Татьяна Сафонова,
27-02-2012 19:48
(ссылка)
Без заголовка
3 и 4 марта в Актовом Зале (Переведеновский пер.,18) снова показывают СТАРУХУ И по повести Даниила Хармса.
Что это такое?
Комикс и линди-хоп в картинах, действиях и
измерениях - так называют актеры и режиссер свое детище. Здесь есть и анимация,
и видеосъемка в режиме on-line, и разные мультимедийные изощрения. Но в первую
очередь здесь есть танец. Танец - абсурд. Танец - анекдот. Танец - хулиганская
выходка. Александр Пепеляев ввел в спектакль много театрального: смешные позы,
дурацкие диалоги, глубокомысленные жесты и комичную пластику. А еще геройство,
пафос, мораль,чушь, бред и нелепицу. И получилось совсем как у Хармса.
За подробностями - сюда aktzal.ru
Что это такое?
Комикс и линди-хоп в картинах, действиях и
измерениях - так называют актеры и режиссер свое детище. Здесь есть и анимация,
и видеосъемка в режиме on-line, и разные мультимедийные изощрения. Но в первую
очередь здесь есть танец. Танец - абсурд. Танец - анекдот. Танец - хулиганская
выходка. Александр Пепеляев ввел в спектакль много театрального: смешные позы,
дурацкие диалоги, глубокомысленные жесты и комичную пластику. А еще геройство,
пафос, мораль,чушь, бред и нелепицу. И получилось совсем как у Хармса.
За подробностями - сюда aktzal.ru
Иван Ширяев,
30-11-2011 14:55
(ссылка)
ИГРА. Участник пишет фразу из стихотворения Хармса.
ИГРА. Участник пишет фразу из стихотворения Хармса. Следующий участник пишет строку из стихотворения Хармса, начинающуюся на последнюю букву предыдущей фразы.
Иван Ширяев,
30-11-2011 14:49
(ссылка)
Без заголовка
ИГРА. Участник пишет фразу из стихотворения Хармса. Следующий участник пишет строку из стихотворения Хармса, начинающуюся на последнюю букву предыдущей фразы.
Сладострастная торговка
Сладострастная торговка
Одна красивая торговка
с цветком в косе, в расцвете лет,
походкой лЈгкой, гибко, ловко
вошла к хирургу в кабинет.
Хирург с торговки скинул платье;
увидя женские красы,
он заключил еЈ в объятья
и засмеялся сквозь усы.
Его жена, Мария Львовна,
вбежала с криком "Караул!",
и через пол минуты ровно
хирурга в череп ранил стул.
Тогда торговка, в голом виде,
свой организм прикрыв рукой,
сказала вслух: "К такой обиде
я не привыкла..." Но какой
был дальше смысл еЈ речей,
мы слышать это не могли.
журчало время как ручей.
темнело небо. И вдали
уже туманы шевелились
над сыном лет -- простором степи
и в миг дожди проворно лились,
ломая гор стальные цепи.
Хирург сидел в своей качалке,
кусая ногти от досады.
Его жены волос мочалки
торчали грозно из засады,
и два блестящих глаза
его просверливали взглядом;
и, душу в день четыре раза
обдав сомненья чЈрным ядом,
гасили в сердце страсти.
Сидел хирург уныл,
и половых приборов части
висели вниз, утратив прежний пыл.
А ты, прекрасная торговка,
блестя по-прежнему красой,
ковра касаясь утром ловко
своею ножкою босой,
стоишь у зеркала нагая.
А квартирант, подкравшись к двери,
увидеть в щель предполагая
твой организм, стоит. И звери
в его груди рычат проснувшись,
а ты, за ленточкой нагнувшись,
нарочно медлишь распрямиться.
У квартиранта сердце биться
перестаЈт. Его подпорки,
в носки обутые, трясутся;
колени бьют в дверные створки;
а мысли бешено несутся.
И гаснет в небе солнца луч.
и над землЈй сгущенье туч
свою работу совершает.
И гром большую колокольню
с ужасным треском сокрушает.
И главный колокол разбит.
А ты, несчастный, жертва страсти,
глядишь в замок. Прекрасен вид!
И половых приборов части
нагой торговки блещут влагой.
И ты, наполнив грудь отвагой,
вбегаешь в комнату с храпеньем,
в носках бежишь и с нетерпеньем
рукой прорешку открываешь,
и вместо речи -- страшно лаешь.
Торговка ножки растворила,
ты на торговку быстро влез,
в твоей груди клохочет сила,
твоим ребром играет бес.
В твоих глазах летают мухи,
в ушах звенит орган любви,
и нежных ласк младые духи
играют в мяч в твоей крови.
И в растворЈнное окошко,
расправив плащ, влетает ночь.
и сквозь окно большая кошка,
поднявши хвост, уходит прочь.
14-17 октября 1933
Одна красивая торговка
с цветком в косе, в расцвете лет,
походкой лЈгкой, гибко, ловко
вошла к хирургу в кабинет.
Хирург с торговки скинул платье;
увидя женские красы,
он заключил еЈ в объятья
и засмеялся сквозь усы.
Его жена, Мария Львовна,
вбежала с криком "Караул!",
и через пол минуты ровно
хирурга в череп ранил стул.
Тогда торговка, в голом виде,
свой организм прикрыв рукой,
сказала вслух: "К такой обиде
я не привыкла..." Но какой
был дальше смысл еЈ речей,
мы слышать это не могли.
журчало время как ручей.
темнело небо. И вдали
уже туманы шевелились
над сыном лет -- простором степи
и в миг дожди проворно лились,
ломая гор стальные цепи.
Хирург сидел в своей качалке,
кусая ногти от досады.
Его жены волос мочалки
торчали грозно из засады,
и два блестящих глаза
его просверливали взглядом;
и, душу в день четыре раза
обдав сомненья чЈрным ядом,
гасили в сердце страсти.
Сидел хирург уныл,
и половых приборов части
висели вниз, утратив прежний пыл.
А ты, прекрасная торговка,
блестя по-прежнему красой,
ковра касаясь утром ловко
своею ножкою босой,
стоишь у зеркала нагая.
А квартирант, подкравшись к двери,
увидеть в щель предполагая
твой организм, стоит. И звери
в его груди рычат проснувшись,
а ты, за ленточкой нагнувшись,
нарочно медлишь распрямиться.
У квартиранта сердце биться
перестаЈт. Его подпорки,
в носки обутые, трясутся;
колени бьют в дверные створки;
а мысли бешено несутся.
И гаснет в небе солнца луч.
и над землЈй сгущенье туч
свою работу совершает.
И гром большую колокольню
с ужасным треском сокрушает.
И главный колокол разбит.
А ты, несчастный, жертва страсти,
глядишь в замок. Прекрасен вид!
И половых приборов части
нагой торговки блещут влагой.
И ты, наполнив грудь отвагой,
вбегаешь в комнату с храпеньем,
в носках бежишь и с нетерпеньем
рукой прорешку открываешь,
и вместо речи -- страшно лаешь.
Торговка ножки растворила,
ты на торговку быстро влез,
в твоей груди клохочет сила,
твоим ребром играет бес.
В твоих глазах летают мухи,
в ушах звенит орган любви,
и нежных ласк младые духи
играют в мяч в твоей крови.
И в растворЈнное окошко,
расправив плащ, влетает ночь.
и сквозь окно большая кошка,
поднявши хвост, уходит прочь.
14-17 октября 1933
"Я ДУМАЛ О ТОМ, КАК ПРЕКРАСНО ВСЕ ПЕРВОЕ!"
"Я ДУМАЛ О ТОМ, КАК ПРЕКРАСНО
ВСЕ ПЕРВОЕ!"
Даниил Иванович Ювачев (1905 - 1942)
еще на школьной скамье придумал себе псевдо-
ним - Хармс, который варьировал с поразите-
льной изобретательностью, иногда даже в под-
писи под одной рукописью: Хармс, Хормс,
Чармс, Хаармс, Шардам, Хармс-Дандан и т.д.
Дело в том, что Хармс полагал, что неизмен-
ное имя приносит несчастье, и брал новую фа-
милию как бы в попытках уйти от него. "Вчера
папа сказал мне, что, пока я буду Хармс, ме-
ня будут преследовать нужды. Даниил Чармс.
23 декабря 1936 года" (дневниковая запись).
Он происходил из семьи известного наро-
довольца Ивана Павловича Ювачева, пригово-
ренного в свое время к смертной казни, заме-
ненной пожизненным заключением, отбывавшего
ссылку на Сахалине, где с ним познакомился
Чехов. Даня родился уже после освобождения
отца, когда Ювачев вернулся в Петербург. В
эти годы начала века отец Хармса стал авто-
ром мемуарных и религиозных книг - послужил
прототипом для героев Льва Толстого и Чехо-
ва... Так что корни Хармса - вполне литера-
турные. Но известно, что Иван Павлович, не
одобрял сочинений сына, - столь не похожи
они были на то, что он сам почитал в литера-
туре.
Хармс-писатель сформировался в 20-е го-
ды, испытав влияние Хлебникова и заумника А.
Труфанова, и обрел единомышленников в кругу
поэтов, назвавших себя обэриутами (от ОБЭРИУ
- Объединения Реального Искусства). "Кто мы?
И почему мы?.. - вопрошали они в своем мани-
фесте. - Мы - поэты нового мироощущения и
нового искусства... В своем творчестве мы
расширяем и углубляем смысл предмета и сло-
ва, но никак не разрушаем его. Конкретный
предмет,очищенный от литературной и обиход-
ной шелухи, делается достоянием искусства. В
поэзии - столкновение словесных смыслов вы-
ражает этот предмет с точностью механики", и
так далее. Обэриуты нашли себе приют в сте-
нах ленинградского Дома печати, где 24 янва-
ря 1928 года состоялся их самый большой ве-
чер,"Три левых часа". Хармс - вместе с Н.За-
болоцким, А.Введенским, К.Вагиновым, И.Бах-
теревым и другими - читал на первом "часу"
свои стихи, восседая на шкафу, а на втором
"часу" была представлена его пьеса "Елизаве-
та Бам", одним из постановщиков которой был
сам автор. ОБЭРИУ очень увлекло Хармса, и он
(вспомним возраст) разрывался между обэриут-
скими занятиями и... возлюбленной. "Кто бы
мог мне посоветовать, что мне делать? Эстер
несет с собой несчастие. Я погибаю с ней
вместе, - восклицал он в дневниковой записи
27 июля 1928 года. - <...> Куда делось Обэ-
риу? Все пропало, как только Эстер вошла в
меня. С тех пор я перестал как следует пи-
сать и ловил только со всех сторон несчас-
тия. <...> Если Эстер несет горе за собой,то
как же могу я пустить ее от себя. А вместе с
тем как я могу подвергать свое дело, Обэриу,
полному развалу. <...> Господи, помоги! <...
.> Сделай, чтоб в течение этой недели Эстер
ушла от меня и жила бы счастливо. А я чтобы
опять принялся писать, будучи свободен как
прежде!"
Однако помогли разрубить этот узел спус-
тя несколько лет совсем другие - внешние и
недобрые силы. Желая положить конец выступ-
лениям обэриутов в общежитиях, клубах, воин-
ских частях и т.д. ленинградская молодежная
газета "Смена" поместила статью "Реакционное
жонглерство" (9 апреля 1930 года), имевшую
подзаголовок: "Об одной вылазке литературных
хулиганов". Тут прямо говорилось, что "лите-
ратурные хулиганы" (читай: обэриуты) ничем
не отличаются от классового врага. Автор
статьи воспроизводил, очевидно, реальный ди-
алог "пролетарского студенчества" с обэриу-
тами: "Владимиров (самый молодой обэриут
Юрий Владимиров. - Вл.Г.) с неподражаемой
нагластью назвал собравшихся дикарями, кото-
рые попав в европейский город, увидели там
автомобиль.
Левин (прозаик, обериут Дойвбер Левин. -
В.Г.) заявил, что их "пока" (!) не понимают,
но что они единственные представители (!)
действительно нового искусства,которые стро-
ят большое здание.
- Для кого строите? - спросили его.
- Для всей России, - последовал класси-
ческий ответ".
А в 1931 году Хармс, Введенский и неко-
торые их друзья были арестованы и сосланы на
год в Курск.
Позади остались две единственные "взрос-
лые" публикации Даниила Хармса - по стихот-
ворению в каждом - в двух сборниках Союза
поэтов (в 1926-м и 1927 годах). Больше Дани-
илу Хармсу, как, впрочем, и Александру Вве-
денскому, не удалось опубликовать при жизни
ни одной "взрослой" строчки.
Стремился ли Хармс к публикации своих
"взрослых" произведений? Думал ли о них? По-
лагаю, что да. Во-первых, таков имманентный
закон всякого творчества. Во-вторых, есть и
косвенное свидетельство, что он свыше четы-
рех десятков своих произведений считал гото-
выми для печати.
Но при этом - вот сознание безвыходнос-
ти! - не делал после 1928 года никаких попы-
ток опубликовать что-то из своих "взрослых"
вещей. Во всяком случае о таких попытках
пока неизвестно.
Больше того, - он старался не посвящать
своих знакомых в то, что пишет. Художница
Алиса Порет вспоминала: "Хармс сам очень лю-
били рисовать, но мне свои рисунки никогда
не показывал, а также все, что он писал для
взрослых. Он запретил это всем своим друзь-
ям, а с меня взял клятву, что я не буду пы-
таться достать его рукописи". Думаю, однако,
что небольшой круг его друзей - А.Введенс-
кий, Л.Липавский (Л.Савельев), Я.С.Друскин и
некоторые другие - были постоянными слушате-
лями его сочинений в 30-е годы.
А писал он - во всяком случае стремился
писать - ежедневно. "Я сегодня не выполнил
своих 3-4 страниц", - упрекает он себя. И
рядом, в те же дни, записывает: "Я был наи-
более счастлив, когда у меня отняли перо и
бумагу и запретили мне что-либо делать. У
меня не было тревоги, что я не делаю чего-то
по своей вине, совесть была спокойна, и я
был счастлив. Это было, когда я сидел в
тюрьме. Но если бы меня спросили, не хочу ли
я опять туда или в положение, подобное тюрь-
ме, я сказал бы: нет, НЕ ХОЧУ".
И тут же: "Человек в своем деле видит
спасение, и потому он должен постоянно зани-
маться своим делом, чтобы быть счастливым.
Только вера в успешность своего дела прино-
сит счастье. Сейчас должен быть счастлив За-
болоцкий".
"Довольно праздности и безделья! Каждый
день раскрывай эту тетрадь и вписывай сюда
не менее полстраницы. Если ничего не пише-
тся,то запиши хотя бы по примеру Гоголя, что
сегодня ничего не пишется. Пиши всегда с ин-
тересом и смотри на писание, как на празд-
ник. 11 апреля 1937 года". ("Голубая тет-
радь" N% 24).
Эти записи относятся к середине 30-х
годов, когда сочинение для детей, в которое
Хармса и других обериутов (Введенского, Вла-
димирова, Дойвбера Левина...) вовлек Мар-
шак, шло у Хармса все натужнее, все труднее.
Начав с сотрудничества в журнале "Еж" (с
1928 года), а затем "Чиж" (с 1930-го), с то-
го,что в одном номере журнала могли появить-
ся и его рассказ, и стихотворение, и подпись
под картинкой, Хармс к середине 30-х уже
писал для детей все реже и реже, от случая к
случаю. И можно лишь удивляться, что при
сравнительно небольшом числе детских стихот-
ворений ("Иван Иваныч Самовар", "Врун", "Иг-
ра", "Миллион", "Как папа застрелил мне
хорька", "Из дома вышел человек", "Что это
было?", "Тигр на улице" ...) он создал свою
страну в поэзии для детей и стал ее класси-
ком. Нет, я не разделяю точку зрения, будто
детская литература была для него "отхожим
промыслом". Слишком честным и талантливым
человеком был Даниил Хармс, чтобы писать
только для денег. Да и сами детские стихи
Хармса говорят за себя: они из того драго-
ценного металла, что и стихи "для взрослых".
Детская литература с конца 20-х годов до
конца жизни была, что немаловажно для писа-
теля, его лицом, его визитной карточкой,име-
нем наконец.
Но жил он, внутренне жил тем, что творил
не для детей. Это - с самого начала - были
рассказы, стихотворения, пьесы, статьи и да-
же любая строчка в дневнике, письмо или час-
тная записка. Во всем, в любом избранном
жанре он оставался оригинальным, ни на кого
не похожим писателем. "Я хочу быть в жизни
тем же, чем Лобачевский в геометрии", - за-
писал он в 1937 году.
Мир удивился,узнав Даниила Хармса. Впер-
вые прочитав его в конце 60-х - начале 70-х
годов. Его и его друга Александра Введенско-
го. До тех пор мир считал родоначальником
европейской литературы абсурда Эжена Ионеско
и Сэмюела Беккета. Но, прочтя наконец неиз-
вестные дотоле и, к сожалению, еще не опуб-
ликованные у нас в стране пьесу "Елизавету
Бам" (1927), прозаические и стихотворные
произведения Даниила Хармса, а также пьесу
"Елка у Ивановых" (1939) и стихотворения А.
Введенского, он увидел, что эта столь попу-
лярная ныне ветвь литературы появилась за-
долго до Ионеско и Беккета. Но ни Хармс, ни
Введенский уже не услышали, как их чествуют.
Слом, разлад, разрушение устоявшегося
быта, людских связей и прочее они почувство-
вали, пожалуй, острее и раньше других. И
увидели в этом трагические последствия для
человека. Так все ужасы жизни, все ее неле-
пости стали на только фоном, на котором раз-
ворачивается абсурдное действо, но и в какой
-то мере причиной, породившей самый абсурд,
его мышление. Литература абсурда оказалась
по-своему идеальным выражением этих процес-
сов, испытываемых каждым отдельным челове-
ком.
Но, при всех влияниях, на которые указы-
вает сам Хармс, нельзя не видеть, что он на-
следует не только Гоголю, которого, как мы
потом узнаем, он ставил выше всех писателей,
но и, например, Достоевскому... И эти истоки
свидетельствуют, что русский абсурд возник
не вдруг и не на случайной почве. <...>
Произведения Даниила Хармса - как ни на
что похожие камешки в мозаике нашей литера-
туры 20 - 30-х годов. Отмытые временем, как
морем, они еще сильней отливают своей таин-
ственностью, загадочностью. <...>
Рассказы и сценки из цикла "Случаи", по-
священного жене, Марине Малич, удивительным
образом передают, несмотря на весь их лако-
низм (иные вещи - в треть машинописной стра-
ницы) и фантасмагоричность, - и атмосферу и
быт 30-ых годов. Их юмор - это юмор абсур-
да. Хармс прекрасно сознавал, что такой юмор
может быть не всякому понятен, и все же не
отказывался от него. В заметках "О смехе" он
говорил: "Есть несколько сортов смеха. Есть
средний сорт смеха,когда смеется и весь зал,
но не в полную силу. Есть сильный сорт сме-
ха, когда смеется та или иная часть залы, но
уже в полную силу, а другая часть залы мол-
чит, до нее смех в этом случае совсем не до-
ходит. Первый сорт смеха требует эстрадная
комиссия от эстрадного актера, но второй
сорт смеха лучше. Скоты не должны смеяться."
"Меня, - писал Хармс 31 октября 1937 го-
да, - интересует только "ч у ш ь"; только
то, что не имеет никакого практического смы-
сла. Меня интересует жизнь только в своем
нелепом проявлении. Геройство, пафос, удаль,
мораль, гигиеничность, нравственность, уми-
ление и азарт - ненавистные для меня слова и
чувства.
Но я вполне понимаю и уважаю: восторг и
восхищение, вдохновение и отчаяние, страсть
и сдержанность, распутство и целомудрие, пе-
чаль и горе, радость и смех". <...>
Высказав свое кредо, он примерно в то же
время открыл в дневнике имена писателей, кои
больше всего близки ему. Этот список включа-
ет шесть имен в таком порядке: Гоголь, Прут-
ков, Мейринк, Гамсун, Эдвард Лир и Льюис Кэ-
рролл. Причем Хармс - с точностью до сотой -
сообщает, сколько, по его понятию, каждый из
упомянутых писателей дает человечеству и
сколько его, Хармса, сердцу. Гоголь - оди-
наково: 69 - 69. Прутков: 42 - 69. Мейринк
так же. Гамсун: 55 - 62. Лир: 42 - 59. Кэр-
ролл: 45 - 59. И Хармс добавляет: "Сейчас
моему сердцу особенно мил Густав Мейринк"
(запись 14 ноября 1937 года). В это время
Хармс перечитывает, пожалуй, лучший роман
австрийского писателя - "Голем" - и делает
для себя заметки по поводу прочитанного.
<...> Быт у Хармса, как и все действие,
условен, алгебраичен, если говорить языком
математики. Бытовой фон - не более чем стар-
товая площадка, с которой начинается дейст-
вие. В этом, в частности, убеждает и повесть
"Старуха" (1939).
Читать ее реалистическими глазами, забы-
вая о направлении, которое исповедовал писа-
тель, бесмысленно, - это приведет по край-
ней мере к ошибочному суждению о вкусе ав-
тора.
По свидетельству Л.С.Друскиной, "Хармс"
читал эту вещь Введенскому и Якову Семенови-
чу (ее брату). "Выйдя от Хармса, Яков Семе-
нович спросил Введенского:
- Как тебе "Старуха"?
На что Введенский ответил:
- Я ведь не отказался от левого искусст-
ва".
