Откройте свой Мир!

Чёрная роза - эмблема склероза или Хули-цзин гуляет по Фонтанке

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
Ловленный мизер
или
Фокус для фраеров(отрывок)

Появление Лисы.


Так стоял князь, картинно опершись о колонну, покручивая усы. Вдруг по воздуху пронеслась волна запаха чайного дерева, раздалось тихое рычание, и из-за колонны выскользнула Лиса. Лиса, изображавшая даму полу света, была одета в сиреневое платье с турнюром, скрывавшим хвост, на лице – лёгкий трагический грим, подчёркивающий замогильный романтизм момента.
«Ловленный мизер!», - грязно выругался князь.
«С четырьмя тузами», - мурлыкнула в приветствии Лиса.
- Ты как здесь?! - радостно заорал князь
- Мимо проходила…
- Врёшь.
- А как же?
- Давно в Петербурге?
- Не очень…
- А мне давно казалось, что ты где-то тут рядом! Третьего дня в игорном доме отвисал, та показалось – тебя почуял.
- Эх ты, пригорюнилась Лиса. Я тебя видела, ты выигрываешь всю дорогу, как собака, а дом тот мой.
- Иди ты!
- У меня дело в Питере – лавка древностей и ароматов, а игорный дом это так - для души.
- Опять химерами торгуешь? - ущипнул Лису князь.
- Самый дорогой товар! Кстати, купи у меня немного масла сладкого миндаля, тебе не помешает широдара, а у меня склад затарен.
- Ни за что, - хохотнул князь, и тут же выписал чек на кругленькую сумму.
- Вот теперь рамс сошёлся, – хихикнула благодарная Лиса. Князь знал Лису давно, довелось пересечься на Тянь-Шане. По сути своей Лиса была чудовищем, по внешнему виду – женщиной, по манере поведения – по ситуации, а по призванию – китайским оборотнем.
- Чем вообще занимаешься, настоял князь, чувствуя что Лиса легализовалась не зря.
- Тебе скажу, так уж и быть. У Бенкендорфа служу. Только он этого не знает. Ну и попутно врачую всяких шизофреников, параноиков и прочую девиантную публику, - это сейчас модно.
- Бура лохматит преферанс! Ты же не врач!
- И чё? Лиса элегантно сморкнулась в пол и зажгла сигару, - Зато я клятву Гиппократа не давала. Внезапно в мирно беседующим подскочил какой-то тёмный типчик в бумажных веригах . «Что вы думаете об изысканиях великой мадам Блаватской?», - содрогаясь спросил он у парочки, чуть с ног обоих не сбив волной неподдельного негатива. Князь размахнулся было с целью сотрясти говорящие бараньи мозги целким ударом в третий глаз, но Лиса остановила в полёте волосатый кулак, переадресовав его себе под перелинку, где он и успокоился в тепле.
- Не порть его, князюшка, шепнула Лиса. Это филёр из Летучего отряда, человечек пока полезный. - Как всё запущено, рыкнул князь, зевая. - Да ладно, булькнула Лиса в чашечку чёрного кофе, которую она только что подрезала у зазевавшийся какой-то черницы, безуспешно старавшейся спровоцировать у себя генерализированный истерический припадок, - не всё тут так сложно, как всё тут плохо. Видишь даму в чёрном муаре и в соболях? – продолжала петь Лиса, - это Чёрная Кошечка. Гуляет сама по себе где хочет, что хочет, то делает, а уж что думает – это сам дьявол не знает. Она человек верный. Правде жизни. А тут с интереса чисто. Ну и ещё человек несколько – прохожих. А ты обрати своё внимание на завсегдатаев. Тут много наших с тобой старых знакомых. Не узнаёшь? Так это они просто масть сменили.
- Вижу, не слепой, - прошипел князь, быстренько сдёрнув тёмные очки с круглыми стёклами. Один глаз у него оказался голубым, а второй – стеклянным.
Ша Нуар, она же Кошка Чёрная, медленно повернулась, шурша муаром, интуитивно почувствовав, что речь о ней. Недобрым повеяло от насторожившегося зверя. Аспидная Siberian Cat зловеще сверкала зелёными глазами. Медиумы и спириты не могли проникнуть в тайны её свободной души - слишком далеки они были от чудного и изящного пиршества жизни
- Ишь, как хороша, чертовка! – подумал он тот, - нет у Правды шансов скрыться, если на неё такая хищница нацелилась. Князь ел Кошку глазами, урча. И даже покусывал.
- Началось, - подумала Лиса ... Князюшка - то себе верен, хоть и на работе. Опять у него судари - направо, сударыни - налево, сам прямо, но с неизменным левым уклоном. А вслух сказала, беспардонно встряв в нахальный процесс обольщения,
– А не завалиться ли нам всем в кафешку напротив? Посидим, покалякаем о делах наших. Знаниями поделимся под разговор душевный. Заодно и профитролями натрескаемся, пока от голодухи никто дуба не врезал. Князь угощает!

Знаменитое кафе мадам Эдельвейсинер «Виктор Палас» имело счастье находиться аккурат напротив спиритического салона. Пару раз хозяйка кафе захаживала к Мракобесятской. Увиденное её впечатлило настолько, что мадам Эдельвейсингер старалась даже не смотреть в сторону тёмной парадной через которую денно и нощно сновали осалонённые адепты. Но в куске хлеба с медовым рафом добрая хозяюшка не оказывала никому. Ибо сказано, - не навязывайся со своей добродетелью, но напои жаждущего и накорми голодного. Алсо, пищей для размышления голодных не накормишь. Двери кофейни были всегда и для всех открыты.
Итак, Князь, Шануар и Лиса покинули Салон. Князь предложил Шануар руку, они шли болтая по французски, князь нёс всякий вздор, перемежая его армейскими шуточками, Шануар благосклонно улыбалась всему этому великосветскому пустозвонству, щуря зелёные глаза. Лиса тоже опиралась на чью-то руку. Но кто был этот человек, возникший из тени, как по мановению волшебной палочки сразу после того как троица вышла из парадной, никто не знал. Кроме Лисы…

Чёрная роза - эмблема склероза или Хули-цзин гуляет по Фонтанке.
Отрывок из Сетевого романа.

Таким изысканным макаром наши герои всё-таки вошли в вожделенное кафе.
По началу-то мадам Эдельвейсингер хотела его попросту обозвать.
«Скалки и корона» или «Лев и сковорода», но свирепый, но многоуважаемый околоточный воспротивился излишней цветистости общественного самовыражения. Снизойдя до бравого унтера, мадам назвала своё чревоугодническое начинание его именем – «У Виктора» (ударение на второй слог), что не шло в разрез с его тщательно оберегаемым от посторонних глаз, бессознательным.
В кофейном заведении было уютно, но мест мало – «У Виктора» любили собираться художники, поэты, пейсатели и прочая праздная публика.
Они делились здесь своими творческими планами с целью изловить и впоследствии предать анафеме соратников по цеху, которых усердно провоцировали на плагиат.
В перерывах между мороженым и расстегайчиками, заботливо приготовленными умелыми руками красавицы хозяйки, гегемоны творческого труда с удовольствием предавались концептуальным, политическим, философским и совсем уж беспредметным спорам а ля «сам дурак».
Короче говоря, все были при своём деле в этом благословенном месте.
Захаживала сюда и баронесса фон Цыц – старинная подруга и наперсница Мракобесятской. Баронесса фон Цыц была воистину по житейски умна – ничего не смысля пейсательском труде и вообще слабо соображая по ранней старости, она имела вес. Килограммов так под сто пятьдесят живого.
Урождённая гондурасскя принцесса, фон Цыц и по русски-то говорила со словарём, но имела такой многозначительный вид, такие знакомства и так умела срезать какого-нибудь полу голодного раздухорившегося молодца в чернилах, что кофеманы с графоманами слушали её открыв рты, обрамлённые необсохшим молоком.
Пестро. Пестро тут как на одесском привозе, - подумал Коломввашрай, страстно, но незаметно сжимая лапку Шануар
в своей засковрелой пятерне, украшенной масонскими какими-то печатками и перстнями, а вслух спросил очаровательную хозяйку, - а нет ли у Вас, прелестная, отдельного кабинетика для всей банды? Потомок ариев была не чужд разнузданной цыганщине, алсо не был чужд потомок и любви к вальтасарийским пирам.


Кабак в кафе.(отрывок)



- Конечно есть, - радушно улыбнулась хозяюшка сразу всем вошедшим, но сейчас все заняты. Располагайтесь, господа.
Как только в одном из кабинетов пейсатели перебьют друг дружку, околоточный карету подгонит, протокол составим, так я уж сразу и вас переведу вас в отдельный. На будущее, - свидетелями не соблаговолите ли? Застебатский впился кислотным взором в крахмальное крылышко передничка хозяйки, согласился на всё, обещал пол мира, а крылышко растворил за ненадобностью. Шануар выбрала столик и все расселись, но вдруг заметили, что опять куда-то подевалась Лиса.
- Чё за нафик-то, - растерянно произнёс князь.
Лиса, тем временем, влезла уже в один из приватных отсеков заведения общественного питания , - узнала среди посетителей своего давнишнего знакомого Саню Накраевсого. Тот по такому случаю заказал дюжину шампанского и индюка с ананасами, движимый неосознанным, но непреодолимым порывом человека, в голову которого, как ножик в масло, внедрилась какая-то чертовщина.
Ещё с пол часика повыпендривавшись, определились с заказами.
К тому времени подошла и Лиса, слегка покачиваясь из стороны в сторону, как боцман перед институтками. Эхе, - смекнул князь, на которого повело сладким ароматом скандала. Лиса упала на стул, закинула ногу на лапу, приняла вдруг какую-то уж совсем непотребную позу и рявкнула,
- Принесите мне жареных сердец!
Тут в кафешку залетел какой-то кент ушастый. Недолго думая, заказал водки с пивом. От такой куртуазности на лицах пейсателей возникло презрительно насмешливое недоумение. Они захихикали между собой, а мадам Эдельвейсер чинно исполнила заказ, помня о своей роли радушной хозяйки, но понимая, что этим миксом - пивом с водкой - льёт воду не на свою мельницу. Наколдырившись до звериного образа за две минутки с половиною, лохматый посетитель обвёл замутнённым взором кафейных заседателей и сфокусировался на Лисе, которая наблюдала за ним в пол глаза, догоняясь княжеским коньяком. Затем встал, упал, зацепившись за ножку стула, снова встал и пошёл по синусоиде прямо к столику, за которым Лиса ждала вожделенного скандала.
Ишь ты ванька встанька какой, - плоско сострила Лиса негромко, но так чтобы упавший дважды услышал.
Лохматый щёлкнул каблуками, пошатнулся, рыгнул и сказал,
- Позвольте представиться, - Ваня! Нет, Петя. Пардонтес! Ик… снова упал. Василий я, короче. Шнапс-капитан-с … Ик! Разрешите принять в уверении … к восхищению в вашем и нашем совершенно из …почтении к талантам.. у красотой, да !
– Складно звонишь, тихо прошипела Лиса. А ну ка сбацай чё-нибудь ещё красиво, солдатик.
Лохматый был обескуражен маленько – в кафешке его хорошо знали, как предвестника косметического ремонта помещения. Он привык к тому, что своими вывертами способствует доброму делу … путём провокаций, призванных обеспечить обновление интерьеров заведения мадам Эдельвейсингер.
Тут вовсю работал механизм рационализации, развила который Анька Срёйд, а придумал от какого-то неизбывного горя папаша ейный. А князь, в свою очередь, знал, что нарядная Лиса это всё равно что трезвая, но тёплая. И ждать при таком многозначном раскладе можно чего угодно, но ничего хорошего. Лиса же, в свою уже очередь, очень не любила природных дураков, а уж господ, которые ими прикидываются, тем боле.
Атмосфера кафе перенасытилась парами алкоголя и психологическими выкладками в разной интерпретации. Здесь царило бессознательное, и бесстыдно обнажались скрытые мотивации. Посетители замерли в предвкушении прорыва в психологии, кто мог ещё писать, тот приготовил перья и чернила. Лиса, прикурив третью сигару, затянулась и, прищурив один глаз от дыма, спросила лохматого гнусавым блатным голосом,
- Влюбился, ссука? А пупок не развяжется, мясо пьяное?
Мадам Эдельвейсенгер, обречённо вздохнув, привычно начала менять фарфор и хрусталь на пластиковые стаканчики. Фейерверк так фейерверк!
Надо отметить, что Очаровательна Хозяюшка обожала фейерверки. Правда, в строго отведённых для этого местах. Но выбирать не приходилось, ибо сказано правоверными мусульманами, - гость подарок Аллаха, незваный – хуже татарина и гостям всегда рады. Правда, какой-то хитрец где-то в комментариях ляпнул что-то вроде, - заходите, когда нас дома нет, но этот топорный «шедевр» разговорного жанра не рассматривался, ввиду своей вопиющей парадоксальности.
Каждый выбирает по себе женщину, религию, дорогу, - произнесла мадам вполголоса и добавила вздохнув, - и посуду. Что до Лисы, так та планировала тупо повесить лохматого тупо на рее. Или ещё на какой-нибудь лаже или байде вроде потолочной балки, которая расположилась здесь же, в вышине, аккурат недалече.
- Вот как всё-таки судьба играет человеком, - размышляла Лиса. - Она изменчива всегда, - продолжала она следовать ходу мысли, - то вознесёт его высоко … хозяюшка, а верёвка у тебя есть?
– То в землю бросит без следа !! – самоотверженно помог лохматый .
- Пральна! Подбодрила Лиса .
Эдельвейсингер притащила откуда-то внушительный моток хорошего шпагата.
- Негоциант один оставил, - пояснила она, - проездом из Венеции в Жмеринку, - Раритетная вещь!
- Почему, - стройным хором спросило кафе.
- Жажда хлеба и зрелищ объединяет людей, - пояснила Лиса. Надо поразмыслить на досуге о феномене коллективного бессознательного.
– Да сказал что на этой верёвке Диму Барагозова вздёрнули, скромно сообщила Хозяюшка.
«Если следовать традициям, в любой стране за приличного человека сойти можно», - записала на подвернувшемся манжете князя Лиса.
- Однако, к делу! - начала она, потирая маленькие жестокие ручки …
«Танцы, танцы !», - внезапно, но очень кстати закричала Шануар. Ей было смертельно скучно наблюдать все эти дивертисменты, в коих князь, например, участия не принимал – он вдохновенно троллил посетителей.
– Жизнь внесла коррективы в программу культурного отдыха, - подумала Лиса и занесла на скрижали этот сильный фразон - на статус пойдёт.
- А подвеска на зеркале заднего вида это всё-таки пошлость, продолжала мозгоклёпствовать Лиса. Вот если АпганИ Есчо Рас на корме написать, - это да! Это magnifiquement. Танцуют все!

