Откройте свой Мир!

  Опомнись, знать!
(Обрашение к членам съезда Белого Совдепа в Париже (16-23 ноября 1922 года)
 
Блажен муж, иже не иде
на совет нечестивых. (Псалтирь, Псалом 1)
 
Там, далеко, завеянный снегами,
Кровавым сном спит бедный, милый край,
Распятый на кресте исконными врагами,
Раздетый донага руками красных стай.
Там рабским гнет, рыдания и стоны,
Развратных уст кощунства и хула,
Бессильные мольбы, бесцельные поклоны
И море русских слез, и море бед и зла.
Там горе без конца и мука без предела,
Утрата ясных дум, потеря юных сил,
Невиданный позор поруганного тела
И цепи новые бесчисленных могил.
А здесь, вдали от родственной Голгофы,
Забыв в пылу недавний свой раздор,
Собрались «вице», «оберы» и «хофы»,
Чтоб снова создавать мятежный заговор.
И снова их сердца исполнены интриги,
И снова на устах предательство и ложь.
И вписывает жизнь в главу последней книги
Измену гнусную зазнавшихся вельмож.
Там стон и вопль, рыдания и слезы;
А здесь, в кругу сановных богачей,
Постыдный торг, попреки и угрозы,
И злая оргия разнузданных речей.
Здесь подлый шип преступного поклепа,
Злорадство сплетен, сердца пустота,
Сужденье наглое презренного холопа,
Змеиных уст слепая клевета.
Опомнись, знать! ударил час последний!
Единый Бог — судья земных Царей.
Оставьте сор и мелочь дрязг передней
Под позументами затасканных ливрей.
Не вы ль всегда все блага получали,
Купаясь в роскоши бесчисленных даров,
В шитье и золоте не вы ли щеголяли,
Украшенные блеском орденов?
Когда ж настал конец прекрасной были
И час пришел, чтоб показаться вам,
Не вы ли первые Монарху изменили
И шпагу отдали мятущимся рабам?
И вот теперь, забыв в своей гордыне
ВСе то, что вам случилось испытать,
Пытаетесь опять вы нагло на чужбине
Венцом Царей бессовестно играть.
Опомнись, знать! вернувшись из изгнанья,
Ответ ты дашь, как изверг, как злодей,
За лишний день народного страданья,
За каждый стон умученных людей.
За то, что в день, когда к тебе с Престола
Донессся клич Блюстителя Его,
Ты не пошла за ним в безумьи произвола
И руку подняла преступно на Него.
За то, что нагло взяв себе опеку трона,
Чтоб волю навязать корыстную свою,
Ты колебала мощь Российского Закона,
Вселяя злой раздор в Державную Семью.
За то, что обратясь в бунтующую свиту,
За чуждым рубежом предательство творя,
Не встала, как один, ты грозно на защиту
Многострадального, далекого Царя!

 
Царский крест
Страдалец русского Престола,
Державный Вождь родной страны,
Тебя подстерегла крамола
На склоне мировой войны.
И «верноподданные» слуги,
Столь одаренные Тобой,
Врагам оказывать услуги
Спешили все наперебой.
И каждый лжец тебя злословил,
Виня в создании невзгод,
И скорбный Крест Тебе готовил
Твой обезумевший народ.
Но Ты, не веря грозной были,
Победой грезил впереди,
Пока Тебе не изменили
Твои преступные вожди.
Тогда с покорностью великой,
На горе любящих сердец,
Склонясь пред волей черни дикой,
Ты снял монарший Свой венец.
И молча, с кротостью смиренной,
Ты Крест на плечи возложил
И дивный подвиг дерзновенный
В глазах народов совершил.
Голгофа Царского страданья
была Тобою пройдена,
И злоба буйного восстанья
Твоим Крестом побеждена.
 
Сергей Бехтеев
Ницца, 1938 год.

Святейший Патриарх Тихон при помощи церковных организаций,
с которыми тогда еще считались коммунисты, пытался добиться
освобождения Великой княгини. Но старания Патриарха оказались тщетными;
Елизавету Феодоровну и ее спутниц отправили по железной дороге в
Пермь. По пути в ссылку Великая княгиня написала письмо сестрам
своей общины. Игумен Серафим читал его, но за неимением его при себе
привел содержание письма в своей брошюре по памяти. К счастью, оригинал
этого письма сохранился в России и был перепечатан в нескольких
экземплярах на пишущей машинке. Одна из копий была переслана в
Синодальную канцелярию Русской Православной Церкви за границей.

Письмо Великой княгини Елизаветы приводится полностью (письмо написано по-русски);


Господи благослови,


Да утешит и укрепит вас всех Воскресение Христово. В 6 часов проехала Троице- Сергееву, вечером Ростов…

Да сохранит нас всех с вами, мои дорогие, преподобный Сергий,
святитель Дмитрий и св. Евфросиния Полоцкая. Мы очень хорошо едем. Везде
снег.

Не могу забыть вчерашний день, все дорогие, милые лица. Господи,
какое страдание в них, о, как сердце болело. Каждую минуту вы
становились мне все дороже. Как я оставлю вас, мои деточки, как вас
утешить, как укрепить?

