Откройте свой Мир!

Без водки жаль,напрасно выпитого пива.
Я-чистый русский и без примеси кровей,
Мне нравится еврей славянского розлива.
Во мне ж наоборот,живёт еврей...

И может я скажу банальные слова,
Любого шефа, на любой работе,
Интересует есть ли голова,
А не наличЬе крайней плоти...



(Волков Юрий)

Увы...но истина-блудница......ни с кем ей долго не лежится....))))(любименький Губерман)

Еврейский дух слезой просолен,
душа хронически болит,
Ей, который всем доволен,-
покойник или инвалид.
***
За мудрость, растворенную в народе,
За пластику житейских поворотов
Евреи платят матери - природе
Обилием кромешных идиотов.
***
Евреи знали унижение
Под игом тьмы поработителей,
Но потерпевши поражение,
Переживали победителей.
***
Еврейского характера загадочность
Не гений совместила со злодейством,
А жертвенно хрустальную порядочность
С таким же неуемным прохиндейством.
***
Еврейского разума имя и суть -
Бродяга, беглец и изгой;
Еврей, выбираясь на праведный путь,
немедленно ищет другой.
***
В евреях легко разобраться,
Отринув пустые названия,
Поскольку евреи не нация,
А форма существования.
***
Хотя весьма суха энциклопедия,
Театра легкий свет лучится в фактах,
Еврейская история - трагедия,
Но фарс и водевиль идут в антрактах.
***
Везде, где не зная смущенья,
Историю шьют и кроят,
Евреи - козлы отпущения,
Которых к тому ж и доят.
***
За стойкость в безумной судьбе,
За смех, за азарт, за движенье,
Еврей вызывает к себе
Лютое уважение.
***
С душою, раздвоенной, как копыто,
Обеим чужероден я отчизнам --
Еврей, где гоношат антисемиты,
И русский, где грешат сионанизмом.
***
В объятьях водки и режима
Лежит Россия недвижимо,
И только жид, хотя дрожит,
Но по веревочке бежит.
***
Еврею нужна не простая квартира:
Еврею нужна для жилья непорочного
Квартира, в которой два разных сортира:
Один -- для мясного, другой -- для молочного
***
Сложилось нынче на потеху,
Что я, стареющий еврей,
Вдруг отыскал свой ключ к успеху,
Но не нашел к нему дверей.
***
Льется листва, подбивая на пьянство;
Скоро снегами задуют метели;
Смутные слухи слоятся в пространство;
Поздняя осень; жиды улетели.
***
По ночам начальство чахнет и звереет,
Дикий сон морозит царственные яйца:
Что китайцы вдруг воюют, как евреи,
А евреи расплодились, как китайцы.
***
Царь-колокол безгласен, поломатый,
Царь-пушка не стреляет, мать ети;
И ясно, что евреи виноваты,
Осталось только летопись найти.
***
Люблю листки календарей,
Где знаменитых жизней даты:
То здесь, то там живал еврей,
Случайно выживший когда-то.
***
Отца родного не жалея,
Когда дошло до словопрения,
В любом вопросе два еврея
Имеют три несхожих мнения.
***
За все на евреев найдется судья.
За живость. За ум. За сутулость.
За то, что еврейка стреляла в вождя.
За то, что она промахнулась.
***
Русский климат в русском поле
Для жидов, видать, с руки:
Сколько мы их ни пололи,
Все цветут -- как васильки.
***
Евреи продолжают разъезжаться
Под свист и улюлюканье народа,
И скоро вся семья цветущих наций
Останется семьею без урода.
***
Я снял с себя российские вериги,
В еврейской я теперь сижу парилке,
Но даже возвратясь к народу Книги,
По-прежнему люблю народ Бутылки.
***
Если к Богу допустят еврея,
Что он скажет, вошедши с приветом?
-- Да, я жил в интересное время,
Но совсем не просил я об этом!