Хармса занимала чудо, чудесное. "Интере-
сно только чудо, как нарушение физической
структуры мира", - замечает он в своей запи-
си 1939 года. Он верил в чудо - и при этом
сомневался, существует ли оно в жизни. Иног-
да он сам ощущал себя чудотворцем, который
может, но не хочет творить чудеса. Один из
часто встречаемых мотивов его произведений -
сон. Сон как самое удобное состояние, среда
для того, чтобы свершались чудеса и чтобы в
них можно было поверить. Сон был не только
лучшей формой, в которой воплощались мечты
персонажей, но и счастливым соединением той
трагической разорванности мира, яви, которую
Хармс ощущал сильнее всего.
Эта трагическая разорванность, конфликт-
ность мира и составляет, пожалуй, главный
интерес писателя. Как и психология, поведе-
ние человека в нем. Что человек диктует се-
бе, или вернее, что мир диктует отдельному
человеку.
К самому Хармсу жизнь становилась все
суровее. В 1937 и 1938 годах нередки были
дни и недели, когда они с женой жестоко го-
лодали. Не на что было купить даже совсем
простую еду. "Я все не прихожу в отчаянье,-
записывает он 28 сентября 1937 года. - Долж-
но быть, я на что-то надеюсь, и мне кажется,
что мое положение лучше, чем оно есть на са-
мом деле. Железные руки тянут меня в яму".
Но в те же дни и годы, безнадежные по
собственному ощущению, он вместе с тем ин-
тенсивно работает (рассказ "Связь", напри-
мер, датирован 14-м сентября 1937 года). Он
как художник исследует безнадежность, безвы-
ходность, пишет о ней (рассказ "Сундук" - 30
января 1937 года,сценка "Всестороннее иссле-
дование" - 21 июня 1937-го, "О том, как меня
посетили вестники" - 22 августа того же года
и т.д.). Абсурдность сюжетов этих вещей не
поддается сомнению, но также несомненно, что
они вышли из-под пера Хармса во времена,
когда то,что кажется абсурдным, стало былью.
Творящие легенду о Хармсе писали, как
был изумлен дворник, читая на дверях его
квартиры табличку каждый раз с новым именем.
Возможно, что так все и было. Но вот подлин-
ная записка, сохранившаяся в архиве Хармса:
"У меня срочная работа. Я дома, но никого не
принимаю.И даже не разговариваю через дверь.
Я работаю каждый день до 7 часов".
"Срочная работа" у непечатающего писате-
ля! Но он словно знал об отпущенных ему 36
годах жизни. Бывали дни, когда он писал по
два-три стихотворения или по два рассказа. И
любую, даже маленькую вещь мог несколько раз
переделывать и переписывать. Но ни разу пос-
ле 1928 года не перепетатывал свои стихи и
рассказы на пишущей машинке - за ненадобнос-
тью. Носить их в редакции было бесполезно.
Он знал, что их не возьмут, не напечатают. В
дневнике он уговаривает себя не пасть духом,
обрести равновесие, чтобы остаться верным
избранному пути, даже если приходится плыть
против течения. "Жизнь это море, судьба это
ветер, а человек это корабль, - размышляет
он. - И как хороший рулевой может использо-
вать противный ветер и даже идти против вет-
ра, не меняя курса корабля, так и умный че-
ловек может использовать удары судьбы и с
каждым ударом приближаться к своей цели.
П р и м е р: Человек хотел стать оратором, а
судьба отрезала ему язык, и человек онемел.
Но он не сдался, а научился показывать до-
щечку с фразами, написанными большими буква-
ми, и при этом где нужно рычать, а где нужно
подвывать и этим воздействовал на слушателей
еще более, чем это можно было сделать обык-
новенной речью". <...>
Детская литература уже не могла прокор-
мить Хармса, и они с женой временами жестоко
голодали. "Пришло время еще более ужасное
для меня, - записывает он 1 июня 1937 года.
- В Детиздате придрались к каким-то моим
стихам ("Из дома вышел человек..." - Вл.Г.)
и начали меня травить. Меня прекратили печа-
тать. Мне не выплачивают деньги, мотивируя
какими-то случайными задержками. Я чувствую,
что там происходит что-то тайное, злое. Нам
нечего есть. Мы страшно голодаем. Я знаю,что
мне пришел конец..."
В среде писателей он чувствует себя чу-
жим. Стихи "На посещение Писательского Дома
24 января 1935 года" начинаются строчками:
"Когда оставленный судьбою, Я в двери к вам
стучу, друзья, Мой взор темнеет сам собою И
в сердце стук унять нельзя..."
Второй арест, в 1937 году, не сломил
его. После скорого освобождения он продолжал
творить. Чудо,чудеса врывались в его расска-
зы и пьесы, приобретая подчас гротесковые,
абсурдные формы, но эти формы парадоксальным
образом соотносились с той жизнью, которая
окружала самого Хармса, и потому даже самые
короткие его вещи выглядят художественно и
философски законченными.
Он жил высокой духовной жизнью, пускай
его круг ограничивался несколькими друзьями
(Введенский, Липавский, Друскин, Олейников..
.). Большая дружба связывала его с художни-
ками: Петром Соколовым, Владимиром Татлиным
(он, кстати, талантливо иллюстрировал его
книжку "Во-первых и во-вторых"), с Казимиром
Малевичем, на смерть которого он отозвался
прекрасными стихами, с ученицами Филонова -
Алисой Порет и Татьяной Глебовой, с музыкан-
тами Исайей Браудо, Марией Юдиной, с Иваном
Соллертинским...
Я нарочно не останавливаюсь на внешнем
облике Хармса, столько раз описанном во всех
мемуарах, - облике чудака. Нет, мемуаристы
этот облик, конечно, не выдумали, не сочини-
ли. Хармс и вправду одевался на обычный
взгляд вызывающе, странно, иногда нелепо, -
но если мы будем говорить только об этом, мы
не узнаем о Хармсе ничего. Это все из облас-
ти легенды и анекдотов о Хармсе. А по сути
его внешность могла стоить ему жизни. Вера
Кетлинская, которая возглавляла в блокаду
ленинградскую писательскую организацию, рас-
сказывала, что ей в начале войны, приходи-
лось несколько раз удостоверять личность Ха-
рмса, которого подозрительные граждане, в
особенности подростки, принимали из-за его
странного вида и одежды (гольфы, необычная
шляпа, "цепочка с массой загадочных брелоков
вплоть до черепа с костями" и т.д.) за не-
мецкого шпиона. "Двадцать третьего августа,
- сообщала в письме от 1 сентября 1941 года
М.Малич своему другу Наталии Шанько, эвакуи-
ровавшейся на Урал, - Даня уехал к Николаю
Макаровичу. Я осталась одна без работы, без
денег, с бабушкой на руках. Что со мной бу-
дет, я не знаю, но знаю только, что жизнь
для меня кончена с его отъездом". "Отъезд,"
"к Николаю Макаровичу" - что за этим стояло,
друзья понимали сразу. Н.М.Олейников был
давно арестован и, по слухам, погиб. <...>
Последние месяцы жизни Хармс провел в
тюрьме. [1]
Уже слабея от голода, его жена, М.В.Ма-
лич, пришла в квартиру, пострадавшую от
бомбежки, вместе с другом Даниила Ивановича,
Я.С.Друскиным, сложила в небольшой чемодан-
чик рукописи мужа, а также находившиеся у
Хармса рукописи Введенского и Николая Олей-
никова, и этот чемоданчик как самую большую
ценность Друскин берег при всех перепитеях
эвакуации. Потом, когда в 1944-м году он
вернулся в Ленинград, то взял у сестры Харм-
са, Е.И.Ювачевой, и другую чудом уцелевшую
на Надеждинской часть архива.
В нем были и девять писем к актрисе Ле-
нинградского ТЮЗа (театра А.Брянцева) Клав-
дии Васильевны Пугачевой, впоследствии арти-
стки Московского театра сатиры и театра име-
ни Маяковского, - при очень небольшой дошед-
шей до нас эпистолярии Хармса они имеют
особенную ценность (ответные письма Пугаче-
вой, к сожалению, не сохранились); рукопись
как бы неоконченной повести "Старуха" - са-
мого крупного у Хармса произведения в прозе
<...>. Сейчас все эти рукописи, кроме авто-
графа "Старухи" находятся в отделе рукописей
и редких книг Государственной публичной биб-
лиотеки имени М.Е.Салтыкова-Щедрина в Ленин-
граде.
Открытие Даниила Хармса для нашего чита-
теля продолжается.
Владимир Глоцер.
---------------
1. В 1984 году, пишут М.Мейлах и В.Эрль
в журнале "Родник" N% 5 за 1988 г., одному
из них стало доподлинно известно, что вскоре
после ареста, в сентябре 1941 года, Хармс
был признан невменяемым и направлен на при-
нудительное лечение в психиатрическую боль-
ницу, куда прибыл в конце декабря и где он
умер, вероятно, от голода, 2 февраля 1942
года.
ВСЕ ПЕРВОЕ!"
Даниил Иванович Ювачев (1905 - 1942)
еще на школьной скамье придумал себе псевдо-
ним - Хармс, который варьировал с поразите-
льной изобретательностью, иногда даже в под-
писи под одной рукописью: Хармс, Хормс,
Чармс, Хаармс, Шардам, Хармс-Дандан и т.д.
Дело в том, что Хармс полагал, что неизмен-
ное имя приносит несчастье, и брал новую фа-
милию как бы в попытках уйти от него. "Вчера
папа сказал мне, что, пока я буду Хармс, ме-
ня будут преследовать нужды. Даниил Чармс.
23 декабря 1936 года" (дневниковая запись).
Он происходил из семьи известного наро-
довольца Ивана Павловича Ювачева, пригово-
ренного в свое время к смертной казни, заме-
ненной пожизненным заключением, отбывавшего
ссылку на Сахалине, где с ним познакомился
Чехов. Даня родился уже после освобождения
отца, когда Ювачев вернулся в Петербург. В
эти годы начала века отец Хармса стал авто-
ром мемуарных и религиозных книг - послужил
прототипом для героев Льва Толстого и Чехо-
ва... Так что корни Хармса - вполне литера-
турные. Но известно, что Иван Павлович, не
одобрял сочинений сына, - столь не похожи
они были на то, что он сам почитал в литера-
туре.
Хармс-писатель сформировался в 20-е го-
ды, испытав влияние Хлебникова и заумника А.
Труфанова, и обрел единомышленников в кругу
поэтов, назвавших себя обэриутами (от ОБЭРИУ
- Объединения Реального Искусства). "Кто мы?
И почему мы?.. - вопрошали они в своем мани-
фесте. - Мы - поэты нового мироощущения и
нового искусства... В своем творчестве мы
расширяем и углубляем смысл предмета и сло-
ва, но никак не разрушаем его. Конкретный
предмет,очищенный от литературной и обиход-
ной шелухи, делается достоянием искусства. В
поэзии - столкновение словесных смыслов вы-
ражает этот предмет с точностью механики", и
так далее. Обэриуты нашли себе приют в сте-
нах ленинградского Дома печати, где 24 янва-
ря 1928 года состоялся их самый большой ве-
чер,"Три левых часа". Хармс - вместе с Н.За-
болоцким, А.Введенским, К.Вагиновым, И.Бах-
теревым и другими - читал на первом "часу"
свои стихи, восседая на шкафу, а на втором
"часу" была представлена его пьеса "Елизаве-
та Бам", одним из постановщиков которой был
сам автор. ОБЭРИУ очень увлекло Хармса, и он
(вспомним возраст) разрывался между обэриут-
скими занятиями и... возлюбленной. "Кто бы
мог мне посоветовать, что мне делать? Эстер
несет с собой несчастие. Я погибаю с ней
вместе, - восклицал он в дневниковой записи
27 июля 1928 года. - <...> Куда делось Обэ-
риу? Все пропало, как только Эстер вошла в
меня. С тех пор я перестал как следует пи-
сать и ловил только со всех сторон несчас-
тия. <...> Если Эстер несет горе за собой,то
как же могу я пустить ее от себя. А вместе с
тем как я могу подвергать свое дело, Обэриу,
полному развалу. <...> Господи, помоги! <...
.> Сделай, чтоб в течение этой недели Эстер
ушла от меня и жила бы счастливо. А я чтобы
опять принялся писать, будучи свободен как
прежде!"
Однако помогли разрубить этот узел спус-
тя несколько лет совсем другие - внешние и
недобрые силы. Желая положить конец выступ-
лениям обэриутов в общежитиях, клубах, воин-
ских частях и т.д. ленинградская молодежная
газета "Смена" поместила статью "Реакционное
жонглерство" (9 апреля 1930 года), имевшую
подзаголовок: "Об одной вылазке литературных
хулиганов". Тут прямо говорилось, что "лите-
ратурные хулиганы" (читай: обэриуты) ничем
не отличаются от классового врага. Автор
статьи воспроизводил, очевидно, реальный ди-
алог "пролетарского студенчества" с обэриу-
тами: "Владимиров (самый молодой обэриут
Юрий Владимиров. - Вл.Г.) с неподражаемой
нагластью назвал собравшихся дикарями, кото-
рые попав в европейский город, увидели там
автомобиль.
Левин (прозаик, обериут Дойвбер Левин. -
В.Г.) заявил, что их "пока" (!) не понимают,
но что они единственные представители (!)
действительно нового искусства,которые стро-
ят большое здание.
- Для кого строите? - спросили его.
- Для всей России, - последовал класси-
ческий ответ".
А в 1931 году Хармс, Введенский и неко-
торые их друзья были арестованы и сосланы на
год в Курск.
Позади остались две единственные "взрос-
лые" публикации Даниила Хармса - по стихот-
ворению в каждом - в двух сборниках Союза
поэтов (в 1926-м и 1927 годах). Больше Дани-
илу Хармсу, как, впрочем, и Александру Вве-
денскому, не удалось опубликовать при жизни
ни одной "взрослой" строчки.
Стремился ли Хармс к публикации своих
"взрослых" произведений? Думал ли о них? По-
лагаю, что да. Во-первых, таков имманентный
закон всякого творчества. Во-вторых, есть и
косвенное свидетельство, что он свыше четы-
рех десятков своих произведений считал гото-
выми для печати.
Но при этом - вот сознание безвыходнос-
ти! - не делал после 1928 года никаких попы-
ток опубликовать что-то из своих "взрослых"
вещей. Во всяком случае о таких попытках
пока неизвестно.
Больше того, - он старался не посвящать
своих знакомых в то, что пишет. Художница
Алиса Порет вспоминала: "Хармс сам очень лю-
били рисовать, но мне свои рисунки никогда
не показывал, а также все, что он писал для
взрослых. Он запретил это всем своим друзь-
ям, а с меня взял клятву, что я не буду пы-
таться достать его рукописи". Думаю, однако,
что небольшой круг его друзей - А.Введенс-
кий, Л.Липавский (Л.Савельев), Я.С.Друскин и
некоторые другие - были постоянными слушате-
лями его сочинений в 30-е годы.
А писал он - во всяком случае стремился
писать - ежедневно. "Я сегодня не выполнил
своих 3-4 страниц", - упрекает он себя. И
рядом, в те же дни, записывает: "Я был наи-
более счастлив, когда у меня отняли перо и
бумагу и запретили мне что-либо делать. У
меня не было тревоги, что я не делаю чего-то
по своей вине, совесть была спокойна, и я
был счастлив. Это было, когда я сидел в
тюрьме. Но если бы меня спросили, не хочу ли
я опять туда или в положение, подобное тюрь-
ме, я сказал бы: нет, НЕ ХОЧУ".
И тут же: "Человек в своем деле видит
спасение, и потому он должен постоянно зани-
маться своим делом, чтобы быть счастливым.
Только вера в успешность своего дела прино-
сит счастье. Сейчас должен быть счастлив За-
болоцкий".
"Довольно праздности и безделья! Каждый
день раскрывай эту тетрадь и вписывай сюда
не менее полстраницы. Если ничего не пише-
тся,то запиши хотя бы по примеру Гоголя, что
сегодня ничего не пишется. Пиши всегда с ин-
тересом и смотри на писание, как на празд-
ник. 11 апреля 1937 года". ("Голубая тет-
радь" N% 24).
Эти записи относятся к середине 30-х
годов, когда сочинение для детей, в которое
Хармса и других обериутов (Введенского, Вла-
димирова, Дойвбера Левина...) вовлек Мар-
шак, шло у Хармса все натужнее, все труднее.
Начав с сотрудничества в журнале "Еж" (с
1928 года), а затем "Чиж" (с 1930-го), с то-
го,что в одном номере журнала могли появить-
ся и его рассказ, и стихотворение, и подпись
под картинкой, Хармс к середине 30-х уже
писал для детей все реже и реже, от случая к
случаю. И можно лишь удивляться, что при
сравнительно небольшом числе детских стихот-
ворений ("Иван Иваныч Самовар", "Врун", "Иг-
ра", "Миллион", "Как папа застрелил мне
хорька", "Из дома вышел человек", "Что это
было?", "Тигр на улице" ...) он создал свою
страну в поэзии для детей и стал ее класси-
ком. Нет, я не разделяю точку зрения, будто
детская литература была для него "отхожим
промыслом". Слишком честным и талантливым
человеком был Даниил Хармс, чтобы писать
только для денег. Да и сами детские стихи
Хармса говорят за себя: они из того драго-
ценного металла, что и стихи "для взрослых".
Детская литература с конца 20-х годов до
конца жизни была, что немаловажно для писа-
теля, его лицом, его визитной карточкой,име-
нем наконец.
Но жил он, внутренне жил тем, что творил
не для детей. Это - с самого начала - были
рассказы, стихотворения, пьесы, статьи и да-
же любая строчка в дневнике, письмо или час-
тная записка. Во всем, в любом избранном
жанре он оставался оригинальным, ни на кого
не похожим писателем. "Я хочу быть в жизни
тем же, чем Лобачевский в геометрии", - за-
писал он в 1937 году.
Мир удивился,узнав Даниила Хармса. Впер-
вые прочитав его в конце 60-х - начале 70-х
годов. Его и его друга Александра Введенско-
го. До тех пор мир считал родоначальником
европейской литературы абсурда Эжена Ионеско
и Сэмюела Беккета. Но, прочтя наконец неиз-
вестные дотоле и, к сожалению, еще не опуб-
ликованные у нас в стране пьесу "Елизавету
Бам" (1927), прозаические и стихотворные
произведения Даниила Хармса, а также пьесу
"Елка у Ивановых" (1939) и стихотворения А.
Введенского, он увидел, что эта столь попу-
лярная ныне ветвь литературы появилась за-
долго до Ионеско и Беккета. Но ни Хармс, ни
Введенский уже не услышали, как их чествуют.
Слом, разлад, разрушение устоявшегося
быта, людских связей и прочее они почувство-
вали, пожалуй, острее и раньше других. И
увидели в этом трагические последствия для
человека. Так все ужасы жизни, все ее неле-
пости стали на только фоном, на котором раз-
ворачивается абсурдное действо, но и в какой
-то мере причиной, породившей самый абсурд,
его мышление. Литература абсурда оказалась
по-своему идеальным выражением этих процес-
сов, испытываемых каждым отдельным челове-
ком.
Но, при всех влияниях, на которые указы-
вает сам Хармс, нельзя не видеть, что он на-
следует не только Гоголю, которого, как мы
потом узнаем, он ставил выше всех писателей,
но и, например, Достоевскому... И эти истоки
свидетельствуют, что русский абсурд возник
не вдруг и не на случайной почве. <...>
Произведения Даниила Хармса - как ни на
что похожие камешки в мозаике нашей литера-
туры 20 - 30-х годов. Отмытые временем, как
морем, они еще сильней отливают своей таин-
ственностью, загадочностью. <...>
Рассказы и сценки из цикла "Случаи", по-
священного жене, Марине Малич, удивительным
образом передают, несмотря на весь их лако-
низм (иные вещи - в треть машинописной стра-
ницы) и фантасмагоричность, - и атмосферу и
быт 30-ых годов. Их юмор - это юмор абсур-
да. Хармс прекрасно сознавал, что такой юмор
может быть не всякому понятен, и все же не
отказывался от него. В заметках "О смехе" он
говорил: "Есть несколько сортов смеха. Есть
средний сорт смеха,когда смеется и весь зал,
но не в полную силу. Есть сильный сорт сме-
ха, когда смеется та или иная часть залы, но
уже в полную силу, а другая часть залы мол-
чит, до нее смех в этом случае совсем не до-
ходит. Первый сорт смеха требует эстрадная
комиссия от эстрадного актера, но второй
сорт смеха лучше. Скоты не должны смеяться."
"Меня, - писал Хармс 31 октября 1937 го-
да, - интересует только "ч у ш ь"; только
то, что не имеет никакого практического смы-
сла. Меня интересует жизнь только в своем
нелепом проявлении. Геройство, пафос, удаль,
мораль, гигиеничность, нравственность, уми-
ление и азарт - ненавистные для меня слова и
чувства.
Но я вполне понимаю и уважаю: восторг и
восхищение, вдохновение и отчаяние, страсть
и сдержанность, распутство и целомудрие, пе-
чаль и горе, радость и смех". <...>
Высказав свое кредо, он примерно в то же
время открыл в дневнике имена писателей, кои
больше всего близки ему. Этот список включа-
ет шесть имен в таком порядке: Гоголь, Прут-
ков, Мейринк, Гамсун, Эдвард Лир и Льюис Кэ-
рролл. Причем Хармс - с точностью до сотой -
сообщает, сколько, по его понятию, каждый из
упомянутых писателей дает человечеству и
сколько его, Хармса, сердцу. Гоголь - оди-
наково: 69 - 69. Прутков: 42 - 69. Мейринк
так же. Гамсун: 55 - 62. Лир: 42 - 59. Кэр-
ролл: 45 - 59. И Хармс добавляет: "Сейчас
моему сердцу особенно мил Густав Мейринк"
(запись 14 ноября 1937 года). В это время
Хармс перечитывает, пожалуй, лучший роман
австрийского писателя - "Голем" - и делает
для себя заметки по поводу прочитанного.
