Пацифист ебучий...Пиздуй, помоги колесо им поменять. Завтра нас миномёт и накроет нахуй...Лезь в окоп, моя очередь наблюдать...
Он довольно хохотнул и сполз с бруствера влача за собой килограммы глины.
- Убивца ты Оз. Паталогический и беспринципный, - философствовал он прихлёбыя кофе. - Загремишь прямиком в ад.
Три засветки на экране тепловизора соединились с тёмным абрисом автомобиля и из выхлопной трубы брызнула струя света. Машина укатила в сторону Широкино.
- Конечно Клещ. Но только с тобой.
- А меня за что?
- Ахуеть! А кто мне цель находит? А параметры? А поправки? Нет родной, я потащу тебя с собой. А будешь трепыхаться, скажу :" Господь! Смотри, вот тот кто молвил мне "Огонь". Разве виноват он меньше моего?"
- Какого твоего?- тупо спросил Клещ.
- Молчи дурак, не перебивай. Тогда Господь возьмёт тебя за бороду твою рыжую, вонючую, и ебалом о колено божественное- хуяк! И ещё раз- хуяк!
- А я ему аперкот!
- Богу?- хихикнул я.
- А хотя бы и Богу, - заявил Клещ надменно.- Ничьё колено ещё не прикасалось к моему лицу.
- А Самира? - агрессивно спросил я.
- Молчи шакал! Я сам прикасался лицом к её колену. Цело...целовая...целова...
- Целуя?
- Вот именно! Целуя!Получай...
По спине моей затарабанили кусочки сухой глины.
-Ладно, целовальщик хуев...Давай свою историю,- примирительно сказал я.
Клещ завозился устраиваясь.
- Значит так, -сказал он наконец.- У меня есть бабушка.
- У тебя? Блядь, а я думал тебя собрали из частей тел павших пророков.
- Пророк один!- немедленно взвился он.- И Бог один! Что ты несёшь своим грязным языком?
Он вылез на бруствер, лёг рядом со мной и зашептал горячо дыша табачным перегаром.
- Ещё раз оскорбишь Аллаха или пророка его, я тебе нож в задницу вставлю. Не надо, не вынуждай меня, ладно? Оскорбляй своего бога, тебе всё равно, а моего не трожь...
- А, сцышь всё таки? - засмеялся я.- лезь обратно, и давай уже свою историю.
Некоторое время он ещё возился бурча что то на татарском, но потом продолжил.
- Когда родители были живы, на лето меня отправляли к бабушке в Одесскую область. К маминой маме. У меня же отец татарин, а мама из ваших, с Днестра.
В Бахчисарае, в начале июня было как в духовке, а на Днестре в моём тогдашнем понимании находился рай. Представь себе; крошечный хуторок на гранитных берегах реки, прохладный дубовый лес с родниками, плавни километр шириной. Дожди каждую неделю...
Бабушка 1920 года рождения. Помнит раскулачивание, голодомор, лагеря. Потом война, опять голод в сорок седьмом. Женщина она была суровая, не признававшая отговорки и слова типа-"не могу" или "не хочу"...В общем каникул у меня не было. В шесть утра я выгонял корову в общинное стадо. Потом, я должен был натереть на тёрке целое корыто кабаков. Уткам. Утки эти, скажу я тебе, жрали суки так, что это корыто надо было тереть каждое утро. Естественно пальцы у меня были стёсаны до мяса, и в общем никогда не заживали.Потом, пока солнце не поднялось высоко, мы шли на огород. Собирали жуков и пропалывали кукурузу.
- Собирали жуков? - перебил я его. - На фига?
Он бросил в меня ещё один комок глины.
- Эх ты. Жертва урбанизации. Колорадских жуков собирали. Потом топили их в ведре с керосином. Ядов тогда не было. Вернее были, но ну их нахуй. Бабка однажды притащила со электростанции какой то отравы. Развели мы её в ведре, опрыскали картошку и потом три дня тошнило нас как с бодуна...Да....Когда становилось жарко, хуторские пацаны бежали на речку, а я с бабкой спускался в погреб, где уже были расстелены две телогрейки. Мы садились на них и перебирали проросшую картошку. Удивительно...Я вертелся как уж, то сидел, то лежал, то на корточках, то на боку, а бабушка садилась ровно вытянув вперёд ноги, и могла просидеть в таком положении два- три часа...Кофе хочешь?
