Обсуждения - Paruir Sevak - Группы Мой Мир

Сортировать: по обновлениям | по дате | по рейтингу Отображать записи: Полный текст | Заголовки

Жасина Ланка, 28-03-2012 00:17 (ссылка)

ПАРУЙР СЕВАК

Живое сердце…

Паруйр Севак замечательный армянский поэт, литературовед, переводчик. Доктор филологических наук (1970). Окончил филологический факультет Ереванского университета (1945) и Институт мировой литры им. А. М. Горького в Москве (1956).
Паруйр Севак лауреат Государственной премии Армянской ССР (1967), за создание лирической поэмы «Несмолкающая колокольня» (1959) — удостоен Государственной премии СССР.
Паруйр Казарян выбрал псевдоним «Севак», когда впервые предложил свои стихи к публикации в журнале. В редакции ему сказали, что фамилия Казарян не звучная для поэта, и поэтому ему необходим псевдоним. Недолго раздумывая, Паруйр, который восхищался Рубеном Севаком — выдающимся западно-армянским поэтом, который пал жертвой геноцида, выбрал себе псевдоним «Севак».
Севак придавал большое значение глубокому изучению истории армянского народа, особенно, периодов, связанных с геноцидом 1915. В его художественном наследии четко отражены та система взглядов и те оценочные позиции, которые характеризуют авторское поэтическое и философское осмысление трагедии родного народа. Раздумья поэта о геноциде отражены, в основном, в поэмах «Несмолкающая колокольня» (1959) и «Трехголосная литургия» (1965, посвящена 50-летию геноцида 1915).

В центре поэмы «Несмолкающая колокольня» - образ композитора Комитаса. Писать о Комитасе, отмечал Севак, это значит писать о последних 100 годах истории армянского народа - с его жизнью и чаяниями, бытом и борьбой за существование, песнями и скорбью, о европейской дипломатии, и турецком варварстве, об этнографии и народоведении, прошлом и будущем. Уже в первом сборнике «Бессмертные повелевают» (1948) нашли место два стихотворения, посвященные репатриированным армянам и Масису, где отмечены трудности исторического пути «вырезанного мечом целого народа». В стихотворениях «Дом» и «Масис» проводится мысль о том, что кайзер Вильгельм и кровавый султан Абдул Гамид II организовали геноцид армян, т. к. Армения вознамерилась «мысленно изменить султану». Эта мысль впоследствии прошла и через «Несмолкающую колокольню». Характеризуя Берлинский конгресс 1878 как «глумление судьбы», Севак считает, что он был созван, чтобы «Петербург собрал с победного поля меньше ожидаемого им урожая». В Берлине 16-я статья Сан-Стефанского договора была заменена 61-й. Вместо предоставления самоуправления было решено провести в армянских гаварах Турции реформы... Османская Турция, взявшись всерьез, Решила прикончить армянский вопрос Неслыханным средством - ему не найдет Подобного весь человеческий род, И даже в истории турок самих Позорных страниц не найдется таких, В Армении в целой стране - ни один В живых не останется пусть армянин!.. Мечом сразу целый народ истребить. Лес целый под корень, под корень срубить! («Несмолкающая колокольня», пер. Г. Регистана).
Как в «Несмолкающей колокольне», так и в «Трехголосной литургии» Севак подчеркивает также вопрос востребования армянских территорий. Художественное воспроизведение картин турецкого варварства, звериной сущности действий по истреблению армян на их родине, организованных с молчаливого согласия европейских держав, сопровождается философским осмыслением трагической реальности - утери родины.
Лучшие годы своей творческой жизни Паруйр Севак отдал работе над поэмой "Неумолкаемая колокольня". Даже после того как поэма увидели свет и была восторженно встречена читателями, Севак Продолжал работать над ней до самой своей безвременной кончины.
О чем же это произведение, которое, без преувеличений, стало настольной книгой в каждой армянской семье, причем Одинаково волнующей и юного читателя, и людей старшего поколения. В его основе - трагическая судьба великого армянского композитора и просветителя Комитаса. Родившийся в 1869 году в Западной Турции в бедной армянской семье, он с ранних лет остался сиротой, добывая нелегкий кусок хлеба тем, что пел, бродя по дворам таких же нищих армян-изгнанников. Только за свой редкий по красоте голос мальчик был принят в Эчмиадзинскую духовную академию, по окончании которой сирота Согомон Согомонян получил имя Комитаса и сан вардапета (архимандрита), став черным монахом.
И в этом уже была заложена трагедия и личной, и общественной жизни Комитаса.
Армянский народ глубоко чтит память своего великого композитора, и не только потому, что он дал мощный толчок развитию армянской музыки. Образ Комитаса, человека из народа и разделившего с народом самую страшную трагедию в его многовековой истории - геноцид, который «смогли превзойти» только гитлеровские фашисты, стал символом армянской нации, одним из тех имен, которыми она гордилась и будет гордиться всегда. Поэтому поэма Паруйра Севака - не только и не столько биография Комитаса, сколько эпическое полотно жизни народной, произведение, которое показывает, что лишь неразрывные узы с народом рождают и питают гения.
Севак задумчив: его мысли генетически передаются из поколения в поколение. И будто на челе каждого армянина кровавым пятном мерцает слово – ГЕНОЦИД...

