Откройте свой Мир!

Шевченко Ю.Ю.
О НЕОБЫЧНОМ ПОЧИТАЕМОМ ХРИСТИАНАМИ-ПАЛОМНИКАМИ ПРИРОДНОМ ОБРАЗОВАНИИ В ИГНАТЬЕВСКОЙ ПЕЩЕРЕ УРАЛА
(Радловский сборник. Музейные проекты и исследования 2010 г. СПб.: МАЭ РАН, 2011. С.239-244)

Появление объектов, отраженных в таких терминах как: «святая страна», «священный путь», «святая дорога», «священное “место”» (озеро, роща, долина с источником, пещера, etc.), имеет чрезвычайно давнюю традицию. В свое время Д.А. Мачинским (Machinsky, Mousbakhova, 2001, c.4-5) было предложено объяснение появлению древних, «священных путей», восходящих к периодам массовых миграций населения позднего палеолита, что оказалось очень созвучным идее Ю.Е. Березкина (2003, с.24-36) о палеолитической древности ряда фольклорных сюжетов, и синхронизировалось с ней. С такими трассами «священного пути» было связано все многообразие «святых мест», расположенных на нем, как некие его «вехи», отмечающие саму трассу.
Нередко, естественный ландшафт (или фация), как узловой пункт подобного «священного пути», включал в себя необычное природное образование (естественное укрытие, например, в виде пещеры), и/или его антропогенную модификацию, и именно такое сочетание естественного и искусственного приобретало сакральные формы. Наиболее древними «почитаемыми местами» подобного рода – настоящими святилищами - оказались пещеры: средне- и позднепалеолитического времени, – с встроенными в нишах черепами пещерных медведей, или останками иных хищников (Житнев, 2000, с.33-37; Котов, 2000, с.37-40; Сериков, 2000, с.40-42); и исключительно позднепалеолитического времени - с живописью (Филиппов, 2000, с.27-33). Точно так же, но уже в эпоху палеометалла (бронзовый век), образовался «Гластонберийский Тор» - окаймленная высотами долина в Англии, увенчанная гигантским курганом эпохи бронзы (с «пещерой Мерлина» неподалеку); место, с которым представления раннего средневековья связали хранение Священного Грааля (чаши с Кровью Христа) и погребение короля Артура (в подземельях Гластонберийского аббатства). Аналогичны окультуренные раннесредневековыми оборонными эскарпами склоны второй надпойменной террасы Десны с местом расположения княжеского кургана «Черная могила», где произошло «первое на Руси явление Богородичной иконы», и где Антоний Печерский обосновал свой первый пещерный монастырь в Чернигове. Таков и участок ландшафта береговой долины р.Луга с группой погребальных насыпей и выделяющейся сопкой-уникумом «Шум-гора» у древнерусского погоста Передол (Шевченко, Богомазова, 2004, с.265-299).
К таким естественным объектам, подвергнувшимся антропогенному воздействию, относятся Капова (Шульган-таш) и Игнатьевская (Ямазы-таш, или Симская) пещеры на Урале. Из всей группы Серпиевских пещер, именно Симскую пещеру стали называть Игнатьевской со времени около середины XIX в. (Лялицкая 1939; Баранов, 1998, с. 13). Если верхнепалеолитическая атрибуция живописи Каповой пещеры обоснована уже давно (Бадер, 1965), и исследования в пещере проводились планомерно: с 1960 по 1978 г. – О.Н. Бадером, а с 1982 г. под руководством В.Е Щелинского (Петрин, 1992, с. 3-9); то точные данные о появлении живописи в Игнатьевской пещере (открыта в 1980) не позднее, чем на исходе верхнего палеолита, появились лишь в результате обследования специальной комиссией ЮНЕСКО в 2010 г., при непосредственном участии Г.А. Хлопачева (Хлопачев, наст.изд.).
Структура карстового образования, названная «Игнатьевской пещерой», развернута в горизонтальной плоскости, хоть и имеет некоторое вертикальное членение. Из аркообразного входного грота, удобного в качестве укрытия, внутрь ведёт широкий, но низкий вход в главную «галерею Столба», длиной более 130 метров, откуда можно попасть в «Грот Столба», из которого по труднопроходимому лазу можно достигнуть дальнего грота, размещенного несколько выше (на «втором ярусе»), называного «Келией старца Игнатия».
Пока нет данных об использовании Игнатьевской пещеры в эпоху палеометалла (медный – бронзовый – железный века) и средневековья, как это имеет место в других пещерах Урала (Семенов, Багин, 2000, с.128-131; Балина, 2000, с.162-166; Косинцев, Чаиркин, 2000, с.166-175). Но в Игнатьевской пещере имеется артефакт, редкие аналогии которому представлены именно в средневековых древностях. Среди множественных кальцитовых образований (сталактиты, сталагмиты, кальцитовые «реки», пещерный «жемчуг»), в дальнем зале Игнатьевской пещеры, на втором ярусе, выделяется сталагмитовый столбец, сохранившийся на одной из стен. Он выглядит как «отлитый поясной образ женской фигуры», с отчётливо просматривающимися лицом, руками; а по бокам – расположены еще два сталагмита, напоминающие подсвечники (рис.1). Рис.1. «Игнатьевская Богоматерь». Сталагмит в виде отлитый поясной образ женской фигуры и искусственно подработанным Ликом, у стены зала «Келия старца Игнатия» в пещере Ямазы-таш (Симской). Урал. Фотография автора, 1996 г.

Это сталагмитовое образование получило наименование «икона старца Игнатия», или «Игнатьевская Богоматерь», и при осмотре Г.А. Хлопачевым (2010), трассологические характеристики его поверхности свидетельствуют о возможной искусственной подработке лика этого, в целом, нерукотворного образа. Эта природная скульптура, несущая следы антропогенного воздействия (подработка Лика), пользуется почитанием и служит одним из наиболее известных объектов паломничества в наши дни (рис.2).
Рис.2. Предметы, свидетельствующие о современном почитании сталагмита «Игнатьевской Богоматери». Фотография автора, 1996 г.

Древнейшим внешне очень похожим на «Игнатьевскую Богоматерь» памятником является икона «Богородицы Спилеотиссы», Рис. Богородица Спилеотисса в пещерном Успенском храме монастыря Мега Спилеон (Большая Пещера) на севере Пелопонесса в Греции. Обсидиан (стекл.паста?). До 362 года.

перенесенная в пещеру Мега Спилеон на севере полуострова Пелопоннес двумя братьями – Прокопом и Феодором и их сестрой Екатериной, при начале здесь христианского пещерного общежития, в 362 г. (Шевченко, 2008, с.81-82). По существующему монастырскому преданию икона «вылеплена из воска апостолом-евангелистом Лукой», а материал, в котором она сработана, с течением времени - «окаменел». Не вызывает сомнения искусственное происхождение Спилеотиссы, различимое в проработке деталей: ликов Богородицы и Младенца, а также характерного положения Их рук. Икона сработана в стиле высокого рельефа (горельефа), в том же «поясном» варианте, что еще более сближает восприятие этого памятника с «Игнатьевской Богоматерью». Судя по внешнему виду (натурные геолого-минерологические обследования, насколько известно автору, не проводились), Богородица Спилеотисса сработана либо из обсидиана, либо из «стеклянной пасты», из которой обычно производились различные позднеантичные и раннесредневековые амулеты (известны значительно более мелкие предметы) на Ближнем Востоке. Богородица Спилеотисса являлась образцом для различных подражаний и изображений на христианских филактериях (амулетах) до рубежа раннего и высокого Средневековья, включая такие престижные предметы, как золотые амулеты-змеевики (например, золотая Белгородская «гривна» конца XI – начала XII в.).
Рис.3. Изваяние «черной Мадонны» (XII в.) в пещерной части кафедрального храма св. Бенедикта монастыря Монсерат (Испания). Фотография Т.Г. Богомазовой, 2005 г.

Наиболее известными и почитаемыми образами Богородицы того же плана, что и «Игнатиевская», были знаменитые «черные Мадонны» пещерных монастырей. Из них наиболее известны: скульптура Богоматери в пещерной части кафедрального собора св. Бенедикта монастыря Монсерат (Испания) XII в. (рис.3), средневековое изваяние Богородицы из Ейнсейделна (Einsiedeln) в Швейцарии, Мадонны Олот в Каталонии, а одна из наиболее поздних – Лурдская Богородица (рис.4) во Франции.
Рис.4. Изваяние «Лурдской Богородицы» в пещере над источником XIX в. Лурд, Франция. Фотография М.В. Соболевой 2007 г.

Второй яркой средневековой аналогией «Игнатьевской Богоматери» является почитаемый сталагмит, очень напоминающий женскую фигуру (рис.5), в пещерах Окситании, называемых Ломбривэ – катарских пещерах в горах Сабартэ (департамент Арьеж, Франция). Его почитание, несомненно, уже во времена альбигойского движения (не позднее начала XII в.). Рис.5. Сталагмит «равноапостольная Мария Магдалина» в Окситанских пещерах катаров (департамент Арьеж, Франция). Фотография М.В.Соболевой, 2007 г.

Катары - «чистые» (Borst, 1953) видели в этой естественной сталагмитовой «скульптуре» портрет равноапостольной Марии Магдалины. Причем, почитаемая сталагмитовая фигура была не единственной (рис.6) в этом пещерном комплексе. Рис.6. Сталагмит «Святая девочка» в Окситанских пещерах катаров (департамент Арьеж, Франция). Фотография М.В.Соболевой, 2007 г.

С Игнатьевской пещерой связано множество легенд и преданий. Согласно одной из них здесь долгое время жил старец, отшельник Игнатий - по имени которого пещера Ямазы-таш (Симская) получила свое нынешнее название. В этом пещерном комплексе старец Игнатий умер и был погребен (с последующим неудачной попыткой перемещения его останков в иное место, во времена Николая I). Вокруг этой личности ходило немало легенд. По одной из них, Игнатий был не кто иной, как император Александр I (когда в царствование Николая Павловича распространялись слухи о «загадочном старце Кузьмиче» с «лицом императора Александра»), сменивший славу мира сего на тяжкий крест странничества. Другая легенда утверждает, что этот старец был ни кто иной, как великий князь Константин Павлович – брат российских царей Александра I и Николая I, в последние годы жизни предпочетший уединение молитвенного затвора. Еще в 50-е годы ХХ в. в дальнем зале пещеры («Келия старца Игнатия») были разбросаны остатки деревянного сруба, в котором он жил. Святой старец почитался и после смерти, а в пещеру, согласно описаниям начала ХХ века, «в девятую пятницу после Пасхи... стекается масса народу из соседних заводов, сел и деревень» (Лялицкая 1939; Петрин, 1992, с.3-5).
Наиболее интересно, что время жительства старца Игнатия в этой уральской пещере совпало со знаменательным явлением, наблюдаемым с конца XVIII в., и блистательно охарактеризованным Н.С. Лесковым: «Удивительно, что наши народоведы и народолюбцы, копавшиеся во всех мелочах народной жизни, просмотрели или не сочли достойным своего внимания малороссийских простолюдинов, которые пустили совершенно новую струю в религиозный обиход южнорусского народа. - …скажу, что это были какие-то отшельники в миру: они строили себе маленькие хаточки при своих родных домах, где-нибудь в закоулочке, жили тихо и опрятно – как душевно, так и во внешности. Они никого не избегали и не чуждались – трудились и работали вместе с семейными и даже были образцами трудолюбия и домовитости… но во все вносили свой немножко пуританский характер» (Лесков, 1957, с.190). Еще более интересна синхронность этого явления, с деятельностью старца Паисия Величковского, тогда же имевшего обширную переписку с иерархами Русской Православной Церкви, и отправлявшего из Нямецкого монастыря (Румынская Молдова) своих учеников, положивших начало такому, более чем значимому, для всей русской культуры явлению духовной жизни Империи, как «русское старчество» (Шевченко, 2010, с.252-253, 471-478).
Видимо это были не только синхронные, но и взаимосвязанные явления: «старчество при храмах», появившееся как «живое наследие» преп. Паисия Величковского, и «старчество в миру», описанное Лесковым. При таком понимании исторических последовательностей, пещерная жизнь старца Игнатия в эпоху Александра I, и ее апогей, пришедшийся на царствование Николая Павловича, во время гонений этого государя на старообрядцев, представляла интерес для всей «фрондирующей России». В то же самое время (царствование Александра Павловича) начинаются работы по пещерному строительству на Дону, встречавшие постоянное противодействие как в чиновничье-церковных, так и в губернско-полицейских кругах в эпоху Александровского и, особенно – последующего – Николаевского царствования. Но, несмотря на гонения и в противовес им, возобновление пещерничества наблюдается по всей, как минимум, Европейской России: от Волги и Дона до Днепра и Днестра. Это явление также синхронно и связано с формированием того разряда людей Церкви, из которого вышли «старец Гоголя» (Макарий) и «старец Достоевского» (Амвросий).
С 1881 г. в местностях Урала, включавших и поречье по р.Сим, начинает свою работу сотрудник Геологического комитета (будущий академик) Феодосий Николаевич Чернышев, впервые назвавший Смско-Серпиевскую пещеру (Ямазы-таш) именем старца Игнатия (в публикациях 1881 - 1884 и 1889 гг.). В эти времена уже только почиталась память старца, и изустно передавались рассказы о его молитве в подземном затворе; о слепоте, пришедшей за время многолетнего пребывания в темноте; о необыкновенном видении-происшествии, когда старца, якобы, посетила необыкновенная девочка Анна* («Нюрка») 5 – 10 лет, ненадолго выведшая уже ослепшего Игнатия на поверхность; о его недолгом пещерном затворе после выхода «на Свт Божий» перед кончиной… На 1881 год уже давно миновали те времена, когда урядник, прибывший из Катав-Ивановска безуспешно пытался перезахоронить останки старца Игнатия, и Ф.Н. Чернышеву остались лишь легенды и новое имя Игнатьевской пещеры (Баранов, 1998). Но сталагмитовый столбик в виде отлитой поясной женской фигуры почитали, как «икону старца Игнатия» уже и тогда. Не исключено, что «Игнатьевская Богородица», была одной из первых естественно-антропогенных святынь, и своеобразной «прозвестницей» во времени изваяния Богородицы в Лурде.


*) Из святых дев по имени Анна, Церковь чтит только одну: Анну (Агнию) Римскую, замученную в публичном доме Вечного города, накануне эпохи Константина Великого (III в.н.э.). Второе - житие Агнии Римской очень схоже с первым – Анны-Агнии, и почитаются они в одни и те же дни (21 января и 5 июля):

«Родилась в Риме от благочестивых родителей и была воспитана в христианской вере. В 13 лет она отказала в замужестве сыну начальника области и, не принеся жертву богине Весте, была нагой отправлена в непотребный дом. Но по Божию изволению у нее выросли такие длинные волосы на голове, что покрыли все ее тело как одежда, а в доме встретил ее Ангел Божий и покрыл таким блистающим сиянием, что от этого блеска нечестивые юноши не могли смотреть на нее. Когда св. Агния начала молиться, то увидела перед собой белую одежду, сотканную ангельскими руками. Юноша, виновник зла, вошел к Агнии и хотел совершить над ней насилие, но пал бездыханным, преданный Ангелом Божиим сатане. По просьбе отца юноши святая дева воскресила своей молитвой умершего, который стал прославлять Бога. И от этого 160 человек уверовали во Христа, крестились, а спустя некоторое время язычники отсекли головы им и воскрешенному юноше. Тогда св. мученица Агния была предана жестоким мучениям, после которых ей воткнули в гортань меч, от чего она и предала свой дух Господу. Молясь у гроба св. Агнии, от рук язычников пострадала сверстница ее Эмерентиана, которую похоронили вблизи св. Агнии. Спустя много лет дочь Константина Великого Констанция исцелилась от тяжкой болезни на гробе св. Агнии, устроив в благодарность на месте погребения ее церковь во имя св. мученицы, а затем и девичий монастырь».

«Святая мученица Агния родилась в Риме в III веке от христианских родителей и была воспитана ими в правилах христианской веры. С юных лет всей душой предалась она Богу и решила посвятить себя девственной жизни. Когда она отказалась выйти замуж за сына городского начальника Симфрония, один из приближенных открыл ему, что Агния христианка. Озлобленный правитель решил подвергнуть святую деву бесчестию и повелел обнажить и отправить ее в дом для блудниц за хулу на языческих богов. Но Господь не допустил поругания святой - на голове ее мгновенно выросли густые и длинные волосы, скрывшие тело от людей; помещенная в дом для блудниц святая облечена была Небесным светом, помрачавшим зрение всем, кто приходил. Сын правителя, пришедший, чтобы обесчестить деву, пал мертвым, едва коснувшись до нее рукой, но по горячей молитве святой Агнии был воскрешен и провозгласил перед лицом своего отца и многих людей: "Один Бог на небе и земле - Бог христианский, прочие же боги - прах и пепел!". При виде этого чуда сто шестьдесят человек уверовали в Бога и крестились, приняв в скором времени мученическую смерть от язычников. Святая Агния, по требованию языческих жрецов, была предана мучениям. Ее пытались сжечь на костре, как чародейку, но святая осталась невредима в огне, пребывая в молитве к Богу, после чего была убита ударом меча в горло. Святая дева-мученица была похоронена родителями недалеко от города Рима (около 304 года). На могиле святой Агнии совершалось много чудес. Мощи святой почивают в Риме в загородном храме, созданном в честь ее имени, по дороге Номентанской».

(Четьи-Минеи: 21 января, 5 июля).


Литература
Бадер О.Н. Каповая пещера. Палеолитическая живопись. М.: «Наука», 1965.
Балина Н.Н. К археологической реконструкции Канинского и Уньинского пещерных святилищ на Печорском Урале // САРВС. СПб., 2000.
Баранов С.М. Спелеорекорды Челябинской области. Плутон, бюл. №1. Челябинск, 1998, 31 с.
Березкин Ю.Е. Об универсалиях в мифологии // «Теория и методология архаики (ТЕМА)».. Вып.3: I. Стратиграфия культуры. II. Что такое архаика? СПб., 2003.
Житнев В.С. Археозоологические критерии «ритуальных медвежьих комплексов» верхнего палеолита // САРВС. СПб., 2000.
Косинцев П.А., Чаиркин С.Е. Культовые пещеры Урала // САРВС. СПб., 2000
Котов В.Г. Палеолитическое святилище со следами культа пещерного медведя на Южном Урале // САРВС. СПб., 2000.
Лесков Н.С. Некрещеный поп // Н.С. Лесков. Собрание сочинений. М., 1957.
Лялицкая С.Д. Дворцы под Землей: Очерки об уральских пещерах, Челябинск: ОГИЗ, 1939.
Петрин В.Т. Палеолитическое святилище в Игнатьевской пещере на Южном Урале. Нвосибирск: «Наука», 1992. 207 с.
Семенов И.А., Багин А.Л. Археолого-этнографические параллели некоторых артефактов на средневековых святилищах Европейского Северо-Востока // САРВС. СПб., 2000.
Сериков Ю.Б. Новый тип палеолитического святилища на Среднем Урале // САРВС. СПб., 2000.
Филиппов А.К. Святилище пещеры Труа Фрэр // САРВС. СПб., 2000.
Шевченко Ю.Ю. Домашние святыни: Богородица Пещерная на древнехристианских филактериях // Славянский ход / Отв.ред. Е.А. Резван. СПб – Сургут – Ханты-Мансийск, 2008. С.71-101.
Шевченко Ю.Ю. Христианские пещерные святыни. Т.2: Пещерные святыни христианской Руси: генезис, функционирование, контекст / Отв.ред. чл.-корр.РАН К.В. Чистов. СПб.: «Наука», 2010. 640 с., 248 илл.
Шевченко Ю.Ю., Богомазова Т.Г.. Уникальный погребальный макрообъект Шум-гора в контексте его культурной округи на Русском Северо-Западе. Светлой памяти безвременно погибшего Глеба Сергеевича Лебедева. Посвящаем… // Русский Север: аспекты уникального в этнокультурной истории и народной традиции / Отв.ред. Т.А. Бернштам. СПб., 2004.
Borst A. Die Katharer/ Stuttgfrt, 1953.
Machinsky D.A., Mousbakhova V.T. The Land of Aea, the Island of Aeaea and the Entrance to the Hades in Early Argonauticsand in Odyssey in the Light of Evidences on Pontic Region Preserved by the Ancient Tradition // Боспорский феномен: Колонизация региона. Формирование полисов. Образование государства. Материалы Международной научной конференции. Часть I. СПб.: Изд-во Государственного Эрмитажа, 2001.

Перечень иллюстраций.

Рис.1. «Игнатьевская Богоматерь». Сталагмит в виде отлитый поясной образ женской фигуры и искусственно подработанным Ликом, у стены зала «Келия старца Игнатия» в пещере Ямазы-таш (Симской). Урал. Фотография автора, 1996 г.
Рис.2. Предметы, свидетельствующие о современном почитании сталагмита «Игнатьевской Богоматери». Фотография автора, 1996 г.
Рис.3. Изваяние «черной Мадонны» (XII в.) в пещерной части кафедрального храма св. Бенедикта монастыря Монсерат (Испания). Фотография Т.Г. Богомазовой, 2005 г.
Рис.4. Изваяние «Лурдской Богородицы» в пещере над источником XIX в. Лурд, Франция. Фотография М.В. Соболевой 2007 г.
Рис.5. Сталагмит «равноапостольная Мария Магдалина» в Окситанских пещерах катаров (департамент Арьеж, Франция). Фотография М.В.Соболевой, 2007 г.
Рис.6. Сталагмит «Святая девочка» в Окситанских пещерах катаров (департамент Арьеж, Франция). Фотография М.В.Соболевой, 2007 г.


ПРИНЯТЫЕ СОКРАЩЕНИЯ

САРВС - Святилища: Археология ритуала и вопросы семантики. Материалы тематической научной конференции. Санкт-Петербург, 14-17 ноября 2000 г. СПб., 2000.

Рис.16-2.Золотой лавровый венец-диадема и шейная цепь с крюком-замком и медальоном с цветными камнями из богатого склепа с оружием на горе Митридат (по А.С. Уварову). Керчь, Крым.



Рис.17. Наперсная псевдоплетенная золотая цепь с украшениями – подвесками-медальонами из Джигинского (Тамань).
Рис.18.Золотая византийская монета, чеканенная между апрелем и августом 527 г., когда Юстиниан Iбыл соправителем своего дяди - Юстина I. «Замок» (центральная часть) наперсной золотой цепи из Джигинского.

Рис.19.Византийский рельеф «Слоновая кость Барберини» (Константинополь, первая пол.VIв.). Фрагмент. Изображена четырехгранная в сечении цепь с тремя округлыми подвесками на груди императорского коня. Полностью соответствует наперсной цепи с такими же подвесками из Джигинского (см.рис.17). Собрание Лувра. Париж, Франция.


Рис.20.Золотые пластины короны (стеммы) Константина Мономаха (1042-1078 гг.). Инсигния, подарена этим императором королю Венгрии Андрею I.. Константинополь, вторая половина XIв. Национальный музей Венгрии (Будапешт). Цв.
Рис.21.Стемма (корона) Анрея IВенгерского. император Константин и императрица Зоя в поясах-инсингниях с двумя свободно опущенными концами. Золото, эмаль. Константинополь, конец XIв. Национальный музей Венгрии (Будапешт).
Рис.22. Царь Давид. Миниатюра заглавного листа «Хлудовской псалтири».


Рис.23.Распятие из «кафедрального собора Кологны» (Cathedral of Cologne) в Германии (Кельн) 975-1000 гг. (1) или так называемое «Распятие епископа Геро, 975 г.» (2). Кафедральный собор Кельна. Германия.


Рис.24 (1,2).Процессуальный крест с Распятием из собрания музея Пешта с подпоясанной фигурой Христа. Пояс с двумя свободно спускающимися концами на торсе Христа. Начало XIIв. Будапешт, Венгрия.
Рис.24 (3).Распятие 1150-1175 гг. из Рейнских провинций Германии (RhenishorMosan). Обновление изделия в XVIв. (GiovanniBologna, ChristCrucified, ок. 1588). Национальная Галерея, Вашингтон, США.
Рис.25.Распятие «VoltoSanto» («Христос Триумфатор») из Луки (Италия). Цв.
Рис.26.Золотые пластины, положенные на пояс со свободно опущенными концами на Распятие «VoltoSanto» («Христос Триумфатор») из Луки (Италия). Цв.


Рис.27.Распятие из Луки без многочисленных золотых покровов, пожертвованных святыне в XIII-XVвв.
Рис.28.Извод (подражание) Луккского Распятия «Христос Триумфатор» из Гуарды (Италия). Цв.


Рис.29.Извод (подражание) Луккского Распятия «Христос Триумфатор» из Ливорно (Италия). Цв.


Рис.30.Икона с извода (подражания) Луккского Распятия «Христос Триумфатор» из Лоренцо (Италия). Цв.


Рис.31.Иконка с изображением Распятия из Луки XIII-XIVвв., Лука (Италия). Цв.
Рис.32.Наперсный крест с изображением Распятия из Луки XIII-XIVвв. Цв.
Рис.33.Напрестольный крест с изображением Распятия из Луки XIII-XIVвв. Цв.
Рис.34.Распятие на Магдебургских вратах Софии Новгородской 1152-1154 гг. Новгород Великий, Россия.


Рис. 35.«Христос Триумфатор» на фреске 1450 г. Дюссельдорф, Германия.


Рис.36. Фигуры в поясах со свободно ниспадающими концами на пластинах Магдебургских врат в фасетке с Распятием и у сцены с женами-мироносицами. Софиевский собор Новгорода Великого.


Рис.37.Сцена ареста Христа в Гефсимании: молодой апостол Иоанн (?) держит концы перевитого вервия – предположительно пояса Христова. Магдебургские врата Софии Новгородской.


Рис.38.Сценой бичевания Христа (подпоясанного перевитым поясом), в двух ракурсах. Бронзовая пластина Магдебургских врат Софии Новгородской.


Рис.39.Венценосец (с надписью «король») в поясе с двумя свободно опущенными концами рядом с дверной рукоятью в виде личины львинокефала (Горгоны?). Бронзовая пластина Магдебургских врат Софии Новгородской.


Рис.40.Мастер Авраам (в поясе с двумя свободно ниспадающими концами), собиравший бронзовые пластины Магдебургских врат, после их захвата в Сигунте в 1187 г., для использования в Софии Новгородской.

Рис.41.Фигура подпоясанная змеей на бронзовой пластине Магдебургских врат. Собор Софии Премудрости Божьей. Великий Новгород.


Рис.42.Распятие на золотой пластине (pace Ariberto) 1036 г. Милан, Италия.


Рис.43.Каролинги, Распятие. Слоновая кость, 880-е гг. Северная Франция.


Рис.44.Фрагмент бронзовых врат Санкт-Мария Капитоль, 1065 г. Кельн, Германия.


Рис.45.Хильдесхайм, 1015 г. Бронзовые врата Кафедрального собора.
Рис.46.Транспортировка «приплывшего морем» Распятия «Христос Триумфатор» от побережья в Луку. Настенная композиция Кафедрального храма. Лука, Италия. Цв.


Рис.47.Фигуры центрального портала Магдебургского кафедрального собора (до 1245 г.). Германия.


Рис.48-1.Портрет примикирия (сановного царедворца) Иоанна - вкладчика иконы Христос Вседержитель(1363). Дерево, левкас, темпера. Монастырь Пантократора на горе Афон (Греция).


Рис.48-2.Фридрих Второй Гоугештафен (1194-1250; 1228 вступил в Иерусалим) в «плетенном» («псевдоплетенном») поясе.

Рис.49.Христос-Вседержитель. Спас изображен подпоясанным перевитым поясом. Мозаика, до 886 г. Византия. Собор св. Софии, Салоники (Греция) Цв.



Рис.50. Христос Пантократор. Клавий на правом плече Христа, выступающий из-за прикрывающего его плаща, скрывает десница Спаса, поднятая в благословляющем жесте.Икона VIв. (энкаустика). Синайский монастырь св. Екатерины Цв.



Рис.51. Христос с апостолами. Христос в клавии в виде цепи. Мозаика апсиды Сан-Витале, Равенна (Италия). VIв. Цв.



Рис.52. Христос в клавии в виде цепи.Золотая пластина Паоло д’Оро (XIв.) из собора св. Марка. Венеция (Италия). Цв.



Рис.53. Икона Христос Пантократор (с клавием на правом плече). 1363 г. Монастырь Пантократора. Афон, Греция. Цв.



Рис.54.Христос Пантократор с клавием в виде сложносоставной золотой цепи застегнутой на правом запястье Спасителя, и переброшенной на правое плечо. Купол Кафедрального собора в Монтаране. Сицилия (Италия), XIIв.

Рис.1.Чернигов последней третьи Iтыс. н.э. – XIIIв. Условные обозначения: a– культурный слой колочинского времени V-VIIвв.; b– культурный слой с салтоидным материалом VII– начала IXв.; c– роменские отложения IX– начала Xв.; d– культурный слой с раннегончарной керамикой Х в.; f– древнерусские храмы XI-XIIIвв.; e– грунтовые погребения Х в.; n– городские укрепления X-XIIвв. Экспликация: 1.- Детинец. 2.- «Окольный град» (упомянут под 1078 г.). 3.- Укрепления предгородья или предуградья (упомянуто под 1152 г.). 4.- Елецкий Успенский монастырь, примыкающий к укреплениям «Окольного града», возле кургана Черная могила (основанный на месте явления чудотворной иконы Богородицы 6 февраля 1060 г.). 5.- Подол. 6.- Территория «Красного двора» Черниговских князей (с находками престижных вещей: золотой цепи-пояса, подвески-перпендулия, крышки от дароносицы, и серебряной чаши с танцующими Давидом и Мелодией). 7.- Городище «напротив кургана Гульбище» (по Д.Я. Самоквасову). 8.- Ильинский пещерный монастырь под Болдиногорским некрополем.

ЗОЛОТАЯ ЦЕПЬ: ПОЯС «В МЕРУ ГРОБА ГОСПОДНЯ»


К числу находок, поступивших в Черниговский исторический музей в 1958 г. с территории «Красного двора» (рис.1:6) - загородной резиденции черниговских князей, относится «сплетенная» из золотой проволоки, восьмигранная в сечении золотая цепь (рис.2), общим весом в 277,3 г., достигающая в длину 173,6 – 174,2 см. Цепь завершена окончаниями-обоймами, «которые напоминают головы змей» [Попудренко, 1975, с.85]. Полных аналоговпо размерам, в сочетании со сложностью и изысканностью восьмигранного псевдоплетения, эта вещь не имеет. Комплекс предметов [Шевченко, 1992, с.62-65; 2005, с.126-159], обнаруженных на незначительной площади (около 4 Х 4 м), и характер древнерусского культурного слоя в этом месте древнего Чернигова, сказались на датировке найденной золотой цепи: ее отнесли к XIIIвеку [Древнее золото… 1975]. Здесь были найдены:
Рис.2.Золотая цепь – пояс с территории «Красного двора» - загородной резиденции черниговских князей (Музей исторических драгоценностей. Украина) [Древнее золото, 1975]. Рис.2.Золотая цепь – пояс с территории «Красного двора» - загородной резиденции черниговских князей (Музей исторических драгоценностей. Украина) [Древнее золото, 1975].
Рис.3.Изображение Давида и Мелодии на дне чаши из Чернигова (на ободке дна - граффито мастера: «наумъ»). Фото художника Черниговского исторического музея Георгия Йозефовича Петраша, 1958 г. при поступлении в Черниговский исторический музей. Серебро, чернь, чеканка. XIIвек. Музей исторических драгоценностей, Украина.
Рис.4.Фрагмент миниатюры «Распятие» (Никодим с чашей-ситулой в руке у подножия Креста). Киликийское Евангелие начала XIв. (из собрания Армянского патриарха в Иерусалиме). Собрание Матенадарана в Ереване, ф.No974, л.32. Армения. Прорисовка автора.


1) Серебряная с чернением и позолотой двенадцати лопастная - «лепестковая» чаша для причастия с прочеканенным на дне изображением танцующего Давида и Мелодии (рис.3), и с прописанным по торцу поддона граффито: «наумъ». Это дериват киликийской чаши [Poutzko, 1974,р.261-279; Свирин, 1972, с.66,69, табл.27-28], форма которой известна по миниатюре со сценой «Распятие» в киликийском Евангелии XIв. из библиотеки Армянского патриарха в Иерусалиме [Шевченко, 1992, с.63]. Судя по миниатюре, где чаша изображена как Грааль, в виде ситулы с дужкой ручки (рис.4), подобные чаши, связанные с образом Крови Христовой, исполняли функции потиров в обряде причастия. Черниговская чаша очень близка серебряной чаше (рис.5), найденной в оз. Вильгорт на Южном Урале, которую обычно датируют серединой - второй половиной XIIв. [Poutzko, 1974,р.261-279; Бочаров, 1988, с.293-306]. Прототипом подобных чаш для причастия были античные «лепестковые» чаши, известные на территории Передней Азии и Египта (рис.6) с самых древних времен. Василий Пуцко и Генрих Бочаров [Бочаров, 1988, с.295; Poutzko, 1974,р.261-279] отметили сходство пропорций и вида обеих чаш - вильгортской и черниговской, с нижней частью западноевропейских цибориумов (дарохранитенльниц). Не хватало только крышки, чтобы считать чашу из Чернигова именно таким литургическим предметом.
Рис.5.Изображение Давида и Мелодии на дне киликийской чаши из озера Вильгорт на Урале. Серебро, чернь, чеканка. XIIвек. СобраниеГосударственного Эрмитажа. Фото Александра Алексеевича Попко (Институт археологии АН Украины), 1966 г. Рис.6.«Лопастная» чаша из погребения Псусеннеса I, (992 до Р.Х.). Египет. Александрия. Золото, электр, гравировка. Каирский музей коптского искусства (http://touregypt.net/featur...). (Египет).

2) Очередной находкой на том же участке, была массивная (около 400 г.) золотая крышка от дароносицы лотарингской работы (Маасская область) последней третьи XIIв. с «изображением льва и Геракла» [Даркевич, Едомаха, 1964, с.253], видимо передающего один из библейских сюжетов: пророк Даниил во рву со львами, либо единоборство со львом Самсона. Последняя композиция является распространенной как раз в области Мааса, где по предположению В.П. Даркевича была произведена крышка, например: сюжет Самсон со львом, исполненный в торевтике Николо да Вердено (Вердуна) 1181 г. (Маас), имеется в Приютской церкви Клостернейбурга [Яковлева, 1988, рис.на с.202]. Золотая крышка также относится к классу литургических предметов, видимо, случайно составив с серебряной позолоченной чашей некое единство, превратившее обе эти драгоценности различного происхождения в единую дарохранительницу

Рис.7.Золотой перпендулий, украшенный жемчугом и изумрудами (подвеска от византийского венца - стеммы, соответствующей по табелю о рангах Византийской империи достоинству императора или кесаря; стеммы архонтов – князей – исполнялись в серебре). Цв.

3) Еще одна вещь из слоя на том же участке - золотой перпендулий (подвеска) от византийской короны - стеммы (рис.7), напоминающий серебряные подвески, найденные в составе клада из Старой Рязани [Монгайт, 1955, с.145, рис.115:2,4]. Черниговский перпендулий выполнен более изящно, и, судя по более престижному металлу (золото) и украшению жемчугом и изумрудами, предназначен для стеммы, владелец которой имел более высокий статус в табели о рангах Византийской империи, нежели владельцы серебряных венцов. Данная драгоценность относится к инсигниям, предназначенным для персон самого высокого положения (император, кесарь). Все предметы были различны по источнику и по времени поступления в это некогда единое, видимо, княжеское собрание.

Рис.8.Моливдовул (свинцовая вислая печать) Артавадза 1095-1097 гг. Фото художника Черниговского исторического музея Георгия Йозефовича Петраша, 1958 г. Собрание Черниговского исторического музея им. В.В. Тарновского.

4) Великокняжеский статус, этих находок и их длительную аккумуляцию - с конца XIдо второй половины XIIв. - подтверждает найденный в процессе последовавших археологических раскопок на том же участке моливдовул - свинцовая вислая печать, принадлежавшая византийскому дипломату (1094-1096 гг.) Артавазду, в высоком чине императорского протоспафария [Шевченко, 1992, с. 63-64; 2005, с.127]. Моливдовул (булла) «опечатал» две золотые проволочки (рис.8), скреплявшие какой-то достаточно важный документ (императорское послание?) или футляр с таким документом. Находка буллы византийского дипломата перекликается с наличием в месте находки перпендулия от византийской стеммы (инсингнии достоинства кесаря-архонта, учитывая, что только жену черниговского князя Олега Святославича – имперскую аристократку - Феофанию из дома Музалонов дипломатия Византии величала «архонтиссой Руси»).

Рис.9. Золотой пояс-цепь и золотой перпендулий с территории «Красного двора» при поступлении в Черниговский исторический музей (фото художника Черниговского исторического музея Георгия Йозефовича Петраша, 1958 г.). Музей исторических драгоценностей, Украина.

5) Пятой находкой в том же квадрате (4 х 4 м), где находился перпендулий (рис.9) был «сплетенный» из тонкой золотой проволоки в виде цепи, пояс, которому посвящен настоящий экскурс.
Если золотая крышка, перпендулий и серебряная чаша были закуплены местным Историческим музеем почти сразу же, то золотую цепь, случайно выброшенную экскаватором при выборке котлована жилого дома, подобрали мальчики, и всю зиму 1957/1958 г. это изделие служило тягловым поводком для детских саней. Весной, отец одного из ребятишек использовал найденную цепь в качестве подвижного поводка для собаки, прикрепив один из наконечников к ошейнику, а второй скользил по стальной проволоке, протянутой через весь двор усадьбы. При просьбе одного из соседей, заметившего блеск золота в местах трения о стальную проволоку, продать ему цепь, хозяин усадьбы обратился в Черниговский исторический музей, которым золотая цепь была приобретена (позднее передана в Музей исторических драгоценностей Украины в Киеве). На месте четырех драгоценных находок, представлявших единое собрание длительной аккумуляции, были проведены археологические раскопки отрядом Любечской археологической экспедиции Института археологии АН СССР под руководством Б.А.Рыбакова[1].

Рис.10-1.Клад с Александровской площади (территория современного Центрального рынка) в Чернигове 1887 г. [Кондаков Н., 1896, с.122, табл.XI].

Рис.10-2.1.- Золотой медальон со св. Димитрием из Джоуматинского монастыря (Грузия). Константинопольские мастерские, около 1100 г. Собрание Лувра, Париж, Франция. 2.- Медальон со св. Георгием. Константинополь, XIIв. Собрание музея Метрополитен, Нью-Йорк (США).

Рис.11.Константинопольский медальон-реликварий со св.вмч. Георгием (и Димитрием на обороте), несущий «латинские» признаки первых десятилетий XIIIв. Собрание Британского Музея, Великобритания. Цв. На той же территории, прилегающей к «Красному двору», примерно в 70-80 м к югу, еще в 1887 г. был обнаружен клад (рис.10-1), включавший пять пряслиц из пирофиллита (овручского «шифера») с тамгами, и престижные вещи [Корзухина, 1954, с.20, 138, 149; Кондаков, 1896, с.122, табл.XI]. Среди них были поврежденная шейная серебряная цепь, и золотые украшения, в том числе - пара маленьких эмалевых колтов с поясными изображениями св. Димитрия и св. Георгия в патрицианских облачениях, датированных около 1202 года [Рыбаков, 1971, с.46, кат. № 53, 54]. Полностью аналогичные изображения украшают вещи, во множестве расходившиеся из Константинополя (рис.10-2) с конца XIи на протяжении всего XIIвека. Не позднее самого начала XIIIв. датируются и все прочие многочисленные предметы, найденные на территории этой великокняжеской усадьбы. Византийские вещи, несущие «латинские» признаки (рис.11), появившиеся после захвата Константинополя крестоносцами в 1204 г., и наполнявшие восточный христианский мир на протяжении четверти века до прихода монголов, здесь не найдены. Это свидетельство гибели «Красного двора» Чернигова на упомянутые четверть века ранее, а не при ударе Менгу-хана в 1239 года. Скорее всего, гибель этой территории приходится на время пожара 1214 г., когда был убит легитимный черниговский князь Всеволод Святославич Чермной, а город был «взят на щит» войсками Рюрика Ростиславича Смоленского.
Найденные на территории «Красного двора» драгоценности отложились в самом конце великой феодальной войны, сотрясавшей Русь почти 80 лет, и их потерю затмили дальнейшие - еще более трагические события: столкновение с монголами, убийство великого киевского и черниговского князя Михаила Всеволодовича в Орде, и превращение бывшего ядра «Русской земли» - Чернигова и Киева - в Литовско-Ордынское пограничье, часто переходившее из руке в руки, до окончательного захвата Великим княжеством Литовским, спустя почти столетие (1356-1358 гг.). Видимо, этим объясняется выпадение из русской и христианской действительности вещи, входившей в число особо чтимых предметов христианизированной Руси и всего христианского мира.