- Нет, сиди пока.
За посадкой плавали несколько блёклых засветок. Это могли быть лисицы, но я решил пока посмотреть. Всё же зрение у меня лучше.
- Так вот...- судя по звукам, Клещ устраивался на лежбище.- Единственной радостью для меня, было носить молоко в посёлок. До посёлка было два километра через лес, и эти километры и были моими каникулами. В это расстояние я вмещал свои игры, свои фантазии и открытия. Полчаса туда, полчаса обратно, по прохладному лесу, через ручей на берегах которого росла огромная земляника, через старое кладбище с древними крестами из потемневшего известняка.
Он какое то время помолчал. Наверное накрылся плащом и прикуривал. Замеченные ранее засветки, появились с нашей стороны лесопосадки, и похоже что это действительно были лисицы.
- Однажды бабка послала меня на речку, отнести ведро какой то тётке, доившей нашу корову. Воспользовавшись нежданной свободой, я решил поплыть на остров. До острова было метров сто пятьдесят по быстрому в тех местах Днестру, но я почему то был уверен, что именно на этот остров был выброшен корабль Одиссея, и я непременно должен найти его останки.
- Одиссея?
- Корабля! Ты что тупой?
- Если корабля, то остатки а не останки. Сам ты тупой.
- Короче. Тётка, которой я ведро принёс, побежала и стуканула на меня бабке. Внук мол, уплыл на остров и наверное утонул. Когда я плыл обратно, бабушка уже ждала меня на берегу чёрная от горя. Дома она сняла с гвоздя дедовский арапник и восемь раз перетянула меня им. Шесть раз по спине, и два раза по ногам. Чтоб не повадно было. В местах ударов кожа лопнула и разошлась на толщину пальца. Потом, уложила меня чуть живого на топчан и долго втирала в раны козий жир настоянный на чистотеле и зверобое...
- Постой, постой...- от удивления я забыл о засветках на поле и повернулся к нему.- Это бабка так тебя отходила?
- Ага. Твоя мать, говорит, убила бы меня если бы ты утонул. И никогда не простила бы мне этого...
Но по моему я тогда ничего этого не понял, ведь я так хорошо умел плавать.
- Так ни хуя себе!- в обалдении крутил я головой.- Поймёшь такое. Собственного внука до смерти чуть не забила.
- Та да...А второго сентября, на физкультуре, училка подбежала и говорит "А ну, подожди". Задрала мне майку на спине и грохнулась в обморок. Через полчаса, когда училку отлили, в спортзале была уже вся шелупонь. Директор школы, тётка из гороно, инспектор по делам несовершеннолетних. Маму, недоумевающую и напуганную, долго таскали по ментовкам и разным комиссиям, угрожали родительских прав лишить. Туда же и меня таскали. Следачка, тощая баба без сисек, всё подкладывала мне конфеты и просила написать как мама избивает меня. А я только повторял что это не мама и всё время смотрел в пол. В несознанку в общем пошёл...
Не знаю...Мама так ни о чём меня и не спросила. Догадывалась наверное и так. А что могла сделать...
Какое то время он молчал.
- Ну?- сказал я.
- Что ну? Потом родители умерли, а меня вместо того что бы отдать бабушке, упекли в кадетскую школу. Сам не знаю почему...Это уже....шесть лет я бабки не видел.
У меня брови полезли вверх.
- Как шесть? Сколько же тебе лет, Клещ?
- Мне? Двадцать шесть.
Твою мать, думал я. Родина, сука блядская, тварь бессердечная, что же ты делаешь с нами?! В двух метрах от меня сидел и курил в кулак сорокалетний мужик с чёрными от копоти руками, с выбеленной и выдубленной ветрами кожей на лице и стариковским прищуром чёрных глаз. Человек познавший Страх, и в тот самый миг почти утерявший
милосердие...
