АЛЬБЕРТ ЮСУПОВ

РОССИЯ В ОГНЕ

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие автора

 Часть первая

ГОРОД

Глава 1. Чудный день.     

Глава 2. Чрезвычайное происшествие.

Глава 4. Искушение пристава.

Глава 4. Искушение пристава.    

Глава 4. Град Казань.    

Глава 5. Тяжелое утро.    

Глава 6. Радушный прием.    

Глава 7. На защиту Отечества!    

Часть вторая.

ВЕЛИКАЯ ВОЙНА.

Глава 8. Провал плана Шлиффена.   

 Глава 9. Прибыл для дальнейшего прохождения службы.    

Глава 10. Первая кровь.    

Глава 11. На совершение ратных подвигов.    

Глава 12. В Августовских лесах.    

Глава 13. Первые итоги войны.    

Глава 14. Преподаватель арифметики.    

Глава 15. Неожиданный визит.    

Глава 16. Твердое решение.    

Глава 17. Победа любым способом.    

Глава 18. Страстная ночь.    

Глава 18. Неожиданные встречи.    

Глава 19. Холодный лес.    

Глава 20. Снова в строй.    

Глава 21. Поединок.    

Глава 22. Крепость Ковно.    

Глава 23. Великое отступление.    

Глава 24. Гость.    

Глава 25. Тайное совещание.    

Глава 26. Брусиловский прорыв.    

Глава 27. Танцы над бездной.   

Часть третья

БУНТ

Глава 28. «Смерть жандармам!» .    

Глава 29. Рассказ и признание Свешина.    

Глава 30. Апрельская жара.    

Глава 31. Плоды агитации.    

Глава 32. Делегатом на съезд.    

Глава 33. Выступление Корнилова.    

Глава 34. Приятная встреча.    

Глава 35. Переворот.    

Глава 36. Игры в солдатики.    

Глава 37. Новые хозяева жизни.    

Глава 38. Брестский позор.    

Глава 39. Устройство нового мира.    

Глава 40. Самостийная Украина.    

Глава 41. «Народный союз защиты родины и свободы» .    

Часть четвертая

МЕЖДУСОБИЦА

Глава 42. Бурлящая Волга.    

Глава 43. Зигзаги жизни.    

Глава 44. Цареубийство!     

Глава 45. Народная армия.    

Глава 46. Печальные вести.    

Глава 47. Освобождение Казани.    

Глава 48. Шаткое равновесие.    

Глава 49. Ответный удар.    

Глава 50. Страстная неделя.    

Глава 51. Диктатор поневоле.    

Глава 52. Конец войне?      

Глава 53. Неромантическое свидание.    

Глава 54. В столичном Омске.    

Глава 55. Весенний прорыв.    

Глава 56. В красном кольце.    

Глава 57. Перелом на Восточном фронте.    

 Глава 58. «На Москву!».    

Глава 59. Разгром.    

Глава 60. Смерть героев.    

Глава 61. Скорбный путь.    

Предисловие автора.

            В следующем 2007 году исполняется 90 лет началу событий в нашей стране, которые до сих пор не могут получить однозначную оценку. В 1917 году в Российской империи грянула революция, которая уничтожила старый жизненный уклад царской России, также, затем оказала огромное влияние на весь остальной мир. Автор взял на себя смелость попробовать несколько осмыслить события, произошедшие в России в конце второго десятилетия ХХ века. К сожалению, красная сторона, победившая в гражданской войне, десятилетиями предвзято и искаженно освещала события революции и гражданской войны; белые герои показывались ими, как помещики и капиталисты, стремившиеся в народной крови утопить революцию, чтобы снова возродить монархию. Вся трагичность ситуации в России была в том, что к 1917 году сторонников монархии в стране уже почти не оставалось.

            Тогда из-за чего же разгорелась братоубийственная гражданская война?! И чего же так страстно желали люди, оказавшиеся в рядах белого движения?! Чем жили, о чем мечтали простые наши соотечественники, жившие в неспокойное время во втором десятилетии ХХ века?

            Надеюсь, что некоторые ответы вы найдете в этой книге. Я заранее извиняюсь за возможные исторические неточности. Во-первых, их происхождение объясняется тем, одни и те же события, в различных источниках рассказываются по-разному. Во-вторых, я мог допустить некоторые ошибки в жизнеописании реальных исторических персонажей, так как, чтобы донести до читателя исторический фон описываемого времени приходилось несколько упрощать кое-какие происходившие события.

                                            в России  после Москвы…»

                                              (Екатерина II о Казани)

                                        «О Казань, ты как светильник

                                        На горе горишь в ночи,

                                        Словно свечи – минареты,

                                        Колокольни, каланчи!

                                       Ярко светишь ты уездам

                                       Захолустным и глухим,

                                       Возвышаясь горделиво

                                      Путь указываешь им!»

                                     (Габдулла Тукай)

Глава 1.    Чудный день.

День 28 июня 1914 г. в Казани выдался на редкость удачным. Ярко светило солнце, но несмотря на это погода была не жаркой, но и не холодной. В городском саду, называемом Черное озеро – в любимом месте прогулок горожан, было как всегда людно. Тень с ветвистых деревьев падала и покрывала территорию сада. К тому же, несильный ветер, дувший с Казанки, приносил свежесть и прохладу.  Нарядно одетая публика гуляла, сидела на скамейках в уютно разбитых скверах, среди цветов и зелени. В этой части города находились богатые особняки, дворянские и купеческие клубы, театр, торговые дома и пассажи, фешенебельные номера и гостиницы с роскошными ресторанами.