Воспоминания и пушечное мясо (отрывок)


Лиса тяпнула ещё один бокальчик генуэзского винца , и в лисьей голове калейдоскопом понеслись яркие картины былого, – костёр под лозами дикого винограда, пение осатаневших цикад, вперемешку с жутким воем сирены, огромные тыквы, свисающие подобно осиным гнёздам, голодный гордый лисёнок с перебитой лапой, всадники в ледяной воде горной речки, бурундучья нора, ломающая ногу наступившего в неё коня. Вспоминала Лиса и дикую сливу на скалистом берегу моря, и снежную болезнь в Тянь - Шаньских горах.
Морозную, залитую солнцем жестокую бесприютную Москву и, вечно мрачный в своей чопорности, капризный Петербург, навечно обречённый обижаться на собственную неуместность, осколки древних ликифов, выброшенных морем, неожиданный запах соснового бора в приморском жарком городе. Всё смешалось в этом терпком, остром, многоцветном коктейле – былое и возможное, невозможное и его вполне бессмысленные оценки, шрамы на испачканной соком греческих орехов коже, поцелуи и затрещины, страсть и ненависть, слёзы и песни, тьма кромешная и огненный свет. Былое явилось в неизменном репертуаре, спровоцировав, понимаете ли, думы.
Лиса скорчила двусмысленную гримаску и нахально вставила в бокал воспоминаний космически огромный цветок мальвы цвета само. Бокал опрокинулся, что естественно, воспоминания растеклись по белой скатерти, что безобразно. «Вот свинота !», подумала хозяйка, подмигнув половому, мигом заспешившему переменить скатёрку. Будучи экзистенциалистом, он ненавидел любые экзистенциальные опыты, ведущие к нечистоплотности, почти также сильно, как и скороговорки. - Впрочем, хрена ли за скатерть переживать - взбодрилась Эдельвейсенгер, когда народ воспоминаниям предаётся.
А Застебатский, отвлёкшийся, наконец, от лужи воспоминаний, был уже далёк от линейного восприятия окружающей действительности, и старался объективную-то реальность воспринимать "тщательней и ширше" и, любуясь, как девчонки бодро выкидывали в кан-кане стройные ножки, думал в том числе и о том, что обучить таких удару "мае-гери" совсем нетрудно. Лиса же была категорически против подобных княжеских фантазий, справедливо полагая, что всякие там «мае-гери» - не женское дело, а женщина каратистка ужасна и обезьяне подобна, но фантазировать никому запретить не могла, не хотела и только записывала в блокнотик, хихикая.
Вообще-то, будучи старым солдатом, не знавшим слов любви, князь часто прикидывал собеседника на предмет полезности в военном деле, в зависимости от его природных склонностей и способностей. Ведь даже в пушечным мясом не всякого сделаешь - там не нужны трусы и размышленцы. А нужны храбрые любители выпить, вроде Лохматого шнапс-капитана, предел мечтаний которых - улечься под фанерной звездой и надписью "Пал смертью храбрых" . А вот реакция мадам Эдельвесигер, например, выдаёт в ней потенциального, хотя и излишне азартного, но отличного стрелка. Такой женщине в руки пулемет - ни одна сволочь не приблизится! Словом, "даже в шёлке платья видел парашют"...

Лисы, лисенята и соломоновы мудрости
Сказочники Тяньшанских Гор
Сетевой роман. Отрывок.

Лиса принципиально желала знать не всё, а только то что нужно на каждый конкретный момент,правда, не всегда у неё это получалось, и, иногда, Лисица просто озадачивала Князя своей осведомлённостью. Во всём, но особенно во всякой чертовщине. Так, продираясь через какой-нибудь дремучий лес, Князь неоднократно был предупреждён ею о поставленных на прохожих путников заманчивых капканах, «волчьих» ямах, маскирующихся изумрудными свежими полянками и прочих ароматных «кучках» - продуктах людоедского интеллекта. Будучи оборотнем по рождению и влюблённой женщиной по призванию, Лиса обладала способностью находиться в нескольких местах сразу, моментально усваивая нюансы информации, и ненавязчиво предлагала Князю лисьи выводы, на авторство, впрочем, не претендующие. Короче говоря, князенька давно уже понял, что на каждую «волчью» яму найдётся изящный лисий «финт».
Можно, конечно, прикинуться разудалым разгульным ротмистром, - вещала Лиса, - устроить попойку в какой-нибудь бане с сотоварищами и дебелыми девками, можно потом танцевать в простыне и в венике с цыганами на улице, но вот распевать ритмичные частушки про государя императора, награждая его при этом некуртуазными идиоматическими прозвищами - это в нашей жизни лишнее, - анализировала Лиса, умасливая городового старой сторублёвкой.
Дело в том, что оборотень уважал каждую существующую власть в каждой стране пребывания, что и обеспечивало ему максимальную свободу действий. Так же, каждый раз перемещаясь в другую страну, Лиса меняла национальность и вероисповедание, исключительно с целью не раздражать народные массы, предающие этим двум пунктикам в анкетках какой-то там смысл сакральный, что и было отражено в выправленных лисьих документиках со всей искренностью. Ибо нет в подлунном мире искренности более убийственной, чем искренность подложного паспорта. В целом, переразвитым умом можно подметить некоторую лисью любовь к спецэффектам, но в частности и справедливости ради, гипертрофированный умище отмечал так же то, что штамп о семейном положении благополучно перемещался из одной ксивы в другую без изменений. В каждой стране при любом режиме Лиса была замужем за Князем. Как прокомментировал один вождь доисторического племени оплеуху своему сородичу, выписанную за то, что тот субординацию нарушил - "Положение обязывает". Так и князя - положение обязывало кое к чему. К каким-нибудь конкретным действиям, чтоб усугубить в лисьей душе чувство праздника.
Вообще, Князь, будучи плутоватым по натуре своей, тяготел к тому, чтоб каждый день был праздником. О, сколько их!.. "Праздник разбитой тарелки", "Праздник Дождя", "Праздник сырного супа", «Праздник звонкого леща»… Словом, даже если Лиса затруднялась, какой именно праздник будет нынче и просто радостно кричала, проснувшись, Князь легко объявлял этот день "Праздником лисьего крика", и они приступали к празднованию. Но сегодня праздник не рядовой, а торжественный. Надо бы одарить Лисицу в честь очередного бракосочетания. И потому, полуобняв её, он скомандовал - "готовность к выходу - 10 минут!" Но скомандовал как-то нежно и по-праздничному. "И чтоб живо мне!" - добавил вовсе уж ласково. Лиса, осознавая причину выхода в свет, весело зашуршала костюмами, даже не особо коря князя «солдафоном» и «армейским сапогом». Они вышли из номера доходного дома, в котором князь снял этаж для себя, Лисы и выводка лисят – шалунов, которые, периодически вырывались на свободу и с удовольствием осваивали новый для себя город, удивляя его проказами и мелкими кражами слов и выражений у городских обитателей. Лисята по малолетству запирались родителями в дальней потаённой комнате с книжками и игрушками.
Впрочем, сорванцы отлично знали, что иногда Лиса намеренно «забывала» повернуть ключ в замке и самозабвенно предавались самовоспитанию на городских улицах и площадях. Надо признаться, что Лисица в части воспитания наследников озаботилась только одним, но по её мнению вполне достаточным – она объяснила рыжим бестиям, что никогда не стоит путать чёрное с белым.
Всеми остальными нюансами цветовой градации она озаботиться не соизволила, доверяя продолжателям дел своих и уважая их собственные начинания. Вот и сейчас Лиса вставила ключик в замок лисьей свободы, пощёлкала им, не поворачивая, и выкатилась на улицу под руку с Князем, который сделал вид, что сделал вид. Все эти витиеватые действия очень нравились всему выводку, уже научившемуся ценить свободу больше собственных хвостов. Шагнув на тротуар, Князь и Лиса одновременно прищурились от яркого солнца и, синхронно повернув направо, двинули куда глаза глядят в уверенности, что не сворачивающей со своего пути всегда дойдёт до своей же цели...