<...> Быт у Хармса, как и все действие,
условен, алгебраичен, если говорить языком
математики. Бытовой фон - не более чем стар-
товая площадка, с которой начинается дейст-
вие. В этом, в частности, убеждает и повесть
"Старуха" (1939).
Читать ее реалистическими глазами, забы-
вая о направлении, которое исповедовал писа-
тель, бесмысленно, - это приведет по край-
ней мере к ошибочному суждению о вкусе ав-
тора.
По свидетельству Л.С.Друскиной, "Хармс"
читал эту вещь Введенскому и Якову Семенови-
чу (ее брату). "Выйдя от Хармса, Яков Семе-
нович спросил Введенского:
- Как тебе "Старуха"?
На что Введенский ответил:
- Я ведь не отказался от левого искусст-
ва".
Хармса занимала чудо, чудесное. "Интере-
сно только чудо, как нарушение физической
структуры мира", - замечает он в своей запи-
си 1939 года. Он верил в чудо - и при этом
сомневался, существует ли оно в жизни. Иног-
да он сам ощущал себя чудотворцем, который
может, но не хочет творить чудеса. Один из
часто встречаемых мотивов его произведений -
сон. Сон как самое удобное состояние, среда
для того, чтобы свершались чудеса и чтобы в
них можно было поверить. Сон был не только
лучшей формой, в которой воплощались мечты
персонажей, но и счастливым соединением той
трагической разорванности мира, яви, которую
Хармс ощущал сильнее всего.
Эта трагическая разорванность, конфликт-
ность мира и составляет, пожалуй, главный
интерес писателя. Как и психология, поведе-
ние человека в нем. Что человек диктует се-
бе, или вернее, что мир диктует отдельному
человеку.
К самому Хармсу жизнь становилась все
суровее. В 1937 и 1938 годах нередки были
дни и недели, когда они с женой жестоко го-
лодали. Не на что было купить даже совсем
простую еду. "Я все не прихожу в отчаянье,-
записывает он 28 сентября 1937 года. - Долж-
но быть, я на что-то надеюсь, и мне кажется,
что мое положение лучше, чем оно есть на са-
мом деле. Железные руки тянут меня в яму".
Но в те же дни и годы, безнадежные по
собственному ощущению, он вместе с тем ин-
тенсивно работает (рассказ "Связь", напри-
мер, датирован 14-м сентября 1937 года). Он
как художник исследует безнадежность, безвы-
ходность, пишет о ней (рассказ "Сундук" - 30
января 1937 года,сценка "Всестороннее иссле-
дование" - 21 июня 1937-го, "О том, как меня
посетили вестники" - 22 августа того же года
и т.д.). Абсурдность сюжетов этих вещей не
поддается сомнению, но также несомненно, что
они вышли из-под пера Хармса во времена,
когда то,что кажется абсурдным, стало былью.
Творящие легенду о Хармсе писали, как
был изумлен дворник, читая на дверях его
квартиры табличку каждый раз с новым именем.
Возможно, что так все и было. Но вот подлин-
ная записка, сохранившаяся в архиве Хармса:
"У меня срочная работа. Я дома, но никого не
принимаю.И даже не разговариваю через дверь.
Я работаю каждый день до 7 часов".
"Срочная работа" у непечатающего писате-
ля! Но он словно знал об отпущенных ему 36
годах жизни. Бывали дни, когда он писал по
два-три стихотворения или по два рассказа. И
любую, даже маленькую вещь мог несколько раз
переделывать и переписывать. Но ни разу пос-
ле 1928 года не перепетатывал свои стихи и
рассказы на пишущей машинке - за ненадобнос-
тью. Носить их в редакции было бесполезно.
Он знал, что их не возьмут, не напечатают. В
дневнике он уговаривает себя не пасть духом,
обрести равновесие, чтобы остаться верным
избранному пути, даже если приходится плыть
против течения. "Жизнь это море, судьба это
ветер, а человек это корабль, - размышляет
он. - И как хороший рулевой может использо-
вать противный ветер и даже идти против вет-
ра, не меняя курса корабля, так и умный че-
ловек может использовать удары судьбы и с
каждым ударом приближаться к своей цели.
П р и м е р: Человек хотел стать оратором, а
судьба отрезала ему язык, и человек онемел.
Но он не сдался, а научился показывать до-
щечку с фразами, написанными большими буква-
ми, и при этом где нужно рычать, а где нужно
подвывать и этим воздействовал на слушателей
еще более, чем это можно было сделать обык-
новенной речью". <...>
Детская литература уже не могла прокор-
мить Хармса, и они с женой временами жестоко
голодали. "Пришло время еще более ужасное
для меня, - записывает он 1 июня 1937 года.
- В Детиздате придрались к каким-то моим
стихам ("Из дома вышел человек..." - Вл.Г.)
и начали меня травить. Меня прекратили печа-
тать. Мне не выплачивают деньги, мотивируя
какими-то случайными задержками. Я чувствую,
что там происходит что-то тайное, злое. Нам
нечего есть. Мы страшно голодаем. Я знаю,что
мне пришел конец..."
В среде писателей он чувствует себя чу-
жим. Стихи "На посещение Писательского Дома
24 января 1935 года" начинаются строчками:
"Когда оставленный судьбою, Я в двери к вам
стучу, друзья, Мой взор темнеет сам собою И
в сердце стук унять нельзя..."
Второй арест, в 1937 году, не сломил
его. После скорого освобождения он продолжал
творить. Чудо,чудеса врывались в его расска-
зы и пьесы, приобретая подчас гротесковые,
абсурдные формы, но эти формы парадоксальным
образом соотносились с той жизнью, которая
окружала самого Хармса, и потому даже самые
короткие его вещи выглядят художественно и
философски законченными.
Он жил высокой духовной жизнью, пускай
его круг ограничивался несколькими друзьями
(Введенский, Липавский, Друскин, Олейников..
.). Большая дружба связывала его с художни-
ками: Петром Соколовым, Владимиром Татлиным
(он, кстати, талантливо иллюстрировал его
книжку "Во-первых и во-вторых"), с Казимиром
Малевичем, на смерть которого он отозвался
прекрасными стихами, с ученицами Филонова -
Алисой Порет и Татьяной Глебовой, с музыкан-
тами Исайей Браудо, Марией Юдиной, с Иваном
Соллертинским...
Я нарочно не останавливаюсь на внешнем
облике Хармса, столько раз описанном во всех
мемуарах, - облике чудака. Нет, мемуаристы
этот облик, конечно, не выдумали, не сочини-
ли. Хармс и вправду одевался на обычный
взгляд вызывающе, странно, иногда нелепо, -
но если мы будем говорить только об этом, мы
не узнаем о Хармсе ничего. Это все из облас-
ти легенды и анекдотов о Хармсе. А по сути
его внешность могла стоить ему жизни. Вера
Кетлинская, которая возглавляла в блокаду
ленинградскую писательскую организацию, рас-
сказывала, что ей в начале войны, приходи-
лось несколько раз удостоверять личность Ха-
рмса, которого подозрительные граждане, в
особенности подростки, принимали из-за его
странного вида и одежды (гольфы, необычная
шляпа, "цепочка с массой загадочных брелоков
вплоть до черепа с костями" и т.д.) за не-
мецкого шпиона. "Двадцать третьего августа,
- сообщала в письме от 1 сентября 1941 года
М.Малич своему другу Наталии Шанько, эвакуи-
ровавшейся на Урал, - Даня уехал к Николаю
Макаровичу. Я осталась одна без работы, без
денег, с бабушкой на руках. Что со мной бу-
дет, я не знаю, но знаю только, что жизнь
для меня кончена с его отъездом". "Отъезд,"
"к Николаю Макаровичу" - что за этим стояло,
друзья понимали сразу. Н.М.Олейников был
давно арестован и, по слухам, погиб. <...>
Последние месяцы жизни Хармс провел в
тюрьме. [1]
Уже слабея от голода, его жена, М.В.Ма-
лич, пришла в квартиру, пострадавшую от
бомбежки, вместе с другом Даниила Ивановича,
Я.С.Друскиным, сложила в небольшой чемодан-
чик рукописи мужа, а также находившиеся у
Хармса рукописи Введенского и Николая Олей-
никова, и этот чемоданчик как самую большую
ценность Друскин берег при всех перепитеях
эвакуации. Потом, когда в 1944-м году он
вернулся в Ленинград, то взял у сестры Харм-
са, Е.И.Ювачевой, и другую чудом уцелевшую
на Надеждинской часть архива.
В нем были и девять писем к актрисе Ле-
нинградского ТЮЗа (театра А.Брянцева) Клав-
дии Васильевны Пугачевой, впоследствии арти-
стки Московского театра сатиры и театра име-
ни Маяковского, - при очень небольшой дошед-
шей до нас эпистолярии Хармса они имеют
особенную ценность (ответные письма Пугаче-
вой, к сожалению, не сохранились); рукопись
как бы неоконченной повести "Старуха" - са-
мого крупного у Хармса произведения в прозе
<...>. Сейчас все эти рукописи, кроме авто-
графа "Старухи" находятся в отделе рукописей
и редких книг Государственной публичной биб-
лиотеки имени М.Е.Салтыкова-Щедрина в Ленин-
граде.
Открытие Даниила Хармса для нашего чита-
теля продолжается.
Владимир Глоцер.
---------------
1. В 1984 году, пишут М.Мейлах и В.Эрль
в журнале "Родник" N% 5 за 1988 г., одному
из них стало доподлинно известно, что вскоре
после ареста, в сентябре 1941 года, Хармс
был признан невменяемым и направлен на при-
нудительное лечение в психиатрическую боль-
ницу, куда прибыл в конце декабря и где он
умер, вероятно, от голода, 2 февраля 1942
года.
Биография Даниила Ивановича Хармса
Хармс Даниил Иванович - биография:
Хармс Даниил Иванович (наст. фамилия Ювачев) (1905–1942), русский поэт, прозаик, драматург.
Родился 17 (30) декабря 1905 в С.-Петербурге. Отец его, в бытность морским офицером привлеченный к суду в 1883 за соучастие в народовольческом терроре, провел четыре года в одиночной камере и более десяти лет на каторге, где, по-видимому, пережил религиозное обращение: наряду с мемуарными книгами Восемь лет на Сахалине(1901) и Шлиссельбургская крепость (1907) он опубликовал мистические трактаты Между миром и монастырем (1903), Тайны Царства Небесного (1910) и др. Мать Хармса, дворянка, заведовала в 1900-е годы приютом для бывших каторжанок в Петербурге. Хармс учился в санкт-петербургской привилегированной немецкой школе (Петершуле), где приобрел основательное знание немецкого и английского языков. В 1924 поступил в Ленинградский электротехникум, откуда через год был исключен за «слабую посещаемость» и «неактивность в общественных работах». С тех пор целиком отдался писательскому труду и жил исключительно литературным заработком. Сопутствующее писательству разностороннее самообразование, с особым уклоном в философию и психологию, как о том свидетельствует его дневник, протекало чрезвычайно интенсивно.
Изначально он чувствовал в себе «силу стихотворства» и своим поприщем избрал поэзию, понятие о которой определилось у него под влиянием поэта А.В.Туфанова (1877–1941), почитателя и продолжателя В.В.Хлебникова, автора книги К зауми (1924) и основателя (в марте 1925) Ордена Заумников, в ядро которого входил и Хармс, взявший себе титул «Взирь зауми».Через Туфанова сблизился с А.Введенским, учеником более ортодоксального поэта-«хлебниковца» и обожателя А.Крученыха И.Г.Терентьева (1892–1937), создателя ряда агитпьес, в том числе «актуализующей» сценической обработки Ревизора, спародированной в Двенадцати стульях И.Ильфа и Е.Петрова. С Введенским Хармса связала прочная дружба, тот, порой без особых оснований, принимал на себя роль наставника Хармса. Однако направленность их творчества, родственного в плане словеснических поисков, с начала до конца принципиально различна: у Введенского возникает и сохраняется дидактическая установка, у Хармса преобладает игровая. Об этом свидетельствуют первые же известные его стихотворные тексты: Кика с Кокой, Ваньки Встаньки, Землю говорят изобрели конюхии поэма Михаилы.
Введенский обеспечил Хармсу новый круг постоянного общения, познакомив его со своими друзьями Л.Липавским и Я.Друскиным, выпускниками философского отделения факультета общественных наук, отказавшимися отречься от своего учителя, высланного из СССР в 1922 видного русского философа Н.О.Лосского, и пытавшимися развивать его идеи самоценности личности и интуитивного знания. Их взгляды безусловно повлияли на мировоззрение Хармса, 15 с лишним лет они были первыми слушателями и ценителями Хармса, во время блокады Друскин чудом спас его сочинения.
Еще в 1922 Введенский, Липавский и Друскин основали тройственный союз и стали называть себя «чинарями»; в 1925 к ним присоединился Хармс, который из «взиря зауми» стал «чинарем-взиральником» и быстро приобрел скандальную известность в кругах литераторов-авангардистов под своим новоизобретенным псевдонимом, которым стало множественное число английского слова «harm» – «напасти». Впоследствии свои произведения для детей он подписывал и иначе (Чармс, Шардам и т.д.), но собственной фамилией никогда не пользовался. Псевдоним был закреплен и во вступительной анкете Всероссийского Союза поэтов, куда Хармса приняли в марте 1926 на основании представленных стихотворных сочинений, два из которых (Случай на железной дороге иСтих Петра Яшкина – коммуниста) удалось напечатать в малотиражных сборниках Союза. Кроме них, до конца 1980-х годов в СССР было опубликовано лишь одно «взрослое» произведение Хармса – стихотворение Выходит Мария, отвесив поклон (сб. День поэзии, 1965).
В качестве члена литобъединения Хармс получил возможность выступать с чтением своих стихов, но воспользовался ею только один раз, в октябре 1926 – другие попытки были тщетными. Игровое начало его стихов стимулировало их драматизацию и сценическое представление: в 1926 он вместе с Введенским подготовил синтетический спектакль авангардистского театра «Радикс» Моя мама вся в часах, но дальше репетиций дело не пошло. Хармс познакомился с К.Малевичем, и глава супрематизма подарил ему свою книгуБог не скинут с надписью «Идите и останавливайте прогресс». Свое стихотворение На смерть Казимира Малевича Хармс прочел на панихиде по художнику в 1936.
Тяготение Хармса к драматической форме выразилось в диалогизации многих стихотворений (Искушение, Лапа, Месть и т.д.), а также в создании Комедии Города Петербурга и первого преимущественно прозаического сочинения – пьесы Елизавета Бам, представленной 24 января 1928 на единственном вечере «Объединения Реального Искусства»(ОБЭРИУ), куда, кроме Хармса и Введенского, входили Н.Заболоцкий, К.Вагинов и И.Бахтерев и к которому примыкал Н.Олейников – с ним у Хармса образовалась особая близость. Объединение было неустойчивым, просуществовало менее трех лет (1927–1930), и деятельное участие в нем Хармса было скорее внешним, никак не затронувшим его творческих принципов. Характеристика, данная ему Заболоцким, составителем манифеста ОБЭРИУ, отличается неопределенностью: «поэт и драматург, внимание которого сосредоточено не на статической фигуре, но на столкновении ряда предметов, на их взаимоотношениях».
В конце 1927 Олейников и Б.Житков организуют «Ассоциацию писателей детской литературы» и приглашают в нее Хармса; с 1928 по 1941 он постоянно сотрудничает в детских журналах «Еж», «Чиж», «Сверчок» и «Октябрята», за это время у него выходит около 20 детских книг. Эти сочинения являются естественным ответвлением творчества Хармса и дают своеобразный выход его игровой стихии, но, как о том свидетельствуют его дневники и письма, писались они исключительно для заработка (с середины 1930-х годов более чем скудного) и особого значения автор им не придавал. Печатались они стараниями С.Я.Маршака, отношение к ним руководящей критики, начиная со статьи в «Правде» (1929)Против халтуры в детской литературе, было однозначным. Вероятно, поэтому приходилось постоянно варьировать и изменять псевдоним.
Ненапечатанные его произведения газета «Смена» расценила в апреле 1930 как «поэзию классового врага», статья стала предвестием ареста Хармса в конце 1931, квалификации его литературных занятий как «подрывной работы» и «контрреволюционной деятельности» и ссылки в Курск. В 1932 ему удалось вернуться в Ленинград. Характер его творчества меняется: поэзия отходит на задний план и стихов пишется все меньше (последние законченные стихотворения относятся к началу 1938), прозаические же сочинения (за исключением повести Старуха, творения малого жанра) множатся и циклизуются (Случаи,Сцены и т.д.). На месте лирического героя – затейника, заводилы, визионера и чудодея – появляется нарочито наивный рассказчик-наблюдатель, беспристрастный до цинизма. Фантастика и бытовой гротеск выявляют жестокую и бредовую несуразицу «непривлекательной действительности» (из дневников), причем эффект ужасающей достоверности создается благодаря скрупулезной точности деталей, жестов, речевой мимики. В унисон с дневниковыми записями («пришли дни моей гибели» и т.п.) последние рассказы (Рыцари, Упадание, Помеха, Реабилитация) проникнуты ощущением полной безысходности, всевластия полоумного произвола, жестокости и пошлости. В августе 1941 Хармс был арестован за «пораженческие высказывания».
Сочинения Хармса, даже напечатанные, пребывали в полном забвении до начала 1960-х годов, когда был издан сборник его тщательно отобранных детских стихотворений Игра(1962). После этого ему около 20 лет пытались присвоить облик веселого чудака, массовика-затейника по детской части, совершенно не согласующийся с его «взрослыми» сочинениями. С 1978 в ФРГ публикуется его собрание сочинений, подготовленное на основе спасенных рукописей М.Мейлахом и В.Эрлем. К середине 1990-х годов Хармс прочно занимает место одного из главных представителей русской художественной словесности 1920–1930-х годов, по сути дела противостоящей советской литературе.
Умер Хармс в Ленинграде 2 февраля 1942 – в заключении, от истощения.
Хармс Даниил Иванович (наст. фамилия Ювачев) (1905–1942), русский поэт, прозаик, драматург.
Родился 17 (30) декабря 1905 в С.-Петербурге. Отец его, в бытность морским офицером привлеченный к суду в 1883 за соучастие в народовольческом терроре, провел четыре года в одиночной камере и более десяти лет на каторге, где, по-видимому, пережил религиозное обращение: наряду с мемуарными книгами Восемь лет на Сахалине(1901) и Шлиссельбургская крепость (1907) он опубликовал мистические трактаты Между миром и монастырем (1903), Тайны Царства Небесного (1910) и др. Мать Хармса, дворянка, заведовала в 1900-е годы приютом для бывших каторжанок в Петербурге. Хармс учился в санкт-петербургской привилегированной немецкой школе (Петершуле), где приобрел основательное знание немецкого и английского языков. В 1924 поступил в Ленинградский электротехникум, откуда через год был исключен за «слабую посещаемость» и «неактивность в общественных работах». С тех пор целиком отдался писательскому труду и жил исключительно литературным заработком. Сопутствующее писательству разностороннее самообразование, с особым уклоном в философию и психологию, как о том свидетельствует его дневник, протекало чрезвычайно интенсивно.
Изначально он чувствовал в себе «силу стихотворства» и своим поприщем избрал поэзию, понятие о которой определилось у него под влиянием поэта А.В.Туфанова (1877–1941), почитателя и продолжателя В.В.Хлебникова, автора книги К зауми (1924) и основателя (в марте 1925) Ордена Заумников, в ядро которого входил и Хармс, взявший себе титул «Взирь зауми».Через Туфанова сблизился с А.Введенским, учеником более ортодоксального поэта-«хлебниковца» и обожателя А.Крученыха И.Г.Терентьева (1892–1937), создателя ряда агитпьес, в том числе «актуализующей» сценической обработки Ревизора, спародированной в Двенадцати стульях И.Ильфа и Е.Петрова. С Введенским Хармса связала прочная дружба, тот, порой без особых оснований, принимал на себя роль наставника Хармса. Однако направленность их творчества, родственного в плане словеснических поисков, с начала до конца принципиально различна: у Введенского возникает и сохраняется дидактическая установка, у Хармса преобладает игровая. Об этом свидетельствуют первые же известные его стихотворные тексты: Кика с Кокой, Ваньки Встаньки, Землю говорят изобрели конюхии поэма Михаилы.
Введенский обеспечил Хармсу новый круг постоянного общения, познакомив его со своими друзьями Л.Липавским и Я.Друскиным, выпускниками философского отделения факультета общественных наук, отказавшимися отречься от своего учителя, высланного из СССР в 1922 видного русского философа Н.О.Лосского, и пытавшимися развивать его идеи самоценности личности и интуитивного знания. Их взгляды безусловно повлияли на мировоззрение Хармса, 15 с лишним лет они были первыми слушателями и ценителями Хармса, во время блокады Друскин чудом спас его сочинения.
Еще в 1922 Введенский, Липавский и Друскин основали тройственный союз и стали называть себя «чинарями»; в 1925 к ним присоединился Хармс, который из «взиря зауми» стал «чинарем-взиральником» и быстро приобрел скандальную известность в кругах литераторов-авангардистов под своим новоизобретенным псевдонимом, которым стало множественное число английского слова «harm» – «напасти». Впоследствии свои произведения для детей он подписывал и иначе (Чармс, Шардам и т.д.), но собственной фамилией никогда не пользовался. Псевдоним был закреплен и во вступительной анкете Всероссийского Союза поэтов, куда Хармса приняли в марте 1926 на основании представленных стихотворных сочинений, два из которых (Случай на железной дороге иСтих Петра Яшкина – коммуниста) удалось напечатать в малотиражных сборниках Союза. Кроме них, до конца 1980-х годов в СССР было опубликовано лишь одно «взрослое» произведение Хармса – стихотворение Выходит Мария, отвесив поклон (сб. День поэзии, 1965).