Аналогии, приводившиеся найденной черниговской золотой цепи, имели с ней довольно отдаленное сходство как по стилю и манере, так, в особенности - по технике исполнения (о чем ниже). Средневековые изделия этого типа оказывались более простого «плетения» – четырехгранными, намного реже - шестигранными в сечении, как серебряные наперсные цепи с зооморфными («драконоголовыми») наконечниками [Рыбаков, 1949, с.59] из клада у Борисоглебского собора в Чернигове XIIв. (рис.12-1; 12-2) [Кондаков, 1896, табл.XIII], аналогичные цепи из Киева, шейная цепь из Новгорода Великого (рис.13), и серебряная раннесредневековая цепь (рис.14) из Эланда (Швеция) [TheNationalMuseum… 1957, p.77]. Подобные изделия на исходе раннего и на протяжении высокого средневековья либо предельно просты (четырехгранны в сечении), как цепь из Боруцина (Польша) XIв. (рис.15-1), цепь из клада в Киеве (усадьба Лескова),цепь с привешенными «звездчатыми» височными кольцами из клада у д. Лески под Орлом (рис.15-2) [Уваров, 1910, с.120-122, рис.3], либосовсем иначе «сплетены», как, например, золотой браслет из клада начала XIIIв. на Михайловской горе в Киеве (рис.16-1) [Рябцева, 1999, с.236, 237, рис.6, 7:1,3]. Рис.12.Серебряные, плетеные цепи из клада у Борисоглебского собора в Чернигове конца XII– начала XIIIвека.


Вещи (обрывки массивной цепи) из Киевского клада (усальба Лескова) и Борисоглебского собора в Чернигове.
Рис.14.Раннесредневековая серебряная цепь из Эланда, Швеция. Рис.15-1.Цепь. Серебро. Боруцин, Польша, XIв. Наконечники в виде «волчьих» головок и фрагмент цепи (увеличено).

Рис.15-2.Цепь с подвешенными «звездчатыми» височными кольцами из клада в д.Лески под Орлом [Уваров А.С., 1910, с.120-122, рис.3].
Рис.16. Браслет из клада на Михайловской горе в Киеве. Золото. XII-XIIIвв.

Украшения в виде цепей появились в «варварском мире» IV-VIвв., как подарки императоров Рима и Константинополя иноплеменным вождям, в качестве инсигний – брактэатов [LindenschmidtL., 1864, taf. IV:6, VI:5, X:7, XI:6], маркирующих положение последних по отношению к Империи. Таковы золотая четырехгранного плетения цепь из Унтерзибенбрунна (Австрия); цепь из Михаэльсфельда (Джигинское) на Черноморском Кавказском побережье; золотая четырехгранная в сечении цепь из погребения 1 на р. Морской Чулек [Засецкая, Казанский, Ахмеров, 2005, табл.II:3] близ устья Дона. Богатое погребение в Боспорском склепе (с мечем в серебряных ножнах, золотым лавровым венком на золотой пластине-венце, датированное монетами Рескупорида VII– 262 г.н.э.) на горе Митридат сопровождалось цепью с характерным крюком-застежкой, с привешенным медальоном с цветными камнями (рис.16-2) [Уваров, 1910, с.120, рис.73]. Псевдоплетеные - составленные из сложноизогнутых звеньев - цепи использовались и как пояса (Суджа, Унтерзибенбрунн), или как наперсные украшения для ношения на груди медальонов-инсигний (с ликами римских или восточно-римских императоров), украшений и амулетов (Джигинское, Морской Чулек); использовались такие цепи и в качестве ожерелий (Боспор, Хохвельден).
Но изделия на исходе римского периода и в начале самого раннего средневековья почти все четырехгранны в сечении, как западноевропейский серебряный пояс-цепь Vв. [StadlerPeter, 1988, p.318, taf.44, VII: 30 a– f], и «сплетены» в упрощенной схеме, распространяющейся с эпохи Великого переселения народов по всей Европе. Такова синхронная Суджанскому поясу цепь из погребения 1 могильника у Морского Чулека и цепь из Джигинского (рис.17) [Кропоткин, 1962, c.21, No9, рис.14; Артамонов, 1962, c.77,152; Засецкая, Казанский, Ахмеров, 2005]. Подобное упрощение могло быть результатом увеличения спроса (и последовавшего предложения) на подобные украшения, имеющие характер инсигний, в эпоху невероятно размножившихся «варварских королевств» позднеримской эпохи.
Замок-крюк цепи из Джигинского – это обрамленная золотом, золотая же византийская монета 527 г. (рис.18) с изображениями императоров Юстиниана Iи Юстина I. Прочие четырехгранные в сечении цепи также предназначены для подобных подвесок, и некоторые сохранили нумизматические индикации римских императоров, например, Каракаллы, как цепь из Фракии [Фракийское искусство…, 1974, c.249, 270, кат.No417]. Крупный золотой медальон с изображением императора Валента входил и в состав клада у Силадьшомьйо (Венгерская Трансильвания) наряду с золотой цепью – поясом [Щукин, 2004]. Наперсная цепь четырехгранная в сечении с тремя круглыми подвесками (рис.19) украшает на диптихе «Слоновая кость Барберини» (Константинополь, перавя пол.VIв.) грудь императорского коня, очень точно имитируя напрсную цепь из Джигинского (см.рис.17). Подобные украшения-подвески иногда встречаются в изображении конской сбруи [Артамонов, 1962, с.221, рис.], сменяя нагрудные фалары и конские налобники сарматского времени [Ростовцев, 1993, с.39-56]. Семиотически подобное изображение вряд ли возвеличивало социальный статус иноплеменных вождей и варварских королей на службе Византии, приравнивая последних к положению скота, предназначенного для верховой езды. Цепь на императорском коне передана псевдоплетеной, как весь класс рассматриваемых предметов.
Инсигнии-пояса, составляющие редчайшую находку времен перехода от античности к раннему средневековью (Суджа, Унтерзибенбрунн, Силадьшомьйо), и восходившие к особо почитаемой реликвии – поясу Спасителя (о чем ниже), встречаются в иконографии вплоть до рубежа раннего и высокого средневековья: Это пояс с двумя свободно свисающими концами на эмалевом изображении Константина Мономаха (рис.20) (1042-1078 гг.) и императрицы Зои на золотых пластинах, составляющих стемму (рис.21), подареную этим императором Византии венгерскому государю Андрею I[Моран, 1982, с.252-253, илл.423-424; Лихачева, 1986, с.193], в знак его королевского достоинства. Данная традиция изображения пояса-инсигнии отразилась и в искусстве миниатюры: библейский царь Давид изображен в таком же поясе (рис.22) на «заглавном» листе «Хлудовской Псалтири». Данная деталь в христианском искусстве задана изображениями Распятий. Таков «перевитой» пояс на фигуре Христа с Распятия (рис.23), известного как «Распятие архиепископа Геро» из Кельнского собора (Cathedral of Cologne) в Германии, 975 г.; пояс со свободно опущенными концами на Распятии XIIв. (рис.24:1,2) из собрания Национального музея Венгрии (Будапешт). Более выражена в исполнении эта деталь фигуры Христа, как пояс-цепь, - на Распятии 1150-1175 гг. из Рейнских провинций Германии (рис.24:3).
Размеры черниговской золотой цепи не находили точных аналогий среди цепей высокого средневековья X-XIIIвв., но позволяли говорить о ее функциональном использовании в качестве пояса, примыкающего к серии аналогичных инсигний эпохи Великого переселения народов (Унтерзибенбрун, Суджа). Такой пояс носили с двумя свободно опущенными концами, как «пояса-подвязки», известные в византийской иконографии святых воинов X-XIIвв. [Банк, 1960, No70-«б», 79-80, 84, 97]. Наиболее выражены особенности ношения пояса-инсигнии и, одновременно - реликвии, на Распятии «VoltoSanto» - «Христос Триумфатор» (рис.25) [Schnurer, Ritz, 1934], установленном в 1202 г. в Лукке (Италия), при сравнении их с поясами на фигуре Константина Мономаха, с упомянутой стеммы венгерского короля (см.рис.20;21), или на царе Давиде из Хлудовской Псалтири (см.рис.22).
Когда с Фигуры распятого Христа в Лукке удаляют тиару, пектораль и многочисленные поясные пластины-украшения (рис.26), наложенные при торжественной установке святыни в городе (1202), под ними остается первоначальный пояс со свободно свисающими концами, в виде достаточно тонкой золотой или золоченой цепи (рис.27), обычно скрытой накладками времен высокого средневековья. Многочисленные реплики Луккского Распятия в Гуарде (рис.28), Ливорно (рис.29), Лоренцо (рис.30) и множестве других европейских городов, и увеличение потока паломников к святыне, привели к тиражированию ее изображений в виде иконок (рис.31), наперсных (рис.32) и напрестольных крестов (рис.33). Моду на ношение пояса с двумя свободно опущенными концами инициировали святыни стиля "VoltoSanto", известные в Европе и задолго до появления Луккского Распятия. Распятия этого стиля имеюся в уникальном деревянном храме в Урнесе (Норвегия) 1060-1130 гг.
На отлитых около 1152 г. в Магдебурге бронзовых храмовых вратах помещено Распятие с подпоясанной фигурой Христа (рис.34), относящееся к стилю «Христос Триумфатор», сходное с Лукксой святыней. Реплики Магдебургского Распятия отражены, в частности, более поздней (ок. 1450 г.) фреской из Дюссельдорфа (рис.35), где также переданы свободно опущенные концы пояса Спасителя. Размещенные на Магдебургских вратах Софии Новгородской фигуры также аналогично подпоясаны – с двумя свободно свисающими концами (рис.36). Два конца перевитого вервия (подпоясывающего Христа?) на другой пластине Магдебургских врат держит молодой человек, прильнувший к Иисусу (рис.37) в сцене ареста на Елеонской горе. Это вервие следует считать поясом Христа, поскольку в том же перевитом поясе Иисус изображен в сцене бичевания (рис.38) на следующей бронзовой пластине того же памятника торевтики. В поясах с двумя свободно свисающими концами изображены фигуры венценосцев (рис.39) на бронзовых пластинах Магдебургских врат, когда они украшали собор в столице Швеции Сигунте. Данный элемент одеяния соответствует времени изготовления врат между 1152-1156 гг., поскольку пластины врат готовились по заказу Магдебургского епископа Вихмана (1152-1192 гг.) и Плотеского епископа Александра (1129-1156 гг.) [Царевская, 2001]. После захвата врат новгородской дружиной во время разгрома шведской Сигтуны в 1187 г., в таком же поясе с двумя свободно ниспадающими концами изображен мастер Авраам (рис.40), собиравший бронзове пластины врат для собора Софии Премудрости Божией в Великом Новгороде. Одна из фигур Магдебургских врат изображена в поясе в виде двуглавой змеи (рис.41), что лишний раз подчеркивает семантический статус пояса, связанный с образом змеи.
Мода на пояса рассматриваемого типа задана не Распятием из Луки, а какой-то намного более ранней христианской святыней. Раннее Распятие «Христос Триумфатор» из Магдебурга, изображенное на вратах из Сигунты (Магдебургские врата Софии Новгородской), отличается округлой пряжкой (см.рис.34); а пряжки, изображаемые на поясах таких Распятий (см.рис.138), встречены в ранней торевтике Милана (рис.42) - на Распятии 1036 г., и имеются на каролингских Распятиях IXв. (рис.43). Здесь связь пояса со змеем также передана и подчеркнута общей композицией рельефа. Думается, не иным было Распятие на бронзовых вратах 1065 г. из Санкт-Мария Капитоль в Кельне (рис.44), или бронзовых вратах 1015 г. из Хильдесхайма (рис.45).
Ажиотаж при транспортировке от морского побережья в город Луккского Распятия (рис.46), приплывшего по морю в 1202 г., также мог бы способствовать распространению моды на подобные пояса, однако этого не произошло. Анализ иллюстративного материала «Всемирной истории» Макса Вебера, в издании А. Каспари [1903], свидетельствует, что окончание использования такого типа поясов приходится на рубеж XII-XIIIвв., когда аналогичные золотые или позолоченные плетенные и псевдоплетенные пояса-цепи встречаются исключительно на распятиях стиля «VoltoSanto». Наиболее поздним изображением пояса с двумя свободно ниспадающими концами следует считать изображение такой подпояски на фигурах «разумных дев» (рис.47) – дев-мироносиц с портала Магдебургского кафедрального собора (до 1245 г.). С начала XIIIв. мода на пояса со свободно свисавшими двумя концами уступает место иной: на миниатюре XIIIв. государственный казначей Франции, а на миниатюре XIVв. германский император Генрих VIIизображены при поясах, пряжки которых дают возможность свободно свисать только одному концу [Каспари, 1903, рис.122,155]. Но это такие же тонкие пояса-цепи, как пояс конца XIIIв. на Фридрихе IIГоугенштафене (рис.48-1), или на дарителе иконы, изображенный «ошую» под Ликом «Христа Пантократора» 1363 г. (рис.48-2) [Банк, 1960: № 104-105]. Пояса с одним свободно свисающим концом известны с рубежа XII-XIIIвв. и в иконографии св. Франциска Ассизского, в частности – в иконописи XIIIстолетия из собрания Ватикана (инв.40023 и 40002) школы Джунты Пизано (1260-1270) и Маргаритоне Д’Ареццо (1270-1280) [Пьетранджили, 2001, с.28, илл.3, 4].
Подпоясанный Христос Вседержитель появляется в византийском искусстве достаточно рано: 886 г датированы храмовые мозаики с этой деталью одеяния (рис.49). Пояс на Распятии стиля «Христос Триумфатор» ("VoltoSanto") из Лукки со свободно опущенными двумя концами (см.рис.27), исполненный для той манеры ношения, к которой предназначен черниговский золотой пояс, является наиболее поздним изображением принадлежности костюма такого рода. Завязаными в узел, подобные длинные пояса известны и в византийской иконографии «Распятия Христова» на фигуре Спасителя, начиная с XIв. [Банк, 1960, № 83, 85, 87].
Кроме подпояски, множественные изображения Спаса, начиная с самых ранних (рис.50; 51) имеют на правом плече хитона изображение клавия (рис.52; 53) - вертикальной полосы, - знака послушничества, символа чистоты и совершенства человеческой природы Христа [Сергеев, 2000, с.7, рис.12; Антонов, 1912]. Считается, что эта деталь одеяния, обозначала императорское (патрицианское) достоинство в Византии, в связи с чем, часто фиксируется ее присутствие в иконографии царей Давида (см.рис.22) и Соломона, в качестве поясов, хотя и в более поздние времена опоясанными в иконографии представлены также фигуры архангелов. Последнее имеет обоснование в тексте «Апокалипсиса»: «И вышли из храма семь Ангелов, имеющие семь язв, облеченные в чистую и светлую льняную одежду и опоясанные по персям золотыми поясами» [Откр.15:6]. С этой деталью архангельского облачения связана семантика диаконовского ораря.
Клавий на изображениях Христа соотносят с позументом хитона или тоги. Но происхождение этой детали Его облачения, на наш взгляд, связано с золотым поясом в виде цепи. Именно в золотом поясе предстает Христос ап. Иоанну Богослову, который видит: «посреди семи светильников, подобного Сыну Человеческому облеченного в подир и по персям опоясанного золотым поясом» [Откр.1:13]. Все это связывает глубинную суть подобных изображений с семантикой дьяконовского ораря, в том числе, в ранних изображениях святых диаконисс (см.ниже).
«Рукоположенному диакону архиерей сам подает и священныя одежды, приличныя его званию: и возлагает на него орарий не на правое, но на левое рамо. Симеон Солунский (в главе 162) говорит: "затем возлагает на него священныя одежды, приличныя степени. Ибо он поставлен не для того, чтобы заключать врата (церковныя), и не для того, чтобы возжигать светильники, или выводить оглашенных, но для служения таинствам, пред которыми трепещут ангелы. Для сего, получив ангельский чин, рукоположенный диакон облачается орарем, который, вися на раменах, образует крилья ангелов и на котором написана трисвятая песнь ангельская. Орарь возлагается на левое рамо потому, что диакон занимает низшую степень священнаго сана, и имеет одну обязанность священнослужения, – обязанность служителя. Акогда он посвящается во пресвитера, тогдаорарь с леваго рама простирается и на правое: потому что пресвитер принимает сугубую благодать – и служить, и совершать таинства"» (подчеркнуто мной, - Ю.Ш.)[Настольная книга…, 1983, с.122]. Именно так и выглядит цепь пояса, возложенная на правое плечо Спаса-Пресвитера (Иерея), как «Архиерея вовек по чину Мелхиседека» (см.рис.51; 52; 53).
Как золотой пояс клавий изображен на деснице Христа Пантократора на мозаике XIIв. (рис.54) в куполе собора в Монтаране на Сицилии: Тонкая золотая цепь в два оборота овивает запястие Пантократора, и, провисая над поднятой в благословении десницей, переброшена через правое плечо, за спину. Точно так же, в виде цепи клавий (клав) передан на ранних – VIв. – изображениях Иисуса в мозаиках Равенны (см.рис.51). Как цепь эта деталь изображена и на святыне Пала д’Оро - золотой эмальерной пластине XIв. (см.рис.52) из собора Сан-Марко в Венеции. Всюду Иисус изображен священником, как в композиции «Христос Иерей» Софиевского собора в Киеве, где «орарь [пояс, - Ю.Ш.] с леваго рама простирается и на правое». Данные иконографические аналогии черниговскому золотому поясу, помогают понять характер этого памятника ювелирного искусства и целенаправляют определение времени его изготовления.
Наконечники черниговского золотого пояса-цепи, сравнивались с иными зооморфными («змееголовыми») средневековыми навершиями, ни по стилю, ни по технике изготовления, не соответствовавшие искомым. Украшенные сканью и красной яшмой обоймы-наконечники (рис.55), хоть и не совсем лишены зооморфных черт, на которые указывают исследователи [Попудренко, 1975, с.82-86; Рябцева,1999, с. 228-240], но они имеют плоский торец, который я рискнул бы назвать печатьевидным (рис.56). Тривдавления на поверхности торцов наконечников расположены вне какой-либо связи с предполагаемым отверстием ротовой полости, и не являются зооморфным признаком некой «змееголовости», но корреспондируют с тремявставками красной яшмы на каждом наконечнике. Такое оформление предполагает кроме зооморфности и иную семантику, например - символ «Триединства» (как знак «Орфилама»), которое стало общехристианской догмой после Первого Вселенского собора 325 г. в Никее.
В существующие подборки древнерусских украшений [Рябцева, 1997; 2005]не входило рассмотрение именно «плетеных» (псевдоплетенных) цепей, моделирующих некую змееобразность, но их перечень оказался достаточно показательным. Несколько обобщенной представляется декларируемое «сохранение античной традиции», поскольку речь должна идти о многих традициях, сохранившихся с античного времени. Подобная генерализация материала послужила начальным этапом исследования по сведению воедино всех памятников, сохранивших для раннего средневековья черты более древних стилей и образов. При исследовательском синтезе имело место объединение средневековых вещей, относящихся к различным древним традициям, в единый класс явлений - некой «всеобщей змееголовости», хотя они не являлись бы монотипными и для периода Древнего Мира.
Образ змеи, как представителя фауны, достаточно дистанцированной от человека, в силу общечеловеческой видовой фобии к этим пресмыкающимся, сформировался не то что в античные, а скорее – в палеолитические времена, и в этом плане образ змеи служил защитным, и даже опасным, из-за своей смертоносной силы, оберегом. Но существует и альтернативная позиция данному пониманию образа змеи. В таком контексте представляется плодотворной попытка разграничить материал по фаунистическим признакам там, где они выражены [Шевченко, Богомазова, 2003,с.244-256, 299-300].
Так, в наконечниках браслетов Vв.н.э. (рис.57) [Казанский, 1997, с.193, рис.8:10: «Киев»; Рябцева, 1999, рис.2:5; Laszlo1974: Kat. No37-38: «Бадкопуста. Венгрия»], или в наконечниках-замках на «плетенных» из золотой проволоки браслетах из погребения в реке Суджа у Большой Каменки (рис.58; 59) [Мацулевич, 1933, с.577-597], как и на иных подобных браслетах из Поднепровья (Киев) и Северного Причерноморья [Казанский, 1997, с.184, 191, рис.5:5; Рябцева, 1999, рис.2:4: «Браслет. Золото. Северное Причерноморье. Vв. Колл. Оружейной палаты»], ясно различаются, переданные полудрагоценными камнями и стеклянными эмалевыми вставками, «затылочные пятна» (рис.60), расположенные на «змеиной» голове, за глазами, ближе к туловищу. Такие пятна являются отличительными признаками обыкновенного ужа [Брэм, 1992, с.39-40][2]. Они отличаются от часто передаваемых «ушек» драконоголовых существ (рис.61), соответсвуя «затылочным» желтым пятнам ужа обыкновенного (рис.62:1), или не выделяющимся по цвету «затылочным» пластинам ужа водяного (рис.62:2).
Подобная атрибуция вызывает ассоциации с восточнославянскими преданиями о «Царе-уже», приползающем на поминальную Фомину неделю, на Рахманную пасху, или на праздник Троицы, - к траве «ужачка» - «офиглесиум» (третичный реликт Полесья, типа хвощей), чтобы сбросить свои «золотые рожки», растущие там, где у обычных ужей желтые пятнышки на голове [Шморгун, 1980, с.47-50; Афанасьев, 1994, с.332, прим.3]. По существующим поверьям, эти золотые рожки надо поймать непременно на красный пояс, и, завязывая его узелком, бежать без оглядки, - то есть, придерживаться правил, как при добывании «цветка» папоротника в ночь на Ивана Купала; а «золотые рожки» являются талисманом-аналогом «папоротникова цвета».
Отметим, что ужей, к которым относились как к безобидным и полезным «змиям», в отличие от ядовитых змей, называемых и в зоологической систематике, и в народной восточнославянской традиции «гадами» [Маркевич, 1991, с.91]; так вот, на Украине ужей часто держали в домах в качестве мышеловов, вместо кошек, доверяясь ужам в защите от ядовитых змей во время сна в поле [Забылин, 1880, с.280]. Ужей считали покровителями домов, где они поселились [Стаценко, 1993, с.232], и относили именно к ним положительное [Афанасьев, 1994, с.633-634] первохристианское пожелание: «Будьте мудры как змии и кротки как голуби» [Мф.10:16]. «Голубая змейка» - спутник и символ бога врачевания Асклепия эллинистического (древнегреческого) мира, также передавалось изображением ужа обыкновенного (водяного), что видимо, было хорошо известно авторам Евангелий, писавших на койне (древнегреческом). Популярность этого пресмыкающегося в Римской империи накануне новой эры (рис.63) и два века спустя после Рождества Христова (рис.64), документирована многочисленными находками эпохи Антонинов, и позднее, до IVв.н.э. (рис.65)
Следует считать, чтовосточнославянское поверье об уже-защитнике восходит к апокрифическим представлениямраннехристианских времен, - к рассказу об уже, который ликвидировал течь и уничтожил мышь, которая грозила прогрызть (или прогрызла) днище Ноева ковчега [Шевченко, Богомазова, 2003, с.249]. По литовской версии аналогичного предания, уж просто заткнул дыру в днище Ноева ковчега, и, возможно потому жизнь ужа в народных представлениях восточных славян и западных балтов столь значима, что убивший ужа (как срубивший дуб), непременно умрет, либо в его хозяйстве начнется тотальный падеж скота [Кербелите, 2001, с.53-54, 394]. Такие апокрифические сюжеты, наравне с прочими подобными, особенно ярко представленными в фольклорно-этнографическом материале Украины, происходят от апокрифов, распространенных с первохристианских времен в ранних христианских общинах. Но родиной подобных представлений были не пустынные ландшафты Палестины и Ближнего Востока, откуда пришли изначальные апокрифические версии, а болотистые - по месту обитания водяного ужа – местности Юга и средней полосы Европы, где греки и фракийцы представляли символ медицины обыкновенным ужом [Брэм, 1992, с.39-40]. Христианские общины, где могли зародиться подобные представления, были основаны св. ап. Андреем Первозванным в Малой Скифии на Дунае, в месте предполагаемой «Дунайской прародины славян» [Шевченко, 2003, с.116-122].
Связь полезного «змия» (ужа) с поясом намечена не только памятниками материальной культуры, типа черниговского золотого пояса с ужеголовыми наконечниками. Отмечено, что «в фольклорных текстах устойчивы два образа пояса: пояс-обруч (ограда) [охранительный «царь-круг», или «свят-круг», - Ю.Ш.] и пояс-змея» [Байбурин, 1992, с.11]. Отметим также, что уж (змий) в мифологическом и в сказочном виртуальном пространстве на юге восточнославянского мира маркируется образом персон царственных: либо «царевна-ужовна», либо царевич, обращенный в ужа [Ящуржинский, 1991, с.558-561,565,567], что связано с семиотикой пояса, представляющего «знаковый комплекс, повествующий о социальном статусе человека» [Байбурин, 1992, с.8].
Этнографически на Юге Восточной Европы (Украина и юг Белоруссии), как предмет магической силы, зафиксирован именно «скрученный пояс» [Иванов, 1991, с.506, 510; Даль, 1994, с.99-100; Попов, 1996, с.332; Торэн, 1996, с.205; Русское колдовство…, 1994, с.122], то есть - витой, плетеный или псевдоплетеный. Наговор-молитва, произносимая при плетении, «накручивании» или «завязывании узлов» во время изготовления такого пояса, считалась способной оградить от напасти, а при злом заговоре - обратить человека в волка – сделать его оборотнем. Данные свойства, по существовавшим некогда представлениям, отличают пояс «свитый при заговоре» - от всех прочих. Витой (псевдоплетенный) пояс может заключать силу заговора-молитвы, как доброго, светлого и защитного средства; или, как ее противоположности – служить вместилищем заговора-наговора.
Существует аналогия подобным магическим свойствам: ими обладает перекрученная при сучении нить: такая нить, напряденная 12-летней девочкой, способна закрыть вход в дом ведьме [Иванов, 1991, с.488]. При этом дом тоже надо обмотать (окрутить, опоясать) такой нитью, как опоясывали (окручивали) приходские храмы длинными холстами, для избавления от эпидемий холеры. Скручивание, свивание являлись, таким образом, многократным воспроизведением «царя-круга» - волшебной окружности, сплетенной из заговоров или молитв [Щербакiвський, 1991 с.548-549,604; Даль, 1994, с.97; Максимов, 1994, с.185; Торэн, 1996, с.223,228; Попов, 1996, с.333, 383]. Каждый элемент - волют плетеного или псевдоплетеного пояса, с извитым «змейкой» звеном, представлял защитный оберег, составленный из молитвы, а весь пояс воплощал целый годичный круглитургических действ, проводящихся на протяжении года в каждом христианском храме [Антонов, 1912, с.58-59, 129-132]. В определении пояса Ангела св. Дионисия Ареопагита (Псевдо-Дионисия), читаем: «Поясы означают их способность охранять в себе плодотворные силы, и сосредоточение их действования в одной цели, утвержденого навсегда в одинаковом состоянии, как в правильном круге» (подчеркивания мои, - Ю.Ш.) [Дионисий, 1995, с.61].
Используется пояс не только как оберег, но и в качестве связующей нити между миром тварным и горним, например - в обряде святочных гаданий [Маркевич, 1991, с.66], что также отразилось в фольклоре. Одно из добрых пожеланий в обрядовой весенней песне напоминает о магическом «царе круге» (колесе): «колесом, перевяжи дорогу красным поясом» [Воропай, 1966, с.181]. Сами же ведьмы, от которых применялась опоясывание дома скрученной нитью, ходят с «длинным серпанком; он так и волочится по земле» [Иванов, 1991, с.487]. Такой «серпанок» тоже воспринимается как витой или плетеный пояс - предмет, наделенный магической силой, но не защитной, а ведовской. Он очень напоминает волшебный пояс силы, принадлежавший, по представлениям древних латышей, ведьме Лауме, и отождествляемый с радугой, которая воспринимается как «кость Лаумы», или просто как змея [Иванов, Топоров, 1991, II, с.40; Иванов, 1991, I, с.469]. Таким же предметом силы, при помощи которого Гера соблазнила Зевса, был пояс Афродиты; такой же пояс отобрал у царицы амазонок Ипполиты Геракл, покорив при его помощи 300 женщин за одну ночь [Лосев, 1991, I, с.134; Тохо-Годи, 1991, I, с.276; Зайцев, 1991, I, с.279].
С ужом, как воплощением оберегающей силы, связвны наузы в которые помещалась ужовая (змеиная) кожа, сохраняющая от болезней [Афанасьев, 1995, III, с.215]. С ужом связаны и иные, наделенные особой силой предметы (включая пояс), и известный по этнографическому материалу оберег от колдунов, ведьм и оборотней, которым считается заговор, где упоминается взнуздание [медведя] ужом: «ужакою загнуздую» [Иванов,1991, с.508]. Не исключено, что наименование ужа (укр. вуж; блр. вуж; словен. vôž; праслав. ọžь[Фасмер, IV, 1996, с.150-151]) во множественном числе - ужи - сохранилось, несколько трансформировавшись, в номенклатуре упряжи: «вожжи», «во[у]жи»(что близко балтскому: лтш. «važa» - «цепь, поводок»; лит. «vãdžios» - «поводья, вожжи»; и перекликается с финно-угорским: морд. «vožiã» - «узда») [Фасмер, I, 1996, с.332-333]. Отметим также фонетическое совпадение наименования ужа с номенклатурой не только узды, но и цепи в балтских и праславянских диалектах.
Описание погребения крестителя Руси - равноап. Владимира (+1015), изложенное в «Повести временных лет» также содержит упоминание ужа или связанного с ним предмета: «Нощью же межи клетьми, проимаше помост, а коври опрятавши, и ужи свесиша на землю, возложиша и [Владимира, - Ю.Ш.] на сани, и везоша, и поставиша и [его] в Святое Богородицы [Десятинной церкви, - Ю.Ш.]» [Летопись… 1871. Ст. 90]. Вероятно, упомянутые в тексте загадочные «ужи», не являются шнурами, как это представляется исследователям [Iларiон,1965, с.249], а обозначают перевитые княжеские пояса - инсигнии с наконечниками в виде головок ужа, и этот летописный термин продолжает образный ряд, известный по фольклорным материалам, связанным с апокрифической раннехристианской традицией. Существует нечто объединяющее семантические поля двух вышеупомянутых, образов: взнуздание ужом (запрягать вместо уздечки), и ужи, свешивавшиеся со смертного одра князя Владимира I, - их объединяет синоним обозначения смерти: «опрягся» («запрягся» - «умер»), «пока душа не опряглася» («пока душа не отлетела») [Iларiон, 1965, c.258]. В последнем случае наблюдается смысловое и мифологическое соответствие между надеванием упряжи и обряжением покойного (запрягать и обряжать). В таком плане представляется закономерным попадание цепей, в т.ч. – поясных (Унтерзибенбрунн, Суджа) в погребальные комплексы самого раннего средневековья, которые принято называть княжескими.
В плане взаимозаменяемых предметов силы (например: «подпоясавшись вожжами»), представляется очень интересным наличие в древних фольклорных традициях контаминации между поясом и ожерельем [Байбурин, 1992, с.11], что может восприниматься как пояс, наброшенный на шею. Таким в скандинавской мифологии выступает атрибут богини любви и весны Фрейи – Брисингамен. Он выступает то, как ожерелье богини, то как ее пояс, к изготовлению которого приложили руки мифологические гномы (цверги). Этот атрибут богини моделировался в вещах, которым давались собственные имена (как пояс Фрейи – Брисингамен): «большое золотое обручье, которое называлось Мольди» [Снорри, 1980, с.89], перешло от одного из скальдов к конунгу Харальду Серая Шкура. За потерянный пояс (ожерелье) Брисингамен сражался бог огня Локки с царицей подземного мира Хеймдаль [Мелетинский, 1991, I, с.187]. Столь ценную мифологическую вещь символизировала реальная золотая цепь, висящая на крыше Упсальского капища, и окружающая его [Снорри, 1980, с.15-17,635].
Среди вещей со «змееголовыми» наконечниками, включающих изделия из цепей, достаточное количество может рассматриваться как наконечники в виде головы ужа [Рябцева, 1999, рис.2: 2-5]. Ассоциации подобной символики с кругом ранних христианских апокрифов, расмотрена выше. Связь этого апокрифического материала с христианством арианского толка, распространенного среди готов при деятельности арианского епископа Ульфилы в 365 г., можно только предполагать. Но именно головы ужей представлены на упоминавшихся выше браслетах из Венгрии и из Киева, а также из «речного погребения варварского князя» в реке Суджа (Большая Каменка), презентующих культуру готов и исторически связанного с ними населения, а также относящихся примерно к одному периоду - к позднегуннскому времени эпохи Великого переселения народов – Vв.
Наконечники черниговского золотого пояса напоминают головку «коронованной» - одним камешком яшмы – «змеи», два глаза которой также инкрустированы красной яшмой. В качестве желтых «затылочных» пятен ужа в орнаментике наконечников золотого пояса можно расценивать обрамленные сканной нитью овалы без камней-вставок: они оставлены в естественном – золотом, желтом фоне на месте желтых «затылочных» пятен ужа (см.рис.55). Наконечники этой вещи относятся к выделенному выше классу «ужеголовых» наверший эпохи Великого переселения народов. Однако признаки головы ужа в них крайне редуцированы: как было отмечено, плоскость торца каждого наконечника представляет некую плоскость в виде «печати», вне связи с предполагаемым отверстием ротовой полости, что мешает адекватному восприятию изображения в качестве исключительно зооморфного. Наконечники-обоймы черниговского пояса длиной 4,3 см, спаяны из двух половинок листового золота. По профилю и очертаниям они несколько «приталены», и в обеих створках оставлено сквозное отверстие одно напротив другого. В полученные таким образом сквозные отверстия каждого наконечника, по-видимому, пропускали кольца, бывшие элементом конструкции замка, как в раннесредневековой цепи из Эланда (см.рис.14) и в других рассматриваемых экземплярах (см.рис.12).
Орнаментация на поверхностях наконечников черниговского золотого пояса исполнена сканью, обрамляющей гнезда вставок, и положенной в виде нитей узора, передающего очертания «очковидной» подвески, с волютами внутрь, и каплевидным элементом внутри этого изображения (см.рис.55). Интересно отметить, что такие реальные двуспиральные «очковидные» подвески являлись почти непременным атрибутом кельто-иллирийского погребального обряда накануне новой эры [Каспарова, 1988, с.67-68; Еременко, 1997, с.105-120, рис.32:16]. Они стали встречаемым украшением - характерным элементом зарубинецкой культуры, принадлежавшей, видимо, германоязычным племенам бастарнов, занимавших Поднепровье и Поднестровье еще в I-IIвв.н.э. [Shchukin, 1989]. Близкие подвески вновь распространяются в эпоху Великого переселения народов, появляясь в составе раннесредневековых «кладов древностей антов» VI-VIIвв. [Гавритухин, Обломский, 1994, с.194, 237, рис.19:5-14, 58:б,л,м], исчезая в VIIв., поскольку в памятниках, датированных с начала VIIIв., они отсутствуют [Гавритухин, Обломский, 1994, с.240, рис.61]. Подобный двойной волют спиралей украшает навершие амулета в виде ножа-подвески (рис.66:4) с золотого пояса-цепи из Силадьшомйо [GschwantlerKurt, 1999, s.66, abb.9; MartinMax, 1999, s.92, abb.13; FrubergerVictorundGschwantlerKurt, 1999, s.99, abb.9]. Реальные ножи с таким же волютообразным завершением рукояти, известны на памятниках Верхнего Поднепровья и Понеманья начала – первой половины Iтыс.н.э [Минасян, 1978, с.148-152].
Филигранью обрамлены и напаянные гнезда для камней-вставок наконечников черниговского золотого пояса, и овалы, где вставки не предусмотрены, а их шейки украшены двумя рядами сканной нити. Стиль филиграни с цветными каменными вставками, в котором наконечники черниговского пояса выполнены, не находит прямых аналогий в ювелирном искусстве последних этапов раннего, и всего высокого средневековья, и сравним только со стилем аналогичных изделий эпохи Великого переселения народов IV-VIвеков. Такие цепи во времена гуннского похода Аттилы середины Vв. использовались в качестве поясов, судя по наличию специфических поясных крючков, как у серебряной цепи (рис.67) времен Аттилы из Кальвадоса [VilledeCaen, 1990, s.89] и золотом поясе-цепи (рис.68) IV-Vвв. из Сетфорда в Великобритании.
Почти точной аналогией серебряного псевдоплетенного пояса из Кальвадоса Vв. является серебряная цепь 61,5 см в длину (рис.69), судя по размерам, принадлежавшая девичьему костюму девушки-невесты. Этот пояс (или наперсная цепь), «сплетенный» из серебряной проволоки точно так же, как наперсная цепь из Джигинского (см.рис.17), обнаружен в погребении VIIв. на территории Татарстана (Южное Приуралье) [История татар… 2002, между с.176-177- цв.илл.-вклейки, л.18, об.]. Совпадают даже типы «поясных крючков» на поясной цепи из Кальвадоса и у псевдоплетеной цепи из Татарстана. Складывается впечатление, что вещь была занесена в Южное Приуралье обратной волной гуннов, и исторически связанных с ними народов, откатившейся на восток, после битвы на полях Недао и смерти Аттилы. Репликой пояса из Татарстана является и четырехгранный в сечении «плетенный» пояс-цепь из Прикамья [Спицын, 1902, табл.XXXVIII:31-32].
Сложнее по характеру «плетения», шестигранная в сечении, золотая наперсная цепь («ожерелье») с коническими ведеркообразными подвесками из Боспора IVв. [Засецкая, Казанский, Ахмеров, 2004, рис.8][3]. Она точно воспроизводит аналогичные украшения античного мира, производившиеся еще во IIв. до н.э. (рис.70). Среди близких ей по времени вещей, боспорская золотая шейная цепь находит аналогии среди погребального инвентаря Хохвельденского погребения позднегуннской поры (см.ниже), но имеет замок в виде «поясного крюка» абсолютно идентичный изделиям из Кальвадоса и Татарстана. Серебряные пояса, наперсные и нашейные цепи – четырехгранные в сечении - более распространены и просты в исполнении, по сравнению с боспорским ожерельем и сетфордским поясом - шестигранными в сечении, и выполненными в золоте.
Вернемся к филиграни (скани) на наконечниках черниговского пояса. Более частое оформление украшений на золотых вещах гуннской эпохи IV-Vвв., в виде зерни или псевдозерни, заменяется в наиболее престижных изделиях сканью. Таково обрамление псевдосканью прямоугольной, обтянутой золотом пластины-подвески с сердоликами из могилы IXв Новогригорьевке. Филигранью украшены престижные золотые фибулы III-IVвв. (рис.71) из подарка Римского императора Валента готскому «рексу» (королю) Фритигерну [Щукин, 2004, c.158-168; Щукин, 2005, c.364-372, рис.121-123][4],из клада в Силадьшомйо [LaszloGyula, 1974, Kat. No27]. Скань украшает щитки, обтянутые золотым листом серебряной фибулы с гранатами из Нежина IV-Vвв. (рис.72). Филигранью оформлены и гнезда для камней-вставок в диадемах (рис.73), и иных особо престижных вещах, в т.ч. - фибулах этого времени [Засецкая, 1975, c.64, 76, кат.No65, 91; Засецкая, 1994, табл.18:3; StarkRobert, 1999 p.138. Kat. No 54-58].
Отдаленной аналогией наконечников черниговского золотого пояса могут служить наконечники IV-Vвв. со вставками из полудрагоценных камней (правда, выполненных, в основном, с обрамлением зернью) из балки Каряжка на Тамани (рис.74); из Ленинска (курган 3, погребение 12) и Бережановки II(курган 111, погребение 1); упрощенная золотая обойма плети, инкрустированная янтарными вставками из погребения 2, кургана 8 в урочище Кубей [Засецкая, 1994, табл.18:2; 46:15]. Четырехгранная в сечении цепочка изображает «хохолок» на упомянутом драконоголовом навершии (рис.74) гуннского времени с Тамани. Аналогией ювелирного оформления наконечников черниговского пояса являются и детали оформления обоймы (напаянные и обрамленные гнезда для полихромных вставок) золотой подвески из Апахиды (рис.75), несущей пять «плетенных», четырехугольных в сечении золотых цепей эпохи Великого переселения народов [LaszloGyula, 1974, Kat. No66]. Украшения подобные апахидскому – «рясна» станут достаточно популярными в период Киевской Руси [Якубовський, 1975, с.98, рис.12; Рябцева, 2005].
Одной из близких аналогий следует считать наконечники подобного по длине, но несколько более простого (шестигранного) по псевдоплетению, золотого пояса из Унтерзибенбрунна [Kazanski, 1991, s.77]. В данном случае, это одна из очень немногочисленных аналогий и самому черниговскому поясу. Столь же близкой аналогией является более длинный (2,5 м), но тоже несколько иначе «сплетенный» шестигранный в сечении золотой пояс из «погребения варварского князя в Восточной Европе», обнаружившийся в реке Судже [GavrituhinIgor, OblomskyAndrey, 2006, s.309]. Он найден с серебряной посудой маркированной при Констанции IIи Феодосии (вторая треть IV– первая половина Vв). Этот пояс «сплетен» по технологии известной с наиболее поздних античных времен, соответствующих наиболее ранним этапам раннего римского времени (период А2 – В1а: 30/20 гг. Iв. до н.э. – 20-40 гг. Iв.н.э.) [Shchukin, 1989, p.298-365, ill.4], и доживающей до эпохи раннего и высокого средневековья. Точно так же как пояс, «сплетена» и пара уже упоминавшихся браслетов из этого «речного погребения». Полихромный стиль (клуазоне) оформления замков сужданских плетеных браслетов (см.рис.58; 59) в виде головы ужа (см.рис.60) аналогичен синхронным европейским драгоценностям, в том числе - из погребения короля Хильдерика (+481 г.) [Kazanski, Perin, 1996, s.203-209], сын которого – Хлодвиг - дал закон «Салической правды» народу франков. Кроме сужданского, близкой аналогией черниговской находке по исполняемым функциям, можно считать и шестигранный в сечении золотой пояс-цепь из Сетфорда (Англия) IV-Vвв. (см.рис.68) [Рябцева, 1999, c.232, рис.2:6].
Близка золотому поясу из Сетфорда золотая цепь из клада в Клюж-Сомерсени (Cluj-Someseni, Румыния) [Засецкая, Казанский, Ахмеров, 2004, рис.6:4]. Ее наконечники в виде объемных драконовых головок, вызывают ассоциации с сетфордскими, и напоминают скандинавские фибулы-коробочки готландского типа в виде голов животных [Славяне и скандинавы. 1986, цв.илл.26, между сс.192-193].
Близкой аналогией черниговскому золотому поясу по технологии «плетения» является золотой пояс из Унтерзибенбрунна: здесь, как упоминалось, аналогичны и наконечники, которые воспроизводят наконечники восьмигранной золотой нашейной цепи с привесками из Хохвельдена времен Аттилы. В хохвельденском ожерелье это такие же спаянные из двух половинок детали: несколько приталенные, со сквозным отверстием, как будто они дублировались (в упрощенном варианте) с наконечников черниговского золотого пояса, в одной мастерской. Цепь из Хохвельдена (рис.76), украшенная коническими, ведеркообразными подвесками, дублирует такое же ожерелье из Боспора IVв., которое отличается от хохвельденской находки только типом замка. Таковы изделия позднеантичной традиции, - близкие прочим античным ожерельям (см.рис.70) [Саверкина, 2001, с.85-102], а по технике «плетения» дублирующее черниговский золотой пояс, - относятся к наиболее поздним этапам позднего римского времени (стадии D), соответствующих позднегуннскому времени эпохи Великого переселения народов. Нашейная цепь их Хохвельдена найдена в погребении женщины с ребенком середины Vв. в [VilledeCaen, 1990, s.66], комплекс вещей которого хорошо датирован парой двупластинчатых фибул, входящих в костюм покойной (рис.77). В отличие от гладких хохвельденских, наконечники черниговского золотого пояса обильно украшены сканью.
Возможно, филигранные украшения наконечников связаны с сирийской традицией, с работавшими на «варварский» мир ювелирными мастерскими Пальмиры I- IIвв.н.э. [Симоненко, 2001, c.190-194; Моммзен, 1995, c.311-316, 324]. Филигранные серьги из Керческих склепов (рис.78; 79) – множественные находки этного времени. Сирийской (судя, по амальдину в подвеске) является золотая серьга с филигранью из земляного склепа в Керчи и две золотых подвески с «сирийскими гранатами» [Шкропил, 1905, c.13, 24, No44, 98, рис.9], и со сканными обрамленьями щитков и гнезд-вставок для камней. Это свидетельство ближневосточного очага ювелирной традиции филиграни, эпицентром которого считается Пальмира. Император Аврелиан в 273 г.н.э. стер Пальмиру с лица земли, что, возможно, могло бы являться верхней хронологической границей изготовления подобных изделий на Ближнем Востоке. Но не исключено возобновление городской жизни Пальмиры при Диоклетиане, когда в городе наблюдается ряд перестроек храмов [Сидорова, Стародуб, 1979].
Мастеров Пальмиры, после разгрома города императором Аврелианом, могли переселить на Восточные Балканы, – в земли провинции<

