Что такое война?!

В октябре 1975 года я получил письмо от комсомольцев военно-патриотического отряда "Маресьевец" школы № 42 г. Калинина с просьбой рассказать о боях за ст. Чуприяновка.
Обстоятельства сложились так, что с тех пор я решил привести в порядок свои воспоминания, я выполнил просьбу ребят, написал тогда о боях за ст. Чуприяновка.
Собственно то первое мое письмо и послужило началом, восстановить подробно в памяти все пережитое.
Сейчас, когда финиш недалеко, хочется успеть побольше сделать. Свободного времени мало, я то болею, то работаю, а время бежит быстрее мысли.
В те суровые дни войны вся тяжесть в боях по освобождению земли нашей легла на пехоту, на плечи простых солдат. Получая пополнение в людях, мы вели непрерывные бои, не зная ни сна, ни отдыха.
Захлебываясь кровью и устилая трупами солдат эту прекрасную землю, мы цеплялись за каждый бугор, за каждый куст, за опушки леса, за каждую деревушку, за каждый обгорелый дом и разбитый сарай. Многие тысячи и тысячи наших солдат навечно остались на тех безымянных рубежах.
В декабре 1941 года мы были плохо обеспечены оружием и боеприпасами. Артиллерии и снарядов практически не было. У нас, в стрелковых ротах, были только винтовки и десяток патрон на брата.
Время было тяжелое, враг стоял под Москвой. Вам трудно будет представить, какие это были бои. Немец был вооружен до зубов, его артиллерия разносила наши позиции не жалея снарядов ...
Очень многие из вас, имея поверхностное представление - что такое война, самоуверенно считают, что они в достаточной степени осведомлены. Про войну они читали в книжках и смотрели в кино.
Меня, например, возмущают "книжицы про войну", написанные прифронтовыми "фронтовиками" и "окопниками" штабных и тыловых служб, в литературной обработке журналистов.
А что пишут те, которых возвели до ранга проповедников истины? Взять хотя бы К.Симонова с его романами про войну. Сам К.Симонов войны не видел, смерти в глаза не смотрел. Ездил по прифронтовым дорогам, тер мягкое сидение легковой машины. Войну он домысливал и представлял по рассказам других, а войну, чтобы о ней написать, нужно испытать на собственной шкуре! Нельзя писать о том чего не знаешь. О чем может сказать человек, если он от войны находился за десятки километров? ...
Многие о войне судят по кино. Один мой знакомый, например, утверждает, что когда бой идет в лесу, то горят деревья.
- Это почему? спросил я его.
- А разве ты в кино не видел?
По кино о войне судят только дети. Им непонятна боль солдатской души, им подают стрельбу, рукопашную с ковырканиями и пылающие огнем деревья, перед съемкой облитые бензином.
Художественное произведение, поставленное в кино или так называемая "хроника событий" дают собирательный образ - боев, сражений и эпизодов - отдаленно напоминающий войну.
Должен вас разочаровать, от кино до реальной действительности на войне, очень далеко. То, что творилось впереди, во время наступления стрелковых рот, до кино не дошло. Пехота унесла с собой в могилу те страшные дни.
Войну нельзя представить по сводкам Информбюро. Война, это не душещипательное кино про любовь на "фронте". Это не панорамные романы с их романтизацией и лакировкой войны. Это не сочинения тех прозаиков-"фронтовиков", у которых война только второй план, фон, а на переднем, заслоняя все пространство в кружевах литературных оборотов и бахроме, стоит художественный вымысел. Это не изогнутая стрела, нарисованная красным карандашом и обозначающая на карте острие главного удара дивизии. Это не обведенная кружочком на карте деревня ...
Война - это живая, человеческая поступь - навстречу врагу, навстречу смерти, навстречу вечности. Это человеческая кровь на снегу, пока она яркая и пока еще льется. Это брошенные до весны солдатские трупы. Это шаги во весь рост, с открытыми глазами - навстречу смерти. Это клочья шершавой солдатской шинели со сгустками крови и кишок, висящие на сучках и ветках деревьев. Это розовая пена в дыре около ключицы - у солдата оторвана вся нижняя челюсть и гортань. Это кирзовый сапог, наполненный розовым месивом. Это кровавые брызги в лицо, разорванного снарядом солдата. Это сотни и тысячи других кровавых картин на пути, по которому прошли за нами прифронтовые "фронтовики" и "окопники" батальонных, полковых и дивизионных служб.
Но война, это не только кровавое месиво. Это постоянный голод, когда до солдата в роту доходила вместо пищи подсоленная водица, замешанная на горсти муки, в виде бледной баланды. Это холод на морозе и снегу, в каменных подвалах, когда ото льда и изморози застывает живое вещество в позвонках. Это нечеловеческие условия пребывания в живом состоянии на передовой, под градом осколков и пуль. Это беспардонная матерщина, оскорбления и угрозы со стороны штабных "фронтовиков" и "окопников"
(батальонного, полкового и дивизионного начальства).
Война это как раз то, о чем не говорят, потому что не знают. Из стрелковых рот, с передовой, вернулись одиночки, их ни кто не знает, и на телепередачи их не приглашают, а если кто из них решается что-то сказать о войне, то ему вежливо закрывают рот ...
Напрашивается вопрос. Кто, из оставшихся в живых очевидцев может сказать о людях воевавших в ротах? Одно дело сидеть под накатами, подальше от передовой, другое дело ходить в атаки и смотреть в упор в глаза немцам. Войну нужно познать нутром, прочувствовать всеми фибрами души. Война это совсем не то, что написали люди, не воевавшие в ротах.
Тех, кто был во время войны приписан к ДКА, я делю на две группы, на фронтовиков и "участников", на тех солдат и офицеров, которые были в ротах, на передовой во время боя и на тех, кто у них сидел за спиной в тылу. Война для тех и других была разная, они о ней и говорят и помнят по-разному.
Это были не человеческие испытания. Кровавые, снежные поля были усеяны телами убитых, куски разбросанного человеческого мяса, алые обрывки шинелей, отчаянные крики и стоны солдат. Всё это надо пережить, услышать и самому увидеть, чтобы во всех подробностях представить эти кошмарные картины.
Вот и сейчас, я пишу и вижу, они передо мной как живые. Я вижу изнуренные, бледные лица солдат и каждый из них, умирая, хотел что-то сказать. Сказать тем, кто останется после них жить на этой земле, пропитанной их кровью. Эти мысли и не дают мне покоя.
С какой безысходной тоской о жизни, с каким человеческим страданием и умоляющим взором о помощи, умирали эти люди. Они погибали не по неряшливости и не в тишине глубокого тыла, как те сытые и согретые теплом деревенских изб и жителей прифронтовые "фронтовики" и "окопники".
Они - фронтовики и окопники стрелковых рот, перед смертью жестоко мёрзли, леденели и застывали в снежных полях на ветру. Они шли на смерть с открытыми глазами, зная об этом, ожидая смерть каждую секунду, каждое мгновение и эти маленькие отрезки времени тянулись, как долгие часы.
Осужденный на смерть, по дороге на эшафот, так же как и солдат с винтовкой в руках, идущий на немца, всеми фибрами своей души ощущает драгоценность уходящей жизни. Ему хочется просто дышать, видеть свет, людей и землю. В такой момент человек очищается от корысти и зависти, от ханжества и лицемерия. Простые, честные, свободные от человеческих пороков солдаты каждый раз приближались к своей последней роковой черте.
Без "Ваньки ротного" солдаты вперед не пойдут. Я был "Ванькой ротным" и шел вместе с ними. Смерть не щадила никого. Одни умирали мгновенно, другие - в муках истекали кровью. Только некоторым из сотен и тысяч бойцов случай оставил жизнь. В живых остались редкие одиночки, я имею в виду окопников из пехоты. Судьба им даровала жизнь, как высшую награду.
С фронта пришли многие, за спиной у нас много было всякого народа, а вот из пехоты, из этих самых стрелковых рот, почти никто не вернулся.
На фронте я был с сентября сорок первого года, много раз ранен. Мне довелось с боями пройти тяжелый и долгий путь по дорогам войны. Со мной рядом гибли сотни и тысячи солдат и младших офицеров.
Многие фамилии из памяти исчезли. Я иногда даже не знал фамилии своих солдат потому, что роты в бою хватало на неделю. Списки солдат находились в штабе полка. Они вели учет и отчитывались по потерям. Они высылали семьям извещения.
У лейтенанта в роте были тяжелые обязанности. Он своей головой отвечал за исход боя. А это, я вам скажу, не просто! - как в кино, - сел и смотри. Немец бьет - головы не поднять, а "Ванька ротный" - кровь носом, должен поднять роту и взять деревню, и ни шагу назад - таков боевой приказ.
Вот и теперь у меня перед глазами ярко встали те кошмарные дни войны, когда наши передовые роты вели ожесточенные бои. Всё нахлынуло вдруг. Замелькали солдатские лица, отступающие и бегущие немцы, освобожденные деревни, заснеженные поля и дороги. Я как бы снова почувствовал запах снега, угрюмого леса и горелых изб. Я снова услышал грохот и нарастающий гул немецкой артиллерии, негромкий говор своих солдат и недалекий лепет засевших немцев.
Вероятно, многие из вас думают, что война, это интересное представление, романтика, героизм и боевые эпизоды. Но это не так. Никто тогда ни молодые, ни старые не хотели умирать. Человек рождается, чтобы жить. И никто из павших в бою не думал так быстро погибнуть. Каждый надеялся только на лучшее. Но жизнь пехотинца в бою висит на тоненькой ниточке, которую легко может оборвать немецкая пуля или небольшой осколочек. Солдат не успевает совершить ничего героического, а смерть настигает его.
Каждый человек имеет силы сделать что-то большое и значительное. Но для этого нужны условия. Должна сложиться обстановка, чтобы порыв человека заметили. А на войне, в стрелковом бою, где мы были предоставлены сами себе, чаще случалось, что каждый такой порыв оканчивался смертью.
На войне наша земля потеряла миллионы своих лучших сыновей. Разве те, кто в сорок первом с винтовкой в руках и горстью патрон шел на верную смерть, не был героем?! Я думаю, что именно они являются теми единственными и истинными героями. Они спасли нашу землю от нашествия и их кости остались в земле. Но и по сей день, лежат они неизвестными, ни могил, ни имен.
Только за одно то, что перенес русский солдат на своих плечах, он достоин священной памяти своего народа! Без сна и отдыха, голодные и в страшном напряжении, на лютом морозе и все время в снегу, под ураганным огнем немцев, передовые роты шли вперед. Невыносимые муки тяжелораненых, которых подчас некому было выносить, всё это выпало на долю, идущему на врага пехотинцу.
Жизнь человеку дается один раз и это самое ценное и дорогое, что есть у каждого. На войне были многие, но еще больше - десятки миллионов, остались лежать в мертвой тишине. Но не все живые и вернувшиеся знают, что значит идти в составе стрелковой роты на верную смерть.
В моей книге "Ванька ротный", больше человеческого горя и страданий, чем радостных и веселых боевых эпизодов.
Возможно мне не удалось в полной мере и беспристрастно передать всё пережитое, но всё это было в моей жизни, на войне, в действительности и на самом деле. Вы должны понять эту суровую правду!
Окопник сразу и без домысливания понял бы меня. И не только понял, а и добавил от себя, что я больно мягко рассказал про некоторые штрихи войны и не сказал от всей души крепкое слово о войне.
Почитайте книгу "Ванька ротный" и подумайте, чем отличается фронтовик от иного "фронтовика"
и что такое война!
3 мая 1983 г. Шумилин А.И.

Отправка на фронт
Август 1941

Воинская часть, куда я был назначен после окончания училища, формировалась в лесных лагерях на берегу оз. Сенеж. Боевое назначение и номер нашей новой части мы в первые дни не знали. Мы знали твёрдо только одно, что после получения комплекта людьми и техникой мы будем отправлены сразу на фронт. Солдаты на сборный пункт к нам прибывали командами из Москвы. Они прибывали проходящими поездами и потом пешком добирались вокруг озера до лагерей. Здесь их встречали, сортировали и распределяли. Жили мы в то время в палатках отдельно от летних лагерей. Потом прибывших в сопровождении старшин разводили по ротам. Обмундирование новобранцы получали на сборных пунктах в Москве, куда они по призывным повесткам приходили со своими матерями, жёнами и детьми. Предъявив повестки при проходе железных ворот, они прощались с родными и исчезали в дверях казармы. потом через некоторое время они показывались где-то в узком окне, махали руками и смотрели в толпу, стоявшую за железной оградой. Скомплектованные команды выезжали на машинах с другой стороны. А матери, дети и жёны оставались стоять в надежде ещё раз увидеть их в узком окне. по дороге со станции вскоре загрохотали двуколки, походные кухни и армейские повозки. Потом пропылили две крытых полуторки и одна легковая Эмка. Повозки, машины и люди не сразу входили в воинский строй. Сначала была толкотня, беготня и обычная неразбериха. Решали кого куда направлять. Потом постепенно всё вставало на место. В роты поступили повозки, лошади и повозочные. Московские ломовые извозчики, отобранные быть при обозе, посматривали на солдат огневых расчётов со стороны и были довольны, что их приставили к лошадям и телегам, а не сунули к пулемётам и пушкам. Там, где будут стрелять и убивать, на телегах не ездят! В наших огневых взводах, нужно сказать, простых солдат-стрелков не было. Нас комплектовали специалистами орудийных и пулемётных расчётов. Среди наших солдат были командиры орудий, пулемётных расчётов, наводчики, заряжающие, оружейники, телефонисты. Годами все солдаты были не молоды. Средний возраст их составлял сорок лет. Были во взводе два-три молодых паренька, они выполняли обязанности подносчиков снарядов и патронов. Нашей части присвоили номер, и она стала называться – 297ой арт.-пул. батальон Ура Западного фронта. (УР – это укрепрайон.) Мы должны были занять огневые бетонные доты укрепрайона, протянувшегося от Ярцево до Осташково. Нам этого не говорили, мы этого и недолжны были знать. Через несколько дней в роты прибыли офицеры запаса. Появился и наш командир роты старший лейтенант Архипов. Ему было тогда около тридцати. Архипов был среднего роста, волосы русые, лицо простое, открытое. У него была добрая улыбка. Но улыбался он не всегда. Чаще он был сосредоточен и занят делами роты. Он был кадровый офицер и прибыл в наш батальон из другой воинской части. Движения и речь у него были спокойными, команды и приказы он отдавал негромко, без крика. Он вроде не приказывал, а как будто просил. сначала это было непривычно. На нас прежде орали и от нас требовали подавать команды зычным голосом, а тут был простой деловой разговор. Вскоре мы перестали суетиться, вертеться на каблуках и козырять навытяжку. Его исключительное спокойствие и, в первую очередь, рассудительность передались нам, и было неудобно подходить к нему чеканным шагом, шаркать ногами и стучать каблуками, как этого требовали от нас в училище. Вся фигура Архипова и его внимательный вид говорили за то, на войне нужна голова, а не строевая выправка. Дисциплина не в лихости и не в ухарстве, а в простых русских словах, без надрыва и крика. Вот что теперь должно было войти в нашу жизнь. На войне не нужно будет козырять и бить каблуками. На войне нужна спокойность и выдержка, терпение и спокойствие, точное выполнение приказа и команды. На войне тебя солдат должен понимать с полголоса. В один прекрасный день нам привезли и выдали каски. Командир роты призвал нас к себе и сказал:
- Приучите солдат носить каски! И не на заднице на поясном ремне, а на голове, как положено бойцу по Уставу. Вижу, ходят они и бросают их, где попало. Солдаты были сугубо гражданские лица. За обедом и в курилке у них рука тянулась под скулы. Было всё время желание ослабить ремешок.
- Вот когда с котелком они будут управляться, не снимая каски, — считайте, что вы их уже приучили! Со дня на день ожидалась отправка на фронт. На учебных площадках мы обучали солдат штыковому бою — колоть штыками и работать прикладами.
- Нам это не нужно, товарищ лейтенант! Мы будем, как финны, в ДОТах сидеть. Я им не возражал, но всё же сказал:
- Без физических упражнений немыслима одиночная подготовка бойца. Без физических упражнений солдат не солдат!
- Ну если как учебные, то давай командуй, наш лейтенант! Уже с первых шагов они решили опробовать и прощупать меня. Они хотели узнать, насколько я упорный, придирчивый или покладисто уступчивый. Солдат всегда норовит всё знать наперёд. Я не обрывал их окриками и спокойно требовал своего. Они нехотя подчинялись, но каждый раз старались отлынить, шла проба сил. В конце концов я им сказал:
- Вы призваны в действующую армию и обязаны выполнять то, что от вас требуют. Кто будет отлынивать и сопротивляться тихой сапой, я вынужден буду на тех подать рапорт для отчисления в пехоту! Последние мои слова подействовали на них исключительно проникновенно. И вот настал день отправки на станцию и погрузки в эшелон. роты построились в походную колонну и узкая, мощёная булыжником дорога под грохот солдатских сапог поползла назад. Повозки, гружёные фуражом, продовольствием, амуницией и боеприпасами, стуча и пыля, потянулись на станцию вслед за ротами. За ними повзводно зашагали солдаты. Взвод за взводом, рота за ротой уходили на войну. и теперь эта узкая мощёная дорога вокруг Сенежа стала для нас началом неизвестного пути. Смотреть на солдат было грустно и весело. Здесь действовал какой-то пёстрый закон живой толпы. Одни шли легко, шустро и даже весело, другие наоборот понуро, устало и нехотя. Одни торопились, вырывались из строя куда-то вперёд — другие наоборот, едва по земле волочили ноги. Тут одна мощёная булыжником дорога — в стороны не свернёшь. День был жаркий и душный. Некоторым из солдат скатки шинелей с непривычки тёрли и жгли шеи, и они без конца их перекладывали на плечо и вертели головами. Из-под касок по вискам и щекам сбегали струйки пота. Гимнастёрки на спине быстро намокли от пота и потемнели. Одни из солдат под тяжестью ноши молча, ни о чём не думая (в рукописи так — прим. наборщика). Другие наоборот, шли, переговаривались, шутили, радуясь, что покончили со старой жизнью. У третьих на потном лице выражалась тоска и они мысленно хоронили себя, прощаясь с родными и жизнью. Разные, видать, были в походной колонне, одетые в солдатскую форму, люди. Тут были прямые и сильные, сгорбленные, как на похоронах. Живой поток солдат покачивался над дорогой. Он то расплывался на всю ширину до обочины, то, сгрудившись около выбитой ямы, топтался на месте. Было жарко, безоблачно и безветренно. Дорожная пыль першила в душе (в рукописи так — прим. наборщика) и лезла в глаза. Пахло яловой дублёной кожей, новой кирзой, сбруей, дёгтем телег и лошадиным помётом. В движении, в жаре и в пыли, шагали солдаты и с непривычки потели. У одного каска откинут на затылок, у другого — на носу. Из-под касок смотрели раскрасневшиеся потные лица. колонна двигалась то замедляя, то ускоряя свой шаг. Потом, на фронте, на прифронтовых дорогах, они усвоят свой неторопливый ритм и шаг, пойдёт без рывков, экономя силы. Они пойдут медленно и как бы нехотя, не соблюдая строя и не сбиваясь с ноги. Они со временем забудут, как солдаты ходят в ногу. «Ать-два, левой!» — это не для войны. Уметь пройти полсотни километров в полной солдатской выкладке — это, я вам скажу, высший класс для солдата. Эшелон тем временем стоял на товарных путях. Десятка два товарных, открытые платформы и один пассажирский зелёный. рота вышла на поворот дороги, и мы увидели стоящий на путях эшелон. Для солдат и лошадей — товарные двухосные, для повозок и кухонь двухосные открытые платформы. Зелёный пассажирский — для медперсонала и нашего штаба. Для солдат товарные были оборудованы деревянными нарами в два яруса из простых не струганных досок. Солдат построили вдоль состава, осталось только узнать, в какой вагон их вести. Но состав был не полностью укомплектован, план посадки пришлось изменить. Когда всё было распределено и расписано, солдаты, толкаясь, побежали к вагонам. Им не терпелось пробраться вперёд. Залезая в вагон, они галдели, толкались и спорили. Каждый старался занять поудобней место. Они, как школьники на экскурсии, бестолково цеплялись друг за друга, работали локтями и расчищали себе путь. Как будто было важно, где на нарах достанется им место. Они влезали по настилу, растопыривали руки, кричали, что тут занято и махали руками своим дружкам. Все они орали и старались перекричать друг друга. Вот люди! Едут на фронт и даже тут не хотят прогадать. Я пытался было удержать своих солдат и строем подвести к вагону, организованно по отдельности запустить их вовнутрь. Но где там! Разве их удержишь, если соседние взвода кинулись толпой к подножкам. Когда я поднялся в вагон, солдаты успели разместиться. Страсти их поугасли, они успокоились. Теперь, когда лежачие места были ими отвоёваны, и у каждого в головах остались лежать мешки и скатки, лежать на нарах стало не интересно. Теперь они полезли все снова вниз, попрыгали на землю и кучками стояли у вагона. Я имел старание всех вернуть назад. Теперь им важно было занять место у открытой двери вдоль перекладины. Они хотели иметь хороший обзор и знать, что делается снаружи. Кто ходит вдоль состава и о чём разговаривает. Они торчали в дверях до тех пор, пока я не вернулся от командира роты и не приказал им занять на нарах свои места. Начальство хотело проверить, нет ли свободных мест в солдатских вагонах.
- Внизу у вагона могут стоять только я и старшина, у перил в дверях — дежурные по взводу! Солдаты нехотя полезли на нары. Одеты они были все одинаково, а одежда сидела и висела по-разному на них, да и характером они были все разные. Они успели подружиться по двое-трое и уселись вместе на нарах. А так вообще они фамилий друг друга не знали. Были среди них молчаливые и угрюмые, были, как обычно, болтуны и вертлявые Эти повсюду совали свой нос. Они боялись что-нибудь прозевать, везде искали выгоду и новости, совались со своими советами. Хотя разговор их не касался, и в их советах никто не нуждался. Я смотрел на всех и думал. Кто из них на фронте струсит, кто посеет панику, бросит раненого товарища, обезумев от животного страха. Кто? Вон тот молчаливый или тот вертлявый и шустрый, а может, тот рыжий с веснушками на носу? Сейчас, когда до войны не так далеко, по их виду не скажешь, кто проявит себя человеком, а кто будет шкуру спасать! Времени у меня было мало, чтобы изучить их, и сказать, кто на что способен. Как это в песне поётся? «Этот в горящий дом войдёт…» Внизу вдоль вагонов пробегали офицеры и связные солдаты, прошли железнодорожники и постукивали по колёсам маленькими молоточками на длинных ручках, позвякивая крышками букс. Кое-где ещё у вагонов толпились запоздавшие команды солдат. На открытые платформы догружали ящики и тюки. Слышались крики, команды и ругань солдат, обозников. В одной стороне свистки и короткие гудки паровозов, в другой — голоса людей, ржание лошадей. Люди, как муравьи, суетились около эшелона, подгоняя и торопя друг друга. Но вот, как первая капля дождя, гудок паровоза подхлестнул работяг, и они сразу разбежались по вагонам. Вагоны дёрнулись, звонкие сцепы их звякнули и перезвон, как эхо, как нарастающий ржавый гул покатился вдоль состава. Толчок за толчком, скрипя и повизгивая, вагоны медленно тронулись и покатились по рельсам. Все ожидали, что эшелон пойдёт в сторону Клина, а он, скрипя и стуча, по стрелкам выкатил к выходному семафору основного пути. Паровоз перецепили с другой стороны, и мы сразу поняли, что состав пойдёт на Москву. Никто точно не знал, куда будет держать свой путь эшелон. Ходили всякие слухи. Поезд набрал скорость, и мимо вагонов замелькали поля и леса. Потом в пути стали попадаться пригородные станции и платформы с людьми, ожидавшими пригородных поездов. Не доезжая до Москвы, эшелон перебрался на окружную дорогу и, петляя по бесчисленным скрипучим путям, вышел к Лихоборам. На окружной, состав часто стоял, ждал свободного перегона. В Лихоборах мы простояли около часа. Не знаю, но кто-то разрешил выпустить солдат на платформу, чтобы они истратили деньги, которые были у них с собой. В ларьках брали всё: кто печенье и конфеты, а кто, естественно, — бутылки с водкой и вином. Тот, кто разрешил, сделал большую ошибку. Через каких-то полчаса в вагонах уже гудело хмельное веселье, а кое-где затянули и песняка. Я был молодой и в житейских делах и вопросах особенно не разбирался. Не усмотрел я, и не мог заметить, как в Лихоборах мои солдаты притащили в вагон бутылок десять водки и вина. Как они ловко совали бабам деньги, и как те, за минуту обернувшись, передавали им из сумок бутылки со «святой водой». Я не сразу заметил покрасневшие рожи своих солдат. Они помалкивали и потягивали из бутылок, забравшись подальше на нары. Потом нашёлся один храбрый и шустрый, он подозвал меня и предложил мне выпить для настроения немного красненького вина.
- Выпейте, товарищ лейтенант! Мы расстарались для вас красненького, церковного кагора! Наши ребята все вас просят! Вон, посмотрите, даже и старшина! Я посмотрел в сторону старшины, у него от удовольствия расплылась физиономия. Я взглянул ещё раз на своего помкомвзвода, обвёл внимательным взглядом сидевших на нарах солдат, отвернулся и ничего не сказал. Моё молчание для старшины было как оплеуха. Все сразу поняли, что выпивку я не одобряю. Что всё это надо немедленно прекратить, пока командир роты об этом не дознался. Выговаривать старшине и солдатам я не стал, но на одной из остановок, выпрыгнув на землю из вагона, я увидел, как в соседнем взводе лейтенант Луконин чокался со своими солдатами. А потом, на ходу, когда я стоял у открытой двери вагона, опираясь на поперечную доску, заложенную в качестве перекладины в железные скобы дверного проёма, я увидел, как из идущего сзади вагона через такую же доску перегнулись солдаты, и их рвало.
«Дело серьёзное»,— подумал я. Едут на фронт. По дороге всякое может случиться, возможна бомбёжка, в любую минуту может налететь немецкая авиация. Я не понимал особой радости тех, кто нализался до такого состояния без всякой причины. Я не находил во всём это разумного ответа. Я, конечно, не мог категорически запретить своим солдатам не брать в рот вина, когда весь эшелон гудел, перекликаясь пьяными голосами. Рассказывали, что одну дивизию МВД выгрузили из эшелона и завели в лес, они легли на травку под деревьями и не подумали окопаться. Они были трезвые, не как эти. Налетела немецкая авиация, разворочала весь лес, и всех побило осколками и щепой от деревьев. На одной из остановок меня вызвали в вагон к командиру роты, он был крайне и приятно удивлён, что из четырёх командиров взводов, я был совершенно трезв. Старший лейтенант сам не прикладывался в эшелоне к вину, но и мне ничего не сказал по этому поводу. Он просто запомнил на дальнейшее этот факт.
- Эшелон подойдёт к станции Селижарово, разгружаться будем на рассвете. выгрузка должна пройти организованно. Безо всякой сутолоки и беготни. Не исключён налёт немецкой авиации. Взвод не распускать, держать всех в строю! Из вагона строем и бегом сразу за станцию! Твой взвод пойдёт на марше замыкающим! Если я отлучусь, ты останешься за меня. Всё ясно?
- Разрешите идти?
- Бутылки все выбросить по дороге. При разгрузке никаких бутылок не должно остаться в вагонах!
- Всё будет сделано, товарищ старший лейтенант!
- Надеюсь на тебя. Ступай к себе в вагон! У меня поднялось настроение и я, широко ступая, пошёл в сторону своего вагона. Вот я и получил веское подтверждение своему отношению к водке и выпивке своих солдат. Занеся ногу на стремянину, я легко вскочил в открытую дверь, перемахнул под доской-перекладиной и позвал к себе старшину.
- Меня сейчас вызывал к себе командир роты и приказал покончить с вином. если через час я найду в вагоне хоть одну бутылку спиртного, пеняй на себя. Даю тебе двадцать минут на выполнение приказа ротного! И никаких допиваний и прикладываний! Всё понял? Смотри, чтоб ни в мешках, ни в противогазных сумках, ни за пазухой не осталось ни у кого!
- Всё будет сделано, товарищ лейтенант! Солдаты, видя крутой поворот, не дожидаясь, пока старшина начнёт трясти их мешки, стали выбрасывать в открытую дверь бутылки. Бросали пустые, недопитые, бросали и целые. Вздыхали, охали, шутили и даже стонали.
- Вот счастье подвалит человеку! Пойдёт по опушке леса, вдоль насыпи, глядь, а у него под ногами, как божий дар, бутылка с белой головкой лежит! Слышь, Спиридоныч?
- Ладно, кончай зубы скалить, и без тебя на душе кошки скребут.
- Нет, Спиридоныч, ты в этом деле не крути! Ты её бросай легонько, по-умному, чтобы не разбилась, чтоб человек мог её целую найти! Вот бы у меня душа возрадовалась, случись такое у меня на пути!
- Все бутылки выбросить, сделаю досмотр! — сказал старшина и добавил,
- Если у кого что найду, разговор будет короткий! Все поняли? Поворачивайся и быстрей!
- Нет, ты послушай! От такого заикой можно остаться. Шёл, шёл — и бутылка водки целенькая перед тобой лежит! ночь подошла и навалилась незаметно с разговорами и вознёй. Солдаты избавились от бутылок, легли на нары и притихли. Лежали на нарах, не раздеваясь, подоткнув под головы свои скатки и мешки. Колёса мерно постукивали на стыках. Выглянешь в проём полуоткрытой двери, длинный состав, как сороконожка, ползёт по однопутному пути. Вагоны пошатываются, доски скрипят, а состав бежит по рельсам, то замедляя, то ускоряя свой ход. Где-то у Селижарово мы должны занять оборону. Подошёл немец к этой линии или нет. Ночью поезд несколько раз останавливался. Паровоз надрывно фыркал, издавал короткие визгливые гудки. Потом, видно набравшись сил, дёргал с перезвоном цепей вагоны, и они рывками трогались с места. Я несколько раз просыпался и каждый раз слышал то удары тормозных тарелок, то мерный стук бегущих колёс, то абсолютную тишину и дружный храп моих солдат. Я поднимал голову, смотрел в проём двери, где на чёрном фоне мелькающей земли маячил контур сидящего у дверей часового. То ли он спал сидя, то ли просто задумался, опустив голову. Света в вагоне не было, его зажигать не полагалось. Фигуру часового было видно, когда он курил. По огоньку папиросы, зажатой в кулаке, можно было определить, куда он смотрит, сидит ли он или стоит. Дневальные у дверей сидели молча, они или курили, или полусонно кивали головой на ходу. Дневальные у дверей сидели тихо. Они не торопясь дымили и прислушивались к звукам бежавшей ночи. Но за шумом колёс и за скрипом вагона вряд ли услышишь гул самолёта. Ночью мы проехали Зубцов, сделали остановку во Ржеве, и, свернув в сторону по другому пути, покатили на Торжок и Кувшиново. Где-то в Кувшиново к составу прицепили ещё один паровоз. Дело пошло веселей. Потому что ползли мы всё время медленно в гору. К утру паровозы дымя и бросая искры заторопились, и, посвистывая друг другу, стали набирать скорость. Вправо и влево весело замелькали опушки леса. Тёмные очертания бугров и лощин закружились то в одну, то в другую сторону. Солдаты похрапывали на нарах. Они и не знали, что слышат в последний раз стук колёс, надрывистый, сиплый гудок паровоза, позвякивание цепей, пронзительный скрип буферных тарелок, покачивание разбежавшихся вагонов. Перед рассветом поезд затормозил, загрохотал на входных стрелках у семафора, подкатил к какой-то станции и замер на месте. Потом, как бы нехотя, попятился назад, и вдоль вагонов забегали люди. Вначале было трудно разобрать, о чём кричали они. Но вот вдоль вагонов полетела одна, вторая команда. И наконец громкий голос связного, просунувшего голову в открытую дверь, возвестил, что мы приехали и приступили к разгрузке. Нужно было с вечера предупредить своих солдат, чтобы к утру приготовили всё своё снаряжение. А теперь они возились со своими шинелями и ремнями, с касками и вещмешками. Кое-кто в толчее может забыть и свою винтовку, ведь они к ней не совсем приучены, как приучили их с детства по утрам одевать штаны. Нужно сказать старшине, чтобы всё снаряжение проверил. И всё же, к моему неудовольствию, тот самый настырный и шустрый солдат ухитрился оставить на нарах свою каску и противогаз. Старшина подал команду, и солдаты дружно вывалили из вагона. Взвод построился и поспешил за пределы станции. В предрассветных сумерках слышались голоса, крики и топот бегущих по мостовой солдат. Я послал к командиру роты связного и стал дожидаться ротного построения. Из общей толчеи повозок, лошадей и солдат постепенно стали отделяться взвода, повозки, роты, и наконец весь вываливший наружу эшелон вытянулся на дороге в походную колонну. У вагонов и открытых платформ ещё остались люди, они грузили в повозки грузы, скатывали по настилам на землю тяжёлые кухни. рота тронулась и пошла вслед за уходящей колонной. Мощёная дорога медленно поднималась вверх, и через некоторое время мы вышли аз низины на свет. Несколько гудков паровоза долетело до нас со спины, и как прощальный последний голос живого мира, они потонули в предрассветном пространстве. Мы шли по булыжной дороге, медленно забираясь в гору. Перед нами постепенно открывался далёкий и сумрачный горизонт. Поднявшись на гребень, мы впервые увидели бесконечную даль. Первый взгляд всегда оставляет в памяти неизгладимую картину. Мы шли молча, не меняя и не ускоряя свой шаг, с каждым шагом удаляясь от Селижарово. Колонна рот растянулась по дороге и разорвалась. Наконец, одна из рот свернула в сторону, а мы продолжали идти куда-то вперёд. Каждая рота самостоятельно определяла свой путь. Мы шли, стуча железными набойками сапог по неровной поверхности неширокой дороги. Мимо медленно, меняясь местами, проплывали поля и леса. Солдаты посматривали по сторонам, думая, что они приближаются к линии фронта, но кругом по-прежнему всё было тихо и сумрачно. Тишина! Зловещая тишина! Кругом такое спокойствие и такое безмолвие, что казалось, в ушах звенит, после лязга и грохота колёс товарного поезда. Теперь поезда и шум людских голосов остались далеко позади. Серое утро встретило нас мелким дождём и прохладой. Булыжная мостовая кончилась, и теперь мы шли по грунтовой дороге. Если ротный, идущий впереди, не прибавляет шага, то это значит, что идти ещё далеко. обычно дальние переходы войска проделывают не торопясь, экономят силы, распределяя их на весь маршрут. Опытный командир сразу после выхода задаёт неторопливый и размерный шаг. Хотя на марше строй быстро нарушается, но всё равно кто-то идёт впереди, а кто-то, шаркая ногами, тащится сзади. Я шёл сзади исследил, чтобы никто не отстал. Мне было поручено смотреть за отстающими. Я снимал груз с плеч отставшего солдата, сажал его на телегу и возвращался в конец строя. Через некоторое время отдохнувший солдат отправлялся догонять своих товарищей, а его место в повозке занимал новый обессилевший. Недалеко от дороги, с правой стороны, показалась деревня. Серые крыши, крытые дранкой, прилепились друг к другу. Избы стояли без всякого порядка и строя. Когда мы поравнялись с домами, то заметили, что петушиного крика нет, лая собак не слышно, бабы с вёдрами нигде не мелькают, кринок на заборах нигде не висит, всё оцепенело в молчаливом рассвете. Казалось, что деревня вымерла от какой-то страшной болезни. Скорей всего, подумал я, жителей деревни эвакуировали. Что это? Война близко? Или линия фронта проходит где-то рядом? по моим расчётам мы успели пройти километров тридцать. За деревней опять показался лес, а за лесом поле. Дорога свернула круто влево и пошла лениво вниз. Мы пошли по наваленному хворосту, огибая болото, и вошли в редкий лес. Кусты и трава, грязь и земля, широкие полосы снятого дёрна, следы повозок, лошадей и машин, кучи брошенного строительного мусора, песка и гравия, подмокшие мешки с серым цементом — всё это были следы каких-то строительных работ. Здесь рыли, а здесь копали, здесь клали, зарывали брёвна и ставили столбы, лили бетон, засыпали песок, ровняли землю, укладывали дёрн, прибивая его деревянными колышками. Здесь проходила линия обороны. Мы пришли на передний край укрепрайона. После недолгого совещания со взводными командир роты объявил:
- Карты района на руках не будет, командирам взводов не положено. пойдём знакомиться с местностью, обойдём пешком весь район обороны. И он повёл нас по переднему краю роты. Мы гуськом пробирались за ним сквозь густые заросли кустов и деревьев, пригибались и перепрыгивали траншеи, неотступно следуя за ним. Мы взбирались на насыпи, перемахивали через ходы сообщения и за короткое время обошли весь район обороны роты. Теперь, уточнив границы взводов, сектора обстрела и наблюдения, мы должны были развести по окопам своих солдат. Приказа занять оборону ещё не поступало, поэтому благоустройство и дооборудование позиций было не наше дело. Взводам нужно было рассредоточиться по всей линии участка и ждать боевого приказа сверху. Мы заняли небольшую землянку, я выставил охрану, назначил смены часовых и объявил распорядок дня. На всё это уйдёт не так уж много солдатского времени. Солдаты в армии всего неделю, к полевой жизни на открытом воздухе не приучены. Всё они делают не так и очень медленно, часто рассуждают и дают ненужные советы. Четверо солдат во время перехода потёрли ноги, неумело и наспех завернули портянки. До учебных занятий и плановой боевой подготовки дело не дошло, сейчас было важно приучить солдат к ритму жизни в полевых условиях. Некоторые к вечеру стали поглядывать на дорогу, полагая, что ночевать их поведут в деревню. Они не рассчитывали вот так на земле остаться на ночь и лежать в сыром окопе на дне. Они и не думали, что их дом и постель отныне будет только земля. Окопная жизнь началась для них как-то сразу, без всяких вступлений и подготовки. В землянке весь взвод разместиться не мог, часть людей осталась на ночь в открытых окопах без крыши. Каждый мог на место ночёвки принести себе охапку хвороста или соломы, если где-то под боком была возможность её найти. Ещё вчера, лёжа в вагоне на сухих шершавых не струганных досках, они потягивали из горлышка сладковатый портвейн, курили папиросы и беззаботно пускали табачный дым под потолок. Сегодня, устав от марш-броска, они попали в сырые липкие окопы. От непривычки руки и ноги потяжелели, хребет и шея болели, а снять с себя что-нибудь и положить на землю солдату не положено.В чём есть, стой на ногах, в том и ложись! Да ещё винтовку свою покрепче прижми. Это тебе не с бабой в постели (мягкой) в обнимку! Тут трёт ремень, тут тянет лямка противогаза, врезаются в спину постромки вещмешка и режет плечо ремень винтовки и их нельзя ни сбросить, ни снять. всё, что надели и повесили на солдата, — это как родинки на теле у него, их не снимают на ночь. А тут каска, противогаз, винтовка, патронташ, набитый патронами, поясной ремень, сапёрная лопата, заплечный мешок, фляга, кружка, котелок, пара гранат, н.з. сухарей, запасные портянки, кусок мыла и другое барахло. Всё это солдат должен носить на себе вместе с сапогами, шинелью и собственным телом, пока не убьют, пока не протянет ноги. В этой упряжке отныне он должен ходить, есть, спать, стоять, сидеть, бегать, ползать, стрелять. Солдат должен всегда пребывать в полной выкладке даже оглушённый, пробитый пулей, разорванный бомбой на мелкие куски. Всё это было у солдат впереди, а этот день был только началом. А сейчас солдаты валились от усталости на дно сырых окопов и траншей. Они желали только расслабиться. Им безразлична была окружающая природа, цветущая осень, горящие багряным огнём макушки деревьев и синие дали. Нас в училище маршами и бросками гоняли беспощадно, что-что, а физически на ногах мы стояли крепко. Для меня тридцать вёрст пройти — одно удовольствие, никакой усталости. Я ходил, как на пружинах. С утра я солдат включил в работу. Они, ничего не понимая, копались в земле. Я знал по опыту, что солдат надо сразу втянуть в работу и в суровый режим. Главное сейчас не дать солдату разомлеть и расслабиться. Впереди будет немало тяжких переходов, и каждый раз после них нужно иметь запас сил. В этом, вероятно, мудрость физической закалки солдата. Теперь, когда рота вышла на рубеж обороны, обстановка могла измениться каждую минуту, об этом меня предупредил командир роты. Мы стояли на скате высоты, а впереди в заболоченной низине, виден был расцвеченный осенью лес. За лесом в любой момент могли появиться немцы. но пока там впереди всё было спокойно и тихо. Вечером, когда меня вызвали к командиру роты, я слышал там разговор на счёт немцев. Прибывший из штаба батальона офицер рассказал, что они были верхами впереди километров двадцать и слышали на западе артиллерийскую стрельбу. Орудия били залпами. Настоящая канонада! Слово «канонада» в рассказе офицера звучало солидно и весомо. Я сам никогда не слыхал гула артиллерийской канонады и мог её только представлять по сюжетам кино. А этот незнакомый офицер слышал её в отдалении. Ему исключительно повезло! Он успел побывать на линии огня и фронта. когда я вернулся в расположение своего взвода, я подозвал старшину, я посмотрел на него многозначительно и сказал ему:
- Люди слышали впереди канонаду!
- Это наши наверняка! — уверенно сказал старшина.
- Я тоже так думаю, — согласился я — иначе и быть не может! Устроить канонаду могли только наши! Я вспомнил, как мальчишкой мы играли в военную игру. «Ты за кого?» «я за красных!»
- Все хотели быть за красных, — произнёс я задумчиво вслух.
- Чего за красных? — переспросил старшина?
- Да так, ничего! — ответил я, вздыхая. Я никак не предполагал, что на Западном фронте у нас нет ни снарядов, ни артиллерии. На фронтовых складах вообще отсутствовали боеприпасы, а у отступающих солдат давно кончились ружейные патроны. Вот почему многие, кто бежали и отступали от немцев, побросали свои винтовки. Через несколько дней из-за леса, где по рассказу офицера из штаба громыхала канонада, появились маленькие группы солдат. Они шли без противогазов, без касок и без винтовок, в незастёгнутых шинелях, как говорят, душа нараспашку. Когда мы их остановили и спросили, кто они и откуда идут, где сейчас бои и грохот нашей канонады, они очень удивились и отрицательно помотали головами.
- Мы идём оттуда! — и они неопределённо показали рукой в сторону леса
- Никакой канонады там не слышно! — ответил сержант. ничего конкретного о боях и о нашей артиллерии они сказать не могли. Они шли через леса и болота, без продуктов питания и без курева. Они проходили большую деревню и видели, как жители из колхозных амбаров тащили зерно и увозили его по своим домам на телегах. в деревне они разжились двумя краюхами хлеба. местные брали зерно открыто, не прячась. Как они говорили, забирают свою кровную долю, добытую трудом. Картошку колхозную не копают, пояснил рассказчик, колхозная на зиму останется в поле, своей в огородах полно.
- Что это? — подумал я. — Безвластие и возвращение к частной собственности, к единоличному хозяйству?
- Пока были свои, хозяйство было общее. А теперь каждый сам по себе! — сказал солдат в распахнутой шинели.
- В деревне бабы и старики ходят в открытую, а мужики и парни призывного возраста по избам прячутся. На глаза не лезут. Войну в деревне хотят переждать, — пояснил другой солдат.
- А почему их заранее не эвакуировали? — спросил кто-то из наших солдат, — Здесь, в этой местности из деревень всех вывезли!
- Не знаю! — ответил тот.
- Нам об этом ничего не известно! — добавил рассказчик. Окруженцам показали дорогу на Селижарово, там располагались штабы и тыловые части, там на местах была советская власть. Раздобыв у наших ребят на дорогу хлеба и горсть махорки на всех окруженцы отправились по дороге на Селижарово. Ночь прошла беспокойно. На душе осталась смута и неприятное волнение. Кругом было по-прежнему тихо и с военной точки зрения вполне спокойно. Мы не знали, что перед нами наших войск у же нет. Утром снова надо позициями появились дождевые облака. Заморосил мелкий дождь. Над землёй нависла серая непроглядная мгла. В первый раз я видел, чтобы лохматые тёмные хвосты облаков цеплялись хвостами за землю. И тут я вспомнил. Ведь мы находимся на Валдайской гряде. Взвод занимает позицию между озером Сиг и Волгой. Сзади нас находится шоссе Осташков—Селижарово, а в деревне Язово расположился наш командир роты. Мы находимся на линии обороны, которая проходит по окраине деревни Вязовня. Впереди лес. За лесом — дорога и деревни Ясенское, Пустоша и Семёново. За дорогой высота 288, а далее деревня Косарёво и железная дорога со станцией Сигово. Я смотрел у офицера штаба карту, когда он приезжал. Я зарисовал план местности без нанесения огневых точек и рубежа обороны. По общей схеме обороны укрепрайона взвод занимал не самую первую линию окопов и ДОТов. Я узнал, что нас вывели временно на этот рубеж. инженерные сооружения на этой линии не были ещё готовы. Мы должны были следить за качеством работ и принимать у строителей каждый объект. Мы следили за количеством бетона, чистотой засыпаемого гравия, за пригодностью опалубки, за толщиной бетонных перекрытий. Никто не знал, что через неделю из штаба фронта придёт приказ, и нас в срочном порядке перебросят на другой участок Ура, в район Сычевки. Нм придётся много дней идти пешком через леса, поля и деревни по разбитым и залитым дождём и грязью догам. Мы будем преодолевать крутые спуски и подъёмы и, наконец, к двадцатому сентября выйдем на левый фланг нашего укрепрайона, где среди многих деревень одну зовут Шентропаловкой. И действительно через неделю мы получили приказ сняться и совершить марш в указанный район. Мы вылезли наверх из обшарканных боками шинелей ходов сообщений, потолкались с непривычки у обвисших кустов. Кой-как подровняв солдат, я подал команду:
«Шагом марш!»— и взвод, шагнув, пошёл по дороге на новое место. Мы взяли направление на Язово, где нас дожидался командир роты. Подойдя в язовским избам, мы остановились около крайней избы, у крыльца. Наш брат солдаты и местные мужики. На крыльце сидели и стояли ребята из третьего взвода. Это были солдаты Луконина и среди них несколько местных девиц. Милашки, укрытые поверх кацавеек цветистыми платками, сидели на перилах и болтали ногами. На улице было темно. Цветов на шалях не было видно, они вплотную боками сидели с солдатами и изредка, певуче произносили:
- «Ой! Ай!» — и визгливо без умолку хихикали. Солдаты в годах, что были постарше, держались в стороне. Они дымили папиросами и посматривали на перила. Я остановил и крыльца своих солдат, поднялся по ступенькам и вошёл в избу доложить старшему лейтенанту, что четвёртый взвод прибыл в полном составе.
- Придётся подождать, лейтенант, не все ещё в сборе! Как только все подойдут, я выйду на крыльцо и подам команду к ротному построению.
- Мне можно выйти на улицу?
- Да, иди, погуляй! Я вышел из избы, сошёл с крыльца и сказал старшине:
- Никому не расходиться! Построение роты будет здесь! Я пойду посмотрю повозки. Остаёшься за меня! Я пошёл вдоль деревни к сараям, где располагался ротный обоз. Деревня небольшая, дома все стоят по одной стороне. Дорога идёт по наклонной, и дома ступеньками забираются вверх. Я спросил повозочного, всё ли готово, так как мне придётся идти опять сзади и брать отстающих от роты. Я прошёлся по деревне, просто так, без дела, закурил папироску и вернулся назад. Небо было тёмное, закрытое плотными облаками; вот дадут команду следовать отдельно от роты без карты, то в такой темноте можно запросто сбиться с пути. Компас в планшете есть, а карта на весь маршрут отсутствует. Нужно на всякий случай посмотреть дорогу на карте командира роты. Когда я подошёл к крыльцу, две молодухи уже крутились около моих солдат. Они о чём-то говорили и махали руками.
- «Не хватает гармошки», — подумал я.
Солдаты помоложе были оживлены. Но вот на крыльцо выбежали связной и передал команду ротного выходить на построение. Солдаты неровными рядами зашагали по зыбкой и скользкой земле, оставив девчат на пороге в ночной темноте, не обняв их на прощанье и не сказав им сердечных слов. На крыльце появился командир роты. Взвод пристроился сзади роты, с получил соответствующее указание на счёт отстающих, и рота медленно, пошатываясь, стала подыматься вверх по размытой дождём дороге. В темноте мы упорно двигали ногами и вскоре достигли следующей деревни. Пройдя деревню, мы стали снова подниматься в гору. И только вступив на мощёную дорогу, мы взяли размеренный шаг, зашагали твёрдо, чувствую под ногами твёрдую опору. На слякоть и лужи уже никто не обращал внимания. Через лужи и грязь шли напрямик, брызгая где водой, где жижей. И когда старшина предложил запеть, взвод, раскачиваясь и подстроив ногу, затянул солдатскую песню. Когда идёшь под солдатские голоса, когда прислушиваешься к словам запевалы, к неровному стуку сапог, то забываешь о дороге, о воде, о лужах и о грязи. Если солдаты по своей охоте распоются, то за одной походной песней с присвистом следует другая. Так шагают они среди ночи, подсвистывая нужные куплеты. Но стоит сделать в пути небольшой привал, после него выходят они на дорогу молча, встают в строй неохотно, и потом по дороге уже не поют. протянет запевала свой первый куплет, а подтягивать некому, никто не хочет, и получается, что он пропел вроде петуха. пропел, а там хоть не рассветай! Предупреждаю, что эта книга про солдат и про войну, про людское горе без любви и без наслаждений. В пути по дороге рота прошла заброшенную деревню. В темноте стояли избы, прячась друг за друга. Между изб сновали неясные фигуры солдат, слышен был негромкий говор, позвякивание уздечек и фырканье лошадей. Наши тыловые подразделения и обозники батальона собирались в дальний и нелёгкий путь. Кое-где среди неуклюжих изб мелькали огоньки папирос, по ним можно было видеть, сколько там толпилось людей. В темноте слышалось хлопанье дверей, скрип отворяемых ворот и топот солдатских ног на ступеньках. Всех сборов нельзя было рассмотреть, ночь загораживала от нас людей и повозки. воздух был прохладный и сырой. К ночи в воздухе появилась прохлада. Но вот и деревня осталась позади. Впереди и в стороне, если посмотреть, кругом темно и ничего не видно. Чувствуешь под ногами дорогу, а поворотов её не видно, она то подымается на бугор, то сползает и сваливается снова в низину. Неясные очертания опушки леса проползают назад. Дорога забирается в непроглядный сумрак леса и вновь выбегает в серую пелену полей и кустов. А бесконечные дали горизонта, что нас поразили накануне, теперь не были видны. Потеряв счёт времени и пройденному пути, я не мог точно сказать то, где в данный момент находились. Ещё у лейтенантов не было часов, чтобы определять время по стрелкам. По часам можно было бы сказать, сколько прошли и где на дороге мы находимся. Говорят, у немцев все солдаты ходят при часах. А здесь топаешь по дороге и не знаешь, сколько тебе ещё осталось идти. Я давно заметил, что дин солдат стал отставать от взвода. Немного отстав, он ускорял свой шаг и догонял идущих сзади. К концу марша он стал делать это чаще. Я поравнялся с ним и заглянул. Это был солдат пожилой, небольшого роста. Он как-то неестественно прихрамывал, стараясь перенести вес тела на пятку.
- «Наверное, стёр ноги», — подумал я.
- Ты что же, братец, портянки не умеешь заворачивать?
- Нет, товарищ лейтенант. У меня на правой ноге пальцев нету!
- Как это нет?
- Мне пальцы в больнице отрезали. Когда ещё был молодым. Обморозил сильно, вот и отрезали!
- Позволь, но как же ты попал на фронт?
- Не знаю. На комиссии сказали «годен».
- Как годен? К нестроевой службе в тылу ты, может быть, и годен. А у нас хоть и в возрасте солдаты, но все с руками и ногами считаются годными к войне.
- Пальцы у меня на руках есть. Стрелять могу. Вот и послали. Сказали, будешь сидеть под землёй в ДОТе, там ходить не больно нужно.
- Ну ты и даёшь!
- Ты на комиссии говорил, что у тебя пальцев на ноге не хватает? Показывал врачам ногу?
- Я думал, что они сами знают про то.
- Ну вот что! До Селижарово осталось два часа ходьбы, полезай на телегу! Доедешь до места — пойдёшь в батальонную санроту. Скажешь, что я тебя прислал на медкомиссию, покажешь им ногу. Понял?
- Ладно, товарищ лейтенант!
- Да не ладно, а «Есть сходить в санчасть» нужно отвечать.
- Есть, так точно! Я взял винтовку, противогаз и обоймы с патронами у солдата, положил всё на ротную повозку, сказал повозочному, что это всё останется у него: «Солдата довезёшь на подводе до Селижарово, покажешь, где стоит санчасть. Ты своих обозников знаешь». После короткого десятиминутного привала рота встала и тронулась вперёд. Остался последний небольшой переход. Я буду рассказывать, не торопясь, всё по порядку, достаточно подробно, день за днём до самого конца войны. Мне повезло, я с боями прошёл большой и тяжёлый путь. Кто хочет знать правду о войне, пусть не торопится! Обычно к концу марша привалы становятся чаще по времени и проходят быстрей. Солдатам объявили, что осталось идти пять-шесть километров. Услышав, что до днёвки идти совсем немного, солдаты оживились и прибавили шагу. Всем хотелось побыстрей дойти до места и повалиться на землю, вытянуть ноги и закрыть глаза. впереди ещё не показались станционные постройки Селижарово, а рота свернула с дорога и оказалась в лесу. Здесь роту остановили, рассредоточили, солдаты сразу повалились и распластались кто где. Я приказал составить винтовки в козлы и выделить часовых для охраны и порядка. Кое-кто ещё нашёл силы, потопал ногами, повозил-пошаркал подмёткой по траве, стараясь в темноте нащупать сухое место. Но большинство легло там, где их остановили. Они валялись на земле, как падают мёртвые, подбитые пулей тела. Только часовые остаток ночи торчали вертикально, как пни. Мы со старшиной не могли сразу лечь, у нас были разные дела, нас вызывал к себе Архипов. Освободились мы, а на небе уже легла серая полоса рассвета. День обещал быть бестолковым. Тыловые службы вечно не дают нам покоя. то им представь списки, то распишись в получении вещевой книжки, то тебе хотят выдать яловые сапоги, которые ты давно получил. С рассветом, когда налетевший ветер стал разгонять облака, со стороны дороги вдруг потянуло приятно дымком. Громыхая по булыжной мостовой, с дороги свернула батальонная кухня. Она с горящими топками мягко вкатилась в лес, побудку солдат делать было не надо. Этот знакомый запах и фырканье лошадей, позвякивание уздечек и цепей, человека поднимает без набатного колокола. В этот момент даже спящий солдат, не открывая глаз, способен подставить под черпак свой котелок. Старшина установил сразу железный порядок, чтобы никакой ловкач не втёрся без очереди. За это проворные и шустрые беспощадно карались. Их отставляли в сторону у всех на виду, и им полагалось приблизиться к кухне самыми последними. А повар неумолим, но подсчитывает в уме каждый черпак и остановится на какой-то цифре. Первым делом он с силой захлопывает над горчим котлом железную крышку, и если у кухни остались солдаты с пустыми котелками, то от повара тут достанется нашему старшине. Вот почему наваристый запах кухни в первую очередь должен учуять сам старшина. Для этого он к утру ставит на пост толкового часового, который должен зорко следить за дорогой и заранее знать, откуда покажется пара лошадей с одной оглоблей на цепях посередине. И как только он узреет дымящийся грибок кухонной трубы и по ветру почует запах съестного, он непременно должен будить старшину. Старшина сразу, без суеты приступает к делу. Ему нужно по счёту получить энное количество буханок хлеба, по весу принять кучу сахара и насыпанную мерой махорку. И весь этот ворох продуктов он должен разделить и раздать своим солдатам. Порции должны быть достаточно точными, чтобы ни у кого из солдат не было ни обид, ни сомнений. Каждый солдат будет приглядываться к порции соседа. Снабжали и нас хорошо, и кормили солдат в батальоне досыта. Еда в котлах была густая, наваристая, вкусная и сытная. Повара, повозочные, каптенармусы, кладовщики и офицеры все были новобранцы и москвичи. Они не успели сработаться, принюхаться и объединиться друг с другом. Они не спелись и остерегались открыто и тайно брать и тащить из общего котла. Здесь не было своры нахлебников, вымогателей и воров. Всё это мы познали позже, когда попали в сибирскую кадровую дивизию. А пока, можно сказать, мы наедали себе животы. Всё это были новые в армии люди. Они были отобраны специально и призваны из запаса. Они совсем недавно покинули свои семьи, своих друзей, свои рабочие места. Они не успели научиться хапать и воровать. У каждого была совесть и человеческое сознание. В первые дни войны они перед солдатским котлом, как перед Богом, были чисты и невинны. Продукты получались и закладывались под пристальным взглядом офицеров. Кладовых дел мастера и повара не вылавливали куски мяса из котлов, не тащили на продажу и не прятали. Продукты из солдатского пайка поступали целиком в солдатское нутро и делились поровну… День с самого рассвета удался ясным. После утренней поверки солдатам разрешили отдыхать. Они снова повалились на землю, но уже в каком-то естественном порядке. После сытного обеда нечего терять, и они, не теряя ни минуты, устроились посуше и помягче на траве, положив под головы свои мешки. К полудню в расположение роты подкатила крытая полуторка. Все офицеры и старшины были вызваны за получением зарплаты. Мы получали толстые пачки денежных купюр за прошлое и за будущее время. Что это? Почему так щедро выдали нам денег? Или мешки с деньгами стали в тылу не нужны? Первый раз за всю жизнь я держал в руках целое состояние.
- Откуда приехали? — спросил я начфина, который выдавал нам деньги.
- Откуда надо! Получил и отходи побыстрей! В Селижарово телеграф работает, идите на станцию и переводите деньги домой. Ты сам откуда?
- Из Москвы!
- Телеграфная связь с Москвой пока работает. Набив карманы деньгами, не будешь таскать их по окопам на передовой.
- «Нужно идти!»— подумал я.
Ещё несколько офицеров роты пошли на станцию вместе со мной. В этот день ничего существенного не случилось. Вечером рота построилась и вышла на дорогу. Делая малые и большие привалы, и взяв направление на Ржев, мы продолжали двигаться к Кувшиново.
Из Селижарово на Ржев шли две дороги. Одна прямая и короткая, но она была основательно разбита. Другая — окольная и твёрдая, проходимая для воинских обозов и машин. Первая, прямая, шла через Б.Кощи, Суходол и Бахмутово. Но на этом пути он пересекала множество ручьёв и малых речек. Мосты были полуразрушены, а кругом непролазная грязь. Здесь и в сухую погоду с обозами не пройти. В России в то время было много дорог, обозначенных на картах жирной линией. Но все они, или многие, были пригодны лишь для крестьянских телег. По ним осенью и в распутицу могла проползти лишь привыкшая к беспутью крестьянская лошадёнка с пустой или недогруженной телегой. Другой, окольный путь, по которому мы шли, пролегал через Кувшиново и Торжок Здесь дорога была мощёная и для колёс гружёных воинских повозок вполне проходимая. вот по этой дороге мы и пошли. Из Селижарово наша рота вышла с рассветом. Других рот нашего батальона мы на дороге не видели. В пути мы сделали несколько привалов и к вечеру подошли к Кувшиново. по дороге не встретили ничего примечательного. К У В Ш И Н О В О. Когда с опушки леса мы стали подниматься в гору по склону неглубокого оврага, то за насыпью железнодорожного полотна увидели крыши домов и почувствовали запах гари и дыма. Свернув на железнодорожное полотно и зачастив ногами по шпалам, рота подошла к окраине города. Город небольшой, в сорок первом году здесь проживало всего восемь тысяч жителей. Мы посмотрели вперёд. На станционных путях стояли разбитые и обгорелые вагоны. От вагонов ещё шёл сильный запах и дым. Немцы бомбили станцию накануне нашего прихода. Кругом свежие воронки от бомб, обгорелые скелеты товарных вагонов и догорающие станционные складские постройки. Первый раз мы увидели живую картину войны. Так нам, по крайней мере, тогда казалось. Мы почему-то остановились. Стояли и долго смотрели молча. Мы с интересом смотрели на исковерканные и согнутые в дугу рельсы, разбитые в щепу шпалы и разбросанные железные листы с крыш домов. Мы попытались представить себе, как всё это произошло, саму бомбёжку и разрывы фугасных бомб. Для нас это было ново и совсем необычно. Трудно себе представить то, что сам никогда не видел и не испытал на себе. Сам посёлок Кувшиново от налёта немецкой авиации не пострадал. Немцы бомбили только станцию. Дома, где жили люди, все были целы. Дым и запах гари был только на станции. Обойдя посёлок несколько стороной и выйдя на дорогу, которая на Торжок, рота остановилась в сосновом лесу. У дороги под соснами были вырыты длинные, с двухскатными крышами, землянки. В одну такую землянку можно было поместить целую роту. Только островерхие крыши, укрытые сверху травянистым дёрном, выступали над землёй. Сверху, кроме свежего дёрна их прикрывали лохматые ветви деревьев. Это были сооружения довоенного образца. При хорошей бомбёжке, попади в такую землянку единственная бомба — от расположенной в землянке роты не осталось бы ничего. Позже, на фронте, мы такие землянки не строили. Но тогда, расположив своих солдат на дощатых нарах, при свете керосиновых ламп «Летучая мышь», мы были уверены, что здесь вполне безопасно. Выставив наверх часовых и назначив внутри при входе дежурных, мы приступили к чистке оружия и проверке наличия у солдат амуниции. Старшине я велел выявить солдат с потёртыми ногами и больных. Окончив проверку и доложив командиру роты о полном порядке во взводе, я вышел подышать свежим воздухом. В соседней землянке, где располагалась другая рота, у меня был приятель, тоже лейтенант, и тоже командир взвода. Женька Михайлов, с которым я учился в военном училище. Мы были в одном отделении, когда были курсантами. Мы давно с ним не виделись и не встречались со дня погрузки в эшелон. Сегодня по воле случая мы оказались с ним рядом. солдаты ещё копошились на нарах, у них гудели ноги, а для нас, лейтенантов, такой переход не составлял особого труда. Мы и сейчас, после марша, ходили, как на пружинах. Вот что значит привычка! В училище нас гоняли на совесть! О войне и о немцах мы практически ничего не знали. Не знали его техники и тактики, и боеспособности, и взаимодействия его танков с авиацией и пехотой. Мы были хорошо подготовлены физически, умели отлично стрелять, читать карты и разбираться в топографии, но к войне мы морально, теоретически и практически не были готовы. Солдаты мои легли спать, и у меня появилось свободное время. Командир роты разрешил мне пройтись часа два погулять. Я направился к своему другу в соседнюю землянку. Женька при встрече предложил мне пройтись по Кувшиново.
- Пойдём посмотрим, у них сегодня там танцы! Предупредив дежурного по роте, что я отойду на часок в местный клуб, мы вышли на улицу и пошли вдоль забора. На улице в домах повсюду закрытые ставни и темень непроглядная, нигде ни звука, ни одного огонька. Мы шли по узкому деревянному тротуару. На проезжую дорогу ступить было нельзя. Непролазная грязь, глубина по колено! А мы начистили с Женькой сапоги и натёрли их до блеска бархоткой. Дощатый настил тротуара лежал на круглых поперечинах, а они, в свою очередь, концами опирались на в битые в землю столбы. Тротуар был неширокий. Ряд досок в настиле были прогнуты, некоторые совсем прогнили, а в других местах их не было совсем. чтобы не попасть между досок ногой и не шагнуть в темноте в глубокий провал, нужно было всё время смотреть себе под ноги. Мы шли молча и не смотрели по сторонам. И если теперь меня снова заставить пройти эти дороги, я не нашёл бы её, потому что смотрел себе под ноги. На первом углу нам попался местный мальчишка. Ему было лет двенадцать, и он довёл нас до местного клуба. Мы вошли в деревянный бревенчатый дом. Сначала шёл узкий и тёмный коридор, а дальше большая освещённая керосиновой лампой комната. По дороге мы спросили мальчишку:
- А под какую музыку здесь танцуют? Под гармонь или патефон?
- Нет! — ответил он с некоторой гордостью, — Под духовой оркестр! Действительно! В углу просторной и слабо освещённой комнаты при свете керосиновой лампы поблескивали медны и никелированные духовые трубы. Их было немного. Всего несколько штук. Но музыканты! Вот что нас удивило! Это были важные сосредоточенные детские лица. Они сидели рядком на широкой лавке и ждали конца перерыва. Через некоторое время оркестр зашевелился, поднял на узкие плечи трубы и выдул несколько нестройных звуков. Потом, прогудев, как старый пароход, совсем непонятную мелодию, оркестр вскоре несколько настроился и выдал что-то похожее на марш или фокстрот. Молодёжь, стоявшая у стен и около двери стала разбираться на пары. Танцевали в основном девчата друг с другом. А парнишки, что выводили на середину своих избранниц, пританцовывая и шмыгая по дощатому полу, дымили папиросами. Для них это было пожалуй важней самих танцев. Все они были несмышлёные мальчишки, занявшие на танцах места своих старших братьев, которые уже успели уйти на войну. Старшие ушли на фронт, оставив медные трубы и охочих до танцев девчат-подружек на поколение мальцов. Кругом война. Днём бомбили станцию. А здесь танцуют, не снимая кепок и поддёвок, шаркают старыми отцовскими сапогами по дощатому полу и дуют в медные трубы. Мы действительно были удивлены. Но нужно заметить, что настоящей войны мы ещё не видели и на себе не испытали, о ней мы не имели никакого представления. До сих пор мы только совершали марши с одного участка фронта на другой. Наше свободное время подходило к концу, и мы должны были возвращаться к своим солдатам. Протанцевав ещё раз и взглянув на оркестр, мы вышли на улицу через тёмный коридор. Кругом было темно и тихо. Даже собак, которые облаивают обычно проходящих вдоль заборов, не было слышно. Кувшиново осталось в памяти: грязной размытой дорогой, деревянными тротуарами, хмурым ночным небом, запахом гари, духовым оркестром и танцами при свете керосиновой лампы. Ночное Кувшиново оставило след в памяти, потому что все последующие дни и переходы ничем особенным отмечены не были. Я Я и мои солдаты прошли большой и тяжёлый путь. Однообразный серый пейзаж притихших деревень, размытые дождём дороги и мощёные булыжником участки пути, усталые и небритые лица солдат — вот что осталось в памяти от этого перехода. Где рота делала привалы? Когда к ней подъезжала походная кухня? Сколько больных и отставших солдат мы посадили на подводы обоза? Всё это смешалось и слилось в непрерывное чавканье сапог, в топот солдатских набоек по каменным мостовым, в одну совершенно серую и монотонную ползущую по дороге солдатскую массу. Человек на марше настолько устаёт, что вокруг себя ничего не видит.