В качестве члена литобъединения Хармс получил возможность выступать с чтением своих стихов, но воспользовался ею только один раз, в октябре 1926 – другие попытки были тщетными. Игровое начало его стихов стимулировало их драматизацию и сценическое представление: в 1926 он вместе с Введенским подготовил синтетический спектакль авангардистского театра «Радикс» Моя мама вся в часах, но дальше репетиций дело не пошло. Хармс познакомился с К.Малевичем, и глава супрематизма подарил ему свою книгуБог не скинут с надписью «Идите и останавливайте прогресс». Свое стихотворение На смерть Казимира Малевича Хармс прочел на панихиде по художнику в 1936.
Тяготение Хармса к драматической форме выразилось в диалогизации многих стихотворений (Искушение, Лапа, Месть и т.д.), а также в создании Комедии Города Петербурга и первого преимущественно прозаического сочинения – пьесы Елизавета Бам, представленной 24 января 1928 на единственном вечере «Объединения Реального Искусства»(ОБЭРИУ), куда, кроме Хармса и Введенского, входили Н.Заболоцкий, К.Вагинов и И.Бахтерев и к которому примыкал Н.Олейников – с ним у Хармса образовалась особая близость. Объединение было неустойчивым, просуществовало менее трех лет (1927–1930), и деятельное участие в нем Хармса было скорее внешним, никак не затронувшим его творческих принципов. Характеристика, данная ему Заболоцким, составителем манифеста ОБЭРИУ, отличается неопределенностью: «поэт и драматург, внимание которого сосредоточено не на статической фигуре, но на столкновении ряда предметов, на их взаимоотношениях».
В конце 1927 Олейников и Б.Житков организуют «Ассоциацию писателей детской литературы» и приглашают в нее Хармса; с 1928 по 1941 он постоянно сотрудничает в детских журналах «Еж», «Чиж», «Сверчок» и «Октябрята», за это время у него выходит около 20 детских книг. Эти сочинения являются естественным ответвлением творчества Хармса и дают своеобразный выход его игровой стихии, но, как о том свидетельствуют его дневники и письма, писались они исключительно для заработка (с середины 1930-х годов более чем скудного) и особого значения автор им не придавал. Печатались они стараниями С.Я.Маршака, отношение к ним руководящей критики, начиная со статьи в «Правде» (1929)Против халтуры в детской литературе, было однозначным. Вероятно, поэтому приходилось постоянно варьировать и изменять псевдоним.
Ненапечатанные его произведения газета «Смена» расценила в апреле 1930 как «поэзию классового врага», статья стала предвестием ареста Хармса в конце 1931, квалификации его литературных занятий как «подрывной работы» и «контрреволюционной деятельности» и ссылки в Курск. В 1932 ему удалось вернуться в Ленинград. Характер его творчества меняется: поэзия отходит на задний план и стихов пишется все меньше (последние законченные стихотворения относятся к началу 1938), прозаические же сочинения (за исключением повести Старуха, творения малого жанра) множатся и циклизуются (Случаи,Сцены и т.д.). На месте лирического героя – затейника, заводилы, визионера и чудодея – появляется нарочито наивный рассказчик-наблюдатель, беспристрастный до цинизма. Фантастика и бытовой гротеск выявляют жестокую и бредовую несуразицу «непривлекательной действительности» (из дневников), причем эффект ужасающей достоверности создается благодаря скрупулезной точности деталей, жестов, речевой мимики. В унисон с дневниковыми записями («пришли дни моей гибели» и т.п.) последние рассказы (Рыцари, Упадание, Помеха, Реабилитация) проникнуты ощущением полной безысходности, всевластия полоумного произвола, жестокости и пошлости. В августе 1941 Хармс был арестован за «пораженческие высказывания».
Сочинения Хармса, даже напечатанные, пребывали в полном забвении до начала 1960-х годов, когда был издан сборник его тщательно отобранных детских стихотворений Игра(1962). После этого ему около 20 лет пытались присвоить облик веселого чудака, массовика-затейника по детской части, совершенно не согласующийся с его «взрослыми» сочинениями. С 1978 в ФРГ публикуется его собрание сочинений, подготовленное на основе спасенных рукописей М.Мейлахом и В.Эрлем. К середине 1990-х годов Хармс прочно занимает место одного из главных представителей русской художественной словесности 1920–1930-х годов, по сути дела противостоящей советской литературе.
Умер Хармс в Ленинграде 2 февраля 1942 – в заключении, от истощения.
89. ВОСПОМИНАНИЯ ОДНОГО МУДРОГО СТАРИКА
Я был очень мудрым стариком.
Теперь я уже не то, считайте даже, что
меня нет. Но было время, когда любой из вас
пришел бы ко мне, и какая бы тяжесть ни то-
мила его душу, какие бы грехи ни терзали его
мысли, я бы обнял его и сказал: "Сын мой,
утешься, ибо никакая тяжесть души твоей не
томит и никаких грехов не вижу я в теле тво-
ем", и он убежал бы от меня счастливый и
радостный.
Я был велик и силен. Люди, встречая меня
на улице, шарахались в сторону, и я проходил
сквозь толпу, как утюг.
Мне часто целовали ноги, но я не протес-
товал, я знал, что достоин этого. Зачем ли-
шать людей радости почтить меня? Я даже сам,
будучи чрезвычайно гибким в теле, попробовал
поцеловать себе свою собственную ногу. Я сел
на скамейку, взял в руки свою правую ногу и
подтянул ее к лицу. Мне удалось поцеловать
большой палец на ноге. Я был счастлив. Я по-
нял счастье других людей.
Все преклонялись передо мной! И не лю-
ди, даже звери, даже разные букашки ползали
передо мной и виляли своими хвостами. А кош-
ки! Те просто души во мне не чаяли и, каким-
-то образом сцепившись лапами друг с другом,
бежали передо мной, когда я шел по лестнице.
В то время я был действительно очень
мудр и все понимал. Не было такой вещи, пе-
ред которой я встал бы в тупик. Одна минута
напряжения моего чудовищного ума - и самый
сложный вопрос разрешался наипростейшим об-
разом. Меня даже водили в Институт мозга и
показывали ученым профессорам. Те электри-
чеством измерили мой ум и просто опупели."Мы
никогда ничего подобного не видали", - ска-
зали они.
Я был женат, но редко видел свою жену.
Она боялась меня: колосальность моего ума
подавляла ее. Она не жила, а трепетала, и
если я смотрел на нее, она начинала икать.
Мы долго жили с ней вместе, но потом она,
кажется, куда-то исчезла: точно не помню.
Память - это вообще явление странное.
Как трудно бывает что-нибудь запомнить и
как легко забыть! А то и так бывает: запом-
нишь одно, а вспомнишь совсем другое. Или:
запомнишь что-нибудь с трудом, но очень кре-
пко, и потом ничего вспомнить не сможешь.
Так тоже бывает. Я бы всем советовал пора-
ботать над своей памятью.
Я был всегда справедлив и зря никого не
бил, потому что, когда кого-нибудь бьешь,
то всегда жалеешь, и тут можно переборщить.
Детей, например, никогда не надо бить ножом
или вообще чем-нибудь железным. А женщин,
наоборот: никогда не следует бить ногой.
Животные, те, говорят, выносливее. Но я
производил в этом направлении опыты и знаю,
что это не всегда так.
Благодаря своей гибкости я мог делать
то, чего никто не мог сделать. Так, напри-
мер, мне удалось однажды достать рукой из
очень извилистой фановой трубы заскочившую
туда серьгу моего брата. Я мог, например,
спрятаться в сравнительно небольшую корзин-
ку и закрыть за собой крышку.
Да, конечно, я был феноменален!
Мой брат был полная моя противополож-
ность: во-первых, он был выше ростом, а во-
-вторых, - глупее.
Мы с ним никогда не дружили. Хотя, впро-
чем, дружили, и даже очень. Я тут что-то на-
путал: мы именно с ним не дружили и всегда
были в ссоре. А поссорились мы с ним так. Я
стоял: там выдавали сахар, и я стоял в оче-
реди и старался не слушать, что говорят кру-
гом. У меня немножечко болел зуб, и настрое-
ние было неважное. На улице было очень хо-
лодно, потому что все стояли в ватных шубах
и все-таки мерзли. Я тоже стоял в ватной шу-
бе, но сам не очень мерз, а мерзли мои руки,
потому что то и дело приходилось вынимать их
из кармана и поправлять чемодан, который я
держал, зажав ногами, чтобы он не пропал.
Вдруг меня ударил кто-то по спине. Я пришел
в неописуемое негодование и с быстротой мол-
нии стал обдумывать, как наказать обидчика.
В это время меня ударили по спине вторично.
Я весь насторожился, но решил голову назад
не поворачивать и сделать вид, будто я ниче-
го не заметил. Я только на всякий случай
взял чемодан в руку. Прошло минут семь, и
меня в третий раз ударили по спине. Тут я
повернулся и увидел перед собой высокого по-
жилого человека в довольно поношенной, но
все же хорошей ватной шубе.
- Что вам от меня нужно? - спросил я
его строгим и даже слегка металлическим го-
лосом.
- А ты чего не оборачиваешься, когда те-
бя окликают? - сказал он.
Я задумался над смыслом его слов, когда
он опять открыл рот и сказал:
- Да ты что? Не узнаешь, что ли, меня?
Ведь я твой брат.
Я опять задумался над его словами, а он
снова открыл рот и сказал:
- Послушай-ка, брат. У меня не хватает
на сахар четырех рублей, а из очереди ухо-
дить обидно. Одолжи-ка мне пятерку, и мы с
тобой потом рассчитаемся.
Я стал раздумывать о том, почему брату
не хватает четырех рублей, но он схватил ме-
ня за рукав и сказал:
- Ну так как же: одолжишь ты своему
брату немного денег? - И с этими словами он
сам растегнул мне мою ватную шубу, залез ко
мне во внутренний карман и достал мой коше-
лек.
- Вот, - сказал он, - я, брат, возьму у
тебя взаймы некоторую сумму, а кошелек, вот
смотри, я кладу тебе обратно в пальто. - И
он сунул кошелек в наружный карман моей шу-
бы.
Я был, конечно, удивлен, так неожиданно
встретив своего брата. Некоторое время я по-
молчал, а потом спросил его:
- А где же ты был до сих пор?
- Там, - отвечал мне брат и показал ку-
да-то рукой.
Я задумался: где это "там", но брат под-
толкнул меня в бок и сказал:
- Смотри: в магазин начали пускать.
До дверей магазина мы шли вместе, но в
магазине я оказался один, без брата. Я на
минуту выскочил из очереди и выглянул через
дверь на улицу. Но брата нигде не было.
Когда я хотел опять занять в очереди
свое место, меня туда не пустили и даже по-
степенно вытолкали на улицу. Я сдерживая
гнев на плохие порядки, отправился домой.
Дома я обнаружил, что мой брат изъял из мое-
го кошелька все деньги. Тут я страшно рас-
сердился на брата, и с тех пор мы с ним ни-
когда больше не мирились.
Я жил один и пускал к себе только тех,
кто приходил ко мне за советом. Но таких бы-
ло много, и выходило так, что я ни днем, ни
ночью не знал покоя. Иногда я уставал до та-
кой степени, что ложился на пол и отдыхал.
Я лежал на полу до тех пор, пока мне не де-
лалось холодно, тогда я вскакивал и начинал
бегать по комнате, чтобы согреться. Потом я
опять садился на скамейку и давал советы
всем нуждающимся.
Они входили ко мне друг за другом, иног-
да даже не открывая дверей. Мне было весело
смотреть на их мучительные лица. Я говорил с
ними, а сам едва сдерживал смех.
Один раз я не выдержал и рассмеялся. Они
с ужасом кинулись бежать, кто в дверь, кто в
окно, а кто и прямо сквозь стену.
Оставшись один, я встал во весь свой мо-
гучий рост, открыл рот и сказал:
- Принтимпрам.
Но тут во мне что-то хрустнуло, и с тех
пор, можете считать, что меня больше нет.
Теперь я уже не то, считайте даже, что
меня нет. Но было время, когда любой из вас
пришел бы ко мне, и какая бы тяжесть ни то-
мила его душу, какие бы грехи ни терзали его
мысли, я бы обнял его и сказал: "Сын мой,
утешься, ибо никакая тяжесть души твоей не
томит и никаких грехов не вижу я в теле тво-
ем", и он убежал бы от меня счастливый и
радостный.
Я был велик и силен. Люди, встречая меня
на улице, шарахались в сторону, и я проходил
сквозь толпу, как утюг.
Мне часто целовали ноги, но я не протес-
товал, я знал, что достоин этого. Зачем ли-
шать людей радости почтить меня? Я даже сам,
будучи чрезвычайно гибким в теле, попробовал
поцеловать себе свою собственную ногу. Я сел
на скамейку, взял в руки свою правую ногу и
подтянул ее к лицу. Мне удалось поцеловать
большой палец на ноге. Я был счастлив. Я по-
нял счастье других людей.
Все преклонялись передо мной! И не лю-
ди, даже звери, даже разные букашки ползали
передо мной и виляли своими хвостами. А кош-
ки! Те просто души во мне не чаяли и, каким-
-то образом сцепившись лапами друг с другом,
бежали передо мной, когда я шел по лестнице.
В то время я был действительно очень
мудр и все понимал. Не было такой вещи, пе-
ред которой я встал бы в тупик. Одна минута
напряжения моего чудовищного ума - и самый
сложный вопрос разрешался наипростейшим об-
разом. Меня даже водили в Институт мозга и
показывали ученым профессорам. Те электри-
чеством измерили мой ум и просто опупели."Мы
никогда ничего подобного не видали", - ска-
зали они.
Я был женат, но редко видел свою жену.
Она боялась меня: колосальность моего ума
подавляла ее. Она не жила, а трепетала, и
если я смотрел на нее, она начинала икать.
Мы долго жили с ней вместе, но потом она,
кажется, куда-то исчезла: точно не помню.
Память - это вообще явление странное.
Как трудно бывает что-нибудь запомнить и
как легко забыть! А то и так бывает: запом-
нишь одно, а вспомнишь совсем другое. Или:
запомнишь что-нибудь с трудом, но очень кре-
пко, и потом ничего вспомнить не сможешь.
Так тоже бывает. Я бы всем советовал пора-
ботать над своей памятью.
Я был всегда справедлив и зря никого не
бил, потому что, когда кого-нибудь бьешь,
то всегда жалеешь, и тут можно переборщить.
Детей, например, никогда не надо бить ножом
или вообще чем-нибудь железным. А женщин,
наоборот: никогда не следует бить ногой.
Животные, те, говорят, выносливее. Но я
производил в этом направлении опыты и знаю,
что это не всегда так.
Благодаря своей гибкости я мог делать
то, чего никто не мог сделать. Так, напри-
мер, мне удалось однажды достать рукой из
очень извилистой фановой трубы заскочившую
туда серьгу моего брата. Я мог, например,
спрятаться в сравнительно небольшую корзин-
ку и закрыть за собой крышку.
Да, конечно, я был феноменален!
Мой брат был полная моя противополож-
ность: во-первых, он был выше ростом, а во-
-вторых, - глупее.
Мы с ним никогда не дружили. Хотя, впро-
чем, дружили, и даже очень. Я тут что-то на-
путал: мы именно с ним не дружили и всегда
были в ссоре. А поссорились мы с ним так. Я
стоял: там выдавали сахар, и я стоял в оче-
реди и старался не слушать, что говорят кру-
гом. У меня немножечко болел зуб, и настрое-
ние было неважное. На улице было очень хо-
лодно, потому что все стояли в ватных шубах
и все-таки мерзли. Я тоже стоял в ватной шу-
бе, но сам не очень мерз, а мерзли мои руки,
потому что то и дело приходилось вынимать их
из кармана и поправлять чемодан, который я
держал, зажав ногами, чтобы он не пропал.
Вдруг меня ударил кто-то по спине. Я пришел
в неописуемое негодование и с быстротой мол-
нии стал обдумывать, как наказать обидчика.
В это время меня ударили по спине вторично.
Я весь насторожился, но решил голову назад
не поворачивать и сделать вид, будто я ниче-
го не заметил. Я только на всякий случай
взял чемодан в руку. Прошло минут семь, и
меня в третий раз ударили по спине. Тут я
повернулся и увидел перед собой высокого по-
жилого человека в довольно поношенной, но
все же хорошей ватной шубе.
- Что вам от меня нужно? - спросил я
его строгим и даже слегка металлическим го-
лосом.
- А ты чего не оборачиваешься, когда те-
бя окликают? - сказал он.
Я задумался над смыслом его слов, когда
он опять открыл рот и сказал:
- Да ты что? Не узнаешь, что ли, меня?
Ведь я твой брат.
Я опять задумался над его словами, а он
снова открыл рот и сказал:
- Послушай-ка, брат. У меня не хватает
на сахар четырех рублей, а из очереди ухо-
дить обидно. Одолжи-ка мне пятерку, и мы с
тобой потом рассчитаемся.
Я стал раздумывать о том, почему брату
не хватает четырех рублей, но он схватил ме-
ня за рукав и сказал:
- Ну так как же: одолжишь ты своему
брату немного денег? - И с этими словами он
сам растегнул мне мою ватную шубу, залез ко
мне во внутренний карман и достал мой коше-
лек.
- Вот, - сказал он, - я, брат, возьму у
тебя взаймы некоторую сумму, а кошелек, вот
смотри, я кладу тебе обратно в пальто. - И
он сунул кошелек в наружный карман моей шу-
бы.
Я был, конечно, удивлен, так неожиданно
встретив своего брата. Некоторое время я по-
молчал, а потом спросил его:
- А где же ты был до сих пор?
- Там, - отвечал мне брат и показал ку-
да-то рукой.
Я задумался: где это "там", но брат под-
толкнул меня в бок и сказал:
- Смотри: в магазин начали пускать.
До дверей магазина мы шли вместе, но в
магазине я оказался один, без брата. Я на
минуту выскочил из очереди и выглянул через
дверь на улицу. Но брата нигде не было.
Когда я хотел опять занять в очереди
свое место, меня туда не пустили и даже по-
степенно вытолкали на улицу. Я сдерживая
гнев на плохие порядки, отправился домой.
Дома я обнаружил, что мой брат изъял из мое-
го кошелька все деньги. Тут я страшно рас-
сердился на брата, и с тех пор мы с ним ни-
когда больше не мирились.
Я жил один и пускал к себе только тех,
кто приходил ко мне за советом. Но таких бы-
ло много, и выходило так, что я ни днем, ни
ночью не знал покоя. Иногда я уставал до та-
кой степени, что ложился на пол и отдыхал.
Я лежал на полу до тех пор, пока мне не де-
лалось холодно, тогда я вскакивал и начинал
бегать по комнате, чтобы согреться. Потом я
опять садился на скамейку и давал советы
всем нуждающимся.
Они входили ко мне друг за другом, иног-
да даже не открывая дверей. Мне было весело
смотреть на их мучительные лица. Я говорил с
ними, а сам едва сдерживал смех.
Один раз я не выдержал и рассмеялся. Они
с ужасом кинулись бежать, кто в дверь, кто в
окно, а кто и прямо сквозь стену.
Оставшись один, я встал во весь свой мо-
гучий рост, открыл рот и сказал:
- Принтимпрам.
Но тут во мне что-то хрустнуло, и с тех
пор, можете считать, что меня больше нет.
Случаи:О Пушкине(63),Весёлые ребята(64),Семь кошек(65)
63. О ПУШКИНЕ
Трудно сказать что-нибудь о Пушкине то-
му, кто ничего о нем не знает. Пушкин вели-
кий поэт. Наполеон менее велик, чем Пушкин.
И Бисмарк по сравнению с Пушкиным ничто. И
Александр I и II, и III просто пузыри по
сравнению с Пушкиным. Да и все люди по срав-
нению с Пушкиным пузыри, только по сравнению
с Гоголем Пушкин сам пузырь.
А потому вместо того, чтобы писать о Пу-
шкине, я лучше напишу вам о Гоголе.
Хотя Гоголь так велик, что о нем и пи-
сать-то ничего нельзя, поэтому я буду все-
-таки писать о Пушкине.
Но после Гоголя писать о Пушкине как-то
обидно. А о Гоголе писать нельзя. Поэтому я
уж лучше ни о ком ничего не напишу.
1936
64. ВЕСЕЛЫЕ РЕБЯТА
Николай 1 написал стихотворение на име-
нины императрицы. Начинается так: "Я помню
чудное мгновение..." И тому подобное дальше.
Тут к нему пришел Пушкин и прочитал. А вече-
ром в салоне у Зинаиды Волконской имел боль-
шой через них успех, выдавая, как всегда, за
свои. Что значит профессиональная память у
человека была. И вот утром, когда Александра
Федоровна кофий пьет, царь-супруг ей свою
бумажку подсовывает под блюдечко. Она прочи-
тала и говорит: "Ах, Коко, как мило, где ты
достал, это же свежий Пушкин!"
---------------
Достоевский пришел в гости к Гоголю. По-
звонил. Ему открыли. "Что вы, - говорят,
- Федор Михайлович, Николай Васильевич, уже
лет пятьдесят как умер". "Ну, что ж, - по-
думал Достоевский, - царство ему небесное.
