Откройте свой Мир!

Спор о слоне. (Притча)
Из Индии недавно приведен,
В сарае темном был поставлен слон,
Но тот, кто деньги сторожу платил,
В загон к слону в потемках заходил.
А в темноте, не видя ничего,
Руками люди шарили его.
Слонов здесь не бывало до сих пор.
И вот пошел средь любопытных спор.
Один, коснувшись хобота рукой:
"Слон сходен с водосточною трубой!"
Другой, пощупав ухо, молвил: "Врешь,
На опахало этот зверь похож!"
Потрогал третий ногу у слона,
Сказал: "Он вроде толстого бревна".
Четвертый, спину гладя: "Спор пустой —
Бревно, труба, он просто схож с тахтой".
Все представляли это существо
По-разному, не видевши его.
Их мненья — несуразны, неверны —
Неведением были рождены.
А были б с ними свечи — при свечах
И разногласья б не было в речах.

 Здесь рассказывается о тех, кто с большим трудом, а порой и со значительными потерями усваивает наставления Всевышнего. Притчи объясняют причины подобных «учебных неудач».
Пахарь и лев      Притча описывает состояние ученика, не имеющего подлинного представления о грозных деструктивных началах («льве»), таящихся в его подсознании («средь ночи»), и принимающего их за положительные стремления («вола»). Научить мюридавластвовать над своими разрушительными страстями и стремлениями – одна из педагогических целей шейха.
       Д. Щ.
      ***
      Содержание притчи легко сопоставляется со словами из апокрифического Евангелия от Фомы: «Блажен лев, которого съест человек, и лев станет человеком. И проклят человек, которого съест лев, и лев станет человеком». В человеке – два начала: благородно-человеческое и жестоко-звериное. Одно из них, в конце концов, побеждает – «съедает» другое, подчинив его себе. По внешности человек выглядит, как остальные, но что взяло в нем верх – «человек» или «лев»? Или, как в данной притче, кто находится в «хлеву» (теле) – вол или лев? Истинный учитель видит, с кем имеет дело в лице ученика, и не станет «гладить» затаившегося во мраке «льва», т. е. потворствовать звериным инстинктам воспитанника.
       М. Х.
Пахарь и лев 
Вола со шкурой и костями съев,
В хлеву воловьем развалился лев.
 
 
А пахарь встал средь ночи и пошел
Проведать – все ль в порядке, как там вол.
 
 
Льва гладил он, а думал, что вола,
И весела душа его была.
 
 
А лев молчал и думал: «Вот дела:
Меня сей дурень принял за вола!
 
 
Что ж, радуйся, двуногий ты ишак,
Что правду от тебя скрывает мрак!..»
 
 
...О друг, таким, как пахарь сей, не будь:
Не верь обману чувств, но вникни в суть!
 

