Екатерина Матвеева,
04-06-2010 14:44
(ссылка)
Редчайшие фото.
Вы когда-нибудь видели на фото чтобы Николай и Александра, целовались или хотя бы держались вместе за руки??? Интересно ваше мнение.
настроение: Задумчивое
хочется: Узнать ответ на вопрос
слушаю: David Guetta-The world is mine
Что это - Предостережение?.. Знак?..
Мне понравился деревенский домик, и я захотела его купить. Неописуемо удивилась, когда узнала, что фамилия хозяина дома - РОМАНОВ ... Почему судьба меня привела именно к этому дому?..
Екатерина Матвеева,
25-03-2011 22:48
(ссылка)
Now We Are Free (Теперь Мы Свободны)
Теперь Они действительно свободны, как птицы!!!
настроение: Грустное
хочется: Вернуть!!!
слушаю: Hanz Zimmer ft Lisa Gerrard - Now We Are Free
Екатерина Матвеева,
07-01-2011 15:02
(ссылка)
На сколько легко Вы можете узнать императора?
На сколько легко Вы можете узнать императора????
настроение: Задумчивое
хочется: В Москву
слушаю: Sabrina - Boys
Дарья Кузьменкова,
20-11-2010 16:17
(ссылка)
Ассоцации-с каким цветом у вас ассоциируется семья Романовых
настроение: Легкомысленное
хочется: что бы Романовы правили!!!!
слушаю: виктора цоя
Копарев Евгений,
14-08-2011 21:08
(ссылка)
Царь не отрекался
Книга «Царь Николай II не отрекался»
«Россия не поднимется, пока не осознает, кто был наш русский Царь Николай. Без истинного покаяния нет истинного прославления Царя. Осознать должна Россия, что без Бога – ни до порога, без Царя - как без отца! Кто любит Царя и Россию – тот любит Бога. Если человек не любит Царя и Россию – он никогда искренне не полюбит Бога. Это будет лукавая ложь!»
Святой Праведный Псковоезерский Старец Николай
(Гурьянов,+ 24.08.2002)
Скачивайте и читайте:
http://bukvaved.net/user/ru...
http://narod.ru/disk/217264...
http://ifolder.ru/25184882
«Россия не поднимется, пока не осознает, кто был наш русский Царь Николай. Без истинного покаяния нет истинного прославления Царя. Осознать должна Россия, что без Бога – ни до порога, без Царя - как без отца! Кто любит Царя и Россию – тот любит Бога. Если человек не любит Царя и Россию – он никогда искренне не полюбит Бога. Это будет лукавая ложь!»
Святой Праведный Псковоезерский Старец Николай
(Гурьянов,+ 24.08.2002)
Скачивайте и читайте:
http://bukvaved.net/user/ru...
http://narod.ru/disk/217264...
http://ifolder.ru/25184882
Метки: Царь Николай II
Екатерина Матвеева,
13-06-2010 19:42
(ссылка)
Фильм, посвящённый Николаю II и его семье.
Смотрели ли вы фильм, посвящённый Николаю II и его семье "Романовы.Венценосная семья"? Чем поразил вас этот фильм?
настроение: Веселое
хочется: На выпускной.
слушаю: Максим-Дорога
Екатерина Матвеева,
20-12-2010 18:02
(ссылка)
Настоящий император!
Николай II был действительным, настоящим и истинным императором! Именно истинный император всегда выслушивает предложения своих подчиненных, НО решения принимает САМ! Именно таким и был Николай II!!!
настроение: Веселое
хочется: В Москву
слушаю: Михаил Боярский - Зеленоглазое такси
Екатерина Матвеева,
06-06-2011 19:52
(ссылка)
Святой Страстотерцец Николай
Вы наверно уже знаете, что Николай II и его семья были канонизированны, и мы можем видеть их всех на иконах. У католиков есть много святых, например такие как св. Анна, св. Мария, св. Иосиф, св. Петр, св. Павел и т.д., к которым они по отдельности могут молиться. У нас, у христиан тоже есть такие святые и мы тоже можем им молиться. У меня только два вопроса. Молитесь ли Вы св. Николаю Страстотерпцу и его семье, или по отдельности к кому-то из этой святой семьи? И есть ли у Вас дома иконы с изображением св. Николая и его семьи или кого-то одного из этой семьи?
настроение: Бодрое
хочется: Домой
слушаю: Enigma - Sadness
Екатерина Матвеева,
31-10-2010 17:39
(ссылка)
Царский быт в Ставке. Государь и его наследник
Переехав в губернаторский дворец, Государь поместился во втором этаже, в предназначенных для него еще великим князем двух небольших комнатах, за залом. Первая комната стала кабинетом Государя, вторая — спальней. Тут же, во втором этаже, в крыле дворца, обращенном одной стороной во двор, а другой в сад, поместились гр. Фредерике и генерал Воейков, занявшие по одной комнате. В первом этаже, в бывших комнатах великого князя, поселились — в первой проф. Федоров, во второй адмирал Нилов. Бывшее помещение начальника Штаба занял Начальник Походной Канцелярии. Здесь же, в первом этаже, разместились князь Долгоруков, граф Шереметьев и некоторые другие.
Государь вставал в 9-м часу утра; потом занимался туалетом и, по совершении утренней молитвы, выходил в столовую к чаю. Там уже ожидали его лица свиты. В 11 ч. утра он шел в Штаб на доклад. В первый раз его туда сопровождали министр двора и дворцовый комендант. По-видимому, оба они собирались присутствовать при докладе. Но генерал Алексеев решительно воспротивился этому, и оба они остались за дверями. Генерал Алексеев, будто бы перед самым носом Воейкова захлопнул дверь. Последний потом жаловался: «Мне Алексеев чуть не прищемил нос». После этого граф Фредерике больше не сопровождал Государя, а генерал Воейков не пытался проникнуть в «святая святых» Ставки и, пока Государь сидел на докладе, он проводил время или в беседе с состоявшим при генерале Алексееве генералом Борисовым, забавлявшим его своими странностями, или на некоторое время уходил во дворец, а к концу доклада снова являлся в Штаб для обратного сопровождения Государя. При первой, операционной части доклада присутствовал не только генерал-квартирмейстер, но и дежурный штаб-офицер Генерального Штаба. По окончании этой части Государь оставался наедине с генералом Алексеевым, и тут они обсуждали и решали все вопросы, касавшиеся армии. А какие только вопросы не касались ее? Государь возвращался во дворец после 12 ч., иногда за две-три минуты до завтрака.
Собственно говоря, этим часовым докладом и ограничивалась работа Государя, как Верховного Главнокомандующего. Об участии его в черновой работе, конечно, не могло быть и речи. Она исполнялась начальником Штаба с участием или без участия его помощников, а Государю подносились готовые выводы и решения, которые он волен был принять или отвергнуть. Экстренных докладов начальника Штаба почти не бывало. За всё пребывание Государя в Ставке генерал Алексеев один или два раза являлся во дворец с экстренным докладом. Обычно же, все экстренные распоряжения и приказания он отдавал самостоятельно, без предварительного разрешения Государя и лишь после докладывал о них.
В этом отношении при великом князе дело обстояло совсем иначе. Начальник Штаба являлся к нему по несколько раз в день, и ни одно серьезное распоряжение не делалось без великокняжеского указания или разрешения.
На высочайших завтраках и обедах всегда присутствовало более 20 человек. Обязательно приглашались к высочайшему столу: великие князья, свита, иностранные военные агенты, генерал Иванов и я. На завтраках, кроме того, всегда присутствовал Могилевский губернатор (До февраля 1916 г. губернатором был А. И. Пильц, а после него Д. Г. Явленский.). Генерал Алексеев просил Государя освободить его от обязательного присутствия за царским столом, в виду недостатка времени, и разрешить ему лишь два раза в неделю являться к высочайшему завтраку. Государь уважил просьбу старика, но просил его помнить, что его место за столом всегда будет свободно, и он может занимать его всякий раз, когда найдет возможным. После этого генерал Алексеев являлся к высочайшим завтракам, кажется, по вторникам и воскресеньям, а в остальные дни питался в штабной столовой, где, как хозяин, он чувствовал себя свободно и по собственному усмотрению мог распоряжаться временем.
Прочие чины Ставки, — военные все, гражданские — до известного класса, — приглашались к высочайшему столу по очереди. Исключение составляли чины дипломатической и гражданской части канцелярии Ставки. Без различия чинов они все приглашались по очереди к высочайшему столу. Прибывавшие в Ставку министры, генералы и другие чины также удостаивались приглашения, — первые всегда, вторые — в зависимости от занимаемых ими должностей или связей с двором.
Хотя гофмаршал сразу же объявил мне, что Государь повелел всегда приглашать меня к столу, тем не менее, перед каждым завтраком и обедом ко мне являлся скороход высочайшего двора Климов с сообщением: «Его величество просит вас пожаловать к завтраку» или «к обеду». Так же было и со всеми прочими.
Минут за десять до начала завтрака или обеда начинали собираться в зале приглашенные к столу, при чем, в ожидании Государя, выстраивались вдоль правой стороны, выходившей на улицу, по старшинству: старшие ближе к дверям, ведущим из зала в кабинет Государя. Министр двора и свита становились слева от дверей. Я избрал себе место в уголку, около рояля, с левой стороны от входных дверей, и никогда его не менял.
В 12.30 ч. дня на завтраках и в 7.30 на обедах, иногда с опозданием на 3-5 минут, раскрывались двери кабинета, и выходил Государь. Почти всегда он, выходя, правою рукой разглаживал усы, а левою расправлял сзади свою рубашку-гимнастерку. Начинался обход приглашенных. Государь каждому подавал руку, крепко пожимая ее (Государь обладал большой физической силой. Когда он сжимал руку, я иногда чуть удерживался, чтобы не вскрикнуть от боли.), и при этом как-то особенно ласково смотрел в глаза, а иногда обращался с несколькими словами. При каждом моем возвращении из поездки, он, например, здороваясь, спрашивал меня: «Как съездили? Удачно? Потом доложите мне» и т. п. Лично неизвестные Государю, когда он подходил к ним, прежде всего рекомендовались: «Имею счастье представиться вашему императорскому величеству, такой-то», при чем называли свою фамилию, чин, должность. Только после этого Государь протягивал новичку руку.
Обойдя приглашенных, Государь направлялся в столовую и шел прямо к закусочному столу. За ним входили великие князья и прочие приглашенные. Государь наливал себе и иногда старейшему из князей рюмку водки, выпивал ее, и, закусивши чем-нибудь, обращался к своим гостям: «Не угодно ли закусить?» После этого все приближались к столу, уставленному разными холодными и горячими, рыбными и мясными закусками. Каждый брал себе на тарелку, что ему нравилось, — пьющие выпивали при этом водки, — и отходили в сторону, чтобы дать место другим. Государь, стоя с правой стороны стола, около окна, продолжал закусывать. Иногда он выпивал вторую рюмку водки. Гофмаршал же во время закуски обходил приглашенных и каждому указывал на карточке место, какое он должен занять за столом.
Когда закусывавшие кончали свою «работу», Государь направлялся к большому, занимавшему средину столовой, столу и, осенив себя крестным знамением, садился на свое место в центре стола, спиной к внутренней стенке и лицом к выходившим во двор окнам, из которых открывался красивый вид на Заднепровье. Против Государя, на другой стороне стола, всегда сидел министр двора или, если его не было в Ставке, гофмаршал; справа от Государя — генерал Алексеев, старший из князей, если Алексеева не было, или министр; слева — Наследник, а когда его не было, второй по старшинству из приглашенных. По правую и левую руку министра двора садились французский и английский военные агенты. При распределении остальных соблюдался принцип старшинства, малейшее нарушение которого иногда вызывало огорчения и обиды. Я сам однажды слышал жалобу князя Игоря Константиновича, что его посадили ниже, чем следовало.
В общем же, на той правой стороне, где сидел Государь, помещались лица, постоянно приглашавшиеся к столу, а на другой, против Государя, иностранцы и временные гости.
Завтрак, обыкновенно, состоял из трех блюд и кофе, обед — из четырех блюд (суп, рыба, мясо, сладкое), фруктов и кофе. За завтраками подавались мадера и красное крымское вино, за обедами — мадера, красное-французское и белое-удельное. Шампанское пили только в дни особых торжеств, причем подавалось исключительно русское «Абрау-Дюрсо». У прибора Государя всегда стояла особая бутылка какого-то старого вина, которого он, насколько помнится, никому, кроме великого князя Николая Николаевича не предлагал.
Если принять во внимание затрачивавшиеся суммы, то царский стол оставлял желать много лучшего, причем, особенным безвкусием отличались супы. Более избалованных он не удовлетворял. Профессор Федоров был прав, когда он называл князя Долгорукова «ни к чорту негодным гофмаршалом».
В конце завтрака, как и обеда, Государь обращался к гостям: «Не угодно ли закурить?» И сам первый закуривал папиросу, вставив ее в трубку (или в мундштук) в золотой оправе, которую всегда носил в боковом кармане гимнастерки.
Сидя за столом, Государь запросто беседовал с ближайшими своими соседями. Делились воспоминаниями, наблюдениями; реже затрагивались научные вопросы. Когда касались истории, археологии и литературы, Государь обнаруживал очень солидные познания в этих областях. Нельзя было назвать его профаном и в религиозной области. В истории церковной он был достаточно силен, как и в отношении разных установлений и обрядов церкви. Но во всем, — я сказал бы, весьма серьезном, — образовании Государя проглядывала основная черта его душевного склада. Государь многое знал, как и многое понимал, но он, боясь ли утруждать себя, или страшась новизны как будто уклонялся от решительных выводов и проведения их в жизнь, предоставляя это «специалистам». Возьмем к примеру церковную область. Государь легко разбирался в серьезных богословских вопросах и в общем верно оценивал современную церковную действительность, но принятия мер к исправлению ее ждал от «специалистов», — обер-прокурора Св. Синода и самого Св. Синода, которые в своих начинаниях и реформах всегда нашли бы полную поддержку, если бы только не встретились противодействия со стороны Императрицы или иной какой-либо, сильной влиянием на него стороны. То же бывало и в других областях.
В тесном кругу, за столом, Государь был чрезвычайно милым и интересным собеседником, а его непринужденность и простота могли очаровать кого угодно. С ним можно было говорить решительно обо всем, говорить просто, не подбирая фраз, не считаясь с этикетом. Чем прямее, проще, сердечнее, бывало, подходишь к нему, тем проще и он относится к тебе. Однажды, по возвращении моем из Петрограда, Государь за столом спрашивает меня:
— Хорошо съездили в Петроград?
— Совсем измучился, — отвечаю я, — разные посетители и просители так извели меня, что я, наконец, захватив чемодан, удрал к брату и уже на другой день от него выехал на вокзал.
— Понимаю это... сказал Государь, — со мной не лучше бывает, когда приезжаю в Царское Село. Но мне убежать некуда...
— Я, ваше величество, не считаю свое положение завидным, но с вами ни за что не поменялся бы местами, — выпалил я.
Государь посмотрел на меня с удивлением, а потом с грустью сказал:
— Как вы хорошо понимаете мое положение!
Иногда Государь трогал своим вниманием и сердечностью. Когда в июне 1915 года умер мой родственник, сельский священник, и я обратился к Государю с просьбой разрешить мне поездку на похороны, он с самым сердечным участием начал расспрашивать о покойном, об его семье, его службе и пр.
После кофе Государь вставал из-за стола, осеняя себя крестным знамением, и направлялся в зал. Если он проходил мимо меня, я молчаливым поклоном благодарил его за хлеб-соль. Это же делали и многие другие. Государь приветливым движением головы отвечал на благодарность. Вслед за Государем направлялись и все трапезовавшие. Не переставая курить, Государь обходил гостей, беседуя то с одним, то с другим. Если тут были «новые», т. е. приезжие, то им уделялось особое внимание. Они преимущественно удостаивались царской беседы. Во время разговора с гостем, Государь часто почесывал левую руку около плеча или ногу и очень любил поддакивать, когда разговор был угоден ему: «ну, конечно!», или: «именно так!», «ну, само собою понятно!»
Беседа Государя не могла удовлетворить того, кто ожидал увидеть в ней величие и мудрость монарха, но зато она не могла не тронуть собеседника своей простотой и сердечностью. Государь не касался в беседе ни отвлеченных, ни даже государственных вопросов, — всё свое внимание он сосредоточивал на личности того, с кем он говорил, выказывая живой интерес к его службе, к его здоровью, к его семейному и даже материальному положению и т. п.
Постороннего же наблюдателя не могли не удивить то спокойствие и добродушие, то долготерпение, с которыми Государь выслушивал неудачные ответы, нелепые просьбы, бестактную болтовню некоторых собеседников. Вспоминаю несколько случаев. Осенью 1916 г., после обеда, Государь обходит гостей. Вот он остановился почти у дверей своего кабинета и беседует с каким-то полковником, которого я впервые вижу. В это время подходит ко мне великий князь Сергей Михайлович с вопросом:
— Вы знаете этого полковника, с которым теперь беседует Государь?
— Нет, не знаю. Но по погонам вижу, что он из 17-го пехотного Архангелогородского полка, — отвечаю я.
— Да, это — новый командир 17-го Архангелогородского полка; назначен из воспитателей корпуса. Какое он впечатление производит на вас? — продолжает великий князь.
— Никакого, — ответил я.
— А на меня он производит такое впечатление, что через два месяца его выгонят из армии, — сказал Сергей Михайлович. Только великий князь произнес эти слова, как Государь вдруг оставляет своего собеседника и быстро через всю залу направляется к дежурному штаб-офицеру, который теперь стоял рядом со мной.
— Скажите, — обратился к нему Государь, — где сейчас стоит 17-ый Архангелогородский пехотный полк?
На западном фронте? — Так точно, — ответил штаб-офицер.
— А вы не знаете, где именно? Какой ближайший к нему город? — спросил Государь. — В Барановическом направлении, ближайший город — Несвиж, Минской губ., — ответил штаб-офицер.
— Ну, то-то же, Несвиж! А то я спрашиваю полковника: через какой город он поедет отсюда в свой полк? Он отвечает мне: «Через г. Свияжск». Ведь Свияжск Казанской губ., — улыбаясь, сказал Государь.
Великий князь Сергей Михайлович, стоявший тут же и слышавший весь разговор, говорит после этого мне:
— Слышали? Разве не угадал я? Пожалуй, еще скорее выгонят.
От штаб-офицера Государь подошел к стоявшему вблизи полковнику гр. Толю, командиру 2-го Павлоградского лейб-гусарского полка. Полковник был из разговорчивых, и Государю приходилось больше молчать и слушать. О чем же болтал полковник? Только о наградах. Такой-то, мол, офицер был представлен им к Владимиру 4 ст., а дали ему Анну 2 ст.; такой-то — к золотому оружию, а дали орден. Потом перешел на солдат. Такого-то наградили вместо Георгия 4 ст. георгиевской медалью и т. п. И Государь спокойно слушал жалобы этого полковника, который, прибыв с фронта, не нашел сказать своему Государю ничего более серьезного и путного, как осаждать его такими жалобами, какие легко и скоро мог уладить его начальник дивизии (В военное время представления к орденам, включая Владимира 4 ст., не доходили до Государя, а удовлетворялись командующими и главнокомандующими. Солдатскими отличиями награждали даже начальники дивизий.).
Приведу еще один пример деликатности Государя.
Благочинным Черноморского флота в 1915 г. состоял настоятель Севастопольского морского собора, кандидат богословия, протоиерей Роман Медведь. Это был очень своеобразный человек. Очень начитанный и умный, столь же настойчивый, он всё время хотел быть величавым и важным: и в движениях, и в поступках, и в речи.
Говорил медленно, всегда наставительно и серьезно; казалось, что каждый жест его руки, каждое движение его мускула на лице были рассчитаны, чтобы произвести впечатление. Нечего уже говорить о совершении им богослужений, где он совсем становился «святым».
Такое важничанье не совсем гармонировало с наружным видом о. Медведя: маленького роста, очень моложавый (хотя ему шел 40-й год), безбородый, что его еще более молодило, — он не подходил для той роли, которую брал на себя, и одним казался смешным, а другим — несимпатичным. На этой почве у него в Черноморском флоте среди офицеров было много противников. Последние, впрочем, имели и другой повод для негодования против него.
О. Медведь всё же умел подчинять других своей воле. Так, ему удалось совершенно завладеть сердцем очень доброго и симпатичного, но слабовольного командующего Черноморским флотом адмирала Эбергардта. Дело дошло до того, что во флоте начали повторять: флотом командует не адмирал Эбергардт, а протоиерей Медведь.
Однажды протоиерей Медведь попросил у адмирала Эбергардта позволения совершить на одном из военных кораблей поход до Батума и обратно для лучшего ознакомления со службой священника на корабле. Адмирал, конечно, разрешил.
Офицеры корабля, на котором пришлось плыть о. Медведю, оказались не принадлежащими к числу его поклонников. Это обнаружилось сразу: войдя в отведенную для него каюту, о. Медведь увидел повешенного за хвост к потолку игрушечного медведя. Беседы за столом то и дело сводились к охоте на медведей и т. п. Но как на беду, корабль был застигнут в пути бурей, а о. Медведь оказался подверженным морской болезни. Офицеры потом рассказывали: «В естественной истории это был, вероятно, первый случай, что медведь ревел белугой». Вот этот-то протоиерей Медведь однажды так «отличился» перед Государем.
Осенью 1915 года Государь с семьей предпринял путешествие: Севастополь, Новочеркасск, Харьков. В воскресные дни во всех городах Государь присутствовал на богослужениях в соборах, в Севастополе — во Владимирском соборе при служении о. Медведя.
Вероятно, в первый раз служивший в присутствии Государя, о. Медведь решил показать себя, для чего еще более напустил важности: возгласы произносил медленно, едва дыша, еле-еле передвигался с места на место, певчим приказал петь самые вычурные и длинные песнопения и т. д. Благодаря всему этому, служба удлинилась более, чем на час. А у царя для приемов и посещений в этот день всё было рассчитано и размерено по минутам. О. Медведь своей службой всё спутал, всё пошло с огромным опозданием. В придворной жизни это являлось большим скандалом.
Когда Государь вернулся в Ставку, адмирал Нилов при первой встрече набросился на меня: «Вы не слыхали, что вышло в Севастополе? Безобразие! Было назначено богослужение во Владимирском соборе, протоиерея Медведя предупредили, чтобы он к 11 часам закончил службу, так как с 11.30 должны были начаться высочайшие приемы и посещения, время каждого из которых было строго и точно определено. А Медведь закончил службу только в 1-м часу. Всё после этого перепуталось. Их величества смогли начать завтрак только в 3-м часу дня, а он был назначен на 12.30. Это черт знает, что такое! Я бы немедленно прогнал такого протоиерея!»
Я пытался оправдать о. Медведя, но мое заступничество еще более раздражило адмирала. Предполагая, что и у Государя остался дурной осадок, я решил перед ним заступиться за провинившегося.
Подошедши к Государю, я сначала обратился к нему с каким-то служебным вопросом, а потом спросил его:
— Кажется, вас, ваше величество, измучили богослужением в Севастопольском соборе?
— Ах, да! — ответил Государь, — там, действительно, перестарался протоиерей Медведь... Уж очень длинно всё у него выходило... А особенно певчие. А я не люблю такого пения, вычурного и искусственного. Все мы измучились, слушая такую службу.
— Вы уж извините его, — у него это вышло от избытка усердия и желания угодить вам, — сказал я.
— Я понимаю. Я уж защищал его перед своими дочерьми, когда те начали нападать на него. Да и не он один закатывал для нас такую службу. То же сделали и архиепископы, Антоний — в Харькове, Владимир — в Новочеркасске. Кстати, зачем это Антоний на литургии «Призри с небесе Боже» произносил на трех языках: славянском, греческом и латинском? Разве молящиеся их понимают?
— Вероятно, потому, что сам архиепископ Антоний знает эти языки, — ответил я.
После завтрака Государь обычно принимал с докладом министра двора, а иногда и других министров, когда те приезжали в Ставку, а затем, около 3-х ч. дня, отправлялся на прогулку. Тут его сопровождали: генерал Воейков, князь Долгоруков, граф Граббе, профессор Федоров, Нарышкин и дежурный флигель-адъютант. Обыкновенно, выезжали на автомобилях за город, а потом пешком делали чуть не до 10 верст.
Государь обладал удивительным здоровьем, огромной физической выносливостью, закаленностью и силой. Он любил много и быстро ходить. Лица свиты с большим трудом поспевали за ним, а старшие были не в силах сопровождать его. Государь не боялся простуды и никогда не кутался в теплую одежду. Я несколько раз видел его зимою при большой стуже прогуливавшимся в одной рубашке, спокойно выстаивавшим с открытой головой молебствие на морозе и т. п.
Когда в 1916 г. ему предложили отменить крещенский парад в виду большого мороза и дальнего (не менее версты) расположения штабной церкви от приготовленного на р. Днепре места для освящения воды, он категорически запротестовал и, несмотря на мороз, с открытой головой, в обыкновенной шинели сопровождал церковную процессию от храма до реки и обратно до дворца.
Летом иногда прогулки совершались по Днепру в лодках. Тогда адмирал Нилов вступал в исполнение своих обязанностей, садясь у руля лодки с Государем, а последний бессменно сам работал веслами. Лица Свиты сидели в другой лодке, где гребли матросы. И хотя лодка Государя шла по середине реки, и он один в ней работал веслами, а свитская лодка больше держалась берега, первая — никогда не отставала. И так пробирались верст семь вверх по Днепру.
От 5 до 6 ч. в. шел чай, после которого до обеда Государь принимал доклады министров, писал письма. В 7.30 ч. вечера начинался обед; после него часов до 9-ти веч. — беседа с обедавшими гостями. А затем Государь снова занимался делами. В 10 ч. вечера еще раз подавался чай, после которого, если не было спешных дел, происходили игры. По окончании обеда я слышал несколько раз, как Государь мимоходом говорил графу Граббе: «Сегодня не будем играть в кости».
Мне не раз задавали и продолжают задавать вопросы: верно ли, что Государь ежедневно предавался в ставке неумеренному употреблению алкоголя? Верно ли, что Воейков и Нилов спаивали его?
Со дня вступления Государя в должность Верховного и до самого его отречения я состоял в Ставке и в течение этого времени всегда завтракал и обедал за одним столом с Государем. Не знаю, почему, но я всегда с чрезвычайным вниманием изучал Государя.
И я так изучил Государя, что прошло уже много лет, как я с ним расстался, но я и сейчас, как наяву, различаю каждую морщинку на его лице, вижу его прямой затылок, загорелую шею, его открытые приветливые глаза, слышу интонацию его голоса, чувствую крепкое пожатие руки. Меня интересовало каждое слово, каждый жест, каждое движение Государя. Не могло ускользнуть от меня и его отношение к напиткам. Государь за завтраками и обедами выпивал одну-две рюмки водки, один-два стакана вина. Я не только никогда не видел Государя подвыпившим, но никогда не видел его и сколько-нибудь выведенным алкоголем из самого нормального состояния. Нелепая и злая легенда о пьянстве Государя выдает самое себя, когда одним из лиц, «спаивавших» его, считает генерала Воейкова. Генерал Воейков совершенно не пил ни водки, ни вина, демостративно заменяя их за высочайшим столом своей кувакой. А в бытность свою командиром лейб-гвардии Гусарского полка он прославился, как рьяный насадитель трезвости в полку. Как же мог он спаивать Государя?
Во все праздничные и воскресные дни и накануне их Государь посещал штабную церковь. Пропуски в этом отношении были чрезвычайно редки и всегда вызывались какими-либо особыми причинами.
— Как-то тяжело бывает на душе, когда не сходишь в праздник в церковь, — не раз слышал я от Государя.
Должен заметить, что богослужебное дело в Ставке в это время было поставлено исключительно хорошо. Могилевский архиепископ отдал в наше распоряжение ближайшую к дворцу семинарскую церковь, бывший кафедральный собор, выстроенный в 18-м веке знаменитым архиепископом Георгием Конисским. Достаточно обширный, очень высокий с бесподобным резонансом и акустикой стильный и стройный, — храм не оставлял желать ничего лучшего. Наша ризница, благодаря щедрым пожертвованиям московских и петербургских купцов, представляла редкую художественную ценность. В конце 1916 г. она была богаче и разнообразнее ризницы царскосельского Государева Федоровского собора. Но лучшим украшением нашего храма был наш несравненный хор и чудный диакон Н. А. Сперанский. Хор состоял всего из 16 человек. Но все это были отборные певцы из придворной капеллы и петербургских хоров, Митрополичьего и Казанского собора. Управлялся он двумя регентами Придворной капеллы — Носковым и Осиповым. По моему настоянию, они внесли в наш хор то, чего всегда недоставало капелле, — задушевность и одушевленность. Наш хор не только поражал свежего человека своею мощностью и музыкальностью, но и захватывал его особой проникновенностью, духовной теплотой и большой продуманностью исполнения.
В отношении церковного пения Государь отличался большим консерватизмом. Любимым его пением было простое. Из композиторов он признавал Бортнянского, Турчанинова, Львова, к которым с детства привыкло его ухо. Произведения новых композиторов можно было исполнять при нем с большой опаской, рискуя получить замечание, а то и резкое выражение неудовольствия. Придворные певчие рассказывали, что бывали и такие случаи. Чтобы избежать лишних неприятностей, я приказал регентам в присутствии Императора исполнять только те номера, которые уже пелись в его придворной церкви, и кроме того, перед каждой службой я сам просматривал представлявшийся мне список предположенных к исполнению нотных песнопений. После одной из литургий Государь спрашивает меня:
— Какую это херувимскую сегодня пели? Я никогда ее не слышал.
— Регент Носков сказал мне, что она несколько раз исполнялась капеллою в вашей церкви, — отвечаю я.
— Ничего подобного! А чья это херувимская?, — продолжает Государь.
— Носкова, — докладываю я.
— Ну, теперь понятно! Чтобы провести свое творение, он неверно доложил вам, — добродушно сказал Государь.
Могилевский архиерейский хор в это время страдал большим убожеством. Безголосица певцов и бездарность регента еще резче выделялись от того, что хор всегда брался за исполнение новейших композиций, которые были непосильны для певцов и непонятны для регента. Чтобы познакомить могилевскую публику с образцовым пением вообще и, в частности, с новыми церковными композициями, наш хор в полном составе пел литургию по четвергам. Не стесняясь присутствием Государя, регенты для четверговых литургий ставили исключительно нотные произведения и преимущественно новейших композиторов: Кастальского, Гречанинова, Азеева и др. Конечно, не забывали и себя: произведения регентов, Носкова, и Осипова, и певцов, Туренкова и Егорова от времени до времени мелькали в репертуаре. Во все четверги наша церковь была переполнена молящимися, исключительно интеллигентными. Не знаю, вынесли ль что-либо из этих богослужений могилевские маэстро, но молящиеся отвечали большой благодарностью за доставлявшееся им высокое наслаждение.
В остальные дни хор разбивался на смены, по четыре человека, которые пели на совершавшихся ежедневно вечерних и утренних богослужениях. От времени до времени хор Ставки давал концерты, пользуясь залом Епархиального женского училища в Могилеве. На этих концертах исполнялись не только духовные песнопения, но и произведения светских композиторов. Билеты брались нарасхват, почти всегда недоставало мест для желающих. Свита Государя очень охотно посещала концерты. Узнав от меня, что большая часть концертной прибыли отчисляется на помощь раненым воинам, Государь в ноябре 1916 г., извинившись, что сам не имел возможности прибыть на концерт, прислал 2000 рублей.
Прекрасным дополнением к хору служил наш ставочный протодиакон Н. А. Сперанский, обращавший на себя общее внимание не только своим чудным, бесконечным по диапазону баритоном, но и осмысленностью служения. Когда он произносил на панихиде: «во блаженном успении вечный покой», — буквально замирала вся церковь.
В 1919 году А. И. Деникин не раз говорил мне:
— Дайте мне ваш ставочный хор! Дайте мне того дьякона!
Ничего подобного никогда не слышал!
В церкви для Государя и его семьи было приготовлено особое место на левом клиросе. Клирос был устлан ковром, вся стена перед клиросом была убрана разными иконами с лампадками перед ними. Совершенно закрытый от публики клирос представлял красивый и уютный уголок, располагающий к сосредоточению мыслей о Боге, к молитве и душевному покою.
Государь выслушивал богослужение всегда со вниманием, стоя прямо, не облокачиваясь и никогда не приседая на стул. Очень часто осенял себя крестным знамением, а во время пения «Тебе поем» и «Отче наш» на литургии, «Слава в вышних Богу» на всенощной становился на колени, иногда кладя истовые земные поклоны. Всё это делалось просто, скромно, со смирением. Вообще, о религиозности Государя надо сказать, что она была искренней и прочной. Государь принадлежал к числу тех счастливых натур, которые веруют, не мудрствуя и не увлекаясь, без экзальтации, как и без сомнений. Религия давала ему то, что он более всего искал, — успокоение. И он дорожил этим и пользовался религией, как чудодейственным бальзамом, который подкрепляет душу в трудные минуты и всегда будит в ней светлые надежды.
После первой же поездки из Ставки в Царское Село в конце сентября Государь вернулся в Могилев с Наследником. Наследника сопровождали его воспитатели: тайный советник П. В. Петров, француз Жильяр, англичанин мистер Гиббс и дядька-матрос Деревенько. Первые три были и учителями Наследника.
Алексей Николаевич с этого времени стал членом нашей штабной семьи. Встречаясь с ним во дворце каждый день два раза, наблюдая его отношения к людям, его игры и детские шалости, я часто в то время задавал себе вопрос: какой-то выйдет из него монарх? После того, как жизнь его трагически пресеклась, когда еще не успел определиться в нем человек, вопрос, возникавший тогда у меня, является насколько трудным, настолько же и неразрешимым или, по крайней мере, гадательным. Последующее воспитание, образование, события и случаи, встречи и сообщества, всё это и многое другое, — одно в большей, другое в меньшей степени, — должны были повлиять на образование его духовного склада, умозрения и сделать из него такого, а не иного человека. Предугадать, как бы всё это было, никто не в силах.
А поэтому, и все предположения, какой бы из него вышел монарх, не могут претендовать даже на относительную основательность. Но прошлое царственного мальчика, закончившееся страшной трагедией всей семьи, интересно само по себе, в каждом своем штрихе, в каждой мелочи, независимо от каких-либо гаданий насчет бывшего возможным его будущего.
В Ставке Наследник поместился во дворце с отцом. Спальня у них была общая — небольшая комната, совершенно простая, без всяких признаков царской обстановки. Занимался же Алексей Николаевич в маленькой комнате-фонаре, во втором этаже, против парадной лестницы, рядом с залом.
Завтракал всегда за общим столом, сидя по левую руку Государя. По левую руку Наследника по большей части сажали меня. Обедал же он всегда со своими воспитателями.
При хорошей погоде он участвовал в прогулке и обязательно сопровождал Государя в церковь на богослужения.
Как, вероятно, всем известно, Наследник страдал гемофилией, часто обострявшейся и всегда грозившей ему роковой развязкой. От одного из приступов этой болезни остался след: мальчик прихрамывал на одну ногу. Болезнь сильно влияла и на воспитание, и на образование Алексея Николаевича. Как болезненному, ему разрешалось и прощалось многое, что не сошло бы здоровому. Во избежание переутомления мальчика, учение вели очень осторожно, с очевидным ущербом для учебной цели. Следствием первого была часто переходившая границы дозволенного шаловливость; следствием второго — отсталость в науках. Последняя особенно была заметна. Осенью 1916 г. Алексею Николаевичу шел 13-й год, — возраст гимназиста, кадета 3 класса, — а он, например, еще не знал простых дробей. Отсталость в учении, впрочем, могла зависеть и от подбора учителей. Старик Петров и два иностранца преподавали ему все науки кроме арифметики, которой учил его генерал Воейков...
— Что за чушь! Генерал Воейков преподает Наследнику арифметику! Какой же он педагог? Когда и кому он преподавал что-либо? Он занимался лошадьми, солдатами, кувакой, а не науками, — обратился я однажды к профессору Федорову.
— Вот, подите же! Эти господа (он указал на гофмаршала) убедили Государя, что так дешевле будет... Отдельный преподаватель дорог, — ответил профессор Федоров.
Я чуть не упал от ужаса. При выборе воспитателей и учителей для Наследника Российского престола руководятся дешевизной и берут того, кто дешевле стоит. Тем не менее, Воейков до самой революции продолжал преподавать Наследнику арифметику.
В воспитательном отношении главную роль, кажется, играл дядька-матрос Деревенько, может быть, очень хороший солдат, но для Наследника, конечно, слишком слабый воспитатель. Отсутствие сильного, опытного, соответствующего задаче воспитателя заметно сказывалось. Сидя за столом, мальчик часто бросал в генералов комками хлеба; взяв с блюда на палец сливочного масла, мазал им шею соседа. Так было с великим князем Георгием Михайловичем. Однажды, за завтраком Наследник три раза мазал ему шею маслом. Тот сначала отшучивался, грозя поставить гувернера в угол; когда же это не помогло, пригрозил пожаловаться Государю. Мальчик угомонился, когда Государь посмотрел на него строго.
А однажды выкинул совсем из ряда вон выходящий номер. Шел обед с большим числом приглашенных, — был какой-то праздник. Я сидел рядом с великим князем Сергеем Михайловичем. Наследник несколько раз вбегал в столовую и выбегал из нее. Но вот он еще раз вбежал, держа назади руки, и стал за стулом Сергея Михайловича. Последний продолжал есть, не подозревая о грозящей ему опасности. Вдруг Наследник поднял руки, в которых оказалась половина арбуза без мякоти, и этот сосуд быстро нахлобучил на голову великого князя. По лицу последнего потекла оставшаяся в арбузе жидкость, а стенки его так плотно пристали к голове, что великий князь с трудом освободился от непрошенной шапки. Как ни крепились присутствующие, многие не удержались от смеха. Государь еле сдерживался. Проказник же быстро исчез из столовой.
Однажды я после высочайшего обеда зашел на несколько минут к генералу Воейкову, чтобы переговорить с ним по какому-то делу. Мы вели тихую беседу. Вдруг, быстро открывается дверь, показывается фигура Наследника с поднятой рукой, и в нас летит столовый нож.
— Алексей Николаевич! — крикнул генерал Воейков. Наследник скрылся, но минуты через две повторилась история: только на этот раз полетела в нас столовая вилка.
Почти каждый раз под конец завтрака Наследник начинал игру в разбойники. Для этой игры у него всегда в боковом кармане имелись красные и белые спички, которые он теперь тщательно раскладывал на столе. Красные означали разбойников, белые — мирных граждан. Первые нападали на последних, последние отбивались. Для изображения таких действий Наследник всё время производил перегруппировки, объясняя вслух значение их. Адмирал Нилов всегда возмущался этой однообразной и бессодержательной игрой, и открыто высказывал свое недовольство всем вообще воспитанием Наследника без серьезного воспитателя.
Когда Государь после стола обходил гостей, Наследник в это время возился обыкновенно с бельгийским генералом Риккелем, часто обращаясь с ним совсем бесцеремонно: толкая его коленом в живот, плечом в бок и т. п. Иногда залезал под рояль и оттуда хватал генерала Риккеля за ногу. Другим любимцем Наследника был японский военный атташе-полковник. В летнее время после завтрака в саду, устраивавшегося обыкновенно в палатке, Наследник любил шалить у фонтана, направляя ладонью струю на кого-либо из присутствующих, а иногда и на самого Государя.
Летом 1916 г. почти ежедневно Алексей Николаевич в городском саду около дворца производил военное ученье со своей «ротой», составленной из местных гимназистов его возраста. Всего участвовало в этой игре до 25 человек. В назначенный час они выстраивались в саду и, когда приходил Наследник, встречали его по-военному, а затем маршировали перед ним.
Летом же у Наследника было другое развлеченье, которое обнаруживало и его любовь к военным упражнениям, и его нежную привязанность к своему отцу. Утром перед выходом Государя к утреннему чаю Алексей Николаевич становился с ружьем «на часах» у входа в палатку, отдавал по-военному честь входившему Государю и оставался на часах, пока Государь пил чай. При выходе последнего из палатки Алексей Николаевич снова отдавал честь и уже после этого снимался с «часов».
Господь наделил несчастного мальчика прекрасными природными качествами: сильным и быстрым умом, находчивостью, добрым и сострадательным сердцем, очаровательной у царей простотой; красоте духовной соответствовала и телесная.
Алексей Николаевич быстро схватывал нить даже серьезного разговора, а в нужных случаях так же быстро находил подходящую шутку для ответа.
— Это что такое? — спрашивает его Государь, указывая пальцем на пролитый им на стол суп из ложки,
— Суп, ваше императорское величество! — совершенно серьезно отвечает он.
— Не суп, а свинство! — замечает Государь. Генерал Риккель всегда сидел против Наследника по другую сторону стола и между ними постоянно происходила пикировка. Риккель начинал гладить свой большой живот, показывая глазами Наследнику: у тебя, мол, такого «благоутробия» нет. Наследник тоже начинал разглаживать свой животишко. «Non, non, non», улыбаясь, отвечает Риккель.
Алексей Николаевич начинает крутить пальцами около носа, где должны бы быть усы. «Non, non, non!» — опять слышится тихая октава Риккеля. Наследник побежден, но не хочет сдаться. Посидев минуты две спокойно, он начинает крутить у себя надо лбом волосы и, предвкушая победу, упорно смотрит на Риккеля. Последний пробует копировать Наследника, но ничего не выходит, так как череп генерала Риккеля голый, без волос. Риккель побежден... И Наследник кричит: «Non, non, non!»
В алтаре штабной церкви прислуживал гимназист Шура Котович, сын члена Ковенского окружного суда, очень скромный и воспитанный мальчик. Шура приглянулся Алексею Николаевичу. Завязалось между ними знакомство без представления и слов. Стоя на клиросе, Алексей Николаевич делал разные знаки находившемуся в алтаре Шуре, на которые последний, понимая свое положение, отвечал лишь почтительным смущением. Откуда-то Алексей Николаевич узнал и имя Шуры. Однажды, сидя за завтраком, Алексей Николаевич спрашивает меня:
— Что, Шура бывает в саду?
— Он каждый день несколько раз проходит через сад, когда идет на уроки или в церковь и возвращается обратно, — отвечаю я.
— Он ежедневно бывает в церкви? — удивляется Наследник.
— Да. Утром, идучи в класс, он заходит в церковь и вечером обязательно бывает на вечерне.
— А что же он дома делает?
— Учит уроки, ухаживает за матерью: у него очень больная мать, — говорю я.
Наследник сразу смолк и задумался.
— Наверно, вы хотите ближе познакомиться с Шурой? — прерываю я его молчание.
— Да, очень хочу.
— Тогда назначим час для встречи, и я скажу Шуре, чтобы он пришел в сад. Хорошо?
— Хорошо, — как-то нерешительно сказал Наследник, а потом, помолчав минутку, прибавил — а, может быть, ему нужно быть около больной матери?
Я глядел на него и любовался той чистой, неподдельной скорбью, которая в это время отражалась на его прекрасном личике. Он, конечно, теперь мысленно представлял себе несчастную больную мать и горе ее сына...
Другим любимцем Наследника был мой денщик Иван, во время воскресных и праздничных служб присутствовавший в штабной церкви. Иван приглянулся Наследнику, и последний не упускал случая, чтобы так или иначе в церкви не затронуть его. И тут чаще всего пускалась в ход мимика: подмигиванье, гримасы. Государь часто замечал это и одергивал проказника. Когда же Иван, — что случалось нередко, — по поручению ктитора производил в церкви сбор и с блюдом подходил к Государю и Наследнику, последний заставлял Ивана долго простоять около него: он клал на тарелку серебряный рубль, но как только Иван собирался отойти, он снимал с тарелки свою монету; Иван останавливался, Наследник опять клал на блюдо рубль и снова снимал его, как только Иван обнаруживал намерение двинуться дальше и т. д. Обыкновенно вмешательство Государя прекращало эту «игру».
Узнав, что Иван — мой денщик, Наследник за завтраком нередко спрашивал меня:
— А Ваня здоров? А что он делает?
Когда приезжала в Ставку Государыня с дочерьми, жизнь дворца изменялась. Тогда на завтраках присутствовала вся царская семья. Первой из кабинета выходила царица, всегда стройная, красивая, величественная, но всегда с каким-то скорбным лицом. Когда она улыбалась, то и улыбка у нее была скорбная. Рядом с нею царь казался маленьким, не царственным. После завтрака царь обходил гостей. А царица, усевшись около окна, подзывала к себе через одну из дочерей, Ольгу или Татьяну, того или другого из завтракавших и вела с ними разговор. К обедам никто не приглашался. Царь обедал только со своей семьей. Жила царица с дочерьми в своем поезде.
Накануне праздников и в самые праздники вся царская семья обязательно являлась в штабную церковь и размещалась на левом клиросе. Больная ногами Императрица во время богослужения больше сидела.
Много ходило, как и продолжает ходить, сплетен, будто супружеская жизнь у царя и царицы сложилась и протекала нескладно и неладно. Кто близко видел их вместе, присматривался к иx отношениям друг к другу и к детям, кто хоть сколько-нибудь изучил их характеры и взгляды, тот знал, что эта чета отличалась редкой в наши дни любовью и супружеской верностью. Это была патриархальная семья, усвоившая отношения, традиции и порядки благочестивых русских семей.
Государь вставал в 9-м часу утра; потом занимался туалетом и, по совершении утренней молитвы, выходил в столовую к чаю. Там уже ожидали его лица свиты. В 11 ч. утра он шел в Штаб на доклад. В первый раз его туда сопровождали министр двора и дворцовый комендант. По-видимому, оба они собирались присутствовать при докладе. Но генерал Алексеев решительно воспротивился этому, и оба они остались за дверями. Генерал Алексеев, будто бы перед самым носом Воейкова захлопнул дверь. Последний потом жаловался: «Мне Алексеев чуть не прищемил нос». После этого граф Фредерике больше не сопровождал Государя, а генерал Воейков не пытался проникнуть в «святая святых» Ставки и, пока Государь сидел на докладе, он проводил время или в беседе с состоявшим при генерале Алексееве генералом Борисовым, забавлявшим его своими странностями, или на некоторое время уходил во дворец, а к концу доклада снова являлся в Штаб для обратного сопровождения Государя. При первой, операционной части доклада присутствовал не только генерал-квартирмейстер, но и дежурный штаб-офицер Генерального Штаба. По окончании этой части Государь оставался наедине с генералом Алексеевым, и тут они обсуждали и решали все вопросы, касавшиеся армии. А какие только вопросы не касались ее? Государь возвращался во дворец после 12 ч., иногда за две-три минуты до завтрака.
Собственно говоря, этим часовым докладом и ограничивалась работа Государя, как Верховного Главнокомандующего. Об участии его в черновой работе, конечно, не могло быть и речи. Она исполнялась начальником Штаба с участием или без участия его помощников, а Государю подносились готовые выводы и решения, которые он волен был принять или отвергнуть. Экстренных докладов начальника Штаба почти не бывало. За всё пребывание Государя в Ставке генерал Алексеев один или два раза являлся во дворец с экстренным докладом. Обычно же, все экстренные распоряжения и приказания он отдавал самостоятельно, без предварительного разрешения Государя и лишь после докладывал о них.
В этом отношении при великом князе дело обстояло совсем иначе. Начальник Штаба являлся к нему по несколько раз в день, и ни одно серьезное распоряжение не делалось без великокняжеского указания или разрешения.