1) (см.рис.112; 113) из Археологического музея в Афинах. К этой группе относится цепь из погребения Vв. до н.э. в Нимфее, хранящаяся в собрании Ашмолианского Музея Оксфорда [TheAshmoleanMuseum…2000, р.30, NoG33]; античная цепь-ожерелье IIв до н.э. из Северного Причерноморья (см.рис.70) в собрании Парижского Лувра. Наиболее выражены признаки такой техники изготовления в поздней античной - IVв. до н. э. – восьмигранной в сечении - золотой наперсной цепи из Херсонеса, в собрании Золотой кладовой (Востока) Государственного Эрмитажа. Эта цепь исполнена без подвесок, характерных для ожерелий и браслетов этого времени [Саверкина, 2001, с.95-102]. К близким изделиям относится уже упомянутая серия цепей, в том числе – цепей-украшений с подвеской-«бабочкой» раннеримского времени (см.рис.121) и Боспорское «ожерелье» – цепь IVв.н.э.; цепь из могильника Арагвиспири начальных этапов позднеримкого времени; золотой пояс из Унтерзибенбрунна эпохи Великого переселения народов; и шейная цепь-ожерелье из Хохвельдена (см.рис.76). К этой группе изделий по характеру формирования петли в звеньях, округло изогнутых «змейкой», относится и черниговский золотой пояс (см.рис.2).

2) Во вторую группу входят изделия с плотно прилегающими подтреугольными «петлями»-меандрами в звеньях цепей, лежащими под выраженным углом около 450 к продольной «оси плетения». Петли звеньев лежат, вплотную друг к другу, что дает возможность хорошо визуально воспринимать угол направления укладки «петли» – каждого меандра звена, к продольной «оси плетения». Такие цепи появились в самое раннее римское время (Гемпшир, Англия), и существовали накануне раннего средневековья, в эпоху становления варварских королевств III-Vвеков (см.рис.14; 67-69). В эту группу изделий входят: цепь из саркофага 3 в Згудери, Суджанский золотой пояс и браслеты из Большой Каменки (см.рис.58; 59), и близкие им браслеты из Венгрии, цепочки из Апахиды (см.рис.60; 75) [LaszloGyula, 1974, fig. 66, Kat. No27/1897], большая группа средневековых изделий (см.рис.12 - 15), и наиболее ранние, - шестигранная в сечении золотая цепь с медальоном, и - четырехгранная – с трехрогой подвеской-лунницей VIIв.из погребения в Глодосах (рис.130; 131) [TheNationalMuseum…1957, s.77; Рябцева, 1999, c.228-240; Золота скарбниця України…1999, c.42,43, 58, Кат.No68-70,100; Древнее золото… 1975]. Вещи этой традиции сохраняется на протяжении всего раннего и высокого средневековья.

Выполненное разграничение позволяет считать абсолютно достоверным фактом использование античной (позднеантичной или раннеримского времени) золотой цепи, взятой для изготовления черниговского золотого пояса: в более поздние времена подобные цепи изготовлялись в ином стиле. Приведенные аналогии манере исполнения наконечников черниговского золотого пояса позволяют говорить о их производстве не ранее III и не позднее начала Vвв.
--- * * * ---



Черниговский золотой пояс уникален как по размерам, среди подобных античных и позднеантичных цепей (Херсонес, Салоники, etc.), так - и по мастерству и сложности восьмигранного псевдоплетения, среди цепей-поясов эпохи Великого переселения народов (Сужда, Унтерзибербрунн, Силадьшомйо). Восьмигранное псевдоплетение черниговского золотого пояса корреспондирует со священным восьмигранником (наложение двух квадратов) на коптских тканях в христианских погребениях Египта VI-Xвв.; с восьмиконечной Вифлеемской звездой; и с такой же «звездой Марии», родившейся в 8-ой день первого месяца церковного новолетия [Каковкин, 2002, c.16-19]. Добавим к приведенной Александром. Каковкиным серии аналогий еще один восьмигранник, - так называемый - тетраморф (по свт. Иринею Лионскому): это такая же восьмилучевая «звезда», образующая образ «Сил» в иконографии Богородицы «Неопалимая купина», и на иконах «Спас в Силах» [Языкова, 1995, c.62-66; Барская, 1993, c.26-27].

В изданияхприведены разные размеры черниговской золотой цепи от «140 см» [Древнее золото… 1975], до «173 см в длину» [Золота скарбниця України…2001, c.157, No103]. При приобретении вещи в Чернигновском историческом музее, она была взвешена, обмеряна и фотофиксирована: на обороте фотоотпечатка, рукой художника Музея, принимавшего, измерявшего и фотографировавшего золотой пояс - Геогргия Йозефовича Петраша - проставлено: «174,2 см (перечеркнуто)», и сверху – «173,6 см». По впечатлениям самого Г.Й. Петраша: «цепь свободно растягивалась до 176 см».Размеры свидетельствуют о функциональном использовании черниговской золотой цепи в качестве пояса, который носили с двумя свободно опущенными концами. Таковыми, по характеру опоясания, были пояса известные иконографии Распятия Христова («Христос с разбойниками») в самых ранних христианских памятниках с конца IV века (рис.132) [Гаузенштейн, 1923, с.91, 98][1], или «Распятия с повесившимся Иудой» самого начала Vв. (рис.133) из собрания Британского Музея. Упоминания о таких поясах в Iв.н.э. встречаютсяв агиографии [Деяния Павла и Феклы, 1994, с.130]. Имеются изображения римских легионеров IIв.н.э. в подобных - «шнурообразных» поясах-цепях, как изображение на надгробной стеле Аврелия Сабия, из Александрии, служившего во 2-м легионе (рис.134) [Ковельман, 1988, с.64-65, илл.]. Не с такими ли поясами-цепями связана иконография «воинов в цепях» в среде ранних христиан-лаодикийцев (монтанистов) в Турецкой Анатолии [Беляев, 2000, с.146, прим.8]? К тому же пояс, наряду с виноградной ветвью [(Павлов) Игумен Иннокентий, 1999, с.73], служившей эмблемой и у самых ранних христиан, - ср.: «Я есмь Истинная виноградная лоза», - был инсигнией римского центуриона; и, после мученической кончины христианина Марина (260-268 гг.), определенного в центурионы в Кесарии Палестинской, и обезглавленного после непринятия чина [Болотов, 1907, с.136-139], - мог считаться аксессуаром не просто великомученика, а воина-великомученика.

Видимо, поэтому считается, что стиль «Христос Триумфатор» - «VoltoSanto» (Распятия Спасителя в венце и с драгоценным поясом на чреслах) возник во франкской придворной – воинской среде варварских королевств Европы, на исходе эпохи Великого переселения народов – V-VIIвв. [Гаузенштейн, 1923, с.268-269; Кауфман Карл Мария, 1905; Детцель Генрих, 1896, с.305][2]. Пояса-цепи используются весь период раннего средневековья, а в период высокого средневековья подобные пояса становятся известны вновь, как «пояса-подвязки» со свободно спускающимися двумя концами, но исключительно как воспоминание о некой реалии прошлого: они распространяются в византийской иконографии на фигурах святых воинов XI-XIIвв. [Банк, 1960, No70: б, No79-80, 84, 97], а также прикрывают гениталии на фигуре «Спасителя Страждущего» в византийской иконографии «Распятия Христова», судя по приводимым В.Н. Лазаревым образцам, только с третьего десятилетия XIвека[Банк, 1960, No83, 85, 87; Лазарев, 1986, табл.157]. Время появления данной детали в византийской иконографии полностью синхронизируется с преданием в Киево-Печерском патерике о поясе варяга Шимона. Эта вещь была (1026) сохранена у варяга самой Богородицей, и предназначена для грядущей разметки Успенского собора (1072/73) Киево-Печерского монастыря.

Аналогично подпоясанная фигура Спасителя, увенчанная короной, - с поясом и набедренной повязкой одновременно, - фигура Христа в венце из Кёльнского музея (рис.135). Это образец романского, до-готического искусства [Гаузенштейн, 1923, с.91], который ведет свое происхождение от древнейших христианских святынь. Такие же аксессуары известны и на более поздних западноевропейских Распятиях: фигура Христа на Распятии из Лувра, второй четверти XIIв. [Бейль, 2001, с.92], или Распятие XIIв. в собрании Государственного Эрмитажа (рис.136). Золотые или позолоченные пояса с двумя свободно опущенными концами, как выше показано, являлись непременным атрибутом Распятий стиля «VoltoSanto» (см.рис.27 - 30) [HibbardН., 1989; MetropolitanMuseum… 1994, p.381, kat. No24], - «Христос Триумфатор» [Шевченко, 1992,c.62–65;Шевченко, 2001, c.82-89; Шевченко, 2005, с.140]. В эпоху высокого средневековья наиболее известным Распятием этого стиля была святыня в самом начале XIIIв. «приплывшая по морю» в Лукку (Италия) [Schnurer, Ritz, 1934, p.117-119, 123]. Распятие из Лукки (см.рис.25 - 27) было копией какой-то более древней ближневосточной святыни, активно почитаемой уже к VIIвеку. Неизвестно с какого именно Распятия матрицировались многочисленные реплики «VoltoSanto» в Христианском мире, поскольку среди них имеются значительно отличающиеся от Луккской святыни (см.рис.28; 29). Некоторые из подобных изделий Распятого Христа-Триумфатора в эмальерном искусстве Лиможа (или Валенсии [Некрасова Е., 2006, с.55-57]) изготовленные до нач. XIIIв. (рис.137), когда в Луке появилось Распятие [Добиаш-Рождественская О.А.,, 1924, с.101, илл.], передают какую-то иную, не Луккскую святыню, с условно переданным «плетенным» поясом (рис.138). Не позднее самого начала XIIв. датируется змеевик из Новгорода Великого [Пуцко, 2006], передающий своим общим контуром абрис чаши (Грааля?) или потира (рис.139), где между «змеиными гнездами» изображено Распятие Христа, без короны, но подпоясанным «плетеным» поясом (рис.140).

Наличие таких святынь в некоторых европейских городах к XI-XIIвв., как в скандинавском Конунгхёлле (видимо в пределах Византии их отсутствие объяснимо волной иконоборчества VIII-IXвв.), дают возможность говорить о «VoltoSanto», как о части «культуры пилигримов», активно развивавшейся после возведения ротонды Анастасиса над пещерой Гроба Господня к 337 году. Ко времени правления Карла Великого, когда пилигримы двинулись в Святую землю потоком, санкционированным вновь образовавшейся «Священной Римской Империей», некий ближневосточный - уцелевший при иконоборческих настроениях в самой Византии - прообраз Распятия из Луки, стал одной из почитаемых святынь христианского мира. Черниговский золотой пояс-цепь относится к атрибутам подобных памятников, и, судя по технике и дате исполнения, – самых ранних [Шевченко, 2002, с.88-91; Шевченко, 2005, с.126-159; Shevchenko, 2003].

В вещевой культуре восточнохристианского мира имелись пояса, сходные с присутствующими на изображениях в византийской иконографии Распятия и в западной иконографии «VoltoSanto». Это тканные иерусалимские пояса «в меру Гроба Господня», в частности, - пояс из Новгорода Великого, хранившийся в «ларце рейнской работы XII-XIIIвв.» [Царевская, 2000, c.13-16; Царевская, 2003, c.398-414], и их длина приближается к размерам черниговского пояса (до 175 см.). Такие пояса в «меру Гроба Господня», как упомянутый из Новгорода Великого, были также изготовлены плетенными [Царевская,2003, c.401-402]. Та же длина «меры Гроба Господня» - «в 4 локтя» [Царевская, 2000, c.14; Хождение игумена Даниила, 1980, c.34-35] приведена русским игуменом Даниилом в начале XIIвека.

Размерность, соответствовавшая росту Иисуса Христа (около 175 см), крайне значима для данного исследования, поскольку определяет длину в «4 локтя»: «…как влезешь малыми дверцами в эту малую пещеру [«4 локтя и в длину, и в ширину»], то на правой стороне будет небольшая лавка, высеченная из того же пещерского камня. И на той лавке лежало Тело Иисуса Христа. Ныне эта лавка святая, покрыта мраморными плитами. В стороне проделаны три круглых оконца, и в эти оконцы виден святой камень…» (выделено мной – Ю.Ш.) [Шевченко, 2005]. «Святым камнем» именовалась «лавица», на которой, считалось, виден отпечаток лежавшего там некогда Тела. Мраморные плиты – трансенны, закрывали место трехдневного пребывания Тела во времена игумена Даниила. По размерам от двух наиболее удаленных отверстий в плите трансенны, устанавливалась «мера Гроба Господня» (рост Иисуса Христа).

Исполнение поясов «в меру Гроба Господня» с «печатями на концах» [Царевская, 2000, c.13-14; Царевская, 2003, c.400-401] корреспондирует с печатьевидными окончаниями наконечников черниговского золотого пояса. Однако аналогии, подобранные черниговскому золотому поясу [Рыбаков, 1949, c.58, рис.26; Корзухина, 1954, c.109, 112, 117, 139, No7, 80, 110; Попудренко, 1975, c.82-86;Рябцева, 1999, c.232], несколько дополненные в настоящей работе, и систематизированные по типу переплетения звеньев, позволяют констатировать, что сложное – восьмигранное в сечении составление сложноизогнутых звеньев, имитировавших плетение, - характерно только для цепей античного времени [TheMetropolitanMuseum… 1994, p.322, kat.No46; Саверкина, 2001, c.95-102]. Подобные вещи не производили даже в эпоху самого раннего средневековья.

Для изготовления черниговского золотого пояса была взята восьмигранного «плетения» (составленная из сложноизогнутых звеньев) золотая древняя античная цепь: близкая, но небольших размеров восьмигранная нашейная цепь IVв. до н.э. из Херсонеса хранится в Государственном Эрмитаже (та же удлиненная свободная округлая петля на каждом изгибе звена и характер «плетения» – составления звеньев друг с другом). Такие цепи – пояса, наперсные и шейные – в эллинистическое и позднеэллинистическое (римское) время являлись принадлежностью женского костюма (рис.141). «Плетеными» цепочками (или шнурами) подпоясаны и женщины на рельефах гипогея (подземной погребальной камеры), построенной Ираи, сыном Барикка, в Пальмире, использовавшегося со 108 г. по IIIв.н.э. (рис.142) [Сидорова, Стародуб, 1979, c.58-59].

Крайне вероятно, что для изготовления «черниговского» пояса в «меру Гроба Господня» была взята золотая цепь, судя по длине, совершенству выделки и стоимости - служившая поясом самой августе, например - равноапостольной Елене, так как подобные украшения являлись в IV-Vвв. принадлежностью женского костюма высшей аристократии. Поскольку цепь была «сплетена» не менее, чем за два с половиной - три века до рождения августы Елены, ее предшествующая история является областью догадок.

Практически те же размеры (174 см.) имеет пояс-цепь (рис.131), изготовленный из золотых звеньев, найденный в составе богатого клада из Силадьшомйо (Szilagysomlo) в Венгрии. Он носился, судя по реконструкции костюма Нача М. Мартина (см.рис.141) [FreibegerViktorundGschwantlerKurt, 1999, s.97-111, 106, abb.22], как пояс со свободно ниспадающими двумя концами Его размеры симптоматичны для христианских реликвий, бывших инсигниями для людей, имевших статус «богопомазанников» (императоры). Обстоятельства перехода пояса, найденного в составе клада из Силадьшомьйо, в руки готского короля Фритигерна, связаны с христианским епископом Ульфилой, и при его посредстве – во время переговоров готов и римлян в Антиохии Сирийской.

Этот золотой пояс-цепь (рис.143) отличается от черниговского иной техникой изготовления (составлен из относительно простых звеньев) и наличием большого количества подвесок-амулетов (рис.144; 145; см.рис.66). Здесь представлены, и пламеневидные пятиконечные виноградные листья (см.рис.144:4), и трезубцы; различные уменьшенные модели реальных предметов: кинжала с характерным кольцевым навершием рукояти, какие появились в сарматском мира во время земной жизни Христа (см.рис.66:2); умбонов щитов, как символа римской стражи у Гроба Господня (рис.145:3,4); молотка, клещей, топориков, наконечника копий, как орудий Страстей Господних (рис.145:2; см.рис.66:1); мотыжек, наральников, как иллюстрация притчи о Добром Сеятеле (рис.145:1); ключей, наковальни, и даже миниатюрной лесенки - «лестницы в небеса», ставшей из образа пророческих видений атрибутом иконографии Богородицы «Неопалимая Купина». Есть среди подвесок и маленькие модели вещей – ножа с волютообразо завершенным навершием [Минасян, 1978], и инструментов, возможно, хирургических (см.рис.144:1-3), распространенных в III-Vвв. [Симонович, 1971, с.83-87, рис.1]; фигурка лодочника в челне (перевозчика в потусторонний мир?), и изображение «благословляющей епископской длани» (см.рис.66:3). В этом плане нельзя не вспомнить слова римского императора Андриана в одном из его писем, около 131 г. н. э.: «Те, которые называют себя епископами Христа, поклоняются Серапису. Нет здесь такого начальника синагоги, самарянина или христианского епископа, который не был бы астрологом, гадателем или заклинателем» (Цит. по: Коростовцев М.А. Религия Древнего Египта. СПб., 2000). Думается, это определение, высказанное в адрес «епископов»-еретиков IIв.н.э. (гностиков), справедливо и по отношению к арианам IVв., с кругом которых соотноситься сплошь увешанный амулетами пояс из Силадьшомйо.

Неким типологически связующим звеном между черниговским золотым поясом-цепью и цепью из Силадьшомйо, является псевдоплетенная (как черниговская) золотая цепь с массой привесок-амулетов (как в находке из Силадьшомйо), случайно найденная во Внутренней Монголии (Китай). Цепь составлена из переплетенных звеньев в той же античной традиции, что уже перечисленные изделия. Подвески на китайской золотой цепи менее разнообразны, нежели в венгерской находке, и кроме пламеневидных лепесточков, здесь имеются миниатюрные подвески в форме китайской алебарды. Видимо, эта цепь была частично фрагментирована, поскольку публиковавшие находку китайские археологи привели ее размер: 128 см. [Щукин, 2005, c.370], и датировали Vв., по аналогии с поясом из Силадьшомйо. Последний, имевший длину в 174 см., относится к той же группе, что и черниговский золотой пояс, и упоминавшийся пояс в «меру Гроба Господня» XII-XIIIвв. из Новгорода Великого.

Подобное изделие не единично в Восточной Азии. Еще один фрагмент подобной золотой псевдоплетенной цепи найден на пути в Восточную Азию из Центральной, - в Семиречье (рис.146). По манере округлого изгиба звеньев, эта цепь относиться к изделиям античной традиции, являясь аналогией черниговскому золотому поясу. Среди многочисленных четырехгранных цепочек, используемых в качестве подвесок кресал и служащих как подвесные приспособления для ножен [Цултэм, 1987, кат. No62-64, 67], хранящихся в Государственном собрании драгоценностей Монголии, имеется серебряная цепь «сплетенная», по типу цепей Гемпширского (Великобритания) и Гониосского (Аджария) кладов. Эта цепь, происходящая из Дорджуэдэна в Восточногобийском аймаке, использовалась как уздечка [Цултэм, 1987, кат. No127], и ее происхождение может быть связано с сирийской христианской общиной, появившейся в данном регионе в самые ранние средневековые времена, и уже к началу VIIв., претендовавшей на верховную власть в Поднебесной (Китае).

В иконографии также представлены пояса в меру Гроба Господня: Думается, в иконе всегда стремились изображать только такой предмет, который имел статус подлинной реликвии. Плетенный пояс с округлой бляхой-пряжкой, украшенной камнем, изображен прямо под Ликом Христа (рис.147), отделяя верхнюю часть – икону - от сюжета самого рельефа на диптихе VIв. Фигура императора (Юстиниана?) выделена из поля диптиха составленными из цветочных чашечек (тоже имитирующих «плетенку») боковыми (вертикальными) и нижней (горизонтальной) линией. Но нижняя линия «плетенки», в отличие от верхней, выполнена без центрального компонента, передающего пряжку.

Подобной плетенкой изображено и длинное «вервие» на шее Иоанна Крестителя в рельефе Х в. [Банк, 1960, илл.71,72]. Плетеный пояс, спускающиеся концы которого связаны, изображен прямо под венчиком христианской литургической медной, позолоченной, чаши (рис.148) для причастия (потира). Типологически, этот потир из музея Ф. Листа относится к группе каролингских литургических чаш VIIIв. [LaszloGyula, 1974, Kat. No59-61]. Точно такая же «плетенка» встречена среди орнаментов на вещах из княжеского погребения № 48 гуннского времени в Сопронкьохиде (Sopronkohida) [LaszloGyula, 1974, p.31-33, abb.7, Kat. No59]. Подобные плетенки изображались на раннесредневековых каменных крестах, иногда называемых «кельтскими» (рис.149), Британских островов [LaszloGyula, 1974, p.108, fig.58b]. Рельефы, изображающие плетенку в виде полукружия с наконечниками (рис.150) хранятся в качестве реликвий в монастырях Ирландии, и очень напоминают полукружие «венка» на Распятие из Луки (см.рис.25; 27; 32) и на прочих памятниках этого стиля. Скрещенные «плетенные пояса», как на монументальных «кельтских» крестах, изображены и на наперсных раннесредневековых пустотелых золотых крестах-реликвариях VI-VIIвв. (рис.152) [Мусин, 2006, илл.5]. Имеются реплики подобных крестов, близкие по времени (VII-IXвв.), но редуцированные, где «плетенка» передана уже условно и схематически (рис.153; 154).


Ранняя дата черниговского золотого пояса делает его находкой абсолютно уникальной, поскольку относит эту «меру Гроба Господня» к самым ранним подобным памятникам, принадлежавшим ко времени открытия самого Святого Гроба равноапостольной августой Еленой, или ко времени непосредственно сразу же после этого события. Как богатство псевдоплетения этой золотой цепи, так и ее размеры, не имеющие полных аналогий, ставят саму вещь в круг исключительных и уникальных драгоценностей Византии (IV-Vвв.), которые можно с уверенностью считать собственно императорскими; а время исполнения самой вещи «в меру Гроба Господня» свидетельствует о принадлежности этого памятника к немногим из великих святынь Христианского мира.

Когда равноапостольная августа Елена, во время путешествия в Иерусалим (325 г.), открыла величайшую пещерную святыню Христианского мира - Святой Гроб, - по всей видимости, из императорских сокровищ, для изготовления «меры Гроба Господня» была взята, принадлежавшая самой св. Елене, античная цепь – женское поясное украшение. Скорее всего, подобных размеров цепь, была некой реликвией, хранящейся в Трирском собрании, имевшемся у Елены. Эту цепь «подогнали» «в меру Гроба Господня», - как представляется, - по размеру места, где находилось Тело Христа, то есть - по Его росту, что и составило основу традиции таковой «Меры»: до 175 см, или в «4 локтя». Во время такой «подгонки» цепь, как видно, была укорочена, поскольку известны более длинные подобные поясные цепи (Суджа), относящиеся к той же эпохе Великого переселения народов. Полученная длина («до 175 см.») соответствовала росту Тела, накрытого плащаницей, известной теперь под названием Туринской. Этим Покровом было укрыто Тело, как показывают исследования последних лет,

ростом около 175 см(а не 185-ти, как считалось ранее), если учесть складки ткани в области шеи [Новелли Джованни, 1998; Джексон Дж. и Р., 2000, c.37. Ср.: Мокрый Марк, 1999].

Позднее, ростпогребенного в этомместе Тела, документировали трансены – плиты с тремя отверстиями [Шевченко, 2005, с.66-71]. Плиты закрывали, а отверстия оставляли доступной плоскость «святого камня» -«лавицы».Одно отверстие трансены, в которое был «виден святой каменнь», согласноигумену Даниилу, располагалось на месте изголовья, центральное отверстие - могло соответствовать месту скрещения рук (соответствовавшее положению «Духовного Сердца»:в западнохристианской традиции времен высокого средневековья его прикрывали ниспадающей тканью [Беляев, 2003, c.489-490, 506, рис.2:2]); а последнее отверстие трансенны – отмечало положение стоп Погребенного.

Не исключено, что изготовление такой реликвии, как черниговский золотой пояс в «меру Гроба Господня», относится к несколько более позднему времени, когда при Констанции II, начинается «эпоха реликвий». В это время в Империи временно побеждают ариане, и готскому «рексу» (королю) Фритигерну преподносят золотой пояс в «меру Гроба Господня» (пояс из Силадьшомйо), сплошь увешанный амулетами – моделями различных священных предметов-символов. В тот же период увлечения реликвиями в Константинополь были привезены «12 корзин с крошками от пяти хлебов» [Ин.6:9-13], которыми Иисус «накормил пять тысяч человек», - все содержимое привезенных в Константинополь корзин было заложено в основание «Колонны Константина Великого». Не исключено еще более позднее изготовление черниговского золотого пояса - после Константинопольского Собора 381 г., при Феодосии Великом, когда эпоха реликвий продолжается и интенсифицируется [Wolf, 2000, p.34; Teteriatnikova, 2003, p.77-92].

«Мера длины Тела Христова»была хорошо известна в раннем средневековье: во времена императора Юстиниана (VIв.), по ней был изготовлен крест, установленный у дверей ризницы-реликвария Софиевского собора в Константинополе [Описание святынь… 1996, c.440-441]. Русский игумен Даниил, выехавший в Иерусалим и вернувшийся на Русь до 1106 г., видел плиту-трансену с тремя отверстиями, установленную, надо думать, при реконструкции храма Воскресения Константином Мономахом, в 1036 г., после разгрома храма «бесноватым халифом»в 1009 г. [Evangelatou, 2003, p.182-183; Беляев, 2000, c.41, 44, 234, 285; Беляев, 2003, c.489, прим.12]. Такая плита-трансенна могла быть выполнена по образцу трансены архимандрита Модеста, если таковая сохранилась с VIIв., и/или копировавшей еще более древнюю.Первая плита, прикрывшая камень пещерной «лавицы»в Святом Гробе, скорее всего, была уложена еще при создании Ансастасиса (к 337 г.), а затем - при реконструкции Анастасиса (храма Гроба Господня) во времена Модеста (до 628 г.), сразу после разорения Иерусалима (и храма Гроба Господня) персами в 614 г. К середине XIIв. была закончена очередная реконструкция храма Воскресения в Иерусалиме, начатая крестоносцами еще во время пребывания там русского игумена. Только отверстия плит-трансенн передавали длину «меры Тела Христа», а Западно-христианский мир XIIв. был хорошо знаком с этой «мерой»: упоминание о ней содержится в латинской рукописи этого времени [Шалина, 2003, c.318, прим.77].

Размерность «лавицы» в пещере Святого Гроба, где три дня покоилось Тело, отражалось размерами «поясов в меру Гроба Господня», к которым относится черниговский золотой пояс. Для его изготовления, как показывает анализ технологии изготовления подобных изделий из переплетенных сложноизогнутых звеньев, была взята старинная и по тем временам, античная цепь: не ранневизантийская, ибо таких уже не изготовляли, а вещь сработанная не позднее самого раннего римского времени. Возможно, эта золотая цепь сама по себе являлась реликвией, хотя понятно, что даже по характеристикам своей стоимости, вещь являлась драгоценностью, достойной императорской сокровищницы.

На концы этой золотой античной цепи были положены наконечники-«печати», отмечающие рост Тела, по размерам отпечатка на поверхности «лавицы», может быть и тогда уже «одетой» в плиту трансенны - одной из первых, - положенной при возведении первичного Кувуклия (Эдикулы) при Константине Великом - до 337 г., как можно понять впечатления римской паломницы Сильвии-Этерии из монастыря в Испании, посетившей Анастасис в Иерусалиме между 381 и 384 гг. [Tsafrir, 2003, p.57-58].

Наконечники черниговского золотого пояса, судя по приведенным аналогиям, были сработаны не позднее IV- начала Vвека, в характерном для эпохи Великого переселения народов стиле. Такие наконечники не могут датироваться позднее времени разорения персами храмов Иерусалима в 614 году. Характерно, что распространение поясов в качестве знаковых элементов (в том числе войсковых форменных отличий) наблюдается в ранней Византийской империи только после деятельности свв. равноап. Елены и Константина по возведению Анастасиса. Античная и позднеантичная традиции соотносят пояса рассматриваемого типа с женским комплектом украшений [Байбурин, 1992, c.5-13]. Но именно эти «женские» пояса являются источником силы для мужчин: достаточно вспомнить пояс царицы амазонок Ипполиты, завоеванный Гераклом, или столь же действенный - пояс Афродиты.

С тремя вдавлениями на торцах черниговского золотого пояса, корреспондируют и три вставки-инкрустации на его наконечниках. Абсолютно уникальна для инкрустации столь престижной вещи эпохи Великого переселения (для более поздних – средневековых времен – такие прецеденты также исключительны) – поделочный камень - красная яшма. Она взята для вставок вместо драгоценных и полудрагоценных камней – рубина, сапфира, изумруда, шашели, гранатов или – в худшем случае - сердоликов, которые обычно служили для украшения наиболее престижных предметов, как эпохи Великого переселения, так и более ранних, и более поздних. Это свидетельство семантической значимости именно этого камня для императорской вещи-реликвии.

Яшма, как показали исследования Александра Коникова из Санкт-Петербургского Института иудаики, соответствовала младшему (последнему) двенадцатому колену Израиля [Коников, 2002, c.117-120] (по семантическому статусу, ценимых в Древнем Мире, камней), что напоминает о Новозаветном изречении, о последних, которые станут первыми [Мф.19:30]. Такое аллегорическое прочтение напрашивается по отношению к реликвии, имеющей отношение к Иисусу Христу (к размеру места, где лежало Его Тело), казненного как последний раб, и вознесшегося какПервый - Царь Славы.

Но наиболее существенным в выборе минерала для инкрустации, являлось то обстоятельство, что яшма могла быть взята из слоев «Иерусалимской скалы» («Кальварии»), в которой наличествуют кремнистые, красноватые от ожелезнения, прослойки и конкреции этого камня, там, где располагался сам пещерный памятник - Святой Гроб и пещера с тремя крестами, вскрытая св. Еленой. Ожелезнение, вызывающее красный цвет, вообще характерно для минералов всего «офиолитового пояса Красного моря» [Хашковская, Филиппова, 2002, c.182-184], к которому относится и территория Иерусалима. Вставки из иерусалимской красной яшмы тем более вероятны для вещи-святыни, поскольку при постройке Анастасиса (храма Воскресенья на месте Гроба) все скалы на этом участке городской территории Иерусалима были разрушены и удалены (что дало возможность отбора яшмовых обломков). Исключение составляли скалы, где размещен сам Анастасис (пещера Гроба), и рядом расположенная скала – Голгофа (Кальвария), которые оказались внутри Воскресенского храма. Карты Иерусалима, приписываемые информации еще блаженного Иеронима Стридонского (рис.143) [Miller, 1896, s.1-21, tabl.I, II, fig.14], условны, но передают «набор» и структуру памятников города – его «священных локусов» известных сегодня (рис.144), вполне соотносимых с их нынешним взаиморасположением (рис.145).

Полагаем, что самый первый пояс «в меру Гроба Господня» был украшен камнем красной яшмы, взятой, скорее всего, с места казни Христа, – со скального участка Иерусалима, называемого Кальвария, - из пещерных сооружений, вошедших в храм Гроба: из пещеры Воскресения (рис.146); из пещерного предела св. Елены (рис.147); из пещеры Адама (рис.148:В); или из пещерного предела самой Голгофы – Кальварии (рис.148:А). Такой выбор соответствовал, и по цвету, и по семантике, образу Крови Христовой, и обеспечивал (или поддерживал, поскольку, очень вероятно, что сама золотая цепь являлась таковой) реликвийный статус вещи. Именно от этого участка скал, на основании которых покоился Анастасис (храм Гроба Господня) отбирались камни-реликвии, освящавшие иные христианские церкви [Teterriatnikova, 2003,p.77-92, fig.2, 11; Tsafrir, 2003, p.58, 66, fig.4].

Обрамление в эпоху высокого средневековья драгоценными металлами (золотом, серебром) нательных равноконечных «греческих» крестов-«корсунчиков» из красного яшмового камня, свидетельствует о их изготовлении после первых Крестовых походов, скорее всего - из камней-реликвий «от Гроба Господня», или от «Голгофы». Такие камни не могли не привозить из Иерусалима многочисленные паломники [Cameron, 1979, p.3-35, esp.18-24]; а на Руси, судя по необычно большому количеству иконок с образом Святого Гроба, вернувшихся из Святой земли паломников - было очень много [Беляев, 2003, c.490-492, 503-512]. Таков же, видимо, реликвийный характер и у крестов-тельников из красной яшмы в составе рязанского клада, 1887 года находки: они обрамлены зерненым серебром [Монгайт, 1955, c.148-149, рис.118:8]; и двух яшмовых крестов в золотой зерненой оправе со вставками из «сирийского» (по удачному определению В.В. Шкропила) сердолика [Монгайт, 1955, c.142,144, рис.114:11]. В драгоценной серебряной оправе наряду с красной яшмой встречаются крестики-тельники из зеленой яшмы, змеевика и стеатита (?), хотя и в Рязанских кладах 1887, 1937 (1950), 1968 (1972) и в кладе 1853 у с. Лески Орловской губ., - везде представлены кресты именно из красной яшмы [Даркевич, Монгайт, 1978, с.11, 35, табл.XVI: 4-7, кат.№ 23].
Такая реликвия (золотой пояс «в меру Гроба Господня»), с камнями-вставками, взятыми поблизости от стен Погребальной Пещеры (Святого Гроба), со всей очевидностью должна была храниться в императорской сокровищнице Византии, входя в корпус реликвий при дворцовом императорском храме. Но, в описании реликвий Фаросского храма Богородицы, часовни Спасителя при дворце византийских императоров, как и в Валахернском храме, к которому примыкал дворец Комнинов, в 1200-1204 гг., у Добрыни Ядрейковича (архиепископа Антония Новгородского), в его «Книге Паломника», и у Робера де Клари («Падение Константинополя»), на 1204 г., эта святыня уже не упомянута [Клари, 1986, c.59-63,149-152, прим.320,326; MajeskaGeorgeP., 2003, p.387-397].

Пояс-цепь, изготовленный не позднее 60 – 70-х гг. IVв.н.э. из Силадьшомйо (см.рис.141; 143), который, согласно изысканиям М.Б. Щукина, был подарком римского императора Валента – готскому королю Фритигерну [Щукин, 2004, c.158-168], является женским украшением, которое носили с двумя свободно опущенными концами (см.рис.129). Этот римский подарок был отправлен королю готов, христианину арианского толка, после длительных переговоров между римлянами и готами. Переговоры происходили в Антиохии Сирийской в 369 г. при посредстве епископа Ульфилы, обратившего часть готов в христианское исповедание арианского толка. В этом плане размеры пояса-цепи из Силадьшомйо (174 см), являются той же «мерой Гроба Господня», что и черниговский золотой пояс. Судя по времени подарка (369 г.) золотой пояс-цепь из Силадьшомйо был изготовлен именно для презентации царственному готу-христианину, а отложиться в составе клада, цепь могла лишь в 381 г., когда Фритигерн был изгнан из своего королевства на территории современной Венгерской Трансильвании [Щукин, 2005, c.364-372, рис.121-123].