Сероводород и пидвипедверты
Сказочники Тяньшанских Гор
Чёрная роза - эмблема склероза или Хули-цзин гуляет по Фонтанке (отрывок)

Далее внимательному читателю предлагается странный монолог Лисы, состоящий впрочем, из реплик диалога с каким-то комментатором – оригиналом, которого в Салон принесли бурные волны желания, названного впоследствии Лисой «желанием написать хоть что - нибудь где попало». Впрочем, отдельные реплики были стёрты ввиду своей крайней шизофазичности.
Лиса ценила надписи на стенах и , вчитываясь, отвязано вскрывала в них целые абзацы скрытых смыслов. Вот и сейчас она с удовольствием читала начертанное на обоях заведения мадам Эдельвейсингер высказывание, не лишённое поэтики:
Скрон. Он такой мобильный, что и шагов не видно. Озорничаем на пути ведь зеркало и есть настоящее. Однако, ежели амальгаму всю соскрести, то опять получится...
Автор строк сих так вдохновился их смыслом сакральным, что перечитав их, даже почти стёр. Но история не знает сослагательного наклонения, посему эти перлы пейсательского труда всё-таки частично остались на обоях, поражая посетителей кафе глубиной и цветистостью вплоть до следующего ремонта, затеянного хозяйкой. Если коротенько, смысл написанного сводился к фантазиям о стакане, многоугольной комнате, буре, осколкам, потерянном алмазе, зеркалам и пр.
Фокус покус этих автографов заключался в том, что читать их можно было как слева направо, так и справа налево – глубокий смысл написанного от этого не терялся. Короче говоря, господин Справаналева превзошёл сам себя, а Лиса ему даже похлопала, справедливо заметив, - вот как же всё-таки трудно формулировать мысли, когда их и вовсе нет.
- Ишь, как страдает человек! - отметила глумливая Лиса и подписала, следуя дурной своей привычке, - тщетно твоё желание войти, путник, туда, где ты давно уже находишься. Не каждый осколок – осколок зеркала далёкого тролля из сказки, но и не каждый абзац – троллизма продукт.
- Прикинь – чё у меня в голове, - дразнилась Лиса, ценившая витиеватость, но не в ущерб здравому смыслу.
- Любопытно, продолжила она , а можно ли утолить жажду, поцарапав стакан. Уж конечно, если даже многоугольная комната переполнена водой с какого-то перепуга, то алмазы там только с аквалангом искать.
Лиса обратилась к жизненному опыту, порылась в нём и изрекла, - храните алмазы в непромокаемых швейцарских банках старой архитектуры, если конечно они есть и настоящие. Особенно в бурю... Короче говоря, солдатик, бери ношу по себе, а чтоб не падать при ходьбе, - Лиса подвела наконец жирную черту под всем этим настенным выпендрёжем, умело разворачивая сюжет в намеченное русло.
- Многие из смешных подпевал уже превратились в несчастных салонных адептов, принимая за красоту замшелую косность. За некоторых и подумать не грех, - так размышляла Лиса, с удовольствием отрывая ногу индюку, мастерски приготовленному на кухнях славного кафе «у Виктора» (удар. на второй слог)
- Ходят тут пейсатели всякие, здоровый голод утолять мешают да обои пачкают, - с этими словами зверюга, жадная до хорошего хавчика, опрокинула бокальчик белого полусладкого. А Эдельвейсингер украшала длинные настенные надписи цветами – на память чисто .
- Лисица, я смотрю, забавно вы тут время проводите, вскричал князь в кафе вбегая, - только непонятно - где сам пейсатель? Удалила что ли?!
- Сам удалил, ответствовала Лиса, жуя, - но уже из ЧС . Тут я за него подумала - кто ж ему даст роман портить? А у меня бы рука, то есть лапа не поднялась бы удалять такое. К тому же, я бы удалила вместе со своими ответами.
- Лакомишься индюшатиной, Лисица, а тут оголодавший Повевальщик всё долбится в дверь кофейни, сообщила встревоженная хозяйка, - У вас стока добра, - орёт, - всё утробы набиваете!...
Чего проще - зайди и угостись, - недоумевала Эделвейсенгер, - странные гости-стены царапают, дверь пинают.
- Просто зайти может каждый, а с пидвипедвертами – только рыцари ордена тайной власти Лопухов, Мыла и Скамейки, - сообщила Лиса,
- Хозяюшка, а нет ли у вас в меню десерта Сопапийяс с мокко-флиппом в золочёной чашечке из сервиза Stravaganza, изготовленного португальской компанией Siala, которая привлекла к этому художников из другой португальской компании, SPAL, специализирующейся на производстве фарфора, и компании Ouropa, инкрустировавшей сервизы бриллиантами из Мадрида, ась?
Мадам размахнулась было с целью запустить в Лису жестяной коробкой из под бисквитов, но та быстренько превратилась в вазу династии цинь. Хозяйка передумала и велела подать оборотню инжира в шоколаде и пахлавы с карамельным каппучоко. После чего повесила на дверь табличку на верёвочке, которая гласила
"с пидвипедвертами, скамейками, лопухами, мылом, рыцарями и оборотнями – вход строго воспрещён!"
Плотно закусив, Лиса решила соблазнить Князя, с которым они были женаты много лет, с благой целью – выйти за него снова взамуж, или женить его на себе – это уж как кому больше нравится. Для озадачившихся этой коллизией, как любил выражаться княжий знакомец уголовный авторитет Слон, поясню, что Лисе так нравилась свадьба с предшествующими ухаживаниями и прочими evenements romantiques, медовый месяц, радость всеобщих родственников, свадебный пир с подарками, что она не могла отказать себе в удовольствии выходить взамуж за князя снова и снова к его вящему удовольствию...

Прошу прошения у внимательных читателей за некоторую непоследовательность повествования - здесь всё, что удалось сохранить после бесчисленных переустановок системы.

Действующие лица и исполнители:
Лиса - Веста Лиса
Князь Застебатский Коломввашрай - Александр В.
мадам Эдельвейсингер хозяйка кафе - Лариса Пашкова
Ша нуар - Ольга Карамболька

все остальные-забыты и покрыты пылью веков, но зла на них не держим, а вспоминаем с благодарностью за весело прожитые месяцы.

свидетельства о публикации:
№215071301235
№215071301275
№215071400856
№215071301300
№215071501596
№215072300128

Когда я стану старой клюшкой
Навязчивой, занудливой, тупой
И буду бредить о политике,
Как говорится, день – деньской,
Когда фонтаны моей глупости
Закроют Солнце, и Луну,
А взрывы мании величия
Мои мозги прибьют ко дну,
Любимый, рассуди логически,
И сделай смело вещь такую:
Ты пристрели меня, Любимый,
Не тратя времени впустую.
Любимый, пристрели Позорище,
Всему живому помоги,
Когда своим гугнивым клёкотом
Я выносить начну мозги.
----
Товарищ, в клочья гнилой кочан!
Сбрендила если, заставь замолчать,
С деменцией лучше лежать в земле,
Чем корчится мухою на стекле!

" — ...Ты по политическим взглядам кто?
— Рыночник, — ответил Татарский, — довольно радикальный.
— А конкретнее?
— Конкретнее... Скажем так, мне нравится, когда у жизни большие сиськи. Но во мне не вызывает ни малейшего волнения так называемая кантовская сиська в себе, сколько бы молока в ней ни плескалось. И в этом мое отличие от бескорыстных идеалистов вроде Гайдара...
Если короче, в гробу я видел любую кантовскую сиську в себе со всеми ее категорическими императивами. На рынке сисек нежность во мне вызывает только фейербаховская сиська для нас. Такое у меня видение ситуации.
— Вот и я так думаю, — совершенно серьезно сказал Азадовский, — пусть лучше небольшая, но фейербаховская..."

Виктор Пелевин - Generation «П»

– Каждому трудящемуся надо дать в его собственность небольшое царство труда – пусть он копается в нем непрерывно и будет вечно счастлив, – развивал Умрищев вслух свое воображение. – Один, например, чистит скотоместа, другой чинит по степи срубовые колодцы, третий пробует просто молоко – какое скисло, какое нет, – каждый делает планово свое дело, и некуда ему больше соваться. Я считаю, что такая установка даст возможность опомниться мне и всему руководящему персоналу от текущих дел, которые перестанут к тому времени течь. Пора, товарищи, социализм сделать не суетой, а заботой миллионов.

Собрание молчало; старушка Федератовна уже загорюнилась, облокотившись на коричневую руку; она знала, что ей думать, и глядела на Умрищева, как на подлого.

– Что здесь такое? – спросила Босталоева. – Что мы обсуждаем и какая повестка дня?

– Я ничего не понимаю, – со сдержанной враждебностью объяснил Високовский, – обратитесь к товарищу директору: он должен знать.

Високовский, презирая Умрищева, начинал распространять свое холодное чувство уже гораздо шире, может быть, на весь руководящий персонал советского скотоводства. Босталоева это поняла.

– А теперь слушайте меня дальше, – говорил Умрищев. – Есть еще разные неопределенные вопросы, изученные мною по старинной и по советской печати. У грабарей дети рожаются весной, у вальщиков – среди лета, у гуртоправов – к осени, у шоферов – зимой, монтажницы отделываются к марту месяцу, а доярки в марте только починают; поздно-поздно, голубушки, починаете, летом носить ведь жарко будет!..

– Да что ты скучаешь-то все, батюшка: то жарко, то тяжко, – осерчала старушка, – да мы вытерпим!

Умрищев только теперь обратил свой взгляд на ту старушку, и вдруг все его задумчивое лицо сделалось ласковым и снисходительным.

– Стару-у-шка! – сказал он с глубоким сочувствием.

– Стари-чок! – настолько же ласково произнесла старушка.

– Ты что ж, существуешь?

– А что ж мне больше делать-то, батюшка? – подробно говорила старушка. – Привыкла и живу себе.

– А тебе ничего, не странно жить-то?

– Да мне ничего… Я только интервенции боюсь, а больше ничего… Бессонница еще мучает меня – по всей республике громовень, стуковень идет, разве тут уснешь!

Здесь Умрищев даже удивился:

– Интервенция?! А ты знаешь это понятие? Что ты во все слова суешься?..

– Знаю, батюшка. Я все знаю – я культурная старушка.

– Ты, наверно, Кузьминишна?! – догадывался Умрищев.

– Нет, батюшка, – ответила старушка, – я Федератовна. Кузьминишной я уже была.


– Так ты, может, формально только культурной стала? – несколько сомневался Умрищев.

– Нет, батюшка, я по совести, – ответила Федератовна.

Умрищев встал на ноги и сердечно растрогался.

– Дай я тебя поцелую! Нежная моя, научная старушка! – говорил Умрищев, целуя Федератовну несколько раз. – Никуда ты не совалась, дожила до старости лет и стала ты, как боец, против всех стихий природы!

– И против классового врага, батюшка! – поправила Федератовна. – Против тебя, против Божева Афанаса и против еще каких-нибудь, кто появится… Я ведь все кругом вижу, я во все суюсь, я всем здесь мешаю!..


– Говори, бабушка, – обрадованно попросила Босталоева. – У нас повестки дня нету, а ты факты знаешь!

– Да то ништ я фактов не знаю! – медлила Федератовна. – Я всю республику люблю, я день и ночь хожу и щупаю, где что есть и где чего нету… Да без меня б тут давно мужики-единоличники всех коров своих гнусных на наших обменяли, и не узнал бы никто, а кто и проведал бы, так молчал уж: ай ему жалко нашу федеративную республику?! Ему себя жалко!


Босталоева в тот час глядела на Николая Вермо; инженер все более бледнел и хмурился – он боролся со своим отчаянием, что жизнь скучна и люди не могут побороть своего ничтожного безумия, чтобы создать будущее время. Когда начал говорить Божев задушенно, с открытым и правдивым лицом и с милыми глазами, светящимися пролетарской ясностью, – Вермо заслушался одних звуков его голоса и был доволен, но потом, когда почувствовал весь смысл хитрости Божева, то отвернулся и заплакал. Федератовна, бывшая близко, подошла к инженеру и вытерла ему глаза своей сухой ладонью.

– Будет тебе, – сказала старушка, – иль уж капитализм наступает: душа с советской властью расстается. Мы их кокнем: высохни глазами-то.


Собрание сидело в озадаченном виде. Одна Босталоева улыбнулась и захотела узнать, в чем Умрищев и Божев каются: ведь обвинение их бабушкой Федератовной голословно, она, может быть, недовольна не классовыми фактами, а лишь старостью своих лет.