На одних из скамеек сидели аккуратно одетый молодой человек и девица, по облику которой, ее можно было принять за девушку из обеспеченной семьи. По виду молодого человека можно было принять за студента старших курсов. Его костюм был явно не новый, но чистый и тщательно выглаженный; стоптанные туфли также были аккуратно начищены. Еле заметный пушок только начинал пробиваться на его щеках. Щеки юноши вообще пылали алым цветом – было видно, что он испытывает некоторую неловкость, даже смущение при общении с дамой. В то же время его глаза блестели, и внимательно смотрели на собеседницу. Если бы на него взглянуть внимательно, то многие бы предположили, что он влюблен. Весь вид молодого человека говорил о том, что он счастлив до невозможности. Да и вспомним себя в юности: много ли нам было нужно, чтобы быть счастливым лет в двадцать. Его собеседница была одета в чудное белое платье с кружевами, которое же, конечно, ее нисколько не полнило, а даже, наоборот, освежало. На голове девушки была кокетливая шляпка с узорами из розочек, на изящных ножках были модные туфельки, в руках она держала воздушный, словно игрушечный зонтик. Девушка что-то горячо и громко рассказывала и доказывала молодому человеку. Он же ее внимательно слушал, словно боялся пропустить хотя бы  одно слово, но в тоже время казалось, что его приводит в исступление не то, что она ему говорит, а сам вид этой девушки.

Молодого человека звали Андрей Николаевич Зубов. Он меньше месяца назад окончил Казанский Университет, факультет математики. Андрей Николаевич был выходцем из разночинцев. Его отец Николай Зубов в 90-х годах ХlХ столетия ушел из деревни,  бросив землю, которая уже не давала прокормиться, и поступил рабочим на железную дорогу. Так как он был мужиком непьющим, ему удалось за годы упорного труда стать железнодорожным мастером. Понимая, что сына его ждет такая же судьба рабочей лошади, Зубов постарался дать сыну в детстве, хотя - бы какое - то образование, насколько возможно было в его скромных финансовых возможностях. Мальчишка оказался на редкость смышленым, и затем жалко было оставлять начатое образование. Но обучение в Университете стоило приличных денег, которых, конечно же, не было у простого железнодорожного мастера. Так бы и осталась несбывшейся мечтой эта затея, если бы случай не свел Николая Зубова с Фрол Никитичем Свешиным с владельцем шести пароходов на Волге, купцом 1-й гильдии и щедрым меценатом. Фрол Никитич после того, как Зубов обратился к нему, решил сам посмотреть на отрока. Оставшись довольным осмотром, он дал денег на обучение сначала в гимназии, а потом в Университете и назначил Андрею свою личную стипендию. Интересные, наполненные событиями годы быстро пролетели. Андрей не тратил свое время на студенческие забавы, усердно посещал занятия и сдавал экзамены. Наконец, в июне 1914 г. получил диплом и осенью должен был приступить к преподаванию математики в мужской гимназии. Кроме Андрея, в семье Зубовых была дочь Маша. Остальные дети умерли в младенчестве, так как в те времена детская смертность была очень большая (что тем не менее не мешала населению увеличиваться).

Итак, образование о котором раньше приходилось только мечтать, – получено. Диплом в кармане, дальнейшее место службы известно. Рядом сидит прекрасная  девушка. Что еще нужно в двадцать два года для счастья?! Ведь именно столько лет было Андрею Николаевичу, когда мы познакомились с нашим героем.

Девушка рядом с молодым человеком была Татьяна Александровна Бузыкина, дочь купца 2-й гильдии, владельца  мельниц, маслобоен, дельца, твердо стоящего на своих ногах. Александр Бузыкин – выходец из крестьян, хотя и родился уже через два года после отмены крепостного права, с детства видел только крайнюю нужду и упорный труд. И этот же упорный труд, природная смекалка выдвинули его с малоземельных крестьян, полностью зависимого от своей общины, в преуспевающего купца 2-й гильдии, уважаемого горожанина Казани. Таким образом, Александр Бузыкин, сам хлебнувший горя и нужду в течение своей жизни, решил полностью оградить дочь от житейских невзгод и дать лучшее образование как «для благородных девиц». Татьяна Александровна к девятнадцати годам получила современное образование, проживала в отцовском двухэтажном особняке, читала «умные книжки»; чашечку из которой она попила кофейку - она не мыла; мягкую постельку ей также стелила и убирала за ней горничная. Если нужно - можно всегда одеться по последней моде в лучших городских магазинчиках на улице Проломной. Что еще нужно молодой, красивой девушке? Живи и радуйся, благодари любимого папеньку и Бога за свою счастливую жизнь. А была ли она счастлива? Вот тут и выясняется, что прелестная Татьяна Александровна была глубоко несчастна!!! «Почему же?» - спросите вы. Что не хватает человеку в жизни, у которого, в принципе, есть все необходимое, даже, я бы сказал, больше. Конечно, ее отец был не Ротшильд, но, тем не менее, Татьяна Александровна жила на всем готовом, окруженная заботами любящего отца. Правда, мать Татьяны умерла, когда девочке было лет шесть, и отец второй раз не стал жениться, а себя всего посвятил подрастающей дочери и своему успешно развивающему делу.

 Дело в том, что, несмотря на такой образ жизни, Татьяна Александровна мало того, что получила прекрасное современное образование, она еще и много читала. Читала же в основном модную в то время среди молодежи литературу, где рассказывалось о смысле человеческой жизни и как достичь счастья для всего человечества. Вот девушка, будучи человеком образованным и мыслящим, задумалась: «А зачем же я живу, какую пользу могу лично я принести для счастья всего человечества?!»

             Не взирая на неодобрение отца, Татьяна Александровна поступила на курсы медицинских сестер, усердно ходила на занятия. Правда она смогла только окончить только теоретическую часть. Когда группа курсисток пришла в больницу и им начали показывать как делаются уколы и перевязки живым людям, состоящим из плоти и крови, то Татьяне Александровне сделалось дурно, и она упала в обморок при виде перевязки на правой руке грязноватого дурно пахнущего мужичка. Курсы были позорно брошены. Отец хитро посмеивался в аккуратно постриженную бородку. Жизнь была кончена!!! Что она еще сможет в этой жизни?! Татьяна Александровна из-за этого испытывала сильные душевные муки, но молодость она и тем замечательна, что горести быстро забываются.