Помните, мои родные, все, что я вам говорила. Всегда будьте не только
мои дети, но послушные ученицы. Сплотитесь и будьте как одна душа: все
для Бога, – и скажите, как Иоанн Златоуст: «Слава Богу за все».



Я буду жить надеждой скоро опять быть с вами, и хочется всех
вас найти вместе. Читайте вместе, кроме Евангелия, и послания
апостолов. Старшие сестры, объединяйте сестер ваших. Просите Патриарха
Тихона взять «цыпляточек» под свое крылышко. Устройте его в моей
средней комнате. Мою келью – для исповеди, и большая – для приема.Если
нигде не будет опоздания, тогда прибудем только на пятый день.
Екатерина вернется поскорее к вам, все расскажет, как мы устроились. Нам
даны очень милые Ангелы-хранители. Мало спали, потому что думы, думы
ползут. Спасибо за провизию. По дороге достанем еще. Стараюсь читать
преподобного Сергия. У меня с собой Библия, будем читать, молиться и
надеяться. Ради Бога, не падайте духом. Божия Матерь знает, отчего Ее
Небесный Сын послал нам это испытание в день Ее праздника.

«Господи, верую, помоги моему неверию». Промысл Божий неисповедим.

Дорогие мои детки, слава Богу, что вы причащались: как одна душа вы
все стояли перед Спасителем. Верю, что Спаситель на этой земле был с
вами всеми, и на Страшном Суде эта молитва опять станет пред Богом, как
милосердие друг ко другу и ко мне.

Не могу выразить, как я до глубины души тронута, обрадована вашими
письмами. Вы мне написали, что все без исключения будете стараться жить
так, как я часто с вами об этом говорила.

О, как вы теперь будете совершенствоваться в спасении. Я уже вижу
начало благое. Только не падайте духом и не ослабевайте в ваших светлых
намерениях, и Господь, Который нас временно разлучил, духовно укрепит.
Молитесь за меня, грешную, чтобы я была достойна вернуться к моим
деткам и усовершенствовалась для вас, чтобы мы все думали, как
приготовиться к вечной жизни.

Вы помните, что я боялась, что вы слишком в моей поддержке находите
крепость для жизни, и я вам говорила: «Надо побольше прилепиться к Богу.
Господь говорит; «Сын мой, отдай сердце твое Мне и глаза твои да
наблюдают пути Мои». Тогда будь уверен, что все ты отдашь Богу, если
отдашь Ему свое сердце, т. е. самого себя».

Теперь мы все переживаем одно и то же, и невольно только у Него
находим утешение нести наш общий крест разлуки. Господь нашел, что нам
пора нести Его крест. Постараемся быть достойными этой радости. Я
думала, что мы будем так слабы, не доросли нести большой крест. «Господь
дал, Господь и взял». Как угодно было Господу, так и сделалось.

Да будет имя Господне благословенно вовеки.

Какой пример дает нам святой Иов своей покорностью и терпением в
скорбях. За это Господь потом дал ему радость. Сколько примеров такой
скорби у святых отцов во св. обителях, но потом была радость.
Приготовьтесь к радости быть опять вместе. Будем терпеливы и смиренны.
Не ропщем и благодарим за все.


Я читаю сейчас чудную книгу св. Иоанна Тобольского. Вот как он пишет:
«Милосердный Бог сохраняет, умудряет и умиротворяет всякого человека,
сердечно предавшегося Его святой воле, и теми же словами поддерживает и
укрепляет его сердце, – не преступать воли Божией, внушая ему
таинственно: ты находишься всегда со Мной, пребываешь в Моем разуме и
памяти, безропотно повинуешься Моей воле. Я всегда с тобой, с любовью
смотрю на тебя и сохраню тебя, чтобы ты не лишился Моей благодати,
милости и даров благодатных. Все Мое – твое: Мое небо, ангелы, а еще
больше Единородный Сын Мой. «Твой есмь и Сам Я, есмь твой и буду твой,
как обещался Я верному Аврааму. Я твой щит, награда Моя велика вечно на
веки веков» (Бытие). Господи мой, ведь Ты мой, истинно мой… Я Тебя
слышу и слова Твои сердечно исполнять буду».Повторяйте эти слова каждый
день, и вам будет легко на душе.

«Надеющиеся на Господа обновятся в силе, подымут крылья, как орлы, потекут и не устанут, пойдут и не утомятся» (Исайя).

«Господи, верую, помоги моему неверию». «Дети мои, станем любить не словами или языком, а делом и истиной» (Послание).

Благодать Господа нашего Иисуса Христа с вами, и любовь моя со всеми вами во Христе Иисусе. Аминь.

Ваша постоянная богомолица и любящая мать во Христе


Матушка.