Женская атрибуция пояса-украшения в этом римском подарке готскому королю также является аргументом в пользу применения для изготовления первой «меры Святого Гроба» - пояса-цепи, принадлежавшего женскому костюму. Основанием такому выбору могло послужить Церковное Предание о поясе Богородицы переданном апостолу Фоме: как Матерь Божия передала свой пояс апостолу [Паниħ Д., Бабиħ Г., 1975.], так реальная земная мать (Елена) передала свой драгоценный пояс своему равноапостольному сыну – Константину Великому. Принадлежность вещи, взятой для изготовления черниговского золотого пояса, самой августе Елене, как уже было отмечено, подтверждается ее уникальностью, не имеющей аналогий по размерам, среди всего класса восьмигранных псевдоплетенных золотых цепей. Размеры черниговского золотого пояса корреспондируют только с поясными цепями упрощенной техники «плетения» (шести- и четырехгранными), которые находятся среди императорских подарков германским (готским) «рексам»-христианам, среди всего корпуса памятников ювелирного искусства, исполненных в золоте.

Не исключено, что подобные реликвии, в том числе – первый пояс «в меру Гроба Господня», хранились в одном месте, как несколько позднее аккумулировали христианские реликвии имперские столицы Востока и Запада - Константинополь и Рим. Августа Елена, увлеченно собиравшая христианские реликвии, отправляла их в свой родной город Трир, расположенный на границе с графством Люксембург, и в христианской иерархии того времени занимавший второе место после Рима. Не исключено, что первый пояс «в меру Гроба Господня» оказался в Трире после путешествия Елены в Иерусалим (325/26 г.) и только позднее был перевезен в Византию. После того, как в 330 г. император Константин, как это было принято, собственноручно пропахал вокруг небольшого города Византий границы будущей столицы Восточной Римской империи, - именно здесь образовался центр тяготения для политиков и торговцев, ремесленников и выдающихся мастеров. А в строящиеся храмы «Второго Рима», апофеозом которых стала св. София, - стали стекаться важнейшие христианские реликвии.

Только после появления золотого пояса «в меру Гроба Господня» во времена августы Елены, поясные ремни начинают рассматривать в качестве инсигний не просто «мужского» предназначения (что и было толчком в становлении иконографии опоясанного Христа –"VoltoSanto"), но и армейского. Пряжки различных форм и конфигураций византийских наборных поясов (заклепанных массой накладок различных форм) дифференцируются в течение V-VIвв., когда появляются четко, в том числе - археологически определимые типы: «Сиракузы», «Болонья», «Коринф» и прочие [Айбабин, 1982, c.165-192]. Видимо они также являлись атрибутами «культуры пилигримов» ранневизантийского времени [Шевченко, 2006, с.69-71]. В VI-VIIвв. мода на наборные пояса с подобными – «геральдическими пряжками» распространяется по тюркскому миру Восточной Европы и Евразийских степей, после столкновения войск Тюркютского каганата с Византийской империей. Да и сам стиль Распятий «VoltoSanto» («Христос Триумфатор») – подпоясанной фигуры Спасителя – уже сформировался к VIIв., судя по протографу, с которого скопировано Распятие в Лукке (Италия) 1202 года. И появился этот стиль, скорее всего, в результате существования первого золотого пояса «в меру Гроба Господня».

В эпоху стремившегося к просвещению Карла Великого, создавшего даже собственную придворную «Академию наук», эту реликвию в Западном христианском мире уже называют «поясом Господним». Около 803 года аббат Ангильберт перечисляет реликвии своего монастыря, где в списке приведены только реликвии Христа, в том числе – «пояс Господний». Аббат Ангильберт, прозванный Гомером в Придворной Академии наук Карла Великого, в 789 г. был назначен аббатом монастыря в Сен-Рикье [Стасюк, 2000, гл. 1, между прим.21-22, гл. 2, между прим.6-7]. По легенде, когда Карл Великий закончил строить церковь Пресвятой Богородицы в городе Экс-ля-Шапель, он собрал в ней реликвии из Рима, Константинополя и Иерусалима. Среди реликвий, переданных туда на хранение, был «пояс Христа, запечатанный на концах печатью св. равноапостольного императора Константина, сына св. императрицы Елены» [Терещенко, 2004] (http://www.rusk.ru/st.php?i...).

Этот пояс «с печатями на концах» абсолютно тождественен выше упомянутым поясам «в меру Гроба Господня с печатями на концах», известным в восточно-христианской традиции [Царевская, 2000, c.14]. Наиболее показательным являются дубликаты этой святыни: «Пояс Спасителя» являлся составной собрания реликвий в Святая Святых – домовой папской капеллы Латеранского дворца в Риме (как наследие реликварного собрания Карла Великого), а также - в Фаросской церкви Богородицы Большого дворца Константинополя [Месарит Николай, 2000, c.127-132;BacciMichele, 2003, p.234-248].

Кроме женского костюма, использование цепей, в качестве нашейных/наперсных украшений, имело место и в мужском костюме, начиная с римского времени было широко распространено в Сирии (рис.160) и Египте (рис.161; 162; см.рис.89:2; 100; 102). Традиция сохранялась и на заре раннего средневековья: Как инсигнию, как наперсное украшение носили цепь из Джигинского и цепи из Глодос (см.рис.130; 131). Подобные украшения характерны для готской аристократии, как это передают мозаики храмов Равенны [MartinMax, 1999, s.116, abb.5] и христианские иконы (см.рис.106). При подобном использовании реплик «пояса Христова», ставших непременными атрибутами Распятий стиля «VoltoSanto», видимо, имело место совпадение, или частичное перекрытие семантико-семиотических полей некоторых понятий:

1) «набросить ремень на шею врага», - в качестве приведения в состояние рабства того, на чьей шее оказался поясной ремень;

2) смысловая составляющая распространенного христианского клише: «раб Божий». Тогда в христианской стране, такой как Византия, нашейная цепь в качестве инсингнии представляется репликой пояса известного в иконографии «Христа Триумфатора». На шее императора (кесаря, патрикия, etc), такая инсингния (пояс «в меру Гроба Господня», или пояс с Распятия стиля «VoltoSanto») овеществляла саму суть термина «раб Божий» (как у пленных средневековых рыцарей отбирался их рыцарский пояс, или вешался им на шею - в знак победы над ними). Императорский статус, в случае ношения пояса-цепи в качестве наперсной, поддерживался текстом от Марка [16:18] о власти, предоставляемой Христом, в том числе, дающей возможность безбоязненно брать в руки змей. С последним обстоятельством корреспондируют и «змееголовые» наконечники таких цепей-поясов. Подобная семантика образа змеи в средневековой христианской иконографии уже была отмечена [Сухих, 2004, c.77-81]. Близкие выводы, касающееся образа пояса давно сделаны в этнографии: значимость опоясывания (младенца), когда пояс «надевали вместе с крестом»; пояс, как «граница» для наложения крестного знамения; пояс, как «знаковый комплекс, повествующий о социальном статусе человека»; о «"красном" <поясе>, как варианте "золотого"»; о двух образах пояса – «пояс-круг (ограда) и пояс-змея» [Байбурин, 1992, с.5-6,8,9,11]. Выше об этом шла речь.

В варварском, уже в достаточной мере христианизированном мире IV-VIвв., подобное нашейное украшение не могло не ассоциироваться с обыкновенной удавкой. Вождь, надевавший подобную, хоть и драгоценную, но все-таки нашейную цепь, и принесший присягу верности Византийской империи, видимо, таким образом, обязывался помнить о неотвратимости казни через удавление (как удавившийся Иуда Искариот), в случае предательства. Может не случайно, наиболее поздние нашейные цепи, с комплектом наперсных украшений (см.рис.130; 131), отмечены для комплекса, датируемого VII, или началом VIIIв. – в Глодосах [Комар, 2003, с.49-52]. В это время Византийская империя усиленно христианизирует племена Юга Восточной Европы, а вождь Великой Болгарии Кубрат, воспитывается при дворе императора Ираклия, получив при этом не только крещение, но и высокий сан патрикия. Дальнейшее использование рассматриваемой инсигнии, имевшей подобное символическое значение, и, главное - связанной с иконографией Христа Триумфатора, - было временно приостановлено в VIIIв. веяниями эпохи иконоборчества.

При смутах в Константинополе, видимо связанных с падением Македонской династии (скорее всего в 1026 г.; но не позднее смены Романа IVДиогена в 1071 г. Михаилом VIIДукой), золотой пояс «в меру Гроба Господня», принадлежавший некогда самому св. равноап. Константину Великому и св. равноап. Елене, попадает в руки варяжского князя Африкана. В нем небезосновательно видят конунга Харальда Сурового [Снорри, 1980, с.402-463, 508-510], действительно бывшего в Греции во времена смуты 1026 г. Родственник Харальда Сэмунд (Шимон) мог получить еще от своего дяди – Сигурда какие-то святыни, доставшиеся тому в Иерусалиме. Сага о Харальде - предке Шимона (Сэмунда) повествует также о значительных богатствах привезенных им из Африки (откуда могло происходить прозвище Африкан), и из Греции, и среди последних, мог оказаться знаменитый пояс - реликвия. «Царица Зоэ» прямо обвиняла Харальда в краже ценностей из императорской сокровищницы греков [Снорри, 1980, с.402-463]. Так или иначе, золотой пояс-цепь попал в руки Шимона Африкановича (Сэмонда, потомка Харальда), приписавшего авторство вещи своему родичу (отцу), как явствует из материалов саг – воображаемому: Семунд (Шимон) не был сыном Харальда Сурового. Вместе с Шимоном драгоценность прибыла в Киев, где была пожертвована Печерскому монастырю. Князь Святослав Ярославич Черниговский участвует в закладке собора Успения Богородицы Киево-Печерского монастыря, а преп. Антоний Печерский задает размерность планиметрии храма Успения золотым поясом Шимона [Патерик…1998, c.16,19; Абрамович,1931, c.2; Хведченя, 2001, c.51]. Это вероятнее всего происходит после 22 марта 1073 г., когда Святослав принимает Киевский стол (или в 1072 г., если Антоний примирился с Изяславом и прибыл еще при нем), и не позднее первой половины мая месяца 1073 г., поскольку в разметке Успенского собора участвует преп. Антоний Печерский, скончавшийся 19 мая (Юлианского календаря) 1073 года. Так следует из изложенной версии о событиях, связанных с «золотым поясом Шимона», в Киево-Печерском патерике.

Вопреки мнению о католических симпатиях Святослава Ярославича Черниговского, основанных на его почитании «пояса с распятия, "яко латина чтуть"» [Тоцька, 2001, c.272-277], отметим, что реликвия «в меру Гроба Господня» являлась иерусалимской святыней, широко почитаемой во всем христианском мире еще во времена Единой Церкви с момента ее становления при Константине и Елене (325 г.), что было унаследовано Русью времен высокого средневековья [Царевская, 2000, c.13-16]. Иконография, включавшая «пояс Спасителя», как стали называть эту реликвию в Западном христианском мире, сохранилась в Римо-Католическом христианстве до XIIIвека на Распятиях стиля «Христос Триумфатор» («VoltoSanto»), но сама реликвия оказалась на Восточно-христианской территории – вначале в Византии, позднее, видимо с 1026 г. – у варягов (в Кёнунгхёлле?), затем - на Руси.

Многочисленные изыскания о длине «пояса Шимона», никак не учитывали самого характера этой святыни (в «меру Гроба Господня»), и связанных с нею жестких параметров (размера, или длины по росту Христа), и базировались исключительно на размерах Успенского собора Киево-Печерского монастыря. Первый исследователь, сопоставивший модуль этого храма с половиной «косой сажени» (108 см), и с «поясом Шимона» был Н.В.Холостенко [Холостенко, 1958; 1975: 144-147]. Однако размеры «модуля храма» имеют серьезнейшие разночтения [Холостенко, 1958; Мурьянов, 1973, c.187-198; Хведченя, 2001, c.47-52], поскольку модуль (им и был «золотой пояс»), лежащий в основе геометрии и стереометрии Успенского собора Печерского монастыря, строго не соответствует ни греческому (30,89 см), ни римскому (29,6 см) футам [Холостенко, 1975, c.145-146; Афанасьев, 1961, c.72-75]. Он близок длине «локтя», - единице, в которой исчислена длина «меры Гроба Господня» в «Хождении игумена Даниила» (~43,5 см, что является 1/4 длины черниговского золотого пояса). «Мера локтя» кратна и размерам Успенского храма Киево-Печерского монастыря, даже в случае применения «трех локтей» («во Имя Отца, Сына и Святого Духа»), - числа, кратного размерам во внешней планиметрии храма. Это реально и в том случае, если черниговский золотой пояс сложен втрое - по той же Никейской формуле «Триединства», что дает еще одну меру, - также модульную величину, но уже для внутренних размеров Успенского собора Киево-Печерской Лавры. Подобные расчеты могут служить аргументом в пользу того, что данные Киево-Печерского патерика о «золотом поясе Шимона» отразили сведения о «поясах в меру Гроба Господня», ставших модулями известнейших храмов Руси, и бывших, в то же время, аксессуарами в иконографии стиля Христа Триумфатора.

Среди мидьоритов, украшающих издание Киево-Печерского патерика 1661 г., близких к мидьориту с преп. Алимпием Печерским [Пуцко, 2001, c.239; Хведченя С. 2001, c.115, рис], есть сложнокомпозиционная гравюра, где Шимон (Эсмунд) уже снял с Распятия венец, передаваемый в руки подручного, а поверх набедренной повязки на Фигуре Христа еще различима цепь в виде пояса (рис.163-1), концы которого спускаются на бедра Спасителя [Хведченя, 2001, c.49, рис.; Абрамович, 1931, c.2]. Пояс-цепь на этой гравюре передан в качестве цепи из звеньев (типа пояса из Силадьшомйо), но подобные черниговскому золотому поясу в «меру Гроба Господня», псевдоплетеные пояса-цепи использовались украинский шляхтой вплоть до XVI– первой половины XVIIвека. Таковы «плетенные» пояса-цепи из двух кладов близ Черкасс (Старосельского и Пекаревского) в Среднем Поднепровье этого времени [Попельницкая, 2002, c.152-155; 2006, с.216, рис.3]. В то же время «плетенные», но более короткие цепи («цаты») служили украшением особо почитаемых икон Богородицы (рис.163-2) [Моршакова, 2002, c.139-140].

Не исключено, что по смерти Святослава Ярославича, погребенного в Чернигове (ему и его потомкам принадлежал Черниговский домен), золотой пояс вместе с митрополитом переместился в Чернигов, – именно в эти времена источники фиксируют Черниговского иерарха в столь высоком церковном сане [Шевченко, 2002, c.110-139]. Но намного вероятнее, несколько более позднее перемещение этой реликвии в Чернигов. Оно могло быть связано с монашеством в Киево-Печерском монастыре черниговского князя Святослава Давыдовича - преп. Николы Святоши (постриг в 1106 г.), и с переходом на Черниговскую архиерейскую кафедру, постригшего Николу Святошу - Киево-Печерского архимандрита - св.Феоктиста (1118 г.).

Против раннего (до 1073 г.) перемещения золотого пояса в Чернигов свидетельствует исцеление князя Владимира Мономаха при опоясывании этим золотым поясом, а известно что его болезнь и поездка в Киево-Печерский монастырь к преп. Агапиту Целителю по этому поводу, произошли между 1078 – 1093 гг., во время пребывания Мономаха на Черниговском великокняжеском столе (по свидетельству 27-го «Слова» Киево-Печерского Патерика). Значит, золотой пояс Шимона в это время был еще в Киево-Печерском монастыре.

Исцеление священными реликвиями в виде поясов, как в случае с Владимиром Мономахом, было широко распространено по всему христианскому миру Эйкумены, что зафиксировано, для времени XIII-XIV вв. даже в отдаленных пределах Азии (Марко Поло) [Марко Поло, 1940, гл.XXVI, с.23-24]. Приемы такого врачевания полностью соответствовали евангельским представлениям, наследуя практику Нового Завета: «на больных возлагали платки и опоясания с Тела Его, и у них прекращались болезни, и злые духи выходили из них» [Деян.19:12].
Фольклорные источники Аравийского полуострова XIIв., объединенные в цикл, и передающие средневековые представления, господствовавшие в арабском мире, сообщают, что обязательным атрибутом «неверного» (христианина), попавшего в Багдад, должен был быть зуннар – широкий витой (плетеный) пояс. Один из христиан Халифата, в описании источника, «носил желтый шелковый зуннар, с вплетенными алмазами… и крест на груди» [Жизнеописание… 1987, с.286, 296]. В рамках православной культурной традиции пояс (и непременно плетенный!) рассматривается как средство от порчи и от любых видов колдовства [Забылин, 1880, с.420-421; Лебедева, 1989, с.229-248]. Таково обязательное одеяние святого, защищенного силой молитв на Ближнем Востоке: Так в чалме и зуннаре изображена фигура ап. Андрея Первозванного (рис.164) на бирюзовой иконке XIIIв., видимо, произведеная на Синае. В подобных плетеных поясах обнаруживаются фигуры странствующих рыцарей, воинов-охотников (рис.165) в изобразительном искусстве Европы (мозаики собора Монреале на Сицилии) эпохи крестовых походов. В таком же плетеном поясе изображена женская фигура (первая слева) среди горельефов 1135-1155 гг., обрамляющих Королевский портал собора в Шартре [Дмитриева, 1988, с.146].

В Западно-христианском мире псевдоплетенные драгоценные пояса-цепи были достаточно тиражированы, поскольку постоянно присутствовали на Распятиях стиля «VoltoSanto». В ранневизантийские времена таково же было положение и в восточных частях христианской Эйкумены, что сохранялось до полной сакрализации хранилищ реликвий. Такие реликварии при домовом храме императоров Византии, в храме Софии, и в храме на Халкопатриях стали досягаемыми исключительно для императоров и самых высших чинов духовной иерархии, начиная с периода иконоборчества VIII-IXвеков. Изображения святыни («витого» пояса Спасителя) в восточных частях христианского мира стали редуцироваться. Одно из изображений подпоясанного Христа сохранилось в византийской мозаике 886 г. (см.рис.49); а на окраине византийской культурной Эйкумены в перевитом поясе изображен Младенец Христос на серебряном окладе Афонской Иверской иконы (Вратница) Богородицы в Греции (рис.166). Перевитой элемент на одеянии Младенца передает и оклад XVв. изначальной Почаевской иконы Богоматери (рис.167). А Христос-Эммануил в руках Девы на фреске XIв. Софии Охридской изображен в сложносоставном поясе из звеньев-элементов (рис.168).

Эпоха иконоборчества, видимо, прервала традицию изображения величайших реликвий (подобных поясу Спасителя и поясу Богородицы) в византийской иконографии. Изображение таких поясов в иконографии Христа появляется вновь только в XIв., и лишь после исчезновения первого золотого пояса «в меру Гроба Господня» из Константинополя около 1026 г. (в чем нельзя не усмотреть роли варяга Африкана-Харальда, и доставившего реликвию в Киево-Печерский монастырь - Шимона-Сэмунда). Исчезновение пояса из Константинополя, соответствует времени появления «пояса Шимона» на Руси (1026 г.)[Мурьянов, 1973, c.187-198], что синхронизируется с восстановлением в византийской иконографии подпоясанной фигуры Спасителя в XIвеке.

Возможны и несколько иные обстоятельства, благодаря которым золотой пояс Шимона попал в Киеворусское государство. События на Руси, входящие в летописный монотематический цикл о Мстиславе, с одной из важнейших дат - 1026 г., включают и потерю некой «золотой луды» Якуном Слепым на поле битвы под Лиственном, в ненастную августовскую «воробьиную ночь». В луде видят то роскошный золотой плащ, то нашейное украшение, хотя речь вполне может идти о золотой поясной или наперсной цепи. Неопределенность хронологии русской летописи для этих времен (± 2 - 3, если не 3 - 4 года), не исключает синхронности разгрома войск Ярослава Мудрого под Лиственом, с падением Македонской династии в Византии (1026). Тем более, что в летописных текстах вслед за битвой под Лиственном (обычно помещаемой под 1024 г.) непосредственно следует «разделение Руси по Днепр» между победителем Мстиславом и побежденным Ярославом (датируемое 1026 г.): эти события могли хронологически совпадать. Тогда «луда», утерянная варягом Якуном на поле битвы – скорее всего, именно тот самый «пояс Шимона», о котором идет речь. Тогда Сэмунд (Шимон) «Киево-Печерского Патерика» совсем не соответствует «Сэмунду Хозяйке», упомянутого Снорри Стурлусоном.

Источником постоянного возобновления изображений золотого пояса-цепи («пояса Спасителя») является какое-то Распятие на Ближнем Востоке, не исключено, что из числа присвоенных в Иерусалиме Харальдом Суровым. Однако сам памятник (или его изводы) функционировал до 1202 г., когда после падения Иерусалимского королевства, эта святыня (или ее извод) не оказалась в Лукке. К периоду функционирования данной ближневосточной святыни, ставшей протографом "VoltoSanto" из Луки, принадлежит появление основной массы крестов-энколпионов, где фигура Спасителя подпоясана, наряду с изображенной набедренной повязкой (рис.169) [Корзухина, Пескова, 2003, табл.16 (II.1.1/11), 25 (II.1.1/71), 33 (II.1.1/136), 140 (VII.2.1/14), 151 (B-1001)]. Фигура Христа на более раних византийских крестах-энколпионах периода иконоборчества - IXв. (рис.170) облечена в хитон (или в гиматий) без пояса [Europa… 2000,р.50, No02.03.32.]. Но на основной массе энколпий (мощевиков), где имеется подпояска, пояс на фигуре распятого Иисуса изображен так, что воспринимается как плетенный (рис.171) [Корзухина, Пескова, 2003, табл. 19 (II.1.1/51), 21 (II. 1.1/27), 23 (II.1.1/12), 49 (III.1.1/44)]. Плетенный (псевдоплетенный) пояс очень явственно изображен на Распятии, помещенном на германском процессуальном выносном кресте (навершии) XIIв., из экспозиции Государственного Эрмитажа (собрание М.П. Боткина, поступление 1920 г.). Подобные изображения, как было показано выше, принадлежат к типу Распятий «Христос Триумфатор» (VoltoSanto), когда Спаситель изображен в венце и плетеном поясе. Перечисленные древности являются репликами особо чтимой реликвии: к таким репликам относится и упомянутая серия крестов-энколпионов, найденых на Руси, и один из ранних золотых крестов (рис.172) из Думбартон Оукс Кол (Англия) VI-VIIвв. [Пескова, 2006, с.123, 140, рис.1:1]. Этот крест передает основные признаки ближневосточного Распятия-реликвии: венец и псевдоплетеный пояс, - атрибуты, которые после периода иконоборчества были забыты Византией. Традиция VoltoSantoсохранялась на Ближнем Востоке, воздействуя на прилегающие регионы. Поэтому подпоясанная фигура Христа присутствует на памятниках X-XIвв., происходящих из Грузии (рис.173 - 176) [LeMuseedesBeaux-ArtsdeGeorgie, ill.26-28], а в одном случае это изображение Иисуса Распятого со спускающимися с плечей концами золотого пояса в виде очень тонкой и длинной эпитрахили (рис.177) [LeMuseedesBeaux-ArtsdeGeorgie, ill.31], очень похожей на диаконовский орарь (рис.178).

По примеру сложносоставных, псевдоплетеных поясов выполнялись и другие украшения. Жестко сплетенные - и потому лишенные подвижности составных цепей, - браслеты - редко - но встречаются в наиболее ранних и богатых древнерусских курганных погребениях X-XIвв. [Милюков, 1899, с.23; Нефедов, 1899, табл.1:13]. Такие плетенные серебряные браслеты иногда имеют инкрустации синим/зеленым стеклом или камнем в миндалевидных оправах на концах (рис.179) [Монгайт, 1947, с.84, рис.1:5]. Инкрустация зеленоватым стеклом таких же миндалевидных вставок в оправах имеется на концах упрощенных - витых серебряных браслетов, выполненных как реплика плетенных, входивших в состав Старорязанского клада 1968-1972 гг. [Даркевич, Монгайт, 1978, с.8,11,38, табл.ХХ]. Если корпус «витых» браслетов и нашейных гривен достаточно велик, то немногочисленные сплетенные из серебряного дрота браслеты были найдены в Волжской Болгарии (рис.180), в кладе 1869 г.; аналогичные известны и среди единичных находок в Суваре [Хлебникова, 1976, с.205, рис.]. Такие браслеты, находимые в западнославянском мире, Любор Нидерле относил к Ближневосточным импортам [Монгайт, 1947, с.83]. Не исключено, что начиная с рубежа раннего и высокого средневековья (XIв.), подобные браслеты также маркировали принадлежность к сообществу пилигримов, и привозились из Святых мест Ближнего Востока. Реплики подобных вещей, изготовленные из бронзовой проволоки, не столь умело, несколько небрежно, и в упрощенной технике плетения, известны в погребениях XIIв. [Зеленев, 1987, с.151, 153, рис.2:1,4].


Наличие «золотого пояса», соответствовавшего «мере Гроба Господня», в христианской истории Древней Руси не могло не создать традиции ношения подобных поясов, в качестве инсигний, каковыми часто являлись величайшие христианские реликвии [PopovicDanica, 2003, р.161-180]. В Ипатиевской летописи под 1288 г. упомянуты золотые и серебряные пояса князя Владимира Васильковича Волынского [Соловьев, 1993, с.234-238], принадлежавшие еще его отцу, и розданные князем Владимиром на своем смертном одре убогим [Воропай, 1966, с.384]. Видимо к этому же типу изделий относились и некоторые из «золотых цепей», в 1356 г. завещанных князьям Дмитрию (Донскому) и Ивану, поскольку как отдельная вещь упомянута «чепь золота колчана», и как, отдельные - «чепь злата врана и другая огнивчата». Вид «золотых цепей» имели пояса в родовом имуществе Ивана Калиты [Попудренко, 1975, с.86]. Думается это такие же пояса, как названные в «Повести временных лет» ужами (под 1015 г.), которые свешивались со смертного одра Владимира Святославича (о чем выше).

Коллизия, связанная с одним из этих драгоценных поясов-цепей, оказалась судьбоносной в истории высокого средневековья Древней Руси. Во время свадьбы Дмитрия Донского (1367) тысяцкий Василий тайно подменил его другим – менее ценным. А княжеский пояс-цепь передал сыну Николаю, женившемуся на старшей дочери князя Суздальского - Марии. Один из потомков этой пары, подпоясанный тем самым золотым поясом-цепью, - князь Василий Косой, а с ним Дмитрий Шемяка в 1433 г. оказались на свадьбе своего дяди – Великого князя Московского Василия. Всеобщее восхищение драгоценным поясом князя Василия Косого привело к опознанию драгоценности: ее принадлежность Великокняжескому дому определил наместник Ростовский Петр Константинович, немедленно сообщивший о своем открытии матери Великого князя Василия – Софии. Обрадованная нашедшейся пропажей Великая княгиня-мать, недолго думая, сняла пояс с князя Василия Косого прямо при гостях. Затеялась нешуточная ссора, в результате которой Василий Косой и Дмитрий Шемяка покинули терем Великого князя и прибыли в Галич, где собрали войска, начав очередную гражданскую войну [Забылин, 1880, с.502], которая привела к эмиграции множества княжеских фамилий (Можайские, Одоевские, Глинские и др.), к усилению соседней Литвы, а также к закреплению в ее пределах на длительное время множества территорий Южной Руси.

Мода на подобные пояса коснулась сопредельных с Древней Русью земель, которые находились в сфере интересов Великого Новгорода. Достаточно длинные цепи (чтобы служить поясом) встречаются в курганах Приладожья XIв. (рис.181); цепь в виде поясного украшения обнаружена на территории Северо-Западного Пр

[Абрамович Д.І.] Киево-Печерский патерик / Под ред. Д.И.Абрамовича. Киев, 1931 (Репринт, Киев, 1991).

Аджария. Фотоальбом / Сост. Давнтадзе Шота Иванович. Текст Халваши Фридон Ишигович и чл.-корр. Груз. АН Хахуташвили Давид Ахмедович. М., 1975.

Айбабин А.И.Погребения конца VII– первой половины VIIIв. в Крыму // Древности эпохи Великого переселения народов IV-VIIIвеков. М.: «Наука»,1982. С.165-192.

Античные государстваСеверного Причерноморья / Отв.ред.тома: Г.А.Кошеленко, И.Т.Кругликова, В.С.Долгоруков / Сер.: Археология СССР. М.; «Наука», 1984.

[Антонов Н.Р.] Храм Божий и церковные службы: 2-е изд. Учебник Богослужения. Составил Ключарь Храма Воскресения, Законоучитель Главного Немецкого Училища Св.Петра и бывший Законоучитель Еленинского Института свящ. Н.Р.Антонов. СПб, 1912. 236 с.+ 250 илл.

Анфимов Н.В.Древнее золото Кубани. Краснодар: Изд. Краснодарского государственного университета, 1987.

Артамонов М.И.История хазар. Л.: Изд. Гос. Эрмитажа, 1962.

Афанасьев А.Поэтические воззрения славян на природу (в трех томах). М.: «Индрик», 1994. Т.II.

Афанасьев К.Н.Построение архитектурных форм древнерусскими зодчими. М.: Изд. АН СССР, 1961.

Байбурин А.К.Пояс (к семиотике вещей) // Сборник МАЭ. XLV: Из культурного наследия народов Восточной Европы. СПб.: «Наука», 1992. С.5-13.

Банк А.В.Искусство Византии, Л.; «Искусство», 1960.

Барская Н.А.Сюжеты и образы древнерусской живописи. М.: «Просвещение», 1993.

Бейль Француаза.Louvre. (Русский) Путеводитель по музею. Париж: «ARTLYS», 2001. Беляев Л.А. Христианские древности. Введение в сравнительное изучение / сер. «Византийская библиотека». 2-е стереотипное изд. СПб.: «Алетейа», 2000.

Беляев Л.А.Пространство как реликвия: о назначении и символике каменных иконок Гроба Господня // Восточнохристианские реликвии / Ред.-сост. А.М. Лидов. М.: «Прогресс-Традиция», 2003. С. 482-512.

Бельский С.В., Хартанович В.А.Перспективы изучения могильников эпохи Средневековья – Нового времени в северо-западном Приладожье (оценка современного состояния) // Радловские чтения 2006. ТД / Отв.ред. Ю.К. Чистов, Е.А. Михайлова. СПб., 2006. С. 244-247.

Болотов В.В.Лекции по истории Древней Церкви. СПб., 1907.

Бочаров Г.Н. Черниговская чаша XIIвека // Древнерусское искусство. М.: «Искусство», 1988. С.293-306.

Брэм А.Э.Жизнь животных. М.: «TERRA», 1992. Т. III: Пресмыкающиеся. Земноводные. Рыбы. Беспозвоночные.

Воронов Ю.М., Юшин В.А.Ранний горизонт (II-IVвв.) в могильниках Цебельдинской культуры // СА, 1979, No1.

Воропай Олекса. Звичаï нашого народу. Етнографiчний нарис. Мюнхен: Украïнске видавництво, 1966. 592 с.

Гавритухин И.О., Обломский А.М.Гапоновский клад и его культурно-исторический контекст. М., 1994.

Гаузенштейн В.Искусство и общество / Пер.с нем. А.Ш.Мароз. М.: «Новая Москва», 1923.

Даркевич В.П., Едомаха И.И. Редкий памятник западноевропейской торевтики XIIвека // СА.1964. № 3. С.253.

Даль В.И.О поверьях, суевериях и предрассудках русского народа. Материалы по русской демонологии. Сост. Н.В. Ушаков. СПб.: изд. «Литера», 1994. 480 с.

Даркевич В.П., Монгайт А.Л.Клад из Старой Рязани. М.: «Наука», 1978.

Детцель Генрих.Христианская иконография. Т.I. Фрейбург – Брезсгау, 1896. (на немецк.языке). Рукопись перевода (1976) - Марк Александрович Миролюбов (Государственный Эрмитаж). Личная библиотека переводчика.

Деяния Павла и Феклы// От берегов Босфора до берегов Ефрата. Антология Ближневосточной литературы Iтысячелетия н.э./ Отв.ред. С.С. Аверинцев. М.: «МИРОС», 1994. С.130 (гл.33).

Джексон Дж. и Р. Туринская плащаница в Константинополе. Естественнонаучные данные об иконографии «Христос во гробе» // Реликвии в искусстве и культуре восточнохристианского мира Тезисы докладов и материалы международного симпозиума / Ред.-сост. А.М. Лидов. М.: «Прогресс-Традиция», 2000.

Дзиговский А.Н. Очерки по истории сарматов Карпато-Днепровских земель. Одесса: Гермес, 2003. 240 с.

[Дионисий] Святого Дионисия Ареопагита. О Небесной Иерархии. СПб.: Сатисъ, 1995. 67 с.

Добиаш-Рождественская О.А.Западные паломничества в Средние века. Пг.: изд. Брокгауз – Эфрон, 1924 (переиздание /Отв.ред. И.Х Черняк. СПб.: изд. «"Акционер" и Ко», 2006.144 с.).108 с.

Древнее золото. Из собрания Музея исторических драгоценностей УССР / Сост. Бондарь И.В., М.: «Искусство», 1975.

Жизнеописаниедоблестной Фатимы и повествование о подвигах ее славных предков / Пер.с арабск. Б.Я. Шидфар / Отв.ред. Д.В. Фролов. М.: Наука, 1987. 511 с.

Еременко В.В.«Кельтская вуаль» и зарубинецкая культура. Опыт реконструкции этнополитических процессов III-Iвв. до н.э. в Центральной и Восточной Европе. СПб.: Изд. СПбГУ, 1997.

[Забылин М.] Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия. Собр. М.Забылиным. В четырех частях. М.: Изд.книгопродавца М. Березина, 1880.

Зайцев А.И.Геракл // Мифы народов мира. Энциклопедия, т.I(А - К) / Гл.ред.С.А.Токарев. М.: Сов.энциклопедия, 1991. С.277-283.

Засецкая И.П.Золотые украшения гуннской эпохи. По материалам особой кладовой Государственного Эрмитажа. Л.: «Аврора», 1975.

Засецкая И.П., Казанский М.М., Ахмеров И.Р.Морской Чулек. Привилегированные погребения из Приазовья и их место в истории племен Северного Ппричерноморья в посгуннскую эпоху / Рукопись Отдела археологии Восточной Европы и Сибири Государственного Эрмитажа. СПб., 2005 (в печати). 8,5 а.л.

Засецкая И.П.Культура кочевников Южнорусских степей в гуннскую эпоху (конец IV– начало Vвв.). СПб.: «Наука», 1994.

Зеленеев Ю.А.1987. Новые исследования Ефаевского могильника XII-XIVвв. // Древности Среднего Поволжья / Археология и этнография Марийского края. Вып.13 / Науч.ред. Г.А. Архипов, отв.за вып. Б.С. Соловьев. Йошкар-Ола: Марийский НИИ языка, литературы и истории им. В.М. Васильева, 1987. С.148-153.

Золота скарбницяУкраїни. Вид-во: «Акцент», Київ, 1999.

Иванов В.В.Змей // Мифы народов мира. Энциклопедия, т.I(А – К) / Гл.ред.С.А.Токарев. М.: Сов.энциклопедия, 1991. С.468-471.

Иванов В.В., Топоров В.Н.Лаума // Мифы народов мира. Энциклопедия, т.I(А – К) / Гл.ред. С.А.Токарев. М.: Сов.энциклопедия, 1991. С.40.

Иванов П.В.Кое-что о вовкулаках и по поводу их // Українцi: народнiвiрування, повiр’я, демонологiя. Київ: «Либiдь», 1991 (из «Киев.старина», 1886, № 6), с.505-512.

Иванов П.В.Народные рассказы о ведьмах и упырях // Українцi: народнiвiрування, повiр’я, демонологiя. Київ: «Либiдь», 1991 (из «Киев.старины», 1883, № 6), с.430-504, 601-602.

Iларiон, митрополит. Дохристиянскiвiрування україїнського народу. Iсторично-релiгiйна монографiя. Вiннiпег: накладом Видавничої Комiсiї при Товариствi«Волинь», 1965. 424 с.

История татарс древнейших времен в семи томах. Т.I: Народы степной Евразии в древности / Науч.ред.тома С. Кляшторный. Казань: «РУХИЯТ», 2002.

(Кавелин) Архим. Леонид. Иерусалим, Палестина и Афон по русским паломникам XIV-XVIвеков. Сводные тексты оных с объяснительными примечаниями, основанными на местных исследованиях. М., 1871.

Казанский М.М. Остроготские королевства в гуннскую эпоху: рассказ Иордана и археологические данные // Stratum+. СПб. – Кишинев: Изд.; «ФАРМ», 1997.

Каковкин Александр.«Знак вечности» на коптских тканях // Ювелирное искусство и материальная культура. Тезисы докладов участников девятого и десятого коллоквиумов (10-14 октября 2000 года и 9-14 апреля 2001 года) Спб: Изд. Гос. Эрмитажа, 2002. С.16-19.

Каргопольцев С.Ю., Шевченко Ю.Ю.К проблеме происхождения и эволюции браслетов с расширяющимися концами // Ювелирное искусство и материальная культура. ТД участников пятого коллоквиума. Государственный Эрмитаж. СПб.: Изд. Гос. Эрмитажа, 1998. С.45-47.

Каспарова К.В.Об одном из возможных компонентов зарубинецкого погребального обряда // СА, 1988, No1.

Кауфман Карл Мария. Настольная книга по христинанской археологии. Падеборн, 1905 (на немецк.языке). Рукопись постраничного перевода (1976) - Марк Александрович Миролюбов (Государственный Эрмитаж). Личная библиотека переводчика.

Клари Робер де.Завоевание Константинополя / Перевод, статья и комментарии М.А.Заборова. Сер.: Литературные памятники. М.: «Наука», 1986.

Ковельман А.Б.Риторика в тени пирамид: Массовое сознание Римского Египта. М., 1988.

Коников Александр.Двенадцатый камень: к этимологии слова яшма // Ювелирное искусство и материальная культура. Тезисы докладов участников девятого и десятого коллоквиумов (10-14 октября 2000 года и 9-14 апреля 2001 года) Спб: Изд. Гос. Эрмитажа, 2002. С.117-120.

Кербелите Бронислава.Типы народных сказаний. Структурно-семантическая классификация литовских этиологических, мифологических сказаний и преданий. СПб.: «Европейский Дом», 2001. 607 с.

Комар А.В.Поясной набор «глодосской» традиции из Вознесенки // Ювелирное искусство и материальная культура. Тезисы докладов участников двенадцатого коллоквиума (3-10 апреля 2003 года). СПб: Изд. Гос. Эрмитажа, 2002. С.49-52.

Кондаков Н.П.Иконография Богоматери. Т.I. СПб., 1914.

Кондаков Н.1896. Русские клады. Исследование древностей Великокняжеского периода Н.Кондакова, заслуженного Профессора Императорского С.-Петербургского Университета. Том первый (I). С 20 таблицами рисунков и 122 политипажами. С.-Петербург: Типография Главного Управления Уделов (Моховая, 40), 1896. 214 с. + ХХ табл.

Корзухина Г.Ф.Русские клады IX-XIIIвв., М.; Л.: Изд. АН СССР, 1954. 200 с., илл.

Корзухина Г.Ф., Пескова А.А.Древнерусские кресты-энколпионы. Нагрудные кресты-реликварии X-XIIIвв. СПб., 2003. 432 с., 159 табл.

Кропоткин В.В.Клады византийских монет на территории СССР // САИ. Вып. Е4-4. М. Изд. ИА АН СССР, 1962.

Лазарев В.Н.История Византийской живописи. Таблицы. М.: «Искусство», 1986.

Лебедева А.А.Значение пояса и полотенца в русских семейно-бытовых обычаях и обрядах // Русские: семейный и общественный быт. М.: «Наука», 1989. С.229-248.