Тут вечности запах томительный,
И свежие фрукты дешёвые,
А климат у нас – изумительный,
И только соседи – хуёвые.

Игорь Губерман



Прочел и пишу продолжение,
Из песни не выкину слова я,
Малейшего нету сомнения,
Да, наши соседи – хуёвые.

Да, фрукты тут очень душистые,
На пляжах вода бирюзовая,
Песок золотой, небо чистое,
И только соседи – хуёвые.

Пустыни здесь стали цветущими,
И в миг отобрать все готовое,
Да в море нас бросить тонущими
Мечтают соседи хуёвые.

Заметьте же, как получается,
Хамазские иль Хизбалловые –
На букву одну начинаются
Все наши соседи хуёвые.

В мечетях их шейхи коверкают,
Вторят им султаны дворцовые:
«Убейте еврея с еврейкою».
И рады соседи хуёвые.

Взрываются, делают гадости,
И, если удастся хреновое,
То лучше не надо им радости –
Танцуют соседи хуёвые.

Богатство и гордость родителей –
Шахиды рождаются новые,
И славу Аллаху- учителю
Взывают соседи хуёвые.

Даётся исламскими братьями
Убийцам оружье сверхновое,
Его применяют с проклятьями,
С Аллахом, соседи хуёвые.

Когда же их наши солдатики,
Берут в рукавицы ежовые,
Хор воет исламо-фанатиков
И с хором – соседи хуёвые.

За женщин с детьми они прячутся
Под выучку Х. Насралловую
Убийцы и трусы, но плачутся –
Нет, хуже они, чем хуёвые.

Проблемы свалить все пытаются
С больной головы на здоровую.
Тайком же – в усы ухмыляются
Все наши соседи хуёвые.

Жалеют их «бедненьких, маленьких»
Весь мир и ООН – бестолковые,
Так просто, «обули им в валенки»,
Всем сразу, соседи хуёвые.

Нас меряют мерками разными,
Должны быть лишь МЫ образцовые,
Их методы могут быть грязными,
Им можно, они ведь хуёвые.

Решеньем весьма государственным,
В Москве, с самим Путиным Вовою,
Встречают Хамаз чуть не царственно,
Хоть знают, они все – хуёвые.

Проблемы Чечни? – Вдруг замятые,
В глазах – нефть, оружье, целковые.
Им что? Им там дело десятое,
Что наши соседи – хуёвые.

Европа на что-то надеется,
Как страус зарыто-головая,
Не видит, слепая, что селятся
К ним наши соседи хуёвые.

Мастей всевозможных политики
Твердят все упрямой коровою –
Немедля огонь прекратите-ка!
Их жалко, хотя и хуёвые.

Не только огня прекращения,
Политики, вы безголовые,
МЫ мирного хочем решения,
Не наши соседи хуёвые.

Живем все, как в общей квартире мы,
Где общий и зал, и столовая.
И с ними желаем жить в мире мы,
Хоть знаем, соседи хуёвые.

Но коль уж так сильно им хочется,
Готовят пусть доски сосновые,
Получат последние почести
Соседи – вояки хуёвые.

И что обещаем единственно,
Участки земли двух-метровые,
К чему так стремятся воинственно,
Получат соседи хуёвые.

 АБРАМ ХАЙЯМ!«Человек, который оценивает жизнь с издевательским прищуром» — так назвала писателя и поэта Игоря Губермана его коллега по ремеслу. Он ездит по разным странам и читает со сцены свои невероятные «гарики», где в четырех строках утрамбована глубинная философия жизни. Мастер слова, порой не вполне цензурного, и при этом глубоко интеллигентный человек, который к любому собеседнику обращается с мягким «дружочек»... Человек, который так заразительно смеется над собой, что хочется жить, дышать и аплодировать. [ Подробности здесь → ]

Господа! Мазл товфф! Всем мишлоах манот! Веселого пурима!