Печатается по изданию: Л. Миллер. Святая мученица Российская великая княгиня Елизавета Феодоровна. М., 2000

Posted By Мария Дегтярева

Юные, прекрасные, известные всей
России, благодаря многотиражным художественным фотографиям, они были
воплощением благополучия. Воздушные платья, изящные головки, сияющие
глаза. Глядя на портреты дочерей Николая II, можно было подумать: вот
судьба, в которой нет ни тени, ни облачка. Даже детали интерьера
свидетельствовали о жизни устроенной, радостной и согретой любовью.
Изящные вазы с цветами по сезону, оттеняющими красоту и индивидуальность
каждой из сестер, «вершина домашнего искусства» – ажурные салфетки и
вышивки, книги в тяжелых переплетах, забавные мопсы на коленях. Будущее
царских детей казалось обозримым и таким же безмятежным, как настоящее.
Однако август 1914-го перевернет все. В их жизни не будет ни балов, ни
светских раутов. За три года войны они пройдут такую школу, что, когда в
1917-м в одночасье обрушится все, и слишком ненадежными окажутся в
России такие вещи, как воинский и гражданский долг, присяга, их родители
найдут в своих дочерях самых верных и мужественных спутниц в
испытаниях.
«Лазарет – не забава»

Белые стены,
выкрашенные масляной краской, желтоватые квадратики плитки на полу,
привычный холодок операционной. Склонившаяся над раненым женщина.
Сутуловатая, крупной конституции, с сильными и отнюдь не женственными
руками. На голове – белая шапочка с красным крестом, напоминающая острым
конусом шлем воина. Через марлевую повязку резковато и властно
доносятся отрывистые слова: «Пинцет…Тампон…Йодин». Здесь только она – полновластная хозяйка, она отвечает за все. Княжна Гедройц. Главный врач дворцового лазарета в Царском Селе.
Внимательно следя за ее движениями, повинуясь каждому ее слову и
образуя с ней единое целое, ассистируют: государыня Александра Федоровна
и две старшие великие княжны -  Ольга и Татьяна Романовы. Им нельзя
отвлечься ни на секунду, замешкаться или   допустить неловкость.
Обстановка здесь не светская, и больше всего они боятся не оправдать
доверие, оказаться бесполезными там, куда были допущены строгим и
довольно скептически настроенным хирургом. Условия оговорены заранее:
беспрекословное послушание, соблюдение внутреннего режима и
неопустительное посещение лекций и практических занятий по хирургии и
послеоперационной реабилитации.
Здесь нет работы «особой», для лиц «их положения», и
государыне приходится время от времени подхватывать и уносить
ампутированные конечности, обломки гнилых костей, окровавленные осколки
от шрапнели. Каплями крови, гноем, мокротой забрызганы рукава и фартуки.
Одна – две операции в день, и все тяжелые, не считая перевязок. Обычная
брезгливость «задушена» еще в первые дни. Они давно не обращают
внимание на тяжелый запах и ни единым движением не выдают испуга при
виде страшных ран. Офицеры и солдаты встречают спокойный и участливый
взгляд. Некоторые лишь спустя продолжительное время угадывают в знакомых
чертах лица царицы и княжен.  -  «Как, почему они здесь?» - 
Мягкое ободряющее пожатие руки, и все это становится уже неважно, рядом с
ними настоящие сестры милосердия, умелые, расторопные и искренне
желающие помочь.
После перевязок княжны направляются «к своим», в те палаты, где лежат
их постоянные подопечные. Вечером их ждут занятия с Верой Игнатьевной
Гедройц, а утром надо еще успеть заехать к «Знамению»* [1]*, помолиться, поставить свечи за тяжелых больных.
Только к ночи им удается передохнуть, собраться с мыслями, и тогда
впечатления минувшего дня ложатся строками в дневниковые тетради.





«…Сегодня была на двух операциях, моего вчерашнего
Гирсенока, ему разрезали ногу и вынимали куски раздробленной кости, и
потом Ольгиному Огурцову из кисти правой руки то же самое. Потом сидели в
3-й палате. Заходили к остальным.»



«Утром был урок. В 9.45 приехал Папа душка, жив, здоров и весел.
Слава Богу!…Перевязывала: Константинов 111-го Донского полка, Скутин
109-го Волжского, Бобылкин 286-го Кирсановского. Потом приехала Мамá  и
перевязывала офицеров. Была на перевязках Маламы, Эллиса и Побаевского. У
него, бедного, все еще рука болит. Сидели у наших.»




«Знамение», перевязка. У меня Микертумов 16-го гренадерского
Мингрельского полка, ранен в руку. Гайнулин – 4-го стрелкового
Кавказского полка, тоже в руку. Лютенко 202-го Гурийского полка, резали
грудь. Кусок кости вынули под хлороформом. Татьяниному Арутинову 1-го
стрелкового Кавказского полка, вынули из щеки-шеи шрапнель, вышедшую
через левый глаз…»


