Откройте свой Мир!

Не знаю почему они себя панками называют, по моему ни чего общего нет, и идеология совсем другая.

у вас тут нету калифорняка чтоли??? или вы его не слушаете?

Что бы  вы хотели изменить, добавить в сообщество:))))О ком хотели бы видеть статьи, и интервью))))пишите в коментах))))

Движение
Русский Прорыв возникло вскоре после октября 1993 года. Лидером и
идеологом движения был и остается Егор Летов. Впервые заявило о себя 19
декабря 1993 года акцией Руководство к действию в ДК им. Горького в
Москве. Акция закончилась побоищем публики с ОМОНом и массовым
беспорядками на площади перед ДК. С самого начала Русский Прорыв был
объявлен коммунистическим движением. Летов: … Русский Прорыв это не
партия, это движение, и люди в нем собрались вокруг одной обшей идеи,
идеи выживания нашей страны. Помимо ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ в Русский Прорыв
вошли ИНСТРУКЦИЯ ПО ВЫЖИВАНИЮ (Тюмень) и РОДИНА (Омск). 1994 год серия
акций рок-концертов в Тюмени (февраль), Киеве, Луганске, Ростове
(апрель). 27 мая — акция в Москве, на стадионе Крылья Советов. 28 мая
Егор Летов выступает в живом эфире Программы А с программными
политическими заявлениями. После акции в Москве ИНСТРУКЦИЯ ПО ВЫЖИВАНИЮ
выходит из Русского Прорыва. 2-3 июня Русский Прорыв в Санкт-Петербурге.
В дальнейшем — спад движения, хотя на всех концертах ГО и сольных
выступлениях Егора Летова, во всех его интервью присутствует
политическая окраска. В данный момент лидер Русского Прорыва планирует
новый этап движения с привлечением в него новых составляющих.


А. К.: С чем был связан длительный перерыв в концертной деятельности ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ?

Л.: ГрОб-Студия это очень сложная кухня. В 1995 году наконец-то появился
восьмиканальник, пульт фирменный. Писали альбом, который оказался очень
тяжелым. Писали его при задействовали огромного количества
стимуляторов, наркотиков. В этих альбомах ни одной, наверное, ноты,
сыгранной или спетой в нормальном, трезвом состоянии. Все делалось на
износ.


А. К.: Выходят сразу два альбома?

Л.: Да. Первый Солнцеворот, как бы 1995 года, второй Невыносимая Легкость Бытия 96-го.


А. К.: Ты заметил, что дистанция между ГО и публикой все больше?

Л.: Она с каждым годом все растет и становится все непреодолимее. С
другой стороны, кто с нами остается сейчас люди, которым это необходимо…
Голландцы снимали репортаж и опрашивали всевозможный народ на концерте.
Один сказал, что ему наплевать, фашисты мы или коммунисты, самое
важное, что мы выражаем эмоции, которые он испытывает постоянно. Мы эти
эмоции выражали и выражаем, а людей, которые их испытывают, становится
все меньше. С другой стороны, появляется определенный контингент, причем
совсем молодежный, то, что называется пацаны, которые что-то слышат и
понимают не на уровне интеллекта. К которому мы никогда не обращались.
Все, что мы делаем, это эмоциональное все-таки дело. Во всяком случае
развесистая дуля всей этой мрази… для всех БэГэ там и для всего этого
дерьма. В целом я удручен, потому что поколение мы проиграли. В
большинстве своем это, конечно, подонки, мразь.


А. К.: В знаменитом интервью в Конгркультуре 3 ты говорил о смерти духа. Что ты скажешь сейчас?

Л.: Не могу в двух словах, конечно, объяснить. Ситуация абсолютно
плачевная, всем ясно. В политическом плане мы уже не люди. Все, мы хуже
албанцев. Судя по последнему футбольному матчу с Кипром — хуже
киприотов. Смерть духа? На Западе она уже давно произошла. У нас — не
знаю, но уже близко. Если народ выбирает Ельцина, так чего этот народ
достоин? Политика сейчас для нас стала жестокой реальностью. Если не
оказываешь сопротивления, имеешь неприятности, унижения и притеснения
все большие. И если народ соглашается, причем и самом плачевном и
позорном смысле, чего тогда ожидать? Грядет либо катастрофа, либо
революция. Мы начинаем новый этап Русского Прорыва. Я надеюсь, что к
нему присоединится КАЛИНОВ МОСТ. Предварительное согласие на этот счет
вроде бы есть.