Руми Джалаладдин
Китаб ал-Маснави

Джалаладдин Руми
Китаб ал-Маснави (Книга двустиший)
Маснави-йи ма'нави (Двустишия(поэма) о скрытом смысле)
Поэма и пояснение скрытого смысла.
Эпиграф: Узришь ты сокрытый смысл в
двустишиях, и достаточно
Книга 1
Вступление: Песнь свирели
Вы слышите свирели скорбный звук? Она, как мы, страдает от разлук.
О чем грустит, о чем поет она? "Я со стволом своим разлучена. (с той поры, как меня, срезав, разлучили с зарослями камыша)
Не потому ль вы плачете от боли, Заслышав песню о моей недоле.
Я - сопечальница всех (тех), кто вдали От корня своего, своей земли.
Я принимаю в судьбах тех участье, Кто счастье знал, и тех, кто знал несчастье.
Я потому, наверно, и близка Тем, в чьей душе и горе, и тоска.
Хоть не постичь вам моего страданья: Душа чужая - тайна для познанья.
Плоть наша от души отделена, Меж ними пелена, она темна.
Мой звук не ветр, но огнь, и всякий раз Не холодит он - обжигает нас.
И если друг далек, а я близка, То я - ваш друг: свирель из тростника.
Мне устранять дано посредством пенья Меж господом и вами средостенье.
Коль духом слабые в меня дудят, Я не противоядие, но яд.
Лишь тем, кто следует стезей неложной, Могу я быть опорою надежной.
Я плачу, чтобы вы постичь могли, Сколь истинно любил Маджнун Лейли.
Не разуму доступно откровенье: Людское сердце - вот ценитель пенья".
Будь безответною моя тоска, Кто оценил бы сладость тростника?
А ныне стали скорби и тревоги Попутчиками и в моей дороге.
Ушла пора моих счастливых лет, Но благодарно я гляжу им вслед.
В воде рыбешки пропитанья ищут, А нам на суше долог день без пищи.
Но жизни для того на свете нет, Кто ищет пищу в суете сует.
Кто лишь для плоти ищет пропитанья, Пренебрегая пищею познанья.
Не очень сходны меж собою тот, Кто суть познал и тот, кто познает.
Порвите ж цепь, свободу обретая, Хоть, может, эта цепь и золотая.
И ты умерь свою, искатель, прыть: Ведь всей реки в кувшин не перелить.
И жадных глаз невежи и скупца Ничем нельзя наполнить до конца.
Лишь раб любви, что рвет одежды в клочья, Чужд и корысти, и пороков прочих.
Любовь честна, и потому она Для исцеления души дана.
Вернее Эфлатуна и Лукмана Она врачует дух и лечит раны.
Ее дыхание земную плоть Возносит в небо, где царит господь.
Любовью движим, и Муса из дали Принес и людям даровал скрижали.
Любовь способна даровать нам речь, Заставить петь и немоте обречь.
Со слухом друга ты свои уста Соедини, чтоб песнь была чиста.
Кого на веки покидает друг, Тот, как ни голосист, смолкает вдруг.
Хотя напевов знает он немало, Нем соловей в саду, где роз не стало.
Влюбленный - прах, но излучает свет Невидимый любви его предмет.
И всякий, светом тем не озаренный, Как бедный сокол, крыл своих лишенный.
Темно вокруг и холодно в груди,Как знать, что позади, что впереди?
Для истины иного нет зерцала Лишь сердце, что любовью воспылало.
А нет там отраженья - поспеши, Очисти зеркало своей души.
И то постигни, что свирель пропела, Чтоб твой отринул дух оковы тела.
Притча о бакалейщике и попугае, пролившем благовонное масло
И кто-то в заблуждении глубоком Себя считать готов под стать пророкам.
Мы тоже, мол, сродни мужам святым; Мы, как они, едим, и пьем, и спим.
Сии слепцы не чувствуют различья, Равняя все: ничтожность и величье.
Что делать, с одного цветка берет Змея свой горький яд, пчела - свой мед.
Две кабарги в долине обитали, Одни и те же травы их питали,
Но мускуса дала одна немало, И лишь навоз другая даровала.
Двух тростников так схожа красота, Но сахар в том, а в этом пустота.
Таких примеров тьма, и человек Все постигает, доживая век.
Книга 2
Рассказ о том, как некий человек посадил на дороге колючий кустарник
Кусты колючек некто на дороге Взрастил, и люди обдирали ноги.
Его просили: "Срежь ты их с земли", Но он не слушал, и кусты росли.
Кустарник вырастал под небом божьим, Бедой он стал для всех людей прохожих.
Шипы впивались в дервишей босых, Одежды рвали юных и седых.
Узнав об этом, приказал правитель, Чтоб перед ним предстал кустов садитель.
И так сказал: "Колючки уничтожь!" Кто насадил их отвечал: "Ну что ж,
Я с корнем вырву их на той неделе!" Но все ж кусты росли, и дни летели.
Ослушник вновь предстал перед владыкой, И тот сказал в печали превеликой:
"Пойми, несчастный, то, что взращено, В конце концов ты вырвешь все равно!
Но чем ты мне противишься упорней, Тем глубже в почву проникают корни.
Становятся, увы, с теченьем дней, Слабее люди, дерева сильней.
Вот и за это время - видит бог Кусты набрали сил, а ты усох.
Пойми: чем больше ты упустишь дней, Тем корни будет вырывать трудней.
И говорю я ныне от души: Покуда сила в теле - поспеши,
Ибо кровавят проходящим ноги Не только те колючки на дороге,
Но каждый твой изъян и твой порок, Что ты взрастил, а выполоть не смог!"
Книга 3
Рассказ о том, как шакал угодил в бадью
Рассказ о том, как шакал угодил в бадью с краской и, став разноцветным, решил, что он отныне не шакал, а павлин
Однажды некий молодой шакал В бадью со свежей краскою попал.
И, выбравшись наружу, стал гордиться, Кричать: "Я райская отныне птица!
Среди шакалов я такой один, Да не шакал я вовсе, я павлин!"
И впрямь, на том, чья шкура пестрой стала, Чудесно солнце жаркое играло.
И был он не в пример другим шакалам И голубым, и розовым, и алым.
Шакалье племя очень удивилось: "Ответь, собрат наш, что с тобой случилось?
Скажи, чем возгордился ты сейчас, Что свысока теперь глядишь на нас?"
Был друг шакала удивлен немало. "Скажи, - спросил он, - что с тобою стало?
Ведь ты готов взобраться на мимбар И поучать всех нас, кто юн и стар,
И с высоты своей гордыни ложной Всех болтовней смущать пустопорожней.
Но что слова и пестрой шкуры цвет, Когда в тебе святого пыла нет?
Раскрасить краской шкуру - слишком мало, Чтобы господня святость свойством стала.
Какую бы ты шкуру не надел, Весь век купаться в краске - твой удел!"
Но гордый пестротой своей шакал Так отвечал тому, кто порицал.
"Взгляни на облик мой, на яркий цвет, Таких божков и у шамана нет.
Еще недавно был я незаметным, Как райский куст стал теперь стоцветным.
Склонитесь пред венцом моих красот, Я - гордость веры, божий я оплот.
Господня благодать - Аллаха милость Так, как во мне, ни в ком не отразилась.
Хочу я, чтоб отныне всякий знал: Я средь шакалов боле не шакал!"
Его спросили:"Кто ж ты, господин?" Шакал ответил:"Райский я павлин!"
Его спросили: "Райские долины Ты украшаешь ли как все павлины?
Ты излучаешь ли небесный свет?" Шакал подумал и ответил: "Нет!"
"Скажи еще, оплот наш и твердыня, Умеешь ли кричать ты по-павлиньи?"
"Нет, не могу!"-сказал шакала сын. "Тогда ты лишь хвастун, а не павлин.
Ибо никто, бывавший лишь в пустыне, нам не расскажет о святой Медине. (Если я не бродил в пустыне, то что я могу сказать о долине Мина?)
Ты жалкий зверь, который в краску влез, Меж тем краса павлинов - дар небес!"
О том, как горный козел теряет рассудок, завидя козу
О том, как горный козел теряет рассудок, завидя козу, как он прыгает через пропасть и как становится порой легкой добычей охотников
Козел в горах пасется высоко, Меж скал, что от вершин недалеко.
Он осторожен, ибо и стрелки, И звери хищные недалеки.
Ему и подобает осторожно Судить: опасность истинна иль ложна?
Но вот он видит горную козу За пропастью на склоне, там, внизу.
И тотчас меркнет свет в его глазах, И корм ему - пустяк, опасность - прах.
Летит он через пропасть, слеп и глух, Как будто пропасть - это лишь уступ.
Но лучники умны, неторопливы, Козлиный знают нрав и ждут поживы.
Им ведомо, что все забудет он, Внезапным вожделеньем ослеплен.
И зверь, чей глас любви подруги кличет, Становится нетрудною добычей.
Ведь и герою собственная страсть Страшней порой, чем прочая напасть.
Дерево и незрелые плоды
Сей мир подобен дереву, а нам Уподобляться суждено плодам.
Пока незрелы на ветвях плоды, Они висят, не ведая беды.
Но держатся на ветках еле-еле Плоды, которые уже созрели.
Всяк норовит сорвать созревший плод, Пока на землю сам не упадет.
Вот так же созреванье человека И означает окончанье века.
Рассказ о ловце змей...
Рассказ о ловце змей, который счел замерзшего дракона мертвым и приволок его в Багдад
Послушай то, что слышал я стократ, В чем скрытый смысл и тайный аромат.
Однажды в горы некий змеелов Пошел, надеясь обрести улов.
Тот, кто избрал в удел исканий путь, Отыщет, что искал, когда-нибудь.
Пускай взыскующий найдет, что ищет, Ибо исканье - для надежды пища.
Охотник змей искал, как ищут клад, В ту пору был обильный снегопад.
И вот во впадине крутого склона Ловец увидел мертвого дракона.
Искал диковинок ловитель змей, Чтоб легковерных удивлять людей.
Хоть мы - цари природы, тем не мене Ничтожность нас приводит в изумленье.
Сам человек себя не познает, За что и низвергается с высот,
На нищенское рубище подчас Меняя драгоценный свой атлас.
Мы змеям продолжаем удивляться, Хоть сами змеи нас, людей, боятся.
Был змеелов своей удаче рад, Когда тащил диковинку в Багдад.
Хоть было тело этого дракона Огромно, как дворцовая колонна.
Ловец пыхтел и думал: всех людей Я удивлю находкою своей,
Скажу, какие претерпел мученья, Чтоб мне щедрей давали награжденье.
И он с трудом по снегу, без дорог, Свою добычу страшную волок.
Однако был живым дракон, чье тело В снегу застыло и окоченело.
Ловец дракона притащил в Багдад, и каждый был взглянуть на чудо рад.
Во многолюдном городе Багдаде Все удивлялись, на дракона глядя.
Все говорили: "Вот какое чудо Отважный муж принес Бог весть откуда!"
На чудище смотреть со всех концов Текли к базару сонмища глупцов.
Чтоб зреть диковинку, валил народ И змеелову приносил доход.
И чернь, и знать, и все, кому не лень, Крича, бежали, словно в Судный день,
Туда, где замертво дракон лежал Под грудою ковров и покрывал.
Ловец, однако, не был простоватым, Дракона крепким окрутил канатом.
Дракон лежал недвижный и слепой, Меж тем вставало солнце над толпой.
Оно взошло на небе и пригрело Огромное диковинное тело.
И шевельнулась, злость в себе тая, Казавшаяся мертвою змея.
Тут люди, видя, что пришла беда, Стеная, побежали кто куда.
Все на пути сметали с перепуга, Топтали и калечили друг друга.
И думал сам охотник, сбитый с ног: "Что я себе на горе приволок?"
Он был как та овца с незрячим оком, Что волка разбудила ненароком.
И проглотил дракон живую плоть, Что так искусно сотворил господь.