              А с Андреем Николаевичем же Татьяна Александровна познакомилась в публичной библиотеке, где Андрей Николаевич брал книги для подготовки к выпускным экзаменам, а она пришла обменять очередную книгу, чтобы все-таки понять, что она может сделать для внесения своего вклада в дело построения счастливого будущего для человечества. Увидев большое количество книг в руках интеллигентного вида молодого человека, девушка решила, что встретила родственную душу и решила с ним познакомиться, чтобы узнать его точку зрения. Конечно же, в приличном обществе не то, чтобы даже не принято, а наоборот считается дурным тоном даме самой (о ужас!!!) знакомиться с молодым человеком. Но наша Татьяна Александровна как-никак относила себя к передовой части общества и решила встать выше каких-то там предрассудков общества; тем более, как упоминалась выше, ее сильно интересовал вопрос о всеобщем счастье всего человечества. Да и наверное многих из нас интересовал этот вопрос лет эдак в двадцать…

Вначале Андрей Николаевич остолбенел буквально в смысле этого слова – очень уж необычная была ситуация, да и барышня нисколько не была похожа на «из гулящих», а  даже наоборот, судя по одежде принадлежала  к «благородным» слоям уважаемого общества. Несколько фраз, пара улыбок – много ли надо в молодости для того, чтобы завязалось вначале знакомство, а потом отношения похожие на дружбу. Несмотря на сильное, я бы сказал даже, нездоровое любопытство Татьяны Александровны, Андрей Николаевич не смог сколько-нибудь просветить девушку в интересующем ее вопросе.

И между ними установились несколько странные отношения: они подолгу вместе гуляли; Татьяна Александровна  обычно рассказывала про свои душевные переживания, а Андрей Николаевич, сам обычно, говоривший мало, ее внимательно слушал.  Зубов постепенно влюблялся, сам не замечая этого. Потому что порой сладкий яд любви сам проникает в человека, часто против воли и осознания самого человека, особенно в молодые годы. Но только не подумайте, что молодой человек перестал думать о важных предстоящих выпускных экзаменах, сдать которые и получить свой заветный диплом были целью его долгих лет, и также наказом его отца. Напротив, эта любовь к прекрасной девушке давала такие мощные силы, которые так были необходимы для последнего рывка.

После прогулок, Андрей Николаевич вечерами и ночами сидел за книгами, мало спал, готовился. А последние экзамены в Университете были поистине жестокими, профессора так заваливали студентов всевозможными вопросами, что некоторые студенты от напряжения при подготовке трогались умом, хотя ради справедливости заметим, что такое случалось чрезвычайно редко, чаще всего не сдавшие оставались на следующие года, превращаясь в так называемых «вечных студентов». Позволить себе превращаться в вечного студента Андрей Николаевич никак не мог – этим бы убил своего отца, нужно было бы потом как-то жить весь этот год, и перед покровителем Фрол Никитичем (дай Бог ему долгие лета жизни) необходимо было отчитаться. Наконец, все экзамены остались позади, на руки получен долгожданный диплом, Фрол Никитич похлопотал, чтобы взяли «Андрейку» преподавателем арифметики в городскую мужскую гимназию.

Этим днем Андрей Николаевич и Татьяна Александровна, как и обычно, некоторое время гуляли по центральной части города, затем, когда барышня немного устала, сели отдохнуть на скамейку в саду на Черном озере. Татьяна Николаевна горячо рассказывала, а Андрей Николаевич внимательно слушал.

При этих словах Андрей Николаевич покрылся густым румянцем, кашлянул пару раз.

- Вчера Андрей Николаевич, мой драгоценный папенька приехал из купеческого клуба в десять часов, еле на ногах стоит, говорит: «Дай я тебя поцелую, доченька моя». Чуть не задохнулась от запаха, я ему: «Пустите меня. Спать ложитесь лучше, папенька!» А он мне заявил: «Замуж надо тебе доченька, целыми днями кручусь, верчусь, ночи не сплю. Случись что со мной - кому все это достанется? Ведь, несмотря на свои книжки ничего в этой жизни не понимаешь. Кто позаботится о тебе сердечной, моей ненаглядной. Все растащат прощелыги-приказчики, только смотрят что где урвать пока хозяина нет. Хорошо я их всех знаю, сам раньше таким был. Давай, детушка, познакомлю тебя с сыном какого-нибудь купца уважаемого из города нашего, а то из Самары, а хошь из самой Москвы?!»

Тут Андрей Николаевич вздохнул очень тяжело и представил Татьяну Александровну рядом с каким-нибудь розовощеким здоровым молодым купчиком, и еще раз тяжело вздохнул. «Детушка» продолжала:

- Говорит мне папенька: «Ты у меня девка справная». Фу как пошло! «Теахтр сходите, на лодках покатаетесь, а потом вам совет да любовь. А в мои времена то было: придут за девушкой сваты, а отец с матерью согласятся, выдали девку замуж за парня, которого она, может, и знать-то не знает. А в наше время развели, придумали  «любовь». Вольности там какие-то. Строгости на тебя нет, вот и лезет тебе в голову дурь всякая».

Андрей Николаевич вздохнул в третий раз, причем тяжелее, чем в два предыдущих раза.

- И что вы думаете, я ответила ему на это? Я сказала, что если ты хочешь, чтобы я руки на себя наложила, то зови своих женихов. Отравлюсь я  лучше, чем выходить замуж за купчину толстомордого. Я никогда не выйду замуж! Мне вообще становится противно, когда я представлю, что делают наедине мужчина с женщиной.

При последних словах молодой человек снова густо покраснел.

- И расплакался мой папенька. «Христос с тобой» говорит. Обнял меня и успокаивает…

            Тут недалеко от них вдруг произошло совершенно неслыханное происшествие. Дело в том, что рядом уже некоторое время доносился какой-то пьяный разговор. Двое молодых, лет двадцати – двадцати двух, хорошо подвыпивших офицера в чине прапорщика в парадных мундирах, зачем-то перегородили дорогу двум женщинам, судя по одежде татаркам, и что-то им говорили. Одна из них, уже в годах, махала рукой на офицеров и говорила: «Кит, шайтан!»[1], а другая в яркой национальной одежде, которая не скрывала тонкой, изящной талии, совсем завернулась в свой длинный платок и испуганно смотрела на происходящее. Затем к ним быстро подошел высокий молодой человек в изящном темном костюме, из-под которого выглядывала крахмально белая сорочка, аккуратный галстук, в татарском головном уборе, и сильно ударил кулаком одного из офицеров по лицу.