А. К.: Для тебя самого Сибирь остается по-прежнему чем-то особенным?

Л.: Конечно, но если говорить о населении… У нас разруха, как и везде,
но мелкая, вялотекущая. В Москве заметно расстояние между верхами и
низами. У нас от голода никто не мрет, бомжей не такое изобилие,
бандитов поменьше. Но в целом ощущение откровенной децентрализации.
Москва наплевать, страны единой тоже нет. Живем здесь сами по себе,
скоро у нас деньги свои наверняка появятся… Колчаковщина такая. Так что
все, началось.


А. К.: А что для тебя есть Родина?

Л.: Родина для меня Советский Союз. Я здесь родился.


А. К.: А ощущение Родины?

Л.: Ощущение Родины это язык, ландшафт, это идея, определенная
идеология, символика, традиция, эстетика и мораль. Сейчас эстетика
нашего государства российского другая, мораль другая, вообще никакой
нет, территория и та уже не та… Распад полный. Смердит кругом. Я ездил
по стране с акустиками этак года три достаточно интенсивно. Весьма
удручающее впечатление. Особенно после того, как войну в Чечне
проиграли. Собственно говоря, не проиграли, а… сдали.


А. К.: Ты выступал последние годы с концертами на юге России?

Л.: Да, там у меня на концерте было больше половины народу в зале тех,
кто в Чечне воевал. Контрактники, казаки. Отличнейшие люди. Дарили
патроны на память.


А. К.: Твоя публика поменялась?

Л.: Я думаю, нет. Та же самая, только еще более злая и яростная. Так же,
как и я, ставший еще более националистом и еще более коммунистом. Она
сменилась после возникновения Русского Прорыва, разделившись в целом на
два лагеря: первый — эстеты, интеллигенты, демократы. И вторая часть
публики живая, деятельная, боевая. Экстремисты. Вояки. Публика у нас
красочная. Это и националисты, и ультракоммунисты, и, разумеется,
анархисты, и просто — яркие люди.


А. К.: В свое время ты говорил, что одиночки опаснее для социума, чем целое движение.

Л.: Когда творческие одиночки собираются в стаю, происходят революции,
тогда происходит самое страшное для этого тоталитарно-обывательского
мироустройства. Теперешний режим и есть режим одиночек. Настоящих,
клинических, идейных. Всех этих краснопиджачных. которые друг друга
боятся, понимаешь? Демократия — это и есть режим, где каждый сам по
себе, где у каждого свой особняк; против них идут массы…


А. К.: То есть с появлением Русского Прорыва был избран путь коллективного спасения?

Л.: Да. В этом смысле мы смыкаемся с православием, с истинным христианством.


А. К.: А что повлияло на такой выбор для тебя лично?.

Л.: Что значит: повлияло? Если бы было необходимо личное спасение, я бы группу не собрал.


А. К.: А были люди, ко мнению которых ты прислушивался?

Л.: Прислушиваться я, конечно, прислушиваюсь. Я могу много назвать
людей, кого я уважаю, но мнение всегда сугубо свое. Мне очень нравится
Александр Зиновьев. В принципе я читаю Завтра, Советскую Россию, но,
наверное, ближе все-таки Зиновьев. Но я не могу сказать, что они на меня
влияют. Я с ними солидарен.


А. К.: В прошлом году умер Сергей Курехин, с которым ты был знаком.

Л.: Очень, честно говоря, жалко, что мы с ним так и не записались, хотя
ужасно хотелось. В первый раз я с ним играл очень давно, году этак в
1983-м, в Москве… Это был один из первый концертов, когда я на сцене
появился. Но в целом это был блистательный мистификатор-пианист. Мы ему с
Кузьмой стих посвятили, памяти его.


А. К.: Ты как-то говорил в одном из интервью о том, что творчество
граничит со смертью и смерть является главным вдохновляющим фактором.
Л.: Конечно, такое может быть. Но я бы сейчас выразился иначе. Особенно
после моих экспериментов с ЛСД (года, наверное, четыре на них ушло).
Смерти нет, есть нечто другое. Испытание. Подвиг. После ЛСД я убедился в
том, что воля человеческая безгранична. И сила человеческая
безгранична, и сила творчества, ума и т. д.