На высочайших завтраках и обедах всегда присутствовало более 20 человек. Обязательно приглашались к высочайшему столу: великие князья, свита, иностранные военные агенты, генерал Иванов и я. На завтраках, кроме того, всегда присутствовал Могилевский губернатор (До февраля 1916 г. губернатором был А. И. Пильц, а после него Д. Г. Явленский.). Генерал Алексеев просил Государя освободить его от обязательного присутствия за царским столом, в виду недостатка времени, и разрешить ему лишь два раза в неделю являться к высочайшему завтраку. Государь уважил просьбу старика, но просил его помнить, что его место за столом всегда будет свободно, и он может занимать его всякий раз, когда найдет возможным. После этого генерал Алексеев являлся к высочайшим завтракам, кажется, по вторникам и воскресеньям, а в остальные дни питался в штабной столовой, где, как хозяин, он чувствовал себя свободно и по собственному усмотрению мог распоряжаться временем.
Прочие чины Ставки, — военные все, гражданские — до известного класса, — приглашались к высочайшему столу по очереди. Исключение составляли чины дипломатической и гражданской части канцелярии Ставки. Без различия чинов они все приглашались по очереди к высочайшему столу. Прибывавшие в Ставку министры, генералы и другие чины также удостаивались приглашения, — первые всегда, вторые — в зависимости от занимаемых ими должностей или связей с двором.
Хотя гофмаршал сразу же объявил мне, что Государь повелел всегда приглашать меня к столу, тем не менее, перед каждым завтраком и обедом ко мне являлся скороход высочайшего двора Климов с сообщением: «Его величество просит вас пожаловать к завтраку» или «к обеду». Так же было и со всеми прочими.
Минут за десять до начала завтрака или обеда начинали собираться в зале приглашенные к столу, при чем, в ожидании Государя, выстраивались вдоль правой стороны, выходившей на улицу, по старшинству: старшие ближе к дверям, ведущим из зала в кабинет Государя. Министр двора и свита становились слева от дверей. Я избрал себе место в уголку, около рояля, с левой стороны от входных дверей, и никогда его не менял.
В 12.30 ч. дня на завтраках и в 7.30 на обедах, иногда с опозданием на 3-5 минут, раскрывались двери кабинета, и выходил Государь. Почти всегда он, выходя, правою рукой разглаживал усы, а левою расправлял сзади свою рубашку-гимнастерку. Начинался обход приглашенных. Государь каждому подавал руку, крепко пожимая ее (Государь обладал большой физической силой. Когда он сжимал руку, я иногда чуть удерживался, чтобы не вскрикнуть от боли.), и при этом как-то особенно ласково смотрел в глаза, а иногда обращался с несколькими словами. При каждом моем возвращении из поездки, он, например, здороваясь, спрашивал меня: «Как съездили? Удачно? Потом доложите мне» и т. п. Лично неизвестные Государю, когда он подходил к ним, прежде всего рекомендовались: «Имею счастье представиться вашему императорскому величеству, такой-то», при чем называли свою фамилию, чин, должность. Только после этого Государь протягивал новичку руку.
Обойдя приглашенных, Государь направлялся в столовую и шел прямо к закусочному столу. За ним входили великие князья и прочие приглашенные. Государь наливал себе и иногда старейшему из князей рюмку водки, выпивал ее, и, закусивши чем-нибудь, обращался к своим гостям: «Не угодно ли закусить?» После этого все приближались к столу, уставленному разными холодными и горячими, рыбными и мясными закусками. Каждый брал себе на тарелку, что ему нравилось, — пьющие выпивали при этом водки, — и отходили в сторону, чтобы дать место другим. Государь, стоя с правой стороны стола, около окна, продолжал закусывать. Иногда он выпивал вторую рюмку водки. Гофмаршал же во время закуски обходил приглашенных и каждому указывал на карточке место, какое он должен занять за столом.
Когда закусывавшие кончали свою «работу», Государь направлялся к большому, занимавшему средину столовой, столу и, осенив себя крестным знамением, садился на свое место в центре стола, спиной к внутренней стенке и лицом к выходившим во двор окнам, из которых открывался красивый вид на Заднепровье. Против Государя, на другой стороне стола, всегда сидел министр двора или, если его не было в Ставке, гофмаршал; справа от Государя — генерал Алексеев, старший из князей, если Алексеева не было, или министр; слева — Наследник, а когда его не было, второй по старшинству из приглашенных. По правую и левую руку министра двора садились французский и английский военные агенты. При распределении остальных соблюдался принцип старшинства, малейшее нарушение которого иногда вызывало огорчения и обиды. Я сам однажды слышал жалобу князя Игоря Константиновича, что его посадили ниже, чем следовало.
В общем же, на той правой стороне, где сидел Государь, помещались лица, постоянно приглашавшиеся к столу, а на другой, против Государя, иностранцы и временные гости.
Завтрак, обыкновенно, состоял из трех блюд и кофе, обед — из четырех блюд (суп, рыба, мясо, сладкое), фруктов и кофе. За завтраками подавались мадера и красное крымское вино, за обедами — мадера, красное-французское и белое-удельное. Шампанское пили только в дни особых торжеств, причем подавалось исключительно русское «Абрау-Дюрсо». У прибора Государя всегда стояла особая бутылка какого-то старого вина, которого он, насколько помнится, никому, кроме великого князя Николая Николаевича не предлагал.
Если принять во внимание затрачивавшиеся суммы, то царский стол оставлял желать много лучшего, причем, особенным безвкусием отличались супы. Более избалованных он не удовлетворял. Профессор Федоров был прав, когда он называл князя Долгорукова «ни к чорту негодным гофмаршалом».
В конце завтрака, как и обеда, Государь обращался к гостям: «Не угодно ли закурить?» И сам первый закуривал папиросу, вставив ее в трубку (или в мундштук) в золотой оправе, которую всегда носил в боковом кармане гимнастерки.
Сидя за столом, Государь запросто беседовал с ближайшими своими соседями. Делились воспоминаниями, наблюдениями; реже затрагивались научные вопросы. Когда касались истории, археологии и литературы, Государь обнаруживал очень солидные познания в этих областях. Нельзя было назвать его профаном и в религиозной области. В истории церковной он был достаточно силен, как и в отношении разных установлений и обрядов церкви. Но во всем, — я сказал бы, весьма серьезном, — образовании Государя проглядывала основная черта его душевного склада. Государь многое знал, как и многое понимал, но он, боясь ли утруждать себя, или страшась новизны как будто уклонялся от решительных выводов и проведения их в жизнь, предоставляя это «специалистам». Возьмем к примеру церковную область. Государь легко разбирался в серьезных богословских вопросах и в общем верно оценивал современную церковную действительность, но принятия мер к исправлению ее ждал от «специалистов», — обер-прокурора Св. Синода и самого Св. Синода, которые в своих начинаниях и реформах всегда нашли бы полную поддержку, если бы только не встретились противодействия со стороны Императрицы или иной какой-либо, сильной влиянием на него стороны. То же бывало и в других областях.
В тесном кругу, за столом, Государь был чрезвычайно милым и интересным собеседником, а его непринужденность и простота могли очаровать кого угодно. С ним можно было говорить решительно обо всем, говорить просто, не подбирая фраз, не считаясь с этикетом. Чем прямее, проще, сердечнее, бывало, подходишь к нему, тем проще и он относится к тебе. Однажды, по возвращении моем из Петрограда, Государь за столом спрашивает меня:
— Хорошо съездили в Петроград?
— Совсем измучился, — отвечаю я, — разные посетители и просители так извели меня, что я, наконец, захватив чемодан, удрал к брату и уже на другой день от него выехал на вокзал.
— Понимаю это... сказал Государь, — со мной не лучше бывает, когда приезжаю в Царское Село. Но мне убежать некуда...
— Я, ваше величество, не считаю свое положение завидным, но с вами ни за что не поменялся бы местами, — выпалил я.
Государь посмотрел на меня с удивлением, а потом с грустью сказал:
— Как вы хорошо понимаете мое положение!
Иногда Государь трогал своим вниманием и сердечностью. Когда в июне 1915 года умер мой родственник, сельский священник, и я обратился к Государю с просьбой разрешить мне поездку на похороны, он с самым сердечным участием начал расспрашивать о покойном, об его семье, его службе и пр.
После кофе Государь вставал из-за стола, осеняя себя крестным знамением, и направлялся в зал. Если он проходил мимо меня, я молчаливым поклоном благодарил его за хлеб-соль. Это же делали и многие другие. Государь приветливым движением головы отвечал на благодарность. Вслед за Государем направлялись и все трапезовавшие. Не переставая курить, Государь обходил гостей, беседуя то с одним, то с другим. Если тут были «новые», т. е. приезжие, то им уделялось особое внимание. Они преимущественно удостаивались царской беседы. Во время разговора с гостем, Государь часто почесывал левую руку около плеча или ногу и очень любил поддакивать, когда разговор был угоден ему: «ну, конечно!», или: «именно так!», «ну, само собою понятно!»
Беседа Государя не могла удовлетворить того, кто ожидал увидеть в ней величие и мудрость монарха, но зато она не могла не тронуть собеседника своей простотой и сердечностью. Государь не касался в беседе ни отвлеченных, ни даже государственных вопросов, — всё свое внимание он сосредоточивал на личности того, с кем он говорил, выказывая живой интерес к его службе, к его здоровью, к его семейному и даже материальному положению и т. п.
Постороннего же наблюдателя не могли не удивить то спокойствие и добродушие, то долготерпение, с которыми Государь выслушивал неудачные ответы, нелепые просьбы, бестактную болтовню некоторых собеседников. Вспоминаю несколько случаев. Осенью 1916 г., после обеда, Государь обходит гостей. Вот он остановился почти у дверей своего кабинета и беседует с каким-то полковником, которого я впервые вижу. В это время подходит ко мне великий князь Сергей Михайлович с вопросом:
— Вы знаете этого полковника, с которым теперь беседует Государь?
— Нет, не знаю. Но по погонам вижу, что он из 17-го пехотного Архангелогородского полка, — отвечаю я.
— Да, это — новый командир 17-го Архангелогородского полка; назначен из воспитателей корпуса. Какое он впечатление производит на вас? — продолжает великий князь.
— Никакого, — ответил я.
— А на меня он производит такое впечатление, что через два месяца его выгонят из армии, — сказал Сергей Михайлович. Только великий князь произнес эти слова, как Государь вдруг оставляет своего собеседника и быстро через всю залу направляется к дежурному штаб-офицеру, который теперь стоял рядом со мной.
— Скажите, — обратился к нему Государь, — где сейчас стоит 17-ый Архангелогородский пехотный полк?
На западном фронте? — Так точно, — ответил штаб-офицер.
— А вы не знаете, где именно? Какой ближайший к нему город? — спросил Государь. — В Барановическом направлении, ближайший город — Несвиж, Минской губ., — ответил штаб-офицер.
— Ну, то-то же, Несвиж! А то я спрашиваю полковника: через какой город он поедет отсюда в свой полк? Он отвечает мне: «Через г. Свияжск». Ведь Свияжск Казанской губ., — улыбаясь, сказал Государь.
Великий князь Сергей Михайлович, стоявший тут же и слышавший весь разговор, говорит после этого мне:
— Слышали? Разве не угадал я? Пожалуй, еще скорее выгонят.
От штаб-офицера Государь подошел к стоявшему вблизи полковнику гр. Толю, командиру 2-го Павлоградского лейб-гусарского полка. Полковник был из разговорчивых, и Государю приходилось больше молчать и слушать. О чем же болтал полковник? Только о наградах. Такой-то, мол, офицер был представлен им к Владимиру 4 ст., а дали ему Анну 2 ст.; такой-то — к золотому оружию, а дали орден. Потом перешел на солдат. Такого-то наградили вместо Георгия 4 ст. георгиевской медалью и т. п. И Государь спокойно слушал жалобы этого полковника, который, прибыв с фронта, не нашел сказать своему Государю ничего более серьезного и путного, как осаждать его такими жалобами, какие легко и скоро мог уладить его начальник дивизии (В военное время представления к орденам, включая Владимира 4 ст., не доходили до Государя, а удовлетворялись командующими и главнокомандующими. Солдатскими отличиями награждали даже начальники дивизий.).
Приведу еще один пример деликатности Государя.
Благочинным Черноморского флота в 1915 г. состоял настоятель Севастопольского морского собора, кандидат богословия, протоиерей Роман Медведь. Это был очень своеобразный человек. Очень начитанный и умный, столь же настойчивый, он всё время хотел быть величавым и важным: и в движениях, и в поступках, и в речи.
Говорил медленно, всегда наставительно и серьезно; казалось, что каждый жест его руки, каждое движение его мускула на лице были рассчитаны, чтобы произвести впечатление. Нечего уже говорить о совершении им богослужений, где он совсем становился «святым».
Такое важничанье не совсем гармонировало с наружным видом о. Медведя: маленького роста, очень моложавый (хотя ему шел 40-й год), безбородый, что его еще более молодило, — он не подходил для той роли, которую брал на себя, и одним казался смешным, а другим — несимпатичным. На этой почве у него в Черноморском флоте среди офицеров было много противников. Последние, впрочем, имели и другой повод для негодования против него.
О. Медведь всё же умел подчинять других своей воле. Так, ему удалось совершенно завладеть сердцем очень доброго и симпатичного, но слабовольного командующего Черноморским флотом адмирала Эбергардта. Дело дошло до того, что во флоте начали повторять: флотом командует не адмирал Эбергардт, а протоиерей Медведь.
Однажды протоиерей Медведь попросил у адмирала Эбергардта позволения совершить на одном из военных кораблей поход до Батума и обратно для лучшего ознакомления со службой священника на корабле. Адмирал, конечно, разрешил.
Офицеры корабля, на котором пришлось плыть о. Медведю, оказались не принадлежащими к числу его поклонников. Это обнаружилось сразу: войдя в отведенную для него каюту, о. Медведь увидел повешенного за хвост к потолку игрушечного медведя. Беседы за столом то и дело сводились к охоте на медведей и т. п. Но как на беду, корабль был застигнут в пути бурей, а о. Медведь оказался подверженным морской болезни. Офицеры потом рассказывали: «В естественной истории это был, вероятно, первый случай, что медведь ревел белугой». Вот этот-то протоиерей Медведь однажды так «отличился» перед Государем.
Осенью 1915 года Государь с семьей предпринял путешествие: Севастополь, Новочеркасск, Харьков. В воскресные дни во всех городах Государь присутствовал на богослужениях в соборах, в Севастополе — во Владимирском соборе при служении о. Медведя.
Вероятно, в первый раз служивший в присутствии Государя, о. Медведь решил показать себя, для чего еще более напустил важности: возгласы произносил медленно, едва дыша, еле-еле передвигался с места на место, певчим приказал петь самые вычурные и длинные песнопения и т. д. Благодаря всему этому, служба удлинилась более, чем на час. А у царя для приемов и посещений в этот день всё было рассчитано и размерено по минутам. О. Медведь своей службой всё спутал, всё пошло с огромным опозданием. В придворной жизни это являлось большим скандалом.
Когда Государь вернулся в Ставку, адмирал Нилов при первой встрече набросился на меня: «Вы не слыхали, что вышло в Севастополе? Безобразие! Было назначено богослужение во Владимирском соборе, протоиерея Медведя предупредили, чтобы он к 11 часам закончил службу, так как с 11.30 должны были начаться высочайшие приемы и посещения, время каждого из которых было строго и точно определено. А Медведь закончил службу только в 1-м часу. Всё после этого перепуталось. Их величества смогли начать завтрак только в 3-м часу дня, а он был назначен на 12.30. Это черт знает, что такое! Я бы немедленно прогнал такого протоиерея!»
Я пытался оправдать о. Медведя, но мое заступничество еще более раздражило адмирала. Предполагая, что и у Государя остался дурной осадок, я решил перед ним заступиться за провинившегося.
Подошедши к Государю, я сначала обратился к нему с каким-то служебным вопросом, а потом спросил его:
— Кажется, вас, ваше величество, измучили богослужением в Севастопольском соборе?
— Ах, да! — ответил Государь, — там, действительно, перестарался протоиерей Медведь... Уж очень длинно всё у него выходило... А особенно певчие. А я не люблю такого пения, вычурного и искусственного. Все мы измучились, слушая такую службу.
— Вы уж извините его, — у него это вышло от избытка усердия и желания угодить вам, — сказал я.
— Я понимаю. Я уж защищал его перед своими дочерьми, когда те начали нападать на него. Да и не он один закатывал для нас такую службу. То же сделали и архиепископы, Антоний — в Харькове, Владимир — в Новочеркасске. Кстати, зачем это Антоний на литургии «Призри с небесе Боже» произносил на трех языках: славянском, греческом и латинском? Разве молящиеся их понимают?
— Вероятно, потому, что сам архиепископ Антоний знает эти языки, — ответил я.
После завтрака Государь обычно принимал с докладом министра двора, а иногда и других министров, когда те приезжали в Ставку, а затем, около 3-х ч. дня, отправлялся на прогулку. Тут его сопровождали: генерал Воейков, князь Долгоруков, граф Граббе, профессор Федоров, Нарышкин и дежурный флигель-адъютант. Обыкновенно, выезжали на автомобилях за город, а потом пешком делали чуть не до 10 верст.
Государь обладал удивительным здоровьем, огромной физической выносливостью, закаленностью и силой. Он любил много и быстро ходить. Лица свиты с большим трудом поспевали за ним, а старшие были не в силах сопровождать его. Государь не боялся простуды и никогда не кутался в теплую одежду. Я несколько раз видел его зимою при большой стуже прогуливавшимся в одной рубашке, спокойно выстаивавшим с открытой головой молебствие на морозе и т. п.
Когда в 1916 г. ему предложили отменить крещенский парад в виду большого мороза и дальнего (не менее версты) расположения штабной церкви от приготовленного на р. Днепре места для освящения воды, он категорически запротестовал и, несмотря на мороз, с открытой головой, в обыкновенной шинели сопровождал церковную процессию от храма до реки и обратно до дворца.
Летом иногда прогулки совершались по Днепру в лодках. Тогда адмирал Нилов вступал в исполнение своих обязанностей, садясь у руля лодки с Государем, а последний бессменно сам работал веслами. Лица Свиты сидели в другой лодке, где гребли матросы. И хотя лодка Государя шла по середине реки, и он один в ней работал веслами, а свитская лодка больше держалась берега, первая — никогда не отставала. И так пробирались верст семь вверх по Днепру.
От 5 до 6 ч. в. шел чай, после которого до обеда Государь принимал доклады министров, писал письма. В 7.30 ч. вечера начинался обед; после него часов до 9-ти веч. — беседа с обедавшими гостями. А затем Государь снова занимался делами. В 10 ч. вечера еще раз подавался чай, после которого, если не было спешных дел, происходили игры. По окончании обеда я слышал несколько раз, как Государь мимоходом говорил графу Граббе: «Сегодня не будем играть в кости».
Мне не раз задавали и продолжают задавать вопросы: верно ли, что Государь ежедневно предавался в ставке неумеренному употреблению алкоголя? Верно ли, что Воейков и Нилов спаивали его?
Со дня вступления Государя в должность Верховного и до самого его отречения я состоял в Ставке и в течение этого времени всегда завтракал и обедал за одним столом с Государем. Не знаю, почему, но я всегда с чрезвычайным вниманием изучал Государя.
И я так изучил Государя, что прошло уже много лет, как я с ним расстался, но я и сейчас, как наяву, различаю каждую морщинку на его лице, вижу его прямой затылок, загорелую шею, его открытые приветливые глаза, слышу интонацию его голоса, чувствую крепкое пожатие руки. Меня интересовало каждое слово, каждый жест, каждое движение Государя. Не могло ускользнуть от меня и его отношение к напиткам. Государь за завтраками и обедами выпивал одну-две рюмки водки, один-два стакана вина. Я не только никогда не видел Государя подвыпившим, но никогда не видел его и сколько-нибудь выведенным алкоголем из самого нормального состояния. Нелепая и злая легенда о пьянстве Государя выдает самое себя, когда одним из лиц, «спаивавших» его, считает генерала Воейкова. Генерал Воейков совершенно не пил ни водки, ни вина, демостративно заменяя их за высочайшим столом своей кувакой. А в бытность свою командиром лейб-гвардии Гусарского полка он прославился, как рьяный насадитель трезвости в полку. Как же мог он спаивать Государя?
Во все праздничные и воскресные дни и накануне их Государь посещал штабную церковь. Пропуски в этом отношении были чрезвычайно редки и всегда вызывались какими-либо особыми причинами.
— Как-то тяжело бывает на душе, когда не сходишь в праздник в церковь, — не раз слышал я от Государя.
Должен заметить, что богослужебное дело в Ставке в это время было поставлено исключительно хорошо. Могилевский архиепископ отдал в наше распоряжение ближайшую к дворцу семинарскую церковь, бывший кафедральный собор, выстроенный в 18-м веке знаменитым архиепископом Георгием Конисским. Достаточно обширный, очень высокий с бесподобным резонансом и акустикой стильный и стройный, — храм не оставлял желать ничего лучшего. Наша ризница, благодаря щедрым пожертвованиям московских и петербургских купцов, представляла редкую художественную ценность. В конце 1916 г. она была богаче и разнообразнее ризницы царскосельского Государева Федоровского собора. Но лучшим украшением нашего храма был наш несравненный хор и чудный диакон Н. А. Сперанский. Хор состоял всего из 16 человек. Но все это были отборные певцы из придворной капеллы и петербургских хоров, Митрополичьего и Казанского собора. Управлялся он двумя регентами Придворной капеллы — Носковым и Осиповым. По моему настоянию, они внесли в наш хор то, чего всегда недоставало капелле, — задушевность и одушевленность. Наш хор не только поражал свежего человека своею мощностью и музыкальностью, но и захватывал его особой проникновенностью, духовной теплотой и большой продуманностью исполнения.
В отношении церковного пения Государь отличался большим консерватизмом. Любимым его пением было простое. Из композиторов он признавал Бортнянского, Турчанинова, Львова, к которым с детства привыкло его ухо. Произведения новых композиторов можно было исполнять при нем с большой опаской, рискуя получить замечание, а то и резкое выражение неудовольствия. Придворные певчие рассказывали, что бывали и такие случаи. Чтобы избежать лишних неприятностей, я приказал регентам в присутствии Императора исполнять только те номера, которые уже пелись в его придворной церкви, и кроме того, перед каждой службой я сам просматривал представлявшийся мне список предположенных к исполнению нотных песнопений. После одной из литургий Государь спрашивает меня:
— Какую это херувимскую сегодня пели? Я никогда ее не слышал.
— Регент Носков сказал мне, что она несколько раз исполнялась капеллою в вашей церкви, — отвечаю я.
— Ничего подобного! А чья это херувимская?, — продолжает Государь.
— Носкова, — докладываю я.
— Ну, теперь понятно! Чтобы провести свое творение, он неверно доложил вам, — добродушно сказал Государь.
Могилевский архиерейский хор в это время страдал большим убожеством. Безголосица певцов и бездарность регента еще резче выделялись от того, что хор всегда брался за исполнение новейших композиций, которые были непосильны для певцов и непонятны для регента. Чтобы познакомить могилевскую публику с образцовым пением вообще и, в частности, с новыми церковными композициями, наш хор в полном составе пел литургию по четвергам. Не стесняясь присутствием Государя, регенты для четверговых литургий ставили исключительно нотные произведения и преимущественно новейших композиторов: Кастальского, Гречанинова, Азеева и др. Конечно, не забывали и себя: произведения регентов, Носкова, и Осипова, и певцов, Туренкова и Егорова от времени до времени мелькали в репертуаре. Во все четверги наша церковь была переполнена молящимися, исключительно интеллигентными. Не знаю, вынесли ль что-либо из этих богослужений могилевские маэстро, но молящиеся отвечали большой благодарностью за доставлявшееся им высокое наслаждение.
В остальные дни хор разбивался на смены, по четыре человека, которые пели на совершавшихся ежедневно вечерних и утренних богослужениях. От времени до времени хор Ставки давал концерты, пользуясь залом Епархиального женского училища в Могилеве. На этих концертах исполнялись не только духовные песнопения, но и произведения светских композиторов. Билеты брались нарасхват, почти всегда недоставало мест для желающих. Свита Государя очень охотно посещала концерты. Узнав от меня, что большая часть концертной прибыли отчисляется на помощь раненым воинам, Государь в ноябре 1916 г., извинившись, что сам не имел возможности прибыть на концерт, прислал 2000 рублей.
Прекрасным дополнением к хору служил наш ставочный протодиакон Н. А. Сперанский, обращавший на себя общее внимание не только своим чудным, бесконечным по диапазону баритоном, но и осмысленностью служения. Когда он произносил на панихиде: «во блаженном успении вечный покой», — буквально замирала вся церковь.
В 1919 году А. И. Деникин не раз говорил мне:
— Дайте мне ваш ставочный хор! Дайте мне того дьякона!
Ничего подобного никогда не слышал!
В церкви для Государя и его семьи было приготовлено особое место на левом клиросе. Клирос был устлан ковром, вся стена перед клиросом была убрана разными иконами с лампадками перед ними. Совершенно закрытый от публики клирос представлял красивый и уютный уголок, располагающий к сосредоточению мыслей о Боге, к молитве и душевному покою.
Государь выслушивал богослужение всегда со вниманием, стоя прямо, не облокачиваясь и никогда не приседая на стул. Очень часто осенял себя крестным знамением, а во время пения «Тебе поем» и «Отче наш» на литургии, «Слава в вышних Богу» на всенощной становился на колени, иногда кладя истовые земные поклоны. Всё это делалось просто, скромно, со смирением. Вообще, о религиозности Государя надо сказать, что она была искренней и прочной. Государь принадлежал к числу тех счастливых натур, которые веруют, не мудрствуя и не увлекаясь, без экзальтации, как и без сомнений. Религия давала ему то, что он более всего искал, — успокоение. И он дорожил этим и пользовался религией, как чудодейственным бальзамом, который подкрепляет душу в трудные минуты и всегда будит в ней светлые надежды.
После первой же поездки из Ставки в Царское Село в конце сентября Государь вернулся в Могилев с Наследником. Наследника сопровождали его воспитатели: тайный советник П. В. Петров, француз Жильяр, англичанин мистер Гиббс и дядька-матрос Деревенько. Первые три были и учителями Наследника.
Алексей Николаевич с этого времени стал членом нашей штабной семьи. Встречаясь с ним во дворце каждый день два раза, наблюдая его отношения к людям, его игры и детские шалости, я часто в то время задавал себе вопрос: какой-то выйдет из него монарх? После того, как жизнь его трагически пресеклась, когда еще не успел определиться в нем человек, вопрос, возникавший тогда у меня, является насколько трудным, настолько же и неразрешимым или, по крайней мере, гадательным. Последующее воспитание, образование, события и случаи, встречи и сообщества, всё это и многое другое, — одно в большей, другое в меньшей степени, — должны были повлиять на образование его духовного склада, умозрения и сделать из него такого, а не иного человека. Предугадать, как бы всё это было, никто не в силах.
А поэтому, и все предположения, какой бы из него вышел монарх, не могут претендовать даже на относительную основательность. Но прошлое царственного мальчика, закончившееся страшной трагедией всей семьи, интересно само по себе, в каждом своем штрихе, в каждой мелочи, независимо от каких-либо гаданий насчет бывшего возможным его будущего.
В Ставке Наследник поместился во дворце с отцом. Спальня у них была общая — небольшая комната, совершенно простая, без всяких признаков царской обстановки. Занимался же Алексей Николаевич в маленькой комнате-фонаре, во втором этаже, против парадной лестницы, рядом с залом.
Завтракал всегда за общим столом, сидя по левую руку Государя. По левую руку Наследника по большей части сажали меня. Обедал же он всегда со своими воспитателями.
При хорошей погоде он участвовал в прогулке и обязательно сопровождал Государя в церковь на богослужения.
Как, вероятно, всем известно, Наследник страдал гемофилией, часто обострявшейся и всегда грозившей ему роковой развязкой. От одного из приступов этой болезни остался след: мальчик прихрамывал на одну ногу. Болезнь сильно влияла и на воспитание, и на образование Алексея Николаевича. Как болезненному, ему разрешалось и прощалось многое, что не сошло бы здоровому. Во избежание переутомления мальчика, учение вели очень осторожно, с очевидным ущербом для учебной цели. Следствием первого была часто переходившая границы дозволенного шаловливость; следствием второго — отсталость в науках. Последняя особенно была заметна. Осенью 1916 г. Алексею Николаевичу шел 13-й год, — возраст гимназиста, кадета 3 класса, — а он, например, еще не знал простых дробей. Отсталость в учении, впрочем, могла зависеть и от подбора учителей. Старик Петров и два иностранца преподавали ему все науки кроме арифметики, которой учил его генерал Воейков...
— Что за чушь! Генерал Воейков преподает Наследнику арифметику! Какой же он педагог? Когда и кому он преподавал что-либо? Он занимался лошадьми, солдатами, кувакой, а не науками, — обратился я однажды к профессору Федорову.
— Вот, подите же! Эти господа (он указал на гофмаршала) убедили Государя, что так дешевле будет... Отдельный преподаватель дорог, — ответил профессор Федоров.
Я чуть не упал от ужаса. При выборе воспитателей и учителей для Наследника Российского престола руководятся дешевизной и берут того, кто дешевле стоит. Тем не менее, Воейков до самой революции продолжал преподавать Наследнику арифметику.
В воспитательном отношении главную роль, кажется, играл дядька-матрос Деревенько, может быть, очень хороший солдат, но для Наследника, конечно, слишком слабый воспитатель. Отсутствие сильного, опытного, соответствующего задаче воспитателя заметно сказывалось. Сидя за столом, мальчик часто бросал в генералов комками хлеба; взяв с блюда на палец сливочного масла, мазал им шею соседа. Так было с великим князем Георгием Михайловичем. Однажды, за завтраком Наследник три раза мазал ему шею маслом. Тот сначала отшучивался, грозя поставить гувернера в угол; когда же это не помогло, пригрозил пожаловаться Государю. Мальчик угомонился, когда Государь посмотрел на него строго.
А однажды выкинул совсем из ряда вон выходящий номер. Шел обед с большим числом приглашенных, — был какой-то праздник. Я сидел рядом с великим князем Сергеем Михайловичем. Наследник несколько раз вбегал в столовую и выбегал из нее. Но вот он еще раз вбежал, держа назади руки, и стал за стулом Сергея Михайловича. Последний продолжал есть, не подозревая о грозящей ему опасности. Вдруг Наследник поднял руки, в которых оказалась половина арбуза без мякоти, и этот сосуд быстро нахлобучил на голову великого князя. По лицу последнего потекла оставшаяся в арбузе жидкость, а стенки его так плотно пристали к голове, что великий князь с трудом освободился от непрошенной шапки. Как ни крепились присутствующие, многие не удержались от смеха. Государь еле сдерживался. Проказник же быстро исчез из столовой.
Однажды я после высочайшего обеда зашел на несколько минут к генералу Воейкову, чтобы переговорить с ним по какому-то делу. Мы вели тихую беседу. Вдруг, быстро открывается дверь, показывается фигура Наследника с поднятой рукой, и в нас летит столовый нож.
— Алексей Николаевич! — крикнул генерал Воейков. Наследник скрылся, но минуты через две повторилась история: только на этот раз полетела в нас столовая вилка.
Почти каждый раз под конец завтрака Наследник начинал игру в разбойники. Для этой игры у него всегда в боковом кармане имелись красные и белые спички, которые он теперь тщательно раскладывал на столе. Красные означали разбойников, белые — мирных граждан. Первые нападали на последних, последние отбивались. Для изображения таких действий Наследник всё время производил перегруппировки, объясняя вслух значение их. Адмирал Нилов всегда возмущался этой однообразной и бессодержательной игрой, и открыто высказывал свое недовольство всем вообще воспитанием Наследника без серьезного воспитателя.
Когда Государь после стола обходил гостей, Наследник в это время возился обыкновенно с бельгийским генералом Риккелем, часто обращаясь с ним совсем бесцеремонно: толкая его коленом в живот, плечом в бок и т. п. Иногда залезал под рояль и оттуда хватал генерала Риккеля за ногу. Другим любимцем Наследника был японский военный атташе-полковник. В летнее время после завтрака в саду, устраивавшегося обыкновенно в палатке, Наследник любил шалить у фонтана, направляя ладонью струю на кого-либо из присутствующих, а иногда и на самого Государя.
Летом 1916 г. почти ежедневно Алексей Николаевич в городском саду около дворца производил военное ученье со своей «ротой», составленной из местных гимназистов его возраста. Всего участвовало в этой игре до 25 человек. В назначенный час они выстраивались в саду и, когда приходил Наследник, встречали его по-военному, а затем маршировали перед ним.
Летом же у Наследника было другое развлеченье, которое обнаруживало и его любовь к военным упражнениям, и его нежную привязанность к своему отцу. Утром перед выходом Государя к утреннему чаю Алексей Николаевич становился с ружьем «на часах» у входа в палатку, отдавал по-военному честь входившему Государю и оставался на часах, пока Государь пил чай. При выходе последнего из палатки Алексей Николаевич снова отдавал честь и уже после этого снимался с «часов».
Господь наделил несчастного мальчика прекрасными природными качествами: сильным и быстрым умом, находчивостью, добрым и сострадательным сердцем, очаровательной у царей простотой; красоте духовной соответствовала и телесная.
Алексей Николаевич быстро схватывал нить даже серьезного разговора, а в нужных случаях так же быстро находил подходящую шутку для ответа.
— Это что такое? — спрашивает его Государь, указывая пальцем на пролитый им на стол суп из ложки,
— Суп, ваше императорское величество! — совершенно серьезно отвечает он.
— Не суп, а свинство! — замечает Государь. Генерал Риккель всегда сидел против Наследника по другую сторону стола и между ними постоянно происходила пикировка. Риккель начинал гладить свой большой живот, показывая глазами Наследнику: у тебя, мол, такого «благоутробия» нет. Наследник тоже начинал разглаживать свой животишко. «Non, non, non», улыбаясь, отвечает Риккель.
Алексей Николаевич начинает крутить пальцами около носа, где должны бы быть усы. «Non, non, non!» — опять слышится тихая октава Риккеля. Наследник побежден, но не хочет сдаться. Посидев минуты две спокойно, он начинает крутить у себя надо лбом волосы и, предвкушая победу, упорно смотрит на Риккеля. Последний пробует копировать Наследника, но ничего не выходит, так как череп генерала Риккеля голый, без волос. Риккель побежден... И Наследник кричит: «Non, non, non!»
В алтаре штабной церкви прислуживал гимназист Шура Котович, сын члена Ковенского окружного суда, очень скромный и воспитанный мальчик. Шура приглянулся Алексею Николаевичу. Завязалось между ними знакомство без представления и слов. Стоя на клиросе, Алексей Николаевич делал разные знаки находившемуся в алтаре Шуре, на которые последний, понимая свое положение, отвечал лишь почтительным смущением. Откуда-то Алексей Николаевич узнал и имя Шуры. Однажды, сидя за завтраком, Алексей Николаевич спрашивает меня:
— Что, Шура бывает в саду?
— Он каждый день несколько раз проходит через сад, когда идет на уроки или в церковь и возвращается обратно, — отвечаю я.
— Он ежедневно бывает в церкви? — удивляется Наследник.
— Да. Утром, идучи в класс, он заходит в церковь и вечером обязательно бывает на вечерне.
— А что же он дома делает?
— Учит уроки, ухаживает за матерью: у него очень больная мать, — говорю я.
Наследник сразу смолк и задумался.
— Наверно, вы хотите ближе познакомиться с Шурой? — прерываю я его молчание.
— Да, очень хочу.
— Тогда назначим час для встречи, и я скажу Шуре, чтобы он пришел в сад. Хорошо?
— Хорошо, — как-то нерешительно сказал Наследник, а потом, помолчав минутку, прибавил — а, может быть, ему нужно быть около больной матери?
Я глядел на него и любовался той чистой, неподдельной скорбью, которая в это время отражалась на его прекрасном личике. Он, конечно, теперь мысленно представлял себе несчастную больную мать и горе ее сына...
Другим любимцем Наследника был мой денщик Иван, во время воскресных и праздничных служб присутствовавший в штабной церкви. Иван приглянулся Наследнику, и последний не упускал случая, чтобы так или иначе в церкви не затронуть его. И тут чаще всего пускалась в ход мимика: подмигиванье, гримасы. Государь часто замечал это и одергивал проказника. Когда же Иван, — что случалось нередко, — по поручению ктитора производил в церкви сбор и с блюдом подходил к Государю и Наследнику, последний заставлял Ивана долго простоять около него: он клал на тарелку серебряный рубль, но как только Иван собирался отойти, он снимал с тарелки свою монету; Иван останавливался, Наследник опять клал на блюдо рубль и снова снимал его, как только Иван обнаруживал намерение двинуться дальше и т. д. Обыкновенно вмешательство Государя прекращало эту «игру».
Узнав, что Иван — мой денщик, Наследник за завтраком нередко спрашивал меня:
— А Ваня здоров? А что он делает?
Когда приезжала в Ставку Государыня с дочерьми, жизнь дворца изменялась. Тогда на завтраках присутствовала вся царская семья. Первой из кабинета выходила царица, всегда стройная, красивая, величественная, но всегда с каким-то скорбным лицом. Когда она улыбалась, то и улыбка у нее была скорбная. Рядом с нею царь казался маленьким, не царственным. После завтрака царь обходил гостей. А царица, усевшись около окна, подзывала к себе через одну из дочерей, Ольгу или Татьяну, того или другого из завтракавших и вела с ними разговор. К обедам никто не приглашался. Царь обедал только со своей семьей. Жила царица с дочерьми в своем поезде.
Накануне праздников и в самые праздники вся царская семья обязательно являлась в штабную церковь и размещалась на левом клиросе. Больная ногами Императрица во время богослужения больше сидела.
Много ходило, как и продолжает ходить, сплетен, будто супружеская жизнь у царя и царицы сложилась и протекала нескладно и неладно. Кто близко видел их вместе, присматривался к иx отношениям друг к другу и к детям, кто хоть сколько-нибудь изучил их характеры и взгляды, тот знал, что эта чета отличалась редкой в наши дни любовью и супружеской верностью. Это была патриархальная семья, усвоившая отношения, традиции и порядки благочестивых русских семей.
настроение: Занятое
хочется: Домой
слушаю: Modern Talking - Chery chery lady
Екатерина Матвеева,
20-12-2010 17:30
(ссылка)
Государь действительно умел гневаться!!!
Преданная подруга Государыни Анна Танеева пишет: «Несмотря на доброту Государя, великие князья Его побаивались. В одно из первых моих дежурств я обедала у Их Величеств; кроме меня, обедал дежурный флигель-адъютант, великий князь. После обеда великий князь стал жаловаться на какого-то генерала, что он в присутствии других сделал ему замечание. Государь побледнел, но молчал. От гневного вида Государя у великого князя невольно тряслись руки, пока он перебирал какую-то книгу. После Государь сказал мне: "Пусть он благодарит Бога, что Ее Величество и вы были в комнате, иначе бы Я не сдержался!"»
настроение: Веселое
хочется: Быть с одним любимым человечком
слушаю: Movetown - Girl You Know It's True
Екатерина Матвеева,
05-08-2010 14:32
(ссылка)
Эмоции
Какие эмоции у вас вызывают фотографии, статьи, связанные с Николаем II и его семьёй?
Зинаида Андрюхина,
03-11-2010 14:14
(ссылка)
Монастырь святых Царственных Страстотерпцев
Метки: Семья Николая II
Екатерина Матвеева,
20-12-2010 13:12
(ссылка)
Строчки из песни, посвященные Николаю.
На сердце боль, взгляд смотрит в небо
Ждет ответа
Душа не верит в то, что нету,
Тебя уже нету…
На сердце боль, взгляд смотрит в небо
Ждет ответа
Душа не верит в то, что нету,
Тебя уже нету…
Слова взяты из песни Многоточие-Щемит в душе тоска
Ждет ответа
Душа не верит в то, что нету,
Тебя уже нету…
На сердце боль, взгляд смотрит в небо
Ждет ответа
Душа не верит в то, что нету,
Тебя уже нету…
Слова взяты из песни Многоточие-Щемит в душе тоска
Екатерина Матвеева,
19-08-2010 22:19
(ссылка)
"Николай и Александра: история любви, погубившей империю"
Если вы хотите почитать книгу Роберта Мэсси про Николая и Александру заходите на этот сайт http://nikolaj-i-aleksandra.ozera-urala.ru/1-1894-god-imperatorskaya-rossiya-stranica-1/
настроение: Довольное
хочется: Вернуться в прошлое и все изменить
слушаю: Enigma-Sadness
Екатерина Матвеева,
16-10-2010 15:23
(ссылка)
Письма принцессы Аликс в бытность невестой(Часть 1)
Замок Виндзор, 14 мая 1894 года, письмо А-14.
Мой бесценный, дорогой,
Самое нежное спасибо за твое письмо, которое я получила этим утром... Фрейлейн Шнайдер приехала... Эта милая маленькая женщина настаивает на том, чтобы мы говорили только по-русски, а я стою и улыбаюсь ей, не в состоянии ничего понять. У меня такая плохая память. Она попыталась что-то вбить в меня. Через несколько минут она спустится вниз и если снова меня это спросит, о, Боже мой! ...Вильгельм Грэнси прислал мне прекрасные ландыши, которые они собрали в лесу возле Дармштадта...
Сегодня большой праздник, и парк был переполнен людьми — маленькие парочки в трогательных позах расположились под деревьями. Без сомнения, они получали огромное удовольствие... Мой дорогой, любимый Ники, я бы хотела зацепиться за одну из ласточек, пролетающих за моим окном, и лететь с ними через холмы и долины, моря и страны к тебе, моя верная любовь... Бог да благословит и охранит тебя и отведет от тебя все печали. Скажи что-нибудь доброе Михен, когда увидишь ее, бедняжку, хорошо?
Всегда твоя глубоко любящая старушка,
Аликс.
Верная до смерти! Твоя всегда и навечно... Я получила мой первый свадебный подарок, маленькую серебряную лампу, от некоего джентльмена... ну что ты скажешь на это, старичок? Совушка тебя очень нежно целует.
Замок Виндзор, 14 мая 1894 года, письмо А-15.
Мой любимый, милый, дорогой Ники,
Я сажусь тебе писать и хочу пожелать тебе счастья в твой день рождения. Любовь моя, да благословит тебя Бог в этот день. Пусть новый год твоей жизни, в который ты вступишь, будет полон только счастья и несказанного блаженства. Я не могу высказать все мои поздравления и наилучшие пожелания. Ты, мой дорогой Ники, я уверена, сам догадаешься, как горячо я молюсь за твое счастье и чего я тебе желаю. Это первый день рождения, когда я могу тебе написать, но не первый, в который я о тебе думаю. Как мне раньше хотелось послать тебе хоть строчку о любви, но, увы, нельзя было. Ах, какой радостью было бы провести этот день вместе, но я буду все время думать о тебе, мой дорогой...
Нежно тебя благодарю за два твоих милых письма, которые я получила сегодня. Ты просто ангел, что написал мне из Санкт-Петербурга, потому что я уверена, ты, должно быть, еле жив после того, как столько времени провел со своими солдатами. Я совершенно очарована твоими фотографиями и расставила их по всей комнате. И меня радует, что вокруг меня так много милых лиц моего любимого... Вчера у бабушки был приятный частный оркестрик, и мы все сидели после обеда с гостями и слушали. Я с трудом сдерживала смех, глядя на мужчину, играющего на виолончели — у него был бесподобный блестящий черный парик, и он так странно выпучивал глаза...
Сегодня утром я катала фрейлейн Шнайдер в двуколке. Я думаю, ей понравилось кататься в чудном парке. Если бы ты был здесь, ты бы ужасно хохотал, слушая наш разговор. Сегодня я попыталась немножко поучить, а как только закончу это письмо, собираюсь писать перевод с русского. О, произношение “л” и “ h ” — это что-то невозможное. А они в таком же отчаянии от английского “th”... Да благословит тебя Бог, любимый мой, пусть Он отведет от тебя все печали и заботы, и пусть в твоей жизни будут только солнце и счастье. Я желаю тебе всего, что только может желать человек. Мне хотелось бы лучше выразить мои чувства, но это трудно, когда сердце так переполнено.
До свидания, любовь моя. Много раз нежно тебя целую, милый мой... Глубоко преданная тебе, любящая и верящая,
Аликс.
Замок Виндзор, 18 мая 1894 года, письмо А-19.
Любовь моя,
Еще минуту или две будет продолжаться твой день рождения, поэтому я могу еще раз пожелать тебе радости и благополучия. Я весь день так много думала о тебе, и мне было и радостно, и грустно при мысли о том, что это твой день рождения... Да, дорогой, в самом деле, это блаженство знать, что наконец-то у нас есть право любить друг друга и что эти годы испытаний закончились для нас так счастливо. И какое полное любви сердце ты предлагаешь мне — благослови тебя Бог за это, мой любимый. Я отдаю тебе в ответ всю мою жизнь и всю силу женской любви. Если бы ты только знал, что ты для меня значишь! Я никогда не смогу достойно возблагодарить Всемогущего Бога за это счастье, которое Он дал мне. Уверенность в твоей любви помогает мне легче переносить разлуку...
А сейчас, любимый, я должна попрощаться... Твоя вечно любящая и искренне преданная невеста,
Аликс.
Харрогейт, 23 мая 1894 года, письмо А-24.
Драгоценный Ники,
Сегодня днем фрейлейн Шнайдер и твоя совушка чудесно покаталась по холмам, собирали цветы, растущие у обочины дороги. Ветрено, прохладно. Закат солнца был великолепен, все окутала дымка, поэтому мы можем надеяться на прекрасную погоду. Пока наши дамы работали, я им читала из русской географии, а сейчас, перед тем, как ложиться спать, немного напишу. Наша комната выглядит прелестно, украшенная цветами, которые мы сегодня собрали, и всеми моими фотографиями...
Больше часа Шнайдерляйн и я занимались русским языком, но это было совсем не просто, так как в то же самое время на улице выступали и чудесно пели “Панч и Джуди”. Мы читали о мальчике и его больной матери, о именинах бабушки и корзине с яблоками — хороший рассказик, но когда потом я должна была его пересказать, почувствовала себя совсем беспомощной — знаю довольно много слов, но не могу связать их в предложение...
Перед тем, как лечь спать, я хочу еще раз перечитать твое милое письмо, оно делает меня счастливой.
О, какая невыразимая радость знать, что ты любима и желанна, и я на коленях молюсь о том, чтобы с каждым днем становиться все более достойной твоей великой любви. О, мой Ники, мой дорогой... Да благословит тебя Бог ныне и во веки веков. От любви к тебе мне хочется плакать. Мне очень не хватает тебя. Я скучаю также и по Эрни, который раньше мог в любую минуту вбежать в мою комнату, а сейчас женат и счастлив, и ему не до меня. Никогда не было брата добрее и милее, если не считать, конечно, моего козлика и моего любимого Папу — ужасно думать, что никогда больше мы не встретимся с ним в этом мире. С каждым днем мне все больше и больше его не хватает, особенно сейчас, когда, благодаря тебе, мое сердце так полно любви. Завтра моей младшей сестре Мэй было бы 20 лет. Только подумать, какой бы уже взрослой и милой она была. Но, любовь моя, мне лучше лечь спать, у меня сегодня очень болели ноги...