Ян ШЕНКМАН

Израильский и одновременно русский поэт Губерман рассказывает о нравах русской Америки, о том, какие книги любит Михаил Ходорковский, и о том, долго ли еще в Израиле будут говорить и читать по-русски
— Игорь Миронович, вы много лет живете в Израиле, при этом пишете о России. Правда, с точки зрения израильтянина. Но пишете по-русски и издаетесь опять-таки в России. Довольно абсурдная ситуация.

— В жизни вообще все чудовищно закручено. Моя душа принадлежит двум странам. За Израиль я испытываю страх и гордость, а за Россию стыд и боль. Но это две родных мне страны. Мне интересней ездить по огромной России, чем по Израилю. Но с другой стороны, и про Израиль мы с художником Александром Окунем написали большую книжку «Путеводитель по стране сионских мудрецов».

— А для кого вы все это пишете, какого читателя держите в голове? Русских, израильтян?

— Если честно, то друзей, с которыми я пью водку. Их мнение я ценю и к нему прислушиваюсь. А читают меня очень разные люди. Если говорить о пожилых, это сплошь то, что раньше называлось «научно-технической интеллигенцией». Таких чудовищное количество в Америке, в Германии. Да и в России. Я это знаю точно, поскольку много езжу и выступаю. Ходят на мои выступления и молодые, но мне кажется, им больше интересны не стишки, а заезжий фраер, который оживляет сцену неформальной лексикой. Все это не имеет значения. На самом деле я не думаю о читателе. Просто я графоман, мне хочется писать для кого бы то ни было. Это совершенно нормально. Толстой ведь тоже был графоман. А о читателях у меня есть такой стишок: «Все у меня читают разное. И каждый прав наверняка. Одним любезней игры разума. Другим беспечность мудака».

— А израильский читатель у вас есть? Или вы экспортный литератор?
— Есть. Русскоязычный, естественно. Тысячу экземпляров каждой книги я распродаю здесь. А в России — раз в десять-двадцать больше.

— Как вы думаете, сколько еще в Израиле будут говорить по-русски?

— В этом отношении я пессимист. Думаю, что русский язык здесь закончится поколения через два. Сужу по собственным детям и внучкам, которые уже не знают русского. Они знают: «Дедушка принеси!» и «Бабушка, дай!». И все. Так что русский язык в Израиле обречен. Если только… Если в России не произойдет какой-нибудь катастрофы, и русские евреи, которые держат чемоданы в кладовках, не приедут в государство Израиль. Снова будет мощная алия. Я этого очень хочу, но одновременно не хочу, чтобы Россию постигли беды.

— На мощную алию вряд ли стоит рассчитывать. По статистике в России сейчас около пятисот тысяч евреев. Не так уж много, даже если уедут все.

— Думаю, что больше. Просто многие свое еврейство не афишируют. Впрочем, сейчас эмиграция — не та, что прежде. С русским паспортом можно годами жить в Израиле, а с израильским в России.

— А у некоторых вообще два гражданства, и ничего. У вас ведь тоже наверняка двойное?

— Только израильское. Знаете, я человек брезгливый и не хочу иметь ничего общего с российской властью.

— Чувствую в ваших словах обиду на родину.

— Ничуть. Я очень благодарен советской власти за то жизненное приключение, которое она мне подарила. В тюрьме я написал книгу стихов и книгу прозы. Мне было интересно жить, ведь только потому и пишется. Обиды нет, просто быть российским гражданином мне, как говорили в лагере, а теперь уже говорят везде, западло. Я люблю Россию, но ее теперешних хозяев на дух не перевариваю. Под хозяевами я имею в виду чиновников, а не бизнесменов и предпринимателей. Среди богатых людей попадаются порой замечательные. Я общаюсь с большим количеством новых русских, у меня есть даже друзья среди них. Уважаю Ходорковского, вот послал ему недавно в подарок восьмитомник своих стихов, поскольку знаю, что он к моим стишкам хорошо относится. Всей душой хочу, чтобы с ним все было хорошо, но умом понимаю, что, к сожалению, хорошо не будет.