Божев в молчаливом обозлении сжал зубы во рту: он сразу понял, какую мучительную ошибку он совершил, испугавшись обвинения старухи из ее щербатого рта – ведь действительности никто здесь не знает. Умрищев же думал безмолвно для самого себя: «Всю жизнь учился не соваться, а тут вот сунулся с покаянием – и пропал! Ну кто тебе директиву соваться дал – скажи, пожалуйста: кто? Жил бы себе молча и убого, как остальные два миллиарда живут!»

Божев, засмеявшись, предложил всем перейти к текущим делам, поскольку бабушка Федератовна отлично понимает, что единственным желанием его и Умрищева было доставить удовольствие заслуженной совхозной бабушке и, стало быть, не прекословить ей. Это же ясно – это ведь было предпринято ради уважения к трудовому стажу Федератовны, но вовсе не ради какой-либо идейной серьезности.


Умрищев же уныло промолвил, что ошибиться он давно не может, поскольку для оперативного свершения ошибки надо все же сунуться куда-то или во что-то, а он давно уж ни до чего не касается, особенно до вопросов мировоззренчества.

– Товарищи, на дворе, пока мы сидим, наступил тем временем вечер, – сказал в заключение Умрищев. – Посмотрите, как это довольно хорошо. Посмотрите затем на эту советскую старушку (он показал на Федератовну), разве это не вечер капитализма, слившийся на севере с зарей социализма? И разве не приятно сказать нашей Федератовне, этой доброй тетушке всего будущего и теще всего прошлого, словесную милость? Пусть она утешается по-пустому на старости лет!


Здесь Федератовна как была, так и схватила Умрищева за отросшую бороду, на что Умрищев даже не вскрикнул, решив уже претерпеть все это, как самую дешевую муку, а Божев моментально обнял всю старушку – с одной стороны, для ласкового успокоения, с другой – для защиты Умрищева. Но Федератовна, обернувшись, хлестнула ладонью по лицу Божева, а он не посмел обидеться. Ночью же, учтя эпоху, Божев уничтожил все ночлежные тыквы, чтобы улучшить тем самым свое политическое положение и ослабить очередную невзгоду жизни.


Андрей Платонов
Ювенильное море
Фрагмент

http://shpargalkino.com/svo...

http://philologos.narod.ru/...

http://mirznanii.com/v/uh50...

https://lit.wikireading.ru/...

* * *

Спускалась ночь на мрачный город

Кто там крадётся за углом?
Маньяк Колбасьев - зол и тонок,
Порочной страстию влеком.
Что розово и нежно – прячься!
Забейся в щель, пади ничком -
Маньяк Колбасьев на охоту
Выходит хищным пауком.
О нежная! В томленье чистом
Таись в укрытии своём!
Увы, уже Колбасьев близко,
Порочной страстию влеком.
Уже он дверцу отворяет
Когтистой лапою своей,
Уже клинок его сверкает -
Порочный Дьявол пособляет
Тому, кто страстию влеком!
О, ужас, вспороты одежды,
Ломтями плоть на хлеб легла...
Прощай, что цело было прежде,
Всё, что на завтрак берегла!
Рассвет обрызгал мрачный город
Оттенком свежей ветчины,
Колбасьев сыт и спит, и видит
Порочные страстные сны.

День рождения: 17.06.1894 года
Дата смерти: 28.03.1936 года

"Уничтожение"

ПРИГЛАШЕНИЕ НА КАЗНЬ последовало добропорядочному и скромному в быту гражданину, безумно талантливому писателю - Леониду Ивановичу Добычину весной 1936 жестокого советского года. Ему предписывалось явиться на собрание, на котором должны были обсуждаться вопросы борьбы с формализмом.

"Товарищи ленинградцы, проверьте дверные замки и установите необходимую охрану".

А вскоре газета "Правда" откроет широкомасштабную кампанию - на всю страну и оповестит мир, всех художников и нехудожников, что в Советском Союзе "сумбур вместо музыки" не пройдет и что главным врагом текущего момента в искусстве первой страны победившего социализма является формализм...
ЛЕОНИД ДОБЫЧИН ПОКОНЧИЛ С СОБОЙ на следующий день после собрания ленинградских советских писателей. Зал был переполнен.

Основным докладчиком выступал литературный критик Ефим Добин. (Через несколько десятилетий он получит известность как автор вполне добропорядочной книги о поэзии Анны Ахматовой. Те, кто знал его в либеральные б0-е годы, не могли поверить, что в 30-е он мог взять на себя роль прокурора-обвинителя в деле собрата по литературе):
"Купола, попы, дьяконы, ладан, церковная благодать, изуверство, увечные герои и утопленники наводняют эту книгу... Вся книга - опошление лозунгов революции...По улицам Ленинграда проходят различные люди, большинство из них здоровые: жизнерадостные и энергичные строители социализма, но автор пишет: "Толкались мошки". Прибавим - они неоднократно толкались и продолжают толкаться в советскую литературу, проникая сквозь плохо прикрытые двери некоторых издательств."
"Добычин такой писатель, который либо прозевал все, что произошло за последние девятнадцать лет в истории нашей страны, либо делает вид, что прозевал..."
"Добычин идет всецело по стопам Джойса... Любование прошлым и горечь от того, что оно потеряно, - квинтэссенция этого произведения, которое смело можно назвать произведением глубоко враждебным нам..."
Наум Берковский: "...Добычин - это наш ленинградский грех... Дурные качества Добычина начинаются прежде всего с его темы..."

В 1989 ГОДУ ОДИН ИЗ УЧАСТНИКОВ того злополучнейшего собрания, совестливейший Вениамин Каверин напишет:
"После прений слово было предоставлено Добычину. Он прошел через зал невысокий, в своем лучшем костюме, сосредоточенный, но ничуть не испуганный. На кафедре он сперва помолчал, а потом, ломая скрещенные пальцы, произнес тихим, глухим голосом:
- К сожалению, с тем, что здесь было сказано, я не могу согласиться.
И, спустившись по ступенькам, снова прошел в зал и исчез".

После собрания немногочисленные друзья искали его несколько дней, но не нашли...

Он создал собственный ни на кого не похожий стиль. Он создал свой особый, несколько странный добычинский мир, в котором плакали и смеялись, радовались маленьким радостям жизни и огорчались мелким житейским неурядицам, в конце концов, жили и умирали - но делали это по-добычински. Такой писатель просто по определению был чужд советской литературе и не мог уцелеть на советской земле.
ОН НАЧАЛ ПЕЧАТАТЬСЯ В 1924 ГОДУ, когда новые хозяева жизни еще сквозь пальцы смотрели на то, что впоследствии получит название "формализм". Один из лучших и ранних его рассказов появился в "Русском современнике", издававшемся при ближайшем участии Горького. Потом последуют два сборника рассказов, роман "Город Эн". Но попав в Ленинград, Добычин в силу характера не вписался в узкий традиционный круг, уж слишком многим он отличался от своих "собратьев", да и "группа крови" была совершенно иной - не советской. И Добычин, судя по всему, это хорошо понимал - нельзя быть нормальным человеком в сумасшедшем доме.
В 1931 году у него выходит в свет вторая книга рассказов "Портрет". Некто Осип Резник разражается в "Литературной газете" статьей "Позорная книга":
"Шестнадцать истерик (рассказов) этой позорной книги представляют, собственно говоря, разговоры ни о чем. Ему вторил литературовед Наум Берковский (позже он станет крупным ученым, знатоком западноевропейской литературы.) 27 марта в "Литературном Ленинграде" появился краткий отчет о состоявшейся дискуссии. 
Ефим Добин: "...Когда речь идет о концентратах формалистических явлений в литературе, в качестве примера следует привести "Город Эн" Добычина.

Аутодафе состоялось в городе на Неве, в Доме писателей им. В.В. Маяковского.

После него осталось только одно письмо, написанное перед исчезновением Николаю Чуковскому, в котором он просил друга рассчитаться с его долгами после получения причитавшегося ему гонорара.
Письмо заканчивалось такими словами: " А меня не ищите, я отправляюсь в далекие края".
"Через две недели, - вспоминает Вениамин Каверин, - Чуковские получили письмо из Брянска от матери Леонида Ивановича. Она писала, что он прислал ей, без единого слова объяснения, свои носильные вещи. "Умоляю вас, сообщите мне о судьбе моего несчастного сына".

Пока Александр Фадеев организовывал свой "Разгром", Федор Гладков лепил "Цемент", а Мариэтта Шагинян сооружала "Гидроцентраль" – Л. Добычин писал о дремучей провинции, о самых обычных и простых людях, озабоченных не мировой революцией или возведением очередного Днепрогэса, а собственным неустройством в этой взбаламученной жизни. Леонид Добычин писал о тех, кого в старые времена называли обычным русским словом мещане, которое с легкой руки "буревестника советской литературы" Максима Горького приобрело бранный, уничижительный оттенок. Писал в необычной, отстраненной манере, почти избегая придаточных предложений и цветистых метафор. Единственным писателем, кого он выделял среди современников, был Юрий Тынянов. Кстати, Тынянову принадлежала блестящая пародия на Добычина, в которой была ярко схвачена его ни на кого не похожая писательская манера. В "ЭТОЙ" ЛИТЕРАТУРЕ ЛЕОНИД ДОБЫЧИН оставался таким же одиноким, как и Андрей Платонов, - он не мог себя переделать или переиначить, для этого необходимо было не просто вывернуться наизнанку, но изменить собственной природе, и даже более того - переделать свой писательский состав, а это для него было невозможно и потому равносильно смерти. Он не имел ни учителей, ни учеников...


http://e-rentier.ru.russofi...

                 
              

... Шевеля на ходу плечами, высоко подняв голову, с победоносной улыбкой на лиловом от пудры лице, Лиз Курицына свернула с улицы Германской Революции на улицу Третьего Интернационала.
С каждым шагом поворачивая туловище то направо, то налево, она размахивала, как кадилом, плетеным веревочным мешком, в который был втиснут голубой таз с желтыми цветами.
Кукин повернулся через левое плечо и молодцевато шел за ней до бани. Там она остановилась, повертелась, торжествующе взглянула направо и налево и вспорхнула на крыльцо.
Дверь хлопнула. Торговки, сидя на котелках с горячими углями, предложили Кукину моченых яблок. Не взглянув на них, он, радостный, спустился на реку.
"Пожалуй, - мечтал он, - уже разделась. Ах, черт возьми!"
Ледяная корка на снегу блестела на вечернем солнце. Погоняя лошадей, мужики ехали с базара. Вереницами шли бабы с связками непроданных лаптей и перед прорубью ложились на брюхо и, свесив голову, сосали воду:
- Животные, - злорадствовал Кукин. Когда он шел обратно через сад, луна была высоко, и под перепутанными ветвями яблонь лежали на снегу тоненькие тени.
"Через три месяца здесь будет бело от осыпавшихся лепестков", - подумал Кукин, и ему представились захватывающие сцены между ним и Лиз, расположившимися на белых лепестках.
Он посмеялся шуткам молодых людей, которые подзывали извозчиков и говорили "проезжай мимо", и в приятном настроении повернул в свой переулок.
Клуб штрафного батальона был парадно освещен, внутри гремела музыка, на украшенной еловыми ветвями двери висело объявление: труппа батальона ставит две пьесы - "Теща в дом - все вверх дном" и антирелигиозную.
Чайник был уже на самоваре. Мать сидела за Евангелием.
- Я исповедовалась.
Кукин сделал благочестивое лицо, и под тиканье часов "ле руа а Пари" стали пить чашку за чашкой - седенькая мать в ситцевом платье и ее сын в парусиновой рубахе с черным галстучком, долговязый, тощий, причесанный ежиком...

Леонид Иванович Добычин 
«ВСТРЕЧИ С ЛИЗ» 
(отрывок)


                 

Быть или не быть, вот в чем вопрос.
Достойно ли Смиряться под ударами судьбы,
Иль надо оказать сопротивленье
И в смертной схватке с целым морем бед
Покончить с ними? Умереть. Забыться.
И знать, что этим обрываешь цепь
Сердечных мук и тысячи лишений,
Присущих телу. Это ли не цель
Желанная? 
...