Я ведь тоже когда-нибудь умру".
---------------
Лев Толстой очень любил детей. За обедом
он им все сказки рассказывал, истории с мо-
ралью для поучения.
---------------
Однажды Пушкин стрелялся с Гоголем. Пуш-
кин говорит: "Стреляй первый ты. - Как я?
Нет, ты! - Ах, я? Нет ты!" Так и не стали
стреляться.
---------------
Лермонтов любил собак. Еще он любил На-
талью Николаевну Пушкину. Только больше все-
го он любил самого Пушкина. Читал его стихи
и всегда плакал. Поплачет, а потом вытащит
саблю и давай рубить подушки. Тут и любимая
собака не попадайся под руку - штук сорок
как-то зарубил. А Пушкин ни от каких стихов
не плакал. Ни за что.
---------------
Лев Толстой очень любил детей. Утром
проснется, поймает кого-нибудь и гладит по
головке, пока не позовут завтракать.
---------------
Однажды Гоголь переоделся Пушкиным, при-
шел к Пушкину и позвонил. Пушкин открыл ему
и кричит: "Смотри-ка, Арина Радионовна, я
пришел!"
---------------
Лев Толстой очень любил детей. Приведет
полную комнату, шагу ступить негде, а он все
кричит: "Еще! Еще!"
---------------
У Вяземского была квартира окнами на
Тверской бульвар. Пушкин очень любил ходить
к нему в гости. Придет, бывало, и сразу прыг
на подоконник, и свесится из окна, и смот-
рит. Чай ему тоже туда на окно подавали.
Иной раз там и заночует. Ему даже матрац ку-
пили специальный, только он его не призна-
вал. "К чему, - говорит, - такие роскоши!" -
и спихивает матрац с подоконника. А потом
всю ночь вертится спать не дает.
---------------
Ф.М.Достоевский, царство ему небесное,
тоже очень любил собак, но был болезненно
самолюбив и это скрывал (насчет собак), что-
бы никто не мог сказать, что он подражает
Лермонтову. Про него и так уже много говори-
ли.
---------------
Однажды Пушкин написал письмо Рабиндра-
нату Тагору. "Дорогой далекий друг, - писал
он, - я Вас не знаю, и Вы меня не знаете.
Очень хотелось бы познакомиться. Всего хоро-
шего. Саша." Когда письмо принесли, Тагор
предался самосозерцанию. Так погрузился,
хоть режь его. Жена толкала-толкала, письмо
подсовывала - не видит. Так и не познакоми-
лись.
---------------
Однажды Гоголь переоделся Пушкиным и
пришел к Державину Гавриилу Романовичу. Ста-
рик, уверенный, что перед ним и впрямь Пуш-
кин, сходя в гроб, благословил его.
---------------
Однажды Ф.М.Достоевский, царство ему не-
бесное, исполнилось 150 лет. Он обрадовался
и устроил день рождения. Пришли к нему все
писатели, только почему-то наголо бритые,
как сговорились. Ну, хорошо. Выпили, закуси-
ли, поздравили новорожденного, царство ему
небесное, сели играть в винт. Сдал Лев Толс-
той - у каждого по пяти тузов. Что за черт?
Так не бывает! Сдай-ка, брат Пушкин, лучше
ты! "Я, - говорит, - пожалуйста, сдам!"
И сдал всем по шести тузов и по две пиковые
дамы. Ну и дела! Сдай-ка ты, брат Гоголь!
Гоголь сдал... Ну и знаете... Даже нехорошо
сказать. Так как-то получилось. Нет, право
слово, лучше не надо.
---------------
Лев Толстой очень любил детей, а взрос-
лых терпеть не мог, особенно Герцена. Как
увидит, так и бросается с костылем, и все в
глаз норовит, в глаз. А тот делает вид , что
не замечает. Говорит: "О, Толстой, о!"
---------------
Пушкин часто бывал в гостях у Вяземско-
го, подолгу сидел на окне, все видел и все
знал. Он знал, что Лермонтов любит его жену.
Потому считал не вполне уместным передать
ему лиру. Думал Тютчеву послать за границу -
не пропустили, сказали не подлежит: имеет
художественную ценность. А Некрасов ему как
человек не нравился. Вздохнул и оставил лиру
у себя.
---------------
Однажды Гоголю подарили канделябр. Он
сразу нацепил на него бакенбарды и стал дра-
зниться: "Эх, ты, - говорит, - лира недоде-
ланная!"
---------------
Однажды Гоголь переоделся Пушкиным, све-
рху нацепил львиную шкуру и поехал в маска-
рад. Ф.М.Достоевский, царство ему небесное,
увидал и кричит: "Спорим - это Лев Толстой!
Спорим - это Лев Толстой!"
---------------
Однажды Чернышевский видел из окна сво-
ей мансарды, как Лермонтов вскочил на коня и
крикнул: "В Пассаж!". "Ну и что же, - поду-
мал Чернышевский, - вот Бог даст, революция
будет, тогда и я как-то крикну". И стал ре-
петировать перед зеркалом, повторяя на раз-
ные манеры: "В Пассаж! В Пассаж! В Пассажжж!
В Пассаааж!!".
---------------
Лев Толстой очень любил детей. Однажды
он шел по Тверскому бульвару и увидел идуще-
го впереди Пушкина. Пушкин, как известно,
ростом был невелик. "Конечно, это уже не ре-
бенок, а скорее подросток,- подумал Толстой.
- Все равно догоню и поглажу по головке", -
и побежал догонять Пушкина. Пушкин же не
знал толстовских намерений и бросился нау-
тек. Пробегают мимо городового. Сей страж
порядка был возмущен неприличною быстротой в
людном месте и бегом устремился вслед с
целью остановить. Западная пресса потом пи-
сала, что в России литераторы подвергаются
преследованию со стороны властей.
---------------
Однажды Гоголь переоделся Пушкиным и за-
думался о душе. Что уж там надумал, так ни-
кто и не узнал. Только на другой день Ф.М.
Достоевский, царство ему небесное, встретил
Гоголя на улице и отшатнулся. "Что с вами,
- воскликнул он, - Николай Васильевич? У вас
вся голова седая!"
---------------
Однажды Пушкин решил испугать Тургенева
и спрятался на Тверском бульваре под лавкой.
А Гоголь тоже решил в этот день испугать Ту-
ргенева, переоделся Пушкиным и спрятался под
другой лавкой: тут Тургенев идет. Как оба
выскочат.
---------------
Лев Толстой очень любил детей. Однажды
он играл с ними весь день и проголодался.
"Сонечка, - говорит, - ангельчик, сделай
мне тюрьку". Она возражает: "Левушка, ты не
видишь, я "Войну и мир" переписываю". "А-а!
- возопил он, - я так и знал, что тебе мой
литературный фимиам дороже моего Я". И кос-
тыль задрожал в его судорожной руке.
---------------
Однажды Лермонтов купил яблок и пришел
на Тверской бульвар и стал угощать присут-
ствующих дам. Все брали и говорили "мерси".
Когда же подошла Наталья Николаевна с сест-
рой Александриной, от волнения он так задро-
жал, что яблоко упало к ее ногам (Натальи
Николаевны, а не Александрины). Одна изсобак
схватила яблоко и бросилась бежать. Алексан-
дрина, конечно, побежала за ней. Они были
одни впервые в жизни (Лермонтов, конечно, с
Натальей Николаевной, а не Александрина с
собачкой). Кстати она (Александрина) ее не
догнала.
---------------
Лев Толстой очень любил детей. Бывало,
привезет в кабриолете штук пять и всех гос-
тей оделяет. И надо же, вечно Герцену не ве-
зло: то вшивый достанется, то кусачий. А по-
пробуй поморщится - схватит костыль и трах
по башке!
---------------
Тургенев хотел быть храбрым, как Лермон-
тов, и пошел покупать саблю. Пушкин проходил
мимо магазина и увидел его в окно. Взял и
закричал нарочно: "Смотри-ка, Гоголь (а ни-
какого Гоголя с ним и вовсе не было), смот-
ри-ка. Тургенев саблю покупает! Давай мы с
тобой ружье купим!" Тургенев испугался и в
ту же ночь уехал в Баден-Баден.
---------------
Однажды Ф.М.Достоевский, царство ему не-
бесное, поймал на улице кота. Ему надо было
живого кота для романа. Бедное животное пи-
щало, визжало, хрипело и закатывало глаза,
потом притворилось мертвым. Тут он его и от-
пустил. Обманщик укусил бедного, в свою оче-
редь, писателя за ногу и скрылся. Так остал-
ся невоплощенным лучший роман Федора Михай-
ловича Достоевского, царство ему небесное,
"Бедное животное". Про котов.
---------------
Лев Толстой жил на площади Пушкина, а
Герцен - у Никитских ворот. Обоим по литера-
турным делам часто приходилось бывать на
Тверском бульваре. И уж если встретятся -
беда: погонится и хоть раз да врежет косты-
лем по башке. А бывало и так, что впятером
оттаскивали, и Герцена из фонтана в чувство
приводили. Вот почему Пушкин к Вяземскому в
гости ходил, на окошке сидел. Так этот дом
потом и назывался "Дом Герцена".
---------------
Пушкин шел по Тверскому бульвару и
встретил красивую даму. Подмигнул ей, а она
как захохочет: "Не обманете, - говорит, -
Николай Васильевич! Лучше отдайте три руб-
ля, что давеча в буриме проиграли". Пушкин
сразу догадался в чем дело. "Не отдам, - го-
ворит, - дура!" Показал ей язык и убежал.
Что потом Гоголю было!
---------------
Гоголь только под конец жизни о душе за-
думался, а смолоду у него вовсе совести не
было. Однажды невесту в карты проиграл. И не
отдал.
---------------
Лермонтов хотел у Пушкина жену увезти на
Кавказ. Все смотрел на нее из-под колонны и
смотрел. Вдруг устыдился своих желаний.
"Пушкин, - думает, - зеркало русской револю-
ции, а я свинья". Пошел, встал перед ним на
колени и говорит: "Пушкин, - говорит, - где
твой кинжал? Вот грудь моя!" Пушкин долго
смеялся.
---------------
Тургенев мало того, что от природы был
робок, его еще Пушкин с Гоголем совсем затю-
кали. Проснется ночью и кричит: "Мама!".
Особенно под старость.
---------------
Однажды у Достоевского засорилась нозд-
ря. Стал продувать - лопнула перепонка в
ухе. Заткнул пробкой - оказалась велика, че-
реп треснул. Связал веревочкой, смотрит -
рот не открывается. Тут он проснулся в недо-
умении; царство ему небесное.
---------------
Лев Толстой очень любил детей и писал
про них стихи. Стихи эти он списывал в отде-
льную тетрадку. Однажды после чаю подает
эту тетрадку жене: "Гляньте, Софи, правда
лучше Пушкина?" А сам сзади костыль держит.
Она прочитала и говорит: "Нет, Левушка, го-
раздо хуже. А чье это?" Тут он ее костылем
по башке - трах! С тех пор во всем полагался
на ее литературный вкус.
---------------
Лермонтов был влюблен в Наталью Никола-
евну Пушкину, но ни разу с ней не разговари-
вал. Однажды он вывел своих собак погулять
на Тверской бульвар. Ну, они, натурально,
визжат, кусаются, всего его испачкали. А тут
она навстречу с сестрой Александриной. "По-
смотри, - говорит, - ма шер, охота некоторым
жизнь себе осложнять! Лучше уж детей держать
побольше!" Лермонтов аж плюнул про себя. "Ну
и дура, - думает, - мне такую даром не на-
до!". С тех пор и не мечтал увезти ее на
Кавказ.
---------------
Однажды Гоголь переоделся Пушкиным и
пришел в гости к Майкову. Майков усадил его
в кресло и угощает пустым чаем. "Поверите
ли, - говорит, - Александр Сергеевич, куска
сахара в доме нет. Давеча Гоголь приходил и
весь сахар съел". Гоголь ничего ему не ска-
зал.
---------------
Однажды Гоголь написал роман. Сатиричес-
кий. Про одного хорошего человека, попавшего
на Кавказ в лагерь. Начальника лагеря зовут
Николай Павлович (намек на царя). И вот он с
помощью уголовников травит этого хорошего
человека и доводит его до смерти. Гоголь на-
звал роман "Герой нашего времени". Подписал
"Пушкин". И отнес Тургеневу, чтобы напеча-
тать в журнале. Тургенев был человек робкий.
Он прочитал роман и покрылся холодным потом.
Решил скорее отредактировать. Место дейст-
вия он перенес Кавказ. Заключенного заменил
офицером. Вместо уголовников у него стали
красивые девушки, и не они обижают героя, а
он их. Николая Павловича он переименовал в
Максима Максимовича. Зачеркнул "Пушкин" и
написал "Лермонтов". Поскорее отправил руко-
пись в редакцию, отер холодный пот и лег
спать. Вдруг посреди сладкого сна его прон-
зила кошмарная мысль. Название! Название!
Название-то он не изменил. Тут же, почти не
одеваясь, он уехал в Баден-Баден.
---------------
Однажды Лев Толстой спросил Достоевско-
го, царство ему небесное: "Правда, Пушкин
плохой поэт?" "Неправда", - хотел ответить
Ф.М.Достоевский, но вспомнил, что у него не
открывается рот с тех пор, как он перевязал
свой треснутый череп, и промолчал. "Молчание
- знак согласия", - сказал Лев Толстой и
ушел. Тут Ф.М., царство ему небесное, вспом-
нил, что все это ему приснилось во сне. Но
было уже поздно.
---------------
Однажды Гоголь переоделся Пушкиным и
пришел в гости к В яземскому. Выглянул слу-
чайно в окно и видит - Толстой Герцена кос-
тылем лупит, а кругом детишки стоят и смеют-
ся. Он пожалел Герцена и заплакал. Тогда Вя-
земский понял, что перед ним не Пушкин.
---------------
Шел Пушкин по Тверскому бульвару и уви-
дел Чернышевского. Подкрался, идет сзади.
Мимоидущие литераторы кланяются Пушкину, а
Чернышевский думает - ему. Радуется. Досто-
евский прошел, поклонился. Помялович, Григо-
рович - поклон. Гоголь прошел - засмеялся
так и ручкой сделал, привет - тоже приятно.
Тургенев - реверанс. Потом Пушкин ушел к Вя-
земскому чай пить. А тут навстречу Толстой -
молодой еще был, без бороды, в эполетах. И
не посмотрел даже. Чернышевский потом запи-
сал в дневнике: "Все писатели хорошие, один
Лев Толстой хам, потому что граф!".
---------------
Лев Толстой очень любил играть на бала-
лайке (и, конечно, детей). Но не умел. Быва-
ло пишет роман "Война и мир", а сам думает:
"Трень-день-тер-деньдень!".
---------------
Однажды Ф.М.Достоевский, царство ему не-
бесное, сидел у окна и курил. Докурил и вы-
бросил окурок в окно. Под окном у него была
керосиновая лавка, и окурок угодил как раз в
бидон с керосином. Пламя, конечно, столбом.
В одну ночь пол-Петербурга сгорело. Ну, по-
садили его, конечно. Отсидел, вышел. Навст-
речу ему Петрашевский. Ничего не сказал,
только пожал руку и в глаза посмотрел со
значением.
---------------
Пушкин был не то, чтобы ленив, но скло-
нен к мечтательному созерцанию. Тургенев же
- хлопотун ужасный, вечно одержимый жаждой
деятельности. Пушкин этим часто злоупотреб-
лял. Бывало, лежит на диване, входит Турге-
нев. Пушкин ему: "Иван Сергеевич, не в служ-
бу, а в дружбу, за пивом не сбегаешь?" И тут
же спокойно засыпает обратно. Знает, не было
случая, чтобы Тургенев вернулся. То забежит
куда-нибудь петиции подписывать, то на граж-
данскую панихиду. А то испугается чего-ни-
будь и уедет в Баден-Баден. Без пива же
оставаться Пушкин не боялся. Слава Богу
крепостные были. Было кого послать.
---------------
Счастливо избежав однажды встречи со
Львом Толстым, идет Герцен по Тверскому
бульвару и думает: "Все же жизнь иногда пре-
красна". Тут ему под ноги огромный черный
котище - враз сбивает с ног. Только встал,
отряхивает с себя прах - налетает свора чер-
ных собак, бегущих за этим котом, и поверга-
ет его на землю. Вновь поднимается будущий
издатель "Колокола" и видит - навстречу на
вороном коне гарцует владелец собак поручик
Лермонтов. "Конец, - мыслит автор "Былого и
дум", - сейчас разбегутся и...". Ничуть не
бывало. Сдержанный привычной рукой конь
строевым шагом проходит мимо и только, почти
уже миновав Герцена размахивается хвостом и
- хлясь по морде! Очки, натурально, летят в
кусты. "Ну, это еще пол-беды", - думает ав-
тор "Сороки-воровки", берет очки, водружает
их себе на нос - и что видит посередине кус-
та? Ехидно улыбающее лицо Льва Толстого!
Но только Толстой ведь не изверг был. "Про-
ходи, - говорит, - проходи, бедолага", - и
погладил по головке.
---------------
Однажды Гоголь переоделся Пушкиным, све-
рху нацепил маску и поехал на бал-маскарад.
Там к нему подпорхнула прекрасная дама, оде-
тая баядерой и сунула ему записочку. Гоголь
читает и думает: "Если это мне как Гоголю,
что я, спрашивается должен делать? Если мне
как Пушкину, я как человек порядочный, не
могу воспользоваться. А если это всего лишь
шутка юного создания, избалованного всеобщим
вниманием? А ну ее!". И бросил записку в по-
мойку.
---------------
Пушкин сидит у себя и думает: "Я гений,
ладно. Гоголь тоже гений. Но ведь и Толстой
гений, и Достоевский, царство ему небесное,
гений! Когда же это кончится?". Тут все и
кончилось.
---------------
Лев Толстой и Ф.М.Достоевский поспорили,
кто лучше роман напишет. Судить пригласили
Тургенева. Толстой прибежал домой, заперся в
кабинете и начал писать роман про детей, ко-
нечно (он их очень любил). А Достоевский си-
дит у себя и думает: "Тургенев человек роб-
кий. Он сидит сейчас у себя и думает: "Дос-
тоевский человек нервный. Если я скажу, что
его роман хуже, он и зарезаться может". Что
же мне стараться? (это Достоевский думает).
Напишу нарочно похуже, все равно денежки мои
будут (на сто рублей спорили)". А Тургенев в
это время сидит у себя и думает: "Достоев-
ский человек нервный, если я скажу, что его
роман хуже, он и зарезаться может. С другой
стороны, Толстой - граф. Тоже лучше не свя-
зываться. Ну их совсем!". И в ту же ночь уе-
хал в Баден-Баден.
---------------
Ф.М.Достоевский, царство ему небесное,
страстно любил жизнь. Она его, однако, не
баловала, поэтому он часто грустил. Те же,
кому жизнь улыбалась (например, Лев Толс-
той) не ценили этого, постоянно отвлекаясь
на другие предметы. Например, Лев Толстой
очень любил детей. Они же его боялись. Пря-
тались от него под лавку и шушукались там:
"Робя, вы этого дяденьку бойтесь. Еще как
трахнет костылем!". Дети любили Пушкина. Они
говорили: "Он веселый! Смешной такой!". И
гонялись за ним босоногой стайкой. Но Пушки-
ну было не до детей. Он любил один дом на
Тверском бульваре, одно окно в этом доме...
Он мог часами сидеть на широком подоконнике,
пить чай, смотреть на бульвар... Однажды,
направляясь к этому дому, он поднял глаза и
на своем окне увидел себя! С бакенбардами, с
перстнем на большом пальце! Он,конечно, сра-
зу понял, кто это. А Вы?
65. СЕМЬ КОШЕК
Вот так история! Не знаю, что делать. Я
совершенно запутался. Ничего разобрать не
могу. Посудите сами: поступил я сторожем на
кошачью выставку.
Выдали мне кожаные перчатки, чтобы кошки
меня за пальцы не цапали, и велели кошек по
клеткам рассаживать и на каждой клетке над-
писывать - как которую кошку зовут.
- Хорошо, - говорю я, - а только как зо-
вут этих кошек?
- А вот, - говорят, - кошку,которая сле-
ва, зовут Машка, рядом с ней сидит Пронька,
потом Бубенчик, а эта Чурка, а эта Мурка, а
эта Бурка, а эта Штукатурка.
Вот остался я один с кошками и думаю:
"Выкурюка я сначала трубочку, а уж потом
рассажу этих кошек по клеткам".
Вот курю я трубочку и на кошек смотрю.
Одна лапкой мордочку моет, другая на по-
толок смотрит, третья по комнате гуляет, че-
твертая кричит страшным голосом, еще две
кошки друг на друга шипят, а одна подошла ко
мне и меня за ногу укусила.
Я вскочил, даже трубку уронил. - Вот, -
кричу, - противная кошка! Ты даже и на ко-
шку не похожа. Пронька ты или Чурка, или,
может быть, ты Штукатурка?
Тут вдруг я понял, что я всех кошек пе-
репутал. Которую как зовут - совершенно не
знаю.
- Эй, - кричу, - Машка! Пронька! Бубен-
чик! Чурка! Мурка! Бурка! Штукатурка!
А кошки на меня ни малейшего внимания не
обращают.
Я им крикнул:
- Кис-кис-кис!
Тут все кошки зараз ко мне свои головы
повернули.
Что тут делать?
Вот кошки забрались на подоконник, по-
вернулись ко мне спиной и давай в окно смот-
реть.
Вот они все тут сидят, а которая тут
Штукатурка и которая тут Бубенчик?
Ничего я разобрать не могу.