И кости всех, которых проглотил, Змей, вкруг столба обвившись, измельчил.
Во льду несчастий, как дракона тело, Тщета души твоей окаменела.
Лед горестей или иное зло Твоим страстям полезней, чем тепло.
Дракон страстей не страшен, спит покуда, Покуда спит он, нам не будет худа.
И ты не пробуждай его теплом, Чтобы весь век не каяться потом.
Рассказ о том, как собака...
Рассказ о том, как собака каждую зиму давала клятву построить для себе дом, когда настанет лето.
Зимой собака бедная всегда Сжимается, становится худа.
Зимою говорит себе собака: "Такой я стала тощею, однако,
Что мне для сократившегося тела Жилье построить - шуточное дело.
Клянусь, что летом я построю дом, Притом, пожалуй, с небольшим трудом.
Но летом сыто и неторопливо В тени собака думает лениво:
"Я дом воздвигла бы, но чья вина, Что стала велика я и тучна,
И не построить дом такой обширный Чтоб уместииться мне, большой и жирной!"
Когда людей несчастия гнетут, Они обеты частые дают.
Построить дом они клянутся, плача, Той самой зимней клятвою собачьей.
А после все обеты забывают, Когда немного беды отступают.
История о том, как суфий...
История о том, как суфий объяснялся в любви висящему на стене дорожному мешку, в котором не было никаких припасов.
Однажды суфий, человек святой, Увидел на гвозде мешок пустой. Увидел суфий эту благодать, И стал в слезах одежды рвать. "Лишь в нем, - воскликнул суфий, - нет коварства! В нем царство нищих и от бед лекарство!" Кричали: "Вот спаситель наш от бед!" Другие суфии за ним вослед. Они порой смеялись и рыдали, Мешок пустой хваленьем восхваляли. У простака вопрос сорвался с уст: "Что прославлять мешок, который пуст?" Ответили ему не без презренья: "Ты здесь к чему, ты чужд воображенья? Ступай отсюда, если ты такой, Что зришь лишь то, что можно взять рукой. В мечтах влюбленный видит днем и ночью Предмет любви, невидимый воочью!"
Притча о горошине, которая прыгает в кипящем котле
От старой притчи - притчи мудреца, О юноша, не отвращай лица. Горошина, вскипая на огне, И прыгает и скачет в казане. То вверх всплывет, то книзу устремится И вопиет пред тем, как ей свариться: "Ужель, хозяйка, ты меня купила, (... меня не любишь) Чтоб мне на свете стало все постыло?" Огня не убирая от котла, Ей говорит хозяйка: "Я не зла, Но ты должна немного повариться, Чтоб получился суп, а не водица. В котле с водой кипящей не спеша Должна твоя очиститься душа. Когда была ты молодой, зеленой, Пила ты воду средь цветущих склонов. Сильнее становясь день ото дня, (Копила силу ты ...) Ты зрела не для этого ль огня?"
Книга 4
Рассказ о лавочнике, у которого были разновесы из глины
......... Ликует птица, увидав зерно, Хоть в сеть подчас ее влечет оно.
Мы столь же немудры, и алчность глаз
Порой в ловушку завлекает нас. Когда приманку видим мы, бывает, Растет влеченье, разум убывает.
Мирские блага - то, что всех обманет,
Лишь редких птиц иное благо манит. Чтобы попасть им в ту, иную сеть, Они готовы многое стерпеть.
Я, даже Сулеймана будь мудрей,
Не огражу вас от земных цепей. Царями мира вы себя зовете, Но вы рабы своей же грешной плоти.
Меж тем владыка мира под луной
Лишь тот, кто избежал тщеты земной. И душно в этом мире, как в темнице, Где душам вашим суждено томиться.
О том, что истинно верующий человек не отличается от дикобраза
Да, дикобраз - создание такое, Что впрок порой ему идут побои.
Все знают: если бить его сильней,
То глаже он бывает и жирней. Мне кажется: душа у грешных нас Не что иное - сущий дикобраз.
Не потому ль, что люди били их,
Пророки совершенней всех других?
История о том, как птица, попавшая в сети, давала совет птицелову
Ловцу, в чьей сети птица очутилась, Словно отцу бедняжка возмолилась: "Тебе, о господин, велик ли прок Сгубить меня, попавшую в силок? Ты ел быка, барана и верблюда И все же не насытился покуда, Ужель моя ничтожнейшая плоть Твой голод в состоянье побороть? Ты отпусти меня, и я за это Тебе дарую три благих совета. Еще в твоих тенетах - видит бог Дам первый свой тебе совет из трех. Второй скажу с высокого дувала, И ты поймешь, что значит он немало. А третий я тебе оставлю в дар, Когда взлечу с дувала на чинар. Совет мой первый всех других дороже: "Не верь тому, чего и быть не может!" Второй совет она дала с дувала: "Не сожалей о том, что миновало!" И, на чинар взлетев, сказала птица: "Внутри меня жемчужина таится,
А в ней дирхемов десять, говорят,
Ей завладев, и ты бы стал богат. Но в руки не далась тебе удача!" Тут птицелов упал на землю, плача.
Заголосил ходжа, как роженица:
"В силки обратно возвратись, о птица! Я упустил счастливый свой улов!" "Ты, птицелов, моих не слушал слов.
Тебе совет давала я, чтоб впредь
О том, что миновало, не жалеть. Я говорила, что мечтанье ложно То возвратить, что возвратить неможно.
Еще давала я тебе совет
Не верить речи, в коей смысла нет.
Во мне дирхем, не боле, если взвесить, (1 дирхем 3.125 гр.) Как я могу таить дирхемов десять?"
"Ну что ж,- себя утешил птицелов, Не столь велик потерянный улов!
Но молви, птица, мне совет свой третий!" "Что, человек, тебе советы эти!
И к третьему совету будешь глух Ты, что не смог исполнить первых двух.
Давать совет глупцу - пустое дело!"Так птица молвила и улетела.
Глупцу давать советы - все равно Что в солончак сухой бросать зерно.
Зерно в солончаке не прорастет. Совет глупцу не даст достойный всход.
= Рассказ о том, как один человек обращался за советом
Сосед пришел к соседу за советом: "Ты озари мой скудный разум светом!"
Тот отвечал:"Советчика другого Найди, чтоб он сказал благое слово,
А я твой тайный враг, и никогда Благих советов не дает вражда.
Ты к другу обратись, чтоб друг любезный Тебе на счастье дал совет полезный.
Я ж поступить иначе не могу, Чем так, как подобает мне, врагу.
Когда овец пасти заставишь волка, От пастуха не много будет толка.
Твой враг, я слово для тебя найду Лишь то, что принесет тебе беду.
Когда увидишь друга, хоть в аду, Покажется, что в райском ты саду.
С врагом в раю господнем быть случится Что в преисподней ты, тебе примнится.
Цени же дружбу и согласье душ Своей заносчивостью не нарушь.
Ты для спокойствия своей души Пред другом, как пред богом, не греши,
Чтоб человек, чья дружба дорога, Не превратился в твоего врага.
И пусть тебе советом удружит Тот, кто твоею дружбой дорожит!"
Сказал сосед, который ждал совета: "Ты мой сокрытый враг, я понял это,
Но честен ты, и я сказал бы так: ``Чем друг нечестный, лучше честный враг!''"
Рассказ об отшельнике, который веселился в голодный год
Один отшельник веселился в год, Когда случился страшный недород.
Ему сказали:"Всякий мусульманин Стенает, слезы льет, и смех твой странен.
От нас свой лик отворотил Аллах, И зной спалил созревшее в полях.
А высохшие лозы винограда Напоминают нам картины ада.
Нещадный зной на муки всех обрек, Как рыб, что выброшены на песок.
Как не стенать о страждущих невинно, Все мусульмане - тело, что едино.
Страдает тело все, когда больна Его какая-либо часть одна!"
Сказал дервиш, что был душой безгрешен: "Куда ни погляжу, я всем утешен.
На склонах злаки стебли тянут ввысь, В садах зеленых гроздья налились.
И зной не жжет, теплом посевы грея. Пшеница в рост идет, сочней порея.
Все это истинно, поскольку сам Я стебли рву и подношу к глазам.
Вы ж отошли от божьего закона, Неправедные слуги Фараона!
И потому на вас нашла беда И стала кровью нильская вода.
Идите ж следом за Мусой, чье слово Водою Нила кровь содеет снова!"
Книга 5
Рассказ о бедуине...
Рассказ о бедуине, чья собака умирала от голода, в то время, как сума бедуина лопалась от обилия еды
В пыли дорожной пес лежал без сил, А бедуин вздыхал и слезы лил:
"Я так боюсь, что жить мне станет туго, Когда лишусь единственного друга!"
"О чем ты плачешь, человек прохожий?" Спросил араба нищий странник божий.
"Я плачу, путник, от своих забот Вот пес мой богу душу отдает.
Мой пес с отвагой льва и силой бычьей Мне ночью стражник был, а днем добытчик.
Моя собака верная была Со мною ласкова, с врагами зла.
Она улов носила мне, бывало, И от воров меня оберегала".
"Так что ж с собакой приключилось вдруг?" "От голода, мой друг, ее недуг!"
"Терпи,- сказал прохожий,- возмещенье Порой Аллах нам дарит за терпенье.
Но что, скажи, о собеседник мой, В суме тяжелой за твоей спиной ? "
"Там хлеб, там мясо, там иная малость Все, что от ужина вчера осталось".
Сказал прохожий: "Если пища есть, Так что же ты не дашь собаке есть?"
Ответил бедуин: "Помилуй боже, Как пес ни дорог мне, но пища мне дороже.
Еду без платы не дают в припас, Без платы только слезы льют из глаз!"
Промолвил странник: "Оглянись вокруг, Ты - пустотой наполненный бурдюк!
Когда еда тебе дороже слез, Тебя достойней твой несчастный пес.
Известно: слезы, пролитые нами, Кровь сердца, изошедшего слезами.
Лишь слезы, что глаза твои пролили, Не стоят даже придорожной пыли!"
Рассказ о том, как продают лунное сияние, выдавая его за холст
Иные преуспели ловкачи, Как холст, сбывая лунные лучи.
Они глупцам сиянье отмеряют И, как за ткани, деньги огребают.
На тот базар, где шум и суета, Пришли и мы, чтобы купить холста. (сей мир-чародей, мы же в нем - торговцы, покупающие куски лунного света)
И призрачный нам отмеряют свет Взамен прожитых понапрасну лет.
Так где же то, что куплено досель? И нет холста, и опустел кошель...
Притча о еде и едоке, или о том, кто ест и кого едят
Схватила где-то птица червяка, А кот за ней следил исподтишка.
И стала птица, ибо все здесь тленно, Едой и едоком одновременно.
Кто отличит еду от едока Их разница не слишком велика!..
Рассказ о том, как некий ученик...
Рассказ о том, как некий ученик, придя к своему наставнику, застал того плачущим
К учителю явился ученик, К тому, чей горем был отмечен лик.
Услышав плач наставника, и сам Дал волю ученик своим слезам.
Рыдал он, плачем оглашал обитель, Хоть и не знал того, о чем скорбит учитель.
Но смолк учитель - шейх преклонных лет И вышел прочь, а ученик вослед.
Ученику промолвил старец чинный: "Мне многостранен плач (страх) твой беспричинный.
И как не искренне твое рыданье, Но все ж его основа - подражанье.
Достоин только осужденья тот, Кто без причин, как туча, воду льет.
Ведь слезы подражания едва ли Сродни слезам беды, слезам печали.
Ты никогда слезами не греши, Что рождены не в глубине души!"