Бои,
Резня,
Пожаров красная стена,
В крови сердца людские,
А была весна...

Мешать? Зачем? Пусть так идет!.

Была весна. До летних дней
На землю рухнул небосвод,
Снег пал на головы людей,
Снег, обжигающий огнем
- Весна! А выпал снег кругом!

(«Несмолкающая колокольня»,
пер. Г. Регистана)

Боль утерянной родины не подвластна времени, она в душе каждого армянина, и будет жить, пока живет сам армянский народ.
Первые стихотворения Паруйра Севака увидели свет в журнале «Советская литература». А через время были опубликованы первые сборники стихов «Бессмертные повелевают» (1948), «Дорога любви» (1954), «Снова с тобой» (1957), «Человек на ладони» (1963), «Да будет свет» (1969) и первая поэма «Несмолкающая колокольня» (1959), где центральная фигура поэмы — композитор Комитас, ее главная тема — история жизни и смерти композитора. Комитас прошел со своим народом все ужасы Геноцида Армянского народа в Турции в 1915 году.
Именно судьба великого композитора Комитаса вдохновила художника на создание этих работ. Поэма, иллюстрированная Ханджяном, стала настольной книгой в каждой армянской семье. Иллюстрации художника помогают сохранить в памяти читателя яркий образ героя и показывают его собственное отношение к этим трагическим событиям.
Большое воздействие на творчество Паруйра Севака оказал тот факт, что его родители вынуждены были бежать из Западной Армении, которая находилась под властью Османской Турции, спасаясь от Геноцида армян 1915 года, организованным Правительством Младотурков. Раздумья поэта о геноциде отражены, в основном, в поэмах «Несмолкающая колокольня» (1959) и «Трёхголосная литургия» (1965), которая посвящена 50-летию геноцида 1915 года.
Паруйр Севак перевел на армянский язык произведения Пушкина, Лермонтова, Есенина, Блока, Янки Купалы, Райниса, Брюсова, Абашидзе, Маяковского, Межелайтиса, ряда венгерских поэтов и др. А его произведения изданы на русском, украинском, литовском, грузинском, чешском, венгерском и других языках.
В мире есть один Арарат, один Длэ яман и один Паруйр Севак… Он родился 26 января 1924 года в селе Чанахчи (переименованное впоследствии в Советашен, потом – в Севакаван) Араратского района. Семья его оказалась в Армении, спасаясь от геноцида армян 1915 года в Османской Турции. До его рождения родители потеряли сына, и он рос единственным ребенком в семье. Очень переживала за мальчугана мама: ее очень беспокоило, что сын без конца читает и читает книги. А ведь не зря в деревне говаривали, что дед этого мальчика тоже очень много читал, из-за чего сошел с ума – он рассказывал соседям о том, что настанет время, и «машины», похожие на «белых голубей», взлетят в небо, еще по «ниткам» пойдет электричество, а в каждом доме будут кнопочки, и если на них нажать, то будет светло... И вот ей казалось, что такая же участь сумасшедшего ждет и ее единственного сына…