Укрепрайон
Сентябрь 1941
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Укрепрайон. Отступление на Ржев.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
В один из сентябрьских дней, на рассвете, миновав несколько разбросан- ных у дороги серых, неказистых изб, рота свернула в сторону леса и вошла под деревья. Рота остановилась и солдаты упали на землю. Сколько мы прошли за эти дни? Мы потеряли счет времени, километрам, дневным привалам и ночным переходам. Командир роты все время шел впереди и меня вызывали к нему за получением дальнейших указаний. Солдаты думали, что это обычный днев- ной привал. Но прошло совсем немного времени и я вернулся обратно. Солдаты только что опустились на землю, а лейтенант (уже вернулся) явился и подал команду строиться. - Подъем! – закричал старшина. Солдаты, охая и вздыхая, нехотя стали подниматься. - Шевелись! – пробасил старшина. После некоторой неразберихи и толкотни солдаты построились, подравня- лись и пошли за мной в глубь леса. Когда на ясном небе появилось солнце и осветило всё кругом теплым и мягким светом, когда всеми цветами радуги заиграла осенняя листва, мы вышли на опушку леса. Осенние краски всех оттенков и цветов горели в листве притихших деревьев. А чуть дальше, среди зеленых кустов и белых берез мы увидели замаскированный дерном и посадками ДОТ. Это был наш ДОТ и он стоял на самом левом фланге Ржевского участка укрепрайона. Левее нас и дальше укреплений не было., там простирался лесной массив и болота. Только за лесом, где-то южнее Сычевки, снова продолжалась линия Вязем- ского укрепрайона. Мы вышли на рубеж, где должны были сдержать немцев, наступающих на Москву, Ржев и Калинин. Укрепления и бетонные огневые точки уходили от Шентропаловки в Сторону ст. Мостовой и дальше, к городу Осташков. На нашем участке линия оборо- Ны шла по склонам высоты 254. Дальше она поворачивала на Вязоваху, Борки, Дубровку и Мостовую. Это был участок обороны нашего батальона. Далее линия обороны пересекала высоту 280 и шла на Титнево, Загвоздье, Высоту 291, по берегу озера Волго на деревню Селище и на Вязовню, откуда мы только что прибыли. Потом она шла по озеру Сиг, а дальше на Селижарово, Замошье и г. Осташков. Кто бывал в этих местах после войны, тот, видно, встречал полуразрушен ные укрепления и бетонные капониры.
(перед нами был наш ДОТ). Около деревни Шентропаловка нам предстояло занять сотовый бетонный ДОТ. /неразб./ В лобовой части ДОТа была вмонтирована стальная броневая плита. В ней вращался полуметровый стальной шар, в центре которого имелось сквозное отверстие для пушки. С внутренней части ДОТа в шар был установлен ствол сорокапяти Миллиметровой пушки. Внутри ДОТа шар и ствол были соединены С механической турелью и сидением для наводчика. Турель, лафет, ствол пушки и и сидение наводчика вращались вместе с шаром. Если посмотреть на ДОТ с внешней стороны, то он выглядел в виде небольшого холма с насаженой травой, кустами и росшими на нем небольшими деревь ями. Только у самой земли, с близкого расстояния, можно было увидеть серое стальное яблоко с черным зрачком посередине. Оно, как у живого циклопа вращалось во все стороны и зорко следило, поджидая появления немцев и их танков. При открытом затворе орудия, через ствол, в котором был установ лен оптический прицел, можно было видеть всю местность, лежащую перед ДОТом. Десятиметровые волчьи ямы, замаскированные решетками и травой, были расположены кругом, в шахматном порядке перед ДОТом. Эти глубо кие ямы служили препятствием для танков противника, на случай, если бы они захотели подойти вплотную к ДОТу и закрыть его амбразуру своей броней. Дальше за ямами в полосе обороны, перед ДОТом, шли проволочные заграждения и широкое минное поле с противотанковыми и противопехотными минами. При передаче инженерных сооружений саперы показали нам извили стые узкие проходы в минном поле. Они были отмечены едва заметными деревянными колышками. На следующий день, после подписания акта о приеме сооружений, мы получили боевой приказ на оборону занимаемого рубежа. 297 Отдельный арт. пулеметный батальон Западного фронта занял свои позиции и был готов отразить атаки противника. После первого дня отдыха, свободного от боевого дежурства, солдаты приступили к земляным и строительным работам. Мы дооборудо вали подземные лазы, соединили их с жилыми подземными убежищами, усилили на жилых блиндажах накаты и приступили к строительству хозяйственных построек. Выставив дозоры на минное поле, часовых на подходе к ДОТу, охрану у ям, где хранились боеприпасы, мы занялись усиленно возводить подземные склады и баню. Через несколько дней в окопы и траншеи, что были в промежут ках между ДОТами, вошли стрелковые подразделения 119 стрелковой дивизии. Солдаты стрелковых рот тоже занялись земляными работами. Промежутки между ДОТами, в которых сидела пехота, составляли от двух до трех километров. Наши бетонные казематы имели различные технические устройства и оборудование.
В ДОТе было электрическое освещение от аккумуляторов, система сигнализации и две подземных линии телефонной связи, которые (глубоко) под землей шли на командный пункт роты и укрепрайона. Телефонные трубки были необыкновенной величины. В них можно было разговаривать во время стрельбы из пулемета и пушки. А во время стрельбы в ДОТе стоял такой гром, что крика и баса старшины не было слышно. В главном отсеке бетонного ДОТа, там, где стояла пушка и станковый Пулемет, стреляющий через ствол (орудия) самой пушки, в железобетонном перекрытии сверху был вмонтирован подъемный перископ для наблюдения за полем боя. Перископ можно было поднимать и опускать, вращать во все стороны, изменять угол наклона зрения У наводчика и меня были ориентиры /неразб./ Многие тысячи жителей Ржева и Калинина, Торжка, Старицы и Осташ Кова и других городов Калининской области работали на строительстве этой оборонительной полосы. Ржевский укрепленный район протянулся на сотни километров. Несколько сот земляных и железобетонных огне вых точек, стационарных артиллерийских бетонных установок были построены в этом районе в короткий срок. Но глубина оборонительной полосы была небольшой. Она фактически была вытянута в одну узкую линию. Прорыв ее при массированном ударе артиллерии и авиации не представлял особого труда. /Забегу несколько вперед и поясню примером. Под Вязьмой в укрепрайоне попали в окружение четыре армии Западного фронта. Время на нашей позиции в трудах и заботах шло незаметно. Мы засыпали в подземные хранилища картошку и капусту, пилили и кололи дрова, готовились основательно и долго стоять на этом рубеже. Как-то перед рассветом на минном поле рванула мина. Из темноты послышались крики и взволнованные голоса. Мгновенно была объявлена боевая тревога. Но в этот раз места по боевому расписанию были заняты с (большим) опозданием. Это явление обычное, когда объявления тревоги солдаты серьезно не ждут. Накануне всё было тихо и спокойно. Нас предупредили, что немцы должны быть где-то на подходе, но перед нами они не появлялись. Боеготовность доложили все, но ночь и темнота не позволили нам Сразу узнать, что случилось на минном поле. Я подождал некоторое время. Новых взрывов не последовало. Я позвал своего старшину Семина. - Вот что, помкомвзвод! Пошли двух солдат на край минного поля, пусть выяснят у ночного дозора, кто подорвался на минном поле. - Даю пять минут! Быстро вернуться и мне доложить! Вскоре солдаты вернулись и рассказали: дозорные слышали, что после взрыва кричали по-русски.
Я вспомнил, как в районе Селижарово на нашу оборону вышла группа сол дат. Возможно, эти тоже из окружения? – подумал я, и велел принести железный рупор, который мы накануне сделали из жести. Дежурный по караулу пошел кричать в железную трубу, чтобы попавшие на минное поле не двигались и оставались на месте, пока не рассветет. По сигналу боевой тревоги боевой расчет остался сидеть на своих местах. Я встал к перископу, наводчик сидел на турели, заряжающие со снаря дами в руках стояли чуть сзади наготове. - Останетесь на месте! – приказал я и велел командиру орудия открыть поворотные винтовые запоры на задней броневой двери. Я вышел наверх, на поверхность земли и закурил. Я решил посмотреть на минное поле. С огнем папироски на виду маячить нельзя, (на открытом пространстве) могут с большого расстояния засечь, где расположен ДОТ. Я помнил об этом твердо, потому что я сам установил такой порядок. Я присел у двери за бруствер и стал прислушиваться к ночной тишине. Внутри курить тоже нельзя, я тоже запретил. Небольшой внутренний объем хоть и имел два вентилятора, один был с электро-, а другой с механическим ручным приводом, но приказ есть приказ и порядок навсегда уста новлен. Мне его нарушать тоже нельзя. Докурив папироску и затоптав окурок ногой, я поднялся на насыпь ДОТа и стал смотреть на неясные очертания минного поля. Ко мне наверх поднялся старшина и я велел послать к ночному дозору связного, узнать, как там дела (у попавших на минное поле). Старшина крикнул дневального и тот побежал вперед. - Лежат на месте, товарищ лейтенант. Как вы приказали, ждут рассвета. - А много их там? - Ребята из дозора говорят, человек восемь! - Ладно, иди! Подождем до утра! С рассветом два наших солдата отправились выручать попавших в беду (окруженцев). Через некоторое время их вывели в наше расположение. Это была группа солдат из разных разбитых частей, которые из укрепрайона под Ярцево. К счастью, никто из низ на минном поле не пострадал. А вопили и кричали они со страха, (и перепуга) как бабы. Мы знали, что отдельные, бегущие от немцев группы солдат, могут подорваться на наших минах и приняли соответствующие меры. По краю, вдоль всего участка минного поля мы натянули сигнальные Провода. От них на приличное расстояние в глубину минного поля мы отвели концы и подцепили их к взрывателям небольших фугасных мин. Когда днем или ночью человек касался этого провода и несколько натя гивал его, то взрыватель срабатывал и сигнальная мина взрывалась. Отведенная на безопасное расстояние мина предупреждала нас о появ лении на минном поле людей.
Это служило нам сигналом боевой тревоги. В группе солдат, перешедших через минное поле, был старший лейтенант, командир стрелковой роты. Он был ранен под Ярцево и в последние дни пристал к группе солдат. Старший лейтенант был ранен в руку, пулевое ранение успело затянуться. Рукав гимнастерки его был разорван, он поднял его, снял повязку и показал нам рану. Кто он? Наш или один из тех, кого готовили и засылали к нам немцы. Я подумал об этом, но сказать свое подозре ние вслух не посмел. Такими словами человека можно несправедливо обидеть и даже оскорбить, тем более, что он, будучи ране ным, проделал такой дальний путь, чтобы вернуться к своим. - Как ты думаешь, лейтенант – спросил он меня – с таким ранением я попаду снова в часть? Или меня отправят домой? - Не знаю, дорогой! Я не медик! - Скажи, а ты сам откуда? - Я из Владимира. Там у меня есть мать и сестра. После обстоятельног

Глава 04 (рукопись)
??.07.1983 (правка)
Ржев
Октябрь 1941

Из-за края обрывистого берега, на той стороне Волги, были видны тёмные крыши домов и освещенные снизу огнем нависшие низкие тучи. Только теперь, спускаясь к мосту, перед собой мы увидели зарево огромного пожара. Пламя висело над городом и зловеще [колебалось] металось ****** над крышами. Снопы летящих искр кружились в воздухе и поднимались в небо. Огненным отблеском были освещены клубы черного дыма. Тяжелые, налитые дымом облака плыли над городом. Вступив на бревенчатый настил моста через Волгу, мы сразу заметили перебегающих от перил к перилам людей. Какие-то неясные фигуры метались в темном пролёте моста.
- Возможно, телега застряла? - подумалось мне, - Лошадь ногой сквозь настил провалилась. Теперь её нужно вытягивать на себе. Хорошо, наверно думают, что мы подоспели! Но на мосту, занятые своим делом солдаты не обратили на нас никакого внимания. Подойдя ближе и рассмотрев их, мы остановились и хотели спросить, где находятся наши и куда нам следует идти?
- Давай быстрей! - закричали они, увидев нас на мосту. - Бегом на ту сторону!
- Мы мост взрываем! Это были саперы всё той же 119 стрелковой дивизии, И это всё, что нам удалось узнать у них на ходу. Взвод, тяжело ступая, загрохотал по деревянному настилу, перебегал пролеты моста и стал подниматься медленно вверх по боковой наклонной дороге. Берег Волги со стороны Ржева был крутой по склону. Опоздай мы на минуту - ****** взлетели бы вместе с мостом. Не успели мы сделать и нескольких шагов по дороге, как сзади нас, над рекой раздались два мощных взрыва. В воздух полетели доски и бревна, вздыбилась земля, в небо поднялись фонтаны воды. Мы сразу повалялись на дорогу. Упали, кто где стоял, не зная как укрыться от взрывов. Некоторое время мы лежали, прильнув к холодным камням мостовой. Мы думали, что у саперов ещё не взорвано несколько поставленных зарядов. Сверху на нас стали падать деревянные обломки, нас обдало водой. В воздухе носилась водяная пыль и брызги. Такое впечатление, как будто тяжелые налитые дождём тучи, нависшие над рекой, не выдержали своей тяжести и с грохотом хлынули на землю. Мы были уверены, что саперы, взорвав мост, нас тут же догонят, покажут нам дорогу и направление, куда нам следует идти.
- 2- Но пока мы, оглушенные, мокрые и окончательно обессиленные, поднимались, отряхивались и приходили в себя, сапёры в темноте бесследно исчезли. Мы поднялись наверх, и вышли на [площадку] бугор. Перед нашим взором предстал город, охваченный огнем. Всё кругом, и дома, и заборы, разбитые стекла, и сорванные рамы с петель, обрушенные стены, осевшие крыши, безлюдные улицы, отражались как в кривом зеркале и колебались в потоках нагретого воздуха. Черед взором куда-то все плыло. Город был брошен. Людей на улицах не было видно. Где искать нам дорогу? Куда поворачивать? И куда вообще нам идти? Мы стояли и смотрели на пылающие дома. Огромные черные клубы дыма, они как гигантских размеров шары, переваливались, крутились, и медленно уползали вверх. Не слышно было ни грохота, ни стрельбы. Потрескивали и шипели объятые пламенем деревянные переборки домов. В воздухе стоял противный запах гари. Под ногами, на мостовой серый слой легкого пепла. Прошел по нему первым, видны твои следы. Летящая сверху гарь и зола оседает у тебя на плечах и на каске, Яркие летящие и горящие огоньки углей носятся в воздухе и сверкают на темном фоне пространства. Мы сунулись было по одной из улиц [идти], но горячий воздух отбросил нас обратно. Оглядевшись кругом, мы подалась в другую сторону, где было меньше огня. Что там воздух, и ************! Передохнуть, перевести дух было нечем! Солдаты валились с ног, дорога их довела до изнеможения. За сутки пути мы ни разу не присели! Когда-то от этого города до укрепрайона весь путь мы проделали за три перехода. После каждого ночного перехода солдаты имели целый день отдыха и горячее питание. Три перехода! А теперь? Весь семидесятикилометровый путь пройден нами за сутки! Мы полагали, что в городе стоят войска, что здесь на крутом берегу выгодная линия обороны. Мы думали, что нас здесь встретят, дадут отдохнуть, и конечно накормят. А потом уж пошлют на новую точку обороны. Кроме небольшого запаса хлеба и [сала] сухарей у нас с собой ничего не было. Измученный и усталый человек всегда на кого-то надеется. Надеется, что кто-то другой позаботиться о нем и поможет. Солдат вышел с оружием, вынес на себе патроны, прошел такой путь, а здесь! Кроме огня и дыма - ни одной живой души! Здесь нас не только [с барабанным боем] никто не встретил, но и котелка похлебки никто не сварил! [Чем они собственно были здесь заняты?] Мы никак не рассчитывали, что в таком большом городе мы будем одни, что город брошен, что нам нужно снова идти и искать себе дорогу.
- 3- До cих пор у нас была уверенность, что нам нужно только добраться до Ржева. Все свои силы мы рассчитали и истратили на этот переход. Но где мы разошлись с немцами, почему они не обстреляли нас при подходе к городу? Возможно, нас укрыла [и спасла] темнота? Возможно, они нас приняли за своих, за взвод немецких солдат, неспеша и спокойно [приближающихся] шагавших по дороге к берегу Волги. [Но нет, это исключено!] Но скорей всего наши саперы поторопились, закричали нам, когда мы перебегали мост.
- "Давай скорей! К берегу подошли немецкие танки!" Никаких танков на том берегу не было видно. Шума моторов не было слышно. Просто они захотели побыстрее закончить свои дела на мосту. Здесь на улицах и в домах было совершенно пусто. Ни одной живой души! Даже ночные обитатели, любимицы старушек - кошки куда-то исчезли. О собаках я не говорю! Мы стояли на развилке дорог, перед нами разбитый бомбой, пылающий каменный дом. Внутренность его охватило пламя. Видно, что дом загорелся [от падающих сверху углей] потом от брошенных зажигалок. Фугасная бомба дома не зажигает. Солдат, с веснушками, молодой паренёк, ****** побежал к горящему дому. Он хотел заскочить в нижний этаж, ещё не охваченный пламенем.
- Куда в пекло полез? - закричал старшина.
- Вернись назад!
- Живьем сгореть захотел!
- Я ложку хотел поискать, - ответил он, возвращаясь к стоявшим солдатам.
- У него ложки нет! - подхватил кто-то ив стоявших солдат.
- Он её по дороге потерял. Растяпа!
- Ну и дела!
- Он, товарищ лейтенант, щец со свининкой собрался похлебать. Сунулся в карман, а ложки на месте нету!
- Ты случайно не к теще притопал на блины?
- Нет. С чего ты взял? Чего вы смеетесь?
- А ложка тебе зачем?
- Думаешь, что сюда сейчас подъедет кухня?
- Всем стоять на мосте! По домам не шарить! Слышали все? Это приказ лейтенанта! - пробасил старшина. Я стоял и смотрел на огонь. Вспомнил, как раньше [далёкой] юности, подкладывая в горящую печку дров, сидел и смотрел, как шевелятся огненные поленья охваченные пылающими красками. ****** На горящие дрова и огонь можно было подолгу смотреть и думать. И теперь я стоял, смотрел на огонь и думал. Мне нужно
- 4- было собраться с мыслями. Мне нужно было решить задачу со многими неизвестными. В какую сторону вести своих солдат, где их лучше устроить на ночлег [до утра]? Днем, вспомнил я, когда мы шагали сюда, над нами строй за строем гудели самолёты. Вот их работа! Немцы, взяв Зубцов, прорвались к Старице. Они боялись флангового удара со стороны Ржева, разбомбили и подожгли его. Они сделали все по науке, направив в сторону города авиацию. Бомбёжкой города они прикрыли свои войска, рвавшиеся на Калинин. Действуя расчетливо и по науке, они, однако на этот раз дали ошибку. Предполагая, что в городе находятся наши войска, и что они рассредоточились по домам, и ждут только удобного момента для атаки. И немцы огромный запас бомбового груза обрушили на совершенно пустой город. Самолёты весь день десятого октября бомбили пустынные улицы, а наши войска, которые накануне тянулись к городу, покинули его ещё ночью. Сверху не видно [когда летала стрекоза] идут войска или разрозненные мелкие группы. Гражданское население покинуло город тоже перед рассветом. Так что немцы напрасно бомбили и подожгли тогда город. И вот мы, последний взвод солдат, проходим горящим улицам города Ржева. Видите, на скольких страницах уложилась одна только ночь. Длинная, бесконечная и один тяжелый день 10-го октября 1941 года. А сколько их будет потом, бессонных, невыносимых, кровавых и не по силам тяжелых!


Р Ж Е В
- 1-
Прежде чем рассказать о нашем пребывании в горящем Ржеве, я хотел бы коснуться истории и облика [этого] города, каким он предстал тогда перед нами. ************ Я не располагаю подробными данными по истории этого края. ****** И меня особенно интересуют города Ржев, Старица и [особенно город] Белый - с ними связаны ****** долгие годы тяжелой войны. Ржев довольно старый город на Руси. Об этом сообщает одна из ранних летописей. Впервые в летописях Ржев упоминается в 1216 году, когда князь Святослав пытался захватить город со своей дружиной. Ржев тогда нё сдался. Но в начале следующего века, город пал от нашествия Литвы. И только после Куликовской битвы и разгрома орд Мамая, город освободился от иноземного ига. В I485 году Ржев вошел в состав Московского княжества. Во время Ливонской войны Ржев был снова захвачен литовцами и поляками. Во Ржеве некоторое время находился Лжедмитрий III, когда поляки вторглись в пределы Руси. [ В старину на верхней Волге шла бойкая торговля и развивались ремесла. В те далекие времена люди селились по рекам и перевозили грузы в основном по воде. Лодки и струги здесь появились раньше, чем появились ************ возить по земле. Волга в те далекие времена служила столбовой дорогой. ****************** Широкое развитие ремесла и торговля получили позднее, когда через Ржев прошла Виндавская железная дорога. Теперь она/называется Рижская. Город до [Отечественной] войны был в основном деревянный. Строительный лес здесь был доступным и дешёвым. Ржев и сейчас с запада окружают большие леса. В 1941 году во Ржеве проживало 51 тысячи жителей, Улицы в то время были узкие и кривые, сильно запутанные. Дома деревянные, одноэтажные, крытые щепой, дранкой и железом. Каменные дома были разбросаны по городу. Они стояли в основном в центре и на крутом берегу Волги. Мостовые, тротуары и газовые фонари были только на основных проезжих улицах, которые служили магистралями. По ним в мирное время с раннего утра и до позднего вечера громыхали ломовые извозчики, да скрипели неторопливые крестьянские подводы.
- 2-
Из города по главным [направлениям] выходило пять основных [мощёных] дорог. Первая столбовая юла на Старицу и Калинин. Вторая мощеная шла на Зубцов и Волоколамск. Третья, почти совсем разбитая, петляла лесами и болотами в сторону Нелидово. Четвертая, совершенно не годная для [тяжелых]войсковых обозов ****** и артиллерии, шла вдоль левого берега Волги на Селижарово. От нее, если повернуть на север, можно было уйти ****** на Торжок. И последняя пятая подходила к городу Ржеву из- за Волги, по ней мы ночью через мост вошли во Ржев. Вот собственно все пути и дороги, которые проходят через Ржев. [Все выходы и выходы в город и из города.] Я представлял себе по памяти их примерное расположение. Но, находясь среди узких и запутанных улиц, я не мог разобраться [какая из них куда идёт] и выбрать нужное нам направление. Я видел когда-то карту этого района, но не думал, тогда, что мне придется вести своих солдат через пустой и безлюдный город. Если бы знать заранее, я запомнил бы всё как следует, [подробно и точно]. А теперь я шел, и с усилием извлекал из памяти расположение этих пяти дорог. Я по компасу выбрал улицу идущую в северном направлении. Мы тронулись и пошли по ней. Но улица вскоре круто завернула и вывела нас обратно на берег Волги. Без карты трудно было определить, где мы находимся в данный момент, и куда нам следует лучше идти. Карты города у нас с собой не было, а из горящего города нужно было поскорей уходить. Пожар охватил всю южную часть и вокзальную сторону города. Я смотрел на море огня и думал - город сгорит за ближайшие дни. Пламя повсюду бушует, гудит и набирает - силу! Огонь перебрасывается с одного здания на другое в одно мгновение. Это происходит так быстро, что не успеваешь даже глазом моргнуть. Разогретая до предела стена соседнего деревянного дома покрывается слоем огня в доли секунды. Лизнул её огонь широкой кистью красного пламени, и она из бледно-серой вдруг стала ярко-огнедышащей. Через несколько дней в городе останутся голые каменные стены, пустые коробки [домов], обгорелые остовы печей и одиноко торчащие в небо трубы. Кое-где из золы и пепла будут торчать спинки железных кроватей, обгоревшие [помятые] листы железной кровли. Над городом повиснет сизо-черным облаком удушливый запах паленого жилья, сгоревшего тряпья и отбросов. Мы стоим на углу двух мощеных улиц. Слева и справа пылающие дома. Мне нужно снова выбрать направление по какой из этих улиц лучше идти. Куда ведут эти дороги? По какой из них мы выйдем на северную окраину города? Мои уставшие солдаты стоят позади. ************************ Они ждут и выжидательно смотрят мне в спину. Я это чувствую и тороплюсь. Но вот наконец я решаюсь, выбираю ту, что уходит влево, и мы медленно трогаемся с места и уходим куда-то в темноту. ]
- 3- Идти приходится часто прижимаясь к одной стороне улицы. ****** Другая охвачена пылающим огнем. Едкий дым застилает и режет глаза. Иногда приходится по одному, прикрыв лицо рукавом шинели, перебегать вдоль узкого пространства между пожарами. Говорят, что при кремации умерших людей, они в огне начинают шевелить и двигать суставами. Возможно от огня натягиваются сухожилия. Случается это или нет, утверждать не берусь. А вот во Ржеве, в горящих домах я сам видел, как домашние вещи, детские коляски, железные кровати, луженые самовары в неистовом огне корёжились, кривились и изгибались как живые. В огне рушилось всё, не только крыши и стены, вверх улетали железные листы кровли, сгорали и ломались, как спички, толстые бревна, рушились, кирпичные ****** стены. Но вот позади остались огненные клубы дыма и пылающие здания. Мы медленно уходим в темноту пустынных улиц и закоулков. Мощеная булыжником мостовая должна нас вывести на тихую окраину города. Солдатам нужен отдых. Считай, уже целые сутки мы на ногах! Силы у людей уже на исходе! Мы долго и медленно идем стуча стальными подковами сапог по мостовой и этот звук солдатских сапог раздается в гробовой тишине особенно зловеще. Темная улица неожиданно свернула и так же внезапно оборвалась на краю открытого непроглядного поля. Мы оказались на окраине Ржева. Самым последним у дороги стоял небольшой деревянный дом. Окна закрыты плотными ставнями. Дверь поперек опоясана стальной перекладиной, а на нее навешен массивный замок. Склад не склад! На магазин тоже не похоже! По середине дома высокое в четыре ступеньки крыльцо. Крыша железная, и под ней никакой казенной вывески. Мы вышли из города неожиданно и поэтому сразу остановились. Вперед, в темноту уходила мощеная дорога, по которой мы только что шли. Я огляделся кругом. Рядом со мной старшина Сенин, солдаты чуть сзади стоят у забора. Небольшие деревянные дома, больше пoxoжие на деревенские избы. Они чернеют по обе стороны улицы сзади. Впереди открытое поле и никакой практической видимости на сотню шагов. Здесь воздух чист. Носом потянешь - ни запаха, ни гари. Только осевшая ранее копоть першила в горле.
- Где заночуем? - спросил я старшину.
- Дома все маленькие. В один дом все не влезут. Старшина не успел ответить. Кто-то из стоявших сзади солдат чиркнул спичкой и решил закурить. На мелькнувший огонь из темноты, со стороны открытой дороги сразу полоснул пулемет горящими трассирующими пулями. ******
- 4- ******[момент], что ложиться не надо. Старшина Сенин тоже остался стоять, сопровождая их взглядом. Мы смотрели вперед, туда, где дорога уходила в темноту и резко опускалась вниз. Оттуда из низины в нашу сторону летели горящие [в воздухе] пули. Следом за первой очередью ещё несколько длинных очередей разрезали темноту и задребезжали по соседней железной крыше. Мы невольно пригнули головы, но остались стоять. Было слышно, как ударили они и завизжали по кровельному железу. Но что в этом обстреле было странного и необычного? Ни окрика - Стой! Кто идёт! - ни других русских слов [и матерщины, ни немецких]. Я не подал своим солдатам команду - Ложись! Все произошло само собой в одно мгновение. Солдаты увидели пули, быстро отбежали назад и теперь, прижав животы, лежали в придорожной канаве. Мы со старшиной стояли и смотрели, откуда бьет пулемет.
- Кто это, немцы или наши? - сказал я вслух глухим негромким голосом.
- Если это наши, почему не окликнули, как положено и бьют без разбора по своим?
- Это немцы, товарищ лейтенант! - сказал старшина хриповатым басом.
- Они могли подойти к городу по железной дороге со стороны Оленино! - [добавил он] Я поднялся по ступенькам на открытое со всех сторон крыльцо и решил высоты посмотреть, откуда бьет пулемет. Они не должны меня видеть в темноте, решил я, прямое попадание почти невозможно. Старшина оглянулся назад, он что-то сказал лежавшим в канаве солдатам. Солдаты по возрасту все были гораздо старше меня. Их жизненный опыт подсказал им, что здесь стоять нельзя, можно схлопотать пулю. Они сразу отбежали назад и спрятались в канаву. А я, на то и лейтенант, чтобы стоять на крыльце и смотреть вперед на дорогу. Я должен решать, что дальше делать. Мы со старшиной переждали обстрел, хотя каждый из нас мог получить шальную пулю в живот [запросто], возьми пулемет прицел несколько ниже. Под пулями мы были впервые и естественно не совсем понимали, как они убивают людей. У нас при себе даже перевязочных средств не было. При отправке из Москвы все думали и полагали, что по прибытии на фронт нам их выдадут и всем обеспечат. Но обстановка сложилась так, что мы остались без перевязочных средств. Мы стояли по-прежнему и смотрели в темноту, я на высоком крыльце, а старшина на четыре ступеньки ниже.
- А может это наши? - спросил я старшину, спускаясь по ступенькам на землю.
- У наших, лейтенант, я трассируюших [до сих пор не видал]. Мы стояли в раздумьи, молчали и не знали что делать. Посвист пуль на время прекратился. Но вот пули снова со звоном ударили по крыше и заставили нас приг- ************
- 5- вали настоящие пули. Они издавали какой-то противный дребезжащий звук. Я не представлял себе, что они могут вот так просто царапнуть и лишить жизни человека. А солдаты мои разбирались в этом [куда] лучше меня. Они сразу прикинули, что соваться вперед им не следует. Я видел впереди, как пули, пролетая над самым бугром ******, цепляли за землю и веером вверх и разлетались в разные стороны. [Я понял сразу, что ложиться на землю нет никакого смысла.] Пулемет ещё раз полоснул в нашу сторону, пулеметчик видно хотел взять прицел чуть ниже, [вот почему] но впереди на мощеной дороге веером вырос горящий сноп трассирующих пуль. Они, ударяясь о камни дороги, улетали веером вверх. Мне стало ясно, что мы находимся в мертвом пространстве. Стоим в таком месте, в промежутке местности, куда пули не залетят. Старшина видимо тоже подумал об этом.
- Но позвольте спросить? - обратился я мысленно сам к себе. Как они тогда могли увидеть огонь зажженной спички или папироски, если пулемет задевает пулями за камни на дороге, когда пытается взять прицел несколько ниже? Кто-то у них там стоит во весь рост и корректирует огонь пулемета, а пулеметчик стреляет из положения лёжа. Пулемет явно хочет нащупать нас и пытается пустить очередь под основание дома, но это ему не удается. Мы отошли с Сениным от крыльца, пули теперь грохотали по железной крыши с нашей стороны. Не зная, что делать и что предпринять, я в нерешительности стоял за углом дома и думал. Я смотрел на дорогу и вспоминал подходящий пример из учебной практики в военном училище, но ответа для себя не находил. Не могу же я позорно бежать от первой встречной пули или очереди из пулемета. Я оглянулся назад. Солдаты больше не курили. Их лица из-под касок торчали над канавой. На лицах у них было недоумение.
- Что он ждет? Чего он собственно хочет?
- Нужно скорей уходить! А он стоит и тянет время!
- Возьмет да ещё прикажет: - Вперед по-пластунски! Но, к сожалению, было темно, чьи это были лица, по фамилиям назвать я не мог. А по делу, нужно было бы знать [всех нетерпеливых] своих солдат, кто из них в канаве боязливо [прячется]. Стрельба прекратилась. Я точно заметил, откуда бил пулемет. Бугор, за которым скрывалась дорога, был ближе к немецкому пулемету, чем от меня. Я мог его достать настильным огнем, взяв прицел по летящим навстречу пулям. Я мог срезать тех, кто стоит во весь рост около пулемета [и на дороге].
- Старшина! - сказал я твердо, - Ручной пулемет на крыльцо быстро!
- Что вы, товарищ лейтенант! Мы перевязочных средств не имеем!
- Давай пулемет! Тебе говорят! Я буду сам стрелять! Пулеметчика оставь у забора! Солдаты в канаве попятились назад.
- Я потом себе всю жизнь не прощу, что на глазах у всех немецкого пулемета испугался!
- 6- Старшина позвал пулеметчика, взял у него из рук ручной пулемет, поставил его на крыльцо, положил рядом диск, набитый патронами и отошел за угол дома.
- Правильно сделал, - сказал я, ложась на крыльцо, - рисковать сразу вдвоём совсем не надо. Я поставил планку прицела на нужную дистанцию, ударом ладони вогнал диск под защелку в патронник, закинул за локоть ремень, прижал приклад пулемета к плечу и щеке, и стал спокойно ждать появления трассирующего огонька над переломом дороги. Из стрелкового оружия [в училище] я стрелял отлично. Я долго ждал появления трассирующего огонька [над дорогой] и вот он мелькнул в темноте, наконец, и я нажал на гашетку. Пять пуль, ещё пять и снова короткая очередь в ту сторону. Прицельный огонь нужно вести короткими очередями, успокаивал я сам себя.
- Веди огонь прицельно, спокойно, не торопись! - говорил я сам себе, пустив под обрез дороги ещё три короткие очереди.
- Товарищ лейтенант! Пулемет замолчал! Заткнулся при первом же вашем выстреле! - пробасил старшина, выходя из-за угла дома. Я даю еще три короткие очереди, вглядываюсь и чутко вслушиваюсь в темноту, и подымаюсь с крыльца. Я велю старшине забрать пулемет и отдать пулеметчику.
- Ну вот, старшина, теперь полный порядок! Теперь у меня на душе благодать и покой! Как это тебе лучше выразить?
- Теперь можно спокойно топать обратно и искать другую дорогу!
- Но с солдатами нашими мы с тобой горя хлебнем!
- Попомни мои слова! И действительно, старшина потом с ними попал в плен, а мне эти слова надолго запомнились. У меня было хорошее настроение. Я заставил замолчать немецкий пулемет. Хотя, по сути дела, я ничего особенного не сделал.
- Пошли назад! - подал я команду, повернулся обратно и пошел вдоль забора. Возможно, немцы успели переправиться через Волгу и подобраться, к городу с этой стороны. Не по своим же я стрелял? Солдаты вылезли из канавы, разогнули спины, закинули через плечо [на ремень] свои винтовки, и пошли, скобля набойками сапог по мостовой. Ну и трусливы же они - подумал я, искоса посматривая в их сторону. У всех солидный возраст и внушительный вид. Когда не стреляют, они говорят ****** рассуждают обо всем уверенно и [просто] даже настырно. Наверное, чем меньше знает человек, тем больше он в своём мнении уверен. И это идут, скобля сапогами по мостовой, мои солдаты, с которыми мне завтра начинать настоящую войну. [Попали под пули, попадали все в канаву!] Услышали повизгивание пуль - и попрятались! А может я зря, может я не прав? Возможно, я ошибаюсь? У них сейчас действительно усталый и замученный вид. Ведь мы без малого прошли километров семьдесят и за сутки на марше ни разу не присели. Мы шли весь вечер, всю ночь, и потом весь день. Теперь уже ночь, и теперь ещё конца дороги не видно! Они просто уста- ************
- 7- ногах, а для них полежать в канаве - давно желанный отдых, Как считать этот обстрел? Началом войны? Боевым крещением? Или первым испугом? Сорокалетние солдаты мои не только не захотели вести перестрелку, но и по их твердому убеждению они должны воевать только в подземных ДОТах. Они никак не предполагали попасть простыми солдатами, стрелками, в пехоту. Годными к строевой службе они себя не считали, потому, как они были отобраны сидеть под землей [в бетонных капонирах]. На поверхности земли могли воевать я, старшина Сенин и солдат Захаркин. Все остальные были специалисты и могли обслуживать только подземную технику. Их и на фронт отправили с тем, чтобы сидеть в укрепрайоне, а не бегать [как дуракам] с винтовками наперевес и под пулями кричать - "Ура!" О многом передумал я тогда, шагая по темным улицам Ржева. Завернув за угол, мы пошли обратно в город. Через некоторое время мы добрались до другой мощеной улицы, уходящей на север. По ней мы свернули в темноту, и пошли по новому направлению. В городе по-прежнему было безлюдно, безмолвно и тихо. Только звонкие удары стальных набоек солдатских сапог раскатисто и резко гремели по каменной мостовой. Я иду и разглядываю фасады домов, дубовые ворота и глухие заборы. Я шагаю по середине булыжной улицы, смотрю по сторонам и пытаюсь понять, что собственно особенного и примечательного в облике этого города. Куда девалось пятидесятитысячное население города? Через два дня дома, улицы и весь город исчезнут в огне, и образ старого города останется лишь в памяти живых людей. Совсем недавно здесь бурлила настоящая жизнь и кипели людские страсти. Дни уходили в заботах и труде. В домах жили люди, в печах кипели чугуны, на плитах шипели сковородки, на углях пыхтели самовары, скрипели половицы, хлопали двери, на веревках висело бельё, у сараев кололи дрова и складывали их вдоль забора в поленницы, по улице грохотали телеги. И что характерного? Куда не взгляни, кругом одноэтажные, деревянные с глухими заборами собственные дома и ворота, запертые на засовы и запоры. Окна домов плотно закрыты двухстворчатыми ставнями. Стекла берегут или воров опасаются? Стоят среди них и ветхие, совсем покосившиеся домишки, крытые дранкой, позеленевшей от времени. Крыши у некоторых из них поросли мелким мхом, похожим на бархат. Ржев разнолик. Но большая часть домов ещё крепка и на совесть сколочена. На улице стояли и двухэтажные деревянные жилые дома. В них, по всему, видно, жили рабочие люди. Дома эти фасадами выходили прямо на улицу, окна у них были настежь раскрыты, двери болтались на обвисших петлях. В домах гуляли сквозняки и ветер, на улицу доносились изнутри разные запахи [и скрипы]. Пахло жильём, кухонной утварью, керосиновой гарью, чем-то кислым, вроде прокисшей вареной картошки или квашеной капусты. ************
- 8- подкашивались ноги, урчало в животе. Старшина Сенин настояний злодей! Зря он тогда на пожаре обругал старательного солдата Захаркина. Из раскрытого окна явственно подуло запахом квашеной капусты. Вот сейчас бы щец со свининкой? Вся бы усталость прошла! Старшина Сенин шагает рядом. Он потягивает из кулака папироску и молчит. Вот и он повел носом в сторону открытого окна, мотнул головой как бык, но ничего не сказал. Молчат и солдаты, улавливая запах.
Ладно! - решаю я. Не буду на счет кислых щей разговор заводить. У старшины нюх лучше, чем у меня. Когда мы подходили из-за Волги ко Ржеву, света и самого пожара за лесом не было видно. Старшина тогда повернул ко мне голову и сказал:
- Пахнет гарью, лейтенант! Город Ржев где-то рядом, должно быть, горит. Я шел тогда по дороге и запаха гари не чувствовал. Вот и сейчас, проходя мимо раскрытых окон, в нос мне ударил запах подгорелой картошки на сале. Старшина покрутил носом, потер ладонью за ухом, помял небритый подбородок, взглянул сердито в ту сторону и, глубоко вздохнув, молча ускорил шаг.
- Братцы, съестным пахнет! - сказал громко кто-то из солдат.
- Топай, топай! - услышал я голос Захаркина.
- На меня за ложку орали!
- А сами?
- Чуть паленой картошкой запахло, слюни [распустили] потекли!
- Не отставать! - басом крикнул старшина, солдаты прибавили шагу и сразу как-то сгорбились и приуныли. Не все жилые дома одинаково серые и друг на друга похожие. Фасадами смотрят на улицу коммунальные. А частные и собственные в основном прячутся за заборами. У ветхих домишек завалинки из земли, а совсем древние и полуразрушенные опустились в землю и вросли по самые окна в нее. Века простояли, а теперь наравне с другими доживают свой последний день. Улица, улица! Все здесь притихло и ждет приближения огненной бури! Дома как живые люди. Они разные на характер, на вид, и на манер: серые, темные, гладкие и корявые, сгорбленные и прямые с могучей красой и осанкой, по виду вроде как наш старшина. Все они разные и вместе с тем чем-то похожие, по виду своих крылечек, наличников, дверей, и окон. Все они были когда-то заново срублены [умелой и мозолистой рукой]. Много лет простояли, служили людям, были для них родными. У многих людей прошло здесь детство и юность, незаметно и тихо протекла целая жизнь. У каждого здесь свой уголок, своя на ощупь знакомая калитка, распахнутая на улицу дверь, скрипучая лестница или половица, небольшая комната и дешёвые обои на стене. Здесь в рамке [из багета] под стеклом на стене висят фотографии, когда-то здесь живших людей, все они давно ушли из этой жизни, не оставив свой след на земле. ******Вон открытое ******
- 9- на окне. Всё это сегодня стоит и ждет [своего] последнего часа. Всё завтра сгорит, превратиться в кучу серой золы и ненужного пепла. Не станет ни города, ни знакомой улицы, ни родного дома, где раньше был и жил человек. И будут они потом лишь являться человеку во сне. Родного дома ему никогда не забыть! Пожар где-то сзади бушует и ревет. Пламя вдоль улиц движется всё быстрее. А может, в этих домах окруженных заборами сидят и затаились живые [и здоровые] люди? Ну скажем, владелец дома - бывший торгаш, или с частным патентом ломовой извозчик, скопивший золотишко, или какое другое добро. Сидит он внутри и ждет перемены власти. А раз мы идем и сапогами по мостовой, значит власть ещё на месте и [ещё] не переменилась. Сгорите вы отступники живьём вместе со своим добром, если в ожидании новой власти вы будете настойчивы и упорны. Нельзя предавать свою землю и русский народ. Напрасно вы затаились и заперлись на засовы. Крыша и стены дома, заборы, окна и двери нагреются незаметно, пламя охватит всё разом кругом. Сгорите вы в страшном огне, и пикнуть не успеете. Солдаты идут по булыжной мостовой, гремят стальными подковами среди безмолвия ночи. Зря они скрываются и прячутся от нас. Мы простые солдаты и такие же русские люди. Нас тоже ждёт неизвестность. Нам нужно только спросить, куда ведет эта дорога? У нас нет сил стучаться подряд в каждый запертый дом [где сидят тихо отшельники, закрылись и затаились] и спрашивать о дороге. И не знают они того, что в Великой Германии собственность охраняется законом только для немцев. А остальные, другие и прочие нации подлежат ликвидации вместе с добром. Нам солдатам войны чужого добра и барахла не надо. Нам, как нищему, пожар во Ржеве не страшен. Солдату винтовка ремнем натерла плечо, мешок вещевой, набитый патронами лямками режет шею. Так рассуждал я, шагая по мертвому городу. Улица, улица! Пустынна ты и тиха! Дрожишь ты и колеблешься в отблесках пламени пожара и темени ночи! Что будет завтра с тобой при ярком солнечном свете? Мы те последние, кто шагает по твоей мостовой! На углу двухэтажного дома, прямо на мостовой, вниз лицом лежал человек в солдатской шинели. Он лежал и не шевелился. До сих пор мы ни разу не видели убитого. И это для нас было конечно ново и необычно. Солдаты все сразу обступили его. Они стояли и смотрели на него сверху и глазами искали темные следы крови на мостовой. Каждый по-своему думал и представлял, как это случилось, и как смерть настигла его. Вот они трассирующие, горящие в темноте свинцовые пули. Одна такая быстрая и проворная, как маленькая пчелка, прилетела, ужалила, и нет человека [солдата не стало]! Осталась шинель, сапоги и бесформенное тело убитого, лежащее на ******мостовой.
- 10- Это был простой рядовой солдат, в помятой шинели, без поясного ремня, без каски и пилотки на голове и без своей солдатской винтовки. Многие из наших стариков, поглядев вниз, обнажили свои головы. Они стояли над мёртвым телом солдата и как это принято некоторое время молчали. Старшина Сенин подошел к толпе, растолкал солдат, подался вперед и нагнулся над трупом.
- Что он там нюхает? - подумал я, - Хочет по запаху определить, давно ли убили? Старшина подхватил, лежавшего на животе, за рукав и потянул на себя, перевернул его осторожно на спину. И тело солдата вдруг вздрогнуло и стало дышать. Он промычал что-то невнятное и у всех сразу вырвалось - Живой! Старшина наклонился ещё ниже и недовольно повел в сторону носом. Затем он выпрямился, хмыкнул под нос, покачал головой и повернулся ко мне.
- Он, товарищ лейтенант, пьяный! - пояснил старшина, поглядывая на солдат.
- Вот это гусь! - протянул кто-то. Старики недовольно стали натягивать пилотки и каски.
- Узнать бы, где брал?
- Сам видишь, от него слова не добьётся!
- Мычит от удовольствия!
- Наверно думает, что это жена его толкает! - заговорили солдаты.
Лежачего потрясли еще раз за рукав, но кроме протяжного - My! - от него ничего не добились. Он был в непробудном состоянии.
Я подошел к старшине, посмотрел на лежащего забулдыгу и обратился к своим солдатам:
- Кто понесёт? Нельзя бросать человека в горящем городе!
Солдаты стояли, смотрели на пьяного и упорно молчали. Я понимал. Каждый из них до предела устал. Никто не знал, сколько осталось шагать по городу. Нести на себе пьяного никто не хотел. Я не стал настаивать и принуждать их к этому. Каждый был на ногах уже больше суток. Они двигали ногами по мостовой, словно переставляли чугунные чушки. Ноги у всех отекли, коленки не гнулись. А тут ещё на себе нести такой груз. Я ещё раз обвел всех солдат вопросительным взглядом, увидел их понурые, осунувшиеся и почерневшие лица, отошел на середину мостовой и решительно сказал:
- Пошли! Солдаты облегченно вздохнули и сразу заторопились. Только что они перед ним стояли с обнаженными головами, а теперь живой он стал им ****** в тягость, и не нужен. Освещенные всполохами пожара дома и заборы снова поплыли назад. Отблески пламени и вспышки пожара иногда прорывались сквозь черные ******
- 11 - Через некоторое время под забором мы увидели ещё одного упившегося солдата. Этот удобно лежал на мягкой траве и храпел, как говорят, на всю Ивановскую. Будить и толкать его солдаты не стали. На углу темного переулка лежали еще двое мертвецки пьяных солдат. Один устроился на крыльце, а другой, как бы чином пониже, валялся на земле в ногах у верхнего. Хорошо, что мы не понесли на себе того, первого! Тут нужен целый обоз, чтобы собрать всех пьяных и вывести их города! Ничего! Подберется огонь, клюнет им жареный петух в задницу, сразу отрезвеют и вскочат на ноги!
- Мы идем по верному следу! - говорит мне старшина. И действительно, завернув за угол мы подошли к раскрытым железный воротам. На полукруглой вывеске из металлической сетки, обрамленной литыми завитушками и вензелями, красовалась рельефная надпись: "Ржевский спирто-водочный завод. " А ниже под ней и гораздо мельче и тоже литыми буквами было указано, что основан [он] в 1901 году. Солдаты задрали носы, из под касок не очень видно, и стали читать надпись на вывеске. Я приказал стоять всем на месте и к открытым воротам не подходить.
- Читайте издалека! Котелки не отвязывать!
- У меня плохое зрение, товарищ лейтенант! - пробасил верзила солдат хриплым голосом. Я отстегнул кобур, вынул наган, перебросил его в руке, как это делают в кино на экране, и погрозил стволом в его сторону.
- Ты у меня сразу прозреешь!
- Отойти всем к забору, с тротуара никому не сходить! Солдаты послушно и нехотя попятились все к забору.
- Еле ноги волокут! А туда же!
- Учуяли спиртное и губы развесили! На спиртное, видать, у вас губа не дура!
- Только сделай кто шаг вперед, уложу на месте!
- Я не шучу! Это всем понятно?
- Вам видно мало четверых, которые валяются на улице?
- В разведку пойдет старшина. Разрешаю ему взять с собой одного солдата! А вы стойте на месте, смотрите на вывеску и нюхайте издалека! И не курить никому! А то от одной спички на воздух взлетите! Старшина позвал с собой солдата Захаркина. Старшина и солдат, которому теперь было оказано особое доверие, скрылись в проходе железных ворот. Я понял сразу, что солдатам нужно выдать определенную порцию водки. Пусть немного оттает солдатская душа, и отойдут одеревеневшие ноги. Грамм по сто пятьдесят, не больше, прикажу старшине выдать каждому. И без всякой личной инициативы с их стороны, когда придем на место ночевки.
- 12- Наш командир роты старший лейтенант Архипов, которого теперь не было с нами, осудил бы меня. Я дал старшине по сути дела молчаливое согласие. "Додуматься надо!" - сказал бы мне старший лейтенант. "Взял и разрешил старшине отправиться за спиртом!" Но попробуй, не разреши, удержи их насильно - говорил мне внутренний голос. Они ночью, когда все уснут, потихоньку уйдут и напьются [в три горла] как ****** . Накачаются до потери сознания, потом их бегай, ищи, собирай [в полыхающем городе]. Трудно знать наперед, что это за народ и на что они [ещё] способны? Больше месяца вместе и ни одного из них как следует, не знаю. Приглядываться - приглядываюсь. Но и жду от любого какой-нибудь выходки. Кто из них надежный? А кто всю жизнь разгильдяй? Возраст тут не причём. Всё зависит от привычек и характера человека. Пусть лучше идут за ведром со спиртом, как телок за ведром с пойлом. А на счет выпивки, они однажды себя уже проявили. В эшелоне, когда ехали на фронт, поезд стоял в Москве на станции в Лихоборах, сумели они тогда незаметно от всех пронести в вагон бутылки спиртного. "Выпей, лейтенант! - просили они. Мы для тебя расстарались, красного церковного кагора достали" - вспомнил я их елейные голоса. А что собственно с тех пор изменилось? Что, они стали лучше? Почему я сегодня не пресек старшину? И все же, лучше им выдать по норме, чем с ними бороться и держать их в узде. Придут на место ночевки, [лягут на пол], проглотят положенную порцию и сразу уснут. Утром проснутся, а спирта уже нет. Часовых на ночь ставить не буду. Ставь не ставь, все равно все заснут! Вскоре из темноты ворот показался старшина, а сзади шел Захаркин. Он нёс в руке ведро, наполненное спиртом. Солдаты, стоявшие у забора, сразу оживились. Куда девалась усталость, они разогнули спины и заулыбались. Рты у них при этом растянулись до самых ушей. Пошли шуточки, прибауточки, и разные непристойные словечки.
- Направляющие! Взять интервал! Шагом марш! - подал я команду, и мы тронулись с места. Я шел за дозором, старшина Сенин рядом, а Захаркин с ведром в трех шагах сзади. И когда оживление и солдатские шуточки перешли в общий порыв, я обернулся и сказал:
- К ведру не подходить на пять шагов!
- Кто не хочет остаться без водки пусть держит дистанцию! Это мой приказ! И шуточки в сторону!
- Товарищ лейтенант! Разрешите ведро понюхать? А то может старшина для хохмы туда простой воды налил. А мы идем как дураки и дистанцию держим.
- Захаркин!- сказал я солдату.
- Тебе жизнь дорога?
- Отвечаешь головой, если кто из солдат подойдёт к тебе хоть на полметра ближе! [Старшине] Приказываю применить оружие! Стрелять в упор без предупреж- ********
- 13-
- Они у меня к ведру не сунуться! Захаркин поставил ведро на мостовую, скинул с плеча свою винтовку, перебрал рукой затвор, вогнал патрон в казенную часть, и взвел предохранитель. И все солдаты сразу поняли, что с Захаркиным шуточки плохи. Захаркин тот самый солдат, над которым смеялись, что он по дороге потерял свою ложку. Теперь во взводе, считай, он был третье лицо. После лейтенанта и старшины он с ведром был на самом видном месте. Вот так потеря ничего не стоящей ложки обернулась для него вдруг всеобщим вниманием. Сержанту, командиру орудия не доверили нести ведро, а ему, вечно бывшему у всех на побегушках, оказали такое доверие и особую честь. Мы вернулись по переулку назад, и вышли на главную улицу. Впереди пошел дозор, метрах в двадцати Захаркин с ведром, потом я и старшина Сенин, а за нами чуть сзади остальные солдаты, Я иду по середине улицы и смотрю по сторонам. Нам нужно выбрать подходящий дом для ночлега. Вот такой двухэтажный, думаю я, нам подойдет, если попадется дальше, то мы зайдем и переночуем. Чувствуется окраина города, но конца улицы еще не видно. Мимо проплыли закрытые ставни, глухой досчатый забор и железная крыша. И вдруг в следующем доме через щель двухстворчатой ставне мелькнул огонек. Я видел довольно ясно, как мелькнул он и погас. Я сразу остановился. Может, мне показалось - подумал я.
- Вы что лейтенант? Ногу подвихнули? - спросил меня, обернувшись назад, старшина.
- Нет, Сенин!
- В окне огонь мелькнул.
- Я ясно видел его вот в этой закрытой раме.
- Видишь старшина, в доме темно, окна закрыты, ни голосов, ни детского плача, никакого движения, ни шороха.
- Кто-то через щель смотрел изнутри, увидели нас, задули огонь, или задернули штору. Услышали наши шаги по мостовой и решили посмотреть, кто там идет: наши или немцы. Если в этом доме есть живые люди, нам нужно туда зайти и узнать, куда ведет эта дорога.
- Сейчас все сделаем, товарищ лейтенант! Старшина подозвал к себе четырех солдат и сказал им:
- Пойдете со мной! Нужно этот дом проверить! Я сделал три шага назад и стал внимательно смотреть на ставню. Я хотел разыскать ту самую щель, из которой блеснул огонек, но его больше не было видно. Старшина подошел к калитке, подергал за ручку, калитка была заперта. Ворота тоже были закрыты изнутри на засов. Старшина отцепил от пояса свой тесак, подсунул лезвие ножа под щеколду и потянул калитку на себя. Железная щеколда подалась вверх, нехитрый запор ******
- 14- Старшина показал солдатам на запертые ворота, велел им снять поперечный брус и раскрыть ворота пошире.
- Прошу, товарищ лейтенант, дорога открыта! Обернувшись к солдатам, которые остались стоять на мостовой, я показал им молча рукой на окна и добавил:
- Смотреть в оба и быть начеку! А сам вместе с четырьмя солдатами и старшиной вошёл во внутренний двор дома. Двор небольшой, кругом обнесен глухим высоким забором. Прямо сарай, справа забор, слева крыльцо в одну [с четвертью] ступеньку. Перед нами стена четырехстенного рубленого дома. Окон, выходящих во двор, дом не имеет. Старшина ступил ногой на крыльцо, потянул за ручку двери. Дверь была заперта изнутри на запор. Старшина размашисто и громко постучал кулаком по двери, но на стук никто не ответил. Нам в голову не пришло, что в доме могли засесть и притаиться ненцы. Мы действовали открыто, ничего не опасаясь, как у себя дома. Старшина повернулся к двери спиной и каблуком сапога ударил несколько раз со всей силой. И на этот раз, на грохот сапогом, никто не ответил. Старшина ударил еще несколько раз. Но внутри и вокруг по-прежнему было мертво и тихо.
- Возможно, я ошибся? - сказал я старшине. Но он, как борзая на гоне, ничего не хотел больше слышать. Поднести квадратный брус от ворот! - не отвечая мне, приказал он солдатам.
- Чего зря время терять! Раз сами не открывают, снесем дверь вместе с петлями и запорами! Они сейчас у нас попляшут! Солдаты подхватили на руках тяжелое бревно и подали его конец старшине. По команде старшины брус раскачали и ударили в дверь. Первый удар был неудачный. Петли и запоры остались на месте.
- Ну-ка, подали маленько сюда, в сторону!
- Ударим вот здесь!
- Ну, дружно взяли! Раз, два, раскачали... Приготовились!
- По моей команде... Пошел! Второй удар пришелся в расчетное место. Дверь под ударом хрякнула и с грохотом отворилась. Доски, щепки, гвозди, и сломанный запор - всё посыпалось на пол.
- Ну, вот и все! Полный порядок! - сказал старшина, подавая бревно назад на руки солдатам. Я стоял перед открытой дверью. Впереди был узкий и темный коридор. Дверь во внутреннюю часть дома была с левой стороны. Между дверью и притолокой видна была узкая цель света. Эта дверь была, кажется, не заперта. А может, хозяева дома предусмотрительно откинули внутренний крюк, полагая, что и эту дверь могут высадить вместе с запорами. Старшина легонько потянул её на себя. Дверь жалобно пискнула и немного открылась. Двое солдат по указанию старшины быстро встали **********
- 15- Старшина еще раз потянул за ручку двери, и она тоненьким голоском снова запела. Мы стояли в темном коридоре и смотрели в полуоткрытую дверь. Из темноты коридора, за порогом, была видна освещенная внутренняя часть дома. Мы никак не ожидали увидеть перед собой зажжение свечи и горящие лампады. Снаружи, со стороны улицы и со двора это был обыкновенный бревенчатый серый дом, больше похожий на деревенскую избу. А заглянув во внутрь, в освещенную мерцающим огнем покои, мы увидели что-то похожее на алтарь, на божий храм, на святую обитель. Посередине комнаты стоял длинный стол. На столе лежали расшитые полотенца, на них караваи хлеба, солонки с белой солью, и церковные просвирки. Не было только на столе церковного кагора, которым когда-то в эшелоне хотели угостить меня мои солдаты. Здесь на столе стояли начищенные до блеска тяжелые бронзовые подсвечники. Они были утыканы тонкими, как гвозди, восковыми свечами. Свечи горели ярким и желтым огнем. На ум сразу пришла когда-то знакомая песенка: "Помнишь ты ноченьку темную. В тройке мы мчались вдвоём, Лишь фонари, горят одинокие, тусклым и желтым огнем…” (Кстати, мотив песни «Синий платочек» был списан именно с этой). Пламя с нескольких свечей слетело, его сорвало воздухом, когда открылась дверь. Теперь они дымили и пускали неприятную вонь. Запах от них был как от сгоревших отбросов. Мы вошли в дом со свежего воздуха и теперь нам из комнаты в лицо ударил спертый [угар и] запах человеческих тел. Пахло потом, маслом горевших лампад и церковным ладаном. Низкая избенка, где рукой можно достать до потолка ******** это вам не купол и не своды церковного собора.
- Кругом война, а тут божья благодать! - сказал старшина переступая порог избушки. В первый момент мы были ошеломлены и даже опешили. Но, оглядевшись и придя быстро в себя, мы смело шагнули вперед, согнувшись под низкой притолокой двери. Повсюду на стенах и в красном углу висели иконы и на нас с них смотрели святые спокойные лики. Куда не отодвинься, ****** не отойди, взгляд святого повернут всё время к тебе, глаза сосредоточенно смотрят в твою сторону.
- Центральная перспектива - подумал я. Когда-то нам в кружке рисования рассказывали об этом. Перед каждой иконой горящая лампада. Отблеск её пламени тихо колеблется в прозрачном сосуде, наполненным маслом. Большая, красного стекла, в серебряной оправе, лампада горит перед большой иконой в углу. Она подвешена к потолку на трех ажурных, расходящихся вниз, медных цепях. У окон, вдоль передней стены, стояла широкая деревянная лавка. Около неё на полу в черных покрывалах молились монашенки. Лица их были скрыты черными накидками, но из-под них торчали носы, костлявые подбородки, и покрытые морщинами губы. Богомолки молча шевелили губами и раз от раза, как по команде, крестились и отбивали поклоны.
- 16- Они не повернули головы, когда мы вошли. Они не шевельнулись и не вздрогнули, когда мы переступили через порог их обители. Они не повели даже глазом, когда мы подошли вплотную к столу. Они еще с большим старанием, рвением и усердием стали креститься, желая пробить деревянный пол своими лбами. Так, во всяком случае, мне показалось.
- Ну, божие коровки! Почему дверь не открывали? - сказал старшина, рявкнув своим могучим басом. Даже пламя свечей заметалось в подсвечниках и лампадах. Но богомолки не ответили и даже не вздрогнули от его громогласного баса. Они только перестали креститься, замерли, оцепенели, и закатили кверху глаза. Старшина подошел ближе к столу, оттопырил большой палец, надавил на круглую буханку черного хлеба, и сказал:
- Теплый еще и совсем свежий! Он собрал со стола несколько буханок хлеба на согнутый локоть, взглянул на меня и передал их стоящему сзади солдату.
- У нас хлеба нет! Солдаты грызут сухари. По три сухаря осталось на брата. А тут хлебом и солью немцев собрались встречать!
- Мне нечем кормить солдат! - обратился ко мне старшина, как бы оправдываясь. Богомолки не только не взглянули на него, они сделали вид, что ничего не видели и ничего не слышали. В мертвом горящем городе мы столкнулись с онемевшими существами. Перед нами в свете горевших лампад мрачно мерцала гнетущая средневековая картина. Старушки, от которых веяло неотвратимым потусторонним миром, сидели в избе со спёртым могильным воздухом, с противной примесью горящего в лампадах масла и затхлого жира свечей. Используя наше молчание, старуха, что стояла на коленях впереди ближе всех к висевшей в углу большой иконе, затянула глухим грудным голосом какой-то молебен. "Внемите люди закон божий. Внимайте себе, бдите и молитеся. Стойте в вере неподвижными. Мужайся и крепитеся сердце ваше. Блюдетеся от еретиков. Стерезитеся от иже развратников веры. Мужаитеся, да и крепитеся сердце ваше, вси уповающи на господа бога нашего ... "
- Чего она там мелит, старшина? - обратился я к Сенину.
- Ты в молитвах чего понимаешь?
- Священным текстом напутствует своих богомолок.
- Говорит, берегитесь еретиков. Требует от них твердости духа,
- Она у них, вроде как старшая,
- Вроде как ты - старшина! Солдаты, стоящие в избе и на пороге, дружно засмеялись. Старуха умолкла, услышав раскатистый смех и наши голоса. Но как только хохот утих, и мы замолчали, она снова запричитала: "Господи, перед тобой все желание моё! В делах руку свою увязе ********
- 17- - Это она про нас лопочет? Грешниками нас называет? – сказал я. Нехорошо бабка! Сама русская, православной веры, стоишь на коленях перед святой иконой, богу молишься! А нас солдат-защитников русской земли грешниками называешь! А по всем приготовлениям сразу видно, кого ты божий человек здесь поджидаешь! Немцев – врагов наших! Попомни мои слова! Бог тебя за это накажет! Сгоришь ты в страшном огне! И не позже, чем завтра, останется от вашей обители пепел и зола! И немцев не дождетесь! Старуха чуть вздрогнула, часто закрестилась, и сразу обмякла. Она осела всем телом на пол. А богомолки с испуга вытаращили глаза. Одна из них, распластавшись на полу, вдруг всхлипнула и заголосила. Старшина, стоявший рядом, крякнул в кулак, откашлялся, и рявкнул на неё раскатистым басом. Да так решительно и громко, что свечи в начищенном подсвечнике погасли, а в большой лампаде с красным стеклом, висевшей в углу, колыхнулось и забилось горевшее пламя. Визгливый и жалобный голос её, как ржавая дверная петля, застрял где-то в горле. В избе на некоторое время воцарилась тишина. Слышно было сиплое дыхание тощих старух, видно было как от общего дыхания мерно колебалось пламя в лампадах. Прошло несколько безмолвных секунд. Старушки несколько оправились и оживели, они начали креститься, но голоса не подавали. Под черными одеяниями видны были их костлявые спины, заостренные затылки и впалые дуги глаз. Я обошел комнату, окинул взглядом углы, заглянул за печку, вернулся на место, и сказал: - Может они здесь где немцев прячут? Черные богомолки склонились еще ниже. - Куда ведет эта дорога? – обратился я к передней старухе. - Вы что глухонемые? – гаркнул за мной старшина. – Вас лейтенант спрашивает! А они и ухом не ведут! Старушки склонили головы еще ниже. - Товарищ старшина! – обратился солдат, стоявший у порога. – разве вы не видите, они нас просто дурачат. Думают, что своими молитвами нагонят на нас дурман. Вон как энта старуха бельмами косит. Разрешите, я им из винтовки разок по лампадам пальну? И солдат заклацкал затвором своей винтовки. Богомолки поняли, что простой солдат долго ждать не будет. Они оторвали головы от пола, перекрестились на всякий случай, и зашипели на свою предводительницу. Та легонько поднялась с пола, машинально рукой поправила платок на лбу, провела пальцами по щекам и подбородку, повернулась к нам лицом, и обвела нас внимательным и строгим взглядом. Перед нами стояла складная и крепкая пожилая женщина, высокого роста, широкой породистой кости, прямая, с крупными и даже приятными чертами лица.
- 18- И что самое главное, с умными и проницательными глазами. Взгляд её был уверенным и даже немного добрым. Мы были удивлены. Похожа oнa была на властную игуменью, которая в этой тесной обители строго держала своих божих послушниц.
- Хватит в молчанки играть! - пробасил, не повышая голоса, старшина. Она окинула его мощную фигуру одним и всепонимающим взглядом. Она на секунду задумалась, смотря на него и повернулась ко мне.
- Куда ведет эта мощеная дорога? - переспросил я.
- На Старицу и на Торжок! - ответила она достойно ровным голосом.
- У деревни Тимофеево будет поворот налево. Если пойдете прямо - попадете на Старицу. Там немцы уже три дня. Вам нужно повернуть налево пойдете на Торжок.
- А далеко до Тимофеево?
- Нет, не далеко! Версты четыре будет.
- Смотри, не соври! - вметался в разговор тот солдат, стоявший у порога, - А то вернемся назад, разнесем твой божий теремок. Мокрого места не оставим!
Я не стал одергивать его и промолчал. Мне было интересно, что старуха ответит,
- Правду говорю! Вот тебе крест! - и старуха повернулась к иконе и старательно перекрестилась. Богомолки на полу тоже осмелели. Переглянувшись между собой, они стали рассматривать нас с нескрываемым любопытством. Уж очень им понравился наш старшина. Он был действительно представительным мужчиной. Косая сажень в плечах!
- Ну, райские пташки, божие создания! Как вам только не стыдно! Русские люди, а ведете себя как предатели! Ведь вас за эти приготовления перед строем солдат мало расстрелять! - сказал старшина, на которого они все смотрели.
- Вот на прощание мои вам слова! - сказал он, и мы направились к двери.
- Я, пожалуй, хлеб остальной со стола заберу, товарищ лейтенант,
- У нас хлеба на дорогу маловато. А идти завтра наверно придется далеко. Я обернулся, посмотрел через открытую дверь на освещенный стол и велел забрать хлеб для солдат на дорогу.
- Остальное не трогай! Пусть сидят и молются! Черт с ними с этими убогими старушками! - С этими словами я выпроводил солдат на крыльцо, подождал старшину и велел прикрыть обе входные двери. А выйдя со двора на улицу, к с силой захлопнул калитку, дав им понять, что мы покинули двор. Железный запор глухо звякнул, и калитка сама заперлась изнутри. Когда я вышел на улицу, заговорили стоявшие на мостовой солдаты.
- Немцев хлебом и солью встречают!
- Поджечь их надо!
- Плеснуть пару кружек спирту и поджечь с двух сторон! - подсказал другой.
- Вдарить из пулемета по окнам!- добавил третий.
- 19-
- Жить захочешь, крест на шею повесишь! - заметил голос из темноты.
- Небось, припрятал серебряный или оловянный.
- Таскаешь покуда в тряпице, чтобы старшина или лейтенант не заметили! Этот умолк, а другой продолжал:
- Сдуру и в старух можно из пулемета пальнуть. Храбрости на это не надо. Небось, когда лейтенант из пулемета по немцам стрелял, ты в канаве на брюхе сзади ползал.
- А то, где же! - подтвердил кто-то. Я подал команду. Мы тронулись. Разговоры сами собой прекратились. Только что мы видели людское суеверие и темноту. Не по своей воле собрались они в этой избе. Война загнала их туда, страх в одиночку оказаться перед немцами. Отдельно каждому не под силу одолеть свои сомнения и страх. Сказать всегда просто! Со стороны всегда легко! Кому и зачем нужны эти немощные и одинокие старухи? Уйди они сейчас из дома, брось свой ветхий скарб, выйди на пустую дорогу! Ясно одно, что многие теперь по дорогам и лесам мечутся, не зная, что делать, куда податься, где приложить свою голову, где опору найти! Миновав несколько домов и заборов, мы вышли на окраину и остановились около двухэтажного деревянного дома. Осмотрев его кругом, мы пришли к выводу, что дом вполне годиться нам для ночлега. Вход со двора. На второй этаж ведет прямая скрипучая лестница. В доме мы можем уместиться все, на втором этаже. Весь взвод тут же поднялся наверх, и солдаты с ходу повалились на пол. Теперь никого из них на ноги не поднять.
- Захаркин!
- Слушаю вас товарищ старшина!
- Посмотри там за печкой какую посудину! Нужно за водой на колонку сходить! Захаркин подал старшине пустое ведро. Тот оглядел его, повертел перед глазами, понюхал, и сказал:
- Годиться!
- Колонка напротив! Давай за водой, да гляди побыстрей! Солдат, громыхая тяжелыми сапогами по деревянным ступенькам лестницы, скатился вниз и вскоре вернулся с наполненным ведром.
- Дай попить! - накинулись на него солдаты.
- Я для старшины... Но ведро уже пошло по рукам. Захаркину ещё раз пришлось бежать на колонку. Я смотрел на солдат и думал, что будет завтра, когда подниму, их на ноги. Подам команду выходить, а они останутся лежать на полу? Старшина из ведра черпал кружкой спирт, опускал [её наполненную до половины] стакан в ведро с водой, заполнял кружку водой до краёв и наливал теплую смесь в стеклянную стопку. Каждый поднимался с пола, подходил к старшине, получал из его рук установленную норму, опрокидывал, и довольный возвращался на место.
- 20 -
- Подходи следующий! Кто не причащался? - басил он, как дьяк на церковной паперти.
- Ты вроде той игуменьи! - сказал я.
- Напутствуешь свою братию в твердости духа на сон грядущий!
- На добавки не рассчитывай! - пропел он басом.
- А то я вижу, кой- кто губу оттопырил!
- Правильно, старшина, лучше на завтра оставим, перед дорогой на посошок полагается - подсказал кто-то. Оделив всех по одной порции, старшина подошел к раскрытому окну и одним махом выплеснул из ведра остатки спирта на мостовую. Кто-то из солдат громко ахнул, а другой застонал. Третий сказал зевая:
- Братцы, чистый спирт течет по мостовой рекою. Бери котелки, черпай, кто сколько хочет! На этом со спиртом всё было покончено. Входную дверь внизу заперли на засов. По лестнице спустили кухонный шкаф и припёрли им двери. Сверху поставили табуретки. Поверх табуреток положили скамейку и для большего грохота на неё водрузили два больших чугуна. Я рассчитал так: если немцы ночью подойдут и откинут дверную защелку, то всё сооружение с грохотом обрушиться на них и мы, услышав грохот, вовремя сумеем вскочить на ноги. Но я почему-то надеялся, что немцы ночью в город не подойдут и всё обойдётся без грохота. Ведь мы тоже шли по улице к не лезли в каждой запертый дом. Я махнул рукой и подал команду - "0тбой!" Солдаты были довольны, что никого не поставили в караул. Старшина устроился на диване, а мне, как старшему по званию, отвели двуспальную кровать, покрытую белым коньевым одеялом.
- Он у нас один! - сказал старшина.
- Пусть последний раз поспит на перине!
- Когда ещё вот так придется ночевать? Я положив в ноги: шинель, чтобы не испачкать сапогами белое одеяло, сбросил на пол гору пуховых подушек и велел их разобрать солдатам. А сам, не раздеваясь, повалился в кровать. Постель была мягкая, и я провалился в перину. Вздохнув один раз глубоко, я закрыл глаза, и передо мной снова засветились и замигали свечи и лампады. Там среди богомолок, как я тогда успел заметить, не все были старые и сморщенные как старухи. Я увидел среди них одно | чистое и гладкое лицо. Из под черного платка видны были округлые щеки. Она хотела повернуть голову и посмотреть на старшину, но на неё тут же шикнули, она послушно согнулась и затерялась среди черных платков.
"Разрешите, товарищ старшина, я им пальну из винтовки?" - перебирая в памяти, вспомнил я голос солдата, и тут же заснул.
- 21- Война это игра не забава. Война это страшное горе для многих тысяч и миллионов людей. Лично для нас этот период войной еще не был. Мы отступали и не испытали тогда на себе нечеловеческих лишений, страданий, несправедливости, мук холода и голода, смертельной тоски и настоящего страха, вшей, крови, и самой смерти. Все это придет потом и для каждого в разное время. Для одной солдатской жизни хватит недели, для другой несколько месяцев, а на плечи третьей смертельный груз ляжет на весь последующий период войны. "Каждому своё!" [- как изрекли крылато немцы на воротах Бухенвальда, хотя] Мы до сих пор держались друг друга и шли все вместе [вперед плечо к плечу]. Я рассказал только то, что сам пережил за эти дни. В памяти свежо сохранились и все последующие дни войны.
[Что было на следующий день и как развивались во Ржеве дальше события, я постараюсь написать вам в следующем письме. Сроков не оговариваю. Свободного времени очень мало. Часто болею. Но обещаю продолжить рассказ. Жду от вас письма. С уважением, Александр Ильич Шумилин. « . » Ноября 80 года]
- 22- Мы договорились со старшиной встать пораньше. Нужно будет после ночи осмотреться кругом. Нам в городе оставаться нельзя. В любой момент может измениться ветер и перекинуться пламя. К окраине могут подойти немцы с танками. Ночью они в город не пойдут. Для танков и машин пылающие узкие и кривые улицы опасны. У нас тоже нет уверенности в себе. Мы не знаем обстановки и у нас нет карты. Мы не знаем, где находятся наши войска и куда нам следует идти. У нас нет перевязочных средств, если кого из нас ранит. Солнце уже встало, когда я открыл глаза. Утро было тихое, но какое-то тревожное. Над городом неподвижно стояла черная туча дыма, и только часть окраины была освещена. Дышать было легко, но в горле першило, был осадок и запах вчерашней гари. Спустив ноги на пол и сев поперек кровати, я окинул комнату взглядом. На полу вповалку спали мои солдаты. Откровенно говоря, спать поверх перины было и душно, и жарко. В лицо лезли какие-то кружева. В молодости я спал на деревянном сундуке, в армии приучили к жесткому настилу из досок и солдатскому матрасу. А пружинная кровать с периной мне была совсем ни к чему. Солдаты мои наверно подумали, что я на ней отдохну по барский, а мне на ней было не по себе. Через раскрытое окно с улицы я услышал раскатистый голос петуха. Вот кто разбудил меня своим райским пением! Старшина уже встал. Он стоял у раскрытого окна и курил папироску. Он был задумчив и смотрел куда-то вдаль. Он повидимому давно не спал, и будить меня не собирался.
- Сам уже на ногах! А меня почему не разбудил?- сказал я, подходя к другому открытому окну.
- Уж очень вы сладко спали, товарищ лейтенант!
- Смотрю, даже нос у вас вспотел. Видно от удовольствия!
- На этой перине не отдых совсем, нательная рубашка и та влажная.
- Что там в городе?
- Где немцы?
- В городе тихо! Немцев на улицах нигде не видать!
- Вон куры с петухом копаются в земле под забором. Я сел на подоконник, взялся рукой за верхнюю перекладину рамы, откинулся спиной наружу, на улицу и стал смотреть на освещенную часть города. Я не узнал ночную темную улицу, по которой мы сюда накануне пришли.
- Как изменилось всё! - сказал я старшине. В темноте эта улица казалась узкой и тесной. Старшина продолжал смотреть куда-то вдаль и на мои слова ничего не ответил. О чём он думал? Вчера улица мне казалась зловещей, черной и мрачной. А сегодня я увидел в окно зелёный простор, залитый солнечным светом. Дома, мостовая и внутренние дворики, обнесенные глухими заборами, теперь были
- 23- не серыми и совсем не такими тесными, а даже наоборот, светлыми и вполне живописными. Я долго смотрел вдоль улицы и поверх крыш домов, на заборы и узкие тротуары, на редкие покосившиеся чугунные столбы фонарей. Я вглядывался и искал малейшее движение между домами, прислушивался к посторонним звукам, не слышно ли где урчания моторов или топота солдатских ног по мостовой. Но город как будто застыл при свете солнечного утра. На той стороне улицы стояла литая чугунная колонка, Из её толстого, загнутого книзу крана небольшим ручейком сбегала прозрачная струя воды, И кругом, кроме этого живого звука струи и храпа солдат на полу, всё настороженно замерло и молчало.
- Разбуди трёх солдат! Пусть разберут на лестнице завал и откроют входную дверь! Выход из дома нужно держать открытым! - сказал я старшине и стал рассматривать внутренность комнаты. Комната, где лежали солдаты, была большая и светлая. В углу около русской печки стояла деревянная лохань с одинарной, вверх торчащей дощечки, ручкой. Над ней висел пузатый рукомойник. На конце медного соска изредка появлялась круглая капля воды. Она постепенно росла, падала в кадку и разлеталась на мелкие брызги. Видно, что вчера до бомбёжки люди залили рукомойник водой. На веревке, перекинутой поперек угла, висели полотенце и женский лифчик. Я спрыгнул на пол с подоконника подошел к кадке и нажал на сосок рукомойника, тонкая струйка воды потекла мне на руку.
Надо умыться! - подумал я.
- Пойду к колонке на улицу, - сказал я вслух. Старшина отошел от окна, растолкал Захаркина, велел ему взять полотенце и идти вместе со мной.
- Нажмешь кран, пока лейтенант умывается!
- Есть пойти с лейтенантом к колонке! Мы спустились по скрипучей лестнице, огляделись во дворе, вышли из ворот, перешли на другую сторону улицы, и я долго плескался у колонки студеной водой. Я умылся до пояса, растерся полотенцем, на душе стало спокойнее и даже веселей. Пригладив рукой мокрые волосы, я огляделся по сторонам. Дома, заборы, деревья были залиты солнечным светом и на фоне зловеще черной тучи они были особенно ярко освещены, Вернувшись назад, я приказал старшине поднимать всех людей.
- Пулеметный расчет поставь у ворот. Пусть ведут наблюдение в сторону города и в направлении поля. Остальным умываться во дворе. Воду с колонки носить ведром во двор. На улицу не выходить и зря не болтаться!
- Товарищ лейтенант, мы тут крупу нашли! Печку можно затопить?
- Разжигай, топи, только дров посуше возьми! На фоне пожара дым из трубы не будет в глаза бросаться!
- Жарь, парь, самовар раздувай! Ведь здесь все московские водохлебы. Им чай с заваркой после еды подавай! И на всё я вам даю два часа по часам, что висят на стенке.
- Кстати, поднимите-ка им гири!
- 24-
- Маловато времени дали, товарищ лейтенант! Каша в печке не упреет!
- А ты её с сырцой! Так вита