— Из израильских авторов, пишущих по-русски, известны всего два-три громких имени. Вы, Дина Рубина. Пожалуй, и все. Маловато на всю страну, вам не кажется?

— Добавьте еще сюда Алекса Тарна. Это потрясающий прозаик с необыкновенным воображением. Да, немного, но ведь и в огромной России я тоже могу назвать всего несколько имен. На мой взгляд, Пелевин — огромный писатель. Обожаю Акунина. С начала восьмидесятых знаю имена Иртеньева и Кибирова. Четыре писателя — и вот я уже призадумался. Дальше, какую фамилию ни назови, возникают оговорки. Так что в России с литературой дело обстоит не так уж и здорово. С другой стороны, в девятнадцатом веке мы тоже можем назвать всего семь-восемь имен, а ведь это был пик русской прозы.

— У вас никогда не возникало мысли писать на иврите или на английском? И таким образом интегрироваться в мировую литературу?

— А я языков не знаю. Никаких.

— Даже иврита?

— Даже. Могу поторговаться на рынке и спросить, куда идет автобус. Но с ужасом ожидаю ответа. Впрочем, вокруг меня все говорят по-русски, так что это небольшая проблема. Здесь можно всю жизнь прожить с одним русским или одним английским. Английского я, правда, тоже не знаю. Но при этом езжу по всей Америке. И, кстати, мне кажется, что в Америке русский язык задержится дольше, чем в Израиле. Я знаю много людей, которые приехали в Америку в нежном возрасте. Они закончили университеты, хорошо устроены, получают огромные деньги. Обзавелись американскими женами, домами. Пожили немножко с этими женами, даже детей родили. А потом жен выгнали. Женились на россиянках и украинках. Повесили у себя портреты Высоцкого и Галича. Днем на работе они преуспевающие американцы, а вечером россияне. Выпивают и поют военные песни.
— И ходят на вечера Игоря Губермана. У вас ведь полные залы и в Америке, и в Германии, и в России. Прямо-таки губерманомания. Чем ее объяснить?
— По-моему, это очевидно. В наше прагматичное время многим приятно знать, что есть на свете придурковатый беспечный человек, который выпал из времени. Причем не страдает от этого, а получает огромное удовольствие. Вот и все.

Досье:
Игорь Миронович Губерман. Родился в 1936 году в Харькове. Окончил Московский институт инженеров транспорта. В 1979-м был арестован и приговорен к пяти годам лишения свободы. В лагере вел дневники. На базе этих дневников была написана книга «Прогулки вокруг барака». В 1988-м эмигрировал из СССР, живёт в Иерусалиме. Часто приезжает в Россию, выступает на поэтических вечерах.

polit.ru

Объём большой - думаю,что лучше дать ссылку: http://thelib.ru/books/gube...

• Не зря ли знаньем бесполезным
Свой дух дремотный мы тревожим?
В тех, кто заглядывает в бездну,
Она заглядывает тоже...

• С моим сознаньем наравне
Вертится ход планет.
И если Бога нет во мне,
Его и выше нет.

• Я чужд надменной укоризне.
Весьма прекрасна жизнь того,
Кто обретает смысл жизни
В напрасных поисках его

• Цель жизни пониманью не дана
и недоступна мысли скоротечной;
даны лишь краски, звуки, письмена
и утоленье смутности сердечной

• Два смысла в жизни - внутренний и внешний,
у внешнего - дела, семья, успех;
а внутренний - неясный и нездешний -
в ответственности каждого за всех

• Нам непонятность ненавистна
в рулетке радостей и бед,
мы даже в смерти ищем смысла,
хотя его и в жизни нет

• Кто понял жизни смысл и толк,
давно замкнулся и умолк

• Только в мерзлой трясине по шею,
на непрочности зыбкого дна,
в буднях бедствий, тревог и лишений
чувство счастья дается сполна

• Мы тревожны, как зябкие зяблики,
жить уверенно нету в нас сил:
червь сомнения жил, видно, в яблоке,
что когда-то Адам надкусил

• Счастье - что подвижны ум и тело,
что спешит удача за невзгодой,
счастье - осознание предела,
данное нам веком и природой.