Летопись по Ипатьевскому списку. СПб.: Изд. Археографической комиссии, 1871.

Лихачева В.Д.Искусство Византии IV-XVвеков / Очерки истории и теории изобразительных искусств. Л.: «Искусство», 1986.

Лосев А.Ф.Афродита // Мифы народов мира. Энциклопедия, т.I(А - К) / Гл.ред.С.А.Токарев. М.: Сов.энциклопедия, 1991. С.132-136.

Максимов С.В.Нечистая, неведомая и крестная сила / Вступ.ст. Н.В. Ушакова. СПб.: ПОО «Полисет», 1994. 448 с.

Маркевич Н.А.Обычаи, поверья, кухня и напитки малороссиян // Українцi: народнiвiрування, повiр’я, демонологiя. Київ: «Либiдь», 1991, с.52-169, 578-590.

Марко Поло.Путешествие / Перевод со старофранцузского И.П.Минаева. Вступительная статья, комментарий и редакция перевода К.И.Кунина. Л.: «Художественная литература», 1940.

Матвеев А.В., Матвеева Н.П.Разведки и раскопки на среднем Тоболе // АО 1981. М., 1983. С.215-216..

Мацулевич Л.А.К вопросу о стадиальности в готских надстроечных явлениях (Обряд погребения Алариха. Готский звериный орнамент) // Из истории докапиталистических формаций. Сборник статей к сорокапятилетней деятельности Н.Я.Марра. XLV, М.; Л.: Изд. АН СССР, 1933.

Мацулевич Л.А.Погребение варварского князя в Восточной Европе. Новые находки в верховьях реки Суджи. М.; Л.: Изд. АН СССР, 1934.

Мелетинский Е.М.Брисингамен // Мифы народов мира. Энциклопедия, т.I(А – К) / Гл.ред.С.А.Токарев. М.: Сов.энциклопедия, 1991. С.187.

Месарит Николай. Декалог о реликвиях Страстей, хранящихся в церкви Богоматери Фаросской в Константинополе / Перевод и комм. А.Ю. Никифоровой // Реликвии в искусстве и культуре восточнохристианского мира Тезисы докладов и материалы международного симпозиума / Ред.-сост. А.М. Лидов. М.Изд. Центра восточнохристианской культуры, 2000. С.127-132.

Милюков П.Н.Отчет о раскопках Рязанских курганов летом 1896 г. // Труды Х археологического съезда. М., 1899. Т. I.

Минасян Р.С.Железные ножи с волютообразным навершием // Проблемы археологии. Вып.2. Л.: Изд. ЛГУ, 1978. С.148-152.

Мокрый Марк.Иисус: 1,81 м, с бородой, группа крови AB// Вера и жизнь, 1999, No2;

Моммзен Теодор. История Рима. Т.V: Провинции от Цезаря до Диоклетиана. СПб.: «НАУКА» - «ЮВЕНТА» , 1995.

Монгайт А.Л.Салтыковские курганы // МИА № 7. М.; Л., 1947. С.82-87.

Монгайт А.Л.Старая Рязань // МИА. № 49. М.: Изд. АН СССР, 1955.

Моран, Анри де. История декоративно-прикладного искусства от древнейших времен до наших дней (Paris, Hachette, 1970) / Пер.с франц. Н.И. Столяровой и Л.Д. Липман. М.: «Искусство», 1982. 577 с.,768 илл.

Моршакова Елена.Соловецкие описи XVIвека о системе драгоценного убранства храмов // Ювелирное искусство и материальная культура. Тезисы докладов участников девятого и десятого коллоквиумов (10-14 октября 2000 года и 9-14 апреля 2001 года). СПб: Изд. Гос. Эрмитажа, 2002. С.139-140.

Мурьянов М.Ф.Золотой пояс Шимона // Византия, Древняя Русь и Западная Европа. Искусство и культура. М.: «Искусство», 1973. С.187-198.

Мусин А.Е.Археология «личного благочестия» в христианской традиции Востока и Запада // Христианская иконография Востока и Запада в памятниках материальной культуры Древней Руси и Византии. Памяти Татьяны Чуковой / Сер.: «SlavicaPetropolitana». СПб.: «Петербургское Востоковедение», 2006. С.163-222.

Настольна книгасвященнослужителя. М., 1983, т.IV(Статья: «Богослужебные одеяния диакона и иерея»). С.122-123.

Некрасова Е.Лиможские выемчатые эмали: проблема растительного орнамента // Ювелирное искусство и материальная культура. ТД участников пятнадцатого коллоквиума (10-16 апреля 2006 года). СПб.: изд. Гос. Эрмитажа, 2006. С.55-57.

Немсадзе Г.М.Погребения иберийской знати из Зугдери // КСИА, вып.151, 1977. С.108-114.

Нефедов Ф.Д.Раскопки курганов в Костромской губернии // Материалы по археологии восточных губерний. М., 1899. Т. III.

(Никитин) Архим. Августин.Святыни Константинополя. Легенды и реликвии, связанные с историей Византийской империи // Независимая газета религии, от 12. 07. 2000.

Никольский Н.В.Очерки памятников христианского искусства. Издание второе. СПб.: «Лига-Плюс», 2000.

Новелли Джованни.Туринская плащаница: вопрос остается открытым. Пер. с итал. М., 1998.

Описание святыньКонстантинополя в латинской рукописи XIIв. / Перевод, предисловие и коммент. Л.К. Масиеля Санчеса // Чудотворная икона в Византии и Древней Руси / Ред.-сост. А.М. Лидов. М., 1996.

(Павлов) Игумен Иннокентий. Свидетели Ранней Церкви и российские мученики ХХ века // Богословие после Освенцима и его связь с богословием после ГУЛАГа: следствия и выводы. Материалы второй Международной конференции (Санкт-Петербург, 26-28 января 1998 г.). СПб., 1999.

Паниħ Д., Бабиħ Г.1975. Богородица Љевишка. Београд, 1975.

Патерик Киево-Печерський. Київ, 1998.

Пескова А.А.Истоки иконографии древнерусских энколпионов // Христианская иконография Востока и Запада в памятниках материальной культуры Древней Руси и Византии. Памяти Татьяны Чуковой / Сер.: «SlavicaPetropolitana». СПб.: «Петербургское Востоковедение», 2006. С.121-162.

Покровский Н.В.Очерки памятников христианского искусства. Издание второе. СПб.: «Лига-Плюс», 2000.

Попудренко М.А.Стародавнiзнахiдки з Чернiгова // Археологiя. Київ, 1975. Вип.16. С.82-87.

Попельницкая Елена.Монетно-вещевой клад XVI-XVIIвеков из с.Староселье (из собрания Национального музея истории Украины) // Ювелирное искусство и материальная культура. Тезисы докладов участников девятого и десятого коллоквиумов (10-14 октября 2000 года и 9-14 апреля 2001 года) СПб: Изд. Гос. Эрмитажа, 2002. С.152-155.


Попельницкая Е.А.Ювелирные изделия XVI-XVIIвв. клада из села Староселье (из собрания Ниционального музея истории Украины) // Ювелирное искусство и материальная культура Сб.статей. СПб.: изд. Гос.Эрмитажа, 2006. С.212-225.

Попов Г.И.Русская народно-бытовая медецина // Торэн М.Д. Русская народная медецина и психотерапия / Вступ.ст. К.В. Чистов, послеслов. Н.Е. Мазалова; отв.ред. А.В. Семенов. СПб.: АЗОТ изд. «Литература», 1996. С.277-477.

Поселянин Евгений. Сказания о чудотворных иконах Богоматери и о Ея милостях роду человеческому. Коломна: Изд. Свято-Троицкого Ново-Голутвина монастыря, 1993. Кн.1.

Пьетранджили Карло.Ватикан / Гвидо Корнини, Анна Мария Де Стробель, Мария Серлупи Крещенци. Ватикан: «СЛОВО» (на русском языке), 2001.

Пуцко В.Г.До iсторiiКиево-Печерськоiiконографii// Могилянськiчитання. Збiрник наукових праць: Киево-Печерська Лавра в контекстiсвiтовоiIсторii. Киiв, 2001.

Пуцко В.Г.2006. Об иконографии ранних Новгородских амулетов-змеевиков // Новгород и Новгородская земля. История и археология. 2006, 15/01.

Рамишвили Р.М.Новые открытия на новостройках Арагвского ущелья// КСИА, 151, 1977.

Ростовцев М.Н.1993. Сарматские и индо-скифские древности // Петербургский археологический вестник. СПб.: «ФАРМ», 1993, No5: ΣKIθIA. Избранные труды академика М.Н. Ростовцева. С.36-59

Русское колдовство. Сборник. / Отв.ред.М. Стерлигов. Сост. М. Северов, Н. Ушаков. СПб.: изд. Литера», 1994. 464 с.

Рыбаков Б.А.Древности Чернигова // МИА, No11. М.; Л., 1949.

Рыбаков Б.А. Ювелирное искусство Древней Руси X-XIIIвеков. Л: «Аврора», 1971.

Рябцева С.С.Змеи и драконы. О продолжении одной античной традиции в ювелирном деле эпохи средневековья // Stratumplus. СПб.; Кишинев; Одесса. 1999. No3. С.228-240.

Рябцева С.С. Древнерусский ювелирный убор. Основные тенденции формирования. СПб.: изд. Нестор-История, 2005. 384 с., илл.

Саверкина И.И.Греческие ожерелья на рубеже классики и эллинизма // Ювелирное искусство и материальная культура. Сб. статей. СПб: Изд. Гос. Эрмитажа, 2001. С.95-102.

Свирин А.Н.Ювелирное искусство Древней Руси XI-XVIIвеков. М., 1972.

Сергеев Ю. П.Секреты иконописного мастерства. М.: "Юный художник", 2000 г., 32 с., илл.

Сидорова Н.А., Стародуб Т.Х.Города Сирии. М., 1979.

Симоненко А.В.О датировке и происхождении античных драгоценностей из погребений сарматской знати I– начала IIв.н.э. // Боспорский феномен: Колонизация региона. Формирование полисов. Образование государства. Материалы Международной научной конференции. Ч.1. СПб., 2001. С.190-194.

Симонович Е.О.Хірургія в черняхівську епоху // Середні віки на Україні. Київ: «Наукова Думка», 1971. С.83-87.

Славяне и скандинавы: Пер. нем. / Общ.ред. Е.А. Мельниковой. М.: Прогресс, 1986.

Снорри Стурлусон.Круг Земной /Отв.ред. М.И. Стеблин-Каменский / Сер.: «Литературные памятники». М.: «Наука», 1980. 688 с.

Спицын А.А. Древности Камской Чуди по коллекции Теплоуховых. Атлас рисунков с предисловием Члена Императорской Археологической Комиссии А.А. Спицына / Материалы по археологии России. № 26. СПб., 1902. 70 с.+XXXIXтабл.

Спицин А.А.Вещи с инкрустациями из Керченских катакомб 1904 г. // ИАК, 1905, вып.17.

Скалон К.М.Фибула из Дебальцево // АСГЭ, вып.15, Л., 1975.

Соколов Г.Античное Причерноморье. Памятники архитектуры, скульптуры, живописи и прикладного искусства. Л., 1973.

Соловьев С.М.История России с древнейших времен. М., 1993. Т.3. Кн.2.

Стасюк Владимир.Религиозно-эстетическая концепция LibriCarolini. Кандидатская диссертация на соискание ученой степени кандидата богословия. Сергиев Посад: Изд. Троице-Сергиевой Лавры, 2000.

Стаценко Н.Рослини й тварини в народнiй уявi// Українська минувщина. Iлюстрований етнографiчний довiдник. Київ: «Наукова Думка», 1993.

Сухих В.В.Божества/жрецы со змеями в руках: происхождение и распространения образа в Евразии // Изобразительные памятники: стиль, эпоха, композиции. Материалы тематической научной конференции. Сапкт-Петербург, 1 – 4 декабря 2004 г. СПб., 2004. С.77-81.

Тахо-Годи А.А.Гера // Мифы народов мира. Энциклопедия, т.II(К - Я) / Гл.ред.С.А.Токарев. М.: Сов.энциклопедия, 1991. С.275-276.

Терещенко Владислав. Свидетели Христа // Православное информационное агентство. 2004-04-16. (http://www.rusk.ru/st.php?i...).

Торэн М.Д.Русская народная медецина и психотерапия / Вступ.ст. К.В. Чистов, послеслов. Н.Е. Мазалова; отв.ред. А.В. Семенов. СПб.: АЗОТ изд. «Литература», 1996. 496 с.

Тоцька IФ.Дiяльнiсть Антонiя та Феодосiя Печерських // Могилянськiчитання. Збiрник наукових праць: Киево-Печерська Лавра в контекстiсвiтової історiї. Київ, 2001. С.272-277.

Трейстер М.Ю.Еще раз об ожерельях с подвесками в виде бабочек // ПАВ. СПб: «Фарм», 1994.

Уваров (1910) Алексей Сергеевич, граф. Сборник. Материалы для биографии и статьи по теории археологии. Издан к 25-летию со дня кончины / Под редедакторством Гр.П.С. Уваровой. Т.III. М.: Товарищество типографий А.И. Мамонтова (Леонтьевский пер., д.No5), 1910.

Хашковская Татьяна, Филиппова Елена. Драгоценные камни в окладах икон и книг Сергиево-Посадского историко-художественного музея-заповедника // Ювелирное искусство и материальная культура. Тезисы докладов участников девятого и десятого коллоквиумов (10-14 октября 2000 года и 9-14 апреля 2001 года) Спб: Изд. Гос. Эрмитажа, 2002. С.180-186.

Хведченя С.Святыни и святые Киево-Печерской Лавры. К 2000-летию Рождества Христова, 950-летию Киево-Печерской Лавры и 10-летию независимости Украины. Киев: «Географика», 2001.

Хлебникова Т.А.Городище Сувар // АО 1975. М., 1976. С.204-206.

Холостенко М.В.Успенський собор Печерського монастиря // Стародавнiй Київ. Київ: «Наукова Думка», 1975. С.107-170.

Холостенко Н.В.Новый памятник древнерусского прикладного искусства // Искусство. М., 1958, No9. С.62-65.

Хождение игумена Даниила// Памятники литературы Древней Руси. XIIвек. М.; «Наука», 1980.

Фасмер Макс.Этимологический словарь русского языка в четырех томах / пер.с немец и дополнения чл-корр. РАН О.Н. Трубачева, под ред. и с предисл. проф. Б.А. Ларина. Т.I(А-Д) (574 с.), IV(Т – Ящур) (864 с.). СПб: изд. «Азбука», Изд.центр «Терра», 1996.

Фракийское искусство и культура Болгарских земель. Каталог выставки / Перевод с болгарского Н.Ф.Смирновой / Под общ.ред. Н.В.Пятнышевой. М.: «Искусство», 1974.

Царевская Т.Царьградские «дары» новгородского паломника Добрыни Ядрейковича // София. Вып.3. Новгород, 2000, с.13-16.

Царевская Т.Ю. Магдебургские врата Новгородского Софийского собора. М., 2001. 32 с.+ илл.

Царевская Т.Ю.О цареградских реликвиях Антония Новгородского // Восточнохристианские реликвии / Ред.-сост. А.М. Лидов. М.; «Прогресс-Традиция», 2003. С.398-414.

Цултэм Н.Декоративно-прикладное искусство Монголии. Улан-Батор, 1987. 136 илл.с аннотац.+ 9 л.текста (22 илл.).

Шалина И.А.Икона «Христос во Гробе» и Нерукотворный образ на Константинопольской плащанице // Восточнохристианские реликвии / Ред.-сост. А.М. Лидов. М.: «Прогресс-Традиция», 2003. С.305-336.

Шевченко Ю.Ю. Знахiдки речей великокнязiвського вжитку та деякiпитання топографiїЧернiгова XI– XIII ст. // Чернiгiвська старовина. Збiрник наукових праць, присвячений 1300–рiччю Чернiгова. Чернiгiв: «Сіверянська Думка», 1992. С.62–65.

Шевченко Ю.Ю.Престижные предметы и материализованные памятники духовной культуры в структуре топографии древнего Чернигова // Ювелирное искусство и материальная культура. Тезисы докладов участников девятого и десятого коллоквиумов (10-14 октября 2000 года и 9-14 апреля 2001 года) СПб: Изд. Гос. Эрмитажа, 2001. С.82-89 (изд. 2-е, СПб, 2002. С.189-193).

Шевченко Ю.Ю.. Русское подземножительство и черниговский период в Житии прп. Антония (Великого) Печерского// Христианство в регионах мира / Отв. ред. Т.А. Бернштам. СПб.: Изд. МАЭ РАН, 2002. С.110-139.

Шевченко Ю.Ю..Золотой пояс – реликвия «в меру Гроба Господня» из Чернигова // Ювелирное искусство и материальная культура. Тезисы докладов участников одиннадцатого коллоквиума (8-13 апреля 2002 года) СПб: Изд. Гос. Эрмитажа, 2002. С.88-91.

Шевченко Ю.Ю., Богомазова Т.Г.Образы «змей» в предметах древней материальной культуры: проблемы изучения // Российская наука о человеке: вчера, сегодня, завтра. Материалы Международной научной конференции. Вып.1 / Под ред. Ю.К.Чистова и В.А.Тишкова. СПб.: Изд. МАЭ РАН, 2003. С.244-256, 299-300.

Шевченко Ю.Ю.Общины первохристиан в праславянском и раннеславянском мире // Образ рая: от мифа к утопии / Отв.ред. М.М. Шахнович / Сер.: «Symposium». Вып.31. СПб., 2003. С.116-122.

Шевченко Ю.Ю.«Пещерный» Иерусалим глазами «Русской земли игумена» // Радловские чтения 2005. Тезисы докладов. СПб.: Изд. МАЭ РАН, 2005. С.66-71.

Шевченко Ю.Ю.Реликвия из величайшей пещерной святыни христианского мира // Славянских ход 2005. Материалы и исследования. Вып.2. Ханты-Мансийск – Сургут: Правительство Ханты-Мансийского автономного округа-Югры; «Общество русской культуры», 2005. С.126-159.

Шевченко Ю.Ю. К вопросу о пряжках пилигримов раннего средневековья // Феномен паломничества в религиях: Священная цель, священный путь, священные реликвии. Материалы XIIIСанкт-Петербургских религиоведческих чтений / Науч.ред.-сост. Т.Н. Дмитриева, И.Х. Черняк. СПб.: Федеральное агентство по культуре и кинематографии Российской Федерации, Государственный музей истории религии. 2006. С.69-71.

Шкропил В.В.Отчет о раскопках в г. Керчи и его окрестностях 1903 г. // Императорская Археологическая Комиссия, 1905, вып.17. С.10-39.

Шморгун Евген. Дивосил - зiлля. Оповіді про рідкісні рослини. Кив: «Веселка», 1980. 167 с.

Щербакiвський Д.М.Сторiнка з укрансько демонологi(вiрування при холеру) // Українцi: народнiвiрування, повiр’я, демонологiя. Київ: «Либiдь», 1991 с.540-553, 603-604.

Щукин М.Б.Силадьшомйо или Сильвано-Шильмоне и Фритигерн // Культурные трансформации и взаимовлияния в Днепровском регионе на исходе римского времени и в раннем средневековье. Доклады научной конференции к 60-летию со дня рождения Е.А. Горюнова. СПб., 2004. С.158-168.

Щукин М.Б. Готский путь (Готы, Рим и черняховская культура) СПб.: Изд. Филологического факультета СПбГУ («Нестор+»), 2005. 382 с.

Языкова И.К. Богословие иконы. М.: Изд. Общедоступного Православного Университета, 1995. 208 с.+ илл.

Яковлева А.И.Икона «Спас Златые Власы» из Успенского собора Московского Кремля // Древнерусское искусство: Художественная культура Х – первой половины XIIIвека / Отв.ред. канд.искусств. А.И. Комеч, доктор ист.наук О.И. Подобедова. М.: «Наука», 1988. С.199-210.

Якубовський В.І.Давньоруський скарб з с. Городище Хмельницької області // Археологія. Київ, 1975. Вип.16. С. 81-104.

Ящуржинский Х.П.О превращениях в малорусских сказках // Українцi: народнiвiрування, повiр’я, демонологiя. Київ: «Либiдь», 1991, с.554-574.

Bacci Michele. Relics of the Pharos Chapel: A view from The Latin West // ВосточнохристианскиереликвииРед.-сост. А.М. Лидов. М.: «Прогресс-Традиция», 2003. P.234-248.

Cameron Av.Images of Authority: Elites and Icons in Late VI-th Sentury Byzantium // Past and Present. 1979, vol. 84.

Chains and Necklaces// Gold Jewelry Craft, Style and Meaning form Mycenae to Constantinopolis. Edited by Tony Hackens and Rolf Winkes. Louvain-la-Neuve. Institut Superleur d’Archeologie et d’Histore de L’Art. – College Erasme. 1983/

Europa Mitte um 1000: Katalog. Stuttgart, 2000.

Evangelatou Maria. The Holy Sepulchre and iconophile arguments on relics in the ninth-century Byzantine Psaltters // Восточнохристианскиереликвии/ Ред.-сост. А.М. Лидов. М.: «Прогресс-Традиция», 2003. P.181-204.

Hibbard Howard. 1986. The Metropolitan Museum of Art. New York: Harrison House, 1986. 592 p., 1049 fig., pp.578-592 – Bibliography.
Fruberger Victor und Gschwantler Kurt. Beobachtungen zu Herstellungstechnik und Tragweise der Goldkette // Barbarenschmuck und Romergold. Der Schatz von Szilagysomlyo / Herausgegeben von Wilfried Seipel 2 Marz bis 2 Mai 1999. Milano, Wien, 1999.

Gavrituhin Igor, Oblomsky Andrey. Les aseouverts "princiers" du V-e siecle dans la region du Dniper-river gauche et leur contexte hietorique // De l’Age du fer au Mouen Age. Archeologie funeraize, princes et elites guerrieres actes des tables rondes. Longry I (1 et 2 septembre 1999) Tome XV des Memoris publies par l’Arsvciasifu jrancaise d’Archeologie merovigene. Paris, 2006. S.302-331.

Gschwantler Kurt. Die Auhanger dee Kette und ihre Deutung // Barbarenschmuck und Romergold. Der Schatz von Szilagysomlyo / Herausgegeben von Wilfried Seipel 2 Marz bis 2 Mai 1999. Milano, Wien, 1999.

Kazanski Michel.Les Gotes (I-er – VII-eapres J.-C.). Paris, 1991.

Kazanski Michel, Perin Patrick.La tombe de Childeric et la question de l’origine des parures de style cloisonné // Antiquites Nationales. 28. 1996, Paris, 1996.

Kubitschek W.Grabfunde in Untersibenbrunn // Jahrbuch fur Altertumskunde, t.V, 1911.

Laszlo Gyula.The Art of the Migration Period. University of Miami Press. Coral Gables, Florida. 1974.

Le Musee des Beaux-Frts de Georgie. Tbilissi / Realisation: T. Sanikidze; traduction Francaise: A. Cheremetieva; Photographies: Laboratorie Experimental de Photographie des Mouments d’Art, Tbilissi. Editons d’art Aurora, Leningrad, 1985. 176 p., 149 ill.

Lindenschmidt L.1864. Die Alterthumer unserer heidnischen Vorzeit. Nach den Originalen v.d. Centralmuseum in Mainz. 1864. Bd.I. Heft.IV.

Majeska George P.Russian Pilgrims and The Relics of Constantinople // Восточнохристианскиереликвии/ Ред.-сост. А.М. Лидов. М.: «Прогресс-Традиция», 2003.

Martin Max. Die golden Kette von Szilagysomlio und das fruhmerowingische Amulettgehange der westgermanischen Frauentrecht // Barbarenschmuck und Romergold. Der Schatz von Szilagysomlyo / Herausgegeben von Wilfried Seipel 2 Marz bis 2 Mai 1999. Milano, Wien, 1999.

Martin Max. 24 Scheiben aus Coldblech und 17 goldene Medaillons: eine "Gleichung" mit vielen Unbekannten // Barbarenschmuck und Romergold. Der Schatz von Szilagysomlyo / Herausgegeben von Wilfried Seipel 2 Marz bis 2 Mai 1999. Milano, Wien, 1999.

Miller K.Mappaemund, die altesten Weltkarten. Bde. II. Stuttgart, 1895; Ibid., bde. III. Stuttgart, 1896.

Izmailova O.A. Iconographie du cyclodes Feter d’un groupe de codex armeniensd’Asie Mieneure // Revue des etudes armeniennes. 1967. IV. P.127.

Popovic Danica. Relics and politics in the Middle Ages: The Serbian Approach // Восточнохристианскиереликвии/ Ред.-сост. А.М. Лидов. М., 2003. С.161-180.

Poutzko B.1974. Problemes d’origine et de datation d’une coup d’argent provenant de Vilgordt // Revue des etudes arvenien nes. N.S., Paris, 1973-1974. T.X. P.261-279.

Roman jewelry. A Collection of National Archaeological Museum-Sofia by L. Ruseva-Prokoska, 1991.

Stadler Peter.Die Bevokerungsstrukturen nach Eugippius und den archaologischen Quellen // Germanen, Hunnen und Awaren. Schatze der Volkerwanderungszeit Nurnberg, 12 Dezember – bis 21 Februar 1988. Frankfurt-am-Main, 13 Marz – bis 15 Mai 1988.

Stark Robert.Die Fiblen // Barbarenschmuck und Komergold. Der Schatz von Szilagysomlyo Kunsthistorisches Museum Wien. 2 Marzbis - 2 Mai 1999.

Shevchenko, Yuri Y.Relic from the Greatest Underground Sacred Place of the Christian World and the Golden Belt of Norseman Shimon in Ancient Russia // European Association of Archaeologists. IX-th Annual Meeting. 10-th – 14-th September 2003. Russia, St.-Petersburg, 2003.
SchnurerI., Ritz I.Sankt Kummernis und Volto Santo. Dusseldorf, 1934.
Shchukin M.B. Romeand the Barbarians in Central and Eastern Europe 1st century B.C. – 1st century A.D.//BAR. – International Series. №542. Oxford, 1989. T. 2.

SchnurerI., Ritz I.Sankt Kummernis und Volto Santo. Dusseldorf, 1934. S.117-119, 123.
Schwindt T.Tietoja Karjalan rautakaudesta ja sita seuraavilta ajoilta. Suomen muinaismuitoyhdistyksen Aikakauskirja XIII. Helsinki. 1893 (Погребение Raisala Hovinssari Tontinmaki 5/1888).
Svoronos N.I. Rercherches sur le cadastra Byzantin et la fiscalite aux XI et XII sieries // Bulletin de correspondanse hetteninge. 1959. No 83. p. 99.
Teteriatnikova Natalia B.Relics in the walls, pillars, and columns of Byzantine churches // Восточнохристианскиереликвии/ Ред.-сост. А.М. Лидов. М.: «Прогресс-Традиция», 2003. P.77-92.

TheAshmoleanMuseum. Oxford// Prestel Verlag Munich: London – New York and the University of Oxford, the Ashmolean Museum, Oxford, 2000.

The Metropolitan Museumof Art Guide/ Works of Art selected by Philippe de Montebello, Director Edited by Kathleen Howard. Second Edition. New York, 1994.

The National Museumof Denmark. Copenhagen, 1957. Editor: Aage Roussell.

Tsafrir Yoram. The Loca Sancta and the invention of relics in Palestine from the fourth to seventh centures: their impact on the ecclesiastical architecture of the Holy Land // Восточнохристианскиереликвии/ Ред.-сост. А.М. Лидов. М.: «Прогресс-Традиция», 2003. С.56-76.

Ville de Caen, Musee de Normandie. Attila. Lesinfluences danubiennes dans l’ouenst de l’Europe au V-e siecle. Eglise Saint-Georges du Chatean 23 juin – 1 octobre 1990. Textes reunis et presentes par Sean-Yves Marin. Publication du Musee de Normandie. No 9.1990.

Wolf G.Holy Face and Holy Feet. Image, relic and the construction of sacred topography in Byzantium // Реликвиивискусствеикультуревосточнохристианскогомира/ Ред.-сост. А.М. Лидов. М., 2000.

Два явления в церковной жизни епархии Тобольской и всея Сибири вызывали равновеликий пиетет, и пользовались и пользуются равным почитанием: проявление чудотворений Абалацкой иконы и личность святителя Иоанна (Максимовича) [Исаков, 2005, с.176-179]. Абалацкая икона (рис.1), получившая признание прихода (1636), а затем всей епархии (1665), считавшаяся производной от новгородской иконы «Знамение» (рис.2), дополненная - в отличие от новгородской - предстоящими свт. Николаем Мирликийским и преп. Марией Египетской, оказалась удивительным образом связанной, в силу присущей ей иконографической схемы, со свт. Иоанном (Максимовичем).
Святитель Иоанн Тобольский, последний из причисленных к лику (1916), т.н. «царских святых», был одним из троих архимандритов Елецкого Свято-Успенского Богородичного монастыря в Чернигове, удостоившихся прославления Церковью. Первый, прославленный Русской Православной Церковью святой, в период метко названный акад. А.М. Панченко «периодом искусственного ограничения святости» (1696-1896) [Панченко, 1990, с.27], - свт. Димитрий Ростовский стал преемником по Елецкой архимандрии в Чернигове (1697-1699) именно Иоанна (Максимовича), и должен был стать его предшественником по митрополичьему столу в епархии Тобольской и всея Сибири (1701).
Иоанн (Максимович) принял Елецкую архимандрию (1695-1697) от святителя Феодосия (Углицкого), уже тогда пребывавшего в сане Черниговского архиепископа, и ставшего последним по времени канонизации (1896) в пятерке прославленных Церковью владык в упомянутый период «искусственного ограничения святости». По кончине Черниговского архиепископа Феодосия (+1696), митрополит Киевский потребовал избрания в Черниговские архиереи наместника Спасского Новгород-Северского монастыря архимандрита Михаила (Лежайского). Этому воспротивились друзья Елецкого архимандрита Иоанна (Максимовича): генеральный обозный Войска Запорожского Василий Дунин-Борковский (дворянин герба Лебедя, граф Священной Римской империи), и Черниговские полковники - Леонтий Полубодок и наказной гетман Яков Лизогуб - герой взятия Азова в южном походе Петра I (1696). Благодаря их усилиям Иоанн (Максимович) был возведен в сан Черниговского архиепископа (1697), а в архимандриты Елецкие был возведен настоятель Никольского Батуринского монастыря Димитрий (Савич Туптало), грядущий митрополит Ростовский [Ефимов, 1900, с.450].
На иконе Покрова Пресвятой Богородицы из Свято-Успенского Новгород-Северского собора, экспонировавшейся на выставке икон в Национальном архитектурно-историческом заповеднике Украины «Чернигов древний», центральным фигурам образа (под Богоматерью с покровом) - Роману Сладкопевцу и свт. Епифанию предстоят лица, в которых искусствоведы видят реальных деятелей конца ХVII века - времени написания образа.


Портрет владыки Лазаря (Барановича) и его изображение на иконе Покрова. В виде св. Епифания на иконе предстоит сам свт. Лазарь (Баранович) архиепископ Черниговский и всего Севера (как назывались в те времена земли Черниговские, Брянские, Гомельские, Могилевские и часть Орловских, Курских и Воронежских).


Рис.3. 1.- Сава Туптало, отец архимандрита Димитрия, грядущего святителя Ростовского. 2.- Черниговский полковник Леонтий Полубодок. 3.- Сын Леонтия Полубодка - Павел.

Справа от Романа и Епифания, за венценосными особами (царем Алексеем Михайловичем Тишайшим и Нарышкиной), разместилась группа, возглавляемая седобородым стариком (рис.3:1), изображение которого идентично портретам Саввы Туптало - отца свт.Димитрия. Он соседствует с полковником Леонтием Полуботком изображенном в накидке с собольей оторочкой и при полковничьем золотом поясе (рис.3:2), - полковнике, принявшим Черниговский полк от Якова Лизогуба (1696) в год кончины архиеп. Феодосия и выборов в Черниговские владыки Иоанна (Максимовича).

Рис.4. 1.- Свт. Феодосий (Углицкий), архиепископ Черниговский (+1696). 2.- Свт. Иоанн (Максимович), Черниговский архиепископ, грядущий святитель Тобольский и всея Сибири. 3.- Архимандрит Елецкий (Черниговский) Иоаникий (Галятовский). 4. Димитрий, грядущий святитель Ростовский

Портрет Черниговского архиепископа Феодосия (Углицкого)

Слева от Романа и Епифания расположена группа духовных лиц (рис.4), где первым слева помещен свт. Феодосий (Углицкий), архиепископ Черниговский в епископском облачении (рис.4:1); рядом – его преемник – Елецкий архимандрит Иоанн (Максимович) (рис.4:2). Далее помещено изображение в монашеском одежде предшественника Феодосия по Елецкой архимандрии – Иоаникия (Галятовского) (рис.4:3). Между усопшими и наследующим святителями трижды размещен лик, избиравшегося в том же году в Елецкие архимандриты - Димитрия, грядущего святителя Ростовского (рис.4:4). Отметим, что это редчайшее прижизненное портретное изображение Иоанна (Максимовича), а также изображение Феодосия (Углицкого), исполненное не позднее года его смерти (1696), художником-миниатюристом, мелко выписавшим лики предстоящих, в стиле близком к миниатюре, и хорошо знакомым с прижизненным видом этого святителя. Данные изображения еще не публиковались вообще, в том числе - в научной (или научно-популярной) литературе.

Еще одно изображение святителя Иоанна (Максимовича) в бытность Черниговским владыкой отмечено нами на списке чудотворной иконы Ильинской Богородицы, преподнесенной Петру 1, после взятия Азова (1696). Владыка изображен в процессии, направляющейся с крестным ходом из Троицкого собора (завершение строительства в 1695) Троице-Ильинского монастыря Чернигова и возглавляемой патриархом Адрианом. Владыка Иоанн расположен рядом с митрополитом (с посохом). На иконе, ныне хранящейся в ГМИР, показана и церковка-часовня над входом в пещеры, уходящие вглубь горы, где разместился Свято-Троицкий комплекс (с собором и трапезной Введенской - 1678 г. - церковью).
С Елецкой обителью, основанной преп. Антонием Печерским (1069), с ее центральным Успенским храмом (1095) связана чудотворная Елецкая икона, первая русская явленная икона (1060) [Адруг, 1996, с.106-111]. Архимандрит Иоаникий (Галятовский) – описал чудеса от множества христианских чудотворных икон («Небо новое»), а отдельную апологетику посвятил Елецкой иконе («Скарбница потребная»). Архимандрит Иоаникий приводит несколько видов этой чудотворной, связывая их с Елецким монастырем Чернигова [Кондаков, 1915, Т.2. С.156]. Один из почитаемых типов Елецкой иконы – «Воплощение Христово»: Богородица в полный рост в позе Оранты, с Христом-Эммануилом в круге, под сердцем Богоматери [Галятовский, 1676/1985, л. 11; Адруг, 1996, с.106-111]. Одно из древнейших подобных изображений Руси самого начала XII в., - Ярославскую «Великую Панагию» (рис.5) приписывают кисти сподвижника преп. Антония по Печерской обители Киева – преп. Алимпию (+1114) [Барская, 1993, с.40-42, илл.17]. Такие образа в Русском Православии, рассматривают, как «Воплощение Христово», называя «Знаменьем» (синонимом Благовещения), например, - в Ферапонтовом монастыре. Подобное, но поясное изображение Богоматери с младенцем Эммануилом относится ко времени, на которое пришлось чудо защиты Великого Новгорода 1170 г. от суздальцев, при помощи именно такой иконы (см.рис.2). Еще к более позднему времени относится явление (1295) «Курской Коренной», с предстоящими пророками, явившейся на месте разгромленных татарами древних укреплений Курска.
В древней внутренней часовне Успенского собора Елецкого монастыря, на внутренней поверхности апсиды, выходящей в пространство южного нефа, расположено изображение Богородицы в позе моления («Оранта») с Младенцем в круге под сердцем Матери-Девы (рис.6). Эта фреска, помещена рядом со входом в монастырские пещеры, из ниши-аркасолия, в котором свт. Иоанн (Максимович) некогда погребал Василия Дунин-Борковского. Это изображение является древнейшим на Руси фресковым изводом (ок.1096) иконописного чина «Воплощения Христова». Судя по небольшим зондажам, по бокам от фигуры Богородицы располагались небольшие фигуры предстоящих, слегка не доходящих до пояса Девы. Невозможно судить об образах предстоящих, но одна из фигур располагалась непосредственно у входа в пещеры: уж не Марии ли Египетской, «облекшейся в скалу», т.е., ставшей жительницей пещеры в пустыне? Во времена управления Максимовича Елецкой обителью и архиерейства на Черниговской кафедре Елецкий Богородичный монастырь еще оставался центром, где практиковался «земляной затвор» - подземножительство [Шевченко, 2006, с.98-101], свойственное ближневосточным раннехристианским «лаврам», и практиковавшееся преп. Марией Египетской. Что касается второй предстоящей фигуры на фреске «Воплощения Христова», то следует помнить: один из пределов Елецкого Успенского собора был посвящен св. Николе [Ефимов, 1900, с.379]. Дополненная осененными Архангелами по сторонам от главы Богоматери Ярославская «Великая Панагия» (до 1114), как дополненная предстоящими пророками иконографическая схема «Курской Коренной» – «Знамение» (1295), наследовали извод «Воплощения Христова» с предстоящими из Елецкого монастыря Чернигова. Да и собирательный образ чудотворной Черниговской иконы Богородицы имел предстоящих разнополых святых (рис.7) – в том числе, это бывали и свт. Николай Мирликийский и преп. Мария Египетская.
С фресковой росписи «Воплощения Христова» в Елецком Успенском соборе делались поясные рельефные изображения Богородицы в керамике. Такой рельеф украшал западный фасад Успенского собора Елецкого монастыря, южный фасад Кафедральной колокольни возле Спасского и Борисоглебского соборов в Чернигове. Известен такой же терракотовый рельеф из Новгорода-Северского [Ігнатенко, 1998, с. 56 – 58]. Терракотовые рельефы Елецкого образа «Воплощения Христова» датируются рубежом XVII-XVIII вв., их выпуск относится к самому началу XVIII в., что соотносится со временем управления Черниговской кафедрой свт. Иоанна (Максимовича).
К погребению в Елецком Успенском соборе своего друга – Василия Дунин-Борковского (+1703), свт. Иоанном была написана объемная поэтическая эпитафия - «надгробок» [Надгробок…, 1890, с.4]. Вклады В. Дунин-Борковского в строительство и реконструкцию храмов и монастырей Чернигова были столь велики, что сравнимы только с миллионами (не менее полтора десятков!) серебряных талеров, вложенных гетманом Иоанном Стефаном Мазепой в Киево-Печерскую Лавру и храм Гроба Господня в Иерусалиме.
Погребая Василия Дунин-Борковского, и принимая на себя моления «за упокой» этого магната, свт. Иоанн принимал тяжелейшую епитимью, поскольку Дунина-Борковского современники считали не только магом, но и упырем, далеко не сразу получившим упокоение за гробом [Шевченко, 1993, с.44-45]. Написанная Максимовичем эпитафия была вывешена (1717) над могилой Василия Дунин-Борковского только по смерти автора – свт. Иоанна (+1715), и спустя почти полтора десятилетия после смерти самого магната. Заступничество за грешную душу пана Василия было отнесено к чудесам Елецкой чудотворной иконы, под одним из изводов которой («Воплощение Христово») покоилось его тело. В Елецком монастыре при строительстве (1676) зимней церкви Петра и Павла на средства Дунин-Борковского была найдена, видимо, древнерусская (или провинциально-византийская) иконка из свинцово-оловянистого сплава именно с таким Богородичным образом. Эта разновидность Елецкой чудотворной иконы (поясное изображение «Воплощения Христова») тиражировалась в керамических рельефах как раз во время упокоения Василия Дунин-Борковского, при управлении Черниговской епархией Иоанном (Максимовичем). Эта икона и должна была стать сопутствующей свт. Иоанну в принятой им епитимье в молении за грешную душу пана Василия.
Приняв митрополию Тобольскую и всея Сибири (1711-1715) свт. Иоанн вновь встретил ставшую привычной иконографию «Воплощения Христова» - «Знаменье» [Языкова, 1995], в виде одной из первых Сибирских чудотворных икон – Абалацкой (1636) – «Знамения» с предстоящими свт. Николаем Мирликийским и преп. Марией Египетской. Эта чудотворная, судя по наличию фигур предстоящих, продолжала линию развития иконографической схемы «Воплощения Христова» Елецкого Успенского собора (1096), Ярославской «Великой Панагии» (до 1114), и «Курской Коренной» (1295), а не Новгородской иконы «Знамение» (1170), где предстоящих не было. Очень редко встречаются списки, считающиеся изводами новгородской иконы (?), где предстоящие тоже размещены, но не в поле иконы, а на ковчежце (рис.8). Судя по событийному контексту, поясное изображение Елецкой иконы «Воплощение Христово» («Знаменье»), и возможно, восходящей к этому прототипу чудотворной Абалацкой, использовалось в качестве образа для молитвы на отпущение грехов уже упокоившихся христиан.