После окончания школы, в 1940 году, парень поступил на отделение армянского языка и литературы филологического факультета Ереванского Государственного Университета. Первые годы учебы в университете и, соответственно, более глубокое и профессиональное знакомство с поэзией привело к тому, что у него «опустились руки» – он решил, что после Чаренца ему в Поэзии делать нечего, и нужно бросать писать стихи и заниматься всего лишь наукой.
«Наверное, Чаренц убил меня, но убил с тайным намерением в дальнейшем воскресить...» – говорит мне Гость под аккомпанемент своего самозвонящего колокола.
Его первым серьезным шагом в поэзии можно считать стихотворение «Быть или не быть», написанное в 1942 году. Потом уже были сборники стихов «Бессмертные повелевают» (1948 г.), «Дорога любви» (1954 г.), «Снова с тобой» (1957 г.), «Человек на ладони» (1963 г.), «Да будет свет» (1969 г.) и принесшая ему Государственную премию лирическая поэма «Несмолкающая колокольня».
После окончания Университета в 1945 году, он поступил в аспирантуру Академии Наук Армении. В эти же годы женился на своей однокурснице Майе Авагян, и у них родился сын – Грачья. В дальнейшем этот брак распался по неизвестным нам причинам, и Поэт уехал учиться в Москву, где поступил в Литературный Институт имени Горького.
В Москве он женился вновь – его второй женой стала Нелли Менагаришвили. В браке с Нелли у него родились двое сыновей – Армен и Корюн.
В 1955 году он закончил институт и до 1959 года занимался преподавательской деятельностью в том же институте.
В 1960 году в Ереван возвращается уже как состоявшийся Поэт, пользующийся огромной популярностью и любовью читателей.
В 1963-71 годах он работал в институте Литературы имени Абегяна в качестве старшего научного сотрудника.
В 1966-71 годах был секретарем правления Союза писателей Армении.
В 1967 год защитил кандидатскую диссертацию «Саят-Нова», за которую получил сразу докторскую степень и где он высказал мнение, что талантов поэта Саят-Новы хватило бы на шестерых – композитора, музыканта, певца и еще трех поэтов...
17 июня 1971 года, возвращаясь в Ереван из родной деревни, он с женой Нелли попал в автокатастрофу. Нелли скончалась на месте, а изувеченного поэта перевезли в Араратскую районную больницу. Туда поспешили известные медики, но... Удар пришелся в висок, и Поэт переселился в вечность...

***
եթե մեռնել...
Թող որ մեռնեմ
հուր-կայծակից`
Միանգամից,
մի վայրկյանում,
հանկարծակի,
Այնքան արդար,
խղճիս ձայնին միշտ ունկընդիր,
Որ` համաձայն բիբլիական հին լեգենդին`
Հանգիստ անցնեմ և ասեղի նեղլիկ ծակից...
Եթե մեռնել...
Թող սպանվեմ,
Թող կործանվեմ
Այնպես ապրած ու բան արած,
Որ նորածին մանուկների տեսքով նորից
վերածնվեմ`
Իմ անունով կնքեն նրանց...
Եթե գամվել`
փարոսի պես,
Արնաքամվել`
հերոսի պես,
Ու քրքրվել`
դրոշի պես...
Եթե մեռնել...
Բայց առայժմ ապրել է պետք:

Плакала вся Армения, звучало его имя как неумолкаемая колокольня, он стал одной из строк своей поэмы:

«И не было людей в стране…
Хоть одного – чтоб в тишине
Спел для армян:
– ЭХ, ДЛЭ ЯМАН!…
Ну как забыть тот черный рок?
Незабываемая беда! –
– КТО ПОЗАБЫТЬ ТАКОЕ МОГ,
ПУСКАЙ ОСЛЕПНЕТ НАВСЕГДА!..»