А. К.: А свобода?

Л.: А Свобода, ну я скажу известную фразу: высшая свобода это отказ от
всей свободы (смеется). Свобода с точки зрения политики сейчас это
нивелирование всех ценностей, которые имели значимость доселе. Слова
чего-то стоят, когда ты можешь за них жестоко поплатиться, страшно
жестоко. Когда тебя убьют за эти слова. При свободе слова все слова —
болтовня.


А. К.: А что долг для тебя в таком случае?

Л.: Долг?.. Долг — это Родина. Это сопротивление. Это война. Это правда. Это то, что ты должен сделать в этом мире


А. К.: Почему ты вернулся к названию ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА?

Л.: Ну как, это символ. Это центр, откуда все берется. Вокруг которого
кучкуются всевозможные проекты КОММУНИЗМЫ,. сольники и т. д. ГРАЖДАНСКАЯ
ОБОРОНА вообще группа… Да, это панк, да, но панк очень психоделический.
И по сих пор я считаю, что единственный такой в стране. Больше таких
групп я не слыхал, и вообще


А. К.: Теперь хочу тебя спросить о твоей самореализации.

Л.: Реализовался я на 100о, причем это могу сказать без всякой ложной
скромности. Об этом очень хорошо Ринго Стар как-то сказал: на
определенном уровне однажды берешь барьер 100% и выше этой планки ты не
шагнешь, понимаешь, не бывает 200%. Ну а потом опять берешь 100%, опять,
понимаешь? Ну пока я живой… я еще не устал.


А. К.: Артем Троицкий как-то сказал: Андеграунда у нас нет. Ну разве что — ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА какая-нибудь.

Л.: Троицкий очень хорошо в свое время где-то заметил, что ему не
импонируют такие люди, как ГО, потому как мизантропы. Ну это правильно, в
некоторой степени. Мне больше животные импонируют. Я могу это
констатировать, можешь даже в статье это напечатать. Да, я хожу
ежедневно в лес, потому что в лесу гораздо лучше, уютнее, реальнее, чем
на улицах, в жилищах. В лесу я себя чувствую ДОМА (смеется), на улицах я
себя чувствую, ну как медведь по улице идет. Как слон. Как мышь. Как
гроб на колесиках. Ты меня спрашивал относительно потенции творческой и
т. д., мы вот все это время звереем, понимаешь, год от года, чудовищно,
то что нас тут ожидает, это из области кометы, которая разорвется на
части. Мы озверели. Мы группа озверевшая. Насчет андеграунда: не знаю, я
вообще не представляю себе зависимого рока. Это нонсенс.


А. К.: Ты слушаешь новые группы, которые у нас появляются?

Л.: Нет, не слушаю. Да у нас ничего и не появляется.


А. К.: Где ты давал концерты в последнее время, когда будешь в Москве?

Л.: В Москве буду играть 16 мая, в Крыльях Советов. Выступал в
Белоруссии две недели назад. Это дело нужное и хорошее. Надо поддержать
Лукашенко, он классный человек. Нам бы его вместо Ельцина.