- 24-
- Маловато времени дали, товарищ лейтенант! Каша в печке не упреет!
- А ты её с сырцой! Так витаминов больше! Около печки на полу стоял чугун с углями. А рядом на скамейке, поверх старой сковородки, в виде подставки, стоял медный самовар с худой прогоревшей железной трубой. На полке у окна бутылка с постным маслом. У стены приткнуты две табуретки с косой овальной прорезью по середине. Тогда семейные люди сидели за столом на длинных скамейках и табуретках. Я сунул руку в прорезь, поднял табуретку и походил у стола.
- А что! - сказал я, - удобно и разумно! На комоде, покрытым салфеткой, лежали ножницы в железную коробку из под монпасье были н******аны иголки, булавки и пуговицы. Чего тут только нет! Банка с мазью, склянка, с микстурой и прямой частый гребешок - важная деталь для вычесывания [вшей из длинных] волос и для экономии мыла. Чтоб не скрести ногтями в голове и не гонять надоедливых вшей, частым гребешком вычесывали волосы. На стол клали газету, стучали по столу гребешком, они падали на бумагу, и их давили ногтями. Не удивляйтесь, в наше время теперь этот способ забыт. А тогда он применялся не только во Ржеве, но и ****** в Москве, особенно у женщин. Около кровати - женские ****** туфли на каблуке. У порога - мужские стоптанные сапоги из яловой кожи, На обоях кой где следы раздавленных мух и [спутников людей - ] клопов. ****** На стене около зеркала висят старые ходики с цепью, гирями и медным маятником. Они мерно постукивают, маятник болтается не спеша. Он отбивает время, навсегда уходящее от нас куда-то в вечность. По часам тоже видно, что жители покинули свою квартиру не так давно. В переднем углу на стене висит застеклённая рамка с фотографиями. Здесь карточки всех поколений, с тех пор, когда в городе появился ****** фотограф. Вот дед с окладистой бородой в рубахе косоворотке подпоясанной витым пояском с бахромой. Здесь бравый солдат с лихо закрученными усами. На нем военный мундир с погонами и фуражка с кокардой. Рядом полногрудая молодая женщина с русой косой. Полные, сильные руки её сложены на груди калачиком. Отрываю взгляд от фотографий. Смотрю, Захаркин подходит к печке, нагибается и поднимает крышку над сковородкой. На ней лежат белые блины.
- Ну вот, Захаркин! Ты к теще на блины в самый раз и поспел!
- Чего стесняешься? Бери, разогревай, и ешь в удовольствие! Я немного отвлекся с Захаркиным и снова смотрю на застекленную раму. Здесь портретная галерея [всей живой истории города и людей] родных и знакомых. За стеклом молодые и старые лица. Все они, как святые с икон, смотрят на меня. Вот женщина в годах с добрым открытым лицом, она, поджав губы, выглядывает из-под ситцевого платочка. Рядом с ней на лавке мужик в белой рубахе навыпуск, подпоясанный тонким ремешком. Он сидит, растопырив ноги, животик у него сытенький и кругленький навыкате. Но вид у мужика скучающий, выражение лица угрюмое, губы расплылись недовольной [гримасой] улыбкой, и если хотите, нетерпением. У него давно сосет под ложечкой, он давно томится с похмелья. А тут сиди перед аппаратом, а дружки его давно
- 25 - опохмеляются в кабаке. Зачем он только сел сюда? У него душа болит. Он теряет драгоценные минуты. А "хватограф" накрылся черной тряпицей и говорит:
- Улыбайся! Он ему давно машет рукой, давай мол поскорей - душа изболелась, а он на Прасковье его поправляет платок и твердит: Сию минуту! Сейчас мужик возьмет и встанет, кашлянет в кулак, в сердцах на отмашку махнет рукой и поспешит к дружкам в кабак. Руки у него большие, сильные, и лежат они неуклюже, как плети, на коленях. В нижнем углу под стеклом вставлена фотография дальнего родственника. На голове у него меховая шапка пирожком из каракуля, а на плечах подбитая лисьим мехом суконная шуба. Воротник, как положено, в виде шали. Почему такое видное лицо и посажено в самый нижний угол? Видать Никодим Пафнутьич раскулаченный мироед. Когда-то с набитой мошной в коляске на дутых шинах катал по городу. Дело солидное имел. Рабочие люди гнули на него свои спины. А в нынешнее время, фотографии такого пошиба были уже не в почете. Все же дальний родственник! Вот и засунули его подальше в угол, чтобы гостям глаза не мозолил. Промеж фотографий под стекло вложены тесненные цветные открытки. Тут райские птички, декольтированные дамочки и эффектно одетые в черную пару кавалеры, гладко причесанные на пробор, в накрахмаленных воротничках с бабочкой в манишке и с томной страстью на лице. А дамочки? Что дамочки? Вас интересуют они? Дамочки на открытках, простите, со спущенными фильдеперсовыми чулками. Потому как они, пребывают в изящной картинной позе. Из-под кружевной бахромы они выставили напоказ бутылочкой ножки. На другой такой же меланхолической открытке неотразимый взгляд красавца мужчины зовет вас совсем в иной мир грёз. Рядом в изящном изгибе протянутая для поцелуя ручка. На пальчиках женской руки с заострёнными ногтями изумруд в золотой оправе и сверкающий бриллиант. Внизу на свободном поле открытки рельефное теснение - "Сан-Петербург. Издательство Сытина и К. ° " Смотришь на них и невольно думаешь, откуда вся эта распомаженая тля взялась. Кто-то ведь гнул спину на них, чтобы вот так им сиять и сверкать бриллиантами. Под стеклом еще одна фотография, на ней тот самый лихой солдат с закрученными усами. Но теперь на нем не царская кокарда, а остроконечная буденовка с пятиконечной звездой. Стоит он во весь рост, стоит твердо на ногах и уверенно смотрит в светлое будущее. Левая рука на эфесе сабли, а правая согнута в локте и лихо уперта в бок. Опоясан и затянут он хрустящими ремнями новой портупеи. Революция разом смела весь старый и затхлый мир. [Стоит солдат перед аппаратом, а сам повел в сторону глазами. Он весь в]
- 26- [Он весь в ожидании и нетерпении. ******** ****** ****** "По коням". Боевой эскадрон пылит по дороге. ****** ******** ****** колпачком объектив. Лихой кавалерист сорвется сразу с места, вскочит в седло и пойдёт догонять эскадрон. А кони уже разворачиваются на дороге. ] А вот фотография не четкая и даже неумело сделанная. Сразу видать, что снимал любитель фотограф. Здесь по середине деревенской улицы собрались мужики, вся честная компания. На мужиках запыленные кепки, выгоревшие на солнце картузы, серые помятые пиджаки, и такие же затертые землёй и пылью брюки. Они сложили пониже живота свои руки, стоят всем сходом около трактора присланного в деревню из города. На земле, около колёс, чтобы не загораживать взрослых, сидят мальчишки. На улице теплынь, солнце шпарит, а они - мальцы в старых отцовских валенках, ватных: поддевках и потертых зимних шапках. Вот вам [и полная фактическая] ещё одна картина появления на селе первого трактора. И наконец под стеклом ещё одна предвоенная фотография. На ней снята базарная площадь. На переднем плане мордастая физиономия ломового извозчика. Он стоит и держит свою лошадь под уздцы. Ломовая лошадь его ухожена и упитана. А сам этот частный предприниматель , чуждая нам и отмирающая личность. Около него разинув рты стоят такие же уходящие из жизни типы. Похожи они то ли на торгашей, то ли на перекупщиков. Передний план, где толкутся жадные до жирного куска темные личности, для нас не имеет серьезного значения, время уйдет и со временем исчезнут и они. Но что характерного и замечательного в этом базарном пейзаже? Это то, что изображено дальше на заднем плане. Там виден угол каменного дома и на этом углу висит динамик громкоговоритель. По мостовой, вдоль улицы, несется грузовик отечественного производства. Вот вам и весь рассказ в картинках и фотографиях о городе Ржеве. Здесь нет шапок из каракуля пирожком, нет размалеванных девиц с тупыми и смазливыми физиономиями. Здесь везде и повсюду видны трудовые люди с мозолистыми от работы руками. Вот за кого мы должны идти на войну.
- Сколько там время? Не пора ли нам уходить? - сказал я и взглянул на часы. Каша давно сварена. Солдаты сидят на полу, едят кашу и роются в своих мешках. Покончив с едой, мы спускаемся вниз по скрипучей лестнице. На веревке во дворе висит бельё и болтается на ветру. Ветер переменился, резко усилился и дует от пожара в сторону города. Что-то ждет нас теперь впереди, на дороге? Старшина во дворе строит взвод и объявляет порядок движения. Я от себя добавляю тоже несколько слов. Мы выходим на улицу и поворачиваем в сторону открытого поля, оставляя позади себя последние дома [сараи и заборы].
- 27-
"От Ржева до Торжка"
Так мы идем, поглядывая то вперед, то по сторонам вдоль широкой открытой и замусоренной равнины. Пейзаж обыкновенный, трава, покрытая слоем пыли, пожухшие кочки, рытвины и канавы. Вскоре откуда-то сзади и сбоку на нашу дорогу выехала телега и загрохотала по булыжной мостовой. Мужик правил лошадью стоя в телеге, нахлестывал свою лошаденку кнутом и дергал вожжами. Лошадь, широко, вразброд, бросая ногами и вытянув шею [вперед], неслась прямо на нас. Мужик поминутно оглядывался назад, смотрел по сторонам, а нас впереди, перед собой, [никак не замечал] повидимому не видел. И только когда телега и лошадь навалилась на нас, он [в то же мгновение] тут же очнулся, увидел солдат и задрожал всем своим тёлом. Мы немного расступились, чтобы он не наехал и кого не задел, а он с перепугу сразу осадил свою лошадь. Мужик стоял в телеге, широко расставив ноги, а между ног у него лежали туго набитые мукой мешки. Осадив свою лошадь и рассмотрев вооруженных солдат, стоявших по обе стороны ****** дороге, он явно перетрусил, заморгал глазами, машинально сорвал с головы свою кепку, смял её в кулаке, вытер ей лицо, и стал озираться как обложенный зверь по сторонам. Он как бы ****** взывал господа бога о помощи и подмоге. Он хотел было свернуть в сторону и галопом удрать. Но взглянув ещё раз на солдат и поняв, что пуля не дура, его быстро догонит, он с досады [присел] нагнулся и ударил по мешку кулаком. Старшина не торопясь подошел к холке лошади и взял её под уздцы, а солдаты стоявшие вдоль обочины дороги поснимали с плеч винтовки и для порядка передернули затворами. Мужик сразу обмяк. Он отпустил натянутые и накрученные на левую руку вожжи, колени у него ослабли и подогнулись, и он присел на мешки. Присел, а руки свои растопырил. Обхватил мешки, как бы показывая солдатам, что это мои. Старшина спросил его, откуда и куда он едет, что у него в мешках, и куда он их везёт.
- Куда ты так летишь, как вор, без оглядки? - добавил кто-то из солдат. Мужик промолчал.
- Я его щас убедю! - сказал пожилой солдат и приставил мужику под ребро ствол винтовки. Какие они все здесь дюже разговорчивые! Пока не ткнешь винтовкой, слова не выдавишь! Мужик, озираясь по сторонам и как будто боясь что-то забыть, торопливо стал рассказывать куда он теперь едет.
- Я тебя спрашиваю, откуда ты братец сорвался?
- Затемно я подъехал к железной дороге. Там, товарищ начальник, склады. Их бомбежкой немцы разбили и подожгли намедни. Они там горят. Я с опасностью для жизни из огня мешки эти вытягнул.
- Мука тонкого помола? Крупчатка? - спросил старшина.
- Да браток, белая, - жалобно простонал мужик.
- Мародёр значит!- сказал старшина.
- 28- Мужик возможно прикинулся или не понял этого слова.
- Да, да! - ответил он, - Я местный!
- Товарищ лейтенант, его расстрелять надо - загалдели не дружно солдаты.
Мужик вытаращил глаза, оттопырил нижнюю губу. Он не мог даже дух перевести.
- Если вам тоже белой мучицы надо, так там её много. Идите, берите!
- А говоришь с опасностью для жизни? Мужик от отчаяния бросил свою кепку, которую он тискал в руках, притопнул её в телеге ногой, и обратился к солдатам:
- У меня братцы малые дети без хлеба сидят, больная жена! Виноват! Четверо у меня их!
- А почему ты не в армии? - спросил старшина.
- У меня товарищ начальник белый билет. Я по здоровью освобожден,
- Я по болезни с детишками... - обратился он к солдатам, пытаясь найти у них поддержки, Я всё это время молчал и смотрел на него. Физиономия здоровая и даже упитанная. На больного и немощного он совсем не похож. Пятипудовые мешки в телегу заваливал, силы хватило! И я покачал головой. Мужик видно понял, что ему не отвертеться. Он возвел глаза к небу, зашевелил беззвучно губами и две крупные слезины появились у него на щеках. В душе у меня было много за и против. Ведь врет мерзавец! А с другой стороны, этот хоть не агитирует нагло. Как тот, что стоял на крыльце. Что собственно изменилось за эти двое суток? Почему на его появление с мешками мы реагируем и судим так строго. Мимо того оратора солдаты прошли понуро и молча, а тут одного моего слова хватит, чтобы он схлопотал себе пулю в живот. Мы наверно за эти тяжелые сутки другими стали. А может все это правда, как он говорит? Детишки и жена больная дома. Немцы придут кормить их не будут. Мука на складах сгорит. Не сгорит, так немцам достанется. Я посмотрел в сторону города над ним висело черное облако пепла и дыма. Наказывать его вроде и не за что. Лошадь с телегой забрать? Пулемет и патроны солдаты несут на себе. Придем с телегой к своим, скажут барахолились. Нет, телега и мука нам не нужна.
- Ладно! Отпустите его! Пусть едет домой! Старшина вопросительно посмотрел на меня. Я понял, что он хотел иметь телегу и я отрицательно покачал головой. Старшина глубоко вздохнул, отпустил удила лошади и почесал недовольно за ухом. Солдаты расступились и мужик, не веря своим ушам и глазам, тронул вожжой слегка свою лошаденку и она, качнув телегу, медленно пошла по дороге. Отъехав метров пятьдесят, мужик взмахнул кнутом и, нахлестывая свою лошаденку с ещё большим остервенением и злобой, вымещая на ней свой животный страх и досаду, громыхая по мостовой и подскакивая на ухабах, галопом помчался вперед. Вот он в последний раз громыхнул на повороте и скрылся из вида.
- 29- Спустя некоторое время мы перешли железнодорожную насыпь в одну колею. Когда-то здесь на Кувшиново мы эшелоном проехали мимо Ржева. Железная дорога и большак сходятся здесь в открытом поле, как две невысокие насыпи равной ширины. А кругом ямы, канавы и поросшие сорной травой кочки. Место переезда уложено деревянными шпалами. Но здесь нет ни сигнальной будки, ни полосатого шлагбаума. Вот собственно и вся примечательность этой точки на земле. Пройдя несколько километров по открытой местности, мы оказались у развилки дорог. Прямая и мощеная уходила на восток к Старице. А другая, грунтовая улучшеная, шла на север в направлении Торжка. Пройдя ещё с километр, солдаты остановились. Мы со старшиной шли сзади, и я ускорил шаг, чтобы выяснить, в чем там дело. В канаве у дороги лежал убитый солдат. Это был первый мертвый, которого мы видели. Он был в солдатской шинели, без оружия, лицо его успело значительно потемнеть. Отчего шел слабый запах мертвого тела. Мы прекрасно знали, что идем по дороге последними. За нами следом могли идти только немцы. Но копать могилу для убитого никто из солдат не хотел. Отрыть могилу, засыпать тело землей, отдать погибшему солдату последний долг, каждый был обязан. Так рассуждал я. Я стоял, ждал и смотрел на своих солдат, умудренных опытом жизни, и молча ждал их ответа. Если однополчане и товарищи по оружию бросили его в канаву у дороги, то почему идущие сзади чужие солдаты должны подбирать и хоронить убитых и павших от ран.
- Не всё горе переплакать и не всё протужить! - сказал кто-то из солдат, и все поняли, что хоронить не наша забота.
- Задерживаться на открытом месте опасно, - сказал кто-то.
- Немецкие самолеты вот- вот налетят! - добавил второй.
- Хорошо, что мы все на ногах! - подхватил третий.
- Ну ладно! Заныли! - сказал я и отвернулся в сторону. Я не знал, что делать и как поступить. Я стоял и думал о нормальных людских отношениях, которых явно не достает у моих солдат.
- Ваши трупы, - сказал я, - будут вот так же валяться поверх земли!
- Ну, что, будем хоронить солдата? Я думал, что мои слова подействуют на них. Я повернулся к ним лицом, посмотрел им всем в глаза, но в ответ увидел тупое безразличие и нежелание прикасаться к трупу. Они хотели поскорей отсюда уйти. Я уступил им, но сделал повидимому плохо, что поддался их [неправильным] взглядам на жизнь.
- Ну что ж! Пошли! - сказал я, и мы зашагали по дороге. На пути нам попалась деревня. Вероятно, это была та самая Тимофеево, о которой нам говорила старуха в доме с лампадами. Но деревня оказалась пустая, спросить было не у кого, и мы прошли её, не задерживаясь.
- 30- Дорога на север все время забирается вверх. Она уходит от нас к горизонту. Ржев, как я помню, стоит на отметке 158 береговой полосы, а дорога на север переваливает водораздел, где берут начало небольшие притоки Волги. Торжок находится на той стороне водораздела. От Ржева, считай, мы отошли километров двадцать, солдаты поглядывают на меня, не сделаю ли я привал. Дорога делает крутой поворот, мы обходим небольшое болотце и за бугром видны уже крыши домов. Как я после узнал, это была деревня Зальково. Входим в деревню, повсюду стоят повозки санитарного обоза. Лошади привязаны за деревья и заборы, слышно как они позвякивают удилами и щипят траву, телеги изредка поскрипывают чуть дергаясь вперед. По всему видно, что обоз пришел сюда накануне ночью. Ездовые, не распрягал лошадей, отпустили им подпруги, отстегнули на бок удила, и вместе с медперсоналом разошлись по избам и повалились спать. Только лежачие раненые, не сумели подняться сами, спали в телегах. Ни часовых, ни охраны, бери любую лошадь и кати в любую сторону, ни один не подымет голову, ни один не выйдет из дома и не остановит тебя. По тому, как люди спали, можно было сделать заключение, что обоз пришел Издалека. Долго мотался по дорогам, выходя из окружения, подвигался медленно и с трудом. Люди в пути устали, были измучены долгой дорогой и бесконечной ездой. Я подошел к одной, другой телеге, посмотрел на спящих раненых, им тоже досталось, их натрясло. Мы зашли со старшиной в несколько изб, двери которых были открыты, посмотрели на лежащих вповалку людей и будить никого не стали. Мы оставили спящую деревню, и пошли по дороге вперед. За околицей мы свернули несколько влево, и деревня осталась позади. Часа через два или три мы догнали [на дороге] застрявших у моста артиллеристов, помогли им выбраться [из грязи], и, пристроив свой пулемет к ним на заднюю подводу, зашагали вперед. Не доходя до видневшейся впереди деревни, артиллеристы свернули в сторону и покатили в лес. Они видно не раз попадали в деревнях под бомбежку и теперь на отдых прятались ******** в лес. Нам в голову не пришло уйти в лес вместе с ними. Сняв с задней повозки свой пулемет, мы пошли по большаку в направлении деревни. Через некоторое время мы остановились у картофельного поля. Нам нужно было набрать картошки, чтобы сварить на привале обед. Солдаты расчехлили лопаты, развязали свои мешки и принялись за работу. Мы со старшиной привалились на траве у придорожной канавы. Пусть копают, а мы отдохнем! Небо было ещё светлое, но ясный солнечный день был на исходе. И в это время на бреющем полете из-за леса, где скрылись пушкари, прямо на нас вывалили немецкие самолеты. Низкий, раздирающий рев моторов услышали мы и в первый момент не разобрали, сколько их было. Посыпались бомбы, послышалась стрельба [из бортовых пулеметов].
- 31- Взрывы легли вдоль дороги. Крупнокалиберные пули резали и кромсали землю вокруг, повсюду летели клочья травы. Первые несколько взрывов рассеяли наших солдат по полю. Они разбежались как зайцы и все залегли. Мы со старшиной тоже отбежали и легли за кустами. Самолеты прошли над дорогой, развернулись на обратный курс. Теперь они искали, где спрятались [другие] мы. Дорога опустела.
- Смотри старшина! Немцы летают в потемках! Аэродромы у них где-то совсем не далеко! Немцы с ревом прошли над дорогой, и ушли в сторону леса. Пока солдаты собирались и выходили к дороге, стало совсем темно. Проверив все ли живы и все ли на месте, мы тронулись дальше. До деревни было совсем недалеко. Когда мы вошли в деревню, то увидели, что она вся забита повозками, лошадьми и солдатами. Но что странно, здесь следов бомбежки совсем не было. Мы осмотрелись кругом и хотели попытаться где-нибудь в доме устроиться на ночлег. В избе налево стояли связисты. Повозки у них загружены и затянуты сверху брезентом. Около дома напротив ходят часовые. Охрана стоит по всей деревне. Нужно будет найти, где у них тут штаб. Но прежде нужно устроить своих солдат куда-то на ночь. Не успел я подумать, а солдаты мои уже сгрудились у колодца. Первое ведро колодезной воды разошлось по рукам.
- Подождите нас здесь! - сказал я солдатам. Мы со старшиной зайдем к начальству в штаб. Напившись воды солдаты уселись вдоль изгороди из жердей. Мы со старшиной отправились искать начальство. Для предстоящей войны не имело особого значения наше хождение. Оно закаляло, но не воспитывало наших солдат. Я боялся, что отсутствие продуктов питания превратит их в конечном счете в попрошаек. И поэтому я стремился поскорей дойти до штаба 22 армии. Я хотел узнать, где находиться сам штаб или его тылы. Никто в чужую часть нас не возьмет, никто не поставит нас на продовольственное снабжение. Рассчитывать можно только на пару буханок хлеба. Мы со старшиной подошли к часовому и попросили его вызвать к нам дежурного офицера. Вскоре к нам вышел [дежурный] офицер и я объяснил ему наше положение, рассказал кто мы, откуда и куда идем. В подтверждение моих слов я показал ему своё удостоверение, отпечатанное на машинке с фотокарточкой, и показал рукой в сторону солдат сидящих у забора. Вид у моих солдат был конечно неважный, они устало сидели вытянув ноги, но все были при оружии и в полной солдатской выкладке.
- Штаб армии, - ответил мне капитан, - пятого октября проследовал на Торжок. Дойдете до Торжка, там спросите, до города от сюда не менее семидесяти километров [будет]. Дорога все время пойдет на север. Ближайшие деревни Фролово, Денежное к Луковниково.
- 32-
- До Луковниково двадцать километров. Что будет дальше, никто не знает, Обстановка монет измениться в любой момент. Насчет продуктов в дорогу, мы не можем вам помочь. Накормить сегодня пожалуй можно. Зайдите напротив к связистам, я им позвоню. У них осталась каша с обеда. Желаю успеха, лейтенант! Дежурный капитан пожал мне руку и вернулся в штаб. У связистов напротив на столе стоял черный большой чугунный котел.
- Тащите ведро! - сказал мне сержант, когда мы туда явились. Наш старшина Сенин вышел на улицу, отвязал у колодца ведро и вернулся назад.
- Повесь, старшина, ведро для воды на место, я дам тебе для каши своё. Раздашь по котелкам, вернёшь мне ведро обратно.
- Вы товарищ лейтенант садитесь сюда за стол, я поставлю вам миску и нарежу хлеба, - и добавил, - на краю деревни стоит пустой сарай с сеном, вот там и переночуете!
- Ночью на земле слать холодно, можно простудиться! - в заключение сказал он. Мы не знали, что потом, зимой нам придется сидеть и спать в мёрзлой земле, до самой весны торчать на открытом снегу, воевать и умирать на морозе. А сейчас мы каждый раз искали укрытий и крыши над головой. Разделавшись с кашей, солдаты в сопровождении старшины пошли искать сарай с сеновалом. Они быстро залезли наверх и позанимали [себе] места. Старшина сидел внизу у сарая, он курил и поджидал меня. Пришлось поднимать солдат, уплотнять их, сгонять с насиженных мест. Нам со старшиной на сене места не оказалось.
- Как маленькие дети! - подумал я. "Наелись, напились, и спать повалились!" У меня у молодого шея, спина и ноги болят. А как же они, пожилые, нестроевые? У них наверно кости трещат! - развивал я свою мысль. Но сон быстро справился со мной и со всеми моими мыслями. Утром, когда мы проснулись, и по умятому желобу в сене, сидя съехали вниз, надеясь опять у большого черного котла разжиться варевом, то мы обнаружили, что деревня, забитая накануне, была совершенно пуста. Солдаты, повозки, штаб и часовые ночью, пока мы спали, беззвучно снялись и уехали в неизвестном направлении. Когда и почему они исчезли, нам было не понятно. Должны же были хлопать двери, на лошадей ругаться ездовые, перекликаться в темноте солдаты, покрикивать на них начальники. Мы спали как убитые и ничего не слышали. Старшина предложил снарядить группу солдат в поле за картошкой.
- Кто знает, что впереди, долго нам сегодня придется идти? На голодный желудок солдат [протянет ноги] далеко не уйдет! И хуже того! Начнут по дороге ныть, завернут в деревню, разбредутся по избам, будут искать и рыться! Попробуй их собери! Я не стал возражать, был согласен на пару часов остаться здесь, чтобы покончить с едой, проверить оружие и привести солдатские вещи в порядок. Я не стал торопить старшину и понуждать своих солдат.
- 33- Старшина отобрал людей и послал за картошкой, а с остальными мы отправились искать подходящую и побольше избу с русской печкой, дровами, ведрами и чугунами. Вскоре такую избу мы нашли. Притащили ещё один стол из соседней избы и поставили их посередине. Солдатская столовая была готова. Солдаты накануне вечером умололи с кашей весь хлеб, который получили у связистов. Но старшина наш расчетлив на счет запаса продуктов и строг. Круглые буханки, взятые в доме с лампадами, были в запасе. Ходить по деревням и просить пропитание он не хотел. [А брать просто так нам просто негде было. Забирать нам не хватало мужества. ] Возможно, потом война заставит и научит нас всему. А сейчас на душе у солдат была лишь тоска и уныние. Когда с полевых работ вернулись посланные, в избе всё дымилось, шипело и кипело. Деревенская печь пылала жаром, в больших чугунах кипела вода. Кочерга и ухваты пошли в дело. Когда картошка упрела, с нее сняли пробу. Старшина из мешка извлёк запас соли и насыпал его небольшими кучками на столе. Картошка ещё кипела и брызгалась в чугунах, а солдаты уже заняли места за столом, толкались локтями и понукали друг друга. Картошку слили, чугуны поставили на стол, а старшина, упревший у печки, сел в сторонку и закурил. Горячий пар валил из чугунов [расходясь белым облаком к потолку]. Хватает солдат картошку из чугуна, а она как огонь, обжигает пальцы. Уголёк с шестка печки можно схватить голыми рунами, чтобы прикурить. А горячую картошку тронуть нельзя. Кто мог, тот её хватал шершавой полой своей шинели. Другой, разинув рот, сопел и дышал на нее, перебрасывая в ладонях. Третий, сложив губы дудочкой, дул на неё так, что в глазах темнело [появлялись круги и огоньки]. Попробуй сильно и долго дуть, сразу голова пойдет кругом! А старшина спокойно сидел, ухмылялся, покуривал, и смотрел, как солдаты [горячей картошкой жонглируют] горячие комки перебрасывают в руках. Потом он с достоинством встал, взял ведро с холодной водой, вывалил туда из чугуна приличную порцию картошки, и выловив ее остывшую [холодную из воды], спокойно сложил её перед собой на столе отдельной кучкой.
- Прошу, товарищ лейтенант! Можно сразу [есть и] чистить!
- Вот изобретение века! - сказал кто-то из солдат.
- Никто не мог додуматься до этого братцы! Но не все это поняли и продолжали катать горячие шарики на столе. Они ковыряли их ногтями, сдирали кожу полосками, а старшина успел приготовить две горки очищенной картошки, одну для себя, другую для меня. Он не брал с солдат махоркой или сахаром за использование своего открытия. Он закончил чистку и объявил свое решение.
- Сходите на колодец, принесите холодной воды. Суйте её в ведро, а то вы будете здесь до завтра валять её в руках, дуть и сопеть. У нас времени нет прохлаждаться и сидеть здесь, ждать бомбёжки. Подам команду “Подъем” , кто наелся вставай, кто не поел, разбираться не буду, голодным пойдешь в дорогу. Что удерживало солдат на месте? Жадность, лень или минутное желание поесть [насытиться]?
- 34- Летят по столу и на пол очистки, рукава шинели задевают за насыпанную кучками соль. Все пыхтят, усердно жуют, заправляют животы на дорогу. Первый раз за два дня солдаты вволю наелись. Ешь, сколько хочешь, сколько требует душа! Вчера на подходе к деревне, когда наш ручной пулемет лежал на подводе у артиллеристов, я видел среди поклажи привязанную за ногу курицу. На ухабах повозка подпрыгивала, курица квохтала, махала крыльями, старалась удержаться на ногах. Кто-то из солдат сказал:
- Зачем мучают бедное существо? Все видели на телеге белую живую курицу. Артиллеристы торопились, повозочный ни на нас, ни на курицу не обращал никакого внимания. Они боялись, что вот-вот налетят самолеты. Но когда пушка и подводы свернули в лес, никто на посмотрел, осталась ли в сидеть повозке белая курица [на месте]. Кто-то из моих солдатиков сумел её незаметно вместе с верёвочкой переместить в свой вещевой мешок. Она даже не пикнула и не возражала, что у нее появился новый хозяин. Она вела себя в мешке совсем тихо, не как, какая-нибудь шкодливая кошка. Она скромно молчала до самого утра. Её не подбрасывало вместе с телегой на ухабах. Утром, когда старшина встал к печке, ему подали для общего котла в общипанном виде готовую и опаленую курицу. Передал старшине курицу пожилой солдат, самый скромный и тихий, не какой-нибудь молодой охальник. На солдата никак не скажешь, что это он увел у артиллеристов курицу. Старшина пытал его, хотел узнать, кто передал ему курицу. Солдат ответил спокойно:
- Я слово дал! Пока солдаты по столу катали картошку, куриный суп допревал в печи. И вот накрытый тяжелой сковородкой чугун “с жаром и наваром”, как выразился старшина, появился неожиданно на столе. Солдаты думали, что это чугун с заваркой для чая. Никто не предполагал, что там плавает та белая курица.
- Заднюю ножку лейтенанту! - объявил старшина.
- А нашему старшине крылышко! - добавил кто-то. Кто добавил, я не заметил, потому, что к такому вовсе не был готов.
- А остальным, чем бог послал! - сказал старшина.
- При чём тут бог? - сказал я, - Сперли курицу и на бога валите!
- Товарищ лейтенант, мы же у артиллеристов её переманили. Вот они её определенно где-то спёрли.
- Картофельный суп с курятинкой для услады! - объявил старшина. Солдаты переглянулись, удивились и испустили восклицательный звук, - Ну!
Одни качали головами, другие вытянули шею и стали принюхиваться. Курицу выловили, порубили на мелкие куски, каждый получил сладкую порцию с косточкой. Куриный картофельный суп разлили на два чугуна и две противостоящие партии зачавкали, забурлили ложками [кто громче]. Потом на столе появился кипяток. У кого был сахар, припрятанный и завернутый в тряпицу, они его клали в общую кучу на стол.
- 36- Старшина разделил общую кучу на порции, каждый брал выделенную норму и был доволен, что сахар разделили сообща. Те, что напились, отходили от стола, садились на пол и курили. За столом постепенно пустели места. Теперь сытое войско можно было вести по дороге дальше! С момента выхода из укрепрайона я ни разу не сделал проверку амуниции и оружия. Мы бежали, как дикая стая, без передышки. А теперь, оторвавшись от немцев, можно и нужно было привести всё в надлежащий порядок и вид. Первые сутки до Ржева солдаты валились с ног. Было не до порядка и не до проверок. Ещё два дня с ночевками и неразберихой, куда идти, отвлекали меня. Сейчас как раз подходящее время сделать проверку и поставить всё на свои места. Могут же быть среди солдат неряхи, потерять в пути что-нибудь из вещей. Кроме оружия, снаряжения и личных вещей солдаты несли на себе и другое имущество: двуручную пилу, два топора и цинки с патронами. Мы были уверены, что с переходом Волги обязательно попадем в другой укрепрайон. И все это понадобиться нам, чтобы строить ходы, лазы и укрытия. Проверка показала, что вещи, имущество и оружие были в полном наличии. Это был отрадный и показательный факт. На таком продолжительном и тяжёлом марше всё сохранить, это отличный показатель выдержки моих солдат. Во время проверки солдаты стояли в одну шеренгу. После проверки старшина построил солдат по двое в походную колону. [Вот в таком порядке будете идти и проходить деревни. Теперь тут можно попасться на глаза начальству. ] Это был день 15 октября сорок первого года. В начале пути солдаты шли по двое, [всё] было, как приказал старшина. Но потом, [когда было пройдено с десяток километров], собой всё разладилось [и развалилось]. Солдаты шли по дороге где гуськом, где кучкой. По пути стали попадаться деревни и мирные жители. Пройдя за день километров тридцать, мы зашли в деревню, чтобы устроиться на ночлег. На этот раз мы заняли пустой сарай без сена и соломы. Все остальные переходы были похожи один на другой. До Торжка мы сделали ещё три перехода. В какой-то деревне на подходе к городу натолкнулись на связистов. Они разматывали связь. Я обратился к лейтенанту, он направил нас в деревню, где стояла их рота связи. Через командира роты, который доложил по линии о нашем появлении, нам приказали явиться в деревню Яковлевское, что стояла в пяти километрах за городом по дороге на Вышний Волочек. Ориентир: - развилка дорог и высота 186. Деревенька, в которую мы пришли, стояла на отшибе за лесом. На улице было пусто и безлюдно. Усиленный наряд часовых стоял под навесами [и не болтался по улице]. Часовые жались к домам. Видишь перед собой пустынную улицу, но чувствуешь, что в домах находятся люди и идет работа. При подходе к деревне нас остановили и завернули в лес.
- 36- Патрульный солдат из охраны вышел нам навстречу и сказал: - Взвод [небольшими группами] заведете в пустой сарай за околицей. После чего вы, товарищ лейтенант, пойдете со мной в дежурную часть. Вскоре туда явился офицер штаба. Он проверил мои документы, выслушал мой доклад и сказал, что желает взглянуть на солдат. Мы пошли в сарай за околицу, где остались сидеть мои солдаты. Старшина подал команду, солдаты построились, капитан внимательно осмотрел их. Поговорив с ними [о том о сём], он проверил оружие, задал несколько вопросов о боеприпасах и снаряжении. Я показал ему всё, и он остался доволен.
- Хорошо! - сказал он, - Я доложу начальнику штаба о вашем прибытии.
- Солдаты останутся здесь, а вы лейтенант пойдете со мной [доложить, если] у полковника к вам могут быть вопросы. Мы прошли вдоль деревни, и зашли в большую избу. В избе чисто, полы вымыты, на окнах белые занавески. На лавке у стены сидел наш комбат майор. Он со своим заместителем по политчасти приехал сюда на легковой машине. Они были без войска и точно не знали, где находятся их огневые роты. Майор находился при штабе уже несколько дней. Он жил где-то в другой избе и его вызвали к полковнику, когда доложили о нашем прибытии.
- Один огневой взвод 297 арт. пуль. батальона прибыл в расположение штаба в полной выкладке, с оружием, боеприпасами и в полном составе! - доложил капитан вышедшему из другой половины избы полковнику.
- Учтите майор, - [обратился он к нашему комбату] это самый левофланговый и крайний взвод [в укрепрайоне].
- Где же тогда остальные, что были расположены ближе к Волге и сидели на станции Мостовой? - [докладывая полковнику, ] спросил капитан. Майор промолчал. Штаб нашего батальона 10 октября находился в районе деревни Дядино, что южнее станции Никулино. В этот день к нам в огневые роты поступил приказ оставить Ржевский укрепрайон. Майор на машине уехал утром, роты снялись днем, а я со своим взводом из-за отсутствия связи покинул ДОТ только вечером. Как мне теперь стало известно из доклада полковнику, роты пошли дорогой западнее Ржева. Забежим несколько вперед, чтоб потом к этому не возвращаться. 11 октября, как рассказывали потом вышедшие из окружения солдаты и офицеры, роты в сумерках подошли к Волге в районе железнодорожной ветки на Сычевку. Мосты и переправы были взорваны, а со стороны Оленино по левому берегу к Волге подошли немцы. Батальонный обоз с продовольствием и боеприпасами был брошен, люди и лошади пошли на переправу через Волгу вплавь, но были обстреляны и повернули назад. Потом несколько дней и ночей подряд люди пытались [найти переправу] выбраться на левый берег Волги. [В вечерних сумерках] покинув свое войско, комбат укатил на своей машине в Торжок. Роты остались на том берегу без всякого руководства, без знания обстановки. Правда, на следующий вечер майор попытался подъехать на машине к берегу Волги, но был обстрелян. Машину пробило пулями в нескольких местах, что служило доказательством его отваги и присутствия немцев.
- 37- Необходимо [к месту] заметить, что комсостав [для ведения войны] в укрепрайон подбирался из наиболее надежных и преданных людей. Комбат в лицо меня конечно не знал. Раньше вот так глаз на глаз я с ним не встречался. В Солнечногорске и на станции при посадке в эшелон я видел его издалека. Но когда меня вызвали к полковнику, и я вошел в штабную избу, я сразу узнал его, хоть вид у него был подавленный и угрюмый. Я поприветствовал его. Он спросил меня: какой я роты, где занимал огневую точку, где командир роты, и где я переправился через Волгу. Я рассказал всё по порядку. 10 октября мы устроили баню. Вечером, в сумерках ко мне прибежал командир стрелковой роты, что располагалась в промежутке между нашими ДОТами. Он объявил мне, что есть приказ, и они с обороны снимаются. Я кинулся к аппарату, связь была уже отключена. Я пошел в стрелковую роту, по телефону связался с их стрелковым полком, мне приказали немедленно выходить из укрепрайона. Мы шли без отдыха целые сутки и в ночь на 12 октября подошли ко Ржеву. Волгу мы перешли по мосту. Мост был взорван, как только мы перешли на левый берег Волги. Ночевали во Ржеве и потом за четыре дня добрались сюда. Полковник спросил:
- Где сейчас ваши солдаты? Я ответил:
- В сарае!
- Пусть будут до вечера там! Вечером зайдете ко мне, я на них хочу [взглянуть лично] посмотреть. Вас позовёт тогда капитан. Мы подготовим для вас свободный дом. Но учтите лейтенант! Хождение [в светлое время] по деревне категорически запрещается!
- Вы всё поняли?
- Да!
- Вы свободны, можете идти! Нам отвели пустую избу. Окна в ней были изнутри забиты. На столе горела керосиновая лампа "Летучая мышь". Нас поставили на довольствие. Старшина получил на взвод продукты. Горячую пищу мы стали получать со штабной кухни. На следующий день меня вызвали в штаб, нашего комбата здесь уже не было. От полковника я получил приказ и официальное боевое задание.
- Вы со [своим] взводом будете представлять собой летучий боевой отряд. Получите грузовую машину, ротный миномет и три ящика боеприпасов. Ручной пулемет у вас есть. С вечера на машине будете объезжать вот этот район, смотрите на карту. Следовать будете вот по этому маршруту. И полковник показал мне на карте дороги, по которым я должен буду ездить.
- Курсировать будете до рассвета!
- 38-
- Ваша задача обнаружить ночной немецкий десант, вступить с ним в бой и удерживать свою позицию. Вот вам ракетница и запас осветительных ракет, При встрече с противников дадите серию осветительных ракет, это будет служить нам сигналом, и мы определим место, где вы находитесь. Машину сразу отправите назад. Я на этот счет шоферу дал специальные указания. Смотрите на карту и изучайте маршрут. Вы должны его знать на память. Карты на руки не получите. Ночью она вам не нужна. Ночью темно. Все равно ничего не видно. Карта может попасть в руки немцам.
- Как же она к немцам попадет? Что ж, я её по дороге потеряю?
- Смотрите сюда! Вот здесь будете делать поворот. Через каждые десять минут по дороге будете делать остановки. Ночью нужно периодически прослушивать местность и небо. [Сегодня вечером с шофером объедите весь маршрут. ]
- Разрешите вопрос?
- Что там у вас?
- При встрече с противником мы принимаем встречный бой, как я понимаю.
- Правильно понимаете лейтенант!
- У нас могут появиться раненые и кончиться патроны и мины. При таких обстоятельствах куда нам отходить?
- Вам отходить никуда не надо! Вы остаетесь на месте! И ни шагу назад! Если нужно, то мы сами пришлём вам подмогу. Вы остаетесь на месте, ведете огневой или рукопашный бой, раненых перевязывать будете потом.
- Обнаружите десант, машину немедленно назад! Шофер мне обо всем и о немцах доложит.
- Всё ясно?
- Вопросов больше нет?
- Схему маршрута запомните на память! Возьмёте сейчас машину и пока светло вдвоем с шофером объедите все дороги по указанному маршруту. Солдат посадите в машину, когда будет совсем темно. Отдыхать после ночных объездов будете днем. Теперь мы были при деле! Но я так и не понял главного. Выходит, нас бросили навстречу десанту, чтобы штаб выиграл время и смог уехать куда-то. Полковник об этом ничего не сказал, и, по всей видимости, нас никто не собирался поддерживать. Мы должны были остаться на месте при встрече с немцами и до последнего дыхания и патрона держать свой рубеж. Всё было крайне загадочно и до предела ясно!
- 39- Днем мы вповалку спали в избе, утром и вечером получали кормежку. А с наступлением ночной темноты отправлялись ловить немецкий десант и были готовы встретить его во всеоружии. Ездили мы с погашенными фарами, часто останавливались, вглядывались, вслушивались в ночную темноту и смотрели в сторону Калинина, ожидая оттуда десанта. Я стоял наверху, облокотившись на кабину водителя, и смотрел по сторонам, изучал звездное небо. И смотрел на вселенную. То, что город Калинин был взят немецким воздушным десантом, полковник мне ничего не сказал. Об этом я узнал на кухне у повара. Несколько офицеров штаба потом обмолвились об этом. Но наша легкая жизнь и приятная служба длились недолго. Однажды за околицей у леса в пустом сарае появились солдаты, и в расположение штаба пришел наш командир роты старший лейтенант Архипов. Один взвод во главе с лейтенантом Лукониным остался за Волгой и не явился сюда. Я знал прежде, что Луконин ходил я деревню к какой-то бабёнке. Его иногда посылали ко мне на огневую точку по вопросу увязки огня. И он всегда начинал разговор по поводу своих похождений. Он был мой сосед справа и занимал ДОТ в нескольких километрах от меня. По возрасту он был старше меня. И это давало ему преимущество в разговорах со мной. Он со знанием дела мог мне рассказывать о бабах, как несмышленому в этом деле. Он скрывал эту связь от других и особенно от ротного, но почему он со мной в разговорах впадал в откровение? Почему он передо мною хвастался и красовался своими похождениями?
- Ну что лейтенант? - говорил он мне и улыбался во весь рот.
- Хочешь расскажу, как я с бабами обращаюсь? Возможно главной причиной того, что я не получил приказа об отходе, явилось желание Луконина остаться с солдатами в деревне, где жила его баба, и сдаться немцам потом? Он остался сам и решил оставить меня [в неведение, что есть], не передав мне приказ уходить за Волгу. Командир роты Архипов подтвердил, что взвод Луконина не вышел с линии обороны. Больше того, он приказал Луконину лично передать мне приказ об отходе, так как связь уже была снята, a я стоял на самом левом фланге обороны. Встретились мы с Архиповым 20-го октября, я увидел его и заторопился к нему навстречу.
- Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! - указал я и [козырнул ему] мы улыбнулись друг другу. Наш командир роты был среднего роста. Всегда подтянутый, собраний и аккуратный. Ему было за тридцать или около тридцати. Я тогда по внешности не мог точно определить возраст человека. Гимнастерка его выцвела от частой стирки и сушки на солнце.
-40 - Стирал он всегда лично, подворотнички пришивал тоже сам. Он доставал из планшета завернутый в холстинку кусок мыла и в свободную минуту стирал то одно, то другое. Он держал себя всегда в чистоте. Строевой выправкой он особенной не отличался, не затягивался ремнями намертво, как это делали мы. Он не выпячивал грудь колесом и не стучал каблуками, как это приучили нас делать в училище, хотя сапоги у него всегда были отмыты от грязи и начищены до блеска гуталином. Он не спускал книзу голенища своих сапог, как это делали [мы по своей глупости] некоторые молодые лейтенанты. Старший лейтенант был уравновешенным и скромным человеком. Он представлял собой образец командира умного и простого. Он не стоял [перед нами] растопырив ноги, когда разговаривал с подчиненными, и не шаркал ногами, когда подходил к своим начальникам. Он был прост всегда и везде, лицо его худое и доброе всегда было озабочено мыслями и делами. Глаза были немного грустными, но всегда излучали душевную простоту и доброту. Он никогда не кричал и не возвышал свой голос. Такое впечатление, что он боялся или стеснялся его. Он не напускал на себя театральные позы перед [офицерами и перед] строем, всегда был одинаков и со всеми внимателен и вежлив. В общем, как мне казалось, он собрал в себе всё лучшее и человечное, всё умное и рассудительное.
Помню, он даже не рассвирепел, когда Луконин перепился в эшелоне со своими солдатами. Он помолчал, а потом сказал:
- Завтра поговорим, когда отрезвеет! Говорил он всегда по делу, не меняя голоса, и без выразительной мимики на лице. Вначале было даже трудно привыкнуть к нему после училища. В училище было обычаем у офицеров кричать и драть свои глотки. Я до сих пор помню искаженные злобой физиономии младших командиров и лейтенанта Клока [- остались отпечатанными в памяти на все последующие годы]. Где, у кого переняли они эту [звериную] злобу так обращаться с курсантами и солдатами. Старший лейтенант Архипов был человек совсем другой. Трудно было определить, где он просто советует и когда отдает боевой приказ [по форме]. Я его очень уважал. И до того, как я попал в его роту, и после того на всем протяжении войны мне не приходилось встречать похожего на него и достойного человека. Чаще попадались безграмотные горлохваты и злобные дураки. Он был для меня эталоном, по которому я сравнивал сослуживцев и начальников, врагов моих и друзей.
- Нет! Этот совсем не похож на него! Этот, простите, безмозглый и лает как собака. Но вернемся к Архипову. Несмотря на свою мягкость и обходительность, он был в высшей степени требовательным и волевым командиром. Он следил за служебной деятельностью офицеров роты и знал по фамилии почти всех солдат. Он спокойно и без крика пресекал любую расхлябанность и нерадивость
- 41- делал это деликатно и тактично, не унижая достоинство офицеров или солдат. Луконин его откровенно избегал и боялся [как смерти]. Он помогал дружески молодым командирам взводов, успокаивал и подбадривал их в трудные моменты. Подойдет, подморгнет и скажет вполне серьёзно:
- Я приказы отдаю, чтобы их выполнять!
А теперь при встрече в штабе армии, я спросил его:
- Мне продолжать ночные разъезды или сдать машину и отправляться в роту?
- Ты выполняешь приказ полковника, а мне подчиняешься по службе, как прежде. Я ездил ночами по дорогам вокруг штаба армии и знал, что подмога мне в нужный момент придет. Старший лейтенант занимался делами роты, бегал по домам, встречал выходящих из-за Волги солдат, получал обмундирование и амуницию, выдавал оружие, составлял поименные списки. Мелкие группы солдат и младшие офицеры продолжали просачиваться ночами и переправляться через Волгу. Теперь из всего [личного] состава бывшего [арт. пуль. ] батальона [где-то за лесом в деревне] Архипов формировал одну стрелковую роту. Мы должны были выступить куда-то на фронт. 27 октября грузовик, миномет, две ракетницы, и три ящика мин я сдал на склад [коменданта штаба] по распоряжению полковника. Мне добавили во взвод двадцать чужих беглых солдат, и я ушел за лес в деревню, где стояла наша рота. В тот же день вечером роту построили и объявили приказ. "Новых рубежей и укрепрайонов нет, стационарные огневые точки и техника отсутствует. По указанию штаба фронта 297 батальон расформирован и в составе роты передается на пополнение в стрелковую дивизию. Все солдаты, сержанты, старшины и офицеры переводятся в стрелковые подразделения пехоты. Наша рота идет на пополнение 119 С. Д. В один день всё изменилось, и со всем было покончено. Наводчики орудий, замковые, заряжающие, электрики, связисты, оружейные мастера, саперы и минёры превратились в простых стрелков, носителей трехлинейных винтовок. Солдаты были страшно недовольны. Но, как говорят, приказ есть приказ! На горизонте играл полосатый закат. Вечер был сухой, воздух неподвижный. В нашей просторной избе собрались все сержанты и офицеры роты, это была наша последняя встреча и последняя крыша над головой.
- 42- Завтра, когда рассветет, рота построиться и пойдет в сторону Калинина к Волге. Для нас это было начало настоящей войны. Всё, что мы до сих пор знали и слышали о войне, все это была игра воображения! Из-под крыши этой избы мы сделаем первый шаг навстречу настоящей войне, тяжелым испытаниям и неизвестности. Каждому по-разному придется пройти дорогой войны. Одному она будет долгой, а другим она вещала быструю кончину, немецкий плен и тяжелые раны. **************************
Шумилин А. И.