В каску ударила глина.
- В сектор смотри.- добродушно сказал он.- Или устал?
Я вернулся к тепловизору.
- Ничего,- говорил он.- Отпуск дадут сразу к бабке поеду. Коровник ей надо оштукатурить, крышу исправить...Огород опять же...
- Так она живая ещё?!
-Конечно живая, ты чо! Девяносто четыре года ей уже, ё- маё...
- Блять, Клещь...Она же чуть не убила тебя!
- Ну и что? Я всё равно люблю её. А если бы утонул? Правильно сделала что отхерачила. Я не знаю что бы на её месте сделал...Точно убил бы...-Он улыбнулся.- Знаешь, вечером, когда я уже наносил воду из колодца, корове на утро, бабка наваливала мне миску вареников с творогом, чашку чая с малиной заваривала огромную, и читала мне Кобзарь. То есть, по памяти читала. Весь Кобзарь. Хрен его знает...Читать, то она практически не умела, писать тоже, а Кобзарь на память знала весь.
- "Всэ йдэ, всэ мынае- и краю нэмае.
Куды ж воно дилось? Видкиля взялось..."- гудел из блиндажа его голос и валил папиросный дым.- А ещё знаешь, какой морс из калины бабка готовит? Нет, в Крым мне дороги один хуй нет, поеду к бабке. Там и осяду.
Хрен его знает, какие люди бывают, и какая бывает любовь, думал я забыв о секторе наблюдения.
- Клещ, возьмёшь меня с собой?
- Куда? А бляди твои?
- Да ну их...На мой век хватит.
- Хм...А рыбу ловить умеешь?
- Нет, зато как я её жру!
Он явно с удовлетворением почесал свою бородищу.
- Поедем брат. Вот живы останемся и поедем.
Разрыв Непрерывности,
31-10-2015 20:28
(ссылка)
Счётчик
Полдень. Перекрёсток. По грубо обработанному, плохо подогнанному булыжнику узких улочек мечутся тени заполошных ласточек. Ветер, дующий кажется с четырёх сторон света одновременно, подхватывает с поверхности плоских крыш пригоршни белой пыли и остервенело швыряет её в лицо. Солнце мёртво зависнув в зените, превратилось в какое-то божественное увеличительное стекло, фокусирующее на макушке всю мощь своей хромосферы.Он огляделся и прислушался. Непонятно... то ли, ещё Палестина, то ли уже Сирия. На ближнем востоке, границы всегда были явлением в большой степени формальным, и если ты пересекаешь границу не в контрольном пункте, то ни по архитектуре, ни по говору туземцев никогда не определишь что находишься уже в другом государстве. Он ясно помнил, что так было даже пять тысяч лет назад, когда он родился...
..." Может, конечно, существует более верный термин для моего появления на свет, но я его не знаю. Может потому, что ничего не знаю о том, как это произошло. Догадываюсь конечно, даже несколько версий у меня есть, и одна из них точно верная. Но я же, в сущности механизм, и не могу утверждать то, чего не подтверждает моя программа..."
Грязный, дурно пахнущий пьяница надувал щёки, и понимающе кивал головой. С ним можно было откровенничать и делится наболевшим, ибо жить этому звероподобному существу оставалось ровно до рассвета. Оно уже ничего не расскажет...
..."Вот ты рассуждал вчера о Боге...Я тебе точно скажу, это не Бог. Во всяком случае, это не то, что вы себе представляете, и как вы себе это представляете. Очень смутно, вероятно это только отголоски несохранившихся процессов формирования моего сознания, я помню свечение и прикосновение сгустков, вернее даже щупальцев литиевой плазмы, расставляющих в нужном порядке отдельные фрагменты моей памяти. Это похоже на....Помнишь, несколько дней назад ты проглотил живого червя? Такое же ощущение, только очень горячо.
Что? Ты не знаешь что такое плазма? И что такое литий? Верно. И не должен знать. Ладно...Подбрось- ка, хворосту в костёр, да смотри не упади в него, как в прошлый раз. Эх, Иоанн...Не бил бы, ты. Разве это вино? Тебе ли, знающему вкус Родосского, упиваться этой кислятиной. Нет, не умеют на Патмосе делать вино..."