Рис.1. Абалацкая икона чина «Воплощение Христова» («Знамение»), с предстоящими свт. Николаем Мирликийским и преп. Марией Египетской. XIX в. Красноярский Знаменский скит, Россия [Пресвятая Богородица… 2001, с. 178 – 193].
Рис.2. Список XV-XVI вв. Новгородской иконы «Знамение» (1170-е гг.) из Софии Новгородской. Великий Новгород, Россия.
Рис.3. Фрагмент иконы Покрова из Успенского собора Новгорода-Северского Черниговской епархии. Предстоящие справа («группа при императоре»). Слева – отец свт. Димитрия Ростовского – Савва Туптало (1); справа – Черниговский полковник Леонтий Полубодок (2); между ними, возможно, - сын Леонтия – Павел Полубодок (3). Экспозиция Национального архитектурно-исторического заповедника «Чернигов древний». Чернигов, Украина.
Рис.4. Фрагмент иконы Покрова из Успенского собора Новгорода-Северского Черниговской епархии. Предстоящие слева («группа при владыке»). Слева – св. Феодосий (Углицкий), архиепископ Черниговский (1); в центре - лик св. Иоанна (Максимовича), грядущего святителя Тобольского (2); справа – видимо, Иоаникий (Галятовский), архимандрит Елецкий (3). Между этими тремя лицами, и слева от лика Феодосия – трижды изображенное лицо избиравшегося тогда же Елецким архимандритом св. Димитрия (Савича-Туптало), будущего святителя Ростовского (4). Экспозиция Национального архитектурно-исторического заповедника «Чернигов древний». Чернигов, Украина.
Рис.5. Ярославская «Великая Панагия», предположительно принадлежащая кисти преп. Алимпия Печерского (+1114), или восходящая к этому изображению. Государственная Третьяковская галерея (Инв. 12796). Москва, Россия.
Рис.6. Фреска иконописного чина «Воплощение Христово» («Знапменье») на внутренней (алтарной) поверхности апсиды часовни, вписанной в южный неф Успенского собора (1096) Елецкого монастыря (1069) в Чернигове. Украина.
Рис.7. Черниговская чудотворная икона Богородицы, список XVIII– начала XIXв., в окладе, с предстоящими святыми на ковчежце.
Рис.8. Список Ногородской (?) иконы «Знамение» с предстоящими святыми, изображенными на ковчежце (до 1169 г.). Из Спасо-Преображенской церкви на Ильине улице в Новгороде. Новгородский государственный историко-архитектурный и художественный музей-заповедник (Инв. 2175) Новгород, Россия.

Адруг Анатолiй. Чернiгiвська чудотворна iкона Елецької Богоматерi // Родовид. Наукові записки для iсторiї i культури України. 1996. № 2 (14).C.106-111
Барская Н.А. Сюжеты и образы древнерусской иконописи. М.: «Просвещение», 1993. 223 с, илл.
Галятовський Iоаникiй. Скарбница потребная // Iоаникiй Галятовський. Ключ розумiння. Київ: «Наукова думка», 1985. С.363-375.
Ігнатенко І.М. Чернігівські керамічні рельєфи 17 – 18 ст. : проблеми історії і реставрації // Реставрація музейних пам'яток в сучасних умовах : проблеми та шляхи їх вирішення. Київ: «Наукова думка», 1998. С. 56 – 58.
Исаков Антоний, иерей. Святыни Тобольска на Томской земле // Славянский ход. Материалы и исследования. Вып.2., Ханты-Мансийск – Сургут: «Общество русской культуры», 2005. С.176-179.
Ефимов А.Н., священник. Елецкий монастырь Пресвятыя Богородицы со времен основания до наших дней (1060-1900). Его святыни и достопримечательности // Черниговские епархиальные известия. Чернигов: Губернская типография, 1900. С.377-712; 1901. С.86-625.
Кондаков Н.П. Иконография Богоматери. Пг., 1915. Т.2. 462 с. (т.I, 382 с.).
«Надгробок Блаженной памяти благородного его милости пана Василия Борковского-Дунина…» // Черниговские Губернские Ведомости. 1890. No 45, 46.
Пресвятая Богородица. Чудотворные иконы и молитвы в житейских нуждах. Москва: «ОЛМА-ПРЕСС», 2001.
[Панченко А.М.].Азъ. № 1. В номере: «Юродивые на Руси». «Петр I и веротерпимость» // Главы из рукописи Александра Панченко «Образы и подобия» Л., 1990. С.3–25.
Шевченко Ю.Ю. Призрачный запорожский маг (Из древней тьмы) // Наука и религия. 1993. No 12. C.44-45.
Шевченко Ю.Ю. Нижние ярусы подземного Ильинского монастыря в Чернигове, игумены обители и "иерусалимский след" в пещерном строительстве // Археология, этнография и антропологии Евразии. No 1 (25) 2006 (Новосибирск: СОАН, «Наука»), с. 89 - 109.
Языкова И.К. Богословие иконы. М.: Общедоступный православный университет, 1995. 208 с, илл.

Два явления в церковной жизни епархии Тобольской и всея Сибири вызывали равновеликий пиетет, и пользовались и пользуются равным почитанием: проявление чудотворений Абалацкой иконы и личность святителя Иоанна (Максимовича) [Исаков, 2005, с.176-179]. Абалацкая икона (рис.1), получившая признание прихода (1636), а затем всей епархии (1665), считавшаяся производной от новгородской иконы «Знамение» (рис.2), дополненная - в отличие от новгородской - предстоящими свт. Николаем Мирликийским и преп. Марией Египетской, оказалась удивительным образом связанной, в силу присущей ей иконографической схемы, со свт. Иоанном (Максимовичем).


Рис.1. Абалацкая икона чина «Воплощение Христова» («Знамение»), с предстоящими свт. Николаем Мирликийским и преп. Марией Египетской из Знаменского скита.
Рис.2. Список XV-XVI вв. Новгородской иконы «Знамение» (1170) из Софии Новгородской.


Святитель Иоанн Тобольский, последний из причисленных к лику (1916), т.н. «царских святых», уступивший по времени канонизации только свт. Иосафу Белгородскому, был одним из троих архимандритов Елецкого Свято-Успенского Богородичного монастыря, удостоившихся прославления Церковью. Первый, прославленный Русской Православной Церковью святой, в период метко названный акад. А.М. Панченко «периодом искусственного ограничения святости» (1696-1896) [Панченко, 1990, с.27], - свт. Димитрий Ростовский стал преемником по Елецкой архимандрии в Чернигове (1697-1699) именно Иоанна (Максимовича), и должен был стать его предшественником по митрополичьему столу в епархии Тобольской и всея Сибири (1701).
Иоанн (Максимович) принял Елецкую архимандрию (1695-1697) от святителя Феодосия (Углицкого), уже тогда пребывавшего в сане Черниговского архиепископа, и ставшего «последним» по времени канонизации (1896) в пятерке прославленных Церковью владык в упомянутый период «искусственного ограничения святости». По кончине Черниговского архиепископа Феодосия (+1696), митрополит Киевский потребовал избрания в Черниговские архиереи архимандрита Спасского Новгород-Северского монастыря Михаила (Лежайского). Этому воспротивились друзья Елецкого архимандрита Иоанна (Максимовича) – генеральный обозный Войска Запорожского Василий Дунин-Борковский (дворянин герба Лебедя, граф Священной Римской империи), и Черниговский полковник Яков Лизогуб - герой взятия Азова в южном походе Петра I (1696). Благодаря их усилиям Иоанн (Максимович) был возведен в сан Черниговского архиепископа (1697), а в архимандриты Елецкие был возведен настоятель Никольского Батуринского монастыря Димитрий (Савич Туптало), грядущий митрополит Ростовский [Ефимов, 1900, с.450].
С Елецкой обителью, основанной преп. Антонием Печерским (1069), с ее центральным Успенским храмом (1095) связана чудотворная Елецкая икона, первая русская явленная икона (1060). Автор ее апологетики – архимандрит Иоаникий (Галятовский) – описал чудеса от множества христианских чудотворных икон («Небо новое»). Отдельную апологетику богослов посвятил Елецкой иконе («Скарбница потребная»). Архимандрит Иоаникий приводит несколько видов образа, связывая их с Елецким монастырем Чернигова [Кондаков, 1915, Т.2. С.156]. Один из почитаемых типов Елецкой иконы – «Воплощение Христово»: Богородица в полный рост в позе Оранты, с Христом-Эммануилом в круге, под сердцем Богоматери [Галятовский, 1676/1985, л. 11; Адруг, 1996, с.106-111]. Одно из древнейших подобных изображений Руси самого начала XII в., - Ярославскую «Великую Панагию» приписывают кисти сподвижника преп. Антония по Печерской обители Киева – преп. Алимпию (+1114) [Барская, 1993, с.40-42, илл.17]. Аналогично изображение на схожей иконе из Пскова того же времени (рис.). Такие образа в Русском Православии, рассматривают, как «Воплощение Христово», называя «Знаменьем» (как синонимом Благовещения), например, - в Ферапонтовом монастыре. Подобное, но поясное изображение Богоматери с младенцем Эммануилом относится ко времени, на которое пришлось чудо защиты Великого Новгорода 1170 г. от суздальцев, при помощи именно такой иконы. Еще более поздняя (1295) – «Курская Коренная» (рис.), явившаяся на месте разгромленных татарами древних укреплений Курска. Эта икона, обретенная на территории древней Чернигово-Северской епархии, «дополнена изображениями пророков, соединенных между собой подобием процветшей лозы» (курсив мой, - Ю.Ш.) [Языкова, 1995, с.94].


Рис. Великая Панагия (Оранта с Предстоящими), XII в. Псковский Музей-заповедник, Россия.
Рис. Курская Коренная.


Сам образ «Вооплощения Христова» («Знаменье») связан с праздником Похвалы Богородицы, установившемся на Руси не ранее XV-XVI вв., с чем перекликается содержание фресковых росписей Маркова монастыря на Балканах 1370-1372 гг. и русского Ферапонтова монастыря 1502 года. Повсеместность этого праздника, совпадающего с Благовещением, в Южной Руси приходится на период после публикации Акафиста Богородице Франциском Скориной в 1525 году [Серебрякова,1990, . С.435, 438-439]. Самой своей сутью и упомянутый праздник, и тип иконографии связан с событиями Благовещения Архангелом Гавриилом Пресвятой Богородице [Языкова, 1995, с.91-94], которое произошло в Ее доме в Назарете.


Рис.3. Фреска иконописного чина «Воплощение Христово» («Знапменье») на внутренней (алтарной) поверхности апсиды часовни, вписанной в южный неф Успенского собора (1096) Елецкого монастыря (1069) в Чернигове.


В древней внутренней часовне Успенского собора Елецкого монастыря, на внутренней поверхности апсиды, выходящей в пространство южного нефа, расположено изображение Богородицы в позе моления («Оранта») с Младенцем в круге под сердцем Матери-Девы (рис.3). Эта фреска, помещена рядом со входом в монастырские пещеры (из ниши-аркасолия, в котором свт. Иоанном был погребен Василий Дунин-Борковский). Это изображение является древнейшим на Руси фресковым изводом (ок.1096) иконописного чина «Воплощения Христова». Судя по небольшим зондажам, по бокам от фигуры Богородицы располагались небольшие фигуры предстоящих, слегка не доходящих до пояса Девы. Невозможно судить об образах предстоящих, но одна из фигур располагалась непосредственно у входа в пещеры: уж не Марии ли Египетской, «облекшейся в скалу», т.е., ставшей жительницей пещеры в пустыне? Во времена управления Елецкой обителью и архиерейства на Черниговской кафедре Елецкий Богородичный монастырь еше оставался центром, где практиковался «земляной затвор» - подземножительство [Шевченко, 2006, с.98-101], свойственное ближневосточным раннехристианским «лаврам» и практиковавшееся преп. Марией Египетской. Что касается второй предстоящей фигуры на фреске «Воплощения Христова», то следует помнить: один из приделов Елецкого Успенского собора был посвящен св. Николе [Ефимов, 1900, с.379]. Дополненная осененными Архангелами по сторонам от главы Богоматери Ярославская «Великая Панагия» (до 1114), как дополненная предстоящими пророками иконографическая схема «Курской Коренной» – «Знамение» (1295), наследовали извод «Воплощения Христова» из Елецкого монастыря Чернигова.
С фресковой росписи «Воплощения Христова» в Елецком Успенском соборе делались поясные рельефные изображения Богородицы в керамике. Такой рельеф украшал западный фасад Успенского собора Елецкого монастыря, южный фасад Кафедральной колокольни возле Спасского и Борисоглебского соборов в Чернигове. Известен такой же терракотовый рельеф из Новгорода-Северского [Ігнатенко, 1998, с. 56 – 58]. Терракотовые рельефы Елецкого образа «Воплощения Христова» датируются рубежом XVII-XVIII вв. и относятся ко времени управления Черниговской кафедрой свт. Иоанна (Максимовича).
Во время пребывания на Черниговской кафедре, святителем Иоанном из разрозненных «латинских» и «греко-латинских» школ, имевшихся в Черниговской епархии, был образован Малороссийского Коллегиума (1700), соперничавший в годы архиерейства этого владыки со знаменитой Киево-Могилянской академией. Свт. Иоанн оставил по себе память как талантливый писатель: не исключено, что его перу принадлежало первое изложение Жития его предшественника по кафедре – архиепископа Феодосия (Углицкого). Будучи учеником крупнейшего в Церкви XVII столетия писателя и поэта архиепископа Лазаря (Барановича), наряду с Димитрием (Савичем Туптало), Феодосием (Углицким) и многими другими, свт. Иоанн (Максимович) оставил свой след и в «пиитике». К погребению в Елецком Успенском соборе своего друга – Василия Дунин-Борковского (+1703), свт. Иоанном была написана объемная поэтическая эпитафия - «надгробок» [Надгробок…, 1890, с.4]. Вклады В. Дунин-Борковского в строительство и реконструкцию храмов и монастырей Чернигова были столь велики, что сравнимы только с миллионами (не менее десяти!) серебряных талеров, вложенных гетманом Иоанном Стефаном Мазепой в Киево-Печерскую Лавру и храм Гроба Господня в Иерусалиме.
Погребая Василия Дунин-Борковского, и принимая на себя моления «за упокой» этого магната, свт. Иоанн принимал тяжелейшую епитимью, поскольку Дунина-Борковского современники считали не только магом, но и упырем, далеко не сразу получившим упокоение за гробом [Шевченко, 1993, с.44-45]. Написанная Максимовичем эпитафия была вывешена (1717) над могилой Василия Дунин-Борковского только по смерти автора – свт. Иоанна (+1715), и спустя почти полтора десятилетия после смерти самого магната. Заступничество за грешную душу пана Василия было отнесено к чудесам Елецкой чудотворной иконы, под одним из изводов которой («Воплощение Христово») покоилось его тело. Именно эта разновидность Елецкой чудотворной иконы («Воплощение Христово») тиражировалась в керамических рельефах во время управления Черниговской епархией архиепископа Иоанна (Максимовича).
Приняв митрополию Тобольскую и всея Сибири (1711-1715) свт. Иоанн вновь встретил ставшую привычной иконографию «Воплощения Христова» («Знаменье»), в виде одной из первых Сибирских чудотворных икон – Абалацкой (1636) – «Знамения» с предстоящими свт. Николаем Мирликийским и преп. Марией Египетской. Эта чудотворная, судя по наличию фигур предстоящих, продолжала линию развития иконографической схемы «Воплощения Христова» Елецкого Успенского собора (1096), Ярославской «Великой Панагии» (до 1114), и «Курской Коренной» (1295), а не Новгородской иконы «Знамение» (1170), где предстоящих не было. Очень редко встречаются списки, считающиеся изводами новгородской иконы (?), где предстоящие размещены не в поле иконы, а на ковчежце (рис.4).


Рис.4. Икона «Знамение», считающаяся списком Новгородской (?), с фигурами предстоящих, вынесенных на «рамку» ковчежца вне поля иконы: св.благоверн.кнз.Александра Невского (?) и фигурой неизвестного святителя.


Для появления иконографии «Воплощения Христова» («Знаменье») в раннем христианском мире необходимо было переплетение двух типов иконографии Богородицы, появившихся после окончательного осуждения ересиарха Нестория на Эфесском соборе 431 г.: 1) Царицы Небесной – Панагии (Богородица на троне с Младенцем, занимающим центр всей композиции), и 2) Богородицы в позе моления (Оранта).

Рис.5. Богородица на троне (Панагия) с предстоящими свв. Георгием и Федором (Тироном) и осененная фигурами Архангелов по сторонам из Синайского монастыря св. Екатерины. Энкаустика, VI в. Собрание преосв. Порфирия (Успенского).
Рис.6. Богородица на троне, осененная Ангелами. Паломническая печать. Палестина, VI в.
Рис.7. Богородица на троне, осененная фигурами Архангелов, с изображениями двенадцати Апостолов. VI в.


К древнейшим иконам первой группы относится икона в энкаустике из Синайского монастыря св. Екатерины VI в. (рис.5), полностью повторенная в мозаике VI в. церкви св. Аполлинария Нового в Равенне [Покровский,2000, с.260, рис.61]; подобные ближневосточные изображения часты на евлогиях (сосудах для св. миро), типа ампул VI-VIII вв. в собрании соборов городов Боббио и Монцы [Покровский, 2000, с.271, рис.87-89; Беляев, 2000, c. 69, прим.66; 206, 301], и на печатях VI в. ближневосточных монастырей (рис.6). Древние иконы (V-VI вв.) этого чина наполнены предстоящими (рис.7), а Богородица осеняется Архангелами, размещенными по сторонам от Девы. К тому же иконографическому типу принадлежит Киево-Печерская Богородичная икона XI в., известная по наиболее древней копии нач. XIII в. из Свенского монастыря близ Брянска (рис.8). В более поздних изводах – XV-XVI вв. Киево-Печерской иконы предстоящие Богородице препп. Антоний и Феодосий Печерские могут быть заменены иными святыми (рис.9).


Рис.8. Богородица Печерская, с предстоящими препп. Антонием и Феодосием Печерскими (XI в.). Копия XIII в. из Свенского монастыря близ Брянска.
Рис.9. Богородица Печерская, с предстоящими свв. Никитой и Анастасией. XV-XVI вв.


Второй вид иконографии (Оранта) также относится к ранним временам и имеет ближневосточное происхождение. В позе моления изображались святители [Беляев, 2000, с.127, рис.] и святые в самой ранней иконографии III-VI вв. [Покровский, 2000, с.247, рис.15], как св. Евдокия (рис.10). Но наиболее ранние образцы иконографии Богородицы, в том числе Панагии с предстоящими и Оранты [Беляев, 2000, с.134, 151, прим.37; Каковкин, 1994, с.151], происходят из Египта, куда после разгрома римлянами восстания Бар-Кохбы в Палестине 137 г.н.э., переселились практически все бывшие в Святой земле христиане.


Рис.10. Св. Евдокия из «ConstantineLips» (IV в.), собрания Археологического музея в Стамбуле, Турция (инв.№ 4309).
Рис.11. Изображение женской фигуры в позе «Оранты» на дне саркофага правителя Фив Корнелия Сотера (+152/57 г.н.э.). Дерево, темпера. Эль-Курне (Египет),II в.н.э.


Женская фигура в позе Оранты (рис.11) известна на дне саркофага Сотера из Эль-Курне II в.н.э.: ее обрамляют знаки Зодиака, «восходящие» от стоп женщины в египетской короне к ее воздетым в позе Оранты рукам [Древние цивилизации, 1998, с.68, рис.]. Исследователи обычно интерпретируют данное изображение как дохристианскую египетскую богиню небесного свода – Нут. Она будто бы поддерживала всей необъятностью небес умершего в его загробном пути. Заметим, однако, что богиня Нут в древнем Египте, как правило, изображалась в виде женщины, прогнувшейся в спортивной фигуре «мостик», символизирующей небесный свод (аналог – Рея в до-Олимпийском пантеоне Эллады), над горизонтально распластавшимся богом земли – Джебом (Гебом). Именно в такой «спортивной» позе Нут–хранительница изображена на саркофаге Тутмоса III. В позе моления, как изображается христианами Богородица - Оранта, в древнем Египте часто изображался бог воздуха Шу, с воздетыми руками, как бы поддерживающими небосвод – богиню Нут. Думается, что интерпретация серии подобных женских изображений (с воздетыми руками) на саркофагах II в. после Р.Х. зиждется исключительно на знаках зодиакальных созвездий, обрамляющих фигуру, но не затрагивает ее подлинную семантику.
Аналогичное изображение Оранты имеется на дне двойного саркофага того же времени из Александрии с мумиями двух детей, предположительно – родственников (племянников?) Сотера. Хотя нам неизвестно отношение к христианству правителя Фив Корнелия Сотера – вельможи середины II в.н.э., погребенного в упомянутом саркофаге, представляется, что для этого времени подобные изображения уже не могут быть интерпретированы без учета ранних христианских представлений. В этом плане один из погребальных портретов (рис.12) любопытен как наличием изображения «анкха» - коптского христианского креста над правым плечом, так и чашей, которую изображенный умерший держит в руке: ей есть очень многозначащие соответствия - т.н. «Валенсийский Грааль» (рис.13).


Рис.12. «Фаюмский» портрет. Некрополь поздней эллинистической Александрии. Дерево, энкаустика, вторая пол. II в.н.э. Собрание Коптскеого музея, Каир (Египет).
Рис.13. «Валенсийский Грааль». Чаша, вырезанная из розового агата в I в. до н.э., оправленная в позолоченное серебро в IX в. Собрание музея Кафедрального собора Валенсии (Испания).


Соединение двух типов иконографии – Панагии и Оранты, давшее новый иконографический тип «Воплощение Христово» («Знаменье»), видимо имело место на Ближнем Востоке, не исключено – в Назарете, где произошло само Благовещение, передающееся этим типом иконографии Богоматери. Одно из наиболее ранних известных изображений Богородицы-Оранты уже с Младенцем по центру, как в иконографии «Воплощения Христова», размещено в нише-аркасолии катакомб св. Агнессы (Агнии) в Риме, и датируется IV в. [Христианство… I, с.700; Покровский, 2000, с.250, рис.32]. Этот иконографический тип сохранялся до высокого средневековья, когда попал на печати ближневосточных монастырей, как на моливдовуле (свинцовой вислой печати) начала XII в., из Суздаля [Седова, 1987, с.9, рис.3:2], происходящем, по всей видимости, из Лавры Феодосия Великого в Иерусалиме (рис.14).


Рис.14. Моливдовул (свинцовая вислая печать) с изображением св. Феодосия Великого и Богородицей-«Знамение». Начало XII в. Суздаль, находка 1939 г.
Рис.15. Передняя створка напесной панагии. Х в. Монастырь Хелендар, Святая Гора (Афон), Греция.


Иконографический тип «Воплощения Христова» («Знамение») с IX-X вв. стал эмблемой достоинства архимандрита-настоятеля на Греческом Афоне, и помещался на инсигнационных панагиях, - наперсных иконках, символизирующих статус настоятеля монастыря (рис.15). Скорее всего, с Афона иконография «Знамение» пришла на Русь вместе с выходцами со Святой Горы, каковым был и преп. Антоний Печерский, - основатель Киево-Печерского и Елецкого Черниговского монастырей, - обителей, с которыми связаны образа «Знаменья», - Ярославская, кисти преп. Алимпия Печерского (рис.16) и фреска «Воплощение Христово» Елецкого собора (см.рис.3) и имя возглавлявшего обитель свт. Иоанна (Максимовича). С тех пор Панагии, в том числе с иконописным чином «Воплощения Христова» («Знамение») использовались на Руси (рис.17).


Рис.16. Ярославская «Великая Панагия», предположительно принадлежащая кисти преп. Алимпия Печерского (+1114).
Рис.17. Панагия Тимофея Челищева. XVII в.







Рис.1. Абалацкая икона чина «Воплощение Христова» («Знамение»), с предстоящими свт. Николаем Мирликийским и преп. Марией Египетской.
Рис.2. Список XV-XVI вв. Новгородской иконы «Знамение» (1170) из Софии Новгородской.
Рис.3. Фреска иконописного чина «Воплощение Христово» («Знаменье») на внутренней (алтарной) поверхности апсиды часовни, вписанной в южный неф Успенского собора (1096) Елецкого монастыря (1069) в Чернигове.
Рис.4. Икона «Знамение», считающаяся списком Новгородской (?), с фигурами предстоящих, вынесенных на «рамку» ковчежца вне поля иконы: св.благоверн.кнз.Александра Невского (?) и фигурой неизвестного святителя (Николая Мирликийского?).
Рис.5. Богородица на троне (Панагия) с предстоящими свв. Георгием и Федором (Тироном) и осененная фигурами Архангелов по сторонам из Синайского монастыря св. Екатерины. Энкаустика, VI в. Собрание преосв. Порфирия (Успенского).
Рис.6. Богородица на троне, осененная Ангелами. Паломническая печать. Палестина, VI в.
Рис.7. Богородица на троне, осененная фигурами Архангелов, с изображениями двенадцати Апостолов. VI в.
Рис.8. Богородица Печерская, с предстоящими препп. Антонием и Феодосием Печерскими (XI в.). Копия XIII в. из Свенского монастыря близ Брянска.
Рис.9. Богородица Печерская, с предстоящими свв. Никитой и Анастасией. XV-XVI вв.
Рис.10. Св. Евдокия из «ConstantineLips» (IV в.), собрания Археологического музея в Стамбуле, Турция (инв.№ 4309).
Рис.11. Изображение женской фигуры в позе «Оранты» на дне саркофага правителя Фив Корнелия Сотера (+152/57 г.н.э.). Дерево, темпера. Эль-Курне (Египет), II в.н.э.
Рис.12. «Фаюмский» портрет. Некрополь поздней эллинистической Александрии. Дерево, энкаустика, вторая пол. II в.н.э. Собрание Коптскеого музея, Каир (Египет).
Рис.13. «Валенсийский Грааль». Чаша, вырезанная из розового агата в I в. до н.э., оправленная в позолоченное серебро в IX в. Собрание музея Кафедрального собора Валенсии (Испания).
Рис.14. Моливдовул (свинцовая вислая печать) с изображением св. Феодосия Великого и Богородицей-«Знамение». Начало XII в. Суздаль, находка 1939 г.
Рис.15. Передняя створка наперсной панагии. Х в. Монастырь Хелендар, Святая Гора (Афон), Греция.
Рис.16. Ярославская «Великая Панагия», предположительно принадлежащая кисти преп. Алимпия Печерского (+1114).
Рис.17. Панагия Тимофея Челищева. XVII в.


Новгородская икона №Знамение" 1170-х гг.



Адруг Анатолiй. Чернiгiвська чудотворна iкона Елецької Богоматерi // Родовид. Наукові записки для iсторiї i культури України. 1996. № 2 (14).C.106-111
Барская Н.А. Сюжеты и образы древнерусской иконописи. М.: «Просвещение», 1993. 223 с, илл.
Беляев Л.А.Христианские древности. Введение в сравнительное изучение / сер. «Византийская библиотека». 2-е стереотипное изд. СПб.: «Алетейя», 2000. 576 с., илл.
Галятовський Iоаникiй. Скарбница потребная // Iоаникiй Галятовський. Ключ розумiння. Київ: «Наукова думка», 1985. С.363-375.
Древние цивилизации / Под общ. ред. Г.М.Бонград-Левина. М.: «Наука», 1989. 479 с.
Ігнатенко І.М. Чернігівські керамічні рельєфи 17 – 18 ст. : проблеми історії і реставрації // Реставрація музейних пам'яток в сучасних умовах : проблеми та шляхи їх вирішення. Київ: «Наукова думка», 1998. С. 56 – 58.
Исаков Антоний, иерей. Святыни Тобольска на Томской земле // Славянский ход. Материалы и исследования. Вып.2., Ханты-Мансийск – Сургут: «Общество русской культуры», 2005. С.176-179.
Ефимов А.Н., священник. Елецкий монастырь Пресвятыя Богородицы со времен основания до наших дней (1060-1900). Его святыни и достопримечательности // Черниговские епархиальные известия. Чернигов: Губернская типография, 1900. С.377-712; 1901. С.86-625.
Каковкин А.Я. О литургической интерпретации ранних апсидных программ (росписи часовни 28 в Бауите) // Восточнохристианский храм. Литургия и искусство / Отв.ред. А.М. Лидов. СПб.: Центр восточнохристианской литературы, 1994. С.148-153.
Кондаков Н.П. Иконография Богоматери. Пг., 1915. Т.2. 462 с. (т.I, 382 с.).
«Надгробок Блаженной памяти благородного его милости пана Василия Борковского-Дунина…» // Черниговские Губернские Ведомости. 1890. No 45, 46.
[Панченко А.М.].Азъ. № 1. В номере: «Юродивые на Руси». «Петр I и веротерпимость» // Главы из рукописи Александра Панченко «Образы и подобия» Л., 1990. С.3–25.
Покровский Н.В.Очерки памятников христианского искусства. Изд. 2-е. СПб., 2000. 412 с. с илл.
Седова М.В. Эпиграфические находки из Суздаля // КСИА, вып.190. М.,: «Наука», 1987. С.7-13.
Серебрякова М.С. Традицииисполнения Акафиста Богородице и стенопись Ферапонтова монастыря // Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинский Дом) Академии наук. Вып. XLIV. Л., 1990. С.435-442.
Христианство. Энциклопедический словарь. Т.1. М.: Большая Российская Энциклопедия, 1993. 863 с.; Т.2. 1994; Т.3. 1995.
Шевченко Ю.Ю. Призрачный запорожский маг (Из древней тьмы) // Наука и религия. 1993. No 12. C.44-45.
Шевченко Ю.Ю. Нижние ярусы подземного Ильинского монастыря в Чернигове, игумены обители и "иерусалимский след" в пещерном строительстве // Археология, этнография и антропологии Евразии. No 1 (25) 2006 (Новосибирск: СОАН, «Наука»), с. 89 - 109.
Языкова И.К. Богословие иконы. М.: Общедоступный православный университет, 1995. 208 с, илл.

Шевченко Ю.Ю.
Университетская наб.,3, МАЭ РАН, СПб., РФ
e-mail: yurishev@narod.ru
По образу и подобию: Третий Рим – новый Иерусалим
(сб.: Христианство в регионах мира. Вып.2. СПб.: МАЭ РАН, 2007)



В позднее средневековье на территории великороссийских земель возникает стремление создать некое подобие – модель эпицентра Иерусалима, его Святых мест, - сделать их присутствие на Руси зримым. Такая тенденция наблюдаема не только в Русском государстве, и фиксируется намного ранее позднего средневековья.
Не позднее эпохи Крестовых походов в европейских храмах возводились подобия Гроба Господня, моделировавшие Кувуклий (Эдикулу) в Воскресенском храме (Анастасисе) Иерусалима, - сень над сохраненным обломком скалы, в которой была высечена пещера Гроба Господня (пещера Воскресенья). Наиболее ранние «подобия Гроба Господня» XI-XIIIвв. были созданы и сохранились в соборе Аквилеи (рис.1А, 1В), в церкви Капуцинов в Эйхштате, в церкви Сан-Стефано в Болонье, в церкви св. Маврикия в Констанце (рис.2), в соборе Магдебурга (рис.3).1
Рис.1. А). Реконструкция подобия Святого Гроба в соборе Аквилеи.

Рис.1 В). План подобия Святого Гроба в соборе Аквилеи (по А.Л. Б

Рис.2. Святой Гроб в церкви св. Маврикия в Констанце. Около 1250




Рис.3. Подобие Святого Гроба в соборе Магдебурга. Сер. XIII в.
Модель из церкви св. Маврикия в Констанце даже повторена в виде триптиха, который изображен на иконе кисти Джотто ди Бондоне. Этот триптих, повторяющий формы ротонды над Гробом Господним, подает св. Петру донатор Якопо Стефанески*.
Перечисленные модели выполнялись в виде многоколонных ротонд, передававших образ надгробной сени – Кувуклия, композиция которого в этом виде сложилась в Иерусалимском храме при реконструкции Константина Мономаха, после 1042 года, и, не исключено, наследовала ту, которая была создана при реконструкции Анастасиса архимандритом Модестом после персидского разгрома 614 года.2 Характерно, что в наиболее раннем из созданных подобий Гроба Господня, – в соборе Аквилеи, - трансенна – плита с тремя отверстиями - расположена не на вертикальной - боковой поверхности «лавицы», как на множестве изображений, появившихся после Первого Крестового похода3, а на горизонтальной - «постельной» стороне погребальной лежанки (см.рис.1В)4, где неполных трое суток пребывало Тело Христа.
Первоначальные формы восьмиколонной сени-ротонды над скалой с пещерой Воскресения (рис.4)5были, видимо, созданы в Иерусалимском храме Гроба еще при архимандрите Модесте, после разгрома Иерусалима персидским шахом Хосроем в 614 году, на месте Кувуклия времен Константина Великого. Такой навес – киворий времен императора Константина и августы Елены (325-337 гг.) над останцем скалы со Святогробской пещерой изображен на сирийской мозаике V– VIвв., хранящейся в собрании Национального Музея в Копенгагене (рис.5), и отражен в мраморной модели Святого Гроба конца VI – начала VII в. из Византийской Коллекции Dumbarton Oaksв Вашингтоне (рис.6).6 Именно так, традиционно, передавался образ Кувуклия над Святогробской пещерой еще в Псалтирях иконопочитателей времен иконоборчества VIII-середины IXвека; таким же Кувуклий выглядит и на палестинских евлогиях VI-VIIвв. – на ампулах Монцы с миро из Святой земли в собрании кафедрального собора города Боббио (рис.7)7. Большая этих часть изображений нанесена на небольшие серебряные сосуды для благовоний (ампулы), которые были подарены королеве лангобардов Теоделине около 600 года. Они передают вид Кувуклия (рис.7) до его разрушения персами Хосрова в 614 году. Здесь, как и в мраморной модели VI– начала VII в. Кувуклий показан в качестве квадратного (прямоугольного) в плане кивория (надпрестольной сени), изображаемой в таком виде традиционно и на наиболее ранних мозаиках и фресках начальной поры высокого средневековья, - около середины XI в.: в Софии Киевской и Софии Охридской (рис.8)8. Такой вид - прямоугольника в плане – имела первоначальная сень Кувуклия, поставленная при равноапостольной Августе, и существовавшая до первого значительного разрушения (337 – 614 гг.). Ее облик задал вид и форму целой серии литургических аксессуаров алтаря (кивориев - надпрестольных сеней), используемых в живой богослужебной практике Православия по сей день.
После разрушений «бесноватым халифом» в 1009 г. и реконструкции Константином Мономахом после 1042 г. Кувуклий восстанавливается уже в виде ротонды, как она смоделирована до Крестовых походов, в соборе Аквилеи. Не исключено, что такой вид сень Кувуклия приобрела еще во время реконструкции храма Гроба Господня при архимандрите Модесте около середины VII века.
Рис.4. Реконструкция храма Гроба Господня в Иерусалиме. Рис.4. Реконструкция храма Гроба Господня в Иерусалиме. Общий вид (а). Деталь интерьера Анастасиса сКувуклием - Эдикулой над останцем скалы с пещерой Воскресенья (в) в храме Гроба Господня. Из публикации Йорама Цафира, 2003.




Рис.5. Киворий времен Константина и Елены (IVв.) над останцем скалы со Святогробской пещерой, изображенный на сирийской мозаике V– VIвв., в собрании Национального Музея Копенгагена (Дания). По Марии Евангелату (2003).

Рис.6. Модель Кувуклия V-VI вв. Рис.7. Изображения Кувуклия на евлогиях VI в

В наиболее ранней (XI в.) ротонде-модели Святого Гроба из Аквилеи, плита-трансенна с тремя отверстиями показана, как покрывающая саму погребальную поверхность «лавицы» в Воскресенской пещере. Именно этот «пещерский камень», соприкасавшийся с Плотью Христовой, видел в отверстиях плиты-трансенны русский игумен Даниил до 1106 года. Аквилейская модель передает организацию внутренних элементов, прикрытых Кувуклием, и прежде всего - плиты трансенны – в той позиции, которая имела место до очередной реконструкции в иерусалимском Анастасисе, предпринятой уже крестоносцами. Это значит, что три отверстия трансенны, выполненные изначально при постройке иерусалимского Святогробского храма – не случайность, а были прорезаны в плите в соответствии с семантикой Триединства утвержденного Никейским собором, как своеобразные «окна» к поверхности камня, соприкасавшегося с земной Плотью Иисуса Христа. Значит места их размещения на поверхности, хранящей «отпечаток Божественного Тела», регламентированы требованиями, предъявляемыми к иконе (Образу Божьему).
Таковым местом для первого и основного отверстия было, прежде всего, место Благовестящего Лика (место пребывания Главы Спасителя), а также места, служившие в иконе для благословляющего прикосновения к ним: место скрещенных на груди рук, прикрывших Сердце Христово; и место, где располагались стопы Грядущего к Воскресению. Эти три основных места и отметили отверстия в плите. Так они и показаны на трансенне в Аквилейской модели Гроба Господня, появившейся до Крестовых походов. Это означает, что первая плита трансенны, положенная на «лавицу», являлась своеобразным эталоном для «мер Гроба Господня», и соответствовала росту Того, чье Тело, некогда пребывало на этом погребальном ложе. Во времена Юстиниана (VIв.) по «священной мере Тела Господня»9 был изготовлен крест, хранившийся в реликварии Софии Константинопольской рядом с ризницей. В эти времена поверхность камня, соприкасавшегося с Телом, уже была скрыта плитой трансенны, и только три отверстия указывали эту «священную меру Тела Господня».
Первая трансенна, лежавшая на погребальной «лавице» при Константине и Елене (к 337 г.), могла оказаться в собрании реликвий Фаросской церкви Константинополя, еще в результате реконструкции предпринятой при Константине Мономахе, с 1042 года. Известно, что в XI-XIIIвв., в Фаросском храме хранился «камень на котором покоилась Глава Христа после снятия Его с Креста… исследователи ошибочно отождествляли эту реликвию с каменной плитой, доставленной из Эфеса императором Мануилом Комнином, тогда как камень упоминается в источниках задолго до описанного деяния Мануила Комнина»10. Дальнейшая, после начала XIIIв., судьба этой каменной плиты-реликвии остается неизвестной. Реликвии именно такого масштаба являлись организующими для целого ряда сооружений-святынь в Константинополе, Риме, Трире и любом пункте священной географии христианского мира.
Стремление иметь в отдаленных храмах Московского царства XVIв. «подобие Святого Гроба», стало принятым объяснять западными веяниями.11 Такое стремление Московских государей отражало, скорее, не первохристианское и апостольское следование «за Христом во смерть для Воскресенья», а утверждение «Четвертого Иерусалима», как зримой, а не только духовной, опоры «Третьему Риму»12, служа светским интересам государства в большей степени, нежели духовным потребностям множественных «христианских миров», как называли себя православные общины русских деревень. Первой документально известной попыткой осуществления такого замысла на Руси стало строительство Борисом Годуновым «Святая Святых» в Московском Кремле13. Ряд источников, называющих годуновский собор «Святая Святых», сравнивают его с храмом царя Соломона14. Только один современник – Авраамий Палицын указывает на конкретный образец и на праздник, во имя которого собор должны были освятить: «Царь убо Борис мысля храм нов воздвигнути во имя Воскресения Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, и по образцу сделанного сметив...»15. Речь шла о постройке храма для реликвии, которая и должна была помещаться в новом соборе Воскресения. Эту реликвию называют то - «Гроб Господень», то – «Плащаница»16. В Иерусалиме над Живоносным Гробом был воздвигнут Кувуклий (Эдикула), где в сохраненном обломке скалы находились пещера Гроба Господня с капеллой св. Ангела (рис.9-1, 9-2).
Рис.8. Престол под киворием. Фреска Софии. Охрид. XI вРис.8.Престол под киворием – образ Гроба Господня. Фреска Софии Охридской. XIв.