Глава 05 (рукопись)
??.07.1983 (правка)
Левый берег Волги
Октябрь, Ноябрь 1941
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Медное. Два танка. Бомбежка. Левый берег Волги. Паром. Командир роты с двумя
взводами уходит на правый берег Волги. Встреча с Женькой Михайловым. Бомбежка.
Комбат заблудился в лесу. Нас переводят на Тьму. Суд. Жизнь в траншее.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Утром 29-го октября, после беготни и кормежки, рота построилась в [походную] колону и походным маршем пошла на Медное. Командир роты распорядился, чтобы я со своим взводом шел замыкающим. Это его особое доверие, выраженное мне, таким образом. Через некоторое время мы вышли на Ленинградское шоссе и повернули на Медное. Шоссе в то время было не широкое и во многих местах основательно разбито. Где выбитый до щебёнки асфальт, где участки, засыпанные землей, а где просто развороченное воронками полотно проезжей части дороги. Война везде оставила сбой след! Мы подошли к Тверце и остановились у переправы. Мост около села Медного был разбит. С той стороны к плотам наплавной переправы на подводах спускали раненых. Лошадей вели под узды. Лошади на плоты заходить упирались, их тащили на брёвна, они приседали. Одна за другой подводы с ранеными перебирались на нашу сторону. Мы стояли, смотрели на них, ожидая своей очереди. Откуда их столько? Не туда ли мы держим свой путь? В село Медное мы не зашли. Наведенная переправа была в стороне и выше по течению Тверцы. С дороги были видны дома и постройки. По краю бугра чернело несколько деревянных и одноэтажных каменных домов. Некоторые из них остались целы. А другие основательно пострадали от бомбежки. Повсюду были видны глубокие и свежие воронки. Здесь накануне как следует поработала немецкая авиация. Обойдя Медное стороной, мы свернули вправо, и пошли по мощёной булыжником дороге. Мы прошли километра четыре и впереди на обочине увидели немецкие танки. На боках у них красовались черные кресты, обведение белыми полосками. Танки стояли неподвижно, стволы орудий были опущены. Выглядели они совершенно новыми. Ни вмятин, ни царапин, ни пробоин на стальной броне не было видно. Блестящие гусеницы были в полном порядке. Почему их покинули немцы? Горючее кончилось? Испортились моторы? Но могло быть и другое - подумалось мне.
- 2 - Я конечно фантазировал, и поэтому представлял себе ситуацию так: экипажи танков свои места не покидали, а сидят внутри и ведут наблюдение. Кто передвигается по дороге, сколько и в каком направлении проходит солдат? Работая ключом, они могли передавать по рации эти данные. Люки танков плотно задраены. Все кто проходят мимо, смотрят на них и вполне уверены, что танки выведены из строя и их экипажи взяты в плен. А чтобы славяне не лазили во внутрь, люки наглухо закрыли. Впереди шел командир роты, за ним мимо танков прошли взвода, и вот наконец я тоже оказался около танков. Я позвал солдата, взял у него саперную лопату, залез на один танков и пытался саперной лопатой открыть люк. Но сколько я не старался, сколько не пыхтел, у меня из этого ничего не получилось. Когда я ковырял лопатой крышку, мой взвод ушел по дороге вперед. А я у танка остался с солдатом [, у которого я взял этот саперный инструмент.] Мне даже показалось, что там внутри кто-то есть. Рота отошла по булыжной мостовой на приличное расстояние, и мне пришлось бросить своё занятие и [нам с солдатом] бегом догонять её. Танки стояли на обочине дороги, около самой опушки леса, на перекрёстке двух мощёных дорог, а рота, повернув направо, вышла на открытое пространство. Мы догнали свой взвод, и я перешёл на шаг, чтобы перевести дух. Так некоторое время я шел вместе со взводом, а сам думал о танках. Сказав старшине, что мне нужно поговорить с командиром роты, я побежал вперед, обгоняя солдат. Командир роты увидел, что я бегу к нему, отошел от колонны, остановился и нахмурил брови. - Ты что лейтенант? - спросил он. - В танках немцы сидят! Нужно вернуться! Я слышал внутри какую-то возню! Старший лейтенант улыбнулся и ответил: - Этого не может быть лейтенант! Ты просто ошибся! Здесь по дороге мы проходим не первые. Их давно успели проверить. А у нас нет времени возвращаться назад. Старший лейтенант хотел ещё что-то сказать, но не успел [даже открыть рта] - над лесом мы услышали рёв самолетов. Как только рота отошла от поворота на два, три километра, а это %%% полчаса ходьбы, из-за верхушек деревьев на открытый участок дороги навалились немецкие бомбардировщики. Никакого костыля и стрекозы до этого над нами не было [этим местом не было видно]. Самолеты шли на бреющем полете и точно вышли в створ дороги из-за макушек деревьев. Откуда они могли знать, что мы идем [одни] по дороге? Самолёты уже на подлёте начали обстрел из пулеметов, а потом [уже] посыпались бомбы. Солдаты бросились бежать в разные стороны.
- 3 - Мы тоже залегли, отбежав от дороги. Проревев над дорогой и сбросив с десяток небольших по размеру бомб, самолеты сделали разворот, и пошли нам навстречу [с двух сторон вдоль дороги, под открытым полем обстреливая нас из пулемётов и бросая бомбы]. Как только одно звено [самолётов] отбомбилось и ушло за кромку леса, над дорогой появилось другое [тут же появилась ещё одна партия из пяти]. Не успел я повернуть голову к лесу, а оттуда уже сыпались новые бомбы. Низко летящие над дорогой бомбардировщики стреляли из пулемётов. Неожиданный налёт и [эти] обстоятельства с танками смутили меня. Их базой, повидимому, был городской аэродром в Калинине. Солдаты далеко разбежались по полю, их долго собирали и заводили b кусты около дороги. В ротах были раненые и убитые. Куда отправлять раненых, на чём их везти? Я смотрел на командира роты и думал, какое решение он примет. Хорошо, что он с нами, что все эти заботы свалились не на меня. А командир роты сделал всё просто. Он оставил при раненых старшину и в помощь ему дал трёх солдат из первого взвода. Он поручил старшине сходить на переправу в Медное и связаться по телефону со штабом армии, запросить у них повозки для раненых и похоронить в братской могиле убитых солдат. Всё вышло так просто и естественно? Мне было бы трудно всё так быстро сообразить. Мой взвод в составе роты по-прежнему шёл сзади последним. Я был избавлен от нужды смотреть за дорогой и от всяких других забот. Я шел в составе роты и за дорогой не следил. Роту вёл ст.лейтенант [зам.командир роты и я только получал указания, что и как делать] Он сам выбирал направление, решал где нужно сворачивать и по какой дороге идти. По его команде рота сворачивала в лес. Он объявлял привал. Я даже не присматривался к маршруту [следования] нашего движения. Если меня тогда спросить, какую дорогу я лучше помню - от Ржева до Торжка или от Торжка на Медное? Разумеется, ту, где я сам вел свой взвод.[Я всё помню достаточно хорошо и достаточно точно. А теперь я был избавлен (от необходимости) сосредотачивать своё внимание на дороге. Я шёл и ждал только распоряжений и указаний старшего лейтенанта.] На моей обязанности, идущего последним, было следить, чтобы в роте не было отстающих. Остальное меня не касалось [не волновало, мне не нужно было что-либо делать, ни о чём не думать, ни за что не переживать]. Мне что прикажут, то я и выполнял, делал всё быстро и чётко и особенно не рассуждал. У меня была привычка [быстро и точно] выполнять приказы [и распоряжения]. К этому я был приучен, это вошло я мою кровь. Я шёл, разговаривая со своими солдатами и почти не смотрел по сторонам. Стокилометровый путь до Торжка у меня и сейчас остался в памяти [со всеми подробностями / в уме как на ладони]. А верни меня сейчас назад и прикажи %%%%% пойти на Медное, [я на каждом перекрестке путаться буду, стоять и решать] я пожалуй засомневался бы, где мне %%% туда идти.
- 4 - Где мы поворачивали и откуда мы вышли? Я не следил [за местностью так же], как это делал солдат. Он идёт в строю и смотрит в спину впереди идущему. Пройдя Медное, мы должны были свернуть на Новинки и пойти на Гильнево. За Городней роту остановили, завели в лес [на опушку леса] и объявили привал. Мы долго лежали на холодной, застывшей [морозом схваченой] земле. Командир роты ушел куда-то в деревню. Потом он вернулся и с ним из деревни пришел капитан. - Матвеенцев! - отрекомендовался он нам. - Я политработник! [заместитель командира полка по политчасти] - сказал он сквозь зубы и широко расставил ноги. - Вчера наша дивизия вела бои за Дмитриевское и Черкасово. Немцы остались за Волгой [и на дороге бросили свою технику]! - Ваша рота вливается, как пополнение в нашу дивизию. Теперь вы будете служить в 421 стрелковом полку. Командир полка - подполковник Ипатов. - Но я вас предупреждаю, у нас с дисциплиной строго и порядки особые. - Дивизией командует генерал Березин, за малейшие нарушение и невыполнение приказов, он отдает всех подряд под суд. - Смотрите, не попадите под трибунал! - Особенно это касается офицеров! - У нас в полку уже есть достаточно таких. - Сегодня вы пойдете за Волгу. На тот берег вас переправят саперы. - Там за Волгой вы будете воевать. Капитан прошелся перед строем солдат, посмотрел сурово на нас, на младших офицеров и удалился с двумя солдатами, которые его сопровождали, обратно в деревню. Вливание было сделано, нас влили в стрелковую дивизию. Командир рота подал команду - Разойдись! - и солдаты легли, привалившись к земле. Командир роты заторопился. - Остаешься за меня! - сказал он мне и пошёл в том направлении, куда только что ушёл полковой капитан. Мы лежали и ждали, когда он вернется, нужно было в дорогу на солдат получить продукты. Нас повидимому на ту сторону отправляли надолго. Я не подумал тогда, что наши люди уйдут туда навсегда. "У нас есть приказ Березина судить всех, особенно офицеров..." - остались у меня в памяти почти на крик сказанные капитаном слова. Командир роты вернулся в сопровождении сержанта сапера. Сапёр поведёт нас к паромной переправе на берег Волги. Рота тяжело встала, построилась по взводам и пошла по дороге. Вскоре сержант нас привел на крутой берег с песчаным отвалом и велел подождать.
- 5 - Солдаты остались лежать в кустах, я пошел на берег посмотреть на переправу. Деревянный плот, сбитый скобами из бревен, как его тут громко называли "паром", должен был перевести нас повзводно на тот берег реки. Внизу, переливаясь и крутясь, неслись холодные быстрые струи воды. На тот берег был протянут канат, по канату скользило кольцо, за кольцо был привязан бревенчатый плот. Вот и все нехитрое сооружение. Здесь под берегом сидело еще несколько солдат саперов. [Это они занимались переправой]. На плот могли поместиться человек двадцать [- двадцать пять] солдат или одна армейская повозка с лошадью. Тот правый берег реки, поросший соснами, казался безлюдный и пустым. Туда приказано было перебросить нашу роту, а где находились в то время немцы и были ли на том берегу наши войска, этого никто не знал. Возможно, нам об этом не хотели говорить. Перед тем, как нашему первому взводу зайти на плот, с него под кручу съехала повозка и лошадь. Почему одна единственная повозка пришла с того берега, я не понял. Меня подозвал командир нашей роты, с ним рядом стоял круглолицый офицер в накинутой поверх шинели плащпалатке. Нашивок его не было видно, кто он был по званию, трудно было сказать. - Это заместитель командира полка по тылу! - отрекомендовал мне командир роты стоявшего рядом офицера. В нашей роте было около сотни солдат. [В роте было восемьдесят человек, по двадцать солдат на каждый взвод.] - Сейчас на паром на ту сторону отправятся первые двадцать [пять] человек, их поведет командир первого взвода, - сказал командир роты. - Плот вернется, со вторым взводом поеду я. - Ты! - сказал мне старшие лейтенант, - с группой в тридцать человек останется на этой стороне и будешь здесь за старшего. - Ты со своими солдатами пойдешь на плот последним, когда он вернется сюда. Я буду ждать тебя на том берегу, а пока положи солдат метрах в двадцати от берега и жди от меня связного. Он вернется к тебе на пустом плоту. Меня с тремя десятками солдат положили за бровкой берега, и мы стали ждать своей очереди на переправу. Зам. командира полка суетился около лошади, о чём-то спрашивал и ругал повозочного. Он говорил ему что-то намеками. Не зная главного, нельзя было догадаться о чём шла речь. Почему он собственно ворчал [на повозочного] и был недоволен. Когда лошадь сошла с парома, ездовой что - то [стал рассказывать] сказал саперам. Я думаю, что он ругал его именно за это. Зачем он сообщил какую-то важную новость саперам? Первая партия была уже на том берегу, командир роты со второй спустился к воде и ждал, когда плот подойдет к нашему берегу.
- 6 - Паром вернулся, командир роты вместе с солдатами зашел на плот и на этот раз они [почему-то] очень долго переправлялись на тот берег. Внизу у воды стояли саперы, они за веревку с того берега перетащили пустой паром обратно сюда. И вдруг они почему-то забегали, засуетились и заволновались, застучали по канату топорами, оттолкнули плот, обрубили канат и попрыгали вверх. Они быстро легли за бровку, и в это время на воде послышался взрыв. Я подбежал к берегу и увидел: остатки парома, в виде разбросанных бревен плыли вниз по реке. Лошадь натужено втащила пустую повозку в гору [повозка проскрипела] по наклонному спуску и, поднявшись наверх, загрохотала по мерзлой дороге. Вслед за подводой убежали саперы. Я стоял на краю обрыва и смотрел им вслед [на эту поспешную беготню]. Солдаты, подняв головы и встав на колени, смотрели то на меня, то на удиравших сапёр. Нам и в голову не пришло, что на тот берег к воде вышли немецкие танки. Они правда на берегу не показались, они остались стоять за соснами, но мы этого не видели, не слышали и не знали, повозочный, зам. по тылу и саперы нам ничего не сказали. На том берегу в лесу остались наши солдаты и командир роты. Когда мимо меня пробегал последний из саперов, я рванулся с места и кинулся ему наперерез. - Кто у вас старший? - Почему взорвали паром? - Куда вы все бежите? - Там осталось полсотни наших солдат и командир роты! Но ответа на мои возгласы не последовало. Он обогнул меня стороной, махнул рукой и показал мне на другую сторону Волги. Что он хотел этим сказать? Я посмотрел туда, куда он мне показал и ничего не увидел. Я повернулся снова к нему, а его уже и след простыл. Не мог же я его схватить и держать за шиворот, или стрелять ему в спину из нагана. Признаюсь, я тогда растерялся. Саперы убежали, и мы остались лежать на голом берегу, у бывшей переправы одни. Я вглядывался в опушку леса на том берегу и ждал, что вот-вот [на берегу] у воды покажутся наши солдаты. И даже сел специально на край обрыва, чтобы с той стороны сразу заметили меня. Просидел я так [наверное] не менее часа. Потом спустился к воде и осмотрел обрывок каната. На том берегу было пусто и никакого движения. Кроме винтовок, небольшого запаса патрон и ручного пулемёта
- 7 - с одним диском патрон [, и теперь] ничего другого во взводе не было. Тридцать солдат, из них десять чужие и на меня легла обязанность самостоятельно решать все дела, думать и действовать. Чем я буду кормить своих солдат, если сухари и махорка завтра закончатся? Почему нам выдали продуктов всего на одни сутки? Или у них норма другая или решили, что больше суток мы на той берегу не продержимся? Где находится их штаб полка, в который мы теперь зачислены? Куда я отправлю раненых, если во взводе будут потери? С какой боевой задачей пошла рота [через] за Волгу? В таких делах существует воинский порядок, отдают по всей форме боевой приказ! Что-то здесь не то, не по правилам и не по уставу? Не могли же они просто так послать целую роту, чтобы её сапёры переправили на плоту на тот берег. [Рота восемьдесят человек.] Офицеры должны знать, что им делать, с какой задачей они туда идут [на тот берег]. Я запомнил фразу, брошенную капитаном из штаба на счет трибуналов, и долго вспоминал его фамилию и фамилию командира полка и дивизии. Разве с одного раза забьешь их в свою память! Бросили роту через Волгу в полную неизвестность, часть роты осталась здесь, и никому до нас дела нет! Может поднять солдат и пойти искать ту деревню, найти штаб полка номер четыреста с чем - то. А вдруг саперы доложили, что переправили всех? А мы явимся в штаб полка, и штабные объявят, что мы дезертиры? Попробуй докажи, что нас бросили и что мы на той стороне вовсе не были! По всей видимости, командиру роты приказали вывести роту в заданный район и занять оборону? Сунули необстрелянных людей за Волгу и припугнули их на всякий случай. А что саперы обрубили канат и взорвали паром, роли не играет. Видно в этой дивизии без трибунала ничего как следует не делают. Может мне следует послать кого вплавь, чтобы добраться до того берега. Нужно ведь выяснить, в чем там дело? Я посмотрел на лежащих солдат, подумал и вздохнул. Кого из них я пошлю в ледяную воду? Ни один из них, даже на бревне, до середины реки не дотянет. Перестрелки на том берегу и в глубине леса не было слышно. Как теперь старший лейтенант переправится назад, мне было не понятно. Куда они могли уйти? Почему они так внезапно исчезли? Вот сколько вопросов и неразрешимых проблем встало передо мной неожиданно и легло на мои плечи. И чем больше я думал, чем больше вникал в обстановку, тем больше я сомневался и ничего не предпринимал. Я посмотрел ещё раз на тот противоположный берег и решил просто ждать.
- 8 - День был безветренный и холодный. Прохаживаясь по кромке обрыва, я только теперь заметил, как резко похолодало. Ветки, трава и кусты пригнулись к земле, отяжелели, покрылись слоем прозрачного льда. На деревьях нависали сосульки. Трака хрустела под ногами, даже песок покрылся пористой коркой льда. Холод проникал везде. Он лез в рукава и под воротник. Солдаты были в летней одёжке. Мелкие ручьи и лужи застыли и оцепенели. И лишь холодине струи реки и водовороты на поверхности воды, перекатываясь и переливаясь, неслись куда-то неудержимо [вниз]. Я подошел к своим солдатам, подозвал старшину и велел ему выйти на кромку берега и наблюдать за той стороной. Взяв с собой двух солдат помоложе, и предупредив остальных, чтобы лежали тихо, и что я отойду на некоторое время, я [%%% куда я иду] пошел вдоль берега вверх по течению. Я хотел осмотреть полосу нашего берега, деревья, низину и кусты, все, что находилось правее нас на расстоянии в полкилометра. Дело шло к вечеру, видимость ухудшалась, от воды, со стороны реки, на берег ползла сырость и изморозь. Нужно было осмотреться на всякий случай. Здесь на берегу, ни слева, ни справа нет никого. Мы одни лежим у бывшей переправы. Пройдя метров сто от места, где лежали солдаты, мы отошли от берега и спустились в низину, чтобы обойти открытый участок реки. Я не хотел, чтобы нас увидели с той стороны [противоположного берега] Мало ли, что могло быть! Осторожно пробираясь между прибрежных кустов и небольших деревьев, я каждый раз останавливался и из-под ветвей покрытых прозрачным бисером льда [и льдинками], смотрел на противоположный берег, но ничего подозрительного на той стороне не замечал. Я постоял несколько минут и неподвижно вглядывался в прибрежные заросли на той стороне. Потом мы осторожно и медленно отходили назад от кромки обрыва и неторопясь продвигались дальше вперед. Подойдя к небольшой группе сосен, густым островом стоявшим на берегу, мы заметили в глубине деревьев какое-то едва уловимое движение. Что-то живое шевелилось между стволов. Мы бесшумно изготовили своё оружие и подались вперед. И там, за стволами деревьев мы увидели одиноко стоявшую лошадь. Мы подошли еще ближе, она повернула голову в нашу сторону. Мы увидели, что у нее на шее и в плече была большая и глубокая рана. Из раны [уже не %%%%, а] сочилась черная, как дёготь, кровь. Вот почему она стоит так тихо, почти неподвижно и едва заметна между стволов и ветвей.
- 9 - Большие, грустные глаза её тоскливо смотрели в нашу сторону. О чем думала она, когда увидела подошедших людей? Лошадь умнейшее животное. Один царь как-то сказал своему визирю: " Если бы у тебя на плечах была голова лошади, ты бы не был так глуп и не говорил мне всякой ерунды!" Брошенная лошадь стояла одиноко среди холодных стволов и обледенелой травы. Ми тоже были одиноки и брошены и пребывали в полной неизвестности! Мы ещё не истекали кровью, но всё это будет потом, всё это ждало нас впереди! Что будет с теми и с командиром роты, которые ушли на тот берег? Как они будут переправлять своих раненых солдат, если там примут неравный бой? Кто их пошлет продукты и боеприпасы? С кем они держат связь? Переправа взорвана. Дорога назад им отрезана. Оттуда назад на бревне живым не доберешься. Кругом по-прежнему стояла угнетающая тишина. Холодок и небольшой ветер с реки хватали за спину. Мы постояли немного, посмотрели на тот берег и пошли назад к нашим ребятам. Выйдя по пути на край берега, я заглянул вниз. Берег в этом месте уходил в воду сплошной обрывистой стеной. Выйти на берег с воды можно было только в одном месте, там, где с парома выбралась наверх лошадь с повозкой. Это от моих лежащих за берегом солдат было не далеко. Наши солдаты лежали на открытом месте. Повсюду небольшие кочки, поросшие побелевшей от инея травой. Я положил дозорных на край обрыва, а сам прилег на кочку рядом со старшиной. К вечеру на дороге, по которой укатила телега и убежали саперы, показалась небольшая группа солдат. Они шли в нашем направлении. Когда солдаты приблизились и подошли к нам совсем близко, среди них я увидел знакомое лицо. Это был друг мой по военному училищу Женька Михайлов, с которым мы в Кувшиново ходили на танцы. Лейтенант Михайлов куда-то вёл небольшую группу солдат. Я поднялся с земли, и он увидел меня. Мы вышли друг другу навстречу и поздоровались.
- Ты из штаба полка? - спросил я его.
- Да! А ты тут что делаешь?
- Мы?
- Мы лежим у моря и ждём погоды!
- Наши два взвода с командиром роты переправились туда. А мы вот лежим у переправы и ждём их возвращения обратно. Нас привели, положили и велели ждать. А что делать, этого не сказали.
- А ты, Михайлов, куда держишь свой путь?
- 10 -
- Это твои солдаты?
- Да! Это полковая разведка. Я, так сказать, в полковую разведку теперь перешёл. Когда нас стали распределять после передачи из штаба армии, предложили в разведку. Вот я и пошел.
- Про вашу роту в штабе полка что-то говорили, но они не в курсе дела, что половина роты осталась здесь. Вашу роту целиком считают погибшей.
- Как погибшей?
- Так!
- При мне командир полка подполковник Ипатов докладывал в дивизию, он доложил, что немцы вышли по всему правому берегу к Волге. Вырвалась одна повозка, а батальон и ваша рота попали в плен.
- Он правда сказал, что солдаты сражались до последнего. Но сам понимаешь, истина, она между слов.
- В какой плен? Чего ты мелешь?
- Говорю тебе дело! Я сам слышал. Начальник штаба спросил Ипатова, как роту списывать? Пропавшими без вести или погибшими?
- Думаю, что ты напрасно ждешь своих. Да и из полка за вами сюда никто не придет.
- Как не придет? Здесь был замккомполка по тылу. И саперы на наших глазах взрывали паром.
- А ты куда с разведчиками идёшь? На ту сторону будешь переправляться?
- Нет, на той стороне [теперь] нам делать нечего. Мне приказано двигаться вверх по течению реки по этому берегу. Мы должны пройти километров десять и к утру вернуться в штаб. Нам нужно осмотреть правый берег, не перешёл ли немец выше по течению и не обошёл ли он штаб полка.
- Послушай, Жень. Ты наверное знаешь общую обстановку. Расскажи, где немец, а где наши держат оборону.
- Повозочный, которого на пароме переправили последним, в штабе рассказал, что пока немцы окружали роту, он сумел за кустами незаметно выбраться на паром.
- Вы немцев отсюда видели?
- Нет! Я ходил по берегу в открытую с того самого момента, когда саперы взорвали паром. Ни немцев, ни выстрелов, никакого движения на том стороне!
- Послушай, Женя! Объясни мне на всякий случай, где находится та деревня, в которой стоит штаб полка.
- Пойдёшь по дороге, на развилке дорог в лесу свернёшь влево, пройдешь километра три лесом, при выходе на опушку опять свернёшь в лес. Вот там при выходе из леса левее дороги увидишь деревню. %%%%%
- 11 - В этой деревне и находиться штаб. В деревне живут местные жители. Офицеры штаба живут по домам. Сам понимаешь, кому хозяйки, перины и подушки, а кому, вроде нас, в холодном сарае приходиться спать.
- Я вот с разведчиками в сарае на сене. А ты, друг Сашечка, я вижу, со своими солдатиками на мерзлой земле!
- Ты, Михайлов, теперь работник штаба. Ты мне, вместо рассказов о пуховых подушках, посоветуй что делать.
- Вот пойду завтра утром назад, зайду к тебе, возьму у тебя связного, доложу начальству, что вы лежите на берегу, пусть дадут указание. Что они решат, сказать не могу, но думаю, что тебя определят в батальон. А вообще, теперь ты можешь сам послать с запиской посыльного прямо в штаб полка.
- А теперь [Сашечка, друг мой], мне пора!
- Из училища ребят никого не встречал? Пуговкина Сашку не видел?
- Нет, он, говорят, попал в другую дивизию.
- Пошли! - сказал Михайлов своим разведчикам. Я посмотрел на него, он чему-то улыбался. Возможно, он был доволен своим положением. Ясно, что ходить в разведку было приятней, чем вот так с солдатами лежать на мерзлой земле. Михайлов ушёл со своими солдатами. Он шел легко и беззаботно [впереди], и изредка поддавал ногой ледышки. Я посмотрел ему вслед и подумал: идет в разведку открыто, как на прогулку. А если немцы успели перебраться на этот берег? Окопались где либо и ждут поджидают его! Почему он не выставил, как положено, головной дозор? Вот также вляпается, как наш командир роты! Может он только здесь, передо мной держит фасон? Вскоре они зашли за кусты и скрылись из вида. Это была наша последняя встреча. Утром 30-го октября сорок первого года Евгений Михайлов на разведки не вернулся. Пропал он, пропали без вести и его солдаты. Я потом позже узнавал о Михайлове, но в штабе о нем никто не мог ничего сказать [несколько раз узнавал у Максимова, он в то время был %%% по разведке]. Родители у Михайлова жили в Москве. Я, он и Пуговкин были москвичи. Я был однажды у Михайлова дома. В то время мы были курсантами Московского Краснознаменного пехотного училища им. Верховного Совета Р.С.Ф.С.Р. Точного адреса я его не помню, но запомнилось мне одно, что жил он в одном из переулков на Ленинградском шоссе. Больше лейтенанта Евгения Михайлова и его разведчиков никто не видел. Я сообщаю некоторые подробности о нем, потому, что он был мне другом. Это не какой-то там выдуманный образ, а живой и реальный человек. И потом для справки: все люди, о которых я пишу, все они были живые и реально ходившие по земле [люди].
- 12 - Майора Пуговкина я например встретил в I958 году, после войны. Я вышел в коридор из класса Академии, где мы, офицеры запаса, проходили переподготовку. Прошло 37 лет, а я его сразу узнал в лицо. Он помнил Михаилова. А то как же! Я рассказал ему о нашей последней встрече. Но вернемся к делу! Ни стрельбы, ни шума, ни голосов с той стороны, куда ушел Михайлов, в течение ночи не было слышно. Они ушли и так же тихо исчезли, как живые призраки исчезают в холодную даль! Кругом стояла действительно зловещая и непроглядная тишина. Через некоторое время на дороге, по которой уехала повозка и пришел Михайлов со своими солдатами, снова показались какие-то люди. Они шли большой толпой, и на этот раз их было гораздо больше. Одеты они были иначе, чем наши московские солдаты. На головах у них были надеты каски, поверх шинелей до самых пят болтались защитного цвета плащ-накидки, затянутые около шеи на шнурок. У нас таких плащпалаток не было. Вел их, как потом выяснилось, вновь назначенный комбат, старший лейтенант, не то Поливода, не то Вудко, точно фамилию его я не запомнил. Это был широкоплечий, дюжий парень, с серьезным круглым лицом и маленьким носом посередине. Когда они подошли ближе, они нас не увидели. Мы лежали между кочек и шинели моих солдат успели покрыться белым инеем. Я встал на ноги и пошёл им навстречу. Толпа солдат остановилась прямо посереди дороги и из-за спин их вперед вышел тот самый старший лейтенант, фамилию, которого я не запомнил. Он громко, как перед строем, спросил меня кто мы такие. Я рассказал ему, как мы оказались около переправы, как саперы взорвали паром, что мы ждем своих, которые ушли на тот берег. Вчера мы прибыли в состав 119 дивизии и ждём наших с того берега,
- Ну ждите! - ответил он мне и посмотрел на моих солдат.
- Пошли! - пропел он тонким голосом своим солдатам, и обернувшись, свернул с дороги в сторону к отдельной сосновой роще. Он повел своих сибиряков молчаливых и угрюмых дальше вдоль берега, туда, где в небольшой роще деревьев стояла раненая в плечо лошадь. Я пожал плечами и мы остались лежать на месте. Вскоре мы услышали [два] несколько винтовочных выстрелов из той самой рощи, где скрылись сибиряки. Мы не знали причину стрельбы и были встревожены [конечно встревожились]. Но стрельба, как началась внезапно, так же неожиданно и прекратилась.
- 13 - Я послал старшину узнать, в чём там дело и почему стреляли. Он взял с собой солдата, пошёл [туда] и вскоре вернулся. Старшина доложил, что сибиряки пристрелили лошадь и довольные добычей разделывают тушу. И действительно, вскоре между деревьев и кустов показался дым и замелькали огни небольших костров. Мы смотрели на раненую лошадь, как на несчастное, обреченное животное, а они в ней увидели совершенно другое - куски свежего мяса. Солдатской хватки у них хоть отбавляй! Они только пришли на место и сразу набросились на лошадь. Мне это было не понятно! Я понял всё потом, когда стал выяснять о получении продуктов и о величине солдатского пайка. Изморозь, холодная и зябкая, тянулась на берег с реки. Солдаты подергивали плечами, а там жарили мясо и грелись у костров. Некоторые из моих тоже оживились, хотели пройтись и повертеться около костров, но я не разрешил, а старшина осадил их. Время летело так быстро, как эти холодные струи реки, которые неудержимо и стремительно неслись под уклон на поверхности воды [сильной реки]. Я сидел по-прежнему над обрывом и смотрел то на береговую кромку леса [по ту сторону реки, и переводил свой взгляд] то на крутые водовороты реки [которые неслись мимо меня]. Сзади я услышал похрустывание льда и шуршание [схваченной морозом] замерзшей травы. Метрах в тридцати на меня шагал старший лейтенант [из того батальона]. Он подошел к берегу, постоял некоторое время молча, посмотрел на ту сторону, огляделся вправо, влево, и сказал:
- Завтра я пойду в полк и доложу насчёт тебя.
- Оставайся покуда здесь. Может, увидишь кого из своих.
- Может ещё кто из ваших вернётся?
- Вернётся! - подумал я. Если уйти сейчас под деревья, a солдаты мои только и ждут податься ближе к кострам, кто будет следить за тем берегом, возможно, нужна будет какая помощь? Не успел старший лейтенант дойти до своих солдат, как над лесом из-за реки послышался резкий гул моторов. Из-за макушек деревьев в нашу сторону, на небольшой высоте летели немецкие бомбардировщики. Они шли густой цепью друг за другом. Проревев у нас над головой, они развернулись и пошли обратно вдоль [нашего] берега. Недолетая до нас, они несколько снизились и по очереди стали бросать [%%% по пять-шесть бомб] бомбы и стрелять из пулемётов. Пройдя один раз вдоль берега, они развернулись и почти цепляя за макушки сосен, [где теперь лежали сибиряки] сбросили ещё серию бомб [, а потом вернулись] и открыли [пулеметную трескотню] стрельбу.
- 14 - Все перемешалось в гуле и реве моторов, в стрельбе из пулеметов и во взрывах осколочных бомб. Послышались крики, заметались люди. Ни солдаты сидевшие у костров, ни наши, лежавшие в отдалении от берега [между кочек], заранее и не окопались. Кто знал, что всё так будет [выйдет]? А теперь за свою беспечность солдаты расплачивались кровью. Сибиряков застала бомбежка за варевом мяса [у костров], а мы остались лежать между замерзших кочек на совершенно открытом [пространстве] месте. От бомбежки укрыться было негде. Вот как бывает. Сидели, лежали, а отрыть себе щели или окопчики не додумали. Сверху на нас сыпались мелкие и крупные бомбы, с визгом и скрежетом ударяли в землю тяжелые пули. Нам казалось, что под нами рвется [и разлетается в стороны] земля. Но на наше счастье, что мы оказались среди кочек, [на открытом пространстве]. Немцы бомбили берег, а нас только [как следует] трясло. Из рощи выскочил комбат, старший лейтенант. Он, прыгая через кусты и кочки, бросился бежать по полю в направлении [той] дороги, [откуда %%%%]. За ним врассыпную бежали [его] солдаты. А в роще продолжала реветь и взрываться земля. Бежавшие падали, поднимались, переползали на ходу [на четвереньках]. А сверху над берегом распластались немецкие самолеты. Я вспомнил, как в начале войны, там у Москвы по немецким самолетам по ночам светили прожектора и били зенитки. А здесь они летали свободно, как по помойкам воробьи. Наши солдаты лежали в открытом поле. Они не шевелились. Немцы сверху не видели их. Прямых попаданий не было. Но бегство из рощи комбата и его сибиряков в один миг подхлестнуло кой кого из моих солдат. Первым сорвался тот шустрый мужик, который ещё в телятнике при отъезде на фронт, нализался спиртного. Несколько человек сорвались с места и побежали за ним. Я крикнул им, но они даже не повернули головы. Немцы заметили бежавших и развернулись над полем. Хвостатые черные чушки теперь рвались между кочек и мелких кустов. [После первого разворота над полем] Двоих на бегу разорвало [где они были] заволокло летящей землёй [и дымом]. Пролетая над нами, самолеты били из пулеметов, и под ударами тяжелых пуль промерзшая земля вскидывалась кусками и разлеталась в стороны. Я кричал до хрипа на солдат, чтобы они лежали на месте. Но страх после длительной бомбежки, грохот и рёв моторов сделал своё коварное дело. Большая часть солдат поднялась и побежала [тронулась, чтобы уйти] подальше от края берега. Они хотели выйти из-под огня. Поднявшиеся отбежали метров на сто и снова залегли. Со мной остался старшина и человек пятнадцать солдат.
-15 - Мы лежали меж кочек, уткнув лица [и тела] в мёрзлую землю. Под вой, грохот и взрывы нас швыряло из стороны в сторону и подбрасывало над землёй, выворачивало все внутренности и било остервенело по голове [по местам с невероятной силой]. Мы цеплялись за мерзлую, покрытую льдом траву, рвали ее, готовы были вдавиться в застывшую землю, и ни холода, ни льда, при этом, мы под собой не чувствовали. [Нам было жарко.] Немцы сыпали бомбы, полизали землю свинцом. Периодически всё кругом вдруг стихало, мы поднимали головы, оглядывали себя и смотрели кругом, но в пространстве перед собой ничего не видели [и не различали], в глазах стоял какой - то непроглядный туман. Время остановилось [для нас]! Минуты превратились в целую вечность! И после всего этого, каждый раз мы должны были не забывать, что в штабе полка нас немедленно расстреляют или в любой момент потом отдадут под суд [военного трибунала]. Там, где дорога от берега уходила в тыл, метрах в трёхстах от берега была небольшая высотка в виде продолговатой гряды, она возвышались над полем с кочками метра на полтора. На ней росли невысокие сосни. [Она была от берега в двухстах метрах.] Солдаты батальона залегли под деревьями и тут же окопались. Мы отошли от берега [отбежали ближе к ним], но места окопаться на высотке для нас не оказалось [хватило], и мы остались лежать в открытом поле. Все ожидали нового налета. В роще, где, пристрелив лошадь, сибиряки развели костры, горели огни и шёл дым. Там остались раненые и убитые, и туда снова полетели бомбы. Комбат решил подобрать раненых вечером, с наступлением темноты, когда прекратиться бомбежка. Теперь сунуться туда не было никакой возможности. Потерь среди моих солдат кроме двоих пока не было. А тех двоих прямым попаданием разорвало на куски. Немцы зашли для бомбежки снова вдоль кромки берега. Новая серия осколочных бомб пришлась по тому месту, где [когда-то] только что мы лежали [%%% полтора взвода]. Земля от разрывов вскипела и вздыбилась, брызнула в разные стороны, теперь мы наблюдали разрывы во стороны. Сверху летел песок, падали клочья земли и [целые] замерзшие кочки. В одно мгновение выросли новые огромные всполохи взрывов. Что было бы с нами, если бы мы остались лежать на берегу? Первые заходы самолетов по сравнений с этими показались нам не такими страшными. Юнкерсы по очереди заходили на боевой курс и повисали над берегом. Они снижались к земле, вываливали свой груз и облегченные с силой и ревом взмывали вверх. Страшный грохот и рев прокатывался над землей, а новый самолёт уже зависал над целью. Мы лежали в двухстах метрах от берега, а земля ходила под нами и дрожала, словно у нас в ногах рвались эти бомбы.
- 16 - Из двадцати налетевших самолетов последний прошелся над берегом и помахал нам крыльями.
- К чему бы это? Мы перевели дух и осмотрелись. На этот раз ни нас, ни сибиряков не задело. Мы переглянулись, посмотрели в сторону сибиряков, они копошились в земле, углубляя свои окопы. Они ждали нового налета. Но ни мы, ни сибиряки не заметили, как под прикрытием последней массированной бомбежки, когда самолеты рыли землю, до роты немцев на надувных лодках переправилась на нашу сторону. Мы увидели пехоту немцев, когда они стали рассредотачиваться по берегу. Вот цепь раздалась быстро в сторону и немцы короткими перебежками стали перемещаться по полю. Я сразу подумал, что это перешла на берег наша рота. Но почему их так много и идут они цепью короткими перебежками, а не гуртом по дороге, как это делают русские солдаты. Догадаться, что это идут на нас немцы, я сразу не мог. Мы стояли во весь рост и они видели нас и не стреляли. Старший лейтенант стоял под сосной позади нас, он тоже смотрел в сторону цепи и молчал. Мои солдаты повскакали на ноги, вытянули шеи и тоже смотрели. Они смотрели то на тех, то на меня. Они ждали, что я скажу [а у меня шла мозговая]. Все смотрели на меня, все ждали моего решения. Комбат [наверное] при этом крикнул мне:
- Ну решай, лейтенант, ваши это или нет? Я подозвал пулеметчика, прикинул глазомерно, сколько метров до цели, подвинул прицельную планку на место, откинул в стороны опорные штанги пулемета и поставил пулемет на землю. Я постоял, подождал минуту не более, выбрал место повыше и поровней, перенес пулемет, решительно лег и старательно неторопясь стал целиться. Идущая фигура немца сидела у меня на мушке животом. Я дал подряд несколько коротких очередей из пулемета, каждый раз проверяя взятую точку прицела. Я даже не увидел, как ткнулись в землю несколько передних голубоватых фигурок в шинелях. Мой взгляд был прикован к разрезу придельной планки и мушки на конце ствола. Я дал ещё несколько очередей, оторвался от прицела и посмотрел вперед. После этого немцы залегли как по команде. Я видел, что несколько человек лежат неподвижно на боку. Остальные животами стали искать углублений между кочками. Я прицелился ещё точнее, с учетом, что цель опустилась, и корпусом чуть подался вперед. Я дал две, три короткие очереди по темным каскам и почувствовал, что попал в выбранную мною цель. Потому, что после выстрелов линия прицела смотрела в выбранную точку.
- 17 - Я не стал открывать беспорядочную стрельбу, как это делают обычно при появлении идах солдат противника. Я не старался захватить огнём сектор побольше. Я выбирал себе всего две, три фигуры покучней и каждый раз после моих выстрелов они получали [свою] по очереди порцию свинца. Они это сразу почувствовали, когда стали нести смертельные потери. Я бил наверняка. Что-что, а стрелять меня научили! Немецкие темные каски на фоне кочек покрытых белым инеем были хорошо видны. Каску не спрячешь ни за кочку, ни в землю! Я спокойно целился, подавая ноги чуть в сторону, чуть вперед, чуть назад, и прижав к плечу и скуле приклад пулемета, плавно спуская крючок и давал короткую очередь. Ещё несколько пригнутых касок к земле после выстрелов вскинулись над землей. Немцы как-то нервно заерзали и зашевелились, забегали и перебежками стали отходить к обрыву. А может это наши? Почему они не стреляют? Я лежу у пулемёта. Сзади меня стоят во весь рост мои солдаты. Немцы их прекрасно видят, но ответный огонь не ведут. Прицел я поставил точно, расстояние до них метров двести [триста] - пустяковое. Видно среди них много раненых и убитых и они от этого не могут прийти в себя. По моим самым грубым подсчетам, с десяток немцев наверняка получили по две, три пули. Они плашмя все уткнулись между кочками, не шевелились и не поднимали головы. Но почему они не стреляли? Вот что [собственно] смутило меня. Я никогда до этого немцев не видел. Не знал их цвета формы, одежды [в чем они одеты]. Я подумал об этом, когда они уже отошли за обрыв. Сейчас вполне было кстати их атаковать. Надо подбить на это старшего лейтенанта. А если это наши? Меня как раз и отдадут под суд. Словяне всегда ходят только кучей. Я вспомнил сзади себя эту дорогу, когда сидел и ждал своих на том берегу. Женька Михайлов с разведчиками пришел тоже кучей. Старший лейтенант привел своих сибиряков, как стадо коров. Идти навстречу своим развернутой цепью, совсем странно! Нет, это были немцы, они подошли к берегу во время бомбежки! Сибиряки старшего лейтенанта вообще не стреляли. Они видели, как я лег, как прицелился, как передние ткнулись в землю, как залегли остальные, как перебежками они стали пятиться назад. Не понимаю я только одного, какую роль здесь на берегу выполняет батальон старшего лейтенанта? Зачем они пришли на берег Волги? Оборонять его или жарить мясо? Возможно, у них приказа на оборону берега нет. Мы! Я понимаю. Мы оторванный кусок от целой роты. Нас считают погибшими, а мы напротив живые.
- 18 - Война [это наши действия и наши сомнения.] для меня сплошные открытия и догадки. Именно сомнения одолевают нас, когда мы делаем первый шаг навстречу [смерти] врагу! Возможно, если бы мы лезли все время вперед, всегда и везде шли напролом, у нас не было бы на этот счет никаких сомнений. Какие могут быть сомнения, если ты уже убит? Какие могут быть, например, сомнения у командира полка, если он от бомбежки и сидит за десяток километров. [Но неудача вершит нашей судьбой даже тогда, когда у тебя на этот счет нет никаких сомнений.] Однако неудача сопутствовала нам на первых порах. Был уже поздний вечер. Край берега смотрелся плохо. Немцы подобрали своих раненых и трупы, они скатились под обрыв и ушли обратно на тот берег. Над бровкой обрыва ни малейшего движения. Сибиряки облюбовали продолговатую высотку под соснами, а мы остались в открытом поле. Здесь были кем-то и когда-то отрыты небольшие, едва четверти глубиной, в виде узких [щелей] полос, одинарные и двойные окопчики. Когда совсем стемнело, я подозвал старшину и велел ему выставить охранение.
- Дежурить будут по двое. Передай солдатам на счет курева. Объяви порядок смены караульных и сигналы на случай ночной тревоги. Немцы убрались к себе на ту сторону. Ночью они не воюют. Но на всякий случай ухо держите востро! Это пускай запомнят все! Старшина всё проделал, а я, чтобы ещё раз убедиться, прошел с ним [по окопам] по постам и проверил несение службы.
- Спать будем с тобой по очереди, - сказал я старшине.
- Я лягу сейчас, часа на три, пока тихо. Ты разбудишь меня. %%% я подежурю, а ты отдохнёшь!
- В случае тревоги разбудишь меня немедленно!
- Я лягу вон там. В одном окопе с солдатом Захаркиным. У него есть одеяло, вот мы одеялом и укроемся. Одеяло большое, нам хватит накрыться сверху и натянуть его на голову.
- Пойдем, проводи меня! Будешь знать, где я лежу. Я велел подвинуться солдату, и старшина укрыл нас сверху колючим одеялом. Ночь была тихая, но довольно холодная. Когда я проснулся, то сразу понял, что проспал слишком долго. Видно старшина не стал будить меня через три часа, как об этом мы договорились. Пожалел видно и не стал беспокоить! - подумал я.
- 19 - Может с сержантом сидели посменно, и решили вообще не будить меня [а с наступлением рассвета сам завалился спать]? Вылезать из-под одеяла не хотелось. Вдвоём надышали, было тепло. Для подстилки на дно окопа Захаркин с вечера нарубил лапника. Лежать в окопе было удобно и мягко. Сегодня я за все дня как следует выспался. Приятно потянуться, ко нужно вставать! Я высунул голову наружу из-под одеяла, вздохнул свежего воздуха и еще раз потянулся. Кругом было светло. Я быстро поднялся на локтях, оперся на руки, сел на дне окопа и выглянул наружу. Окоп был неглубокий, сидя я ней можно было оглядеться по сторонам, поверхность земли была на уровне груди. Я посмотрел в сторону молодых сосенок, где были позиции солдат батальона. Там было пусто [и безжизненно тихо]. По краю дороги, где должны были сидеть мои солдаты, тоже ни одной живой души. Мы остались одни в этом окопчике, прикрытые с головой колючим одеялом. Минуту, другую я соображал! Что случилось ночью? Почему я ничего не слышал? Что теперь нам делать? Почему здесь нет никого? Я осторожно толкнул солдата. Он лежал подле меня. Солдат зашевелился, скинул с лица угол одеяла, открыл глаза и посмотрел на меня. Увидев мой палец прижатый к губам, он легко и беззвучно поднялся, подхватил свою винтовку, лежавшую сбоку на дне окопа и встал на колени. Он посмотрел в ту сторону, куда показывал я. Там на дороге, позади высотки, где ночью сидели солдаты из батальона, шевеля боками, немцы устанавливали два орудия. Возможно, немцы и подходили к нашему окопу, но не обратили внимания, что под серым одеялом лежат и опят живые люди. Мы были прикрыты с головой, а цвет корявого одеяла был под цвет окопной земли. Дорога в сторону деревни, откуда когда-то пришли сибиряки, для нас была отрезана. По дороге со стороны деревни, медленно раскачиваясь, шла парная немецкая упряжка с подводой позади. Нам представился единственно свободный путь выскочить из окопа и пригнувшись бежать поперек дороги к кустам - в сторону леса. Путь этот был чуть правее в сторону берега, где вчера попытались высадиться немцы. Я посмотрел вдоль поля, куда я стрелял [из пулемета], оно было совершенно пустым. Где-то гораздо выше по течению немцы навели переправу и обошли нас слева со стороны наших тылов. Не туда ли отправился Михайлов со своими полковыми разведчиками? Пока я соображал и думал, я успел рассмотреть немецкую форму одежды. Запомнились голубовато-зелёные шинели и френчи с чёрным воротничком.
- 20 - На немцах короткие сапоги с широкими голенищами и каски по форме головы цвета вороньего крыла. Мы осторожно перемахнули через дорогу, обогнули кусты, сделали короткою перебежку в лощину и, пригибаясь, добежали до бугра. Перед открытым пространством поля мы остановились, подобрали полы шинели, подоткнули их за поясной ремень и побежали, стуча сапогами по замерзшей траве и земле. Добежав до леса и зайдя за деревья, мы остановились и перевели дух. Нужно было осмотреться [кругом]. Я посмотрел на дорогу, ведущую в сторону деревни, по ней в направлении к пушкам шла небольшая группа немцев. Видно они к утру успели занять несколько деревень, потому что чувствовали себя вполне свободно. Но куда девались наши и батальонные солдаты? Почему старшина не разбудил меня? Куда исчез батальон вместе со своим старшим лейтенантом? Мы углубились в лес, я взял по компасу направление на северо-запад и мы пошли искать лесную дорогу. Лес просветлел, показалась опушка, и мы вышли не то на заросшую лесную дорогу, не то на давно заброшенную просеку. Осмотрев траву и мелкий валежник, мы убедились, что здесь никто давно не ходил. Такая просека, хоть она и старая, должна нас вывести на дорогу иди хожую тропу. Ходили же здесь когда-то люди по грибы и по ягоды. По просеке мы прошли километров шесть [или семь] и вышли на берег реки Тьмы. Здесь вдоль берега проходила проселочная дорога, по ней ехала повозка. Мы встали за стволы деревьев и ждали, пока из-за крупа лошади не покажется повозочный солдат. Увидев, что это наш, мы вышли ему навстречу. Лошадью правил солдат, на голове у него была надета зимняя шапка ушанка. Тыловиков уже успели перевести на зимнюю форму одежды, - подумал я. Мы остановили его, когда он поравнялся с нами. Он был из той же самой дивизии, в которую мы были зачислены вчера. Он сказал, что их обоз стоит на той стороне реки.
- По дороге отсюда километров пять не больше!
- Как дойдете до брода, повернете по дороге направо.
- А там недалёча паря и деревенька будет стоять.
- В деревне спросите, как дойти до вашего полка. Солдат в шапке поехал дальше, а мы по указанной дороге пошли искать полковой обоз. Я надеялся, что в тылах полка я узнаю обстановку и разыщу своих. Штаб полка нам указать не могли, о нём пока никто ничего не знал.
- 21 - А комбата и своих солдат я разыскал только к вечеру. Что же случилось ночью? Почему я остался в окопе? Почему ушли мои солдаты и не разбудили меня? Ночью, когда мы с Захаркиным легли под одеяло, старшина не спал, он ходил и проверял посты. Вскоре вернулся сержант, которого я с тремя солдатами посылал под покровом ночи дойти до берега Волги и посмотреть, что делается на том берегу. Старшина разбудил меня, когда сержант вернулся. Он доложил мне, что берег у переправы пуст. Я выслушал сержанта, сказал,
- Хорошо! Ты можешь быть свободен. И я опять лёг под одеяло и уснул. Часа через два в расположение взвода явился старший лейтенант, комбат сибиряков. Он привел с собой двух связных и приказал старшине подымать быстро людей.
- Действуйте без шума и осторожно!
- Не тяните время! Пойдете вот за этими связными! - сказал он и тут же ушёл.
- Солдаты нашего батальона давно стоят на дороге и ждут ваших! - сказал один из солдат, оставленных комбатом.
- Мне нужно разбудить лейтенанта! - ответил старшина.
- Ваш лейтенант давно на ногах. Мы его видели там в батальоне рядом с комбатом.
- Лейтенант сказал, чтобы вы шли туда побыстрей!
- Батальон уйдет, а ночью, в темноте можно отстать и мы его не догоним. Старшина, думая, что я на самом деле ушел к комбату и в курсе дела, что за ним послали связных, не стал проверять окоп. Так они и ушли, забрав всех солдат и оставив нас спать в окопе с Захаркиным. Когда старшина дошел с солдатами до перекрестка, то он увидел, что на дороге их ждут ещё двое оставленных комбатом солдат.
- Давай быстрей за нами! - закричали они и ускоренным шагом пошли в темноту.
- Комбат приказал вам бегом догонять [батальонных] остальных. Где они шли, куда и когда сворачивали, старшина не запомнил. В темноте ничего не видать. Он видел, что впереди идут солдаты батальона, и решил, что я иду где-то впереди, вместе со старшим лейтенантом. Они шли лесными дорогами, несколько раз подолгу стояли, было похоже, что батальон заблудился. И действительно они в лесу проплутали до рассвета.
- 21 - а (вариант 2) комбата и своих солдат я к вечеру разыскал. Что случилось ночью? Почему я остался, и меня не разбудили? Почему мои солдаты ушли? Ночью, когда мы с Захаркиным спали под одеялом, старшина ходил и проверял посты. Вскоре вернулся сержант, которого я с тремя солдатами послал под покровом ночи подойти к берегу Волги в том месте, где саперами был взорван паром. Старшина меня разбудил, когда вернулся сержант. Сержант доложил, что берег у переправы пуст. Я выслушал сержанта, сказал хорошо, можешь быть свободен, и опять уснул. Часа через два в расположение нашего взвода явился старший лейтенант комбат сибиряков. Он привел с собой двух связных и приказал старшине поднимать быстро людей.
- Действуйте без шума и осторожно!
- Не тяните время! Пойдёте вот за этими связными! Сказал он и сам ушел. Наши из батальона давно стоят к ждут вас на дороге, - сказал солдат, которого оставил старший лейтенант.
- Старшина, - сам сказал комбат,
- Давайте действуйте побыстрее!
- Мне нужно разбудить лейтенанта! - ответил старшина.
-Ваш лейтенант давно на ногах!
- Я его сам видел рядом с комбатом.
- Ваш лейтенант сказал, чтобы вы вели туда солдат побыстрей!
- Сейчас ночь, темнота, можно отстать и батальон не догоним! Старшина, думая, что я на самом деле ушёл к комбату и в курсе дела, не стал проверять наш окоп. Так они и ушли, забрав всех солдат и оставив нас спать до утра с Захаркиным. Когда старшина вывел своих солдат на дорогу, то увидел, что их ждут ещё двое солдат по пути.
- Давай быстрей за нами! - закричали они и быстрым шагом пошли в темноту.
- Комбат приказал догонять батальон по дороге! Где они шли, куда и когда сворачивали, старшина не мог сказать. В темноте было не видно. Но вот впереди они натолкнулись на людей, и старшина увидел, что старший лейтенант комбат стоит совершенно один.
- А где ваш лейтенант? - спросил строго комбат, увидев приближение старшины и с ним солдат.
- Мне сказали ваши солдаты, что наш лейтенант ушел вместе с вами и находится здесь.
- У меня был лейтенант из четвертой роты [офицер связи из штаба полка].
- 22 - Сделали привал [,чтобы]. Нужно было разобраться в обстановке. Вперед пустили разведку, но и она [тоже] проплутала [до рассвета] в лесу. Стало совершенно ясно, что батальон окончательно заблудился [в лесу]. Карты местности у комбата не было.
- Где ваш лейтенант? - услышал старшина строгий голос комбата.
- Мне сказали ваши связные, что наш лейтенант находиться вместе с вами впереди.
- Я вашего лейтенанта не видел.
- У меня был лейтенант Татаринов [из тылов полка]. А вашего лейтенанта я с вечера не видел.
- Может, он к немцам удрал?
- Этого не может быть! - заикаясь, сказал старшина.
- Он лег спать в окоп вместе с солдатом Захаркиным.
- Ночью мы его с сержантом будили. Он посылал сержанта в разведку на берег Волги, сержант при мне докладывал лейтенанту обстановку. Он поднялся в окопе, сказал хорошо и потом снова лег.
- Утром посмотрим! Если до утра не вернется, будь спокоен, можешь не волноваться! О том, что ночью пропал ваш лейтенант в полку будет известно! Я это я обещаю тебе!
- Мне приказали забрать ваши два взвода в мой батальон. Вы будете по номеру пятая рота.
- Старшим пока назначаю тебя!
- Предупреди солдат, что вы теперь в составе моего батальона. Старшине ничего не оставалось делать. Он подчинился и положился на авось. Старшина только теперь понял и до мельчайших подробностей себе представил, что солдат с рубежа он снял без ведома лейтенанта. Связные заторопили его, и он запутался, затыркался и поддался их окрикам, он самовольно снял солдат и не разбудил своего командира. Теперь тот спит спокойно в окопе с Захаркиным, накрывшись с головой шершавым одеялом. Теперь лейтенанта обвинят в дезертирстве и отдадут под суд трибунала. Что он скажет, когда тот вернется? А то, что лейтенант вернется, у старшины сомнений не было никаких. Вскоре батальон подняли, и они снова тронулись в путь. Старшина шел по дороге, вел своих солдат и поминутно оглядывался. Он думал, что лейтенант вот-вот догонит их. Когда батальон вышел на опушку леса, было уже светло. Деревня, где накануне стоял штаб полка, была, как увидел старший лейтенант, занята немцам. На окраине справа у открытого со всех сторон бугра стояли тягачи и готовые к бою зенитки. Комбат не решился пойти на немцев в открытую со своей не полной сотней штыков.
- 23 - Он отошел в глубину леса и велел всем залечь. Комбат решил подождать. Бывают на войне такие случаи, когда немцы занимают деревню и постояв некоторое время уходят совсем. Если не подымать стрельбы и шума, немцы возможно и уйдут. А чем собственно стрелять? Человек шестьдесят солдат, один пулемет и пятизарядные винтовки против батареи зениток! Прошло часа два. Комбат вскоре увидел, что немцы начинают окапываться и уходить из деревни не собираются. Оставив солдат на опушке леса, он решил сам пойти и разыскать штаб полка. Две пары связных посланные на розыски вернулись ни с чем. Он знал, что тылы полка стоят за лесом на Тьме. В тылах полка, куда мы явились с Захаркиным, мы стали искать кого-нибудь из тылового начальства, чтобы спросить, где находятся наши. Нас проводили к капитану Матвеенцеву, тому самому, который при первой [с нами] встрече грозился нас всех отдать под суд.
- Вот вляпался! - подумал я, увидев его перед собою. Он ничего не сказал, что утром штаб полка в полном составе попал в плен к немцам. Об этом я узнал несколько позже. Он начал прямо.
- Сейчас был комбат и доложил, что ты этой ночью дезертировал к немцам.
- Как это понимать? Когда я здесь!
- Так и понимай!
- Он что, с перепою или конины объелся?
- Вот мой солдат. Он всё время [был] со мной.
- Опросите его, если мне не верите.
- Моё счастье, что в окопе я спал и остался не один.
- У меня, видит бог, есть живой свидетель!
- Вы бросьте тут про бога! Вы могли договориться заранее между собой.
- Хорошо! Опрашивайте его! А потом вызовем старшину Сенина и сержанта Вострякова. Они остались с солдатами. С ними я никак не мог договориться.
- Какие ещё старшина и сержант?
- Как какие?
- Старшина мой помкомвзвод, а сержант во взводе командир отделения.
- Кстати, где они?
- Что же вы? Спрашивайте! Где мы были? Почему остались в окопе? И как отстали от своих? Почему солдаты моего взвода ушли, не предупредив об этом своего командира?
- 24 -
- А ты Захаркин чего молчишь? Говори, как было! Пойдешь под суд вместе со иной! Или здесь судят только офицеров? Солдат поправил пилотку, как будто от неё будет зависть правдивость и складность его речи, привычным движением рукава утер "слезу" нависшую от холода под носом и покашлял в кулак. Ему не часто по долгу службы приходилось говорить с капитанами. Он боялся, что с первым звуком наружу вырвется не нужное слово. Пока он готовился что-то сказать, капитан отвернулся и не стал его слушать. Он собрался было уйти, но я остановил его.
- Товарищ капитан, вы обвинили меня в дезертирстве, и не хотите слушать объяснения моего солдата.
- Как это понимать?
- В таком случае я ваши слова могу считать просто оскорблением! Капитан повернулся, взглянул на меня недовольным взглядом и сказал:
- Ну, ну! Что там ещё? Я взглянул на Захаркина, и он с хода выложил свои показания.
- Мы с товарищем лейтенантом легли спать в окоп. Лёд кругом на земле! Ночью вдарил [ещё] мороз! У них нет своего одеяла. А у меня есть! Мы легли с товарищем лейтенантом и были накрымши с головой одеялом, - и солдат показал на торчавшее одеяло в мешке.
- Товарища лейтенанта старшина товарищ Сенин должен был разбудить через три часа. Они так договорились меняться во время ночного дежурства. А ночью нас никто не разбудил.
- Утром проснулись, а наших и батальонных солдат в окопах не оказалось. Куда они девались мы и теперь не знаем. Вот мы и пришли сюда.
- Могу добавить! - сказал я.
- Когда вы будете допрашивать старшину Сенина и сержанта Вострякова, то обратите внимание, что они полностью подтвердят мои и солдата слова.
- Ваши два взвода передали в батальон. Теперь вы будете числиться в батальоне пятой стрелковой ротой. Батальон и ваша рота находятся на той стороне. Отправляйтесь туда!
- А с делами комбата и с вашими лейтенант, мы потом разберёмся!
- Ничего! - подумал я. То я дезертир, а теперь уже командир роты!
- С моим делом нужно покончить сейчас!
- Прошу вызвать сюда старшину Сенина, сержанта Вострякова и командира батальона. А то потом опять скажут, что я сговорился с ними!
- Хорошо, я пошлю за ними, Я присел на поваленное дерево, закурил и стал ждать. Время тянулось медленно. Я сидел и перебирал в уме возможные варианты. Старина мог испугаться и не признаться в своей ошибке.
- 25 - Но он в то же время понимает, что неправда может поставить его в сложное положение среди солдат. Солдаты народ ушлый, они во все с пристрастием вникают. Это на первый взгляд кажется, что они кроме своего желудка вроде не о чем не думают, и ничего не видят. В сложное положение попал старшина. Я никак не мог понять, почему он снял солдат и оставил меня спать в окопе. Но вот, наконец, появились все вызванные. Старшина рассказал всё, как было. У комбата при этом глаза стали узкими, скулы расширились, лицо расплылось, он был похож на ходю-ходю. После показаний старшины, опрос сержанта отпал сам собою. И так всем стало ясно, что я и мой солдат с одеялом были не виноваты. Я ушел в роту, но случилось другое. После долгих поисков штаб полка не нашли. Деревня, где он стоял, оказалась занята немцами. Командир полка Ипатов вместе со штабом пропал. Ходили разные слухи, но никто ничего точно и конкретно не знал. Когда об этом узнали в дивизии, то приказали комбату немедленно взять деревню обратно.
- Время к ночи! Когда я буду её брать?
- Ночью оставили! Ночью и возьмете! - ответили ему.
- Я этой деревни не оборонял! И не моя вина, что её сдали немцам!
- Мы в этой деревне вообще не были. Почему я должен её брать?
- Потому что в полку других солдат вообще нет!
- А этот участок оборонял ваш [421] полк.
- Если к утру не возьмете деревню, то все офицеры батальона пойдут под суд.
- Вот это ново! - подумал я. Боевого приказа на наступление [ни на то, ни на сё] нет. Просто претензия и категорическое предложение забрать у немцев деревню оставленную кем-то.
- Иди бери, - сказал я комбату,
- Я эту деревню немцам не сдавал.
- А чьи - то угрозы и матерщина по телефону силы боевого приказа не имеют. Так что решай сам комбат!
- Слушай, а кто передал тебе такое распоряжение?
- Да [майор наш, замком по тылу] какой-то майор. Но дело не в нём. Дело в том, что у немцев в деревне зенитная батарея. Без артиллерии нам деревню не взять.
- Ну - ну! - промычал я, - Чего же ты насчёт зениток не сказал?
- Будет тебе лейтенант!
- Дивизия наверно доложила, что деревня в наших руках. И вдруг давай официальный приказ на наступление. Они хотят это дело провернуть по-тихому. Мы сидели втроём. Три младших офицера, всё что осталось от командного состава полка.
- 26 - Старший лейтенант - комбат, я - командир пятой стрелковой и лейтенант Татаринов - командир четвертой роты. Он только что прибыл к нам в батальон. Это его перепутали со мной ночью связные. Он был сибиряк, служил в этом полку, но был из другого батальона. Батальона не стало, а он остался в живых. У него в роте было человек сорок солдат, а у меня около тридцати. Комбату что? Комбат сейчас отдаст приказ, и мы с Татариновым пойдем на деревню!
- Ты! - обратился комбат к Татаринову, - Возьмешь с собой взвод, человек двадцать. А ты, - махнул он головой в мою сторону, - человек десять не больше. Отберите людей и отправляйтесь брать деревню. Остальные останутся при мне. Я буду держать с ними здесь оборону.
- Вопросы есть?
- "Канешно!" А пушки будут?
- Держите ушки на макушке, вот вам и пушки!
- Да не ушки, а пушки! - поправил я.
- Вот я и говорю, пушки!
- Вот это дело! - подумал я. Мы переглянулись с Татариновым и стали собираться. Когда мы подошли к деревне и расположились на опушке леса, стало совсем темно. Кругом темнота, никакого освещения. На небе ни звезд, ни луны, впереди неясные очертания деревни. Что здесь, где? Куда собственно наступать и где лучше идти? Где у немцев пулеметы, окопы, солдаты и зенитки? Я вспомнил слова комбата. "Ночью в темноте немцы не поймут, сколько вас на самом деле. Примут вас сотни за две, а вы не теряйтесь. Шума побольше. А сами вперед!" Как всё хорошо на словах получается! Пролежав с полчаса, я поднялся и перешел на другую сторону дороги, где лежал Татаринов со своими солдатами. Я присел около него и сказал вполголоса:
- Слушай Татаринов! Возьмем человека по три и пойдем вместе в разведку! Может что нащупаем, а может и увидим! А потом и решим, куда наступать.
- Я согласен! - ответил он. Небольшая группа в восемь человек оторвалась от темной опушки леса. Мы пошли по обочине дороги с правой стороны. Мы с Татариновым впереди, а сзади наши солдаты. Слева у самой дороги стоял одинокий сарай.Мы остановились, и Татаринов зашептал: Ты иди со своими и обследуй сарай. Следующий объект после него будет мой.
- 27 - Я кивнул головой в знак согласия. Я лягу здесь справа от дороги и прикрою тебя на всякий случай. Я махнул рукой, подозвав своих солдат, и сказал им:
- Двигаться тихо! Мы пойдем к сараю! Команды подавать не буду. Будете делать все так, как буду делать я! Мы перешли дорогу и направились к сараю. Ни звуков, ни шороха [никакого движения], всё как будто замерло в ожидании, когда мы подойдем к нему. Выбираю направление на середину. Вероятно, ворота с той стороны, сарай стоит лицом к деревне. Медленно приближаюсь к сараю, в руке на всякий случай наган. Солдаты идут пригнувшись чуть сзади, винтовки у них наготове. Подходим к сараю и плашмя спиной прижимаемся к стене. Нужно немного отдышаться и успокоиться. Хоть мы и не бежали, а только шли, дыхание и удары сердца учащены. У сарая по-прежнему всё тихо, я начинаю подаваться к углу. Делаю шаг, и снова замер. Солдаты бесшумно повторяют мой маневр. Угол можно рукой достать. Я стою и решаюсь. Но вот, что-то перевернулось у меня внутри, и беспокойство исчезло. Я вышел за край стены и посмотрел за угол. С противоположной стороны сарая из-за угла на меня смотрел немец. Я отпрянул назад, на мгновение задумался, и, обходя сарай с другой стороны выглянул за угол. Здесь тоже стоял немец, глядел и молчал. Выстрелов [ни с нашей, ни ] с их стороны не последовало. Я вернулся назад к середине сарая, показал солдатам рукой, чтобы следовали за мной и пошел обратно. Мы вернулись к дороге, где лежал Татаринов [, и легли рядом с ним]. Я сказал ему, что немцы с двух сторон у сарая, и что нужно их обойти [с двух сторон] полем и попробовать захватить [живыми].
- Ты берешь своих людей и обходишь сарай слева, а я со своими иду на сарай по дороге, - предложил Татаринов. Я согласился. Возвращаемся на опушку, забираем своих солдат и уходим в темноту [ночи]. Татаринов уже у сарая, я обхожу его кругом. И в этот момент раздаются выстрелы. Слышу визгливые крики немцев, топот ног и снова тишина. И подбегаю к сараю, Татаринов уже стоит в проёме ворот. Немцев конечно, как ветром сдуло. И тут началось. Мы успели только забежать за сарай,

Глава 06 (рукопись)
??.07.1983 (правка)
В траншее на Тьме
Ноябрь 1941
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
В траншее на Тьме. Разведка боем. Артобстрел. Убитый немец. Деревня в огне.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Прошло несколько дней, на душе отлегло, и жизнь вошла в обычный окопный ритм.
С вечера траншея оживала, в сумерках солдаты вылезали из своих нор, поднимались медленно на ноги, разгибали спины. Одни рысцой бежали в укромные места, другие, гремя котелками, спускались к реке за водой, третьи растопляли свои печурки. Потом в траншее появлялся ротный старшина со своим помощником солдатом, у которого за спиной на широких постромках висел термос. Солдат снимал термос и ставил его на дно траншеи. Солдатская мучная похлёбка билась о стенки термоса. Старшина бросал мешок с гремящими как булыжные камни буханками хлеба себе под ноги и не торопясь разливал по котелкам полутеплую похлебку, бросал на руки солдату замерзшую буханку хлеба [на троих], сыпал в подставленные пригоршни щепотью махорку, раскладывал на кучки колотый сахар и кивал головой. Мол, бери любую, разумеется на пятерых.
Котелок баланды на двоих, буханка хлеба на троих, щепоть махорки на одного, а кучка сахара на пятерых, такая у него была принята раскладка.
Пока старшина занимался раскладкой и раздачей еды, два солдата из роты отправлялись к повозке, которая стояла где-то [в тылу] в кустах. Они приносили бидон с горячей водой. Пейте мол чай! Бидон для сохранения тепла был обмотан двумя солдатскими шинелями и был похож на человеческий обрубок без рук, без ног и без головы. И когда старшина молча кивал головой в сторону бидона, это могло быть истолковано: попей чайку, а то завтра останется вот так без рук, без ног!
Во время раздачи пищи по траншее ни протиснуться, ни пройти. Солдаты с котелками снуют и толкаются боками. Потом, как-то сразу траншея вдруг пустеет.
После раздачи пищи я зову ординарца, и мы с ним обходим ячейки, посты и траншею. С тех пор, когда я выбрал себе в ординарцы молодого паренька, между нами установилось понимание и даже некоторая дружба. Он знал свои обязанности и старался всё сделать хорошо. У меня были свои дела, но мы были почти всегда вместе.
Ходить по переднему краю в одиночку было опасно. Брать с собой из роты случайного солдата не всегда удобно. Этот только что пришел после смены с поста, тому через час выходить, у этого прожжёные валенки и мокрые ноги, этот ещё не ел, а у того болит спина или ноет в груди. - 2 -
- Ну ладно, - говорю я сержанту, - дай мне одного из этих двух. У них, товарищ лейтенант, на почве солдатской кормежки куриная слепота. Вот и выходит, чтобы ходить по передовой, нужно иметь постоянного человека. С ним в любую минуту можно подняться и куда хочешь пойти. Ординарец всегда был рядом, спал, ел, вместе со мною и курил, за исключением тех случаев, когда я посылал его с поручением или отпускал поболтать с солдатами. К своим дружкам он охотно убегал. Посидит, поговорит, отведет душу и быстро обратно. Прибежит, сядет и начинает рассказывать, как живут его дружки, о чём говорят и что думают о войне, о немцах. У ординарца была одна серьезная забота, не упустить время, выспаться и быть готовым в любую минуту сопровождать меня. Бывали и у нас с ним свободные минуты для разговоров и перекура. Привалившись на снег, мы курили, говорили о жизни, о немцах, о погоде, и о войне. Он говорил мне о своих дружках ребятах, как они относятся ко вшам, к окопам, и к голоду, [и войне]. Спрашивал меня о жизни и о немцах, он ещё их не видел ни в живом, ни в мертвом виде. Однажды он прибежал от ребят особенно взволнованный, плюхнулся в снег, отдышался, и говорит:
- В одну из рот на передовую заслали переодетого в советскую форму немецкого шпиона. Он говорит по-русски как мы, не отличишь! У него для пароля две немецкие опасные бритвы имеются. Солдаты толкуют, что в ротах будет обыск. Найдут бритву, в штаб полка для опознания отправят. Я вспомнил такой разговор в полку, он был недели две назад.
- Откуда они это узнали?
- Телефонисты передали. Они слышали такой разговор со штабом полка.
- А старики что говорят?
- А старики наоборот, [говорят]. Это говорят полковые специально распустили слух, они хотят у солдатиков раздобыть немецкие бритвы для своего еврея Ёси парикмахера. Ёся сказал им чтоб "Золинген" достали. Одни говорят, что нужен "Золинген", а другие говорят что "Зингер". Их не поймёшь!
- А что говорит старшина?
- Старшина говорит, зачем среди солдат ерунду распускать, когда даже самый дурак и несмышленый понимает, что это полковая шутка. Но в полку шутить и не собирались. На следующий день меня вызвали туда и потребовали, чтобы я сделал обыск своим солдатам.
- Выводите роту из траншеи к себе, делайте обыск, трясите мешки и солдатские карманы сами. Я этого делать не буду. Можете снимать меня с роты! В полку были недовольны моим настырным, как они сказали, ответом. Мне пригрозили. Я вернулся в роту назад. О бритвах больше не говорили.
- 3 - На следующий день в субботу меня вызвали в батальон, там находились люди из полка. Мне была поставлена задача в воскресенье 23-го ноября перед рассветом провести разведку боем переднего края противника. Я должен с ротой переправиться через Тьму и, развернувшись цепью, пойти на деревню. По данным полковой разведки в деревне находиться небольшой гарнизон. Для усиления роты, мне придается взвод минометчиков младшего лейтенанта Ахрименко.
- Ахрименко с ротой в атаку не пойдет, он займет свою позицию, когда рота возьмет деревню.
- Сколько минометных батарей во взводе? - спросил я Ахрименко, который находился тут же.
- Каких батарей? - переспросил он.
- Минометных, каких ещё!
- У меня во взводе всего один миномет.
- И десяток мин, - подсказал я.
- И это называется огневая поддержка артиллерии?
- Идите лейтенант готовьте свою роту! И лишнего старайтесь не говорить. Вечером в роту ко мне пришел Ахрименко, я вызвал Черняева и старшину Сенина, и мы вчетвером отправились на новый участок, там, где предполагалось провести наступление. Мы вышли на берег Тьмы, перед нами высоко над обрывом была видна деревня Тишакова [которую нам нужно было брать с рассветом], которую нам предстояло взять на рассвете. Рассматривая дома, сараи и крыши, я хотел по внешнему виду деревни определить, где у немцев проходит траншея, где стоят пулеметы, где находиться расчищенный участок зимней дороги и какие дома занимают сами немцы. Предварительных данных нам штаб не сообщил. У роты, которая стояла здесь и от полковых разведчиков я тоже ничего не узнал, чему был крайне удивлён, потому что [они ничего не знали] в боевом приказе должны быть даны сведения о противнике.
- Как же так, - спросил я представителей батальона и полка, отдаете боевой приказ на наступление, и о противнике ничего не знаете. Представитель полка мне ответил:
- Комбат в батальоне человек новый. Нечего из себя шибко грамотного строить!
- Тебе приказали брать деревню, пойдешь в атаку и вскроешь огневую систему! Во время атаки всё станет ясно!
- А обозначу её трупами, так что ль? - [сказал резко я] подсказал я ему. На карте [начальника штаба] полкового представителя эта деревня была обозначена черной узкой полоской, расположенной вдоль дороги, идущей к лесу, и я даже названия ее не успел до конца прочитать. Он сложил карту пополам, на ней был нанесен весь рубеж обороны. Я понял так, что я иду на немцев и мне не положено знать расположение стрелковых рот и огневую систему полка. Мало ли что, - я могу попасть в плен к немцам.
- 4 - Мы стояли в кустах на берегу реки и смотрели на утопавшие в снегу бревенчатые избы [стены]. Ясно, что это были не фасады домов, а тыльная сторона сараев, хлевов и амбаров. Лицевая сторона домов с окнами и наличниками была повернута в сторону леса, [там] за домами проходила дорога, по которой немцы сообщались с деревней. Я беру у Ахрименко его старенький бинокль и навожу на деревню. Передо мной в окулярах заснеженные крыши домов, печные кирпичные трубы и низенькие сараи у самого обрыва.
- Сколько тебе дали мин на предварительную пристрелку деревни? - спрашиваю я его, не отрывая глаз от бинокля.
- Десяток мин на обстрел! [не пожалею!]
- А всего?
- У тебя на пристрелку уйдет не меньше десятка!
- Вон крайний дом и крыша покрытая снегом!
- Ставь миномет, пускай мину, а я посмотрю, где будет разрыв.
- Ты с десятка пристрелочных мин по этой крыше не попадешь!
- По крыше я не попаду!
- А по немецкой траншее ты попадешь!
- Ты ставь миномет и начинай обстрел крайнего дома. Возьмем деревню, посмотрим, куда ударили твои мины!
- Ставь миномет и начинай обстрел крайнего дома, это мой приказ, а ты как поддерживающее средство теперь подчинен мне! Я смотрел в бинокль на открытую снежную равнину и на высокий обрыв, круто спускавшийся в конце её. Там над обрывом немцы, дома и постройки. Левее нас от нашего края [противоположного] берега к самой деревне поднималась лесистая гряда. Заснеженный лес поднимался на самый бугор и доходил до крайних домов почти вплотную. Вот где можно совершенно незаметно войти в деревню! И когда я с представителем полка вышел на рекогносцировку местности, мне указали, когда я заикнулся на счет этой гряды,
- Березин приказал деревню брать развернутой цепью по открытой низине!
- Ты поведешь роту по открытой местности, так, чтобы тебя с НП батальона [полка] было видать!
- Ротой в лес заходить запрещаем!
- Странно! - сказал я.
- Что тут странного? Дивизия приказала - ты должен исполнять!
- Почему я должен пускать людей как живые мишени под немецкие пули? Почему нужно солдат подставлять под явный расстрел?
- Когда по любому уставу я должен использовать скрытые подходы к противнику! - не успокаивался я.
- Не выполнишь приказ, пойдешь под суд трибунала! Представитель полка собрался [полковое начальство собралось] уходить, а я никак не мог успокоиться.
- 5 - Почему они приказали не заходить мне с ротой в лес? Ведь это дураку понятно, что лесом можно подойти к деревне буквально на пять шагов, а потом навалиться всей ротой. Что-то тут не так! Лес не заминирован? Чего они темнят?
"Тебе приказано вести разведку боем!" - вспомнил я слова представителя полка.
"Мы будем о ходе твоего продвижения докладывать в дивизию по телефону!" "Березин хочет лично знать каждый твой шаг!" Может они бояться, что зайдя в лес, я уведу роту к немцам? Вот идиоты! Им не важно, сколько погибнет на открытом поле солдат! На то и война, чтоб солдат убивали! Главное, чтоб полковое командование видело, как встанет и пойдет под пули солдатская цепь. Говорят какой-то Карамушко полк принял. Комбат у нас тоже был новый, всего [три-четыре дня] несколько дней. Поэтому полковые и занимались со мной. Теперь им нужно видеть, как будут убивать нашего брата! Они ещё ни разу не видели, как падают и умирают на поле боя солдаты.
- Ну и дела! Ночью роту приказано было снять из траншеи и вывести на берег Тьмы. В кустах солдатам раздали водку и налили хлебово в котелки, до наступления оставалось ещё около часа. После еды и питья чая, я рассредоточил солдат, [вдоль берега], они легли в рыхлый снег у самого русла реки. Положив солдат, я пошел вдоль берега, туда, где к реке подходила лесистая гряда. Здесь через речку остались стоять старые кладки. Узкий переход в два бревна с поручнем из жердей с одной стороны. Здесь спокойно гуськом можно перейти на другой берег незаметно для немцев, и пока темнота прикрывает нас, занять на том берегу исходное положение. Но одно дело рассуждать, а другое дело повести роту на кладки! Я вернулся назад, ещё раз обошел своих солдат, напомнил им сигнал начала атаки и стал ждать рассвета. Когда перед рассветом комбат из своего укрытия пустил в нашу сторону красную ракету, рота поднялась и пошла во весь рост. Спустившись на лед, многие попали в подснежную воду. Их быстро вытащили назад и велели перематывать портянки. Казалось, что атака заткнулась. Я подал команду первому взводу двигаться к мосткам, за ним потянулись остальные. Речка небольшая, а имела довольно сильное течение. Несколько человек влезли в снежную воду по пояс. Мостки были несколько ниже уступа [того] крутого снежного берега. Немцы не могли видеть нас. И вот мостки позади. Мы молча поднялись на край снежного поля и рассыпались цепью. На какое-то мгновение солдаты замерли, ожидая встречных выстрелов. Но видя, что немец не стреляет, тронулись с места, и медленно пошли вперед.
- 6 - Мы оторвались от берега, вышли на середину низины, мне казалось, что именно ь этот момент немец откроет огонь изо всех видов оружия. Цепь находилась внизу, как на ладони. Немец сидел наверху, превосходство у него было исключительное. Но кругом было тихо, ни звука, ни выстрела! Серые фигуры солдат, увязая в снегу, подвигались к обрыву. Может, нас хотят подпустить под обрыв и разделаться там, когда нам деваться будет некуда! Ударят сверху из пулеметов и все завязнут по пояс в снегу! Когда рота подошла к обрыву и поднялась на бугор, когда дома, огороды, сараи оказались рядом, стало очевидным, что немец оставил деревню без выстрела и из деревни бежал. Разведки боем не получилось! Деревня небольшая, всего десяток домов. Расположены они по одной стороне дороги и окнами повернуты к лесу. На правом конце деревни дорога под прямым углом поворачивает к лесу и бежит по снежному полю. В том месте, где дорога подходила к лесу, повидимому остался немецкий заслон. Оттуда стали постреливать из винтовок в нашу сторону [по деревне]. Солдаты сначала с осторожностью перебегали между домами, потом осмелели и стали ходить по деревне в открытую, немцы прекратили всякую стрельбу. Два взвода расположились вдоль деревни в одну линию, разделив, так сказать, деревню пополам между собой. Еще не рассвело, а в избах уже затопили печи, варили картошку в больших черных чугунах. Возьмешь пару штук [из такого чугуна] спустись шкуру, а картошка отдает кислым запахом. Свет и огонь был I виден через открытые двери и окна снаружи. Я пошел на свет и увидел в открытую дверь горящую русскую печь. Солдаты сушили около неё портянки и одежду. Некоторые толкались у горящей печки в подштанниках, другие сушили валенки и шлепали по полу босиком. Я вошел в избу и огляделся.
- Вы хоть бы окна завесили и дверь прикрыли, - сказал я солдатам.
- А то у вас и дверь нараспашку!
- Чего тут бояться товарищ лейтенант? - услышал я в ответ.
Гляди, - подумал я, - как осмелели! И в этот момент в открытую дверь влетел раскалённый до красна немецкий зажигательный снаряд и ударил в стену. Немцы стреляли с опушки леса, с того самого места, куда уходила очищенная от снега дорога. Я оглянулся назад, взглянул в открытую дверь, и увидел второй зажигательный снаряд, летящий в нашем направлении.
- Ложись! - только успел я крикнуть на ходу и метнулся за угол печки. По свету в дверях и в окнах били прямой наводкой из тридцатисемимиллиметровой пушки.
- 7- Солдаты попадали на пол, расползлись на животах по углам. Я стоял за углом печки и ждал, что будет дальше. В это время ещё два розовых снаряда пролетели сквозь стены. Ствол немецкой пушки после каждого выстрела уводило вправо, снаряды пролетели дальше от печи. Они пролетели в полметрах от меня и, врезавшись в бревенчатую стену, ушли напролёт. Два красных снаряда случайно ни кого не задели. Но все храбрецы теперь лежали брюхом на полу, прижав даже физиономии к грязным и мокрым доскам пола. Некоторые, которые были обуты и в штанах, не отрывая живота от пола, выползли на улицу через открытую дверь. Картошка в чугуне булькала и кипела. Белая пена сползавшая к огню яростно шипела. А стряпухи голоштанные позабыв про чугун, [портянки и штаны,] припав к доскам пола, лежали прижавшись рыбкой. От портянок и мокрых ватников шел вонючий пар. Прошло несколько минут. Снаряды больше не летели. Я вышел из-за угла печки и велел залить в печке огонь.
- Идите сушиться в другую избу! Не забудьте о маскировке, теперь вы научены! Я вышел на улицу и пошел вдоль домов. Пока я собирался отдать распоряжение, чтобы к рассвету везде в избах погасили в печах огонь, откуда- то появились ведра, разыскали колодец и веревку, из окон и дверей домов повалил едкий дым и пар. Что там на скамье, на полу невозможно было сидеть! Солдаты намотали на ноги портянки, надели досушенные валенки, и на четвереньках, как маленькие дети, выползали наружу из задымленных изб. Связисты в это время дотянули до деревни телефонный провод, подключили аппарат, и я доложил в батальон, что деревня полностью в наших руках.
- Позови мне командиров взводов! - сказал я ординарцу. Через некоторое время все трое пришли.
- В тех домах, где ваши солдаты варят картошку, окна и двери должны быть завешены или закрыты соломой. Печи топить разрешается только в ночное время. Днем дым из труб видно издалека.
- Стряпней и варкой должны заниматься не более двух человек от взвода. Остальным делать у печки нечего. Всех свободных от постов и [после] смены [на отдыхе] приказываю поставить на рытьё траншеи.
- Взвод Черняева обороняет правую часть деревни по колодец включительно. Старшина Сенин занимает оборону влево, от колодца до леса. Минометный взвод Ахрименко оборудует огневую в створе дороги на участке Черняева, ближе к обрыву. Раненых будете выносить к обрыву, дальше их [выносить будут] подберут санитары [батальонного] санвзвода. Сигналы боевой тревоги подавать голосом. Моё место в расположении %%% взвода Сенина, немецкий окоп у второй избы.
- 8- Связь между взводами и мною будете подчеркивать связными. Сведений о противнике мы не имеем. Знаем, что на стыке дороги и леса стоит [у него] тридцатисемимиллиметровая пушка. Перед нами открытое снежное поле. По глубокому снегу через поле немцы на деревню не пойдут. Если они и сделают [вылазку и] попытку подойти к деревне, то пойдут по дороге на участке обороны Черняева. На участке Сенина, мне кажется, противника нет. Я просмотрел внимательно, опушка леса совершенно пустая. Но не будем самонадеянными, ко всему нужно быть готовым в любую минуту. От немцев можно всего ждать! Ручной пулемет Сенин поставит на свой правый фланг, с таким расчетом, чтобы в случае немецкой атаки поддержать огнем пулемета взвод Черняева [если немец пойдет по дороге]. Быть готовым к стрельбе в любую минуту! Объявляю дистанции огня: У Сенина планки прицела установить на дистанцию четыреста метров. У Черняева - соответственно на триста. Объявите своим солдатам и лично у каждого проверьте установку прицельных планок на винтовках и пулемете. Сектора обстрела вам указаны, Приказываю в течение трёх дней за дорогой в поле отрыть окопы в полный профиль. Каждый окоп на двоих. Деревенские избы оборудовать будем после. Сначала окопы, а потом в стенах пробьем амбразуры и [оборудуем] бойницы.
- Кому, что не ясно?
- Вопросов нет?
- Идите по местам и преступайте к работе!
- Я буду находиться во взводе у Сенина. Предупреждаю, окопы должны быть готовы через три дня! Черняев ушел, а я остался во взводе у Сенина. Я рассчитал так: Черняев офицер, будет находиться в одном взводе, я тоже офицер, буду присматривать за старшиной и его солдатами. %%% Наметили линию окоп, послали за топорами и лопатами. Остаток дня прошел без стрельбы и без особых хлопот. Я залез на крышу с задней стороны и стал рассматривать позиции немцев расположенные на опушке леса. Я смотрел на опушку и думал, как лучше организовать свою систему обороны, но сколько ни думал, ни перебирал в голове, на ум ничего не пришло.
Опыта нет! - ответил я сам себе. Главное наверно, [это] надо успеть окопаться! Встал солдат в оборону на один день, тут же заройся в землю! Я вглядывался в опушку леса, хотел увидеть хоть малейшее движение немцев, но сколько ни [вглядывался и ни] смотрел, не заметил ни малейшего признака их присутствия.
- Сходи к Ахрименко и принеси мне бинокль, - сказал я ординарцу и он нырнул в прогалок между домов.
- 9 - Часа два, не меньше, следил я в бинокль за опушкой леса, так ничего не увидел и не обнаружил там. В училище нас учили, что при занятии населенных пунктов, мы должны в домах и постройках оборудовать стрелковые бойницы и в стенах прорезать амбразуры для пулеметов. Но я, сидя на крыше, подумал, что немцы могут термитными снарядами поджечь дома [и сараи], куда тогда деваться солдатам. Вот почему я решил начать рытьё окопов за дорогой, подальше от построек и домов. Узнав о моем решении, солдаты Сенина высказали своё неудовольствие. Долбить мерзлую землю никто не хотел. От удара топором от мёрзлой земли летели мелкие брызги и сыпались искры.
- Солдаты Черняева залезли в дома! - ворчали они.
- А нас выгнали в снег по колено!
- Солдаты Черняева будут сидеть в домах и тепле!
- А тут хоть окоченей на ветру!
Старшина Сенин тоже выразил своё неудовольствие.
- Ты что- то недоволен старшина? Или мне это показалось?
- Солдаты твои вроде озлоблены!
- Тут рядом пустые дома. А вы нас выгнали на мороз и на ветер! - басил старшина мне в ответ.
- Ты, видно, пытается отговорить меня от рытья окопов?
- Когда окопы твои будут готовы, разрешу пробить бойницы в сараях и домах! Старшина Сенин стоял у крыльца и мялся [в снегу], а я с биноклем лежал на крыше и сверху смотрел на него.
- Я видел как тогда от трех снарядов, которыми немцы прошили навылет избу, твои умники ползали животами по грязному полу.
- Им тогда хоть из пистолета над ухом пали, они с перепуга не подняли бы голову.
- Ты вот что старшина! Хватит отлынивать! Выполняй боевой приказ и кончай разговоры!
Я посмотрел через гребень крыши, солдаты Сенина лениво и нехотя рубили мерзлую землю.
Посмотрим! - подумал я и решил про себя, - эти пусть останутся в поле, а Черняев со своими в домах. Кому достанется от немцев?
Просмотрев ещё раз опушку леса, я спустился с крыши и пошел во взвод к Черняеву посмотреть, что он там делает. Амбразуры в бревенчатых стенах имели внушительный вид. В одной избе солдаты даже вскрыли полы, использовали погребные ямы, как укрытия от обстрела. Солдаты Черняева были довольны, поглядывая наружу из темноты амбразур.
- 10 - Доказать никому ничего нельзя. Пока немец не стреляет, все умные, уверенные в себе и находчивые. Подошел Черняев и как обычно помялся.
- Почему окопы не роют? - спросил я его,
- Закончим амбразуры и начнем рыть окопы, - ответил он и замолчал. Я взглянул на него и спросил: И когда ты к рытью окопов собираешься приступить?
- Думаю, что завтра [обернусь] к вечеру!
- Ты не выполнил мой приказ. Я кажется оказал тебе ясно и точно. Сначала окопы, а потом бойницы и амбразуры в домах. Ты делаешь всё наоборот. Мне не нравиться твоё самоволие и упрямство, [Ты делаешь всё наоборот] а опыта у тебя нет, солдаты твои не обстреляны.
- Завтра, так завтра! Завтра приду и проверю! - сказал я и позвал ординарца. Через некоторое время мы вернулись во взвод Сенина. Солдаты долбили землю и искоса посматривали на меня. Не знаю, что собственно, меня подхлестнуло, их молчаливый укор или упорство Черняева. Я подозвал старшину и сказал ему:
- Ты однажды с позиции самовольно увел солдат и оставил меня в окопе с Захаркиным [спать под одеялом]. Меня таскали и допрашивали как дезертира. Может ты и в этот раз собираешься подвести меня под монастырь?
- Я приказал тебе за три дня отрыть за дорогой окопы. В срок не уложишься, возьмешь пару гранат и пойдешь подрывать немецкую пушку! В этом будет больше смысла, чем отдавать тебя под суд.
- Думаю, что дело до гранат не дойдет! Окопы будут готовы!
- Мне надоело уговаривать тебя и твоих солдат. Вашим нытьём я сыт по горло! Кто из солдат закончит свою работу раньше, тот будет спать в натопленной избе! А те, кто тянет резину, останутся на все время в окопах и в избу не попадут. Так и передай им моё твёрдое слово [последнее решение]! Морозная ночь прошла спокойно. Немцы не стреляли, и только стук топоров и лопат нарушал тишину. Слышались удары вразнобой, как будто с горы падали камни. Снег поскрипывал под ногами. Я не спал и всю ночь ходил, смотрел как работают солдаты. Я не подгонял их и ничего им не говорил. Важно было, что они взялись за работу [и мои слова были бы теперь ни к чему]. Солдаты ушлый народ. Только приляг засни, тут же найдется один, начнет рассуждать и собьёт всех с работы. Утром, когда рассвело, я решил пойти и осмотреть в деревни задворки. Вдоль обрыва откуда мы наступали, была тыльная сторона деревни. Здесь стояли сараи, клетушки и амбары. Мы проскочили всё это мимо, когда [бежали] наступали на деревню.
Нужно осмотреть наши ближайшие тылы - решил я. Мало ли, что может [произойти] случиться.
- 11 - Я прошел между домами, подошел к обрыву, посмотрел в сторону реки, где когда- то проходила линия нашей обороны. Вот так, наверное, стояли здесь и немцы, рассматривая наши позиции. Отсюда с высокого обрыва весь наш передний край как на ладони лежит. Хорошо просматривается вся траншея, темная полоса кустов и бровка сосен по ту сторону реки. Подкати [сюда] на край обрыва орудие, наводи по стволу и бей вдоль всей траншеи. Я обернулся несколько назад и посмотрел на сарай, что был правее. Там проходил немецкий ход сообщения. Он шел из-под стены сарая и, не доходя до края обрыва, заканчивался стрелковым окопом.
- Смотри, как хитро придумали, - сказал я ординарцу, показывая на пустой сарай и ход сообщения, который шел из-под его стены. Ход сообщения был отрыт без отвала [на бруствер] земли. Ходы сообщения обычно роют, выбрасывая землю на одну или две стороны. А здесь землю, повидимому, выносили в мешках и ссыпали в сарай. И действительно, когда мы зашли за сарай, то увидели внутри через открытые ворота высокий бугор земли, занесенный снегом.
- А что- то там зеленеет на краю стрелкового окопа?
- Вроде убитый немец, товарищ лейтенант! Мы выходим из-за угла сарая и видим перед собой убитого немца. Немец полулежит в окопе, откинувшись спиной на его гладкий край. Вот когда немца можно [было] рассмотреть [подробно] вблизи. Видно даже рельефный узор на пуговицах. На немце [была надета] голубовато-зеленоватая шинель и френч с черный отложным воротником %%%%%. На ногах кожаные кованые сапоги с короткими и широкими голенищами. Тело немца застыло, он полулежал в неестественной позе. Серые глаза у него были открыты и устремлены куда-то в пространство. В глазах ни страха, ни смертельной тоски, а даже [наоборот внутреннее] достоинство, и желанный покой. Волосы у немца светлые, цвета прелой соломы, лицо чисто выбритое, сытое и спокойное, на щеках сохранился легкий румянец. Вот только губы припухли и посинели от ветра и холода. Тронь его рукой, встряхни, и за рукав, и он вздохнет глубоко, тряхнет головой, сбросит о себя задумчивость и сонное оцепенение, заморгает глазами, залопочет [быстро] по-своему, и поднимет руки вверх. Немец широк в плечах, и ростом выше меня, прикинул я, мысленно сравнивая его и свою фигуру. В нем не меньше девяносто килограмм. На голове у него пилотка, он отвернул её и натянул [глубоко] на уши. Голубовато-зеленая тонкого сукна шинель опоясана широким, из натуральной кожи, ремнем с бело-черной квадратной бляхой. В центре бляхи рельефный круг с фашистской свастикой и с надписью по кругу - "Гот мит унс!" /Бог с нами!/ На поясном ремне давленый кожаный подсумок, он расстегнут и
- 12- в нем видны немецкие латунные патроны с проточенной канавкой вместо шляпки [как у нас]. У нас железные и шляпкой наружу, покрытые слоем цинка, а у них блестящие. Латунь не ржавеет [на сырости]. Винтовка его валяется на дне окопа около ног. В последний момент руки ослабли и он её выронил. Мы оглядели его кругом. Входного отверстия от пули нигде не было видно. Никаких следов и пятен застывшей крови снаружи. Такое впечатление, что он пулю свою [просто] ртом проглотил.
- Посмотри в кармане! Документы какие есть при нем? - сказал я ординарцу.
Ординарец наклонился и неохотно засунул руку немцу за пазуху. В нагрудном кармане френча он нащупал их. Вынул из кармана целую пачку разных книжиц, бумаг и фотографий. Здесь была солдатская книжка, какие- то бумаги и квитанции и целая пачка семейных фотографий. На одной фотографии изображен небольшой двухэтажный дом. Повидимому здесь до войны жил убитый немец. А на этой - его фрау [с прилизанным прибором] и трехлетний сынок, приглаженный прибор на голове, рядом с мутер стоит худощавая дочка.
- Да! - сказал я вслух. Ординарец посмотрел на фотографию и почему-то глубоко вздохнул.
- Привали его на край окопа, так чтобы он оперся локтем. Сделаем вид, будто он живой стоит. Положи винтовку перед ним. Кто из тыловых или полковых сюда пойдет, наткнется на немца, подумает что он целится в них. С перепугу наложат в штаны! Пусть немец здесь для хохмы торчит! Со страха доложат в дивизию, что деревню забрали немцы, а рота попала в плен. А то наши солдатики что- то приуныли! Хоть [посмеются над ними] посмеяться будет над чем от души!
- Сколько прошел этот фриц по нашей земле? Разве он думал, что здесь, в этом окопе найдет свою смерть [и могилу]. Разве он знал, что вот так будет торчать до весны, как огородное пугало? Здесь его и сам фюрер никогда не найдет! Дождется немец солнышка, рухнет в окоп и сольётся с талой землей. Куда он отсюда денется? А окоп он рыл с любовью и немецкой аккуратностью, не как наши, все кругом подчищено и убрано под метлу. Фрау унд киндер ждут его домой. А он как верный страж своего окопа прилёг на ровный край и целится. Вот наложат наши батальонные или полковые, когда сунутся сюда! Мы вернулись в деревню, прихватив с собой фотографии и документы убитого. Через некоторое время меня вызвали к телефону. Звонил комбат. Я доложил ему, что долблю окопы и прорезаю в стенах амбразуры.
- Вы не можете прислать нам пустых мешков? - спросил я его.
- Не плохо было бы положить мешки с песком или с землёй вокруг каждой бойницы.
- 13-
- Ты что, не соображаешь?
- Обращаться за помощью [в батальон и в полк] не приучайся!
- Соображай сам и используй подручные средства! На этом разговор с батальонным был закончен. Я пошел к Ахрименко проверить его готовность. Мне нужно было убедиться как он пристрелял дорогу и опушку леса.
- Дай команду своему расчёту, пусть пустят две мины по дороге по самому краю опушки леса! Хочу посмотреть, как точно умеют стрелять твои орёлики. Ахрименко подал команду, минометный расчет быстро занял свои места, и два резких хлопка последовали друг за другом. Ахрименко смотрел в бинокль, а я наблюдал невооруженным глазом. Дистанция небольшая, но взрывов нигде не было видно.
- По-моему, у вас дистанция велика! Мины рвутся далеко в лесу! На опушке взрывов не видно! - сказал я Ахрименке.
- Я просил ударить по дороге, а вы бьете далеко в глубину!
- Разрывы можно не увидеть! - ответил мне Ахрименко.
- Заряд небольшой, мины осколочные!
- Дымовых, пристрелочных у нас нет!
- Знаешь что Ахрименко! Я сегодня ходил по деревне, облазил все закоулки и задворки и воронок от твоих мин нигде не нашел. А как помнится мне, ты выпустил перед нашим наступлением с того берега десяток [десятка полтора-два] по деревне! Может они у тебя не взрываются?
- Ну ладно! Для проверки ударь по дороге, дистанция двести метров!
- Это я могу, пожалуйста! - ответил он и решительно подошел сам к миномету. На этот раз он сам сел за буссоль навел миномёт. Долго возился с прицелом, потом протянул руку в сторону. Солдат подал ему мину. Ахрименко сунул её в ствол, отпрянул в сторону, зажал ладонями уши. Через некоторое время на дороге брызнула мерзлая земля и взметнулся снежный фонтан.
- Вот теперь вижу! - сказал я и посмотрел на солдат расчета.
- Придется тебе самому наводить, если немцы пойдут.
- [Ну ладно,] Пошли, - сказал я ординарцу. Возвращаемся назад и по дороге заходим к Черняеву. Смотрю в поле, ни одного солдата. Окопы в снегу не роют.
- В чём дело? - спрашиваю я Черняева. Он молчит.
- Куда ты со своими солдатами денешься, если завтра на деревню налетит немецкая авиация? Я был под бомбежкой! Могу тебе сказать! Вас в этих избах завалит сверху брёвнами и побьет кирпичом от печек!
- На Селигере, у нас в укрепрайоне бетонные точки были, их для маскировки одевали сверху бревенчатыми срубами и крышами. Но там люди сидели в бетонных укрытиях, а у тебя над головой досчатый потолок и крыша из дранки.
- 14-
- Твоим солдатам бревнами головы разобьёт [по голове попадет]! Твои солдаты, между прочим, сидят за стенами, и от пуль не укрыты. А если пустить прямой наводкой снаряд? Он не только брёвна и стены, он навылет кирпичную печь прошибет! [С лица до изнанки!]
- Что ты Черняев думаешь, когда попадешь в оборот?
- Солдаты Сенина завидуют тебе. А чему завидовать, Я не вижу!
- Я приказал тебе отрыть окопы за дорогой в снегу. Ты мой приказ не выполнил и почему-то упорствуешь. Ты отвечаешь за своих солдат, а не они за тебя в ответе. Подведут они тебя под монастырь, попомни мои слова!
- Будем рыть! - прохрипел Черняев. Он видно ел снег, когда хотел пить. В деревне колодец. Лень послать солдата. А снегом не напьёшься! - подумал я.
- Топоры возьмешь у Сенина! Время не тяни! Сегодня с вечера выставишь солдат на работу! Я позвал ординарцами сидел на крыльце и болтал с солдатами. Я посмотрел на Черняева. Не знаю, он что-нибудь понял, или до него мой взгляд не дошёл. Мы пошли вдоль деревни, на левый фланг, [где сидели солдаты] к Сенину. С левой стороны дороги в одну линию, в снегу стоят темные приземистые избы. Они ушли по самые окна в снег. Повсюду около стен намело большие сугробы. Окна выбиты, двери раскрыты. Двери иногда под ветром скрипят на ржавых петлях [крюках]. Деревня стоит по одну сторону дороги. С другой стороны открытое снежное поле и вдалеке, на его краю, темнеющий лес. Идём по дороге не торопясь. На нас надеты белые маскхалаты. Наверно нас видно на фоне тёмных бревенчатых стен - думаю я.
- Знаешь что! - говорю я ординарцу.
- Давай-ка снимем рубахи. А то мы с тобой целый день здесь мотаемся на виду у немцев. Подкараулят они нас! Стукнут из снайперской винтовки! Я останавливаюсь, снимаю с себя рубаху маскхалата и отдаю её ординарцу.
- На положи к себе в мешок! Ординарец тоже до половины раздевается. Старшина Сенин издалека замечает нас. Он что- то говорит своим солдатам, и те зашевелились в окопах. Да! Стоило один раз по делу прикрикнуть на старшину, и старая дружба сразу дала трещину. Но что сделаешь? Война во всё вносит свои поправки! К вечеру потемнело. Подул резкий ветер. Снежная пыль зашуршала под ногами. Застонали пустые разбитые окна в избах. На ночь я решил
- 15- пойти в избу лечь и отдохнуть. Считай уже третьи сутки на ногах, нужно лечь и как следует выспаться. Окопы у Сенина [были] почти готовы. Черняев забрал топоры и приступил к работе. Я предупредил старшину, и мы с ординарцем пошли в избу, отведенную комсоставу. Там сидели связисты, они круглосуточно посменно дежурили у телефона. На полу была набросана солома, мы легли и тут же заснули. Утром, с рассветом в деревню прилетел первый снаряд. Немцы стреляли откуда-то из-за леса. За ночь все свежие выбросы земли перед окопами замело и запорошило чистым снегом, так что они растворились в белом пространстве. Второй немецкий снаряд прошуршал и ударил под крышу соседнего дома, ещё один рванул за обрывом, перелетев дома [и сараи]. Потом зафыркали ещё два, они грохнули с недолётом на дороге. На дороге перед взводом Черняева поднялся столб снега и черного дыма. За двумя [этими, прогудев] прилетело ещё несколько [штук], они метнулись к домам Черняева, где были вырублены амбразуры. Мы с ординарцем быстро поднялись на ноги и перебежали в окопы к солдатам Сенина. Солдаты в окопах как-то вдруг сгорбились, втянули шеи, навострили уши [и присели поглубже] и смотрели что будет.
- Пристреливают! Товарищ лейтенант!
- Я обернулся на голос, и увидел в соседнем окопе старшину Сенина.
- Ты всех убрал из домов? - спросил я.
- Пошли двух солдат, пусть ещё раз проверят! И вели всем немедленно в окопы! Телефонистам скажи, чтоб забрали свой телефон и бежали сюда [поскорее]!
- Учти! Через две [три] минуты будет поздно! Немцы откроют беглый огонь. Откуда у меня появилась такая уверенность? Я впервые видел, как рвутся снаряды.
- Ну, Черняев!- подумал я. Достанется сегодня тебе и твоим солдатам! Влепит он вам по амбразурам! Когда после очередной пристрелочной пары немцы пустили залп беглым огнем, то с одной и изб сорвало крышу и щепа разлетелась, как куриные перья, кругом. Вот когда всем солдатам стало ясно, что такое в снежном поле [за дорогой] окоп. Немец разнесет всю деревню, не оставит бревна на бревне, сотрет всё с поверхности земли. Немецким наблюдателям видны темные силуэты изб на снегу. Амбразуры они пересчитали в стереотрубу. Пристреляли улицу по самому краю домов. А вот после небольшой паузы послышался отдалённый нарастающий гул летящих на нас снарядов.
- 16 - Затем мы услышали их затихающий звук [шуршание снарядов]. Над деревней вскинулось пламя, последовали мощные удары, и деревню заволокло дымом. Стенки окопов дрогнули и зашатались. Удары снарядов отозвались у нас внутри. От домов полетели брёвна и доски. Дома как бы на миг подпрыгнули от земли, повисли в воздухе, и с грохотом осели вниз. Взметнулись обрывки щепы, стропила крыш, обрывки, куски и кирпичи. Немцы били по домам тяжелыми фугасными снарядами. Бревенчатые коробки домов перекосились и стали рушиться. Я вспомнил бомбежку на Волге. Тогда нам взрывы показались силой сверх человеческого предела. То, что творилось сейчас, бомбежка была просто детской забавой. Возможно, что самое страшное быстро забывается, и человек каждый раз [преодолевает] переживает всё заново [и переживает всё иначе и по-другому]. Небольшой обстрел уже не вызывает у нас мандраж [дрожи %%% и на зубах]. Залпы немецких батарей следовали один за другим. Над деревней повисло черное облако дыма. Металась и дрожала земля. Уходил из-под ног мерзлый окоп. Мы вместе с окопом подпрыгивали при очередном недалёком ударе. В какой-то момент наступила короткая пауза. Я поднялся на ноги и осмотрелся кругом. Я хотел взглянуть туда, где сидели солдаты Черняева. Два дома, которые он занимал, горели. Яркое пламя охватило их с крыш. Искры и черный дым ветром сносило в нашу сторону. Если Черняев с солдатами сгорит в этих домах, то его и солдат объявят героями. Про самого Черняева пропечатают в дивизионной газете. "Погиб на огненном рубеже!" Около домов не видно ни одной живой души. Никто не мечется и не выбрасывается из окон и дверей. Но вот опять полетели снаряды. При ударе фугасного снаряда в пылающий дом, в небо взлетают горящие обломки и сыпятся искры. Солдаты старшины Сенина скорчились в своих окопах. Но не все пали ниц, есть любопытные. Они выглядывают поверх окопов и посматривают на горящие дома. [Одни согнулись, воткнулись в мерзлую землю окопа, ждут смерти и молят о жизни, о спасении своей души, другие только вздрагивают, но не пригибаются, смотрят.] Теперь видно, кто из них к войне годится, кто будет воевать, а кто закончит войну, не увидев её своими глазами. Теперь солдаты поняли, что их тяжкий труд не пропал даром. Но вот опять послышался гул и через десяток секунд над деревней [следуют] беспорядочные разрывы. Спины солдат согнулись. Каждый очередной удар гнет их всё ниже и ниже на дно окопа. Но, несмотря на неистовый огонь, грохот и рёв, все, кто уткнулись головой меж колен, уверены и знают, что немцам в окоп не попасть [попасть очень трудно]. Страх, конечно, [делает своё дело] у каждого есть. Но в белом снегу [немцам] окопов не видно.
- 17- Теперь солдат почувствует на собственной шкуре, что значит попасть под обстрел. Каждый новый залп устремляемся к земле, каждый новый удар застилает всё дымом [, заставляет подгибать колени. Но в сознании теплится надежда, что ты жив, и что с тобой ничего не случится]. Но вот с гулом и рёвом успели освоиться ещё несколько солдат. Они чувствуют, что шуму много, а прямых попаданий не предвидится. Они вытянули шеи, стоят и выглядывают наружу. Что это? Лихость, храбрость, проба своих сил, или просто человеческое любопытство? В начальный момент я тоже было ткнулся [в свои колени] в окоп. Но тут же сообразил, куда [собственно] падают и где рвутся снаряды. Я видел, что окопы в стороне от обстрела [но в этот момент] что в первый момент нужно [всё равно найти в себе силы, чтобы преодолеть грохот и страх] осмотреться кругом и осмыслить обстрел %%%% Я поднялся на ноги и стал наблюдать за обстрелом. Любопытство [, твёрдое желание] и первый страх! [Это что-то похожее на вино, смешанное с пивом и %%%% настойкой из чеснока]. Любопытство и страх! Что преодолеет? Я смотрел [по долгу службы] вдоль деревни и думал. Мне нужно [было] знать, что делается теперь [там,] на поверхности земли. Мне нужно знать, как действовать в будущем. Что твориться у младшего лейтенанта Черняева? Тем более, что осколки не долетали до нас. При взрыве снаряда осколки веером уходили вперёд. Долго будет продолжаться эта огненная пляска? Кажется, что время остановилось совсем [минуты %%% как дни]. Но вот немецкие пушки неожиданно поперхнулись, разрывы стали реже и через мгновение прекратились совсем. Я прислушался. Какая-то напряженная тишина расплылась над окопами [навалилась на окоп]. И только сзади между домов потрескивал огонь, да слышалось шипение таявшего снега. В такой момент жди, да гляди! Я смотрел на опушку леса, ожидая увидеть рассыпавшуюся по снежному полю немецкую цепь. На опушке леса никакого движения, в поле на снегу ни одной живой души. Но я подал на всякий случай своим солдатам команду - К бою!
Не встряхни сейчас своих солдат, многие так и будут торчать костлявыми задами кверху. Команда - К бою! Это когда все солдаты встают, кладут перед собой трёхлинейки, передёргивают затворы и глядят [в оба вперёд] в сторону противника.
- Передай пулеметчикам, - сказал я старшине, - пусть ударят по опушки леса. Полсотни патрон, короткими очередями! Немцы должны знать, что мы сидим в деревне! Я огляделся кругом и сказал сам себе: Немцам здесь делать нечего. Деревня сгорит. Все дома охвачены огнем, а им натопленные дома и избы нужны, иначе они не могут держать оборону! Им подстилка из соломы под задницу должна быть! Они в снегу и в мерзлой земле топтаться долго не будут. Предположения мои сбылись. Немцы в атаку не пошли.
- 18- Но вот опять подул холодный порывистый ветер, подхватил красные языки пламени [и угли], и замигал яркими искрами. Соседний обуглившийся бревенчатый сруб окутался белым облаком [белыми кудрями] пара. Вот он вспыхнул ярким пламенем, и черные клубы дыма поднялись над ним. Дома горели подряд. Через некоторое время в прогале между [сохранившихся домов] горящими домами я увидел группу солдат, идущую в нашем направлении из тыла. Их было не больше тридцати. Что это? Новобранцы? Или новое пополнение из другой стрелковой роты? [Эти] Идут вразброд. Новички обычно ходят кучно [держась друг за друга]. Я вылез из мерзлого окопа и махнул ординарцу рукой. Пойдем, мол, посмотрим! Когда я приблизился к обрыву, то понял, что это солдаты Черняева. Да и он сам шел сзади за своим храбрым войском. Видно я прозевал, когда они начали драпать из своих домов. В первый момент артналёта дома, где они сидели, попали под огонь. Под ударами фугасных снарядов стали рушиться стены, потолки [и взлетали кверху крыши. Но огонь и дым появился в них только в конце обстрела]. С первым же ударом солдаты Черняева бросились наутек под обрыв, Черняев оказался среди своих солдат. Он промолчал как всегда. О том, чтобы вернуться назад, он не сказал ни слова. Под обрывом нашлись два паникёра, они заметались на месте и бросились бежать дальше к реке. Остальных уже невозможно было остановить. Взвод галопом помчался на переправу к кладкам. По мосткам они перебрались на другой берег и в кустах напоролись на комбата.
- Опять пятая рота! - сказал он Черняеву.
- Это твой взвод?
- Мой! - ответил Черняев.
- Где командир роты и все остальные?
- Не знаю!
- Ты пойдешь под суд! - сказал ему комбат.
- Ладно пойду!
- Собери солдат и отправляйся назад!
- Есть назад! Взвод Черняева без потерь вернулся назад. Где теперь располагать своих солдат, Черняев не знал.
- Ну, теперь ты убедился, для чего нужны солдату [копать] окопы? - сказал я ему, [когда он подошёл ко мне.]
- [Тебя] Комбат пугал трибуналом, говоришь?
- Грозился!
- В этой дивизии, Черняев, с лейтенантами не чикаются! Чуть что - отдают под суд. Страху нагоняют! У них генерал свирепый, говорят, кастрированный. Нет ни одной роты, чтобы не было судимых офицеров.
- 19- Генерал знает кого судить. Воюют лейтенанты! Вот он на них и вешает судимости [нагоняет страха]. А [потом, что для тебя] для лейтенанта окопника что суд? Сегодня ты жив, а завтра тебя нет! Теперь в окопах сидели солдаты Сенина, а Черняеву предстояло копать их в мёрзлой земле. Солдаты Сенина довольные стояли и поплёвывали на бруствер махорочной жёлтой слюной [и дышали махоркой]. [Белый снег на краю окопа пожелтел от плевков.] Теперь солдаты Сенина подшучивали над солдатами Черняева.
- Меня младший лейтенант за топором к вам прислал.
- Ты вот что, браток! Старшина появится с жратвой, ты давай неси мне свою порцию водки. Пущу даже на время посидеть в своём окопе. Может со смены когда придёшь и переночуешь! А топорик в мешке тяжело носить. Я его из Ржеавского укрепрайона на себе ношу. Мзду за топорик платить надо!
- А не принесёшь, выдуешь сам сто грамм, валяться тебе с пулей в боку, считай, зря водку испортил! Черняев с солдатами ожесточённо рубил мерзлую землю. Торжествовал и старшина Сенин. Как ни как, он был наверху. Когда совсем стемнело, я пошел к Черняеву посмотреть на его работу. Мы сели с ним на целое необгоревшее бревно, которое принесли солдаты, [достав его из развалин дома] и поговорили как обычно. Черняев сказал два слова, я пару фраз, не зная, с чего начать. Освещённый отблесками пожара, белый снег имел неестественный вид. Вспыхивал и угасал огонь. Снег во время вспышек менял свою окраску. Пламя постепенно перекидывалось с одной избы на другую. Тушением пожара никто из [наших] солдат не занимался. Горит и горит! У солдат свои дела! Странно было смотреть. Горят дома в деревне, а люди ходят спокойно. Проходят мимо, внимания не обращают! Нет никакой суеты, не слышно, как обычно, ни криков, ни суматохи, ни частых ударов [обломком лома о рельсу] в набат. Помню, один небритый пожилой солдат во слезами на глазах высказал мне своё неудовольствие.
- "Вот вы, товарищ лейтенант, обзываете нас бранными словами. А я хоть и солдат, но, между прочим, постарше вас годами и учитель."
- Ну и что из этого?
- Тебя за самовольное оставление позиций следует расстрелять!
- А Черняев по доброте своей всю вину взял на себя. Не сумел остановить вас, пристрелить паникёра духа не хватило!
- Ты слышишь? - обратился я к своему ординарцу.
- Ему мои слова не нравятся!
- А слова не пули, дырок не оставляют!
- Видишь, недоволен он чем. Безусый лейтенант на него ругается!
- Вы наверно думаете, что держать позиции и воевать должны [офицеры] лейтенанты, а вас, солдат, это не касается!
- 20-
- Видишь, он недоволен чем!
- А теперь я хочу тебя спросить, почему ты во время обстрела не остался на месте?
- Ты видел, что появилась паника.
- Почему, сразу не пристрелил паникёра?
- Может ты и есть один из них?
- Накануне нужно было окопы долбить, а вы уговорили Черняева остаться [у амбразур] в избах!
- Может, это ты демагогию разводил?
- Я помню, как ухмылялись вы, когда солдаты Сенина рубили мёрзлую землю.
- Ты наверно будешь помалкивать, когда следователь будет выяснять, кто посеял панику. Ни один из вас не откроет рта.
- А то, что Черняева будут судить, это вас не касается. Это вам наплевать [Это вас не скребёт]!
- Чего молчишь?
- Ты видно, образованный, а совести у тебя нет.
- Когда мне по телефону начальство даёт указания, оно через каждые два слова по делу, вставляет эти самые [нужные] слова.
- А вы, видите ли, не привыкли к [тому] такому обращению!
- И в заключение я вас всех предупреждаю, покинете окоп хоть на минуту - пойдете, под расстрел на месте!
Я Черняеву дам указание, кому нужно по нужде, пусть в немецкую сторону, в снежное поле идёт - и там сидит, прохлаждается. Харчи будете получать тоже с той стороны.
- Пулеметчикам я приказал, кто хоть шаг из окопа сделает [назад] в сторону тыла, стрелять всех без разбора [раненый он или нет]. Из окопа назад вы пройдете только через мой труп. Больные и раненые будут являться лично ко мне!
- Даю вам два дня на отрытие окопов! Вы хоть землю зубами грызите, а окопы должны быть к сроку готовы!
- Ну что, Черняев! Убедился где нужно держать в обороне своих солдат!
- Запомни и заруби себе на носу! В любой обстановке, встал на один день, копай окоп, только окоп от смерти спасёт твоего солдата! Через неделю мл. лейтенанта Черняева вызвали в дивизию. Он вернулся в роту молчаливым и угрюмым, получив условно пять лет. Его судили за то, что он покинул свои позиции, остался жив и [невредим] не имел во взводе потерь. Теперь пятая рота имела полнее соцветие. Я конечно тоже был виноват, что не заставил Черняева зарыться в мёрзлую землю. Не спустил на него собак, как это я сделал с Сениным. Черняев не выполнил мой приказ. Об этом в дивизии ничего не знали. До этого в трибунале разговор не дошел.
- 21- Березин показными судами решил на ротных и взводных нагнать побольше страха. Какой смысл судить командира полка. Во-первых, он всегда вывернется. А во-вторых, он с солдатами [у него кроме штыков воевать нечем]. В атаку не ходит и в чистом виде является передаточной инстанцией. Получил распоряжение или приказ сверху, передал через батальон в роту, ротный и должен его выполнять [брать деревни]. Березин [в штаб армии доложил, что он на рассвете взял деревню Тишково. Всё просто!] приказ штаба армии выполнил. Снимать ротного с должности нет никакого смысла. Ротные офицеры живыми на дороге не валяются! [Дороги мостят их трупами.] Командир батальона в атаку с ротами тоже не пойдет [тоже не бегает с солдатами под пулями]. Есть чин пониже [комбата]. 0н и погоняет ротного издалека по телефону. Немец больше не стрелял. Деревня ещё горела [и дымилась]. Нужно отметить выдержку Ахрименко. Во время обстрела он на участке о стался со своим расчётом один, несмотря на то, что пехота сбежала. О нём даже напечатали в боевом листке. К 30 ноября солдатские окопы и отдельные ячейки были соединены общим ходом сообщения. Мы прошли серьёзные испытания огнем и научились копать мёрзлую землю лопатами [отдавая все силы]. Нельзя бесконечно испытывать судьбу, полагаясь только на совесть солдата. Нельзя попрекать человека за старые грехи [, держать его в страхе]. Запреты и строгости были отменены, старые проступки и обиды были забыты. Жизнь офицера роты на войне, это последняя инстанция, куда сыпятся приказы и распоряжения. В руках батальона и полка солдат нет. Для них существует только Ванька ротный. А у ротного, что ни солдат, то свой склад ума и характерец. Каждому солдату своё давай! У командира роты - солдат вот где сидит, и я пальцем щелкал [по горлу] себе по вороту. Теперь я вспомнил, как перед наступлением на эту деревню, по распоряжению полка нас несколько раз перегоняли с места на место и каждый раз заставляли рыть новую траншею. Тогда я возмущался, а зря! Видно мало раз мы проделали эту работу, раз Черняев по моему приказу отказался долбить мерзлую землю. Получилась досадная осечка. А солдата нужно приучить, ко всему на войне. Нагнулся к земле, припал на колени от пули, рой себе ячейку, где бы ты не стоял.