Я чувствую себя каким-то придурком - сижу и пишу про группу и про себя,
как будто бы я - икона американского поп-рока, полубог или признавший
себя таковым продукт вакуумно упакованного корпоративного бунта. Но я
слышал так много безумно преувеличенных историй от моих друзей и читал
так много душераздирающих, второсортных, фрейдистских оценок наших
характеров - особенно о том, как хреново я погряз в героине, о том, что я
алкоголик, что я разрушаю себя, но что при этом я чрезвычайно
чувствительный, хрупкий, мягкий, слабый, сочувствующий, молчаливый,
страдающий нарколепсией, НЕРВНЫЙ, маленький, ни на что не годный
неудачник, который может в любой момент умереть от передоза, наесться
наркотиков и спрыгнуть с крыши, вышибить себе мозги, а может, и все три
вещи одновременно, потому что Я НЕ ЗНАЮ, КАК ПЕРЕЖИТЬ УСПЕХ! О, УСПЕХ!
ЧУВСТВО ВИНЫ! ВИНЫ! ВИНЫ! О, Я ЧУВСТВУЮ СЕБЯ ТАКИМ НЕВЕРОЯТНО ВИНОВАТЫМ!
ВИНОВАТЫМ в том, что мы забыли своих боевых товарищей, тех, кто нам
предан, тех, кто понимал нас с самого начала, тех, кто и через десять
лет, когда про нас будут вспоминать не чаще, чем про группу Kaga Goo
Goo, все еще будут приходить на наши концерты в парки аттракционов,
лысые, толстые, но по-прежнему жаждущие оторваться. Самый любимый совет,
который мне дают наперебой разные пекущиеся обо мне идиоты, такой:
"Парень, у тебя все очень классно получается, у тебя крутая группа, и
песни у тебя ничего, и еще ты продал целую дерьмовую кучу пластинок, вот
только знаешь, парень, тебе нужно как-то наладить свою личную жизнь,
брось наркотики и подлечись". Боже мой, если бы все это было так просто,
и ведь, если честно, я не хотел всего этого внимания, но я НЕ НАРКОМАН!
чего многие люди так от меня ждут. Это интересно - наблюдать за тем,
как какая-нибудь рок-персона, став достоянием общественности, занимается
внутренним саморазрушением. Но, к сожалению, мне придется вас
разочаровать. Мне бы хотелось ради вас оказаться наркоманом. Может быть,
Криспину Гловеру* (и таким же, как он) стоит присоединиться к нашей
группе. По вечерам я чуть не умираю от смеха, когда вспоминаю, что
срубил с этого хрена 30 центов. Иногда мне кажется, что мы всех очень
сильно надули, потому что я беспокоюсь о себе и о своей группе куда
меньше, чем того хотелось бы журналистам.
Думаю, что проблема нашей
реальной истории в том, что она недостаточно интересна, чтобы быть
хорошей историей. А, и еще одно. Я не сижу на героине!
последние три
года меня мучает довольно неопределенное и неприятное состояние моего
желудка, которое, кстати, не имеет никакого отношения к нервам, а
следовательно, это не язва желудка, потому что у моей жгучей,
тошнотворной боли нет никакого определенного места, это как русская
рулетка, я никогда не знаю, в каком месте она появится в следующий раз, я
могу быть в этот момент дома, в самой что ни на есть расслабленной
атмосфере, пить натуральную ключевую воду, никакого стресса, никакой
суеты, и вдруг - шарах! как из ружья.: время желудка, или же я могу
сыграть 100 концертов подряд, напиться борной кислоты, дать кучу
телеинтервью и в результате даже ни разу не рыгнуть. Доктора на это
ничего не могут мне сказать, кроме своего обычного: "Послушай, Курт,
попробуй еще одно лекарство для улучшения пищеварения, и давай-ка еще
разок засунем эту трубочку с видеокамерой на конце тебе в горло,
(называется ЭНДОСКОП) и посмотрим, что там у тебя происходит, ага, тебе и
в самом деле больно, стенки желудка очень красные и воспаленные,
возможно, это опасно для жизни, попробуй с сегодняшнего дня есть
мороженое. Боже, помоги! к черту хитовые пластинки, лучше вместо этого
назовите мою необъяснимую, редкую желудочную болезнь моим именем. Наш
следующий концептуальный двойной альбом мог бы называться "Болезнь
Кобейна". Рок-опера о том, как человека рвет желудочным соком, а он -
мальчик-гранжер, страдающая анорексией жертва Освенцима. И к ней мы
выпустим эпическое рок-видео с участием ЭНДОСКОПА.
Я - то, что
получается, если семь месяцев подряд каждую ночь орать, как сумасшедший,
семь месяцев подряд скакать как недоразвитая обезьяна, семь месяцев
подряд снова и снова отвечать на одни и те же вопросы. Херувим, малыш, с
которым вы познакомились, когда вышел альбом nevermind, доказательство
того, что фотопленка прибавляет десять фунтов к твоему настоящему весу,
потому что я весил как птичка с тех самых пор, как у меня завелась эта
ужасная гниль в желудке. Правда, меня много рвало, возможно, даже
слишком много, ну да ладно, на каждого самоуверенного, упившегося
ценителя рока - самозванца всегда найдется тысяча орущих тинейджеров.
н надеюсь, я умру раньше, чем превращусь в Пита Таунзенда.

Крис(т)

Когда-то давно всё это имело значение, сейчас - нет.