Рис.9-2. Часовня Ангела перед входом в пещеру ВоскресеньяРис.9-2.Часовня Ангела перед входом в пещеру Воскресенья в Воскресенском храме (Анастасисе). Иерусалим. Фото С.В. Харитонова, 2003 г.

Рис.9-1. Пещера Воскресения (Гроба Господня). ИерусалимРис.9-1.Пещера Воскресения (Гроба Господня) в Воскресенском храме (Анастасисе). Иерусалим. Фото Вилтона С. Тиффта.

Погребальное ложе в пещере Гроба Господня, с лежавшей на этой «лавице» плитой трансенны, являлась престолом, на котором совершалось таинство евхаристии (и совершается поныне); престолом также служила еще и плита, некогда прикрывавшая вход в пещеру Гроба, и также называвшаяся «Гробом Господним». По этому образцу, в богослужении Русской Церкви Нового времени Гроб Господень - предмет, на котором в течение года до Великой пятницы лежит плащаница. Он является неотъемлемой частью чинопоследования службы Великого пятка и Великой субботы. В Великую пятницу он ставится посреди церкви, и при последовании вечерни, на него по особому чину возлагают плащаницу. На утрене Великой субботы Гроб Господень выполняет особую роль в чине погребения17(как писал Слободан Чурчич, плащаница-воздух и в поздневизантийской культуре была тесно связана с образом Гроба Господня18). Гроб Господень, наряду с плащаницей, как особый символико-литургический предмет на Руси существовал.19И его генезис нуждается в комментариях. В литургическом аспекте, престол любого храма является образом Гроба Господня20, где таинство пресуществления Святых Даров прообразовано финальной частью земной истории Иисуса Христа. При переносе святых даров на престол, по св. Герману Константинопольскому, «святая трапеза соответствует погребению Христову, когда Иосиф, сняв тело Христово со креста, обвил его плащаницею чистою, и, помазав ароматами и миром, подъял с Никодимом и положил в новом, изсеченном из камня, гробе».21Престол в алтаре храма символизирует сам Гроб Спасителя – «лавицу», в пещере Гроба, со времени организации в ней храма - покрытую плитой - трансенной. Поэтому в самых ранних христианских храмах престол смыкался с алтарной стеной (апсидой), являясь не только образом, но и моделью той части Святогробской пещеры - «лавицы» - где некогда было положено Тело22. Время появления на Руси Гроба Господня, упоминаемого в «Святая Святых» Бориса Годунова, как литургического элемента богослужения, отдельного от престола, неизвестно.23Ясно лишь, что наиболее ранние сведения о нем адекватны такой позиции последования в литургии, как вынос Плащаницы. Сведения о выносе Плащаницы на вечерне Страстной пятницы, предполагавшем наличие такого Гроба, как важного литургического элемента, относятся только к XVII веку.24Сравнение этого чинопоследования в Русском Православии с имеющимся в Католической Церкви, «показывает отсутствие радикального противоречия двух чинов».25 В отношении сравнения структур Восточно- и Западно-христианской литургии, как и по отношению к моделям Гроба Господня, необходимо отметить крайне существенное обстоятельство: Западный чин слагался под мощным воздействием самого факта существования Иерусалимского королевства, и обусловлен соприкосновением всей Римской Церкви с реалией самой святыни – Гробом Господним в течение почти двух веков. Данного обстоятельства была лишена Русь, связанная со святыней редкими, наперечет известными паломничествами. 26
Однако в «Чине архиепископа Новгорода и Пскова», датированном 1540-ми годами27, значится: «И взимают воздухи на главы, и исходят северными дверями в большие и идут круг церкви... И, пришед в церковь, полагают меньшие воздухи на гробе, и станут диаконы с рипидами и осенение творят над гробом, а гроб стоит среди церкви, докуды Деяния прочтут. И праздники стоят у гроба дондеж канон надгробной пропоют».28

Рис.8. Престол: Евхаристия (Архангелы-диаконы с РИПИДАМИ). Мозаики Софии Киевской (1036-1043 гг.)




Плащаницы-воздухи полагаются не на престоле, а на Гробе. Это серьезное литургическая инновация, имевшая место быть почему-то именно в Новгороде Великом, и ни в каком ином граде или монастыре Древней Руси в то время не известная.
Наличие в новгородском уставе обрядов, которые отсутствовали в других городах Руси, объясняется тем, что здесь, как считали исследователи типиконов, сохранялся устав Великой церкви, существовавший в Царьграде до разорения этого храма крестоносцами.29 В свою очередь, устав Софии Константинопольской восходил к древнему уставу храма Святого Гроба, бытовавшему в Иерусалиме до разорения Святой земли персидским шахом Хосроем в 614 году.30 Осторожно высказанная версия о возможности западного проникновения этого чина в русское богослужение31, на фоне сорвавшейся акции Флорентийского собора32, никоим образом не объясняет его стабильного существования и последующего распространения во всем Русском Православии.
Одна из версий, по которой именно Новгород Великий сохранил чинопоследование, связанное с особым литургическим элементом - Гробом Господним, - предложена русской летописью.33 В статье под 1211 г. предприимчивый новгородец Добрыня Ядрейкович (Андрейкович) привозит из грабившегося крестоносцами Константинополя в Новгород Великий, «в Святую Софию Гроб Господень». Именно в результате этого деяния Добрыня впоследствии принимает постриг и становиться архиепископом Государь Великого Новгорода: «Новгородци же съ княземъ своимъ Мстиславомъ Мстиславичемъ излюбиша себе инока Антониа, постриженика Хутынского; сей убо Антоней еще преже изгнаниа Митрофана епископа ходи в Царьград, и принесе съ собою изо Царячграда Гробъ Господень, и послаша его въ Киев къ митрополиту ставится в епископы»34 (выделено мной, - Ю.Ш.). Как видно из текста, именно доставка упомянутой святыни на Русь была отмечена, как наградой - епископским хиротонисаном, спетым Добрыне в Киеве «Матфеемъ митрополитом Киевскимъ и всеа Руси».
Характер привезенной реликвии летописью не уточняется, но ее значимость определена высокой оценкой Добрыни, который возводиться в сан владыки Новгородской кафедры под именем высокопреосвященного Антония II (+1224 г.), а его мощи вскрыты и стали почитаться уже в 1330 г. Исследователям неизвестна та реликвия, которую привез будущий Новгородский архиепископ Антоний. Еще митрополит Макарий (Булгаков) в «Истории Русской Церкви» (том 2, отдел 2, гл.3) только предположил, что это «может быть часть от камня Гроба Господня». Не столь давно, Т.Ю. Царевской была предложена блестящая и веско аргументированная версия о привезенной Антонием (Добрыней) «мере Гроба Господня», значительно повлиявшей на организацию внутреннего пространства Софийского собора Новгорода.35
Известно о существовании мер Гроба Господня, плетенных из ткани, которые привозили паломники - т.н. «иерусалимские пояса в меру Гроба Господня».36 В описи келейной казны патриарха Филарета, вместе с другими реликвиями из Святой Земли, указано 13-ть мер Гроба Господня.37Подобные пояса, и непременно плетенные («широкий витой пояс») называли в Халифате зуннарами, - по ним арабы отличали неверных (христиан) еще в XIIв., когда слагался один из циклов арабских героических эпосов. Один из героев этого эпоса «носил желтый шелковый зуннар с вплетенными алмазами и крест на груди». Кроме «поясов в меру Господню» существовали подобные меры и в виде крестов соответствующих размеров, как упомянутый крест Юстиниановского времени из Софии Константинопольской. Имелись подобные меры и иных форм.
Об их почитании свидетельствует тот факт, что в Успенском соборе Московского Кремля между 1609-1611 годами, мера Гроба находилась на особом месте: «Да в той же церкве 15 образов евангильских притч на празелени без киотов, за мерою гроба Господня...».38 Одна из таких мер была привезена
Трифоном Коробейниковым в 1583 или в 1594 г., что следует из описания паломничества Василия Гогары 1634 г.: «Гроб Господень... величиною слово в слово, что у нас на Москве в соборе стоит; что вывез Трифон Коробейников меру из Иерусалима к Москве, токмо поскуднее того немного в ширину». 39
Но, упомянутые в «Хождениях» «меры Гроба Господня» не являлись литургическими предметами. А именно таковым и был «Гроб Господннь», судя по упоминанию о нем в «Чине архиепископов Новгорода…». Таковой же являлась реликвия, называемая «Гробом Господним», которую привез архиепископ Антоний (Добрыня Ядрейкович) к 1211 г. В отличие от них «меры Гроба Господня» не являлись святынями, организующими само пространство христианского храма, как иные реликвии, начиная с реликвий Страстей Господних, до мощей святых, включая чудотворные образа 40.
Иной, вполне организующей (или способной организовать пространство храма), и имеющей «литургический вес», являлась лишь вышеупомянутая святыня, названная «Камень, на котором покоилась Глава Спасителя после снятия с Креста», уже имевшаяся в реликварном собрании Фаросской церкви Константинополя в XIв., и судьба которой после разгрома Константинополя в 1204 г. осталась безвестной. Только наличие в Новгороде Великом какой-то необыкновенно значимой христианской святыни, подобной описанному «Камню, на котором покоилась Глава Спасителя», могло способствовать реорганизации внутреннего пространства храма и становлению того чинопоследования службы на исходе Страстной недели, которая отмечена в источнике первой половины XVIв. Этот камень, с XIв. хранившийся в Константинопольском храмовом реликварии, мог быть первой трансенной с тремя отверстиями, некогда прикрывавшей поверхность где находилось Тело Христа (на котором «покоилась Глава Спасителя»). Не исключено, что в Новгород попала именно эта реликвия.
Стройную версию переноса одной из наиболее значимых святынь христианского мира, под названием «Гроб Господень», предложил в популярном издании историк Дмитрий Зенин, составив в причинно-следственный ряд последовательность событий.41Он увязал пребывание этой «сверх - святыни» в Новгороде Великом с контекстом «крестового похода на Русь», объявленного энцикликойпапы Григория IX(1239 г.), и со шведским походом 1240 года. Значимость реликвии для Западного христианского мира была столь велика, что вслед за павшим Константинополем, крестовый поход грозил Северо-Западу Древней Руси – Великому Новгороду***. Наличие такой реликвии, привезенной владыкой Антонием Новгородским из Константинополя, корреспондирует со сведениями из «Чина архиепископа Новгорода и Пскова» (1540 г.) о службе в канун Светлого Христова Воскресенья с использованием реликвии с тем же названием: Гроб Господень. Косвенно подтверждает наличие какой-то реликвии невероятного по масштабам значения из самого Иерусалима, существование в Софии Новгородской раннесредневековой иконы Иерусалимской Богородицы (рис.10) 42.
Однако это не могла быть, как видимо, посчитал Д. Зенин, «красная плита из Эфеса» - «плита помазания».43 Таким образом, Д. Зенин также не ответил на вопрос о характере святыни привезенной в Новгород, и называемой «Гроб Господень». Если «плиту помазания» упоминает в Царьграде и сам Добрыня (высокопреосвященный Антоний, архиепископ Новгородский), и крестоносец Робер де Клари44, то еще о какой-либо реликвии, называемой «Гроб Господень» (во всяком случае, имевшемтот же литургический «вес» и значимость), эти авторы уже не сообщают. А «плита помазания» продолжала оставаться в Константинополе, и была видена там русскими пилигримами - Стефаном Новгородцем (1348 г.), Игнатием Смоляниным (1389 г.), а также Зосимой и Александром45. И видели ее уже после доставки (между 1204-1211 гг.) упомянутой реликвии - Гроб Господень - в Новгород и хиротонии Добрыни в архиепископа Антония.
Добрыня вполне мог привезти в Великий Новгород первую, или одну из первых трансенн46 – плит с тремя отверстиями, покрывавшей «лавицу» в пещере Гроба Господня, лежавшую на месте, где три дня пребывало Тело, еще со времен равноапостольных императора Константина Великого и августы Елены. Такую версию могли бы подтвердить русские, в том числе, и в большинстве своем - новгородские каменные иконки, где изображена именно трансенна с тремя отверстиями, правда, установленная вертикально, на боковой стороне «лавицы», как это стало после реконструкции в иерусалимском храме Гроба Господня при крестоносцах47. Оставивший первым из паломников значительный след в мировосприятии христианской Руси игумен Даниил, отметил значимость этих отверстий в трансенне48, и, скорее всего, он тоже видел саму плиту уже после реконструкции.
Была еще одна святыня, упомянутая как де Клари, так и Антонием, т.е., находившаяся в Константинополе сразу после штурма крестоносцами в 1204 г., и после того надолго бесследно исчезнувшая: Плащаница. Эту реликвию, несомненно, видел Робер де Клари: «Монастырь… именем святой Девы Марии Валахернской; в этом монастыре был саван, которым был обернут наш Господь; этот саван приоткрывали каждую пятницу, так что можно было хорошо видеть Лик нашего Господа, и никто – ни грек, ни француз – никогда не узнал, что сталось с этим саваном, когда город был взят»49 (выделено мной, – Ю.Ш.). Эти «пелены Христовы» видел еще и Добрыня Андрейкович (высокопреосвященный Антоний Новгородский), правда, не в Валахернском храме, а уже в самой Софии Константинопольской. После этого Плащаницу, пока она не получила имя Туринской плащаницы, не видел никто. Не попала ли она в Новгород? Словом, в «Государь Великий Новгород» (а не потому ли его так стали называть?) из разграбляемого Константинополя была привезена иерусалимская реликвия «Гроб Господень». Она была столь значима, что вызвала папскую энциклику, объявившую крестовый поход на Русь, с целью ее отобрать (и последовавший поход шведского конунга Биргера); а ее наличие в Новгороде, привело к переменам в литургии накануне Светлого Христова Воскресенья, что распространилось во всем Русском Православии накануне реформ патриарха Никона. В результате литургического использования этой реликвии из пещеры Гроба Господня, один из выносимых воздухов стали называть плащаницей. В честь этой реликвии, некогда существовавшей на Руси50, Борисом Годуновым было затеяно так и не окончившееся строительство «Святая Святых» - специального собора Московского Кремля. Оно было предпринято в честь реликвии, но не для нее самой, ибо по приказу царя Бориса эту реликвию изготавливают при нем же.51 Это означало, что самой реликвии в Москве уже не было. Не было этой реликвии уже и в Великом Новгороде, поскольку из новгородского Софиевского в Успенский собор Московского Кремля Иоанн Грозный перенес (1571 г.) только упомянутую чудотворную икону Иерусалимской Божией Матери. Если в Великий Новгород действительно попали «пелены Христовы» (т.е. настоящая Христова Плащаница), то ясно, что во время расцвета в XIV-XV вв. генуэзской торговли на юге и ганзейской торговли на севере Европы, эта реликвия «уплыла» в руки сребролюбивых западных ростовщиков от не менее сребролюбивых «знатных гостей новгородских». Теперь ею может гордиться Туринский кафедральный собор и тамошний католический епископ. Путь исчезновения Плащаницы Христовой мог быть и иным, если эта святыня вслед за перемещением Русского Митрополичьего Дома была все-таки перемещена в Москву. Остается лишь гадать: не попала ли Она в Италию вместе с вернувшейся из Москвы бригадой Аристотеля Фиорованти и Пьетро Антонио Солари, возводивших соборы Московского Кремля… Если же на Руси, в Великом Новгороде оказалась первая трансенна с Гроба Господня, или одна из первых, упоминаемых в списках реликвий Константинополя в XI– начале XIIIв., и приобретшая в Русском Православии такую значимость и вес, что в результате ее наличия изменился чин праздничного служения в Великую субботу, - у археологов есть надежда отыскать эту святыню. Особенно, памятуя о неизвестно кем и для чего построенных подземных храмах в одном из древнейших монастырей христианской Руси – в Юрьевском монастыре Господина Великого Новгорода52. Именно плиту (трансенну) вез Добрыня Ядрейкович (Андрейкович), как это представлялось создателям "Лицевого Летописного свода" (рис.11) Несмотря на неудачу Годунова и последовавшую Смуту, зримый и осязаемый Святогробский символ «новому Иерусалиму» был необходим. Патриарх Никон в соборе Воскресенского Новоиерусалимского монастыря почти через пятьдесят лет после Годунова повторил иерусалимский Кувуклий.53В 1657 г. инок Арсений (Антон Суханов) привез патриарху Никону модель Иерусалимского храма Воскресенья Господня, которая стала образцом для постройки Воскресенского храма в Новом Иерусалиме под Москвой.54Так была предпринята последняя попытка овеществления образа «нового Иерусалима», чтобы овеществить духовную базу для Москвы, как «Третьего Рима». Но она потерпела неудачу вначале из-за опалы патриарха Никона (сделавшей Новоиерусалимский монастырь не самым посещаемым), а затем – из-за упразднения патриаршества, когда в Синодальный период существования Русской Православной Церкви наблюдается период «искусственного ограничения святости».55Но, невзирая на такое положение, централизация Церкви, осуществленная в рамках государства, привела к унификации и единообразию в церковной службе, и, наряду с использовавшейся Плащаницей, стали появляться особые места, символизировавшие Гроб Господень в пространстве русских храмов.56Вырастали монастыри и пустыни вокруг древней Троице-Сергиевой Лавры, повторявшие географию Святой земли, особенно с появлением Вифинии митрополита Платона (Левшина) и Гефсиманского скита. А еще позднее, «священная география Иерусалима», была в очередной раз заложенаигуменом Дамаскином в топографии размещения храмовых комплексов Валаамского монастыря, прозванного к исходу XIXстолетия Северной Фиваидой Русского Православия. Переход этой обители в разряд Ставропигий, наряду с недавними посещениями главой государства Российского именно этого островного Патриаршего монастыря, свидетельствует о продолжении процессов в Русской Церкви, начатых реформой Никона и оформленных указами Петра I.





Примечания.

* Ватиканское собрание. Пинакотека, инв. 40120: Пьетеранджели Карло. Ватикан / Гвидо Корнини, Анна Мария Де Стробель, Мария Серлуни Крещенци / Сер.: Великие музеи мира. Udine(Italy): Slovo(на русск.яз.), 2001. с.39-40, илл.18-19 (664 с., 558 илл.).
** Жизнеописание доблестной Фатимы и повествование о подвигах ее славных предков / Отв. Ред. Д.В. Фролов. Пер.с арабского Б.Я. Шидфар. М.: «Наука», 1987. С.286-298. (511 с.).
*** Папский легат Вильгельм получил от папы Григория IX(графа Уголино ди Сеньи – 1227-1241) поручение привести Великий Новгород в католичество, объявив крестовый поход на Русь (Шаскольский И.П. Борьба Руси против крестоносной агрессии на берегах Балтики в XII-XIIIвв. Л., 1978. С.156-157). Папа Иннокентий IVпродолжил подготовку этого крестового похода (Пашуто В.Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. М., 1950. С.239-242, 275).



1. Баталов А.Л.2003. Гроб Господень в сакральном пространстве русского храма XVI-XVIIвеков // ВХР. С.524,527,531, рис.1-6, 14.
2. Tsafrir Yoram.The Loca Sancta and the invention of relics in Palestine from the fourth to seventh centures: their impact on the ecclesiastical architecture of the Holy Land // ВХР. Р.56-76, fig.7.
3. Bress-Bautier G.Les imitations du Saint-Sepulcre de Jerusalem (IX-XV siecles): Archeologie d’une devotion // Revue d’histoire de la spiritualite. Vol.50. 1974. P.250-320; Corpus des Inscriptions de la France Medieval. T.14. Paris, 1989. Fig.XV:31; Enamels of Limoges: 1100-1350. New York, 1996. P.165; The Art of Medieval Spain: A.D. 500-1200. New York, 1993. Kat. No 97b; Male E. Religious Art in Franse. TheXII-thctntury. Princeton, 1976. Fig.118; Беляев Л.А. Пространство как реликвия: о назначении и символике каменных иконок Гроба Господня // ВХР. С.483-485, 489-491, 506 (рис.), 508 (рис.); Арутюнян Ю.И. Капители церкви Ла Дорада в Тулузе и проблемы иконографии клюатров романских монастырей // Проблемы развития зарубежного искусства. Материалы Девятой научной конференции в память профессора М.В. Доброклонского. СПб., 1996. С.22-24.
4. Young K.The dramatic associations of the Easter Sepulchre // University of Wisconsin Studies in Language and Literature. Madison, 1920. No 10. P. 106 (p.5-130).
5. Tsafrir Yoram 2003, р.68, fig.7.
6. Evangelatou Maria.The Holy Sepulchre and iconophile arguments on relics in the ninth-century Byzantine Psalters // ВХР. С.181-204, fig.11, 12.
7. Казарян А.Ю.Ротонда Воскресения и иконография раннесредневековых храмов Армении // Восточнохристианский храм. Литургия и искусство / Отв.ред. А.М. Лидов. СПб., 1994. С.119, рис.2: 4 а – г.
8. Шевченко Ю.Ю.«Иерусалимский след» в раннесредневековом пещерно-храмовом строительстве Юга Восточной Европы // Наст.изд., прим.52.
9. Шалина И.А.Икона «Христос во Гробе» и Нерукотворный образ на Константинопольской плащанице // ВХР. С.318.
10. Bacci Michel.Relics of the Pharos chapel: a view from the Latin West // ВХР. Р.247.
11. Баталов А.Л.2003, с.515-516.
12. Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Отзвуки концепции «Москва – Третий Рим» в идеологии Пера Великого // Художественный язык средневековья. М., 1982. С. 237-238.
13. Баталов А.Л.Гроб Господень в замысле "святая святых" Бориса Годунова // Иерусалим в русской культуре / Отв. ред. А. Баталов, А. Лидов. М.: Наука. 1994, с. 154-171.
14. Временник Ивана Тимофеева. Подгот. к печати и пер. О. А. Державиной. М., 1956, с. 64; Сказания Массы и Геркмана о Смутном времени в России. СПб., 1874, с. 83, 270-271; "Пискаревский летописец" // ПСРЛ. Т. XXXIV. М., 1978. С. 202.
15. Сказание Авраамия Палицына. Подгот. текста и коммент. О.А. Державиной, Е.В. Колосовой. М.; Л., 1955. С. 278-279.
16. Временник Ивана Тимофеева… С. 65. «Другое предприятие Бориса: он соорудил… по точному выражению Ивана Тимофеева, "Христа Бога Гроб..."»: Платонов С.Ф. Борис Годунов. Пг., 1921, с. 88-89.
17. Баталов А.Л.1994, с.158; [Антонов Н.Р.]Храм Божий и церковные службы: 2-е изд. Учебник Богослужения. Составил Ключарь Храма Воскресения, Законоучитель Главного Немецкого Училища Св.Петра и бывший Законоучитель Еленинского Института свящ. Н.Р.Антонов. СПб, 1912. С.10-18,25-27,54-60,90-115,121-128, илл.15-20,127-130,140.
18. Curcic S.Late Byzantine Loca Sancta: Some Questions Regarding the Form and Function of Epitaphioni // The Twilight of Byzantium. Aspects of Cultural and Religious History in the Late Byzantine Empire. Papers from the Colloquium Held at Princeton University. 8-9. May 1989. Princeton, 1991. P. 259.
19. Баталов А.Л.1994, с.159.
20. [Кавасила] Николай, архиепископ Солунский. Толкование божественной литургии // Писания Святых Отцов и учителей Церкви, относящиеся к истолкованию богослужения, т.3. СПб., 1857, с. 291-456.
21. [Герман, патриарх Константинопольский]. Святого отца нашего Германа патриарха Константинопольского последование и изложение церковных служб и обрядов и таинственное умозрение о их значении // Писания св. отцов и учителей церкви, относящиеся к истолкованию православного богослужения. Т. I. СПб., 1855, с. 393.
22. Шевченко Ю.Ю.Пещерные христианские монастыри Подонья: начало традиции // Изобразительные памятники: стиль, эпоха, композиция. Материалы тематической научной конференции. Санкт-Петербург, 1 – 4 декабря 2004 г. СПб., 2004. С.196-201.
23. Данилевский С. Святая Плащаница и обряды, совершаемые над нею Русской церковью в последние два дня Страстной седмицы // Православный собеседник. Казань, 1896, № 2. С. 269-370; № 3. С. 374-375.
24. Троицкий Вл. История плащаницы. Сергиев Посад, 1915. С. 39-45.
25. Баталов А.Л.2003, с.516-517.
26. Книга хождений. Записки русских путешественников XI-XV вв./ Сост., подгот. текстов, перевод, вступ. статья Н.И.Прокофьева. М., 1984. с.256-297. Кроме упомянутых в издании Н.И. Прокофьева, для изучения вопроса использован материал из фондов РГБ: 1) Сборник исторический, содержащий Рогожский летописец с «Хождением архимандрита Агрефения из обители Пресвятой Богородицы». Ф.247 (собрание Рогожского кладбища). No 253. Лист 401-428, об.; 2) Сборник слов, житий, поучений, апокрифов и молитв. XV в. С «Хождением Александра, дьякона в Царьград» (1391-1397). Ф.594 (собрание Юдина) No 1. Лист 195-198; 3) Сборник XVI в. С «Хождением иеромонаха Варсонофия в Иерусалим». Ф.299 (собрание Тихонравова). No 700. Лист 56, об. – 84; 4) Сборник со «Сказанием о иерусалимском хождении раба Божия Арсения» и «Словом об Иоанне Новгородском и его путешествии в Иерусалим». Ф.299 (собрание Тихонравова) No 658. Лист 214, об - 228, об.; 5) Книга Максима Грека со «Сказанием старца Климента к старцу Васияну о иерусалимских монастырях». Ф.344 (собрание Шибанова). No 122. Лист 18, об.; 6) Сборник 1657 г. с «Посланием благоверного Царя и Великого Князя Ивана Васильевича всея Руси в Александрию, к папе и патриарху Иоакиму с купцом Василием Поздняковым и хождение его в Иерусалим и по иным святым местам в 1558 г.» и «Сказанием о святом Иерусалиме». Ф. 205 (собрание Общества истории и древностей Российских). No 214. Лист 31, 46-61; 7) Сборник повестей, житий и слов. XVII в. со словом «О Святогорском монастыре, зовомом Иверским» и «Хождением Трифона Коробейникова в Иерусалим». Ф.310 (собрание Ундольского). No 643. Лист 286, об. – 293, 326 – 391; 8) Сборник литературно-исторический. XVII в. с рассказом «О похождении Василия, прозвищем Гагара в Иерусалим и в Царьград…» (1634). Ф.299 (собрание Тихонравова). No 553. Лист 379-382; 9) Сборник. XVII в. с Проскинитарием Арсения Суханова или «Поклонник святых мест». Ф.299 (собрание Тихонравова). No 210. Лист 1-65.
27. Голубцов А. П. Чиновник Новгородского Софийского собора // ЧОИДР. 1899, кн. 2.1899, с. XII.
28. Голубцов А. П.1899, с.260.
29. Лисицын М. Первоначальный славяно-русский типикон. СПб., 1911. С. 28-29.
30. Лисицын М.1911, с..3, 6-7.
31. Баталов А.Л.2003, с.с.515-517.
32. Бобров А.Г.Церковные отношения Пскова и Флорентийская уния // Церковная археология. Материалы Первой Всероссийской конференции. Псков, 20-24 ноября 1995 г. СПб.; Псков, 1995. Ч.2: Христианство и древнерусская культура. С.53-57; Бобров А.Г. Новгородские летописи XV века: (Исследование и тексты). Автореф. дис. ... доктора филол. наук. СПб., 1996. С. 41-45; Бобров А.Г. Новгородско-псковские отношения и Флороентийская Уния // ТОДРЛ. СПб., 1996. Т.50. С. 359-373; Бобров А.Г. Флорентийская уния и Новгород // София (Новгород). 1996. No1 (17). С.12-13.
33. Шахматов А.А.Обозрение русских летописных сводов XIV — XVI вв. М.; Л., 1938. С.311-321; Приселков М.Д. Троицкая летопись. Реконструкция текста. М. — Л., 1950. С.51, сл.; Прохоров Г.М. Центрально-русское летописание второй половины XIV в. // Вспомогательные исторические дисциплины. Сб. ст. Л., 1978. Т. 10. С.159-181.
34. ПСРЛ, т.Х. СПб., 1885. С.64 (церковнославянские буквы ЯТЬ и ЮС малый набраны как Е и Я); Дмитриев Л.А. Житийные повести Русского Севера, как памятники литературы XIII-XVIIвв.: Эволюция жанра легендарно-биографических сказаний. Л., 1973, с.96-99,105-111,135-140, 278-284; Бибиков М.В. Церковные связи Руси и Византии в контексте межнациональных отношений // Исторический вестник. 2002. No5. Это летописное сообщение позволяет рассматривать еще одну версию: о перемещении святыни, названной «Гробом Господним», из Новгорода в митрополию – Киев, и, вслед за митрополитом – во Владимиро-Суздальское княжество, а затем – в Москву. 35. Царевская Т.Ю.2003. О Цареградских реликвиях Антония Новгородского // ВХР. С.398-414.
36. Царевская Т.Царьградские «дары» новгородского паломника Добрыни Ядрейковича // София. Вып.3. Новгород, 2000, с.13-16. 37. Опись келейной казны патриарха Филарета Никитича. 1630 Августа 26 // 1 РИБ, т. III, стб. 881.
38. Описи МосковскогоУспенского собора от начала XVII в. по 1701 г. включительно // РИБ, т. III,. стб. 312.
39. Леонид (Кавелин), архим. Иерусалим, Палестина и Афон по русским паломникам XIV-XVI веков. Сводные тексты оных с объяснительными примечаниями, основанными на местных исследованиях. М., 1871, с. 69. 40. Лидов А.М.Мандилион и Керамион как образ-архетип сакрального пространства // ВХР.. С.249-280. 41. Зенин Дмитрий. «Несть равных ему во всем свете». К 750-летию Невской битвы // журнал «Чудеса и приключения». 1991. No1. С.85-89. 42. В 463 г. Львом Iикона перенесена в столицу Византии в храм Богородицы-Пигии; при ЛьвеVIФилософе, якобы перенесена в Херсон, откуда взята Владимиром Святым и дарована крестившимся новгородцам. Известно, что 1571 г. Иоанн IVвывез эту икону из Софии Новгородской в Москву: Поселянин Е. Сказания о чудотворных иконах Богоматери и о Ея милостях роду человеческому. Коломна: Изд. Свято-Троицкого Ново-Голутвина монастыря, 1993. С.254-265, 364, сл. 43. Беляев Л.А. Христианские древности. Введение в сравнительное изучение / Сер.: «Византийская библиотека». 2-е стереотипное изд. СПб., 2000, с.272-273,301-303, пим.45. 44. Путешествие Новгородскогоархиепископа Антония в Царьград в конце XIIв. С пред. и прим. П. Саввантова. СПб., 1872. С.73-79, 121-159; Робер де Клари. Завоевание Константинополя / Пер., статья и комм. М.А. Зиборова. М., 1986, с.67, 157, прим. 359. 45. Книга хождений. 1984. С.269-274, 297-304, 306-311. 46. Беляев Л.А. 2000, с.41,44, 234. 47. Пуцко В.Г.Сюжеты новгородских каменных икон // Церковная археология. Материалы Первой Всероссийской конференции. СПб.; Псков, 1995. Ч.2. С.159-184; Пуцко В.Г. «Гроб Господень» в каменной пластике средневекового Новгорода // Православный Палестинский сборник. Вып.98. СПб., 1998. С.159-184; Беляев Л.А. 2003, с.507, рис.2, с.508, рис.3-4 (ср.: рис.1-2). 48. Шевченко Ю.Ю.«Пещерный» Иерусалим глазами «Русской земли игумена» // Радловские чтения 2005. СПб., 2005. С.66-71. 49. Робер де Клари1986, с.66-67, 154, прим.357. 50. Не в честь ли этой реликвии приходилось «летописцу митрополита Фотия столь усердно подчеркивать такие [особые] права новгородцев?», как право «на изгнание и приглашение князей» (Лурье Я.С. Феодальная война в Москве и летописание // ТОДРЛ.. XLVII. СПб., 1993. С.91). Такая реликвия могла сделать городу реноме Великого культового центра, что, как видно, и произошло. Но, думается, что этой реликвии ко временам присоединения Господина Великого Новгорода к Москве уже не было в этом городе, ибо множественные «покорения» Новгорода обоими Иоаннами – III-м, а затем – IV-м, оставило бы «след» в истории перемещения столь значимой реликвии в Москву, а этого нет. Как предполагает Д. Зенин, ее перевезли во Владимир при переходе реального местоположения Киевской митрополичьей кафедры при владыках Кирилле и Петре, а затем, видимо, и в Москву, вместе с переходом туда резиденции Русских митрополитов. Если такая передислокация в Москву совершилась, не была ли эта реликвия вывезена затем в Италию, - зодчими, строившими храмы Кремля, во главе с Аристотелем Фиораванти и Пьетро Антонио Солярио? И не попала ли эта реликвия при посредстве итальянских зодчих, работавших на Руси, прямо в Турин? 51. Баталов А.Л.1994, с.154-160. 52. Их восстановление в начале XIXв., связанно с именем архимандрита Фотия: [Муравьев А.Н.]. Путешествие по святым местам Русским. СПб., 1846. Ч.II. С.207-214.
53. Вятчанина Т. Н. О значении образца в древнерусской архитектуре // АИ. Вып. 32. М., 1984, с. 26-31; Баталов А. Л., Вятчанина Т. Н. Об идейном значении и интерпретации иерусалимского образца в русской архитектуре XVI-XVII веков // АИ. Вып. 36. М., 1988, с. 29, 41-42.
54. Каган М.Д. Арсений // Словарь книжников и книжности Древней Руси / Писатели и поэты XVIIв. // ТОДРЛ.XLIV.Л., 1990, с.31-35. 55. «Церкви пришлось прозябать без новых святых. За весь петербургский период [от Петра I, - Ю.Ш.] – до восшествия на престол Николая II– национальный месяцеслов пополнился лишь пятью именами»: [Панченко А.М.]. Азъ. № 1. В номере: «Юродивые на Руси». «Петр I и веротерпимость» // Главы из рукописи Александра Панченко «Образы и подобия» Л., 1990. С.27. 56. Баталов А.Л. 2003, с.532, рис.15.


Список иллюстраций. Рис.1. А). Реконструкция подобия Святого Гроба в соборе Аквилеи. XIв. Рис.1В). План подобия Святого Гроба в соборе Аквилеи (по А.Л. Баталову, 2003). Рис.2.Святой Гроб в церкви св. Маврикия в Констанце. Около 1250 г. (по А.Л. Баталову, 2003). Рис.3.Подобие Святого Гроба в соборе Магдебурга. Середина XIIIв. (по А.Л. Баталову, 2003). Рис.4.Реконструкция храма Гроба Господня в Иерусалиме. Общий вид (2). Деталь интерьера Анастасиса сКувуклием - Эдикулой над останцем скалы с пещерой Воскресенья (1) в храме Гроба Господня. Из публикации Йорама Цафира, 2003.. Рис.5. Киворий времен Константина и Елены (IVв.) над останцем скалы со Святогробской пещерой, изображенный на сирийской мозаике V– VIвв., в собрании Национального Музея Копенгагена (Дания). По Марии Евангелату (2003). Рис.6.Мраморная модель Святого Гроба конца VI– начала VIIв. из Византийской Коллекции DumbartonOaksв Вашингтоне. По Марии Евангелату (2003). Рис.7.Изображения Кувуклия (Эдикулы) над останцем скалы со Святогробской пещерой, изображенные на палестинских евлогиях (серебряных ампулах Монцы для св. миро), и из собрания собора в городе Боббио VI–VIIвв. По Армену Казаряну,1996 (см. рис.19 ст. Шевченко Ю.Ю., в наст.изд.). Рис.8.Престол под киворием – образ Гроба Господня. Фреска Софии Охридской. XIв. Рис.9-1.Пещера Воскресения (Гроба Господня) в Воскресенском храме (Анастасисе). Иерусалим. Фото Вилтона С. Тиффта. Рис.9-2.Часовня Ангела перед входом в пещеру Воскресенья в Воскресенском храме (Анастасисе). Иерусалим. Фото С.В. Харитонова, 2003 г..
Рис.10.Икона Богородицы Иерусалимской. Список XVIв.
Рис.11. Миниатюра "Лицевого Летописного свода": "Добрыня Ядрейкович везет Гроб Господень из Константинополя в Новгород.
Список принятых сокращений. АИ – Акты исторические. М. ВХР - Восточнохристианские реликвии / Ред.-сост. А.М. Лидов. М., 2003. ПСРЛ – Полное собрание русских летописей. М. РАН – Российская Академия наук. РИБ – Российская Историческая библиотека (Каталог РГБ). М.(б/г). ТОДРЛ – Труды отдела древнерусской литературы Института Русской литературы (Пушкинский Дом) РАН. Л., СПб. ЧОИДР – Чтения в Обществе Истории и Древностей Российских. М.

Архитектурно-храмовая экспозиция Антониевых пещер Шевченко Ю.Ю.

(Музей антропологии и этнографии -Кунсткамера - Российской Академии наук, СПб.)