Доброе утро, дорогой мой мальчик... На улице играют какие-то бедняки, и не плохо: арфа, виолончель, кларнет и, наверно, скрипка, — это напоминает мне о моей любимой Венеции... Ты знаешь, я уже пробовала делать массаж, но никакой пользы не было, и доктор думает, что при моей болезни это даже вредно, так как нерв проходит по всей ноге, а не только в колене. Сегодня утром, по крайней мере, стало теплее и ярко светит солнце. На прошлой неделе здесь немного шел снег... ну, ты знаешь, мы на полпути к Шотландии, между Лидсом и Йорком...
Бог тебя благослови, моя любовь. Много нежных поцелуев от твоей вечно любящей и искренне верной старушки,
Аликс.
Харрогейт, 26 мая 1894 года, письмо А-26
Драгоценнейший мой Ники,
Я снова начинаю письмо тебе сегодня вечером, так как утром у меня мало времени. Доктор меня осмотрел, он хочет, чтобы я лежала как можно больше. Я не знаю, как правильно описать — в общем, когда я лежу, через мои артерии крови проходит в три раза больше, чем когда сижу, поэтому отдых для меня — это главное. Кажется, что я страдаю подагрой. Я принимаю серные ванны по 15 минут, потом 3 минуты стою, а потом что-то вроде игольчатого душа: из тысяч дырочек на меня брызжут струйки воды, сначала горячей, а потом прохладнее. Ощущение не очень приятное. В настоящее время мне нельзя пускаться ни в какие экспедиции — ни гулять пешком, ни ездить, можно “выезжать” только в кресле на колесиках, так как я должна двигаться как можно меньше. Чем спокойнее и меньше боль, тем лучше.
Гретхен как раз сейчас заставляет Шнайдерляйн читать по-английски детские стишки, что весьма уморительно, но боюсь, что она не научит ее хорошему произношению. Сегодня я читала им о русском климате, о температуре... Они читают “Дом, который построил Джек”, и это мне очень мешает писать. Я учу стихотворение Лермонтова по-русски...
Чтобы забраться в мое кресло на колесиках, я должна была выскользнуть через заднюю дверь, потому что все стоят и смотрят... Когда я ехала в своем кресле, я встречала много всадников, мужчин и девушек. Я им страшно завидовала, поля и луга так великолепны для легкого галопа. Я заранее радуюсь завтрашнему дню, когда принесут твое письмо. В 10 часов доктор приходит проверить мою коленку, это утомительно, но надо терпеть и делать все, чтобы поправиться, ради моего Ники.
Я должна попрощаться, так как действительно поздно. Да благословит тебя Бог, милый.
Спи спокойно, приятных тебе снов... всегда твоя,
Аликс.
Харрогейт, 27 мая 1894 года, письмо А-27.
Дорогой, милый Ники,
Я люблю тебя и нежно благодарю за твое милое письмо, которое получила сегодня... Я ходила с Гретхен в церковь св. Петра, она такая высокая. Мы слышали чудесное пение, но проповедь была не очень хорошая. Мы сидели сзади, среди людей разных сословий, как мне это понравилось, и сзади нас сидел какой-то мужчина и пел очень красиво. Это длилось полтора часа, а потом я почувствовала, что у меня тело слегка одеревенело, так как скамья была жесткой и узкой. Мне очень стыдно, что я не встаю на колени, но мои ноги мне этого не позволяют.
Да, в здешних газетах обо мне писали “очаровательная”, газета “Правда”, описывая меня, сообщила, что у меня подбородок коротковат. Увы, я это уже давно знала, и боюсь, что даже ради тебя мне не удастся его вытянуть. Ну а в другом они мне очень льстили. Но больше всего меня позабавило их сообщение о том, что у них нет моего фото в полный рост, а есть только такое, где меня можно увидеть только до икр. Ты когда-нибудь слышал, чтобы в газетах печатали такие выражения? Я хохотала, как сумасшедшая.
Любимый мой мальчик, сегодня утром в церкви я горячо молилась за тебя. А ты молился за меня? Я снова буду молиться через час, буду просить Его, чтобы Он сделал меня существом, более достойным твоей любви. А сейчас я должна немного позаниматься русским языком, или ты будешь бранить свою лентяйку. До свидания, мой любимый, мой драгоценный Ники. Мое Солнышко, я посылаю тебе издалека много нежных поцелуев и благословений.
Глубоко любящая тебя старушка,
Аликс.
Да благословит тебя Бог, мой верный до смерти. Пожалуйста, всегда мне все рассказывай про своих солдат. Мне это так нравится, ты знаешь, как я люблю солдат. Ах, как мне хорошо знакомо их пение, когда они маршируют домой, и как часто я останавливалась послушать их. А сейчас я буду учиться любить и ваших солдат, а ты в своем сердце найди уголок для моих любимых гессенцев, хорошо, милый?
Харрогейт, 28 мая 1894 года, письмо А-29
Мой глубоко любимый Ники,
Что мне сказать, чтобы выразить свою радость и благодарность за полученные мной за один день три длинных и таких дорогих для меня письма? Второе адресовано в Уолтон, одно из Гатчины и одно из лагеря. Необычная почта, я еще не вполне этому поверила.
Здесь отвратительные люди... Сейчас, когда они обо мне разузнали, они стоят толпой, чтобы посмотреть, как я выезжаю. И хотя сейчас я сажусь в свое кресло на заднем дворе, они наблюдают за дверью, а потом бегут, чтобы увидеть меня, а некоторые даже следуют за мной. Одна неприятная женщина подходит совсем близко и смотрит во все глаза... Я подумала, что, может быть, это та твоя сумасшедшая корреспондентка — помнишь письмо в Кобурге, которое ты мне показывал? Потом, когда я иду в магазин купить цветов, девушки стоят и смотрят в окна, как будто это аквариум. Аптекарь сказал Вадделю, что он подал просьбу поставить у дома полицейского, который отгонял бы зевак. Очень мило с его стороны, но это не поможет. “Это она,” — сказал кто-то позади меня. Я бы не возражала, если бы не сидела в инвалидном кресле. Когда Гретхен была сегодня утром в магазине, туда вошла маленькая девочка, и когда мужчина спросил ее, видела ли она меня, она сказала: “Да, но только один раз”, так как моя “карета” стоит на заднем дворе, и мне не очень-то нравится, когда меня разглядывают. Я бы хотела, чтобы люди это поняли и держались подальше, а не рассматривали меня из окон через театральные бинокли. Это так неприятно!
...Больше я сегодня не могу писать, так как два часа перед ужином занималась со Шнайдерляйн, и сейчас устала. Доброй ночи, любовь моя. Много нежных поцелуев и горячая молитва за твое счастье и благополучие. Твоя вечно, до смерти глубоко любящая, глубоко преданная невестушка,
Аликс.
Харрогейт, 30 мая 1894 года, письмо А-30.
Мой любимый Ники,
Крепко целую и самым нежным образом благодарю тебя за твое милое письмо, которое я получила в это утро... Итак, у вас тоже плохая погода, мне очень жаль, и бедный мальчик должен как можно быстрее забираться в постель... У меня в спальне нет отопления, но должна сознаться, у меня есть грелка с горячей водой, потому что я так страдаю, когда у меня мерзнут ноги!
...а твои офицеры задают разные вопросы и приводят мальчика в смущение. О, как мило! Нет, я имею в виду, что мне тебя жаль — вот видишь, какая я для тебя обуза и насколько счастливее ты был бы без меня. Но я не могу жить без тебя и твоей любви. “Я люблю тебя, я люблю тебя, это все, что я могу сказать, это мой сон ночью, мое видение днем”.
У Гретхен урок русского языка, а я на диване с больной ногой. Между прочим, сегодня принесли мое платье, помнишь, ты в Кобурге помогал мне выбрать материал. Ох, какие трудные русские глаголы! Боюсь, мне никогда их не выучить. Сегодня мы читали о медведе и маленьких детях, которые приняли его за большую собаку и играли с ним у солдат. О, такие хорошие рассказы, не правда ли? ...Дамы уморительны — когда Гретхен не может выговорить русские слова, я советую ей чихнуть и плюнуть, и действительно, тогда ей легче. О, я прошу у тебя прощения за то, что дурно отозвалась о твоем родном языке.
...Прошлой ночью, когда я забралась в постель, меня ожидало большое разочарование. Моя грелка с горячей водой протекла и промочила постель, и мне пришлось мои холодные, как лед, ноги завернуть в шаль. Музыканты внизу опять играли, и совсем неплохо. Дамы ушли за покупками, так что я оставлена в тихом одиночестве писать письма. Я предпочитаю быть одна и в тишине, обычно вокруг меня все время кто-нибудь крутится. Как видишь, я необщительная особа...
Ну вот, поднимается ветер, собираются тучи. Ну надо же, я даже не могу открыть окно, люди начинают в него заглядывать. Мне их хочется отшлепать!
Ну, а сейчас до свидания, любимый мой. Я нежно прижимаю тебя к своему сердцу и целую тебя. Да благословит тебя Бог, мой навеки Ники. Всегда искренне, глубоко любящая тебя, преданная тебе невеста,
Аликс.
Харрогейт, 30 мая 1894 года, письмо А-31.
Мой дорогой и бесценный,
Самое нежное спасибо за твое дорогое, длинное письмо, за твои стихи и анекдот... Мы только что проглотили ужин, и я снова на диване. Гретхен пишет, а Шнайдерляйн работает, и они обе только ждут, когда я закончу, чтобы играть в Halwa (английская карточная игра — ред.) Не сердись за то, что мы увлеклись этой игрой, но нельзя же читать весь день.
Я буду здесь на свой день рождения и, боюсь, еще долго после этого, так как мне, по возможности, нужно принять 21 ванну. Я их и так принимаю ежедневно, но не намерена делать это всегда, так как это слишком утомительно. Я в отчаянии, потому что вижу, что наша поездка в Уолтон становится нереальной, а потом я вообще завою — слишком велико разочарование. Но доктор посмотрит и, может быть, мне не нужно будет принимать все эти ванны... Мои ноги болят больше, чем обычно. Не сердись на меня, если, возможно, мне придется остаться здесь надолго. Не думаешь ли ты, что было бы лучше, если бы я после этих четырех лет постаралась излечиться от болей и стать сильной и здоровой, чтобы потом в России выдержать долгое стояние на ногах? В настоящий момент для меня стояние — самая плохая вещь, от него у меня опухают ноги. Но хватит о моем здоровье, это неинтересно. Я постараюсь сделать все, что могу, и не будем отказываться от Уолтона...
Сегодня днем я на часок выезжала с Гретхен в своем кресле — вниз с холма едешь с такой скоростью, но полил дождь, и я велела слуге заехать под навес, и он меня завез в угол, чтобы я не стояла в проходе, спиной к улице, а лицом к двери, на которой было написано: “Не двигать”. Я чуть не рассмеялась, но сдержалась. Потом мы ехали вверх по крутой дороге, так что нужно было толкать коляску. Когда мы достигли вершины, засияло солнце, и на небе появилась радуга. Это было так красиво, и больше, чем обычно, мне захотелось быть с моим дорогим Ники. Нельзя даже наполовину наслаждаться красотой, если рядом нет того, кого любишь. Я люблю тебя, я люблю тебя, навсегда и навечно, на всю вечность!..
Харрогейт, 31 мая 1894 года, письмо А-32.
Драгоценный Ники,
...Итак, у вас тоже была плохая погода. Сегодня было две грозы, после которых я выезжала в кресле на колесиках с Гретхен, шедшей рядом со мной, мы ездили к болотам и чудесному маленькому кладбищу — для меня идти пешком было слишком сыро. Мы возвращались мимо лесного заповедника и оранжерей, остановились и купили цветы, благодаря которым наши комнаты выглядят веселее...
Я читала одну из книг, ту, которую перевел старый священник, но не смогла закончить, так как страшно устала, чтобы вникнуть в смысл. Мне часто приходится перечитывать абзацы по многу раз. Я хотела бы, чтобы ты был сейчас здесь и чтобы я могла спрашивать тебя о том, чего не понимаю.
...Ксения у Сандро... какая это, должно быть, для них радость — но мы не должны ворчать, наша очередь, Бог даст, когда-нибудь тоже придет, но нужно быть терпеливыми. “Терпение в этой жизни должно быть для нас главным”. Не так ли, мой дорогой? Время от времени выглядывает солнце, теплее. Я должна ответить на другие письма. О, как я жду твоего приезда. Так много есть всего, что ты мог бы мне помочь понять, и есть вещи, о которых мне легче было бы говорить с тобой, чем со священником, например, об исповеди. Но достаточно на сегодня, мой милый.
Остаюсь, просящая для тебя Божиего благословения, всегда глубоко тебя любящая, искренне преданная и обожающая невеста,
Аликс.
Харрогейт, 2 июня 1894 года, письмо А-34.
Мой бесценный дорогой Ники,
Крепко целую и сердечно тебя благодарю за как раз только что полученное от тебя письмо (№ 27). Ох, старичок мой дорогой, ты доставил мне такую радость — и все эти добрые ласковые слова. Бог да благословит тебя за них... Я два часа занималась русским языком. Уже почти выучила наизусть молитву Господню. О, как бы я хотела быть умной ради тебя. Когда я думаю о тебе, я чувствую себя такой неразумной...
Виктория сейчас приезжает одна и будет с 5-го по 8-е, чтобы я не была в одиночестве в свой день рождения. Завтра день рождения Георгия. Интересно, получишь ли ты это 6-го. Как я мечтаю о тебе. Это один из дней в году, который я больше всего не люблю. В этот день я всегда чувствую себя несчастной, потому что не знаю, что мне принесет следующий год! Этот принес мне и большую печаль, и неописуемую радость. Сейчас время, когда больше всего думаешь о дорогих ушедших людях. Это будет мой третий день рождения без моего дорого любимого Папы. О Ники, что он для меня значил! Никто никогда не узнает. Но я не могу об этом говорить, иначе мне не сдержать слез, и тогда дамы вообразят Бог знает что, уставятся на меня и замучат своими вопросами. Но это потеря, которая с каждым днем чувствуется все больше и больше. Боже, помоги мне!
...Но достаточно на сегодня, твоя невестушка благословляет тебя и горячо-горячо целует...
...Доброе утро, мой любимый! Несколько слов перед тем, как я пойду в церковь... Вчера Гретхен читала мне краткую биографию Пушкина, очень-очень интересно, а со Шнайдерляйн я читала по-русски про детские годы Петра Великого. Звучит впечатляюще, не так ли? С большой помощью, но я могу разобраться... Сейчас я должна идти одеваться, напялить шляпку и выглядеть степенной. Я буду думать о тебе, сладкий мой, и я уверена, что наши молитвы встретятся. У всех нас есть свой Ангел-Хранитель, хранящий нас, и мы должны помнить, что все Ангелы пекутся о нашем благополучии. Разве нам не сказано, что Ангелов больше радует один раскаявшийся грешник, чем много праведников, не нуждающихся в покаянии?
...Ну, я снова пришла из церкви, такой красивой и маленькой, и в следующее воскресение мы снова пойдем туда... Народу было очень много, и нам потребовалось время, чтобы добраться до крыльца, где ждала карета. К моему ужасу, там стоял полицейский, ждала толпа, и я слышала, как какая-то дама сказала: “Выходит Принцесса Аликс Гессенская”. Потом джентльмен, который сидел с нами на скамейке, учтиво стал держать надо мной свой зонтик.
Я залезла внутрь самым неловким образом, краснея, как рак. Эти добрые люди доводят меня до крайнего смущения, а Гретхен, бессовестная, надо мной смеется. Все пока, так как это длилось почти два часа, и сейчас перед ланчем я должна немного отдохнуть. Я так молилась за тебя, за себя, чтобы мне стать лучше и как женщине, и как христианке, и чтобы Бог помог мне узнать и полюбить твою Церковь, и чтобы Он помог мне преодолеть самую большую трудность — стать более достойной тебя. После церкви я чувствую себя намного спокойнее, так что мне хочется ходить туда и молиться каждое утро и вечер.
...Нежные поцелуи и благословения от твоей вечно преданной и любящей,
Аликс.
Петергоф,
20 июля/1 августа 1894 года,
письмо Н-52.
Любовь моя милая,
Сегодня для меня удачный день, я получил три письма от моей дорогой, и какую радость и счастье они мне доставили! Спасибо, спасибо тебе за то, что ты так часто мне пишешь и за все добрые слова, которые ты мне говоришь. Мне тоже кажется, как будто ты говоришь со мной своим милым, мягким, любящим голосом, когда я жадно читаю твои письма...
Сейчас ты с бабушкой пьешь чай — как мне хотелось бы увидеть, что происходит без меня в Осборне! Как любезно было со стороны бабушки сделать обо мне это замечание в своем дневнике, и ты, милая, такая добрая, помогаешь доброй старушке, хотя у тебя болят ноги.
...Моя милая, бесценная, дорогая Алики, я так часто думаю о твоих бедных ножках, и мне так больно, что я не могу облегчить твои страдания, которые ты с таким терпением переносишь, мой любимый ангел! Каждый день я восхищался твоей сильной волей, тем, что ты стараешься никому не показать своих страданий, и ты их скрывала так хорошо, что я часто не знал, сильнее стала боль или слабее! Моя родная, дорогая, Солнышко мое, я люблю тебя и так сильно желаю, чтобы ты хорошо себя чувствовала, была спокойна и счастлива, пока меня нет с тобой!!!
...Моя дорогая Алики, можешь быть уверена, что я не хочу спешки, я тебя вполне понимаю и совершенно согласен, что не следует торопиться с нашей свадьбой по этой причине. У нас особый случай. Дорогая девочка, это показывает, как серьезно ты смотришь на это дело, и я тебя еще больше люблю, если только это возможно, мое Солнышко, моя дорогая, любимая, единственная, моя жизнь!
Миша и Бэби (младшие брат и сестра Николая Александровича — Михаил Александрович и Ольга Александровна — ред.) приехали ко мне домой. Они живут внизу, но его комната соседствует с моей. Они освободили свои прежние комнаты в коттедже для тети Алисы и кузенов, которые приезжают завтра и собираются жить с Папой и Мамой. Завтра я уезжаю в лагерь и жду этого с нетерпением, потому что люблю службу, но забросил ее! Да! Но для этого была веская причина, не так ли, любовь моя? Сегодня утром в 9 часов Ксения и Сандро ходили причащаться Святых Христовых Таин. Мы все присутствовали, и это было так трогательно!..
Да благословит тебя Бог, моя любимая, моя милая невеста. Я очень по тебе скучаю. Доброй ночи.
Всегда твой, Ники.
Я люблю тебя.
Вольфсгартен,
4 августа 1894 года,
письмо А-62.
Мой нежно любимый и дорогой,
Сегодня уже третий раз сажусь тебе писать, я не могу пойти спать, не выразив тебе самой нежной признательности за твое дорогое письмо (Н-52), которое получила сегодня вечером. Как и ты, я боюсь, когда кто-то близкий находится в море. За себя я не переживаю, но я очень тревожилась, пока не получила твою телеграмму из дома. Мне тоже чудесным сном показался месяц, который мы провели вместе. Сейчас, когда я дома и вижу все знакомые места, мне кажется, что я никогда никуда не уезжала. Только сердце мое, наконец, успокоилось, и его переполняет любовь к моему милому, которого я желаю видеть возле себя, целовать и благословлять.
Это действительно должна была быть трогательная сцена, когда Сандро и Ксения вместе пошли к Трапезе Господней. Я думаю, это мысль замечательна — этот их выход вместе перед свадьбой. Какой это всегда волнующий момент! Дорогой, для меня этот день будет втайне ото всех, хорошо? Как было у Эллы — иначе это было бы слишком страшно — такой религиозный акт должен быть тихим, иначе невозможно думать о том, что делаешь или говоришь...
Из Дармштадта мы ездили на четверке (лошадей — ред.), на которой дорогой Папа обычно ездил здесь в парке, и собирали грибы с Эрни. Эрни играл в теннис с Ридезелен и Ласдорфом, а Даки сидела и читала мне, пока я с работой лежала на софе. Но чтение продолжалось недолго, потому что мы начали болтать. Она такая милая, а откровенность, с которой она говорит со мной обо всем, глубоко меня тронула. Так как я намного старше, она может говорить со мной о вещах, которые я знаю, а более молодые девушки нет, и, я думаю, такой разговор для нее полезен. Не могу выразить, насколько взрослой я иногда себя чувствую — еще ребенком я знала то, что другие узнают, только когда вырастают и вступают в брак. Я не знаю, как это произошло. Я жила с Папой так уединенно, ходила везде с ним, и в театр тоже, и это заставило меня рано повзрослеть. В некоторых вопросах я через многое прошла, поэтому я не против говорить с ней о жизни. С сестрами — я бы никогда не смогла. К тому же, она замужем за Эрни, с которым я тоже откровенна. И ей это помогло вначале, когда она чувствовала себя такой робкой с ним. Мне приятно видеть, как они любят друг друга, но из-за этого больше скучаю по тебе...
Пора отправлять письмо. Пришли остальные. Я сидела и читала Даки, пока Виктория и Эрни были вместе. До свидания и да благословит тебя Бог, мой милый мальчик, дорогой Ники.
Всегда твоя, глубоко любящая, очень преданная и вечно верная невеста,
Аликс.
Петергоф,
24 июля/5 августа 1894 года,
письмо Н-56.
Мое бесценное маленькое сокровище,
Должен писать тебе на этом большом листе, потому что маленькие у меня на исходе, кроме того, у меня они в лагере. Только что пришло твое милое письмо, первое из дома, с инициалами Эрни, и оно доставило мне такую радость. Знать, что ты дома, счастлива, цела и невредима — такое успокоение для меня, но письмо заставляет меня еще больше тосковать по моей любимой. Мы уже не так далеко друг от друга, и наши письма идут только два с половиной дня. Спасибо также за вереск из дома. Разве я не могу считать твой дом немножко также и своим домом? Здесь все говорят, что я выгляжу хорошо, но грустно, это верно, я не могу чувствовать себя вполне счастливым, будучи оторванным от моей дорогой девочки. Я стараюсь не показывать своего настроения! Тетя Алиса привезла мне письмо от твоей бабушки, полное такой любви и доброты. Она пишет, что полагается на меня как на человека, который будет заботиться о тебе, потому что она тревожится, когда ты далеко от нее, “с глупым старым доктором”. Опять она его так называет, беднягу! Затем на пяти или на шести страницах следует описание твоих многочисленных достоинств, с чем я полностью согласен, а в заключение она пишет о твоем обещании коротко навестить ее в ноябре. Действительно, очень трогательное письмо, мне кажется, что я знаю дорогую бабушку с детства и что она всегда была моей бабушкой. Все дяди смеются надо мной, дразнят и говорят о ней и обо мне всяческие небылицы, которые порой досаждают мне!
Не могу поверить, что завтра к этому времени Ксения будет замужем. Это кажется таким странным! Но мне жаль бедную Маму: всю эту неделю она была очень печальна, это настоящее спасение, что смогла приехать тетя Алиса. Только представь себе: Мама и Ксения за последние 12 лет никогда не разлучались друг с другом! Молодые собираются провести вдвоем 3 дня в одном из охотничьих угодий Папы, в Ропше, потом они на один день поедут в город для выполнения неприятных формальностей: поздравлений, приемов, целования рук и т.д., вернутся сюда вечером на большой прием, и, наконец, 30-го (11 августа) отбудут в свое имение в Крым! Через несколько дней мои родители едут в лагерь...
Сейчас, мое бесценное маленькое сокровище, я должен пожелать тебе доброй ночи, но перед тем, как я положу ручку, позволь мне прошептать тебе мое вечное и искреннее: я люблю тебя, я люблю тебя, это все, что я могу сказать, о чем я мечтаю ночью, о чем я грежу, когда молюсь!
Милая, да склонится Господь к тебе с миром, и любовь Его да утешит тебя. С пожеланием этого, посылаю и слова: “Да благословит тебя Бог!” Спи спокойно, пусть тебе приснятся все, кого ты любишь. Обнимаю тебя, любимая, дорогая Алики.
Твой возлюбленный Ники.
Вольфсгартен,
5 августа 1894 года,
письмо А-63.
Мой дорогой, любимый,
Я только что пришла, мы с Даки сидели и смотрели, как другие играют в теннис. Воздух был чудесный, намного приятнее, чем утром... Сегодня от тебя нет письма, и мне грустно. Мои мысли с тобой, со всеми остальными, и с Ксенией. Это ее последний вечер дома — и хотя она радуется о завтрашнем дне, наверное, она и грустит при мысли об отъезде. Все меняется, когда выходишь замуж. Бедная дорогая Мама, как ей, должно быть, грустно — да утешит ее Бог и поможет ей почувствовать счастье за свое дитя. Трудно расставаться со своим ребенком, к тому же первым, хотя ей повезло, что они будут жить в одной стране, так что в случае необходимости она в любую минуту может быть с ней...
Да, Эрни и Даки говорили со мной, как ты можешь догадаться по тому, что я просила Торию сказать тебе. Эрни хочет, чтобы я сказала это тебе. (Ты не возражаешь, что я тебе это пишу таким образом, нет? Ведь то, что я не стесняюсь говорить с тобой об этом, не заставит тебя плохо думать обо мне. Я так привыкла обо всем говорить с Эрни, что это помогает мне быть менее робкой по отношению к тебе). Если ты хочешь, мы бы могли бы пожениться в апреле, так как он надеется, что к тому времени Даки будет вполне здорова и сможет путешествовать... Он думает, что ты, может быть, захочешь сказать об этом своим родителям, чтобы они могли все понять, если им хочется ускорить нашу свадьбу. Боюсь, что это им покажется странным — то, что я пишу тебе, но мы хотим, чтобы ты знал это. Было бы так печально обвенчаться без Даки, и я уверена, что зимой Эрни не захотел бы оставлять ее одну. Пожалуйста, напиши мне, когда ты получишь это письмо и все обдумаешь. Не думай обо мне плохо из-за того, что я рассказала тебе о Даки, но я не знаю, что сказать. Когда ты приедешь, намного легче будет говорить обо всем. Пожалуйста, никому больше не рассказывай об этом, так как им это может не понравиться. Вчера я постеснялась прямо написать тебе обо всем. Поэтому попросила Торию, которая, как я подумала, не будет возражать...
Стоит невыносимая жара. Я изнываю от такой жары, а руки у меня ужасно грязные, все в скипидаре, потому что Даки и я, сидя на ступеньках, рисовали цветы на дверях моей комнаты, а Шнайдерляйн читала нам русские рассказы, которые я потом должна была переводить. Вышло не очень хорошо, так как я должна была смотреть на свои цветы, а мысли мои сегодня были только в Петергофе. Сейчас они уже поженились, и у вас, наверное, званый обед. О, как бы мне хотелось быть с тобой! Я не могу себе представить это дитя замужем — в самом деле, когда я видела ее в последний раз, она еще носила короткие платьица и была совсем ребенком. Я уверена, что она прекрасно выглядит и Сандро, наверно, тоже. Но твоя бедная Мать — как, наверно, ей грустно...
Вечно глубоко мною любимый, дорогой Ники, твоя верная и ужасно преданная невеста,
Аликс.
Петергоф,
25 июля/8 августа 1894 года,
письмо Н-57.
Моя милая, дорогая Алики,
Я только что вернулся со свадьбы Ксении! Она — жена Сандро, словами это трудно выразить! Но я все же рад за них обоих — им, бедным, пришлось ждать довольно долго! Мы все пошли в Большой Дворец незадолго до 3 часов и там она одела свое свадебное платье с мантией, которую должны были нести 4 человека, на голове диадема, а из-под нее свисают длинные локоны. Она выглядела очень красиво в белом платье, расшитом серебром. А единственной драгоценностью, которую она надела, не считая царских, была наша маленькая звезда, которую она приколола к плечу! Я был совершенно потрясен, когда увидел ее стоящей с ним рядом посреди церкви — она выглядела такой счастливой и невыразимо спокойной, совершенно не смущалась. Она даже два-три раза посмотрела в мою сторону, и ее улыбка говорила о том, что она совершенно счастлива, что стоит с ним, наконец, у алтаря! Боже милостивый, это было совсем не то, что я чувствовал на свадьбе Эрни и Даки. Ники, Миша, Христиан и я держали над ней венец, а четыре брата Сандро держали другой над ним. Жара была ужасная, и бедная Элла почувствовала себя плохо, прямо позеленела, но служба очень быстро закончилась, так что все прошло. Остаток дня мы провели во Дворце, в 6 часов — большой свадебный обед, а в 9 часов — концерт. Фейерверк закончился очень рано, что было спасением, так как все смертельно устали, и мы думали только о том, чтобы добраться домой как можно быстрее. Мы проводили их в карете, запряженной четверкой чудесных серых лошадей (в ряд), и поехали домой. Было 11 часов, и мне не терпелось получить письмо моей любимой, которое, я знал, должно было придти. Спасибо, дорогая, за то, что ты так много написала мне по-русски. Как хорошо ты это сделала, почти безупречно!
Сейчас спокойной ночи, моя дорогая невестушка. Поздно, и глаза у меня закрываются... Спокойной ночи, спокойной ночи, моя дорогая...
Вольфсгартен,
28 июля/9 августа 1894 года,
письмо А-67.
Мой родной бесценный Ники,
Я посылаю тебе самую нежную свою благодарность за твое милое письмо, которое пришло сегодня вечером. Милый, ты написал мне даже в день свадьбы Ксении, который, я уверена, был так утомителен. Что милая девочка выглядела прекрасно, я легко могу себе представить. Но для меня, которая видела ее только ребенком, почти невозможно представить ее замужем. Какой счастливой и довольной она сейчас должна быть, будучи замужем за человеком, которого она так любит, и имея свободу делать все, что ей нравится, будучи не обремененной никакими серьезными обязанностями. Тебе не казалось странным, что ты держал венец над ней? Она намного моложе тебя. Трогательно, что она надела нашу маленькую звезду — пусть она принесет ей удачу и счастье. Да, твои чувства действительно должны были отличаться от тех, что были у тебя на свадьбе Эрни. О, тот день был таким пугающим, столько переживаний, и потом видеть, как Эрни стоит рядом с Даки, а Папы рядом нет. Мне хотелось кричать от боли. Он стоял такой одинокий, только дядя Вильгельм приехал к нему... Маленькая Ксения скоро сделалась счастливой. Нам предстоит дольше терпеть, и мы не должны роптать, хотя разлука ужасно тяжела, и я скучаю по тебе сильнее, чем можно выразить словами. Сокровище мое...
Пришла к обеду супруга прусского посла, который едет в Грецию, потом мы пошли посмотреть на гнездо, где лежала ежиха с семью крошками, еще слепыми. Мы сидели и смотрели... а потом мы с Даки снова выезжали собирать грибы. Две кобургские корзины полны с верхом, и еще много в чехле кареты...
Я получила от бабушки прелестное длинное письмо... такое доброе. Она в восторге от твоих телеграмм, что ты отвечал столь быстро. Но ждет от тебя письма. Я всегда подписываюсь как ее дочь, а не внучка, ей нравится это, так как она действительно считает меня за дочь. Но никогда прежде она не начинала письмо так, как в этот раз: “Мое самое любимое дитя, моя дорогая Алики”. Я так счастлива, что ты тоже любишь ее. Когда в семье есть пожилая женщина, это нечто особенное.
Крепко целую, да благословит тебя Бог, мой ангел, любовь моего сердца. Всегда твоя, искренне преданная, глубоко любящая невеста,
Аликс.
Красное Село,
26 июля/7 августа 1894 года,
письмо Н-58.
Моя родная, дорогая, любимая,
Много-много раз нежно благодарю тебя за два твоих дорогих письма, одно из Вольфсгартена и одно из Дармштадта... Ты не знаешь, моя милая, какое удовольствие и успокоение они дали мне и как нужны были мне они. Но я терпелив, моя дорогая Алики, ты знаешь это, и я всегда буду делать то, что ты хочешь, тем более, когда ты права, как в вопросе о нашей свадьбе. Я не хочу торопиться, и мне больно, когда люди не понимают причины. В конце концов, мне все равно, что они думают, потому что это только наше дело!
Мне непереносима мысль, что ты, может быть, все еще терзаешься из-за всех этих глупостей. Я еще раз прошу тебя, дорогая, верить и быть совершенно уверенной в том, что я не желаю торопиться с нашей свадьбой, которая, Бог даст, когда-нибудь состоится! Если бы только мне позволили приехать и остаться с тобой на более длительный срок, это заставило бы других понять, что нет нужды торопиться. Я был бы счастливейшим человеком в мире! Я только что перечитал твое письмо. Да, бесценная моя, я не могу выразить словами, как я счастлив, что ты даришь мне такую любовь!
Да благословит тебя Бог. Только Он знает глубину и чистоту моей любви к тебе! Как хорошо, что я побывал в твоих комнатах и знаю, как они выглядят и где любит сидеть моя дорогая девочка!.. Мой маленький домик в лагере так напоминает мне о том времени, два месяца назад, когда моя маленькая девочка была в Харрогейте — а потом, о, это дивное потом!!! До конца своей жизни я буду помнить эти чудесные дни в Виндзоре и в Осборне, и “Полярную звезду”. Алики, Алики, моя дорогая...
Мы получили известие, что вчера, когда Ксения и Сандро ехали в дом в Ропше, лошади испугались красных фонарей, которые люди зажгли у дороги, карета перевернулась в канаву, и их двоих выбросило. К счастью, они отделались несколькими синяками, но бедному кучеру досталось больше, его пришлось отправить в больницу. Вчера она телеграфировала Маме, что они в порядке и падение им не повредило! Конечно, как всегда бывает, об этом происшествии наговорили всяких глупостей, говорили даже о том, что невесту придавило каретой и что оба серьезно пострадали!
Мои молитвы всегда с тобой... с нежнейшими поцелуями, всегда твой любящий, преданный и до гроба верный,
Ники.
Вольфсгартен,
10 августа 1894 года,
письмо А-68.
Мой родной, дорогой, любимый,
С любовью и нежностью благодарю тебя за твое дорогое письмо, которое я получила сегодня вечером и которое прочитала с таким удовольствием. Каждое слово такой истинной любви радует мое сердце, но вдвое возрастает из-за этого моя тоска по тебе. Все, о чем ты говоришь, также о нашей свадьбе, так трогательно и полно доброты — благодарю тебя за это. Так трудно ждать, когда умираешь от любви, но если бы ты смог часто приезжать и оставаться надолго, это было бы утешением. ...Я повторяю снова, наше ожидание не уменьшит нашей любви, наоборот, если это только возможно, оно увеличит мою любовь, и мое уважение к тебе вырастет. Никогда ни слова ропота, всегда добрый и милый, о, мой Ники, как я тебя люблю! Мне грустно, когда я думаю, что ты так часто остаешься один в своем домике. Но это лучше, чем поведение непослушного маленького офицера артиллерии, о котором ты мне рассказывал, а? (“поведение непослушного маленького офицера артиллерии” — это о Матильде Кшесинской, балерине в Санкт-Петербурге, к которой Цесаревич Николай Александрович был привязан недолгое время до его помолвки с Аликс — ред.). Разве ты так не думаешь? Мне нужно иногда
подразнить моего мальчика, можно?.. Я эгоистичная и жадная, и хочу, чтобы лучшее доставалось мне — шокирует, да? Я не думаю, что ты можешь меня вылечить от этого. Ты нужен мне и только мне. Видишь, какая я жадная... бедная маленькая Ксения, какое начало супружеской жизни — быть сброшенной в канаву — слава Богу, они не пострадали. Но бедный возница, надеюсь, ничего серьезного...
Как раз сейчас очень приятно светит солнышко, если бы только так оставалось — мой милый, до свидания. Много раз нежно целую, дорогой мальчик.
Твоя искренне любящая и глубоко преданная верная девочка,
Аликс.
Красное Село,
27 июля/8 августа 1894 года,
письмо Н-59.
Дорогая моя Алики,
Много раз тебя нежно благодарю за твое милое письмо (№ 63)... Как хорошо это для Даки, что у нее есть ты, которая может дать совет. Кто бы дал ей лучший совет, чем моя родная девочка? Ты говоришь, что ты уже давно стала взрослой и узнала то, что другие не знают до своего замужества. Я должен сказать, что, по моему мнению, это правильно, и всегда лучше узнать мир раньше, чтобы ко всему быть готовым! Если бы только я знал жизнь больше... Кто знает, может тогда бы и не произошло всей этой истории с молодым артиллерийским офицером. Любимая моя Алики, до сих пор мне больно вспоминать тот день, когда я рассказал тебе об этом, заставив тебя страдать! Если бы ты только знала, какие муки стыда вызвало во мне твое ангельское прощение. Мне было бы значительно легче перенести, если бы ты меня отчитала как следует. Твое бедное сердечко билось так сильно, что я даже испугался — и все это из-за моего скотского поведения!
Грек Ники сегодня сидел у меня на верху моей башни, наблюдая, как полк марширует взад-вперед перед палатками; каждый раз, когда я взглядывал на него, он вставал и делал низкие поклоны, заставляя меня и других офицеров хохотать. Я попросил одного из офицеров сфотографировать мой дом со всех сторон, а также комнаты, так чтобы ты, по крайней мере, знала, как они выглядят.
Погода прекрасная, очень тепло и освежающий ветерок. Длинный белый ряд палаток выглядит таким свежим и ярким. Вокруг нас маневрируют маленькие отряды, стрельба, барабаны бьют, играют оркестры, поют солдаты, очень оживленно.
Завтра Ксения и Сандро едут в город, где они собираются принимать поздравления по случаю своей свадьбы. Я тоже должен ехать туда и приложиться к ручке, как все полковники от разных полков и по одному офицеру каждого ранга. Разве это не смешно? Потом я должен склониться перед Сандро в глубоком поклоне и пожать ему руку, если он снизойдет подать ее! Все мужчины из нашей Семьи тоже будут это делать. Я уже однажды прошел через эту церемонию. Это было в честь свадьбы Павла, когда я служил в гусарах. И тогда уже мои сердце и душа принадлежали тебе (1889)!
Я должен заканчивать, мое Солнышко, так как становится поздно, а утром в 9 часов у нас занятия. Доброй ночи, любовь моя, моя обожаемая Алики...
Алики, я с каждым днем люблю тебя глубже и сильнее...!
Вольфсгартен,
11 августа 1894 года,
письмо А-69.
Мой родной милый Ники,
Я лежала в постели с головной болью, но голова у меня так горела, что я решила встать и написать тебе, надеясь, что мне будет лучше. Дует приятный ветерок, и собирается гроза, как и вчера. Летят листья, собираются серые тучи, я слышу отдаленное громыхание. Ну вот — забарабанили крупные капли. Наверняка моей голове станет лучше.
Бедная Шнайдерляйн сегодня утром снова ездила в Дармштадт к зубному врачу, и он запломбировал несколько зубов, но они у нее так ужасно болели, что она не пришла к обеду. Когда я вошла к ней, то нашла ее, бедняжку, плачущей. Позднее я принесла ей супа... и заставила немного съесть, а потом ушла с тем, чтобы она попыталась заснуть. Но боюсь, что если гром будет усиливаться, она не сможет заснуть. Поэтому позднее я зайду к ней, я знаю, что многие люди боятся в такое время оставаться одни. Идет сильный дождь, и попугаи пронзительно кричат от восторга, принимая такую чудесную ванну. От Эллы все еще нет письма — она действительно слишком ленива, чтобы писать... если бы только она написала бабушке... Только что вышел слуга и унес попугаев.
Не переживай из-за артиллерийского офицера, такие вещи случаются, а ты тогда был молод и чувствовал себя одиноким. Это был маленький эпизод, который, слава Богу, закончился хорошо и больше никогда не повторится. Мой милый не должен печалиться об этом.
...Так мило с твоей стороны, что ты попросил одного из своих товарищей сфотографировать твой домик, мне доставит большое удовольствие видеть, как он выглядит. Я уверена, что Ксения состроила тебе гримаску, когда ты подошел поцеловать ей руку. Ты знаешь, я никак не могу представить себе ее замужней! Точно также меня смешит мысль, что Даки замужем. Это так забавно — сейчас, конечно, она отдает всем распоряжения, и экономка с ней советуется, а мне больше делать нечего. После всех этих лет это кажется странным, но она ведет себя очень мило. Иногда так трудно не вмешиваться. Я ее так люблю — она и Эрни преданы друг другу. Она — милое создание...
Я видела, что Шнайдерляйн гуляет по двору, должно быть, она снова чувствует себя хорошо. Вчера вечером ей было очень плохо, и она отказывалась от еды, но я была безжалостна и кормила ее, как ребенка, а позднее вечером она почувствовала себя лучше, но, конечно, оставалась в постели... Я вижу почтальона. До свидания...
28 июля/9 августа 1894 года,
письмо Н-60.
Родная моя, бесценная,
Горячо благодарю и целую тебя за твое милое письмо, оно сделало меня таким счастливым. Сегодня вечером у меня мало времени, чтобы ответить на некоторые из твоих вопросов, так как завтра в 5 утра полк должен быть готов выступать, и мне нужно вернуться из Петергофа в час ночи после большого приема. Я должен поблагодарить тебя, любовь моя, за то, что ты так открыто и прямо говоришь со мной и в такой доверительной манере. Я не могу выразить, как это меня трогает! Радость моя, не может быть ничего, о чем бы мы не сказали друг другу, правда? Никогда никаких секретов, нужно говорить о любой печали и непонимании! Если бы ты знала, какое это для меня утешение...
Следующее мое письмо будет длиннее, дорогая, сегодня у меня нет времени, я буду спать только 2 часа — но это не страшно, наверстаю днем. Доброй ночи, моя милая Алики, прости за такой скверный почерк. Да благословит тебя Бог, моя бесценная невестушка. Много нежных поцелуев от твоего искренне любящего и глубоко преданного старого,
Ники.
Вольфсгартен,
31 июля/12 августа 1894 года,
письмо А-70.
Драгоценный Ники,
...Прежде всего позволь мне послать тебе самую нежную мою благодарность за твое дорогое письмо (Н-60). Не могу тебе выразить, как глубоко оно меня тронуло, написанное ночью, почти без сна — мне бы следовало побранить тебя за это, но для меня это такое счастье... Да, мой дорогой, между нами никаких секретов...
...радостное чувство, что я люблю и любима, сильнее, чем можно выразить словами. Не знаю, почему ты выбрал именно меня. Я не особенно восхищаюсь твоим выбором, но горе тебе, если бы ты сделал другой...
Всегда твоя искренне преданная, глубоко любящая невестушка,
Аликс.
Красное Село,
1/13 августа 1894 года,
письмо Н-64.
Моя дорогая, дорогая Алики, благодарю тебя от всего сердца за твое чудное письмо (№ 67), которое ждало меня в моей маленькой комнате, когда я вернулся домой с маневров. Все, что ты пишешь о Шнайдерляйн, лишь показывает твою доброту, свойственную тебе по отношению ко всем. Я уверен, что если ты хочешь, чтобы она оставалась с тобой подольше и здесь тоже, это можно устроить. Я поговорю с Мамой и напишу Элле. Мне доставляет удовольствие исполнить любое твое желание. Любовь моя, можешь быть в этом уверена! Да и почему не сделать приятное моей малышке, если это в моих силах? Я не могу обещать, но сделаю для нее все, что смогу!
Мы все приехали сюда сегодня утром по железной дороге, погода все время грозила испортиться, но продержалась хорошей во время короткой службы и маленького парада. Приятно было видеть, как отделения от каждого полка, каждое под своим знаменем, маршировали мимо Папы и уходили в места своего расположения. Мы прибыли в дом родителей в Красном, и только тогда — ни раньше, ни позже! — начался настоящий потоп. Мы обедали в маленьком павильоне в саду, из которого открывается прекрасный вид на весь лагерь. Я люблю это место еще с того времени, когда был маленьким мальчиком и, бывало, сидел там часами, любуясь длинным белым рядом палаток и гадая, когда смогу проводить свои летние каникулы в полках с солдатами, которых я так любил. А сейчас, разве не исполнились все мои мечты и желания? Самая лучшая, глубокая, прекрасная божественная мечта осуществилась! Я могу считать себя самым удачливым и счастливым из всех живущих на земле и должен вечно благодарить нашего милосердного Бога за то, что Он дал мне величайшее сокровище на земле — тебя, моя бесценная, любимая Алики, которую я теперь могу называть своей. Да, да, хотя мы на время разлучены и это трудно переносить, я самое счастливое создание в мире! В моем сердце и душе наконец-то покой, я чувствую себя совершенно уверенным в чувствах моей милой невестушки. Как я тебя люблю!
После ланча Папа, Мама, тетя Алиса и другие родственники поехали обратно в Петергоф, а я вернулся в лагерь. Полк уже два часа как отбыл, поэтому я переоделся, надев самую старую форму, ибо потоками лил дождь, и в старой одежде так удобно. Потом я вскочил на лошадь и вместе с Костей и Ники поскакал к тому месту, где остановился полк. Бедняги, в какое положение они попали! На этот раз был более крупный маневр — бригада против бригады, и нас атаковали с двух сторон. Ты не можешь себе представить, на кого мы были похожи, когда возвратились! Насквозь промокшие и покрытые с головы до ног глиной и липкой грязью! Но было тепло, и мы хорошо исполнили свой долг, поэтому все, вернувшись домой и переодеваясь, были счастливы — я больше других, потому что, переодеваясь в свежее, уже пожирал глазами твое милое письмо. Не могло быть лучшей награды после такого дня! Мы ужинали в 9 часов. Потом я с одним тут поиграл в биллиард и побежал домой, чтобы поболтать с тобой, мое чадо, моя любимая малышка!
Доброе утро, Солнышко мое любимое!
Какой у нас славный день! Это чрезвычайно удачно, так как всю ночь лил дождь, а в 12 часов мы выступили из лагеря на дивизионные маневры. Да, нам нужно сделать довольно много, и я доволен, что целый день буду на открытом воздухе с полком...
Так как сегодня мы представляем противника, то оденем белые формы и белые фуражки, в которых очень похожи на конных гвардейцев, только без лошадей. На этом я должен заканчивать.
До свидания, моя дорогая Алики...
С самой горячей любовью и
нежнейшими поцелуями,
остаюсь твой преданный и
глубоко любящий,
Ники.
Да благословит тебя Бог.
Красное Село,
2/14 августа 1894 года,
письмо Н-65.
Мое дорогое сокровище,
Горячо благодарю тебя и с любовью целую за твое милое письмо (№ 68), которое я нашел ожидающим меня на столе после своего возвращения домой с маневров. Полк вышел из лагеря в 12 часов и вернулся в 8.30. День был прекрасный. Все больше напоминало мне пикник, чем марш. Всю ночь шел дождь, поэтому пыли не было. Когда мы пришли к месту, где собирались войска и где мы должны были ждать 3 часа, то увидели большую палатку, поставленную в тенистом лесу, в которой был приготовлен хороший завтрак. Я невольно подумал о моей девочке — как бы ей понравилось все это и то веселье, которое мы устроили бы потом! Офицеры часто совсем как маленькие дети, особенно, если их много собирается вместе, и им нечего делать. Мы начали играть во всевозможные игры, мы достали одеяло, и я предложил положить на него крестьянского мальчика и подбрасывать его в воздух. Это было ужасно забавно, но вдруг ткань порвалась, и бедный паренек упал в мягкую траву. Мы очень испугались, но он не ушибся, только ухмылялся и в награду получил серебряную монетку. Поблизости паслось много крестьянских лошадей, и вот пятеро офицеров вскочили на них, неоседланных, и устроили настоящие гонки. Умереть можно было от смеха, все подбежали посмотреть на это зрелище, и с обеих сторон была публика. Один из всадников сразу упал. Другие лошади кусали друг друга, брыкались, и наездники прилагали нечеловеческие усилия, чтобы удержаться на их спинах! Конечно, на каждого человека и на каждую лошадь мы сделали ставки. Одни и те же выиграли дважды! В 5 часов наше веселье закончилось. Прибыло для участия в маневре много генералов, и нам пришлось вернуться в наши ряды и постараться выглядеть серьезными! Мы атаковали нашего противника превосходящими силами в самом важном месте, и все закончилось в 8 часов, как раз на закате, который был великолепен. И мне вспомнилось твое прелестное маленькое стихотворение, которое я так люблю.