Обеим княжнам нет и 20-ти. И так изо дня – в день на
протяжении 3-х лет. Имена новоприбывших, описание ранений, записи об
операциях и о перевязках.  То, на что невольно обращаешь внимание прежде
всего, это – присущее обеим чувство ответственности за каждого солдата и
офицера, доверенного им врачами. Предметом личных дневников, то есть, делом личным,
становятся данные о температуре пациентов, об изменении их
самочувствия, о первых признаках улучшения и, наконец, о выздоровлении и
выписке.
А какое количество имен! Иедигаров, Малама, Карангозов, Гординский,
Кобылин и Гуманюк, Емельянов, Цапунов, Вартанов, Малыгин, Таубе, Мейер,
Иванов, Силаев и Шах-Багов…Десятки, сотни…И для каждого находится доброе
слово. Уже после возвращения офицеров на фронт, известий о них  в
царской семье ждали так же, как и о родственниках, мобилизованных в годы
Первой Мировой.
И такая искренняя забота о раненых была оценена по достоинству. Обычно
сдержанная на похвалы княжна Гедройц, не выносившая поверхностного
участия и скрытого самолюбования у медперсонала, по прошествии
нескольких месяцев, призналась Александре Федоровне, что не ожидала
встретить с их стороны такой добросовестности и благодарила за это.
Похвала со стороны строгой Веры Игнатьевны заставила всех троих быть еще внимательнее, чем обычно. «Это ведь не забава», – писала государыня мужу на фронт, -  «Мы
теперь вдвойне чувствуем всю ответственность всего этого и испытываем
потребность дать все, что только можно, всем бедным раненым.»
Но бывали и случаи забавные. Как-то во время посещения
царскосельского лазарета Николаем Александровичем один из младших чинов,
поощрительно отозвавшись о работе сестер милосердия, посетовал на то,
что по занятости они иногда забывают об исполнение просьб: дал на днях
деньги на папиросы одной молоденькой, а та до сих пор не принесла
обещанного. Государь попросил указать «виновницу».  – «Да, вот, та, курносенькая, у стенки стоит», - был ответ, и офицер кивнул в сторону Ольги Николаевны. «Что ж ты, Оля, обещаешь, и не исполняешь», – мягко укорил отец великую княжну.

Внешним результатом работы стало то, что, выдержав экзамены,
Александра Федоровна с дочерьми, получили красные кресты и аттестаты на
звание сестры милосердия. Но самое важное было сокрыто от посторонних
глаз. Работа научила их бережному обращению с больными, позволила
приобрести практические навыки, послужила уроком самодисциплины. Все это
приобретет особенное значение в годы революции. В период ссылки в
Сибирь, когда Николая Александровича переведут из Тобольска в
Екатеринбург и Александре Федоровне придется сделать мучительный выбор
между долгом жены и обязанностями матери, она сможет оставить сына на
попечении старших сестер и следовать за мужем, будучи уверена в том, что
в случае необходимости, Ольга и Татьяна сделают все необходимое для
Алексея.

«Сидели мило, уютно»

По-домашнему тикали часы в лиловой гостиной, вечерами все четверо
устраивались возле матери и принимались за рукоделие, как тысячи женщин
по всей России. Вязали носки, шарфы и даже одеяла для солдат, для
фронта. Даже младшая, непоседливая Анастасия, подписывавшая письма «Настаська. Швыбзик»,
и ни при каких обстоятельствах не желавшая быть серьезной, склонялась
над вязанием и деловито участвовала в формировании посылок.
Условия военного времени накладывали ограничения на привычный уклад
жизни, но женская часть семьи Романовых научилась радоваться самым
простым вещам: здоровью Алексея, возвращениям отца с фронта, возможности
вот так, уютно, провести время своим кругом за работой или за чтением,
посидеть в палатах своих «подшефных», где в нарушение всех правил
этикета можно было поговорить «по душам» с ранеными, помочь им написать
письма домой, немного пошутить с теми, кто шли на поправку. Целым
событием были и незапланированные чаепития с участием старых знакомых.
Некоторых из них, делая скидку на особые обстоятельства, Александра
Федоровна приглашала во дворец, так сказать «запросто», т.е.
неофициально, зная, сколько радости доставят детям такие визиты.
Но, благодаря таким послаблениям, отступлениям от этикета, царевны
приобрели нечто очень важное: они понемногу учились отличать истинное от
подложного, дружбу, сердечность – от лести.
Довольно однообразная, но необходимая работа – прием пожертвований на
нужды фронта в комитете под главенством Ольги Николаевны. И какой
соблазн «запечатлеть» обеих великих княжен за этим благородным занятием!
Однако усилия непрошенного «ревнителя» получают не самую высокую оценку
у Татьяны Николаевны:

«…какой-то фотограф хотел нас снять, но так как было уже
темновато, то он сделал это при магнии, и был маленький выстрел; и так
всю комнату обдало вонючим дымом и мы чуть не задохнулись. Всем,
конечно, пришлось уйти. Тем и кончилось. Хе-хе!»

Совсем другое дело было фотографировать друг друга в привычной
обстановке лазарета, среди дорогих лиц, примостившись на краешек
кроватей – радость и для раненых, и для сестер.