Кому интересно -в сети есть книга отца знаменитого поэта.







Аннотация




Книга написана
Бахауддином Валадом (1152—1231), отцом поэта-мистика Руми.
Это собрание
духовных наитий, вопросов и ответов, бесед с Богом, комментариев
на стихи
Корана, рассказов, стихотворных строк, откровений, медицинских рецептов,

памяток по садоводству, записей снов, шуток, эротических эпизодов и мыслей по

разным поводам.


Название «Утопленная
книга», данное издателем, указывает на легенду о встрече
двух знаменитых
поэтов: Руми и Шамса.


Джалаладдин Руми
беседовал с учениками у фонтана в городе Конье. Рукопись
его отца Бахауддина
лежала раскрытой на бортике фонтана. Шамс Тебризи,
проходя мимо, сбросил в воду
эту драгоценную рукопись. На вопрос Руми о
смысле такого поступка, Шамс
ответил: «Настало время облечь жизнью прописи
и слова. А хочешь, я верну книгу?
Смотри!».


Шамс достал из воды
рукопись Бахауддина, и на ней не было ни капли воды.

 Притчи Руми взяты из «Маснави-йи-манави» («Двустишия с намеком на незримое») – грандиозной поэмы, в контексте которой они представляют собой наглядные иллюстрации к определенным положениям суфийского учения. Однако и вне контекста «Маснави» притчи Руми сохраняют свою огромную литературную, этическую и педагогическую ценность, что сделало их весьма популярными во многих мусульманских странах. Особо стоит вопрос о взаимовлияниях притч Руми и фольклорных источников различных культур Ближнего и Среднего Востока. Влияние притч прослеживается в литературе и фольклоре целого ряда народов на протяжении столетий. Следует особо подчеркнуть, что за оригинальным сюжетом каждой притчи Руми, обычно несущей заряд остроумия и поразительно яркой житейской мудрости, скрывается иная мудрость – мистическая, содержащая указания на тайны человеческой души, ее общения с Богом и духовного восхождения. Таким образом, притчи дают каждому читателю буквально то, что он «способен взять». К притчам Руми в наибольшей степени можно отнести слова из раннехристианского гностического апокрифа – «Евангелия от Филиппа»: «...Мудрый... познал пищу каждого: перед детьми он положил хлеб... перед рабами он положил... пшеницу, и скоту [он бросил ячмень], и солому, и траву. Собакам он бросил кости, [а свиньям он] бросил желуди... Так и ученик Бога... Формы телесные не введут его в обман, но он посмотрит на состояние души каждого и заговорит с ним...» (пер. М.К. Трофимовой). Эти слова как нельзя более подходят к притчам Руми – с той только разницей, что, получая одну и ту же «духовную пищу», читатели великого суфия сами выбирают из нее то, что способны «усвоить», – от простого смысла до самого сокровенного... В связи со сказанным понятно, что сокрытый – эзотерический – смысл притч не может быть исчерпан до конца. Поэтому в дальнейших комментариях мы будем обращать внимание выборочно на тот или иной суфийский аспект каждой притчи.

Я, словно сокол, в этот мир с руки Царя слетел...      Стихотворение говорит о предбытии человеческого духа, который, согласно суфийскому учению, существовал в Боге до создания материального мира («задолго до Адама»). Дух человека, подобно жемчужине, заключенной в раковине («ниспал жемчужиной с небес я в море плотской жизни»), является величайшим сокровищем, частицей Божества, тайной, сокрытой под оболочкой плоти. Мистик-суфий, пережив озарение свыше, вспоминает о своем предназначении и осознанно осуществляет ту миссию, ради которой был послан в наш мир. На это указывают слова о деснице Всевышнего («руке Царя»), направляющей суфия, и о покорности последнего указаниям свыше («я там, куда меня Сам Бог направить захотел»). Согласно Корану (как и Библии), Бог постоянно воссоздает вселенную Своей волей: «И когда Он решит, чтобы дело [свершилось], то говорит ему: „Свершись“ – и оно свершается» (Коран 2, 117 ).
       Д. Щ.
Я, словно сокол, в этот мир с руки Царя слетел... 
Я, словно сокол, в этот мир с руки Царя слетел,
Я там, куда меня Сам Бог направить захотел!
 
 
Я ниспадал – и восходил с добычей до Сатурна,
Я девять сфер и семь небес мгновенно облетел!
 
 
Я охранял пресветлый Рай задолго да Адама,
Я среди гурий ликовал до сотворенья тел!
 
 
Еще премудрый Соломон на свет не появился,
А я, всех джиннов покорив, его кольцом владел!
 
 
Вступал я в пламя – и оно, как роза, расцветало,
И по моим следам огонь бутоном ярким рдел!
 
 
Ниспал жемчужиной с небес я в море плотской жизни,
Но воспарю – и возвращусь в бессмертный свой удел!
 
 
Миры, эпохи и века напев мой повторяют:
Я – Шамс, я первый эту нить в ушко веков продел!..
  Услышьте, любящие прах: любовью вечной я горю!..      Здесь Руми говорит о любви как о творящей Божественной силе и основе мироздания. Дух поэта существовал изначально и был «влюблен» в Истину еще до сотворения вещественного мира («когда творенье началось и утверждался мир в правах»), затем он прошел множество стадий развития (прожил «семьдесят веков», т. е. семь тысяч лет, символически соответствующих Семи Дням творения – ср.: «Воистину, ваш Господь – Аллах, Который сотворил небеса и землю за шесть дней. Потом Он утвердился на престоле» – Коран 7, 54; см. также Быт. 1, 1–31; 2, 1–3). Согласно суфийскому преданию, души всех будущих людей еще до сотворения мира предстали пред Аллахом, и Он обратился к ним с вопросом: «Не Я ль вас сотворил?» (в Коране с вопросом: «Не Господь ли Я ваш?» Аллах обращается к потомкам Адама – см. Коран 7, 172). Поняв вопрос, часть душ воспылала безграничной любовью к Аллаху. Впоследствии именно эти души стали на земле великими учителями веры, мистиками, поэтами и суфийскими мучениками. Для самого Руми лик Возлюбленного – Аллаха – как бы «отразился» в лике его духовного наставника – Шамса (в стихотворении игра слов: «шамс» – по-арабски «солнце»), душа которого слилась с душой Руми («я стал тобой, мой светлый шах»).
       Д. Щ.
Услышьте, любящие прах: любовью вечной я горю!.. 
Услышьте, любящие прах: любовью вечной я горю!
Во всех веках, во всех мирах – любовью вечной я горю!
 
 
Когда творенье началось и утверждался мир в правах,
Я полюбил, отринув страх, – любовью вечной я горю!
 
 
Средь звезд, песчинок, облаков – я прожил семьдесят веков,
Переживая взлет и крах – любовью вечной я горю!
 
 
Творец все души озарил, спросив: «Не Я ль вас сотворил?»
И я воскликнул: «Ты, Аллах!» – Любовью вечной я горю!
 
 
Служенья ангелы мудры, пред ними в трепете миры,
Моя ж любовь сильней, чем страх! – Любовью вечной я горю!
 
 
О Шамс! Почувствуй и пойми: к тебе в Тебриз пришел Руми!
Я стал тобой, мой светлый шах! – Любовью вечной я горю!
 
 
О Солнце Истины! Явись – и озари родной Тебриз!
Сверкает мир в твоих лучах! – Любовью вечной я горю!
 