О гибели поэта моментально доложили наверх. Бюро ЦК Компартии после коротких дебатов решило предать тело земле в родной деревне Севака. Якобы такова была воля покойника. Многие его современники тогда посчитали, что Паруйра Севака намеренно унизили, лишив его достойного места в усыпальнице национальных светил - Пантеоне. И близкий друг поэта юрист Ашот Тадевосян, чрезмерно эмоциональный, быстро воплощающий чувства в действия, взялся по-своему восстановить справедливость. Узнав о решении ЦК, он помчался в морг и на коленях вымолил у патологоанатома... сердце покойного друга! Врач опешил от такой безрассудности и даже слушать не желал этого сумасшедшего человека, ворвавшегося в прозектуру. Отдать ему сердце Севака? Зачем? Почему нет команды сверху? Что за ненормальный друг? А тот безостановочно говорил о любви поэта к Комитасу, о сердце Шопена, похороненном поляками в Польше, об участи Байрона: часть праха в Греции, часть — в Лондоне, в Вестминстерском аббатстве... И врач дрогнул. Он аккуратно опустил сердце в колбу с формалином и вручил этому сумасшедшему человеку. Ашот Тадевосян, замаскировав драгоценный груз, поспешил домой. Теперь они были неразлучны: два сердца двух товарищей. Десять лет Ашот Тадевосян хранил сердце у себя дома, потом еще пятнадцать лет в рабочем сейфе. И добивался, добивался достойного его захоронения в Пантеоне. Обращался к тогдашнему президенту Левону Тер-Петросяну, к Католикосу всех армян, в Союз писателей, мэрию, Министерство культуры... Последнее ведомство пощадило «сердечного пленника» и велело Музею литературы и искусства взять «экспонат» на хранение.
Да, в этой истории много мистики! Но она — чистая правда от начала до конца.
Никому не дано предугадать день собственной кончины. Севак ушел из жизни внезапно, по воле, как уверяют, рокового случая.
Ему ли, поэту во цвете лет, писать завещание с указанием места последнего своего пристанища? Но тогдашние власти решили предать земле поэта в родной деревне — навечно прописав его там, они как бы отлучили от нас, поклонников севаковской поэзии, и разлучили с великим его сородичем, братом по духу, увековеченным в бессмертных строчках — Комитасом. Где преклонить колени в минуту безысходной скорби по поэту, в час высокого уважения к его памяти? Севак и Комитас, разведенные во времени и пространстве, могли бы встретиться — на малых и освященных народной любовью кладбищенских метрах, под сенью деревьев... Вот когда неумолкаемый колокол памяти прозвучит над Пантеоном... Там, где покоится прах Сарояна и Сарьяна, Хачатуряна и Параджанова, там, где нашли покой великие, куда мы в последний путь проводили людей, ставших гордостью армянского народа, — там, в национальном Пантеоне, место севаковскому сердцу (из статьи И. Вердяна «Сердце-это орден, который носят в груди»).
Паруйр Севак был для нас самоочищающимся и очищающим нас океаном. Был – воспользуюсь его же поэтическим образом – одиноким деревом-громоотводом. Был камертоном, лакмусовой бумагой, мерилом нравственного здоровья нашего общества, был той планкой самооценки, самосознания и чистоты межчеловеческих отношений, к которой мы тщетно тянулись тогда и о которой продолжаем безнадежно мечтать сегодня.