Когда сияющий свет дня,
В объятьях ночи умирает,
Мне стоит вспомнить лишь тебя,
И мрак вечерний отступает.
Каждый прекрасный закат солнца напоминает мне об этих четырех строчках! Мы вернулись в 8.30 и ужинали под музыку. Пришел человек — торговец фейерверками, и через несколько минут все, что он принес, пошло в дело — был страшный шум, некоторые обожгли себе пальцы, и все были счастливы! Дети!... В одной из моих рот есть большая собака, которую солдаты обучили приносить патроны во время боя, сзади. Я имею в виду, из тыла...
Да, моя дорогая, я твой, твой, полностью принадлежу тебе сердцем и душой, и несказанно счастлив этим. Я ужасно горжусь, что меня называют твоим...
Бесценная моя Алики, один Бог знает глубину и бесконечную искреннюю преданность, с которой я люблю тебя! Чудесно светит луна, ночь спокойная и мягкая, весь лагерь спит — если бы только ты была здесь рядом со мной в моем домике.
Доброй ночи, моя любимая девочка, и да благословит тебя Бог! Спи, моя радость, и пусть твой Ангел-Хранитель хранит тебя, дорогая Алики, как и моя любовь. Вечно твой, преданный, любящий и верный старина,
Ники.
Вольфсгартен,
18 августа 1894 года,
письмо А-75.
Мой дорогой, родной,
Самые лучшие пожелания тебе и всему полку; мои мысли будут с тобой больше, чем всегда... приятно слышать, что день маневров 2/14-го был таким удачным — для вас всех это, должно быть, была большая радость, хотя, я думаю, и несколько утомительно. Вы ненормальные, разве можно было подбрасывать в одеяле этого бедного мальчика, но мне хотелось бы посмотреть скачки, это, наверное, было уморительно. Как хорошо, что твои родители уже приехали и что милая тетя Алиса и кузены так долго там остаются. Передай им обязательно, что я их очень люблю...
Ты знаешь, здесь такое волнение из-за одичавшей коровы. С 5 часов она в лесу, а вечером подходит к жилью совсем близко. Она убежала от своих хозяев, живущих где-то у Майна. Кое-кто ее вчера видел. К их радости, у нее на шее цепь. Тот, кто ее поймает, получит 100 марок в награду, но она так напугана, что как только к ней кто-нибудь приближается, она бросается прочь...
Фрейлейн Шнайдер сегодня ведет себя ужасно! Ты знаешь, что сегодня сказала эта противная женщина? Она полагает, что было бы лучше, если бы ты не приезжал, чтобы потом не расстраиваться при расставании. Ей нравится дразнить меня... Она ужаснулась, узнав, что я это написала... Я ей перевела из твоего письма о маневрах и о собаке, которая сзади подносит патроны. Я очень смеялась...
Дождь льет как из ведра, а я после солнышка надеялась, что погода будет прекрасная. Это слишком утомительно. Бедные люди, весь их урожай может погибнуть. Сейчас ты в церкви, и я мысленно молю Бога благословить и охранить тебя и всех ваших, и чтобы вы могли провести вместе еще много таких дней!
Нежно тебя любящая и глубоко тебе преданная невеста,
Аликс.
Харрогейт,
4 июня 1894 года,
письмо А-36
Мой дорогой, бесценный Ники,
Сердечно благодарю и с любовью целую твое только что полученное дорогое письмо... Дождь льет как из ведра, но когда Шнайдерляйн и я выезжали, было не так плохо, только сыро и неприятно. Если будет так же продолжаться, мы можем снять колеса и грести веслами.
Как мило, что твоя Мама подарила тебе портфель для писем совушки. Их, на самом-то деле, и хранить не стоит... Итак, ты только хочешь, чтобы ты для меня кое-что значил. И это все? Тогда тебя легче удовлетворить, чем меня. Я хочу больше, намного больше, а взамен возьми мое сердце, мою жизнь и делай с ними, что хочешь.
Сегодня утром я читала много ваших молитв, переведенных на французский язык. Некоторые из них так красивы, но, сердце мое, мне не нужен посредник для моих молитв, я все говорю Господу прямо и каюсь в своих грехах, и я знаю, что Он простит меня ради Сына Своего Иисуса Христа, Который умер, чтобы мы могли получить прощение и спасение. Я не хочу, чтобы мой Ангел-Хранитель просил за меня Бога. Моя молитва прямо возносится к Отцу Небесному. Я не хочу, чтобы Богородица вступалась за меня. Я не могу просить через кого-то, никогда так не делала: было бы ужасно, если бы сейчас меня принуждали к этому. Я бы подумала, что совершила тяжкий грех, и не могу просить прямо. От меня такого трудно ожидать, любовь моя, не так ли? Ах, если бы ты был здесь, мне так много надо у тебя спросить о том, что я прочитала. Иметь образы Богородицы и святых и целовать их — это я хорошо понимаю. Почему также не целовать фотографии тех, кого любишь и кого больше нет, а когда смотришь на них, то вспоминаешь все хорошее, что они сделали, и стараешься брать с них пример.
Но молиться им, как и молиться Богородице? Зачем, Ники? Я могу любить, почитать и уважать Ее как Матерь Господа и как Самую чистую и лучшую Женщину из всех, что когда-либо жили, но разве это причина, чтобы Ей молиться? “Ты не должен знать другого бога, кроме Меня” (Осия 13, 4) — тогда почему это? О, если бы только ты был здесь, чтобы поговорить со мной об этом, это пугает меня. Мне нужна твоя помощь. Надеюсь, что не причиняю тебе боли тем, как я об этом говорю. Но если бы ты только знал, как я себя чувствую. Я хочу быть хорошей христианкой, но есть вещи, которые меня шокируют, и я хочу, чтобы ты мне их объяснил. Чтение никогда не может дать ясного представления. Но ты такой истинный, добрый христианин, поможешь мне. И если есть вещи, которые я не могу делать, — как ты думаешь, мне их можно будет пропускать? Я очень надеюсь, что не огорчаю тебя, ни за что в мире я бы этого не сделала.
...Сегодня вечером я чувствую себя грустной и подавленной, а этот монотонный шум дождя еще усиливает такое настроение. Как мне стыдно, когда я думаю о том, как вела себя в тот вечер. Что ты должен был подумать обо мне, плачущей, как ребенок. И ты был так невыразимо добр ко мне. Но я так долго держала все в себе, что просто не могла больше сдерживаться. Мне всегда тяжело молча все переносить. Я знаю, что мужчины не любят слезы — не думай обо мне из-за этого плохо, хорошо? Но если тебя так любят, это так трогает.
Мой бесценный, дорогой,
Самое нежное спасибо за твое письмо, которое я получила этим утром... Фрейлейн Шнайдер приехала... Эта милая маленькая женщина настаивает на том, чтобы мы говорили только по-русски, а я стою и улыбаюсь ей, не в состоянии ничего понять. У меня такая плохая память. Она попыталась что-то вбить в меня. Через несколько минут она спустится вниз и если снова меня это спросит, о, Боже мой! ...Вильгельм Грэнси прислал мне прекрасные ландыши, которые они собрали в лесу возле Дармштадта...
Сегодня большой праздник, и парк был переполнен людьми — маленькие парочки в трогательных позах расположились под деревьями. Без сомнения, они получали огромное удовольствие... Мой дорогой, любимый Ники, я бы хотела зацепиться за одну из ласточек, пролетающих за моим окном, и лететь с ними через холмы и долины, моря и страны к тебе, моя верная любовь... Бог да благословит и охранит тебя и отведет от тебя все печали. Скажи что-нибудь доброе Михен, когда увидишь ее, бедняжку, хорошо?
Всегда твоя глубоко любящая старушка,
Аликс.
Верная до смерти! Твоя всегда и навечно... Я получила мой первый свадебный подарок, маленькую серебряную лампу, от некоего джентльмена... ну что ты скажешь на это, старичок? Совушка тебя очень нежно целует.
Замок Виндзор, 14 мая 1894 года, письмо А-15.
Мой любимый, милый, дорогой Ники,
Я сажусь тебе писать и хочу пожелать тебе счастья в твой день рождения. Любовь моя, да благословит тебя Бог в этот день. Пусть новый год твоей жизни, в который ты вступишь, будет полон только счастья и несказанного блаженства. Я не могу высказать все мои поздравления и наилучшие пожелания. Ты, мой дорогой Ники, я уверена, сам догадаешься, как горячо я молюсь за твое счастье и чего я тебе желаю. Это первый день рождения, когда я могу тебе написать, но не первый, в который я о тебе думаю. Как мне раньше хотелось послать тебе хоть строчку о любви, но, увы, нельзя было. Ах, какой радостью было бы провести этот день вместе, но я буду все время думать о тебе, мой дорогой...
Нежно тебя благодарю за два твоих милых письма, которые я получила сегодня. Ты просто ангел, что написал мне из Санкт-Петербурга, потому что я уверена, ты, должно быть, еле жив после того, как столько времени провел со своими солдатами. Я совершенно очарована твоими фотографиями и расставила их по всей комнате. И меня радует, что вокруг меня так много милых лиц моего любимого... Вчера у бабушки был приятный частный оркестрик, и мы все сидели после обеда с гостями и слушали. Я с трудом сдерживала смех, глядя на мужчину, играющего на виолончели — у него был бесподобный блестящий черный парик, и он так странно выпучивал глаза...
Сегодня утром я катала фрейлейн Шнайдер в двуколке. Я думаю, ей понравилось кататься в чудном парке. Если бы ты был здесь, ты бы ужасно хохотал, слушая наш разговор. Сегодня я попыталась немножко поучить, а как только закончу это письмо, собираюсь писать перевод с русского. О, произношение “л” и “ h ” — это что-то невозможное. А они в таком же отчаянии от английского “th”... Да благословит тебя Бог, любимый мой, пусть Он отведет от тебя все печали и заботы, и пусть в твоей жизни будут только солнце и счастье. Я желаю тебе всего, что только может желать человек. Мне хотелось бы лучше выразить мои чувства, но это трудно, когда сердце так переполнено.
До свидания, любовь моя. Много раз нежно тебя целую, милый мой... Глубоко преданная тебе, любящая и верящая,
Аликс.
Замок Виндзор, 18 мая 1894 года, письмо А-19.
Любовь моя,
Еще минуту или две будет продолжаться твой день рождения, поэтому я могу еще раз пожелать тебе радости и благополучия. Я весь день так много думала о тебе, и мне было и радостно, и грустно при мысли о том, что это твой день рождения... Да, дорогой, в самом деле, это блаженство знать, что наконец-то у нас есть право любить друг друга и что эти годы испытаний закончились для нас так счастливо. И какое полное любви сердце ты предлагаешь мне — благослови тебя Бог за это, мой любимый. Я отдаю тебе в ответ всю мою жизнь и всю силу женской любви. Если бы ты только знал, что ты для меня значишь! Я никогда не смогу достойно возблагодарить Всемогущего Бога за это счастье, которое Он дал мне. Уверенность в твоей любви помогает мне легче переносить разлуку...
А сейчас, любимый, я должна попрощаться... Твоя вечно любящая и искренне преданная невеста,
Аликс.
Харрогейт, 23 мая 1894 года, письмо А-24.
Драгоценный Ники,
Сегодня днем фрейлейн Шнайдер и твоя совушка чудесно покаталась по холмам, собирали цветы, растущие у обочины дороги. Ветрено, прохладно. Закат солнца был великолепен, все окутала дымка, поэтому мы можем надеяться на прекрасную погоду. Пока наши дамы работали, я им читала из русской географии, а сейчас, перед тем, как ложиться спать, немного напишу. Наша комната выглядит прелестно, украшенная цветами, которые мы сегодня собрали, и всеми моими фотографиями...
Больше часа Шнайдерляйн и я занимались русским языком, но это было совсем не просто, так как в то же самое время на улице выступали и чудесно пели “Панч и Джуди”. Мы читали о мальчике и его больной матери, о именинах бабушки и корзине с яблоками — хороший рассказик, но когда потом я должна была его пересказать, почувствовала себя совсем беспомощной — знаю довольно много слов, но не могу связать их в предложение...
Перед тем, как лечь спать, я хочу еще раз перечитать твое милое письмо, оно делает меня счастливой.
О, какая невыразимая радость знать, что ты любима и желанна, и я на коленях молюсь о том, чтобы с каждым днем становиться все более достойной твоей великой любви. О, мой Ники, мой дорогой... Да благословит тебя Бог ныне и во веки веков. От любви к тебе мне хочется плакать. Мне очень не хватает тебя. Я скучаю также и по Эрни, который раньше мог в любую минуту вбежать в мою комнату, а сейчас женат и счастлив, и ему не до меня. Никогда не было брата добрее и милее, если не считать, конечно, моего козлика и моего любимого Папу — ужасно думать, что никогда больше мы не встретимся с ним в этом мире. С каждым днем мне все больше и больше его не хватает, особенно сейчас, когда, благодаря тебе, мое сердце так полно любви. Завтра моей младшей сестре Мэй было бы 20 лет. Только подумать, какой бы уже взрослой и милой она была. Но, любовь моя, мне лучше лечь спать, у меня сегодня очень болели ноги...
Доброе утро, дорогой мой мальчик... На улице играют какие-то бедняки, и не плохо: арфа, виолончель, кларнет и, наверно, скрипка, — это напоминает мне о моей любимой Венеции... Ты знаешь, я уже пробовала делать массаж, но никакой пользы не было, и доктор думает, что при моей болезни это даже вредно, так как нерв проходит по всей ноге, а не только в колене. Сегодня утром, по крайней мере, стало теплее и ярко светит солнце. На прошлой неделе здесь немного шел снег... ну, ты знаешь, мы на полпути к Шотландии, между Лидсом и Йорком...
Бог тебя благослови, моя любовь. Много нежных поцелуев от твоей вечно любящей и искренне верной старушки,
Аликс.
Харрогейт, 26 мая 1894 года, письмо А-26
Драгоценнейший мой Ники,
Я снова начинаю письмо тебе сегодня вечером, так как утром у меня мало времени. Доктор меня осмотрел, он хочет, чтобы я лежала как можно больше. Я не знаю, как правильно описать — в общем, когда я лежу, через мои артерии крови проходит в три раза больше, чем когда сижу, поэтому отдых для меня — это главное. Кажется, что я страдаю подагрой. Я принимаю серные ванны по 15 минут, потом 3 минуты стою, а потом что-то вроде игольчатого душа: из тысяч дырочек на меня брызжут струйки воды, сначала горячей, а потом прохладнее. Ощущение не очень приятное. В настоящее время мне нельзя пускаться ни в какие экспедиции — ни гулять пешком, ни ездить, можно “выезжать” только в кресле на колесиках, так как я должна двигаться как можно меньше. Чем спокойнее и меньше боль, тем лучше.
Гретхен как раз сейчас заставляет Шнайдерляйн читать по-английски детские стишки, что весьма уморительно, но боюсь, что она не научит ее хорошему произношению. Сегодня я читала им о русском климате, о температуре... Они читают “Дом, который построил Джек”, и это мне очень мешает писать. Я учу стихотворение Лермонтова по-русски...
Чтобы забраться в мое кресло на колесиках, я должна была выскользнуть через заднюю дверь, потому что все стоят и смотрят... Когда я ехала в своем кресле, я встречала много всадников, мужчин и девушек. Я им страшно завидовала, поля и луга так великолепны для легкого галопа. Я заранее радуюсь завтрашнему дню, когда принесут твое письмо. В 10 часов доктор приходит проверить мою коленку, это утомительно, но надо терпеть и делать все, чтобы поправиться, ради моего Ники.
Я должна попрощаться, так как действительно поздно. Да благословит тебя Бог, милый.
Спи спокойно, приятных тебе снов... всегда твоя,
Аликс.
Харрогейт, 27 мая 1894 года, письмо А-27.
Дорогой, милый Ники,
Я люблю тебя и нежно благодарю за твое милое письмо, которое получила сегодня... Я ходила с Гретхен в церковь св. Петра, она такая высокая. Мы слышали чудесное пение, но проповедь была не очень хорошая. Мы сидели сзади, среди людей разных сословий, как мне это понравилось, и сзади нас сидел какой-то мужчина и пел очень красиво. Это длилось полтора часа, а потом я почувствовала, что у меня тело слегка одеревенело, так как скамья была жесткой и узкой. Мне очень стыдно, что я не встаю на колени, но мои ноги мне этого не позволяют.
Да, в здешних газетах обо мне писали “очаровательная”, газета “Правда”, описывая меня, сообщила, что у меня подбородок коротковат. Увы, я это уже давно знала, и боюсь, что даже ради тебя мне не удастся его вытянуть. Ну а в другом они мне очень льстили. Но больше всего меня позабавило их сообщение о том, что у них нет моего фото в полный рост, а есть только такое, где меня можно увидеть только до икр. Ты когда-нибудь слышал, чтобы в газетах печатали такие выражения? Я хохотала, как сумасшедшая.
Любимый мой мальчик, сегодня утром в церкви я горячо молилась за тебя. А ты молился за меня? Я снова буду молиться через час, буду просить Его, чтобы Он сделал меня существом, более достойным твоей любви. А сейчас я должна немного позаниматься русским языком, или ты будешь бранить свою лентяйку. До свидания, мой любимый, мой драгоценный Ники. Мое Солнышко, я посылаю тебе издалека много нежных поцелуев и благословений.
Глубоко любящая тебя старушка,
Аликс.
Да благословит тебя Бог, мой верный до смерти. Пожалуйста, всегда мне все рассказывай про своих солдат. Мне это так нравится, ты знаешь, как я люблю солдат. Ах, как мне хорошо знакомо их пение, когда они маршируют домой, и как часто я останавливалась послушать их. А сейчас я буду учиться любить и ваших солдат, а ты в своем сердце найди уголок для моих любимых гессенцев, хорошо, милый?
Харрогейт, 28 мая 1894 года, письмо А-29
Мой глубоко любимый Ники,
Что мне сказать, чтобы выразить свою радость и благодарность за полученные мной за один день три длинных и таких дорогих для меня письма? Второе адресовано в Уолтон, одно из Гатчины и одно из лагеря. Необычная почта, я еще не вполне этому поверила.
Здесь отвратительные люди... Сейчас, когда они обо мне разузнали, они стоят толпой, чтобы посмотреть, как я выезжаю. И хотя сейчас я сажусь в свое кресло на заднем дворе, они наблюдают за дверью, а потом бегут, чтобы увидеть меня, а некоторые даже следуют за мной. Одна неприятная женщина подходит совсем близко и смотрит во все глаза... Я подумала, что, может быть, это та твоя сумасшедшая корреспондентка — помнишь письмо в Кобурге, которое ты мне показывал? Потом, когда я иду в магазин купить цветов, девушки стоят и смотрят в окна, как будто это аквариум. Аптекарь сказал Вадделю, что он подал просьбу поставить у дома полицейского, который отгонял бы зевак. Очень мило с его стороны, но это не поможет. “Это она,” — сказал кто-то позади меня. Я бы не возражала, если бы не сидела в инвалидном кресле. Когда Гретхен была сегодня утром в магазине, туда вошла маленькая девочка, и когда мужчина спросил ее, видела ли она меня, она сказала: “Да, но только один раз”, так как моя “карета” стоит на заднем дворе, и мне не очень-то нравится, когда меня разглядывают. Я бы хотела, чтобы люди это поняли и держались подальше, а не рассматривали меня из окон через театральные бинокли. Это так неприятно!
...Больше я сегодня не могу писать, так как два часа перед ужином занималась со Шнайдерляйн, и сейчас устала. Доброй ночи, любовь моя. Много нежных поцелуев и горячая молитва за твое счастье и благополучие. Твоя вечно, до смерти глубоко любящая, глубоко преданная невестушка,
Аликс.
Харрогейт, 30 мая 1894 года, письмо А-30.
Мой любимый Ники,
Крепко целую и самым нежным образом благодарю тебя за твое милое письмо, которое я получила в это утро... Итак, у вас тоже плохая погода, мне очень жаль, и бедный мальчик должен как можно быстрее забираться в постель... У меня в спальне нет отопления, но должна сознаться, у меня есть грелка с горячей водой, потому что я так страдаю, когда у меня мерзнут ноги!
...а твои офицеры задают разные вопросы и приводят мальчика в смущение. О, как мило! Нет, я имею в виду, что мне тебя жаль — вот видишь, какая я для тебя обуза и насколько счастливее ты был бы без меня. Но я не могу жить без тебя и твоей любви. “Я люблю тебя, я люблю тебя, это все, что я могу сказать, это мой сон ночью, мое видение днем”.
У Гретхен урок русского языка, а я на диване с больной ногой. Между прочим, сегодня принесли мое платье, помнишь, ты в Кобурге помогал мне выбрать материал. Ох, какие трудные русские глаголы! Боюсь, мне никогда их не выучить. Сегодня мы читали о медведе и маленьких детях, которые приняли его за большую собаку и играли с ним у солдат. О, такие хорошие рассказы, не правда ли? ...Дамы уморительны — когда Гретхен не может выговорить русские слова, я советую ей чихнуть и плюнуть, и действительно, тогда ей легче. О, я прошу у тебя прощения за то, что дурно отозвалась о твоем родном языке.
...Прошлой ночью, когда я забралась в постель, меня ожидало большое разочарование. Моя грелка с горячей водой протекла и промочила постель, и мне пришлось мои холодные, как лед, ноги завернуть в шаль. Музыканты внизу опять играли, и совсем неплохо. Дамы ушли за покупками, так что я оставлена в тихом одиночестве писать письма. Я предпочитаю быть одна и в тишине, обычно вокруг меня все время кто-нибудь крутится. Как видишь, я необщительная особа...
Ну вот, поднимается ветер, собираются тучи. Ну надо же, я даже не могу открыть окно, люди начинают в него заглядывать. Мне их хочется отшлепать!
Ну, а сейчас до свидания, любимый мой. Я нежно прижимаю тебя к своему сердцу и целую тебя. Да благословит тебя Бог, мой навеки Ники. Всегда искренне, глубоко любящая тебя, преданная тебе невеста,
Аликс.
Харрогейт, 30 мая 1894 года, письмо А-31.
Мой дорогой и бесценный,
Самое нежное спасибо за твое дорогое, длинное письмо, за твои стихи и анекдот... Мы только что проглотили ужин, и я снова на диване. Гретхен пишет, а Шнайдерляйн работает, и они обе только ждут, когда я закончу, чтобы играть в Halwa (английская карточная игра — ред.) Не сердись за то, что мы увлеклись этой игрой, но нельзя же читать весь день.
Я буду здесь на свой день рождения и, боюсь, еще долго после этого, так как мне, по возможности, нужно принять 21 ванну. Я их и так принимаю ежедневно, но не намерена делать это всегда, так как это слишком утомительно. Я в отчаянии, потому что вижу, что наша поездка в Уолтон становится нереальной, а потом я вообще завою — слишком велико разочарование. Но доктор посмотрит и, может быть, мне не нужно будет принимать все эти ванны... Мои ноги болят больше, чем обычно. Не сердись на меня, если, возможно, мне придется остаться здесь надолго. Не думаешь ли ты, что было бы лучше, если бы я после этих четырех лет постаралась излечиться от болей и стать сильной и здоровой, чтобы потом в России выдержать долгое стояние на ногах? В настоящий момент для меня стояние — самая плохая вещь, от него у меня опухают ноги. Но хватит о моем здоровье, это неинтересно. Я постараюсь сделать все, что могу, и не будем отказываться от Уолтона...
Сегодня днем я на часок выезжала с Гретхен в своем кресле — вниз с холма едешь с такой скоростью, но полил дождь, и я велела слуге заехать под навес, и он меня завез в угол, чтобы я не стояла в проходе, спиной к улице, а лицом к двери, на которой было написано: “Не двигать”. Я чуть не рассмеялась, но сдержалась. Потом мы ехали вверх по крутой дороге, так что нужно было толкать коляску. Когда мы достигли вершины, засияло солнце, и на небе появилась радуга. Это было так красиво, и больше, чем обычно, мне захотелось быть с моим дорогим Ники. Нельзя даже наполовину наслаждаться красотой, если рядом нет того, кого любишь. Я люблю тебя, я люблю тебя, навсегда и навечно, на всю вечность!..
Харрогейт, 31 мая 1894 года, письмо А-32.
Драгоценный Ники,
...Итак, у вас тоже была плохая погода. Сегодня было две грозы, после которых я выезжала в кресле на колесиках с Гретхен, шедшей рядом со мной, мы ездили к болотам и чудесному маленькому кладбищу — для меня идти пешком было слишком сыро. Мы возвращались мимо лесного заповедника и оранжерей, остановились и купили цветы, благодаря которым наши комнаты выглядят веселее...
Я читала одну из книг, ту, которую перевел старый священник, но не смогла закончить, так как страшно устала, чтобы вникнуть в смысл. Мне часто приходится перечитывать абзацы по многу раз. Я хотела бы, чтобы ты был сейчас здесь и чтобы я могла спрашивать тебя о том, чего не понимаю.
...Ксения у Сандро... какая это, должно быть, для них радость — но мы не должны ворчать, наша очередь, Бог даст, когда-нибудь тоже придет, но нужно быть терпеливыми. “Терпение в этой жизни должно быть для нас главным”. Не так ли, мой дорогой? Время от времени выглядывает солнце, теплее. Я должна ответить на другие письма. О, как я жду твоего приезда. Так много есть всего, что ты мог бы мне помочь понять, и есть вещи, о которых мне легче было бы говорить с тобой, чем со священником, например, об исповеди. Но достаточно на сегодня, мой милый.
Остаюсь, просящая для тебя Божиего благословения, всегда глубоко тебя любящая, искренне преданная и обожающая невеста,
Аликс.
Харрогейт, 2 июня 1894 года, письмо А-34.
Мой бесценный дорогой Ники,
Крепко целую и сердечно тебя благодарю за как раз только что полученное от тебя письмо (№ 27). Ох, старичок мой дорогой, ты доставил мне такую радость — и все эти добрые ласковые слова. Бог да благословит тебя за них... Я два часа занималась русским языком. Уже почти выучила наизусть молитву Господню. О, как бы я хотела быть умной ради тебя. Когда я думаю о тебе, я чувствую себя такой неразумной...
Виктория сейчас приезжает одна и будет с 5-го по 8-е, чтобы я не была в одиночестве в свой день рождения. Завтра день рождения Георгия. Интересно, получишь ли ты это 6-го. Как я мечтаю о тебе. Это один из дней в году, который я больше всего не люблю. В этот день я всегда чувствую себя несчастной, потому что не знаю, что мне принесет следующий год! Этот принес мне и большую печаль, и неописуемую радость. Сейчас время, когда больше всего думаешь о дорогих ушедших людях. Это будет мой третий день рождения без моего дорого любимого Папы. О Ники, что он для меня значил! Никто никогда не узнает. Но я не могу об этом говорить, иначе мне не сдержать слез, и тогда дамы вообразят Бог знает что, уставятся на меня и замучат своими вопросами. Но это потеря, которая с каждым днем чувствуется все больше и больше. Боже, помоги мне!
...Но достаточно на сегодня, твоя невестушка благословляет тебя и горячо-горячо целует...
...Доброе утро, мой любимый! Несколько слов перед тем, как я пойду в церковь... Вчера Гретхен читала мне краткую биографию Пушкина, очень-очень интересно, а со Шнайдерляйн я читала по-русски про детские годы Петра Великого. Звучит впечатляюще, не так ли? С большой помощью, но я могу разобраться... Сейчас я должна идти одеваться, напялить шляпку и выглядеть степенной. Я буду думать о тебе, сладкий мой, и я уверена, что наши молитвы встретятся. У всех нас есть свой Ангел-Хранитель, хранящий нас, и мы должны помнить, что все Ангелы пекутся о нашем благополучии. Разве нам не сказано, что Ангелов больше радует один раскаявшийся грешник, чем много праведников, не нуждающихся в покаянии?
...Ну, я снова пришла из церкви, такой красивой и маленькой, и в следующее воскресение мы снова пойдем туда... Народу было очень много, и нам потребовалось время, чтобы добраться до крыльца, где ждала карета. К моему ужасу, там стоял полицейский, ждала толпа, и я слышала, как какая-то дама сказала: “Выходит Принцесса Аликс Гессенская”. Потом джентльмен, который сидел с нами на скамейке, учтиво стал держать надо мной свой зонтик.
Я залезла внутрь самым неловким образом, краснея, как рак. Эти добрые люди доводят меня до крайнего смущения, а Гретхен, бессовестная, надо мной смеется. Все пока, так как это длилось почти два часа, и сейчас перед ланчем я должна немного отдохнуть. Я так молилась за тебя, за себя, чтобы мне стать лучше и как женщине, и как христианке, и чтобы Бог помог мне узнать и полюбить твою Церковь, и чтобы Он помог мне преодолеть самую большую трудность — стать более достойной тебя. После церкви я чувствую себя намного спокойнее, так что мне хочется ходить туда и молиться каждое утро и вечер.
...Нежные поцелуи и благословения от твоей вечно преданной и любящей,
Аликс.
Петергоф,
20 июля/1 августа 1894 года,
письмо Н-52.
Любовь моя милая,
Сегодня для меня удачный день, я получил три письма от моей дорогой, и какую радость и счастье они мне доставили! Спасибо, спасибо тебе за то, что ты так часто мне пишешь и за все добрые слова, которые ты мне говоришь. Мне тоже кажется, как будто ты говоришь со мной своим милым, мягким, любящим голосом, когда я жадно читаю твои письма...
Сейчас ты с бабушкой пьешь чай — как мне хотелось бы увидеть, что происходит без меня в Осборне! Как любезно было со стороны бабушки сделать обо мне это замечание в своем дневнике, и ты, милая, такая добрая, помогаешь доброй старушке, хотя у тебя болят ноги.
...Моя милая, бесценная, дорогая Алики, я так часто думаю о твоих бедных ножках, и мне так больно, что я не могу облегчить твои страдания, которые ты с таким терпением переносишь, мой любимый ангел! Каждый день я восхищался твоей сильной волей, тем, что ты стараешься никому не показать своих страданий, и ты их скрывала так хорошо, что я часто не знал, сильнее стала боль или слабее! Моя родная, дорогая, Солнышко мое, я люблю тебя и так сильно желаю, чтобы ты хорошо себя чувствовала, была спокойна и счастлива, пока меня нет с тобой!!!
...Моя дорогая Алики, можешь быть уверена, что я не хочу спешки, я тебя вполне понимаю и совершенно согласен, что не следует торопиться с нашей свадьбой по этой причине. У нас особый случай. Дорогая девочка, это показывает, как серьезно ты смотришь на это дело, и я тебя еще больше люблю, если только это возможно, мое Солнышко, моя дорогая, любимая, единственная, моя жизнь!
Миша и Бэби (младшие брат и сестра Николая Александровича — Михаил Александрович и Ольга Александровна — ред.) приехали ко мне домой. Они живут внизу, но его комната соседствует с моей. Они освободили свои прежние комнаты в коттедже для тети Алисы и кузенов, которые приезжают завтра и собираются жить с Папой и Мамой. Завтра я уезжаю в лагерь и жду этого с нетерпением, потому что люблю службу, но забросил ее! Да! Но для этого была веская причина, не так ли, любовь моя? Сегодня утром в 9 часов Ксения и Сандро ходили причащаться Святых Христовых Таин. Мы все присутствовали, и это было так трогательно!..
Да благословит тебя Бог, моя любимая, моя милая невеста. Я очень по тебе скучаю. Доброй ночи.
Всегда твой, Ники.
Я люблю тебя.
Вольфсгартен,
4 августа 1894 года,
письмо А-62.
Мой нежно любимый и дорогой,
Сегодня уже третий раз сажусь тебе писать, я не могу пойти спать, не выразив тебе самой нежной признательности за твое дорогое письмо (Н-52), которое получила сегодня вечером. Как и ты, я боюсь, когда кто-то близкий находится в море. За себя я не переживаю, но я очень тревожилась, пока не получила твою телеграмму из дома. Мне тоже чудесным сном показался месяц, который мы провели вместе. Сейчас, когда я дома и вижу все знакомые места, мне кажется, что я никогда никуда не уезжала. Только сердце мое, наконец, успокоилось, и его переполняет любовь к моему милому, которого я желаю видеть возле себя, целовать и благословлять.
Это действительно должна была быть трогательная сцена, когда Сандро и Ксения вместе пошли к Трапезе Господней. Я думаю, это мысль замечательна — этот их выход вместе перед свадьбой. Какой это всегда волнующий момент! Дорогой, для меня этот день будет втайне ото всех, хорошо? Как было у Эллы — иначе это было бы слишком страшно — такой религиозный акт должен быть тихим, иначе невозможно думать о том, что делаешь или говоришь...
Из Дармштадта мы ездили на четверке (лошадей — ред.), на которой дорогой Папа обычно ездил здесь в парке, и собирали грибы с Эрни. Эрни играл в теннис с Ридезелен и Ласдорфом, а Даки сидела и читала мне, пока я с работой лежала на софе. Но чтение продолжалось недолго, потому что мы начали болтать. Она такая милая, а откровенность, с которой она говорит со мной обо всем, глубоко меня тронула. Так как я намного старше, она может говорить со мной о вещах, которые я знаю, а более молодые девушки нет, и, я думаю, такой разговор для нее полезен. Не могу выразить, насколько взрослой я иногда себя чувствую — еще ребенком я знала то, что другие узнают, только когда вырастают и вступают в брак. Я не знаю, как это произошло. Я жила с Папой так уединенно, ходила везде с ним, и в театр тоже, и это заставило меня рано повзрослеть. В некоторых вопросах я через многое прошла, поэтому я не против говорить с ней о жизни. С сестрами — я бы никогда не смогла. К тому же, она замужем за Эрни, с которым я тоже откровенна. И ей это помогло вначале, когда она чувствовала себя такой робкой с ним. Мне приятно видеть, как они любят друг друга, но из-за этого больше скучаю по тебе...
Пора отправлять письмо. Пришли остальные. Я сидела и читала Даки, пока Виктория и Эрни были вместе. До свидания и да благословит тебя Бог, мой милый мальчик, дорогой Ники.
Всегда твоя, глубоко любящая, очень преданная и вечно верная невеста,
Аликс.
Петергоф,
24 июля/5 августа 1894 года,
письмо Н-56.
Мое бесценное маленькое сокровище,
Должен писать тебе на этом большом листе, потому что маленькие у меня на исходе, кроме того, у меня они в лагере. Только что пришло твое милое письмо, первое из дома, с инициалами Эрни, и оно доставило мне такую радость. Знать, что ты дома, счастлива, цела и невредима — такое успокоение для меня, но письмо заставляет меня еще больше тосковать по моей любимой. Мы уже не так далеко друг от друга, и наши письма идут только два с половиной дня. Спасибо также за вереск из дома. Разве я не могу считать твой дом немножко также и своим домом? Здесь все говорят, что я выгляжу хорошо, но грустно, это верно, я не могу чувствовать себя вполне счастливым, будучи оторванным от моей дорогой девочки. Я стараюсь не показывать своего настроения! Тетя Алиса привезла мне письмо от твоей бабушки, полное такой любви и доброты. Она пишет, что полагается на меня как на человека, который будет заботиться о тебе, потому что она тревожится, когда ты далеко от нее, “с глупым старым доктором”. Опять она его так называет, беднягу! Затем на пяти или на шести страницах следует описание твоих многочисленных достоинств, с чем я полностью согласен, а в заключение она пишет о твоем обещании коротко навестить ее в ноябре. Действительно, очень трогательное письмо, мне кажется, что я знаю дорогую бабушку с детства и что она всегда была моей бабушкой. Все дяди смеются надо мной, дразнят и говорят о ней и обо мне всяческие небылицы, которые порой досаждают мне!
Не могу поверить, что завтра к этому времени Ксения будет замужем. Это кажется таким странным! Но мне жаль бедную Маму: всю эту неделю она была очень печальна, это настоящее спасение, что смогла приехать тетя Алиса. Только представь себе: Мама и Ксения за последние 12 лет никогда не разлучались друг с другом! Молодые собираются провести вдвоем 3 дня в одном из охотничьих угодий Папы, в Ропше, потом они на один день поедут в город для выполнения неприятных формальностей: поздравлений, приемов, целования рук и т.д., вернутся сюда вечером на большой прием, и, наконец, 30-го (11 августа) отбудут в свое имение в Крым! Через несколько дней мои родители едут в лагерь...
Сейчас, мое бесценное маленькое сокровище, я должен пожелать тебе доброй ночи, но перед тем, как я положу ручку, позволь мне прошептать тебе мое вечное и искреннее: я люблю тебя, я люблю тебя, это все, что я могу сказать, о чем я мечтаю ночью, о чем я грежу, когда молюсь!
Милая, да склонится Господь к тебе с миром, и любовь Его да утешит тебя. С пожеланием этого, посылаю и слова: “Да благословит тебя Бог!” Спи спокойно, пусть тебе приснятся все, кого ты любишь. Обнимаю тебя, любимая, дорогая Алики.
Твой возлюбленный Ники.
Вольфсгартен,
5 августа 1894 года,
письмо А-63.
Мой дорогой, любимый,
Я только что пришла, мы с Даки сидели и смотрели, как другие играют в теннис. Воздух был чудесный, намного приятнее, чем утром... Сегодня от тебя нет письма, и мне грустно. Мои мысли с тобой, со всеми остальными, и с Ксенией. Это ее последний вечер дома — и хотя она радуется о завтрашнем дне, наверное, она и грустит при мысли об отъезде. Все меняется, когда выходишь замуж. Бедная дорогая Мама, как ей, должно быть, грустно — да утешит ее Бог и поможет ей почувствовать счастье за свое дитя. Трудно расставаться со своим ребенком, к тому же первым, хотя ей повезло, что они будут жить в одной стране, так что в случае необходимости она в любую минуту может быть с ней...
Да, Эрни и Даки говорили со мной, как ты можешь догадаться по тому, что я просила Торию сказать тебе. Эрни хочет, чтобы я сказала это тебе. (Ты не возражаешь, что я тебе это пишу таким образом, нет? Ведь то, что я не стесняюсь говорить с тобой об этом, не заставит тебя плохо думать обо мне. Я так привыкла обо всем говорить с Эрни, что это помогает мне быть менее робкой по отношению к тебе). Если ты хочешь, мы бы могли бы пожениться в апреле, так как он надеется, что к тому времени Даки будет вполне здорова и сможет путешествовать... Он думает, что ты, может быть, захочешь сказать об этом своим родителям, чтобы они могли все понять, если им хочется ускорить нашу свадьбу. Боюсь, что это им покажется странным — то, что я пишу тебе, но мы хотим, чтобы ты знал это. Было бы так печально обвенчаться без Даки, и я уверена, что зимой Эрни не захотел бы оставлять ее одну. Пожалуйста, напиши мне, когда ты получишь это письмо и все обдумаешь. Не думай обо мне плохо из-за того, что я рассказала тебе о Даки, но я не знаю, что сказать. Когда ты приедешь, намного легче будет говорить обо всем. Пожалуйста, никому больше не рассказывай об этом, так как им это может не понравиться. Вчера я постеснялась прямо написать тебе обо всем. Поэтому попросила Торию, которая, как я подумала, не будет возражать...
Стоит невыносимая жара. Я изнываю от такой жары, а руки у меня ужасно грязные, все в скипидаре, потому что Даки и я, сидя на ступеньках, рисовали цветы на дверях моей комнаты, а Шнайдерляйн читала нам русские рассказы, которые я потом должна была переводить. Вышло не очень хорошо, так как я должна была смотреть на свои цветы, а мысли мои сегодня были только в Петергофе. Сейчас они уже поженились, и у вас, наверное, званый обед. О, как бы мне хотелось быть с тобой! Я не могу себе представить это дитя замужем — в самом деле, когда я видела ее в последний раз, она еще носила короткие платьица и была совсем ребенком. Я уверена, что она прекрасно выглядит и Сандро, наверно, тоже. Но твоя бедная Мать — как, наверно, ей грустно...
Вечно глубоко мною любимый, дорогой Ники, твоя верная и ужасно преданная невеста,
Аликс.
Петергоф,
25 июля/8 августа 1894 года,
письмо Н-57.
Моя милая, дорогая Алики,
Я только что вернулся со свадьбы Ксении! Она — жена Сандро, словами это трудно выразить! Но я все же рад за них обоих — им, бедным, пришлось ждать довольно долго! Мы все пошли в Большой Дворец незадолго до 3 часов и там она одела свое свадебное платье с мантией, которую должны были нести 4 человека, на голове диадема, а из-под нее свисают длинные локоны. Она выглядела очень красиво в белом платье, расшитом серебром. А единственной драгоценностью, которую она надела, не считая царских, была наша маленькая звезда, которую она приколола к плечу! Я был совершенно потрясен, когда увидел ее стоящей с ним рядом посреди церкви — она выглядела такой счастливой и невыразимо спокойной, совершенно не смущалась. Она даже два-три раза посмотрела в мою сторону, и ее улыбка говорила о том, что она совершенно счастлива, что стоит с ним, наконец, у алтаря! Боже милостивый, это было совсем не то, что я чувствовал на свадьбе Эрни и Даки. Ники, Миша, Христиан и я держали над ней венец, а четыре брата Сандро держали другой над ним. Жара была ужасная, и бедная Элла почувствовала себя плохо, прямо позеленела, но служба очень быстро закончилась, так что все прошло. Остаток дня мы провели во Дворце, в 6 часов — большой свадебный обед, а в 9 часов — концерт. Фейерверк закончился очень рано, что было спасением, так как все смертельно устали, и мы думали только о том, чтобы добраться домой как можно быстрее. Мы проводили их в карете, запряженной четверкой чудесных серых лошадей (в ряд), и поехали домой. Было 11 часов, и мне не терпелось получить письмо моей любимой, которое, я знал, должно было придти. Спасибо, дорогая, за то, что ты так много написала мне по-русски. Как хорошо ты это сделала, почти безупречно!
Сейчас спокойной ночи, моя дорогая невестушка. Поздно, и глаза у меня закрываются... Спокойной ночи, спокойной ночи, моя дорогая...
Вольфсгартен,
28 июля/9 августа 1894 года,
письмо А-67.
Мой родной бесценный Ники,
Я посылаю тебе самую нежную свою благодарность за твое милое письмо, которое пришло сегодня вечером. Милый, ты написал мне даже в день свадьбы Ксении, который, я уверена, был так утомителен. Что милая девочка выглядела прекрасно, я легко могу себе представить. Но для меня, которая видела ее только ребенком, почти невозможно представить ее замужем. Какой счастливой и довольной она сейчас должна быть, будучи замужем за человеком, которого она так любит, и имея свободу делать все, что ей нравится, будучи не обремененной никакими серьезными обязанностями. Тебе не казалось странным, что ты держал венец над ней? Она намного моложе тебя. Трогательно, что она надела нашу маленькую звезду — пусть она принесет ей удачу и счастье. Да, твои чувства действительно должны были отличаться от тех, что были у тебя на свадьбе Эрни. О, тот день был таким пугающим, столько переживаний, и потом видеть, как Эрни стоит рядом с Даки, а Папы рядом нет. Мне хотелось кричать от боли. Он стоял такой одинокий, только дядя Вильгельм приехал к нему... Маленькая Ксения скоро сделалась счастливой. Нам предстоит дольше терпеть, и мы не должны роптать, хотя разлука ужасно тяжела, и я скучаю по тебе сильнее, чем можно выразить словами. Сокровище мое...
Пришла к обеду супруга прусского посла, который едет в Грецию, потом мы пошли посмотреть на гнездо, где лежала ежиха с семью крошками, еще слепыми. Мы сидели и смотрели... а потом мы с Даки снова выезжали собирать грибы. Две кобургские корзины полны с верхом, и еще много в чехле кареты...
Я получила от бабушки прелестное длинное письмо... такое доброе. Она в восторге от твоих телеграмм, что ты отвечал столь быстро. Но ждет от тебя письма. Я всегда подписываюсь как ее дочь, а не внучка, ей нравится это, так как она действительно считает меня за дочь. Но никогда прежде она не начинала письмо так, как в этот раз: “Мое самое любимое дитя, моя дорогая Алики”. Я так счастлива, что ты тоже любишь ее. Когда в семье есть пожилая женщина, это нечто особенное.
Крепко целую, да благословит тебя Бог, мой ангел, любовь моего сердца. Всегда твоя, искренне преданная, глубоко любящая невеста,
Аликс.
Красное Село,
26 июля/7 августа 1894 года,
письмо Н-58.
Моя родная, дорогая, любимая,
Много-много раз нежно благодарю тебя за два твоих дорогих письма, одно из Вольфсгартена и одно из Дармштадта... Ты не знаешь, моя милая, какое удовольствие и успокоение они дали мне и как нужны были мне они. Но я терпелив, моя дорогая Алики, ты знаешь это, и я всегда буду делать то, что ты хочешь, тем более, когда ты права, как в вопросе о нашей свадьбе. Я не хочу торопиться, и мне больно, когда люди не понимают причины. В конце концов, мне все равно, что они думают, потому что это только наше дело!
Мне непереносима мысль, что ты, может быть, все еще терзаешься из-за всех этих глупостей. Я еще раз прошу тебя, дорогая, верить и быть совершенно уверенной в том, что я не желаю торопиться с нашей свадьбой, которая, Бог даст, когда-нибудь состоится! Если бы только мне позволили приехать и остаться с тобой на более длительный срок, это заставило бы других понять, что нет нужды торопиться. Я был бы счастливейшим человеком в мире! Я только что перечитал твое письмо. Да, бесценная моя, я не могу выразить словами, как я счастлив, что ты даришь мне такую любовь!
Да благословит тебя Бог. Только Он знает глубину и чистоту моей любви к тебе! Как хорошо, что я побывал в твоих комнатах и знаю, как они выглядят и где любит сидеть моя дорогая девочка!.. Мой маленький домик в лагере так напоминает мне о том времени, два месяца назад, когда моя маленькая девочка была в Харрогейте — а потом, о, это дивное потом!!! До конца своей жизни я буду помнить эти чудесные дни в Виндзоре и в Осборне, и “Полярную звезду”. Алики, Алики, моя дорогая...
Мы получили известие, что вчера, когда Ксения и Сандро ехали в дом в Ропше, лошади испугались красных фонарей, которые люди зажгли у дороги, карета перевернулась в канаву, и их двоих выбросило. К счастью, они отделались несколькими синяками, но бедному кучеру досталось больше, его пришлось отправить в больницу. Вчера она телеграфировала Маме, что они в порядке и падение им не повредило! Конечно, как всегда бывает, об этом происшествии наговорили всяких глупостей, говорили даже о том, что невесту придавило каретой и что оба серьезно пострадали!
Мои молитвы всегда с тобой... с нежнейшими поцелуями, всегда твой любящий, преданный и до гроба верный,
Ники.
Вольфсгартен,
10 августа 1894 года,
письмо А-68.