Иногда ты делал для меня очень много, но куда чаще

меньше, чем ничего.

На данный момент NIRVANA это помеха, моя душа не выносит
этого, моё тело не выносит этого. Я собираюсь создать новую группу.
Вообще-то я сохраню NIRVAN'у, но соберу новый состав.

Я пытался сказать тебе об этом дважды, но ты был в жопу пьян и не
хотел даже слушать меня. Так что я буду прямолинеен. Всё кончено.
Ты будешь богат, ты заслужил это за всё то время, что был [в группе].
Всё это длится годами - я молча выслушиваю твои оценки моим песням,
моим идеям, моей группе. Находясь в группе, я не хочу нравиться тебе,
или Баззу [Осборну. вокалист The Melvins - прим.] или, блядь, Калвину
Джонсону [музыкант, владелец независимой студии звукозаписи K Records
- прим.].

Я научился ненавидеть сам образ этой группы с тобой и Дэйвом.

Очевидно, вы станете звонить этим скрягам адвокатам, но всё кончено.

Я говорил нашим юристам и менеджерам

ЭТО МОЯ ГРУППА и как бы мне ни было тяжело это сделать, но
я это сделаю.

-- Сид? Это Роберта, помнишь меня по турне? Я фотограф, ты палец мне еще сломал, палец мне вывихнул?
-- Я палец сломал?
-- Ну так, просто ноготь сломал. Как ты?
-- Правда что ли? А да, помню. Ты хочешь приехать в больницу меня навестить?
-- Да, можно, но сейчас снег идет. У меня нет машины, а поезда не ходят -- ветер сильный.
-- Я один совсем.
-- Я завтра приехать собираюсь, ты до завтра будешь в больнице?
-- Я обратно в Лондон завтра собираюсь.
-- Да, но все аэропорты закрыты.
-- Ну тогда я все равно завтра должен выбираться отсюда, я к девчонке поеду одной, я знаю где она живет, вообще я...
-- Как ты себя чувствуешь?
-- Слабость.
-- Никто тебя не навестил, да?
-- Никто.
-- Да, тут все так тоскливо, ты видел наверно по телевизору.
-- Да, я тут совсем один.
--
Вот черт. Я правда очень далеко сейчас от тебя, но я приеду, я покажу
тебе классные фотографии. Сколько ты уже в больнице? Одну ночь?
-- Мм, да.
-- А что со всеми остальными случилось? Кто еще с тобой летит?
-- Бути. А ты фотограф? - Да.
-- Не журналистка?
-- Нет, я фотограф.
--
Что случилось тогда -- я принял 80 миллиграмм метадона, так, и еще
шесть или семь таблеток валиума и кайф словил в воздухе, понимаешь, там
больший эффект получается, чем просто на земле. Когда ты в самолете,
отъехать можно гораздо быстрее.
-- Да, ты всегда быстро отъезжаешь.
-- Ну вот это и случилось.
-- И Бути тоже вернулся?
-- Да.
-- Он в Лондоне? Вы не вместе?
-- Нет, но он все еще здесь.
-- А где он?
-- Не знаю.
-- Вот здорово. А больше никого в Нью-Йорке?
-- Да есть люди какие-то в Нью-Йорке, но только плевать всем, что... (неотчетливо).
-- Черт, пиздец какой. Я могу Бобу вечером позвонить, знаешь Боба Грайена?
-- А, не надо, оставь, я звонил уже ему.
-- И что он сказал?
-- Сказал, что не может.
-- Из-за погоды, да?
-- Да.
--
Шоссе к больнице все перекрыто. Там правда пиздец и все поезда идут
поверху вместо того, чтобы идти по туннелю. Ветер слишком сильный.
-- Их что там всех сдувает?
-- Я думаю их просто остановили, слишком опасно, потому что вечером ветер еще усилится.
-- Да я и не жду никого -- чтобы кто-то сел на поезд и приехал меня повидать...
-- Ой да ладно тебе, прекращай, у тебя телевизор там хоть есть?
-- Чего?
-- Телевизор у тебя есть?
-- Да.
-- Цветной или чернобелый?
-- Что я могу -- так это что-нибудь почитать.
-- Журналы там есть, да?
-- Чего я очень хочу -- это большую-большую кипу комиксов Марвела.
-- Да, у меня дома есть отличные книжки-комиксы.
-- У меня тоже, но Бути их взял, козел.
-- И у тебя нет возможности с ним связаться?
-- Нет, он сказал, что попозже сегодня позвонит, но ему плевать. Ему всегда плевать. Пиздюк он.
-- А если к вам туда придти, к тебе-то пустят, это проблема?
-- Не проблема.
-- А что с самой группой-то произошло?
-- Я ушел от них.
-- Кажется, что все ушли друг от друга.
--
Да, я не думаю, что кто-то реально хочет все это продолжать, но у всех
кишка тонка сказать об этом прямо поэтому я просто позвонил Джону и
сказал все, что я о нем думаю, и когда я думал... понимаешь, я считаю, я
все еще думаю, что со мной как раз все в порядке, я был лучше всех
остальных.
-- Да, твоя позиция -- да, а что собираются делать Стив и Пол?
-- Не знаю, попробуют другую группу сделать и не выйдет ничего. Джон конченый человек, абсолютно.
-- Кажется, тут какое-то общее соглашение.
-- Чего?
-- (повторяет).
-- Почему?
-- Ну все говорят -- что ему дальше делать?
-- Да, правда.
-- И никто даже представить не может, что он дальше будет делать.
-- Он конченый человек, правда, он уже не тот. каким раньше был.