Офицер от удара сел на мостовую, какое-то время сидел и ничего не понимая, смотрел на татарина и вытирал ладонью стекающую кровь со своей губы. Второй офицер начал помогать ему вставать, дергая его за локоть. Вдруг неожиданно первый офицер вскочил на ноги, выдернул саблю из ножен и, держа ее в согнутой правой руке крикнул: «Зарублю гада!». Пожилая татарка издала пронзительный истошный долгий крик: «А-а-а!». Татарин спокойно стоял напротив офицера с саблей и смотрел ему прямо в глаза. Второй офицер вцепился рукой в локоть товарищу и успокаивал его, говоря ему что-то на ухо. Раздались трели свистков городовых, вдалеке уже виднелись бегущие полицейские. Через пару минут, на месте происшествия показался полицейский пристав с тремя городовыми:

- Прошу сохранять спокойствие, господа! Что здесь произошло?

Пожилая татарка на своем языке что-то объясняла приставу, которого она безошибочно приняла за старшего среди полицейских. Офицер с разбитым лицом, который уже вложил свою саблю в ножны и молодой татарин, стоявший напротив него, молчали, однако очень красноречиво смотрели друг на друга. Неподалеку стала собираться любопытная публика, для которой именно сейчас стали интересны происходящие события.

- Понятно, - сказал пристав, - порядок нарушаем! Попрошу всех пройти в участок. И вас тоже молодой человек с дамой, просим пройти с нами! – обратился он с «просьбой», от которой конечно, было невозможно отказаться, к Андрею Николаевичу и Татьяне Александровне, которые все это время сидели на скамейке и уже внимательно наблюдали за происходящим.

Вся эта «случайная компания» направилась в ближайшую полицейскую часть. Впереди шли двое полицейских, за ними двое офицеров, один из которых уже достал платок и приложил его к щеке. За ними молодой татарин, задумчиво смотревший себе под ноги. Следом шли две татарки, пожилая за что-то ругала молодую, время от времени грозя кулаком в сторону офицеров: «Эх, шайтан!». После них следовали Андрей Николаевич и Татьяна Александровна, она говорила приставу: «Это произвол! Вы не имеете права!» Андрей Николаевич как мог ее успокаивал. Эту группу людей замыкали пристав с третьим городовым, который говорил спокойно: «Ступайте, ступайте. Там разберемся».

Это необычное шествие, конечно же, не могло не заинтересовать скучающих горожан на улице. Кто-то сделал предположение: «Облава была. Поймали. Политических ведут». Какой-то торговец сказал: «Так их. Нечаво супротив царя бунтовать». Какой-то плохо одетый студентик, стоящий на углу улицы негромко крикнул: «Всех не переловите!». На это пристав сразу отреагировал: «Кто это там выступает?! Подойди-ка сюда!» Студента сразу сдуло за угол. Так что, пока участники шествия добрались до полицейского участка, им пришлось испытать много неприятных минут.

              - Поздравляю вас, господа офицеры! (По рядам бывших юнкеров прокатилось: «У-р-а!!!»). Сегодня у вас наступил великий день, который вы так долго ждали. Сегодня Отечество оказывает вам большое доверие и дает в руки меч с тем, чтобы когда возникнет необходимость, и опасность нависнет над Отечеством, вы смогли защитить его. Чтобы вы защитили его даже ценою своей собственной жизни.  Потому что для истинного воина, патриота и сына своей страны нет более достойной смерти, чем смерть на боевом посту при защите своей Родины! Наши отцы и деды своим собственным примером показали нам как нужно крепко стоять за Веру, Царя и Отечество и мужественно поражать врага оружием, которое нам доверила наша Отчизна! Не посрамим память наших отцов и дедов, которые смотрят на вас. Итак, будьте всегда готовы отдать жизнь за Веру, Царя и Отечество!»

              По рядам бывших юнкеров прогремело троекратное: «У-р-а-а-а!!! У-р-а-а-а!!! У-р-а-а-а!!!» Затем после присяги императору, вечером в Офицерском собрании был бал. Молодые офицеры в парадной форме с новыми блестящими погонами кружились в танце с нарядными барышнями в сверкающих бальных платьях. Было выпито море шампанского, такое же бывает раз в жизни, черт возьми! Танцы продолжались до четырех утра, затем публика начала расходиться.

                Группа офицеров договорилась встретиться утром, ну как же утром господа – утро уже наступило, пардон - через несколько часов, на центральной улице города – ул. Проломной. Душе так хотелось продолжения праздника. А вы спросите, что мешало сейчас же продолжить праздник? Позвольте, господа, а как же долг чести – проводить дам до дома? Да и мало ли какие там дела, как будто вы сами никогда не были молоды, господа?!

               Итак, около одиннадцати часов возле маленького ресторанчика «Жако» собралось семь молодых прапорщиков. Трое товарищей не пришло, но ничего страшного – видимо возникли неотложные дела или сон сморил молодых людей. Семеро юных офицеров, вчерашние мальчики еще, расселись в уютном отдельном номере ресторана. Половой подошел и спросил: «Чего желают господа офицеры?» Получив в ответ: «Водочки и чего-нибудь закусить: буженины там, холодной телятины, ну ты сам посмотри там, голубчик». Половой записал заказ в мятую тетрадь, сделал головой поклон «господам офицерам» и удалился выполнять заказ. Мы, конечно, не будем судить строго этих юношей, хотя «водочка» в одиннадцать часов утра, да еще после бессонной ночи… Но согласитесь, такое же случается раз в жизни, да и сколько можно пить шампанское, право?