Слева, в проходе между рядами растрескавшихся глинобитных домов, темнело пятно тени. Он кряхтя добрался до него и сел прислонившись спиной к горячей глине.
Устал я, думал он. Неведомое когда- то состояние всё чаще охватывало его, по мере приближения к критическому, числа "креонных".
Ничего, ещё немного. Совсем чуть- чуть осталось. В пределах единиц...
..." Нет, Иоанн, ты снова меня не понял...Повторяю: я ничего не знаю о своём создателе. А может создателях...Может это бесконечно могущественная сверхцивилизация взявшая на себя функции Бога ( пьяный Иоанн по лошадиному вскинул голову и удивлённо вздёрнул брови), может просто...не знаю...разумная сила действующая и подчиняющаяся совершенно иным
физическим законам, вернее управляющая ими. Не знаю.
Я не уверен даже, что эта сила обладает разумом. Я иногда думаю, что это сверхинстинкт. Суперинстинкт. Не понимаешь? Да я тоже, в общем- то...В любом случае, кто бы меня ни создал, он сделал это с определённой целью. Закончить, когда придёт время, жизнь вашего вида..."
Он сидел закрыв глаза и наслаждался относительной прохладой. Ещё чуть- чуть. Примерно каждую минуту рождается новый "креонный". На данный момент осталось ещё девять.
Ещё девять и конец. Конец практически бесконечной жизни. Закончится нескончаемая череда лиц, череда людей: низких, мелких, алчных, сопровождающих его все пять тысяч лет его существования...
Где- то на границе слышимости раздражающе звучал звонкий детский голос умоляющий маму взять " этого котёнка" домой...
..." Ну...это конечно, где- то сходно с вашими определениями добра и зла. Добрые люди и злые человеки. На самом деле, всё гораздо сложнее ( или наоборот- проще) и подчинено определённым физическим законам. Кроме элементарных частиц, существование которых, человечество возможно когда- нибудь откроет, материя состоит из частиц, бытие которых никогда не будет зафиксировано человеческой наукой. Просто потому, что по своим проявлениям, они ни чем не отличаются от категорий добра и зла культивируемых вами. И это их единственное проявление..."
Услышав незнакомое слово, Иоанн хватался за стило, и безуспешно пытаясь свести разбегающиеся глаза, спешно царапал что- то на пергаменте, иногда невнятно мыча словно предупреждая о том,что он не успевает записывать...
Детский голос становился всё громче и уже раздражал. Надо же, думал он...Пять тысяч лет я брожу по этой планете, от материка к материку, из стран в страны. Я гулял по шелестящим сухой травой степям Евразии, когда там ещё бродили последние мамонты. Сидел на вершине Анд и с иронией взирал на строительство Саксайуамана. От скуки я отёсывал медным долотом бессмысленные Моаи и шлифовал колонны храма тщеславию в Ларнаке. И везде, всегда находилось что- то раздражающее...
..."Креоны" и "меоны". Частицы, преобладание которых в материи,определяет заряженность носителя разума. Понятно изложить тебе механизм действия этих частиц я не сумею, тем более- что я и сам не всё понимаю, но суть примерно такова. Как только единиц вида в которых преобладают "креоны" становится большинство, этот вид подлежит уничтожению, как потенциально опасный для существования вселенной. " Меонные" нейтральны, но как правило и пассивны.
Я счётчик. Во мне работает устройство считающее пропорцию "креонных" и "меонных". Просто счётчик. Как только моё счётное устройство зафиксирует преобладание "креонных" хотя бы на одну единицу- тут же запускается программа уничтожения.
Мне порою кажется, что я знаю как это произойдёт. Иногда я вижу яркую вспышку на том месте, где я только что стоял и круг ослепляющего, всесжигающего света расходящийся по земле. А иногда, я почему- то думаю, что я- это что- то вроде пульсара, и вот- вот исторгну волну смертельного гамма- излучения."