О люди всех эпох и мест, что о себе скажу я вам?..      Перечисляя разные религии – Христианство («Крест»), Иудейство, Ислам, – Руми говорит, что полнота суфийского познания Бога не охватывается догматикой и обрядностью ни одной из них. Более того, он заявляет, что свободный, подвластный одному лишь Богу, дух суфия не зависит ни от земных начал («я все стихии перерос»), ни от космических влияний («я вышел из-под власти звезд»), ни даже от свойств, наследуемых человеком от предков («я узы крови развязал – и я не сын тебе, Адам!»). Такая свобода духа обусловлена теснейшим единением суфия с Возлюбленным (Богом), пребыванием его в экстазе общения с Творцом. Наиболее известные образы этого экстаза в суфийских текстах – «вино» и «страсть» («от любви и от вина всегда душа твоя пьяна»). Таким образом истинный мудрец прозревает Единство, скрытое за отдельными феноменами вселенной («во множестве провижу я одно – Единство Бытия»). Он переходит от дробного, разделенного восприятия Реальности к осознанию и ощущению Единства Божьего – Таухид(«слово Истины живой читаю я не по складам!»).
       Д. Щ.
О люди всех эпох и мест, что о себе скажу я вам?.. 
О люди всех эпох и мест, что о себе скажу я вам?
Моя религия – не Крест, не Иудейство, не Ислам.
 
 
Я все стихии перерос, я вышел из-под власти звезд,
Юг, север, запад и восток – не для меня, не здесь мой Храм!
 
 
Твердь и вода, огонь и дух – к их мощным зовам слух мой глух,
Я тотчас всё, чего достиг, за новую ступень отдам!
 
 
Не страшен мне горящий ад, не жажду райских я наград,
Я узы крови развязал – и я не сын тебе, Адам!
 
 
Я – вне событий и имен, я превозмог закон времен,
Я в каждом встречном воплощен – и неподвластен я годам!
 
 
Во множестве провижу я Одно – Единство Бытия,
И слово Истины живой читаю я не по складам!
 
 
Я жажду в мире одного – Возлюбленного своего:
Лишь вечно видеть бы Его – и по Его идти следам!
 
 
Шамс! От любви и от вина всегда душа твоя пьяна:
Давай же славу воздадим сим, лучшим на земле, плодам!..
  В Мекку путь свой направляет мусульманин-пилигрим...      В этом стихотворении Руми противопоставляет внутреннее, духовное, поклонение Богу – внешнему, чисто обрядовому, служению. Строфы об истинном жилище Бога («в сердце Бог живет от века, в нем – Всевышнего чертог») перекликаются с призывом Иисуса (в мусульманской традиции – пророк Иса) поклоняться Отцу не в храмах, построенных руками человеческими, но «в Духе и Истине» (Иоан. 4, 19–24), с учением о «внутреннем человеке» как «храме Бога живого» (II Кор. 6, 16), а также со словами Корана: «Разве не раскрыли Мы твое сердце?..» (Коран 94, 1).
       Д. Щ.
В Мекку путь свой направляет мусульманин-пилигрим... 
В Мекку путь свой направляет мусульманин-пилигрим:
Вот он цели достигает, вот – Кааба перед ним!
 
 
Храм из камня мусульманин созерцает пред собой,
И вокруг – песок да камни, жаркий воздух недвижим.
 
 
Удивляется паломник: он на встречу с Богом шел,
А пред ним – стена из камня: как и прежде, Бог незрим!
 
 
Вот в смущенье он обходит Божий дом... Но в этот миг
Голос в сердце раздается – так мы с другом говорим:
 
 
«Там ли ищешь ты Святого? Разве здесь Его престол?
Не спеши, а лучше с сердцем посоветуйся своим!
 
 
В сердце Бог живет от века, в нем – Всевышнего чертог!
Поспеши же в храм Владыки, где Он славен и хвалим!..»
 
 
Шамс! Мы в келье в час полночный речь с Возлюбленным ведем:
Пилигрим заснул в дороге, мы же бодрствуем – не спим!..
  О молящиеся! Бога не вмещает небосвод...      Здесь развивается тема предыдущего стихотворения – тема теснейшего единения духа истинного суфия с Духом Божьим. Согласно учению Руми, человек как «микрокосм» в своем внешнем облике содержит черты всего мироздания, а внутренняя суть человека – «зеркало души», отражающее Аллаха. Человек являет на земле образ и подобие Бога («вы – свидетельство о Боге», ср. Быт. 1, 26–27; ср. также знаменитый хадис: «Аллах сотворил Адама по образу Своему»). Представляя собой облеченную во плоть бессмертную душу – частицу Духа Божьего (согласно словам Корана: «Потом Он придал ему форму, вдохнул в него частицу Своего Духа и даровал вам слух, зрение и сердце» – Коран 32, 9), человек, однако, после грехопадения перестал осознавать свой высокий «сан» и свою великую миссию, ибо животная природа превозмогла в нем духовную. Одна из целей суфизма – возвратить человеку осознание его собственной возвышенной сути («Осознайте и поймите – Бог всесильный в вас живет!»). Не понимая величия человеческого духа и не имея прямого руководства свыше, но следуя застывшей традиции обрядоверия, многие богословы в своих толкованиях искажают Божественный замысел относительно рода людского («Вы – стиха святого буквы, только в целом этот стих // Лицемерный толкователь не осмыслит, не поймет!»). Интересно сравнить этот образ со словами пророка Исайи: «...Этот народ приближается ко Мне устами своими, и языком своим чтит Меня, сердце же его далеко отстоит от Меня, и благоговение их предо Мною есть изучение заповедей человеческих» – Ис. 29, 13; ср. Матф. 15, 7–9). Суфийские воззрения подчеркивают, что высшее предназначение человека – являть собой запечатленный на земле образ Божий: «Вы – престол Живого Бога посреди земных красот!»
       Д. Щ.
О молящиеся! Бога не вмещает небосвод... 
О молящиеся! Бога не вмещает небосвод:
Осознайте и поймите – Бог всесильный в вас живет!
 
 
Вы – свидетельство о Боге, цель и замысел Творца,
Вы – священного Корана воплощенье и оплот!
 
 
Вы – стиха святого буквы, только в целом этот стих
Лицемерный толкователь не осмыслит, не поймет!
 
 
В вас – поток бессмертной жизни, ваши души не умрут,
Вы – престол Живого Бога посреди земных красот!
 
 
Вы Творца найти хотите, а ведь Он – у вас в душе,
Мысль высокую Аллаха – облик ваш передает!
 
 
Чтобы в сердце, как в зерцале, отразился Божий Лик,
С сердца ржавчину сотрите мелких, низменных забот!
 
 
Пусть в омытых ваших душах навсегда, как у Руми,
В цветнике любви сердечной образ Друга расцветет!..
В радостный час – наедине мы были вдвоем...      Здесь Руми повествует о своем таинственном общении и единении («там воедино слились мы вполне») с Шамсом, телесно находившимся в то время в другой стране, а духом пребывавшим с Руми. О подобном опыте общения вне времени и пространства сообщают многие суфийские наставники, а также христианские и другие мистики (ср. слова апостола Павла: «...Ибо хотя я и отсутствую телом, но духом нахожусь с вами, радуясь и видя ваше благоустройство...» – Кол. 2, 5).
       Д. Щ.
В радостный час – наедине мы были вдвоем... 
В радостный час – наедине мы были вдвоем,
Там воедино слились мы вполне – хоть были вдвоем.
 
 
Там, среди трепета трав, среди пения птиц,
Мы причастились бессмертной весне – мы были вдвоем!
 
 
Там, озаренные взорами блещущих звезд,
Мы уподобились полной Луне – мы были вдвоем!
 
 
Ибо меня, отделенного, не было там,
Ибо твое было отдано мне – мы были вдвоем!
 
 
Плакали кровью и пели любовь соловьи,
Души тонули в небесном вине – мы были вдвоем!..
..................................................................
 
 
...Я в Хорасане далеком в тот час пребывал,
Ты ж находился в Евфратской стране, – но мы были вдвоем!..
 
Только тело погибает, а душа живет, светла...      Описанное здесь восхождение от неорганического вещества («прах», «минерал») через растительную и животную жизнь («трава», «зверь») к разумному человеку – на первый взгляд представляется «гениальным предвосхищением» теории эволюции. Однако, более внимательно вчитываясь в строки Руми, мы понимаем, что у него, в отличие от жившего шестью веками позже английского естествоиспытателя, речь идет об «эволюции» не материи, но духа. Именно дух человека проходит все описанные выше ступени, чтобы впоследствии возвыситься до сверхчеловеческого уровня бытия – «Ангела». Однако суфия, достигшего уже в земной жизни этой «горней» ступени самоосознания, Руми призывает вновь сойти «в бездну темную» превратной земной жизни, дабы поделиться своим духовным опытом с учениками. Человек есть средоточие вселенной, в нем отражаются черты и свойства всего Космоса: «Строй созвездий отражают наши смертные тела!..»
       Д. Щ.
Только тело погибает, а душа живет, светла... 
Только тело погибает, а душа живет, светла.
Ствол растет – не исчезает: исчезает тень ствола.
 