• Свобода - это право выбирать,
с душою лишь советуясь о плате,
что нам любить, за что нам умирать,
на что свою свечу нещадно тратить

• Время льется, как вино,
сразу отовсюду,
но однажды видишь дно
и сдаешь посуду

II. Среди немыслимых побед цивилизации мы одиноки, как карась в канализации


Когда-нибудь, впоследствии, потом,
но даже в буквари поместят строчку,
что сделанное скопом и гуртом
расхлебывает каждый в одиночку.

Никто из самых близких поневоле
в мои переживания не вхож,
храню свои душевные мозоли
от любящих участливых галош.

В сердцах кому-нибудь грубя,
ужасно вероятно
однажды выйти из себя
и не войти обратно.

С душою, раздвоенной, как копыто,
обеим чужероден я отчизнам -
еврей, где гоношат антисемиты,
и русский, где грешат сионанизмом.

Не могу эту жизнь продолжать,
а порвать с ней мучительно сложно;
тяжелее всего уезжать
нам оттуда, где жить невозможно.

Мне жаль небосвод этот синий,
жаль землю и жизни осколки;
мне страшно, что сытые свиньи,
страшней, чем голодные волки.

То наслаждаясь, то скорбя,
держась пути любого,
будь сам собой, не то тебя
посадят за другого.

Смешно, как люто гонит нас
в толкучку гомона и пира
боязнь остаться лишний раз
в пустыне собственного мира.

Не прыгая с веком наравне,
будь человеком;
не то окажешься в говне
совместно с веком.

Уехать. И жить в безопасном тепле.
И помнить и мучиться ночью.
Примерзла душа к этой стылой земле,
вросла в эту гиблую почву.

Хотя и сладостен азарт
по сразу двум идти дорогам,
нельзя одной колодой карт
играть и с дьяволом и с Богом.

Друзья всегда чуть привередливы.
И осмеять имеют склонность.
Друзья всегда чуть надоедливы.
Как верность и определенность.

С успехами наук несообразно,
а ноет - и попробуй заглуши -
моя неоперабельная язва
на дне несуществующей души.

Свои черты, штрихи и блики
в душе у каждого и всякого,
но непостижимо разнолики,
мы одиноки одинаково.

Эта мысль - украденный цветок,
просто рифма ей не повредит:
человек совсем не одинок -
кто-нибудь всегда за ним следит.

Звоните поздней ночью мне, друзья,
не бойтесь помешать и разбудить;
кошмарно близок час, когда нельзя
и некуда нам будет позвонить.

I. Как просто отнять у народа свободу: ее надо просто доверить народу...

Мне Маркса жаль: его наследство
свалилось в русскую купель;
здесь цель оправдывала средство
и средства обосрали цель.

Что ни век, нам ясней и слышней
сквозь надрыв либерального воя:
нет опасней и нету вредней,
чем свобода совсем без конвоя.

По крови проникая до корней
равнодушная тень утомления -
историческая усталость
бесноватого поколения.

Не в силах нас ни смех, ни грех
свернуть с пути отважного,
мы строим счастье сразу всех,
и нам плевать на каждого.

Мне повезло: я знал страну,
одну-единственную в мире,
в своем же собственном плену
в своей живущая квартире.

Слой человека в нас чуть-чуть
наслоен зыбко и тревожно;
легко в скотину нас вернуть,
поднять обратно очень сложно.

Где лгут и себе и друг другу,
и память не служит уму,
история ходит по кругу
из крови - по грязи - во тьму.

Когда клубится страх кромешный
И тьму пронзает лай погонь
благословен любой, посмевший
не задувать в себе огонь.