Мой родной, дорогой, любимый,
С любовью и нежностью благодарю тебя за твое дорогое письмо, которое я получила сегодня вечером и которое прочитала с таким удовольствием. Каждое слово такой истинной любви радует мое сердце, но вдвое возрастает из-за этого моя тоска по тебе. Все, о чем ты говоришь, также о нашей свадьбе, так трогательно и полно доброты — благодарю тебя за это. Так трудно ждать, когда умираешь от любви, но если бы ты смог часто приезжать и оставаться надолго, это было бы утешением. ...Я повторяю снова, наше ожидание не уменьшит нашей любви, наоборот, если это только возможно, оно увеличит мою любовь, и мое уважение к тебе вырастет. Никогда ни слова ропота, всегда добрый и милый, о, мой Ники, как я тебя люблю! Мне грустно, когда я думаю, что ты так часто остаешься один в своем домике. Но это лучше, чем поведение непослушного маленького офицера артиллерии, о котором ты мне рассказывал, а? (“поведение непослушного маленького офицера артиллерии” — это о Матильде Кшесинской, балерине в Санкт-Петербурге, к которой Цесаревич Николай Александрович был привязан недолгое время до его помолвки с Аликс — ред.). Разве ты так не думаешь? Мне нужно иногда
подразнить моего мальчика, можно?.. Я эгоистичная и жадная, и хочу, чтобы лучшее доставалось мне — шокирует, да? Я не думаю, что ты можешь меня вылечить от этого. Ты нужен мне и только мне. Видишь, какая я жадная... бедная маленькая Ксения, какое начало супружеской жизни — быть сброшенной в канаву — слава Богу, они не пострадали. Но бедный возница, надеюсь, ничего серьезного...
Как раз сейчас очень приятно светит солнышко, если бы только так оставалось — мой милый, до свидания. Много раз нежно целую, дорогой мальчик.
Твоя искренне любящая и глубоко преданная верная девочка,
Аликс.
Красное Село,
27 июля/8 августа 1894 года,
письмо Н-59.
Дорогая моя Алики,
Много раз тебя нежно благодарю за твое милое письмо (№ 63)... Как хорошо это для Даки, что у нее есть ты, которая может дать совет. Кто бы дал ей лучший совет, чем моя родная девочка? Ты говоришь, что ты уже давно стала взрослой и узнала то, что другие не знают до своего замужества. Я должен сказать, что, по моему мнению, это правильно, и всегда лучше узнать мир раньше, чтобы ко всему быть готовым! Если бы только я знал жизнь больше... Кто знает, может тогда бы и не произошло всей этой истории с молодым артиллерийским офицером. Любимая моя Алики, до сих пор мне больно вспоминать тот день, когда я рассказал тебе об этом, заставив тебя страдать! Если бы ты только знала, какие муки стыда вызвало во мне твое ангельское прощение. Мне было бы значительно легче перенести, если бы ты меня отчитала как следует. Твое бедное сердечко билось так сильно, что я даже испугался — и все это из-за моего скотского поведения!
Грек Ники сегодня сидел у меня на верху моей башни, наблюдая, как полк марширует взад-вперед перед палатками; каждый раз, когда я взглядывал на него, он вставал и делал низкие поклоны, заставляя меня и других офицеров хохотать. Я попросил одного из офицеров сфотографировать мой дом со всех сторон, а также комнаты, так чтобы ты, по крайней мере, знала, как они выглядят.
Погода прекрасная, очень тепло и освежающий ветерок. Длинный белый ряд палаток выглядит таким свежим и ярким. Вокруг нас маневрируют маленькие отряды, стрельба, барабаны бьют, играют оркестры, поют солдаты, очень оживленно.
Завтра Ксения и Сандро едут в город, где они собираются принимать поздравления по случаю своей свадьбы. Я тоже должен ехать туда и приложиться к ручке, как все полковники от разных полков и по одному офицеру каждого ранга. Разве это не смешно? Потом я должен склониться перед Сандро в глубоком поклоне и пожать ему руку, если он снизойдет подать ее! Все мужчины из нашей Семьи тоже будут это делать. Я уже однажды прошел через эту церемонию. Это было в честь свадьбы Павла, когда я служил в гусарах. И тогда уже мои сердце и душа принадлежали тебе (1889)!
Я должен заканчивать, мое Солнышко, так как становится поздно, а утром в 9 часов у нас занятия. Доброй ночи, любовь моя, моя обожаемая Алики...
Алики, я с каждым днем люблю тебя глубже и сильнее...!
Вольфсгартен,
11 августа 1894 года,
письмо А-69.
Мой родной милый Ники,
Я лежала в постели с головной болью, но голова у меня так горела, что я решила встать и написать тебе, надеясь, что мне будет лучше. Дует приятный ветерок, и собирается гроза, как и вчера. Летят листья, собираются серые тучи, я слышу отдаленное громыхание. Ну вот — забарабанили крупные капли. Наверняка моей голове станет лучше.
Бедная Шнайдерляйн сегодня утром снова ездила в Дармштадт к зубному врачу, и он запломбировал несколько зубов, но они у нее так ужасно болели, что она не пришла к обеду. Когда я вошла к ней, то нашла ее, бедняжку, плачущей. Позднее я принесла ей супа... и заставила немного съесть, а потом ушла с тем, чтобы она попыталась заснуть. Но боюсь, что если гром будет усиливаться, она не сможет заснуть. Поэтому позднее я зайду к ней, я знаю, что многие люди боятся в такое время оставаться одни. Идет сильный дождь, и попугаи пронзительно кричат от восторга, принимая такую чудесную ванну. От Эллы все еще нет письма — она действительно слишком ленива, чтобы писать... если бы только она написала бабушке... Только что вышел слуга и унес попугаев.
Не переживай из-за артиллерийского офицера, такие вещи случаются, а ты тогда был молод и чувствовал себя одиноким. Это был маленький эпизод, который, слава Богу, закончился хорошо и больше никогда не повторится. Мой милый не должен печалиться об этом.
...Так мило с твоей стороны, что ты попросил одного из своих товарищей сфотографировать твой домик, мне доставит большое удовольствие видеть, как он выглядит. Я уверена, что Ксения состроила тебе гримаску, когда ты подошел поцеловать ей руку. Ты знаешь, я никак не могу представить себе ее замужней! Точно также меня смешит мысль, что Даки замужем. Это так забавно — сейчас, конечно, она отдает всем распоряжения, и экономка с ней советуется, а мне больше делать нечего. После всех этих лет это кажется странным, но она ведет себя очень мило. Иногда так трудно не вмешиваться. Я ее так люблю — она и Эрни преданы друг другу. Она — милое создание...
Я видела, что Шнайдерляйн гуляет по двору, должно быть, она снова чувствует себя хорошо. Вчера вечером ей было очень плохо, и она отказывалась от еды, но я была безжалостна и кормила ее, как ребенка, а позднее вечером она почувствовала себя лучше, но, конечно, оставалась в постели... Я вижу почтальона. До свидания...
28 июля/9 августа 1894 года,
письмо Н-60.
Родная моя, бесценная,
Горячо благодарю и целую тебя за твое милое письмо, оно сделало меня таким счастливым. Сегодня вечером у меня мало времени, чтобы ответить на некоторые из твоих вопросов, так как завтра в 5 утра полк должен быть готов выступать, и мне нужно вернуться из Петергофа в час ночи после большого приема. Я должен поблагодарить тебя, любовь моя, за то, что ты так открыто и прямо говоришь со мной и в такой доверительной манере. Я не могу выразить, как это меня трогает! Радость моя, не может быть ничего, о чем бы мы не сказали друг другу, правда? Никогда никаких секретов, нужно говорить о любой печали и непонимании! Если бы ты знала, какое это для меня утешение...
Следующее мое письмо будет длиннее, дорогая, сегодня у меня нет времени, я буду спать только 2 часа — но это не страшно, наверстаю днем. Доброй ночи, моя милая Алики, прости за такой скверный почерк. Да благословит тебя Бог, моя бесценная невестушка. Много нежных поцелуев от твоего искренне любящего и глубоко преданного старого,
Ники.
Вольфсгартен,
31 июля/12 августа 1894 года,
письмо А-70.
Драгоценный Ники,
...Прежде всего позволь мне послать тебе самую нежную мою благодарность за твое дорогое письмо (Н-60). Не могу тебе выразить, как глубоко оно меня тронуло, написанное ночью, почти без сна — мне бы следовало побранить тебя за это, но для меня это такое счастье... Да, мой дорогой, между нами никаких секретов...
...радостное чувство, что я люблю и любима, сильнее, чем можно выразить словами. Не знаю, почему ты выбрал именно меня. Я не особенно восхищаюсь твоим выбором, но горе тебе, если бы ты сделал другой...
Всегда твоя искренне преданная, глубоко любящая невестушка,
Аликс.
Красное Село,
1/13 августа 1894 года,
письмо Н-64.
Моя дорогая, дорогая Алики, благодарю тебя от всего сердца за твое чудное письмо (№ 67), которое ждало меня в моей маленькой комнате, когда я вернулся домой с маневров. Все, что ты пишешь о Шнайдерляйн, лишь показывает твою доброту, свойственную тебе по отношению ко всем. Я уверен, что если ты хочешь, чтобы она оставалась с тобой подольше и здесь тоже, это можно устроить. Я поговорю с Мамой и напишу Элле. Мне доставляет удовольствие исполнить любое твое желание. Любовь моя, можешь быть в этом уверена! Да и почему не сделать приятное моей малышке, если это в моих силах? Я не могу обещать, но сделаю для нее все, что смогу!
Мы все приехали сюда сегодня утром по железной дороге, погода все время грозила испортиться, но продержалась хорошей во время короткой службы и маленького парада. Приятно было видеть, как отделения от каждого полка, каждое под своим знаменем, маршировали мимо Папы и уходили в места своего расположения. Мы прибыли в дом родителей в Красном, и только тогда — ни раньше, ни позже! — начался настоящий потоп. Мы обедали в маленьком павильоне в саду, из которого открывается прекрасный вид на весь лагерь. Я люблю это место еще с того времени, когда был маленьким мальчиком и, бывало, сидел там часами, любуясь длинным белым рядом палаток и гадая, когда смогу проводить свои летние каникулы в полках с солдатами, которых я так любил. А сейчас, разве не исполнились все мои мечты и желания? Самая лучшая, глубокая, прекрасная божественная мечта осуществилась! Я могу считать себя самым удачливым и счастливым из всех живущих на земле и должен вечно благодарить нашего милосердного Бога за то, что Он дал мне величайшее сокровище на земле — тебя, моя бесценная, любимая Алики, которую я теперь могу называть своей. Да, да, хотя мы на время разлучены и это трудно переносить, я самое счастливое создание в мире! В моем сердце и душе наконец-то покой, я чувствую себя совершенно уверенным в чувствах моей милой невестушки. Как я тебя люблю!
После ланча Папа, Мама, тетя Алиса и другие родственники поехали обратно в Петергоф, а я вернулся в лагерь. Полк уже два часа как отбыл, поэтому я переоделся, надев самую старую форму, ибо потоками лил дождь, и в старой одежде так удобно. Потом я вскочил на лошадь и вместе с Костей и Ники поскакал к тому месту, где остановился полк. Бедняги, в какое положение они попали! На этот раз был более крупный маневр — бригада против бригады, и нас атаковали с двух сторон. Ты не можешь себе представить, на кого мы были похожи, когда возвратились! Насквозь промокшие и покрытые с головы до ног глиной и липкой грязью! Но было тепло, и мы хорошо исполнили свой долг, поэтому все, вернувшись домой и переодеваясь, были счастливы — я больше других, потому что, переодеваясь в свежее, уже пожирал глазами твое милое письмо. Не могло быть лучшей награды после такого дня! Мы ужинали в 9 часов. Потом я с одним тут поиграл в биллиард и побежал домой, чтобы поболтать с тобой, мое чадо, моя любимая малышка!
Доброе утро, Солнышко мое любимое!
Какой у нас славный день! Это чрезвычайно удачно, так как всю ночь лил дождь, а в 12 часов мы выступили из лагеря на дивизионные маневры. Да, нам нужно сделать довольно много, и я доволен, что целый день буду на открытом воздухе с полком...
Так как сегодня мы представляем противника, то оденем белые формы и белые фуражки, в которых очень похожи на конных гвардейцев, только без лошадей. На этом я должен заканчивать.
До свидания, моя дорогая Алики...
С самой горячей любовью и
нежнейшими поцелуями,
остаюсь твой преданный и
глубоко любящий,
Ники.
Да благословит тебя Бог.
Красное Село,
2/14 августа 1894 года,
письмо Н-65.
Мое дорогое сокровище,
Горячо благодарю тебя и с любовью целую за твое милое письмо (№ 68), которое я нашел ожидающим меня на столе после своего возвращения домой с маневров. Полк вышел из лагеря в 12 часов и вернулся в 8.30. День был прекрасный. Все больше напоминало мне пикник, чем марш. Всю ночь шел дождь, поэтому пыли не было. Когда мы пришли к месту, где собирались войска и где мы должны были ждать 3 часа, то увидели большую палатку, поставленную в тенистом лесу, в которой был приготовлен хороший завтрак. Я невольно подумал о моей девочке — как бы ей понравилось все это и то веселье, которое мы устроили бы потом! Офицеры часто совсем как маленькие дети, особенно, если их много собирается вместе, и им нечего делать. Мы начали играть во всевозможные игры, мы достали одеяло, и я предложил положить на него крестьянского мальчика и подбрасывать его в воздух. Это было ужасно забавно, но вдруг ткань порвалась, и бедный паренек упал в мягкую траву. Мы очень испугались, но он не ушибся, только ухмылялся и в награду получил серебряную монетку. Поблизости паслось много крестьянских лошадей, и вот пятеро офицеров вскочили на них, неоседланных, и устроили настоящие гонки. Умереть можно было от смеха, все подбежали посмотреть на это зрелище, и с обеих сторон была публика. Один из всадников сразу упал. Другие лошади кусали друг друга, брыкались, и наездники прилагали нечеловеческие усилия, чтобы удержаться на их спинах! Конечно, на каждого человека и на каждую лошадь мы сделали ставки. Одни и те же выиграли дважды! В 5 часов наше веселье закончилось. Прибыло для участия в маневре много генералов, и нам пришлось вернуться в наши ряды и постараться выглядеть серьезными! Мы атаковали нашего противника превосходящими силами в самом важном месте, и все закончилось в 8 часов, как раз на закате, который был великолепен. И мне вспомнилось твое прелестное маленькое стихотворение, которое я так люблю.
Когда сияющий свет дня,
В объятьях ночи умирает,
Мне стоит вспомнить лишь тебя,
И мрак вечерний отступает.
Каждый прекрасный закат солнца напоминает мне об этих четырех строчках! Мы вернулись в 8.30 и ужинали под музыку. Пришел человек — торговец фейерверками, и через несколько минут все, что он принес, пошло в дело — был страшный шум, некоторые обожгли себе пальцы, и все были счастливы! Дети!... В одной из моих рот есть большая собака, которую солдаты обучили приносить патроны во время боя, сзади. Я имею в виду, из тыла...
Да, моя дорогая, я твой, твой, полностью принадлежу тебе сердцем и душой, и несказанно счастлив этим. Я ужасно горжусь, что меня называют твоим...
Бесценная моя Алики, один Бог знает глубину и бесконечную искреннюю преданность, с которой я люблю тебя! Чудесно светит луна, ночь спокойная и мягкая, весь лагерь спит — если бы только ты была здесь рядом со мной в моем домике.
Доброй ночи, моя любимая девочка, и да благословит тебя Бог! Спи, моя радость, и пусть твой Ангел-Хранитель хранит тебя, дорогая Алики, как и моя любовь. Вечно твой, преданный, любящий и верный старина,
Ники.
Вольфсгартен,
18 августа 1894 года,
письмо А-75.
Мой дорогой, родной,
Самые лучшие пожелания тебе и всему полку; мои мысли будут с тобой больше, чем всегда... приятно слышать, что день маневров 2/14-го был таким удачным — для вас всех это, должно быть, была большая радость, хотя, я думаю, и несколько утомительно. Вы ненормальные, разве можно было подбрасывать в одеяле этого бедного мальчика, но мне хотелось бы посмотреть скачки, это, наверное, было уморительно. Как хорошо, что твои родители уже приехали и что милая тетя Алиса и кузены так долго там остаются. Передай им обязательно, что я их очень люблю...
Ты знаешь, здесь такое волнение из-за одичавшей коровы. С 5 часов она в лесу, а вечером подходит к жилью совсем близко. Она убежала от своих хозяев, живущих где-то у Майна. Кое-кто ее вчера видел. К их радости, у нее на шее цепь. Тот, кто ее поймает, получит 100 марок в награду, но она так напугана, что как только к ней кто-нибудь приближается, она бросается прочь...
Фрейлейн Шнайдер сегодня ведет себя ужасно! Ты знаешь, что сегодня сказала эта противная женщина? Она полагает, что было бы лучше, если бы ты не приезжал, чтобы потом не расстраиваться при расставании. Ей нравится дразнить меня... Она ужаснулась, узнав, что я это написала... Я ей перевела из твоего письма о маневрах и о собаке, которая сзади подносит патроны. Я очень смеялась...
Дождь льет как из ведра, а я после солнышка надеялась, что погода будет прекрасная. Это слишком утомительно. Бедные люди, весь их урожай может погибнуть. Сейчас ты в церкви, и я мысленно молю Бога благословить и охранить тебя и всех ваших, и чтобы вы могли провести вместе еще много таких дней!
Нежно тебя любящая и глубоко тебе преданная невеста,
Аликс.
Харрогейт,
4 июня 1894 года,
письмо А-36
Мой дорогой, бесценный Ники,
Сердечно благодарю и с любовью целую твое только что полученное дорогое письмо... Дождь льет как из ведра, но когда Шнайдерляйн и я выезжали, было не так плохо, только сыро и неприятно. Если будет так же продолжаться, мы можем снять колеса и грести веслами.
Как мило, что твоя Мама подарила тебе портфель для писем совушки. Их, на самом-то деле, и хранить не стоит... Итак, ты только хочешь, чтобы ты для меня кое-что значил. И это все? Тогда тебя легче удовлетворить, чем меня. Я хочу больше, намного больше, а взамен возьми мое сердце, мою жизнь и делай с ними, что хочешь.
Сегодня утром я читала много ваших молитв, переведенных на французский язык. Некоторые из них так красивы, но, сердце мое, мне не нужен посредник для моих молитв, я все говорю Господу прямо и каюсь в своих грехах, и я знаю, что Он простит меня ради Сына Своего Иисуса Христа, Который умер, чтобы мы могли получить прощение и спасение. Я не хочу, чтобы мой Ангел-Хранитель просил за меня Бога. Моя молитва прямо возносится к Отцу Небесному. Я не хочу, чтобы Богородица вступалась за меня. Я не могу просить через кого-то, никогда так не делала: было бы ужасно, если бы сейчас меня принуждали к этому. Я бы подумала, что совершила тяжкий грех, и не могу просить прямо. От меня такого трудно ожидать, любовь моя, не так ли? Ах, если бы ты был здесь, мне так много надо у тебя спросить о том, что я прочитала. Иметь образы Богородицы и святых и целовать их — это я хорошо понимаю. Почему также не целовать фотографии тех, кого любишь и кого больше нет, а когда смотришь на них, то вспоминаешь все хорошее, что они сделали, и стараешься брать с них пример.
Но молиться им, как и молиться Богородице? Зачем, Ники? Я могу любить, почитать и уважать Ее как Матерь Господа и как Самую чистую и лучшую Женщину из всех, что когда-либо жили, но разве это причина, чтобы Ей молиться? “Ты не должен знать другого бога, кроме Меня” (Осия 13, 4) — тогда почему это? О, если бы только ты был здесь, чтобы поговорить со мной об этом, это пугает меня. Мне нужна твоя помощь. Надеюсь, что не причиняю тебе боли тем, как я об этом говорю. Но если бы ты только знал, как я себя чувствую. Я хочу быть хорошей христианкой, но есть вещи, которые меня шокируют, и я хочу, чтобы ты мне их объяснил. Чтение никогда не может дать ясного представления. Но ты такой истинный, добрый христианин, поможешь мне. И если есть вещи, которые я не могу делать, — как ты думаешь, мне их можно будет пропускать? Я очень надеюсь, что не огорчаю тебя, ни за что в мире я бы этого не сделала.
...Сегодня вечером я чувствую себя грустной и подавленной, а этот монотонный шум дождя еще усиливает такое настроение. Как мне стыдно, когда я думаю о том, как вела себя в тот вечер. Что ты должен был подумать обо мне, плачущей, как ребенок. И ты был так невыразимо добр ко мне. Но я так долго держала все в себе, что просто не могла больше сдерживаться. Мне всегда тяжело молча все переносить. Я знаю, что мужчины не любят слезы — не думай обо мне из-за этого плохо, хорошо? Но если тебя так любят, это так трогает.
Екатерина Матвеева,
04-06-2010 19:03
(ссылка)
Дневники
Если вы хотите почитать дневники Николая II, то вы можете найти их на Wikipedia. Ведь вы наверно знаете, что Николай Александрович вёл дневники.
настроение: Грустное
хочется: Ответ на вопрос
слушаю: Школа прощай.
Екатерина Матвеева,
30-10-2010 19:18
(ссылка)
Письма Великой княжны Анастасии к отцу НиколаюII 1914-1915год
1914 год
Письмо Анастасии Николаевны
21 сентября
Золотой мой Папа!
Поздравляю Тебя с победой. Были мы сегодня в Алексея поезде. Видели много раненых. По дороге умерло трое - два офицера. Там была мадам Кублицкая2. Мы видели Порецкого3 он очень постарел. Довольно серьезные раны, так что, может быть, через дня один солдат умрет, они стонали. Потом мы поехали в Дворцовый госпиталь большой; Мама и сестры перевязывали, а я и Мария ходили ко всем раненым, с каждым говорили, один мне показал очень большой осколок от шрапнели, вынули ему из ноги, и тяжелый кусок. Все говорили, что хотят вернуться отплатить врагу! Я только что вышла из ванны. Мы видели Семенова-Тянь-Шанского сестру, которая тоже работает, она ужасная уродка. Алексей весел, и у него немного нога болит. В 6 часов мы вернулись в Госпиталь маленький и там мы сидели до без двадцати 8. Так было хорошо и весело. У Твоего маленького стрелка так болит рука, что у нас он все время ходит и не может лежать. Спи хорошо и увидь меня во сне. 1000 раз Тебя целую, Твоя любящая дочь 13-летняя раба Божия
Настася АНРПЗСГ
Да хранит Тебя Бог.
Письмо Анастасии Николаевны
22 сентября
Мой золотой Папа!
Ольга получила только что от Тебя телеграмму. Я сейчас пойду молиться с Алексеем, а потом я кончу письмо. У нас холодно и солнце. Мы сегодня работали в Ольгином складе. Алексею лучше, он веселый и много смеется, так что ему гораздо лучше. К нам с Марией в госпиталь приехало 15 солдат новых, но мы еще не были там. Сегодня мы 4 одни обедали, а Мама в постели обедала немного. У Мама были сестры, которые едут на войну. Графиня Кутузова красивая была, Сашкины 3 сестры и 2 племянницы. Потом гусара жена, он убит, я забыла, как его зовут, она не особенно красивая. Я пошла к Алексею. Вернулась от Алексея, вымылась и пишу. Я надеюсь, что ты хорошо спишь. Мне надо еще приготовить уроки, это скучно. Давно очень на велосипедах мы не ездили и не проходили под окнами дежурной комнаты. Это, наверно, потому, что холодно. Мадам Дедюлина говорила, что у нее есть дальний родственник Дедюлин в Кекзголмском полку, и он в плену у немцев в Данциге, и что их там 5 офицеров сидят в плену. Теперь в маленькой церкви Сводного полка там каждый день обедня в 9 часов утра, и Мама была там с Ольгой утром. Меня Шура торопит писать, потому что пора спать, но я, конечно, не хочу идти спать. Граф Шуленбург привез Алексею немецкое ружье, потом каску с чехлом, тесак, погоны 147-го полка и кушак серебряный с кисточками, видно, парадный, осколок от шрапнели и, кажется, пули. Ружье резное и тесак тоже, их отдали почистить, чехол тоже, запачкан, видно. Алексей очень был рад. Он уже завтра, кажется, уезжает обратно. Надо кончать.
Желаю Тебе всего всего хорошего. 1 000 000 раз целую и руки и ноги. жду!!!
Любящая Тебя всем сердцем Твоя преданная раба
13-летняя Настася (Швыбзик) АНРПЗСГ
Да хранит тебя Господь Бог.
Спи сладко и увидь меня во сне.
Письмо Анастасии Николаевны
24 сентября 1914 г. Ц.С.
Мой жемчужный Папа!
Како тако плинта? Я только что вернулась от Ани там был Николай Павлович. Сегодня мы с Марией были у наших солдат у них были родственники, мы поговорили с новыми. На верху приготовлено для офицеров, но так уютно, что ужас, светло, тюль из кустарной материи и очень светло и тепло. У нас утром был на траве иней, а на льду в роде маленького льда. Я уже собиралась его колоть. Я только что выкупалась и теперь сижу чистая как не знаю что. Опять мы с Марией работали в складе, а с Ольга и Татьяна были в Петрограде. Сегодня меня Лиза торопит идти спать, но я не пойду конечно. Мария осталась у Ани и я ее жду потому что я одна и мне скучно. Оказывается, что граф Grancy приехал сюда. Я очень давно дневник не писала времени не было. Так скучно. Приветствую Вас ваше Императорское Величество. Ура! [рисунок] Кланяюсь Всем. Спи сладко. Да хранит Тебя Господь Бог. Твоя любящая дочка 13 летняя по имени Настася по очеству Николаевна, а по фамилии Романова. Швыбзик. АНРПЕСГ. Артишоки!!! и дальше Рододендрон. Уран 1000000 поцелуев.
Письмо Анастасии Николаевны
21 - 22 октября
Вторник. Среда
Мой Хороший и Добрый Папа!
Только что мы вернулись из нашего лазарета, [были] у умирающего солдата и у других тоже. Конечно, такие душки. Были у офицеров, там где твои стрелки. Ортипо тоже там был, и все радовались ужасно. Вот я встала, оделась и в четверть 10 ч. мы поедем в церковь внизу к обедне. Я чудно спала, ни разу не проснулась. Теперь 4 градуса мороза, иней и пасмурно. Только что Ортипо принесла к Татьяне, он тебя целует и очень возится, такая душка. Старшие сестры едут в Петроград, а мы дома останемся. Лед крепкий, по нему уже бегают дети и большие тоже. Мой желудок хочет кушать, он уже трещит, просит пищи. Алексей, кажется, хорошо спал, я у него была только на минутку. Он теперь пьет чай, я слышу. Мы были у Обедни, завтракали с Мама и сестрами и Алексеем. Вспоминали Тебя! Теперь Мария, Мама и я, мы поедем в Мама поезд со складом. Надо одеваться, очень жалко. Крепко, крепко Тебя целую. Ура! Ура! Ура! Всего хорошего. Кланяюсь Николаю Павловичу и другим. Любящая Тебя Твоя дочь
Настася. Швыбзик.
АНРПЗСГ Артишоки и т.д.
Да хранит Тебя Господь Бог, мой дорогой Папа.
Письмо Анастасии Николаевны
28 октября. Вторник
Мой золотой и хороший Папа Душка!
Мы только что кончили обедать. Вот я Тебе посылаю мою хорошую карточку. Я уверена, что Ты очень будешь рад. Я сидела сегодня с нашим солдатом и я ему помогала читать, это было мне очень приятно. Он у нас начал учиться читать и писать. Еще двое бедных умерло вчера, еще мы сидели с ними. Мама сегодня вечером уезжает с Ольгой, Татьяной, Олей и Аней в Псков. Сегодня было пять градусов тепла, и шел снег с дождем и был довольно сильный ветер, но не гулыга. Сейчас Ортипо бегает с Татьяной по комнате. У Мама в девять часов будет Маклаков и Малама придет тоже, это очень приятно. Я с этой карточкой снялась в зеркало и это было трудно, потому что у меня руки тряслись. Как Николай Павлович? Вот и запачкала, потому что Ольга мне помешала. У меня было сегодня семь уроков, а завтра четыре или пять. Только что пришла, окончив маленького губернатора. Это было очень приятно. Да-с! Я давно не писала тете Ольге. <Приписка Ольги> Целую тебя, золотой мой Папа душка, и еду Псков. Твой Елисаветградец О. Р. <Конец приписки> Ольга бьет Мари, а Мари орет, как дура Драгун, большая дура. Вот Малама и пришел, сидит на стуле с сестрами. Ольга просила еще раз поцеловать Тебя очень крепко. Я уже мылась, и надо теперь мне идти спать. Завтра кончу писать Тебе. Мама просила сказать, что она переговорила с Маклаковым, что он все устроил и что все хорошо. Очень крепко она Тебя целует и очень жалеет, что не может написать, потому что времени ей нет. Татьяна крепко целует.
Здравствуй, Ваше Императорское Величество. С добрым утром. Иду пить чай. Спала хорошо без Мама и сестер. У меня сейчас русский урок и Петр Васильевич читает нам "Записки охотника" Тургенева. Очень интересно. Мария и я работаем, я на у спицах, а Мария крючком. Сегодня 5 градусов тепла, весь снег ушел и ветер есть. Сейчас у меня будет арифметика. Мы с Марией хотим пойти к нашим солдатам. Один не умеет грамоте, вот я ему и понесу тетрадку и карандаш. Потом, наверно, пойдем в склад. Вот дождь пошел, пакостно. Алексей получил от Тебя письмо, и он ужасно был рад. Мы уже завтракали. Теперь мы с Мари пойдем к нам в госпиталь, к нам туда привезли Николаева, бывшего офицера сводного полка. Всего Тебе хорошего желаю. Кланяюсь Николаю Павловичу. Крепко 1 000 000 раз Тебя целую, Твоя преданная и верная, любящая Тебя Твоя дочь 13-летняя раба Божья
Настасья (Швыбзик).
Да хранит Тебя Бог! Приезжай!!! Скорее.
1915 год
Письмо Анастасии Николаевны
25 января
Мой золотой Папа Душка!
Сейчас мы поедем в церковь. Теперь чудная погода, солнце так хорошо светит. Вчера пришел Мама поезд с ранеными. Я бы хотела быть с Тобою! Потом я кончу письмо, а то опоздаю в церковь. Вот мы только что приехали из нашего лазарета. К нам приехало 11 нижних чинов. И один бедный молодой офицер, который был контужен в голову и поэтому он не говорит и едва-едва слышит. Я получила письмо от солдата. Мы были на свадьбе Глиндемана, он 3-го стрелкового полка. Его теперешняя жена мила и очень молода. Их свадьба была в дворцовой нижней церкви. Были, конечно, до этого путаницы, потому что не знали, где она будет, и бедный Глиндеман бегал и не знал, что ему было делать. Сейчас мы будем пить чай, но Мама и Ольга и Татьяна не приехали еще из Большого дворца. Они уже там больше часу. Кланяюсь Николаю Павловичу и Мордвинову тоже. Вачнадзе уже ходит, он нижегородец. Ну вот все сказала, что мы делали.
Целую тетю Ольгу.
До свидания, Папа Душка.
Крепко Тебя целую, любящая Тебя Твоя дочь
Настася Швыбзик
АНРПКЗСГ
Господь с Тобой!
Спи хорошо и увидь меня во сне.
Письмо Анастасии Николаевны
30 января 1915 г. Царское Село
Мой дорогой Папа Душка!
Очень благодарю тебя за поцелуи. Я тебе так мало пишу, но времени нет. Мы только что приехали с катанья. Я научила "Ортипо" служить и сегодня давать лапу очень хорошо дает такая душка. Теперь мы поедем в наш лазарет. Утром были у Ани. Сестры Ольга и Татьяна поехали в Петроград. Татьяна Андреевна, которая с тетей (Ольгой) она мне написала, что ты когда был у тети, то ты курил папироску, она взяла себе, а пепел отдала офицерам, и пепельница была ее. Дядя Петя завтракал с нами. Радуюсь тебя улицызреть скоро. Крепко очень Тебя целую. Любящая тебя твоя дочь 13 летняя,
Настася. Швыбзик. АНРИКЗС.
Храни Тебя Бог. Спи хорошо.
Открытка Анастасии Николаевны
Христос Воскресе!От всего моего маленького сердца поздравляю Тебя мой дорогой и золотой Папа Душка. Будь счастлив и здоров. Крепко 1000 раз целую.
Любящая дочь АНРИКЗС. Настаська. Швыбзик.
1915 г. Пасха. [23 марта].
Письмо Анастасии Николаевны
14 июня 1915 г
Мой золотой Папа Душка. Мы только что завтракали на балконе, так приятно. За Обедней пели "Господи помилуй" Чайковского и мы все думали о Тебе Папа Душка. Вчера вечером мы были у Ани там были Деменков Шведов и Зборовский. Мы должны были репетировать нашу штуку. Мы умирали со смеху глядя на играющих и сегодня в пять с половиной мы пойдем к Ане с Алексеем. Алексей захотел поехать с мальчиками Деревенки и с Колей в Петергоф, он Тебе завтра кажется напишет об этом. Конечно, дядя Павел будет пить чай у нас. Так скучно. Мария получила много подарков и массу вещей с "Собственной дачи" из Петергофа. Мы с Марией недавно играли в тенис я надеюсь, что скоро будем играть опять. Вчера у нас обедала Мария Борятинская она уезжает в Киев, кажется на похороны брата. Мы почти все время когда дома бываем то сидим с Мама на балконе и обедали тоже. Завтра дежурный Деменков, так что наверно его увидим. "Ортипо" вносится в комнату и долго бегает и ищет Тебя и не находя Тебя прыгает к Мама на колени. Я бы ужасно хотела бы быть с Тобой. Я сейчас сижу и жру марковку и редиску так вкусно. Теперь в 11 часов я хожу к Алексею и жру с наслаждением пробу, и все почти учителя тоже принимают в этом участие. А все таки скучно без душки "Швыбзика" ... Вчера мы были с Мама в Красном Кресте там очень хорошо. Теперь много солнца. Какие у меня разбросанные мысли, но когда я начинаю писать что-нибудь потом другое и я не успеваю дописать первое, и тогда приходится потом дописывать. Спи хорошо. Господь с Тобой. Крепко 1000000 раз Тебя целую, любящая Тебя изо всех сил твоя верная и преданная дочь Настаська. Каспиец. Швыбзик. АНРПКЗСГ. Прости за скучное письмо.
Письмо Анастасии Николаевны
22 июня 1915 г. ЦС.
Мой милый и дорогой Папа Душка!
Тронута всегда когда Ты посылаешь поцелуи нам в Мама письмах и телеграммах. Тут теперь есть солнце и тепло. Моя и Марии койка стоит посреди комнаты и тут гораздо лучше спать и теперь у нас окно открыто так что очень приятно и уютно, но в поезде гораздо лучше. Вчера мы были в Большом Дворце в лазарете и видели твоего пластуна и он нам сказал, что ты с ним говорил и он был очень сконфужен, ему кажется будут делать операцию, хотя это не наверно. Мама ездила вечером с сестрами кататься на моторе, а я спать пошла. Мы были вчера у Ани. Там были Виктор Эрастович, Николай Дмитриевич Золотарев, Федюшкин (Юзик) и Рогожин. Он очень милый, но конечно в первый раз он очень конфузился ну ничего. Во время чая вчера у Ани мы все сидели на балконе и было очень тепло. Занавески были спущены, потому что люди смотрят, ну там проходила одна дама с ребенком на руках и в это время мы все замолчали почемуто и мальчик сказал "Мама я хочу а а, и опять повторил. Мы думали что никто не слышал но все слышали и умирали со смеху долго все хохотали, потом молчали и опять умирали у всех слезы текли, а Деменков ничего не слышал и думал, смеялись над ним, но потом Виктор Эрастович объяснил ему в ухо. Вчера у нас до этого пили чай Костя и Татьяна. Они были очень веселые. Костя скоро уезжает вот поэтому он и был, а Татьяна за компанию, но она была с медалью. Сейчас иду на урок потом кончу писать. Ну вот мы уже завтракали, но Мама очень долго не приезжала из лазарета, только в пол второго приехала. Мама принимает сейчас. Теперь вечером они сидят до 11 ч. на балконе с лампами и сестры говорят, что очень уютно, но я не видела пока. Днем мы пойдем в склад, катать бинты - это весело и там разные знакомые дамы. Надеюсь, что Ты скоро приедешь. Мы тут учимся на балконе иногда, и раз выходили в сад, пока на балконе проводили провода для лампы. Кланяйся спутникам. Храни Тебя Бог. Спи хорошо. Любящая Тебя от всего сердца. Твоя верная и преданная. Настаська. Каспииц. (Швыбзик). АНПРТКЗСГ.
Письмо Анастасии Николаевны
26 августа 1915 г.
Царское Село
Мой дорогой и милый Папа Душка!
Сижу на диване около Алексея а он обедает с м. Жильяром, а Мария бегает и сумашествует. Теперь я уже могу идти в лазарет, но такая гадкая и холодная погода, что я не выхожу. Сегодня утром был у меня Острогорский, но мы с Марией лежали еще в постели, тогда Мария закрылась и легла под одеяло, тогда он вошел и слушал меня, но когда он кончил тогда я тихо открыла одеяло и Марии пришлось вылезти, и она очень сконфузилась. Но как только он скрылся за дверь, то я была свергнута на пол. Днем мы ничего интересного не делали. Ольга и Татьяна поехали в город, а мы с Марией были в нашем лазарете. Офицер был ужасно смешной как всегда. Потом мы сидели с Алексеем, когда мы свободны, то сидим с ним <...>
27 августа. Я еще лежу в постели, а Мама и сестры пойдут в церковь, я тоже хочу поехать, я уже написала Мама чтобы спросить но не знаю какой будет ответ. Сегодня к счастью ветра нету но немножко солнце выглядывает. Мы с Марией продолжаем спать посреди комнаты и я думаю что не передем отсюда, потому что тут гораздо лучше. Утром мы были у Обедни и потом в лазарете у Мама. Днем мы катались с Мама и Аней и встречали ужасных дам старых <...> Теперь мы сидим и к чаю будет дядя Павел. Мария была в восторге, потому что когда мы уезжали из церкви, то там стоял толстый Деменьков, но из других хороших людей не было. Алексей играет сейчас с маленьким Алексеем и Сергеем. Мне так жалко, но надо идти чай пить. Всего всего хорошего. Поклонись Николаю Павловичу от меня. Спи хорошо. Не уставай слишком. Желаю Тебе всего хорошего. Господь с Тобою. Целую Тебя 10000000 раз. Любящая Тебя твоя преданная и верная дочь. Каспииц. Настаська. (Швыбзик). АНРИКЗС.
Письмо Анастасии Николаевны
4 сентября 1915 г. Царское Село
Мой Милый и Золотой Папа Душка!
Сегодня днем мы были в нашем лазарете. Там был концерт. Был Делазари трое которые пели, потом одна барышня танцевала, одна, которая танцевала и пела и ещё был тоже тот маленький человек, который был у Ани зимою давно он рассказывал ужасно смешные вещи так что все умирали со смеху, но сам он совсем не смеялся, никак не могу я вспомнить как его зовут если вспомню, то напишу. Был там еще Николай Дмитриевич, он был очень толст и в синем кителе. Солдатам ужасно понравилось т.ч. они аплодировали изо всех сил и наш смешной офицер заставлял их кричать "бис". Я сижу с твоею старою папироскою, которую ты мне дал когда то и очень вкусно. Очень Тебя благодарю за все поцелуи которые ты мне посылаешь нам в телеграммах и письмах. Сегодня у нас завтракает Митя Ден. Вчера я принимала одного моего офицера и он мне привез рапорт из моего полка. Очень интересно. Он не был ранен его отпустили на несколько недель и он уже возвращается. Теперь к счастью он говорит, что офицеры раненые начинают возвращаться в полк, но сейчас есть двое в Петрограде раненые. Теперь так темно, что приходится зажигать лампу, это очень скучно. Ты наверное видаешь или издали Виктора Эрастовича? - тогда я Тебе завидую. Ах! я вспомнила его зовут Сладкопевцев, он меньше меня, я с гордостью это заметила. Теперь мне надо идти готовить уроки. Поклон Николаю Павловичу очень. Желаю Тебе всего всего хорошего. Храни Тебя Бог. Любящая Тебя твой верный и преданный Каспииц. Целую. 1000 раз.
Письмо Анастасии Николаевны
13 сентября 1915 г. Царское Село
Мой милый и Дорогой Папа Душка!
Мне так жалко, что я не написала в мою очередь, но мне не было ни минутки времени. Была очень обрадована что Ты написал, что видел В.Э. и конечно я Тебе позавидовала. Третьяго дня у нас была Татьяна Андреевна Громова. Она во вторник поедет к тете Ольге в Киев, она очень радуется ехать. Сейчас идет дождь и ветренно и холодно так что погода вонючая и мы еще не решили, что будем делать, хотя наверно мы с Марией поедем в наш лазарет. Что мы вчера делали с мусью Жильяром это, ужас, мы его пихали и кулаками и повсякому ему досталось от нас! Ольга получила длинное письмо от Мордвинова. Он вспоминал как сестры вылезли из мотора и что он был в таком отчаении. Такая гадость у нас с Мари в спальне мышка бегает и я ее видела сегодня утром и слышала ночью как она скребла. Сегодня уже три недели что ты уехал - очень много! Скучно без тебя! Уроки продолжаются, но в понедельник не будут, потому что праздник, что очень приятно! Ну вот мы были в нашем лазарете, а потом мы четыре гуляли под маленьким дождем, погода неприятная. Трое из наших раненых бывших в Сводном полку возвратились туда и я их уже видела у нас в круглой зале дежурными. Я сейчас, сижу у Мама в большой комнате и Аня читает вслух Мама. Только что пили чай, а теперь мы едем в церковь, и мне надо к сожалению одеваться. Поклонись Николаю Павловичу. Храни Тебя Бог. Крепко 100000 раз целую тебя. Любящая Тебя твой верный и преданный. Каспииц.
Письмо Анастасии Николаевны
3 октября
Мой золотой и милый Папа Душка!
Мы только что приехали из церкви, которая на Казанском кладбище, и завтра будет ее освящение. Она ужасно маленькая, деревянная, там были только сестры и команда выздоравливающих, но завтра, кажется, будет много людей. Там был один псаломщик, который так невероятно смешно читал, что просто невозможно было, чтобы не смеяться. Мы сейчас поедем к Ане, там будет Григорий. Я сегодня писала Алексею. Я теперь могу представить, как вы живете, потому что Ты нам нарисовал. Скажи Алексею, что я играю на балалайке, и сестры тоже. Когда мы сегодня днем катались, то встретили княгиню Палей и ее маленьких двух дочек, они гуляли в Павловске. Шлюпки убрали, и маленький лед был утром. Мы гуляем по утрам и видели Алексея и Сергея, им скучно без Алексея играть. Костры остались и две старые картошки. Завтра я кончу писать. Крепко целую и скучаю, без вас стало пусто.
4 октября
Ну вот утром мы были у Обедни и на освящении маленькой церкви на кладбище, было очень хорошо, и, конечно, встреча тоже была. У нас с Мари в лазарете умер сегодня один прапорщик, так что он первый будет в этой маленькой церкви. Мама только что получила телеграмму от Граббе и письмо от Алексея. Сегодня холодно, но солнце, мы пойдем сейчас в наш лазарет, а потом будем кататься с Мама Ольга и Татьяна поехали на операцию, которую будет делать Владимир Николаевич, потому что княжна больна. Тебе сестры, наверно, уже писали, что с ней. Поздравляю Тебя с праздником Конвоя. Так жалко, что мы их не видели, если был парад у вас!.. Вот, я написала еще Алексею, передай ему, пожалуйста, Теперь Я ухожу, а потом кончу писать. Теперь мы все пьем чай с Мама и Аней. Днем мы были с Мари в нашем лазарете, а потом мы катались, и у меня руки такие, что трудно писать. Мама только что получила телеграмму от Тебя, и у Тебя был маленький парад, а у нас ничего! Такое свинство!!! "Усни, слави достойнии, все уснити" Такое милое ужасно письмо Алексей написал, что ужас. Теперь Я кончаю. 1000 000 раз Тебя и Алексея душку целую. Кланяюсь Николаю Павловичу. Спи хорошо. Да хранит Тебя Бог! Желаю всего хорошего. Любящая Тебя Твоя преданный и верный всегда и везде. Гусар Улан и Драгун целуют Вас. Каспиец.
Письмо Анастасии Николаевны.
1 ноября
Мой милый и дорогой Папа Душка!
Тут очень скучно без Вас. Мы только что были у Всенощной и уже обедали с Мама. Снег уже стаял но сейчас Гулыга дует изо всех сил, это не очень приятно. Ну вот я начинаю новый день. Утром мы как всегда были у Обедни. Скориков, Паленый и Калашников там были. Сегодня праздник Козьмы и Дамияна. Днем мы катались, а потом мы поехали к сестрам в Дворцовый лазарет. Там был концерт играли на балалайках Толстые и много других их знакомых, выходило довольно хорошо. Вот только что сейчас мы вернулись. Дождь шел, но 4 градуса тепла и очень скользко. Я себе отлично представляю как вы обедаете и завтракаете и всех соучастников представляю себе. Я пишу сразу и Тебе и Алексею. Я тороплюсь, потому что мне надо готовить скучные уроки. "Усни славы достояние, все уснити!!!" Сейчас Ольга отдыхает, а Мария заводит грамофон, это приятно. Все три сестры тебя лобызают очень и я тоже конечно. Крепко 100000 раз тебя целую любящий Тебя твой верный и преданный Каспииц.
Спи хорошо.
Из письма Анастасии Николаевны
6 ноября 1915 г. Царское Село.
...Тут у нас все по старому уроки и больше ничего, кроме лазаретов в которые мы ходим почти каждый день...
Письмо Анастасии Николаевны
29 ноября 1915 Царское село
Мой дорогой Папа Душка!
Мы только что завтракали с Лоло Долгорукой и я убежала оттудаво, чтобы Тебе написать. Ничего особенного не было Кроме того, что мы вчера были у Ани и там были Виктор Эрастович и Николай Дмитриевич. Это было после обеда в 9 ч. Вот это было хорошо. А сегодня утром мы были у Обедни и по встрече был Виктор Эрастович. Он сказал, что Шведов приехал сюда. До Обедни к Мама пришел Гулыга попращаться, он сегодня уезжает уже. Вот все новости, а другое все тоже самое как всегда. Сейчас идет сильный снег и 10 градусов мороза. Вчера Мария Павловна младшая пила у нас чай и была очень миленькая, потому что у нее курчавые волосы ей их завили и очень к ней это идет, так что мы ее одобрили. Вчера за катаньем мы встретили княгиню Палей одну в Павловске на лыжах, это было так мило, она едва могла передвигать ногами. Когда мы проехали мимо нее то долго и много хохотали, но она конечно не видела и не слышала. Скажи Алексею, что "Джой" его целует и очень скучает. Он пришел к нам сегодня утром и сидит около нас и был мил но грустен. Скрипит ли дверь из твоего кабинета в белую залу? К сожалению мне надо кончать. Мне очень жалко, что письмо такое скучное, но ничего интересного мы не делаем и не видим, но мы продолжаем приставлять "Вова приспособился" и петь то, что мы делали при тебе. Крепко тебя и Алексея целую и давлю в моих скромных объятиях. Любящий тебя верный и преданный твой Каспииц.
Письмо Анастасии Николаевны
3 декабря 1915 г.