-- Может, это его немного встряхнет.
--
Да, я надеюсь, что это его встряхнет и он будет способен еще что-то
сделать. Это отлично бы было, но если это его не встряхнет и он так и
останется, он просто будет ни на что не способен, его и знать никто не
захочет. Говорить будут: "О, неужели его когда-то звали Джонни Роттен?"
-- Я думаю все в Англии очень расстроятся из-за этого.
-- Да.
-- И как ты на все это смотришь? Что тебя беспокоит?
--
Я рад, что все кончилось, потому что это было как. я все время
чувствовал, что только от меня шла конкретная энергия. Ты видела наш
концерт во Фриско?
-- Да.
-- Ты не заметила, что...
-- Ужасный там был концерт.
-- ... Джон уже совсем сдал, да?
-- Да. Стив больше прыгал, я вообще не видела хуже концерта.
-- Да, я думаю отличный был в Далласе или где там...
-- Сан-Антонио. Это был самый лучший.
-- Правда? Это тот, где я по лицу получил?
-- Нет, это как раз Даллас. Мне тот нравится, где ты ударил гитарой парня этого.
-- А это тот, где у меня совсем крыша съехала?
--
Да, Джон там прыгал вокруг всех вас и люди швырялись пивными банками.
Обалденно здорово было. У меня есть отличные фотографии, я покажу тебе.
Тонны просто. Мы завтра должны встретиться, я вытащу Грайена.
-- И у тебя получится?
-- Да, и мы все с собой принесем.
-- Давай, давай, тащи его с собой. Только нужно до девяти придти.
-- Утра?
-- Нет.
-- Вечера?
-- Если вы вечером появитесь...
-- Но если завтра разрешат вылет, если аэропорт откроют, ты утром тогда поедешь?
-- Я же сказал мне пора, потому что София закажет билет.
-- Но могут не разрешить вылет, одна вещь есть.
-- Вот и хорошо -- я хочу еще в Нью-Йорке побыть один день по крайней мере.
-- Да, обязательно, обязательно, тебе нужно сходить в город, там много есть людей, которые хотят тебя видеть.
-- Ага.
-- Ты же там никогда не был, ты здорово проведешь время, если ты здоров, конечно.
--
Я пить не могу, совсем не могу, мне доктор сказал если я выпью хоть
немного, как я все это время пил, а это уже довольно долго продолжается,
вот, я и шести месяцев не протяну.
-- Ну так не пей тогда, жопа.
-- Наркотики то же самое, даже хуже еще, но понимаешь, если я куда-нибудь пойду, я же не буду там просто сидеть.
-- Но ты же можешь просто зайти, потусоваться, я не знаю.
-- Если я пойду куда-нибудь, я не смогу удержаться от искушения и все пойдет насмарку. Я совсем загнусь.
-- А что ты в Лондоне будешь делать? То же самое?
-- Да, судя по всему, шесть месяцев мне осталось, привет.
-- Ты должен взять себя в руки.
-- Я не умею, не могу взять себя в руки.
-- Нет, ты можешь, попробуй просто ради эксперимента
-- Что просто совсем ничего? Я с трудом себе это представляю. Я уже несколько лет веду такую жизнь.
-- Нет, просто такой эксперимент проделай и посмотри что произойдет. Должен же быть выход какой-то.
-- Ладно, слушай, попробуй вечером вытащить Бобби
-- Вечером это физически невозможно, но завтра обязательно, если ты еще будешь там.
-- Если самолет завтра не улетит, завтра и увидимся
-- А ты звонить можешь оттуда?
-- Да.
-- Тогда может мой телефон запишешь?
-- Окей.
-- А где Малькольм? Обратно в Англию улетел?
-- Малькольм в Л. А.
-- А, он все еще там. И что он делать думает?
-- Отдохнет немного, а потом не знаю.
-- Новую группу?
-- Да, я в Лондон возвращаюсь и мы будем делать группу с Джонни Фендерсом.
-- Да, давай, ты гораздо лучше, чем Билли Раф.
-- Чего?
-- Это их бассист, ты можешь быть вместо него.
-- Да, правильно, он просто козел.
-- Ты гораздо лучше.
-- Представь себе какая группа у нас будет -- я, Фендерс, Нолан и Вальтер Лар.
-- Потрясающе, правда потрясающе.
-- Мы здорово сыграем, правда? Особенно если я выздоровлю. Это будет для меня хороший стимул скорее поправиться.
--
Но Джонни иногда употребляет, он иногда... я ими в виду, что у него
есть свои вредные привычки, но несмотря на это он выглядит вполне
здоровым. Я не знаю как это него получается.
-- У него гепатита не
было. У меня гепатит был, и когда я из госпиталя вышел, я просто загубил
себя. Я не знаю почему но все говорят, что мне нельзя, а я продолжаю и
все тут. Такая у меня натура.
-- Твоя натура доведет тебя до беды.
-- Моя натура убьет меня в шесть месяцев.
-- Ты должен попробовать все изменить.
-- Да, я сделаю, что в моих силах.
-- Ты можешь позвонить мне, попозже сегодня, или завтра позвони, если ты еще будешь там. Я тоже тебе еще позвоню.
-- Да, окей, в любом случае спасибо за звонок.
-- Позвони, если скучно будет, окей? Мы беспокоимся за тебя. Береги себя. Пока.
-- Пока.