"...сегодня мы боремся с несправедливостями. Боремся именно тем способом, который позволяет привлечь к ним наибольшее внимание. Прежде всего надо отказаться от глупой мысли, будто максимум людей, вышедших на улицы, способен произвести на кого-то впечатление. Власть прекрасно обо всем знает и не чешется. Политическая система вашей страны не рассчитана на справедливость. Демонстрации бессмысленны, потому что никого не могут напугать.

Несправедливости устраняются не тогда, когда случаются уличные протесты, а тогда, когда власть берут чуть более приличные люди. 

Единственный возможный прогресс – увеличение количества совершенных людей, то есть тех, кто не встраивается в ложные цепочки. Если угодно, ваше участие в прогрессе – это и есть прохождение вами «Квартала» . Когда все люди пройдут «Квартал» , несправедливость не то чтобы исчезнет, но сведется к минимуму.

Забота о собственной душе – единственный способ приближения к справедливому обществу, в котором не будет ложных зависимостей.

Но, чтобы нормально пройти «Квартал» , нужно избавиться от ненужных угрызений совести. Именно эту цель преследуют все люди, участвующие в социальных и иных протестах. Невозможно изменить тот факт, что все продукты дорожают, в обществе всё увереннее преобладают дебилы, а люди, работающие в пенитенциарной системе, не знают других развлечений, кроме пыток. Чем скорее мы осознаем неизменность этого факта на протяжении всей истории, тем быстрее поймем, что направление и смысл нашего протеста должны быть другими.

Человек протестует не ради перемен, которых все равно не будет, а ради того, чтобы на короткое мгновение успокоилась его совесть – и появилась тем самым возможность для духовного совершенствования

При больной совести вообще ничего не получается, все валится из рук, суп пересаливается, роман не пишется, секс не доставляет удовольствия и не осуществляется вовсе. Чистая совесть – вот истинная цель всякого протеста, потому что других целей вообще нет ни у чего. Вы не успокоитесь, пока не пострадаете. Итак, наша задача – сделать так, чтобы ваше страдание не помешало вам проходить «Квартал» . Именно поэтому вам не надо выходить на площади – все равно про вас скажут, что вы пытаетесь привлечь к себе внимание и т. д.
Истинный протест – тот, которого никто не видит, потому что иначе вы привлекаете слишком много внимания, все уже думают про вас, а не про несчастных людей, которых вы защищаете. Это нечестно. Понимаете ли вы теперь, что протестовать надо дома, лучше всего при закрытых дверях? "
...

Скончаться. Сном забыться.
Уснуть… и видеть сны? Вот и ответ.
Какие сны в том смертном сне приснятся,
Когда покров земного чувства снят?
Вот в чем разгадка. Вот что удлиняет
Несчастьям нашим жизнь на столько лет.
А то кто снес бы униженья века,
Неправду угнетателей, вельмож
Заносчивость, отринутое чувство,
Нескорый суд и более всего
Насмешки недостойных над достойным,
Когда так просто сводит все концы
Удар кинжала! Кто бы согласился,
Кряхтя, под ношей жизненной плестись,
Когда бы неизвестность после смерти,
Боязнь страны, откуда ни один
Не возвращался, не склоняла воли
Мириться лучше со знакомым злом,
Чем бегством к незнакомому стремиться!
...

"Не следует думать, что неприятности, которые вы себе причиняете этим протестом, могут уменьшить или хотя бы перераспределить количество зла в мире. Все это глупости. Количество зла в мире – не константа. Если к страдальцам прибавятся 50, 500 или 5000 человек – страдальцам легче не станет.  Точно так же неисполнима, скажем, мечта Чехова из хорошего, в сущности, рассказа «Дом с мезонином»: «Возьмите на себя долю их труда. Если бы все мы, городские и деревенские жители, все без исключения, согласились поделить между собою труд, который затрачивается вообще человечеством на удовлетворение физических потребностей, то на каждого из нас, быть может, пришлось бы не более двух-трех часов в день». На каждого из нас приходилось бы ровно столько же, потому что человечество трудится не ради удовлетворения физических потребностей, а чтобы угнетать других или занимать себя. Физические потребности вообще никого не волнуют. В СССР стали трудиться все, включая сестер Волчаниновых, а труд только все прибывал и прибывал. Своим дискомфортом вы не облегчите чужой, и даже если всех протестующих посадят, сидящим не станет от этого легче. Напротив, на их долю будет приходиться меньше хлеба и сахара. А когда я читаю данные одной такой организаторши - протестов в «ЖЖ», я хватаюсь за пистолет: «Активистка оппозиции. Феминистка, вегетарианка, анархистка, защитница животных, асексуалка, чайлдфри». Плевать на то, что она чайлдфри, это безумие и вдобавок фашизм, об этом мы не дискутируем, потому что эдак можно додискутироваться до оправдания людоедства. Если кто-то любит животных больше, чем детей, то и на здоровье. Ниже она еще пишет, что не очень любит вип-персон, так что разбираться с этим сознанием, искалеченным завистью, вообще не следовало бы. Нас интересует другое – «гражданская активистка». Что она делает? Собирает подписи. Асексуалка собирает подписи. Честное слово, если бы она трахалась, толку было бы больше , потому что, пока люди заняты сексом, у них по крайней мере нет времени на взаимное мучительство, а каждый асексуал, в особенности гражданский активист, добавляет во Вселенную луч ненависти и тем портит атмосферу. Какая она, в    , гражданская активистка? В чем ее гражданская активность? И ведь она считает себя вправе задевать приличных людей и уважает себя выше крыши – за что? За подписи? Вы хотите быть, как она? А по-другому все равно не получится.

Поэтому при закрытых дверях! Закрытых, сволочь! Наедине с собой! Раздеваемся до белья. Заворачиваемся в холодную мокрую простыню. Выходим на середину комнаты. Встаем на одну ногу. Стоим на одной ноге! Пять минут, ни минутой меньше, стоим на одной ноге! Ласточкой, журавлем, подняв колено – как хотите, только чтобы на одной и на середине комнаты, чтобы ни за стену, ни за мебель не держаться. Подпрыгивать разрешается. Опустил вторую ногу – начинаешь сначала: гражданский протест, non penis caninus!


Постоял? Теперь на другой.

Пять минут! Ни секундой меньше! По часам!

Вот смотрите: голый взрослый (хочется надеяться, что взрослый), завернутый в мокрую простыню человек среди комнаты стоит на одной ноге.
Но в этом все-таки больше смысла, чем в асексуальном собирании подписей, в одиночных пикетах на Житной и в публичных заявлениях типа «Не забудем, не простим».

Результат один, а позора гораздо меньше. 

И вдобавок, очистив свою совесть, вы по крайней мере можете не спрашивать себя всю следующую неделю, придут ли за вами. За вами не придут. Кому, на хер, нужен идиот в мокрой простыне на одной ноге?

Только Богу. Смысл нашей жизни в том, чтобы ему не было скучно, другого нет и неизвестно..." 
...

Так всех нас в трусов превращает мысль,
И вянет, как цветок, решимость наша

В бесплодье умственного тупика,
Так погибают замыслы с размахом,
В начале обещавшие успех,
От долгих отлагательств. Но довольно!
Офелия! О радость! Помяни
Мои грехи в своих молитвах, нимфа.



Дмитрий Быков - Квартал. Прохождение.
Шекспир/Пастернак - Гамлет.



О Хоспади...



примечания:
"non penis caninus!" (лат) - "не х.й собачий!"

Сегодня мы варим суп.

На вопрос, зачем это надо, я мог бы ответить эзотерическим образом. Эзотерический ответ заключается в том, что все знают, как звучит хлопок двух ладоней по мягкому месту, но никто не видел, куда дует ветер, а потому делай, идиот, что тебе говорят. Я мог бы ответить вам демагогическим образом, поясняя, что обработка и соединение разных ингредиентов – основа жизни, а потому приготовление супа – лучшая школа успеха. И это объяснение, я вот сейчас подумал, не лишено логики. Проблема в том, что большинство действительно успешных людей – скажем, Уинстон Черчилль или Квентин, мать его, Тарантино – в жизни своей не варили супа, однако нельзя сказать, чтобы их жизнь из-за этого сложилась вовсе уж бездарно. С другой стороны, множество мужчин и женщин варили суп, не получив в результате ничего, кроме супа, и то сомнительного качества. Поэтому мы варим суп потому, что нам нужен сегодня суп, без всякой задней мысли.

Этот суп называется «МЕЧТА».

Для него нам понадобятся непростые, редкие ингредиенты, но он того стоит. Я ел его единственный раз в жизни и до сих пор не могу забыть. К счастью, мне удалось списать рецепт, которым я и делюсь с вами. Щедрость – в этом я весь.

Для приготовления супа нам понадобится: 0,5 килограмма говядины, два сушеных трепанга (если есть натуральные, только из моря, это еще лучше), десяток ягод ежевики, стакан чечевицы красной марокканской, пряности (прежде всего мускатный орех), три спелых артишока, немного изобретательности и терпения.

Для начала варим крепкий говяжий бульон из расчета 0,5 кило мяса на полтора литра воды. Подготавливаем трепанга. Сушеный трепанг отмывается от угольной пыли (при помощи которой сушится), разрезается, чистится от внутренностей и укладывается на сутки разбухать в холодную воду. Каждые 8 часов воду надо менять. Хлопотно, но не огорчайтесь – результат того стоит. Впрочем, если у вас нет под рукой сушеного трепанга… Вот так всегда! Нужен трепанг, а его нет. Не огорчайтесь, можно взять вместо него превосходную, не слишком жирную атлантическую рыбу нототению. По вкусу и свойствам она почти тот же трепанг. Вообще этот трепанг, я вам скажу, один пиар. Ничего особенного. Только сказать в застолье: а я ел трепанга! И что? Для здоровья, говорят, хорошо, но для здоровья пусть едят больные. Мы едим нототению по 120 рублей за килограмм с доставкой практически в любой район без головы, то есть она без головы, свежезамороженная. Нототению размораживаем, разделываем, отвариваем в уже заблаговременно имеющемся у нас мясном бульоне. Так отваривали бы трепанга, а так нототению. Спроси у бульона, какая ему разница, и он ответит: пфф.

Давим с лимонным соком 10 ягод ежевики. Она должна быть свежая, мороженую нельзя. Нет ежевики? Что ты будешь делать! Всегда, когда вот так вот нужна ежевика, ее нет. Что угодно есть, а ее нет. Ну хорошо, мы не гордые! Берем облепиху, необязательно ягоды, можно уже в виде пюре. Облепиховое пюре имеется везде, делается из расчета 800 граммов ягод на кило сахару, кладем в бульон три чайные ложки. Облепиха – здоровая, витаминная ягода, наш северный ананас, универсальная замена его в наших серых широтах. Дождливым утром в августе, когда уже скоро в школу, на работу, на пенсию, в могилу и опять по второму кругу в школу, выходишь на свой садовый участок, необратимо зарастающий, и спрашиваешь себя с бесконечной тоской: где ананас? Где, мать его тарантино, ананас, который нам обещали в школе, на работе, на пенсии и после смерти, перед новой реинкарнацией в школу? Нет ананаса! И тут, среди бесконечной серой хмари, оранжевым пятном ударяет нам в глаза куст созревающей облепихи, вся в шипах, собирать неудобно, лопается в руках. Но кто же обещал, что будет легко? И мы собираем ее дедовским способом в зонт, или на брезент, или вручную, и затираем с сахаром, и в невыносимый, почти отсутствующий зимний день едим с чаем, доказывая себе, что лето прожито не напрасно.