Мой милый и дорогой Папа Душка. Очень очень поздравляю тебя и желаю тебе всего всего хорошего. Сейчас сижу с отчаяным сердцебиением у Орчи в комнате с Мари, потому что я готовилась тебе начать писать и в эту минуту раздается отчаяный треск и я падаю на пол вместе со сломанной ножкою от стула и не множко стукнула себе дорогую ножку и по этому не могла сразу встать, но теперь благодаря Тебя нога не болит и я опять здорова. Мы только что были у Мама и там сидит душка мадам изи Сегодня у Мамы будут Виктор Эрастович и Александр Константинович они будут прощаться, потому что завтра они уже уезжают в Могилев. Сейчас идет снег и погода не к чему. Мы вчера были на выносе Сони и она теперь лежит в "Знамении" и мы были на панихиде там же вчера вечером, было много людей и Зеленецкий с доктором Смирновым тоже были и кланялись издали. Сейчас надо будет пойти завтракать. Я не имею урока, потому что Жилика нету, хотя он нам оставил довольно много делать вещей. Все тебя целуем. Поцелуй Алексея и кланяйся Безлюдному от меня и Марии. Крепко очень 100000 раз целую. Любящий тебя твой верный и преданный Каспииц.
Письмо Анастасии Николаевны
21 сентября
Золотой мой Папа!
Поздравляю Тебя с победой. Были мы сегодня в Алексея поезде. Видели много раненых. По дороге умерло трое - два офицера. Там была мадам Кублицкая2. Мы видели Порецкого3 он очень постарел. Довольно серьезные раны, так что, может быть, через дня один солдат умрет, они стонали. Потом мы поехали в Дворцовый госпиталь большой; Мама и сестры перевязывали, а я и Мария ходили ко всем раненым, с каждым говорили, один мне показал очень большой осколок от шрапнели, вынули ему из ноги, и тяжелый кусок. Все говорили, что хотят вернуться отплатить врагу! Я только что вышла из ванны. Мы видели Семенова-Тянь-Шанского сестру, которая тоже работает, она ужасная уродка. Алексей весел, и у него немного нога болит. В 6 часов мы вернулись в Госпиталь маленький и там мы сидели до без двадцати 8. Так было хорошо и весело. У Твоего маленького стрелка так болит рука, что у нас он все время ходит и не может лежать. Спи хорошо и увидь меня во сне. 1000 раз Тебя целую, Твоя любящая дочь 13-летняя раба Божия
Настася АНРПЗСГ
Да хранит Тебя Бог.
Письмо Анастасии Николаевны
22 сентября
Мой золотой Папа!
Ольга получила только что от Тебя телеграмму. Я сейчас пойду молиться с Алексеем, а потом я кончу письмо. У нас холодно и солнце. Мы сегодня работали в Ольгином складе. Алексею лучше, он веселый и много смеется, так что ему гораздо лучше. К нам с Марией в госпиталь приехало 15 солдат новых, но мы еще не были там. Сегодня мы 4 одни обедали, а Мама в постели обедала немного. У Мама были сестры, которые едут на войну. Графиня Кутузова красивая была, Сашкины 3 сестры и 2 племянницы. Потом гусара жена, он убит, я забыла, как его зовут, она не особенно красивая. Я пошла к Алексею. Вернулась от Алексея, вымылась и пишу. Я надеюсь, что ты хорошо спишь. Мне надо еще приготовить уроки, это скучно. Давно очень на велосипедах мы не ездили и не проходили под окнами дежурной комнаты. Это, наверно, потому, что холодно. Мадам Дедюлина говорила, что у нее есть дальний родственник Дедюлин в Кекзголмском полку, и он в плену у немцев в Данциге, и что их там 5 офицеров сидят в плену. Теперь в маленькой церкви Сводного полка там каждый день обедня в 9 часов утра, и Мама была там с Ольгой утром. Меня Шура торопит писать, потому что пора спать, но я, конечно, не хочу идти спать. Граф Шуленбург привез Алексею немецкое ружье, потом каску с чехлом, тесак, погоны 147-го полка и кушак серебряный с кисточками, видно, парадный, осколок от шрапнели и, кажется, пули. Ружье резное и тесак тоже, их отдали почистить, чехол тоже, запачкан, видно. Алексей очень был рад. Он уже завтра, кажется, уезжает обратно. Надо кончать.
Желаю Тебе всего всего хорошего. 1 000 000 раз целую и руки и ноги. жду!!!
Любящая Тебя всем сердцем Твоя преданная раба
13-летняя Настася (Швыбзик) АНРПЗСГ
Да хранит тебя Господь Бог.
Спи сладко и увидь меня во сне.
Письмо Анастасии Николаевны
24 сентября 1914 г. Ц.С.
Мой жемчужный Папа!
Како тако плинта? Я только что вернулась от Ани там был Николай Павлович. Сегодня мы с Марией были у наших солдат у них были родственники, мы поговорили с новыми. На верху приготовлено для офицеров, но так уютно, что ужас, светло, тюль из кустарной материи и очень светло и тепло. У нас утром был на траве иней, а на льду в роде маленького льда. Я уже собиралась его колоть. Я только что выкупалась и теперь сижу чистая как не знаю что. Опять мы с Марией работали в складе, а с Ольга и Татьяна были в Петрограде. Сегодня меня Лиза торопит идти спать, но я не пойду конечно. Мария осталась у Ани и я ее жду потому что я одна и мне скучно. Оказывается, что граф Grancy приехал сюда. Я очень давно дневник не писала времени не было. Так скучно. Приветствую Вас ваше Императорское Величество. Ура! [рисунок] Кланяюсь Всем. Спи сладко. Да хранит Тебя Господь Бог. Твоя любящая дочка 13 летняя по имени Настася по очеству Николаевна, а по фамилии Романова. Швыбзик. АНРПЕСГ. Артишоки!!! и дальше Рододендрон. Уран 1000000 поцелуев.
Письмо Анастасии Николаевны
21 - 22 октября
Вторник. Среда
Мой Хороший и Добрый Папа!
Только что мы вернулись из нашего лазарета, [были] у умирающего солдата и у других тоже. Конечно, такие душки. Были у офицеров, там где твои стрелки. Ортипо тоже там был, и все радовались ужасно. Вот я встала, оделась и в четверть 10 ч. мы поедем в церковь внизу к обедне. Я чудно спала, ни разу не проснулась. Теперь 4 градуса мороза, иней и пасмурно. Только что Ортипо принесла к Татьяне, он тебя целует и очень возится, такая душка. Старшие сестры едут в Петроград, а мы дома останемся. Лед крепкий, по нему уже бегают дети и большие тоже. Мой желудок хочет кушать, он уже трещит, просит пищи. Алексей, кажется, хорошо спал, я у него была только на минутку. Он теперь пьет чай, я слышу. Мы были у Обедни, завтракали с Мама и сестрами и Алексеем. Вспоминали Тебя! Теперь Мария, Мама и я, мы поедем в Мама поезд со складом. Надо одеваться, очень жалко. Крепко, крепко Тебя целую. Ура! Ура! Ура! Всего хорошего. Кланяюсь Николаю Павловичу и другим. Любящая Тебя Твоя дочь
Настася. Швыбзик.
АНРПЗСГ Артишоки и т.д.
Да хранит Тебя Господь Бог, мой дорогой Папа.
Письмо Анастасии Николаевны
28 октября. Вторник
Мой золотой и хороший Папа Душка!
Мы только что кончили обедать. Вот я Тебе посылаю мою хорошую карточку. Я уверена, что Ты очень будешь рад. Я сидела сегодня с нашим солдатом и я ему помогала читать, это было мне очень приятно. Он у нас начал учиться читать и писать. Еще двое бедных умерло вчера, еще мы сидели с ними. Мама сегодня вечером уезжает с Ольгой, Татьяной, Олей и Аней в Псков. Сегодня было пять градусов тепла, и шел снег с дождем и был довольно сильный ветер, но не гулыга. Сейчас Ортипо бегает с Татьяной по комнате. У Мама в девять часов будет Маклаков и Малама придет тоже, это очень приятно. Я с этой карточкой снялась в зеркало и это было трудно, потому что у меня руки тряслись. Как Николай Павлович? Вот и запачкала, потому что Ольга мне помешала. У меня было сегодня семь уроков, а завтра четыре или пять. Только что пришла, окончив маленького губернатора. Это было очень приятно. Да-с! Я давно не писала тете Ольге. <Приписка Ольги> Целую тебя, золотой мой Папа душка, и еду Псков. Твой Елисаветградец О. Р. <Конец приписки> Ольга бьет Мари, а Мари орет, как дура Драгун, большая дура. Вот Малама и пришел, сидит на стуле с сестрами. Ольга просила еще раз поцеловать Тебя очень крепко. Я уже мылась, и надо теперь мне идти спать. Завтра кончу писать Тебе. Мама просила сказать, что она переговорила с Маклаковым, что он все устроил и что все хорошо. Очень крепко она Тебя целует и очень жалеет, что не может написать, потому что времени ей нет. Татьяна крепко целует.
Здравствуй, Ваше Императорское Величество. С добрым утром. Иду пить чай. Спала хорошо без Мама и сестер. У меня сейчас русский урок и Петр Васильевич читает нам "Записки охотника" Тургенева. Очень интересно. Мария и я работаем, я на у спицах, а Мария крючком. Сегодня 5 градусов тепла, весь снег ушел и ветер есть. Сейчас у меня будет арифметика. Мы с Марией хотим пойти к нашим солдатам. Один не умеет грамоте, вот я ему и понесу тетрадку и карандаш. Потом, наверно, пойдем в склад. Вот дождь пошел, пакостно. Алексей получил от Тебя письмо, и он ужасно был рад. Мы уже завтракали. Теперь мы с Мари пойдем к нам в госпиталь, к нам туда привезли Николаева, бывшего офицера сводного полка. Всего Тебе хорошего желаю. Кланяюсь Николаю Павловичу. Крепко 1 000 000 раз Тебя целую, Твоя преданная и верная, любящая Тебя Твоя дочь 13-летняя раба Божья
Настасья (Швыбзик).
Да хранит Тебя Бог! Приезжай!!! Скорее.
1915 год
Письмо Анастасии Николаевны
25 января
Мой золотой Папа Душка!
Сейчас мы поедем в церковь. Теперь чудная погода, солнце так хорошо светит. Вчера пришел Мама поезд с ранеными. Я бы хотела быть с Тобою! Потом я кончу письмо, а то опоздаю в церковь. Вот мы только что приехали из нашего лазарета. К нам приехало 11 нижних чинов. И один бедный молодой офицер, который был контужен в голову и поэтому он не говорит и едва-едва слышит. Я получила письмо от солдата. Мы были на свадьбе Глиндемана, он 3-го стрелкового полка. Его теперешняя жена мила и очень молода. Их свадьба была в дворцовой нижней церкви. Были, конечно, до этого путаницы, потому что не знали, где она будет, и бедный Глиндеман бегал и не знал, что ему было делать. Сейчас мы будем пить чай, но Мама и Ольга и Татьяна не приехали еще из Большого дворца. Они уже там больше часу. Кланяюсь Николаю Павловичу и Мордвинову тоже. Вачнадзе уже ходит, он нижегородец. Ну вот все сказала, что мы делали.
Целую тетю Ольгу.
До свидания, Папа Душка.
Крепко Тебя целую, любящая Тебя Твоя дочь
Настася Швыбзик
АНРПКЗСГ
Господь с Тобой!
Спи хорошо и увидь меня во сне.
Письмо Анастасии Николаевны
30 января 1915 г. Царское Село
Мой дорогой Папа Душка!
Очень благодарю тебя за поцелуи. Я тебе так мало пишу, но времени нет. Мы только что приехали с катанья. Я научила "Ортипо" служить и сегодня давать лапу очень хорошо дает такая душка. Теперь мы поедем в наш лазарет. Утром были у Ани. Сестры Ольга и Татьяна поехали в Петроград. Татьяна Андреевна, которая с тетей (Ольгой) она мне написала, что ты когда был у тети, то ты курил папироску, она взяла себе, а пепел отдала офицерам, и пепельница была ее. Дядя Петя завтракал с нами. Радуюсь тебя улицызреть скоро. Крепко очень Тебя целую. Любящая тебя твоя дочь 13 летняя,
Настася. Швыбзик. АНРИКЗС.
Храни Тебя Бог. Спи хорошо.
Открытка Анастасии Николаевны
Христос Воскресе!От всего моего маленького сердца поздравляю Тебя мой дорогой и золотой Папа Душка. Будь счастлив и здоров. Крепко 1000 раз целую.
Любящая дочь АНРИКЗС. Настаська. Швыбзик.
1915 г. Пасха. [23 марта].
Письмо Анастасии Николаевны
14 июня 1915 г
Мой золотой Папа Душка. Мы только что завтракали на балконе, так приятно. За Обедней пели "Господи помилуй" Чайковского и мы все думали о Тебе Папа Душка. Вчера вечером мы были у Ани там были Деменков Шведов и Зборовский. Мы должны были репетировать нашу штуку. Мы умирали со смеху глядя на играющих и сегодня в пять с половиной мы пойдем к Ане с Алексеем. Алексей захотел поехать с мальчиками Деревенки и с Колей в Петергоф, он Тебе завтра кажется напишет об этом. Конечно, дядя Павел будет пить чай у нас. Так скучно. Мария получила много подарков и массу вещей с "Собственной дачи" из Петергофа. Мы с Марией недавно играли в тенис я надеюсь, что скоро будем играть опять. Вчера у нас обедала Мария Борятинская она уезжает в Киев, кажется на похороны брата. Мы почти все время когда дома бываем то сидим с Мама на балконе и обедали тоже. Завтра дежурный Деменков, так что наверно его увидим. "Ортипо" вносится в комнату и долго бегает и ищет Тебя и не находя Тебя прыгает к Мама на колени. Я бы ужасно хотела бы быть с Тобой. Я сейчас сижу и жру марковку и редиску так вкусно. Теперь в 11 часов я хожу к Алексею и жру с наслаждением пробу, и все почти учителя тоже принимают в этом участие. А все таки скучно без душки "Швыбзика" ... Вчера мы были с Мама в Красном Кресте там очень хорошо. Теперь много солнца. Какие у меня разбросанные мысли, но когда я начинаю писать что-нибудь потом другое и я не успеваю дописать первое, и тогда приходится потом дописывать. Спи хорошо. Господь с Тобой. Крепко 1000000 раз Тебя целую, любящая Тебя изо всех сил твоя верная и преданная дочь Настаська. Каспиец. Швыбзик. АНРПКЗСГ. Прости за скучное письмо.
Письмо Анастасии Николаевны
22 июня 1915 г. ЦС.
Мой милый и дорогой Папа Душка!
Тронута всегда когда Ты посылаешь поцелуи нам в Мама письмах и телеграммах. Тут теперь есть солнце и тепло. Моя и Марии койка стоит посреди комнаты и тут гораздо лучше спать и теперь у нас окно открыто так что очень приятно и уютно, но в поезде гораздо лучше. Вчера мы были в Большом Дворце в лазарете и видели твоего пластуна и он нам сказал, что ты с ним говорил и он был очень сконфужен, ему кажется будут делать операцию, хотя это не наверно. Мама ездила вечером с сестрами кататься на моторе, а я спать пошла. Мы были вчера у Ани. Там были Виктор Эрастович, Николай Дмитриевич Золотарев, Федюшкин (Юзик) и Рогожин. Он очень милый, но конечно в первый раз он очень конфузился ну ничего. Во время чая вчера у Ани мы все сидели на балконе и было очень тепло. Занавески были спущены, потому что люди смотрят, ну там проходила одна дама с ребенком на руках и в это время мы все замолчали почемуто и мальчик сказал "Мама я хочу а а, и опять повторил. Мы думали что никто не слышал но все слышали и умирали со смеху долго все хохотали, потом молчали и опять умирали у всех слезы текли, а Деменков ничего не слышал и думал, смеялись над ним, но потом Виктор Эрастович объяснил ему в ухо. Вчера у нас до этого пили чай Костя и Татьяна. Они были очень веселые. Костя скоро уезжает вот поэтому он и был, а Татьяна за компанию, но она была с медалью. Сейчас иду на урок потом кончу писать. Ну вот мы уже завтракали, но Мама очень долго не приезжала из лазарета, только в пол второго приехала. Мама принимает сейчас. Теперь вечером они сидят до 11 ч. на балконе с лампами и сестры говорят, что очень уютно, но я не видела пока. Днем мы пойдем в склад, катать бинты - это весело и там разные знакомые дамы. Надеюсь, что Ты скоро приедешь. Мы тут учимся на балконе иногда, и раз выходили в сад, пока на балконе проводили провода для лампы. Кланяйся спутникам. Храни Тебя Бог. Спи хорошо. Любящая Тебя от всего сердца. Твоя верная и преданная. Настаська. Каспииц. (Швыбзик). АНПРТКЗСГ.
Письмо Анастасии Николаевны
26 августа 1915 г.
Царское Село
Мой дорогой и милый Папа Душка!
Сижу на диване около Алексея а он обедает с м. Жильяром, а Мария бегает и сумашествует. Теперь я уже могу идти в лазарет, но такая гадкая и холодная погода, что я не выхожу. Сегодня утром был у меня Острогорский, но мы с Марией лежали еще в постели, тогда Мария закрылась и легла под одеяло, тогда он вошел и слушал меня, но когда он кончил тогда я тихо открыла одеяло и Марии пришлось вылезти, и она очень сконфузилась. Но как только он скрылся за дверь, то я была свергнута на пол. Днем мы ничего интересного не делали. Ольга и Татьяна поехали в город, а мы с Марией были в нашем лазарете. Офицер был ужасно смешной как всегда. Потом мы сидели с Алексеем, когда мы свободны, то сидим с ним <...>
27 августа. Я еще лежу в постели, а Мама и сестры пойдут в церковь, я тоже хочу поехать, я уже написала Мама чтобы спросить но не знаю какой будет ответ. Сегодня к счастью ветра нету но немножко солнце выглядывает. Мы с Марией продолжаем спать посреди комнаты и я думаю что не передем отсюда, потому что тут гораздо лучше. Утром мы были у Обедни и потом в лазарете у Мама. Днем мы катались с Мама и Аней и встречали ужасных дам старых <...> Теперь мы сидим и к чаю будет дядя Павел. Мария была в восторге, потому что когда мы уезжали из церкви, то там стоял толстый Деменьков, но из других хороших людей не было. Алексей играет сейчас с маленьким Алексеем и Сергеем. Мне так жалко, но надо идти чай пить. Всего всего хорошего. Поклонись Николаю Павловичу от меня. Спи хорошо. Не уставай слишком. Желаю Тебе всего хорошего. Господь с Тобою. Целую Тебя 10000000 раз. Любящая Тебя твоя преданная и верная дочь. Каспииц. Настаська. (Швыбзик). АНРИКЗС.
Письмо Анастасии Николаевны
4 сентября 1915 г. Царское Село
Мой Милый и Золотой Папа Душка!
Сегодня днем мы были в нашем лазарете. Там был концерт. Был Делазари трое которые пели, потом одна барышня танцевала, одна, которая танцевала и пела и ещё был тоже тот маленький человек, который был у Ани зимою давно он рассказывал ужасно смешные вещи так что все умирали со смеху, но сам он совсем не смеялся, никак не могу я вспомнить как его зовут если вспомню, то напишу. Был там еще Николай Дмитриевич, он был очень толст и в синем кителе. Солдатам ужасно понравилось т.ч. они аплодировали изо всех сил и наш смешной офицер заставлял их кричать "бис". Я сижу с твоею старою папироскою, которую ты мне дал когда то и очень вкусно. Очень Тебя благодарю за все поцелуи которые ты мне посылаешь нам в телеграммах и письмах. Сегодня у нас завтракает Митя Ден. Вчера я принимала одного моего офицера и он мне привез рапорт из моего полка. Очень интересно. Он не был ранен его отпустили на несколько недель и он уже возвращается. Теперь к счастью он говорит, что офицеры раненые начинают возвращаться в полк, но сейчас есть двое в Петрограде раненые. Теперь так темно, что приходится зажигать лампу, это очень скучно. Ты наверное видаешь или издали Виктора Эрастовича? - тогда я Тебе завидую. Ах! я вспомнила его зовут Сладкопевцев, он меньше меня, я с гордостью это заметила. Теперь мне надо идти готовить уроки. Поклон Николаю Павловичу очень. Желаю Тебе всего всего хорошего. Храни Тебя Бог. Любящая Тебя твой верный и преданный Каспииц. Целую. 1000 раз.
Письмо Анастасии Николаевны
13 сентября 1915 г. Царское Село
Мой милый и Дорогой Папа Душка!
Мне так жалко, что я не написала в мою очередь, но мне не было ни минутки времени. Была очень обрадована что Ты написал, что видел В.Э. и конечно я Тебе позавидовала. Третьяго дня у нас была Татьяна Андреевна Громова. Она во вторник поедет к тете Ольге в Киев, она очень радуется ехать. Сейчас идет дождь и ветренно и холодно так что погода вонючая и мы еще не решили, что будем делать, хотя наверно мы с Марией поедем в наш лазарет. Что мы вчера делали с мусью Жильяром это, ужас, мы его пихали и кулаками и повсякому ему досталось от нас! Ольга получила длинное письмо от Мордвинова. Он вспоминал как сестры вылезли из мотора и что он был в таком отчаении. Такая гадость у нас с Мари в спальне мышка бегает и я ее видела сегодня утром и слышала ночью как она скребла. Сегодня уже три недели что ты уехал - очень много! Скучно без тебя! Уроки продолжаются, но в понедельник не будут, потому что праздник, что очень приятно! Ну вот мы были в нашем лазарете, а потом мы четыре гуляли под маленьким дождем, погода неприятная. Трое из наших раненых бывших в Сводном полку возвратились туда и я их уже видела у нас в круглой зале дежурными. Я сейчас, сижу у Мама в большой комнате и Аня читает вслух Мама. Только что пили чай, а теперь мы едем в церковь, и мне надо к сожалению одеваться. Поклонись Николаю Павловичу. Храни Тебя Бог. Крепко 100000 раз целую тебя. Любящая Тебя твой верный и преданный. Каспииц.
Письмо Анастасии Николаевны
3 октября
Мой золотой и милый Папа Душка!
Мы только что приехали из церкви, которая на Казанском кладбище, и завтра будет ее освящение. Она ужасно маленькая, деревянная, там были только сестры и команда выздоравливающих, но завтра, кажется, будет много людей. Там был один псаломщик, который так невероятно смешно читал, что просто невозможно было, чтобы не смеяться. Мы сейчас поедем к Ане, там будет Григорий. Я сегодня писала Алексею. Я теперь могу представить, как вы живете, потому что Ты нам нарисовал. Скажи Алексею, что я играю на балалайке, и сестры тоже. Когда мы сегодня днем катались, то встретили княгиню Палей и ее маленьких двух дочек, они гуляли в Павловске. Шлюпки убрали, и маленький лед был утром. Мы гуляем по утрам и видели Алексея и Сергея, им скучно без Алексея играть. Костры остались и две старые картошки. Завтра я кончу писать. Крепко целую и скучаю, без вас стало пусто.
4 октября
Ну вот утром мы были у Обедни и на освящении маленькой церкви на кладбище, было очень хорошо, и, конечно, встреча тоже была. У нас с Мари в лазарете умер сегодня один прапорщик, так что он первый будет в этой маленькой церкви. Мама только что получила телеграмму от Граббе и письмо от Алексея. Сегодня холодно, но солнце, мы пойдем сейчас в наш лазарет, а потом будем кататься с Мама Ольга и Татьяна поехали на операцию, которую будет делать Владимир Николаевич, потому что княжна больна. Тебе сестры, наверно, уже писали, что с ней. Поздравляю Тебя с праздником Конвоя. Так жалко, что мы их не видели, если был парад у вас!.. Вот, я написала еще Алексею, передай ему, пожалуйста, Теперь Я ухожу, а потом кончу писать. Теперь мы все пьем чай с Мама и Аней. Днем мы были с Мари в нашем лазарете, а потом мы катались, и у меня руки такие, что трудно писать. Мама только что получила телеграмму от Тебя, и у Тебя был маленький парад, а у нас ничего! Такое свинство!!! "Усни, слави достойнии, все уснити" Такое милое ужасно письмо Алексей написал, что ужас. Теперь Я кончаю. 1000 000 раз Тебя и Алексея душку целую. Кланяюсь Николаю Павловичу. Спи хорошо. Да хранит Тебя Бог! Желаю всего хорошего. Любящая Тебя Твоя преданный и верный всегда и везде. Гусар Улан и Драгун целуют Вас. Каспиец.
Письмо Анастасии Николаевны.
1 ноября
Мой милый и дорогой Папа Душка!
Тут очень скучно без Вас. Мы только что были у Всенощной и уже обедали с Мама. Снег уже стаял но сейчас Гулыга дует изо всех сил, это не очень приятно. Ну вот я начинаю новый день. Утром мы как всегда были у Обедни. Скориков, Паленый и Калашников там были. Сегодня праздник Козьмы и Дамияна. Днем мы катались, а потом мы поехали к сестрам в Дворцовый лазарет. Там был концерт играли на балалайках Толстые и много других их знакомых, выходило довольно хорошо. Вот только что сейчас мы вернулись. Дождь шел, но 4 градуса тепла и очень скользко. Я себе отлично представляю как вы обедаете и завтракаете и всех соучастников представляю себе. Я пишу сразу и Тебе и Алексею. Я тороплюсь, потому что мне надо готовить скучные уроки. "Усни славы достояние, все уснити!!!" Сейчас Ольга отдыхает, а Мария заводит грамофон, это приятно. Все три сестры тебя лобызают очень и я тоже конечно. Крепко 100000 раз тебя целую любящий Тебя твой верный и преданный Каспииц.
Спи хорошо.
Из письма Анастасии Николаевны
6 ноября 1915 г. Царское Село.
...Тут у нас все по старому уроки и больше ничего, кроме лазаретов в которые мы ходим почти каждый день...
Письмо Анастасии Николаевны
29 ноября 1915 Царское село
Мой дорогой Папа Душка!
Мы только что завтракали с Лоло Долгорукой и я убежала оттудаво, чтобы Тебе написать. Ничего особенного не было Кроме того, что мы вчера были у Ани и там были Виктор Эрастович и Николай Дмитриевич. Это было после обеда в 9 ч. Вот это было хорошо. А сегодня утром мы были у Обедни и по встрече был Виктор Эрастович. Он сказал, что Шведов приехал сюда. До Обедни к Мама пришел Гулыга попращаться, он сегодня уезжает уже. Вот все новости, а другое все тоже самое как всегда. Сейчас идет сильный снег и 10 градусов мороза. Вчера Мария Павловна младшая пила у нас чай и была очень миленькая, потому что у нее курчавые волосы ей их завили и очень к ней это идет, так что мы ее одобрили. Вчера за катаньем мы встретили княгиню Палей одну в Павловске на лыжах, это было так мило, она едва могла передвигать ногами. Когда мы проехали мимо нее то долго и много хохотали, но она конечно не видела и не слышала. Скажи Алексею, что "Джой" его целует и очень скучает. Он пришел к нам сегодня утром и сидит около нас и был мил но грустен. Скрипит ли дверь из твоего кабинета в белую залу? К сожалению мне надо кончать. Мне очень жалко, что письмо такое скучное, но ничего интересного мы не делаем и не видим, но мы продолжаем приставлять "Вова приспособился" и петь то, что мы делали при тебе. Крепко тебя и Алексея целую и давлю в моих скромных объятиях. Любящий тебя верный и преданный твой Каспииц.
Письмо Анастасии Николаевны
3 декабря 1915 г.
Мой милый и дорогой Папа Душка. Очень очень поздравляю тебя и желаю тебе всего всего хорошего. Сейчас сижу с отчаяным сердцебиением у Орчи в комнате с Мари, потому что я готовилась тебе начать писать и в эту минуту раздается отчаяный треск и я падаю на пол вместе со сломанной ножкою от стула и не множко стукнула себе дорогую ножку и по этому не могла сразу встать, но теперь благодаря Тебя нога не болит и я опять здорова. Мы только что были у Мама и там сидит душка мадам изи Сегодня у Мамы будут Виктор Эрастович и Александр Константинович они будут прощаться, потому что завтра они уже уезжают в Могилев. Сейчас идет снег и погода не к чему. Мы вчера были на выносе Сони и она теперь лежит в "Знамении" и мы были на панихиде там же вчера вечером, было много людей и Зеленецкий с доктором Смирновым тоже были и кланялись издали. Сейчас надо будет пойти завтракать. Я не имею урока, потому что Жилика нету, хотя он нам оставил довольно много делать вещей. Все тебя целуем. Поцелуй Алексея и кланяйся Безлюдному от меня и Марии. Крепко очень 100000 раз целую. Любящий тебя твой верный и преданный Каспииц.
настроение: Хорошее
хочется: Домой
Екатерина Матвеева,
30-10-2010 19:26
(ссылка)
Письма Великой княжны Анастасии к отцу Николаю II 1916г
1916 год
Письмо Анастасии Николаевны
11 января 1916 г.
Царское Село
Мой дорогой Папа Душка!
Я все лежу, но кажется завтра я встану в первый раз. Бронхит у меня уже прошел. Утром до завтрака я лежу у себя пишу или Шура читает, а завтракать я иду в игральную и там я ложусь в постель. Мама приходит к чаю и сидит до 6 ч. Алексей был вчера в очень воинственном настроении, что он только не делал такой был смешной, что ужас. Теперь очень хорошая погода солнце выходит и не много тает т.ч. совсем тепло и хорошо. Завтра уже месяц что I Сотня ушла из Могилева. Вчера мы все писали тете Ольги т.к. какой-то человек поехал туда. Так жалко, что лопатку убрали, но я надеюсь, что теперь Тебе дали новую или ту же самою! Мордвинов наверно мил да? Мы скоро будем уже завтракать с Алексеем, но он не скоро кончит, а я в 10 мин. или еще скорей буду готова. Мама сейчас будет на балконе сидеть с Марией "Ортипо" и "Джой" тебе просили очень кланяться и сказать, что они скучают без Тебя. Мне тут очень скучно сидеть в постели и в лазарет наш нельзя выходить - это отчайно скучно. Крепко ужасно Тебя целую 1000 раз. Храни Тебя Бог. Любящий Тебя твой верный и преданный Каспииц.
Письмо Анастасии Николаевны
15 февраля 1916 г.
Царское Село
Мой Золотой Папа Душка,
Как приятно, что сегодня вышло солнышко, которого давно не было видно. Вчера мы трое маленьких так сказать, поехали к Ане в лазарет и там был концерт. Было очень хорошо. Одна маленькая 10 летняя девочка танцевала русскую под гармошку, так мило и жалко ее было. Были как всегда Делазари, Ю. Морфеси, Саша Макаров и твой друг Лерский. Он рассказывал про урок рисования, так невероятно смешно, что солдаты все плакали со смеху. Потом он рассказывал то что слышно в трех этажах играют на рояле, тоже здорово смешно и наконец про зоологический сад как объясняют всех животных и т.д. Николай Дмитриевич тоже был и Ирина Толстая. А Ольга и Татьяна в это время были у себя в лазарете и у них тоже был концерт. Там играли на балалайках Ферзен Безобразов и разные барышни и много людей. Ты думаешь что сегодня мы не поедем на концерт да? Ты ошибаешься, мы едем на в Большой Дворец там будет комедия из кривого зеркала что то, так что мы и туда поедем т.к. нас отчайно просили. Усни слави достояние, все усни. Сейчас у меня будет урок арифметики. У Марии и Алексея насморк и они не выходят кроме лазаретов. Ну я кончаю. Крепко ужасно тебя целую. Кланяюсь твоим. Любящий Тебя твой верный и преданный Каспииц.
Письмо Анастасии Николаевны
5 марта 1916 г. Ц. С.
6 марта
Мой золотой Папа Душка.
Вот посылаю Тебе карточки, которые я снимала и ты их хотел иметь. Я и Ольга мы теперь не были на башни, но Татьяна и Мария ходят и говорят что теперь там очень уже хорошо, <...> Мы катаемся на тройке, это приятно, но так как теперь начинает таять, то такие куски попадают в физию, что ужас и иногда даже больно, но я переношу эту боль. Мама нам читает твое письмо, которое она получила сегодня. Мы только что приехали из церкви и уже отобедали. Мария просила сказать что, башня очень хорошая и что трап обливали сегодня гнилой водой из маленького прудика, который рядом с башней. Что Сидор был очень смешной и командовал ею где и как она должна работать. Федотов тоже не забывает свои объязанности и командовал всеми. Сейчас туман, но не очень сильный. Пока прощай до завтра.
6 марта
Ну вот приветствую тебя с добрым утром. Мы уже были в церкви и завтракали сейчас с Изой тоже. А сейчас у меня был командир моего полка фон Нерик. Но лицо самое простое, но не немецкое как лицо. Он сказал, что полк стоит все там же, а сейчас он в резерве только на 12 дней, а потом 12 дней сидят в окопах, но все таки каждый день около 10 или больше нижних чинов ранено, а офицеров очень мало, а так все хорошо. Сейчас мы поедем в Большой Дворец это не интересно, а потом поедем кататься, а потом к Ане и там будет фокусник кажется очень хороший. Ну вот надо идти одеваться. Крепко ужасно Тебя целую. Твоим я кланяюсь. Любящий Тебя твой верный и преданный Каспииц. Храни Тебя Бог. Спи хорошо.
Письмо Анастасии Николаевны
31 марта 1916 г. Ц.С.
Мой золотой Папа Душка,
Я так тороплюсь Тебе писать т.к. мы должны идти в лазарет. Мы с Марией и Алексеем завтракали на верху т.к. Мама и сестры в Петрограде Мы ходим и колим лед. Вчера не было Федотова. Крылов ужасно был слаб и показывался. Я и Мария теперь играем она на рояле, а я на балалайке и хорошо выходит, но с Ольгой еще лучше. Представляю себе как I Сотня была рада Тебя видеть именно там и я тебе немного завидывала. Мы пойдем еще лед колоть сегодня и в два лазарета в наш и в Большой Дворец. Ужасно тебя крепко целую и давлю. Любящий тебя твой верный и преданный Каспииц
Письмо Анастасии Николаевны
9 апреля 1916 г. Царское Село
Воистину Воскресе!
Ужасно благодарю Тебя мой золотой Папа Душка за карточку и за ужасно аппетитное яйцо. И желаю Тебе всего всего хорошего. И еще благодарю за цветочки, которые мы вчера получили и я их ужасно люблю, они называются "просуренички". Ужасно скучно что Тебя Душки нету с нами, но зато те кто с тобой и дальше очень рады, иметь тебя около себя. Кланяюсь всем. Крепко ужасно три раза целую и массу мелких раз в руку и щеку и всюду. Любящий Тебя твой верный и преданный всегда и везде. Каспииц. Храни Тебя Бог.
Письмо Анастасии Николаевны
27 мая 1916 г. Ц.С.
Мой дорогой Папа Душка!
Я Тебе скоро пошлю карточки, которые я снимала в Могилеве и Севастополе, если ты их захочешь! Вчера когда я каталась то проходил пассажирский поезд дальнего следования и я увидела вдруг в окне защитную черкеску красный бешмет и папаху, а по дальше в окне серую черкеску и я кажется признала в них Г.Граббе и его казака, а днем мы встретили Воейкова он ехал на моторе. Скажи Алексею, что я ему собираюсь написать, но все не успеваю. Мы теперь ходим и собираем цветы сирень уже есть, но не очень много. Погода все не важная, каждый день идет дождь, но мы все таки завтракаем и пьем чай на балконе. Сейчас у меня нет урока и поэтому я могу писать, Не слыхал ли Ты что-нибудь про I Сотню! Наверно им теперь есть что делать и они очень довольны. Тут иногда проходит Сотня на ученье и возвращается с зурной, то мы конечно глазеем и вчера они проходили и я смотрела. Теперь жаль много кустов, что им плохо нас видно, но главное конечно, что бы мы сами их видели. Мы сейчас поедем провожать сестер до их лазарета и обратно поедем на уроки. Все Тебя крепко целуют и Алексея тоже. Любящий Тебя твой верный и преданный маленький Каспииц.
Храни Тебя Бог!
Письмо Анастасии Николаевны
31 мая 1916 г. Царское Село
Сейчас у нас уроки, а с завтрашнего дня у нас будут уроки, но уже днем не будет и это очень приятно. Мы теперь с Марии много качаемся на гиганских шагах. Нас почти не рвет падали уже массу раз, но пока не разу сильно не расшибались. Сейчас мы катались т.к. нет урока и теперь мы ждем Маму и сестер из лазарета. Мы туда ездием по вечерам и я играю в крокет который стоит на столе. Он совсем маленький, но очень весело играть. Я играю и 3 офицера весь вечер, пока меня не усылают спать, хотя я почти всегда сама иду без приглашения. Сейчас надо будет кончать писать т.к. фриштыкать пора на балконе. Сегодня ветрено, но есть солнце, и немного тепло. С аппетитом слушаю Твои и Алексея письма во время закуски или завтрака. Прости что я пишу другими чернилами, но я пишу у Мамы в комнате. Ну вот! Крепко ужасно целую Твои милые щечки и ручки и Алексея. Храни Тебя Бог. Любящий Тебя твой верный и преданный 14 летний Каспииц.
Письмо Анастасии Николаевны
5 июня 1916. Царское Село
Мой Золотой Папа Душка! Ужасно ужасно благодарю Тебя за длинное письмо и за все чудные подарки. Посылаю карточки будь ангелом и дай всем тем которым написано сзади, а те которые не надписаны те Тебе если ты их хочешь. Погода гнилая и холодная и временами идет дождь. Мы только что кончили завтракать и теперь я сижу и отвечаю телеграммы, а потом мы кажется поедем кататься. Мы тоже слышали про Виктора Эрастовича и нам сказали, что он ранен в грудь навылет. Мама поезд санитарный поехал за ними т.к. Мама написала, что если можно, то чтобы их взяли его и Скворцова, который легко ранен и привезли бы сюда. Я получила от Игоря телеграмму, сегодня его именины. Я получила маленькую брошку, медальон и Мама старый браслет серебряный очень аппетитный. Я к сожалению должна кончать, т.к. у меня будут Иза, Трина и Настенька поздравлять и поэтому мне надо быть. Ещё раз ужасно благодарю Тебя за все. Крепко, крепко 100000 раз Тебя целую. Любящий Тебя твой верный и преданный Каспииц. 15 летний.
Письмо Анастасии Николаевны
9 июня
Мой дорогой Папа Душка. Мы только что играли с Марией в ping pong и так невероятно суетились кричали и таперь у меня руки трясутся как у контуженных. Кажется на днях к нам в Феодоровский лазарет привезет Виктора Эрастовича, он просил и с ним вместе одного корнета Текинского полка, их привезут из Полтавы. Конечно это приятно. Мы теперь переезжаем с лазаретом рядом, то что смотрит на собрание Конвоя и на Собор. Там будет теперь лазарет, очень уютно. Мы с Марией ходили туда несколько раз смотреть и мы остались довольны. Сегодня Мама Ольга и Татьяна едут в город на Верховный совет, я им не завидую и мы остаемся с Марии. Мы качаемся все на гамаке. Вот когда Вера и Георгий были у нас они завтракали с их матерью. То мы взяли и качали их Вера была довольна, а Георгий начал трусить, а потом Вера и Георгий начинали драться, а мы их немного натравливали друг на друга и смеялись. Сейчас наверно пойдет дождь, но я конечно не боюсь этого т.к. я такой бравый, солдатик. Вот уже идет поздравляю!!! Написала все что есть нового и скорее интересного, а все остальное как каждый день. Ну я кончаю мое глупое послание огромной массой поцелуев Тебе и Алексею. Христос с Тобой. Кланяюсь Твоим. Соскучилась. Любящий Тебя твой верный и преданный маленький Каспииц. Все сестры целуют.
Письмо Анастасии Николаевны
16 июня
Мой дорогой Папа Душка!
Я не в очередь пишу, т.к. Я не успела писать потому что мы много были у нас в новом лазарете. Мы уже переехали и ужасно уютно. Туда в первый же день привезли 3 офицеров и 10 нижних чинов, четыре тяжелые. Один мальчик 16 лет тоже довольно тяжело ранен. 14 июня было настоящее новоселье. Мы 3 раза были у нас в лазарете, утром одни, днем с Мамой и сестрами, а вечером мы были опять одни на концерте. Было очень уютно, масса людей и раненых. Но самое смешное было когда 5 летний мальчик Витя (сын нашего бывшего раненого, который у нас теперь банщик) он начал танцевать, т.к. все его пихали ну он и пошел, но так было смешно ужас как, все радовались и шумели и т.п. вещи делали, а он спокойно отплясывал что-то спиной к публике. Когда мы уезжали, то было ужасно уютно т.к. на розовом трапе горела лампа и был розовый свет ужасно аппетитно. Вчера Г.Граббе был у Вик. Эрастовича и у казака, который недавно приехал ранен в руку и бедра, его фамилия что-то вроде Бояркин. Он очень веселый и массу говорит. Теперь очень жалко проходить мимо старого лазарета, бедный стоит, хотя там есть 6 нижних чинов, которым не делают перевязки и они ждут чтобы ехать в Финляндию т.ч. мы с Марией туда ходим, там масса рабочих и много набросано вещей. Сейчас погода солнечная и теплая не знаю, что будет днем. Ну, я должна кончать. Ужасно крепко целую Тебя Душка Папа и Алексея 100000000 раз. Храни Тебя Бог, любящий Тебя твой верный и преданный Каспиц.
Из письма Анастасии Николаевны
21 июня 1916 г.
Царское Село
Мой дорогой Папа Душка!
Мы только что вернулись с катаниия, было довольно холодно и поэтому рука не очень хорошо пишет. Вчера мы как и каждый вечер поехали в лазарет...
Письмо Анастасии Николаевны
24 июня 1916 г.
Царское Село
Мой дорогой Папа Душка. Мы с Марии только что валялись на траве перед балконом. Было ужасно приятно и я теперь малинового цвета. Мы ждем Маму и сестер к завтраку. У нас сегодня будет Сашка завтракать. Рядом со мною на столе лежит твое и Алексея письма, которые только что принесли. Мария кажется тебе писала, что у нас в лазарете есть новый офицер 10 Стрелкового полка, он ранен в руку, фамилия его Жилинский по моему он милый, хотя мы его еще мало знаем. Вик. Эраст. очень суетиться когда и как придет I Сотня. Вчера мы четыре сделали костер и прыгали через него. Это было замечательно. Мы ломали старые ветки тупыми ножами и руками, а потом качались на гамаках. Теперь два гамака т.к. у Марии тоже есть и они висят в киливаторную колонну. Помнишь вчера было 3 года что у нас был в Шхерах пикник вечером и мы все плясали и Артемьев рассказывал разные истории. Я читала дневник и поэтому все вспоминала до самой маленькой подробности от начала до конца. Вот когда было хорошо!!! Сейчас все по старому. У меня был насморк и кашель, мне очень стыдно т.к. летом это не полагается, но теперь уже немного лучше. Вот я сию минутку и чихнула, Ты мне говоришь "Будь здорова" очень тебя благодарю за это. Ну я кончаю мое письмо в массе поцелуев Тебе и Алексею 1000 раз. Бог с Тобой. Спи хорошо.
Любящий Тебя.
Твой верный и преданный маленький Каспииц.
Письмо Анастасии Николаевны
2 июля 1916 г.
Царское Село
Мой Дорогой Папа Душка!
Вчера Жилик приехал к нам и много рассказывал про вас всех. Он обедал с нами. Еще вчера в 4 ч. был молебен перед Большим Дворцом для 4 Сотни. Так жалко их всех. Масса которых мы знаем в лицо, но к сожалению не по фамилиям. Лошади все навьючены. Сами они тоже. После молебна они все проходили мимо нас и пели, а мы когда уехали, то поехали через сад к нашей станции и ждали т.к. скоро мы услышали зурну увидели пыль и они показались. Тогда мы еще ближе подъехали и они все опять прошли мимо нас, но теперь совсем не официально т.к. кроме их и офицеров никого не было и очень было хорошо. Кухни и повозки все ехало мимо нас, потом офицеры слезли с лошадей и мы попращались с ними и уехали. Было очень жалко! После того как они грузились они пошли в Конвой и их провожали пели и т.п. вещи делали, а в 10 1/4 они ушли. Сегодня у нас в манеже будет кинематограф для раненых. Я очень довольна т.к. мы тоже идем все и Мама. Сегодня погода теплая и солнце есть. Я тебе пишу между уроками т.к. времени мало писать. Мы с Марией иногда качаемся на гамаках и она меня почти всегда переворачивает и я лечу прямо на собственную "физию". Ну мне надо кончать. Батюшка уже показывается на горизонте. Крепко целую Тебя Папа Душка и Алексашку 1000 раз Любящий Тебя твой верный и преданный маленький Каспииц.
Письмо Анастасии Николаевны
17 июля 1916 г.
Царское Село
Мой хороший Папа Душка!
Мы с Марией только что были в лазарете Большого Дворца, а теперь сидим и ждем Маму и сестер к завтраку. Сейчас идет дождь и погода не к чему. Мы были сегодня у Обедни в Нижней церкви Дворцового лазарета, потому что Мама хотела работать в лазарете. Сегодня в 2 часа будут крестины внука Ломана и Мама будет т.к. она крестная мать, а мы 4 будем за компанию, чтобы представлять из себя толпу. Мы встретили сегодня отца Щавельского и Иоанчика они ехали со станции на моторе. У меня некоторые карточки вышли, которые я снимала в Могилеве и в следующий раз, когда буду писать, то пришлю их тебе, если Ган соблаговолит напечатать мне их. Теперь я себе представляю все твои прогулки по Днепру, там так хорошо было! Когда мы сегодня стояли в церкви, то я себе представляла как ты стоишь и что делается. Не слыхал ли Ты что-нибудь о 4 Сотне, где она и что делает. Ну, я должна уже кончать. Крепко ужасно целую и давлю 1000 раз Тебя Папа Душка и Алексея. Храни Тебя Бог. Любящий Тебя твой верный и преданный как собака и больше. Каспииц.
Письмо Анастасии Николаевны
8 августа 1916 года. Царское Село
Мой Дорогой Папа Душка!
Я сейчас вся мокрая от пота, так как мы только что гуляли. Сегодня очень жарко. Это ужасно приятно. Еще все таки мы не совсем привыкли быть опять здесь. Так хорошо было в Могилеве ужас и в поезде жить и т.д. Ужасно приятно вспоминать как мы мучили Мордвинова. Слышу Мама и сестры вернулись из лазарета пойду к ним завтракать, а потом кончу писать. Мы уже вот позавтракали и теперь я Тебе пишу, а потом мы пойдем в наш с Марией лазарет. К нам в лазарет привезли 3 новых офицера один, Павловского полка, один артиллерист. Мы получили письмо от Петра Васильевича, где он пишет, что вы купаетесь. Вот хочется выкупаться! Мы были сегодня у ранней Обедни т.к. Мама причащалась, а мы представляли из себя публику т.к. кроме нас и Ани никого не было, - был "мой муж", да и он ушел. Мы опять продолжаем учиться и у нас началось опять все тоже самое. Мама кажется не поедет кататься т.к. ей очень жарко и она хочет отдохнуть. Не слышал ли Ты что-нибудь о 4 Сотни? Так как тут никто ничего не знает и не получают письма. Ну мне надо кончать. Ужасно хочу Тебя и Алексея опять увидеть. Крепко ужасно целую Вас обоих 1000 раз Христос с Тобой. Любящий Тебя твой верный и преданный 15 летний Каспииц. Все целуют
Из письма Анастасии Николаевны
16 августа. 1916 г.
Мой золотой Папа душка!