Глава 07 (рукопись)
??.07.1983 (правка)
Переход в наступление
Декабрь 1941
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Смена дивизий. Обмундировка в лесу. Переход вокруг Калинина. Деревня Поддубье.
На рассвете 5-го декабря. Деревня Горохово. Пятая рота берёт с хода деревню
Губино. На опушке леса. Совхоз Морозово. Мы отрезаны от своих. Переход через
железную дорогу. Гибель разведчиков. Наступление на станцию Чуприяновка.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

В ночь на 1 декабря сорок первого года в расположение роты прибежал батальонный связной. Я в это время ходил по траншее и проверял несение службы ночным нарядом. Связной нагнал меня в узком проходе траншеи и навалился на меня %%%. Он поднялся на цыпочки, вытянул шею и, дыша мне в лицо, таинственно сообщил:
- Товарищ лейтенант! Вас срочно вызывает комбат! Я не люблю, когда мне [вот так] дышат в лицо и изо рта дышащего ударяет неприятный затхлый желудочный запах. У меня появляется желание оттолкнуть его, а он все ближе лезет ко мне и дышит на меня своей отрыжкой. Он солдат [а я офицер]. Толкать его без видимых причин вроде нельзя. А я не переношу и не могу терпеть, когда мне вот так лезут и дышат %%%%. Связь работает. Могли бы и по телефону сообщить о вызове, думаю я. Не обязательно гонять солдата по такому поводу. Здесь что-то не так! Опять какую-нибудь разведку боем провернуть задумали.
- Вас срочно вызывает к себе комбат! - слышу я голос солдата и чувствую противный запах изо рта.
- Ладно приду! - отвечаю я и отворачиваюсь от него в другую сторону. Но ему неймётся и он опять забегает наперёд.
- Комбат велел мне вместе с вами к нему идти.
- Комбат? - переспрашиваю я, и отворачиваюсь от него.
- Отойди от меня на десять метров и ближе не подходи! Комбат у нас новый. Старшего лейтенанта, что был на Волге, давно уже нет [в помине]. После суда он сразу исчез, а куда он девался, никто не знает. Был человек и пропал! Иду вдоль траншеи, жду ординарца. Он должен быть где-то здесь, в солдатской ячейке. Пошёл навестить [своих ребят] приятеля. Я трясу его за плечо. Он присел на корточки и спит непробудным [солдатским] сном. За день набегался, намаялся, присел и заснул.
- Вставай, собирайся, пойдём в батальон!
- Забеги к Черняеву, скажи, что я ушёл в батальон. Он в роте останется за меня!
- Догонишь бегом! Я на тропе подожду у обрыва! Я иду но траншее и на повороте вылезаю на поверхность земли. Посыльный из батальона следует за мной сзади. Мы медленно подвигаемся по [утоптаной и %%% тропинке] снежной узкой стёжке к обрыву.
- 2 - Иду по тропе не торопясь, а связной мне наступает на пятки.
- Я тебе дистанцию велел держать! [Он привык убегать с передовой]. Все бояться переднего края [, где рвутся снаряды]. На передке сейчас тихо, немец не стреляет. А страх у него все равно по спине ознобом ползёт. К снарядам и к передовой нужно привыкнуть! Но вот за спиной у связного я слышу сопение моего ординарца. Я его на расстоянии по дыху определяю. Дышит он часто, а запаха изо рта [не имеет] у него нет. Поворачиваюсь, спрашиваю:
- Видел Черняева?
- Передал, как вы сказали! Я прибавляю шаг, и мы быстро опускаемся с обрыва, идём по пологой долине и наконец подходим к реке. К той самой, [о которой сказано: "И ель сквозь иней зеленеет, и речка подо льдом блестит!"] от которой мы когда-то цепью пошли на деревню. [Но теперь всё] Русло реки засыпано снегом. Прозрачного льда не видно совсем. По узкому мостку перебираемся на другую сторону. Это наш, так сказать, пограничный рубеж. Мы можем его перейти только с разрешения начальства. Перешагнул его однажды самовольно Черняев и тут же получил соответствующий срок. Мы отгорожены от остального живого мира двумя узкими брёвнами с перекладиной. Смотрю вперёд - знакомые места! Вот наша старая траншея, чуть дальше кусты, на склоне бугра зеленые сосны, а там за бугром открытое снежное поле. За полем в ложбине небольшая деревушка. В избе сильно натоплено, накурено и кисло пахнет. В спёртом воздухе чувствуется бензиновый запах коптилки. У нас хоть снаряды, [смерть] снег и мороз, но воздух чистый и полезный для организма! Как они здесь сидят? Чем они здесь дышат? У стола на лавке сидит комбат в новой меховой безрукавке. Он шибко занят, смотрит на себя в зеркало. Не понимаю только, [не знаю только, от удовольствия или от %%%%] отчего он смотрит в зеркало и улыбается сам себе. Фамилию комбата я не знаю. Сам он не называется. Может, фамилия у него звучит неприлично? Ведь бывают такие фамилии? [на букву Х.] Мне спрашивать у него нет никакой охоты. Комбат и комбат! Ко мне он тоже обращается на ты. То ты! То лейтенант! 0н срочно вызвал меня к себе. Я вошел, а он сидит перед зеркалом и ковыряет болячку [бородавку]. Входишь в избу и никак не поймешь, вызвали тебя по делу или так, от скуки. Посередине избы горит железная печь. Русская, деревенская, на половину избы, почему-то не топиться. В ней что-нибудь неисправно? Под у печки на месте. Дымоход совершенно цел. А эта железная горит и дымит. Может дрова экономят? Комбат посмотрел на меня через зеркало. Головы назад не поворачивает, оттянул верхнюю губу двумя пальцами, рассматривает новый прыщ и говорит:
- Ты лейтенант чем - то все время недоволен. Уважения к старшим по званию и патриотизма у тебя нет.
- 3 -
- Если сказать точнее, подхалимства и угодничества [у меня нет], - добавляю я и продолжаю.
- Выходит те, кто сидит [сзади нас] у нас за спиной и есть истинные [русские] патриоты?
- А мы окопники так, ненадёжный народ, мусор и сброд!
- Ну ты уже загнул того!
- То, что вижу, о том и говорю! [Я режу правду в глаза. Правда она всегда колет глаза.] Дальше передовой меня не пошлют. Мне нечего бояться. Война держится на нас. И ты, комбат, и другие об этом прекрасно знаете. Только признаваться никак не хотите!
- Все это так! Но о тебе складывается мнение.
- Мне все равно. У меня дорога одна!
- Я тебя вызвал [не для этого] вот почему - дивизия получила приказ! Сегодня ночью приказано сдать позиции! - при этом он опять поскрёб ногтем верхнюю губу.
- Мы отходим в район деревни Новинки. Тебя будет сменять вторая рота первого батальона 246 стрелковой дивизии. Наконец, он кладёт зеркало на стол, поворачивается ко мне и добавляет:
- Вернёшься к себе, до начала смены своим солдатам ничего не говори! Мало ли что! Сейчас придёт твой сменщик тоже командир роты. Отправляйся с ним к себе и покажи передний край. Уточните огневые точки, сектора обстрела и сведения о противнике!
- В дивизии предупредили, чтобы смена прошла без шороха.
- Тебе всё понятно, что я говорю?
- Чего молчишь?
- Всё ясно, чего говорить!
- У меня всё! Можешь идти! Я вышел на свежий воздух, сел на ступеньки крыльца, достал кисет, оторвал кусок газетной бумаги, насыпал махорку, свернул цыгарку и закурил. Вскоре явился мой сменщик и я повел его на передок [в свою траншею]. У мостков через речку нас догнал его мл. лейтенант, командир взвода. Я показал им траншею, стрелковые ячейки, пулемётную позицию, сектора обстрела и передний край.
- А что это за колышки? - спросил меня командир роты.
- Эти колышки обозначают не только сектора обстрела, но и прицельные точки для каждого солдата, когда он стоит на посту. Если он увидел в створе двух колышков немца, он обязан его поразить. Ему [не последует от командиров команда "Огонь!"] не надо подавать команду, куда стрелять. Он должен прицелиться и стрелять самостоятельно. Он должен бить по цели, а не палить куда попало. Здесь по колышкам все видно. Можно точно определить. Кто стрелял? Кто попал? А кто дал при выстреле промах. Убили немца и каждый потом [доказывает] до хрипоты, что он немца выстрелом срезал. Колышки всё покажут. Я могу с разных мест по колышкам определить [линию прицела], кто куда стрелял. Мы прошли ещё раз по траншее , и я показал ему немецкие огневые точки.
- 4 - Командир роты остался в траншее, а командир взводов ушел за солдатами. Смена переднего края растянулась [почти] до [утра] ночи. Но, как хотели в дивизии, прошла без шороха и без выстрела. Последними траншею покинули солдаты взвода Черняева. Когда Черняев увёл своих последних солдат, я подошёл к командиру роты и пожал ему руку.
- Счастливо оставаться! Мы с ординарцем дошли до поворота, вылезли из траншеи, и не спеша прошли мимо обгорелых развалин и закопчёных печей. Они как немые свидетели остались стоять [после нас] вдоль обрыва дороги на месте. Всего чуть больше недели простояли мы здесь, а покидая траншею, казалось, что мы были в ней по меньшей мере полгода. Спустившись по крутой тропинке с обрыва, мы остановились, я решил закурить.
- Теперь нам некуда спешить! - сказал я и чиркнул спичкой. И подумал:
- Сколько труда и пота вложили мы здесь! Сколько тяжелых минут пришлось пережить на этом клочке земли! Теперь все брошено, [но не будет] и как будто забыто! И что те, другие, знают об этой сгоревшей деревне? Перед ними кучи пепла и обгоревшие печи в снегу. А когда-то по этой заснеженной пологой низине мы подвигались с опаской вперёд. Мы шли по колено в снегу и каждую секунду ждали, вот вырвется навстречу бешено из пулеметов огненное пламя. Неважно, что его не было! Важно то, что пришлось [его ждать] пережить! Да, да! [То самое переживание перед смертью, когда ты должен перейти в небытиё! Та самая секунда, которую долго ждёшь.] Ждать всегда пострашней! Перейти в небытие недолго, когда со смертью смирился. Теперь по снежной тропе [идти легко] мы шли легко и спокойно, зная, что в спину стрелять нам не будут. Идёшь себе и думаешь о чём-нибудь о прошлом. [Думаешь о другом, и никаких тебе переживаний]. Вот и кладки в два узких бревна. Они для другого человека не имеют никакого значения. Кладки, как кладки! С одним перилом с левой стороны. А для нас сейчас перейти по ним на другой берег, это целый %%% этап войны [нашей жизни и страшной войны]. Совсем ещё не рассвело. Мы идём и потягиваем [свои закрутки из махорки] махорку. Теперь курить можно в открытую, немец с опушки леса нас не видит [в низине]. Мы шагаем по снежной низине, заходим в кусты, а комбат тут, как тут. Налетел петухом и кричит визгливо:
- Почему огнём батальон демаскируете? - Это опять пятая рота? Мать вашу в душу! Новый комбат мне не очень нравиться. Не из-за того, что он петушится, пыжится и орёт. Я просто устал от [окопной жизни] него и от окопной жизни. Я смотрю на него и сплёвываю на снег. Ординарец свою папироску бросил и затоптал ногой. А я стою, молчу и продолжаю курить [в открытую].
- 5 - [- Ты чего орёшь?] Я стою, смотрю на него и думаю. На моей шее целая рота, а у него [в руках обычно] телефонная трубка в руках.
- "Что там у тебя [на передовой]?" - [звонит он по телефону] обычно спрашивает он. [Ему нужно ещё отчитываться перед полком. Быть в курсе дела.]
- Ничего! - отвечаю я.
- Что ничего?
- Ничего, значит всё в порядке.
- Вот так и говори, а то ничего. Но он тоже взял манеру покрикивать вроде Карамушки. Карамушко, это наш командир полка. Я его однажды видел. На лице у него деловая строгость и сосредоточие. Смотрит он на нашего брата из под бровей, верхняя губа у него отклячена, вроде мы низшие презренные существа. Образование у него сельское, приходское. Ростом он маленький, глаза едкие и быстрые, а какого цвета не разберёшь [уловить невозможно].Вообще, лицо у него с мелкими чертами [и совсем рядовое] как у крестьян, мужиков. Среди моих городских солдат тоже есть такие сплющенные лица. Другое дело Черняев. У него худое и выразительное лицо, крупные черты, чёрные брови. И фамилия у него Черняев. [А Карамушко, как снятый со сковородки испеченный блин]. Это не камушек под ногой на дороге, %%%%% его ногой, и его нет. Все они в тылах полка похожи друг на друга. У комбата на лице прыщиков больше. Зато гладкая [другая сторона] задняя часть и короткие толстые ноги. Ему мешки %%% таскать, а он телефонной трубкой забавляется. Раньше я не рассматривал [своё полковое и батальонное начальство] их, не приходилось их видеть вот так. [А после суда] Потом я прозрел и стал к ним приглядываться. А у меня, как назло, зрительная память хорошая. Мне было интересно, кто из них кто? [Кто собственно посылает стрелковые роты на смерть?] У нашего комбата подчинённых всего двое. Я - командир пятой и Татаринов - командир четвертой роты. Комбат нам по очереди [,когда нужно,] по телефону вправляет мозги. Без этого нельзя. Погонять ротного нужно. Он с голода и холода может проспать всю войну! В роте всё держится на Ваньке ротном, вот с него все требуют и погоняют его. В кустах за бугром лежит моя рота. Черняев и Сенин, увидев меня, поднимают солдат. Теперь вошло в обычай, где встал, там и лёг. А что под тобой, снег, мерзлая земля, заснеженные камни, это не важно, солдату всё под бок сгодится. Тыловик на снег не сядет, он задницу [опасается простудить] мочить не будет.
- Нам связного из полка прислали! - докладывает мне Черняев.
- Он поведёт нас до места сбора. Вон стоит у сосны! Я поднимаю глаза и смотрю на солдата. Упершись в ствол хребтом, [привалился] и ждет нас, когда мы построимся. Смотрю на лежащих в снегу солдат [своей роты] [и задумчиво качаю головой] и спрашиваю:
- Ну как дела? [- обращаюсь я к солдатам.]
- Дождались! Теперь на отдых пойдём!
- Держи карман шире, товарищ лейтенант! - бросает в ответ мне кто-то из лежащих фразу.
- В наступление пойдём! Переход дня два, а потом опять под снаряды.
- Это почему же? - спрашиваю я.
- Говорят, дивизия на другой участок переходит. Тыловые уже вчера укатили [из деревни] туда.
- Откуда ты взял?
- 6 -
- Как, откуда?
- А я тут на дороге знакомого ездового встретил. [Земляк, с одной деревни. Вот он и сказал.] Солдаты [,товарищ лейтенант,] всё знают наперёд, вот такие дела!
- У нашего брата чутьё.
- Мы чутьём берем секретные военные хитрости [премудрости]. Знакомый говорит, что все обозы снялись [давно] и куда-то уехали. [Земляк мой остановился на дороге вот здесь и прикурил.] Я построил роту и мы вышли [из кустов] на дорогу. Нетронутые снежные просторы лежали [распластались] кругом. Здесь стоит непривычная для нас тишина, без посвиста пуль и без разрывов снарядов. Мы идем по прикатанной санями [и лошадьми] дороге, [шагаем вперед,] подвигаясь к деревне Новинки. Где-то там, как [выразился] объявил наш комбат, нас определят на постой и на отдых. Часа через два неторопливой ходьбы [по морозу], встречным ветром до нас донесло [мы почувствовали вдруг] запах жилья и печного дыма. Запахи на передовой имеют совсем другие [значения] свойства. Мы огляделись кругом, впереди невысокий снежный бугор и кроме белого снега, ничего не видно. Но вот, еще сотня [метров позади] шагов по дороге и впереди [по ходу дороги] из-за снежной гряды показались заснеженные крыши и торчащие сверху печные трубы. Серые, чуть заметные [клубы] полосы дыма [выходили] поднимались из труб и склонялись в нашу сторону [вдоль дороги]. Идем дальше. Минут через десять, показались бревенчатые стены и маленькие окна на уровне сугробов. [Ну и конечно!] Всё ясно! Ха! Ха! ВМЕСТО того, чтобы топать в деревню, а до неё уже рукой подать, полковой связной поворачивает в сторону леса и ведёт нас по снежной целине [в направлении леса].
- Хоть бы дали пустой сарай! Издали жилья [хочется] понюхать - заворчали солдаты. Но связной свернул с дороги, и мы топаем по колено в снегу [по снежной целине прямо в лес]. На опушке леса он останавливается, и я подаю команду к привалу.
- Так приказал командир полка! Мое дело маленькое! Здесь в пятидесяти метрах походит дорога, вам приказано сосредоточиться около неё.
- Пройдете вот здесь! - постукивая ногу об ногу, сказал связной.
- Располагайтесь! А я пойду в деревню, и доложу что вы на месте. Связной повернулся и ушел [по дороге]. Вот что обидно. Солдаты чувствую запах жилья, [и это его раздражает. Это вызывает сразу воспоминания о прошлом.] а в деревню их не пустили. Из мёрзлой, [как камень,] траншеи и снова [на пушистый] снег.
- Считай, что тебе повезло! Не нужно землю долбить. [Из мёрзлой траншеи в тепло попали!]Наруби лопатой лапника, брось под себя и лежи, как барин в пуховой перине! Причудливые шапки снега нависли [повсюду] на елях. А деревня с натопленными избами, [чугунами варёной картошки, которая горячим паром отдает] рядом под боком.
- 7 - Горячие печки и пахучая свежая солома, [брошенная охапками на пол] нам по роду службы [вредны и не положены] теперь ни к чему. Мы люди мерзлой земли, мы носители ветра и холода и нас нельзя заводить в тепло. Мы растаем, [как в сказке Снегурочка!] как льдышки, как снег, занесенный [на сапогах] в избу на валенках [с порога]. Но все же обидно! Запах жилья и горького дыма мутит сознание солдату [, а он торчит по колено в снегу]. Хоть бы ветер сменился! [и подул в другую сторону!] На душе у солдата стало бы легко! Рота без дела целый день провалялась в лесу. Начальство считало, что мы получили заслуженный отдых. К вечеру из деревни привезли обмундирование. Офицерам выдали полушубки, меховые рукавицы, солдатам байковые портянки и трёхпалые, утеплённые байкой, варежки. Заменяли старые и рваные стеганые телогрейки и ватные штаны. До самой ночи продолжалась толкотня и примерки. То тут узко, то там трещит по швам, то в поясе не сходиться, то штанины до колен и рукава до локтей. Снабженцы сразу не дадут, что нужно. Они норовят [спихнуть] сунуть солдату какой-нибудь недомерок. Только мое вмешательство, наконец, [возымело действие] ускорило дело. Оделись в новую одежду, и сразу солдатам стало жарко. Погода %%% морозная. Холодный воздух захватывал дух. Зимой в лесу хорошо и безветренно. Вершины елей покачиваются [в вышине], а здесь у земли [безветренно и почти] совсем не дует. Немецкая авиация не летает. Костры разводить категорически запрещено. В 421 стрелковом полку [теперь] три батальона. Мы во втором. В моей роте около шестидесяти солдат, а в четвертой у Татаринова на десяток больше. Я говорю около шестидесяти, потому что [на передовой] состав роты постоянно меняется. То дадут пополнение [человек двадцать], то идёт естественная убыль. Солдат по списку старшина считает котелками и крестиками. Поставил крест при выдаче харчей, значит живой. Старшина дело своё знает. Он по количеству котелков сразу определит, кто съел свою порцию, а кто хлебать сегодня не будет. Солдат числиться в списке пока торчит в траншее живой. У старшины бухгалтерия элементарно простая, получил котелок, поставил крестик, отваливай поскорей [ты живой!], следующий подходи. Все мы солдаты кровавой войны! [Чуть немец открыл огонь, солдат уже навострил уши.] Где бы рота не была, в обороне или наступлении, я её Ванька ротный, постоянно должен [идти и стоять] быть среди своих солдат. Стрелки не пулеметчики. Стрелок - солдат считай как заяц в лесу. Когда нужно, не встанет %%%, когда не нужно [сможет сбежать в тыл и там отсидеться] возьмёт и уткнется в траншею, его оттуда хоть за рукав тащи. [Пулеметный расчет с Максимом другое дело. Пулеметчик в обороне сидит до последнего патрона. Максим тяжеловат, его не схватишь подмышку и не убежишь, как стрелок.]
- 8 - [У комбата свои дела и заботы. Он солдатами в бою не руководит. Он не касается их. Он их даже в лицо не знает. Ему нужно держать в руках командира роты, чтобы он выполнил боевой приказ (приказ был выполнен ротой). Ему нужно, чтобы в роту связь была и звонил по телефону. Ему приказы идут сверху по инстанциям. Приказы в роту приходят сверху по инстанции. Это не (выдумки) личное желание командира полка. Это приказ дивизии. Что дивизии, бери выше! Это директива Армии и Фронта. Приказы сверху идут всё быстрей. И вот вызывают к телефону (по приказу) Ваньку ротного.
- С рассветом возьмёшь деревню! Кровь из носа!
- А как её брать?
- На то ты и ротный. В душу твою мать! У тебя один выход. Или ранит, или убьёт. Потерь будет много? Война без потерь не бывает! За это ругать не будем! Деревню возьми!] Кто же выходит гонит солдат на [верную] смерть? Опять же я, Ванька ротный. [У комбата две дороги.] От КП батальона [идут две дороги] на передний край вьется тропа. По ней [По одной, что идёт на передок] бегают телефонисты и связные в стрелковые роты, а по другой в тыл от КП батальона [на КП полка] комбат ходит, когда его вызывают в полк. Он надевает [потрёпанный] потёртый полушубок, заляпанный грязью и глиной и прожжённый в нескольких местах. На плече вырван клок белого меха, вроде от пули. На лице у комбата [появляется] озабоченный и усталый вид, [человек] он вроде страдает бессонницей и переживает за общее дело. При докладе он обязательно [представит] вспомнит ротных, как бестолковых и бессовестных людей и [лодырей]. [Кивает - мы приказ получим!]
- Уж очень он боязлив! - скажет комбат командиру полка, между прочим. У командира полка глаза лезут на лоб, что бы он делал без такого комбата %%%% [и настойчивость способного комбата]. [У командира полка три батальона, а это на мало ни много, всего восемь рот. Да если прибавить всякой вспомогательной тыловой братии, вот тебе и больше тысячи будет. На днях придёт пополнение, в ротах перевалит за сотню, и в полку считай за две тысячи штыков будет. Тут только смотри, куда их стрелками на карте направить! %%%] Командиру полка не важно, кто там [живой (или мёртвый) а кто убитый] сидит впереди. Он даже фамилии командиров рот не знает. Да и зачем их держать в памяти, сегодня [ротный лейтенант (один из них)] он жив, а завтра его нет. [Хватит философствовать! Смотрю вдоль дороги.] Вроде наш старшина с харчами идёт [по дороге тащится]. Солдаты всколыхнулись и [дребезжат] отвязывают котелки, высыпали на дорогу. Вышли на дорогу, смотрю, а Татаринов со своими уже стоит. [Солдат накормили.] После кормежки в роту явился комбат со своим замполитом. Велели на дорогу нам выходить. Мы впервые увидели свой батальон в полном сборе. Пока мы на дороге топтались, ровнялись и строились, нам подали команду с дороги сойти [назад в снег].
- Освободить проезжую часть!
- Командир полка, Карамушко едет!
- 9 - По дороге в легких саночках фыркает жеребец [иноходью]. Пыля порошей [и брызгая снегом,], он иноходью приближается к нам. Сам Карамушко, так сказать, решил показаться солдатам и [взглянуть на нас] оглядеть своё полковое войско. Вот, смотрите, каков у вас командир полка! [Никто из солдат не имеет представления, кто и какой собственно в тылу %%%%] Губи [у него плотно сжаты] поджаты. С правой стороны от носа залегла глубокая складка, как знак вопроса. Лицо рябоватое, нижняя скула многозначительно отвисла [выдвинута]. [Один глаз %%% прикрыт.] Попробуйте всё это проделать на своём лице, взгляните в зеркало и вы представите каким был Карамушко. %%% Жеребец размашисто бросая ногами, брызгая слюной и [вытаращив] вывалив навыкат глаза, был похож на разъярённого зверя. Из-под ног в стороны летели комки снега и попадали прямо в лица, стоящим у дороги солдатам. Солдатам успели подать команду смирно и они застыли, стоят [от испуга] не моргая глазами. Утирать лицо в пассаже нельзя. За лёгкими саночками верхами скачут солдаты телохранители, одетые как офицеры в цигейковые полушубки. На груди прижаты новенькие автоматы. Я взглянул на комбата. Лицо у комбата сияло. Он вытянулся в струну [в пружину, как столб] и готов был за взгляд Карамушки [пойти на смерть] тут же умереть. Карамушко не останавливая жеребца, пронёсся дальше по дороге. Там за поворотом [дальше по дороге] стоят ещё батальоны, [им дана команда и они] ждут его появления. Вот копыта скрылись за поворотом. Послышалась команда - "Вольно!" Комбат объявил:
- На марше ночью не курить! Из [этого] сказанного на счёт курева нам стало ясно, что мы будем стороной обходить город Калинин. Хотя маршрут, куда мы идем, нам не объявлен. Комбат пружинисто прошелся вдоль строя. Посмотрел из-под бровей на командиров рот, улыбнулся солдатам и хотел что-то сказать. На его улыбку в строю кто - то громко хихикнул, на [него] солдата тут же шикнули. [и он] Солдат осёкся. Комбат не стал поизносить приготовленную речь. Он подал команду ротным:
- Ротными колонами за мной шагом марш! И солдатская масса, колыхнувшись, пошла месить снег по дороге. Командиры рот кобыл и саночек не имели, шли они шли [и месили снег] вместе солдатами. На повороте из-под развесистой ели выехали деревенские розвальни, комбат уселся в [них] сани, укрылся брезентом и уехал вперёд. А мы топали по дороге и месили снег всю ночь до утра. [Мы понадобились на пару минут.] Начальство [покрасовалось и] уехало в новый район сосредоточения. Для них там заранее всё было готово [натоплены %%%% и на пару]. А мы солдаты войны по морозцу и хрустящему снегу пешком да пешком!
- 10 - Мы идем по лесной дороге и лениво перекидываем ноги. У нас впереди километров тридцать пути. По рыхлой зимней дороге, взрытой лошадьми, передвигаться тяжело. В узкие полосы укатанные полозьями ногу не поставишь, приходиться всё время идти по рыхлому [снегу на обочине дороги] конскому следу. Дорога [в лесу] всё время петляет, она то скатывается под уклон, то снова ползёт куда-то на бугор. Кругом лес. На открытое пространство дорога не выходит. Мелькнёт в стороне между снежными сугробами небольшая деревушка [своими чёрными срубами], утопшая в снегу, и пропадет за поворотом. Зимняя ночь длинная, за ночь намахаешь, натолчешь сыпучего снега, дойдешь до места привала и замертво упадёшь [свалишься в снег]. Солдаты [нее разбирая дороги] ложатся, где их застала команда - "Привал!" Валяются в снегу, как трупы прямо на дороге. Тыловые любят ездить рысью, торопятся, ругаются и недовольно кричат.
- Чьи это солдаты лежат поперек дороги?
- Где командир роты?
- Почему такая расхлябанность? %%%% !
- Подать сюда его! Я поднимаюсь из снега, подхожу к дороге %%%%% Смотрю на спящих солдат и останавливаюсь в нерешительности. Картина поразительная! Люди лежат как не живые, в невероятных лозах и не реагируют ни на брань, ни на крики. Ездовой орёт:
- Освобождай дорогу, а то по ногам поеду! Я поворачиваю лицо в его сторону и говорю ему:
- Только попробуй!
- Ты знаешь кто здесь поперёк дороги лежит?
- Это святые, великомученики!
- Сворачивай в сторону! Объезжай их по снегу! Да смотри никого не задень! А то с пулей дело будешь иметь!
- Объезжай, объезжай! - подталкивает своего ездового штабной офицер.
- Видишь раненые лежат!
- Ну ежли так! То хуть бы сразу сказали!
- Он же и говорит великомученики! Повозочный дергает вожжи, лошадь забирает в сторону передними ногами, нащупывая [глубину снега на краю] край дороги. Сани наклоняются, и одной полозьей скользя по дороге, обходят спящих солдат. У солдат на дороге где руки, где ноги, где голова, а где просто костлявый зад. Его видно и сквозь ватные стеганные брюки. %%%%%%% Я подхожу к солдатам, нагибаюсь и начинаю по очереди оттаскивать их [с дороги].
- 11 - Одного тащу за рукав, другого за воротник, а третьего за поясной ремень волоку поперек дороги. Один носом снег пашет, у другого рыльце, как говорят, от снега в пуху, но ни один из них не издал ни звука, и глаз не открыл. Я их по кочкам тащу, и ни один не [трёхнулся] проснулся. Я отпускаю очередного, он собственной тяжестью падает в снег. Подхожу ещё к одному, этот лежит поперёк дороги. На подходе гружёная верхом повозка. Эта при объезде завалиться в снег. Солдата нужно тащить через дорогу за ноги. Голова и плечи у него под кустом. Солдат лежит на боку. Под головой у него вещевой мешок. Он спит и держит его обеими руками. Я беру его за ноги и волоку на другую сторону. Он по-прежнему спит и крепко держит мешок руками. Усталый солдат ради сна может пожертвовать даже жизнью, но не солдатской похлебкой и куском мёрзлого хлеба. Сон и еда, вот собственно, что осталось у солдата от всех благ на земле[и чем он ещё дорожит].
- Давай проезжай! - кричу я повозочному, идущему рядом с повозкой. На передовой мы привыкли кричать. [Слова, сказанные нормальном голосом, там не возымеют действия и не всегда их слышно]. Вся рота, как мертвая, лежит и [сопит] спит на снегу. Солдаты спят после изнурительного перехода. Я и сам еле стою на ногах, постоянно зеваю, тяжёлые веки липнут к глазам, голова валится на бок, ноги заплетаются. Что там ещё? Вопросы меня мало волнуют. Какие вам ещё часовые, мы у себя в глубоком тылу [в лесной глуши]! Ни одного солдата сейчас не поставишь не ноги! Я отхожу от дороги, делаю несколько шагов по глубокому снегу и заваливаюсь в него.
- Езжай, езжай! - говорю я сам себе и мгновенно засыпаю. Открываю глаза, в лесу слышны солдатские голоса. Позвякивание котелков и голос старшины [знакомый звук для солдата]. [Удар откинутой крышки термоса и побрякивание черпака сразу поднимают всех солдат на ноги! Знакомый звук звучит, как пожарный набат, теперь не нужно толкать и будить солдат. Я протираю глаза. Оглядываюсь кругом. Небо пепельно-серое. В лесу полутемно и тишина. До рассвета должно быть часа два, не больше. Что это? Или это утро или вечер и близится ночь? Смотрю на снежный покров, а он искрится и светится. Ничего не пойму. Кажется, что он [слабо] излучает из себя [изнутри] холодный мерцающий свет [серебристым оттенком]. Странно! Почему задолго до рассвета снег начинает мерцать и серебриться холодным огнём [холодным налётом, серебристым светом]?
- 12 - Мы шли через Васильевские мхи. Прошли деревню Жерновка. Потом свернули на Горютино и Савватьево и через Оршанские мхи вышли к Поддубью. На переходе вокруг Калинина сначала мы топали ночами, а затем нас пустили днём. За три перехода мы обошли вокруг города и на рассвете 3-го декабря, не выходя из леса, приблизились к Волге. Когда долго идёшь и ногами швыряешь сыпучий снег, в памяти остаются, выхваченные местами, застывшие картины привалов. [Идёшь по дороге, и смотришь себе под ноги.] А что видишь по дороге и что монотонно уплывает назад, в памяти не остается. Глянешь случайно в сторону, а кругом всё тот же [заболоченный]%%% засыпанный снегом лес. Шагнёшь иногда не глядя, воздух в лесу морозный, а из-под ног выдавливается коричневая [вода] жижа. Прошли мы лесными дорогами в общей сложности километров шестьдесят. Вышли на берег Волги, где на карте обозначена деревня Поддубье.
- Даю вам сутки на отдых и [на] подготовку! - встретил нас в лесу и объявил наш комбат.
- На какую подготовку? К чему нам собственно готовиться? - спрашиваю я. Комбат молча поворачивается ко мне спиной и уходит в глубь леса [по дороге].
- Потом узнаешь! - буркнул он на ходу.
- К смерти нужно готовиться! - говорит кто-то из моих солдат.
- Завтра в наступление [пойдём]! Вечером, нас командоров рот собрали и вывели на берег Волги, подвели к крайнему дому в Поддубье и велели ждать. Через некоторое время Карамушко, наш командир полка подъехал к леса на [белом] жеребце в ковровых саночках Поверх полушубка на него был надет белый маскхалат. Жеребца оставили в лесу, а нас вывели на открытый берег и положили в снег. Вскоре к нам явился и Карамушко. Это была первая рекогносцировка, на которой был командир полка. Вместе с Карамушко пришёл офицер. Какого он звания был? Знаков различия под маскхалатом не было видно. Он зачитал боевой приказ. Дивизия в составе передового отряда 31 армии 5-го декабря сорок первого года переходит в наступление. Два полка дивизии, взаимодействуя в полосе наступления, должны прорвать оборону противника на участке Эммаус-деревня Горохово. На Эммаус вместе с 250 дивизией наступает наш 920 стрелковый полк. Второй батальон 421 стр. полка двумя ротами наступает на деревню Горохово. 421 стр. полку к исходу дня 5-го декабря приказано перерезать шоссе Москва - Ленинград и овладеть деревней Губино. В дальнейшем батальон наступает на совхоз Морозово и к исходу дня 6-го декабря должен выйти на железнодорожную станцию Чуприяновка.
- 13 - Перед наступлением по деревне Горохово будет дана артподготовка [из двух орудий]. И могу сообщить ещё одну приятную новость, нас будет поддерживать авиация. До начала наступления никому из леса не выходить, находиться в ротах и ждать установленного времени! После прочтения приказа, Карамушко показал нам рукой направление и полосу наступления полка. Мы [приподняли] задрали головы и смотрели вперёд. Он стоял на одном колене и простер руку вперед.
- Всё ясно?
- Вопросов нет? Мы промолчали. Карамушко легко поднялся и ушел за избу. После этого нам разрешили подняться и по одному [перебежать] отойти в деревню. Карамушко сел в ковровые саночки, жеребец нетерпеливо бил по снегу копытом, Карамушко тронул рукой за - плечо ездового, тот дернул вожжой, взмахнул в воздухе кнутом, жеребец рванул вперёд и мы Видели его, как такового. Карамушко скрылся, а мы до леса дошли спокойно пешком. Здесь в глубине леса были построены срубы, теплушки, сараи и навесы для полковых и тыловых лошадей. Сами полковые, штабные и тыловые %%% устроились удобно, заняли [по рангам] места в рубленых теплушках. Только солдаты стрелковых рот остались лежать на открытом снегу.
Когда они сумели всё это нагородить [настроить]? - подумал я Может они сюда пожаловали за [неделю] две, три недели? Первый раз за всю войну я получил карту местности. По ней завтра [через день] на рассвете нам предстоит идти [в наступление] вперед. Вот на карте, на крутом берегу деревня Горохово. Здесь проходит передний край обороны немцев. Ещё выше по отлогому склону прямой линией изображено шоссе Москва - Ленинград. Переходишь шоссе, около леса деревня Губино. За лесом полотно железной дороги, а чуть левей обозначен совхоз Морозово - бывший конный завод племенных рысаков.
Раз, два! - считаю я количество домов и построек. Один дом, два сарая и пруд около них. Левей по полотну, в сторону к Москве расположена жел. дор. станция Чуприяновка. Её нам нужно взять к исходу дня 6-го декабря сорок первого года.
- Ну что лейтенант! - слышу я сзади из-за плеча голос Татаринова.
- Пройдём этот лист? Или ляжем под первой деревней?
- Почему не пройдём? - отвечаю спокойно я.
- Ты в этом уверен?
- А что в этом особенного? Чего собственно бояться? - спрашиваю я. Я вспомнил, как мы ротой ходили на деревню через Тьму.
- 14 - Сначала боялись, а потом обошлось без единого выстрел а, без единой потери.
- Как ты думаешь, доползем до шоссе? - не унимается Татаринов. Я повернулся, посмотрел ему в глаза и ответил:
- Не волнуйся, дойдём до Берлина. Назначаю тебе место встречи на Фридрих-штрассе нумер цвай.
- Почему Фридрих и почему цвай?
- Потому, что улица Фридриха в Берлине наверно есть.
- А цвай, легко запомнить!
- Ты чего-то боишься, Татаринов, и не хочешь говорить.
- В обороне на Тьме мы с тобой стояли рядом. Меня тогда послали брать деревню, ты занял мою траншею. Я знаю, чего ты боишься! Первый раз в наступление идти. А я на Тьме ходил. Вроде ничего! Идти можно.
- Ты не знаешь куда девался наш бывший комбат, старший лейтенант, который был на Волге? - спросил Татаринов.
- Я многих спрашивал, - продолжал он, - все отнекиваются и говорят, что не знают. Судили всех вместе, а он пропал после суда.
- Не знаю, - ответил я.
- Меня вчера предупредили, - кивнув годовой в сторону полковых теплушек Татаринов.
- Струсишь в наступлении! Пойдешь под расстрел!
- А тебя в полк не вызывали [насчёт предупреждения]?
- Нет! Ты же знаешь, что я уже [брал деревню] ходил на деревню. Теперь мне понятно, чего ты боишься! А вообще - то ты зря!
- Комбат тебя за руку на деревню не поведёт! Ты здесь в тылу у него под надзором ходишь! А пойдёшь в наступление, все они разбегутся. Будут на тебя только по телефону орать.
- Так-то оно так! - со вздохом [сказал] говорит Татаринов.
- Ничего, преодолеешь, это только сначала страшно!
- Ну мне пора! - сказал я. На этом разговор наш закончился. Мы разошлись по ротам. В ночь на 5-ое декабря роту Татаринова послали тихо переправиться через Волгу. Он должен был подойти под крутой обрыв и, постреливая, не давать немцам спать до утра. Рота Татаринова вошла в мертвое пространство, куда не могли залететь ни пули, ни снаряды. Ночью можно было без выстрела перейти по льду через Волгу и под обрывом [сосредоточиться для наступления] спокойно сидеть и в небо стрелять, и ждать сигнала для наступления. Я просил комбата [и командира полка], чтобы мою роту тоже послали %%% под берег. Мне было сказано, что я вместе со всеми на рассвете перейду в наступление, буду брать Горохово и дивизия не разрешила без времени соваться туда. Как потом стало известно, командир дивизии генерал Березин А. Д.
- 15 - доложил в штаб 31 армии, что в ночь с 4-го на 5-ое декабря дивизия захватила плацдарм на том берегу для наступления. Я был поражён. Слова не вязались с делом! Чего там захватывать? %%%% ночь и ложись под бугор. К утру 5-го декабря мы были на ногах. Получив водку, хлёбово, [хлеб] сухари и махорку, в дорогу на тот свет, как кто-то сказал из солдат, мы были готовы идти через Волгу. Раздав по горсти патрон, снабженцы закончили свои дела, собрали мешки и поспешно убрались в глубину леса. Солдаты всё нужное рассовали по карманам и в мешки. Они были готовы идти на смерть за счастье своей любимой Родины. Роту частями вывели за деревню на исходные позиции. Мы обошли крайний дом, отошли от деревни вперед, вышли на пологий берег и легли в снег. До рассвета оставались считанные минуты. Я посмотрел ещё раз в ту сторону, куда нам предстояло идти. Впереди простирался открытый обрывистый берег. Покрытое льдом и снегом русло Волги совершенно не выделялось на белом фоне снежной равнины. И только там, на той стороне реки стоял крутой и высокий обрыв, за кручей которого, были видны тёмные стены передних домов. До деревни отсюда идти, и идти! Немцы сидели в деревне и постреливали из пулемета. Снежные бугры от деревни справа и слева немцы не занимали. Накануне и ночью немцы из артиллерии не били. Я думал, что мы без особых потерь преодолеем русло Волги, полезем на снежный бугор, и возьмем деревню. Справа от меня замелькали фигуры солдат соседнего батальона. Вглядевшись в белые очертания сугробов, я увидел, что вдоль пологого берега реки сложены крутые кучи камней. Мой сосед справа занял исходное положение за этими камнями. Немцы бьют по камням из пулемета, пули рикошетом убивают лежащих за камнями солдат. После длинной очереди из немецкого пулемёта, солдаты как воробьи от этой кучи разлетаются в разные стороны. Вижу есть убитые и раненые. Думаю, что соседний батальон, наступающий правее Горохово, в атаке захлебнется. Наше командование, видимо, решило из резерва бросить туда ещё одну роту. Рота вышла из леса и вошла в середину деревни. Немцы заметили движение солдат по деревне. И в тот же момент из-за горизонта на деревню полетели залпы немецких орудий. В дома ударило десятка два снарядов одновременно. Мы лежали в снегу и [при залпе немецких батарей] на фоне светлого неба, затянутого облаками, было видно, как к земле устремлялись чёрные точки [силуэты] летящих снарядов. Вот они на излёте стремительно пронеслись у нас над головой, мелькнули чуть сзади и в деревне [вскинулось пламя] раздались разрывы. Удары следовали непрерывно, сплошной чередой!
- 16 - Деревня была сзади нас метрах в ста. Удары снарядов о землю мы ощущали короткими толчками [качания земли не замечали]. Но вот часть немецких батарей перенесли огонь ближе к реке и ударили по замерзшему руслу реки. Немцы поставили мощный заградительный огонь на фарватере. Мы лежали и смотрели, как рушиться лед, как вздымаются мощные взрывы, как надламываясь поднимаются над поверхностью реки вздыбленные льдины, как кидается и пениться стремительная волжская вода, как она огромными темными столбами поднимается медленно к небу и рушиться с неистовой силой, застилая собой русло реки. Мы лежали и ждали, когда нам подадут команду в атаку. Может какие роты не успели выйти на исходные позиции? Почему с подачей сигнала тянут? %%% Мне казалось, что момент начала атаки срывается. Пока мы лежим, немец разобьет весь лед и придётся наводить переправу. На время нельзя полагаться [в нашей пятой ни у кого нет часов.] Телефонная связь оборвалась [в обрыве]. Телефонист закрутил своей ручкой. Я позвал ординарца, мы вскочили и подбежали к крайней избе. Недалеко за ней, на склоне бугра и оврага была отрыта землянка, в ней я видел сидели связисты. Телефонная связь оборвана, а они и не думают выходить на её исправление [линии связи]. Подбегаю к двери и рывком открываю её. Навстречу мне из землянки вываливает какая - то бабёнка и за ней наш комбат. Кому война! А кому хреновина одна! - говорю я вслух. Комбат, услышав мои слова, отстраняет рукой бабёнку и смотрит на меня в упор.
- Ты чего здесь?
- Ничего! Связь оборвана!
- Когда приказ будет вперед идти? Или мы до вечера лежать будем?
- Немцы лёд рушат! Потом вплавь пойдём?
- Командир полка даст команду! Я связного пришлю!
- Всё понял?
- Понял!
- А раз понял, давай вали отсюда! Я [улыбнулся,] посмотрел на него выразительно, сплюнул, повернулся и пошёл обратно в роту. Мы с ординарцем подходим к крайнему дому. Отсюда нам нужно и сделать стометровую перебежку. В это время слышится гул и сверху по деревне сыпятся снаряды. Крыша дома сползает набок и кругом все заволакивает дымом,
- Товарищ лейтенант! - слышу я рядом голос ординарца.
- Меня ранило в руку! Ещё удар и снова удар! Я пригибаюсь у стены.
- Кровь сильно течёт? Покажи мне руку!
- 17 -
- Подними её вверх! Держи вот так! Сейчас достану пакет и перевяжу. [сделаю перевязку.] Я замотал ему руку. Снаряды рвались где-то рядом правее.
- Беги по дороге! В лесу найдёшь нашу санроту!
- Руку не опускай! Бинт весь в крови! Ординарец хотел мне что-то сказать.
- Беги! - закричал я, услышав на подлёте [залп] новую стаю снарядов. Через секунду взметнулись разрывы, стена дома рухнула, труба с печки сползла в сторону и вокруг меня завизжали осколки. Я метнулся от дома вперёд и через некоторое время был уже в роте. Ординарец успел убежать %%%. [Теперь он бежит по дороге.] Может это и счастье, что его ранило в руку? Может, навсегда отделался от войны. Залпы один за другим следовали по деревни. Я посмотрел вперёд на русло реки, там тоже рвались снаряды [залпы снарядов]. Что нас, каждого, ждёт впереди? Смерть при переходе русла на любом из участков.
Не смерть страшна? - рассуждал я, глядя на вскипающую воду и летящие глыбы льда. Её не избежать, если на тебя вдруг [сверху при переходе] обрушатся снаряды. Страх перед смертью! - вот что кошмаром давит сейчас. [давит сознание, выворачивает душу и убивает волю]. А если в русле тебя не убьёт? Если ты добежишь до твердой земли, успеешь укрыться под бугор [через проломы и пробоины]? Переживания человека сильней, чем сама эта проклятая смерть и её ожидание %%%. Но если она вдруг [наступит] %%%нет над тобой? Ты смиришься [с ней и со %%% ] потому что не будет надежды! Ну, а если преодолеешь русло? Добежишь до берега и останешься жив? Ты же на бугор полезешь и там можешь сложить свою голову! За бугром стоит деревня. Тебе её нужно брать! А за ней ещё одна и ещё, и ещё! Когда это произойдет? Когда ты встретишься со смертью? Что собственно лучше? Сразу отделаться? Провалиться под лёд? Или потом, под какой-нибудь деревней отдать свою душу? Что же все-таки лучше? Лучше сейчас? Или лучше потом? Русский Иван всегда надеется на авось. Авось пронесёт! Авось, лучше потом! Да, но сколько раз придётся рассчитывать на этот авось, если тебе предстоит воевать не день, не два, не неделю и не месяц? Из-за леса вдали, где сидели наши тыловики послышался рокот мотора и самолёт И-16 в количестве одной штуки, задевая за вершины елей, вывалил вперёд. Он пролетел полукруг над Волгой, стреляя из пулемёта. На снежном покрове правее нашей роты я заметил движение, послышались голоса, стали подниматься солдаты. К нам в роту прибежал батальонный связной. Поступила команда подниматься в атаку. Красной ракеты не будет. Ракетницы не нашли. Я поднял роту и мы, раскинувшись в цепь, пошли к руслу реки. Подойдя к краю вскрытого льда, каждый из нас на ходу стал выбирать твёрдую перемычку, по которой можно было перебежать на ту сторону среди [покрытых водой открытых воронок]. Повсюду огромные воронки и весь лёд покрыт водой. Топтаться на месте ни секунды нельзя. А куда ступать? Везде вода под ногами!
- 18 - Снаряды рвутся кругом и рядом. В любую минуту могут ударить и здесь. В любое мгновение роту может накрыть [огонь разрывов] десятки снарядов.
- Давай вперёд! Быстрей до твёрдой земли! - закричал я и ступил ногой на перемычку. Солдаты сразу [уловили обстановку] поняли, что к чему. Слева и справа, насколько было видно, к разбитой кромке взмокшего льда подходила извилистая сплошная цепь солдат. Вот она разорвалась на отдельные [звенья в] куски и скрылась в дыму от разрывов. Перед нами тоже встали огромные столбы вздыбленной воды, летящие глыбы льда, зияющие холодной стремниной, пробоины. Рота в сотню солдат вдруг замерла на краю водной пропасти от ужаса. Пулеметного огня со стороны немцев не было слышно. Кругом ревели снаряды и рушилась вода. Под ногами ломался лёд. Перед глазами всполохи огня и непроглядная дымовая завеса. Куда бежать-то, совершенно не видно.
- Давай вперёд! - кричу я и бегу под разрывы. Перед нами снова и снова вскипает вода, летят осколки и куски разорванного льда, [поднимаются фонтаны воды %%%%%%%%%].
- Давай вперед! - кричу я и бегу по краю промоины [под разрывы]. Солдаты падают, вскакивают, вскидывают руки, падают в промоины и исчезают в потоках воды. Вот снаряд откинул солдата ударной волной и шинель у нас на глазах расползается на отдельные части. Никто никого не спасает! Взрывы следуют один за другим. Под ногами пениться и бурлит ледяная вода. Где тут край пробоины, а где залитая водой перемычка? Снаряды с воем и грохотом взламывают новые глыбы, рвут последние узкие перемычки и затопляют всю поверхность русла водой. Где тут лёд, где плавающие в пробоинах льдины? Не поймешь, куда ставить ногу. И вдруг бегущие столбенеют. Они оказываются на краю бурлящей стремнины. Куда мы бежим? В какой стороне обрывистый берег, и [наше спасение]? Где наши и где немцы? Перед глазами летящая стена изо льда и воды. Кажется, что в лязге и грохоте снарядов мы бежим совсем в другую сторону. Земля поменялась местами с небом и мы летим в преисподнюю, ещё не убитыми. Дым, яркие вспышки, бесконечные удары, под ногами подвижка льда, перед глазами лоскуты шинелей, в ушах крики людей, падающие в воду солдаты: - всё это смешалось и превратилось в общий ужас, клокот и неистовый рёв. При ударе фугасных снарядов об лёд, они на время уходят под [воду] лёд. Затем перед нами взламывается лёд и огромный столб воды простирает свои потоки к небу. Ледяное месиво бьёт до боли в грудь и лицо, кажется, что тебя пронизывают свинцовые пули. Прикрываясь рукавом, некоторые оступаются и падают в стремнину [это месиво]. Но нужно бежать и бежать вперёд. Топтание на месте смерти подобно! И вот, наконец, под ногами твёрдая земля. Разбитое русло реки только что пройдено!
- 19 - Плешины воды, кровавые глыбы льда, ревущие снаряды остались сзади! Согнутые фигуры солдат вырвались из бушующего смерча металла, льда и воды и пробежали вперёд, под укрытие обрыва. Ещё два, три прыжка и всё позади! Считай, что от смерти ты в этот раз [ушёл] избавился. Татаринов со своими солдатами сидит под бугром и смотрит на нас. У него глаза вылезли из орбит, когда мы появились на краю воды из смерча и скрежета [полосы разрывов]. Рота Татаринова сухая и целая. А мы по горло в воде и тут же у него на глазах покрываемся белым инеем [белой коркой]. Но это ничего не значит. Татаринов знает, что мне идти на деревню. Приказа никто не отменял. Приказ был. Деревню брать мне. Связь с тылами отсутствует. Приказом не было предусмотрено, что моя рота покроется коркой льда. На снежный бугор, где стоит деревня, должна лезть пятая стрелковая рота. Я не считал и не стал проверять своих солдат. Сколько осталось живых и сколько ушло под воду. Сейчас важно было, что рота достигла берега и нужно быстрей подниматься на бугор и занимать деревню. Вся война вот так - быстрей и быстрей! На берегу мелькнули Черняев и Сенин. Я увидел их под бугром. Важно, что они живые!
- Вот этой расщелиной, - сказал я Черняеву, - поведёшь своих солдат вверх на деревню!
- Я следую со взводом Сенина. Подыматься буду прямо по утоптанной тропе к домам. [Выйду между домов.] Если нас положат пулеметным огнем, то ты ворвёшься в деревню, обойдя два крайних дома. Ты идёшь слева! Я прямо на бугор!
- Давай быстро наверх!
- Пока немцы не перенесли заград.огонь по бугру, подходи к ним ближе, меньше будет потерь! Немцев в деревне оказалось немного. Человек десять, не больше. Увидев нас у крайних домов, они заметались и побежали к середине деревни. Мы перешли улицу у них на глазах и они, видя, что мы не стреляем, бросились врассыпную наутёк. Выбежав из деревни и отбежав от нее метров сто, они загалдели, остановились на дороге и собрались в кучку. Деревню мы, как говорят, заняли без выстрела. Я прошел по деревне, вышел на окраину и стал рассматривать, впереди лежащее, открытое снежное поле. А в глазах по-прежнему мелькали фонтаны воды и слышался зловещий нарастающий гул немецкой артиллерии. Через какое - то время немцы опомнились, поставили пулемёт на дороге и дали в нашу сторону несколько очередей [трассирующими]. Я велел Сенину ударить по ним из пулемёта.
- Бей короткими очередями! Дистанция двести метров! Бери под обрез дороги! Режь пулемётчика под живот!
- 20 - Немцы лежали на дороге [на открытом поле], а мы стреляли из-за угла избы. Преимущество было [у нас] на нашей стороне. Получив несколько очередей, немцы сорвались с места и бросились бежать по дороге. Несколько слов о деревне Горохово: Дома в деревне стояли по обе стороны улицы. Расчищенная от снега дорога уходила круто вверх. Первый дом, когда мы вошли в деревню, не был занят немцами. Они, при появлении нас, стал выбегать из домов, которые стояли дальше. Один дом в середине деревни дымился. Но какой именно, я не обратил внимания. У меня перед глазами были тогда только немцы. По правую сторону от дороги стояли кряжистые стволы лиственных деревьев. Перебегая между ними, я с группой солдат стал преследовать немцев. Немцы не стреляли. После беглого осмотра домов, остальная часть роты следом за нами вышла на окраину деревни. Перед нами лежало [простиралось] снежное поле и уходящая вверх по нему расчищенная от снега дорога. После короткой перестрелки, когда побежали немцы, мы стали преследовать их по дороге. Мы шли, все время медленно поднимаясь [вверх] в гору. Где мы перерезали Московское шоссе, трудно сказать. Мы ожидали, что и шоссе, как дорога, будет расчищено от снега. А оно оказалось скрыто под снегом. По рельефу снежного покрова трудно определить, где тут шоссе, а где занесённая снегом канава. На ходу это не сделаешь. Поле покрыто метровым слоем снега. Сказать, где именно проходит шоссе, почти невозможно. [Нужна привязка карты к местности] Нужно по карте встать и сориентироваться,а времени на остановку [и ориентирование на местности] у нас в тот момент не было. Мы идем по дороге, а немцы драпают от нас. Они иногда останавливаются, посматривают в нашу сторону, но из пулемета больше не стреляют, подхватывают полы шинелей и пускаются наутёк. Деревню Губино мы увидели не сразу. Сначала показались трубы и засыпанные снегом крыши, а потом бревенчатые стены домов. Деревня стояла у самого леса. За деревней пушистые покрытые белым инеем кусты, затем заснеженное мелколесье, а за ним настоящий, с высокими елями, лес. Зимой он бел и светлее дневного облачного неба. И лишь у самой земли местами видны его темные стволы и зелёные лапы елей. Группа немцев, за которой мы шли, вбежала в деревню и посеяла панику. Мы видим, как [к ним] из домов выбегают другие солдаты. Их стало больше, но они с перепуга бегут из деревни. В деревню Губино мы тоже входим без выстрела. Дома в Губино стоят по одной стороне. Мы прошли деревню до крайнего дома и остановились.
- 21 - За крайним домом около дороги на вбитом в землю столбе прибита широкая доска жёлтого цвета с фирменной надписью чёрными буквами по-немецки.
- Товарищ лейтенант! - услышал я голоса своих солдат, подошедших к этой доске.
- Дальше идти нельзя! Дорога заминирована! Я подошел, посмотрел на указатель. На нём печатными буквами по-немецки было написано название деревни.
- Губино! - прочитал я.
- Гуу-бии-но! - складывая [куриной задницей] дудкой губы, произносили солдаты.
- Да не Гу-гу и не би-би! - сказал я. А просто, как по-русски, -Губино!
- Губино это по нашему. А по ихнему наверняка в растяжку! - упорствовали они. Все деревни вплоть до самой передовой имели указатели с названием деревень на жёлтых досках. В деревне Губино мирных жителей не было. Но в одной избе сержант Стариков захватил живого немца. Из рассказа пленного и доклада сержанта, вот как это случилось! Немец стоял на посту и сильно замерз, сменился с поста, пришел в дом и залез спать на печку. От тепла его разморило, он быстро уснул, но слышал во сне крики и голоса, и хлопанье дверьми. Он подумал, что его камерады, зольдатен, упустили свинью, которую они привезли с собой из под Зубцова. Во всяком случае, он видел во сне, как они бегали и ловили её по деревне. Отчего он проснулся, вспомнить не мог. Но когда снится свинья, это к плохому. Знакомые голоса за окном притихли и он уловил на улице непонятную русскую [чужую] речь. Скрипнула дверь. Он похолодел от ужаса. Он ясно услышал спокойную русскую речь. Сначала он подумал, что это ему снится. Но вот отворилась дверь, и на пороге в клубах белого пара показались русские. Немец предупредительно кашлянул, подал свой голос и стал осторожно, задом, спускаться с печи. Вот он нащупал ногой, стоявшую вдоль печи, узкую лавку и опустил на нее вторую ногу. Искоса посмотрев на сзади стоявших русских, он переступил ногами на пол и, не поворачиваясь к ним лицом, поднял обе руки вверх. Один из русских солдат подошел к нему, взял его за плечо и повернул лицом к себе. Перед немцем стояло трое русских, трое небритых, обросших щетиной солдат. Винтовки они держали на перевес. Летом, когда они, немцы, брали пачками русских в плен, то они ему казались какими-то худыми и маленькими. А эти стояли твердо на ногах и выглядели широкоплечими великанами. Немец мельком взглянул на русских, они спокойно и с интересом разглядывали его. Теперь ситуация войны изменилась. Теперь он, немец, имел тщедушный вид, а они стояли спокойно, как хозяева положения. Что-то теперь будет? - мелькнуло у него в голове.
- 22 - Зимой у наших солдат под шинелями были надеты ватники, и, по сравнению с ними, немец казался худым и тощим [заморышем]. От одного их вида у немца по спине побежали мурашки. Он долго не мог опомниться, но через некоторое время всё же пришел в себя. Он набрал воздуха в грудь и пролепетал решительно:
- Гитлер капут! Криг цу энде!
- Капут! Капут! - подтвердили они.
- Сейчас придёт лейтенант, допросит тебя! Он у нас по-вашему шпрехает! Сержант Стариков обставил солдат в избе. Велел смотреть за немцем. А сам пошёл на окраину деревни [доложить, что захватили пленного], где мы в это время с лейтенантом Черняевым решали, что делать дальше.
- Товарищ лейтенант! Пленного взяли! Там в третьем доме от края сидит! Двух солдат я с ним оставил! Я велел Сенину и Черняеву организовать оборону и пошел посмотреть на немца. Я вошел в избу и огляделся кругом. Вижу, живой немец стоит с поднятыми руками, а солдаты сидят напротив, на лавке у окна. Первый раз перед нами стоял живой и невредимый немец. Я велел ему опустить руки и попросил своих солдат освободить нам лавку.
- Немен зи битте пляц! - сказал я немцу и посадил его рядом с собой. Я хотел спросить у немца, какой гарнизон стоит в совхозе Морозово. Приготовил уже целую фразу, как вдруг кто-то икнул за печкой. %%% в том месте, где от зада печи к стене были перекинуты палатья.
- Ну-ка взгляни! - сказал я сержанту. Когда возникают необычные обстоятельства, обостряется память и всякое там прочее. Фамилию сержанта Старикова с того дня я запомнил [на всю жизнь]. Помню её и сейчас. Стариков шагнул к палатьям, отдёрнул висевшую на верёвке тряпицу и оттуда, из темноты закоулка, на божий свет показались две девицы. Вид у них был иностранный, похожи они были на гулящих девиц.
- Вот это дела! - произнес один из солдат, стоявший у двери.
- Немецкие фрау во всём натуральном виде! - потянул второй.
- Кто такие? - спросил я их по-русски. Девицы молчали.
- Шпрехен зи дойч? - последовал мой вопрос. Они упорно молчали.
- Парле ву франсе? - спросил я их. И они, как бы сорвавшись с места, предполагая, что я понимаю их язык, залепетали без всякой остановки.
А кроме Парле! Бонжур! и Пардон! - я ничего другого не знал.
- Пардон! - сказал я, повысив голос, давая понять, что разговор окончен. Они поняли и тут же умолкли.
- О чем они говорили? - спросил меня Стариков.
- Не знаю! Я французских слов знаю всего два, три. Они думают, что я всё понял. А я понял столько же, сколько и ты.
- 23 -
- Ладно сержант, с бабенками займемся после?
- Сейчас нужно немца по делу допросить!
- Нам нужны сведения о противнике. Штаб полка нам такие сведения не даёт. Мы по сути дела идём на немцев вслепую! Я хотел спросить немца, где находится их штаб, но на первой же фраз весь запас слов куда-то исчез. Я напрягал память, вспоминал отдельные слова и заученные фразы, но кроме глагола "хабэн" ничего вспомнить не мог. Не будешь же в каждом вопросе вставлять одно и тоже "хабэн". Хабен зи канонен? Хабен зи %%%%%%. Потом несколько успокоившись и собравшись с мыслями, я спросил его из какой он части, где находиться артиллерия и есть ли на данной участке фронта танки.
Мы идём к железной дороге и нам нужно знать, что делается там. - подумал я. В избу за короткое время набилось довольно много солдат. Всем хотелось взглянуть на живого немца и на двух иностранных девиц, которых поймали в избе. Слух по деревне обычно ползёт с невероятной скоростью. Я вначале растерялся и сделал упущение. Мне нужно было сразу поставить часового на крыльцо. Вскоре в избу явились Черняев и Сенин, растолкали солдат и, по праву встав в первый ряд, стали рассматривать захваченную компанию.
- Охрану сняли! Солдат распустили! Деревню бросили! Пришли на девок гулящих смотреть! - сказал я, оборачиваясь к командирам своих взводов.
- Ну вот что!
- Немедленно всем по своим местам! Кто мне будет нужен? Я вызову сам!
- В избе останется сержант Стариков с двумя солдатами!
- Сенин! Поставь у крыльца часового! И никого сюда не пускать!
- Шагом марш по своим местам! - приказал я. Дверь открылась наружу, белый облаком заволокло весь задний простенок избы. Немец и девицы от холода заёжились, мороз побежал по ногам. Солдаты стали нехотя выходить на улицу. На улице дул пронзительный холодный и колючий ветер. По такой погоде немецкие солдаты обычно сидят по домам. Часовые на постах больше часа не выдерживают. Если посмотреть на пленного, то он по сравнению с нашими русскими солдатами одет на летний манер. Жиденький воротничок у него поднят, пилотка натянута на уши, на шее верёвочкой висит [наверчено невероятного] какого-то грязного вида тряпица. Смотрю на него в профиль спины, мне кажется, что он вроде горбатый. Похлопав его по спине, убеждаюсь, у него и там куча тряпья, которой он прикрыл позвоночник.
- 24 - Мороз сейчас такой, что и в полушубке до костей пробивает. Велю Старикову снять с [него] немца ремень и завернуть полы шинели на затылок. Надо посмотреть, что у него на спине. На спине у него кусок рваного ватного одеяла, сшитого из цветных лоскутов, которые когда-то до войны были в ходу у деревенских жителей.
- Посмотри, - говорю я сержанту. Чем вшивые кавалеры прикрывают себе хребты!
- Ты ведь смотри! Чтоб тряпьё со спины не спадало, немец его вокруг себя верёвочкой обвязал.
- Изобретение века? - смеюсь я. Сержант опускает шинель.
- Хинаб! - говорю я немцу и показываю на лавку.
- Ну, а дальше что? - спрашиваю я немца,
- Вайтер? - переспрашивает он.
- Гитлер капут! Криг цу энде!
- Для тебя - то война кончилась! - сказал я вслух. А для нас она только начинается! На немце надеты кованые железом сапоги, шинель из тонкой и мягкой голубоватой шерсти. Стальной шлем был пристегнут к поясному ремню. Видно он ложился спать, снял его с головы и зацепил на ремень, чтобы не затерялся. Солдаты крутили немецкую винтовку. Щелкали пустым затвором.
- Чья лучше? Товарищ лейтенант!
- Немецкая тяжелей!
- Раз тяжелей, значит бьёт кучней и лучше!
- Попробыватъ надо! У немца взяли документы, забрали фотографии и поясной ремень. Как будто боялись, что он на ремне может повеситься. Мы думали, что пленных, как и наших, взятых под арест, нужно вести без поясного ремня. Всё это мы думали и нам казалось по первому разу. Потом мы с пленных не снимали ремни. После допроса, немца и девиц отправили под охраной в деревню Горохово. Там должно было быть наше начальство. Пусть допрашивают немца и позабавятся с девицами. По дороге в Горохово нашу охрану, девиц и немца встретили полковые разведчики. Отобрали у солдат всю компанию и велели солдатам идти назад в свою роту. Так пленный и девицы взятые нами, [стали фигурировать как (инициатива) добыча полковых разведчиков] перешли в руки разведчиков. Вместо того, чтобы от комбата получить одобрение и похвалу, за взятие деревни к уснувшего на печке немца, я получил от него недовольный выговор и втык. Он неожиданно появился в деревне Губино и заорал на меня:
- Почему остановился в деревне? Почему не выполняешь приказ? Я что, мальчик? Бегать за тобой!
- Допрашивал пленного! - спокойно ответил я.
- 25 -
- Какого ещё пленного? - заорал он.
- Нашего, которого мы взяли вместе с девицами.
- Тебе было приказано без остановки двигаться вперёд!
- А я что делаю?
- Почему не занял совхоз Морозово?
- Первый раз слышу! Мне приказано к исходу дня перерезать Московское шоссе и попытаться с ходу взять Губино. Вот я и здесь! А в Морозове по приказу мне положено быть завтра.
- Мне нужно Морозово! Ты понял, что мне нужно?
- Вот ты его и бери!
- Мне нужно! Мне нужно! А мне нужно [отдых дать солдатам!] высушить одежду на солдатах и дать им отдых хоть несколько часов!
- Тебе нужно Морозово, а мне нужно солдат накормить! [и обсушить] [А это, комбат, забота твоя.] Ты посмотри на солдат, они покрылись льдом. Ты видел, как мы Волгу форсировали?
- Через два часа тебя в деревне чтобы не было! Пойдёшь по дороге через лес, выйдешь на опушку и займешь оборону перед совхозом Морозово. Туда [пошлём твоего] пришлю старшину с продуктами. [Накормишь солдат. Два часа на отдых.] В шесть ноль-ноль перед рассветом по Морозово будет дан залп нашей артиллерии. После залпа поднимаешь своих солдат в атаку и цепью пойдёшь на Морозово. Всё понял?
- А что оно, Морозово, представляет собой?
- Увидишь, когда возьмешь!
- Ты берёшь Морозово, Татаринов переходит железную дорогу и поворачивает влево, в направлении на станцию Чуприяновка. Он берет станцию, ты прикрываешь его по полотну со стороны Калинина.
- Всё ясно?
- Давай вперед! Когда посланные с пленным немцем солдаты вернулись в Губино, роты в деревне уже не [было] оказалось. По деревне ходили связисты и растягивали провода. Солдаты спросили, где рота. Их направили в крайнюю избу к командиру взвода связи. Солдаты вошли в избу, лейтенант связист сидел на лавке, скинув валенки. Он у горящей печи сушил свои портянки.
- Нам пятую роту надо найти! - обратился к нему один из солдат. Нас посылали в Горохово. Мы отводили пленных.
- А вон сидит ваш политрук Савенков, спросите у него, он наверно лучше меня [в курсе дела] знает, где ваша рота. Политрук сидел за столом, брал из горячего чугуна [дымящего паром] вареную [в мундирах] картошку, снимал с нее ногтями аккуратно кожицу и вытянув губы старательно дул на неё.
- Ну что там ещё? - спросил он, не поднимая головы.
- Пятую роту ищем.
- Пойдёшь в лес по дороге, туда они и ушли [туда и ушла пятая рота]!
- 26 -
- Идите, идите, догоняйте быстрей! С дороги никуда не [собьётесь!] сворачивайте! Солдаты проглотили слюну, попятились назад, подались осторожно к двери, видя, что политрук чем-то недоволен. Они хотели попросить у него пару горячих картошек из чугуна. Но, видно, не сумели совершить к нему подхода. Савенков был назначен в пятую роту за несколько дней до перехода роты в наступление. За Волгой он явился однажды в роту, провел, так сказать, беседу с солдатами и сказавши, что занят делами в политотделе, из роты ушел. Он и во время выхода роты на лёд предусмотрительно где-то задержался. А теперь, чтобы не мозолить глаза начальству, на время обосновался во взводе связи. Здесь он был в курсе дела всех событий, он слышал все разговоры с ротой по телефону, отсюда он посылал свои политдонесения. Если бы его спросили почему он не в пятой роте, он не задумываясь сразу бы ответил, что он именно сейчас и идёт туда. Он прекрасно знал, что его место в боевой обстановке среди солдат. Но он из боязни за свою драгоценную жизнь избегал появляться в роте, понимая, чем это может кончиться. Рота без ротного, это конечно нельзя! [не то!] %%%% его Савенкова? Он политрук, мог и в тылу отсидеться! Савенкову было [около] тридцати. Он имел, как говорят, жизненный опыт и ему окрутить вокруг пальца молодого лейтенанта ничего не стоило. Сказал, ушёл по важным делам и возражать нечего! А будешь возражать, напишу в донесении [такое, что] что морально неустойчив, потом сам [лейтенант] будешь не рад. В роте он говорил одно, а в батальоне и полку другое. Он где-то до войны, как он сам говорил, работал инструктором по пропаганде. Таких Савенковых, возможно, было немного. И не в каждой роте встречались они [были такие Савенковы]. Но нам повезло, у нас был именно он. Тем временем рота, пройдя лесной массив, вышла на западную опушку и расположилась справа от дороги. Солдаты зашли в глубокий снег и легли. Метрах в ста впереди по моим расчетам должен был находиться, обозначенный на карте, совхоз Морозово. Мы тогда не знали, что тут был небольшой конный завод, вернее Морозовская ко