Я думаю так, что только очень умный че-
ловек сумеет отгадать,как какую кошку зовут.
Случаи(51-62)
51. О РАВНОВЕСИИ
Теперь все знают, как опасно глотать ка-
мни.
Один даже мой знакомый сочинил такое вы-
ражение: "Кавео", что значит: "Камни внутрь
опасно". И хорошо сделал. "Кавео" легко за-
помнить, и как потребуется, так и вспомнишь
сразу.
А служил этот мой знакомый истопником
при паровозе. То по северной ветви ездил, а
то в Москву. Звали его Николай Иванович Сер-
пухов, а курил он папиросы "Ракета", 35 коп.
коробка, и всегда говорил, что от них он
меньше кашлем страдает, а от пятирублевых,
говорит, я всегда задыхаюсь.
И вот случилось однажды Николаю Ивано-
- Ну и ну! - сказал Кузнецов, почесывая
вичу попасть в Европейскую гостиницу, в ре-
сторан. Сидит Николай Иванович за столиком,
а за соседним столиком иностранцы сидят и
яблоки жрут.
Вот тут-то Николай Иванович и сказал
себе: "Интересно, - сказал себе Николай Ива-
нович, - как человек устроен".
Только это он себе сказал, откуда ни
возьмись, появляется перед ним фея и гово-
рит:
- Чего тебе, добрый человек, нужно?
Ну, конечно, в ресторане происходит дви-
жение, откуда, мол, эта неизвестная дамочка
возникла. Иностранцы так даже яблоки жрать
перестали.
Николай-то Иванович и сам не на шутку
струхнул и говорит просто так, чтобы отвя-
заться:
- Извините, - говорит, - особого такого
ничего мне не требуется.
- Нет, - говорит неизвестная дамочка, -
я, - говорит, - что называется фея. Одним
моментом что угодно смастерю.
Только видит Николай Иванович, что ка-
кой-то гражданин в серой паре внимательно к
их разговору прислушивается. А в открытые
двери метродотель бежит, а за ним еще какой-
-то субъект с папироской во рту.
"Что за черт! - думает Николай Иванович,
- неизвестно что получается".
А оно и действительно неизвестно что по-
лучается. Метродотель по столам скачет, ино-
странцы ковры в трубочку закатывают, и вооб-
ще черт его знает! Кто во что горазд!
Выбежал Николай Иванович на улицу, даже
шапку в раздевалке из хранения не взял, вы-
бежал на улицу Лассаля и сказал себе: "Ка ве
О! Камни внутрь опасно! И чего-чего только
на свете не бывает!"
А придя домой, Николай Иванович так ска-
зал жене своей:
- Не пугайтесь, Екатерина Петровна, и не
волнуйтесь. Только нет в мире никакого рав-
новесия. И ошибка-то всего на какие-нибудь
полтора килограмма на всю вселенную, а все
же удивительно, Екатерина Петровна, совер-
шенно удивительно!
ВСЕ.
18 сентября 1934 года.
52. ШАПКА
Отвечает один другому:
- Не видал я их.
- Как же ты их не видал, - говорит дру-
гой, - когда сам же на них шапки надевал?
- А вот, - говорит один, - шапки на них
надевал, а их не видал.
- Да возможно ли это? - Говорит другой с
длинными усами.
- Да, - говорит первый, - возможно, - и
улыбается синим ртом.
Тогда другой, который с длинными усами,
пристает к синерожему, чтобы тот объяснил
ему, как это так возможно - шапки на людей
надеть, а самих людей не заметить. А синеро-
жий отказывается объяснять усатому, и качает
своей головой, и усмехается своим синим
ртом.
- Ах ты дьявол ты этакий, - говорит ему
усатый. - Морочишь ты меня старика! Отвечай
мне и не заворачивай мне мозги: видел ты их
или не видел?
Усмехнулся еще раз другой, который сине-
рожий, и вдруг исчез, только одна шапка ос-
талась в воздухе висеть.
- Ах так вот кто ты такой! - сказал уса-
тый старик и протянул руку за шапкой, а шап-
ка от руки в сторону. Старик за шапкой, а
шапка от него, не дается в руки старику.
Летит шапка по Некрасовской улице мимо
булочной, мимо бань. Из пивной народ выбега-
ет, на шапку с удиылением смотрит и обратно
в пивную уходит.
А старик бежит за шапкой, руки вперед
вытянул, рот открыл; глаза у старика остек-
лянели, усы болтаются, а волосы перьями тор-
чат во все стороны.
Добежал старик до Литейной, а там ему
наперерез уже милиционер бежит и еще какой-
-то гражданин в сером костюмчике. Схватили
они безумного старика и повели его куда-то.
21 июля 1938 года.
53. ИЗ "ГОЛУБОЙ ТЕТРАДИ" N%12
- Федя, а Федя!
- Что-с?
- А вот я тебе покажу что-с!
(Молчание).
- Федя, а Федя!
- В чем дело?
- Ах ты, сукин сын! Еще в чем дело спра-
шиваешь.
- Да что вам от меня нужно?
- Видали? Что мне от него нужно! Да я
тебя, мерзавца, за такие слова... Я тебя так
швырну, что полетишь сам знаешь куда!
- Куда?
- В горшок.
(Молчание).
- Федя, а Федя!
- Да что вы, тетенька, с ума сошли?
- Ах! Ах! Повтори, как ты сказал!
- Нет, не повторю.
- Ну то-то! Знай свое место! Небось! То-
же!
23 февраля 1937 года.
54. ЧЕТВЕРОНОГАЯ ВОРОНА
Жила-была четвероногая ворона. Собствен-
но говоря, у нее было пять ног, но об этом
говорить не стоит.
Вот однажды купила себе четвероногая во-
рона кофе и думает: "Ну вот, купила я себе
кофе, а что с ним делать?"
А тут, как на беду, пробегала мимо лиса.
Увидала она ворону и кричит ей:
- Эй, - кричит, - ты, ворона!
А ворона лисе кричит:
- Сама ты ворона!
А лиса вороне кричит:
- А ты, ворона, свинья!
Тут ворона от обиды рассыпала кофе. А
лиса прочь побежала. А ворона слезла на зем-
лю и пошла на своих четырех, или точнее, пя-
ти ногах в свой паршивый дом.
13 февраля 1938 года.
55. КАССИРША
Нашла Маша гриб, сорвала его и понесла
на рынок. На рынке Машу ударили по голове,
да еще обещали ударить ее по ногам. Испуга-
лась Маша и побежала прочь.
Прибежала Маша в кооператив и хотела там
за кассу спрятаться. А заведующий увидел Ма-
шу и говорит:
- Что это у тебя в руках?
А Маша говорит:
- Гриб.
Заведующий говорит:
- Ишь какая бойкая! Хочешь, я тебя на
место устрою?
Маша говорит:
- А не устроишь.
Заведующий говорит:
- А вот устрою! - и устроил Машу кассу
вертеть.
Маша вертела, вертела кассу и вдруг уме-
рла. Пришла милиция, составила протокол и
велела заведующему заплатить штраф - 15 руб-
лей.
Заведующий говорит:
- За что же штраф?
А милиция говорит:
- За убийство.
Заведующий испугался, заплатил поскорее
штраф и говорит:
- Унесите только поскорее эту мертвую
кассиршу.
А продавец из фруктового отдела говорит:
- Нет, это неправда, она была не кассир-
ша. Она только ручку в кассе вертела. А кас-
сирша вон сидит.
Милиция говорит:
- Нам все равно: сказано унести кассир-
шу, мы ее и унесем.
Стала милиция к кассирше подходить.
Кассирша легла на пол за кассу и гово-
рит:
- Не пойду.
Милиция говорит:
- Почему же ты, дура, не пойдешь?
Кассирша говорит:
- Вы меня живой похороните.
Милиция стала кассиршу с пола подни-
мать, но никак поднять не может, потому что
кассирша очень полная.
- Да вы ее за ноги, - говорит продавец
из фруктового отдела.
- Нет, - говорит заведующий, - эта кас-
сирша мне вместо жены служит. А потому прошу
вас, не оголяйте ее снизу.
Кассирша говорит:
- Вы слышите? Не смейте меня снизу ого-
лять.
Милиция взяла кассиршу под мышки и воло-
ком выперла ее из кооператива.
Заведующий велел продавцам прибрать ма-
газин и начать торговлю.
- А что мы будем делать с этой покойни-
цей? - говорит продавец из фруктового отде-
ла, показывая на Машу.
- Батюшки, - говорит заведующий, - да
ведь мы все перепутали! Ну, действительно,
что с покойницей делать?
- А кто за кассой сидеть будет? - спра-
шивает продавец.
Заведующий за голову руками схватился.
Раскидал коленом яблоки по прилавку и гово-
рит:
- Безобразие получилось!
- Безобразие, - говорит хором продавцы.
Вдруг заведующий почесал усы и говорит:
- Хе-хе! Не так-то легко меня в тупик
поставить! Посадим покойницу за кассу, мо-
жет, публика и не разберет, кто за кассой
сидит.
Посадили покойницу за кассу, в зубы ей
папироску вставили, чтобы она на живую боль-
ше походила, а в руки для правдоподобности
дали ей гриб держать.
Сидит покойница за кассой, как живая,
только цвет лица очень зеленый, и один глаз
открыт, а другой совершенно закрыт.
- Ничего, - говорит заведующий, - сой-
дет.
А публика уже в двери стучит, волнуется.
Почему кооператив не открывают? Особенно од-
на хозяйка в шелковом манто раскричалась:
трясет кошелкой и каблуком уже в дверную
ручку нацелилась. А за хозяйкой какая-то
старушка с наволочкой на голове, кричит, ру-
гается и заведующего кооперативом называет
сквалыжником.
Заведующий открыл двери и впустил публи-
ку. Публика побежала сразу в мясной отдел,
а потом туда, где продается сахар и перец. А
старушка прямо в рыбный отдел пошла, но по
дороге взгянула на кассиршу и остановилась.
- Господи, - говорит, - с нами крестная
сила!
А хозяйка в шелковом манто уже во всех
отделах побывала и несется прямо к кассе.Но
только на кассиршу взгянула, сразу останови-
лась, стоит молча и смотрит. А продавцы тоже
молчат и смотрят на заведующего. А заведую-
щий из-за прилавка выглядывает и ждет, что
дальше будет.
Хозяйка в шелковом манто повернулась к
продавцам и говорит:
- Это кто у вас за кассой сидит?
А продавцы молчат, потому что не знают,
что ответить.
Заведующий тоже молчит.
А тут народ со всех сторон сбегается.
Уже на улице толпа. Появились дворники. Раз-
дались свистки. Одним словом, настоящий ска-
ндал.
Толпа готова была хоть до самого вечера
стоять около кооператива, но кто-то сказал,
что в Озерном переулке из окна старухи выва-
ливаются. Тогда толпа возле кооператива по-
редела, потому что многие перешли в Озерный
переулок.
31 августа 1936 года.
56. НОВАЯ АНАТОМИЯ
У одной маленькой девочки на носу вырос-
ли две голубые ленты. Случай особенно ред-
кий, ибо на одной ленте было написано
"Марс", а на другой - "Юпитер".
1935.
57. ТЕТРАДЬ
Мне дали пощечину.
Я сидел у окна. Вдруг на улице что-то
свистнуло. Я высунулся на улицу из окна и
получил пощечину.
Я спрятался опять в дом. И вот теперь на
моей щеке горит, как раньше говорили, несмы-
ваемый позор.
Такую боль обиды я испытал раньше только
один раз. Это было так. Одна прекрасная да-
ма, незаконная дочь короля, подарила мне
роскошную тетрадь.
Это был для меня настоящий праздник: так
хороша была тетрадь! Я сразу сел и начал пи-
сать туда стихи. Но когда эта дама, незакон-
ная дочь короля, увидала, что я пишу в эту
тетрадь черновики, она сказала:
- Если бы я знала, что вы сюда будете
писать свои бездарные черновики, никогда бы
не подарила я вам этой тетради. Я ведь дума-
ла, что эта тетрадь вам послужит для списы-
вания туда умных и полезных фраз, вычитанных
вами из различных книг.
Я вырвал из тетради написанные мной лис-
тки и вернул тетрадь даме.
И вот теперь, когда мне дали пощечину
через окно, я ощутил знакомое мне чувство.
Это было то же чувство, какое я испытал, ко-
гда вернул прекрасной даме ее роскошную тет-
радь.
12 октября 1938 года.
58. НОВЫЕ АЛЬПИНИСТЫ
Бибиков залез на гору, задумался и сва-
лился под гору. Чеченцы подняли Бибикова и
опять поставили его на гору. Бибиков побла-
годарил чеченцов и опять свалился под откос.
Только его и видели.
Теперь на гору залез Аугенапфель, посмо-
трел в бинокль и увидел всадника.
- Эй! - закричал Аугенапфель. - Где тут
поблизости духан?
Всадник скрылся под горой, потом пока-
зался возле кустов, потом скрылся за куста-
ми, потом показался в долине, потом скрылся
под горой, потом показался на склоне горы и
подъехал к Аугенапфелю.
- Где тут поблизости духан? - спросил
Аугенапфель.
Всадник показал себе на уши и рот.
- Ты что, глухонемой? - спросил Аугенап-
фель.
Всадник почесал затылок и показал себе
на живот.
- Что такое? - спросил Аугенапфель.
Всадник вынул из кармана деревянное яб-
локо и раскусил его пополам.
Тут Аугенапфелю стало не по себе, и он
начал пятиться.
А всадник снял с ноги сапог да как крик-
нет:
- Хаа-галлай!
Аугенапфель скаканул куда-то вбок и сва-
лился под откос.
В это время Бибиков, вторично сваливший-
ся под откос еще раньше Аугенапфеля, пришел
в себя и начал подниматься на четвереньки.
Вдруг чувствует: на него сверху кто-то пада-
ет. Бибиков отполз в сторону, посмотрел от-
туда и видит: лежит какой-то гражданин в
клетчатых брюках. Бибиков сел на камушек и
стал ждать.
А гражданин в клетчатых брюках полежал
не двигаясь часа четыре, а потом поднял го-
лову и спрашивает неизвестно кого:
- Это чей духан?
- Какой там духан? Это не духан, - от-
вечает Бибиков.
- А вы кто такой? - спрашивает человек в
клетчатых брюках.
- Я альпинист Бибиков. А вы кто?
- А я альпинист Аугенапфель.
Таким образом Бибиков и Аугенапфель по-
знакомились друг с другом.
1-2 сентября 1936 года.
59. СУДЬБА ЖЕНЫ ПРОФЕССОРА
Однажды один профессор съел чего-то, да
не то, и его начало рвать.
Пришла его жена и говорит:
- Ты чего?
А профессор говорит:
- Ничего.
Жена обратно ушла.
Профессор лег на оттоманку, полежал, от-
дохнул и на службу пошел.
А на службе ему сюрприз, жалованье скос-
тили: вместо 650 руб. всего только 500 оста-
вили.
Профессор туда-сюда - ничего не помога-
ет. Профессор и к директору, а директор его
в шею. Профессор к бухгалтеру, а бухгалтер
говорит:
- Обратитесь к директору.
Профессор сел на поезд и поехал в Моск-
ву.
По дороге профессор схватил грипп. При-
ехал в Москву, а на платформу вылезти не мо-
жет.
Положили профессора на носилки и отнесли
в больницу.
Пролежал профессор в больнице не больше
четырех дней и умер.
Тело профессора сожгли в крематории, пе-
пел положили в баночку и послали его жене.
Вот жена профессора сидит и кофе пьет.
Вдруг звонок. Что такое?
- Вам посылка.
Жена обрадовалась, улыбается во весь
рот, почтальону полтинник в руку сует и ско-
рее посылку распечатывает.
Смотрит, а в посылке баночка с пеплом и
записка: "Вот все, что осталось от Вашего
супруга".
Жена профессора очень расстроилась, по-
плакала часа три и пошла баночку с пеплом
хоронить. Завернула она баночку в газету и
отнесла в сад имени 1-ой пятилетки, б. Тав-
рический.
Выбрала жена профессора аллейку поглуше
и только хотела баночку в землю зарыть,
вдруг идет сторож.
- Эй, - кричит сторож, - ты чего тут де-
лаешь?
Жена профессора испугалась и говорит:
- Да вот хотела лягушек в баночку изло-
вить.
- Ну, - говорит сторож, - это ничего,
только смотри: по траве ходить воспрещается.
Когда сторож ушел, жена профессора зары-
ла баночку в землю, ногой вокруг притоптала
и пошла по саду погулять.
А в саду к ней какой-то матрос пристал.
- Пойдем да пойдем, - говорит, - спать.
Она говорит:
- Зачем же днем спать?
А он опять свое: спать да спать. И дей-
ствительно, захотелось профессорше спать.
Идет она по улицам, а ей спать хочется.
Вокруг люди бегают, какие-то синие, да зеле-
ные, а ей все спать хочется. Идет она и
спит. И видит сон, будто идет к ней навстре-
чу Лев Толстой и в руках ночной горшок дер-
жит. Она его спрашивает: "Что же это такое?"
А он показывает ей пальцем на горшок и гово-
рит:
- Вот, - говорит, - тут я кое-что наде-
лал и теперь несу всему свету показывать.
Пусть, - говорит, - все смотрят.
Стала профессорша тоже смотреть и ви-
дит, будто это уже не Толстой, а сарай, а в
сарае сидит курица.
Стала профессорша курицу ловить, а ку-
рица забилась под диван и оттуда уже кроли-
ком выглядывает.
Полезла профессорша за кроликом под ди-
ван и проснулась. Проснулась. Смотрит: дейс-
твительно лежит она под диваном.
Вылезла профессорша из-под дивана, ви-
дит - комната ее собственная. А вот и стол
стоит с недопитым кофем. На столе записка
лежит: "Вот все, что осталось от Вашего суп-
руга".
Всплакнула профессорш а еще раз и села
холодный кофе допивать.
Вдруг звонок. Что такое?
- Поедемте.
- Куда? - спрашивает профессорша.
- В сумасшедший дом, - отвечают люди.
Профессорша стала кричать и упираться,
но люди схватили ее и отвезли в сумасшедший
дом.
И вот сидит совершенно нормальная про-
фессорша на койке в сумасшедшем доме, держит
в руках удочку и ловит на полу каких-то не-
видимых рыбок.
Эта профессорша только жалкий пример то-
го, как много в жизни несчастных, которые
занимают в жизни не то место, которое им за-
нимать следует.
21 августа 1936 года.
60.
Я родился в камыше. Как мышь. Моя
мать меня родила и положила в воду. И я по-
плыл.
Какая-то рыба с четырьмя усами на носу
кружилась около меня. Я заплакал. И рыба за-
плакала.
Вдруг мы увидели, что плывет по воде ка-
ша. Мы съели эту кашу и начали смеяться.
Нам было очень весело, мы плыли по тече-
нию и встретили рака. Это был древний, вели-
кий рак, он держал в своих клешнях топор.
За раком плыла голая лягушка.
- Почему ты всегда голая? - спросил ее
рак. - Как тебе не стыдно?
- Здесь ничего нет стыдного, - ответила
лягушка. - Зачем нам стыдиться своего хоро-
шего тела, данного нам природой, когда мы не
стыдимся своих мерзких поступков, созданных
нами самими?
- Ты говоришь правильно, - сказал рак. -
И я не знаю, как тебе на это ответить. Я
предлагаю спросить об этом человека, потому
что человек умнее нас. Мы же умны только в
баснях, которые пишет про нас человек, так
что и тут выходит, что опять-таки умен чело-
век, а не мы. Но тут рак увидел меня и ска-
зал:
- Да и плыть никуда не надо, потому что
вот он - человек.
Рак подплыл ко мне и спросил:
- Надо ли стесняться своего голого тела?
Ты человек и ответь нам.
- Я человек и отвечу вам: не надо стес-
няться своего голого тела.
(1934?)
61. ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ
Старичок чесался обеими руками. Там, где
нельзя было достать обеими, старичок чесался
одной, но зато быстро-быстро. И при этом
быстро мигал глазами.
_______________
Хвилищевский ел клюкву, стараясь не мор-
щиться.Он ждал, что все скажут: "Какая сила
характера!" Но никто не сказал ничего.
_______________
Было слышно,как собака обнюхивала дверь.
Хвилищевский зажал в кулаке зубную щетку и
таращил глаза, чтобы лучше слышать. "Если
собака войдет, - подумал Хвилищевский, я
ударю ее этой костяной ручкой прямо в ви-
сок!"
_______________
... Из коробки вышли какие-то пузыри.
Хвилищевский на цыпочках удалился из комнаты
и тихо прикрыл за собой дверь. "Черт с ней!
- сказал себе Хвилищевский. - Меня не каса-
ется, что в ней лежит. В самом деле! Черт с
ней!"
Из паровозной трубы шел пар, или так на-
зываемый дым. И нарядная птица, влетая в
этот дым, вылетала из него обсосанной и по-
мятой.
_______________
Один толстый человек придумал способ
похудеть. И похудел. К нему стали приставать
дамы, расспрашивая его, как он добился того,
что похудел. Но похудевший отвечал дамам,
что мужчине худеть к лицу, а дамам не к ли-
цу, что, мол, дамы должны быть полными. И он
был глубоко прав.
62. О ВРЕДЕ КУРЕНИЯ
(из записной книжки)
Надо бросить курить, чтобы хвастаться
своей силой воли.
Приятно, не покурив неделю и уверившись
в себе, что сумеешь удержаться от курения,
прийти в общество Липавского, Олейникова и
Заболоцкого, чтобы они сами обратили внима-
ние на то, что ты целый вечер не куришь. И
на вопрос их: почему ты не куришь? - отве-
тить, скрывая в себе страшное хвастовство: я
бросил курить.