 
Умирают отзвук, отсвет – но не сами Звук и Свет.
Помни: пламя не сгорает, вещество спалив дотла.
 
 
В тленье празднуя нетленье, от начала бытия
Нас Дорога Превращений в гору Разума вела.
 
 
Став из праха – минералом, ты затем взошел травой,
Зверь возник из травной кущи – в нем душа твоя жила!
 
 
И разумным человеком ты предстал не навсегда:
Эта глина не навеки вид Адама приняла!
 
 
Вскоре Ангелом ты станешь, удалившись в горний мир,
И душа стяжает в высях, что внизу не обрела.
 
 
Шамс! Покинь небес просторы, в бездну темную сойди:
Строй созвездий отражают наши смертные тела!..
 
Из «Песни ная»      Тростинка, отрезанная от корня и ставшая тростниковой флейтой-наем (излюбленным музыкальным инструментом на суфийских «радениях»), – символ человеческой души, разлученной с Аллахом («я с корнем своим разлучен!») и тоскующей по своему Возлюбленному – Источнику жизни, вдали от Которого душу ожидают страдания и смерть. Чем яснее осознает душа свою удаленность от Аллаха, тем более страстно она взывает к Нему и стремится к воссоединению с Ним. Таким образом, согласно Руми, все культурное творчество человечества (религия, музыка, словесное искусство, науки и т. д.) представляет собой, в конечном счете, страстный порыв к Богу – «далекому Другу», осуществляемый в «мире земном, опустелом и темном». Но особенно отчетли во слышится «плач тростникового ная» в тех творениях человеческого духа, которые исходят непосредственно из сердца и исполнены любви: «пусть сердце поет, как влюбленная птица...».
       Д. Щ.
      ***
      Современное образование нацелено в первую очередь на развитие интеллекта. Цель – получение информации для адаптации к определенным видам деятельности в обществе. Человек как целое упускается из виду и получает прикладное, а не самодовлеющее значение. Суфийское же образование ставит целью самопознание ученика и его духовное восхождение, т. е. путь очищения сердца. При этом рассудку (плотскому разуму) отводится низшая ступень. Плотский разум – эгоистическое оперирование обыденной информацией с целью извлечения выгоды. Через «пение» (постижение прекрасного), воспринимаемое сердцем, человек возвышается до «воскресения» своего сердца («о сердце, воскресни»), которое становится «вещим» и способным интуитивно постигать высшую реальность («Твой разум оценит ли песню мою? // О нет, я для вещего сердца пою!..»). Путь умножения информации (технократическая цивилизация) без воспитания сердца приводит ко все большему одичанию общества, вплоть до массового уничтожения людей. Именно через очищение сердец начинает действовать в человеческом сообществе (суфийском братстве) важное средство воспитания – любовь между всеми проходящими процесс обучения. Постепенно формируется малый социум любящих учителя и друг друга учеников. Это «малая модель» идеального общества, которую впоследствии остается «проецировать» на большое общество – государственную жизнь. Отсюда стремление суфиев сделать своих учеников государственными деятелями. Под исцеляемой душой («Любовь без врачебного лечит канона... С души отрясая безверия прах, // Любовь ее к небу несет на крылах») подразумевается душа как отдельного человека, так и всего народа. Можно быть человеком широко информированным, но внутренне больным – отсутствие любви, заботы об окружающих ведет к психическим заболеваниям как индивидуальным, так и массовым. Результат – нарастание криминализации общества. Исцеление – в любви.
       М. Х.
Из «Песни ная» 
Прислушайся к звукам – и сердцем внимай,
Как жалобно плачет и сетует най,
 
 
Как, слезно рыдая и горько стеная,
Разносится плач тростникового ная.
 
 
«Скажи нам, о чем ты рыдаешь, о чем?»
«О горе! Я с корнем своим разлучен!
 
 
Любому, кто терпит любовные муки,
Понятно и близко страданье разлуки.
 
 
Нам сердца чужого познать не дано,
Но в плаче с тобой мы сольемся в одно:
 
 
Как души сраженных смертельным недугом,
Мы станем рыдать, разлученные с Другом.
 
 
Почувствуй же сердцем: мой песенный дар —
Не ветер весенний, но огненный жар!
 
 
И в мире холодном, во мраке подлунном
Стань сам пламенеющим страстью Меджнуном.
 
 
Твой разум оценит ли песню мою?
О нет, я для вещего сердца пою!..»
.......................................................
 
 
...Все чаще я внемлю рыданиям ная,
И музыка в сердце смолкает иная.
 
 
О сердце, воскресни, ведь смерть – не вдали:
Влюбись – и любовью себя исцели!
 
 
Любовь без врачебного лечит канона,
Она и Лукмана мудрей, и Платона:
 
 
С души отрясая безверия прах,
Любовь ее к небу несет на крылах!
 
 
Пусть сердце поет, как влюбленная птица,
Иначе твой Друг от тебя отвратится, —
 
 
Молись, чтоб, отвергнутый розой своей,
В весеннем саду не замолк соловей...
 
 
Ты – глина земная, ты – персть, но при этом
Друг сердце твое озарил Своим светом!
 
 
А если б Он свет Свой навеки сокрыл, —
Ты бился б о землю, как сокол без крыл,
 
 
И в мире земном, опустелом и темном,
Ты б странствовал в страхе бродягой бездомным...
 
 
Но светоч немеркнущий в доме зажжен,
И в зеркале сердца твой Друг отражен.
 
 
А если твой мир помрачило хоть что-то —
Не медли и сердце омой от налета
 
 
Гордыни и злобы: омоешь – и вмиг
В нем вновь отразится возлюбленный Лик.
 
 
Прозреешь – и жизнь просияет иная,
И сердцем услышишь рыдания ная!..
 

 Притчи как форма обучения


      Центральное место в творчестве Руми принадлежит идее об Учении как таковом. Сама земная жизнь рассматривается им как способ систематического обучения человеческих душ Высшей Истине, причем каждая душа воспринимает Учение на доступном ей уровне и в отведенных ей границах. При этом «медресе» (учебным заведением) является весь наш мир; временем, отведенным на урок, – человеческая жизнь; учебными пособиями – все обстоятельства, встречи, предметы и живые существа, сопровождающие наше бытие; экзаменами – испытания и искушения, нас постигающие... Учителем же, разумеется, является Сам Создатель.
      Именно такое истолкование суфийских истин характерно для всех произведений Руми, и прежде всего для «Маснави» – его главного вдохновенного труда, рассматриваемого многими поколениями эзотериков Ислама как своего рода «персидский Коран» (или «Писание на языке фарси»). Здесь последовательно излагаются различные постулаты, идеи, откровения суфизма, которые обосновываются кораническими цитатами и хадисами (примерами из жизни Пророка Мухаммада), а также иллюстрируются яркими притчами и завершаются мудрыми назиданиями.
      Из этого огромного текста (примерно вдвое превышающего объемом «Божественную Комедию» Данте) для нашей книги выбраны только притчи, наглядно иллюстрирующие духовные рассуждения. Происхождение этих притч самое различное. Одни из них взяты из общечеловеческих фольклорных источников и восходят к «бродячим» – архетипическим и мифологическим – сюжетам. Другие связаны с темами различных национальных эпосов и сборников назидательных рассказов. Особенно часто привлекаются образы древнеиранского эпоса, воспроизведенного в «Шахнамэ» Фирдоуси, и индийской «Панчатантры», известной в мусульманском мире как «Калила и Димна». Истоки некоторых притч прослеживаются в религиозной литературе (сюжеты библейского и коранического происхождения, мусульманские хадисы, иудейские мидраши, христианские апокрифы). Отдельные сюжеты заимствованы из более ранних суфийских источников (например, поэм и отдельных стихотворений Санаи и Аттара). Встречаются здесь и истории, придуманные самим Руми... Перечень источников отдельных притч можно было бы продолжить. Сам Руми иносказательно изображает совокупность сюжетов мирового фольклора в виде «Древа Знания»:
 
...Меж тем в сказаньях, притчах всех широт
О Древе Знанья говорит народ.
 