Хорошо. Теперь нам надо отварить чечевицу, настоящую, крупную, красную марокканскую чечевицу, ту самую, за которую было продано первородство. «Дай мне этого, этого красного!» – сказал Исав, видя, как Иаков собирается ужинать. А Исав пришел с охоты, мокрый, грязный, охота неудачна. К тому же он, как мы помним, был мохнат. Хорошо же, сказал Иаков, я дам тебе этого красного, но поклянись, что ты уступишь мне первородство! (Они были близнецы, но Исав вылез первый, весь мохнатый; представляю, как они там опупели.) Да бог с ним совсем, сказал Исав, или что-то в этом роде; он был простодушный, мохнатый. И дали ему чечевицы, и продал он первородство, и от него не убыло. Иаков же впоследствии увидел во сне лестницу, известную как лестница Иакова.

Что? Нет чечевицы? И негде взять? Как мы знаем с вами, чечевица – тот же горох. Правда, за горох не продавали первородство. Но это ничего. Подумаешь. Сказал бы: «Дай мне этого, этого зеленого». Горох есть везде. Гороховую кашу называют еще музыкальной. От гороха еще никто не умирал. В конце концов, запах супу придает не горох, а мускатный орех. Мускатный орех произрастает в небольшом архипелаге вулканического происхождения Банда. О, Банда! О, Дезирада! Как мало обрадовались мы на этот раз, увидев твои склоны, покрытые манцениловыми лесами! Откуда это? Не знаете? Неважно. Архипелаг Банда окружен морем Сулавеси, оно же Целебесское. Раньше его называли Острова пряностей. Если съесть целиком мускатный орех, в котором страшное количество амфетаминов, можно почувствовать благодатное опьянение и даже увидеть на миг что-то вроде зеленого утеса на пестрой, отражающей его глади; он весь в лесах, манцениловых лесах, и вот уже лодки туземцев устремляются вам навстречу, прекрасные полуголые туземки готовы выменять мускатный орех и что у них там еще есть на стеклянные бусы, огненную воду, ласковый взгляд, книгу «Бегущая по волнам»… благодаря которой им на миг покажется, что их остров – кусок рая, а не третьего мира… но что ты будешь делать, у вас нет мускатного ореха. Хорошо. Берем один стручок ванили, она продается в каждом супермаркете. Кладем этот стручок в суп. Варим. Не страшно. Главное впереди. Впереди артишок.

Артишок, в сущности, бутон: если бы он раскрылся, то цвел бы густо-лиловым цветом, как чертополох. Его маринуют с добавлением морской воды, близ которой он и растет: в Калифорнии, в Мексике, Испании, даже и у нас в Крыму. Он прекрасен не только вкусом, но плотностью, мягкой хрусткостью, какая бывает еще у молодого патиссона; существенная его особенность – тот концентрат радости жизни, бодрости, веры в какое-то завтра, которая в детстве дается нам без всякого артишока, но сейчас уже шалишь, брат, шалишь. Уже нужен артишок с его колючими шипами, с его морской водой. И мы режем артишоки напополам, и варим их в получившемся супе… но у нас нет, говоришь ты, нет артишока! Нет внезапного дуновения счастья, с каким разгрызаешь его крепкое донышко! Что делать? Что делать, спрашиваю я вас? Разумеется, не опускать руки. Тот дурак, кто все время требует невозможного. Всегда можно договориться. Нет артишока – есть огурец. В огурце нет счастья, пускай, хотя если долго не есть вообще ничего – то и огурец счастье. Но по консистенции, по цвету, даже по пупырышкам он вполне артишок. Нельзя вечно настаивать на небывалом. Надо ценить то, что есть, иначе всю жизнь можно вот так прождать прекрасного принца. А мы не будем ждать прекрасного принца, мы доставим себе сейчас полное удовлетворение огурцом. Мы разрежем его напополам в количестве трех штук, и все это в суп. Варить до полного отвращения.

Ну вот, пожалуйста, суп «МЕЧТА». Самые умные уже догадались, что МЕЧТА – это аббревиатура: Мускат, Ежевика, Чечевица, Трепанг, Артишок. А теперь смотри, что у тебя получилось. У тебя получился обед конформиста, потому что ты всю жизнь соглашался на замены. И вот вместо набора «МЕЧТА» перед тобой Горох, Облепиха, Ваниль, Нототения, Огурец. Аббревиатуру сложишь сам.

Жри то, что у тебя получилось. Предъявлять претензии не к кому, сам виноват."

Дмитрий Львович Быков. Квартал. Прохождение.

"В пути я занемог,
И все бежит, кружит мой сон
По выжженным полям.

Это мне понятно, это состояние я знаю. Поскольку хокку в русской традиции отсутствует, можно бы, конечно, писать на прощание частушку, но это гораздо более сложный жанр. Ахматова не без оснований полагала, что все ее творчество укладывается в четыре строки: «Дура, дура, дура ты, дура ты проклятая, у него четыре дуры, а ты дура пятая».
Что до меня, практически все, что я написал, укладывается в стишок из детского анекдота. Там герой – кажется, ежик – не должен был есть пирожки, потому что после первого пирожка он все время будет икать, после второго пукать, после третьего петь, а после четвертого молиться. Знамо, он нарушает все эти табу, вследствие чего возвращается домой, припевая:

«Ик, пук, тра-ля-ля, Господи! прости меня!!»

Думаю, не только моя, но вся религиозно-философская лирика вплоть до сонетов Шекспира здесь упакована в семь слов, как не сумел бы никакой Басе. Более того, здесь дана вся хроника человеческой жизни: сначала всяческий безмозглый, чисто физиологический ик-пук, потом, в попытке его отрефлексировать, тра-ля-ля, а потом, как припрет, естественно, Господи, прости меня.

Если хватит сил, я надеюсь произнести нечто подобное.

Значит, это финальное слово должно быть как бы иероглифом нашей жизни, выражать ее с максимальной полнотой. Здесь был Вася. Возможно, что и бессознательно, но это удалось, например, Константину Устиновичу Черненко, который перед смертью ненадолго пришел в себя и внятно сказал: «Отперделся». В самом деле, подобрать для его жизни другой иероглиф затруднительно. При этом, как явствует из гениально подобранного слова, он сам же всё понимал..."

Быков Дмитрий - Квартал. Прохождение

Пелевин очень любил мухоморы и пришел к Лисе на чай. А у Лисы уже Эзоп с Пашковой сидели и дрын-дрын Пелевину, дескать, не сезон нынче.

Сейчас как сяду, как напишу маразм, - сказала Лиса.
- А не напишешь, - сказала Пашкова.
- А вот и напишу! - сказала Лиса. И написала.
- А это не маразм, - говорит Пашкова.
- А чё не маразм- то? - удивилась Лиса.
- Маразм должен быть коротким, нарочито повествовательным в идиотизме своём, а главное - стильным!! И действующие лица его должны быть общеизвестными + становиться ближе к народу! А если кто Илона Маска знать не знает, например, то и гуглем тому по башке.

И тут как началось!

Прилетает Гагарин ( Ц ему Н) к Илону Маску. Посмотрел ему в глаза внимательно, улыбнулся и руку товарищу Илону пожал.

В коридорах власти столкнулись как-то Ленин и Хрущёв. "Клапштос", подумал Сталин.

Товарищ Троцкий любил шуметь. Нэ шумы! - строго говорил ему товарищ Сталин сквозь дым Герцоговины Флор. Но Троцкий был храбрым и никого не боялся. Особенно товарища Сталина. Сталину очень обидно было такое отношение. Терпел товарищ Сталин, терпел, что Троцкий его не боится, а потом как грохнет по столу кулаком, да как гаркнет: «Я из тебя, сморчок, скелет-то вмиг вытряхну!» Обиделся Троцкий и грустный уехал в Турцию.

Однажды Похлёбкин открыл, что водку изобрёл Менделеев. Химики удивились и говорят: «Дурак ты, В.В.! Ничего похожего Менделеев не изобретал». И стали писать на всех заборах: Похлёбкин - дурак! И подпись - химики. А Вильям Васильевич только усмехался в бороду. Он знал, что химики скоро в Сибирь поедут, а народу откроется Правда - водку изобрёл Менделеев!

Толстой любил Куприна, а Куприн любил выпить. Бывалыча, накушается водочки, напишет рассказ - и к Толстому. Толстой прочтёт, крякнет, закусит и спросит по обычаю,
- Это триста, Александр Иваныч? А Куприн ему,
- Какие триста, Лев Николаевич! Это полштоф!
- Ааа..., - кивает Толстой, - жизненно.

Пушкин любил подпрыгивать. Бывало, поведёт какую-нибудь даму в лес, посадит на ветку повыше и давай за ней подпрыгивать. Дама трепещет, ножками сучит, а Пушкин смеётся радостно и подпрыгивает. А Наталье Гончаровой надоело на ветках сидеть, насажала она репьёв на юбки и в оборки спрятала. "Погоди же, Сашка, сукин сын", думает. Вот пришли они в лес к заветному дереву. "Саша, может не надо?" просит Натали. Куда там! Пушкин-хвать её, на дерево посадил и давай подпрыгивать. Кудрями то за репейник зацепился, бьется Пушкин, а из - под юбок выбраться не может, не до смеха ему. "Отпустите меня", кричит, "Наталья Николаевна, душенька, за ради Христа!". "Женишься - отпущу" хохочет коварная Гончарова. "Женюсь, женюсь!" стонет Пушкин. Ну, Натали знак подала дворовым в кустах, ослобонили они поэта, барышню с дерева сняли и повезли парочку в репьях прямо под венец. С тех пор Пушкин не подпрыгивал больше.

Пушкин любил ножки, а грудки - не любил. Бывало, подадут ему в Грузии чахохбили, а он спрашивает, из ножек? Ему говорят, как можно, дарагой, из цельных свэжих курочек, только что бэгали! А Пушкин тарелку хватает, и - в окно! Сами ешьте своё свэжее, нэдотёпы! - кричит. Крут был Пушкин, все его в Грузии боялись.

Приходит как-то Есенин к Маяковскому. «Проходи, Серёжа, садись, эх ты, корова", говорит Маяковский ласково. Обиделся Есенин, "Муу!" - кричит и рогами как даст Маяковскому! Так они и поссорились.

М. Горький любил птиц, а пингвинов не любил. Потому что они летать не умеют. И решил писатель их перевоспитать. Набрал пингвинов, написал химическим карандашом на каждом - "буревестник", залез на стремянку и давай их оттуда сбрасывать. Не летят пингвины, что ты будешь делать. Тут к Горькому Шаляпин зашёл, видит - совсем замучился Горький и говорит ему
- Алёша, надо к ним моторчики приделать, вот тогда полетят, никуда не денутся.
- Эврика! - обрадовался Горький.
А тут как раз Андреева заходит, Горький и говорит ей со стремянки
- Маша, смотри, что Федя придумал - надо к пингвинам моторчики!
Оглядела Мария Фёдоровна комнату, выдохнула да как закричит
- Вон из дома! Оба! И "буревестников" своих забирайте, ироды!
Так и не удалось Горькому пингвинов апгрейдить.

Михаил Александрович Шолохов написал «Тихий дон», перечитал и говорит: «Неужели это я написал, даже не верится!» А мимо Серафимович проходил, услышал Шолохова и говорит: «Кто же ещё? Ты! Молодой да ранний». И по полевой сумке Шолохова похлопал дружески. После этого Шолохов больше не сомневался.

Александр Грин посмотрел фильм по своим произведениям и говорит: «Романтично! Аж до алых соплей. Неужели я так пишу? Ужас!» А режиссёр фильма ему говорит: «Не то страшно, как вы пишете, Александр Степанович, а то, как мы вас читаем». Махнул Грин рукою и пошёл дальше писать.