            Нужно ли говорить, что после нескольких часов веселой пирушки, во время которой произносились легкомысленные юношеские шуточки, делились мечтами и планами на будущее, молодые люди изрядно напились. Офицеры решили выйти на улицу, чтобы пройтись и подышать свежим воздухом. Они расплатились с половым, высыпали из ресторанчика и пошли просто гулять по улице, не имея определенных планов и намерений. Офицеры шли по уличной мостовой, внимательно осматривая вокруг себя, прохожих, дам, витрины магазинов, ресторанчиков, трактиров и парикмахерских. Идущие им навстречу прохожие заранее обходили от греха подальше эмоционально возбужденных и нетрезвых молодых офицеров; городовой, стоявший на углу, отвернулся от них и стал что-то внимательно изучать на витрине магазинчика дамских шляпок.

            Когда офицеры дошли до начала ул. Проломной, то одному из них пришла гениальная мысль (так показалось ему) как можно провести время. Он предложил пойти в один из домов терпимости на ул. Дегтярной, которая в то время пользовалась славой улицы «красных фонарей». Там можно было посидеть в обществе хм… дам, поговорить, выпить, и, между прочим, еще по-другому приятно провести время. Скоро всем дадут назначение в разные полки, черт знает куда, может к хохлам в Малороссию, может к чухонские болота на севере, и не приведи Господь, к китайцам на Дальний Восток. В Казани или же в Казанской губернии останутся только дети именитых и богатых родителей. 

            Вначале предложение было подвергнуто сомнению, но затем почти все согласились: теперь же можно не таясь туда ходить – они уже не юнкера там какие-то или кадеты. Только у двоих вдруг появились неотложные дела. Дело было в том, что не нравственные ценности не позволяли им туда идти, а причина была до банальности проста – не было денег. Ну не могли же господа офицеры идти в третьеразрядное заведение, где час с женщиной стоил 1 рублей или даже 50 копеек, они же не какие то там студентики или матросы. Нет, ниже второразрядного заведения, где час удовольствия стоил 2 рубля «господам офицерам» нельзя опускаться. Нам сейчас конечно трудно сказать: дорого это или нет, но судите сами: в полках, где предстояло начать служить этим младшим офицерам,  жалование их составило бы около 45 рублей.

            Итак, пять прапорщиков пошли в сторону ул. Дегтярной, где мы их и оставим (ну поймите, дело то интимное). А двое их товарищей пошли неспешным прогулочным шагом в сторону общественного сада на Черном озере. И вот пока они медленно туда шагают позвольте мне более подробно рассказать об этих двух молодых людях.

            Один из них носил звучное имя Роман Германович фон Бакен, был родом из поволжских немцев. Его предок Людвиг Ульдрих фон Бакен переселился из Германию в Россию еще при Екатерине Великой, которая покровительствовала немцам, так как сама была немкой. За верную службу при дворе ему были пожалованы поместья на Волжских берегах. В Казани тогда проживало довольно большое количество немцев, и в городе имелась даже своя – немецкая лютеранская церковь. Но потомки Людвига Ульдриха фон Бакены почему то утратили свою характерную немецкую бережливость, транжирили свои имения, которые потихоньку уменьшались. При деде Романа случилась великая реформа 1861 г., когда крестьянам дали волю; семья окончательно потеряли свои «вишневые сады», а  его отцу пришлось поступить на службу мелким чиновником в городской телеграф. А в жизнь семьи вернулась давно забытая национальная немецкая черта – бережливость. После окончания гимназии, Роман выдержал экзамены в юнкерское пехотное училище, после которого его ждала карьера военного, почетная и уважаемая в обществе во все времена. Если бы у Романа Германовича каким-то чудом оказались 2 – 3 руб. и он с товарищами пошел бы в дом терпимости и истратил бы там все эти деньги, и отец каким-то образом узнал бы про это,  то его точно хватил бы удар. 

            Второй был Иван Васильевич Антонов, сын отставного прапорщика, который сам вышел в офицеры из крестьян. Стоп, скажите вы: как это офицер может выйти из крестьян, пусть уже тогда и из свободных? Ведь получение первого офицерского чина  уже делало обладателя чина  личным дворянином. И в офицерах служили как раз представители дворянства, оплот царского престола. Но все же возможности для этого были: например, прослужить безупречно солдатом в течение 10 лет и быть представленным к первому офицерскому чину. Конечно, случалось это редко, но тем не менее было. А солдат в основном призывали из крестьян. Васька Антонов только женился, меньше года прожил со своей женой, как пришли рекруты в село. Недолюбливал Ваську староста, против общины не попрешь, вот и пришлось парню, оставить брюхатую бабу и идти тянуть солдатскую лямку. Куда только судьба не бросала солдата, чьих только унтер-офицерских и офицерских кулаков не пришлось «попробовать». Когда шел десятый годок службы, на Дальнем Востоке началась война с япошками. Полк Василия Антонова перебросили в Китай в армию генерала А. Н. Куропаткина. Кровопролитные сражения одни за другими оканчивались отступлениями русских войск.  В сражении под Мукденом в феврале 1905 г., русская армия потеряла более трети своего состава и начала опять отступать. В бою Василий подхватил раненого поручика и понес его на себе, чтобы командир роты не оказался в японском плену. Когда Антонов с ношей уже почти добежал до своих, он, тоже, получил серьезное ранение от шальной японской пули. После выздоровления, он комиссией был признан инвалидом, за проявленную храбрость произведен в прапорщики и отправлен в отставку с назначением пенсиона. Вернулся Василий в село, а там жена в крик, Ванька здоровый лоб смотрит на батьку, как баран на новые ворота, еще трехлетний Степа испуганно прячется за мамин подол (плод жарких ночей, когда Василий четыре года назад приезжал в короткий отпуск). Отдал Василий Ваньку в школу, порол по субботам, чтобы усерднее занимался науками. После того как Ванька несколько лет с грехом пополам проучился в школе, Василий Антонов поехал в Казань, нашел знакомых по армии (тоже отставных офицеров) и устроил Ваньку в Казанское военное училище. Почти всю свою мизерную пенсию тратил на обучение сына в училище, а самого - земля прокормит. И вот Ванька, которой давно ли по деревне бегал и шмыгал носом полных соплей, закончил училище и надел младшие офицерские погоны.