За бестактность и подобострастное отношение от Татьяны Николаевны,
бывало, «доставалось» и А.Б. Нейдгарту – члену Государственного Совета,
вводившего ее в крайнее смущение хвалебными речами в ее адрес:

«…Нейдгарт хотел, чтобы я что-то прочла в начале комитета, но
Мамá – душка сказала, что не надо. Подумай, идиотство, я читаю глупые
вещи в присутствии 14 людей! А!», - сетовала она в письме отцу.

Первые жизненные уроки, но какие важные… Твори добро, но не напоказ,
как огня беги и апологий, и «апологетов». Вполне по-евангельски, если
вспомнить о том, как апостол приказал «прославлявшей» его женщине,
одержимой нечистым духом: «Да, запретит тебе Господь!»Поручение для младших

Великие княжны Мария и Анастасия как меньшие не были допущены к
работе медсестер, однако и они по мере сил старались быть полезными и
разделяли со старшими обязанности попечителей.  Навещать, поддерживать
раненых, делать небольшие подарки – казалось бы, небольшой труд, но
появление двух девочек, смешливых и жизнерадостных, в их собственном
«подшефном» лазарете ждали с нетерпением. В редкие же дни их отсутствия
на свет появлялись такие вот шедевры больничного творчества:

«Еще вчера мы ждали Вас

Все ждали целый день.

С дворца мы не сводили глаз,

Блуждали точно тень.



Вы ездили в Большой Дворец* [2],

Пробыли с лишним час,

«А к нам когда же, наконец?», -

Срывалося у нас <…>



И так до вечера вчера

Мы ждали Вас с утра.»

И для младших опыт милосердия не прошел бесследно. В 1917-м под
арестом во время эпидемии кори, царские дети будут терпеливо ухаживать
друг за другом, а в Сибири на последнем «отрезке» их пути, Мария как
самая крепкая и сильная из сестер последует за родителями в Екатеринбург
для того, чтобы принять на себя заботы о больной матери.

Теперь письма и дневники великих княжен и Александры Федоровны, относящиеся к периоду Первой мировой* [3]*, опубликованы, снабжены замечательными приложениями в виде воспоминаний современников и очевидцев тех событий. Читать их - одно удовольствие. Однако
чтение это полезно не только с исторической точки зрения. Благодаря
этим документам, осознаешь, что святость Романовых, которая возросла
стремительно в условиях испытаний, выпавших на их долю в 1917 – 1918
гг., возникла «не вдруг». Она годами набирала силу в событиях
повседневных и внешне неприметных. Дети есть дети: резвятся, играют,
порой до упада смешат родителей, а в письмах подпускают «словечки», явно
позаимствованные из словарного запаса своих «фронтовых друзей», но за
этим - вещи по-настоящему ценные. Видно, как день ото дня приумножается терпение, и притом терпение «высшей пробы», - бодрое, способное укреплять тех, кто нуждается в помощи, непоказательное и открывающее дорогу к высшим ступеням - самоотверженности, самопожертвования.

Чтение это дает повод и для размышлений о «революции» в системе
предпочтений. Высокий социальный статус в наши дни обычно вызывает
несколько иные ассоциации: гламурный блеск, «фото-сессии»… изобретение
поводов за неимением поводов. А для Романовых старинное правило «nobles oblige» имело совсем другое значение. -Исключительное
положение «обязывало» их быть чуткими к тому, чтобы вещи важные,
связанные с исполнением христианского долга, не измельчали, не потеряли
смысла от неуместных похвал и прижизненных воздаяний.

* [4] Положение обязывает
* [5]*
Церковь в Царском Селе, заложенная в 1734 г. по повелению императрицы
Елизаветы Петровны в честь почитаемого в царской семье образа Пресвятой
Богородицы.

* [6] Где размещался один из госпиталей

* [7]* Августейшие сестры милосердия. / Сост. Н. К. Зверева. М.: Вече, 2008.

Тема,
связанная с отречением последнего государя из династии Романовых, по сей день
провоцирует споры. Романовы канонизированы как страстотерпцы, и для всех, кто
их почитает, имеет значение не только то внутреннее, духовное возрастание,
которое сопутствовало им на последнем отрезке земного пути, но и то, что
предшествовало христианскому перенесению страданий: дела благотворительности,
личная практическая помощь раненым в годы первой мировой, выдающиеся
миротворческие инициативы Николая II на Гаагской конференции, прославление
святых, строительство и восстановление храмов.





О христианском
устроении Романовых свидетельствовал Иоанн Кронштадтский, призывавший молиться
о них. Их прославление прозревал преп. Серафим Саровский. И все же, когда речь
заходит об отречении, даже в среде верующих можно услышать «вопрос-сомнение»: а
имел ли Николай II как глава государства «право на непротивление», т.е. на
«неполитическое» действие, ведь его последствия слишком очевидны? В стране
началась полоса беззаконий: с момента нелегитимного захвата власти партией
большевиков в обход Учредительного Собрания до террора и массовых репрессий,
которые в сумме с социальными последствиями деятельности большевистской партии
стоили народу потерь, равных потерям военным. 15 марта 1917 г . – дата,
определившая коллизии отечественной истории на протяжении XX века, и было бы полезно
еще раз обратиться к историческим свидетельствам тех лет.