Есть афоризм, пришедший к нам из средневековья: «Люди, ненавидящие правду, ненавидят и тех, кто говорит правду». Боже, как сильно должна была ненавидеть и страшиться Паруйра Севака монопольно правившая страной партократия, чтобы даже бездыханное тело его сослать для захоронения подальше от столицы. Ведь все те досужие разговоры о том, что так распорядился сам Севак, ни тогда, ни, тем более, сегодня никому не кажутся хотя бы мало-мальски обоснованными и убедительными. И если все было именно так, то почему вопрос о месте захоронения погибшего поэта решался не где-нибудь, а на Бюро Компартии Армении? Вдумаемся в это обстоятельство.
До сих пор не понятно, что же такого крамольного и опасного нашли главлитовские цензоры-идеологи в книге Паруйра Севака «Да будет свет!». Почему она была снята с производства в самый последний момент? Почему при посмертном издании, когда поэт уже не представлял опасности и не мог «подрывать устоев государства», она, тем не менее, была искорежена, обезображена цензурными ножницами? Да и к первому сборнику поэта – «Человеку на ладони» – бдительные партаппаратчики отнеслись более чем настороженно. А ведь ни во втором, ни, тем более, первом сборнике поэта не было никакого инакомыслия, не было никакого «антисоциального бунта». В любом выступлении, скажем, Аркадия Райкина было больше целенаправленной и убийственной критики, чем во всем сборнике Севака. Не говорю уже о том, что под спудом оказалась книга не какого-то там второразрядного поэта, а живого классика, доктора филологии, депутата Верховного Совета республики, лауреата республиканской Государственной премии, автора поэмы «Неумолкающая колокольня», которая к тому времени уже стала настольной книгой для каждого армянина. Ведь по логике вещей он должен был оказаться не по зубам пусть даже всемогущему по тем временам КГБ и его «наместнику» и «исполнительному органу» в сфере литературы – Главлиту.
Режимные временщики республиканского масштаба тешили и услаждали свое тщеславие и самоутверждались демонстрацией своих неограниченных возможностей, беспредельной власти. Севак не наступал им на больную мозоль, не представлял для них сколько-нибудь реальной угрозы, но само его физическое присутствие было им неугодно. Так же, как не опасны, а скорее неугодны были Чаренц, Булгаков, Мандельштам, Зощенко, Пастернак, Бродский, Шираз… Вспомним Пастернака: «Оставлена вакансия поэта: она опасна, если не пуста». Иосиф Сталин решал, жить или не жить на свете Булгакову и Мандельштаму, Никита Хрущев решал, может ли Пастернак получить Нобелевскую премию или должен от нее отказаться, Леонид Брежнев решал, жить или не жить Бродскому в России, Антон Кочинян решал, печатать или не печатать книгу Паруйра Севака.
И во всех случаях расправа с неугодными, дерзающими «свое суждение иметь» деятелями литературы и культуры не заставляла себя долго ждать.
И все-таки, почему, за что ждановско-сусловская Административная Система так ненавидела и боялась ершистых, неуправляемых, непредсказуемых талантов-одиночек, которые не делали, в сущности, ничего антигосударственного, антисоциального, которые просто-напросто говорили правду, отстаивало свое право говорить правду, иметь своя суждения и взгляды и быть услышанными своим народом? Почему, за что лес, представляющий собой сплошную серую массу напыщенных номенклатурных чиновников, приспособленцев, конъюнктурщиков так люто и откровенно ненавидит стоящее поодаль и возвышающееся над ним одинокое дерево, могучий дуб?