Однажды встретились в кафе Моцарт и Сальери. Сальери кричит радостно: «Моцарт, я угощаю! Кофе взять?». А Моцарт грустный какой-то, вялый, говорит: «Ну возьми». Сальери взял два кофе по-венски, яду подсыпал незаметно, сидит, ждёт. Моцарт в чашке помешал да и говорит: «Не хочу кофе, чаю разве?». Сальери чай заказал, яду подсыпал незаметно, пей, говорит, дружище, угощайся. Моцарт взял чай: «Грузинский что ли? - говорит. Не, друг, ты мне лучше воды сельтерской возьми, жарко, пить хочется». Сальери кричит: «Воды великому Моцарту!» Приносят воду, Сальери яду подсыпал незаметно в стакан, подаёт Моцарту, говорит: «Хорошая водичка, холодная, пей, Вольфи!» Моцарт говорит грустно: «А ко мне сегодня Чёрный Человек приходил, я реквием написал, вот и партитура при мне,.. не хочу я воды, друг Сальери! Ты мне лучше торта кусок возьми и мороженое с клубничным сиропом». Сальери взял и то, и другое, а яд - то у него кончился. «Знаешь что, Моцарт, - говорит Сальери, - подавись ты своим тортом, нехороший ты человек и вести себя не умеешь!»

Ну, хорошенького понемножку, сказала Лиса. Сгребла исписанные гостями листочки и мигом заныкала куда-то… Давайте ка чай пить!

© Copyright: Сказочники Тяньшанских Гор, 2018
Свидетельство о публикации №218041401891

Пустозвонство – верный знак того, что человек полностью утратил контроль языка. Мысли в его умишке витают вольной птицей и без всякой обработки разумом попадают на язык. Недаром пустозвона называют пустомелей. За сутки в человеческой голове появляется до шестидесяти тысяч мыслей. Разумный человек, знающий о самоконтроле не понаслышке, просеивает свои мысли, пропускает их через разум и, получив его согласие, делает свои мысли достоянием окружающих. Пустозвонству чуждо обдумывание, осмысление входящей информации. Тем более оно неспособно на анализ, синтез, сравнение, сопоставление и практическое использование нового знания.
Пустозвонство легковерно. Ухватившись за первую попавшуюся информацию, оно, как передаточное устройство, бросается распространять ее по всему свету, стараясь захватить пальму первенства в сеянии слухов.
Пустая болтовня – визитная карточка пустозвонства.
Увидел человек на берегу моря пожелтевший от времени человеческий череп. Ничего не ожидая в ответ, человек со вздохом произнес:
— Интересно, что привело тебя сюда. И неожиданно череп отвечает:
— Болтовня. Изумился человек. Где это видано, чтобы черепа говорили. Побежал на главную площадь города и закричал:
— Кто хочет увидеть говорящий череп, платите пять монет! Собрались люди. Многие заплатили, желая посмотреть на диво. Повел их человек к морю, подвел к черепу и задал ему вопрос:
— Что привело тебя сюда? Но череп лежит себе на солнышке и молчит.
Поняли люди, что над ними просто посмеялись, и отвели обманщика к правителю. Там обе стороны рассказали свою правду. И говорит правитель человеку:
— Если череп в самом деле говорящий — докажи, а нет — голова с плеч!
Пришли на берег. Молчит череп. Как ни умолял его человек, ни одного слова не услышал. Отрубили человеку голову, и покатилась она прямехонько к тому самому черепу. А когда все ушли, череп неожиданно заговорил:
— Что привело тебя сюда?
— Болтовня, — ответила ему голова.

Источник: https://podskazki.info/pust...
© подсказки.инфо

Меня в последнее время вообще очень занимает вопрос: а что предрасполагает человека, что его сподвигает, скажем, верить пропаганде или не верить? Вот в чем ключевая устойчивость? В чем тот краеугольный камень, который одного заставляет радостно верить любой пропаганде, а другого — наоборот? Почему один гипнабелен, а другой — нет?

Вот я, например, оказался совершенно негипнабельным, хотя уж какие замечательные профессионалы со мной работали. Я просто не воспринимаю чужую волю, которая пытается подчинить мою. Ну, для того чтобы тебя загипнотизировали, надо этого хотеть. И я думаю, что здесь примерно та же предрасположенность, что у наркомании, ведь один может стать наркоманом, это доставляет ему наслаждение, а другому дороже всего цельность его сознания. Сколько замечательных людей сознательно отказались от экспериментов с ЛСД, когда это было еще вполне возможно, просто потому, что им дорога была трезвость ума. А вот другим, наоборот, таким как Лири или Керуак, им интересно было посмотреть на собственное измененное сознание.

Мне, честно говоря, абсолютно чужда вот эта жажда новых ощущений.
Я более всего, ну, помимо каких-то озарений, которые я сам могу вызвать иногда, более всего я дорожу как раз самоконтролем. Когда-то БГ на мой довольно наивный вопрос «Есть ли у вас способ написать хорошую песню? Может, какая-то стимуляция? Может быть, погода?», он ответил предельно точно (это лучший ответ, какой я знаю на этот вопрос): «Надо две недели писать плохие — тогда вы напишете хорошую». И действительно, ведь поэт пишет кустами, и не только поздний Мандельштам, а любой. Ну, просто он часть кустов уничтожает, а Мандельштаму дороги были все побеги, чтобы показать, как формируется ствол, ядро, зерно стихотворения. Вот так же собственно и для того, чтобы написать хорошее стихотворение, надо порасчищать чакры, надо написать несколько плохих — и тогда вот ты научишься формулировать. Соответственно, никаких способов, никаких стимуляторов, позволяющих написать шедевр, увы, не существует.

Скажу вам больше: для меня наркомания всегда выглядела как попытка проникнуть с отмычкой туда, куда надо входить с ключом, а это как-то ниже моего достоинства. Вот та же история и с гипнабельностью, с подчиненностью пропаганде и т.д. Люди любят иногда сдаться на милость чужой воле… Да и вообще, знаете, дьявольщина (а архаика и есть самая беспримесная, самая пряная и хмельная дьявольщина), дьявольщина — она великая обманщица. Дьявол — великий обманщик. Он всегда сулит вам небывалые откровения за счет того, что вы отдаетесь злу, вы начинаете служить злу, а вам в результате, как в сказке Шарова «Мальчик Одуванчик и три ключика», взамен сундука с драгоценностями приносят сундук с живыми лягушками или с золой, угольями и пеплом.

Так что для меня то, что человек устойчив к пропаганде — это он всего лишь устойчив к оргиастичности, к этому оргиастическому желанию быть плохим с разрешения. Именно поэтому мне кажется, что Россия никогда не скатывается в фашизм — именно потому, что количество людей, готовых противостоять гипнозам, оно в России критически велико. Ну, просто сама действительность такова, что она формирует критическое мышление.

Думать, что вот эта устойчивость к гипнозам формируется за счет воспитания? Нет, не думаю. Я знаю массу людей, получивших воспитание в прекрасных семьях и скатившихся в такой неприличный лоялизм, в такой «крымнаш», в такую как бы, понимаете, сознательную мерзость. Они понимают, что они лгут, или они понимают, что они пишут аморальные тексты, но они наслаждаются этим. Среди моих друзей таких оказалось довольно много, просто это у них не проявлялось до какого-то момента. Вот есть люди не устойчивые к таким вещам. Господи, алкоголиков среди моих друзей тоже оказалось довольно много. Были нормальные люди — потом поняли, что, оказывается, спиваться им больше нравится, чем работать. То есть это, видимо, такой же природы, как наркомания, как алкоголизм, как вообще отказ от мыслей в пользу эмоций.

Правильно сказал, кажется, Эйнштейн, хотя это приписывается и Расселу: «95 процентов людей скорее умрут, чем начнут думать. Собственно так они и делают». Но некоторым людям действительно мышление, мыслительный процесс доставляет меньше радости, чем процесс опьянения. И это не биологическое, это как-то связано, ну, если угодно, с ненавистью и отвращением к труду, с нежеланием трезво видеть вещи, как они есть. Ну, не каждый же может выдержать реальность. Как говорил тот же Шоу: «Алкоголь — это обезболивающее при столкновении с жизнью». Ну не все могут выдержать без обезболивающего. Я всегда считал ниже своего достоинства верить тем или иным гипнозам. Мне критическое мышление было всегда дороже.


https://echo.msk.ru/blog/pa...

Борис Александрович Чайковский, песня пиратов из фильма "Айболит-66"


и

Б. А. Чайковский - Заключительная тема к фильму "Женитьба Бальзаминова"






Борис Чайковский
https://ru.wikipedia.org/wi...

https://citaty.info/book/fe...

От себя))):

Всякая женщина – змея, всякая змея – женщина......
Аркадий Макарович Долгорукий




О, мы искренно хотим быть честными, уверяю вас, но только мы всё откладываем. А годы идут – и всё лучшие годы!
Тришатов




Друг мой, дай всегда немного соврать человеку - это невинно. Даже много дай соврать. Во-первых, это покажет твою деликатность, а во-вторых, за это тебе тоже дадут соврать - две огромных выгоды - разом.
Версилов




— Ах да, вы, кажется, упали в снег, — и он засмеялся мне в глаза.
Князь Сокольский




Дайте ему в щеку!......
Татьяна Павловна





Сериал Подросток онлайн http://seasonvar.ru/serial-...
Автор сценария и режиссёр-постановщик: Евгений Ташков
Оператор-постановщик: Олег Мартынов
Художник-постановщик: Владимир Филиппов
Композитор: Борис Чайковский

«...Мастера и Маргариту» вообще бессмысленно читать, не прочитав сначала вот этот роман «Леонардо да Винчи», который имеет второе название «Воскресшие боги». Почему? Ну, во-первых, потому что довольно многое в «Мастере…» не то что бы прямо слизано оттуда, но, во всяком случае, весь ночной полёт Маргариты, конечно, восходит к четвёртой части «Леонардо да Винчи», к сцене замечательной полёта на шабаш. Но дело не только в этом! Ведь мессир Леонардо, или мастер Леонардо, или Учитель, как его очень часто называют в романе, это и есть реальный прототип Мастера, уж если на то пошло. Потому что это роман о роли художника в мире, и «Мастер и Маргарита» о том же самом. Просто это продолжение «Леонардо да Винчи» на новом историческом уровне...»

Дмитрий Быков.







Биография Мережковского Дмитрия Сергеевича http://merezhkovski.ru/biog...

Перед нашей свадьбой в Питере ветер дул дня три. А одиннадцатого числа ударил мороз. Точно не скажу, но градусов тридцать было. И солнце с самого утра. Таким и запомнился мне этот февральский день – чистым, холодным, белоснежным, звонким, солнечным.
Купола соборов золотом сверкали, искрился снег, а мы после загса пошли на набережную и бросили бархатные коробочки от обручальных колец в полынью под мостом Александра Невского, которую Саня присмотрел по дороге. Бросить то бросили, но не попали – далеко. Так коробки и остались лежать на снегу до весеннего ледохода. А мы, после недолгого застолья, сбросили подвенечные наряды, напялили свитера потеплей и поехали в Комарово на турбазу.
Добрались к вечеру, а за городом ещё холоднее градусов на десять. Идём от станции – тишина, только снег поскрипывает, запорошенный лес в розовой роскоши заката, ни одна ветка не шелохнётся. Лисичка в ельнике шубкой огненной сверкнула и пропала. А на ночном уже небе – звёзды россыпью. Как бриллиантами усыпана наша дорога: на небе – звёздами, под звёздами – алмазными сугробами. Луна взошла огромная, полная, осветила серебром путь в снежную сказку. А мы то песни орём, то в лунном снегу кувыркаемся – никого кругом, красота! До базы дошли уже глубокой ночью, продрогли, проголодались. Хорошо ещё, что я со свадебного стола прихватила того-сего… В чащобу какую-то забрели – место то незнакомое. Тут Сане с работы позвонили, он вперёд прошёл, стоит под соснами чуть не по колено в снегу, разговаривает. А я смотрю на него и думаю – это Сашка, мой муж. Навечно… и ведь без шапки опять!..