Среди них
немаловажное значение имеют воспоминания Пьера Жильяра. Швейцарец по
происхождению, он прожил в царской семье много лет, совмещая обязанности
преподавателя французского языка у детей и воспитателя цесаревича Алексея.
Сохранивший независимость суждений и необходимую дистанцию, как по отношению к
господствующему в те годы общественному мнению, так и по отношению к
предпочтениям царской четы, он избежал и ее порицания, и возможности извлечь
сомнительные «преимущества» из того особого положения, в которое был поставлен.
Последовавший за Романовыми в Сибирь Жильяр покинул Россию лишь после
завершения расследования по делу их убийства и передачи следственных материалов
французскому представителю. Человек либеральных взглядов, гражданин страны с
давними традициями представительства, он писал о людях, отверженных многими из
тех, что были им лично обязаны, с неизменным уважением и состраданием.




В ставке

Хроника
мартовских событий 1917 года достаточно известна. Напомним лишь основные
эпизоды тех дней. Начало весны было тревожным. Из Питера в Могилев приходили
самые неутешительные известия: начавшиеся в хлебных очередях беспорядки были
поддержаны заводскими рабочими. Это было похоже на удар в спину и тем более
досадно, что положение на фронте, наконец, стабилизировалось: были налажены
поставки продовольствия, медикаментов, теплых вещей. И вот, в момент, когда
требовалось только одно – общее единодушие и терпение, царю доложили о том, что
ситуация в Петрограде фактически вышла из-под контроля.


Как только
поступило известие о бунте, государь повелел отправить с фронта войска для
восстановления порядка в Петрограде, поручив эту задачу генерал-адъютанту
Н. И. Иванову. Одновременно с этим он принял решение вернуться в Царское
Село, передав командование генералу Алексееву, и с этой целью отбыл из
Могилева. Поскольку во время следования оказалось, что узловые станции заняты
мятежниками, царь, после неудачной попытки добраться до Царского Села другим
путем, решил ехать в Псков, где находился штаб командующего северным фронтом
генерал-адъютанта Рузского. Но все, что произошло в последующие дни, оказалось
совершенной неожиданностью. До него доходили известия об интригах в высших
кругах, однако он полагался на порядочность генералов, обязанных ему своим
продвижением, присягавших   перед Богом.




Манифест об отречении


В Пскове царь
имел продолжительный разговор с генералом Рузским о «безнадежности положения»,
ставший моментом происшедшего в нем психологического перелома. Наступил роковой
день   –   четверг 2/15 марта. Ночью Рузский распорядился прекратить
отправку войск для подавления мятежа. А затем государю сообщили о том, что
только что созданный комитет Госдумы, предлагает ему добровольно отречься от
престола. Затем последовало отречение.


С внешней
стороны логика этого поступка не вполне понятна, и ближайших родственников царя
известие об отречении, по словам великой княгини Ольги Александровны, «поразило как гром среди ясного неба».
Поступок царя вызвал недоумение и у Жильяра, достаточно хорошо осведомленного
об обстановке предреволюционных лет. «Генералы Алексеев и Рузский, даже если
принимать во внимание их скептический настрой и решительное нежелание следовать
приказам, –   отмечал Жильяр, –   это еще не вся страна». По
убеждению швейцарца, не соответствовал действительности и тот ответ, который
царь получил от Родзянко: о том, что успокоить волнения путем серьезных
политических уступок уже не удастся, знаменитый ответ: «Слишком поздно». По свидетельству
Жильяра, «царь все еще пользовался
большим авторитетом в армии, равно как среди крестьян».


Чем  
было обусловлено решение царя? Почему в 1905 г . он действовал достаточно
оперативно, а в 1917 не предпринял никаких попыток оказать сопротивление? Что
это было – приступ малодушия, усталости? Именно это и легло в основу
устоявшейся еще в советское время интерпретации.


Кстати,
оснований для этой версии можно было найти предостаточно, стоило лишь
обратиться к воспоминаниям людей, близко знавших Николая II и отмечавших
отсутствие у него политической воли, недостаток решимости или же
интеллигентность, не позволявшую ему в нужные моменты настоять на своем. Жильяр
среди прочего упоминает и о том, что однажды слышал подобное признание и от
Александры Федоровны: «С поразившей меня
откровенностью она сказала, что сам царь всю жизнь страдал от врожденной
робости». Собственные впечатления швейцарца лишь подтверждали это
мнение: «Николай II был скромным и даже
робким человеком…Как правило, интуитивно он знал правильное решение. Жаль
только, что он редко следовал первому порыву и не доверял интуиции…Он спрашивал
совета у тех, кого считал более компетентными, и с этого момента не мог
контролировать стоявшие перед ним проблемы. Он колебался между исключающими
друг друга вариантами их решения, и часто выбирал именно тот, который лично ему
был менее симпатичен».


Но, каковы бы
ни были личные качества государя, это решение невозможно оценивать вне
политического контекста тех лет…


«Эффект окружения»
или народный выбор?