Архитектурно-храмовая экспозиция Антониевых пещер в Национальном заповеднике Украины «Чернигов древний»

(XIV Санкт-Петербургские религиоведческие чтения. ТД. СПб., 2007)





В составе музейных экспозиций Национального архитектурно-исторического заповедника Украины «Чернигов древний», музей «Ильинская церковь и Антониевы пещеры», судя по посещаемости, наиболее притягателен для экскурсантов (экспозиции Ильинской наземной церкви пока остаются закрытыми для доступа). В составе экспозиции самих пещер (рис.1) – три подземных храма, две часовни (одна, XI-XIIIвв., освобожденная от обвалов и древних замывов), две пещерных кельи и ряд склепов. Ныне подземная часть наполняется церковной атрибутикой, начало чему было положено еще в 1988 г., установкой массивного дубового креста в келье, известной как келья преп. Антония Печерского (рис.2). Экспозиция древнего граффити, расположенного между двумя входами в эту келью: «Здђ… бђ… кђл.. ẶΝтонiẶ», - ныне невозможна, в виду утраты самой надписи (по невероятному стечению обстоятельств, из архивного фонда Черниговского заповедника исчезли все материалы – прорисовки, фотографии и негативы этой надписи, сделанные при многочисленных археологических исследованиях в пещерах: Н.В. Юрковой 1971 - 1972 гг.; Г.А. Кузнецова 1973-1975, 1987 гг.; А.А. Карнобеда 1973 – 2000 гг.).
Открытость и доступ ко второй келье и множеству погребальных помещений, равно, как и к древнерусскому храмовому помещению (часовне), были обеспечены объемными спелео-археологическими исследованиями В.Я.Руденка 1988 – 2006 гг. Открытые этими исследованиями участки пещер с отдельными выходами на поверхность, - в т.ч., с «кельей Иова» (имевшей такую же «граффито собственности», как келья Антония), к сожалению, не были законсервированы надлежащим образом, и рухнули в результате оползневых процессов склона надпойменной террасы.
Перекрытие для посещения, и сохранение возможности полного обзора алтарной части первой подземной церкви во имя преп. Антония Печерского (рис.3), полностью соответствуют существующим в настоящее время нормам Церкви. К сожалению, проход по алтарю (между проемом царских врат и престолом) в главном подземном храме, называвшемся с XVIIв. по 1852 г. во имя Похвалы Богородицы (рис.4), пока еще возможен для экскурсантов. Хотя восстанавливается церковная атрибутика, схожая с бывшей здесь до 1917 г. (рис.5), следует отметить странность этикетажа в этом пещерном храме, якобы посвященном преп. Феодосию Тотемскому (по мнению В.Я.Руденка, канонизированном между 1796-1798 гг.). Отметим высказывание академика РАН А.М. Панченко о «периоде искусственного ограничения святости», когда за 200 лет (1696-1896) к лику святых были причислены: свт.Митрофан митрополит Воронежский; Димитрий (Савич Туптало), митрополит Ростовский; Тихон, епископ Задонский; Иоанн (Максимович), митрополит Тобольский и Феодосий (Углицкий), архиепископ Черниговский (в 1896 г.) [Панченко А.М., 1996, c.27].
«Помещение с гробницей» (рис.6) - часовня при основном пещерном храме подземного монастыря, ныне вмещает копию образа Ильинской (Гефсиманской) чудотворной иконы кисти Григория Дубенского (иеромонаха Геннадия), исполненную к 1657 г. (рис.7), упомянутую в качестве чудотворной «Летописью Самовидца» под 1662 г.
Экспозиция последней пещерной церкви (рис.8), посвященной князю-монаху преп. Николе Святоше (Святославу Давидовичу), также сравнима по атрибутике с некогда бывшим здесь убранством – очень немногочисленным, как и в прочих монашеских церквях, строгих по чину.
Рис.1.Схема Антониевых пещер при Ильинской церкви в Чернигове.
a– наземные объекты; б – входы в Ильинский подземный монастырь (Антониевы пещеры);
– высотная отметка склонов Болдиной Горы (a– подошва склона; b– уровень вторичной
насыпной террасы, примыкающей к склонам природного кряжа; c– верхняя кромка плато
террасы); г – древние обвалы подземных коридоров; д – подземные помещения пещерного
монастыря по плану 1783 г., составленного при генерал-аншефе А. Кречетникове.
Экспликация: 1 – Ильинская церковь (1072 г.); 2 – притвор-пристройка (1649 г.); 3 –
церковная ризница (пристроена в XVв.); 4 – часовня над склепом начала XIXв.,
достроенная к 1911 г. как колокольня; 5 – могила писателя М.М. Коцюбинского и его жены
на погосте Ильинской церкви; 6 – подземная церковь преп. Антония Печерского
(с выраженной трехчастной плановой структурой: притвор, наос, алтарь); 7 – трехчастная
(притвор, наос, алтарь) подземная церковь Похвалы Богородицы (с 1860 г. упоминается как
храм во имя св. Феодосия); 8 – часовня с "гробницей"; 9 – древнерусская часовня с
погребениями (в локулах и аркасолиях); 10 – двухчастная (наос, алтарь) подземная церковь
преп. Николы Святоши (притвор не выражен); 11 – келья преп. Антония Печерского; 12 –
келья затворника на нижнем ярусе пещер; 13 – кельи-затворы, ставшие погребальными
криптами; 14 – погребения в нишах-аркасолиях; 14' – погребения в локулах; 15 – выход на
поверхность из нижнего яруса, обложенный кирпичом в XVIIв.; 16 – пещерные галереи и
келья XI–XIVвв. (раскоп 1995 г.); 17 – пещерные галереи и "келья Иова" (XIв.) с
кимитирием XIIв. (раскоп 1996 г.); 18 – шурф гидрогеологов и геофизиков к востоку от
апсиды Ильинской церкви. Рис.2. Вид на келью преп. Антония Печерского из галереи от притвора церкви Николы Святоши
Рис.3.Разрез церкви (по оси восток-запад) преп. Антония Печерского при входе в Ильинские пещеры (слева привходное помещение – тамбур «А», выполненное, как вход с поверхности, при замуровке входа из Ильинской церкви в 1782 г.). Рисунок архитектора А. Субботина. I.Притвор. II. Наос. III. Алтарь. Б. Престол. С. Ниша жертвенника. Ильинский пещерный монастырь в Чернигове, Украина.
Рис.4.Разрез по оси запад – восток объема подземного храма Похвалы Богородицы (Феодосия) в Антониевых пещерах при Ильинской церкви в Чернигове (Украина): I.Притвор. II. Наос. III. Алтарь. Б. Престол. С. Ниша жертвенника. Рисунок архитектора А. Субботина.
Рис.5.Купол притвора-ротонды подземного храма Похвалы Богородицы. Ильинский пещерный монастырь в Чернигове. Украина.
Рис.6.Разрез по оси север – юг объема наоса храма Похвалы Богородицы (Феодосия) и часовни с гробницей в Антониевых пещерах при Ильинской церкви в Чернигове (Украина). Рисунок архитектора А. Субботина. I.- Наос храма Похвалы Богородицы. II.- Часовня с гробницей.
Рис.7.Иеромонах Геннадий (Григорий Дубенский). Икона Богородицы Свято-Ильинского монастыря (без оклада). Ок. 1657 г. Фотография 1911 г.
Рис.8.Церковь Николы Святоши. Разрез по продольной оси. Слева – участок с входом в келию Антония Печерского. Рисунок архитектора А. Субботина. А - Вход в келью Антония Печерского. I.- Притвор. II.- Наос. III.- Алтарь: Б.- Престол. С.- Ниша жертвенника. Рисунок архитектора А. Субботина.

Рис.3.Разрез церкви (по оси восток-запад) преп. Антония Печерского



Рис.4.Разрез по оси запад – восток объема подземного храма Похвалы Богородицы



Рис.5.Купол притвора-ротонды подземного храма Похвалы Богородицы.



Рис.6.Разрез по оси север – юг объема наоса храма Похвалы Богородицы и часовни с гробницей



Рис.7.Иеромонах Геннадий (Григорий Дубенский). Икона Богородицы Свято-Ильинского
монастыря (без оклада). Ок. 1657 г. Фото 1911 г.





Рис.8.Церковь Николы Святоши. Разрез по продольной оси. Слева – участок с
входом в келию Антония Печерского (А).

Все рисунки (разрезы пещерных храмов) выполнены архитекторм А. Субботиным.

Рис.13. Спас. Икона в технике энкаустики (VI в.) из Синайского монастыря св.Екатерины



Рис.14. Наперсная каменная иконка (яшма?) XI-XII вв. (с изображением Горгоны на обороте) из монастыря Ватопед на Святой горе. Афон, Греция



Рис.15. Двунадесятые празники. Каменная иконка XII в. Ватопедского монастыря Святой Горы. Афон, Греция.



Рис.16. Св. Георгий Каппадокиец (Комит) Победоносец. XI в. Сланец с красной загрунтовкой и эмальерным покрытием (повреждение слева вверху в арке - реставрировано перламутром). Монастырь Ватопед, Афон, Греция.

Рис.10. Св. Иоанн Дамаскин. Икона XIV в. Афон, Греция.


Рис.11. Левая верхняя часть "стеатитовой" иконки св.ап.Андрей Первозванный с надписью: "N ANODPEI"

Рис.12. Неразборчивая надпись в правом нижнем углу иконки св.ап.Андрей Первозванный

Рис.7. Фигура апостола Андрея Первозванного на "стеатитовой" иконке


Рис.8-1. Плетенный пояс (зуннар) на ап.Андрее Первозванном


Рис.8-2. Фигура, лик и пояс на "стеатитовой" иконке св.ап.Андрей Первозванный


Рис.9. Лик св.ап.Андрея Первозванного на "стеатитовой" иконке.

Рис.4. "Стеатитовый" (бирюза, опал под стекловидной пастой?) образок св.ап.Андрея Первозванного


Рис.5-1. Скол на плаще, переброшенном через руку на иконке св.ап.Андрея Первозванного


Рис.5-2. Скол на месте "ушка" для подвешивания иконки св.ап.Андрей Первозванный

Рис.6. Скол на древке креста на "стеатитовой" иконке св.ап.Андрей Первозванный

Рис.3. Образок с "Деисусом" и шестью святыми воинами (XII в.) в золотом окладе XIII-XIV вв. (с "дверцами"-створками) с апп.Петром и Павлом на внутренних поверхностях створок из монастыря Ватопед. Афон, Греция.



Рис.2. Ковчежец (золото) XIII-XIV вв. на каменной иконке с Деисусом и шестью святыми воинами XII в. из монастыря Ватопед. Афон, Греция.



Рис.1. Иконка из пирофилитового сланца ("овручский шифер") XII в. в золотом окладе с каменьями (XIV в.) из Ватопедского монастыря. Афон, Греция.

Реликварный статус характерен для каменных иконок, попадавших в монастыри Афона (рис.1): кроме обкладки и оправ, свойственным инсигнационным нагрудным знакам достоинства архимандрита, они заключались в створчатые ковчежцы-реликварии из драгоценных металлов, если сама иконка или материал, из которого она произведена, являлись реликвией. В такой золотой двустворчатый реликварий (рис.2), как частица мощей, заключена каменная иконка XIIIв. (рис.3) с изображением Деисуса (Христос с Богородицей и Предтечей по сторонам) - в верхней строке; и изображением шести святых воинов-великомучеников и мучеников, размещенных (включая Деисус) в трех горизонтальных строках (воины - под Деисусом), по три святых в каждой строке. В 1980-х гг. Г.А.Кузнецовым и Ю.Н. Сытым были проведены раскопки в ур. Селище (невысокое пойменное возвышение над старицей левого берега р.Десны). «Селище» располагалось на одинаковом расстоянии (2-3 км) по прямой между детинцем древнерусского Чернигова и ур. Татарская Горка (или «Татарщина»). Согласно фольклорной традиции в «Татарщине» располагался лагерь Менгу-хана, отряд которого в 1239 г штурмом взял Чернигов [Иловайский П.И., 1892]. При этом штурме, согласно исследованиям 1923 г. М.Е. Макаренко [1929], центральный храм города и княжества - Спасский собор в Чернигове - не пострадал и просуществовал без ремонтов и реконструкции до второй пол.XIVв. Соответственно этому при раскопках на памятнике «Селище» было установлено время его существования как в первой, так и во второй половине XIIIв., а также в XIVв., следовательно, моногло-татарами он уничтожен не был. Однако, на селище найдены рыболовецкие грузила из разрезанных свинцовых пластин (со следами цемянки и плинфы), некогда покрывавших своды и купола черниговских храмов. Последнее обстоятельство являлось косвенным свидетельством разрушения монументальных культовых построек в Чернигове. Был установлен сезонный характер самого «Селища» и его элитарный характер [Кузнецов Г.А., Ситий Ю.А., 1992, с.34-41], что вызывает ассоциации со специализированным поселением, относящимся к т.н. «княжьм ловам». Визуальный осмотр следов раствора (и цемянки) на свернутых в грузила полосах-обрезках свинцовых кровельных листов, вызвал ассоциации - по цвету и фактуре - со строительным материалом Успенского собора Елецкого монастыря в Чернигове. Позднесредневековые источники упоминают о разорении монголо-татарами (1239) именно этого черниговского храма [Галятовський I, 1985, с.363-375]. Время каких-то перемен, произошедших с княжеской, сезонно используемой, охотничьей усадьбой («Селище»), определяет серия отложившихся в культурном слое находок: поздние удила, железные замки, аналогичные найденным в комплексе XIII-нач.XIVвв. на Черниговском детинце (раскопки в восточном секторе 1985-1986 гг.); серебряная круглая подвеска и обломанная бронзовая пластина. Изображенный на подвеске крестик, поставленный на основание в виде трех сторон «разомкнутого» прямоугольника, имеет аналогию в изображении креста, начертанном на каменном кресте из Изборска, и на каменном кресте из Малой Руи (это т.н. "Голгофа"); определенной аналогией является круглая подвеска с близким крестом (но с иным основанием) из кургана 8 в Хрепле [Седов В.В., 1982, табл.LIII, 8; LVI, 2,12]. Начертание креста на подвеске из «Селища» украшено растительным орнаментом («виноградная лоза»). На бронзовой пластине изображены два феникса (или павлина), развернутые к центральному тонкому стеблю, который авторы раскопок называют «Деревом жизни», и который изображает, по-видимому, виноградную лозу, которая и является соответствием «Дерева жизни» в Благовестии. Данная находка была атрибутирована только В.Г. Пуцко [Коваленко В.П., Пуцко В.Г., 1995, с.83-86], как фрагмент византийской бронзовой ручной кадильницы - кацеи XIIIв. Приведенные В.Г. Пуцко более ранние аналогии нач. XIIIв (с 1204 г.) имеют изображения Христа Пантократора на пластине, адекватной фрагменту из «Селища "княжьих ловов"». В 1996 г. несколько южнее котлована раскопа на «Селище» обнаружена «стеатитовая» резная иконка (40 Х 36-37 Х 6-7 мм) с фигурой Андрея Первозванного (рис.4), со сколотым правым верхним углом. Камень имеет мелкозернистую кристаллическую структуру светлого зеленовато-голубого цвета (рис.5), и при визуальной оценке - по фактуре – схож с опалом (рис.6). По предположению некоторых исследователей подобные иконки могли изготовляться из специальной стеклянной пасты, с чем связано наличие слоя патины, отдаленно напоминающей кристаллизационный слой на отдельных технологических типах древнего стекла [Климовский С.И., 2001]. На небольших сколах иконки с ап. Андреем виден бледно-бирюзовый цвет материала, судя по твердости - камня. Патина цвета старой слоновой кости могла образоваться в процессе частичного обжига иконки во время пожара. Патина на отдельных участках покрыта сетью трещин, и может быть охарактеризована своей схожестью с кракилюром. Она столь равномерна, что ее можно было бы принять за слой преднамеренно положенной эмали, но и обломанное ушко, и старые сколы с тыльной стороны иконки также патинированы. По версии Алисы Владимировны Банк такие иконки, за которыми утвердилось название «стеатитовых», производились в городах Италии, и с конца XIв. оттуда попадали на Русь [Банк А.В., 1978, с.94, 103-105, 112]. Не исключено их производство с 1204 г. и на территории Византии, после захвата Константинополя крестоносцами и становления «Латинской империи». Фигура Апостола на иконке с черниговских «княжьих ловов» облачена в хитон и гиматий, подпоясана перевитым поясом (рис.7). Подобные перевитые пояса (рис.8) упоминаются в арабском эпическом произведении, сложившемся в Аравии XIIв.: обязательным атрибутом «неверного» (христианина), попавшего в Багдад, должен был быть зуннар – широкий витой (плетеный) пояс. Один из христиан Халифата, в описании источника, «носил желтый шелковый зуннар, с вплетенными алмазами… и крест на груди» [Жизнеописание… 1987, с.286, 296]. На плечах ап. Андрея на черниговской стеатитовой иконке заметен плащ, наброшенный на левую руку. Ноги босые, чело высокое. Лик, обрамленный нимбом, удлиненный, старческий; глаза большие, округлые; волосы, закрывающие уши, растрепаны, но прикрыты головным убором, схожим с чалмой, а внизу - собраны в две косицы, ниспадающие на плечи (рис.9). Короткая борода почти достигает ворота. Изображение обнаруживает некоторое сходство с иконографией пр. Иоанна Предтечи (Хв.), а также - преп. Иоанна Дамаскина времен высокого средневековья - XI-XIVвв. (рис.10). Детали иконки с ап. Андреем хорошо проработаны: складки одеяния, пальцы ног с ногтями, резкие черты лица, «ресницы» вокруг глаз (двойная окантовка). Рельеф, четкий и почти не стертый, расположен в поле, обрамленном ковчежцем. В левой руке фигуры - древко (от правого колена, наискось, к левому плечу), завершенное крестом, окаймленным в полукруг снизу, на уровне верхней части нимба (такая иконография Апостола сохранилась в Православии до сегодняшнего дня). Правая рука в благословляющем жесте. Над правой рукой фигуры по полю образка, в верхнем левом углу, внутри ковчежца вертикальная надпись: "N A N О Д Р Ъ I" (рис.11). В нижнем правом углу, проступающие знаки граффито скрыты патиной (рис.12). Нательная каменная иконка св. ап. Андрея Первозванного не имеет полных аналогий, поскольку все подобные изделия индивидуальны, а тонкость работы, тщательность и мастерство исполнения ставят экземпляр из «княжьих ловов» у Чернигова в ряд элитарных заказных изделий. В своде Татьяны Васильевны Николаевой приземистая фигура, подобная фигуре ап. Андрея, свойственна изделиям, появившимся не ранее XIIIв., как иконка свт. Николая [Николаева, 1983, табл.4, 3], а близкий комплекс одежд и характер их передачи отыскивается в погрудных изображениях св. Симеона Богоприимца XIIIв. и свт. Николая XIVв. [Николаева, 1983, табл.12, 8,9], в триптихе XIVв.: св. вмч. архидьякон Стефан, свт. Никола и неизвестный святой (в полный рост); а также в диптихах (в полный рост) конца XIVв.: арх. Михаил и св. Николай, св. Федор Стратилат и св. Параскева [Николаева, 1983, табл.21, 4,7]. Близка рассматриваемой и иконка с изображением св. Димитрия Солунского (также как иконка ап. Андрея Первозванного, с нанесенным графитти) XIII-XIVвв., из собрания ГИМ [Николаева, 1983, табл.17, 3]. Отметим также сходную иконку, с аналогичным, вырезанным ковчежцем и приземистой фигурой Глеба-Давида из Тмутаракани, в собрании ГИМа (Москва), которая датируется намного ранее – XIв., что, видимо, ассоциируется с пребыванием в Тмутаракани князя Глеба Святославича. Судя по основному комплексу приведенных аналогий иконка св. ап. Андрея Первозванного из «Селища» у Чернигова датируется не ранее середины XIIIв. и, скорее всего, являлась тезоименной (патронимной) для заказчика, носившего это изделие. В этом плане приходится констатировать либо более поздний характер иконки Глеба-Давида из Тмутаракани (хронологическая атрибуция которой, впрочем, очень заманчива), либо неоправданное омоложение дат основного корпуса подобных образков (что, в свою очередь, мало вероятно с позиций чисто статистического подхода). Материал изготовления иконки с Андреем Первозванным также представляет проблему. Хорошо известны иконки, служившие русским владыкам Панагиями (рис.13), сработанные из красной яшмы, предположительно взятой у Гроба Господня в Иерусалиме, и мастером, несомненно, знакомым с самой ранней иконографией (фотографическое совпадение Ликов, при дессиметрии глаз – четкой «разноокости») Спаса из Синайского монастыря св. Екатерины, выполненного в технике энкаустики не позднее середины VIв. (рис.14). Некоторые каменные иконки покрыты красной загрунтовкой по которой нанесена специальная стекловидная глазурь, как на афонской иконке XIVв. с Двунадесятыми праздниками (рис.15), или иконке со св. Георгием Победоносцем XIв. (рис.16), с той же горы Афон. Патронимичность иконки с Андреем Первозванным обращает к списку южнорусских князей того времени, - отметим: до Андрея Боголюбского – имя редчайшее. Зато в период XIIIв. князья с данным именем в Чернигове были. Таков упомянутый Джиованни дель Плано Карпини Андрей Черниговский, убитый татарами за воровство лошадей. По предположению М. Грушевского [1993, с.177,187], Андрей был сыном Всеволода Чермного – князя, погибшего при осаде Чернигова войсками Рюрика Ростиславича в 1214 г. Этот князь Андрей погиб до возвращения из Карокарума в Рим (через Южную Русь) миссии ордена Миноритов 1247-1249 гг., поскольку Плано Карпини упоминает о его убийстве. С большей вероятностью (по времени жизни) заказчиком иконки св. ап. Андрея Первозванного мог быть самый младший брат убитого в Орде св. Михаила Всеволодовича Черниговского – Андрей Всеволодович, женившийся на волынской княжне Ольге Васильковне в 1259 г., упомянутый Ипатьевским списком летописи [Ипатьевский список… 1872: с.623] и Любечским Синодиком [1693], как Андрей-Симеон, перед сыном cв. Михаила – Романом Старым (княжение 1263-1285), перенесшим княжеский стол из Чернигова в Брянск. Видимо сын этого Андрея-Симеона упомянут тем же Любечским Синодиком как Михаил Андреевич, князь Трубчевский начала XIVв. [Синодик, 1693, л.5-12,об.]. Князь Андрей-Симеон, не имевший великого княжения Черниговского, мог получить Чернигов только после переноса Великого стола в Брянск между 1263-1285 гг., когда Чернигов перестал быть стольным градом. Функции стольного города стал выполнять Брянск, который также не получали дети Андрея-Симеона, становясь Трубчевскими князьями. Брат св. Михаила Черниговского Андрей Всеволодович, скорее всего был хозяином иконки с ап. Андреем, которую он мог получить при бракосочетании в 1259 г. Он оставался в Чернигове, после переноса великого стола в Брянск (после 1263 г.), а его сын стал основателем династии Трубчевских князей. Заказ образка со святым патроном князя Андрея мог быть сделан ко времени его свадьбы (1259), в одном из Тезоименных Апостолу малоазийских монастырей Византии.
Изложенные данные о иконке с изображенимем Андрея Первозванного позволяют утверждать, что материал для христианских амулетов подбирали не случайно. Это были либо камни, взятые от святых мест, - от мест паломничеств; либо фрагменты от гробниц предков (не обязательно предков по крови, скорее – предков по Духу, по вере), хоть и не канонизированных, в представлениях современной Церкви, но тех, к которым относились как к святым, как это выглядело и в первохристианских представлениях [Эрн, 1991, с.135-137].

Банк А.В.1978. Прикладное искусство Византии IX-XII вв. Очерки / Сер.: Культура народов Востока: Материалы и исследования. - М.: Наука, 1978. 202 с. Галятовський Iоаникiй. 1985. Скарбница потребная // Iоаникiй Галятовський. Ключ розумiння. Київ: Наукова думка, 1985. С.363-375. Грушевський М. 1987. Iсторiя Украiни-Руси. Киỉв: Наукова думка, 1993. Т. III. 587 с. Жизнеописание[1987] доблестной Фатимы и повествование о подвигах ее славных предков / Пер.с арабск. Б.Я. Шидфар / Отв.ред. Д.В. Фролов. М.: Наука, 1987. 511 с. Илловайский П.И.1898. Черниговская старина по легендам и преданиям. Чернигов: Губернская типография, 1898. 92 с. [Ипатьевский список 1872] Летопись по Ипатьевскому списку. СПб.: изд. Археографической комиссии, 1872. Климовский С.И.Новые находки каменных иконок в Киеве // Восточноевропейский археологический журнал. 3 (10) май, июнь 2001. Коваленко В.П., Пуцко В.Г. 1995. Фрагмент бронзової кацеї з Чернiгова // АрхеологiчнiстарожитностiПодесення. Чернiгiв: Сiверянська думка, 1995. С.83-86. Кузнецов Г.О., Ситий Ю.М. 1992. Феодальна садиба XII-XIIIст. на околицiЧернiгова // Чернiгiвська старовина., Чернiгiв: Сiверянська думка, 1992. С.34-41. Макаренко Микола.1929. Чернiгiвський Спас. Археологiчнiдослiди року 1923. КиΪв: вид-во ВсеукраΪнськоΪ АкадемiΪнаук (ВУАН), 1929. 78 с., с илл.+12 табл. Николаева Т.В.1983. Древнерусская мелкая пластика из камня XI-XVвв. // САИ. Вып. Е1-60. М.: Наука, 1983. 164 с.+68 табл. Седов В.В.1982. Восточные славяне VI-XIII вв. / Сер.: Археология СССР. М.: Наука, 1982. 326 с. Синодик [1693] Антониевского Любечского мужского монастыря. Возобновленный 1694 г. и упраздненный в 1786 г. Любеч., 1693 / Черниговский исторический музей им. В.В. Тарновского / Музейный Фонд No 6693; 09119 (4771) / С – 38 . 72 л. Эрн В.Ф.1991. Письма о христианском Риме // Наше наследие. 1991. II. С.116-137.

Рис.1. Пирофиллитовая иконка Христос Вседержитель с предстоящими апп. Иоанном и Марией Магдалиной. Обрамление – золото, чеканка, резьба, изумруды, рубины. Гора Афон, Греция [Банк А.В., 1966].

Рис.2.Золотой двустворчатый ковчежец для каменной иконки XIIIв. Собрание Ватопедского монастыря. Гора Афон, Греция [Банк А.В., 1966].

Рис.3.Каменная иконка в золотом двустворчатом реликварии. На каменной иконке изображение Деисуса (в верхней строке), ниже изображения свв. воинов - великомучеников и мучеников. В золотом ковчежце с распахнутыми створками. Собрание Ватопедского монастыря. Гора Афон, Греция [Банк А.В., 1966].

Рис.4.Стеатитовая иконка с фигурой ап. Андрея Перваозванного. Возле Чернигова, оз. Глушец, «княжьи ловы». Фото автора, 1996 г.

Рис.5-1. Скол патины с поверхности иконки Андрея Первозванного, и вид камня (в районе складок плаща Апостола, переброшенного через левую руку).

Рис.5-2.Скол ушка иконки Андрея Первозванного.

Рис.6.Скол патины на поверхности иконки Андрея Первозванного: на кресте-посохе Апостола.

Рис.7.Фигура Апостола на стеатитовой иконке из «причерниговских княжьих ловов» (увеличено).

Рис.8.Фигура, лик и пояс Апостола. Детали (увеличено). Иконка Андрея Первозванного из «Причерниговских княжьих ловов»

Рис.9.Лик ап. Андрея на стеатитовой иконке. Деталь (увеличено).

Рис.10.Св. Иоанн Дамаскин. Икона Святой горы Афона. XIVв. Греция.

Рис.11.Надпись «Андрей» в левом верхнем углу поля иконки (увеличено).

Рис.12.Знаки в правом нижнем углу иконки (увеличено).

Рис.13.Змеевик-Панагия. Красная яшма, XIIIв. (?), обрамление в золоченное серебро XVв. Собрание Патриаршей ризницы (до 1917). (Рисунок 13 внесу с рабочего компьютера).

Рис.14.Икона в технике энкаустики Спас Пантократор, до середины VIв. Из Синайского монастыря св. Екатерины.

Рис.15.Каменная икона Двунадесятых праздников, XIVв. Монастырь Ватопеди. Афон, Греция.

Рис.16.Каменная иконка св. Георгия XIв. из собрания Ватопедского монастыря. Обложена в золоченное серебро (чернь, эмаль). Покрыта пстовой стеклянной эмалью; в месте утраты (в левом секторе верхнего арочного завершения) покрыта перламутровой вставкой. Гора Афон, Греция [Банк, 1966].

"Марына (Мотря) Кочубеиха"

Фабула песни-легенды о Матрене Кочубей, которую слепой певец (может Адамцевич, при последнем своем пешем вояже в Крым, где он умер?) называл «Марыной Кочубеихой, яка сплюдрована згынула», записана в мае 1967 г. на Болдиных горах возле Ильинской церкви в Чернигове. Фрагмент баллады в оригинальном исполнении записали Екатерина Федотовна Ништа (1892 г.р.) и Ванда Яколевна Шустова (1896 г.р.):

Нiч казкою та снами колисала.
Пан Мiсяць заступив на небосхил.
I павутиння мiсячне сплетало
Рогози, мальви, придорожнiй пил

Вiдлуння спiву на озерах тане,
Пiд схилами, де на горi – кляштер.
Внизу дiвки, заквiтчанi вiнками
Танцюють та спiвають дотепер.

Нiч на Купалу – не едине свято:
В господi Кочубеïв – метушня, -
Приiдуть гостi зустрiчати сватiв,
Пан гетман буде i старшина вся.

...

«Но дочь преступница. Сказанья
О ней молчат. Ее страданья,
Ее судьба, ее конец
Непроницаемою мглою
От нас сокрыты. Лишь порою,
Слепой украинский певец,
Когда в толпе, перед народом
Он песни гетмана бренчит,
О грешной деве, мимоходом,
Казачкам юным говорит».

А.С.Пушкин. «Полтава».



Ночь, сказочным дыханьем овевая,
Взошла луна на дымный небосвод,
Златою паутиной заплетая,
Камыш у неподвижных вод,

Где девушки поют, и песня тает,
На воду опускаются венки.
Под вербами вечерняя русалия:
Гаданья и обряды у реки.

Иван Купала завтра. Пляски, песни.
А во дворе магната – суета.
Готовят пир: на выданье невеста.
И в гости будет даже гетман сам.

Чу!.. Цугом запряженные шестерки
К окраине вдоль Ворсклы пронеслись.
Дом Кочубея виден на пригорке.
Там смех и шум. Уж гости собрались.

Бык над костром – казацкое жаркое,
Полтавских штофов на столах не счесть.
Сопровождаемый хозяйкой молодою,
Заходит гетман: «Кочубею честь!..»

Веселие в разгаре. Но Марина
Взгляд ощущает – он волнует кровь;
Ее возлюбленный – властитель Украины
Ответил ей любовью на любовь.

Но пир окончен. Сон уже витает.
В окно Марины льётся лунный свет.
Как видим мы в дрожанье ночи мая,
Так видел крестницу властительный поэт.

Всевлвсте гетмана настолько безгранично
Над этою неопытной душей,
Как над толпой - бездушье и безличье,
Как зов - в любви, и как в пустыне - зной...


Так выпал случай: гетман уж не гетман, -
На склоне лет в нем юный пыл кипит.
Марина у окна. Мольба, как песня,
Вплетаясь в лунный луч, к нему летит.

Песня Марины.

Ночь коротка, но Марина готова
Нынче бежать от родимого крова.

Сколько безумия, сколько тревоги
Было в мечтаньях об этой дороге.

Лунная ночь – я себе не подвластна.
Нет, у окна я стою не напрасно:

Гости уснули, оседланы кони.
Мы в темноте ускользнем от погони.

Видишь? – луна в облаках исчезает.
Слуги отца нас с тобой не узнают.

Мною все сказано. Милый, скорее!
Только бы тише… не скрипните двери!

Полтава спит. Ничто не шелохнется
От ржания и храпа лошадей.
И вот уж прочь от города несется
Марина наша. И Мазепа с ней.

Весь день в пути – и не единой встречи…
Черниговская крепость вдалеке.
У самых стен их настигает вечер
И тонет солнце за холмом в реке.

Вечерний свет ломается и тает.
Вдали затихла песня косаря.
И пала ночь – безумная как в мае
От трелей и восторгов соловья.

Цветов дыханье – воздух беспокоен.
Дорожки лунные, дрожащие в воде.
Распряжены с дороги дальней кони,
Расстелен плащ в некошеной траве.

Все дышит первозданной, тайной силой:
Огонь и жар в бушующей крови,
Примятая трава, улыбка милой –
Последней, всепрощающей любви.

И снова в путь. Как сказочно и странно
Дышала, пела и стонала ночь!..
В ворота города въезжал усталый странник,
А следом крестница – любимая и дочь.

Почти светло. Дозоры кремль обходят.
Здесь для Марины приготовлен кров.
Черниговскими улочками бродят
И поздняя, и юная любовь.

И вопреки приличьям и канонам:
- Венчается раб Божий Иоанн!..
Невесту встретил колокольным звоном
Екатерининский казачий храм.

* * *

Поэт, поэт… Сон избегает вежды.
Он вновь писал до самого утра.
Тая стремленья, помыслы, надежды,
В доверие входил он у Петра.

То тяжкий путь: Вот он донос слагает
И вспыльчивость безумного царя
Внимает слову. Гетман добавляет
Еще донос на самого себя.

И царь поверил: Лживые доносы
Написаны нечистою рукой.
И горе, клеветавшим малороссам,
Поднявшим на Мазепу голос свой!

Вот за донос на гетмана в темницу
Петром был брошен гордый Кочубей.
Казнь грозная с рассветом совершиться,
А власть Мазепы от того прочней.

Но помыслы у гетмана иные:
Используя жестокости Петра,
Он предложил расторгнуть мир с Россией,
И в этом опереться на татар.

Как Дорошенко. А тогда стонала
Вся Украина от лихих коней,
И выжженной землею проклинала,
Приход татар из Крыма и степей.

Но пал Азов – и ханы присмирели:
Их конница России не страшна.
А руки жадные давлет-гиреев
Теперь в руках держал Осман-паша.

Пред гетманом простерлась Украина:
На Запад – Польша – рыцарская смерть,
С Востока же – московская чужбина, -
Грозит отвсюду чуждой власти плеть.

Но за морями есть одна держава.
Она сильна, она и далека.
За непокорность не найдет расправы
Над Украиной Карлова рука.

В союзе с Карлом виделась корона
И для Марины грезился венец.
Мазепа принял мир со шведским троном
И тем приблизил роковой конец.

Прозренья нет. Все помыслы Мазепы
Направлены к величью и любви. –
Как это заблуждение нелепо –
Поэт, поэт… твой час почти пробил!

И день настал: Вот тучи грозовые
Клубятся за отливом вод.
Суровый час был избран для России:
К восстанью поднят гетманский клейнод.

Казачья Сечь то стихнет, то гуляет.
А эхо отдается на Дону,
Где Разина Булавин поминает,
Холопов, поднимая на войну.

Но бунт подавлен: Меньшиков промчался
С полками по Украинской земле.
И разгромил мазепинские части,
До этого, у Карла взяв Смоленск.

Вот выиграна битва под Полтавой.
Батурин пал – и предрешил разгром.
Салют из пушек. И, венчая славой,
Знамена вьются над царем Петром.

Казачье войско, сникнув головою,
Выслушивает скорбный приговор
Об искуплении измены кровью.
И слезы не один застлали взор.

Как мать, теряя сына, призывает
На голову убийцы Божий суд,
Так Украина сердце открывает
Сорвавшимся проклятьем с жарких губ.

Но Бог не внял. И казни продолжали.
С секир стекала рыцарская кровь.
А где-то степью все еще блуждали
Разгромленные гетман и король.

С предательством познала Украина
Приказ фискальный, тюрьмы и мечи.
Все это довершит Екатерина.
Но мы об этом лучше умолчим.

* * *
Ноябрь над Глуховом. Здесь собраны монахи
И шляхта по велению Петра.
Сам грозный царь осматривает плахи.
Готово все и казнь начать пора.

Набито чучело. К нему цепляют ленты
Андрея Первозванного. И вот,
Изображение Мазепы из застенка
Палач втащил на черный эшафот.

Граф Головнин и Меншиков подходят.
Под громкий барабанный бой,
Срывают ордена при всем народе,
Зачитан приговор перед толпой.

И символическая казнь тотчас свершилась
По знаку и велению Петра.
Монахи пели. Шляхтичи крестились
И в страхе разбегалась детвора.

И Петр решил, как бы даруя милость:
«Изменнику аз должное воздам! -
Дабы такие казни повторились
По всем малороссийским городам».

Прошло полгода. Зелен майский праздник.
И ярмаркою город всполошен.
Орет глашатай царские указы,
Со всех сторон толпою окружен.

В Чернигове, пред домиком Мазепы,
На площади разложенный костер,
Где с чучелом сожгут его портреты
И отпоет анафему собор.

* * *

Позор измены пал и на Марину.
И ей определили монастырь.
Уж завтра отправляют на чужбину,
Но стража спит, а за стеной – пустырь.

Луна зеленым светом заливает
Полоску узкую на каменном полу.
Мазепин дом. В нем дева молодая.
А на посту – заснувший есаул.

Кипящий луч у самых глаз Марины, -
Все происходит будто в полусне:
Ей грезится, что там ее любимый –
У крепостных, луной залитых стен.

Над домом сон. Вокруг, в кустах жасмина
Поют сверчки. Под их протяжный звон –
Такой родной – такой неодолимый
Окутывает землю сон.

Но светит месяц – и Марина встала –
Ведь для нее – огонь холодный лунный свет.
Она идет, кустарник раздвигая,
В траве недолгий оставляя след.

Она прокралась вдоль стены к проходу,
Мелькнула тень меж крепостных огней…
Приветствуя удачу и свободу,
Марину песней встретил соловей.

Повисло ожиданье. Над болотом
Мышей летучих быстрый перелет.
Марина ждет: «Когда, когда придет он?»



- Ты слышишь, гетман? – Милая зовет!

Песня Марины.

Воздуха мало. Ночь пред грозою.
Душит дыхание спящее поле

Я позабыла, что со мной было:
Ночью очнулась, в поле спустилась.

Пламени пальцы в памяти пляшут,
Люди в сутанах кадилами машут.

Площадь: костер посредине пылает.
Что это было? – Бог его знает!

Милый, когда же ты вспомнишь Марину,
Придешь на свидание в нашу долину?

Здесь я впервые тебя обнимала,
Дом и отца для тебя забывала…

Вдруг мир качнулся, и Марина пала.
Коленями примятая трава
Коснулась щек и пробудилась память…
Но как страшна она, о, Боже, как страшна!

Сквозь дым видны знакомый плащ и пояс
И булава, зажатая в руке.
Ей чудится укор и скорбь угрозы
Во взгляде, что блуждает по толпе.

Но дым развеялся – развеялись обманы:
Трещат дрова, и съежился портрет:
Лишь чучело, одетое в гетмана
Горело за измену на костре.

Марина задрожала и забилась.
Мольба, как боль сквозь крик ее звучит.
Ее узнали, за руки схватили.
И тащат, издеваясь по пути.

Разорвана рубашка, снято платье.
Пройти в святую браму – и конец:
Там предается вечному проклятью
Ее коханный – крестный ей отец.

Конец пути. В соборе песнопенья.
Вот сорван крест – проклятье свершено.
Дальнейшее – в тумане и виденьях,
Навеянных предательской луной.

В беспамятстве бежав, она очнулась
У Стрижня среди маков, под вербой.
Но в городе тревога. И, беснуясь,
Спешит толпа за девой молодой.

Она бежит по макам, обезумев,
Все громче крики, что несутся вслед.
Не страшно ей. Страшит лишь полнолунье,
Когда луна ее бросает в бред.

Она упала. Ближе шум погони,
Как гром летящей на нее грозы.
Щеки касаются прохладные бутоны,
Увенчанные каплями росы.

Песня Марины.

Красные маки! – сонное поле,
Зелень и горечь – стихшие боли!

Вы, усыпляя, страх уведите,
Сном меня тихим всю обнимите.

Счастье мелькнуло – приходит расплата,
Будто в любви я была виновата.

Толпы в безумии, милый – в изгоях,
Маки, не дайте мне встречи с толпою.

Сонным дыханием в даль золотую
Вы унесите меня молодую.

Только бы ночью живой не остаться
Да в руки злодеев тогда не попасться!..

Клубится пыль у тела при дороге.
Тупой удар… и красные цветы…
И полушепот обращенья к Богу…
Отныне – навсегда Марина спит.

Застыли все. На миг оцепенели.
Все свершено и нет пути назад.
Все потрясенно на руки смотрели
И друг от друга отводили взгляд.

Над беззащитной свершена расправа, -
Как жизнь в присутствии толпы хрупка! –
Ей все равно: виновный или правый –
Она толпа… - бездушная толпа.

И в тот же полдень тело положили
Под опустевший дом, в подвал пустой.
Перекрестившись, выход заложили
И, бормоча молитвы, шли домой.

Пронесся вихрь, вздымая столбы пыли.
Проклятие языческих богов
Обрушила восставшая стихия,
За беззащитно пролитую кровь.

И, вслед за тем, сплелись трезубцы молний –
Над храмом Спаса, пошатнувшись, крест
На миг застыл в поклоне иступленном,
И наземь пал, сражен огнем небес.

И грянул гром, как будто Гнев Господень:
Гроза как тризна жизни и любви.
Лишь песнь дождя оплачет скорбный полдень,
Омыв цветы, увядшие в крови.

* * *
Нисходит ночь. Сквозь узкое окошко
Под дом Мазепы падает звезда.
За ней тянулась лунная дорожка,
Доступная лишь феям и богам.

Кипящий луч залечивает раны,
Покой вливает в скорбное лицо.
И вот, на теле нету ни изъяна:
Врачует смерть отмеченных судьбой.

Марина встала и легко ступила
На паутинку тонкую лучей.
И ночь, ее приняв, благословила,
И дала пить ей из руки своей.

Луна поет, беснуется и тает.
В последней вспышке все горит окрест.
Марина пальцы, мучаясь, ломает –
И ищет, сорванный с проклятьем крест.

Ночь на изломе. Скоро рассветает.
Черты Марины краски обрели:
Близь дома призрак юности и мая,
Как фея ночи, муки и любви.

С тех пор как ночь уходит, оживляя
Прекрасный призрак, у креста дорог
Попросит крест ваш дева молодая,
Но вы не слышите – ваш путь далек.

* * *

Вот и конец. Последствия известны:
Портреты гетмана повсюду сожжены,
Но дом стоит. И новые невесты
У стен его предчувствия полны.

Храм, где венчалась бедная Марина,
Епископом был снова освящен.
И церковью святой Екатерины,
Как до венца, вновь был наречен он.

Быть может, все описанное было:
Я не судья легенде давних дней.
Служу я верно милой музе Клио,
Но песнь Эрато – ближе и ясней.

Слепого старца встретил я случайно:
Он грешную любовь дерзнул воспеть! –
Упал покров со стародавней тайны,
Скрывавшей нашей героини смерть.

Все потрясенно слушали в молчанье.
И прошлое, ожив, вскипало в нас.
Но лира смолкла. И кобзарь печальный
Побрел сквозь степь, окончив дивный сказ.