За то, что не может
Гигант подчиниться
Закону пигмеев,
Ничтожеству их.
За то, что не могут,
Не в силах пигмеи
Гиганта
В свою тесноту заточить.
Отдельное дерево,
Что оно значит –
Никак недогадливый лес не поймет.
А дуб на холме –
Громоотвод.
(Перевод Олега Чухонцева)

Эти заметки – не о творческом наследии Паруйра Севака, не о его вкладе в армянскую литературу. Это – попытка осмыслить, какую роль он мог бы сыграть в нашей действительности, в нашем обществе, если бы жестокая судьба (или все-таки партократия, Административная Система?) не оборвала его жизнь в самом расцвете сил.
Не знаю, найдется ли человек, который располагает абсолютно достоверной информацией о подлинных причинах гибели Севака и станет ли он со стропроцентной убежденностью утверждать, что это было запланированное убийство, а не дорожное происшествие, случайный трагический случай, но совершенно несомненно, что у «отцов» и главных идеологов нации были довольно веские мотивы, причины для устранения поэта. Ведь слава и признание Севака росли стремительными темпами, приобрели всенародный характер. Все шло к тому, что он мог и должен был стать для армянского народа Пророком, консолидирующим началом. Он вполне мог достойно представлять интересы и чаяния армянского народа перед союзной и мировой общественностью – так, как представляли свои народы Габриель Гарсия Маркес или Чингиз Айтматов… Его поистине безграничный, поистине всенародный авторитет вкупе с поэтическим свободомыслием и неуправляемостью стали реальной угрозой для тех, кто мечтал о подобной миссии, но никак на нее не тянул.
С его уходом из жизни и из нашей действительности мы внезапно ощутили, что мы – тот самый лес, оказавшийся беззащитным перед молнией, потому что уже нет того одинокого дуба-громоотвода. В мире сразу стало меньше добра и света. И еще мы ощутили, что живем не в большом и самоочищающемся океане, а в небольшом аквариуме, в котором, кстати сказать, давно уже было бы весьма кстати поменять воду.
О чем, в сущности, говорил Паруйр Севак в стихотворениях зрелого периода, в сборниках «Человек на ладони» и «Да будет свет»? В его представлении Поэт является «Секретарем Бога» и в этом своем качестве доводит до сознания людей все те же очень простые и понятные библейские, новозаветные истины: нельзя убивать, нельзя обманывать и красть, нужно быть достойным своего звания и назначения. Он говорил о том, что современный ему человек исключительно прост, он руководствуется всего лишь пятью органами чувств… Но вместе с тем очень сложен, его возможности безграничны, неисчерпаемы и не исследованы до конца. Спустя два столетия после державинского «Я кофий пью, табак курю», грянувшего как гром в общем хоре ходульных, выспренних и слащавых виршей его современников, Паруйр Севак написал большой цикл программных, нарочито «заземленных» стихотворений, в которых он говорит о сложной гамме чувств своего лирического героя и современника, о своих будничных, вполне человеческих и человечных желаниях и намерениях, сделав их названиями произведений: «Хочу», «Завидую», «Мечтаю», «Сожалею», «Воспеваю», «Дарю», «Ненавижу», «Как содрогаюсь я…», «Восхищаюсь», «Обещаю», «Схожу с ума», «Верую», «Сомневаюсь-утверждаю».
Паруйра Севака как поэта и личность, ценность армянского народа. Действительно, Севак в поэзии, и в жизни не играл. Он во всеуслышание заявил о праве человека на личное, пусть трудное и выстраданное, осуждаемое ханжеским обществом, но все-таки счастье. Это было вызовом общественным устоям и традициям, это вызвало бурную полемику, которая выплеснулась со страниц «Нового мира» и приобрела характер поистине всесоюзного обсуждения.

Твоя незрелая любовь и зрелое мое страданье
Вдруг встретились, как на тропе
Два путника. И побрели.
И разойтись не в состоянье
Твоя незрелая любовь и зрелое мое страданье.
(Перевод Давида Самойлова)

Миру нужна чистота новорожденного ребенка, – утверждал поэт. И сегодня мы намного глубже и как-то особенно болезненно ощущаем это, ощущаем фатальный, катастрофический недостаток этой чистоты.
Как любой действительно большой поэт, Паруйр Севак соединял прошлое с настоящим и будущим, мыслил общенациональными категориями. Он задавался вопросом – кто мы, откуда мы и куда мы идем. И напоминал нам, как заповедь, слова другого большого национального поэта-пророка, что грядет всепоглощающая бездуховность, что нам предстоить воочию увидеть – да что там увидеть, стать участниками, действующими персонажами «пира во время чумы». Не об этом ли предупреждал, пророчествовал Андрей Вознесенский, говоря о «голодухе в области духа»?
Мы должны помнить – и не от юбилея к юбилею, а всегда – о доминанте истинных ценностей над мнимыми, о своей сопричастности к культурному и экологическому наследию, оставленному предыдущими поколениями мастеров и созидателей. Мы должны помнить, что миру нужна чистота…