             Таких разных по воспитанию и, как говорят сейчас, по происхождению (бывшего барина и бывшего мужика) людей объединила простая проблема отсутствия денег. И они шли так же в общественный сад просто так, без всякой цели – просто душе хотелось продолжения праздника. И тут Роман Германович фон Бакен увидел впереди двух идущих женщин татарок в длинных нарядных национальных платках. Одна из них была пожилая уродливая старуха, напомнившая Роману Бабу-Ягу из русских сказок, а вторая напротив юная девушка, даже можно сказать девочка красоты необычайной. Несмотря на длинную одежду до пят, взору открывался стройный, даже тонкий стан девушки, белая кожа на лице и на кистях рук, длинные черненькие реснички, карие влажные глаза и алые губы. Он представил себе восточную красавицу из сказок Шахерезады. И Роман задумался: какого же цвета у нее могут быть волосы?

Пока он об этом раздумывал, получилось так, что он со своим товарищем перегородили дорогу идущим навстречу женщинам. Женщины попытались их обойти слева, Роман шагнул вправо, и они оказались у него перед самым носом. Татарки потеряли дар речи, только с непониманием и со страхом смотрели на пьяного офицера. Тут офицер выдохнул перегар и сказал: «Уважаемая мадмуазель, разрешите с вами познакомиться. У вас такие чудные глаза». Конечно, будь он в трезвом уме, он ни за что не позволил бы так себя вести. Иван Антонов только стоял рядом и ни черта не мог понять, что нужно этому немцу от женщин магометанок. Тут неожиданно пожилая татарка стала громко кричать и махать рукой на Романа: «Кит, кит, шайтан!»  А молодая практически полностью завернулась в свой цветастый платок, из которого торчали только ее испуганные глаза.

Пока Роман соображал, что делать дальше и глупо повторял: «Пардон, пардон, мадам», откуда - то справа выскочил молодой здоровой татарин в щегольском  темном костюме и, ни слова не говоря,  сильно ударил его кулаком в лицо. И Роман Германович фон Бакен не удержался на ногах, упал и уселся на мостовой. Из разбитой губы потекла кровь, он ее машинально вытер. Иван Антонов стал дергать товарища за локоть, желая ему помочь встать на ноги. И тут до Романа дошел смысл происходящего, что он, потомок славных фон Бакенов, сидит на мостовой посреди сада и является посмешищем для окружающих. Древняя благородная кровь вскипела, ударила ему в голову. Роман резко вскочил на ноги, лицо его злобно исказилось, он выдернул саблю из ножен и, держа ее в руке, крикнул: «Зарублю, гада». Ладно, Иван перехватил руку, а то непременно зарубил бы. А наглый татарин стоит напротив – даже бровью не поведет, в глаза презрительно смотрит. А тут эта старая карга как истошно завопит: «А-а-а!», как – будто он ее собрался рубить! Тут конечно, полиция свистит, городовые со всех сторон сбегаются - как – никак центр города да еще средь бела дня. Так что скандал получился изрядный, на славу и к удовольствию окружающих зрителей.

А дальше читатель сам помнит, что скандал закончился небольшим моционом в ближайшую полицейскую часть. 

               Не успели они туда прийти, как к Зульфие начали приставать сильно пьяный русский молодой офицер, а его товарищ стоял рядом. Русский язык обе татарки понимали не очень хорошо, но чувствовали, что намерения у  офицера скорее всего нехорошие. Да и какие они могут быть у изрядно пьяного мужчины, пристающего к молоденькой девушке?! Тогда Зухра начала махать рукой в сторону офицера и кричать: «Кит, шайтан!». Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы на помощь не пришел молодой татарин, который сразу ударил кулаком обидчика девушки. 

 Ибрагим Сулейманов – здоровый татарин, молодой красавец (именно так звали нашего героя, который так неосмотрительно ударил Романа) был сыном богатого татарского купца-коннозаводчика Гусмана Сулейманова, который поставлял прекрасных лошадей для казенных конюшен. Ибрагиму было только двадцать лет, он обучался в новометодном джадидистиском медресе «Мухамаммадия».  В медресе кроме ислама большинство дисциплин были светскими: арифметика, география, логика, геометрия, всеобщая история и история России, русский язык, восточные языки, психология, педагогика, этика, медицина, юриспруденция и другие предметы. Так что, молодой человек получал довольно качественное современное образование. Семья Сулеймановых жила в Закабанье в двухэтажном большом комфортном доме. У Ибрагима были старший брат Арслан, который учился в Турции и сестра Альфия, которая была уже замужем и проживала с мужем в Оренбурге. Как младший сын, который к тому же еще проживал с родителями, Ибрагим был любимым сыном у родителей. В силу этого был немного избалованным, даже ни сколько избалованным, а мог выкинуть что-то неожиданное, что приводило в изумление окружающих, а тем более родителей. Лет в шестнадцать Ибрагим в тайне от родителей начал бегать по воскресеньям на русско-татарские кулачные бои на льду озера Кабан. Пару раз во время боев ему изрядно намяли бока, но затем он сам научился отлично драться и ориентироваться в беспорядочной свалке тел при жестоких зимних схватках. Поступив в медресе, Ибрагим, конечно же, перестал участвовать в этих опасных зимних забавах, но в случае необходимости смог бы за себя постоять.

            В тот день Ибрагим возвращался с занятий в приподнятом настроении. На улице стояла прекрасная погода, что он решил погулять пешком в саду. Чтобы добраться до сада, Ибрагим также не стал брать извозчика, а добрался пешком. И тут он увидел, что какие-то два пьяных кафира[2] пристают к добропорядочной молодой девушке, шедшей в сопровождении служанки, а один из них даже, кажется, пытается сорвать с нее платок. «Кафир» тянет руки к девушке, из-за этого пожилая служанка на него начала кричать, а девушка стала испуганно еще сильнее заворачиваться в свой цветастый длинный платок. Хотя вокруг везде люди, все делают вид, что ничего не происходит. А прямо напротив сидит студент со своей барышней и даже не смотрит на то, что творится у него прямо под носом. Еще несколько секунд и девушка будет навсегда опозорена: не только не выйдет ни за кого замуж, а даже не будет иметь права жить в доме своего отца. Нужно спешить и быстрее прийти  девушке на помощь, ведь сам Аллах велит помогать слабым и тем кто в беде.