Перед глазами
вдовствующей императрицы Марии Федоровны и ее зятя великого князя Александра
Михайловича, прибывших в Могилев на следующий день после отречения, оказалась
…пачка телеграмм от командующих фронтами, советовавших царю немедленно сложить
с себя властные полномочия, и среди них – подписанная великим князем Николаем
Николаевичем. Именно это послание, по свидетельству Александра Михайловича,
произвело на царя наибольшее впечатление: «Даже
он, – сказал Ники, и впервые
голос его дрогнул».


Такое
«соотношение» в восприятии царя характеризовало настроение общества в целом,
служило своеобразным «социальным срезом»: генералы как будто выражали волю
народа, позиция Николая Николаевича еще раз обнаружила неразрешенные проблемы
внутри династии. Оно выглядело не «началом»
неповиновения, а его «завершением».
Два «вектора», дестабилизировавшие правление в последние годы, – категорический
настрой либеральной оппозиции и трагическая разобщенность самих Романовых –
сложились в едином требовании его незамедлительной отставки.


Были ли у
государя основания для колебаний? Вот лишь два признания, прозвучавшие годы
спустя «справа» и «слева». Первое принадлежит одному из лидеров легальных
марксистов П.Б. Струве: «Начиная с 1905 г
., с момента московского вооруженного восстания, как бы ни оценивать политику
правительства 1905-1914 годов, реальная опасность свободе и порядку грозила в
России уже не справа, а слева. К сожалению, вся русская оппозиция, с
конституционно-демократической партией во главе, не понимала этого простого и
ясного соотношения. Этим определялась не только ошибочная политика, которую
вели, но и неправильный духовный и душевный тон, который после 17 октября 1905
года брали силы русской либеральной демократии в отношении царского
правительства…» Запоздалое раскаяние своего рода.


Второе сделала
как-то в одном из интервью великая княгиня Ольга Александровна: «Все эти критические годы Романовы, которые могли
бы быть прочнейшей поддержкой трона, не были достойны звания или традиций
семьи. Слишком много нас, Романовых, погрязло в мире эгоизма, где мало здравого
смысла, не исключая бесконечные удовлетворения личных желаний и амбиций…Но кто
из них заботился о впечатлении, которое они производили? Никто…»


Государь не
чувствовал поддержки не только со стороны думских партий, занимавших
неконструктивную позицию в отношении высшей государственной власти, но и со
стороны династии. После убийства П.А. Столыпина его не покидало чувство
политического одиночества. (После отречения в откровенном разговоре с матерью
Николай Александрович говорил о том, что Столыпин никогда не допустил бы того,
что сделали те, кого он приблизил к себе во время войны.)


И все это – на
фоне падения авторитета семьи Романовых в военное время. В те годы, по
свидетельству одного из современников, отношение либеральной общественности к
Александре Федоровне незаметно приобрело характер «массовой истерии».
Тональность нараставших, как снежный ком, обвинений в прогерманских симпатиях
была настолько нетерпимой, что вызвала сожаление у посла Франции в Петрограде
Мориса Палеолога: «Несчастная женщина не
заслужила этих обвинений, о которых она знала, и которые очень расстраивали
ее»; «Ее образование, воспитание и интеллектуальное и моральное развитие
происходили под влиянием английского духа…Основа ее характера была целиком и
полностью русской. Несмотря на эти ужасные россказни, которые ходят вокруг ее
имени, я ни на минуту не сомневаюсь в ее патриотизме. Она страстно любила
Россию».


По убеждению
Пьера Жильяра, тот факт, что государыня была немецкой принцессой, весьма умело
использовался не только «левыми», но и правительством Германии в спланированной
компании дискредитации царского дома. Сам Жильяр стал однажды свидетелем
любопытного эпизода. Беседуя как-то с одним молодым человеком, монархистом по
убеждениям, он   узнал о том, что в госпитале, где лечился этот молодой офицер,
некто, якобы по распоряжению царицы, доставлял подарки и деньги пленным
немецким офицерам, однако никогда не заходил в палаты, где лежали русские
военные. Было начато расследование, полностью подтвердившее рассказ, но
оказалось невозможно найти человека, который с помощью подложных документов
заставил официальных лиц поверить в то, что он прибыл по распоряжению
Александры Федоровны.


Принимая во
внимание контекст, решение об отречении едва ли возможно рассматривать как шаг
«сиюминутный», проявление слабости. В определенном смысле, он был «хорошо
подготовлен» и вполне закономерен. Другой вопрос: действительно ли начавшаяся революция была «народной»? В
сущности, Жильяр был прав: волнения носили «очаговый», локальный характер,
состав участников был еще довольно узок. Однако 15 марта значение имело другое
– то, что царь поверил в изъявление воли
народа.


С этим,
по-видимому, и связан столь разительный контраст между поведением царя в
революционной ситуации 1905 г . и в марте 1917-го. Двенадцать лет назад,
уверенный в спланированном характере волнений и видя в них угрозу общественной
стабильности, Николай Александрович как глава государства, без колебаний отдает
приказ о наведении порядка в столице и в губерниях, охваченных беспорядками. В
1917 году, принимая во внимание преобладающее настроение интеллигенции, думских
партий, штаба, отступает перед «народом».