Это интервью было дано Куртом Кобейном, вокалистом и гитаристом
NIRVANA, этим апрелем, когда группа выступала в Хэмпширском Колледже. Мы
втиснулись между заранее запланированным интервью с занудными,
претенциозными британскими сопливцами из журнала «Sounds» и саундчеком
NIRVANA.

Курт: В автобусе мне приснился очень страшный сон.
Такие сны были у меня и раньше. Я схожу с ума. Это словно проклятье.
Словно на мне проклятье Вуду: каждый раз, когда я засыпаю, я просыпаюсь и
могу слышать разговоры участников группы. Я смотрю на себя через уголки
моих глаз, но я парализован; я говорю: «Парни, я парализован, я не могу
двигаться». Это сон, но я всё ещё не сплю. Я чувствую, что я на грани
смерти, потому что мои лёгкие схлопнулись.

После того как Курт
рассказал о своих снах, мы продолжили разговором на совсем иную тему.
Этим вечером играет около шести групп и прошёл слух, что Nirvana
останется без саундчека.

DIRT: Что сегодня происходит? У вас не будет саундчека?

Курт: Плохая организация, как обычно.

DIRT: С вами это часто случается?

Курт: Да. Наблюдая плохую организацию на таком маленьком уровне, я начинаю понимать, почему мир такой поганый.

DIRT: Думаешь если бы вы играли на более масштабных мероприятиях люди были бы более организованы?

Курт: Нет.

DIRT: Вы, парни, знаете какого на самом деле быть «группой SubPop». Что вы об этом думаете?

Курт:
Ну, когда кто-нибудь подходит ко мне и говорит «Вы моя любимая группа с
SubPop», я думаю — боооже, твоя любимая группа из всех пяти? А как на
счёт остальной страны? Я не знаю. Это меня пугает. Я думаю любят ли они
нас потому что мы группа SubPop или потому что мы это мы.

DIRT: Что ты думаешь о других группах SubPop?