Конечно, не стоило не разобравшись в ситуации и не попытавшись словами усовестить обидчика, бить его сразу кулаком. Ведь иногда то, что мы делаем, потом может отразиться не только на нас и наших окружающих. Но что сделаешь, удар был нанесен и только всемилостивый Аллах остановил руку разъяренного кафира с саблей. А потом сбежались городовые, и теперь всех ведут в зиндан[3]. На справедливый суд надежды нет – ворон ворону глаз не выклюнет.

Придя в полицейскую часть, пристав решил: так как публика попалась «благородная», то нужно разбираться по горячим следам. Офицеров и молодого татарина посадили в камеры, это особенно необходимо было для молодых офицеров – чтобы они быстрее пришли в себя. Пристав Семен Петрович Пружинин был лет сорока пяти, прослужил более десятка лет в армии, а после получения ранения в русско-японской войне поступил на службу в полицию. На своем веку повидал он уже немало, и его трудно было чем удивить. Пристав отвечал за всю организацию полицейской службы на участке: расстановку постов, графики дежурств, проведение занятий с городовыми, первичный розыск по совершенным преступлениям, арест преступников, допрос их сразу после задержания. В его обязанности входили надзор за поведением публики в общественных местах и «пресечение праздных разговоров о высоких особах».

 Семен Петрович вызвал переводчика, чтобы опросить татарских женщин. Татьяна Александровна продолжала возмущаться: «Какое хамство. Просто возмутительно!».  Пристав успокаивал ее: «Тише, тише сударыня. Расскажите по порядку». Услышав ее возмущения, Зухра тоже начала кричать: «Ах, шайтан! Алла сакласын!»[4]. Зубов лишь скорбно вздыхал, и думал о том, чтобы быстрее все закончилось. Он впервые при подобных обстоятельствах попал в полицейскую часть, и хотя он ничего дурного не совершил, все же здесь он себя чувствовал очень неуютно.

Спустя пару часов Семену Петровичу с переводчиком удалось воссоздать примерную картину происшествия. С офицерами понятно: перепились молокососы, протрезвеют - можно отпустить, но сделав, строгое внушение. Ишь, не успели погоны надеть, а уже так бедокурят. А вот с татарином получалось посложнее. С одной стороны ну дал кулаком в рожу, что такого то; но с другой стороны дал то кому - российскому офицеру, да еще при всей публике. Непорядок!!! Тоже молокосос, а сабли не испугался. Вот зарубил бы фон Бакен хренов татарчонка этого, не знаю какой шум был бы, до самой столицы мог дойти. А на чьем участке произошло, на участке пристава Пружинина, куда смотрел, твою мать?! А сейчас журналистам только дай знать, сразу в одно место вцепятся. Пристав посмотрел на икону в углу и перекрестился: «Храни нас всех, Господи Всемилостивый». Ладно, свидетелей, пожалуй, можно отпускать.

Тут Семену Петровичу доложили, что к нему просится какой-то татарский купец.

- Скажи: занят я.

Дежурный сказал, кашляя в кулачок:

- Ваше высокоблагородие, отец задержанного - Гусман Сулейманов. Очень просил принять.

Семен Петрович досадливо морщась:

- Ладно, пусть заходит.

В комнату зашел здоровый высокого роста мужчина, лет пятидесяти, одетый в красивую жилетку и брюки, сшитые из дорогой ткани, на ногах блестели модные ботинки.

Лицо Семена Петровича приняло строгое выражение, и он сразу перешел в наступление:

- Совсем обнаглели! Среди бела дня на людей бросаться, да еще на людей в форме. Все, допрыгался! На Сахалин поедет тачку катать. Раньше надо было воспитывать!

Татарский купчина заволновался, засуетился перед начальством:

- Не губи, ваше превосходительство.  Маладуй, глупий еще. Младший у меня, лубимый сын. Старая жена узнает – сопсем плохой будет.

Волшебным образом на столе у пристава оказались пятьсот рублей ассигнациями. Семен Петрович сначала посмотрел на плотно закрытую дверь, затем взглянул на портрет государя -императора Николая II, висящий на стене, и вполголоса продолжал:

- Да ты что, шельма, удумал! Ты что, думаешь на базаре своем восточном? Ты что слугу государева купить хочешь?!

- Ваше превосходительство, из уважения перед власть, плохой не думай, темный мы, закон не знаем. Очень прошу, пожалуйста. Сыну помоги, отпусти. Старуха мая сопсем умрет.

Таким же волшебным образом перед приставом на столе оказалось еще пятьсот рублей. Семен Петрович снял фуражку с головы, вытер платком вспотевшее лицо, налил из графина воду в стакан и быстро выпил жадными глотками.

Пристав как полицейский с большим стажем, разделял подношения «на сделки с совестью и сделки с самолюбием». Первые имели явные признаки «лихоимства», поскольку налицо была причинно-следственная связь между получением мзды и действиями должностного лица. Во втором случае такой связи не было. С чисто юридической точки зрения «праздничные деньги», поднесенные офицеру полиции, взяткой не являлись, а считались начальством «глубоко укоренившимся в полиции злом», с которым волей-неволей приходилось мириться. С одной стороны этот случай явно относился к первому случаю, но если судить по совести особого преступления не было – вояки сами нарывались и позорили честь русского офицерства. Жалованье пристава составляло 1 400 рублей в год, плюс 700 рублей «столовых». 2 100 рублей вроде солидная сумма, а если поделить на двенадцать месяцев, то в месяц получалось 175 рублей – не такие уж большие деньги. А тут получить сразу тысячу за раз и почти не нужно нарушать закона.