Глава 08 (рукопись)
??.07.1983 (правка)
Двое из восьмисот
Декабрь 1941
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Лесная дорога. Деревня Игнатово. Немец на крыльце. Захват обоза. Нем-
цы удирают как зайцы – Приятно смотреть! Разведка деревни. Немцы на
легковой машине въезжают в д. Алексеевское. Допрос майора. За допрос
майора я получаю втык. Командир 421 стр. полка майор Карамушко про-
водит рекогносцировку. Выход на исходное положение. Кровавый четверг
11-го декабря. Расстрел зенитками. Двое из восьмисот убитых. Санвзвод.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Ночь 8-го декабря сорок первого года подходила к концу. Восток озарился бледной полосой рассвета, по макушкам деревьев скользнул неяркий луч света, а в лесу было по-прежнему сумрачно и темно. Я подал команду солдатам, чтобы они заткнули полы шинелей под ремень на животе. По глубокому снегу, который повсюду лежал сугробами, полы шинелей мешали идти. Подождав немного, я тронулся с места, и мы медленно стали продвигаться вперед. Вначале часто останавливались, прислушивались, осматривались кругом, полагая, что немец мог заминировать подходы к лесной дороге. Саперов сопровождения пехоты у нас в роте не было и первый момент мы боялись подорваться на мине. Но потом, шаг за шагом, видя, что никто не взрывается, мы осмелели. По глубокому снегу идти трудно. Узкую снежную тропу в снегу пробиваем по очереди. Старшина Сенин с тремя солдатами идет впереди, я и мой ординарец шагаем чуть сзади. За нами следом извилистой змейкой тянется рота. Прокладывая путь, старшина и солдаты обходят завалы, занесенные снегом бугры и овраги. Часа через два мы останавливаемся. Впереди сквозь ели виден узкий просвет. Осторожно подви гаясь вперед, мы выходим на укрытую снегом дорогу. Дорога ни разу не чищена, занесена, как и все кругом, глубоким снегом. Снег лежит толстым и нетронутым слоем. Никаких следов на дороге не видно. Дорога заброшена, по ней не ездили даже в начале зимы. Открываю планшет, на внутренней стороне его вшиты прозрачные листы из целлулоида с сеткой в виде квадратов. В планшете лежит карта местности, по которой я иду. Проверяю по компасу взятое направление, прикидываю пройденное расстояние от железной дороги.
- Сворачивай на эту дорогу вправо! – говорю я старшине.
- Теперь пойдем по дороге до самой опушки леса! Меняю передних солдат у Сенина. Старшина отходит с ними в сторону и ждет, пока Черняев с тремя солдатами обойдет его. Мы снова пускаемся в путь. Я иду за Черняевым, который теперь в глубоком снегу протаптывает тропу. (смотрю по сторонам и оглядываюсь назад, чтобы не оторваться от роты). Мне снова в голову приходит мысль, что немцы и здесь на дороге могут выс тавить мины, чтобы огратить свои тылы от непрошеных гостей. (На дороге можно сделать засаду, встретить нас прицельным огнем, как это случилось у всех на глазах с полковыми разведчиками при подходе к станции). Щемящее чувство опасности всегда бывает острее в начале пути. Главное не попасть врасплох, когда идешь впереди. (Но все это бывает только в начале пути). Но потом, когда разойдется, привыкнешь к дороге, забудешь о минах, немцах, о пулях и о засадах, грянут первые выстрелы, тогда разберешься, что тут к чему! Высокий лес снова сомкнулся над заснеженной дорогой. Мы По-прежнему медленно вскидываем вверх коленки и, пошатываясь, месим ногами снежную крупу. Потом медленно привыкаешь к пути, идешь, и ни о чем не думаешь. Никто не удивился и не замедлил шаг, когда впереди показался просвет, где кончался лес, когда из-за снежного бугра показались крыши деревни. Названия деревни я знал и по карте не стал уточнять. Дороги и деревню я узнал по памяти безошибочно. Какая разница, как она называется? Они здесь все похожи друг на друга. Впереди эта, за ней еще (небольшая) одна. А там, дальше, еще и еще. Разве знаешь заранее, где тебе придется замертво ткнуться в снег и хлебнуть своей собственной крови? Маршрут по компасу я выдержал точно, и открывать планшет просто не захотел. Лес кончился. Лесная, засыпанная снегом дорога слилась с другой, расчищенной на всем пути. Здесь ездили немцы. Тут были следы солдатских сапог и саней, тяжелых колес и копыт лошадей. Видно, у немцев она была ходовая. Идти по ней легко и приятно. Мы прошли со старшиной несколько вперед, подождали, пока рота выбралась из леса и стали подниматься медленно в гору. Поднимаемся выше, на бугре уже видны и крыши, и трубы, и стены домов, но ни встречных выстрелов, ни криков, ни людских голосов в деревне. Справа, не доходя до деревни метров ста, стоят две брошенные в снегу молотилки. Всё это мелочи, и для описания войны они не так уж важны, хотя у меня они остались в памяти как вехи, по ним я и вспоминаю эту деревню. Каждому запоминается что-то свое. Солдаты роты растянулись вдоль дороги. Мы, голова роты, уже в двадцати шагах от крайних домов, а хвост роты где-то там внизу за поворотом дороги. Смотрю по сторонам и поглядываю вперед. То видны только белые крыши да трубы, а теперь показались стены и окна домов. Низкие, приземистые, утопшие в глубоком снегу, избы торчат на бугре. Я, старшина и трое солдат подходим к крайней избе. На деревенской улице тихо и никакого движения. Здесь наверху, на бугре, под открытым небом, где утонула в снежных сугробах деревня, полное безветрие и морозный воздух совсем недвижим. Кое-где, в трёх-четырех избах топятся печи. Дым их труб поднимается вертикально вверх и стоит над трубами неподвижными столбами. Интересно смотреть! Дым забрался к небу и стоит, не шелохнется. Смотрю вдоль деревни – у домов никого. Время не раннее, утро на день перевалило, а на улице ни немцев, ни мирных жителей не видать. Обычно, когда немцы занимают деревню, у домов торчат часовые, Вдоль улицы ходят парами патрули, на въезде в деревню стоят пулеметы. А тут тишина, полное безлюдье и сонный покой. Сворачиваю к дороге, направляюсь к первой избе и подхожу к невысокому заснеженному крыльцу. До крыльца мне осталось сделать шагов десять, не более. Наружная дверь тихо скрипнула и открылась. На пороге, в тёмном пространстве двери появился немец с заспанным лицом. Всё случилось так быстро и неожиданно, что я замер на месте и как будто остолбенел. Немец вывалил из душной избы на свежий воздух и по всему было видно, что он только поднялся со сна. Он не успел даже раскрыть глаза, когда оказался на крыльце перед дверью. Ничего не видя перед собой, он явился из темноты и от яркого света еще больше зажмурился. Вот он широко расставил ноги на крыльце, нашел для тела устойчивое положение, сжал кулаки, оттопырил большие пальцы и ловко поддел ими свои подтяжки. Растянув резинки в стороны, и не открывая глаз, он аппетитно зевнул и даже поморщился. Он с удовольствием покрутил головой вокруг шеи, широко раскрытой пастью втянул в себя воздух, растопырил пальцы рук и стал растягивать подтяжки в разные стороны. Неподвижно постояв несколько секунд, он улыбнулся сам себе (довольный собственной улыбкой), тряхнул головой и резко отпустил натянутые резинки. Подтяжки с силой и громко хлестнули его по бокам. Широко позёвывая и прикрывая рот ладонью, как бы боясь, что в рот может влететь сонная муха, он как бы нехотя и с боль шим усилием приоткрыл один глаз. Улыбка мгновенно исчезла с его лица, лицо и тело дёрнулись судорогой. Перед ним в десят ке шагов, как непостижимое явление, стояли живые вооруженные русские. В тот же миг лицо его исказилось страшной гримасой, подернулись рот и глаза, к горлу подкатил комок страха и ужаса. Через секун ду он всё же сумел сделать над собой усилие, последовал глубокий вздох и он неистово завопил. Подпрыгнув сразу двумя ногами на месте, он в один мах перевернулся к двери лицом, нырнул в темноту и исчез внутри избы на наших глазах. Трое солдат, я, старшина и мой ординарец стояли перед крыльцом и не шевелились. Мы не ожидали ничего подобного увидеть (здесь на крыльце) и, как завороженные, оцепенело смотрели в пустое тёмное пространство открытой двери. И только когда он исчез, когда его крик послышался снова внутри (снаружи, с той стороны дома), мы очнулись и огляделись кругом. Картина явления немца была поразительна! Я глубоко вздохнул, что-то буркнул себе под нос и услышал, как вдоль деревни захлопали выстрелы. Стреляли немцы, наши молчали. Немцы в деревне занимали всего несколько домов. Услышав отчаян ный крик своего собрата, они подбросали всё в панике и бежали из домов. Они бежали, кто в чем был. Они бежали огородами и задними дворами. Через некоторое время они собрались на конце деревни у крайней избы. Страх одолел их. Что они могли сделать? В последнем доме у них находился 50-мм миномет. Они быстро установили его и пытались огнем отсечь половину деревни. Казалось, что на какое-то время они сумели нам остановить и прийти в себя, (что они вот-вот забросают нас минами). Но мин у них оказалось немного. Один зарядный ящик, неполный с двух сторон. С перепугу они выпустили его сразу и через минуту мы почувствовали, что им нечем стрелять. Несколько мин все же рванули около нам. Старшине вырвало клок на боку полушубка. Осколок чиркнул по поверхности, но тело не задел. А солдату осколок рикошетом ударил по каске. Удар был сильный, так что тот замотал головой.
- Давай вперед! – крикнул я.
- Они будут бить по краю деревни! К нам подоспели еще несколько солдат, и мы, обходя дома и заборы, броском подошли к середине деревни. Здесь по середине дороги стояло несколько фур, набитых почтовым багажом. Не задерживаясь, мы стали подбираться к крайнему дому. Что собственно толкнуло нас податься на немцев вперед? Страсть? Драчливый характер русского человека? Самоуверенность или огневой перевес? У нас кроме винтовок с собой ничего не было. Когда противник дрогнул, и ты видишь, что он пятится задом, у тебя появляется смелость, и даже азарт. На войне, как на чашах весов, если грузы на них лежат даже равные, кто качнул свою чашу вперед первым, тот и перевесил! Чуть замешкался, чуть подался назад – можешь считать, что на тебя противник навалится. Комбат и Карамушко по телефону не выбирают выражений. У них разго вор короткий:
- Не взял деревню? Струсил?
А тут немец сам пятится на глазах у солдат, в панике бежит от винтовочных выстрелов. (услышав вопли своего собрата). Бежавшие немцы не знали, от чего он так неистово заорал. Вероятно, что-то неотвратимое и грозное надвигается на эту деревню. Огонь прекратился. Немцы на время притихли. Вероятно, решили бежать. Для того, чтобы удрать из деревни, им нужно было перебежать от последнего дома к одиноко стоявшему в поле сараю. Сарай находился у ската дороги и на краю неглубокого оврага. Овраг и дорога, уходящая вниз, за бугор, были для немцев единственным путем спасения. По оврагу они могли незаметно и быстро удрать. Удирать всегда легче, чем догонять. У бегущего преимущество в ногах и скорости бега. Его сзади подхлесты вают пули, у него за спиной костлявая рука смерти, ужас и страх. А наши солдаты, браться славяне – народ неторопливый, и можно сказать ленивый. Занимать деревню и догонять из последних сил бегущих немцев им неохота. Пробежали две-три первых избы, заскочили внутрь и шарят по углам, рыскают, чего бы пожрать. Солдату первым делом следует разговеться. Всю ночь не ели! По глубокому снегу километров десять, считай, прошли. Солдату нужно сперва добыть что-то съестное, чего-нибудь пожевать (трофей или немецкую безделушку). А то ведь и смысла рисковать своей жизнью нет. После станции Чуприяновки, теперь им в каждой деревне будет мерещиться немецкая кухня с горячей похлёбкой, мясными макаронами на пару и вишневым компотом без косточек. Солдату, как голодной курице, во сне видится просо. Продвигаясь за немцами, мы прошли половину деревни, обогнули брошенный на дороге почтовый обоз. Колёса немецких почтовых фур поблёскивали на морозе стальными ободами. Лошадей в упряжках не было, их, видно, с ночи, упрятали в сарай. Короткохвостые немецкие лошади, как и немцы, боятся холода нашего и русского мороза. Повозок было две или три, я мимо прошел, только мигом на них взглянул. Мое внимание было сосредоточено на немцах. Мы продвигались к последнему дому, туда со всех сторон по одиночке сбежались немцы. Я обернулся назад, хотел посмотреть, не отстал ли взвод Черняева. Мы подходили с Сениным к последнему дому, а солдаты Черняева уже восседали на фурах и пороли мешки. Черняев стоял у передней повозки и спокойно смотрел снизу на своих, восседавших на фурах, солдат. Вот он что-то сказал им, и они покатились со смеха. Что это – ребячество или просто глупость с его стороны, непонимание своего места в роте? Вместо того, чтобы занять оборону и навести порядок во взводе, он стоит около почтового обоза и смотрит, как солдаты вспарывают ножами обшивки посылок. Вечно молчит, сопит себе под нос. Живого слова от него не добьешься. Встал у телеги, разинул рот и смотрит на своих солдат. Видно, во взводе сейчас у него кто-то другой хороводит. Пока я оглядывался назад и ругал в душе Черняева, рассуждал, что втыки и ругань за роту достанутся мне одному, солдаты Сенина обложили огнем крайнюю избу и выгнали немцев за заднюю стенку. На таком морозе немцы долго не выдержат, сейчас они кинутся к сараю и побегут по открытому месту. Сейчас нет времени заниматься Черняевым. Минута-другая, и у наших солдат иссякнет запал. За минуту и немцы могут одуматься. Все может вдруг измениться и неизвестно чем кончиться. Сейчас самое главное – не дать немцам прийти в себя. Паника – великая вещь! – подумал я и побежал догонять Сенина. Мы думали, что немцы из-за дома выбегут сразу и все толпой побегут к сараю. В толкотне мы их перестреляем запросто. Солдаты наши перебрали затворами, приготовились и стали ждать. Но все случилось иначе. Из-за угла побежала не толпа, как мы предполагали, а выскочил одинокий немец. Появился он неожиданно. В первый момент, несколько первых секунд, нами было потеряно. И когда раздались нестройные выстрелы, немец уже был в трёх шагах от сарая. В общем, немцу живому и невредимому удалось перебежать через дорогу. Это первый бежал с Божьим страхом. Он, конечно, не знал, под каким огнем ему придется бежать. И вообще, добежит ли он? Он бежал во всю прыть, как загнанный заяц. Но вот результат. Оказалось, что из всех, оставшихся за стеной, именно он меньше всех рисковал. Теперь и тем, и нам стало ясно, что немцы будут бежать от дома до сарая по одному. И вот из-за угла в какой-то минутой позже выскочил еще один и побежал к сараю. Он даже не бежал, а прыгал, как козел. Он не чувствовал земли под ногами. Он метался из стороны в сторону и дергался весь на ходу, приближаясь к сараю. Приятно было смотреть, как драпают немцы! Перед самым сараем он вдруг запнулся, перелетел через себя, вспахал целый сугроб перед собой, снова вскочил и, как одержимый, помчался дальше. Стрельба прекратилась, как только он скрылся за выступом сарая. Прошло еще несколько минут. И снова из-за стены дома выскочил немец. В тот же момент раздался нестройный залп, застучали затворы, затрещали одиночные выстрелы. Несколько секунд нужно на то, чтобы передернуть затвор. А немец за это время успевает отмахать несколько метров. Этот ногами работал быстро, бежал, как-то подавшись всем телом вперед. Голову он опустил и ничего перед собой не видел. Он добежал до сарая, но промахнулся мимо угла. Перед ним оказалась бревенчатая стена. Всё, что он мог – выкинуть руки вперед, но скорость была большая, и он по инерции припал к стене сарая грудью. У стены он задержался на миг, и этого было достаточно. Одной, двух секунд хватило первой пуле прижать его к бревенчатой стене. Он с усилием хотел от нее оторваться, но еще несколько пуль прошили его. И мы увидели, как он дёрнулся, навалился на стену и стал медленно, без возгласа, валиться к земле. Движением руки он сорвал с себя каску, чуть откинул голову назад и опустился на колени. Он хотел перед смертью увидеть небо. Но бревенчатая стена и нависшая снежная крыша закрыли небо от него. А ему в последний раз хотелось взглянуть на светило, и как нелепо всё вышло! Немец сделал несколько коротких взмахов руками и повалился в сугроб. Следующий немец не заставил себя долго ждать. Он не выбежал из-за дома. Он выглянул из-за угла и посмотрел в нашу сторону. Мы увидели его полную страха и смертельного ужаса физиономию. Все наши смотрели на угол дома и держали винтовки наготове, никто не стрелял.
- Может, сдаваться будут? – сказал старшина. Мы ждали, что будет делать немец. Но он повертел головой, спрятался за угол и не сразу пустился бежать. Его, вероятно, там, за стеной, разогнали за руки, потому что он вылетел оттуда, как пробка, но через несколько шагов потерял свою скорость. Бежал он трусцой, как бы придавливая снег (на ходу). Солдаты заорали, заулюлюкали, засунули грязные пальцы в рот и засвистели, как голубятники. А голубь, тяжело дыша, перебирая быстро короткими ножками, за пять шагов продвигался вперед всего на метр. Белый пар вырывался у него изо рта. Не добежав до сарая, он упал и застрял в снегу, как тот паровоз, который когда-то топили дровами. Во время бега его можно было хорошо рассмотреть. Когда немец упал, ординарец мой крикнул: Есть еще один! Но немец был цел и невредим. У него просто не было сил снова подняться на ноги. И он, как жирная вша, вращая суставами, не отрывая своего обвисшего живота от снега, быстро и неожиданно уполз за сарай.
- Жирный, как боров! – шутили солдаты, и грязными пальцами под глазами тёрли слезу. Наступила вновь тишина. Ждали перебежку очередного. Это тоже выглянул из-за угла. Его, видимо, торопили и дёргали за рукав, потому что он огрызнулся на кого-то сзади и отмахнулся рукой. И в этот момент грохнули выстрелы, щепа полетела от угла. Немец попятился назад и скрылся надолго. Но вот, наконец, немец выбежал и, вихляя ногами и руками, полетел к сараю, вздымая снежную пыль. У наших винтовок бой был верный и точный. Стреляя из них, нужно было спокойно и точно целиться. А наши солдаты стреляли наугад с живота, поэтому и этот немец добежал до сарая и скрылся. Пробежал мимо пятый, а убит только один. Даже жирного борова ползком упустили. Теперь на краю деревни собралось много солдат. Они стояли во весь рост. Всем хотелось взглянуть на бегущих к сараю немцев и, при случае, пальнуть им вдогонку. При появлении шестого раздалась сплошная трескотня. Немцы почувствовали усиление огня. И, обезумев от страха, в проулок бросилось сразу четверо. Они остервенело били по снегу ногами, из-под них летели вихри и комья снега, как из-под карамушкинского жеребца. Но не успели они сделать и трёх прыжков, как стая свинцовых ос стала их жалить и рвать на них шинели. Двое упали и продолжали корчиться, а двое остались неподвижно лежать на снегу. Для нас важно было и это. Солдаты своими глазами видели, как перепуганные немцы бегут быстрее зайца. Главное на немцев нагнать настоящего страха. Впереди еще много деревень. Вот в чём задача! За четверкой из-за угла выскочил еще один. Он был в исподнем и без сапог. Что у него было на ногах, рассмотреть было невозможно. Во всяком случае, в каждой руке он держал по сапогу и балансировал ими в воздухе.
- Учитесь у немцев драпать под пулями! – сказал я солдатам вслух. Солдаты посмотрели на меня, удивились и, наверное, подумали: «Только что был приказ «Ни шагу назад!», и вдруг сам ротный учить их драпать. После немца в носках стрельба оборвалась и надолго затихла. Немцы больше не показывались из-за угла и не бежали. Стало ясно, что за стеной последнего дома нет никого. Сколько их было точно, я не считал. Но одно было ясно, что пятерых немцев мои солдаты уложили. Но что ж, подумал я – и это хорошо, теперь мы квиты. Мы положили еще пятерых. Мы подошли к крайней избе и у стены за домом увидели еще одного немца, они сидел на снегу, опираясь спиной о стену. Я подошел ближе, нагнулся и оглядел его. Немец был ранен в живот, из него вытекла тёмная лужа крови, но он был еще живой. На лице и в глазах – печаль, мольба о пощаде.
- Этот не жилец! – сказал я солдатам.
- Пусть посидит, он скоро умрет! Не трогайте его!
Ну вот и итог. Деревня от немцев отбита. Шестеро немцев остались лежать на русской земле. Солдаты разошлись по деревне, ходили довольные, и даже веселые. Каждому стало ясно, что с немцами можно воевать вполне. Не так уж страшен наш враг, как мы его раньше себе представляли. У стены, где лежал раненый, в снегу торчал миномет. Около него валялся пустой зарядный ящик, несколько винтовок и куча немецких противогазов. Вот собственно и все взятые нами трофеи. Но самое главное, в моих солдат вселилась уверенность и появился воинственный дух. Даже заняв оборону, они перестали смотреть на дорогу. Они похаживали, посматривали на убитых и о чем-то вполголоса между собой говорили. Русский Иван в отличие от немецкого Фрица, отступает обычно с оглядкой, не торопясь. Он не бежит, как немцы, галопом. Он делает всё с ленцою и кое-как. Это у немцев европейская прыть. Солдаты, свободные от наряда, подались к обозу. Каждый хочет найти чего-нибудь съестного. А на повозках мешки с байкой, сатином и всякой другой материей. То, что нужно солдату, в повозках отсутствует, лежит одно бабское барахло. Но все эти куски и обрезки цветного ситца и всякого там медеполаму достанутся нашим обозникам и тыловикам. Всё это потом пойдет в обмен на сало, хлеб и самогонку. Солдаты в роте в большинстве были люди городские, им в голову не пришло, что перед ними лежат несметные по тому времени богатства. Набей они сейчас свои мешки, пусти тряпье в обмен, когда в деревнях будут попадаться мирные жители, и они будут с хлебом и салом. Но у солдат в голове другое, им всё нужно сейчас, а не когда-нибудь потом, через неделю. Они были голодны и искали съестное. Хорошо, что они не набрали этого товара! – подумал я. Наберут, почешут языками в присутствии телефонистов и в полку через пять минут будет известно об этом. Тут же вызовут к телефону меня и начнется допрос: почему в роте солдаты занимаются мародерством? Солдату положено воевать, стрелять, торчать день и ночь в снегу, получать раз в сутки черпак жидкой баланды и пайку хлеба. Раскармливать солдата особенно нельзя. Отобранные тряпки полковые пустят в оборот. Таковы законы войны и, так сказать, субординации. Мне сделают втык, а потом будут встречать ухмылками и косыми взглядами. Пока на нашем пути попадаются деревни без местного населения. Немцы выслали их из фронтовой полосы. И пока с иконами, с хлебом и солью нас здесь никто не встречает. А сейчас – поставь роту в шеренгу, вытряхни солдатские мешки на снег, и начальство будет довольно. Никаких тебе тряпок – пустой котелок, пара грязных портянок и две пригоршни мёрзлой картошки. Комбат расплывется в довольной улыбке. А солдату что! Ковыляя вдоль отбитой деревни, зачерпнул пару пригоршней мороженой картошки, затянул свой мешок на ходу веревочкой и опять на холод, на трескучий мороз. Потом улучу нужный момент! – соображает. Забегу в избу, суну где в горящую печку свой котелок, картошки сварю. Но ни избы, ни горячей печки он, может, и не дождаться. Вторые сутки торчим в снегу без варева и без хлеба, махорка на исходе. Хорошо было на станции. Вот где была благодать! Стоит солдат на посту, подёргивает носом, трет рукавом шинели холодную жидкость, бегущую из носа на губу, постукивает замерзшими валенками, картошка в мешке стучит, как куча камней. Этот на дружка поглядывает, а тот за углом приседает, колотит себя по бокам руками, ежится от холода, прячется от ветра за угол. А там не теплей. Напрасно он жмется к избе. Холод и снег режут глаза. Ни дышать, ни думать! Смотришь вперед – ничего не видать! А ротный требует – «смотри в оба!». Согнешься за углом, присядешь на корточки, закроешь глаза и в висках перестанет стучать, и вроде станет не так зябко. Спина и бока, кажись, согрелись, можно и заснуть, да ротный через каждые два часа посты проверяет. Главное, не прозевать, крикнуть вовремя: «Кто идет?». Ротный твою службу сразу оценит: скажем, этого заменить и отправить в избу. Двое в четвертой роте насмерть заснули. Заснуть немудрено! Мучениям конец! Лучше не подгибать под себя колени. Нужно ходить. На ходу не заснешь. Терпи солдат, греми котелком и мерзлой картошкой. Лютый мороз тебе нипочем. Ты – русский солдат и ко всему с пеленок привычен. Когда я в сопровождении ординарца, обходя деревню, показывался в пролете домов, часовые сразу преображались и начинали двигаться. Не то, чтобы они меня боялись, а так, из самолюбия, для порядка, для собственного авторитета. Мы тоже не лыком шитые, хотя жизнь солдатская – хуже не придумаешь! Я прошел вдоль деревни, перебросился фразами с часовыми и, свернув за угол одного из домов, решил осмотреть деревню со стороны огородов. Сюда за дом вдоль изгороди вела присыпанная снегом тропа. Здесь, на краю огородов, на открытой ровной площадке стояли два немецких орудия. Две 105-мм дальнобойные пушки, задрав стволы, смотрели в небо. Тонким снегом запорошило пустые зарядные ящики. По всему было видно, что немцы бросили свои позиции несколько дней назад. Вот откуда немцы били по руслу Волги, когда мы под рёв снарядов проходили по льду. Колеса у пушек были из толстой литой резины. Они осели в землю и были запорошены снегом. У немцев кончились снаряды, а подвоза по зимним дорогам нет.
- Колёса на гусматике! – сказал я ординарцу. Ординарец подошел и постучал по ним прикладом.
- Как их считать? Как взятые в бою трофеи? – спросил я ординарца.
- Конечно, товарищ лейтенант!
- Сам, наверное, видишь, что достались нам они даром. Немцы их сами бросили. А ты говоришь «конечно!». Я услышал сзади, в деревне, незнакомые голоса и обернулся туда. В проулке между домами стояли солдаты не нашей роты. Опять нас из деревни сейчас выставят и сунут вперед! – подумал я. Сменщики пришли! Мы пошли с ординарцем назад по снежной тропе, и когда вышли на дорогу к середине деревни, то я увидел, что в деревню уже въезжали кавалеристы. Час назад в деревню провели телефонную связь и меня по телефону предупредили, что я держу деревню, и что через нее должна пройти бригада конников. Какой именно полк или какая кавдивизия шли мимо меня рысью, я точно не знал. Что мне номер их части! Всадники шли парами, лошади ногами бросали комки и поднимали снежную пыль, позвякивали удилами и фыркали на морозе. Не прошло и часа, как кавполк показал нам хвост. Через некоторое время в деревню явился капитан, представитель нашего штаба.
- Это деревня Игнатово? – спросил он.
- Так точно! – ответил я (козырнув под шапку).
- Откуда ты знаешь и почему так в этом уверен?
- По карте и по компасу всё сходится. – ответил я, прикуривая. Капитан прошелся по деревне, вернулся назад и сказал: «Забирай своих солдат, строй роту и выводи ее на (лесную) дорогу. По дороге, не доходя до леса, свернешь налево, пройдешь с километр и увидишь два домика, там ждет тебя твой комбат.
- Всё понял? Освобождай деревню и поскорей выводи отсюда своих солдат! Через некоторое время рота построилась у крайней избы, где сидели связисты. Мы шагнули с места, и, растянувшись, пошли. Зимний короткий день подходил к концу. Погода портилась. Теперь сильный ветер хлестал по лицу, гнал из-под ног снежную пыль. Мы шли по дороге, солдаты горбились, клонились к земле. Полы их шинелей мотались в воздухе как крылья. Без сна, без отдыха, всё время на ногах. Идешь как в полусне, однообразия дороги не замечаешь. Мы долго шли, и вот у дороги показались два домика полу заброшенного хутора или бывшей деревни. Я солдатам велел лечь вдоль дороги в канаву, смахнул с шапки и с плеч снежную порошу, обстучал валенки о порог крыльца и вошел в избу, где расположился комбат. Комбат увидел меня и махнул рукой, мол, подожди там, на улице, я тебя вызову. Я не понял его, вошел в избу и присел у стены на лавку. До меня не дошло, что я должен вернуться на улицу и ждать там вызова. Я сидел на лавке за спиной комбата, а он за столом вел деловой разговор со штабным Максимовым. Максимова я видел несколько раз в тылах полка за Волгой. Максимов был небольшого роста, с узким лицом и серыми, бесцветными глазами. Он сидел за столом без полушубка. На нем была надета меховая безрукавка. В избе было жарко и сильно накурено.
- Дивизия наступает… - услышал я его голос.
- Мы продвинулись вперед только тут, слева и справа дела неважные. Наше продвижение на этом участке не встречает сопротивления противника. Но немцы по-прежнему удерживают на Волге свои рубежи. 920 полк понес большие потери под Эммаусом. 250 дивизия завязла у Городни. Два батальона 634 пока стоят под деревней Чуприяново. Наша задача развить наступление и к исходу завтрашнего дня овладеть деревней Алексеевское… На меня начал наваливаться тяжелый сон, и я мгновенно заснул. Я не слышал, о чем дальше шел разговор Максимова с нашим комбатом. Через некоторое время комбат, не оборачиваясь, сказал связному, чтобы тот шел на улицу, разыскал и вызвал меня в избу.
- Да шевелись, давай его сюда побыстрее! Связной вышел на улицу, обежал вокруг двух домов и сарая, и вернулся ни с чем.
- Ищите вдвоем! – повысил голос комбат.
- Где его рота?
- Рота здесь, товарищ комбат, Солдаты говорят, командира роты на улице нету.
- А где ж ему быть? Ищите как следует! Побегав вдвоем, связные вернулись опять.
- Товарищ старший лейтенант! Вот личный ординарец командира роты.
- Где ваш командир роты?
- Лейтенант зашел к вам в избу, я сам видел. Обратно от вас он не выходил. Прошло еще полчаса. Я сидел на лавке в заднем углу и отсыпался за всё. Правда, спать мне долго не пришлось. Кто-то меня тряс за плечо. Я открыл глаза и посмотрел на будившего тяжелым взглядом. Это был комбат.
- Мы его обыскались, а он здесь на лавке прохлаждается.
- Доставай свою карту и иди сюда к столу! Мне показали по карте маршрут и поставили задачу.
- На рассвете следующего дня ты должен взять деревню Алексеевское. Застегнув планшет, я вышел на крыльцо, посмотрел на свое засыпанное белым снегом войско, глубоко вздохнул, достал из-за пазухи меховые рукавицы, привычным движением руки поправил поясной ремень и сошел по ступенькам крыльца. Ну вот, все теперь на месте. Теперь можно подать команду на выход. Помалу, не торопясь, мы спустились в низину, к опушке леса, дошли до развилки дорог, свернули на ухабистую, очищенную от снега дорогу и поплелись неизвестно куда. (вперед). В ночь на 10-е декабря пятая стрелковая рота подошла к деревне (Гусьино). На дороге, не выходя из леса, я остановил роту и велел солдатам ждать нашего возвращения. С командирами взводов и небольшой группой солдат мы вышли на опушку леса, чтобы осмотреть впереди лежащую местность. От опушки леса до деревни оставалось метров пятьсот. Деревня лежала в низине на фоне снежной высоты, которая уходила круто вверх, закрывая собой полнеба. Из-за стволов деревьев видны были деревенские избы, сараи и огороды, глубоко торчащие в снегу. В деревне не было видно огней, дыма из печных труб, ни заметного на глаз движения. Мы долго смотрели туда, и потом я сказал: «Ну вот что, Черняев! На опушке леса, вот здесь и здесь поставишь часовых. Будете смотреть за деревней. Ты лично останешься здесь и будешь проверять дежурных. Мы с Сениным вчера были в деле, брали деревню, нам нужно отдохнуть. Теперь твоя очередь! Выводи сюда свой взвод и готовь к утру своих солдат, пойдете на деревню! Мы Сениным вернемся в лес. Стариков на ночь в наряд не ставь! Они и так на пределе. На дежурство подбери молодых. Считай, что я ушел! С деревни глаз не спускать!». Черняев остался, а мы с Сениным вернулись в роту.
- Солдаты Черняева идут на опушку леса! Взводу Сенины объявляю привал до утра!
- Сойти всем с дороги! Углубиться в лес метров на пятьдесят! Лапник ломать руками, лопатами и топорами не стучать! Костров не разводить, курить только в кулак! Приказ ложиться спать, и побыстрее! Солдаты не спрашивали, далеко ли до деревни, и есть ли там немцы. Солдату важнее привал, короткая пауза от войны. Немцы их в такие моменты не интересуют. Из моего приказа и было ясно одно: поскорей ложись, пока тебя среди ночи на ноги не подняли. А случиться это может в любой момент. Долго не думая, они набросали в снег зеленого лапника и завалились спать. Нужно бы послать связных в батальон, доложить комбату, что пятая рота вышла на исходное положение. Но у нас было принято, что связь со стрелковой ротой должен был обеспечивать батальон. Пусть сами позаботятся о связи – решил я. Не дело солдатам стрелковой роты бегать к комбату, а потом воевать. Все дела были закончены. Я велел ординарцу Ване выбрать место для ночлега и набросать лапника.
- Выбери место поближе к дороге! Я пойду, обойду солдат для порядка. Я обошел солдат, велел Сенину выставить на дорогу часовых и вернулся к ординарцу. У успел набросать на снег подстилку из хвои, укрыл ее сверху куском палаточной ткани (сидел курил) и ждал моего возвращения, сидел и курил. Мы легли, укрылись куском палаточной ткани, в голове у меня бродили какие-то мысли о завтрашнем дне. Но как только я закрыл глаза, то тут же уснул. Ночью меня никто не будил. Ночь прошла спокойно. Я проспал до утра. Перед рассветом я проснулся сам, услышав негромкие голоса солдат и глухое постукивание котелков. От этого звука, кажется, не только голодные, но и мертвые встанут на ноги. Старшина по снабжению уже явился в роту и развязал свои мешки. Повозочный отсчитывал мерзлые буханки хлеба и раскладывал их отдельными кучками прямо на снег. Старшина стоял, растопырив ноги, у него между ног стоял термос с хлёбовом. Старшина вынимал изо рта карандаш, ставил галочку на листке бумаги, опускал в термос черпак и привычным движением два раза подряд плескал в подставленный котелок.
- Следующий! Отходи! – хрипел он. Старшину роты звали не то Вася, не то Федя, а фамилия у него тоже не то Сватов, не то Ухватов. В роте он был новый человек. Я фамилию его точно не знал. В роте он бывал редко. (Самое частое раз в сутки). Появлялся он в сопровождении своего повозочного на лошаденке, запряженной в деревенские сани (розвальни). Бывали дни, когда он отсутствовал по трое суток. Но от него это не зависело. Путь из-за Волги, где стояли тылы и кухни, был не близок, и даже не прост. Два дня подряд немцы бросали своих солдат и танки на деревню Губино. Старшине однажды пришлось завести свою кобылу с санями в лес и вместе с полковыми штабными и прочими бежать километров пять по снежной целине, пока они не добрались на последнем дыхании до левого берега Волги. Бежала не только мелкая сошка, побросав всё на ходу. Из Горохово за Волгу бежал сам Березин со своим штабом дивизии. От нас этот факт и немецкую контратаку скрывали (старались скрыть). Но старшина через два дня вернулся обратно, разыскал в лесу свою кобылу, получил продукты, приехал в роту и подробно обо всем рассказал. Шила в мешке не утаишь! Выходит, что мы все это время шли вперед и брали деревни будучи отрезанными от своих штабов и тылов. Я не стал расспрашивать старшину, где теперь стоят наши штабы и тыла, когда он явился. По остывшему холодному термосу было ясно, что он проделал неблизкий путь. Пока термос плескался у него в повозке, пока он тащился на своей кобыленке, горячая жидкость превратилась в холодное пойло. Хорошо, что в ней еще не плавал лед. От подсоленной полковой жижи недолго будешь сыт. Опрокинул через край котелок, процедил содержимое через зубы, вылил его в желудок, а на зубах, можно сказать, ничего. Даже комок муки на язык не попадет. В желудке что-то плещется, голод вроде перебил. Всю порцию разом проглотил, а сытости никакой. Наполнил желудок, мочевой пузырь опростал и опять, как бездомный кобель, голоден. После немецкой кухни с макаронами и вишневым компотом, полковая еда, замешанная на воде и муке, казалось, была похожа на бульон из кирзового сапога. Но для промерзшего и усталого солдата эта суточная порция варева имела немалое значение. Ложку он не вынимал, опрокидывая котелок через край, и выливал в рот всё сразу, даже булькало что-то в животе. Солдатская норма в тылах полка разбазаривалась и таяла незаметно. Самому дай, замов и помов досыта накорми, сам себя не обидь, мимо рта не промажь. А откуда всё это взять? Где всё лишнее и съестное добыть? Вот и доливает повар в солдатский котел побольше водицы. Поди, добейся правды, когда у тебя в котелке подсоленная вода. Но вот с раздачей варева, хлеба и махорки старшина дело закончил. Солдаты стали затягивать веревочки на своих мешках. Я посмотрел на небо. Вершины деревьев уже чуть просветлели, я вспомнил немца, убитого у стены сарая и подумал, что собственно искал он там перед смертью? И зачем кормит солдат до отвала? С набитым животом в атаку не пойдешь, с ним только в жаркой избе на соломе валяться (на широкой лавке сидеть). Опять же, пуля или осколок попадет солдату в живот, и всё добро, считай, напрасно пропало (вытекло наружу). А полуголодный солдат в деревню сам бежит, (он мчит), полагая, найти там себе съестное. Ну хватит философии! – сказал я сам себе. Нужно идти! Я подал команду солдатам выходить и строиться на дороге. Пока солдаты вылезали из-под елей и собирались на дороге, мы с Сениным стояли и курили.
- Ты со своими останешься на опушке леса!
- Сегодня Черняев пойдет на деревню! Ему тоже нужно дать попробовать пуль свинцовых хлебнуть. А то он у нам за спиной от самой Волги плетется.
- Как скажете! – пробасил старшина. Я посмотрел назад, солдаты уже собрались.
- Я пошел вперед! Давай, выводи своих на опушку леса. Сквозь заснеженные лапы елей впереди проглядывало открытое заснеженное поле. Небо чуть озарилось серым рассветом, дорога и деревня просматривались хорошо. Дорога, едва заметно петляя, чуть поднималась по снежному склону вверх. Она подходила к сараю, которых стоял метрах в ста до деревни.
- видишь сарай? – говорю я Черняеву
- Вы наблюдали за ним?
- Есть там немцы, или он пустой? Я стоял на опушке леса, смотрел на сарай и не знал, куда надо было смотреть (что собственно предпринять).
- Ты наблюдал сарай?
- Наблюдал!
- Ну и что там заметил?
- Ничего!
- Ну и что думаешь?
- А что мне думать? Как прикажете, так и будет! Черняев стоял, смотрел себе под ноги и ковырял ногой снег. Я стоял молча, смотрел на сарай, а сам искал решение и перебирал в памяти различные варианты. Как его взять без потерь? Сидят ли в сарае немцы или не сидят? Если там нет никого, то можно идти в открытую! Если там немцы находятся, то будут потери. Послать двух солдат на пробу – проще всего! Солдат убьют у всех на глазах, как это было с разведчиками. Как я буду выглядеть после этого? Потерять солдат для того, чтобы узнать, сидят ли в сарае немцы!
- Ты давно смотришь за ним? – спрашиваю снова Черняева.
- За кем, за ним?
- За сараем! Ты что, не понимаешь, о чём мы говорим?
- Смотрел, а что?
- Слушай, Черняев, что ты мне как еврей, на вопросы вопросами отвечаешь?
- Ты долго смотрел на сарай или нет? Немцы в сарае есть?
- Нет! Вроде пустой!
- Я тебе приказал глаз не спускать, а ты мне – пустой!
- Раз он пустой, и ты в этом уверен, бери двух солдат и лично отправляйся туда, а я буду наблюдать за тобой отсюда, с опушки леса!
- Нужно бы, лейтенант, сначала солдат пустить туда для разведки!
- Вот ты с ними и ступай!
- Тебе было приказано наблюдать, а ты, видно, всю ночь сны смотрел про любовь. Вот теперь сам это дело и расхлебывай! Послать вперед двух солдат – дело не мудреное, тут нужно придумать что-то другое. Поле открытое, кустиков никаких. Обойти сарай скрытно негде.
- Ну что, Черняев?
- Не знаю! Соображать надо, Черняев. При таком холоде немцы не выдержат и двух часов. Если бы ты следил за сараем, что что-либо заметил, может, смена у них произошла.
- Не знаю! Сказать легче всего!
- Вот смотри! Дорога до самой деревни очищена, с двух сторон по обочине немцы нагребли сугробы. Сарай от дороги находится чуть в стороне. Ложе дороги из сарая не видно. Надевайте чистые маскхалаты и ползком, не поднимая головы, двигайте за бровкой снега к сараю. Если при подходе к сараю немцы откроют огонь, мы с Сениным поддержим вас ружейным огнем. Под прикрытием огня можно будет вплотную подобраться к сараю. Двумя группами обойдешь его с двух сторон. Возьмешь сарай, будем думать, как без потерь ворваться в деревню. Пойдешь двумя группами. Первая группа – два солдата и ты. Вторая группа – во главе сержант и шесть человек солдат. Остальные пока будут при мне находиться, здесь, на опушке леса.
- Вопросы есть?
- Нет!
- Чего нет?
- Вопросов нет!
- Добавлю еще. Думаю, что сарай пустой. Но на рожон не лезь, будь осторожен!
- Давай помаленьку, выбирайся вперед! Вторую группу я пущу следом за тобой. Черняев некоторое время скрытно полз по дороге. Но вот он поднялся на ноги и показался на фоне темной стены, подал условный знак, помахав руками над головой. Стало ясно, что сарай пустой. Я приказал Сенину скрытно подойти со взводом к сараю, а мы с ординарцем, пригнувшись, побежали по дороге вперед. Черняев был уже в сарае. Через щель из сарая хорошо была видна вся деревня. Сомнений не было. Перед нами была та самая деревня (Гусьино), которую нужно было брать. Короткая сторона деревни в виде буквы «Т» располагалась на перекрестке дорог. Длинная улица под прямым углом уходила на север вправо вдоль подножья. Деревня стояла у подножья высоты 219 и ноль. Отсюда, из щели сарая, хорошо были видны обе улицы, отдельные дома и сараи. Я взглянул через просветы на небо. Светлые пятна на небе исчезли, небо заметно потемнело. В воздухе появились снежинки. Сначала медленно и редко, а потом все быстрее они стали падать к земле. И вот перед щелью сарая поплыла сплошная белая пелена. Деревня сразу из вида исчезла.
- Ну, Черняев, тебе колоссально везет!
- Кровь из носа, через пару минут крайний дом должен быть твой!
- Бегом вдоль забора и в огород! Мы следом за тобой! Когда солдаты Черняева зашли в огород, я не стал дожидаться, пока они доберутся до первого дома.
- Давай быстро вперед! – крикнул я Сенину и мы побежали в деревню. В деревне не было никого. Вскоре вся рота собралась на перекрестке. Нужно было занимать оборону. Черняева я послал занять длинный, уходящий вправо прогон, а взвод Сенина занял оборону на перекрестке. Дело сделано! Деревня взята без потерь! Я достал из планшета карту, раскинул ее и стал рассматривать местность, окружавшую деревню. Калининский большак на Цветково был здесь совсем недалеко. С левой стороны от нас в двух километрах проходила улучшенная грунтовая дорога на Щербинино. В Калинине немцы пока сидели прочно. Эммаус и Городня тоже были в немецких руках. И только двухкилометровый перешеек у деревни Горохово и Губино позволил нам углубиться в немецкую оборону далеко вперед. Сейчас от немцев всего можно было ожидать. Мы находились в пятикилометровом пространстве между двух ходовых немецких дорог. Солдаты мои, вероятно, не знают, что мы действуем почти в окружении. Очередная деревня, как деревня. Им хорошо, что немец из артиллерии не бьет. В Игнатово мы налетели на почтовый обоз. По сути дела, от нас там драпали тыловики и обозники. А здесь со стороны любого большака могут подойти обученные и способные вести войну боевые части и подразделения. Фортуна в одинаковом лике два раза никогда не является.
- Пройдем по деревне! Проверим оборону и несение службы. – сказал я ординарцу. – Тут можно всякого ожидать! Вскоре по дороге из нашего тыла явились связисты. Они размотали провод и установили аппарат. И вслед за ними, к нашему великому удивлению, в деревню въехала упряжка, волоча за собой сорокапятку. Первый раз за всю войну мы увидели в стрелковой цепи нашей роты наших полковых артиллеристов.
- Пушку поставите на перекрестке – сказал я им.
- Сектор обстрела прямо по дороге, в направлении высоты. Я доложил комбату обстановку по телефону и получил от него категорический приказ. Деревню удерживать, пока не перебьют всю роту. Ты должен удерживать деревню до самой ночи! Ночью придет смена. Тебя будет менять стрелковый батальон 247 с.д. Что-то произошло, подумал я. Видно, в прорыв вводят свежие дивизии. Я сидел на крыльце и смотрел вдоль дороги. Казалось, что белые скаты высоты, укрытые снегом, сливаются с небом где-то там наверху. И вдруг на самом гребне я увидел подвижную тёмную точку. Она то оставалась на месте, то вдруг оживала и бежала по склону вниз. Вот она исчезла совсем, как бы провалилась в снежные сугробы. И вот она снова вынырнула и побежала вниз под откосу. Теперь ее можно было рассмотреть. Это была легковая машина.
- Никому не высовываться! – крикнул я.
- Без моей команды не стрелять! – добавил я и повернулся к артиллеристам.
- Вы из своего пугала не вздумайте пустить снаряд!
- Пусть въедут в деревню сами.
- Всем сидеть на своих местах и не рыпаться! Мы с ординарцем стояли на дороге и ждали, пока подъедут немцы. И когда легковая машина въехала в проулок и сбавила ход, у артиллеристов вдруг зачесались руки. Ничего не говоря, они лязгнули затвором сорокапятки, вогнали снаряд и стали наводить. Я подумал, что они сделали это на всякий случай, если машина вдруг круто развернется и даст хода назад. Я обернулся, пригрозил им кулаком и сказал: «Не стрелять! Будем брать живьем!». Но до них мои слова не дошли. Не сделать выстрела по бегущей навстречу беззащитной цели они никак не могли. Мало того, что мы с ординарцем стояли на линии огня. Не успел я вновь взглянуть на машину, как у меня за спиной раздался пушечный выстрел и снаряд пошел над плечом. То ли машина в этот момент вильнула, то ли эти тыловые крысы поторопились, снаряд пролетел, не задев машину. Машина резко вильнула в сторону и тут же уткнулась в сугроб. Я выхватил у ординарца автомат и короткой очередью полоснул по щиту сорокапятки. Я мог за невыполнение приказа расстрелять их всех.
- Ты знаешь, что за это бывает в боевой обстановке? – накинулся я на командира орудия.
- Я не виноват! Они сами!
- Я пригрозил наводчику кулаком, обругал его для порядка скотиной и вернул автомат ординарцу назад.
- Смотри, чтоб немцы не разбежались из машины! Пойдем высаживать гостей. Мы подошли к машине. Дверцы на заднем сидении были чуть приоткрыты. В машине сидели четверо немцев. Два офицера, солдат-шофер и небольшого роста усатый фельдфебель. Я подошел, открыл во всю ширь заднюю дверь и сказал им: «Битте штеен зи аус!». Из машины начали вылезать офицеры. Первым на снег ноги поставил майор. Он поднял вверх одну руку. В другой руке он держал набитый портфель. За майором из машины вышел обер-лейтенант, он поднял обе руки. Шофер и фельдфебель вылезли из передней дверки. К машине бежали Сенин и небольшая группа его солдат. Я кивнул ординарцу на сиденья машины и велел ему забрать автоматы, брошенные при выходе немцами. Показав шоферу на руль, я велел ему сесть в машину и подъехать к крыльцу. Садись и ты! С ним поедешь! – сказал я ординарцу.
- Разрешите и нам? Товарищ лейтенант! – попросили солдаты.
- Разрешаю! Садитесь!
- В жизни не ездил на легковой машине! Убьют, и не попробуешь! – сказал один.
- Теперь попробуешь! – сказал другой и полез в машину. Офицеры и фельдфебель к крыльцу отправились пешком. Когда я с ними подошел к дому, телефонисты уже доложили по линии связи о захвате машины и пленных офицеров. Они сидели довольные, посматривая на меня.
- У артиллеристов руки зачесались! Пустили в машину снаряд!
- А у этих зуд на языке! Доложить хотели!
- Кто вас просил соваться не в свои дела?
- А ну-ка забирайте свой аппарат и валите отсюда вон туда, в дырявый сарай!
- Расселись тут на крыльце!
- Проводи их, Дёмин!
- А тебе, старшина, особое задание! Обыскать немцев! Культурно забрать у них документы, портфель тоже поставишь сюда. Я сел на край крыльца, вроде как на письменный стол. Старшина стряхнул с половиц варежкой снег и стал раскладывать передо мной немецкие аусвайсы. Старшине помогали солдаты. У офицеров с ремней сняли черные блестящие кобуры с пистолетами «Вальтер». Фамилию лейтенанта я не записал, в фамилию майора я запомнил хорошо, по созвучию на память.
- Козак! – прочитал я в его офицерской книжке.
- Найн, Корзак! - поправил меня обер-лейтенант. Майор был в отороченной мехом шапке с козырьком. Зеленоватая его шинель была подбита натуральным лисьим мехом. Это был человек средних лет, небольшого роста. У майора были толстые губы, выступающий подбородок и мясистый нос, беспокойно бегающие глаза неопределенного цвета. Вот собственно из внешности всё, что я с первого взгляда запомнил. Обер-лейтенант, в отличие, от майора, был молод, худ и высок. Чистое и бледное лицо его отдавало синевой тщательно выбритых щек. Он был спокоен и сосредоточен. Стоял он позади майора навытяжку, тогда как майор сразу вспотел и как-то обмяк. Обер-лейтенант, как бы подчеркивал своим достоинством уважение к своему начальнику, стоявшему впереди. По его лицу было видно, что если бы не майор, он не сдался бы так легко и просто в плен. Хотя теперь ни должности, ни звания не имели для них никакого значения. Майор почему-то сразу смирился со своей незавидной судьбой, а молодой обер-лейтенант совсем наоборот, он был возмущен, держался прямо, как будто он попал не в плен, а зашел на прием к зубному врачу.
- Ни одного рыжего фрица! А говорили светлая раса! – сказал старшина.
- Подожди! Потерпи маленько! Попадутся тебе и рыжие фрицы! – заметил я.
- Это вы у нас светлый блондин! А они, как наши солдаты, - все чернявые! Я смотрел на фрицев, на их гладкие, из заменителя кожи, обложки аусвайсов, а в голове у меня вертелись разные нужные и не нужные немецкие слова. Мне нужно допрашивать их, а я стал рассматривать отпечатки пальцев в их офицерских и солдатских книжках. Ни одной готовой немецкой фразы. Сразу и вдруг у меня ничего не получается. Теперь, после обыска, немцы стоят с опущенными руками. Они заметно успокоились и немного пришли в себя. Фельдфебель поглядывает по сторонам, оценивает обстановку. Майор смотрит на меня и думает, что будет дальше. Солдат и фельдфебель постукивают каблуками, утаптывая под собою снег, и вопросительно посматривают на закрытую дверь в избу. Они ежатся от холода и подергивают плечами. А какой на улице холод, если нет тридцати? При обыске майора старшина снял с него поясной ремень, расстегнул на шинели все пуговицы, распахнул ее. Майор так и остался стоять нараспашку. Полы шинели подбиты мехом, он не решался запахнуть и застегнуть их. Я провел ему пальцем по бортам и велел застегнуться. Я спросил его по-немецки: кто он, куда и откуда едет? Услышав мои вопросы, он как будто перед отходом поезда заторопился и, не останавливаясь на секунду, стал говорить какие-то слова и целые фразы. Это был сплошной поток слов и звуков. Где начинались отдельные слова, где кончались фразы – невозможно было ни уловить, ни понять. В средней школе я учился не очень. Отец умер в тридцать третьем. Нас у матери осталось трое. Учебу в школе приходилось часто пропускать. Жили бедно. Ели не досыта. Я подрабатывал на вывозе снега с улиц. Немецкий знал, так сказать, по слогам. А тут сплошной поток гласных и согласных, гортанных и шипящих, вроде: «ишь! Нишь! Кукен!». О чем говорил немец, я не мог разобрать.
- «Курц, клар унд лангзам - говорите коротко, ясно и медленно» - сказал я. Немец понял и сразу перестроился. Он стал произносить каждое слово раздельно и четко. Я останавливал его, когда не понимал, рылся в словаре, искал нужное мне слово и переспрашивал. Из опроса майора было ясно, что немцы не знали о нашем подходе сюда.
- Товарищ лейтенант, что он говорит? – спросил кто-то из солдат.
- Он говорит, что мы находимся в полосе обороны 162 немецкой пехотной дивизии. И что командир их дивизии генерал Франке. Солдаты удивились и тут же загалдели: - Франко! Франко!
- Из Испании приехал! – добавил кто-то.
- Это не испанский генерал Франко. Это немецкий генерал Франке!
- Родственник что ль? – не успокаивались они.
- Немецкий!
- Вам это понятно?
- Майор говорит, что 9-й армией, в которую входит дивизия, командует генерал-полковник Адольф фон Штраус. По-вашему, если Адольф, то Гитлер, а если Штраус, что обязательно композитор Иоганн Штраус. Сбитые с толку и не поняв ничего, солдаты стояли и продолжали удивляться.
- Всё равно, товарищ лейтенант, фамилии как бы знакомые! Вот почему я собственно и запомнил фамилии немцев и дословно весь этот разговор.
- А кто этот майор? – спросил старшина.
- Майор? Начальник штаба. Возвращались они к себе, да не на ту дорогу свернули. Вот и попали к нам.
- А усатый, это кто ж?
- Усатый – по-ихнему фельдфебель, а по-нашему – старшина. Вроде как ты, Сенин.
- А тот, что сзади майора стоит?
- Немецкий обер-лейтенант! Это вроде как я, но по званию он одним рангом выше.
- Не думали они здесь встретиться с нами.
- По данным майора вчера здесь стояла немецкая рота. Почему ее здесь не оказалось, он сам удивляется. Я хотел еще что-то спросить, но на этом допрос оборвался. Меня срочно потребовали к телефону. Где, в каких деревнях стоят немецкие гарнизоны, я не успел узнать. На проводе уже хрипел комбат. Я сказал ему по телефону о захваченной машине и о немцах. Я даже думал, что он меня похвалит за это. Но не успел я и рта раскрыть, как получил от комбата сходу отборные ругательства.
- В полку и в дивизии знают! А ты мне ничего не докладываешь! У меня ротный грамотный нашелся! Вздумал допрашивать немцев! Почему, мать-перемать, сразу не доложил? На легковой машине катаетесь!
- Я, я… - сумел только вставить я в трубку.
- Что «я»? – заорал он снова. Давай немцев немедленно сюда!
- Слышь, чего молчишь?
- У артиллеристов две лошади. Пусть седлают их верхами!
- Сажай немцев в машину, затолкни туда еще одного солдата и отправляй ко мне! Артиллеристы пусть верхами сопровождают машину.
- Об исполнении доложишь мне лично по телефону! Я буду на телефоне сидеть! Мы быстро засунули немцев в машину, посадили на заднее сидение солдата с портфелем. Я захлопнул дверцу машины, и она пустила сзади белый дымок. Когда машина, виляя, покатила по дороге, я повернулся, вздохнул с облегчением и пошел к телефонистам докладывать комбату. Комбата на проводе уже не было. Телефонисты доложили ему, что машина и немцы под конвоем уже отправлены. Каждый старался приобщить себя к этому делу. Я вернулся к крыльцу, сел на ступеньки, раскрыл перед собой карту и закурил. Куда теперь нас бросят? – подумал я. Где-то хлебнем мы теперь смерти и крови? Вон, другие полки на Волге захлебнулись и результатов никаких. Сегодня вечером нас сменят, а завтра опять новая деревня! Я свернул карту и решил сходить, проверить посты. Позвав с собой ординарца, я пошел в дальний конец деревни, где стоял взвод Черняева.
- Ну, как?
- Всё тихо! – ответил он. А что говорят пленные?
- Немцы говорят, что они нас здесь не ждали. И я рассказал Черняеву о допросе майора. В полку и в дивизии в это время шла лихорадочная работа. Было принято решение внезапным ударом силами двух полков захватить деревню Марьино. В дивизии торопились. Немцы ничего не знают о нашем продвижении. Взять сходу Марьино и отрезать немцам дорогу от Эммауса и Городни. Для захвата деревни подвели четыре батальона по две сотни солдат. В стрелковые роты придали пулеметные расчеты станковых пулеметов «Максим». Ночью в деревню, где мы стояли, явился комбат. С ним пришла рота сменщиков из другой дивизии. Он показал мне по карте маршрут движения и велел вести роту на опушку леса, что напротив Марьино. Вернувшись по дороге несколько назад, мы сошли в снег и стали подниматься к лесу. Пройдя лес, я на опушке положил своих солдат.
- Не забудьте о куреве! Деревня на бугре! Оттуда всё видно!
Вскоре на опушку леса телефонисты размотали связь. Было уже темно. Пришел наш комбат и мы, командиры рот и взводов, пошли вместе с ним по открытому снежному полю, уходящему вниз, выбирать исходную позицию. Мы подошли под обрыв, а впереди на бугре стояла деревня. Ее очертания смутно проглядывали сквозь заснеженные кусты. Видны была только церковь на правом конце деревни. Ее темный контур слабо обрисовывался на темном ночном фоне неба.
- Твоя пятая рота рассредоточится здесь, в кустах! – сказал комбат.
- А ты, Татаринов, со своей займешь позицию правее, со стыком на фланге пятой. Дальше, в открытом поле, будут стоять станковые пулеметы. Они в атаку не пойдут. Они будут с места поддерживать вас пулеметным огнем. За ними, правее, будет наступать соседний батальон. После того, как вы ворветесь в деревню, слева, охватом, на деревню пойдет соседний полк. Мы обошли свои участки, уточнили границы рот и вернулись обратно. Не доходя до леса, в низине нас ожидали штабные полка. Все как на войне! – подумал я. Сам командир полка Карамушко вышел на рекогносцировку. Около него стояли штабные, собрались комбаты, подошли и мы, командиры рот и взводов. Командир полка еще раз уточнил задачу, отдал короткий, в двух словах, боевой приказ и в заключение сказал: «Имейте в виду! Это наше генеральное наступление! Сейчас разведете своих солдат по местам! Займете исходное положение! С рассветом атака! Сигнал для наступления – два выстрела из пушки с нашей стороны. В роте дадут связь. При выходе на исходную доложите свою готовность! Надеюсь все понятно? Действуйте! Все по своим местам! Командир полка дошел до леса, сел в ковровые саночки и укатил восвояси. Комбаты заметались и тоже пропали, исчезли куда-то в ночную мглу. Мы, ротные и взводные, остались одни. Мы стали расходиться, нам нужно было идти за своими солдатами. (Мы шли по заснеженному полю, которое круто поднималось к опушке леса). На опушке лежали наши солдаты. Я поднял роту, и мы стали спускаться к исходной позиции по протоптанным нами в снегу следам. Я отдал боевой приказ, я развел солдат, как мне было приказано и положил из в снег. До рассвета оставалось еще много времени. Рядом, около небольшого развесистого дерева лежали ординарец и телефонист. Ординарец, перевалившись на спину, продвинулся ближе ко мне и торопливо зашептал:
- У майора под шубой на тонком ремешке висел фотоаппарат.
- Старшина его срезал, майор даже не заметил! Может, возьмете вы? Мне он ни к чему. Ранят, пожалуй, а тут с аппаратом мыкайся! Всё равно, кроме вас снимать никто не умеет. И ординарец протянул мне блестящий футляр фотоаппарата. Я посмотрел на него и спросил: «Почему аппарат не отправили вместе с портфелем? Майор на допросе скажет, полковые потом загрызут меня. Они любят, когда трофеи преподносятся им лично. Скажут, в фонд обороны, голодающим детям в блокадный Ленинград».
- Ладно! – сказал я. – Завтра отдам комбату. Я лежал на снегу и думал о жизни. О какой, собственно, жизни можно было думать в свои двадцать лет? Я вспомнил свое детство, школьные годы, учебу в училище и начало войны. Вот и вся жизнь! Я лежал на снегу, на спине, и напевал знакомый мотив: «Любимый город может спать спокойно…» Время тянулось медленно. До рассвета еще далеко. Солдаты лежат слева и справа в кустах. Я вижу, как они изредка поднимают головы. Не все солдаты одеты в маскхалаты. Их выдали только офицерам, телефонистам, пулеметчикам и по десятку на взвод. Те, кто был без халатов, выглядывать опасались. Деревня от нас совсем близко. Темные силуэты изб и очертания церкви видны через кусты. Немцы в деревне спят. Часовых между темных силуэтов домов не различишь. И вот тихо и медленно, едва различимо по небу и снежному полю поползла светлая полоса. Я еще раз связался по телефону с комбатом, он подтвердил мне сигнал начала атаки.
- Два выстрела из пушки! Увидишь два разрыва шрапнели над деревней, и сразу поднимай своих людей! Все ждали рассвета и начала атаки, каждый по-своему. Но сигнала к наступлению не было. Прошло еще некоторое время. Снежное поле постепенно светлело. Серая дымка над деревней рассеялась. Между домами забегали немцы. Они как-то вдруг всполошились, замахали руками и стали кричать. До нас долетали их частые гласные: «Ля, ля, ля!». Я взглянул левее деревни на снежную линию горизонта. Почему я взглянул туда, сказать не могу. Вершина снежной высоты поднималась над деревней, а вниз по дороге с этой высоты, в направлении деревни медленно двигались какие-то черные точки. Вот они сползли к деревне, и их можно было уже различить. Нарастающий гул моторов был слышен издалека. Немцы на гусеничных тягачах тащили зенитные орудия в деревню.
- Один, два, четыре! – считаю я. Вот еще четыре и четыре выползают из-за края вершины. В цепи наших солдат появилось движение. Солдаты, подняв головы, смотрели на зенитки. Первые тягачи уже вползали в деревню, а по дороге на ухабах еще ворчали моторы и пускали черные клубы дыма за собой. Первая батарея выползла между домов. Тягачи отцепили, орудия развернули, и все застыли на месте. Остальные ревели моторами и, не торопясь, растекались по деревне.
- Вызывай батальон! – крикнул я телефонисту. Телефонист, вытаращив глаза, лихорадочно закрутил ручкой, он начал стучать клапану трубки, но телефон не отвечал. Ни одного выстрела с немецкой стороны! Кто мог перебить провод?
- Крути, не переставая! – приказал я ему. Там, на другом конце провода кто-то упорно молчал. Никто не хотел брать на себя ответственность и дать приказ ротам отойти. Немцы не торопились. Они все делали по науке. Приводили к бою зенитные батареи. Они хотели сразу и наверняка ударить по лежащей в снегу нашей пехоте. Тем более, что мы лежали, не шевелились. Сигнала на атаку не было. Приказа на отход не последовало. Немцы, видно, удивлялись нашим упорству и бестолковости. Лежат, как идиоты, и ждут, пока их расстреляют в упор. Наконец, у них лопнуло терпение. Зенитка – это не полевое орудие, которое после каждого выстрела нужно снова заряжать. Зенитка автоматически выбрасывает целую кассету снарядов. Она может стрелять одиночными, парными и короткими очередями. Из ствола от одного нажатия педали вылетают сразу один раскаленный трассирующий, другой – фугасный снаряд. По каждому живому солдату, попавшему в оптический прицел, немцы стали пускать сразу по два, для верности. Один трассирующий, раскаленный, а другой невидимый, фугасный. Они стали бить сначала по бегущим. Бегущий делал два-три шага, и его зарядом разрывало на куски. Сначала побежали телефонисты, под видом починки обрыва на проводе. Потом не выдержали паникеры и слабые духом стрелки. Над снегом от них полетели кровавые клочья и обрывки шинелей, куски алого мяса, оторванные кисти рук, оголенные челюсти и сгустки кишок. Тех, кто не выдержал, кто срывался с места, снаряд догонял на шагу. Человека ловили в оптический прицел, и он тут же, через секунду исчезал с лица земли. Взвод Черняева однажды побежал под обстрелом. Они знали, чем потом обернулось это. Мои солдаты лежали, посматривали на меня, на немецкие зенитки и разорванные трупы бежавших. Ординарец отполз несколько в сторону, он хотел посмотреть, что делается на краю кустов. Но любопытство сгубило его. Вот он вдруг встревожился, перевернулся на месте и в два прыжка оказался около меня. И не успел он коснуться земли, как его двумя снарядами ударило в спину. Его разорвало пополам. В лицо мне брызнуло (его) кишками. Зачем он поднялся и бросился ко мне?
- Товарищ лейтенант! Там… - успел он выкрикнуть перед смертью. Красным веером окрасился около меня снег. Жизнь его оборвалась мгновенно. Появились раненые солдаты. Они ползли, оставляя за собой кровавый след на снегу. В оптический прицел они были хорошо видны. Очередной двойной выстрел добивал их в пути. Лежавший рядом телефонист вытаращил на меня глаза. Я велел ему лежать, а он меня не послушал. Я лежал под деревом и смотрел по сторонам, что творилось кругом. Я лежал и не двигался. Телефонист был убит при попытке подняться на ноги. Снаряд ударил ему в голову и разломил череп надвое, подкинул кверху его железную каску, и обезглавленное тело глухо ударилось в снег. Откуда-то сверху прилетел рукав с голой кистью. Варежка, как у детей, болталась на шнурке. Пальцы шевельнулись. Оторванная рука была еще живая. Все, кто пытался бежать или в панике рвануться с места, попадали в оптический прицел. Я смотрел на зенитки, на падающих в агонии солдат, на пулеметчиков, которые со своими «максимами» уткнулись в снег. Пулеметчики лежали и не шевелились. На какое-то мгновение стрельба прекратилась. Теперь по открытому снежному полю никто не бежал. Немцы шарили окулярами по полю, пытаясь выхватить из фона снежных сугробов очередную жертву. И вот новый удар разбил ствол и щит станкового пулемета, обмотанного марлей и куском простыни. Приникшие к снегу, тела пулеметчиков приподнялись и откинулись мертвыми в сторону. Взвод младшего лейтенанта Черняева лежал в кустах левее меня. Вдруг солдаты зашевелились, и я увидел перед ними немцев с автоматами в руках. Они незаметно спустились с обрыва и шли по кустам туда, где лежали солдаты Черняева. Вот что хотел мне сообщить ординарец. Выскочить из кустов на открытое поле было немыслимо. По кустам немцы вели беглый огонь из зениток. Но огонь их не был прицельным, и большинство солдат пока были живы. Но вот град снарядов заскользил по самому снегу. Я увидел, как несколько уцелевших солдат поднялись на ноги и подняли руки кверху. В кустах у Черняева появились убитые и раненые. Из оружия я имел при себе только один пистолет. Автомат ординарца куда-то отбросило. Стрелять из пистолета по немцам было бесполезно. Я достал пистолет, хотел даже прицелиться, но раздумал и положил его за пазуху. Немцы шли вдоль кустов в моем направлении. Шли, не торопясь, и часто останавливались. Они поддевали сапогами лежащего, нагибались и рассматривали убитых солдат. Потом снова шли и опять останавливались, собирались кучей вокруг лежащего в снегу. Обступали его со всех сторон, начинали галдеть и подымали на ноги раненого. Мне нужно было что-то срочно предпринять. Медлить было нельзя. Немцы с каждым шагом приближались ко мне. И я, не выпуская створа ветвистого дерева, покрытого пушистым белым налетом инея, стал пятиться задом по снежному полю. Я полз, не останавливаясь, не делая передышки, посматривая на ствол дерева и зенитки, прикрытые белыми ветвями. И в то же время я не спускал глаз с немцев, которые шли по кустам. Если б немцы оторвали свои взгляды от лежавших на снегу ран