- Мммм, замычал Иоанн, роясь в складках своего рубища в поисках стило...
" Ты вероятно думаешь, что я совершенен? Или совершенна сила меня создавшая? Отнюдь. Не знаю правда, ошибка это или намеренно оставленная уловка, но...Иногда, очень редко правда, внутри вашего вида появляется особь, содержание "меонов" в которой достигает практически ста процентов. То есть, "креонов" в материи из которой состоит этот организм, практически нет. Кстати, один из них жил не так давно, и ты по- моему его даже знал. Так вот. Прикосновение ко мне такой материи обнуляет счётчик и делает включение программы уничтожения невозможным. Стоит, правда заметить, что появляются такие особи действительно, крайне редко. Это даже не мутация, а скорее флуктуация вероятности. Кстати, тот которого ты знал, искал меня. Да не нашёл..."
- Дядя, дядя, тебе плохо?
Этот голос прозвучал как взрыв сверхновой. Он пробудил в нём воспоминания, пред внутренним взором мелькали картинки прошлого. Ужасные, мерзкие, постыдные сцены его жизни среди этих людей. Массовые, без всякой необходимости убийства беззащитных животный на равнинах прерий, человеческие жертвоприношения, казни еретиков, истребление целых народов по религиозному признаку, кошмарные видения последней мировой войны. Уже зная, что всё это не закончится в этот день, а будет продолжатся ещё тысячи лет, он открыл глаза и увидел сияние. То самое кольцо света которое всегда мерцало над головой стопроцентного "меонного".
В упор, на него смотрели зелёные глаза с карими крапинками на радужке. Глаза часто мигали и обшаривали его тёмными расширенными зрачками.
- Да, девочка. Мне плохо. Но только что было так хорошо...
- Адель, не трогай дядю!- раздался писклявый голос мамаши, - Что ты, вечно всякую дрянь в руки берёшь! Пошли, мы в школу опаздываем.
- Иду, мам!
- Вот, держите.- маленькая загорелая ручка протягивала ему платок, а он пригвождённый к глине наступившей обречённостью не мог пошевелится.
- Ладно, мне пора. Мама ругаться будет. У вас лоб мокрый и грязный. Сейчас... - тонкие пальчики откинули прядь его давно не мытых, пыльных волос, и мягкая ткань платка вобрала первые капли грязного пота.
...Он сидел обжигая спину о раскалённую стену, прижимал ко лбу пахнущий детской губной помадой платок и обречённо следил как счётчик, где- то внутри него, отсчитывает обратный отсчёт...
...четыре...три...два...один...ноль...
..." Может, конечно, существует более верный термин для моего появления на свет, но я его не знаю. Может потому, что ничего не знаю о том, как это произошло. Догадываюсь конечно, даже несколько версий у меня есть, и одна из них точно верная. Но я же, в сущности механизм, и не могу утверждать то, чего не подтверждает моя программа..."
Грязный, дурно пахнущий пьяница надувал щёки, и понимающе кивал головой. С ним можно было откровенничать и делится наболевшим, ибо жить этому звероподобному существу оставалось ровно до рассвета. Оно уже ничего не расскажет...
..."Вот ты рассуждал вчера о Боге...Я тебе точно скажу, это не Бог. Во всяком случае, это не то, что вы себе представляете, и как вы себе это представляете. Очень смутно, вероятно это только отголоски несохранившихся процессов формирования моего сознания, я помню свечение и прикосновение сгустков, вернее даже щупальцев литиевой плазмы, расставляющих в нужном порядке отдельные фрагменты моей памяти. Это похоже на....Помнишь, несколько дней назад ты проглотил живого червя? Такое же ощущение, только очень горячо.
Что? Ты не знаешь что такое плазма? И что такое литий? Верно. И не должен знать. Ладно...Подбрось- ка, хворосту в костёр, да смотри не упади в него, как в прошлый раз. Эх, Иоанн...Не бил бы, ты. Разве это вино? Тебе ли, знающему вкус Родосского, упиваться этой кислятиной. Нет, не умеют на Патмосе делать вино..."