Великий человек не должен курить.
Хорошо и практично, чтобы избавиться от
порока курения, использовать порок хвастов-
ства.
Винолюбие, чревоугодие и хвастовство
меньшие пороки, нежели курение.
Курящий мужчина никогда не находится на
высоте своего положения, а курящая женщина
способна положительно на все. А потому бро-
сим, товарищи курить.
1933 г.
Л.С.Липавский (1904-1941, псевдоним Л.Са-
вельев) - автор историко-революционных книг
для школьников. Близкий знакомый Хармса. По-
гиб на фронте.
Случаи(26-50)
26. ИСТОРИЧЕСКИЙ ЭПИЗОД
В.Н.Петрову
Иван Иванович Сусанин (то самое истори-
ческое лицо, которое положило свою жизнь за
царя и впоследствии было воспето оперой Гли-
нки) зашел однажды в русскую харчевню и, сев
за стол, потребовал себе антрекот. Пока хо-
зяин харчевни жарил антрекот, Иван Иванович
закусил свою бороду зубами и задумался: та-
кая у него была привычка.
Прошло 35 колов времени, и хозяин принес
Ивану Ивановичу антрекот на круглой деревян-
ной дощечке. Иван Иванович был голоден и по
обычаю того времени схватил антрекот руками
и начал его есть. Но, торопясь утолить свой
голод, Иван Иванович так жадно набросился на
антрекот, что забыл вынуть изо рта свою бо-
роду и съел антрекот с куском своей бороды.
Вот тут-то и произошла неприятность, так
как не прошло и пятнадцатим колов времени,
как в животе у Ивана Ивановича начались си-
льные рези. Иван Иванович вскочил из-за сто-
ла и кинулся на двор. Хозяин крикнул было
Ивану Ивановичу: "Зри, како твоя борода кло-
чна", - но Иван Иванович, не обращая ни на
что внимания, выбежал во двор.
Тогда боярин Ковшегуб, сидящий в углу
харчевни и пьющий сусло, ударил кулаком по
столу и вскричал: "Кто есть сей?" А хозяин,
низко кланяясь, ответил боярину: "Сие есть
наш патриот Иван Иванович Сусанин". - "Во
как!" - сказал боярин, допивая свое сусло.
"Не угодно ли рыбки?" - спросил хозяин.
"Пошел ты к бую!" - крикнул боярин и пустил
в хозяина ковшом. Ковш просвистел возле хо-
зяйской головы, вылетел через окно на двор и
хватил по зубам сидящего орлом Ивана Ивано-
вича. Иван Иванович схватился рукой за щеку
и повалился на бок.
Тут справа из сарая выбежал Карп и, пе-
репрыгнув через корыто, на котором среди по-
моев лежала свинья, с криком побежал к воро-
там. Из харчевни выглянул хозяин. "Чего ты
орешь?" - спросил он Карпа. Но Карп, ничего
не отвечая, убежал.
Хозяин вышел на двор и увидел Сусанина,
лежащего неподвижно на земле. Хозяин подошел
поближе и заглянул ему в лицо. Сусанин при-
стально глядел на хозяина. "Так ты жив?" -
спросил хозяин. "Жив, да тилько страшусь,
что меня еще чем-нибудь ударят", - сказал
Сусанин. "Нет, - сказал хозяин, - не стра-
шись. Это тебя боярин Ковшегуб чуть не убил,
а теперь он ушедши". "Ну и слава тебе, Боже,
- сказал Иван Сусанин, поднимаясь с земли. -
Я человек храбрый, да тилько зря живот по-
кладать не люблю. Вот и приник к земле и
ждал, что дальше будет. Чуть чего, я бы на
животе до самой Елдыриной слободы бы уполз.
Евона как щеку разнесло. Батюшки! Полбороды
отхватило!".. "Это у тебя еще раньше было",-
сказал хозяин. "Как это так раньше? - вскри-
чал патриот Сусанин. - Что же, по-твоему, я
так с клочной бородой ходил?" "Ходил",- ска-
зал хозяин. "Ах ты, мяфа", - проговорил Иван
Сусанин. Хозяин зажмурил глаза и, размахнув-
шись со всего маху, звезданул Сусанина по
уху. Патриот Сусанин рухнул на землю и за-
мер. "Вот тебе! Сам ты мяфа!" - сказал хозя-
ин и удалился в харчевню.
Несколько колов времени Сусанин лежал на
земле и прислушивался, но, не слыша ничего
подозрительного, осторожно приподнял голову
и осмотрелся. На дворе никого не было, если
не считать свиньи, которая вывалившись из
корыта, валялась теперь в грязной луже. Иван
Сусанин, озираясь, подобрался к воротам. Во-
рота, по счастью, были открыты, и патриот
Иван Сусанин, извиваясь по земле, как червь,
пополз по направлению к Елдыриной слободе.
Вот эпизод из жизни знаменитого истори-
ческого лица, которое положило свою жизнь за
царя и было впоследствии воспето в опере
Глинки.
27. ФЕДЯ ДАВИДОВИЧ
Федя долго подкрадывался к масленке и,
наконец, улучив момент, когда жена нагну-
лась, чтобы состричь на ноге ноготь, быстро,
одним движением вынул из масленки все масло
и сунул его к себе в рот. Закрывая масленку,
Федя нечаянно звякнул крышкой. Жена сейчас
же выпрямилась и, увидя пустую масленку,
указала на нее ножницами и строго сказала:
- Масла в масленке нет. Где оно?
Федя сделал удивленные глаза и, вытянув
шею, заглянул в масленку.
- Это масло у тебя во рту, - сказала же-
на, показывая ножницами на Федю.
Федя отрицательно покачал головой.
- Ага, сказала жена. - Ты молчишь и мо-
таешь головой, потому что у тебя рот набит
маслом.
Федя вытаращил глаза и замахал на жену
руками, как бы говоря: "Что ты, что ты, ни-
чего подобного!". Но жена сказала:
- Ты врешь. Открой рот.
- Мм, - сказал Федя.
- Открой рот, - повторила жена.
Федя растопырил пальцы и замычал, как бы
говоря: "Ах да, совсем было забыл; сейчас
приду", - и встал, собираясь выйти из комна-
ты.
- Стой! - крикнула жена.
Но Федя прибавил шагу и скрылся за две-
рью. Жена кинулась за ним, но около двери
остановилась, так как была голой и в таком
виде не могла выйти в коридор, где ходили
другие жильцы этой квартиры.
- Ушел, - сказала жена, садясь на диван.
- Вот черт!
А Федя, дойдя по коридору до двери, на
которой висела надпись: "Вход категорически
воспрещен", открыл эту дверь и вошел в ком-
нату. Комната, в которую вошел Федя, была
узкой и длинной, с окном, завешенным грязной
бумагой. В комнате справа у стены стояла
грязная ломаная кушетка, а у окна стол, ко-
торый был сделан из доски, положенной одним
концом на ночной столик, а другим на спинку
стула. На стене висела двойная полка, на ко-
торой лежало неопределенно что. Больше в ко-
мнате ничего не было, если не считать лежа-
щего на кушетке человека с бледно-зеленым
лицом, одетого в длинный и рваный коричневый
сюртук и в черные нанковые штаны, из которых
торчали чисто вымытые босые ноги. Человек
этот не спал и пристально смотрел на вошед-
шего.
Федя поклонился, шаркнул ножкой и, вынув
пальцем изо рта масло, показал его лежащему
человеку.
- Полтора, - сказал хозяин комнаты, не
меняя позы.
- Маловато, - сказал Федя.
- Хватит, - сказал хозяин комнаты.
- Ну ладно, - сказал Федя и, сняв масло
с пальца, положил его на полку.
- За деньгами придешь завтра утром, -
сказал хозяин.
- Ой,что вы! - вскричал Федя. - Мне ведь
их сейчас нужно. И ведь полтора рубля все-
го...
- Пошел вон, - сухо сказал хозяин, и Фе-
дя на цыпочках выбежал из комнаты, аккуратно
прикрыв за собой дверь.
28. АНЕКДОТЫ ИЗ ЖИЗНИ ПУШКИНА
1. Пушкин был поэтом и все что-то писал.
Однажды Жуковский застал его за писанием и
громко воскликнул: -
- Да никако ты писака!
С тех пор Пушкин очень полюбил Жуковско-
го и стал называть его по-приятельски Жуко-
вым.
2. Как известно, у Пушкина никогда не
росла борода. Пушкин очень этим мучился и
всегда завидовал Захарьину, у которого, на-
оборот, борода росла вполне прилично. "У не-
го растет, а у меня не растет", - частенько
говаривал Пушкин, показывая ногтями на Заха-
рьина. И всегда был прав.
3. Однажды Петрушевский сломал свои часы
и послал за Пушкиным. Пушкин пришел, осмо-
трел часы Петрушевского и положил их обрат-
но на стол. "Что скажешь, брат Пушкин?" -
спросил Петрушевский. "Стоп машина", - ска-
зал Пушкин.
4. Когда Пушкин сломал себе ноги, то
стал передвигаться на колесах. Друзья любили
дразнить Пушкина и хватали его за эти коле-
са. Пушкин злился и писал про друзей ругате-
льные стихи. Эти стихи он называл "эпиграм-
мами".
5. Лето 1829 года Пушкин провел в дерев-
не. Он вставал рано утром, выпивал жбан пар-
ного молока и бежал к реке купаться. Выкупа-
вшись в реке, Пушкин ложился на траву и спал
до обеда. После обеда Пушкин спал в гамаке.
При встрече с вонючими мужиками Пушкин кивал
им головой и зажимал пальцами свой нос. А
вонючие мужики ломали свои шапки и говорили:
"Это ничаво".
6. Пушкин любил кидаться камнями. Как
увидит камни, так и начнет ими кидаться.
Иногда так разойдется, что стоит весь крас-
ный, руками машет, камнями кидается, просто
ужас!
7. У Пушкина было четыре сына и все
идиоты. Один не умел даже сидеть на стуле и
все время падал. Пушкин-то и сам довольно
плохо сидел на стуле. Бывало, сплошная умо-
ра: сидят они за столом; на одном конце Пуш-
кин все время падает со стула, а на другом
конце - его сын. Просто хоть святых вон вы-
носи!
29. НАЧАЛО ОЧЕНЬ ХОРОШЕГО
ЛЕТНЕГО ДНЯ
(СИМФОНИЯ)
Чуть только прокричал петух, Тимофей вы-
скочил из окошка на улицу и напугал всех,
кто проходил в это время по улице. Крестья-
нин Харитон остановился, поднял камень и пу-
стил им в Тимофея. Тимофей куда-то исчез.
- Вот ловкач! - закричало человеческое
стадо, и некто Зубов разбежался и со всего
маху двинулся головой о стенку.
- Эх! - вскрикнула баба с флюсом. Но Ко-
маров сделал этой бабе тепель-тапель, и баба
с воем убежала в подворотню.
Мимо шел Фетелюшин и посмеивался. К нему
подошел Комаров и сказал:
- Эй ты, сало, - и ударил Фетелюшина по
животу. Фетелюшин прислонился к стене и на-
чал икать.
Ромашкин плевался сверху из окна, стара-
ясь попасть в Фетелюшина. Тут же невдалеке
носатая баба била корытом своего ребенка. А
молодая толстенькая мать терла хорошенькую
девочку лицом о кирпичную стенку.
Маленькая собачка, сломав тоненькую нож-
ку, валялась на панели.
Маленький мальчик ел из плевательницы
какую-то гадость.
У бакалейного магазина стояла очередь за
сахаром. Бабы громко ругались и толкали друг
друга кошелками.
Крестьянин Харитон, напившись денатура-
та, стоял перед бабами с растегнутыми штана-
ми и произносил нехорошие слова.
Таким образом начинался хороший летний
день.
30. ПАКИН И РАКУКИН
- Ну ты, не очень фрякай! - сказал Пакин
Ракукину.
Ракукин сморщил нос и недоброжелательно
посмотрел на Пакина.
- Что глядишь? Не узнал? - спросил Па-
кин.
Ракукин пожевал губами и, с возмущением
повернувшись на своем вертящемся кресле,стал
смотреть в другую сторону. Пакин побарабанил
пальцами по своему колену и сказал:
- Вот дурак! Хорошо бы его по затылку
палкой хлопнуть.
Ракукин встал и пошел из комнаты, но
Пакин быстро вскочил, догнал Ракукина и ска-
зал:
- Постой! Куда помчался? Лучше сядь, и я
тебе покажу кое-что.
Ракукин остановился и недоверчиво посмо-
трел на Пакина.
- Что, не веришь? - спросил Пакин.
- Верю, - сказал Ракукин.
- Тогда садись вот сюда, в это кресло, -
сказал Пакин.
И Ракукин сел обратно в свое вертящееся
кресло.
- Ну вот, - сказал Пакин, - чего сидишь
в кресле, как дурак?
Ракукин подвигал ногами и быстро замигал
глазами.
- Не мигай, - сказал Пакин.
Ракукин перестал мигать глазами и, сгор-
бившись, втянул голову в плечи.
- Сиди прямо, - сказал Пакин.
Ракукин, продолжая сидеть сгорбившись,
выпятил живот и вытянул шею.
- Эх, - сказал Пакин, - так бы и шлепнул
тебя по подрыльнику!
Ракукин икнул, надул щеки и потом осто-
рожно выпустил воздух через ноздри.
- Ну ты, не фрякай! - сказал Пакин Раку-
кину.
Ракукин еще больше вытянул шею и опять
быстро-быстро замигал глазами.
Пакин сказал:
- Если ты, Ракукин, сейчас не переста-
нешь мигать, я тебя ударю ногой по грудям.
Ракукин, чтобы не мигать, скривил челюс-
ти и еще больше вытянул шею, и закинул назад
голову.
- Фу, какой мерзостный у тебя вид, -
сказал Пакин. - Морда как у курицы, шея си-
няя, просто гадость.
В это время голова Ракукина закидывалась
назад все дальше и дальше и, наконец, поте-
ряв напряжение, свалилась на спину.
- Что за черт! - воскликнул Пакин. - Это
что еще за фокусы?
Если посмотреть от Пакина на Ракукина,
то можно было подумать, что Ракукин сидит
вовсе без головы. Кадык Ракукина торчал
вверх. Невольно хотелось думать, что это
нос.
- Эй, Ракукин! - сказал Пакин.
Ракукин молчал.
- Ракукин! - повторил Пакин.
Ракукин не отвечал и продолжал сидеть
без движения.
- Так, - сказал Пакин, - подох Ракукин.
Пакин перекрестился и на цыпочках вышел
из комнаты.
Минут четырнадцать спустя из тела Раку-
кина вылезла маленькая душа и злобно посмот-
рела на то место, где недавно сидел Пакин.
Но тут из-за шкапа вышла высокая фигура ан-
гела смерти и, взяв за руку ракукинскую ду-
шу, повела ее куда-то, прямо сквозь дома и
стены. Ракукинская душа бежала за ангелом
смерти, поминутно злобно оглядываясь. Но вот
ангел смерти поддал ходу, и ракукинская ду-
ша, подпрыгивая и спотыкаясь, исчезла вдали
за поворотом.
31. БАСНЯ
Один человек небольшого роста сказал: "Я
согласен на все, только бы быть капельку по-
выше". Только он это сказал, как смотрит -
перед ним волшебница. А человек небольшого
роста стоит и от страха ничего сказать не
может.
"Ну?" - говорит волшебница. А человек
небольшого роста стоит и молчит. Волшебница
исчезла. Тут человек небольшого роста начал
плакать и кусать себе ногти. Сначала на ру-
ках ногти сгрыз, а потом на ногах.
* * *
Читатель, вдумайся в эту басню, и тебе
станет не по себе.
32.
Два человека разговорились. Причем один
человек заикался на гласных, а другой на
гласных и согласных.
Когда они кончили говорить, стало очень
приятно - будто потушили примус.
33.
АНТОН ГАВРИЛОВИЧ НЕМЕЦКИЙ бегает в ха-
лате по комнате. Он размахивает коробочкой,
показывает на нее пальцем и очень, очень
рад.
Антон Гаврилович звонит в колокольчик,
входит слуга и приносит кадку с землей.
Антон Гаврилович достает из коробочки
боб и сажает его в кадку. Сам же Антон Гав-
рилович делает руками замечательные движе-
ния. Из кадки растет дерево.
(1931?)
34. СИМФОНИЯ N% 2
Антон Михайлович плюнул, сказал "эх",
опять плюнул, опять сказал "эх", опять плю-
нул, опять сказал "эх" и ушел. И Бог с ним.
Расскажу лучше про Илью Павловича.
Илья Павлович родился в 1883 году в
Константинополе. Еще маленьким мальчиком его
перевезли в Петербург, и тут он окончил не-
мецкую школу на Кирочной улице. Потом он
служил в каком-то магазине, потом еще чего-
то делал, а в начале революции эмигрировал
за границу. Ну и Бог с ним. Я лучше расскажу
про Анну Игнатьевну.
Но про Анну Игнатьевну рассказать не
так-то просто. Во-первых, я о ней почти ни-
чего не знаю, а во-вторых, я сейчас упал со
стула и забыл, о чем собирался рассказывать.
Я лучше расскажу о себе.
Я высокого роста, неглупый, одеваюсь
изящно и со вкусом, не пью, на скачки не хо-
жу, но к дамам тянусь. И дамы не избегают
меня. Даже любят, когда я с ними гуляю. Се-
рафима Измайловна неоднократно приглашала
меня к себе, и Зинаида Яковлевна тоже гово-
рила, что она всегда рада меня видеть. Но
вот с Мариной Петровной у меня вышел забав-
ный случай, о котором я и хочу рассказать.
Случай вполне обыкновенный, но все же забав-
ный, ибо Марина Петровна благодаря мне со-
вершенно облысела, как ладонь. Случилось это
так: пришел я однажды к Марине Петровне, а
она трах! - и облысела. Вот и все.
9 - 10 июня 1941 года.
ГРИГОРЬЕВ (ударяя Семенова по морде): Вот
вам и зима настала. Пора печи топить.
Как по-вашему?
СЕМЕНОВ: По-моему, если отнестись серьезно
к вашему замечанию, то, пожалуй, дейст-
вительно, пора затопить печку.
ГРИГОРЬЕВ (ударяя Семенова по морде): А как
по-вашему, зима в этом году будет холод-
ная или теплая?
СЕМЕНОВ: Пожалуй, судя по тому, что лето бы-
ло дождливое, то зима всегда холодная.
ГРИГОРЬЕВ (ударяя Семенова по морде): А вот
мне никогда не бывает холодно.
СЕМЕНОВ: Это совершенно правильно, что вы
говорите, что вам не бывает холодно. У
вас такая натура.
ГРИГОРЬЕВ (ударяя Семенова по морде): Я не
зябну.
СЕМЕНОВ: Ох!
ГРИГОРЬЕВ (ударяя Семенова по морде): Что
ох?
СЕМЕНОВ (держась за щеку): Ох! Лицо болит!
ГРИГОРЬЕВ: Почему болит? (И с этими словами
хвать Семенова по морде).
СЕМЕНОВ (падая со стула): Ох! Сам не знаю!
ГРИГОРЬЕВ (ударяя Семенова ногой по морде):
У меня ничего не болит.
СЕМЕНОВ: Я тебя, сукин сын, отучу драться
(пробует встать).
ГРИГОРЬЕВ (ударяя Семенова по морде): Тоже,
учитель нашелся!
СЕМЕНОВ (валится на спину): Сволочь, парши-
вая!
ГРИГОРЬЕВ: Ну ты, выбирай выражения полег-
че!
СЕМЕНОВ (силясь подняться): Я, брат,долго
терпел. Но хватит.
ГРИГОРЬЕВ (ударяя Семенова каблуком по мор-
де): Говори, говори! Послушаем.
СЕМЕНОВ (валится на спину): Ох! <...>
36. ПРОИСШЕСТВИЕ НА УЛИЦЕ
Однажды один человек соскочил с трамвая,
да так неудачно, что попал под автомобиль.
Движение уличное остановилось, и милиционер
принялся выяснять, как произошло несчастье.
Шофер долго что-то объяснял, показывая паль-
цами на передние колеса автомобиля. Милицио-
нер ощупал эти колеса и записал в книжечку
название улицы. Вокруг собралась довольно
многочисленная толпа. Какой-то человек с
тусклыми глазами все время сваливался с тум-
бы. Какая-то дама все оглядывалась на другую
даму, а та, в свою очередь, все оглядывалась
на первую даму. Потом толпа разошлась и ули-
чное движение восстановилось.
Гражданин с тусклыми глазами еще долго
сваливался с тумбы, но наконец и он, отчаяв-
шись, видно, утвердиться на тумбе, лег прос-
то на тротуар. В это время какой-то человек,
несший стул, со всего размаха угодил под
трамвай. Опять пришел милиционер, опять соб-
ралась толпа и остановилось уличное движе-
ние. И гражданин с тусклыми глазами опять
начал сваливаться с тумбы.
Ну, а потом опять все стало хорошо, и
даже Иван Семенович Карпов завернул в столо-
вую.
37. ПОБЕДА МЫШИНА
Мышину сказали: "Эй, Мышин, вставай!"
Мышин сказал: "Не встану", - и продолжал
лежать на полу.
Тогда к Мышину подошел Кулыгин и сказал:
"Если ты, Мышин, не встанешь, я тебя за-
ставлю встать". "Нет", - сказал Мышин, про-
должая лежать на полу. К Мышину подошла Се-
лезнева и сказала: "Вы, Мышин, вечно валяе-
тесь на полу в коридоре и мешаете нам ходить
взад и вперед".