Курт:
Они мне нравятся. Не в смысле: «О, наш лейбл великолепен. У нас хорошие
группы», Мне правда нравятся группы на лейбле. Это не потому что Джон и
Брюс [основавшие SubPop] гении маркетинга. Это потому, что у них на
лейбле хорошие группы. Они хорошо занимаются их продвижением.

DIRT:
Я слышал они взяли за основу идею лейбла Motown... в региональном
смысле ... берём много групп из одного региона и продаём их одной
упаковкой.

Курт: Это не так чтобы они собрали вместе все эти группы и сказали нам выходить и играть с дисторшеном.

DIRT: Вы оказывали друг на друга влияние?

Курт:
Я так не думаю, потому что вокруг было много групп. Они все начинали не
в одно и тоже время. Думаю любая группа в Сиэтле испытывает влияние
панк-рока. В Сиэтле всегда была достойная, сильная рок сцена.

DIRT: Как долго вы вместе как группа?

Курт: Около трёх лет.

DIRT: Они не с MUDHONEY начинали?

Курт:
MUDHONEY не были первыми, кто выпустил запись. Но они стали наиболее
популярными, потому что они были в туре с SONIC YOUTH и часто появлялись
на публике.

DIRT: Вы тоже были одной из первых групп на SubPop?

Курт: Да. Фактически, мы были вместе ещё до MUDHONEY.

DIRT: Вы парни играли вместе ещё до того как SubPop вообще были организованы.

Курт:
Приблизительно в то время когда они начинали; когда они выпустили ЕР
SOUNDGARDEN. Я о том, что мы явно ни на кого в Сиэтле не влияли, потому
что были абсолютно неизвестны. У нас было несколько выступлений, но мы к
этому всерьёз не относились. Мы просто решили записать демо. Мы даже и
не знали о существовании SubPop, когда делали его.

DIRT: Интересы к крупным лейблам?

Курт:
Никаких интересов к крупным лейблам у нас нет. Было бы неплохо иметь
лучшую дистрибьюцию, но всё остальное, что происходит на крупных
лейблах, просто куча дерьма.

DIRT: Планирует ли NIRVANA в ближайшее время выпустить новый альбом?

Курт: В сентябре 1990.

DIRT: Он уже записан?

Курт:
Мы записали семь песен с Бучем Вигом, продюсером, который работал с
KILLDOZER и многими группами Amphetamine Reptile. Он отличный парень.

DIRT: Как ты думаешь альбом будет звучать?

Курт: Ну, он не будет звучать намного иначе. Мы записали семь песен. Пять из них типичная, сексуальная, тяжёлая

Требуется гитарист, с техническим навыком игры и с искоркой на выдумку я бы сказал, для творческой реализации и лично мне в помощь. (г. Москва, желательно ЗАО)

Стиль - Панк-Рок, Рокн Ролл, местами - Гранж и Кантри (для стёба).

P.S.
Есть перспективы.

Более подробно поговорим лично.

•Возможно я умру прежде чем мне исполнится 25, но когда это случится, я проживу свою жизнь так, как я хотел.
•На самом деле я не злой (прим.перев. -“vicious” – злой(англ.)) Я считаю себя добрым. Я люблю свою маму.
•Ну, знаете, мне вообще-то пох*й что думает общество.
•Американские зрители такие же, как все. Только немого скучнее.
•
Группа распалась, потому что я не мог больше терпеть Роттена, потому
что он вводил в замешательство своими глупыми шляпами и своим жалким,
грязным, противным видом.
•Берешь аккорд, бряцаешь по струнам - получается музыка.
•Вы не можете меня арестовать. Я рок-звезда.
•Мы лучше всех, не так-ли?  За исключением Eagles. Eagles лучше нас.
•Я влюблён только в бутылку пива и в зеркало.
•Я был единственным парнем в котором осталась хоть немного анархии.
•
Подорвать их напыщенную авторитетность, отказаться от их стандартов,
сделать анархию и беспорядок своим знаком. Создавать столько хаоса и
разрушений, сколько возможно,  но ни за что не позволять им брать вас
ЖИВЫМИ.
• Я вообще не могу работать, не потому что я не умный, а
просто потому что мне все это не интересно. Я неспособен делать то, чего
я не хочу. И не умею заставлять себя.