Спасибо за поцелуи в письмах. Мы сегодня встали довольно поздно т.к. нет уроков. Я уже довезла Маму и сестер до лазарета. Погода просто гнилая сейчас идет дождь и довольно холодно только 10 градусов, и теперь каждый день такая погода. Вчера у нас пила чай тетя Михень она недавно вернулась и теперь живет в Царском. Вчера утром мы катались и видели как пришел поезд из Могилева и видели Нилова и Воейкова - которые поехали в моторе, было очень приятно их увидеть. Сегодня днем мы все и Мама поедем в Большой Дворец т.к. будем сниматься - это совсем не приятно ну все равно. А утром мы с Марией поедем в наш лазарет...
Из письма Анастасии Николаевны
20 августа 1916 г.
Мой Дорогой Папа Душка. Как приятно Тебя скоро увидеть у нас! Сегодня мы уже не много укладывались т.к. конечно же берем много вещей. Мы только что завтракали с мадам Зизи она и еще Шура. Извиняюсь что так плохо пишу, но вытерательная бумага отчайно пачкает. Погода просто ужасная все время идет дождь настоящего солнца мы не видели с Могилева, ужасно всем надоело. Очень приятно увидеть Мордвинова и Николая Павловича. Я очень тороплюсь писать т.к. мы сейчас должны ехать в Большой Дворец чтобы попрощаться с ними, т.к. завтра после Обедни мы поедем в наш лазарет до того что мы уедем. Татьяна получила твое письмо и пошла исполнять твое приказание. Ну вот все новости.
Из письма Анастасии Николаевны
13 сентября. 1916 г.
...Мы же продолжаем ходить в лазареты и гулять. Я на днях ездила на велосипеде по нашему саду. Масса листьев на всех дорожках, и не очень уютно!
Из письма Анастасии Николаевны
17 сентября 1916
Мой хороший Папа Душка!
Сегодня утром шел маленький но гаденький снег, а сейчас солнце, но холодно... Мы живем по старому. Играли мы на днях в тенисс с нашими ранеными офицерами, они уже довольно хорошо играют т.к. практикуются каждый день...
Письмо Анастасии Николаевны
21 сентября 1916
Царское Село
Мой дорогой Папа Душка,
Мы только что ездили провожать Ольгу и Татьяну до их лазарета, а теперь я сижу и жду учителя. Сегодня Ольга и Татьяна едут в Петроград т.к. у Татьяны комитет, а мы остаемся с Мамой. Пойдем я думаю в лазарет мой и Марии. Казаки еще у нас, один уже уехал и эти тоже собираются уезжать т.к. раны уже почти зажили. Вчера в 6 часов вечера я вспомнила Вас и представляла себе что вы в кинематографе. Теперь мы очень заняты т.к. довольно много уроков и главное что надо их приготовлять, а сегодня холодно и на пруду был маленький лед и все было в инее, но теперь делается капельку теплее, но гулыга дует довольно сильно. Я только что расскладовала карточки и я Севастополь еще не клеила т.к. карточки Кира дал недавно которые он снимал там. Ну а теперь я должна их всех клеить. Очень извиняюсь, что прыгаю с одного на другое, но у меня так выходит нечаянно. Мария только что пришла и крепко целует Тебя. И Я тоже очень очень крепко Тебя и Алексея 1000 раз. Любящий Тебя твой верный и преданный маленький 15 летний Каспииц.
Письмо Анастасии Николаевны
25 Сентября 1916 г.
Царское Село
Мой дорогой Папа Душка
Мы только что кончили завтракать и теперь выдумываем, что нам делать сегодня днем. Погода не хорошая, холодно и сыро все мокрое от дождя. Мы вчера вечером были у Всенощной у нас в Соборе и Мария Павловна тоже была, она нас попросила взять ее и ей ужасно понравилось. Она кажется была один раз и то у Обедни. Мы сегодня были у ранней Обедни и потом мы с Марии пошли к нам в лазарет. Виктор Эрастович приехал из Есентуков и Александр Константинович Шведов. Первый немного похудел, но говорит, что рука совершенно хорошо и что он здоров, не знаю насколько это правда. Скажи пожалуйста Жилику, что я благодарю его за письмо. Как интересно теперь делается "Таинственная рука". Жилик нам писал, а в этот вторник не будет, жалею Вас! Надеюсь мои карточки будут скоро готовы, тогда я тебе их пришлю. Очень хочу тебя видеть Папа Душка. Ну мне пора кончать. Крепко ужасно целую Тебя и Алексея. Бог с Тобой. Любящий Тебя твой верный и преданный Каспиец. Кланяюсь Николаю Павловичу, г. Граббе и другим твоим.
Письмо Анастасии Николаевны
29 сентября 1916 г.
Царское Село
Мой золотой Папа Душка!
Пишу Тебе опять между уроками. Вчера мы ничего интересного не делали. Были у нас в лазарете. А вечером нам сказали по телефону, что у одного офицера свинка и что будет карантин на 3 недели. Мы его не видели, так как он уже лежал когда мы были, но они тогда не знали, что с ним. Так скучно!
Но хорошо, что как раз около нашего отъезда! - Теперь мы их не можем видеть в лазарете. По вечерам мы с Ольгой и иногда Марии летаем на велосипедах по нашим комнатам полным ходом. Ольга меня ловит или я ее, очень приятно. Падаем иногда, но пока мы живы! Сейчас кончились уроки и я иду фриштыкать с Мамой и сестрами, хотя не знаю вернулись ли они или нет. Днем мы поедем в Большой Дворец, а потом не знаю, что мы будем делать. Погода гнилая сильный Гулыга и идет временами дождь. - Ну мой Папа Душка пора кончать. Ужасно радуюсь Тебя увидеть. Целую Тебя и Алексея 1000 раз. Любящий Тебя твой верный и преданный Каспииц. Кланяюсь Ник. Павловичу и другим. Все целуют крепко.
Письмо Анастасии Николаевны
17 октября 1916
Царское Село
Мой золотой Папа Душка!
Только что был у меня урок арифметики и теперь я свободна и должна много писать и готовить уроки. Так хорошо, что ты приедешь сюда! Мы все ужасно рады. Снег лежит сегодня как то странно, но есть солнце, но 3 градуса мороза, погода ничего себе. Вчера я получила письмо от Мордвинова, очень милое. Ты не знаешь чихал ли он когда получил мое письмо из Орши. Так приятно вспоминать как мы хорошо и весело проводили время в Могилеве и как вечером играли в прятки. Когда мы возвращались то было очень хорошо, что был Виктор Эрастович, а то было бы ужасно скучно, а он не много днем и после обеда с нами сидел. Было уютно! Теперь же у нас уроки, мы ходим в лазареты и там все тоже самое. У нас в лазарете нет новых раненых, только офицер Марии полка, казанец. Мама по утрам теперь пока ездит в свой лазарет на перевязки. Днем вчера мы катались с Мамой, Аней и мы все четыре. Людей очень мало встречали, почти никто не гуляет. Вчера Мама принимала Графиню Карлову и ее дочку Мерику, так как она собирается выйти замуж в ноябре, ну она и приехала была довольно миленькая. Мария только что прошла тут и целует тебя крепко. У нее сейчас урок кажется истории. Ну, мой Папа Душка кончать пора. Тебя и Алексея целую ужасно крепко 1000 раз. Кланяюсь Мордвинову. Храни Тебя Бог. Любящий Тебя Твой верный и преданный маленький 15 летний Каспиец.
Вторник, 18 октября
С Мамой к "Знамению" и в лазарет. К нам прибыло вчера 2-е новых - граф Мейер 28-го Сибирского стрелкового полка и Петровский 8-го Сибирского стрелкового полка. Писала, потом ничего особенного, а около 12 часов начала раздавать лекарства, кормила бар. Штакельберга. Он лежит, так как рука очень болит. Маленький Черногорец все ходит. 1 мороза. После завтрака мы 2 с Настенькой - в город. У меня был большой Комитет в Малахитовом зале. Съезд - 75 человек. К чаю вернулись. Папа выехал, радуемся. Митя не был утром, опять нездоровится. Николай Павлович с нами обедал. Принимала Кобылина (моего полка). Они теперь в Румынии. Вечером мы 4 - в лазарет. Катала Покровского, сидела у маленького Джурковича и шила подушки. После в палате у Сыробоярского. Он дремал, так как болела рука. Сидела с Митей на койке Черногорца и штопала чулки, а Татьяна - на койке Покровского с Володей. После 11 часов легли.
Среда, 19 октября
С Мамой к "Знамению" и в лазарет. Было довольно много беготни, с лекарствами и так далее. Перевязок много, писала, а потом снимались группой в гостиной. Из старых были Митя, Фрейберг и князь Кисловский. Черногорец все гуляет, чувствует себя ничего, но поздно засыпает. В 3.30 поехали встретить Папу и Алексея. Радовались много. Погуляли с Папой в саду с Марией и Анастасией. В 5 часов - чай. Алексей подарил мне прелестного котенка, похожего на нашего яхтинского мишку "Дубровка". Мордвинов и Аня обедали. Вечером с ним в гостиной сидели. Говорили по телефону. Давыдову нехорошо было. Ходили наверх проститься с Алексеем. Потом Папа читал, а в 11 часов пришел к чаю.
Письмо Анастасии Николаевны
31 октября 1916
Царское Село
Мой Дорогой Папа Душка!
Вот и до меня дошла очередь Тебе писать. Сейчас у меня будет последний урок с Петром Васильевичем т.к. он сегодня уезжает. Я ему очень завидую, уже завтра он тебя увидит! Прости что я так пишу отчайно, но это перо ужасно царапает и им ничего невыходит. Сейчас идет дождь и довольно гадко т.к. ветрено и холодновато - Татьяна Андреевна Громова нам писала и описала как ты и Алексей были у них в лазарете у тети Ольги. Очень смешно написано и подробно, даже что Ты говорил, она была ужасно рада тебя увидеть. Вчера мы были на концерте в Большом Дворце. Они праздновали 2 года, что их лазарет существует. Было довольно хорошо. Был твой друг Лерский и Мама видела его в первый раз и ей понравилось. Много что там было пели, говорили и т.п., а так все по старому. Мы продолжаем немного играть у нас в лазарете на биллиарде, иногда что-то выходит - и тогда я довольна. Виктор Эрастович иногда приходит и играет, но конечно лучше всех ... Сейчас Ольгина кошка тут бегает и по моему выросла и довольно мила. Кажется Игорь тоже к тебе приезжает с этим письмом, наверное Ты очень доволен! ... Ну вот мой дорогой Папа! Крепко ужасно целую Тебя и Алексея душку 1000 раз Бог с Тобой. Любящий Тебя твой верный и преданный Каспиец.
Из письма Анастасии Николаевны
5 ноября 1916 г.
Мой золотой Папа!
Мы только что встали и теперь выпевши утреннее молоко одна на урок, Мария я не знаю где. Ну вот мы все так. У меня только урока нет. Спала я хорошо и видела Тебя во сне. Выпало очень немного снега, а на деревьях лежит иней и довольно холодно. Вчера мы кажется ничего особенного не делали, катались и были в наших лазарете - играли на биллиарде. А вечером мы были у Мамы в лазарете - как всегда. Ах вот и снег пошел!..
Из письма Анастасии Николаевне
9 ноября 1916 г
...Вчера днем мы четыре и Мама катались, а потом ездили в лазареты. Потом были уроки и вечером были опять в лазарете. Ну вот и все и весь день...
Из письма Анастасии Николаевны
10 декабря 1916 г.
Царское Село
Сегодня днем мы поедем на освящение Алексея лазарета, который в Стрелковых новых казармах. Этот лазарет приехал из Петрограда, он был раньше у мадам Сухомлиновой... У нас идет временами снег и гулыга дует немного. Мы живем по старому. У нас в лазарете ничего нового нет. Щеголеву не важно, он очень слабый и очень мило дремлет от слабости и вид у него не хороший...
11 декабря
Прибыли в Новгород Была встреча на станции. Поехали в Софийский Собор. Была архиерейская Обедня, потом прикладывались к Мощам разных угодников. Прошли в патриарший покой, там же лазарет внизу.
Письмо Анастасии Николаевны
15 декабря 1916 г.
Царское Село
Мой Дорогой Папа Душка!
Ты уже хорошо знаешь как мы съездили в Новгород так как Ольга кажется Тебе много об этом писала. По моему было хорошо! Так уютно было спать в поезде и чувство было не много как будто мы едем к Тебе в Могилев. Мария только что пришла и целует Тебя крепко. Вот скоро теперь и Рождество! Ждем Тебя мы все! В этот вторник я Вас вспоминала и представляла себе как Вы в театр поехали. Я сию минуту получила от Жилика письмо и продолжение из "Таинственной руки". Я еще не читала так как мы будем читать вслух все вместе так интересней! Сегодня у вас Игорь уезжает кажется 15 декабря? Мы только что завтракали с Кожевниковым, который несколько дней тому назад приехал в Петроград, но скоро он уже уезжает. Массу очень интересного он нам говорил - как был их переход и т.п. вещи. Он остался такой же.
Ну вот Папа мой Душка мне пора кончать. Христос с Тобою. Ужасно крепко целую Тебя и маленького Алексея. Любящий Тебя твой верный и преданный маленький 15 летний Каспиец.
Из дневника Анастасии
Суббота 17 декабря
Мы две к Знамению. Делала, что всегда, стелила койки и т.д. Соколов мрачнее ночи. Играли в блошки с Касьяновым против Т(атьяны) и улана. Ели с Мамой. Аня пила чай, обедала. Весь день сидела с Мамой. Отец Григорий с ночи пропал. Ищут везде - ужасно тяжело. Были у Всенощной здесь дома. Вечером Мама, Аня исповедывались. Лили Ден была. Папа писал. Потом до 12 сидели. Все ждали телефона от Калинина и т.д. Спали мы 4 вместе. Боже помоги.
Письмо Анастасии Николаевны
11 января 1916 г.
Царское Село
Мой дорогой Папа Душка!
Я все лежу, но кажется завтра я встану в первый раз. Бронхит у меня уже прошел. Утром до завтрака я лежу у себя пишу или Шура читает, а завтракать я иду в игральную и там я ложусь в постель. Мама приходит к чаю и сидит до 6 ч. Алексей был вчера в очень воинственном настроении, что он только не делал такой был смешной, что ужас. Теперь очень хорошая погода солнце выходит и не много тает т.ч. совсем тепло и хорошо. Завтра уже месяц что I Сотня ушла из Могилева. Вчера мы все писали тете Ольги т.к. какой-то человек поехал туда. Так жалко, что лопатку убрали, но я надеюсь, что теперь Тебе дали новую или ту же самою! Мордвинов наверно мил да? Мы скоро будем уже завтракать с Алексеем, но он не скоро кончит, а я в 10 мин. или еще скорей буду готова. Мама сейчас будет на балконе сидеть с Марией "Ортипо" и "Джой" тебе просили очень кланяться и сказать, что они скучают без Тебя. Мне тут очень скучно сидеть в постели и в лазарет наш нельзя выходить - это отчайно скучно. Крепко ужасно Тебя целую 1000 раз. Храни Тебя Бог. Любящий Тебя твой верный и преданный Каспииц.
Письмо Анастасии Николаевны
15 февраля 1916 г.
Царское Село
Мой Золотой Папа Душка,
Как приятно, что сегодня вышло солнышко, которого давно не было видно. Вчера мы трое маленьких так сказать, поехали к Ане в лазарет и там был концерт. Было очень хорошо. Одна маленькая 10 летняя девочка танцевала русскую под гармошку, так мило и жалко ее было. Были как всегда Делазари, Ю. Морфеси, Саша Макаров и твой друг Лерский. Он рассказывал про урок рисования, так невероятно смешно, что солдаты все плакали со смеху. Потом он рассказывал то что слышно в трех этажах играют на рояле, тоже здорово смешно и наконец про зоологический сад как объясняют всех животных и т.д. Николай Дмитриевич тоже был и Ирина Толстая. А Ольга и Татьяна в это время были у себя в лазарете и у них тоже был концерт. Там играли на балалайках Ферзен Безобразов и разные барышни и много людей. Ты думаешь что сегодня мы не поедем на концерт да? Ты ошибаешься, мы едем на в Большой Дворец там будет комедия из кривого зеркала что то, так что мы и туда поедем т.к. нас отчайно просили. Усни слави достояние, все усни. Сейчас у меня будет урок арифметики. У Марии и Алексея насморк и они не выходят кроме лазаретов. Ну я кончаю. Крепко ужасно тебя целую. Кланяюсь твоим. Любящий Тебя твой верный и преданный Каспииц.
Письмо Анастасии Николаевны
5 марта 1916 г. Ц. С.
6 марта
Мой золотой Папа Душка.
Вот посылаю Тебе карточки, которые я снимала и ты их хотел иметь. Я и Ольга мы теперь не были на башни, но Татьяна и Мария ходят и говорят что теперь там очень уже хорошо, <...> Мы катаемся на тройке, это приятно, но так как теперь начинает таять, то такие куски попадают в физию, что ужас и иногда даже больно, но я переношу эту боль. Мама нам читает твое письмо, которое она получила сегодня. Мы только что приехали из церкви и уже отобедали. Мария просила сказать что, башня очень хорошая и что трап обливали сегодня гнилой водой из маленького прудика, который рядом с башней. Что Сидор был очень смешной и командовал ею где и как она должна работать. Федотов тоже не забывает свои объязанности и командовал всеми. Сейчас туман, но не очень сильный. Пока прощай до завтра.
6 марта
Ну вот приветствую тебя с добрым утром. Мы уже были в церкви и завтракали сейчас с Изой тоже. А сейчас у меня был командир моего полка фон Нерик. Но лицо самое простое, но не немецкое как лицо. Он сказал, что полк стоит все там же, а сейчас он в резерве только на 12 дней, а потом 12 дней сидят в окопах, но все таки каждый день около 10 или больше нижних чинов ранено, а офицеров очень мало, а так все хорошо. Сейчас мы поедем в Большой Дворец это не интересно, а потом поедем кататься, а потом к Ане и там будет фокусник кажется очень хороший. Ну вот надо идти одеваться. Крепко ужасно Тебя целую. Твоим я кланяюсь. Любящий Тебя твой верный и преданный Каспииц. Храни Тебя Бог. Спи хорошо.
Письмо Анастасии Николаевны
31 марта 1916 г. Ц.С.
Мой золотой Папа Душка,
Я так тороплюсь Тебе писать т.к. мы должны идти в лазарет. Мы с Марией и Алексеем завтракали на верху т.к. Мама и сестры в Петрограде Мы ходим и колим лед. Вчера не было Федотова. Крылов ужасно был слаб и показывался. Я и Мария теперь играем она на рояле, а я на балалайке и хорошо выходит, но с Ольгой еще лучше. Представляю себе как I Сотня была рада Тебя видеть именно там и я тебе немного завидывала. Мы пойдем еще лед колоть сегодня и в два лазарета в наш и в Большой Дворец. Ужасно тебя крепко целую и давлю. Любящий тебя твой верный и преданный Каспииц
Письмо Анастасии Николаевны
9 апреля 1916 г. Царское Село
Воистину Воскресе!
Ужасно благодарю Тебя мой золотой Папа Душка за карточку и за ужасно аппетитное яйцо. И желаю Тебе всего всего хорошего. И еще благодарю за цветочки, которые мы вчера получили и я их ужасно люблю, они называются "просуренички". Ужасно скучно что Тебя Душки нету с нами, но зато те кто с тобой и дальше очень рады, иметь тебя около себя. Кланяюсь всем. Крепко ужасно три раза целую и массу мелких раз в руку и щеку и всюду. Любящий Тебя твой верный и преданный всегда и везде. Каспииц. Храни Тебя Бог.
Письмо Анастасии Николаевны
27 мая 1916 г. Ц.С.
Мой дорогой Папа Душка!
Я Тебе скоро пошлю карточки, которые я снимала в Могилеве и Севастополе, если ты их захочешь! Вчера когда я каталась то проходил пассажирский поезд дальнего следования и я увидела вдруг в окне защитную черкеску красный бешмет и папаху, а по дальше в окне серую черкеску и я кажется признала в них Г.Граббе и его казака, а днем мы встретили Воейкова он ехал на моторе. Скажи Алексею, что я ему собираюсь написать, но все не успеваю. Мы теперь ходим и собираем цветы сирень уже есть, но не очень много. Погода все не важная, каждый день идет дождь, но мы все таки завтракаем и пьем чай на балконе. Сейчас у меня нет урока и поэтому я могу писать, Не слыхал ли Ты что-нибудь про I Сотню! Наверно им теперь есть что делать и они очень довольны. Тут иногда проходит Сотня на ученье и возвращается с зурной, то мы конечно глазеем и вчера они проходили и я смотрела. Теперь жаль много кустов, что им плохо нас видно, но главное конечно, что бы мы сами их видели. Мы сейчас поедем провожать сестер до их лазарета и обратно поедем на уроки. Все Тебя крепко целуют и Алексея тоже. Любящий Тебя твой верный и преданный маленький Каспииц.
Храни Тебя Бог!
Письмо Анастасии Николаевны
31 мая 1916 г. Царское Село
Сейчас у нас уроки, а с завтрашнего дня у нас будут уроки, но уже днем не будет и это очень приятно. Мы теперь с Марии много качаемся на гиганских шагах. Нас почти не рвет падали уже массу раз, но пока не разу сильно не расшибались. Сейчас мы катались т.к. нет урока и теперь мы ждем Маму и сестер из лазарета. Мы туда ездием по вечерам и я играю в крокет который стоит на столе. Он совсем маленький, но очень весело играть. Я играю и 3 офицера весь вечер, пока меня не усылают спать, хотя я почти всегда сама иду без приглашения. Сейчас надо будет кончать писать т.к. фриштыкать пора на балконе. Сегодня ветрено, но есть солнце, и немного тепло. С аппетитом слушаю Твои и Алексея письма во время закуски или завтрака. Прости что я пишу другими чернилами, но я пишу у Мамы в комнате. Ну вот! Крепко ужасно целую Твои милые щечки и ручки и Алексея. Храни Тебя Бог. Любящий Тебя твой верный и преданный 14 летний Каспииц.
Письмо Анастасии Николаевны
5 июня 1916. Царское Село
Мой Золотой Папа Душка! Ужасно ужасно благодарю Тебя за длинное письмо и за все чудные подарки. Посылаю карточки будь ангелом и дай всем тем которым написано сзади, а те которые не надписаны те Тебе если ты их хочешь. Погода гнилая и холодная и временами идет дождь. Мы только что кончили завтракать и теперь я сижу и отвечаю телеграммы, а потом мы кажется поедем кататься. Мы тоже слышали про Виктора Эрастовича и нам сказали, что он ранен в грудь навылет. Мама поезд санитарный поехал за ними т.к. Мама написала, что если можно, то чтобы их взяли его и Скворцова, который легко ранен и привезли бы сюда. Я получила от Игоря телеграмму, сегодня его именины. Я получила маленькую брошку, медальон и Мама старый браслет серебряный очень аппетитный. Я к сожалению должна кончать, т.к. у меня будут Иза, Трина и Настенька поздравлять и поэтому мне надо быть. Ещё раз ужасно благодарю Тебя за все. Крепко, крепко 100000 раз Тебя целую. Любящий Тебя твой верный и преданный Каспииц. 15 летний.
Письмо Анастасии Николаевны
9 июня
Мой дорогой Папа Душка. Мы только что играли с Марией в ping pong и так невероятно суетились кричали и таперь у меня руки трясутся как у контуженных. Кажется на днях к нам в Феодоровский лазарет привезет Виктора Эрастовича, он просил и с ним вместе одного корнета Текинского полка, их привезут из Полтавы. Конечно это приятно. Мы теперь переезжаем с лазаретом рядом, то что смотрит на собрание Конвоя и на Собор. Там будет теперь лазарет, очень уютно. Мы с Марией ходили туда несколько раз смотреть и мы остались довольны. Сегодня Мама Ольга и Татьяна едут в город на Верховный совет, я им не завидую и мы остаемся с Марии. Мы качаемся все на гамаке. Вот когда Вера и Георгий были у нас они завтракали с их матерью. То мы взяли и качали их Вера была довольна, а Георгий начал трусить, а потом Вера и Георгий начинали драться, а мы их немного натравливали друг на друга и смеялись. Сейчас наверно пойдет дождь, но я конечно не боюсь этого т.к. я такой бравый, солдатик. Вот уже идет поздравляю!!! Написала все что есть нового и скорее интересного, а все остальное как каждый день. Ну я кончаю мое глупое послание огромной массой поцелуев Тебе и Алексею. Христос с Тобой. Кланяюсь Твоим. Соскучилась. Любящий Тебя твой верный и преданный маленький Каспииц. Все сестры целуют.
Письмо Анастасии Николаевны
16 июня
Мой дорогой Папа Душка!
Я не в очередь пишу, т.к. Я не успела писать потому что мы много были у нас в новом лазарете. Мы уже переехали и ужасно уютно. Туда в первый же день привезли 3 офицеров и 10 нижних чинов, четыре тяжелые. Один мальчик 16 лет тоже довольно тяжело ранен. 14 июня было настоящее новоселье. Мы 3 раза были у нас в лазарете, утром одни, днем с Мамой и сестрами, а вечером мы были опять одни на концерте. Было очень уютно, масса людей и раненых. Но самое смешное было когда 5 летний мальчик Витя (сын нашего бывшего раненого, который у нас теперь банщик) он начал танцевать, т.к. все его пихали ну он и пошел, но так было смешно ужас как, все радовались и шумели и т.п. вещи делали, а он спокойно отплясывал что-то спиной к публике. Когда мы уезжали, то было ужасно уютно т.к. на розовом трапе горела лампа и был розовый свет ужасно аппетитно. Вчера Г.Граббе был у Вик. Эрастовича и у казака, который недавно приехал ранен в руку и бедра, его фамилия что-то вроде Бояркин. Он очень веселый и массу говорит. Теперь очень жалко проходить мимо старого лазарета, бедный стоит, хотя там есть 6 нижних чинов, которым не делают перевязки и они ждут чтобы ехать в Финляндию т.ч. мы с Марией туда ходим, там масса рабочих и много набросано вещей. Сейчас погода солнечная и теплая не знаю, что будет днем. Ну, я должна кончать. Ужасно крепко целую Тебя Душка Папа и Алексея 100000000 раз. Храни Тебя Бог, любящий Тебя твой верный и преданный Каспиц.
Из письма Анастасии Николаевны
21 июня 1916 г.
Царское Село
Мой дорогой Папа Душка!
Мы только что вернулись с катаниия, было довольно холодно и поэтому рука не очень хорошо пишет. Вчера мы как и каждый вечер поехали в лазарет...
Письмо Анастасии Николаевны
24 июня 1916 г.
Царское Село
Мой дорогой Папа Душка. Мы с Марии только что валялись на траве перед балконом. Было ужасно приятно и я теперь малинового цвета. Мы ждем Маму и сестер к завтраку. У нас сегодня будет Сашка завтракать. Рядом со мною на столе лежит твое и Алексея письма, которые только что принесли. Мария кажется тебе писала, что у нас в лазарете есть новый офицер 10 Стрелкового полка, он ранен в руку, фамилия его Жилинский по моему он милый, хотя мы его еще мало знаем. Вик. Эраст. очень суетиться когда и как придет I Сотня. Вчера мы четыре сделали костер и прыгали через него. Это было замечательно. Мы ломали старые ветки тупыми ножами и руками, а потом качались на гамаках. Теперь два гамака т.к. у Марии тоже есть и они висят в киливаторную колонну. Помнишь вчера было 3 года что у нас был в Шхерах пикник вечером и мы все плясали и Артемьев рассказывал разные истории. Я читала дневник и поэтому все вспоминала до самой маленькой подробности от начала до конца. Вот когда было хорошо!!! Сейчас все по старому. У меня был насморк и кашель, мне очень стыдно т.к. летом это не полагается, но теперь уже немного лучше. Вот я сию минутку и чихнула, Ты мне говоришь "Будь здорова" очень тебя благодарю за это. Ну я кончаю мое письмо в массе поцелуев Тебе и Алексею 1000 раз. Бог с Тобой. Спи хорошо.
Любящий Тебя.
Твой верный и преданный маленький Каспииц.
Письмо Анастасии Николаевны
2 июля 1916 г.
Царское Село
Мой Дорогой Папа Душка!
Вчера Жилик приехал к нам и много рассказывал про вас всех. Он обедал с нами. Еще вчера в 4 ч. был молебен перед Большим Дворцом для 4 Сотни. Так жалко их всех. Масса которых мы знаем в лицо, но к сожалению не по фамилиям. Лошади все навьючены. Сами они тоже. После молебна они все проходили мимо нас и пели, а мы когда уехали, то поехали через сад к нашей станции и ждали т.к. скоро мы услышали зурну увидели пыль и они показались. Тогда мы еще ближе подъехали и они все опять прошли мимо нас, но теперь совсем не официально т.к. кроме их и офицеров никого не было и очень было хорошо. Кухни и повозки все ехало мимо нас, потом офицеры слезли с лошадей и мы попращались с ними и уехали. Было очень жалко! После того как они грузились они пошли в Конвой и их провожали пели и т.п. вещи делали, а в 10 1/4 они ушли. Сегодня у нас в манеже будет кинематограф для раненых. Я очень довольна т.к. мы тоже идем все и Мама. Сегодня погода теплая и солнце есть. Я тебе пишу между уроками т.к. времени мало писать. Мы с Марией иногда качаемся на гамаках и она меня почти всегда переворачивает и я лечу прямо на собственную "физию". Ну мне надо кончать. Батюшка уже показывается на горизонте. Крепко целую Тебя Папа Душка и Алексашку 1000 раз Любящий Тебя твой верный и преданный маленький Каспииц.
Письмо Анастасии Николаевны
17 июля 1916 г.
Царское Село
Мой хороший Папа Душка!
Мы с Марией только что были в лазарете Большого Дворца, а теперь сидим и ждем Маму и сестер к завтраку. Сейчас идет дождь и погода не к чему. Мы были сегодня у Обедни в Нижней церкви Дворцового лазарета, потому что Мама хотела работать в лазарете. Сегодня в 2 часа будут крестины внука Ломана и Мама будет т.к. она крестная мать, а мы 4 будем за компанию, чтобы представлять из себя толпу. Мы встретили сегодня отца Щавельского и Иоанчика они ехали со станции на моторе. У меня некоторые карточки вышли, которые я снимала в Могилеве и в следующий раз, когда буду писать, то пришлю их тебе, если Ган соблаговолит напечатать мне их. Теперь я себе представляю все твои прогулки по Днепру, там так хорошо было! Когда мы сегодня стояли в церкви, то я себе представляла как ты стоишь и что делается. Не слыхал ли Ты что-нибудь о 4 Сотне, где она и что делает. Ну, я должна уже кончать. Крепко ужасно целую и давлю 1000 раз Тебя Папа Душка и Алексея. Храни Тебя Бог. Любящий Тебя твой верный и преданный как собака и больше. Каспииц.
Письмо Анастасии Николаевны
8 августа 1916 года. Царское Село
Мой Дорогой Папа Душка!
Я сейчас вся мокрая от пота, так как мы только что гуляли. Сегодня очень жарко. Это ужасно приятно. Еще все таки мы не совсем привыкли быть опять здесь. Так хорошо было в Могилеве ужас и в поезде жить и т.д. Ужасно приятно вспоминать как мы мучили Мордвинова. Слышу Мама и сестры вернулись из лазарета пойду к ним завтракать, а потом кончу писать. Мы уже вот позавтракали и теперь я Тебе пишу, а потом мы пойдем в наш с Марией лазарет. К нам в лазарет привезли 3 новых офицера один, Павловского полка, один артиллерист. Мы получили письмо от Петра Васильевича, где он пишет, что вы купаетесь. Вот хочется выкупаться! Мы были сегодня у ранней Обедни т.к. Мама причащалась, а мы представляли из себя публику т.к. кроме нас и Ани никого не было, - был "мой муж", да и он ушел. Мы опять продолжаем учиться и у нас началось опять все тоже самое. Мама кажется не поедет кататься т.к. ей очень жарко и она хочет отдохнуть. Не слышал ли Ты что-нибудь о 4 Сотни? Так как тут никто ничего не знает и не получают письма. Ну мне надо кончать. Ужасно хочу Тебя и Алексея опять увидеть. Крепко ужасно целую Вас обоих 1000 раз Христос с Тобой. Любящий Тебя твой верный и преданный 15 летний Каспииц. Все целуют
Из письма Анастасии Николаевны
16 августа. 1916 г.
Мой золотой Папа душка!
Спасибо за поцелуи в письмах. Мы сегодня встали довольно поздно т.к. нет уроков. Я уже довезла Маму и сестер до лазарета. Погода просто гнилая сейчас идет дождь и довольно холодно только 10 градусов, и теперь каждый день такая погода. Вчера у нас пила чай тетя Михень она недавно вернулась и теперь живет в Царском. Вчера утром мы катались и видели как пришел поезд из Могилева и видели Нилова и Воейкова - которые поехали в моторе, было очень приятно их увидеть. Сегодня днем мы все и Мама поедем в Большой Дворец т.к. будем сниматься - это совсем не приятно ну все равно. А утром мы с Марией поедем в наш лазарет...
Из письма Анастасии Николаевны
20 августа 1916 г.
Мой Дорогой Папа Душка. Как приятно Тебя скоро увидеть у нас! Сегодня мы уже не много укладывались т.к. конечно же берем много вещей. Мы только что завтракали с мадам Зизи она и еще Шура. Извиняюсь что так плохо пишу, но вытерательная бумага отчайно пачкает. Погода просто ужасная все время идет дождь настоящего солнца мы не видели с Могилева, ужасно всем надоело. Очень приятно увидеть Мордвинова и Николая Павловича. Я очень тороплюсь писать т.к. мы сейчас должны ехать в Большой Дворец чтобы попрощаться с ними, т.к. завтра после Обедни мы поедем в наш лазарет до того что мы уедем. Татьяна получила твое письмо и пошла исполнять твое приказание. Ну вот все новости.
Из письма Анастасии Николаевны
13 сентября. 1916 г.
...Мы же продолжаем ходить в лазареты и гулять. Я на днях ездила на велосипеде по нашему саду. Масса листьев на всех дорожках, и не очень уютно!
Из письма Анастасии Николаевны
17 сентября 1916
Мой хороший Папа Душка!
Сегодня утром шел маленький но гаденький снег, а сейчас солнце, но холодно... Мы живем по старому. Играли мы на днях в тенисс с нашими ранеными офицерами, они уже довольно хорошо играют т.к. практикуются каждый день...
Письмо Анастасии Николаевны
21 сентября 1916
Царское Село
Мой дорогой Папа Душка,
Мы только что ездили провожать Ольгу и Татьяну до их лазарета, а теперь я сижу и жду учителя. Сегодня Ольга и Татьяна едут в Петроград т.к. у Татьяны комитет, а мы остаемся с Мамой. Пойдем я думаю в лазарет мой и Марии. Казаки еще у нас, один уже уехал и эти тоже собираются уезжать т.к. раны уже почти зажили. Вчера в 6 часов вечера я вспомнила Вас и представляла себе что вы в кинематографе. Теперь мы очень заняты т.к. довольно много уроков и главное что надо их приготовлять, а сегодня холодно и на пруду был маленький лед и все было в инее, но теперь делается капельку теплее, но гулыга дует довольно сильно. Я только что расскладовала карточки и я Севастополь еще не клеила т.к. карточки Кира дал недавно которые он снимал там. Ну а теперь я должна их всех клеить. Очень извиняюсь, что прыгаю с одного на другое, но у меня так выходит нечаянно. Мария только что пришла и крепко целует Тебя. И Я тоже очень очень крепко Тебя и Алексея 1000 раз. Любящий Тебя твой верный и преданный маленький 15 летний Каспииц.
Письмо Анастасии Николаевны
25 Сентября 1916 г.
Царское Село
Мой дорогой Папа Душка
Мы только что кончили завтракать и теперь выдумываем, что нам делать сегодня днем. Погода не хорошая, холодно и сыро все мокрое от дождя. Мы вчера вечером были у Всенощной у нас в Соборе и Мария Павловна тоже была, она нас попросила взять ее и ей ужасно понравилось. Она кажется была один раз и то у Обедни. Мы сегодня были у ранней Обедни и потом мы с Марии пошли к нам в лазарет. Виктор Эрастович приехал из Есентуков и Александр Константинович Шведов. Первый немного похудел, но говорит, что рука совершенно хорошо и что он здоров, не знаю насколько это правда. Скажи пожалуйста Жилику, что я благодарю его за письмо. Как интересно теперь делается "Таинственная рука". Жилик нам писал, а в этот вторник не будет, жалею Вас! Надеюсь мои карточки будут скоро готовы, тогда я тебе их пришлю. Очень хочу тебя видеть Папа Душка. Ну мне пора кончать. Крепко ужасно целую Тебя и Алексея. Бог с Тобой. Любящий Тебя твой верный и преданный Каспиец. Кланяюсь Николаю Павловичу, г. Граббе и другим твоим.
Письмо Анастасии Николаевны
29 сентября 1916 г.
Царское Село
Мой золотой Папа Душка!
Пишу Тебе опять между уроками. Вчера мы ничего интересного не делали. Были у нас в лазарете. А вечером нам сказали по телефону, что у одного офицера свинка и что будет карантин на 3 недели. Мы его не видели, так как он уже лежал когда мы были, но они тогда не знали, что с ним. Так скучно!
Но хорошо, что как раз около нашего отъезда! - Теперь мы их не можем видеть в лазарете. По вечерам мы с Ольгой и иногда Марии летаем на велосипедах по нашим комнатам полным ходом. Ольга меня ловит или я ее, очень приятно. Падаем иногда, но пока мы живы! Сейчас кончились уроки и я иду фриштыкать с Мамой и сестрами, хотя не знаю вернулись ли они или нет. Днем мы поедем в Большой Дворец, а потом не знаю, что мы будем делать. Погода гнилая сильный Гулыга и идет временами дождь. - Ну мой Папа Душка пора кончать. Ужасно радуюсь Тебя увидеть. Целую Тебя и Алексея 1000 раз. Любящий Тебя твой верный и преданный Каспииц. Кланяюсь Ник. Павловичу и другим. Все целуют крепко.
Письмо Анастасии Николаевны
17 октября 1916
Царское Село
Мой золотой Папа Душка!
Только что был у меня урок арифметики и теперь я свободна и должна много писать и готовить уроки. Так хорошо, что ты приедешь сюда! Мы все ужасно рады. Снег лежит сегодня как то странно, но есть солнце, но 3 градуса мороза, погода ничего себе. Вчера я получила письмо от Мордвинова, очень милое. Ты не знаешь чихал ли он когда получил мое письмо из Орши. Так приятно вспоминать как мы хорошо и весело проводили время в Могилеве и как вечером играли в прятки. Когда мы возвращались то было очень хорошо, что был Виктор Эрастович, а то было бы ужасно скучно, а он не много днем и после обеда с нами сидел. Было уютно! Теперь же у нас уроки, мы ходим в лазареты и там все тоже самое. У нас в лазарете нет новых раненых, только офицер Марии полка, казанец. Мама по утрам теперь пока ездит в свой лазарет на перевязки. Днем вчера мы катались с Мамой, Аней и мы все четыре. Людей очень мало встречали, почти никто не гуляет. Вчера Мама принимала Графиню Карлову и ее дочку Мерику, так как она собирается выйти замуж в ноябре, ну она и приехала была довольно миленькая. Мария только что прошла тут и целует тебя крепко. У нее сейчас урок кажется истории. Ну, мой Папа Душка кончать пора. Тебя и Алексея целую ужасно крепко 1000 раз. Кланяюсь Мордвинову. Храни Тебя Бог. Любящий Тебя Твой верный и преданный маленький 15 летний Каспиец.
Вторник, 18 октября
С Мамой к "Знамению" и в лазарет. К нам прибыло вчера 2-е новых - граф Мейер 28-го Сибирского стрелкового полка и Петровский 8-го Сибирского стрелкового полка. Писала, потом ничего особенного, а около 12 часов начала раздавать лекарства, кормила бар. Штакельберга. Он лежит, так как рука очень болит. Маленький Черногорец все ходит. 1 мороза. После завтрака мы 2 с Настенькой - в город. У меня был большой Комитет в Малахитовом зале. Съезд - 75 человек. К чаю вернулись. Папа выехал, радуемся. Митя не был утром, опять нездоровится. Николай Павлович с нами обедал. Принимала Кобылина (моего полка). Они теперь в Румынии. Вечером мы 4 - в лазарет. Катала Покровского, сидела у маленького Джурковича и шила подушки. После в палате у Сыробоярского. Он дремал, так как болела рука. Сидела с Митей на койке Черногорца и штопала чулки, а Татьяна - на койке Покровского с Володей. После 11 часов легли.
Среда, 19 октября
С Мамой к "Знамению" и в лазарет. Было довольно много беготни, с лекарствами и так далее. Перевязок много, писала, а потом снимались группой в гостиной. Из старых были Митя, Фрейберг и князь Кисловский. Черногорец все гуляет, чувствует себя ничего, но поздно засыпает. В 3.30 поехали встретить Папу и Алексея. Радовались много. Погуляли с Папой в саду с Марией и Анастасией. В 5 часов - чай. Алексей подарил мне прелестного котенка, похожего на нашего яхтинского мишку "Дубровка". Мордвинов и Аня обедали. Вечером с ним в гостиной сидели. Говорили по телефону. Давыдову нехорошо было. Ходили наверх проститься с Алексеем. Потом Папа читал, а в 11 часов пришел к чаю.
Письмо Анастасии Николаевны
31 октября 1916
Царское Село
Мой Дорогой Папа Душка!
Вот и до меня дошла очередь Тебе писать. Сейчас у меня будет последний урок с Петром Васильевичем т.к. он сегодня уезжает. Я ему очень завидую, уже завтра он тебя увидит! Прости что я так пишу отчайно, но это перо ужасно царапает и им ничего невыходит. Сейчас идет дождь и довольно гадко т.к. ветрено и холодновато - Татьяна Андреевна Громова нам писала и описала как ты и Алексей были у них в лазарете у тети Ольги. Очень смешно написано и подробно, даже что Ты говорил, она была ужасно рада тебя увидеть. Вчера мы были на концерте в Большом Дворце. Они праздновали 2 года, что их лазарет существует. Было довольно хорошо. Был твой друг Лерский и Мама видела его в первый раз и ей понравилось. Много что там было пели, говорили и т.п., а так все по старому. Мы продолжаем немного играть у нас в лазарете на биллиарде, иногда что-то выходит - и тогда я довольна. Виктор Эрастович иногда приходит и играет, но конечно лучше всех ... Сейчас Ольгина кошка тут бегает и по моему выросла и довольно мила. Кажется Игорь тоже к тебе приезжает с этим письмом, наверное Ты очень доволен! ... Ну вот мой дорогой Папа! Крепко ужасно целую Тебя и Алексея душку 1000 раз Бог с Тобой. Любящий Тебя твой верный и преданный Каспиец.
Из письма Анастасии Николаевны
5 ноября 1916 г.
Мой золотой Папа!
Мы только что встали и теперь выпевши утреннее молоко одна на урок, Мария я не знаю где. Ну вот мы все так. У меня только урока нет. Спала я хорошо и видела Тебя во сне. Выпало очень немного снега, а на деревьях лежит иней и довольно холодно. Вчера мы кажется ничего особенного не делали, катались и были в наших лазарете - играли на биллиарде. А вечером мы были у Мамы в лазарете - как всегда. Ах вот и снег пошел!..
Из письма Анастасии Николаевне
9 ноября 1916 г
...Вчера днем мы четыре и Мама катались, а потом ездили в лазареты. Потом были уроки и вечером были опять в лазарете. Ну вот и все и весь день...
Из письма Анастасии Николаевны
10 декабря 1916 г.
Царское Село
Сегодня днем мы поедем на освящение Алексея лазарета, который в Стрелковых новых казармах. Этот лазарет приехал из Петрограда, он был раньше у мадам Сухомлиновой... У нас идет временами снег и гулыга дует немного. Мы живем по старому. У нас в лазарете ничего нового нет. Щеголеву не важно, он очень слабый и очень мило дремлет от слабости и вид у него не хороший...
11 декабря
Прибыли в Новгород Была встреча на станции. Поехали в Софийский Собор. Была архиерейская Обедня, потом прикладывались к Мощам разных угодников. Прошли в патриарший покой, там же лазарет внизу.
Письмо Анастасии Николаевны
15 декабря 1916 г.
Царское Село
Мой Дорогой Папа Душка!
Ты уже хорошо знаешь как мы съездили в Новгород так как Ольга кажется Тебе много об этом писала. По моему было хорошо! Так уютно было спать в поезде и чувство было не много как будто мы едем к Тебе в Могилев. Мария только что пришла и целует Тебя крепко. Вот скоро теперь и Рождество! Ждем Тебя мы все! В этот вторник я Вас вспоминала и представляла себе как Вы в театр поехали. Я сию минуту получила от Жилика письмо и продолжение из "Таинственной руки". Я еще не читала так как мы будем читать вслух все вместе так интересней! Сегодня у вас Игорь уезжает кажется 15 декабря? Мы только что завтракали с Кожевниковым, который несколько дней тому назад приехал в Петроград, но скоро он уже уезжает. Массу очень интересного он нам говорил - как был их переход и т.п. вещи. Он остался такой же.
Ну вот Папа мой Душка мне пора кончать. Христос с Тобою. Ужасно крепко целую Тебя и маленького Алексея. Любящий Тебя твой верный и преданный маленький 15 летний Каспиец.
Из дневника Анастасии
Суббота 17 декабря
Мы две к Знамению. Делала, что всегда, стелила койки и т.д. Соколов мрачнее ночи. Играли в блошки с Касьяновым против Т(атьяны) и улана. Ели с Мамой. Аня пила чай, обедала. Весь день сидела с Мамой. Отец Григорий с ночи пропал. Ищут везде - ужасно тяжело. Были у Всенощной здесь дома. Вечером Мама, Аня исповедывались. Лили Ден была. Папа писал. Потом до 12 сидели. Все ждали телефона от Калинина и т.д. Спали мы 4 вместе. Боже помоги.
настроение: Хорошее
хочется: Домой
Екатерина Матвеева,
11-08-2010 18:03
(ссылка)
Яхта Штандарт
Жизнь семьи последнего русского Царя Николая II неразрывно связана с пребыванием на яхте "Штандарт". На ней Семья совершала путешествия по финским шхерам, Черному морю, и даже заграничные плавания.
При вступлении на палубу "Штандарта" Александра Федоровна становилась общительной и веселой. Часто сидя в кресле на корме с каким-нибудь рукоделием, она подолгу беседовала с кем-либо из старших офицеров на самые разные темы. На яхте все Царские дочери носили белые платья или тельняшки и юбки, Алексей - матроску гвардейского экипажа и белую фуражку.
День на "Штандарте начинался в 8 часов утра подъемом императорского флага. Эта церемония проходила при исполнении оркестром старинного полкового марша эпохи Николая I. Позднее появился марш "Штандарт". Особенно эта церемония нравилась Великим Княжнам, которые издали смотрели на выстроившийся фронт офицеров, слушали музыку и приветливо махали ручками молодым мичманам, стоявшим в строю, вместе с которыми они периодически катались на верхней палубе на роликовых коньках, а впоследствии, когда повзрослели - и танцевали. А.А. Мосолов вспоминает: "Сама государыня становилась общительной и весёлой, как только она ступала на палубу "Штандарта". Императрица участвовала в играх детей и подолгу разговаривала с офицерами. Офицеры эти, очевидно, занимали очень привилегированное положение. Часть их каждый день приглашалась к высочайшему столу. Государь и его семья нередко принимали со своей стороны приглашение на чай в кают-компании... Младшие офицеры "Штандарта" мало-помалу присоединялись к играм великих княжон. Когда те выросли, игры превратились незаметно в целый ряд флиртов — конечно, вполне безобидных. Слово "флирт" я употребляю не в том вульгарном смысле, который ему теперь дают; — офицеров "Штандарта" лучше всего было сравнивать с пажами или рыцарями средневековья. Много раз эта молодежь потоком проносилась мимо меня, и никогда я не слышал ни одного слова, могущего вызвать нарекание. Во всяком случае эти офицеры были чудесно вышколены..."