- Мешал и буду мешать, - сказал Мышин.
- Ну знаете, - сказал Коршунов, но его
перебил Кулыгин и сказал:
- Да чего тут долго разговаривать! Зво-
ните в милицию.
Позвонили в милицию и вызвали милиционе-
ра.
Через полчаса пришел милиционер с двор-
ником.
- Чего у вас тут? - спросил милиционер.
- Полюбуйтесь, - сказал Коршунов, но его
перебил Кулыгин и сказал:
- Вот. Этот гражданин все время лежит
тут на полу и мешает нам ходить по коридору.
Мы его и так и эдак...
Но тут Кулыгина перебила Селезнева и
сказала:
- Мы его просили уйти, а он не уходит.
- Да, - сказал Коршунов.
Милиционер подошел к Мышину.
- Вы, гражданин, зачем тут лежите? -
сказал милиционер.
- Отдыхаю, - сказал Мышин.
- Здесь, гражданин, отдыхать не годится,
- сказал милиционер. - Вы где, гражданин,
живете?
- Тут, - сказал Мышин.
- Где ваша комната? - спросил милицио-
нер.
- Он прописан в нашей квартире, а комна-
ты не имеет, - сказал Кулыгин.
- Обождите, гражданин, - сказал милицио-
нер, - я сейчас с ним говорю. Гражданин, где
вы спите?
- Тут, - сказал Мышин.
- Позвольте, - сказал Коршунов, но его
перебил Кулыгин и сказал:
- Он даже кровати не имеет и валяется на
голом полу.
- Они давно на него жалуются, - сказал
дворник.
- Совершенно невозможно ходить по кори-
дору, - сказала Селезнева. - Я не могу веч-
но шагать через мужчину. А он нарочно ноги
вытянет, да еще руки вытянет, да еще на спи-
ну ляжет и глядит. Я с работы усталая прихо-
жу, мне отдых нужен.
- Присовокупляю, - сказал Коршунов, но
его перебил Кулыгин и сказал:
- Он и ночью здесь лежит. Об него в тем-
ноте все спотыкаются. Я через него одеяло
свое разорвал.
Селезнева сказала:
- У него вечно из кармана какие-то гвоз-
ди вываливаются. Невозможно по коридору бо-
сой ходить, того и гляди ногу напорешь.
- Они давеча хотели его керосином по-
жечь, - сказал дворник.
- Мы его керосином облили, - сказал Кор-
шунов, но его перебил Кулыгин и сказал:
- Мы его только для страха облили, а
поджечь и не собирались.
- Да я бы не позволила в своем присут-
ствии живого человека жечь, - сказала Селез-
нева.
- А почему этот гражданин в коридоре ле-
жит? - спросил вдруг милиционер.
- Здрасьте-пожалуйста! - сказал Коршу-
нов, но Кулыгин его перебил и сказал:
- А потому что у него нет другой жил-
площади: вот в этой комнате я живу, в той -
вот они, в этой - вот он, а уж Мышин в кори-
доре живет.
- Это не годится, - сказал милиционер. -
Надо, чтобы все на своей жилплощади лежали.
- А у него нет другой жилплощади, как в
коридоре, - сказал Кулыгин.
- Вот именно, - сказал Коршунов.
- Вот он вечно тут и лежит, - сказала
Селезнева.
- Это не годится, - сказал милиционер и
ушел вместе с дворником.
Коршунов подскочил к Мышину.
- Что? - закричал он. - Как вам это по
вкусу пришлось?
- Подождите, - сказал Кулыгин и, подойдя
к Мышину, сказал. - Слышал, чего говорил ми-
лиционер? Вставай с полу.
- Не встану, - сказал Мышин, продолжая
лежать на полу.
- Он теперь нарочно и дальше будет вечно
тут лежать, - сказала Селезнева.
- Определенно, - сказал с раздражением
Кулыгин.
И Коршунов сказал:
- Я в этом не сомневаюсь. Parfaifemenf!
38. ПЬЕСА
ШАШКИН (стоя посредине сцены): У меня
сбежала жена. Ну что же тут поделаешь? Все
равно, коли сбежала, так уж не вернешь. Надо
быть философом и мудро воспринимать всякое
событие. Счастлив тот, кто обладает мудро-
стью. Вот Куров этой мудростью не обладает,
а я обладаю. Я в Публичной библиотеке два
раза книгу читал. Очень умно там обо всем
написано.
Я всем интересуюсь, даже языками. Я знаю
по-французски считать и знаю по-немецки жи-
вот. Дер маген. Вот как! Со мной даже худож-
ник Козлов дружит. Мы с ним вместе пиво
пьем. А Куров что? Даже на часы смотреть не
умеет. В пальцы сморкается, рыбу вилкой ест,
спит в сапогах, зубов не чистит... тьфу! Что
называется - мужик! Ведь с ним покажись в
обществе: вышибут вон, да еще и матом покро-
ют - не ходи, мол, с мужиком, коли сам ин-
теллигент.
Ко мне не подкопаешься. Давай графа -
поговорю с графом. Давай барона - и с баро-
ном поговорю. Сразу даже не поймешь, кто я
такой есть.
Немецкий язык, это я, верно, плохо знаю:
живот - дер маген. А вот скажут мне: "Дер
маген фин дель мун", - а я уже и не знаю,
чего это такое. А Куров тот и "дер маген" не
знает. И ведь с таким дурнем убежала! Ей,
видите ли, вон чего надо! Меня она, видите
ли, за мужчину не считает. "У тебя, - гово-
рит, - голос бабий!" Ан и не бабий, а дет-
ский у меня голос! Тонкий, детский, а вовсе
не бабий! Дура такая! Чего ей Куров дался?
Художник Козлов говорит, что с меня садись
да картину пиши.
39.
Когда жена уезжает куда-нибудь одна,
муж бегает по комнате и не находит себе мес-
та.
Ногти у мужа страшно отрастают, голова
трясется, а лицо покрывается мелкими черными
точками.
Квартиранты утешают покинутого мужа и
кормят его свиным зельцем. Но покинутый муж
теряет аппетит и преимущественно пьет пустой
чай.
В это время его жена купается в озере и
случайно задевает ногой подводную корягу. Из
-под коряги выплывает щука и кусает жену за
пятку. Жена с криком выскакивает из воды и
бежит к дому. Навстречу жене бежит хозяйская
дочка. Жена показывает хозяйской дочке пора-
ненную ногу и просит ее забинтовать.
Вечером жена пишет мужу письмо и подроб-
но описывает свое злоключение.
Муж читает письмо и волнуется до такой
степени, что роняет из рук стакан с водой,
который падает на пол и разбивается.
Муж собирает осколки стакана и ранит ими
себе руку.
Забинтовав пораненный палец, муж садит-
ся и пишет жене письмо. Потом выходит на
улицу, чтобы бросить письмо в почтовую круж-
ку.
Но на улице муж находит папиросную ко-
робку, а в коробке 30 000 рублей.
Муж экстренно выписывает жену обратно,
и они начинают счастливую жизнь.
40. СКАЗКА
Жил-был один человек, звали его Семенов.
Пошел однажды Семенов гулять и потерял
носовой платок.
Семенов начал искать носовой платок и
потерял шапку.
Начал искать шапку и потерял куртку. На-
чал куртку искать и потерял сапоги.
- Ну, - сказал Семенов, - этак все рас-
теряешь. Пойду лучше домой.
Пошел Семенов домой и заблудился.
- Нет, - сказал Семенов, - лучше я сяду
и посижу.
Сел Семенов на камушек и заснул.
41. СЕВЕРНАЯ СКАЗКА
Старик, не зная зачем, пошел в лес. По-
том вернулся и говорит: - Старуха, а стару-
ха! - Старуха так и повалилась. С тех пор
все зайцы зимой белые.
42.
Одному французу подарили диван, четыре
стула и кресло.
Сел француз на стул у окна, а самому хо-
чется на диване полежать.
Лег француз на диван, а ему уже на крес-
ле посидеть хочется.
Встал француз с дивана и сел на кресло,
как король, а у самого мысли в голове уже
такие, что на кресле-то больно пышно. Лучше
попроще, на стуле.
Пересел француз на стул у окна, да толь-
ко не сидится французу на этом стуле, потому
что в окно как-то дует.
Француз пересел на стул возле печки и
почувствовал, что он устал.
Тогда француз решил лечь на диван и от-
дохнуть, но, не дойдя до дивана, свернул в
сторону и сел на кресло.
- Вот где хорошо! - сказал француз, но
сейчас же прибавил: - А на диване-то, пожа-
луй, лучше.
43. КИРПИЧ
Господин невысокого роста с камушком в
глазу подошел к двери табачной лавки и оста-
новился. Его черные лакированные туфли сияли
у каменной ступенечки, ведущей в табачную
лавку. Носки туфель были направлены внутрь
магазина. Еще два шага, и господин скрылся
бы за дверью.
Но он почему-то задержался, будто нароч-
но для того, чтобы подставить голову под
кирпич, упавший с крыши. Господин даже снял
шляпу, обнаружив свой лысый череп, и таким
образом кирпич ударил господина прямо по го-
лой голове, проломил черепную кость и заст-
рял в мозгу.
Господин не упал. Нет, он только пошат-
нулся от страшного удара, вынул из кармана
платок, вытер им лицо... и, повернувшись к
толпе, которая мгновенно собралась вокруг
этого господина, сказал:
- Не беспокойтесь, господа, у меня была
уже прививка. Вы видите, у меня в правом
глазу торчит камушек? Это тоже был однажды
случай. Я уже привык к этому. Теперь мне все
трын-трава!
И с этими словами господин надел шляпу и
ушел куда-то в сторону, оставив смущенную
толпу в полном недоумении.
44. ВОПРОС
- Есть ли что-нибудь на земле, что име-
ло бы значение и могло бы даже изменить ход
событий не только на земле, но и в других
мирах? - спросил я у своего учителя.
- Есть, - ответил мне мой учитель.
- Что же это? - спросил я.
- Это... - начал мой учитель и вдруг за-
молчал.
Я стоял и напряженно ждал его ответа. А
он молчал.
И я стоял и молчал.
И он молчал.
И я стоял и молчал.
И он молчал.
Мы оба стоим и молчим.
Хо-ля-ля!
Мы оба стоим и молчим!
Хэ-лэ-лэ!
Да, да, мы оба стоим и молчим!
16-17 июля 1937 года.
45. ЗАБЫЛ, КАК НАЗЫВАЕТСЯ
Один англичанин никак не мог вспомнить,
как эта птица называется.
- Это, - говорит, - крюкица. Ах нет, не
крюкица, а кирюкица. Или нет, не кирюкица,
а курякица. Фу ты! Не курякица, а кукрикица.
Да и не кукрикица, а кирикрюкица.
Хотите я вам расскажу рассказ про эту
крюкицу? То есть не крюкицу, а кирюкицу. Или
нет, не кирюкицу, а курякицу. Фу ты! Не ку-
рякицу, а кукрикицу. Да не кукрикицу, а ки-
рикрюкицу! Нет, опять не так! Курикрятицу?
Нет, не курикрятицу! Кирикрюкицу? Нет опять
не так!
Забыл я, как эта птица называется. А уж
если б не забыл, то рассказал бы вам рассказ
про эту кирикуркукукрекицу.
46.
У одной маленькой девочки начал гнить
молочный зуб. Решили эту девочку отвести к
зубному врачу, чтобы он выдернул ей ее моло-
чный зуб.
Вот однажды стояла эта маленькая девочка
в редакции, стояла она около шкапа и была
вся скрюченная.
Тогда одна редакторша спросила эту де-
вочку, почему она стоит вся скрюченная, и
девочка ответила, что она стоит так потому,
что боится рвать свой молочный зуб, так как
должно быть, будет очень больно. А редактор-
ша спрашивает:
- Ты очень боишься, если тебя уколют бу-
лавкой в руку?
Девочка говорит:
- Нет.
Редакторша уколола девочку булавкой в
руку и говорит, что рвать молочный зуб не
больнее этого укола. Девочка поверила и вы-
рвала свой нездоровый молочный зуб.
Можно только отметить находчивость этой
редакторши.
6 января 1937 года.
47. ПАШКВИЛЬ
Знаменитый чтец Антон Исаакович Ш. - то
самое историческое лицо, которое выступало в
сентябре месяце 1940 года в Литейном лекто-
рии, - любило перед своими концертами поле-
жать часок-другой и отдохнуть. Ляжет оно,
бывало, на кушет и скажет:
- Буду спать, - а само не спит.
После концертов оно любило поужинать.
Вот оно придет домой, рассядется за сто-
лом и говорит своей жене:
- А ну, голубушка, состряпай-ка мне что-
-нибудь из лапши.
И пока жена его стряпает, оно сидит за
столом и книгу читает.
Жена его хорошенькая, в кружевном перед-
ничке, с сумочкой в руках, а в сумочке кру-
жевной платочек и ватрушечный медальончик
лежат, жена его бегает по комнате, каблучка-
ми стучит, как бабочки, а оно скромно за
столом сидит, ужина дожидается.
Все так складно и прилично. Жена ему
что-нибудь приятное скажет, а оно головой
кивает. А жена порх к буфетику и уже рюмоч-
ками там звенит.
- Налей-ка, душечка, мне рюмочку, - го-
ворит оно.
- Смотри, голубчик, не спейся, - говорит
ему жена.
- Авось, пупочка, не сопьюсь, - говорит
оно, опрокидывая рюмочку в рот.
А жена грозит ему пальчиком, а сама бо-
ком через двери на кухню бежит.
Вот в таких приятных тонах весь ужин
проходит. А потом они спать закладываются.
Ночью, если им мухи не мешают, они спят
спокойно, потому что уж очень они люди хоро-
шие!
1940 г.
48. УПАДАНИЕ
Два человека упали с крыши пятиэтажного
дома, новостройки. Кажется, школы. Они съе-
хали по крыше в сидячем положении до самой
кромки и тут начали падать.
Их падение раньше всех заметила Ида Мар-
ковна. Она стояла у окна в противоложном до-
ме и сморкалась в стакан. И вдруг она увиде-
ла, что кто-то с крыши противоположного дома
начинает падать. Вглядевшись, Ида Марковна
увидела, что это начинают падать сразу целых
двое. Совершенно растерявшись, Ида Марковна
содрала с себя рубашкуи начала этой рубашкой
скорее протирать запотевшее оконное стекло,
чтобы лучше разглядеть, кто там падает с
крыши. Однако сообразив, что, пожалуй, па-
дающие могут увидеть ее голой и невесть чего
про нее подумать, Ида Марковна отскочила от
окна за плетеный треножник, на котором стоял
горшок с цветком.
В это время падающих с крыш увидела дру-
гая особа, живущая в том же доме, что и Ида
Марковна, но только двумя этажами ниже. Осо-
бу эту тоже звали Ида Марковна. Она, как раз
в это время, сидела с ногами на подоконнике
и пришивала к своей туфле пуговку. Взгянув в
окно, она увидела падающих с крыши. Ида Мар-
ковна взвизгнула и, вскочив с подоконника,
начала спешно открывать окно, чтобы лучше
увидеть, как падающие с крыши ударятся об
землю. Но окно не открывалось. Ида Марковна
вспомнила, что она забила окно снизу гвоз-
дем, и кинулась к печке, в которой она хра-
нила инструменты: четыре молотка, долото и
клещи.
Схватив клещи, Ида Марковна опять подбе-
жала к окну и выдернула гвоздь. Теперь окно
легко распахнулось. Ида Марковна высунулась
из окна и увидела, как падающие с крыши со
свистом подлетали к земле.
На улице собралась уже небольшая толпа.
Уже раздавались свистки, и к месту ожидае-
мого происшествия не спеша подходил малень-
кого роста милиционер. Носатый дворник суе-
тился, расталкивая людей и поясняя, что па-
дающие с крыши могут вдарить собравшихся по
головам.
К этому времени уже обе Иды Марковны,
одна в платье, а другая голая, высунувшись
в окно, визжали и били ногами.
И вот наконец, расставив руки и выпучив
глаза, падающие с крыши ударились об землю.
Так и мы иногда, упадая с высот достиг-
нутых, ударяемся об унылую клеть нашей буду-
щности.
7 сентября 1940 год.
49.
Жил-был человек, звали его Кузнецов.
Однажды сломалась у него табуретка. Он вышел
из дома и пошел в магазин купить столярного
клея, чтобы склеить табуретку.
Когда Кузнецов проходил мимо недостроен-
ного дома, сверху упал кирпич и ударил Куз-
нецова по голове.
Кузнецов упал, но сразу же вскочил на
ноги и пощупал свою голову. На голове у Куз-
нецова вскочила огромная шишка.
Кузнецов погладил шишку рукой и сказал:
- Я гражданин Кузнецов, вышел из дома и
пошел в магазин, чтобы... чтобы... чтобы...
Ах, что же это такое! Я забыл, зачем я пошел
в магазин!
В это время с крыши упал второй кирпич и
опять стукнул Кузнецова по голове.
- Ах! - вскрикнул Кузнецов, схватился за
голову и нащупал на голове вторую шишку.
- Вот так история! - сказал Кузнецов.
- Я гражданин Кузнецов, вышел из дома и по-
шел в... пошел в... пошел в ... куда же я
пошел? Я забыл, куда я пошел!
Тут сверху на Кузнецова упал третий кир-
пич. И на голове Кузнецова вскочила третья
шишка.
- Ай-ай-ай! - закричал Кузнецов, хвата-
ясь за голову. - Я гражданин Кузнецов вышел
из... вышел из... вышел из погреба? Нет. Вы-
шел из бочки? Нет! Откуда же я вышел?
С крыши упал четвертый кирпич, ударил
Кузнецова по затылку, и на затылке у Кузне-
цова вскочила четвертая шишка.
- Ну и ну! - сказал Кузнецов, почесывая
затылок. - Я... я... я... Кто же я? Никак я
забыл, как меня зовут? Вот так история! Как
же меня зовут? Василий Петухов? Нет. Николай
Сапогов? Нет. Пантелей Рысаков? Нет. Ну кто
же я?
Но тут с крыши упал пятый кирпич и так
стукнул Кузнецова по затылку, что Кузнецов
окончательно позабыл все на свете и крикнув
"О-го-го!", побежал по улице.
* * *
Пожалуйста! Если кто-нибудь встретит на
улице человека, у которого на голове пять
шишек, то напомните ему, что зовут его Куз-
нецов и что ему нужно купить столярного клея
и починить ломаную табуретку.
1 ноября 1935 года.
50.
Когда два человека играют в шахматы, мне
всегда кажется, что один другого околпачива-
ет. И я до некоторой степени прав, потому
что тот, кто проиграл, может считаться окол-
паченным. Особенно, если они играли на день-
ги.
Вообще мне противна всякая игра на день-
ги. Я запрещаю играть в своем присутствии.
Когда я вхожу куда-нибудь, где в тот
момент ведется игра, все моментально стуше-
вывются.
Все-таки я фигура удивительная, хотя я и
не люблю очень часто говорить об этом.
Я долго изучал женщин и теперь могу ска-
зать, что знаю их на пять с плюсом.
Прежде всего женщина любит, чтобы ее не
замечали. Пусть она стоит перед тобой или
стонет, а ты делай вид, что ничего не слы-
шишь и не видишь, и веди себя так, будто и
нет никого в комнате. Это страшно разжигает
женское любопытство. А любопытная женщина
способна на все.
Я другой раз нарочно полезу в карман с
таинственным видом, а женщина так и уставит-
ся глазами, мол, дескать, что это такое? А я
возьму и выну из кармана нарочно какой-ни-
будь подстаканник. Женщина так и вздрогнет
от любопытства. Ну, значит, и попалась рыбка
в сеть!
Цитаты Хармса
Когда я вижу человека, мне хочется ударить его по морде. Так приятно бить по морде человека!
И вот наконец, расставив руки и выпучив глаза, падающие с крыши ударились об землю. Так и мы иногда, упадая с высот достигнутых, ударяемся об унылую клеть нашей будущности.
Детей надо уничтожать. Для этого я бы вырыл в центре города большую яму и бросал бы их туда.
Стихи надо писать так, что если бросить стихотворение в окно, то стекло разобьется.
Когда человек говорит: «Мне скучно», — в этом всегда скрывается половой вопрос.
Старух, которые носят в себе благоразумные мысли, хорошо бы ловить арканом.
Я же не отдаю деньгам особого внимания и просто ношу их в кошельке или в бумажнике и по мере надобности трачу их. Шибейя!
Я долго думал, откуда на улице взялся тигр. Думал, думал, думал, думал, думал, думал, думал, думал… В это время ветер дунул, и я забыл, о чем я думал.
Почему, почему я лучше всех?
Вместо того, чтобы играть в карты, лучше бы собрались, да почитали бы друг другу морали. А впрочем, морали скучно. Интереснее ухаживать за женщинами.
Не дай мне Бог встретиться с любителем природы.
Вилка это? или ангел? или сто рублей? Нона это. Вилка мала. Ангел высок. Деньги давно кончились.
Лучше быть здоровым, но богатым, чем бедным, но больным.
Травить детей — это жестоко. Но ведь что-нибудь надо же с ними делать!
Антон Михайлович плюнул, сказал «эх», опять плюнул, опять сказал «эх», опять плюнул, опять сказал «эх» и ушел. И бог с ним. Расскажу лучше про Илью Павловича.
Телефон у меня простой — 32-08. Запомнить легко: тридцать два зуба и восемь пальцев.
А, по-моему, ты — говно!
В этой группе, возможно, есть записи, доступные только её участникам.
Чтобы их читать, Вам нужно вступить в группу
Чтобы их читать, Вам нужно вступить в группу