Глава 09 (рукопись)
01.08.1983 (правка)
Новая рота
Декабрь 1941
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Новая рота. Мы двигаемся на Пушкино. Поворот на Старицу. Вместе с обозом.
Назначение нового комбата. Лицо старухи. Расчистка дороги. Рота попадает в воду.
Снегопад. Смерть телефониста. Разведка деревни. Дым из трубы. Взятие деревни.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Я зашел в крайнюю избу, в ней было накурено и сильно жарко. Крепкий запах солдатских портянок ударил в нос, когда я перешагнул через порог и просунулся в дверь.
- Ну, как тут у вас? Чем занимаетесь? - спросил я солдат, подходя к столу я садясь на лавку.
Никто из солдат не поднялся и не ответил. Мало ли тут всяких лейтенантов (из штаба) шляется. Я достал кисет, положил его перед собой на стол и стал заворачивать папироску. Чья-то рука бесцеремонно полезла в кисет за махоркой и даже хотела протащить его по столу поближе к себе.
- Ку.у.у...да! - сказал я, не поворачивая головы. Протянутая рука задёржалась, неопределённо повисла в воздухе, и подалась назад.
- Спросить надо! - сказал я и взглянул на солдата.
- А вы кто будете? - спросил он, посматривая на кисет.
- Я лейтенант! Командир вашей роты!
- Нуда?
- Вот тебе и нуда? На фронте не принято было, чтобы солдаты сразу вскакивали, приветствовали своего командира. В стрелковых ротах никто никому честь не отдавал. У тыловиков это дело было иначе (и наоборот). Они тянулись перед своим начальством. А у этих бывалых, ходивших на смерть, рука бы не потянулась, у них была своя мерка (на военные чины). Все, кто сидел и лежал на полу, и не пытались встать на ноги. Они только повернули головы в мою сторону и хотели узнать новенький я, прибывший из тыла, или такой же бывалый, обтрепанный и обстрелянный окопник как они. Старшина (Лоскутов) лежал на полу, он спал в одной куче с солдатами. Его толкнули. Он поднял голову. Ему шепнули. Он поднялся на ноги. Старшина хотел было шагнуть с докладом ко мне, но я движением руки остановил его на полушаге.
- Подсаживайся сюда к столу старшина!
- А ты бы брат убрал со стола свои локти. А то развалился как пьяный в кабаке! Шел бы ты братец на солому! Я огляделся кругом. Среди солдат ни одного знакомого лица, но все они не первый день на фронте. (Все они попали в санроту). Их выписали из санвзводов и санрот после ранений.
- Ну что (старшина) Лоскутов!
- Откуда вы мою фамилию знаете?
2.
В штабе сказали. Приказом по штабу тебя назначили (ты назначен) командиром взвода. На роту нужно бы иметь лошаденку и ротное хозяйство. Отправляйся в тылы, получай всё, что для роты положено и скажи кого из своих назначить на ротное снабжение (хозяйство). А то сунут нам (какого) жулика, сам будешь зубами стучать. Старшина предложил на снабжение поставить пожилого сержанта, а в помощники к нему, повозочным, дать пожилого солдата (из крестьян). На следующий день, как договорились, Лоскутов, сержант и повозчный вернулись с лошадёнкой запряженной в сани. Они привезли хлеб, сахар, махорку два термоса с горячей едой. Вслед за ними явился на своей повозке работник вещевого снабжения. Он привез отремонтированные валенки, белье, солдатские стёганные штаны, куцавейки и шапки. (Все это БУ (бывшее в употреблении), но зашито и заделано на совесть, добротно). Солдаты подходили по одному, показывали рваные и прожженные дыры, стаскивали с себя негодное и тут же бросали на снег. Все, что снято с живого солдата, подлежало санобработке в дезинфекционной камере. Потное, как сказал снабженец (из полка), с чистым класть в одни сани нельзя. Не положено по форме номер двадцать! Вши будут на чистое переползать. К ночи переодевание роты было закончено. Утром я построил своих солдат, сделал перекличку и объявил порядок несения службы. Рота пока охраняла деревню, где располагался штаб полка. (Так снова началось) Солдатская жизнь началась с постов караула и мороза. Прошло дня два. Роту пополнили солдатами, прибывшими из тыла. Я получил приказ выйти с ротой на передовые позиции. Мы сменили на одном из участков полка небольшую группу измотанных войною солдат. Их отвели во второй эшелон для пополнения. (После построения, проверки оружия, это полагается перед дальней дорогой.) Вечером мы вышли на дорогу и пошли догонять отступающих немцев.
(- Не отставать – крикнул я лениво шагавшим солдатам.
Узкая снежная дорога потеряла в снегу следы. Где-то она скатывалась по твердому пригорку, виляла между обледенелых пушистых кустов, впереди она вползала в заснеженную низину и снова теряла свои следы в застывшей снежной дали).
14-го декабря немцы оставили Калинин и 20-му декабря стали отходить по всей линии фронта к Старице. Там они хотели встать на новый рубеж. Утром мы ротой подошли к населённому пункту Пушкино. Погода неожиданно прояснилась, в небе появились немецкие самолеты. Мы с проселка вышли на шоссе, дошли до центра села и остановились. Перед нами была высокая каменная церковь. Я. велел солдатам встать у стены и никуда не ходить.
3.
По фамилиям и в лицо я своих солдат пока не знаю, думал не соберу, если они по домам разбегутся.
- Нам приказано ждать у церкви! Никому не отходить от стены! Немцев в селе и на дороге не было. Мы стояли и ждали посыльного из штаба полка. Указания и приказы теперь получали от начальника штаба (полка). В полку наша рота пока впереди шла единственной. Потрепанные группы солдат отвели во второй эшелон для пополнения. Но все это делалось на ходу, потому что мы шли за отступающим противником. Я шел с ротой впереди. Штаб и командир полка ехали с обозом сзади. Командира полка за это время я ни разу не видел. Меня вызывал и ко мне посылал связных начальник штаба. Мы стояли у церкви, со стороны Старицы, над дорогой появился немецкий истребитель. Увидев нас, он перевалился на крыло, сделал крутой разворот, и, набирая скорость на снижении, пустил в нашу сторону очередь из пулемёта. Солдаты, (народ ушлый) сразу забежали за угол церкви. снова за угол. Брызги кирпича и штукатурки полетели сверху в разные стороны. Немец не удержался и пустил в пустую стену еще дону длинную очередь пуль. Он не успокоился на этом. Он зашел с другой стороны. Мы, не торопясь, свернули снова за угол. Он гонялся за нами вокруг. Самолет пикировал, но бомбить ему было нечем.
- Пошли братцы в нутро! Надоело бегать! - крикнул кто-то из солдат. Солдаты взглянули на меня. (Что я скажу). Я махнул рукой и вся рота ручейком забежала во внутрь церкви. Немец на этот раз пустил очередь по дырявому куполу. Несколько пуль рикошетом ударили в стену, и сверху на пол посылалась (фреска). Всплески штукатурки и мела нас мало волновали, хотя некоторые из солдат, глядя туда на ангелов, стали креститься. Я стоял в дверях церкви и наблюдал, что будет делать немец дальше. Он пролетел над, куполом па бреющем полете, пострелял, пожужжал, погудел и улетел восвояси. Внутри церкви был полнейший хаос и разгром. Стены облуплены, окна выбиты, лепные украшения алтаря болтались на (железной) проволоке, на полу обгорелые куски какой-то утвари, следы костров, кучи конского навоза, загаженные углы, ворохи примятой соломы и пустые, повсюду разбросанные, консервные банки.
4.
Цивилизация сворачивала сюда с большой дороги, спасалась внутри церкви от ветра, вьюги и холода, спала, ела, и, не отходя, тут же гадила. А как же иначе? У немцев не принято, чтобы высшая раса снимала штаны на ветру посередь дороги. В общем, постепенно они божий храм превратили в отхожее место. Мы вышли на улицу из вонючей церкви. Немецкий (цивилизованный) специфический, кислый запах, это не то, что наш русский (даже крепкий дух). От немецкого у русского человека всю душу и кишки выворачивает, а немцы при этом едят, пьют, спят и им ничего. Непонятна загадочная душа русского солдата. При входе в загаженную церковь нашлись и такие, которые переступив порог, поснимали (с головы) каски и шапки. А прежде, когда мы стояли в деревне, и они, садясь за стол, никогда этого не делали, хотя в избе в переднем углу висели иконы с святыми ликами. А тут вошли, покосились на меня и зашевелили губами. Пусть, думаю потешаться! Каждый верит по своему! Путь каждого из нас на войне слишком короткий. А эти видно слабы духом, душой и телом. Вот и поверили в бога. Вскоре по дороге из леса прибежал полковой связной. Он передал мне приказ ждать обоз и следовать дальше (вместе с ним). Дивизия от Пушкино повернула в сторону и взяла направление на Калошино, Полубратково и Леушино. Мы двое суток шли, и за нами вплотную тащился полковой обоз. По узкой просёлочной дороге, забитой снегом, повозками, людьми и лошадьми, шли сонно и медленно (поглядывая себе под ноги). Обоз иногда останавливался, повозочные начинали переругиваться, солдаты топтались на месте, поворачиваясь к колючему ветру спиной. Но вот обоз рывками трогался с места, ругань и брань утихали, (лошади переставали дергаться), солдаты переходили на мерный неторопливый шаг. Не помню где. Обоз съехал в русло реки. Лошади надрывно храпели, сползая на животах по рыхлым сугробам вниз, повозочные орали и матерились, нахлестывая их по костлявым бокам. (На всем этом пути я за дорогой не следил. Мы шли небольшими группами между санями, помогая, когда нужно вытаскивать их из снежных сугробов.) Но вот обоз вышел на ровный и гладкий лёд, лошади звонко застучали стальными шипами подков, закрутили хвостами. Обоз подкатил под крутой обрыв берега. Наверху над нами был большой снежный бугор. Нам объявили привал. Лошади не люди! Они не могут сутками непрерывно идти. Их нужно поить. Им нужно давать воды, овса и сена. Им нужен отдых, иначе они дальше не пойдут. Повозочные прикрыли им дерюгами вспотевшие (загривки и) спины. Солдаты, кто, где стоял, повалились на (спину в) снег. Бросив корма лошадям, обозники залили водой походные кухни и приступили к вареву горячего хлебова.
5.
(Видимо обозники топили походные кухни на ходу). Привал продолжался до самого вечера. Потом нам дали по паре сухарей и плеснули по черпаку горячего пойла. Во время следования по маршруту, на дороге в любом месте мы (обоз) могли напороться на немцев. Но немцы видно избегали забираться в снежные просторы и глушь. Главной заботой роты была не столько охрана обоза от немцев, а сколько толкание и вытаскивание из снега застрявших саней и лошадей. На переходах солдаты стрелки были молчаливы и угрюмы. Но стоило им с часок поваляться в снегу, получить пайку хлеба, застучать около кухни котелками, как начинались шуточки и разные (прибауточки) словечки. Новобранцы ещё не успели принюхаться к немецкому пороху, им казалось, что шарканье ногами по снежной дороге и есть настоящая фронтовая солдатская жизнь. Повозочные тоже были (в этом) железно уверены, что это и есть священная война. Если не приближаться к большакам и столбовым дорогам, по которым отступал основные части немцев, то можно было тащиться с обозом, не встречаясь с немцами на всём (этом) далеком и извилистом пути. Погода опять нахмурилась. Немецкая авиация не летала. Прошло более недели, а события пережитого кровавого четверга снова и снова всплывали пред глазами. Я не улыбался солдатским шуточкам, сидел на краю саней задумчивый и хмурый, мне непонятными были их ухмылки и веселые словечки. А с другой стороны думал, пусть пофыркают и не думают о войне, смех для солдата отдушина. Придёт время, и они перестанут смеяться. Ночью нам приказали покинуть обоз и выйти вперёд на деревню. Рота растянулась на узкой лесной дороге. Солдаты шли, где по одному, а где по двое. В узких местах они толкались, не желая сходить в сторону, и залезать по колено в снег. Сквозь небольшие прогалины между деревьями, мы увидели снежное поле и деревне. Передние остановились, а задние ещё тащились сзади (по лесной дороге). Отсюда хорошо били виды глубоко посаженные в снег сараи и деревенские избы. При подходе к лесу, мы два раза натыкались на немцев, попадали под их пулеметный огонь. Но каждый раз, как только они нас замечали, они убегали от нас (старались поскорей уйти назад). Наступать на них с хода не было никакого смысла. Позади было достаточно примеров, когда снежные бугры на отбитой местности покрывались солдатскими трупами. Впереди перед полком было пока одна наша рота и начальник штаба не (рисковал как это бывало в прежние времена) совал её безрассудно вперед. … тылы и штабы в это время имели полный состав лошадей и людей. Меня как и прежде подгоняли и торопили, но категорических приказов лезть под (на пулеметы по видимому) немецкие пули отдавать опасались. И теперь я при …решил отдохнуть до вечера, чтобы к крайним избам подойти незаметно и скрытно.
6.
При встрече с нами немцы стреляли, не целясь, и уходили с дороги, чтобы не попасть самим под огонь. В деревне они поджигали несколько домов или сараев и бежали в следующую деревню оповещая своих соседей ,что русские уже подошли. Теперь по ночам горизонт озарялся огнями пожаров и застилал столбами черного дыма. Бывали дни, когда немцы, боясь нашего обхода, поджигали деревни заранее, бежали дальше, бросая все на своем пути. Теперь в деревнях стали попадаться мирные жители. Днём немцы выгоняли их на чистку, дорог, чтобы днем по ним можно было бежать и ехать проворней. (Стоило теперь вспыхнуть где-нибудь огню … древнего дымного сигнала, появлялись столбы дыма ползущего к небу и всполохи пламени под ними.) Низкие зимние облака озарялись желтым подсветом пожаров. Мороз, стужа и ветер делали своё полезное дело, подгоняя немцев на дорогах. Машины на морозе застывали, тягачи и транспортеры их глохли. Обледенелое железо и броня оставались стоять по середине дороги. Сколько рукоятками не крути, сколько не лей в радиатор горячую воду, сколько не бегай вокруг и не кричи, моторы намертво застывали и не заводились. По началу мы думали, что это подбитая техника. Но где ей быть? Наша авиация не летала (и её вообще здесь не было видно). Полковая артиллерия, состоящая из нескольких пушек, тащилась сзади с полковым обозом, и снарядов на пушку приходилось не больше десятка. И когда на дорогах мы подходили к немецкому застывшему железу, то было видно, что ни один снаряд, ни один осколок бомбы его не тронул. Немцы сталкивали машины с дороги под откос. Но случалось и другое, мы догоняли их, они останавливались, разворачивались и остервенело били по нам, не жалея боеприпасов. Отступая, немцы чистили дороги, выгоняя на расчистку снега мирное население. Оставляя на дорогах и в деревнях группы 'прикрытия', они цепляли орудия и увозили их, на новые рубежи. Там им готовили новые штабеля снарядов и мин. В стороне от больших дорог у немцев тоже действовали мелкие подвижные группы. Они держали нас и прикрывали отступление (новые рубежи основных своих частей и артиллерии). Мы двигались не торопясь, нащупывая немецкие группы прикрытия. Но каждый раз, подвигаясь вперёд, мы иногда были вынуждены нести потери (потери в живой силе почти под каждой деревней. Немцы нас ждали, подпускали на открытое место и открывали пулеметный огонь). В полку тогда было мало людей. Боеприпасы отсутствовали. Дороги снабжения растянулись. Выбивать немцев из деревень было не чем.
7.
И вот однажды при выходе из леса к деревне рота подвинулась в снежное поле и (вышла в открытое поле по низине и при выходе из неё) залегла в снегу (по обе стороны дороги). Дальше, по открытой местности идти было нельзя. Мы сунулись было вперёд, но по краю лощины тут же ударило несколько очередей. Пули прошли чуть выше. Потерь на этот раз не было и лезть (в открытую) на деревню не было смысла. Впереди виднелись крыши уцелевшей от пожара деревни. Я сидел на снегу, у края бровки дороги. Слышу сзади голоса. Поворачиваю голову назад и смотрю в сторону леса, вижу по дороге в нашу сторону ползут двое солдат.
- По низине можно пригнувшись идти – крикнул я им, - Чего вы животы надрываете и трете коленки? Это наверно связные! Я подминаю под собой мягкий сугроб, усаживаюсь поудобнее , закуриваю и жду когда они подползут.
- Вас ждут там в лесу! Велели туда явиться! Я поворачиваюсь к ординарцу и говорю:
- Передай, старшине Лоскутову меня вызывают, начальство стоит в лесу. Он остается за меня! Давай быстро назад! (Вместе со мной пойдете). В лес пойдем вместе! Ординарец возвращается. Я поднимаюсь из сугроба и иду по дороге. Ординарец следует за мной, солдаты тоже идут. Они уже не ползут , (по дороге) и не протирают штаны. Мы проходим лощиной, (деревни с дороги не видно). Подходим к опушке леса, там за поворотом дороги, около густого ельника стоит группа людей, они в новых маскхалатах. Начальство из полка!- соображаю я. Подхожу ближе, посыльной показывает мне на одного и говорит
- Это наш новый комбат! Комбат подаёт мне руку и показывает на другого.
- Это наш комиссар батальона! Вместе с ними стоят ещё трое. Я узнаю одного из них. -В гости прибыл! – говорю я ему. Мои слова ему явно не по нутру. Я поглядываю на него и улыбаюсь. Передо мной в белом халате стоит Савенков. Политруком он был назначен в роту за Волгой. Пятая poтa 11-го декабря погибла (без него). Он сидел в тылах полка и на передний край не разу не показался. Как-то раз я видел его во взводе связи. Он сидел на крыльце. Мы проходили мимо. Он сказал мне тогда, что политотдел отозвал его для важной работы.
- Ну вот снова и встретились Савенков! С самой Волги не виделись!
- Вы стало быть знакомые? - заметил комбат.
- Ну как же! Политрук моей роты!
- Вот и принимай его с хлебом и солью! Он назначен к тебе!
- Ну и дела! Вы его в политотдел отправьте. У него там важные дела. Он в роте с 4-го декабря ни разу не был.
8.
Савенков прищурил глаза, сжал крепко зубы и метнул в мою сторону быстрый взгляд. комбат вышел на опушку и стал смотреть в прогалки между деревьев, стараясь угадать, что там впереди. Он достал из футляра бинокль и долго смотрел на деревню и на дорогу. За лесом, (до того места) где лежала стрелковая рота, простиралась лощина. Дальше поле переваривало бугор, подход к деревне был ничем неприкрыт. (Отсюда, с опушки леса, небольшие возвышения можно было не разглядеть) увидеть. Комбат шарил биноклем среди белых кустов и холмов, движения в деревне он не заметил, повернулся и сказал в мою сторону
- В деревне немцев нет!
- Видишь! — сказал он шагнув в мою сторону и показал рукой
- Кругом совершенно тихо, движения никакого! Почему медлишь? Подымай роту и веди вперёд!
- Ты во весь рост шел сюда к лесу из деревни, никто по тебе не стрелял. Я посмотрел на него, чуть улыбнулся и, совсем не смущаясь, что он теперь мой новый комбат, спокойно сказал:
- Вот и отлично! Чего мы здесь стоим, за ёлками прячемся? В деревне немца нет! Покажем солдату пример! Предлагаю всем и политруку Савенкову отправиться пешком и на виду у солдат пешком прогуляться до деревни. Пусть посмотрят, как офицеры берут без выстрела деревни!
- Дойдём до крайнего дома, считай деревня наша! А если ошибка комбат? Умрем за нашу любимую Родину!
- Мне нужна деревня! - сказал комбат, подходя к развесистой ели. Он упёрся локтями в толстый, горизонтально торчащий, сук и снова припал к биноклю.
- Пятый дом от края! Лучше смотри! Я смотрел ему в спину и думал: Кто он? Воевал? Был на фронте? Или из запаса с курсов ''Выстрел" пришел? Через некоторое время комбат отошел от ели и подозвал к себе двух солдат. Я вначале подумал, что это полковые связные, а это оказались разведчики. Я только сейчас обратил внимание, что ствола автоматов у них были обмотаны медицинскими бинтами. Связные обычно этого не делали.
- Нужно разведать деревню! - сказал им комбат. Пойдете вдвоём по правой стороне дороги! Мы будем наблюдать за вами! Я хмыкнул себе под нос и подумал: «Мы будем наблюдать за вами!» Разведчики вышли с опушки леса и пошли по дороге. Они шли во весь рост пока не поравнялись |с лекажей в снегу, (по обе стороны дороги), стрелковой ротой. И как только они переступили небольшой снежный перевал, (снежного бугра) тут же из деревни полоснул немецкий пулемёт (в их сторону). Через секунду ударил другой, а за ним третий. Один из разведчиков, бросил автомат, перехвати руку выше локтя и повалился на дорогу.
9.
Другой, пятясь задом, схватился за живот и отполз за перевал. Если бы рота по требованию комбата встала и пошла на деревню, можно сказать с уверенностью, человек двадцать убитых осталось бы на снегу. Стрелки - не разведчики. Быстроты и прыти у них нет. Делают они все неторопливо и медленно, даже умирают лениво и нехотя. Первый раз я подал голос в защиту своих солдат и первый раз на меня не обрушился поток грубой брани. Немцы, надсаживаясь, открыли пулеметную стрельбу (и по опушке леса). Сверху поползли потоки, висевшего на лапах елей сыпучего снега, стали падать подрезанные пулями сучки и ветки. Потом как-то вдруг и неожиданно все стихло. Комбат в первый момент попятился назад. Заднюю группу из трёх, словно ветром сдуло. Но, видя, что я стою за стволом развесистой ели, комбат подошел вплотную ко мне и встал у меня за спиной. Разведчик, раненный в руки, что пятился задом, вскоре появился на опушке леса. Комбат послал связного с запиской в штаб полка. Раненого перевязали и отправили в тыл. Через некоторое время по лесной дороге подвезли сорокопятку. Её выкатили на руках вперед, загнали снаряд и пустили вдаль по деревне. Немцы ничего подобного не ожидали с нашей стороны. Они привыкли в ответ на пулеметную стрельбу слышать (в ответ) винтовочные выстрелы. Пяти снарядов было достаточно, чтобы немцы подожгли на отшибе деревни два сарая и побежали из неё.
- Кончай стрелять! - крикнул я артиллеристам. - Вот теперь комбат можно и с ротой идти. Немцы из деревни отвалили. Где-то за лесом слева тоже поднялся чёрный дым. В деревне, куда мы вошли, было много мирных жителей. Горели два сарая (на отшибе). Комбат остался на опушке леса. Ему должны были подать туда телефонную связь. К сорокопятке подстегнули постромки и лошади потянули её за нами в деревню. Немцы домов и людей в деревне не тронули. Дома в деревне все были целые. Кроме хозяев и их семей в деревне было много беженцев из округи. Пострадавших и убитых от нашего одного выстрела не было. Снаряды пролетели поверх домов. Через заносы и сугробы на подходе к деревне солдаты стрелки перелезли быстро, а вот сорокопятку на конной тяге перетащить не удалось. Она застряла в глубоком снегу. Снег был глубоким, лошадям был по самое брюхо. Лошади дергались, а вперед через сугробы не шли. Командир артвзвода пошел в деревню и стал просить жителей выйти с лопатами на дорогу. Нужно было расчистить метров пятьдесят. Но ни одна деревенская баба, ни один из парней подростков не тронулись с места, ссылаясь на разные причины. Одна была больная, другой был без сапог. Видя молчаливый отказ и нежелание помочь пушкарям я остановил роту по середине деревни и пошел с ординарцем по домам.
10.
Я уговаривал и доказывал взять деревянные лопаты, выйти за деревню на дорогу и расчистить её. Наши малые саперные для сыпучего снега не годились. Солдаты втыкали иx в снег кидали кверху комок, а он подхваченный ветром рассыпался в виде мелкой крупы и ссыпался обратно. Солдаты прокопается па дороге до ночи, устанут, а нам ещё нужно идти, да идти. И я пошел по избам выгонять баб на дорогу. Одна охала и причитала, что у неё не разгибается спина, другая смотрела в глаза с явным нежеланием и упорством. У каждого были свои неотложные дела. А третья, как только я переступил её порог, завыла в голос и пустила слезу. Немцы забрали у неё последнюю обувку! Я верил им и не думал, что они просто отлынивают. Мол, наши пришли, народ сердобольный и своих не тронут. Но я видел еще и другое. Некоторые не очень были рады нашему приходу. Они боятся, что немцы снова придут сюда - подумал я. Насилья нельзя применить - мы освободители! Кричать и угрожать тоже не положено. Я обошел всю деревню и направился к последней: избе, стоящей несколько на отшибе.
«Лицо старухи.»
На скамье, около дома, сидела старуха. На лице и около рта глубокие складки, на лбу и на щеках мелкие морщинки. Лицо белое, чистое. Глаза впалые, серые и почти бесцветные. Сидела она прямо, даже чуть подав вперёд впалую грудь. Острые коленки были согнуты и торчали под холщевой одежонкой. Руки жилистые и костлявые лежали на ногах. Эту позу она, по видимому, приняла давно. Села на лавку и застыла. Лицо спокойное, доброе и осмысленное. Если бы она не шевелила губами, и на лице ее не вздрагивали мелкие морщинки, то можно было бы подумать, что на меня смотрит портрет с полотна. Как (притягательно мудра) живописна была её застывшая фигура. Глаза её глядели куда-то глубоко вовнутрь. Шевеля тонкими губами и меняя положение складок у рта, она (как бы) с кем-то внутренне разговаривала. Я стоял и смотрел на неё и не хотел шевелиться. Вот когда-то так же в школе губами мы мысленно повторяли про себя невыученные стихи. Возможно в голове, у неё не звучали стихи, она думала о другом, о чём-то дорогом ей и близком. О чем она думала? Что внутренне волновало её? Бывают же языкастые, похабные бабы и старухи. Их хлебом не корми им только бы поорать и обложить. А эта как святая, переполненная жизнью и миром, сидела и не видела окружающей земли. Заговори сейчас с ней, прерви её размышления, и у неё оборвется что-нибудь внутри.
11.
Лик её погаснет, губы плотно сомкнуться, в глазах появится испуг.
- Ты чего стоишь лейтенант? - услышал я голос сзади.
- Думаешь до темна не успеем? Я обернулся; (ничего не ответил) позади меня стоял младший лейтенант артиллерист. Он посмотрел на меня, махнул рукой и пошел обратно. А я стоял и думал, редко уводишь такое лицо, чаще попадаются тупые и злобные лица. От сказанных слов артиллеристом, старушка очнулась и посмотрела на меня. Что же ты бабуся, одна здесь проживаешь? Ни постояльцев, ни родных? Да, сынок осталась одна. Что это у вас в деревне неприветливый народ? Видят, что дорогу засыпало снегом. Просим помочь. А они ни с места! Пушка у нас застряла. Лошади не идут. Старуха буркнула что-то невнятное себе под нос, поднялась быстро с лавки, подошла к дверному косяку, взяла палку и сказала:
- Пошли!
- Иди касатик за мной. Сейчас мы им покажем, как своих надо встречать! Она подошла к первому дому и громко, чтоб было слышно внутри, закричала:
- Ты им под крышу трассирующую пальни! Они сейчас мигом с лопатами повыскакивают!
У старухи был громкий и зычный голос. Она чуть покашливала и кричала, сдабривая свои слова нужными ругательствами. А ты, немецкая шлюха! Свои, русские пришли! А у ней спину заломило! Полицаи недобитые! Она подошла к другой избе и кричать не стала. Она ударила палкой по оконной раме, да так, что стекла задребезжали.
- Немцы их не просили и не били им в набат!
- Придёт какой шелудивый и скажет (одной из них) тихо: - Матка, лес-лес! Шнель-шнешь! Они стервы с лопатами бегом на дорогу бегут. Старуха шла по улице и грозила в окна палкой. Точь, в точь как чаш Березин. Он тоже грозил повозочным и гонял их своей клюшкой, когда те, развалясь в груженых повозках, погоняли своих тощих лошадей. Ну-ка сынок! Пальни в небо около этой избы! Орать на этих гнид нет никакой охоты. Это же нечисть. Щас эта Манька подлая тварь, прости Господи, вылетит, как с цепи сорвется! Из домов на дорогу, причитая и охая, бежали бабы, девки и парни,
- Матка! Матка! Шнель! - кричала им старуха вдогонку.
- Ты видишь сынок! Они по немецкому научены шпрехать! Все ведь подлые понимают!
12.
- Снег для вшивых немцев всю зиму чистил. Бегали дате с охотой
- А свои пришли, считают не обязаны! Когда сугробы были разбросаны дорога расчищена, и лошади про тащили, пушку, я сказал обращаясь к старухе:
- Ты мать теперь на деревне советская власть! Назначаем тебя председателем! Если что? Кто не будет слушаться? Вызывай наших солдат! Сейчас будут наказывать строго! По законам военного времени!
- Все слышали?
- А тебя мать нужно представить к медали за помощь советским войскам.
- Не нужно мне вашей медали! Я для солдат старалась! Петенька мой тоже где-то воюет! Только вот весточки нет! Может сложил уже головушку за нашу русскую землю? – сказала она и заплакала.
- Счастливого пути родимые! - сказала она и помахала нам своей костлявой pyкoй. И тут же вскинув брови, потрясла палкой в воздухе в сторону баб. Те стояли поджав губы. Оставаться им на месте или идти по домам.
- Чистите лучше, под метлу!- услышал я сзади голос старухи.
- Ихнее начальство опосля поедет! Старуха повернулась, погрозила, работавшим на дороге, кулаком и пошла к своей избе. Рота вышла за деревню спустилась под горку. Дорога здесь была гладкая, от снега очищена. Немцы заранее приготовили себе чистый путь. Мимо поплыли поля и перелески, голые бугры и заснеженные низины. Позади остались притихшие, в причудливом наряде кусты и деревья. Солдаты не торопились.
- Не растягивайся! - крикнул я. Крикнул и подумал. Зачем собственно мне подгонять их? Где-то впереди, через два, три часа хода нас опять поджидает деревня, немецкие пулеметы и огонь немецких батарей. Что для солдата лучше? Час раньше или один день позже? Где-то для каждого из нас приготовлена пуля или осколок снаряда. Наступит последний момент. Оборвется целая жизнь. А что ей обрываться? Ей короткой пули достаточно! И будет твой труп лежать на снегу до весны. И только там в тылу в городах и деревнях останутся ждать своих сыновей, сгорбленные горем старушки. А для тех, кто позади ехал на саночках, жизнь солдатская не стоила ничего. Им подавай деревни. А сколько она жизней стоила, это никого не интересовало. И если вы увидите увешанного наградами, знайте что любая из наград имеет обратную сторону. Воевали и шли под свинец не те, кто погонял нас ротных по телефону, не те, кто рисовал на картах кружочки и стрелы, не те, кто стригли и помадили. Без стрел было тоже нельзя! Но пусть они знают, что настоящей войны они нигде и никогда не видели.
13.
Воевали и шли под свинец не те кто ехал сзади на саночках. Случайно наезжая на места боев им иногда случалось видеть поля, усеянные солдатскими трупами. (Но этим застывшим как на фотографиях изображениям). Они конечно пытались представить, что здесь могло произойти во время боев. Но к месту сказать, их домыслы и мнение были сплошным невежеством. (Они домысливали различные версии, и к слову сказать, были уверены в своем непогрешимом мнении) Никто никогда из них не пытался с нами даже заговорить, как это мы с одними винтовками брали деревни. Они о войне судили по мертвым (свершившимся) фактам. Вот почему в начале войны каждый их промах стоил нам столько крови и жизней. Кой-какие сведения о войне они получали из опроса пленных. Но допросы не всегда выявляли истинное положение вещей. Допрос майора взятого нами в д. Алексеевское…допрашивали лично в присутствии Березина. Он и поставил … нас под расстрел зенитных батарей. Потом после, вспоминая и сопоставляя факты, я часто приходил к выводу, что Березин один промах делал за другим, но ловко скрывал, выдавал за неуспех других. На пленных немцев обычно составляли опросные листы. Командиров полков знакомили с .ними. Командирам рот их не показывали, и сведений о противнике, который стоял перед нашим фронтом, мы не имели. Чем меньше знают командиры рот, тем лучше (для всех)! Но вот вопрос! Пленных допрашивали, составляли опросные листы, следовательно, их в армии накапливался опыт. А кто, когда в армии или дивизии держал опросный лист нашего ротного офицера или солдата в руках? Политотделы о ротах имели политдонесения. Но что ног написать Савенков, если он один раз взглянул на роту с опушки леса, из-под елки. Если завести с солдатом разговор о войне, то он откровенно своё мнение не выложит. В те времена нужно было больше помалкивать. На передовой солдат находился короткое время. Спроси его фамилию командира роты, командира взвода или старшины, он скажет
- Не знаю! - ну a номер полка?
- Откуда мне знать? (– А номер дивизии? У нас генерал, наверное есть? Вот его и спросите!) Разговор с солдатом о войне трудное дело! К солдату нужен подход! С ним вместе нужно под пулями побывать. Помёрзнуть в снегу. Голод и холод прочувствовать. Тогда он поймет, с кем имеет дело. Ответит тебе по делу. Перекинься с ним на переходе одним двумя словами (лежа под пулями в снегу) может и скажет, что у него на душе (в этот момент обитает). О чем он думает. А в другой раз он может и прихвастнуть на счет войны (или дурочку пустить для порядку). Иди и подумай над смыслом его слов.( А если без трепотни, скажет он, то только солдат солдата понимает. Хочешь узнать правду? Побудь с ним рядом, хоть ты и офицер и ротный начальник. Стрелковая рота – это кровавый след в ад, куда никто живьем не хочет опускаться). Стрелковая рота это кровавый след на снегу.
14.
Истина она в чем? Как говорил апостол Павел: - "Сам испытуй!"
9-ая полевая армия немцев, как вы помните, во главе с генерал-полковником фон Штраусом, сжатая с двух сторон, отходила к Старице. Во Ржеве у немцев были большие запаси боеприпасов и они хотели остановить нас на новом рубеже. Прикрывая отход своих войск и обозов, немцы (огрызались и) пятились и остервенело огрызались на каждом шагу. В районе деревни Полубратково мы напоролись на них. Из-за поворота дороги показалась небольшая группа немецких солдат. Я подал команду – все залегли. Рота переходила дорогу и залегла по обе стороны от неё. Одна половина роты в кустах, а другая на ветру. Немцы не видели нас, приблизились метров на тридцать, мы открыли огонь. Стрельба длилась не долго. Мы уложили с десяток, так что ни один не ушел. Дела наши шли хорошо. Но вот из-за поворота дороги показались немецкие самоходки. Стрельба с нашей стороны прекратилась, и мы уткнули головы в снег. Но группа моих солдат оказалась отрезанной на той стороне дороги. Мы переходили дорогу, и большая часть роты успела перейти в кусты. Это и спасло нас. Немцы в нашу сторону не посмотрели. А те, кто остался в открытом поле (при подходе к дороге), на моих глазах были (из танков) расстреляны. Бежать по глубокому снегу солдатам было некуда. И они остались лежать в снегу до весны. Немецкая колона подобрала своих у6итых и раненных и загрохотав гусеницами, прошла мимо нас. Кругом опять стало тихо. Я передал командование старшине Лоскутову и приказал ему первой выдвинуться на опушку леса, а ординарцу велел мне сделать перевязку. Пулевая рана во …оказалась касательной, хотя в голенище валенка была входная дыра и показалась кровь. Ординарец сделал мне перевязку. Портянку причлось заменить. Вскоре мы с ним по следам догнали свою роту. Я полупил приказ из батальона обойти деревню Баково и к утру занять исходное положение на северной опушке леса, с той стороны реки. Peчка - вытекает из болота в районе (небольшой) деревни Блиново. Рота сползла на задницей с крутого бугра на лед, съехали , мы повернули на юго-запад и пошли по замерзшему руслу реки. Виляла она и крутилась. Мы подвигались в заданном направлении (медленно), теряя на повороты и обходы много времени. В зимний период ночью ориентироваться вообще трудно. Складки местности сглажены к укрыты толстым слоем снега. В сереющей ночной, мгле трудно отыскать характерные ориентиры. Сколько мы прошли изгибов, где мы находимся в данный момент? Никому не известно!
15.
Карты наши, выпуска и … их с местностью, скажу вам, дело мудреное. В жизненных отношениях между людьми я по молодости тогда разбирался плохо. Стоял всегда за правду, искал во всем истину. А вот карты и местность я знал и читал хорошо. Раньше мне никогда не приходилось ходить по замерзшему руслу. Я не знал, что на поверхности льда, под толстым слоем снега, может появиться и скапливаться вода. Она может затопить сравнительно, большое пространство. Она не сразу, когда идёшь, выступает в следах. Вот почему вся рота незаметно зашла на залитое водой пространство. Снег был глубокий. Мы не сразу заметили воду в ногах. Обнаружили мы когда она захлюпала в портянках и с валенок побежали ручьи. Обморожение ног у целой роты! - мелькнуло в голове. И я, не раздумывая, повернул солдат обратно. Мы быстро дошли до леса. Зашли в его глубину, так чтобы не видно было огня м я велел развести небольшие костры.
- Выжимайте портянки, сушите их над oгнем натирайте ими внутри свои валенки!
- И держите над огнем мокрые валенки подальше. Мокрые валенки быстро не высушишь. Свеpху подсушишь, а внутри горячо и сыро. Несколько человек, которые шли сзади, в воду по своей лени не попали. Ноги у них были сухие. Я послал в батальон двоих доложить о случившемся. Остальные сидели у костров сушили валенки и грели голые пятки. Ноги … к огню и шевелили грязными пальцами. (Под ногами у каждого лежала куча сухого валежника). От мокрых портянок и валенок валил белый пар, застилая солдатские лица и разнося противный (удушливый) запах в лесу. Некоторые, что были пошустрей, набивали ...Пока рота пускала пары и гоняла чаи, комбат пустил вперед другую стрелковую роту. Полк на ходу получил пополнение. В батальоне теперь было две стрелковые роты. Наша, считай, получила передышку на целые сутки. На рассвете следующего дня мы должны были пойти на деревню.
Без потерь её не взять - подумал я, переворачивая валенок. Если бы не вода, лежать бы нам сейчас под той деревней. Утро наступило как-то сразу. Из роты, что ушла вместо нас вперед, появились первые раненные. К вечеру зa мной прислали связного, меня вызывали в батальон. При встрече комбат, конечно, высказал своё неудовольствие и велел, как он выразился, непромокаемому … немедленно на исходное положение вперед.
16.
- Атаку четвертой роты немцы отбили! – добавил он - о потерях, что они были большие он ничего не сказал. Не хотел, чтобы я был в курсе дела.
- Ты со своими выходишь на опушку леса и занимаешь исходное положение! Телефонную связь тебе дадим!
« Каждый умирает в одиночку!»
Здесь, в непосредственной близи от деревни, костров не разведешь. Хотя солдаты не все как следует подсушили, но что сделаешь, приказ есть приказ, нужно ложиться в снег. На теле досохнет! Впереди нас, на снегу в открытом поле лежат раненые и убитые четвертой стрелковой роты, которую вместо нас послали на деревню. Одни будут ждать темноты, другие останутся здесь до весны. Мои сол паты довольны, что на марше залезли в воду и промочили ноги (штаны, валенки, до колен). Зато пока живой! Один день да наш (это большое дело).
- Вот так бы каждый день! - услышал я разговор среди моих солдат.
- Пусть посылают! Мы хоть по горло в воду! А потом подальше в лес, шмутки сушить!
- А вон Ленька и Егор остались сухие! Им море по колен!
- Чего по колен? Они как доходяги, всегда сзади топают! Ночь прошла без стрельбы. Часть раненых успела низиной выбраться к Утром как обычно заработали немецкие батареи. Немец взметал в небо снежные сугробы, облака снега и дыма летели вверх от замерзшей земли. Сюда на опушку леса снаряды не долетали. Они рвали остатки роты, которая лежала впереди. По разрыву снарядов и по звуку немецких пулеметов можно было представить, что творилось на передке (впереди). Немцы не выдерживали, когда русские подползали слишком близко. Они начинали нервничать, торопиться, метаться по деревне. А сейчас, прислушиваясь к разрывам и спокойному рокоту их пулеметов, было похоже, что живых солдат, лежащих впереди не осталось. Видно очень нужна была эта деревня и нашим и немцам. Одни не жалели стволов и снарядов, другие не считали и не жалели своих солдат. А что сделаешь, если на то категорический приказ из штаба дивизии или еще даже с самого верха. Взять деревню любой ценой. А с одними винтовками не всегда получается. Но вот и на опушку леса, где мы лежим, немцы бросили первый снаряд. Он пролетел над головой и глухо ударил сзади между деревьев. Второй при подлете затих и через секунду рванулся рядом. На душе кошки скребут, когда их пускают по одному. Вот завыл третий. Твой он или пронесет? Лучше бы бросили сразу десяток и заткнули стволы. А эти одиночные, как бритвой по горлу! Резанёт или нет? Мы лежим метрах в ста позади наступавшей роты, дым и гарь разрывов сдувает на нас. Да ещё эти одиночные, как серпом по мягкому месту.
17.
Хотя, если подумать, нам лучше чем им. К полудню небо нахмурилось. В лесу потемнело. Казалось, что зимний день уже близится к концу. И вот тяжелые хлопья снега стремительно понеслись сплошной пеленой к земле. Стрельба с немецкой стороны прекратилась. Немцы зачехлили свои стволы. Используя затишье, к опушке леса побежали раненые, ползком подались тяжёлые, доложить по телефону явились связные:
- Командир роты жив?- спросил я связных.
- Жив! Там с ним человек десять живых осталось!
Я позвонил в батальон, доложил комбату обстановку и пролил прислать санитаров с волокушами для отправку в тыл тяжело раненых, На следующий день, собрав остатки рот, их снова пустили, рассчитывая под снежную завесу малыми силами ворваться в деревню. Но новый мощный налет похоронил в снегу небольшую отважную группу. Живой цели перед немцами не было, они прекратили стрельбу. Деревню нахрапом не возьмёшь! Штабные запросили передышки. В батальоне практически осталась опять одна стрелковая рота. Пушка и два станковых пулемёта из батальона куда-то исчезли, а с одними винтовками на деревне в открытую не пойдёшь. В этом только что убедились. А снег всё валил и валил, укрывая изорванную чёрными плешинами землю. За несколько дней навалило целые сугробы. Ночью по телефону я получил приказ перейти к обороне. Солдаты обтоптали снег вокруг себя и залегли за стволы деревьев на самой опушке леса. Ночью из штаба не звонили.
"Смерть телефониста"
Утром, когда рассвело, телефонист окликнул меня
- Товарищ лейтенант! Вас вызывают к телефону! Телефонист сидел на поваленной берёзе, привалившись спиной к стволу толстой ели. Я подошел к нему и протянул руку за трубкой. Он поднял на меня сбои глаза и подал мне телефонную трубку. Рука его с трубкой застыла, издержалась на мгновение в воздухе. Я взялся за трубку и легонько потянул ее на себя, а пальцы телефониста почему-то не разжимались. Я поглядел на парнишку и хотел было сказать :
- "Давай трубку! Чего держишь её?”
Но готовая фраза оборвалась у меня на полуслове. Комок подкатил к горлу. Я проглотил слюну и увидел. На белом лбу у паренька появилось маленькое розовое пятнышко, совсем меньше копейки. Пятнышко быстро покраснело и налилось алой кровью.
18.
Кровь в виде тонкой струйки поползла к его бровям и переносице. Глаза телефониста по-прежнему смотрела на меня. У меня мелькнула мысль. Как пуля могла прилететь со стороны немцев, если я своим телом прикрываю, солдата с той стороны. Откуда она взялась? Пуля прилетела неслышно! Ни щелчка! Ни малейшего звука! Только красное пятнышко появилось на солдатском лбу! Рука телефониста упала и коснулась, снега. Трубка телефона вывалилась у него из руки. А глаза чистые, как живые, с грустью и тоской продолжали смотреть на меня. Солдаты, стоявшие рядом, … и оцепенели увидев ручеёк алой крови сбегавший по его лицу. Тонкая строка сбегала к переносице, обошла вокруг губ и остановилась на подбородке. Здесь она задержалась и крупными каплями стала падать на шершавую шинель и в раскрытую ладонь руки. Он ронял капли крови, и даже мертвый собирал в горстку по капельке свою кровь. Глаза его были устремлены на меня, как на живого .свидетеля этого последнего мгновения. Так исчезла ещё одна жизнь. Он отдал её за Родину без вздоха и сожаления. Прошло несколько томительных минут, пока один из солдат не обратил внимание на дребезжащий телефон. Солдат поднял трубку с земли, приложил её к уху и обратился ко мне.
- Вас товарищ лейтенант!
Я махнул рукой. Мне било не до трубки. Я пошевелился, повел в стороны плечами поднял локти вверх, подвигал туда-сюда спиной. Боли нигде не было. Нигде не болит? - спросили солдаты. Пуля не должна пролететь мимо меня! Ну-ка посмотри! На спине ,в полушубке вырванный клок меха есть? Солдаты осмотрели полушубок со спины. Они поковыряли пальцами в старых дырах. Так не больно? А так? Нет, не болит! Ну-ка раздевайтесь, товарищ лейтенант! Будем под полушубком искать а то в стой шерсти ни черта не видно! Пуля, она когда насквозь, ее сразу не учуешь. Потом заболит! А ты откуда, знаешь? Старики говорили! Я снял портупею, скинул полушубок и почувствовал, как холодная струйка побежала у меня по спине.
- Снимайте гимнастёрку! На белом нательном белье пятна крови сразу будут отчетливо видны. С меня стянули гимнастёрку, погладили, руками по нательной рубахе. Помогли снять последнюю солдатскую рубаху с завязками, но крови нигде не нашли.
19.
А что там, сырое на спине? – спросил я солдата. Это вы вспотели! Я стоял перед солдатами в полуголом виде. Солдаты тыкали пальцами, ковыряли мои родинки.
- Ну вы и счастливый, товарищ лейтенант! Сколько у вас родинок! Кто -то предложил потереть спину снегом (на ладонь снегу) Кровь, она сразу не пойдёт! Пулю, стерву, сразу не учуешь! Вот намедни, был случай! Идёт Егор, а у него кровь из рукава. Лёнька больной, а Егор здоровый мужик! Лёнька ему и говорит: - " У тебя Егор кровь на руки течёт! А он оборачивается и спрашивает : - Ну да! Где ж она?" " С рукава капает. " Сняли шинель, засучили рукав, а у него пулей клок шкуры содрало! А ведь шел человек .и рука не болела! Я посмотрел на солдат. Вижу, пошли фронтовые рассказы. Взял у солдата нательную рубашку с завязками стряхнул её, чтобы (вшей вытряхнуть на снег) вытряхнуть вшей, осмотрел её, растянул рукава и стал одеваться. До деревни недалеко. Метров четыреста будет. Как пролетела пуля? Откуда она взялась? Из всех стоявших кучкой выбрала себе одну жертву. Как нелепо все получилось! Пока я раздевался и одевался, на телефон никто внимания не обращал. Какие тут телефонные разговоры! Командира роты на вшивость и на пули проверяли! И когда мне снова передали трубку, я услышал недовольный голос комбата. Я не стал рассказывать ему, что здесь произошло. Подумаешь потеря! Смерть одного телефониста! Когда целая рота только что легла под деревней! Целая сотня легла и исчезла в снегу. По телефону я получил приказ готовить роту к наступлению.
- Даю тебе два дня! Разведай деревню и подготовь солдат брать её штурмом на рассвете!
К вечеру я велел ординарцу почистить диски и автомат. Набить диски патронами, и обмотать автомат чистым бинтом. Возьмем с собой бинокль и пару гранат! Приготовь чистые маскхалаты! Ночью пойдём под деревню! Вещмешок с барахлом оставишь здесь! Бинты не забудь! Я решил, что под деревню мы с ординарцем выйдем перед рассветом. Найдем подходящее место, ляжем в снег и будем вести наблюдение целый день до следующей ночи. Ночь прошла без стрельбы. Немцев никто не беспокоил. Снегопад прекратился. Заметно похолодало. В воздухе поблёскивая закружились редкие снежинки. В полной темноте мы покинули опушку леса и двинулись вперёд увязая в глубоком снегу.
20.
Из деревни в нашу сторону изредка летели ракеты. При взлёте мерцающего огня мы валились в снег, опускали головы и ждали когда ударившись, ткнется в снег и зашипит угасая. Осветительная ракета гасла. Наступала чёрная темнота. Мы поднимали головы, снова вставали на ноги и, вскидывая вверх коленки, продвигались вперёд. До деревни оставалось метров двести не более, но мы хотели подойти еще ближе, чтобы разглядеть немцев … Если летящую ракету проводить взглядом до самой земли, то когда она упадёт, погаснет, вокруг себя ничего не увидишь. Все эти нужные моменты в нашем деле имели значение. Когда на переднем крае тихо и немец светит ракетами, волноваться нечего, он тебя не видит. Пустит дежурный пулемётчик со скуки поверх снега очередь трассирующих и пойдут они волнистой змейкой освещая след на снегу. Сначала мы шли во весь рост. Вязли в снегу по колено. Попробовали ползти. Снег рыхлей, тяжелый. Проползли метров десять, вспотели и дух не могли перевести. На лежку в снегу нужно подходить без горячки! Я тронул ординарца за плечо, поднялся на ноги и пошел вскидывая ноги. При ходьбе нельзя делать резких движений. Наблюдатель издалека может тебя заметить. Лохматый заснеженный куст показался чуть правей. К нему мы повернули и направили свои стопы. Ночью зимой вообще трудно держать направление. Ориентиры размыты, прямой путь по ним не возьмешь, расстояния скрадены, снежное пространство обманчиво, оглянешься назад, а следы твои завернули куда-то в сторону. Нужно иметь собачий нюх, чтобы пройти в открытом поле и не сбиться с прямой (направления). Вглядываясь в серую мглу, часто присаживаясь, мы наконец подошли к кусту. Под кустом сразу легли и откинулись на спину. Нужно отдышаться, надо прийти в себя, собраться с мыслями к оглядеться кругом. Скоро придёт рассвет. Под кустом сугроб. Я повернулся со спины и лег на него так, чтобы не высовываться и иметь хороший обзор всей деревни. Через некоторое время небо просветлело. За ветками куста с рыхлым налетом стали видны очертания сараев и отдельных домов. Совсем близко от нас стояли два амбара и отдельный сарай. С опушки леса было не видно, что они стоят на отшибе. Они даже днем, при взгляде в бинокль терялись между снежными крышами домов. Это хорошо, что мы их обнаружили (их здесь). Мы обошли деревню слева и теперь находились, против левой её половины, а вот вторая рота накануне наступала с опушки против правого ее крыла. И остатки роты лежали где-то в снегу далеко правей.
21.
До полного рассвета оставалось, немного. Я повернул голову вправо и посмотрел на опушку леса. Мягко, чуть розовея, на востоке в облаках появился рассвет. Острые макушки деревьев почернели на фоне утреннего неба. Крыши домов, в отличие от снега на поле, стали заметно светлей. Я опустил на лицо марлевую сетку, выпустив её из-под капюшона маскхалата. Ординарец последовал моему примеру. Сколько мы так пролежали, трудно оказать. Мелкий снежок продолжал серебриться в воздухе. Это хорошо! Видимость ограничена! Нас не обнаружат. А от сюда все вижно хорошо. Лёжа под белым заснеженным кустом, я вспомнил, как полз задом от зениток. Если бы не белое ветвистое дерево меня бы расстреляли тогда в упор. Всему этому я помаленьку обучал своего ординарца. Парень он был тощий и худой, мускулишек особых у него не было, но наше дело он соображал хорошо (остро и точно). Вообще он был аккуратным, шустрым и толковым ординарцем. А это немалое дело! Это. не денщик у командира полка! Тот чистит сапоги, полотенце подаёт для умывания, за водкой куда нужно бегает. А этот в разведку должен уметь ходить, соображать за целую роту. Считай после старшины Лоскутова, он третье лицо в роте по всем и по боевым делам. Коснись, если выйдут из строя лейтенант и старшина Лоскутов кого вызовет комбат по телефону и спросит, по чему не взяли деревню, его ординарца. Сухой мелкий снег крутился у нас перед глазами, но смотреть не мешал. Там из-за угла дома дымила немецкая кухня. В дом, что стоял у раскидистого дерева входили к выходили немцы. Эх! Была бы какая-нибудь задрипанная пушка! А там чуть левее, по движению в воздухе рук можно было узнать немецких телефонистов. Они между домами натягивали провода. Видно немцы основательно и на долго решили обосноваться здесь. Но где стоит их артиллерия? Куда нацелились их пулемёты? Я показал ординарцу рукой, чтобы он смотрел за сараем. Как бы не пряталась немцы и не маскировались, подумал я, они в течении короткого зимнего дня должны выдать себя, если сидят в амбарах или в сарае. Без движения, на холоде, в пустом сарае долго не посидишь. Пройтись захотят. Обязательно выглянут. Если в амбарах и сарае нет никого, то их можно будет ночью занять потихоньку. А потом на рассвете целой ротой рвануть на деревню. Я показал ординарцу варежкой, мол, внимательней смотри. Так думал я, наблюдая через марлю за деревней. Марля иногда шевелилась, её подхватывал ветер, она мешала смотреть. Я отломал от куста, торчащего из снега, кусок сухой ветки и проковырял в марле два отверстия и мой взгляд упал на основание куста.
22.
Мне показалось, что у меня под носом что-то шевелилось. Когда я присмотрелся, то увидел в снегу небольшое отверстие, из которого шел белый дымок. Я удивился, откинул марлю на капюшон и посмотрел ещё раз на снежный бугор. Из дыры по-прежнему подымался дымок, как из трубы тлеющего на углях самовара. Подхваченный лёгким движением ветра, он таял в морозном воздухе.
Это мне показалось! - подумал я. Глаза утомились! Долго смотрел! А может я сплю? И это мне снится во сне? Надо попробовать! Я снимаю варежку, протягиваю руку назад и несколько раз щиплю себя за ягодицу. Чувствую боль. И убедившись, что все наяву, я показываю ординарцу на снег, на отверстие и на белый дым, медленно ползущий оттуда. Ординарец утвердительно кивает головой.
Мы лежим на немецком блиндаже, - подумал я. Небольшой бугор снега, это блиндаж. А край бугра, это торцы бревен или сами накаты. Снегу навалило много. Печная железная труба где-то внизу. А вот, где у блиндажа выход, из-за снежного бугра не видно. День уже кончался. Серые сумерки ночи стали незаметно ползти по земле. Я знаком подозвал к себе ординарца. Оттянув ему капюшон маскхалата и клапан папки шепотом сказал: - Приготовь гранату! Я буду откапывать снег до трубы. Как докопаю, выдернешь чеку из гранаты и спустишь ее в трубу! Все ясно? Надев варежку, я стал рукой разгребать снег вокруг отверстия. Расширив воронку и углубив её, я скинул варежку и опустил руку вниз. Пальцами я нащупал что-то холодное и твердое. Я осторожно подался вперёд, вытянул шею и посмотрел на дно воронки. Внизу на дне воронки было человеческое лицо. Под снежным бугром лежал раненный русский солдат. Мы очистили сиу голову и лицо от снега. Он лежал без памяти, но живой и дышал. Это был не дым, как мне показалось в начале, это был легкий белый пар, который выходил у него из ноздрей (при выдохе солдата). Работу по очистке его тела мы проделали в несколько этапов. Когда мы добрались до поясного ремня, на бёдрах и ногах осталось немного снега. Когда весь снег с солдата был убран, мы увидели, что он ранен в обе ноги. Кровь мелкими пятнами успела просочиться сквозь ватные штаны. Ноги солдату побило осколками. Солдат лежал с закрытыми глазами. Посмотришь на него, он как будто забывшись и устав, спит непробудным и глубоким сном. Холод и снег сковали его раны и остановили кровотечение. 23. Видно он потерял не так много крови, чтобы под снегом угаснуть совсем. А говорят на ветру человек, засыпая, замерзает мгновенно. Снег припорошил его, укрыл от переохлаждения и мороза, вот он и остался живой. Он лежал на спине и над ним за эти дни насыпало целую кучу снега. Ровное дыхание образовало отверстие в снегу. Мы приняли его за немецкую печную трубу. Пока мы возились с раненым, ночь навалилась совсем. Я велел ординарцу отправиться в роту. Из роты возьмешь с собой четырёх толковых ребят, санитарную волокушу и катушку телефонного провода! Я до твоего возвращения останусь здесь. Оставь мне гранаты и свой автомат! Вернёшься назад, солдат сюда не води! Оставь их с катушкой в лощине. Волокушу и конец телефонного провода сам дотащишь сюда! Давай быстро! И действуй осторожно! Немцы не должны нас здесь заметить! Ординарец как тень скользнул по снегу и исчез. Прошло часа два, когда я сзади услышал его сопение. На последнем отрезке пути он ползком подбирался по нашим следам. Мы отгребли снег из0под раненого солдата, подтолкнули край волокуши ему под бок и осторожно перевалили. Я приготовился прикрыть ему варежкой рот, если oн от боли вдруг закричит или охнет. Но солдат видно был терпеливый, он не вздохнул и даже не пикнул, не застонал. Мы его уложили на волокушу, он был в забытьи. Волокуша оснащена боковыми ремнями. Мы его приторочили к ней. Когда все было готово, за нос волокуши был мы привязан конец телефонного провода, мы пригнулись и тихо пошли вдоль него. Снежное поле было ровное, с небольшим уклоном в нашу сторону, так что тянуть за провод потом будет легко. Спустившись в лощинку, я лёг на спину и развалился на снегу. Полежав и отдохнув немного, я подозвал к себе солдат.
- Вот провод! На том конце волокуша. В ней лежит раненый. Вы будете тянуть за провод, а я выйду на край поля и буду наблюдать.
- Работать спокойно! Провод рывками не дёргать! Если волокуша застрянет, один из вас по моей команде ползет туда.
- Имейте в виду! Немец не должен здесь никого обнаружить! За это отвечаете головой! Вскоре на снегу показался приплюснутый нос волокуши. Раненый покачивался на ходу вместе с ней. Мне важно было убрать раненого солдат с нашего пути, да и долг был перед ним. Мы после воды сушились в лесу, а он пошел вместо нас умирать под деревню.
24.
Когда волокушу скатили вниз, я приказал ординару со строгостью проследить за солдатами, чтобы они без всякого шума с волокушей дошли до леса. Я полагался на него. Он был парень понятливый и толковый.
- Я в роту приду потом! Я полежу, послушаю здесь. Ты их проводи до лесной дороги!
Отвезете раненого в санвзвод! - сказал я солдатам. Я остался лежать в низине. Хотел сам убедиться, что мы не встревожили немцев. Для нас здесь был реальный шанс без шума и без особых потерь ворваться в деревню. Ворвемся! А там что будет! Главное сейчас не наделать шума. Как мне потом доложили, раненого благополучно доставили фельдшеру. Но кто он? Как его фамилия? Я так и не узнал. Война надавила на хребет, позвонить (потом) фельдшеру не было (ни какого) времени. Я ещё раз убедился в мысли, что вместо нас пошли на смерть эти солдаты. Мы обязаны были, обнаружив, спасти его. Утро и короткий день пролетели быстро. Я урывками спал. Меня часто будили. То комбат вызывал к телефону, то во взводе у старшины появились раненные. Завтра с рассветом пойдём, на деревню. Нужно еще успеть проверить снаряжение и оружие у солдат. В мешках у солдат чего только нет. Ходят гремят, как стадо коров пустыми консервными банками. Постучал у одного по мешку на спине.
- Это (для) чего?
- Это? Это где успеть на лучинках согреть водицы! У этого в мешке рядом с пустым котелком горсть мороженной картошки. Они как булыжные камни стучат по котелку.
- У этого две ложки запасные из ляминя, говорит, сам сделал.
- У тебя нет ложки браток? Для своего солдата это можно! Подходи выбирай! Бери, бери любую! Какая на тебя смотрит? Гони горсть табаку! Пару сухарей! Можешь пайку сахару дать в придачу. Если при выходе на деревню, у одного из них чего-нибудь брякнет в мешке, считай погубили все дело и целую роту! Я велел сержанту, который заправлял у нас снабжением, собрать у солдат заплечные мешки. Забрать и сложить, их в ротную повозку!
- Выложить из мешков гранаты и патроны! - приказал я солдатам. Если не проверить, солдат, они на деревню пойдут без запаса патрон и гранат. В роте найдутся такие. Солдаты, правда, сомневались. У них проверят мешки и потрясут барахло. Я при всех объявил:
- Сержант перед ротой головой отвечает! Если кто из солдат потом предъявит претензии! Слову претензии они поверили. Оно пришлось им по душе.
25.
Сержант исполнил всё, как я приказал. Получил на роту чистые маскхалаты. Отобрал у солдат мешки. Я проверил оружие и амуницию (своих солдат) и доложил в батальон, что рота к выходу на деревню готова. Я не стал рассказывать комбату о двух амбарах и сарае. Утром следующего дня, как я и предполагал, всё вышло шито-крыто и гладко. Мы без потерь ворвались в деревню. Немцы, увидев наших солдат между домов, подумали, что мы их обошли с тылу и разбежались в разные стороны. Они несколько минут отстрелись из последних домов (с правого края деревни), но увидев, что мы готовы отрезать им путь, заметались в панике и побежали по снежному полю. И только спустя часа два, когда связисты размотали в деревню телефонную связь, я от комбата получил строгий приказ преследовать отступавшего противника. Над деревней в это время разорвалась два первых немецких снаряда. А кого собственно догонять? Не побежим же мы, как дураки по снежному полю за немцами! Мы пойдём по дороге, и не торопясь. Мы все понимаем. Нас хотят поскорей выставить из этой деревни. Вот так и живём! Деревни берём мы, а спать в ней будут другие! Не справедливо ведь, правда! Я, конечно, пекусь не о себе. Так солдаты думают. Вон послушайте что они говорят!
- Взяли деревню! Она наша! Отдайте ее нам хоть на два дня! Пожалуйста отдыхайте!' Спитя! Чай кипятитя! Картошку варитя! А то ширь! И опять на снег вываливай. Справедливости нету. Штабные, они …, не мы как… У них палатки в лесу имеются, первым делом лезут в избу, где спать потеплей! А мы этого тепла всю зиму не видели. Где уж нам? Опять за немцем гонись!
- Ладно, иди! А то баба на печке приснится! А тебе на неё сейчас смотреть, даже во сне, никак нельзя!
- Давай, давай иди! У нас дела поважней!' Нам нужно за Родину воевать! Энтих на немца с ружьём не пошлёшь. Они в этому не обучены. Они по проволоки привыкли орать. Потом после войны будут заливать, так мол и так, брали деревни (подряд). А в чём ты сомневаешься? Всегда это было так! Одни сидели сзади, другие шли впереди. А вон, говорят, у немцев ротный сидит за три километра от передовой. А наш лейтенант вместе с солдатами под пулями мается. За то мы и берем деревни. А немцы, сам видишь, драпают и бегут.
Ну заговорили! - подумал я. Взяли деревню, теперь до ночи языками будут чесать.
- Не растягивайся! - крикнул я. И солдаты подобрались быстро в кучку.