***
Մենք քիչ ենք‚ սակայն մեզ հայ են ասում։
Մենք մեզ ո՛չ ոքից չենք գերադասում։
Պարզապես մենք էլ պի՛տի ընդունենք‚
Որ մե՛նք‚ միայն մե˜նք Արարատ ունենք‚
Եվ որ այստեղ է՝ բարձրիկ Սեւանում‚
Երկինքը իր ճիշտ պատճենը հանում։
Պարզապես Դավիթն այստեղ է կռվել։
Պարզապես Նարեկն այստեղ է գրվել։
Պարզապես գիտենք ժայռից վանք կերտել‚
Քարից շինել ձուկ‚ եւ թռչուն՝ կավից‚
Ուսուցմա՛ն համար եւ աշակերտե˜լ
եղեցկի՛ն‚
Բարու՛ն‚
Վսեմի՛ն‚
Լավի˜ն...
Մենք քիչ ենք‚ սակայն մեզ հայ են ասում։
Մենք մեզ ոչ մեկից չենք գերադասում
Պարզապես մեր բախտն ուրիշ է եղել‚-
Պարզապես շատ ենք մենք արյուն հեղել.
Պարզապես մենք մեր դարավոր կյանքում‚
Երբ եղել ենք շատ
Ու եղել կանգուն‚
Դարձյա՛լ չենք ճնշել մեկ ուրիշ ազգի‚
Ո՛չ ոք չի տուժել զարկից մեր բազկի։
Եթե գերել ենք՝
Լոկ մեր գրքերով.
Եթե տիրել ենք՝
Լոկ մեր ձիրքերով...
Պարզապես մահն է մեզ սիրահարվել‚
Իսկ մենք ինքնակամ նրան չենք տրվել։
Ու երբ ճարահատ մեր հողն ենք թողել՝
Ու˜ր էլ որ հասել‚ որտեղ էլ եղել‚
Ջանացել ենք մենք ամենքի՛ համար.
Շինել ենք կամուրջ‚
Կապել ենք կամար‚
Ամե˜ն տեղ հերկել‚
Հասցրել բերքեր‚
Ամենքի˜ ն տվել մի՛տք‚ առա՛ծ‚ երգե՛ ր՝
Պաշտպանել նրանց հոգեւոր ցրտից‚-
Ամե˜ն տեղ թողել մեր աչքից՝ ցոլանք‚
Մեր հոգուց՝ մասունք‚
Եւ նշխար՝ սրտից...

Մենք քիչ ենք‚ այո՛‚ բայց կոչվում ենք հայ -
Գիտենք դեռ չանցած վերքերից տնքալ‚
Բայց նոր խնդությամբ ցնծալ ու հրճվել.
Գիտենք թշնամու կողը մխրճվել
Ու բարեկամին դառնալ աջակից.
Դուրս գալ մեզ արված բարության տակից՝
Մեկի փոխարեն տասն հատուցելով...
Հօգուտ արդարի եւ արեգակի
Գիտենք քվեարկել մեր կյանքով նաեւ...
Բայց թե կամենան մեզ բռնի վառել՝
Մենք գիտենք մխա՛լ - եւ կրա˜կ մարել.
Իսկ եթե պետք է խավարը ցրել՝
Գիտենք մոխրանալ որպես վառ կերոն.
Եւ գիտենք նաեւ մեզ կրքոտ սիրել‚
Բայց ուրիշներին մի˜շտ էլ հարգելով...

Մենք մեզ ոչ մեկից չենք գերադասում‚
Բայց մեզ էլ գիտենք -
Մեզ հաեյ են ասում։
Եւ ինչու՞ պիտի չհպարտանանք...
Կա՛նք։ Պիտի լինե՛նք։ Ու դեռ - շատանա˜նք

Метки: Живое сердце… ПАРУЙР СЕВАК