Слева, в проходе между рядами растрескавшихся глинобитных домов, темнело пятно тени. Он кряхтя добрался до него и сел прислонившись спиной к горячей глине.
Устал я, думал он. Неведомое когда- то состояние всё чаще охватывало его, по мере приближения к критическому, числа "креонных".
Ничего, ещё немного. Совсем чуть- чуть осталось. В пределах единиц...
..." Нет, Иоанн, ты снова меня не понял...Повторяю: я ничего не знаю о своём создателе. А может создателях...Может это бесконечно могущественная сверхцивилизация взявшая на себя функции Бога ( пьяный Иоанн по лошадиному вскинул голову и удивлённо вздёрнул брови), может просто...не знаю...разумная сила действующая и подчиняющаяся совершенно иным
физическим законам, вернее управляющая ими. Не знаю.
Я не уверен даже, что эта сила обладает разумом. Я иногда думаю, что это сверхинстинкт. Суперинстинкт. Не понимаешь? Да я тоже, в общем- то...В любом случае, кто бы меня ни создал, он сделал это с определённой целью. Закончить, когда придёт время, жизнь вашего вида..."
Он сидел закрыв глаза и наслаждался относительной прохладой. Ещё чуть- чуть. Примерно каждую минуту рождается новый "креонный". На данный момент осталось ещё девять.
Ещё девять и конец. Конец практически бесконечной жизни. Закончится нескончаемая череда лиц, череда людей: низких, мелких, алчных, сопровождающих его все пять тысяч лет его существования...
Где- то на границе слышимости раздражающе звучал звонкий детский голос умоляющий маму взять " этого котёнка" домой...
..." Ну...это конечно, где- то сходно с вашими определениями добра и зла. Добрые люди и злые человеки. На самом деле, всё гораздо сложнее ( или наоборот- проще) и подчинено определённым физическим законам. Кроме элементарных частиц, существование которых, человечество возможно когда- нибудь откроет, материя состоит из частиц, бытие которых никогда не будет зафиксировано человеческой наукой. Просто потому, что по своим проявлениям, они ни чем не отличаются от категорий добра и зла культивируемых вами. И это их единственное проявление..."
Услышав незнакомое слово, Иоанн хватался за стило, и безуспешно пытаясь свести разбегающиеся глаза, спешно царапал что- то на пергаменте, иногда невнятно мыча словно предупреждая о том,что он не успевает записывать...
Детский голос становился всё громче и уже раздражал. Надо же, думал он...Пять тысяч лет я брожу по этой планете, от материка к материку, из стран в страны. Я гулял по шелестящим сухой травой степям Евразии, когда там ещё бродили последние мамонты. Сидел на вершине Анд и с иронией взирал на строительство Саксайуамана. От скуки я отёсывал медным долотом бессмысленные Моаи и шлифовал колонны храма тщеславию в Ларнаке. И везде, всегда находилось что- то раздражающее...
..."Креоны" и "меоны". Частицы, преобладание которых в материи,определяет заряженность носителя разума. Понятно изложить тебе механизм действия этих частиц я не сумею, тем более- что я и сам не всё понимаю, но суть примерно такова. Как только единиц вида в которых преобладают "креоны" становится большинство, этот вид подлежит уничтожению, как потенциально опасный для существования вселенной. " Меонные" нейтральны, но как правило и пассивны.
Я счётчик. Во мне работает устройство считающее пропорцию "креонных" и "меонных". Просто счётчик. Как только моё счётное устройство зафиксирует преобладание "креонных" хотя бы на одну единицу- тут же запускается программа уничтожения.
Мне порою кажется, что я знаю как это произойдёт. Иногда я вижу яркую вспышку на том месте, где я только что стоял и круг ослепляющего, всесжигающего света расходящийся по земле. А иногда, я почему- то думаю, что я- это что- то вроде пульсара, и вот- вот исторгну волну смертельного гамма- излучения."
- Мммм, замычал Иоанн, роясь в складках своего рубища в поисках стило...