© Copyright: Сказочники Тяньшанских Гор, 2018
Свидетельство о публикации №218021100443

«…во флигеле, вот уж лет с десять, проживал на покое, в довольстве и в холе, известный не только у нас, но и по окрестным губерниям и даже в столицах Семён Яковлевич, наш блаженный и пророчествующий. Его все посещали, добиваясь юродивого слова, поклоняясь и жертвуя. Мы прибыли к Семёну Яковлевичу ровно в час пополудни. Ворота довольно большого дома стояли настежь. Тотчас же узнали, что Семён Яковлевич изволит обедать, но принимает. Вся наша толпа вошла разом. Комната, в которой принимал и обедал блаженный, была довольно просторная, и разгорожена поперёк на две равные части деревянною решёткой от стены до стены. Обыкновенные посетители оставались за решёткой, а счастливцы допускались, по указанию блаженного, чрез дверцы решётки в его половину.
Это был довольно большой, одутловатый, жёлтый лицом человек, лет пятидесяти пяти, белокурый и лысый, с жидкими волосами, бривший бороду, с раздутою правою щекой и как бы несколько перекосившимся ртом, с большою бородавкой близ левой ноздри, с узенькими глазками и с спокойным, солидным, заспанным выражением лица. Одет был по-немецки, в чёрный сюртук, но без жилета и без галстука. Из-под сюртука выглядывала довольно толстая, но белая рубашка; на груди Семён Яковлевич таскал несколько измызганных картинок каких-то девчонок, личины коих он и лепил в порывах ауто сладострастия к себе на лоб; ноги, кажется, больные, держал в туфлях.
Он только что откушал уху из лёгкой рыбки и принялся за второе своё кушанье — картофель в мундире с солью. Другого ничего и никогда не вкушал; пил только много чаю, которого был любителем.
Около него сновало человека три прислуги. Кроме прислуги присутствовал и почтенный седой монах с кружкой, немного слишком полный. На одном из столов кипел огромнейший самовар, и стоял поднос чуть не с двумя дюжинами стаканов. На другом столе помещались приношения: несколько голов и фунтиков сахару, фунта два чаю и пр. Денежные пожертвования почти все поступали в кружку монаха. В комнате было людно — человек до дюжины одних посетителей, из коих двое сидели у Семёна Яковлевича за решёткой; то были седенький старичок, богомолец, из «простых», и один маленький, сухенький захожий монашек, сидевший чинно и потупив очи. Прочие посетители все стояли по сю сторону решётки, всё тоже больше из простых, кроме одного толстого купца, приезжего из уездного города, бородача одетого по-русски, но которого знали за стотысячника.
Все ждали своего счастия, не осмеливаясь заговорить сами. Человека четыре стояли на коленях, но всех более обращал на себя внимание помещик, человек толстый, лет сорока пяти, стоявший на коленях у самой решётки, ближе всех на виду и с благоговением ожидавший благосклонного взгляда или слова Семёна Яковлевича. Стоял он уже около часу, а тот всё не замечал.
— Семён Яковлевич, скажите мне что-нибудь, я так давно желала с вами познакомиться, — пропела с улыбкой и прищуриваясь та пышная дама из нашей коляски, которая заметила давеча, что с развлечениями нечего церемониться, было бы занимательно. Семён Яковлевич даже не поглядел на неё.
Наши дамы стеснились у самой решётки, весело и смешливо шушукая. Весёлые и жадно-любопытные взгляды устремились на Семёна Яковлевича, равно как лорнеты, пенсне и даже бинокли. Семён Яковлевич спокойно и лениво окинул всех своими маленькими глазками.
— В писю, — изволил он выговорить сиплым баском и с лёгким восклицанием.
Все наши засмеялись: «Что значит в писю?» Но Семён Яковлевич погрузился в молчание и доедал свой картофель. Наконец утёрся салфеткой, и ему подали чаю.
Кушал он чай обыкновенно не один, а наливал и посетителям, но далеко не всякому, обыкновенно указывая сам кого из них осчастливить. Распоряжения эти всегда поражали своею неожиданностью. Минуя богачей и сановников, приказывал иногда подавать мужику или какой-нибудь ветхой старушонке; другой раз, минуя нищую братию, подавал какому-нибудь одному жирному купцу-богачу. Наливалось тоже разно, одним внакладку, другим вприкуску, а третьим и вовсе без сахара. На этот раз осчастливлены были захожий монашек стаканом внакладку, и старичок-богомолец, которому дали совсем без сахара. Толстому же монаху с кружкой из монастыря почему-то не поднесли вовсе, хотя тот, до сих пор, каждый день получал свой стакан.
— Внакладку терпиле! — указал вдруг Семён Яковлевич на купца-стотысячника; тот выдвинулся вперёд и стал рядом с помещиком.
— Ещё ему сахару в писю! — приказал Семён Яковлевич, когда уже налили стакан; положили ещё порцию. — Ещё, ещё ему в жопу! — Положили ещё в третий раз и, наконец, в четвёртый. Купец беспрекословно стал пить свой сироп.
— Господи! — зашептал и закрестился народ. Помещик опять звучно и глубоко вздохнул.
— Батюшка! Семён Яковлевич! — раздался вдруг горестный, но резкий до того, что трудно было и ожидать, голос убогой дамы, которую наши оттёрли к стене. — Целый час, родной, благодати ожидаю. Изреки ты мне, рассуди меня сироту.
— В сраку спроси, — указал Семён Яковлевич слуге причетнику. Тот подошёл к решётке:
— Исполнили ли то, что приказал в прошлый раз Семён Яковлевич? — спросил он вдову тихим и размеренным голосом.
— Какое, батюшка, Семён Яковлевич, исполнила, исполнишь с ними! — завопила вдова, — людоеды, просьбу на меня в окружной подают, в сенат грозят; это на родную-то мать!..
— В жопу тебе!.. — указал Семён Яковлевич на голову сахару. Мальчишка подскочил, схватил голову и потащил ко вдове.
— Ох, батюшка, велика твоя милость. И куда мне столько? — завопила было вдовица.
— Ещё, ещё терпиле в писю! — награждал Семён Яковлевич.
Притащили ещё голову. «Ещё, ещё», — приказывал блаженный; принесли третью и, наконец, четвёртую. Вдовицу обставили сахаром со всех сторон. Монах от монастыря вздохнул: всё это бы сегодня же могло попасть в монастырь, по прежним примерам.
— Да куда мне столько? — приниженно охала вдовица. — Стошнит одну-то!.. Да уж не пророчество ли какое, батюшка?
— Так и есть, пророчество, — проговорил кто-то в толпе.
— Иди в писю! — не унимался Семён Яковлевич.
На столе оставалась ещё целая голова, но Семён Яковлевич указал подать фунт, и вдове подали фунт.
— Господи, Господи! — вздыхал и крестился народ. — Видимое пророчество.
— Усладите вперёд сердце ваше добротой и милостию и потом уже приходите жаловаться на родных детей, кость от костей своих, вот что, должно полагать, означает эмблема сия, — тихо, но самодовольно проговорил толстый, но обнесённый чаем монах от монастыря, в припадке раздражённого самолюбия взяв на себя толкование.
— Да что ты, батюшка! — озлилась вдруг вдовица, — да они меня на аркане в огонь тащили, когда у Верхишиных загорелось. Они мне мертву кошку в укладку заперли, то есть всякое-то бесчинство готовы…
— В жопу иди! — взревел Семён Яковлевич.
— Семён Яковлевич, — раздался чей-то голос сзади у самых дверей, — видел я во сне птицу, галку, вылетела из воды и полетела в огонь. Что сей сон значит?
— К морозу в писю— произнёс Семён Яковлевич простуженным басом.
— Семён Яковлевич, что же вы мне-то ничего не ответили, я так давно вами интересуюсь, — начала было опять наша дама.
— В сраку спроси! - указал вдруг, не слушая её, Семён Яковлевич на помещика, стоявшего на коленях.
Монах от монастыря, которому указано было спросить, степенно подошёл к помещику.
— Чем согрешили? И не велено ль было чего исполнить?
— Не драться, рукам воли не давать, — сипло отвечал помещик.
— Исполнили? — спросил монах.
— Не могу выполнить, собственная сила одолевает.
— Гони, гони! Метлой его, метлой его в сраку! — замахал руками Семён Яковлевич. Помещик, не дожидаясь исполнения кары, вскочил и бросился вон из комнаты.
— На месте златницу оставили, — провозгласил монах, подымая с полу полуимпериал.
— Вот кому в жопу! — ткнул пальцем на стотысячника купца Семён Яковлевич. Стотысячник не посмел отказаться и взял.
— Злато к злату в писю, — не утерпел монах от монастыря.
— А этому терпиле внакладку в попу, — указал вдруг Семён Яковлевич на Маврикия Николаевича. Слуга налил чаю и поднёс было ошибкой франту в пенсне.
— Длинному, длинному в сраку — поправил Семён Яковлевич.
Маврикий Николаевич взял стакан, отдал военный полупоклон и начал пить. Не знаю почему все наши так и покатились со смеху.
Затем молча передал чашку какой-то сзади него стоявшей старушонке, отворил дверцу решётки, без приглашения шагнул в интимную половину Семёна Яковлевича и стал среди комнаты на колени, на виду у всех. Он стоял на коленях с своею невозмутимою важностью в лице, длинный, нескладный, смешной. Но наши не смеялись; неожиданность поступка произвела болезненный эффект.
— Елей, елей мне в писю,— пробормотал Семён Яковлевич, - а ты терпила что ли?
Дама из нашей коляски вероятно желая перебить впечатление, в третий раз звонко и визгливо вопросила Семёна Яковлевича, по-прежнему с жеманною улыбкой:
— Что же, Семён Яковлевич, неужто не «изречёте» и мне чего-нибудь? А я так много на вас рассчитывала.
— В… тебя, в… тебя!.. !.. — произнёс вдруг, обращаясь к ней, Семён Яковлевич крайне нецензурное словцо. Слова сказаны были свирепо и с ужасающею отчётливостью. Наши дамы взвизгнули и бросились стремглав бегом вон, кавалеры гомерически захохотали. Тем и кончилась наша поездка к Семёну Яковлевичу…»

Среди героев Достоевского немало персонажей имеют черты блаженных и юродивых. В лице Семёна Яковлевича эти черты сгущены до предела и окарикатурены. Юродство гротескно вывернуто наизнанку. По сути дела, перед читателем предстаёт не юродивый, а шарлатан, играющий на доверчивости своих поклонников. Поступки Семёна Яковлевича не содержат в себе никакой внутренней последовательности, нарочито бессмысленны: то он милует бедных, то гонит их и милует богатых, то опять наоборот. Но в любом случае предпочтение одного посетителя другому никак не соотносится с их внутренними свойствами.
Под стать юродивому и толпа, жадная до зрелищ и развлечений от повседневной скуки, готовая ради этого развлечения сама себя обманывать.
По мнению В. И. Мельника, Достоевским в лице Семёна Яковлевича создаётся ещё один вариант Фомы Опискина. Карикатурная величественность поступков юродивого подчёркивается ироничными описаниями и ярко контрастирует с нарочитой эксцентричностью юродивого: «Один Лямшин был у него когда-то прежде и уверял теперь, что тот велел его прогнать метлой и пустил ему вслед собственною рукой двумя большими варёными картофелинами».









http://ilibrary.ru/text/154... Ф. М. Достоевский. Бесы. Часть вторая. Глава пятая.
http://www.idiot.vitebsk.ne... - "Иван Корейша"

https://my.mail.ru/list/zur... - фильм 1992г.

Курчавый греческий торговец,
Переправляясь через Муть,
Рукою в мускусе и амбре
Решил водицы зачерпнуть.
Но чуткий рак, копаясь в иле,
Был чужд заморским ароматам,
Со всею силой укусил он
Клешнёю руку супостата!

Запомнит греческий торгаш
Как мускус с амброй в Муть совать!



http://www.diary.ru/~a-s-k-... - о Михаиле Либине, авторе сказки "ехал грека..."

https://profilib.net/chteni...