Глава 10 (рукопись)
??.0?.1983 (правка)
Передовая и тыл
Декабрь 1941
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Лютая зима. Повозочный. Ординарец. Ножичек. Мертвые. Обоз.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Видно судьбе было угодно, чтобы из многих тысяч павших, в живых остались редкие одиночки. Они сохранились для памяти об этой кошмарной и тяжёлой войне.
Мы несли большие потери и тут же получали новое пополнение. Каждую неделю в роте появлялись новые лица. Разве в таком потоке людей запомнишь их фамилии? Своих солдат часто в лицо не знаешь!
Среди вновь прибывающих красноармейцев были в основном деревенские жители. Попадались среди них и городские служащие, самые мелкие чины.
- Эй, старшина! Позови того учителя и счетовода! Скажи им, пусть снова составят списки на последнюю партию прибывших! Звонили из штаба, там ротные списки потеряли!
Военному делу прибывающие красноармейцы не были обучены. Солдатские навыки им приходилось приобретать в ходе боёв. К линии фронта их вели и торопили. Им нужно было попасть на передовую ночью, к раздаче пищи. И как только они в темноте, гремя котелками, появлялись в роте, то нередко под вой и грохот снарядов начиналось их шествие обратно в тыл. Не успев хлебнуть из общего котла солдатской подсоленной похлёбки, не оглядевшись кругом - где тут война, они обмотанные бинтами ковыляли в обратную сторону. До сан роты доходили не все. Одни тут же на передовой или в пути падали замертво. Другие, получив ранения, были довольны, что в первый же день на фронте отделались от войны.
Обычно во время боёв состав стрелковой роты не превышал полсотни. Но и этого количества солдат хватало только на несколько дней. Для нас, окопников, война велась не по правилам и не по совести. Противник, вооружённый до зубов имел всё, а мы ничего. Это была не война, а побоище. Но мы лезли вперёд. Немец не выдерживал нашего тупого упорства. Он бросал деревни (заканчивались боеприпасы) и бежал на новые рубежи. Каждый шаг вперёд, каждый вершок земли стоил нам, окопникам, многих жизней.
Одни воевали, а другие те, кто был в тылу, тоже считали себя вояками. Был такой солдат Ефим Кошельков (имя и фамилия вымышлены). Служил он повозочным в полковом обозе. Ему иногда в часы затишья поручали подвезти нашего ротного старшину с продуктами и едой. Ефим - любитель поговорить о войне. Он де же был уверен, что воевал против немцев. Мне тоже иногда приходилось возвращаться с ним в роту и слушать его рассказы о жизни, о превратностях судьбы и что вот он, как попал на фронт, так и не вылезает с передовой. Такой уж он был говорливый.
Взгляните ему в след, когда он, не доехав до роты, возвращается с опушки леса в тылы полка. Как он остервенело и неистово нахлёстывает свою лошадёнку по тощим бокам и как она размашисто бросает ногами под уклон, приседая на ухабах. Понимает скотина! ... Что на опушке леса торчать Ефиму долго нельзя. А до самой передовой, от опушки леса, ещё метров триста. Так, что в самом пекле он, можно сказать, никогда не бывал.
Здесь в лесной тиши, в тылах полка, в затерянной между снегов деревушке, в натопленных избах идёт своя философия и фронтовая жизнь. Здесь своя суета, солдатская не лёгкая служба и невзгоды. Но зато, никакой тебе стрельбы и стужи. Слышно, правда, как ухают тяжёлые разрывы, где-то там впереди, на передовой. Каждый отдельный удар выворачивает душу, заставляет приседать, наводит смертельную тоску и нагоняет страх. А страх, это когда у тебя на душе боязливо. А вдруг он сорвётся и сюда долетит! Шарахнет по деревне!
На передовой стужа, за рукава хватаешься, ветер свистит. Здесь в тылах полегче. Здесь всегда можно улучить момент и прошмыгнуть в избу, приложиться спиной к тёплой печке, сварить припрятанной на такой случай картошки, вскипятить в котелке воды и бросить в него экономно щепоть настоящей заварки.
Правда, выпадали иногда и ясные дни. В небе, урча, появлялись немецкие самолёты. Полетают, погудят, сбросят одну-другую бомбу, попадут в коновязь. Жалко конечно лошадей, но не без пользы. Пока начальство очнётся, свежая конина для солдатиков из тыловой братии очень даже сгодится. До хорошей бомбёжки так ни разу и не дошло. Немцы зимой редко летали. Больше в одиночку. Порыскает, покружит и улетит.
Здесь в толчее тыловой жизни с харчами тоже не разбежишься. Часто и по долгу приходилось копаться в мёрзлой земле, пока бог не натолкнет, и где-нибудь в огороде не натолкнешься, под снегом, на яму с гуртом спрятанной картошки.
В стрелковой роте другое дело. Возьмёт рота деревню, а тут приказ из штаба полка: - “Немедленно догонять немцев!”. А там впереди голое поле, снежные бугры и обстрелы день и ночь.
Здесь в тылу на счет этого спокойно. Обойдёшь огороды разок, другой, потыкаешь шомполом прихваченную холодом землю. Выпадет счастье нащупать перекрытие из досок, считай можно ремень ослабить на три дырки. Если проявить еще нюх и умение, то в картофельной яме можно найти и чего-нибудь из съестного, завёрнутый в тряпицу ошмёток старого сала или оковалок свиной солонины.
Иногда очередной промах наводил на другое полезное место. Нащупаешь заострённым шомполом деревянный настил, попадёшь на ворох женского тряпья, а это считай самая надёжная валюта. Тряпки всегда можно у баб обменять на сало. Заскочишь на ту часть деревни, где проживает полковое начальство. Как бы по делу! А сам ширь к молодухе. Так, мол, и так! Мы тоже не лыком шитые! Мы тоже бьёмся как рыба об лёд! Давай, мол, за каждую тряпку сала полфунта.
В голове у повозочного ютились разные мысли. И все они по его рассказам крутились вокруг съестного и собственного живота.
Он не только умел править вожжами и действовать умело кнутом, он постоянно был занят делом, добывал себе витамины и калории. Правда, он не знал что это такое. Он слышал про них от обозного старшины. Он даже спросил однажды старшину, что есть, что. – “Сало и водка – это калории! А витамины, это когда к молодой бабе зайдёшь! Вот так Ефим! Витамины у тебя будут опосля войны! Ты щас на калории налягай!”. Нет, думал Ефим. Старшина на счет витаминов и баб не правильно толкует. Ребята говорили, что в съестном они есть.
Где, как урвать? Организму нужно питание! Подсунь сейчас обозному старшине трофейную безделушку, какой ни будь портсигар или немецкую зажигалку, и будешь иметь в течении некоторого времени полуторную порцию варева из общего солдатского котла. И не нужно будет тебе, как бездомной собаке, бегать по сугробам и искать в ямах мёрзлую картошку.
Повозочный, очень и давно мечтал добыть себе ручные немецкие часы с блестящим браслетом. Он много и часто ездил с обозом и всегда внимательно смотрел по сторонам. Зрение у него было острое. Видел он далеко и насквозь. Он издали различал, где запорошенные снегом лежали наши, а где из под снега торчала рука немецкого солдата.
Вот бы наткнуться на немца, а его еще никто не обшарил. Подходишь ближе и видишь, рука его из-под снега торчит, а на ней, на руке, ручные часы. И будьте любезны …
Погреешь их в шершавой ладони, покрутишь головку, осторожно толкнёшь, приложишь к уху, а они глядь и пошли. Приятно и сладостно вдруг станет на душе. Ты обладатель такого богатства. Часы это вещь! Из сотни один и тот не имеет!
Никого не убивал, греха на душе не имею, ни кому зла и подлости не делал, и чувствуешь себя настоящим человеком. С виду ты обозник, солдат, а ходишь с сознанием своего достоинства, при ручных часах.
Отойдёшь в сторонку, чтобы обозники не глазели, а то ведь, чего доброго, завистники найдутся, тайно следить будут, ночью во сне возьмут и снимут. От шустрой тыловой братии всего можно ожидать.
- Чавой-то у тебя Ефим рука забинтована?
- Чай на фронте. Кажись, ранение получил?
- Да, нет, так! Чирей вскочил!
- Ну и ну! Видать, ты у нас болезненный! Надо старшине доложить!
- Больным в нашей колонне вовсе не положено быть!
- Вот еще дурак прицепился!
Отойдёшь подальше, размотаешь повязку на руке, глянешь на “чирей”, а он весь блестит и чикает. Секундная стрелка весело кружит по цифрам. Блеснёт циферблат в сумерках ночи, приложишь его рукой к уху и вся внутренняя игра гораздо слышней. Тикают чуть быстрее собственного сердца.
Вспомнил он одну памятную ночь. Тогда они с полковым обозом возили на станцию раненых. Разгрузили они раненых в санитарный поезд. Ефим шел спокойно мимо вагонов-теплушек и вдруг слышит визгливый голос чужого солдата.
- Продаю! Тёпленькие!
- Продаю! Тёпленькие!
В горле у Ефима от этих слов что-то натянулось, в животе заурчало и ему жутко захотелось пирогов. Лежали у него в кармане гимнастёрки несколько сторублёвок. Голод и запах пирогов он почувствовал сразу. Неужели тёпленькие! Наверно с капустой! А с чем же ещё быть! – мелькнуло в голове. Вот жизнь солдатская – наелся и продает! Повозочный весь напрягся и быстро, перебирая ногами, двинулся догонять солдата. Тот шел в развалку, не торопясь. Ефим подобрался к нему совсем вплотную, повёл носом у рукава и захватил воздух ноздрёй. Он хотел уловить запах тёплого теста и пареной капусты. Потом он вытянул шею, обнюхал солдата и потянул его за рукав. Тот остановился.
- Почём пироги?
- Какие пироги?
- Как какие? Тёпленькие! Сам говоришь!
- Тёпленькие! Это ручные часы, а не пироги. Деревня!
- А почему же тогда тёпленькие?
- А потому, что только щас с немца снял! Ясно? – и солдат показал ручные немецкие часы с браслетом и блестящим циферблатом.
- Ну, чего мнёшься? Бери или отваливай!
Повозочный осёкся. В голове у него замутило, в животе громко заурчало, губы, готовые вытянуться в трубочку и попробовать мягкого пирога, повисли в воздухе. Он проглотил, пустую слюну и тяжело вздохнул.
Вагоны в этот момент залязгали, дёрнулись и задрожали. Эшелон, повизгивая на разные голоса, медленно покатил по рельсам. Солдат с часами вскочил на подножку, проплыл перед глазами Ефима и крикнул ему:
- Эй, деревня! Покедыва, прощай!
Всё это до мельчайших подробностей вспомнил он потом, когда вернулся в полк и мысль о ручных часах с тех пор запала ему в голову.
Сейчас Ефим лежал на полу в тёмном углу заплёванной и прокуренной избы, поджав под себя ноги. Пойдет, кто мимо, наступит нарочно на ноги, такой здесь был тыловой народ и это, называются друзья, приятели! Руки он сложил на животе калачиком, так они быстрее согреются, хотелось побыстрее уснуть. А мысли о еде и ручных часах заставляли его, какое то время ворочаться.
Но вот сон сам навалился на него. Ему приснилась родная изба, русская печь с петухами, аляписто расписанная пришлым художником. Такие же белые и холодные клубы пара врывались по полу в открытую дверь, когда кто-то снаружи входил.
На затылке, из-под шапки повозочного, сдвинутой на глаза, выбивались не мытые, как войлок, волосы. Шапку он по долгу не снимал. Теперь не надо было садиться за стол, снимать шапку и креститься на икону. Теперь под шапкой водились ползучие вши, грызли загривок, и он не вычесывал их, как прежде, частым гребнем. Они водились и в мирное время. На мыло тогда не хватало. Деревня матушка! В избах было и смрадно, и тесно.
Немецкие трофейные расчёски попадались красивые, он были редкие и для вычёсывания вшей не годились. Мыло в мирное время было не по карману, частый гребень имела каждая семья. Во сне он видел как раз такую картину. Одна баба распустив длинные волосы сгибалась в коленях у другой, а та сверху орудуя частым гребнем, вычёсывала вшей, давила их ногтем на скамье и стряхивала на пол. Проснувшись, он подумал, - к чему такой сон? - Бабы и вши?
В полузабытье он глубоко зевнул, поскрёб ногтями загривок и снова заснул. Вши, они, особенно свирепствуют, когда приходишь в избу со стужи и с мороза. Придёшь, ткнёшься между лежащих солдат, и вши начинают тебя обгрызать по порядку.
А в это время на передовой, где в снегу, на бугре, под деревней лежала стрелковая рота, стояла морозная, тёмная ночь. Ветер и мелкий колючий снег шуршал в не подвижно застывших солдатских шинелях. Думать не было сил, не то чтобы двигаться или шевелиться. Тридцати градусный мороз резал и жёг позвоночник. Лежишь и чувствуешь, как в жилах медленно застывает живая кровь. Глазные яблоки вдавлены во впадины черепа. Шевельнуть глазами больно, малейшее движение ими, вызывает нестерпимую боль и резь. Лёгкие вовсе не дышат, а так верхушками хватают морозный воздух, белая изморозь при выдохе вырывается из ноздрей. И только сердце чуть слышно постукивает где-то внутри, то ли в висках, то ли в затылке. Руки, лицо и ноги совсем одеревенели, скрюченные и согнутые пальцы совсем не ощущают холода. Тело солдата чуть вздрагивает и тут же опять входит в сонное состояние. Нет сил, нет желания делать лишние движения. Сон, сам по себе надвигается неотвратимо. Он как удушливый газ, как наркоз, давит на сознание и его не стряхнуть и не скинуть. Близкий удар снаряда не выводит солдат из оцепенения. У солдата нет больше сил, бороться даже за жизнь.
А, где же ротный? А, где же ему быть, ротный на передке вместе с солдатами лежит. Ему нужно ещё следить и смотреть за всем.
Если разрывом снаряда тебя подбросило, ты на секунду откроешь глаза и поглядишь, не оторвало ли тебе ногу или руку. Ни рук, ни ног давно уже не чувствуешь, нужно взглянуть, целы ли они. А когда с рёвом и скрежетом снаряды проносятся над головой, то все лежат и ухом не шевелят. Такова на войне жизнь солдата и офицера стрелковой роты.
После обстрела лежишь, смотришь вдоль линии обороны роты и думаешь, сколько осталось в роте живых? Спят они? Или уже мёртвые? Смотришь и ни как не разберёшь! Гулом и грохотом солдата не проймёшь! Нужно, чтобы его в снегу перевернуло.
Некоторые на снегу засыпают совсем. Тихо и мирно уходят они из жизни. Снятся им светлые и душевные сны, родные края. К вечеру свет гаснет в избе. Ложатся спать пораньше, чтобы встать на рассвете. Светлые картины постепенно ускользают во сне, на них падает тень и наплывает вечная темнота.
Живого солдата может поднять на ноги не пролетевший снаряд, а звук пустого котелка и бряцанье ложки. Полуживой, замёрзший он сразу стряхнёт с себя сон, поднимется на ноги с мыслью, что его уже обошли. Не успев открыть застывшие веки, он через узкую щель ресниц оглядывается кругом. В каком месте старшина наливает похлёбку и далеко ли до него ему идти?
Не все сразу попрутся в низину, где старшина разложил свои мешки. Старшина похлёбку раздаёт по отделениям. Теперь, пока до твоего отделения ещё очередь не дошла, привычным движением руки вываливаешь котелок из мешка и шаришь за голенищем – цела и на месте ли ложка.
Перед самым рассветом, когда под стук котелков, стрелковая рота начинает шевелиться, несколько скорченных серых шинелей остаются лежать неподвижно в снегу. Кто они? Как их фамилия? Узнавать у солдат бесполезно. Сейчас самый ответственный для солдата момент. Голова у него занята одной главной мыслью, наполнить котелок и получить хлеб и махорку. Фамилию дружка в такой момент в памяти некогда ворошить.
Нашему сержанту присвоили звание старшины. Теперь старшина отсчитывает по котелкам и отмечает по списку, ставит крестики, кто не получил харчи. Заснувших в снегу, считали, как убитых в бою за Родину.
Но были в роте случаи, когда заснувшие и отмеченные старшиной, вдруг просыпались. Никто тебя толкать и будить не будет. На кой мёртвому говорить:
- Давай вставай! Старшина пришёл!
Ходить зря по передовой никому не охота. Нужно вдоль линии снежных ячеек идти, а тут немец режет из пулемёта. Старшина пошлёт проверить. Посланные бойцы до убитого добираются ползком. Перевернут его, посмотрят ему в лицо, а он мёртвый и на лице ехидная улыбка. Этот убитый. У замёрзшего бойца на лице обычно полный покой.
Мне самому приходилось ходить от края, до края по передовой. Солдаты знали, что ночью ротный не раз по окопам пройдёт. Я смотрел на мертвых, у них на лице не было страданий и мук, у них всё теперь было позади. Муки и страдания остались на долю тех, кто живым торчать в снегу остался.
И вот, что обидно. Страдает и переживает человек, а потом погибает. Разве это жизнь, когда судьба даёт тебе перед смертью месяц, другой нечеловеческих страданий.
Убитому не нужно кланяться пулям, припадать животом к земле, вздрагивать и замирать от разрывов снарядов, ждать, среди пролетающих мимо, именно своего снаряда. Сколько их с рёвом и грохотом пронеслось мимо тебя?
Глухой выстрел из ствола орудия и вот он летит в твоём направлении. В такой момент не успеешь глазом моргнуть, а он уже здесь над тобой навис.
Свежий, не опытный человек не сразу и не быстро привыкает к снарядам и смертельной опасности. Потом, гораздо позже, он начинает различать малейшие шорохи приближения собственной смерти.
Пули, снаряды и мины редко летают в одиночку. Они срываются вереницей и бьют по мозгам без разбора.
Ночью, когда немцы спят, стрельба затихает, а с рассветом залпы орудий следуют один за другим. Земля дрожит как в лихорадке. В воздухе стоит удушливый запах немецкой взрывчатки, над передовой поднимается облако снежной пыли и пороховой гари, сыплются куски мёрзлой земли, а над затылком со свистом пролетают осколки. Мёрзлые куски с глухим вздохом падают на землю.
Выстрел – удар! Ещё выстрел – ещё удар! При каждом ударе человеческое тело мгновенно сжимается. А если снаряды к земле несутся неуловимой лавиной, то тело человека начинает дёргаться в конвульсиях, как у припадочного. Удары чередуются с такой частотой и силой, что разум не в состоянии улавливать промежутки между разрывами. Всё гудит и летит вокруг, превращаясь в общее месиво.
Некоторые из солдат не выдерживают обстрела, и пытаются перебежать в другую свежую воронку. На солдат по-разному действуют залпы и обстрелы. Одни терпеливо лежат и ждут, другие начинают метаться. Иной впадает в уныние и по-детски плачет. Некоторые теряют память, другие зрение и слух.
- Как твоя фамилия? – спрашивает старшина при раздаче пищи.
- Чья? Моя?
- Ну, а чья же ещё?
- Моя? Не знаю! – вон у сержанта спроси!
Но этого ничего не знали наши “боевые” командиры (и знать не желали). Они сидели в тылу, рисовали красным карандашом кружочки и стелы, наносили на бумаге удары по врагу. Им нужна была деревня, а рота застряла в снегу.
- Слушай комбат! – кто там у тебя командиром роты? Безынициативный совсем! Пятые сутки лежит под деревней! Из штаба дивизии мне все уши прозвонили!
Мне приходилось видеть своих солдат не только в полной апатии, но и встречать с их стороны недовольство и решительный отпор, когда я пытался в очередной раз снова поднять их в атаку.
- Ты что лейтенант? Разве не видишь? Головы поднять нельзя! Мало ли чего от тебя требуют! Пусть сами сначала попробуют сунуться вперёд, а мы на них посмотрим! А то, давеча старшина рассказывал, сами сидят по избам с бабами, а с нас по телефону требуют!
Начальникам нужно было, чтобы мы взяли деревню. Они по телефону требовали, угрожали мне расправой, крыли трёхэтажной матерщиной. А когда я являлся с докладом, снисходительно улыбались. Штабные, те иронично удивлялись. И не стеснялись прямо в глаза спросить: - Ты ещё жив? А мы думали, что тебя убило! И деревню не взяли! Ты смотри, он даже не ранен!
Я смотрел на них, молчал и курил. Я один, а их здесь много! В батальоне осталась одна недобитая рота, а здесь, в тылах полка, их сотни! Как ничтожны и жалки мы были тогда. Невидимая стена разделяла фронт на два лагеря. Они сидели в тылу за этой стеной, за солдатскими спинами, а мы ценой своей жизни и крови добывали им деревни. Чем тупей и трусливей были они, тем настойчивей и свирепей, гнали они нас вперёд. Мы были жертвой их промахов, неумения и неразберихи. Молодые лейтенанты не могли в одиночку постоять за себя. Позади, против нас “насмерть” стояла братия, целая армия тыловиков и мы все это должны были терпеть.
На войне, каждому – своё! И все эти прифронтовые “фронтовики” и “окопники”, должны тихонько сидеть в щели, гадить в галифе и помалкивать в тряпочку, о том, что они воевали и видели войну, чтобы ненароком не испачкаться в собственном дерьме.
После очередного массированного обстрела по переднему краю, в роте снова появились убитые и раненные. Я, конечно, покрикивал на своих солдат, поднимая их в очередную атаку, они шевелились, вставали, посматривая в мою сторону, но после десятка шагов вперёд, очередной залп всех возвращал на место.
Я служил службу погонялы своих солдат на верную смерть. В этом я признаюсь, беру на себя вину, каюсь, на мне лежит этот тяжкий грех.
А начальники мои перед солдатами остались не виноватыми (эти прифронтовые “фронтовики” и “окопники” считают себя героями). Они на солдат не кричали, в атаку их не поднимали и не гнали, трибуналом не пугали, у них были для этого командиры рот – Ваньки ротные!
Вот так! Если новый залп не добивал раненых, то всё равно во время обстрела перевязывать их никто не будет, сам в это время управляйся. Такое не писаное правило у солдат на войне.
Когда по роте бьют снаряды, нужно глядеть и удержать на месте живых, чтобы не сбежали. Один, два могут струсить и побежать с поля боя. За ними смотри, да смотри! Посеять в роте панику большого труда не стоит. С меня потом спросят, если поймают кого в лесу. Нас, ротных, держали под страхом расправы. Мы своей волей и присутствием держали солдат под огнём.
За один, два дня при хорошем обстреле от роты в полсотни человек, остаётся совсем не много. Старшина в этих случаях по продуктам имел резерв. Получил и принёс на полсотни, а в роте осталось два десятка стрелков. Не пойдёт же он сдавать продукты обратно.
- Пользуйся братцы! Набивай животы! Помянем товарищей отдавших жизнь на поле боя! Подставляй котелки! – он разливал водку железной меркой, солдатское хлёбово шло в котелки без нормы, это не ценный продукт. Старшина был прижимистый и расчетливый парень.
- Сегодня по полному котелку! Давай налетай!
Старшина кидал солдатам буханки мёрзлого хлеба, сыпал горсти махорки и осмотрительно зажимал спиртное. Мало ли что? Ещё потребуют назад! За спиртным начальство строго следит! Он раздал всё, что полагалось солдатам, уложил вещи в сани, взял бидончик, который держал между ног и велел солдатам грузить в повозку раненых. А сам, не спеша, отправился на передок доложиться командиру роты.
- Здравия желаем, товарищ лейтенант!
- А старшина! Добро пожаловать! Ну, как всех накормил?
- Всех, товарищ лейтенант! Он знал, что я беру котелок всегда последним, когда вся рота поест.
- Выпейте водочки, товарищ лейтенант!
- Я вам на закуску оттаянного хлебца приготовил.
- Вот возьмите кусочек! – и он из-за пазухи вытаскивал чёрный хлеб, завёрнутый в тряпицу.
- Вы послушайте, что давеча произошло.
В полку кто-то пустил слух, что немцы после обстрела окружили нашу роту, и фронт на этом участке оказался открыт. Я получил продукты, смотрю, кладовщик заметался, забегал. Тыловые бегают, грузят мешки. Я получил всё, сижу и смотрю. Видно начальство дало команду эвакуироваться. У меня в санях особого груза нет. В случае чего, я быстрее всех удеру. Я уж думаю – ехать, не ехать с продуктами на передовую. Тыловики на дорогу и через полчаса их в деревне нет. Смотрю, с передовой наш солдат топает, у него рука перевязана. Я сразу к нему. Так, мол, и так!
- Как там немцы?
- И что на передовой?
- Где наш лейтенант?
- А где ему быть? Поди, сам знаешь! В роте на передке с солдатами лежит!
- Велел найти тебя и передать, что в роте есть тяжёлые раненые.
- Велел на лошади ехать!
- Ну и дела! Я налил ему положенную норму водки, накормил его, а сам сюда.
- А сан рота тоже уехала? Куда теперь раненых повезёшь? – спросил я.
- К рассвету разберутся, назад приедут!
- Вчера говорили, придёт пополнение. Маршевая рота на подходе идёт.
- Это не плохо! – заметил я.
Старшина вернулся к своим саням, тронул поводья, и не торопясь, зашагал рядом с ними. Я лежал в воронке и смотрел на равнину, где рота занимала небольшой участок земли.
- И что странно! - подумал я.
Отойди мы сейчас с этого голого бугра на опушку леса, немцы и не подумают занять его. Снежное поле для позиций немецкой пехоты не годится. Они держали нас под сильным огнём, потому, что мы перед ними близко торчали. А нам приказано – “ни шага назад”. Такова воля командира полка, таков боевой приказ нашей роте.
Вы думаете, что после недели непрерывного обстрела, уцелевшие остатки роты отведут на отдых в лес? Напрасно вы так думаете. Меня по этому поводу разбирает смех. Сколько бы мы с ротой не торчали в снегу под деревней, сколько бы в роте не осталось солдат, нас на фронте считали боевой единицей и с меня, с командира роты, спрашивали, как положено за роту. На войне действовал железный закон. Мы, окопники вели войну и как говорят - стояли на смерть (и проявляли массовый героизм).
Не думайте, что я что-либо сгущаю, мне иногда от обиды просто хочется всех подальше послать. Как они только выжили, сидя у нас за спиной! О чем говорить! Тоже мне однополчане! Однополчане были они (прифронтовые “фронтовики” и “окопники”). А мы были тем мусором, цена жизни которого, была мала и ничтожна.
К вечеру немцы обычно прекращали огонь. Они расходились по избам, заправлялись едой и ложились спать. Только часовые посматривали в нашу сторону, освещая нейтральную полосу ракетами. Дежурный пулемёт иногда пустит очередь трассирующих в нашу сторону. А вообще ночью слышно как шуршит колючий ветер и кружится мелкий снег.
За одну такую тихую и снежную ночь всё мёртвое, истерзанное исчезало под белым налётом. Кто не поднялся, не встал и не явился к старшине с котелком, тот навечно остался лежать слегка припорошенный мелким колючим снегом.
Командиры рот похоронами не занимались. Зимой, на передовой этого и не сделаешь. Их дело было держать рубежи и ходить с ротой в атаку.
Убитых учитывал старшина. А братские могилы должны были рыть полковые людишки. Я не заставлял своих солдат долбить мёрзлую землю и рыть для убитых могилы. Они для себя, для живых, не рыли окопы, а лежали в открытых снежных воронках.
Повозочный хотел протянуть занемевшие ноги. Во сне, он сделал несколько торопливых движений, пытался ногами нащупать свободное место, но ему это сразу не удалось. Обоз вернулся в деревню и в избу после паники, набилось много народа.
Здесь ютилась братия самого низкого сословия. На грязном замызганном полу лежали вповалку повозочные и солдаты. Чины повыше и офицеры тылов занимали отдельные избы. Солдат и повозочных туда не пускали. Уж очень плохо и мерзко от них пахло. Солдаты Фюрера, приходя на постой, по крайней мере, на пол бросят соломы. А наши привычны, они вот так и год могут пролежать на грязном заплёванном полу. Главное разве в том, где лежать? Главное в том, кто кого пересилит! Солому начальство слать запретило. Курят и плюют прямо лежа в углу. Тут и пожар может, случится. Солдатам что! Им говори, не говори! Бросят горящий окурок, сожгут всю деревню. Вот и запретили слать в солдатские избы солому. Лежат солдаты на грязном полу и пускают дух.
- Куды те ты мне в харю вонь свою направил?
А он тебе нарочно со звуком пустит струю, а на словах добавит:
- Нюхай друг русский дух! Выйдет весь, ещё есть!
Вчера ездил повозочный к артиллеристам, возил им сено для лошадей. Стоят они в лесу у дороги. До настоящей передовой еще километра три. Никто не хочет лезть в окопы к пехоте. Посмотрел Ефим, как живут артиллеристы. У них в стороне от огневой, стоит походная палатка с железной печкой. Рядом куча наколотых дров, топи хоть всю ночь, жарь целый день. Делать им нечего вот они и преют. Все своё барахло они возят за собой на конной тяте. Батарея небольшая, всего два орудия и ящик снарядов на две огневых. Вот и вся позиция полковой артиллерии. В палатке свободно, пахнет хвоей, никакой толкотни. У каждого для отдыха определённое место.
Был у повозочного дружок. Шли они вместе на фронт в одной маршевой роте. Дружка отправили стрелком на передовую, а Ефим остался в полку при лошадях. Повстречал раз дружка своего Ефим в сан роте. У дружка на шее чирей от холода вскочил. Сделали наклейку и отправили обратно. С такими вещами от передовой не освобождают. Это не рана, полученная в бою. Поговорив с ним о том, о сём, дружок вдруг заторопился, он должен был со старшиной вернуться обратно. Разговор о передовой не вышел, не получился. Из разговора Ефим не мог себе представить, что такой стрелковая рота. И никто из здешних, даже их свирепого вида обозный старшина не мог сказать о передовой ничего путного.
Повозочный лёжа в углу избы, поворочался, поскрёб ногтями за пазухой, не открывая глаз. Открывать глаза без всякой надобности последнее дело. Вот когда повар загремит у котла, тут не зевай, предлагай ему свои услуги. Ноги сами спружинят, каждый мускул, настороже. Локти поднимут, ноги вынесут. Выскочишь из избы наружу, хватишь полной грудью морозного воздуха и мурашки побегут по спине. Тут раздумывать некогда. Сразу с услугами к повару. Натаскаю водицы? Напилю и наколю дровишек! В топке под котлом огонь разведу.
Ещё заря не займется, а у тёбя всё готово. Притулишься спиной к тёплому котлу, затянешься козьей ножкой и на душе станет тоже тепло. Теперь только ждать. А ждать уже не долго. Время быстро бежит.
Смотришь, мимо снуют такие же шершавые и потёртые, а ты спокойно стоишь, ты при солидном и сытом деле. Слышится глубокое дыхание и фырканье лошадей. Деревенские розвальни поодаль стоят, задрав вверх оглобли. Сегодня, когда рассветёт, он вместе с другими повозочными поедет обозом в сторону армейских тылов. Туда они повезут раненых, а на образном пути возьмут амуницию и винтовки для нового пополнения.
Сейчас нужно достать котелок и к повару подкатиться, чтобы пока нет никого, плеснул двойную порцию, да погуще. Всю работу, которую повозочный спроворил, должен был сделать на кухне сам повар. Он знал, что заработанное за поваром не пропадет.
Но куда именно потянется обоз, сколько времени ему придется торчать в санях на холоде и месить ногами снег по зимней дороге? Этого он не знал. Сколько раз придётся переваливать сани через сугробы и заносы, которые теперь ветром намело поперёк дороги, понукая и нахлёстывая свою лошадёнку.
Старшина, их обозный начальник, выйдет на крыльцо, сделает передых и рявкнет басом. Попробуй, не успей лошадь в сани запрячь. Попробуй, промедли или сделай промашку, оборвётся сбруя, уволокут ночью вожжи. За это можешь к вечеру на передовую угодить. Хоть и нужно заразнее знать, что там и как там, но никто из повозочной братии почему-то не рвался туда, а совсем наоборот. Да и был Ефим человек робкий, больше мог угодить, чем показывать свой характер. «Лучше прикинуться дурачком, чем трупом валяться на снегу», - слышал он разговор своих товарищей.
Теперь с обозом путь их будет не легкий. Но зато на обратном пути старшина завернет в деревеньку, куда- нибудь в сторону, где живут одни бабы, дети, да старики, где нет постояльцев солдат и не живут всякие штабные начальники.
Достанется им большая зажиточная изба и сердобольная хозяйка. А уж разжалобить её на чугун картошки, это они мастера. Дело обычное. Глянь и перепадёт им чугун человек на десять. Считай, каждому по горсти горячей картошки в мундирах.
Зашуршит большой, тяжелый чугун корявым дном по исподу печки, подхватишь его рогатым ухватом и быстро на стол. А тут уж не надо сидеть и глотать пустую слюну.
Достанешь из штанины тряпицу с солью, возьмешь пальцами малую щепоть, посолишь облупленный горячий комок и обжигая губы, вдыхая жгучий пар, нажмёшь на него зубами. Дуешь на него, а он как огонь рот обжигает.
Старшина конечно в красном углу, он держит железную кружку, налитую самогонкой. Крякнет для порядку, понюхает корку хлеба и опрокинет всё разом, у него горло широкое. Сунет себе под нос ломоть ржаного хлеба и завертит головой.
В обозе двенадцать подвод. У всех двенадцати за голенищами кнуты и ложки. Сидят за столом, как апостолы, с двух сторон от старшины. А старшина, как Иисус, выкатив грудь, смотрит серьёзно на своих подчинённых. У себя, в полковых тылах, обычно во время еды никто не снимал с головы шапки ушанки. Здесь за столом под святыми иконами, совсем другое дело. Тут и хозяйка может осудить и сказать, что нехристи.
Солдаты за столом сидят по-христиански. Шапку на лавку и придавил её собой. Некоторые суют её за пазуху. Как там не вышло, что не случись, а шапка при тебе, на улице ведь зима.
Старшина закусывает, а сам строго поглядывает на подчинённых. Строгость, она всегда солдату нужна! Отведут солдаты душу горячей картошкой, а там глядишь, и самовар появится на столе.
Сани и сбруя на лошади были проверены. Повозочный в ожидании команды - Трогай! - прохаживался вдоль своих саней. А старшина на крыльцо появляться не торопился.
А здесь, на передовой, немец какой уже день продолжал рвать и метать. С рассветом, думая, что мы можем сунуться, он обычно усиливал огонь. Телефонный провод, протянутый ночью, как всегда обрывался. Телефонист уминал под собой за ночь выпавший снег, поджимал колени к животу и, прикрыв лицо рукавом шинели, тут же засыпал. На исправление линии ходили те, кто сидел в батальоне или полку. Солдаты с ночи перелезли в воронки поглубже, наскребли на бруствер снега и теперь в этих укрытиях можно было лежать, или сидеть несколько пригнувшись.
Сегодня ночью старшина в роту не придёт. Его послали в тылы дивизии получать новое пополнение. С ночи за продуктами пришлось послать в тылы полка двух солдат.
Старшина, тот знал лес, где, как и когда можно безопасно проехать, чтобы не попасть в дороге под артобстрел. Солдаты, были все время на передовой, где обстреливают лесную дорогу не знали, и когда перед утром посланные возвращались с термосом варева и мешком хлеба, их по дороге накрыли немецкие снаряды. В термосе появились дыры, жидкое варево из термоса потекло, а солдату повезло, его не задело. Второй солдат нёс мешок с хлебом, его ударило воздушной волной, отбросило в сторону и на время контузило. После недолгих поисков их нашли на опушке леса под елью. Они были в сознании, но руки и ноги у них не действовали.
Но дело не в этом. Рота осталась без хлёбова. Мешок с хлебом принесли. Те двое через некоторое время встали на ноги. Обидно, что термос оказался пустой. Второй раз снабжать варевом роту никто не будет. Всё разлилось, расползлось, ничего не осталось.
Ординарец вспомнил, что когда они притопали в полк с маршевой ротой, то ему впервые на глаза попались скруглённые железные коробки с широкими ремнями. Солдаты надевали их на спину и уносили на передовую. Потом он узнал, что железные коробки называли здесь термосами. Они служили для доставки горячей пищи солдатам на передовую.
Они тогда, долго стояли около кухни и ждали своей очереди. Их накормили с дороги, когда последний солдат отвалил от кухни с наполненным термосом. Те, что сидели где-то впереди, получали еду в первую очередь. А он представлял себе термос в виде круглой блестящей стекляшки. Здесь на фронте предметы и вещи имели совсем другое название и значение.
Когда они стали толкаться с пустыми котелками около кухни, то повар сказал им, что они находятся на передовой и собираться вокруг кухни кучей, опасно для жизни. Потом они услышали отдалённый гул и раскаты взрывов. Оказалось, что до передовой нужно ещё идти и идти. На передовой открыто никто не болтался. А около кухни, как помнит ординарец, ходили все во весь рост. Ходили спокойно и отпускали, даже шуточки.
У каждого на войне был свой передний край. У повара передовая проходит под колёсами кухни. С его черпаком воевать можно полсотни лет. Смерти не боись! Живым все равно останешься!
- А где передовая? - спросили они ездового с кнутом, стоящего у кухни.
В ответ он промычал что-то невнятное себе под нос и неопределённо махнул в сторону запада рукой. Ездовые, штабные и тыловые солдаты даже смотреть в ту сторону не желали. Они только ухом наводили, прислушивались и замирали, когда с той злосчастной стороны слышались раскаты взрывов и гул. Не прорвали бы фронт! Вот что их беспокоило!
После раздачи горячей пищи, новобранцам выдали винтовки и патроны. И они всё сразу поняли, что лес, где стояла походная кухня, вовсе не фронт, а глубокий тыл. Хотя тыловики считали иначе. До передовой им пришлось топать и топать!
Контуженых солдат, что несли в роту еду, доставили на передовую. В сан роту они не пошли, наги и руки у них стали понемногу двигаться. Вместе с ними на волокушах притащили хлеб.
Мёрзлый хлеб не жуют. Его откусить и отрубить нельзя. Его скребут помаленьку зубами, ковыряют штыком, соскребают лопатой. Кусочки и мелочь вместе со льдом кладут на язык и ждут пока он растает. Потом провалиться он в горло, как жидкая каша.
Некоторые из солдат кладут хлеб на время за пазуху между гимнастеркой и нижней рубашкой, там потеплей и вши в это время уползают. Они хлебный дух не переносят.
Разве солдат будет ждать, пока он оттает. В животе и мороженый кусок место найдёт. Каждая хлебная кроха, это питание солдата. Без этой крохи хлеба не уснешь, без неё не умрёшь, без неё до утра не дотянешь!
Ординарец и телефонист облюбовали новую воронку в качестве укрытия. Поблизости ударил тяжелый фугасный снаряд. Сразу после удара земля становится податлива для лопаты. Они вдвоём углубили воронку, перетащили туда нужный скарб, поставили телефонный аппарат и позвали ротного. Повернувшись на спину и откинувшись на схваченную морозом землю, они закурили и теперь отдыхали.
Хотелось пить. Но сколько не ешь, ни глотай снежную массу, снегом не напьёшься. Кроме того, нужно найти свежий снег, нетронутое место, не запачканное взрывчаткой. Нужно стряхнуть варежкой верхний с гарью слой, загрузить котелок и пробраться обратно к воронке. Жесткий рассыпчатый снег во рту тает плохо. Снег, в отличие от воды, имеет особый пресноватый привкус. Жуй его, валяй во рту, дави на языке, много его всё равно не заглотаешь. Снег таяли в котелках, но пили всё ту же противную жижу.
У ординарца была фляга для воды, немецкая, обшитая суконкой. Но, если флягу таскать на ремне, вода во фляге быстро замерзает. Не будешь флягу держать за пазухой на голом теле. Пробовал он засунуть флягу под шинель к животу. Такое впечатление как будто тебе туда мальчишки снега набили и льда напихали.
- Ты чего хихикаешь? - спросил при этом ротный.
- Так ничего! - А ледышка к животу в это время прижалась. С тех пор пустая фляжка, как деревянная колотушка, болталась у него на всякий случай на поясном ремне.
Иногда выпадали дни, когда старшина в тылах полка на роту получал спиртное.
- Давай, отцепляй свою фляжку! - говорил он, постукивая по мешку, в котором лежали две, три наполненные спиртом.
Получив от старшины драгоценный напиток, ординарец бежал обратно к себе в воронку, придерживая на боку, отяжелевшую фляжку. Но такие дни выпадали не часто. Больше было таких дней, когда он о спирте и о фляжке не думал, она болталась пустая на ремне, постукивая по костям на боку. Были дни, когда голодные и замерзшие солдаты напрасно ждали продукты и старшину. Старшина являлся, а продуктов не приносил. Повозочный за плечами держал термос, налитый горячей водой. Похлёбку обычно приносили холодной, а вот пустую воду, для чая успевали донести кипятком. Хлеба не было. Все смотрели молча на старшину и ждали, что он скажет, и слушали урчание у себя в животе.
- Опять самоклизмирование! - ворчали солдаты.
Сейчас, когда фрицы притихли. Можно немного размяться, подвигать онемевшими ногами, куда ни будь пробежаться вдоль роты недалеко. Хорошо бы поесть!
Когда, от голода кишки переворачивает, то хочется закурить. Махорки в роте нет. Её давно не выдавали. Даже телефонист, лежащий у аппарата, с точки зрения махорки был совершенно пустой. А у связистов во взводе, в отличие от стрелковой роты, всегда водились запасы и резервы, они снабжались отдельно.
Откуда-то справа, из-за снежного пригорка, ординарец услышал, голос младшего лейтенанта, командира взвода. В роте было десятка три солдат и двое живых офицеров. Ординарец повернулся набок и подался вперёд. Он встал на колени, вытянул шею и выглянул наружу.
- Что там? - крикнул он в сторону Младшего лейтенанта.
- Где командир роты?
- Тут он! Спит! А что?
- Танки появились за деревней!
- Много?
- Нет! Два или три!
Ординарец перевалился на живот, вытянул ещё больше шею и стал смотреть на дорогу, которая вела из леса в деревню. Там, за деревней, сверху под горку, по зимней, едва заметной дороге медленно и лениво ползли черные остовы танков. Их было три. Звуки моторов пока до него не долетали. Их сносил ветер в сторону. В чистом морозном, воздухе стояла торжественная тишина. Было уже совсем светло, а немцы почему-то не стреляли. Теперь было ясно. При подходе танков, незачем было стрелять.
Ординарец ткнул командира роты локтем, думая, что он проснется, а сам, подавшись выше, стал наблюдать за ходом танков. Белый дым из выхлопных решеток клубами вырывался вверх, когда моторы набирали обороты.
Ординарец знал, что командира роты можно поднять на ноги в любую минуту, но его удерживало то, что лейтенант последние сутки почти не спал. Это был первый день, когда у них в роте не было потерь убитыми и ранеными. Ординарец решил не спешить.
Он вспомнил, что у него в вещмешке лежит десятикратный трофейный бинокль, который лейтенант ему передал на хранение.
Лейтенант предупредил его тогда:
- "Пойдёшь со мной в полковые тылы, о бинокле никому ни слова, и не показывай. Держи его при себе, все время в мешке. Тыловики брат гниды, шустрый народ. Побегут, доложат начальству, а те отберут его себе, скажут - в фонд обороны. Не будь дураком! Варежку не разевай!"
Теперь он снял лямки с плеча, развязал мешок и достал в толстом кожаном чехле чудо машину. Приложив окуляры к глазам, он навел его на резкость и стал рассматривать дорогу и ползущие по ней танки.
В бинокль были видны открытые башенные люки, лица танкистов, торчавших поверх брони. Они даже здесь, на самой передовой шли явно открыто, нисколько не опасаясь обстрела с нашей стороны. В бинокль было видно, что шествие на дороге замыкала открытая легковая машина. В ней, по-видимому, сидели штабники офицеры. Они о чём-то, говорили, показывали в сторону деревни, размахивая руками.
Танки, перевалив, через снежный бугор, пустили клубы серого дыма, вошли в деревню и скрылись за домами. Но где, в каком месте, у какой именно избы застыли они, трудно было сказать, он прозевал момент остановки. Изгороди и заснеженные огороды, покрытые инеем деревья, присыпанные сверху толстым снегом дома, закрыли собой остовы танков. Время как будто остановились.
Ординарец знал, что между деревней и позицией роты пролегал неглубокий овраг. Овраг был заметён глубоким снегом. Немецкие танки через него не пройдут. Сейчас самое главное, чтобы солдаты, увидев танки, сидели на месте и были спокойны. Что-то притихли славяне! Видать только шапки торчат! Ординарец прикинул и решил так:
- У немцев кончились снаряды, вот они и пригнали танки в деревню.
- Ну, теперь посидим в обороне! - подумал он и глубоко вздохнул.
Он положил бинокль в футляр, опустился в воронку и снова откинулся на спину. Теперь он всё обдумал, решил и знал наперед.
Взводный больше не кричит. Солдаты лежат и посматривают на деревню. Солдаты по едва уловимым признакам чуют, когда всё в порядке. Они, конечно, слышат, видят и обо всём заранее знают. У солдат свой безошибочный взгляд и острый музыкальный слух.
Ведь бывали случаи. Стоило командованию принять решение отвести дивизию на другой участок, офицеры полка не в курсе дела, а солдаты на передовой уже перематывают портянки и щупают подошвы.
Ординарец откинулся на спину и тоже был не прочь заснуть. В течение последних суток он, так же как и ротный, много бегал и мало спал. Теперь очередь ротного. Он, ординарец должен нести дежурство. Они с ротным по очереди отдыхают, если вдруг немец на время затихал. Теперь от него не должна ускользнуть, ни какая мелочь. Он, ординарец должен всё видеть, всё замечать и держать в голове. Когда ротный проснется, он ординарец представит подробный доклад. Ротный может спросить обо всем, задать любой, самый ехидный вопрос. Он может спросить, о чём даже не думаешь.
- Как работает связь? Есть ли во взводе у младшего лейтенанта раненые?
Ординарец, хоть он и рядовой солдат, командным лицом в роте не был, но уметь смотреть и думать он должен не хуже начальника штаба. Ротный с ним, с ординарцем, часто и по важным делам советовался.
Младший лейтенант тот во взводе, почти всегда с солдатами на правом фланге. В светлое время по открытой местности туда просто так не добежишь. С кем может ротный о своих делах, словом перекинуться?
Бывали случаи, когда ротный ему поручал целый взвод и он, ординарец вел его в заданном направлении. Выводил его на позицию, поднимал, если нужно в атаку, выполнял задание, которые ротный ему поручал. Но сам он не любил командовать взводом, когда по крайней необходимости попадал туда и на него ротный вешал ответственность за выполнение боевой задачи. Рядом с ротным всегда было легче и веселей.
У него и здесь были свои заботы. Они с ротным были больше чем друзья, чем начальник и подчиненный. Война, опасность, адский холод и постоянное напряжение, сблизили их. Он вздохнул, понимая всю важность текущего момента. Мысленно он делал всё, как его лейтенант, а душой и телом чувствовал себя простым солдатом. Ответственности он не боялся. Но она его почему-то угнетала и он нести её, никак не хотел.
Когда он появлялся среди солдат, они принимали его с серьёзным почтением. Он был всегда в курсе всех дел и неприятных известий.
Иногда обстановка на передовой поворачивалась так, что простые солдаты, не должны были знать о грозящей опасности их полного уничтожёния. Для них спокойней, когда они не смотрят смерти в глаза. Ситуация может всегда измениться. А то найдется один такой, драпанёт с перепугу, посеет панику, собьет с толку других, потом затаскают ротного. Полковым им что, им важно ответственность повесить на ротного. Им нужен стрелочник. Беглая масса солдат не интересует никого. Для суда им достаточно одного.
Тратить ценное время нельзя, если можно как следует выспаться. Когда подолгу не спишь, в голове начинают стрекотать кузнечики, а в ушах стоит перезвон и слышно пение.
На ходу можно закрыть глаза, продолжая идти по дороге. Картина дороги продолжает реально ползти перед тобой. Засыпая на ходу, ты отчётливо видишь уходящие назад поля, леса и дорогу. Видно торчащего в открытой башне танка немца, видно как он кричит и махает рукой. Другой немец с сигаретой во рту кивает первому головой в знак того, что мол, все понял. Во сне явно улавливаешь шум моторов и разговор, между немцами. Понимаешь, о чём они говорят, хотя кроме "Хенде хох" ничего другого по-немецки не знаешь.
Ординарец почувствовал толчок в спину и сразу испуганно открыл глаза. Не мигающим взглядом он уставился на телефониста.
- Ну, что? - спросил он, потряс головой, сдвинул на затылок шапку и утерся пригоршней колючего снега.
- Чуть не заснул! - сказал он сам себе.
Часа через два он разбудит командира роты и если тот не вздумает куда пойти, то он, ординарец закроет глаза, привалится к краю воронки и заснет безмятежно. Сидя с открытыми глазами, он немного поворочался, нашел удобную позу и спросил телефониста:
- Я долго спал?
- Не знаю! Я сам задремал.
- Почему так бывает? На дежурстве закроешь глаза и во сне продолжаешь всё видеть. Ляжешь спать после дежурства, никаких тебе снов!
Повернувшись на бок, ординарец достал бинокль и приложил его к глазам. Он пошарил по снежным буграм, посмотрен на деревню и решил посмотреть вдоль линии своей обороны.
Посмотрел вправо. Там на снегу ещё темнела сгорбленная шинель убитого солдата. Ординарец решил под большим увеличением бинокля рассмотреть его лицо и узнать кто именно тот.
Тело убитого было несколько наклонено вперёд. Смотришь на него и думаешь. Солдат хотел вскочить, убежать от смерти, но она его схватила и силой удержала за полы шинели.
Шапка и плечи солдата были присыпаны снегом. Глаза были открыты, а тонкие бескровное губы напряженно и плотно сжаты. Глаза его были устремлены куда-то вперёд. Он как будто, смотрел и не мог оторвать своего взгляда от уплывшей в пространство собственной жизни.
Локоть у ординарца сорвался с опоры, бинокль вскинулся вверх и фигура убитого пропала. Узнать в лицо убитого он не смог.
Но что это? Чуть дальше, за тощим кустом, в расположении второго взвода, он увидел над окопом, струйку дыма.
Дым от сигареты! - подумал он.
Курящего не было видно. В той месте изредка поднималась над кромкой снега солдатская шапка. Кто-то из солдат курил сигареты! Лежит в окопчике, пускает дым с удовольствием к небесам, а все вокруг об этом даже не знают.
Хоть воронка, где курили, была на приличном расстоянии, струйка дыма была отчетливо видна и дрожала перед окулярами бинокля. В горле у ординарца, где-то под дыхом вдруг засосало, помутилось в голове и захотелось курить. Махорки в роте не было уже вторую неделю. Казалось, что все привыкли без курева и бросили курить. А теперь после увиденного, взмутил душу ни голод, ни лютый мороз, а сладкий, забытый, давно так желанный, запах табачного дыма, Он цеплял за каждую жилку, будил внутри каждую клетку.
Первое, что мелькнуло в голове, нужно бежать туда, пока солдат там пускает струйки дыма. Потом следов не найдёшь, откажутся все, божиться станут.
Прикинув, путь туда и обратно ординарец решил разбудить ротного и доложить ему о танках. Потолкав лейтенанта, потряся его за плечо, он словами добавил:
- Товарищ лейтенант? В деревню немецкие танки вошли!
Услышав про танки, я открыл глаза, посмотрел на ординарца, тупо перевел взгляд на телефониста и спросил.
- Связь с полком есть?
- Связи нет! Товарищ лейтенант! - ответил мне телефонист.
- Ну что там у тебя? - обратился я к ординарцу, поднялся на локти и посмотрел в сторону деревни.
- Три танка в деревню вошли! Стоят за домами!
- Раз связи нет, беги в батальон, доложи о танках! - сказал я телефонисту.
- На линию искать обрывы не ходи! Это дело взвода связи.
- В тыл пойдёшь один! Тебе нужно добежать туда и обратно. Пойдёшь напрямик. Пусть полковые ищут обрывы! Они за это получают медали.
- Я прилягу ещё на часок! - сказал я ординарцу.
- А ты тут посмотри!
Повернувшись на другой бок, я подвигал плечами, поёжился от холода и снова заснул. Через некоторое время затрещал телефон.
- Кто на проводе? Где командир роты? - послышалось в трубке.
- Да, да! Слушаю! - сказал ординарец, понизив свой голос.
- На вас танки идут! Приказываю держать оборону!
- Всё ясно! понял!
- Кто там звонит? - спросил я, полу открыв глаза.
- Комбат звонил. Передал приказ командира полка - "Держаться!"
- Ну! Ну! - промычал я, повернулся на другой бок и опять клюнул носом. Клюнул раза два и опять открыл глаза.
- Чем будешь держаться Сироткин? - спросил я ординарца.
Ординарец резко повернул голову и удивленно расширил глаза.
- Я товарищ лейтенант?
А кто же!
- Я буду отсыпать своё время. А ты в это время за меня должен держать. Тебе и командовать ротой! Вот ты давай и держи!
- Приказать "Держаться!" может любой дурак. Для этого офицерского звания иметь не надо.
Я поворочался, поворочался и заснул, а ординарец Ваня Сироткин надолго задумался.
Потом он вдруг очнулся и вспомнил, что надо немедленно сбегать на счет покурить. У солдата махорка или немецкие сигареты? А если у него табаку холера прилично? Так не дадут. Менять надо. Могу предложить им свой перочинный ножичек. У ножичка блестящее, как зеркало лезвие.
Скажу - Фирменный! Золинген! Ротный, когда посмотрел на лезвие, так и сказал.
Прибежал телефонист. Он хотел было доложить лейтенанту, но ординарец вовремя подставил палец к губам и предупредил его, чтобы не орать и не соваться со своим докладом.
Ординарец ткнул телефониста в плечо и тихо, вполголоса, зашептал, что ему нужно сбегать вон в ту воронку.
Дорога, которую ему предстояло проделать, была не простой. В начале нужно было ползком миновать открытое поле. Местность со стороны немцев просматривалась хорошо и его могли запросто заметить и срезать из пулемёта. Вторым важным делом было всё быстро проделать. Пусть связист пока понаблюдает кругом.
Командир роты спит, а он ординарец сумеет быстро назад обернуться.
Ротный сразу проснётся и откроет глаза, когда он, ординарец, вернувшись, затянется сигаретой. Лейтенант учует табачный дым, поднимет голову, удивится и спросит.
- Чего не разбудил? Старшина продукты принес? А я его приятно удивлю.
- Нет, товарищ лейтенант! Это я у солдат сигаретами разжился!
- Инициативу проявил? - добавит ротный. Ротный одобрял, когда он, ординарец по собственной инициативе полезнее дела всякие делал. В данном, случае он не только для себя. Он старался и действовал из чувства товарищества. Они были товарищами и друзьями в бою.
Только бы по дороге не задело. Шальная пуля, она не разбирает в кого попадёт. Ей без дела летать не годится. Днём ротный никому не разрешал без дела болтаться по передовой.
Был случай, когда его, ординарца, лейтенант послал на фланг роты, а он на обратном пути с группой солдат потащился обшаривать убитых немцев. Дело было ночью. Они пролежали в нейтральной полосе почти до утра. Вот собственно, откуда у него появился Золингеновский ножик.
Но ротный потом спросил, зачем он туда с солдатами шлялся. Он показал ротному блестящее лезвие ножичка.
- Вы же, требуете заточенные карандаши! Мне их нечем затачивать!
Карандаши, бумагу носил ординарец. Всё это добывал он сам или отбирал у солдат в фонд обороны. Солдаты не обижались. Командиру роты нужно было схемы рисовать и донесения писать. Ротный составлял планы расположения роты и занимаемой обороны, наносил ориентиры и огневые точки противника. Иногда пользовался полупрозрачной немецкой калькой "Пергамент", снимая с карты нужный участок местности. Теперь блестящее остриё перочинного ножа имело особое значение. Кроме того, ординарец иногда пользовался плоским лезвием как узкой полоской зеркала, рассматривая в неё свою испачканную окопной землей, физиономию.
Однажды их вместе с лейтенантом вызвали в тыл с передовой за получением в роту нового пополнения. Лейтенант тогда посмотрел на него и серьёзно сказал
- Ходишь со мной по штабам, а вид у тебя замарашки.
- На кого ты похож?
После этого замечания, он, конечно, старательно умылся, подтянул поясной ремень, оттёр грязные места на боках шинели, привел себя, так сказать, в полный порядок. С тех пор он и стал посматривать на себя в лезвие ножичка.
Ему было восемнадцать, и он думал, посматривая в эту узкую полоску, что пора бы на верхней губе расти усам, как у порядочного солдата. А они, не росли!
Ротный был старше его года на три, но тоже не часто брился. Ординарец посматривал на лейтенанта и во всём старался быть похожим на него.
Размышляя о ножичке, он перевалил через снежный край углублённой воронки и, работая быстро ногами, и держа хребет параллельно земле, побежал по выбранному направлению. Иногда он падал, замирал на короткое время, поднимал голову, отрывая её от снега, смотрел в сторону немцев и, собравшись в комок, вдруг вскакивал и снова бежал, бросая ногами снег.
В одном месте он ползком обогнул несколько присыпанных снегом трупов и скатился в лощину, решив перевести немного дыхание, лёжа на боку.
Потом он сел, осмотрелся по сторонам. Снег не везде лежал сплошным белым покрывалом. Чёрные прогалины воронок и плешины земли взрытой снарядами выделялись на общем фоне белого снега.
Теперь, сидя в низине, ординарец почему-то вдруг вспомнил про свой родной дом. Перед глазами всплыло бледное, худое лицо матери, её слезы, когда она получила извещение о гибели отца.
Вспомнил он, как сникла и сгорбилась она, когда пришел его черёд отправляться на фронт защищать свою родину. Услышал он последний и отчаянный крик её, она тогда стояла на крыльце, и этот миг врезался и навсегда отпечатался в его памяти.
Тогда на него впервые надели колючую настоящую солдатскую шинель. Шинель была длинная,
почему-то большая и очень просторная, сидела на нём как мешок. Он пытался встать и пойти ее сменить, но пожилой солдат, сидевший рядом, схватил его за рукав своей огромной ладонью и посадил на лавку обратно.
- С шинелью не балуй! Она, тебе дана не для прогулок и для проминажу.
- Потом поймёшь, почему солдату нужна широкая шинель. Меня не раз вспомнишь!
Действительно, в просторной шинели было тепло и свободно.
Домой он редко, писал. Часто забывал об этом. Он, конечно, жалел свою мать, часто вспоминал о ней, думал, как она там в одиночестве. Каждый день собирался написать. Доставал бумагу, брал карандаш, затачивал его лезвием ножичка и каждый раз отвлекался на что-то более важное и неотложное.
Здесь на передовой он, легко справлялся со всеми своими и ротными делами. Ни по одной статье, ни по одному пункту ротный не мог упрекнуть его, в чём ни будь. И только насчёт писем домой ротный иногда, проверяя, спрашивал:
- Ты скажи-ка милый друг, когда ты последний раз писал матери?
- Как когда?
- Знаем когда! - и ротный махал ему рукой
- Садись и пиши!
- Ты куда?
- Как куда? К старшине за харчами!
- Когда напишешь, тогда и пойдёшь!
- Не напишешь, будем оба сидеть голодными! Ясно?
Он отвлёкся от своих мыслей. Посидел, отдохнул, нужно опять двигаться дальше.
Пригнув голову и опираясь на приклад, ординарец вскочил и побежал вдоль снежной низины. Твердые, как деревянные обрубки, валенки на морозе не гнулись. Они громыхали, когда под ногами появлялась покрытая коркой льда белизна. Валенки, как ходули тащили его куда-то в сторону и не позволяли бежать прямо. А он должён был, как мышь, проскочить открытое и взятое под обстрел немецким пулемётом опасное место. Сейчас он держал равновесие и мысли не занимали его.
Откуда-то из глубины обороны немцев высоко над головой прошуршал снаряд. За ним прилетел второй и третий. Немцы пристреливали опушку леса. Это первые снаряды, которые ударили туда.
Ординарец бежал и думал. В лесу спокойно и тихо. Рыхлый, чистый снег там совсем не тронут. Протоптал себе стёжку в снегу и бегай вдоль роты, если бы там проходил передний край. Можно не бегать в три погибели, согнувшись. Там можно пройтись между деревьями в своё удовольствие.
В лесу, куда не глянь, кругом навалом дров. Натянули бы палатку, поставили бы железную печку, топи сколько влезет. Ни ветра тебё, ни холода!
Подбегая к краю низины, ординарец на какое-то мгновение разогнул спину, повертел головой и огляделся по сторонам. У немцев в деревне всё было тихо, ни стрельбы, ни заметного движения. Середина дня, а как будто все спят.
Не ушли ли они из деревни? - мелькнула мысль. Так ведь часто бывало. Бьют, бьют! Потом вдруг притихли. Наши сунулись в деревню, а печи уже остыли! Считай, немцы от деревни километров на двадцать сумели, отбежать. Стрелковую роту это не очень волнует. А вот командира полка и батальона начинает трясучка хватать. Командир роты во всём виноват! Как он смел, отход немцев на два часа прозевать!
Теперь лощина кончилась. Нужно было пробираться ползком. Как ползти и где, он знал хорошо. Они не раз с лейтенантом здесь бегали, когда обходили вместе роту.
И теперь перебирая локтями и вскидывая пятки, он проворно миновал самый бугор, вместе с тем, прилегая всем телом к земле, он набил в рукава шинели снега. Внутри стало мокро и холодно.
Стянув зубами варежку, он вытряхнул из рукава растаявший снег и подобрался вплотную к окопу, где сидели и курили солдаты.
Ординарец перемахнул через край окопа и сидя на заднице, съехал вниз, подобрав под себя полы шинели. Здесь на корточках, потирая озя6шие руки над котелком, сидело несколько солдат ихней роты.
Ординарец сразу понял, что бежал за махоркой зря. Солдаты раздобыли сухую доску, нащепали лучины и жгли их в небольшом котелке. Они грели руки. В котелке мелькал огонёк. Сизый, прозрачный дым медленно и лениво извивался струйкой, которую он с расстояния сумел разглядеть в десятикратный бинокль.
Один солдат обхватив ладонями, держал котелок, а трое других навесу грели руки.
Они сразу заметили появление ординарца. Солдаты повернули в его сторону головы и от гордости своей находки по-детски заулыбались во весь рот. Вот, мол, смотри, что мы изобрели здесь на фронте!
Лучина в котелке не гасла. Она, потрескивая, горела и постреливала. Огонь мелькал у них между пальцами, пуская икры. Ничего не скажешь! Это было изобретение века!
На снегу, на мерзлой земле огня не разведёшь. Снег под дровами быстро подтает. Дрова намокнут. Вместо огня пойдёт пар и сырой дым.
Костров на передовой солдатам разводить не разрешали. "Немец по дыму будет бить!" - убеждали полковые.
- А, если он по роте, без дыма, бьет вторую неделю, то это ничего? - говорили солдаты.
Ординарец приблизился к сидевшим на корточках солдатам, протянул мокрый рукав и как бы нехотя, шевеля замерзшими пальцами, потрогал прозрачный горячий воздух. Так просидел он неподвижно несколько коротких минут.
Вздохнув, с сожалением, он поднялся и направился к краю окопа. Ему нужно было без задержки вернуться назад. Он потрогал в кармане гладкую ручку ножа, и довольный, что нож был на месте, пустился в обратный путь.
Быстро перебирая ногами, он оставил позади себя лощину, небольшой снежный бугор, присыпанные снежной порошей трупы убитых. А когда, перемахнув через край окопа, он соскочил в свою воронку. Он увидел, что командир роты уже не спал.
Рядом с лейтенантом в окопе сидел посланный из тылов полка связной солдат с поручением узнать на счет танков.
Командир роты о чём-то с ним говорил. Из обрывков речи ординарец понял, речь идёт о немецких танках, которые теперь стояли в деревне.
Командир роты скинул варежку, достал из планшета прозрачную кальку, взял карандаш и стал рисовать. Вот карандаш повис в воздухе и лейтенант на мгновение задумался. Сейчас он оторвет свой взгляд от листка, поднимет голову и спросит его, ординарца:
- Куда ходил?
Но ротный молча покачал головой, улыбнулся чему-то и стал рисовать свою схему дальше.
Наверно решил, что я бегал, куда по нужде - подумал ординарец. Но, вспомнив, что старшина вторые сутки являлся в роту без продуктов, он решил признаться ротному, что бегал к солдатам за щепотью махорки.
Может лучше молчать? - мелькнуло в голове.
Без курева на снегу невыносимо и гадко. Организовать в котелке небольшой огонь он конечно мог. Но разве лучину, сравнишь с несколькими затяжками папироски. На дно котелка можно поставить и немецкую свечку, которая давно болтается у него в заплечном мешке.
Ординарец поёжился от озноба и холода.
- Что вши заели? - не поднимая головы, спросил командир роты.
Ординарец промолчал.
Лучше молчать. А то, куда бегал, спросит. Фраза, брошенная ротным, не требовала ответа. Вши ели всех. И живых, и раненых, и мёртвых.
Говорят, только комиссар и командир полка не имели вшей. Они носили нижнее белье, сшитое из немецкого парашютного шелка, отобранного у солдат, в фонд обороны.
А здесь в снегу, на передовой о вшах не думали. Какая разница, со вшами или без вшей, завтра тебя здесь убьёт. Что такое смерть? Сегодня ты есть, а завтра тебя нет! Осталось пустое место, в котором, тебя вовсе и не было.
Послали солдата идти и умереть за общее дело. Он встал и пошел. Его убили. Идея осталась, а солдата нет. И какая разница для командира полка, жил ты прежде или тебя вовсе не било. Важно, чтобы рота солдат деревню взяла. А кто они? Какие из себя? Разве это для тактической карты имеет значение. Да и карта, на которой рисовал командир полка кружочки, будет потом брошена по акту сожжения в огонь.
История войны без имён. Неизвестные и безымянные солдаты отдавали на войне свои жизни. Отдавали другим, чтобы, те другие не думали и не знали о них. Кто был, кто?
Ординарец подумал о вшах, и вспомнил о свечке. Свечка - это чашечка, круглая коробка, похожая на банку с гуталином без крышки. Она наполнена стеарином, по середине, которой, торчит бумажный фитиль.
Пусть валяется в мешке. Она может потом пригодиться. Где ни будь в укрытии, в избе или в блиндаже можно будет зажечь её, когда нужно. Попадут же они, когда ни будь ночевать под крышу.
Немцы пустили одиночный снаряд по полю. Он, прошуршав, разорвался, зарывшись в снег, поднял белое облако снега и изморози. И к окопу по ветру потянуло едким запахом немецкой взрывчатки. Этим запахом пришлось дыхнуть и от него стало выворачивать всё нутро на изнанку. Уж очень он, был противно тошный. И без него от голода ныло в утробе.
Ординарец понял, что штаб полка хочет узнать, по какой дороге в деревню приехали танки.
Лейтенант посмотрел на схему и на местность, сличил нарисованное на клочке бумаги, проверил, подписал её и отдал солдату. Тот сложил листок пополам и сунул его под шинель в карман гимнастёрки.
Солдат сидел на корточках, и что-то соображал, прислушиваясь к шуршанию, летящих над головой снарядов. Он посмотрел вверх на серое непроглядное небо и нехотя, словно в тайне про себя помолясь, произнес вслух:
- Ну, я пошел!
Командир роты посмотрел на него, шмыгнул носом и растягивая слова на распев, чтобы все слышали, сказал ему вдогонку:
- Подожди! Помолись! А то по дороге убьёт!
Посыльной оглянулся, вытаращил на лейтенанта глаза, а лейтенант засмеялся. Посыльный проворно выскочил из окопа и петляя из стороны в сторону, как бы желая замести свои следы, побежал к лесу.
С каждой секундой он всё дальше удалялся от нас. Вот он пробежал среди мелких кустов и за снежным перевалом вдруг исчез. Но вот он снова вынырнул, проскочил между двумя отдельно стоящими елями и затерялся в лесу. Он торопился в тыл, боясь попасть под обстрел. Думал, что немцы только его и ловят, за ним только и охотятся.
- Ну, этот будет жить! - сказал ротный.
Бывали дни, когда на передовой не было сказано ни единого слова. Люди лежали рядом и упорно молчали. Под разрывами, под сплошным обстрелом, на лютом ветру и холоде зря не будешь чесать язык. Да и о чём говорить? Жратъ и курить нечего! Говорить, что каждый солдат