Все социальные системы -
от иерархии до братства -
стучатся лбами о проблемы
свободы, равенства и блядства.

Возглавляя партии и классы,
лидеры вовек не брали в толк,
что идея, брошенная в массы -
это девка, брошенная в полк.

Привычные безмолвствуют народы,
беззвучные горланят петухи;
мы созданы для счастья и свободы,
как рыба - для полета и ухи.

Дороги к русскому ненастью
текли сквозь веру и веселье;
чем коллективней путь ко счастью,
тем горше общее похмелье.

В кромешных ситуациях любых,
запутанных, тревожных и горячих,
спокойная уверенность слепых
кошмарнее растерянности зрячих.

Он веселил рабов уставших...

Игорь Губерман родился и жил в Москве. В ней учился и женился, родил детей. Коллекционировал иконы и друзей. Писал стихи, короткие и озорные. Их он называл "дацзыбао", и они ходили по всей стране.
Еще он состоял в редколлегии известного в 70-е годы диссидентского журнала "Евреи в СССР" и близко дружил с его редактором, крупным физиком и математиком Виктором Браиловским. Когда Губерман отказался дать ложные показания на Браиловского - для возбуждения уголовного дела на последнего, "контора" сфабриковала дело на самого Губермана (два уголовника заявили, что он купил у них заведомо краденные иконы), и он получил семь лет с конфискацией имущества.
Когда он вернулся, то, получив поражение в правах, стал жить в Малоярославце. Но не унимался и продолжал сочинять свои дацзыбао:
За городом такая красота!
На воздухе я счастлив беспредельно:
Сбылась моя давнишняя мечта -
Любить свою семью и жить отдельно.
Он не имел прописки. Первым прописал Губермана у себя в Пярну живший там подолгу один из последних больших поэтов Давид Самойлов. Прописал, хотя когда-то выгнал Губермана со своего семинара в Литинституте, заподозрив в его "хулиганском" выступлении провокацию.
Несмотря на объявленную Горбачевым перестройку, органы продолжали вставлять Губерману палки в колеса, он им тоже:
Я государство вижу статуей -
Большой мужчина, полный властности,
Под фиговым листочком спрятан
Огромный орган безопасности.
В общем, в 1987 году его выгнали из СССР, и он уехал в Израиль.
"Чужая страна, хотя надо заметить, не чуждая, во многом похожая на Советский Союз, - говорил Губерман в начале 90-х в интервью журналу "Столица". - Даже если бы КГБ не сделал первый шаг, - я, скорей всего, со временем все равно бы уехал. Та жизнь была прожита. Я узнал там все. Войну, голод, любовь, тюрьму, все закономерности той жизни - мне стало неинтересно. А почему именно в Израиль? Да уютней как-то... среди своих".
Еврею нужна не простая квартира,
Еврею нужна для житья непорочного
Квартира, в которой два разных сортира:
Один для мясного, другой для молочного.
Как известно, религиозные ортодоксы запрещают евреям пользоваться одной посудой для мясной и молочной пищи. Губерман это знал и тем не менее прочел эти замечательные стихи, выступая по русскоязычному радио. После чего его немедленно выгнали из редакции.
Как пишет поэт и бард Александр Городницкий: "В осмеянии религиозников он зашел так далеко, что стал, я считаю, их Салманом Рушди (за книгу "Проклятые стихи" этот индийский писатель был приговорен к смертной казни за оскорбление Корана, ныне живет в Англии, постоянно меняет место жительства и почти не появляется на людях - Д.С.). Мне жутко от того, что он вытворяет. И здесь, и там он читает такое страшное четверостишие:
Молитву свою начиная опять,
Еврей возбужденно качается,
Обилием пыла стремясь нае...ть
Того, с Кем заочно встречается.
Вот вам что такое Губерман и почему его никто долго не терпит".
Не стоит думать, что Игорь Губерман пишет только на "еврейскую" тему. Хотя никому от него не достается столько, сколько его соплеменникам:
Евреи рвутся и дерзают,
Везде дрожжами лезут в тесто,
Нас потому и обрезают,
Чтоб занимали меньше места.
"Мне можно. Хотя в Москве я боялся в первый приезд читать стишки о евреях, потому что, правда, они все насмешливые, даже издевательские, а я не хотел из гордости представителя малой нации при всех смеяться над своим народом. Но надо сказать, все сходило гладко: евреи не обижались, русские не улюлюкали...".
Еще бы мы обижались на Губермана! За анекдоты про русского, попавшего в Париже в публичный дом, или про Василия Ивановича с Петькой не обижаемся же на рассказчика. На Задорнова не обижаемся...
"Нет лучше прибора для изучения мира и человеческой природы, чем рассказ, байка, миф, притча, легенда. Все человечество просматривается через анекдот, через историю, лучше - смешную".
Секретари и председатели,
Директора и заместители -
Их как ни шли к е..... матери,
Они и там руководители.
Когда еще написано, а будто про день сегодняшний. А вот еще один "гарик на час", в свете всех прошлых реформ и нынешней "жилищно-коммунальной":
Не может нас ни смех, ни грех
Свернуть с пути отважного:
Мы строим счастье сразу всех
И нам плевать на каждого!
Губерман - это кусок нашей советской жизни. Кусок, связанный с самиздатом, а следовательно, и с ним. Но не только советской. Судя по всему, он - фрагмент и нашей нынешней жизни, российской.
Из нас любой, пока не умер он,
Себя слагает по частям
Из интеллекта, секса, юмора
И отношения к властям.
В лагере он написал книжку прозы "Прогулки вокруг барака" (интересное совпадение - Андрей Синявский в лагере написал "Прогулки с Пушкиным"). В тюрьме написал сборник стихов.
"Сохранить стихи эти мне хотелось не только из-за естественного для автора заблуждения относительно их качества, но и от яростного желания доказать, что никогда и никому не удается довести человека до состояния заданной опущенности, безволия, апатии и покорного прозябания в дозволенных рамках".
________________________________________
Сегодня Игорь Губерман живет в Иерусалиме. Журналистка Алла Босарт, встретившаяся с поэтом четыре года назад, отметила, что Игорь Миронович не носил кипы, как бы оставляя за собой независимость суждений отдельного человека, не ставшего ни зэком, ни пророком из котельной, ни совписом, ни апологетом сионизма и богоизбранности еврейского народа, хотя его биография давала поводы для всего этого.
Я за столом не первый год
Сижу с друзьями-разгильдяями,
И наплевать мне, чья возьмет
В борьбе мерзавцев с негодяями.
Конечно, Иерусалим, Голгофа, Гефсиманский сад, Масличная гора, Гроб Господень. И Губерман со своими "гариками". Но и это тоже "Гарик":
И спросит Бог: никем не ставший,
Зачем ты жил, что смех твой значит?
Я веселил рабов уставших -
ответит он. И Бог заплачет.
Дмитрий Свинцов Губернiя, № 21(50), 22 мая 1997