 
Оно повсюду ветви простирает
И познающих светом озаряет,
 
 
Да я и сам, насколько было сил,
Узрел его и плод его вкусил...
 
       (Из притчи «Древо Бессмертия»)
      Исследователи до сих пор спорят о том, имеет ли поэма «Маснави» в своей основе единый (хотя порой и трудно прослеживаемый) план или же представляет собой грандиозный ряд интеллектуально-эмоциональных «вспышек сознания» поэта, его мгновенных экстатических прозрений и откровений. Сами же притчи, изъятые из контекста поэмы Руми и получившие самостоятельное значение, обычно располагаются в сборниках (как в оригинале, так и в различных переводах) в последовательности, заданной самой поэмой. Мы же решили расположить их тематически, по разделам, отражающим различные аспекты воспитания душ, подчеркнув тем самым главное направление мысли Руми – его учение о жизни как Великой Школе.
      Отдельные притчи, особенно включающие в себя ряд отступлений, в нашем переводе подверглись сокращениям: увы, современный читатель редко обладает тем поистине неисчерпаемым запасом свободного времени и терпения, который характеризовал благословенного средневекового книгочея – любителя подробности, смакователя детали...
      Каждой притче сопутствуют пояснения религиозно-философского характера, принадлежащие переводчику. Многие притчи сопровождаются также этико-психологическим комментарием, автор которого – Марк Хаткевич – уже выступал в качестве соавтора нашей предыдущей книги на данную тему «Джалаладдин Руми и суфийская традиция» (Антология гуманной педагогики. – М.: Издательский дом Шалвы Амонашвили, 2000). Тексты, принадлежащие Марку Хаткевичу, помечены инициалами «М. Х.».
      О суфизме – теории и практике духовного восхождения человека к Богу – сказано очень много в разные века и на разных языках. За последние годы в нашей стране издано немало книг, трактующих как суфийское Учение в целом, так и различные его аспекты, исторические связи, периоды развития, направления, школы...
      Наша же цель – помочь читателю исполнить совет самого Руми:
 
...Раздвинь завесу плотского ума —
И воссияет Истина сама!
 
       (Из притчи «Муравей») 
       

Главное сокровище суфиев      Психология суфизма теснейшим образом связана с педагогикой. Представление о человеке как о разумном духе, чья цель – преодолеть низшую, животную, природу и взойти на следующую – «ангельскую» – ступень (ср. у Руми: «...И разумным человеком ты предстал не навсегда: // Эта глина не навеки вид Адама приняла! // Вскоре Ангелом ты станешь...»), – предопределяет все основные правила хранения и передачи Духовного Знания – главного сокровища суфиев.
      По сравнению с материалистической педагогикой нашей современности, которая практически полностью нацелена на укоренение ученика в материальном мире, на приспособление его воли, интеллекта и эмоций к реалиям окружающей жизни, – суфийское обучение имеет противоположную цель. Оно призвано выводить сознание и чувства человека за пределы вещественного мира, укореняя их в высшей, духовной, реальности. Однако же суфийские мастера всегда признавали, что духовное восхождение, которое есть цель мистического обучения, невозможно без предварительной caмoреализации ученика в земном мире, без овладения множеством знаний и умений, относящихся к окружающей жизни, без раскрытия всех благих потенций его души. Словом, без всего того, что суфийские мудрецы образно именовали «сверлением жемчужины», разумея под жемчужиной нашу душу, а под вдеваемой в нее нитью – живую связь со всем мирозданием. Таким образом, обучение, связанное с освоением земного мира, не только не противоречит суфийской педагогике, но и является необходимой «стартовой площадкой» для предстоящих ученику духовных взлетов.
      Суфийское обучение должно как бы вырастать из обычного, продолжая его. В свете этого соображения проясняется и подлинный смысл педагогики будущего: готовить человека к его истинному, высшему, предназначению. К тому предназначению, которое по-разному описывают и с разных точек зрения рассматривают все великие религии человечества. А ведь и сама суфийская традиция призывает черпать мудрость не только из мусульманских, но также из христианских, иудейских и других источников религиозных знаний.
      В вопросе же «воспитания сердца» великие мировые религии сходятся между собой. Например, в Псалтири цель духовного обучения сформулирована так: «Потеку путем заповедей Твоих, когда Ты расширишь сердце мое» – Пс. 118, 32. Согласно этим словам, сердце, готовясь к служению Богу, должно «расшириться», т. е. объять многих любовью и многое – познанием (в библейской метафорике сердце – вместилище не только чувств, но и знаний). В Евангелии говорится о том, как очищенное сердце, из которого прежде исходили «злые помыслы» (Матф. 15, 19), из вместилища всевозможных нечистот может превратиться в источник живой воды, которая животворит и самого человека, и окружающий его мир: «Кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой» – Иоан. 7, 18. Коран же свидетельствует о том, что злые помыслы и нечестивые дела страшным образом воздействуют на сердца людей: «Покрыло ржавчиной их сердца? то, что они приобретали» (Коран 83, 14, пер. И.Ю. Крачковского).
      О том, что сердце, очистившись, призвано стать обителью Бога – Высшей Истины, говорит, отвергая лицемерное, внешнеобрядовое, «служение», и сам Руми:
 
В сердце Бог живет от века, в нем – Всевышнего чертог!
Поспеши же в храм Владыки, где Он славен и хвалим!..
 
      Именно суфийская традиция в деле воспитания учеников наиболее последовательно опирается на педагогику сердца – педагогику Священного Писания. Некоторые суфии полагают, что Иисус был основателем первой суфийской общины, а себя считают ее духовными наследниками. В суфийской традиции нашли свое продолжение и обличения тех лицемеров от религии, врагов истинной духовности и приверженцев внешнего обрядоверия, которых осуждал Иисус: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты; так и вы по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония» (Матф. 23, 27–28). Внешнее, показное совершенство, при котором сердце остается неочищенным, может оказаться даже хуже обыкновенного нечестия.
      Как Иисус был гоним поборниками «внешнего благочестия» своего времени, так и суфийские праведники не только терпели от «мусульман по наружности» бесчеловечные гонения, но порой подвергались и жестоким казням (Мансур Халладж, Фазлуллах, Имадеддин Насими и другие). Так же, как и первые христиане (ср.: «В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх... боящийся не совершен в любви» – I Иоан. 4, 18), суфии противопоставляли бескорыстную любовь человека к Богу – страху адских мук и стремлению к райским наградам.
      У Руми читаем:
 
Творец все души озарил, спросив: «Не Я ль вас сотворил?»
И я воскликнул: «Ты, Аллах!» – Любовью вечной я горю!
 
 
Служенья ангелы мудры, пред ними в трепете миры,
Моя ж любовь сильней, чем страх! – Любовью вечной я горю!
 
      А такую строку, как «не страшен мне горящий ад, не жажду райских я наград», воспринимаемую в контексте всего учения о любви к Богу, вслед за Руми мог бы повторить каждый суфийский мыслитель. И действительно, подобные слова встречаются как у предшественников этого величайшего « шейхапоэтов», так и у его последователей.
      Если суфийский шейхотдавал себе полный отчет в том, что в лице каждого мюридаему вверен для наставления бессмертный дух, наделенный безграничными потенциями развития, то его первой и ближайшей целью было – передать ученику это понимание истинного величия человека. Именно такой цели служили и многие «посвятительные» истории из суфийского прошлого и мистической практики, в том числе и знаменитое повествование о первой встрече Руми с Шамсом и о последующем их духовном единении. Понятно, что подобные истории, входя в плоть и кровь мюрида, во многом предопределяли и содержание, и форму его будущих общений с собратьями по тарикату, да и вообще с окружающими людьми.
      Согласно суфийской традиции, самые важные чудеса происходят не в сфере вещественных явлений, а в области человеческих отношений, при взаимном раскрытии людей. В семьях суфиев дети посвящались не столько в знания о строении вещества, сколько в «науку» о том, чем человек может стать для другого человека. Таким образом, все психологические и иные знания, приобретенные суфиями, получали практическое воплощение в их жизни. Это относится даже к таким, казалось бы, отвлеченным рассуждениям, как диспут между Руми и Шамсом относительно «превосходства» Пророка Мухаммада или Абу-Йазида Бистами в познании Истины.