К 9 часам Николай II, облаченный в морскую форму, поднимался на верхнюю палубу, где его встречали командир "Штандарта" И.И. Чагин или флаг-капитан К.Д. Нилов, и всегда флигель-адъютант А.А. Дрентельн. Примерно при такой же церемонии проходил и спуск флага при заходе солнца. При продолжительном пребывании Их Императорских Величеств на "Штандарте" он, по существу, превращался в плавучий дворец, с министром двора и множеством придворной прислуги. В состав прислуги входили: метрдотель, повара высокой категории и кухонные мальчики, главный пекарь и его помощники, камердинеры свиты, личный царский парикмахер, горничные, офицеры фельдъегерьского корпуса, фотограф А.К. Ган-Янгельский и другие.
Питание на "Штандарте" было великолепное: завтрак- из пяти блюд, непременно с супом; обед - из шести блюд. В обед, после супа, специальный лакей подавал вино "Мадеру", после второго блюда - белое или красное вино, а к кофе - коньяк. Сам Николай II предпочитал простую русскую пищу: щи, борщ, каши, блины, квас. И тем не менее, Пьер Кюба всем членам Царской Семьи на завтрак подавал "августейшее блюдо" - кусок английского ростбифа. Так повелось еще со времен Николая I. Перед тем, как сесть за стол, все члены монаршей семьи крестились, тоже - после еды. Николай II не имел пристрастия к спиртному, лишь во время обильного обеда в восемь часов вечера он выпивал одну-две рюмки портвейна.
После обеда начиналась игра в домино, без денег, или в бильярд, в который Государь играл искусно. Его партнерами были Чагин, Дрентельн и Чистяков. Ужин Николай II не признавал. В 22 часа, по окончании игры, подавали чай: большой чайник с кипятком и маленький - с заваркой. Чай разливал по стаканам сам хозяин, спрашивая, кто какой чай любит, покрепче или послабее. К чай, кроме печенья и фруктов, не было ничего. После чая Николай II в сопровождении Александры Федоровны направлялся на командный мостик, чтобы поинтересоваться у вахтенного начальника курсом и задать ему несколько вопросов по навигации. В таких случаях Государыня выбирала момент, чтобы вопреки запрету устава морской службы, как бы тайком от хозяина яхты сунуть в руку вахтенному офицеру горсть печенья и конфет.
Как-то раз Николай II попросил одного молодого офицера что-то передать Великой княжне Татьяне Николаевне. Офицер отказался исполнить просьбу Царя: Виноват, Ваше Величество, но я не могу этого сделать!" "Почему?" "Мы поссорились с Великой Княжной и уже три дня не разговариваем". Император взял под руку офицера и сказал: "Пойдемте, я вас помирю..."
Анна Вырубова вспоминала такой случай о "Штандарте": "В августе Их Величества пригласили нас сопровождать их на "Штандарте" во время путешествия по Финским шхерам. Тут случилось несчастье, трудно объяснимое, так как на "Штандарте" всегда находились финские лоцманы. Был чудный солнечный день; в 4 часа все собрались в верхней рубке к дневному чаю, как вдруг мы все почувствовали два сильных толчка; чайный сервиз задребезжал и посыпался со стола. Императрица вскрикнула, мы все вскочили, яхту начало кренить на правый борт; в одну минуту вся команда собралась на левый борт и стали заботиться о Их Величествах и детях. Государь успокаивал всех, говоря, что мы просто сели на камень. Матрос Деревенько кинулся с Наследником на нос корабля, боясь разрыва котлов, что легко могло случиться. Моментально у правого борта стали миноносцы, конвоирующие яхту, детей с их няньками перевели на финский корабль. Государыня и я бросились в каюты и с поспешностью стали связывать все вещи в простыни; мы съехали с яхты последними, перейдя на транспортное судно "Азия". Детей уложили в большую каюту, Императрица с Наследником поместилась рядом, а Государь и свита - в каютах наверху.
Припоминаю нашу жизнь на "Штандарте", и насколько беспечно, если так можно выразиться, жили мы, настолько предавалась думам Государыня. Каждый раз по окончании плавания она плакала, говоря, что, может быть, это последний раз, когда мы все вместе на дорогой яхте. Такое направление мыслей Государыни меня поражало, и я спрашивала ее, почему она так думает. "Никогда нельзя знать, что нас завтра ожидает", - говорила она и всегда ожидала худшего."
Интерьер яхты был чрезвычайно комфортным, просторным и по-домашнему уютным. На время яхта становилась для императорской семьи домом, в котором весело проводили время за дружескими беседами, играми и танцами, в которых нередко участвовали и офицеры «Штандарта». «Штандарт» не всегда выполнял роль яхты, предназначенной для отдыха царской семьи. Яхта часто была задействована в многочисленных дипломатических и представительских мероприятиях. Не было ни одного императора, короля или президента в Европе, который хотя бы единожды не ступал на его сверкающую чистотой полированную палубу.
В 1909 году на «Штандарте» Николай II совершил свой последний визит в Англию. Король Эдуард VII устроил в честь прибытия русского императора парад королевского флота. Когда британская королевская яхта «Виктория и Альберт» медленно проплывала мимо самой мощной по тем временам выстроенной в три линии армады броненосцев и дредноутов, на военных английских кораблях приспускались флаги, салютовали пушки, оркестры играли «Боже, царя храни!», «Боже, храни короля!». На палубе яхты «Виктория и Альберт», прижимая ладонь к козырьку в приветственном салюте, плечом к плечу стояли король Эдуард VII и русский гость в форме английского адмирала. Тысячи британских моряков приветствовали их громкими и дружными криками «ура». Военно-морской парад закончился парусными гонками. «Паруса гоночных яхт, — писал британский журналист, — были красочно разбросаны на голубой воде залива и выглядели крыльями гигантских бабочек».
Татьяна Мельник-Боткина пишет: "С трепетом подъезжали мы к величественому и красивому "Штандарту", сверкавшему на южном солнце своей чистотой. Проведя нас по нескольким узеньким коридорам, Бутаков ввел нас в маленькую, но уютную и светлую каютку, в которой на диване лежал мой отец.
Только что мы успели поздороваться и сказать пару слов, как за дверьми послышались шаги, голоса, смех, затем стук в дверь, и появились все четыре Великие Княжны. Как сейчас помню, что старшие были в белых юбках и бледно-голубых вышитых блузках, а младшие - в красных с серыми горошинками юбках и белых блузках...
Великие Княжны страшно мило с нами поздоровались, и старшие задали нам несколько вопросов о нашем путешествии, на которые мы еле-еле от смущения отвечали, а затем собрались уходить, когда мой отец попросил Татьяну Николаевну спросить у Ее Величества, разрешит ли Она нам приехать и завтра.
Через несколько минут Татьяна Николаевна вернулась и сказала своей милой манерой, быстро, быстро, скрадывая слова:
- Мама сказала, что Таня и Глеб, пока Вы больны, могут приезжать каждый день.
Можно себе представить нашу радость и то нетерпение, с которым мы каждый день ждали двух часов, т.е. отхода катера с Графской пристани на "Штандарт"."
О поездке в Румынию рассказывает Пьер Жильяр: "13 июня мы отплыли из Ялты на императорской яхте «Штандарт» и на следующий день утром подошли к Констанце, большому румынскому порту на Черном море, где должны были произойти торжества.
На набережной у пристани рота пехоты со знаменем и музыкой отдавала воинские почести, в то время как артиллерийская батарея, помещенная на плоскогорье, господствующем над портом, производила установленный салют. Все суда на рейде были расцвечены флагами.
Их Величества были встречены старым королем Карлом, королевой Елизаветой (Кармен-Сильва) и принцами и принцессами королевского дома. После обычных представлений все отбыли в собор, где Нижне-Дунайским епископом был отслужен молебен. В час дня, пока председатель совета министров угощал лиц свиты, члены обеих царственных семей собрались за интимным завтраком. Он был подан в павильоне, построенном по желанию Кармен-Сильвы в самом конце мола. Это было одно из ее любимых мест пребывания; ежегодно она подолгу живала там. Она любила целыми часами «слушать море» на этой террасе, которая, казалось, повисла между небом и волнами, и где только морские птицы нарушали ее одиночество.
Среди дня Их Величества угощали чаем на «Штандарте» и присутствовали затем на большом военном параде.
Вечером, в 8 часов, все вновь собрались на парадный обед в красивой зале, построенной для этого случая. Общий вид ее был очаровательный, стены и потолок — белые, лепной работы, усеянные маленькими электрическими лампочками, со вкусом расположенными; зеленые растения и цветы в красивом сочетании, — все это давало общее впечатление красок и линий, приятных для глаз.
Государь, имея по правую руку от себя королеву Елизавету, а по левую принцессу Марию, сидел в центре длинного стола, за которым поместились 84 приглашенных. Императрица сидела против него между королем Карлом и принцем Фердинандом. Ольга Николаевна, сидя около принца Карла, с обычной приветливостью отвечала на его вопросы. Что касается остальных трех Великих Княжон, они с трудом скрывали скуку, которую всегда испытывали в подобных случаях, и поминутно наклонялись в мою сторону, указывая смеющимися глазами на старшую сестру. К концу обеда, который проходил с обычным церемониалом, король встал, чтобы приветствовать Государя. Он говорил по-французски, но с сильным немецким выговором. Государь по-французски же ему ответил; он говорил приятно, красивым и звучным голосом. По окончании обеда мы перешли в другую залу, где Их Величества милостиво беседовали с некоторыми из присутствующих, прочие же сгруппировались сообразно своим симпатиям или в силу случайности. Но вечер рано окончился, потому что «Штандарт» в тот же день должен был сняться с якоря.
Час спустя яхта отошла, держа направление на Одессу. На следующий день утром я узнал, что предположение о сватовстве было оставлено или по крайней мере отложено на неопределенное время. Ольга Николаевна настояла на своем."
После революции прекрасную яхту «Штандарт» задействовали на второстепенных, малозначительных работах, а после Великой Отечественной войны - её использовали в качестве мишени на морских учениях, где она была затоплена.
Екатерина Матвеева,
16-06-2010 15:11
(ссылка)
Фраза.
Знакома ли вам эта фраза "Неведают что творят"? Откуда она?
Екатерина Матвеева,
28-06-2010 17:43
(ссылка)
Предсказание Распутина
Декабрь 1916 года.
Незадолго до своей гибели Распутин делает самое известное и самое страшное предсказание: "Я предчувствую, что умру до 1 января (1917 г.): Если я буду убит обычными убийцами, особенно своими братьями - русскими крестьянами, то ты, Русский Царь, не должен ничего бояться, ты останешься на троне и будешь править... Царь Земли Русской... если в моей смерти виновен кто-то из твоих родичей, то скажу тебе, что никто из твоей семьи, никто из твоих детей и родных не проживет более двух лет."
30 декабря 1916 года Григория Распутина находят мертвым подо льдом. Радости жителей столицы нет предела: «злого духа не стало!».
В результате расследования становится очевидным участие в убийстве Распутина мужа племянницы императора, князя Юсупова, и великого князя Дмитрия, его двоюродного брата. На следующий день государь приказал выслать убийц из Петрограда. Против этого решения восстали все члены Императорского Дома.
В итоге император и императрица оказываются в изоляции. Царская чета переживает глубокое разочарование в своих близких родственниках, которым прежде они всегда и во всем доверяли. Впервые по случаю рождественских праздников они не посылают подарки великим князьям...
Незадолго до своей гибели Распутин делает самое известное и самое страшное предсказание: "Я предчувствую, что умру до 1 января (1917 г.): Если я буду убит обычными убийцами, особенно своими братьями - русскими крестьянами, то ты, Русский Царь, не должен ничего бояться, ты останешься на троне и будешь править... Царь Земли Русской... если в моей смерти виновен кто-то из твоих родичей, то скажу тебе, что никто из твоей семьи, никто из твоих детей и родных не проживет более двух лет."
30 декабря 1916 года Григория Распутина находят мертвым подо льдом. Радости жителей столицы нет предела: «злого духа не стало!».
В результате расследования становится очевидным участие в убийстве Распутина мужа племянницы императора, князя Юсупова, и великого князя Дмитрия, его двоюродного брата. На следующий день государь приказал выслать убийц из Петрограда. Против этого решения восстали все члены Императорского Дома.
В итоге император и императрица оказываются в изоляции. Царская чета переживает глубокое разочарование в своих близких родственниках, которым прежде они всегда и во всем доверяли. Впервые по случаю рождественских праздников они не посылают подарки великим князьям...
настроение: Грустное
хочется: Послужить вместе с братом в армии)))
слушаю: Enigma-Sadness
Екатерина Матвеева,
05-07-2010 13:39
(ссылка)
Голос
настроение: Грустное
хочется: Ответа на вопрос
слушаю: C.C.Catch-Strangers by night
Екатерина Матвеева,
18-07-2010 14:53
(ссылка)
Предсказание Паши Саровской.
Предсказание Паши Саровской
Государь и Государыня как никто знали, что погибнет вся семья во исполнение Пятой Печати. Царица, как любая мать, не могла смириться с гибелью детей, чему косвенно противилась после четвертого по счету предсказания Паши Саровской в 1903 году. Вышивая на платье разбитой в Тобольске цесаревичем куклы цветок из семи лепестков, она пять лепестков изобразила цветущими, а два лежали сорванными у основания цветка. (Эта кукла у меня в часовне).
Узнав из предсказаний, что их именитые родственники за рубежом способствуют их гибели в 1918 году, они велела изготовить два прекрасных медальона в форме щита, на которых были изображены лики Георга V и Вильгельма II вместе с Государем, как напоминание об их родстве. (Медальоны "застряли" в Польше).
Государь тоже попытался изменить начертанное пророками. В 1905 году, после поражения, как и было предсказано Серафимом Саровским, в русско-японской войне, собрал всех архиереев, пользуясь своим правом Главы Церкви, и спросил у них: "А что если я приму ангельский (монашеский) чин и вам патриархом стану? "
Митрополит Сергий пишет: "И мы промолчали". Государь резко повернулся и вышел. Это был момент слабости. И был Государь покорен Воле Божией. Он знал Свое предназначение, знал, что ничего изменить нельзя и прибывал в полном смирении. В Вашей статье написано: "Вопрос о спасении из плена тогда не стоял, ибо нам дано было знать, что государь на это не рискнет" и далее: "Видимо, он тогда считал свою жизнь в безопасности". Какое незнание Государя!
Он всегда считал свою жизнь в безопасности. И когда снаряд из пушки Петропавловской крепости пролетел у него над головой, ранив жандарма Романова, сказав лишь перепуганным свидетелям свершившегося: "Еще не восемнадцатый!". И когда 16 километров в одиночестве шел в полном солдатском новом обмундировании, проверяя его на удобство, и когда брал на фронт своего больного сына, сидел с ним в окопах, ходил под снарядами... "Еще не восемнадцатый", - был его ответ. Все знали это. Великие Князья Его осуждали за это, считая слабым и суеверным. Они же ничегошеньки не знали о многочисленных предсказаниях пророков и не догадывались о безусловной покорности Государя воле Божией. Не надо было спасаться - Временное Правительство предлагало ему, а затем Царице с детьми, выехать к родственникам за рубеж. "Мы будем с нашим народом", - был ответ. А теперь поставьте себя на место Царя... Я бы бежала вперед паровоза: какая там христоподобная жертва! Хочется предложить им материалы нашего сайта, там все разъяснено и даже предугадано.
Да будет Вам известно, уважаемые почитатели Царственных Мучеников, что еще в 1 августа 1903 года святая пророчица Паша Саровская предрекла Царю и Царице страшную участь: быть убитыми вместе с детьми через 15 лет. Так и произошло.
"Далее, - сказала святая (три года назад она была канонизирована РПЦ), - вместе с тобою будут замучены четверо твоих слуг. За каждого убиенного из 11 человек Господь кладет по 10 лет. За Твою Семью - семь человек, вынь да положь - дьявол будет ходить по России. А за каждого из Твоих слуг Господь будет через каждые десять лет перепроверять: а покаялся ли русский народ? И если не покаялся, жаль мне этот русский народ: блевотиной должен изойти, пока не закричит: Монархию нам! И здесь – чем хуже, тем лучше, скорей покается. Но говорю тебе, Царь, к концу этих 110-ти лет будет Царь на Руси из твоей династии". Надо добавить: и сбудутся многочисленные пророчества относительно светлого будущего нашей Родины ("И всяк будет мечтать жить в этой стране").
Ну а теперь посчитаем:
17 июля 1918 года - официальная, пока не опровергнутая даже Вами, дата убиения Царской Семьи. Прибавьте 70 лет (семь умножить на десять), получаем 1988 год. Осенью 88-го Горбачев передает Громыке должность Генсека, готовясь к первым президентским выборам. Ровно 70 лет. О Царе - ни слова, еще страна коммунистическая, но правит страной уже не Генсек. Вспомните тяжелые для всех "перестроечные" два года! До девяностого года в стране голод, карточки. Паника небольшая, но надежда на перестройку есть у людей. Далее пошли щелкать десятилетия, предсказанные Пашей Саровской.
Считайте и вспоминайте: 88 + 10 = 98. Захоронили Семью. Не признаны останки, но Ельцин, видно, знал о пророчестве: боялся: захоронили в Усыпальнице Романовых. Простой народ, мало думающий, согласился с данными экспертизы, да и какая разница для простого народа. Не согласны были и есть монархисты, масоны и им сочувствующие. Не согласно и священноначалие. (Это - особый разговор, не для широкой публикации). О покаянии нет и речи, хотя в 1998 году Патриарх громогласно призвал народ к покаянию.
Что случилось дальше? Дефолт! Вспомните, какими тяжелыми для всех были следующие два года, до 2000-го! Пошло следующее предсказанное десятилетие. (1998 + 10 = 2008!) Вроде подвижки, как и в 98-м, пошли: три даты круглые совпали: 140-летие рождения Царя, десятилетие захоронения и 90-летие убиения. О Царе, как и в 98-м, заговорили. Тем более - Господь дал нам в правители лицом похожего на Царя Президента.
О покаянии - ни слова. Ой, как страшно! Началось с пустячка (для нас, грешных): Грузино-Абхазского конфликта. И понеслось по всему миру – без исключения – осуждение нашей великой Родины. Сколько было пролито в печати и в слюнях гневных речей! Прямо, скажем: разгневали Бога. Они забыли, что мы по определению третий богоизбранный народ. Что ж, получили все. Им - по делом, нам - потому что не покаялись к концу срока, данного нам Господом. Два года, как и в прошлые разы, покувыркаемся еще не кровавый понос, как обещал Серафим Саровский.
Это будет последнее десятилетие: с 2018 по 2028 года. А пока, после фиксированного 2010, еще восемь лет остается на мирную "блевотину". Дальше - Гражданская Война.
настроение: Задумчивое
Екатерина Матвеева,
07-06-2010 20:52
(ссылка)
“Не зло победит, а только любовь”
Убийство царской семьи было предрешено заранее. Силы тьмы, пришедшие к власти в России, хотели уничтожить все, что символизировало и олицетворяло собой некогда великую страну, поверженную в прах в результате предательства. И, конечно, прежде всего, этим силам надо было уничтожить Царя и Его род, которые в душе миллионов русских людей выражали идею Отечества и целостности русской земли.
Царь и Царица знали, что погибнут, чувствовали приближение смерти и готовились к ней по-христиански. За три дня до убийства в Ипатьевском доме по просьбе царской семьи была отслужена обедница. Царская семья молилась молча. И когда по чину обедницы положено было в определенном месте прочесть молитву “Со святыми упокой”, дьякон вместо прочтения запел эту молитву, стал петь и священник, смущенный таким отступлением от устава, но едва они запели, как стоявшие за их спиной члены царской семьи опустились на колени, “сами того не подозревая приготовились к смерти, приняв погребальное напутствие “.
Злодейское убийство царской семьи произошло с 16 на 17 июля 1918 года.
Сегодня нам уже достоверно известно, что убийство царской семьи было совершено извергами, ненавидевшими Россию и всю русскую жизнь, глубоко аморальными и подлыми, с руками, запачканными по локоть в крови еще задолго до этого преступления. На всех них, от кремлевских главарей до екатеринбургских уголовников, одна каинова печать, которую им никогда не смыть. Все они принадлежат бездне темноты и ненависти.
А образ царской семьи с каждым годом становится все светлее и светлее. Нравственные ценности, которыми жила царская семья, это духовная основа, на которой всегда стояло и стоит человечество, основа, позволяющая ему выжить и преодолеть силы тьмы. Свет любви — любовь к Родине, любовь к людям, любовь друг к другу. Это было главным в жизни царской семьи.
Мучения, которые они перенесли за свои убеждения, могут быть сравнимы со страданиями первых христиан. Жизнь и смерть царской семьи — одно из высших духовно-нравственных достижений человечества. Духовная вершина, позволяющая судить о том, что человек может быть велик только светом любви, и тогда никакая смерть не страшна. В этом смысле царская семья бессмертна, а ее духовный опыт будет живым примером любви и жертвенного самоотречения для всех, живущих на этой земле.
“Отец просит передать, — писала из тобольского заточения Великая княжна Ольга Николаевна, — всем тем, кто Ему остался предан, и тем, на кого они могут иметь влияние, чтобы они не мстили за Него, так как Он всех простил и за всех молится, и чтобы не мстили за себя, и чтобы помнили, что то зло, которое сейчас в мире, будет еще сильнее, но что не зло победит, а только любовь...”
Царь и Царица знали, что погибнут, чувствовали приближение смерти и готовились к ней по-христиански. За три дня до убийства в Ипатьевском доме по просьбе царской семьи была отслужена обедница. Царская семья молилась молча. И когда по чину обедницы положено было в определенном месте прочесть молитву “Со святыми упокой”, дьякон вместо прочтения запел эту молитву, стал петь и священник, смущенный таким отступлением от устава, но едва они запели, как стоявшие за их спиной члены царской семьи опустились на колени, “сами того не подозревая приготовились к смерти, приняв погребальное напутствие “.
Злодейское убийство царской семьи произошло с 16 на 17 июля 1918 года.
Сегодня нам уже достоверно известно, что убийство царской семьи было совершено извергами, ненавидевшими Россию и всю русскую жизнь, глубоко аморальными и подлыми, с руками, запачканными по локоть в крови еще задолго до этого преступления. На всех них, от кремлевских главарей до екатеринбургских уголовников, одна каинова печать, которую им никогда не смыть. Все они принадлежат бездне темноты и ненависти.
А образ царской семьи с каждым годом становится все светлее и светлее. Нравственные ценности, которыми жила царская семья, это духовная основа, на которой всегда стояло и стоит человечество, основа, позволяющая ему выжить и преодолеть силы тьмы. Свет любви — любовь к Родине, любовь к людям, любовь друг к другу. Это было главным в жизни царской семьи.
Мучения, которые они перенесли за свои убеждения, могут быть сравнимы со страданиями первых христиан. Жизнь и смерть царской семьи — одно из высших духовно-нравственных достижений человечества. Духовная вершина, позволяющая судить о том, что человек может быть велик только светом любви, и тогда никакая смерть не страшна. В этом смысле царская семья бессмертна, а ее духовный опыт будет живым примером любви и жертвенного самоотречения для всех, живущих на этой земле.
“Отец просит передать, — писала из тобольского заточения Великая княжна Ольга Николаевна, — всем тем, кто Ему остался предан, и тем, на кого они могут иметь влияние, чтобы они не мстили за Него, так как Он всех простил и за всех молится, и чтобы не мстили за себя, и чтобы помнили, что то зло, которое сейчас в мире, будет еще сильнее, но что не зло победит, а только любовь...”
настроение: Грустное
хочется: Того, чего нельзя сделать!
слушаю: C.C.Catch-Heaven and Hell
Екатерина Матвеева,
22-06-2010 21:17
(ссылка)
Император или же нет?
настроение: Бодрое
хочется: На выпускной
слушаю: Enigma-Sadness
Зинаида Андрюхина,
08-07-2010 00:09
(ссылка)
Живой голос Царя Николая II. (Из альбома Ж. Бичевской)
Метки: Царь Николай II
Екатерина Матвеева,
04-06-2010 19:08
(ссылка)
Любовь до глубины души.
В Wikipedia есть переписка Николая и Александры. Почитаете это очень интересно. Боже, какая же была у них любовь, они любили друг друга да последнего дня своей жизни. Они почти каждый день слали друг другу письма. А какими милыми словами они друг друга называли. Вот это настоящая любовь. Все наши российские императоры женились только по политическим интересам. Но этот случай единственный. Николай как только увидел Алису, ведь Александру Федоровну так звали, до того как она приняла православие, сразу же влюбился в неё. Но родители Николая не одобрили выбор своего сына. Впервые, как Николай увидел Алису ему было 16 лет а Алисе 12. И Николаю пришлось ждать до 1894 года. Именно тогда произошла их свадьба. И они навсегда остались вместе, пока смерть не забрала их на небеса.
Екатерина Матвеева,
06-06-2010 14:05
(ссылка)
Белая юрта для царя.
18 июля 1891 года Петропавловск был взбудоражен приездом наследника царского престола -царевича Николая.
Как попал к нам наследник престола? Отец Николая Александр III отправил сына на пароходе посмотреть мир. Из Петербурга вокруг Европы, Африки, Индии, в Сингапур, Японию, Владивосток. В Японии на Николая было совершено покушение, и он был легко ранен. Скрупулезные японцы сохранили бинты с кровью Николая, и когда нужно было идентифицировать останки семьи убитого императора, японцы предоставили ДНК его крови.
Во Владивостоке Николай заложил первый камень в строительстве Транссибирской магистрали . А дальше его путь в Петербург проходил по суше. Он хотел своими глазами увидеть необъятную страну, которой ему предстояло править. Где на пароходе, где верхом на лошади, где в пролетке - ехал Николай по просторам Сибири. К нам попал из города Ишима. Петропавловск встречал Николая колокольным звоном. Все население вышло встречать будущего царя. С хлебом-солью встречал будущего наследника престола городской глава, Василий Карпович Захарин. Деревянный мост через Ишим был в районе горводопровода. Мягко шурша колесами, пролетка пересекла мост. В это время в казачьем подгорье формировался полк, который отправляли служить на китайскую границу. Казаки подгорья, рослые, красивые, на лихих скакунах, прокричали будущему царю многие лета. Далее была служба в подгорном соборе, потом ночевка в доме городского главы Захарина. Дом Захарина находился на углу улиц Урицкого и 308 полка. Угощали будущего царя сибирскими пельменями, ухой из стерляди и другими деликатесами. За хорошую встречу будущий царь подарил Захарину браслет. На другой день наследника встречали купцы. Николай остановился в доме купца Смолина, который расположен на углу улиц Пушкина и Букетова. Дом двухэтажный. На втором этаже был балкон, с которого Николай приветствовал население и бросал серебряные монеты. От дома Смолина до Вознесенского собора, на месте которого теперь стоит драмтеатр, купцы выстлали улицу красным сукном. По этой улице Николай со овитой пошли на богослужение в Вознесенский собор. Горожане радостно приветствовали Николая. А к вечеру у Николая была встреча с киргизскими биями. Киргизский край, киргизы - так называли в то время казахов. Встреча с будущим царем проходила в районе мельницы Полякова -конец улицы Мира, или, как она тогда называлась, Новомечетной. Были расставлены юрты, и самая почетная белая юрта для будущего царя. Николая угощали бесбармаком и кумысом. Николай был молод, все у него было впереди: коронация, женитьба, рождение детей и трагическая смерть в Екатеринбурге.
После революции семью царя в санитарных вагонах вывозят в Тобольск. Позднее в 1918 году в строгой секретности в два этапа перевозят в Екатеринбург. Попытки освободить царскую семью были. Англичане с севера пытались подойти к Уралу, Колчак с востока рвался в Екатеринбург. Но ни одно зарубежное правительство не вступилось за российского императора и его семью. А ведь жена Николая II была родной внучкой английской королевы Виктории. Дочь королевы Виктории Алиса-Мод-Мария была замужем за Людвигом Гессенским, родила семерых детей, среди них была и Алекс, будущая императрица Александра Федоровна. Королева Виктория была добродушной и терпеливой бабушкой. Алекс была ее любимицей. Она доверяла бабушке свои самые сокровенные тайны. Виктория первая узнала о любви принцессы к наследнику Российской короны - Николаю. И несмотря на всю недоброжелательность по отношению к России, суровое сердце было тронуто горячим чувством Алекс. Николай понравился Виктории, а вот о стране, где предстояло жить ее внучке, ничего хорошего королева сказать не могла. Перед самой свадьбой Виктория предупредила Алекс: "Состояние России настолько плохое, настолько прогнившее, что в любой момент может случится что-то страшное". И это страшное случилось. Кто подписал страшный указ о расстреле царской семьи? Теперь уже точно установлено, что о расстреле знал и Ленин, и Свердлов. Может быть Ленин мстил за своего брата, расстрелянного в Петропавловской крепости? Телеграмма за подписью С.Е. Зиновьева гласила: "Москва. Кремль. Свердлову. Копия Ленину. Из Екатеринбурга по прямому проводу: сообщите в Москву условленного с Филипповым суда по военному времени состоятся не может. Ждать больше нельзя. Нужно действовать, иначе будет поздно. Если ваше мнение противоположно, сейчас же сообщите. Голощекин, Сафаров." В тот же вечер Свердлов отправил человека на телеграф, вручив ему телеграмму с приказом на убийство. Утром 30 апреля 1918 года в Екатеринбург привозят троих человек из царской семьи: самого Николая Романова, царицу Александру Федоровну и дочь Марию. 23 мая в тот же особняк привозят остальных - царевича Алексея и трех его сестёр: Ольгу, Татьяну, Анастасию.
В 1927 году предполагалось отметить годовщину рас стрела. Художник В.Н. Пчелин получил заказ написать это историческое полотно. Художник беседовал с очевидцами и участниками расстрела. Ему удалось передать суровую атмосферу того хмурого апрельского утра, когда на платформу в Екатеринбурге окруженные красноармейцами сошли Николай с царицей и дочерью Марией. На этой же картине мы видим и жертву, и убийц: Голощекина, Юровского. Юровский выступал с лекциями перед пионерами и комсомольцами, с подробностями убийства царской семьи, и при этом показывал кольт и маузер, из которых было совершено убийство. Это оружие он предлагал сдать в музей революции. Но годовщина казни не состоялась, и экспонаты не пригодились. Картину уничтожили. Но с картины было сделано несколько фотооткрыток. Эти открытки хранились в семьях убийц. Вы видите фотокопию картины Пчелина, которая хранилась в семье Л.А. Козловой. Но и у нас в Петропавловске оказались дальние родственники Голощекина, и у них такая открытка хранилась, только они не знали, что за событие изображено на данной открытке. Позднее убийцы царя были расстреляны как троцкисты. Только Юровский заболел и умер свой смертью, не дожив до расстрела, который был ему обеспечен.
К убийству царской семьи готовились тщательно. 11 июля Юровский вместе с Ермаковым бродят возле деревни Коптяки в районе Ганиной Ямы, подыскивая место для тайного захоронения. 15 июля 1918 года ещё раз сюда выезжают, подготавливают серную кислоту, керосин, спирт, сукно для заворачивания трупов. Для подготовки убийства создаётся целая комиссия. Угловую комнату в Ипатьевском доме освобождают от мебели. Команда убийц прячется в смежной комнате. Но возникает задержка: Ермаков, которому поручено спрятать трупы так, чтобы никто не нашел, опаздывает на полтора часа. Потом оказалось, что он пил с друзьями, чтобы набраться смелости. Наконец, Ермаков приехал. Машина, с работающим мотором, поставлена во дворе. Ее шум и хлопки должны заглушить выстрелы и крики. Юровский нажимает электрический звонок, выходит царский врач Боткин, он спал недалеко от двери. Юровский просит разбудить всех остальных. Полчаса уходит на туалет, и вот Романовы спускаются на 23 ступеньки вниз, в отведенную для расстрела комнату.
Императору Николаю II было 50 лет, его жене 46 лет, дочери Ольге 23 года, Татьяне 21 год, Марии 19 лет, Анастасии 17 лет, царевичу Алексею 14 лет.
Вместе с царской семьей расстреляны личный врач царской семьи Евгений Сергеевич Боткин, личный повар Харитонов, царский лакей Трупп и комнатная девушка царицы Анна Демидова. Перед расстрелом арестованных расставили в два ряда. В первом вся царская семья, во втором лакеи, наследник сидел в кресле. По установленному сигналу входят в комнату 12 человек. Юровский зачитывает смертный приговор. И сразу гремят залпы. Царица и дочь Ольга пытались осенить себя крестным знамением, но не успели. Романовы были очень дружная и любящая семья. В последний миг они кинулись друг к другу в объятия. Юровский в упор стреляет в царя. Николай и царица погибли сразу. Другим еще предстояли страшные муки. Юровский пишет в своих воспоминаниях: "Алексей, три из его сестер, фрейлина и Боткин были еще живы. Команда расстрельщиков была пьяная, и пули не попадали в цель, попадали в стены. На девушках были корсеты расшитые бриллиантами и пули отскакивали от драгоценностей рикошетом. Люди падали, истекая кровью. Дым заслонил электрический свет и затруднил дыхание, стрельба была прекращена, были раскрыты двери комнаты, чтобы ушел дым. Принесли носилки и стали выносить трупы, первым был вынесен труп царя. Трупы грузили на автомобиль. Когда ложили на носилки одну из дочерей, она закричала и закрыла лицо руками. Живыми оказались и другие. Стрелять было уже нельзя. При раскрытых дверях выстрелы были бы слышны далеко. Ермаков взял винтовку со штыком и доколол всех, кто остался жив. Долго не умирая, наследник не падал со стула. Ему стреляли в голову и грудь. Зверское убийство 11 человек в небольшой комнате превратило ее в страшное место лужи крови на полу, стены обрызганы кровью. Анфилада комнат, ведущих к выходу, вся в крови. Пьяные мечущиеся убийцы с окровавленными руками и в одежде, запачканной кровью, руки вытирали прямо об обои. Пришлось приглашать целую команду, чтобы вымыть пол и стены. Мыли холодной водой и засыпали пол опилками. И хотя комнату тщательно вымыли, следы крови остались на всех стенах. На стенах были и следы от пуль. Вошедшие в дом Ипатьевых 25 июля 1918 года представители белой армии увидели невероятный хаос. Во всех комнатах на полу, на столах лежали вещи и вещицы, принадлежащие царской семье, - письма, фотографии, молитвословы, Евангелие. Были кинуты на пол иконы, образки, крестики, обрывки цепочек и ленточек, а икона Федоровской Божьей матери, с которой царица никогда ни при каких обстоятельствах не расставалась, была брошена на помойку во дворе. Как выразился профессиональный юрист, увидевший эту картину: "Здесь . произошло убийство и ограбление". А в бриллиантах, отобранных у царской семьи и имеющих большую историческую ценность, щеголяли жены и дочери советских начальников. Уже после убийства в доме Ипатьева было найдено Евангелие, в которое была вложена записка со стихотворением, написанным рукой дочери Ольги. Стихотворение называлось "Молитва".
Пошли нам, господи, терпенье,
В годину буйных мрачных дней
Сносить народное гоненье
И пытки наших палачей.
Дай крепость нам, о боже правый,
Злодейство ближнего прощать
И крест тяжелый и кровавый
С твоею кротостью встречать.
И в дни мятежного волненья,
Когда ограбят нас враги,
Терпеть позор и оскорбленья,
Христос-спаситель, помоги.
Владыка мира, бог вселенной,
Благослови молитвой нас
И дай покой душе смиренной
В невыносимый страшный час.
И у преддверия могилы
Вдохни в уста твоих рабов
Нечеловеческий силы
Молится кротко за врагов.
Прошло 92 года со дня расстрела, но трагедия царской семьи навсегда осталась в памяти людей.
Как попал к нам наследник престола? Отец Николая Александр III отправил сына на пароходе посмотреть мир. Из Петербурга вокруг Европы, Африки, Индии, в Сингапур, Японию, Владивосток. В Японии на Николая было совершено покушение, и он был легко ранен. Скрупулезные японцы сохранили бинты с кровью Николая, и когда нужно было идентифицировать останки семьи убитого императора, японцы предоставили ДНК его крови.
Во Владивостоке Николай заложил первый камень в строительстве Транссибирской магистрали . А дальше его путь в Петербург проходил по суше. Он хотел своими глазами увидеть необъятную страну, которой ему предстояло править. Где на пароходе, где верхом на лошади, где в пролетке - ехал Николай по просторам Сибири. К нам попал из города Ишима. Петропавловск встречал Николая колокольным звоном. Все население вышло встречать будущего царя. С хлебом-солью встречал будущего наследника престола городской глава, Василий Карпович Захарин. Деревянный мост через Ишим был в районе горводопровода. Мягко шурша колесами, пролетка пересекла мост. В это время в казачьем подгорье формировался полк, который отправляли служить на китайскую границу. Казаки подгорья, рослые, красивые, на лихих скакунах, прокричали будущему царю многие лета. Далее была служба в подгорном соборе, потом ночевка в доме городского главы Захарина. Дом Захарина находился на углу улиц Урицкого и 308 полка. Угощали будущего царя сибирскими пельменями, ухой из стерляди и другими деликатесами. За хорошую встречу будущий царь подарил Захарину браслет. На другой день наследника встречали купцы. Николай остановился в доме купца Смолина, который расположен на углу улиц Пушкина и Букетова. Дом двухэтажный. На втором этаже был балкон, с которого Николай приветствовал население и бросал серебряные монеты. От дома Смолина до Вознесенского собора, на месте которого теперь стоит драмтеатр, купцы выстлали улицу красным сукном. По этой улице Николай со овитой пошли на богослужение в Вознесенский собор. Горожане радостно приветствовали Николая. А к вечеру у Николая была встреча с киргизскими биями. Киргизский край, киргизы - так называли в то время казахов. Встреча с будущим царем проходила в районе мельницы Полякова -конец улицы Мира, или, как она тогда называлась, Новомечетной. Были расставлены юрты, и самая почетная белая юрта для будущего царя. Николая угощали бесбармаком и кумысом. Николай был молод, все у него было впереди: коронация, женитьба, рождение детей и трагическая смерть в Екатеринбурге.
После революции семью царя в санитарных вагонах вывозят в Тобольск. Позднее в 1918 году в строгой секретности в два этапа перевозят в Екатеринбург. Попытки освободить царскую семью были. Англичане с севера пытались подойти к Уралу, Колчак с востока рвался в Екатеринбург. Но ни одно зарубежное правительство не вступилось за российского императора и его семью. А ведь жена Николая II была родной внучкой английской королевы Виктории. Дочь королевы Виктории Алиса-Мод-Мария была замужем за Людвигом Гессенским, родила семерых детей, среди них была и Алекс, будущая императрица Александра Федоровна. Королева Виктория была добродушной и терпеливой бабушкой. Алекс была ее любимицей. Она доверяла бабушке свои самые сокровенные тайны. Виктория первая узнала о любви принцессы к наследнику Российской короны - Николаю. И несмотря на всю недоброжелательность по отношению к России, суровое сердце было тронуто горячим чувством Алекс. Николай понравился Виктории, а вот о стране, где предстояло жить ее внучке, ничего хорошего королева сказать не могла. Перед самой свадьбой Виктория предупредила Алекс: "Состояние России настолько плохое, настолько прогнившее, что в любой момент может случится что-то страшное". И это страшное случилось. Кто подписал страшный указ о расстреле царской семьи? Теперь уже точно установлено, что о расстреле знал и Ленин, и Свердлов. Может быть Ленин мстил за своего брата, расстрелянного в Петропавловской крепости? Телеграмма за подписью С.Е. Зиновьева гласила: "Москва. Кремль. Свердлову. Копия Ленину. Из Екатеринбурга по прямому проводу: сообщите в Москву условленного с Филипповым суда по военному времени состоятся не может. Ждать больше нельзя. Нужно действовать, иначе будет поздно. Если ваше мнение противоположно, сейчас же сообщите. Голощекин, Сафаров." В тот же вечер Свердлов отправил человека на телеграф, вручив ему телеграмму с приказом на убийство. Утром 30 апреля 1918 года в Екатеринбург привозят троих человек из царской семьи: самого Николая Романова, царицу Александру Федоровну и дочь Марию. 23 мая в тот же особняк привозят остальных - царевича Алексея и трех его сестёр: Ольгу, Татьяну, Анастасию.
В 1927 году предполагалось отметить годовщину рас стрела. Художник В.Н. Пчелин получил заказ написать это историческое полотно. Художник беседовал с очевидцами и участниками расстрела. Ему удалось передать суровую атмосферу того хмурого апрельского утра, когда на платформу в Екатеринбурге окруженные красноармейцами сошли Николай с царицей и дочерью Марией. На этой же картине мы видим и жертву, и убийц: Голощекина, Юровского. Юровский выступал с лекциями перед пионерами и комсомольцами, с подробностями убийства царской семьи, и при этом показывал кольт и маузер, из которых было совершено убийство. Это оружие он предлагал сдать в музей революции. Но годовщина казни не состоялась, и экспонаты не пригодились. Картину уничтожили. Но с картины было сделано несколько фотооткрыток. Эти открытки хранились в семьях убийц. Вы видите фотокопию картины Пчелина, которая хранилась в семье Л.А. Козловой. Но и у нас в Петропавловске оказались дальние родственники Голощекина, и у них такая открытка хранилась, только они не знали, что за событие изображено на данной открытке. Позднее убийцы царя были расстреляны как троцкисты. Только Юровский заболел и умер свой смертью, не дожив до расстрела, который был ему обеспечен.
К убийству царской семьи готовились тщательно. 11 июля Юровский вместе с Ермаковым бродят возле деревни Коптяки в районе Ганиной Ямы, подыскивая место для тайного захоронения. 15 июля 1918 года ещё раз сюда выезжают, подготавливают серную кислоту, керосин, спирт, сукно для заворачивания трупов. Для подготовки убийства создаётся целая комиссия. Угловую комнату в Ипатьевском доме освобождают от мебели. Команда убийц прячется в смежной комнате. Но возникает задержка: Ермаков, которому поручено спрятать трупы так, чтобы никто не нашел, опаздывает на полтора часа. Потом оказалось, что он пил с друзьями, чтобы набраться смелости. Наконец, Ермаков приехал. Машина, с работающим мотором, поставлена во дворе. Ее шум и хлопки должны заглушить выстрелы и крики. Юровский нажимает электрический звонок, выходит царский врач Боткин, он спал недалеко от двери. Юровский просит разбудить всех остальных. Полчаса уходит на туалет, и вот Романовы спускаются на 23 ступеньки вниз, в отведенную для расстрела комнату.
Императору Николаю II было 50 лет, его жене 46 лет, дочери Ольге 23 года, Татьяне 21 год, Марии 19 лет, Анастасии 17 лет, царевичу Алексею 14 лет.
Вместе с царской семьей расстреляны личный врач царской семьи Евгений Сергеевич Боткин, личный повар Харитонов, царский лакей Трупп и комнатная девушка царицы Анна Демидова. Перед расстрелом арестованных расставили в два ряда. В первом вся царская семья, во втором лакеи, наследник сидел в кресле. По установленному сигналу входят в комнату 12 человек. Юровский зачитывает смертный приговор. И сразу гремят залпы. Царица и дочь Ольга пытались осенить себя крестным знамением, но не успели. Романовы были очень дружная и любящая семья. В последний миг они кинулись друг к другу в объятия. Юровский в упор стреляет в царя. Николай и царица погибли сразу. Другим еще предстояли страшные муки. Юровский пишет в своих воспоминаниях: "Алексей, три из его сестер, фрейлина и Боткин были еще живы. Команда расстрельщиков была пьяная, и пули не попадали в цель, попадали в стены. На девушках были корсеты расшитые бриллиантами и пули отскакивали от драгоценностей рикошетом. Люди падали, истекая кровью. Дым заслонил электрический свет и затруднил дыхание, стрельба была прекращена, были раскрыты двери комнаты, чтобы ушел дым. Принесли носилки и стали выносить трупы, первым был вынесен труп царя. Трупы грузили на автомобиль. Когда ложили на носилки одну из дочерей, она закричала и закрыла лицо руками. Живыми оказались и другие. Стрелять было уже нельзя. При раскрытых дверях выстрелы были бы слышны далеко. Ермаков взял винтовку со штыком и доколол всех, кто остался жив. Долго не умирая, наследник не падал со стула. Ему стреляли в голову и грудь. Зверское убийство 11 человек в небольшой комнате превратило ее в страшное место лужи крови на полу, стены обрызганы кровью. Анфилада комнат, ведущих к выходу, вся в крови. Пьяные мечущиеся убийцы с окровавленными руками и в одежде, запачканной кровью, руки вытирали прямо об обои. Пришлось приглашать целую команду, чтобы вымыть пол и стены. Мыли холодной водой и засыпали пол опилками. И хотя комнату тщательно вымыли, следы крови остались на всех стенах. На стенах были и следы от пуль. Вошедшие в дом Ипатьевых 25 июля 1918 года представители белой армии увидели невероятный хаос. Во всех комнатах на полу, на столах лежали вещи и вещицы, принадлежащие царской семье, - письма, фотографии, молитвословы, Евангелие. Были кинуты на пол иконы, образки, крестики, обрывки цепочек и ленточек, а икона Федоровской Божьей матери, с которой царица никогда ни при каких обстоятельствах не расставалась, была брошена на помойку во дворе. Как выразился профессиональный юрист, увидевший эту картину: "Здесь . произошло убийство и ограбление". А в бриллиантах, отобранных у царской семьи и имеющих большую историческую ценность, щеголяли жены и дочери советских начальников. Уже после убийства в доме Ипатьева было найдено Евангелие, в которое была вложена записка со стихотворением, написанным рукой дочери Ольги. Стихотворение называлось "Молитва".
Пошли нам, господи, терпенье,
В годину буйных мрачных дней
Сносить народное гоненье
И пытки наших палачей.
Дай крепость нам, о боже правый,
Злодейство ближнего прощать
И крест тяжелый и кровавый
С твоею кротостью встречать.
И в дни мятежного волненья,
Когда ограбят нас враги,
Терпеть позор и оскорбленья,
Христос-спаситель, помоги.
Владыка мира, бог вселенной,
Благослови молитвой нас
И дай покой душе смиренной
В невыносимый страшный час.
И у преддверия могилы
Вдохни в уста твоих рабов
Нечеловеческий силы
Молится кротко за врагов.
Прошло 92 года со дня расстрела, но трагедия царской семьи навсегда осталась в памяти людей.
настроение: Грустное
слушаю: С.С.Сatch - Heaven and Hell
Екатерина Матвеева,
06-06-2010 23:17
(ссылка)
Интересный опрос
настроение: Грустное
слушаю: C. C. CATCH - Heaven And Hell
В этой группе, возможно, есть записи, доступные только её участникам.
Чтобы их читать, Вам нужно вступить в группу
Чтобы их читать, Вам нужно вступить в группу