Мотивы,
которыми руководствовался при этом государь, ясны. В своих воспоминаниях Жильяр
неоднократно упоминает о том, что возможность подавления волнений в Петрограде
была исключена для Николая Романова в силу опасности -спровоцировать
гражданскую войну, которая дестабилизировала бы положение на фронте и привела к
поражению России в войне. По-существу, единственной причиной отречения царя
оказалась надежда на то, что люди, желавшие избавиться от него, при сохранении
стабильности внутри государства смогут довести войну до победного конца. Он
пожертвовал своей властью ради победы и верности союзническим обязательствам.


С точки зрения
личной характеристики Романовых весьма ценно и свидетельство воспитателя
царевича о том, как воспринял известия об отречении отца Алексей. Было решено,
что Жильяр сообщит печальную новость своему подопечному. Выслушав все и не очень
понимая сути происшедшего, мальчик задал вопрос: «Но если не будет царя, то кто же будет править Россией?»
– «Ни слова о себе. Ни единого намека на
свои права как наследника престола…»


Итак, исход
событий, по мнению Жильяра, определили не «желание
страны» и не «недостаток
политической воли у Николая II » , а присущее царю обостренное
чувство долга, внутреннее благородство и… «эффект ближайшего окружения» –
  его смогли убедить, будто его отречение «отвечает общественным ожиданиям
и окажется лучшим из возможных для страны шагов в системе стабилизации».


Швейцарец
одним из первых подметил парадокс русской революции: «Антанта сделала ошибку, полагая, что движение,
начавшееся в феврале 1917 г ., носило народный характер. Ничего подобного – в
нем участвовали только правящие классы. Народные массы были в стороне от всего
этого. Неверно считать, что народный взрыв привел к свержению монархии.
Напротив, падение монархии вызвало ту огромную волну, которая захлестнула
Россию и чуть не затопила соседние страны».


«Эпилог»

…Раскаяние
пришло одновременно с осознанием ошибок правления последних лет. Уже в конце
марта – начале апреля, по воспоминаниям служившего в Царском Селе и
исповедовавшего Романовых священника, Николай Александрович сожалел и об
упущенной возможности введения конституционного правления, и о том страшном,
трагическом   обмане, которому он поддался в Могилеве: «…Я решил, что если это нужно для блага Родины, я
  готов на все». Но и в самый момент осознания проявилось
внутреннее устроение, характер. Перед ссылкой в Тобольск, как передавал батюшке
граф Бенкендорф, государь только и произнес: «Мне
не жаль себя, а жаль тех людей, которые из-за меня пострадали и страдают. Жаль
Родину и Народ.»


Пьер Жильяр,
сопровождавший Романовых в Сибири и остававшийся при них почти до самого конца,
оказался свидетелем «кульминационного момента» душевных переживаний Николая
Александровича: «Царь, тем не менее,
жадно следил за событиями в стране…У него появилась надежда, когда генерал
Корнилов предложил Керенскому пойти на Петроград и положить конец
большевистскому движению…Как же велико было его разочарование, когда Временное
правительство   отвергло этот единственный шанс на спасение!.. Тогда я
впервые услышал от царя сожаление о том, что он отрекся от власти. Он тогда боялся,
что его отказ спровоцирует начало гражданской войны перед лицом внешнего врага,
и не хотел, чтобы по его вине пролилась хоть капля русской крови. Но разве не
вслед за этим появился Ленин и его пособники, платные агенты Германии, чья
преступная агитация уничтожила армию и подорвала устои страны? Теперь ему было
мучительно больно видеть, что его отречение было напрасным, и что своим отказом
от трона в интересах страны он на деле принес ей страшный вред. Эта мысль не
давала ему покоя, преследовала его и, наконец, переросла в постоянное
нравственное беспокойство и отчаяние».


Итак,
отречение было ошибкой?.. В наши дни можно наблюдать, как иногда в глазах
строгих критиков Николай  II оказывается «ответственен» за преступления
его последователей в не меньшей мере, чем за просчеты его предшественников – в
общественном мнении своего времени. И как отличается по тону суждение о нем
европейца, бывшего и очевидцем крушения монархии, и личного поражения Николая
Александровича: «Он любил свой народ и
свою страну со всей силой своей натуры…Какой трагической была участь этого
монарха, чьим единственным желанием было быть ближе к своему народу, и мечта
которого так и не исполнилась».





Article
printed from Православие и мир: http://www.pravmir.ru


URL to
article: http://www.pravmir.ru/otrec...

Что такое жалость и что такое милосердие? В чем по вашему мнению разница между ними?

Если вы или ваши близкие собираются придти в храм за крещенской водой,
то пожалуйста ответьте на 3 вопроса.
Ваши ответы очень помогут нам. Заранее благодарим всех за ответы.
 
1. Как часто вы посещаете храм?
2. Когда вы последний раз исповедовались у священника?
3. Как вы собираетесь использовать крещенскую воду?