 Жизнь Шейха


      Великий Учитель Джалаладдин Руми, несравненный суфийский проповедник, тончайший поэт, наставник душ в Божественной Истине, родился 800 лет назад, в 1207 году, в городе Балхе (Афганистан).
      Корни его семьи по отцу, Бахауддину Мухаммаду Валаду, известному богослову, восходят к халифу Али и Фатиме – дочери Пророка Мухаммада. Мать Руми была из рода шахов – властителей Балха. Псевдоним Руми, под которым Джалаладдин прославился на века, означает «житель Рума», т. е. Малой Азии, до мусульманского завоевания входившей в состав Византии, – земли «ромеев» (т. е. римлян). В малоазийский город Конью семья маленького Джалаладдина переселилась незадолго перед нашествием на Среднюю Азию полчищ Чингисхана.
      Согласно преданиям, вошедшим в книгу «Сто рассказов мудрости» (своеобразное «житие» Руми), чудеса, сверхъестественные явления, встречи с духами и людьми – посланцами высших миров – сопровождали жизнь Джалаладдина с самого детства. Одной из важнейших таких встреч, ставшей своего рода духовной инициацией мальчика, было посещение его семьей возвышенного суфийского шейхаи поэта Фаридуддина Аттара в городе Нишапуре (Иран). Духовидец Аттар узрел в маленьком Джалаладдине своего преемника, будущего наставника всех суфиев, и подарил ему свою мистическую поэму «Асрар-намэ» – «Книгу сокровищ». Свой дар Аттар сопроводил особым благословением (барака), которое помогает раскрыть в человеке духовные «каналы», делает его способным воспринимать откровения свыше. Отцу Джалаладдина Аттар пророчески предрек: «Твой сын зажжет на земле огонь восторженного служения Богу» (ср. слова Иисуса Христа в Евангелии от Луки: «Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!» – Лук. 12, 49).
      В Конье Джалаладдин, под руководством отца и других наставников, изучал основы мусульманской теологии и правоведения, а также теорию и практику суфизма. Завершив свое образование в исламских академиях Дамаска и Алеппо, он после кончины отца стал главным проповедником в Конье, унаследовав место главы медресе (духовного училища) и приобретя множество учеников и последователей.
      Величайшее озарение светом Высшей Истины произошло в жизни Руми при появлении в Конье странствующего шейхаШамсуддина Тебризского. Встреча этих двух мистиков-прозорливцев состоялась 26 ноября 1244 года, когда Руми было 37 лет. Однако сам он считал дату их знакомства днем своего нового – духовного – рождения. Действительно, после этой встречи внутренний мир Руми чудесным образом обновился. Джалаладдин стал непревзойденным Учителем, выражающим свой уникальный «горний опыт» в общедоступных стихах и притчах. Он стал великим Учителем-Поэтом...
      ...Дервиш Шамсуддин Тебризский подстерег на городском перекрестке процессию учеников во главе с восседавшим на муле Руми. Он властно схватил животное за поводья и, глядя прямо в лицо Джалаладдину, спросил: «О ты, испытующий пробу золота невидимых миров! Скажи мне: кто выше – Пророк Мухаммад или же Абу-Йазид Бистами?» (Бистами был оригинальным суфийским мыслителем, пролагавшим в IX веке новые стези Богопознания). Руми без промедления ответил: «Разумеется, Пророк Мухаммад! Ведь именно он – Предводитель каравана праведников, путешествующего к Небесам!» Но Шамсуддин парировал: «Отчего же тогда Пророк Мухаммад только просил Бога „излить на него Свой Свет“, в то время как Абу-Йазид восклицал: „Прославлен я, и сияю наивысшим сиянием“?»
      Погрузившись во внутреннее созерцание, Руми спустя какое-то время ответил: «Абу-Йазид Бистами поднялся на некоторую духовную ступень – и опьянел от ее сияния, ибо мал был просвет в его сердце, способный впустить луч Божества. Вот и решил он, что достиг наивысшего совершенства! Но Пророк Мухаммад постоянно переходил со ступени на ступень, зная бесконечность Восхождения и безмерность Божьей любви! Вот почему свет, доступный ему ранее, при каждом новом восхождении уже казался ему недостаточным, и просил он вновь и вновь: «Излей на меня Свой свет!..»
      Различные предания несколько расходятся в подробностях этого уникального диалога: согласно одному из них, Шамсуддин, услышав ответ Руми, потерял сознание от нестерпимого света Откровения, озарившего его; согласно же другому – сам Руми впал на время в беспамятство от внезапного вопроса Шамсуддина, и лишь потом, в экстазе постигнув Истину, ответствовал ему... Впрочем, оба предания сходятся в одном: существуют Высшие Идеи, соприкоснувшись с которыми, душа воспаряет столь высоко, что телесная природа человека потрясается до основания...
      ...С этого дня Руми и Шамс (сокращенное имя дервиша, своим появлением озарившего душу Руми, означает «солнце») были неразлучны в любви и познании, как бы составляя единого Человека. Поистине, оба они в миг своей встречи испытали сопричастность Сути Бытия и вкусили восторг, превышающий все земное. Шамс стал наставником и спутником Руми на том Пути к Источнику Жизни, который невыразим словами...
      На время прекратились проповеди Джалаладдина в медресе и мечети и ученики остались без его уроков – ведь он сам превратился из обучающего в обучаемого, постигая азы Горнего Знания, внимая своему «Солнцу жизни», как именовал он Шамса. А когда Руми возвратился к преподаванию – преобразились и суть, и форма его наставлений. Он обучал теперь непосредственному постижению Истины – через собственный живой пример, а также посредством притч. Он основал орден Маулавия – братство «танцующих дервишей», постигающих Тайну бытия через экстатическую радость, песню и танец, восходя на высоты поэзии и вникая в глубины мудрости.
      Недолго, всего около трех лет, длилось земное общение Руми с Шамсом. Фанатичные, настроенные против суфийских «свобод», ортодоксы-догматики, а также многочисленные завистники не осмеливались поднять руку на самого Руми, поскольку он пользовался покровительством властей. Но они составили заговор против Шамса и надеялись духовно погубить Руми, разлучив его с возлюбленным наставником и другом. В 1247 году Шамс навсегда исчез с земного плана бытия – по некоторым сведениям, он был убит теми самыми «сынами тьмы», для которых яркий свет Богопознания и любви к ближнему непереносим в любую эпоху. Однако тело Шамса так и не было найдено...
      Руми какое-то время оставался безутешным, разыскивая Шамса в разных краях. Но затем свершилось чудо: Джалаладдин ощутил, что душа Шамса вселилась в него самого, что отныне в одном теле неразлучно обитают две души!.. Несравненные по силе мысли и глубине чувства стихи потекли теперь из-под калама (тростникового пера) Джалаладдина, и подписывались они именем Шамса! Даже сам почерк Руми стал теперь неотличим от почерка Шамсуддина, который как бы сделал друга – свое alter ego – тем духовным каналом, через который мог отныне проводить в мир свои идеи, воплощать свое поэтическое мировидение.
      На этом новом, самом интенсивном по степени самовыражения, этапе своей жизни Руми создает все то, что сохранило его имя на века. Он окончательно формирует дервишское братство Маулавия, устанавливает для него чин своеобразных «радений» – медитативно-экстатических собраний, сопровождаемых декламацией стихов самого Руми, игрой на нае– тростниковой флейте, пением и танцами. В таком виде братство Маулавия существует и по сей день. Он пишет грандиозную по духовной проникновенности и поэтическим достоинствам поэму «Маснави-йи-манави» («Парные строки с тайным подтекстом», или «Двустишия с намеками на незримое»), состоящую из более 25 тысяч бейтов (двустиший). Сочинение поэмы заняло около 12 лет, завершившись в 1272 году. Он создает вдохновенное собрание стихов «Диван-и-Шамс» – «Поэтический сборник Шамса», или «Диван Шамса Табризского», в котором около 30 тысяч бейтов. Творения Руми, относимые к прозаическим лишь условно (проза в них часто перемежается со стихами или имеет ритмический характер), – это «Поучения» (собрание философско-мистических проповедей), «Послания» (сборник писем, обращенных к различным адресатам), а также свод его изречений «Фихи-ма-Фихи» («Здесь то, что здесь (есть)»), составленный впоследствии сыном Джалаладдина – Султаном Веледом. Последнее произведение соотносится с «Маснави», многое поясняя в этой поэме.
      Таков, вкратце, перечень «трудов и дней» Джалаладдина Руми, окончившего свой земной путь в 1273 году, но живущего в сердцах миллионов своих последователей и почитателей и теперь – спустя восемь веков...