" Ты вероятно думаешь, что я совершенен? Или совершенна сила меня создавшая? Отнюдь. Не знаю правда, ошибка это или намеренно оставленная уловка, но...Иногда, очень редко правда, внутри вашего вида появляется особь, содержание "меонов" в которой достигает практически ста процентов. То есть, "креонов" в материи из которой состоит этот организм, практически нет. Кстати, один из них жил не так давно, и ты по- моему его даже знал. Так вот. Прикосновение ко мне такой материи обнуляет счётчик и делает включение программы уничтожения невозможным. Стоит, правда заметить, что появляются такие особи действительно, крайне редко. Это даже не мутация, а скорее флуктуация вероятности. Кстати, тот которого ты знал, искал меня. Да не нашёл..."
- Дядя, дядя, тебе плохо?
Этот голос прозвучал как взрыв сверхновой. Он пробудил в нём воспоминания, пред внутренним взором мелькали картинки прошлого. Ужасные, мерзкие, постыдные сцены его жизни среди этих людей. Массовые, без всякой необходимости убийства беззащитных животный на равнинах прерий, человеческие жертвоприношения, казни еретиков, истребление целых народов по религиозному признаку, кошмарные видения последней мировой войны. Уже зная, что всё это не закончится в этот день, а будет продолжатся ещё тысячи лет, он открыл глаза и увидел сияние. То самое кольцо света которое всегда мерцало над головой стопроцентного "меонного".
В упор, на него смотрели зелёные глаза с карими крапинками на радужке. Глаза часто мигали и обшаривали его тёмными расширенными зрачками.
- Да, девочка. Мне плохо. Но только что было так хорошо...
- Адель, не трогай дядю!- раздался писклявый голос мамаши, - Что ты, вечно всякую дрянь в руки берёшь! Пошли, мы в школу опаздываем.
- Иду, мам!
- Вот, держите.- маленькая загорелая ручка протягивала ему платок, а он пригвождённый к глине наступившей обречённостью не мог пошевелится.
- Ладно, мне пора. Мама ругаться будет. У вас лоб мокрый и грязный. Сейчас... - тонкие пальчики откинули прядь его давно не мытых, пыльных волос, и мягкая ткань платка вобрала первые капли грязного пота.
...Он сидел обжигая спину о раскалённую стену, прижимал ко лбу пахнущий детской губной помадой платок и обречённо следил как счётчик, где- то внутри него, отсчитывает обратный отсчёт...
...четыре...три...два...один...ноль...
Разрыв Непрерывности,
01-09-2015 22:16
(ссылка)
exit
Наступает день...Не день даже...Мы так привыкли оперировать привычными нам временными интервалами, что уже не обращаем внимания на очевидные нелепости...Это происходит не в день, и не в час. Мгновение, сиюминутность, квант времени, и я уже знаю что нужно бросить последнюю лопату земли, возложить на ещё не заросший травой холмик трепетные фиалки, и может быть, ещё принести последнюю жертву.И останется только, отряхнуть с брюк налипшие комья глины, закурить, и засунув руки в карманы и подставив туману обветренное лицо уйти прочь
Разрыв Непрерывности,
31-08-2015 20:56
(ссылка)
21декабря
Декабрь. Мгла. Мой тёмный город
Шипит огарками людей.
Дышу взахлёб рванувши ворот
Свинцом оплавленых теней.
Под щитовидкой гулким комом
Живут ненужные слова.
Протухшей жабой, чёрным ломом.
Отсек багажный. Голова
Болит. Лишь отмечает
Как чадным пламенем горя
Необратимо умирает
Моя презумпция добра.
Неразличимо. Звёзды, луны
Сквозь кроны черные слепя
В мои зрачки вплетают руны.
Я форматирую себя.
Глаза под шарфом. Так за что же
Причерноморские ветра
Наотмашь бьют срывая кожу?
И обнажённого нутра
Касаясь мокрыми камнями,
Углами тёмными маня
Мой город томными словами
Переиначивал меня...
В этой группе, возможно, есть записи, доступные только её участникам.
Чтобы их читать, Вам нужно вступить в группу
Чтобы их читать, Вам нужно вступить в группу