Биография Губермана Игоря Мироновича


Губерман Игорь Миронович (псевдонимы И.Миронов, Абрам Хайям и др.) (р. 1936) — российский писатель, поэт.
Родился 7 июля 1936 в Харькове. Детство провел в Москве. Окончил Московский институт инженеров транспорта (МИИТ). После окончания института работал по специальности. Познакомился с А.Гинзбургом — редактором-составителем «самиздатского» журнала «Синтаксис».

Счастье семьи опирается на
благоразумие хотя бы одного
из супругов.
Губерман Игорь Миронович

Он также знакомится с группой т.н. «лианозовцев», экспериментировавших в теме бытовой прозы. Губерман становится героем фельетона Р.Карпеля Помойка № 8 («Московский комсомолец», 29 сентября 1960): «…инженер Игорь Губерман, известный тем, что он был одним из вдохновителей и организаторов грязных рукописных листков „Синтаксиса“.
Сей „деятель“, дутый, как пустой бочонок, надменный и самовлюбленный, не умеющий толком связать и двух слов, все еще питает надежду на признание» (см. также ЛИАНОЗОВСКАЯ ШКОЛА).
Какое-то время Губерман сочетал работу инженера с литературной деятельностью. Писал научно-популярные и документальные книги (Чудеса и трагедии черного ящика — о работе мозга и современной психиатрии, 1968; Бехтерев. Страницы жизни, 1976 и др.), а также сценарии для документального кино.

Сытые свиньи страшней,
чем голодные волки.
Губерман Игорь Миронович

Со временем в «самиздате» начинают появляться стихотворные миниатюры Губермана, позднее получившие название «гарики». (Гарик — его домашнее имя). В 1970-е он активный сотрудник и автор самиздатского журнала «Евреи в СССР».
Люди, делавшие этот журнал, видели свою задачу в распространении среди евреев знаний о религии, об истории и языке своего народа; вопрос же об эмиграции считали личным делом каждого.
В 1978 в Израиле ходившие по рукам «гарики» были собраны и изданы отдельной книгой. В 1979 Губерман был приговорен к 5-ти годам лишения свободы. Художественная гипотеза о причинах ареста — в его книге Штрихи к портрету.

В раю намного мягче климат,
но лучше общество в аду.
Губерман Игорь Миронович

В заключении он вел дневник, из которого потом родилась книга Прогулки вокруг барака (1980, опубликована в 1988). «Пусть только любители детективов, острых фабул и закрученных сюжетов сразу отложат в сторону эти разрозненные записки, — предупреждает автор: Не смертельны нынешние лагеря. Много хуже, чем был ранее, выходит из них заключенный.
Только это уже другая проблема. Скука, тоска и омерзение — главное, что я испытал там». Но содержание книги — это история человека, сумевшего остаться Человеком там, где унижением, страхом и скукой / человека низводят в скоты. Помогло четкое сознание: чем век подлей, тем больше чести / тому, кто с ним не заодно. И умение разглядеть человеческое даже в воре, грабителе и убийце.
(Губерман сидел в уголовном лагере). Три героя книги: Писатель, Бездельник и Деляга — три ипостаси автора — помогают сохранить чувство юмора и не поддаться ни унынию, ни гордыне.

Улучшить человека невозможно,
и мы великолепны безнадежно.
Губерман Игорь Миронович

Он вернулся из Сибири в 1984. Прописаться не удавалось не только в Москве, но и в маленьких городках, удаленных от столицы более чем на 100 км. Однако поэт Д.Самойлов прописал его в своем доме в Пярну.
Работал он на Ленинградской студии документальных фильмов. Вскоре Губермана пригласили в ОВИР и сообщили, что считают целесообразным его выезд с семьей в Израиль. Тяжелее всего уезжать нам оттуда, / Где жить невозможно, — написал он впоследствии. С 1988 живет в Иерусалиме.
В Израиле Губерман написал роман Штрихи к портрету (первое издание в России — в 1994). В 1996 в Иерусалиме вышли его мемуары Пожилые записки, в 2001 Книга странствий.

Кто понял жизни смысл и толк,
давно замкнулся и умолк.
Губерман Игорь Миронович

Но славу ему создали, безусловно, «гарики». Число «гариков» перевалило за пять тысяч, вместе они образуют некий «гипертекст». Художественные приемы его стихов типичны для постмодернизма: иронический перифраз известных выражений (…я мыслил, следователь, но я существую), придание фразеологизмам прямо противоположного смысла (…был рожден в сорочке, что в России / всегда вело к смирительной рубашке), центон (есть женщины в русских селеньях — не по плечу одному), обилие нецензурной («ненормативной») лексики.
Не все критики и не все читатели в восторге от Губермана. Он сам принимает это как должное — «…правы, кто хвалит меня, и правы, кто брызжет хулу».