Семен Петрович  спрятал деньги, сочувственно посмотрел на татарского купца и молвил:

- Понимаю. Сам отец – троих воспитываю. Нисколько не ценят отеческих трудов – старший учится в университете на юридическом факультете, а сам стесняется, что у него отец в полиции служит. Скотина – никакой благодарности! Что за время – все с ног на голову переворачивается! Куда Рассея катится?! Ладно, сердце у меня жалостливое. Завтра выпущу – пусть ночью в камере клопов покормит, над поведением своим подумает.

Гусман Сулейманов взглянул на пристава жалостливо, и на столе появилось еще пятьсот руб. ассигнаций:

- Ваше превосходительство, очин прашу. Старуха сопсем плахуй. Отпусти сына, сам накажу.

Пристав совсем взмок, лицо его приняло страдальческое выражение, где отражалась мысленная борьба взять или не взять еще:

- Слушай, мы же уже договорились. Я что у тебя денег прошу?! Сказал же: завтра отпущу – порядок есть порядок.

Однако, татарин положил на стол еще пятьсот руб. и продолжал настаивать:

- Отпусти, сейчас сапсим. Старуха спать не будит. Пожалуйста, отпусти, очин прашу.

Пристав, наконец, решился взять деньги, спрятал их и сказал строго тоном не терпящим возражений:

- Хорошо. Иди на улицу. Жди около входа. Сейчас он выйдет.

Гусман Сулейманов начал кланяться, продвигаясь задом к двери:

- Ой, спасибо. Гаспадин генерал, век благадарить буду, спасиба. Аллах дай здоровья.

Когда татарин вышел из кабинета, Семен Петрович громко позвал дежурного:

- Потапов!

В кабинет забежал молодой полицейский офицер:

- Слушаю, ваше высокоблагородие!

Пристав кашлянул в кулачок и сказал:

- Ты этого татарчонка отпусти, ну, Ибрагимку Сулейманова. Пусть идет к чертям собачьим.

Потапов удивился:

- Как же, даже не допросили. Ведет себя дерзко.

- Да, выпустить. Не до него сейчас. Пусть убирается в свою татарскую слободу, и носа оттуда не показывает.

Потапов щелкнул каблуками:

- Есть, ваше высокоблагородие.

Пристав поморщился, достал из кармана десятку и протянул младшему офицеру.

- Вот тебе, братец, премия тебе за хорошую службу из спецфонда, выпьешь после дежурства.

- Благодарю, ваше высокоблагородие. Разрешите идти.

- Иди. Да, сопляков офицеров выпустим утром - когда протрезвеют. Проведу сам с ними утром воспитательную беседу.

- Есть.

По внешнему облику и бытовому укладу Казань в начале XX столетия была типичным волжским городом, особенно оживленным в весенние и летние месяцы. Бесконечные гужевые обозы с различными грузами и товарами тянулись по дамбам, соединяющим пароходные пристани Устья с городом. Основной путь в центр, к рынкам лежал через главную Проломную улицу. На каждом ее углу были расположены магазины, рестораны, чайные, трактиры, переполненные грузчиками и праздношатающимися людьми. Улица была забита подводами, извозчиками, звенели трамваи, гудела многолюдная толпа, кричали лотошники, шла оживленная торговля на толчке, вещевом рынке "сорочка" около гостиного двора.

Город резко делился на несколько частей. Первая часть города, центральная, была преимущественно с русским населением. Она находилась на плоской клинообразной возвышенности, начинающейся от Арского поля или от Академической слободы и оканчивающейся крутым обрывом у конца кремлевской крепости. С восточной стороны вдоль берега реки Казанки эта возвышенность выдавалась довольно высоким крутым склоном горы, и прорезалась в разных местах более или менее глубокими оврагами. Таким образом, вся высокая центральная часть города была расположена на нескольких холмах. Здесь было множество церквей и колоколен. Эта часть города была сравнительно благоустроена, особенно те улицы, где проживали аристократическая знать и буржуазия. Здесь применялось электрическое освещение, здесь находились богатые особняки, дворянские и купеческие клубы, театр, торговые дома и пассажи, фешенебельные номера и гостиницы с роскошными ресторанами, купеческий бульвар вокруг Кремля. В этой части города располагались городские сады: Черное озеро, Эрмитаж, Панаевский, живописная загородная роща - русская Швейцария.

Другая часть Казани, так называемая Старо-Татарская слобода, была населена в основном татарами. Эта часть города отличалась своеобразным национальным колоритом: мечети, стройные минареты с врезающимися в небо иглами, многолюдные оживленные и шумные татарские базары, особенно Сенной с множеством ашханэ[1], где готовили национальные кушанья, с небольшими приземистыми полутемными лабазами и торговыми лавчонками. Улицы были застроены деревянными домами на высоких каменных цоколях, с резными наличниками. Глухие заборы и ворота ярких цветов украшались затейливым татарским орнаментом. На Московской, Екатерининской и других улицах выделялись "модные" особняки татарской буржуазии и купечества.

В Забулачье обосновывались большей частью мещане, ремесленники. Большинство улиц здесь не имело мостовых. Весной и осенью на них была непроходимая грязь, не было ни электричества, ни водопровода, ни канализации. Дома и улицы освещались керосиновыми лампами и фонарями, жители пользовались водой из грунтовых колодцев и озера Кабан.

Была и третья часть города - рабочие окраины, слободы и слободки, разбросанные вокруг промышленных предприятий, где в темных бараках и избенках, глотая дым и копоть фабрик и заводов, в сильной нужде и в грязи ютились рабочие со своими семьями. Численность рабочих в городе на тот период насчитывала около 20 тысяч человек. Самыми крупными предприятиями в городе являлись стеариново-мыловаренный завод братьев Крестовниковых, текстильные и кожевенные заводы и фабрики Алафузова и Казанский пороховой завод. На этих предприятиях трудился каждый второй рабочий. При официально установленной максимальной продолжительности рабочего дня в 11,5 часов, рабочий день на большинстве предприятий Казани длился 12-14 часов. Однако наиболее дальновидные предприниматели стремились улучшить условия жизни своих рабочих. Так, при заводе Крестовниковых действовали больница, школа для детей. Алафузов пожертвовал средства на строительство зданий женской рудельной школы, больницы для рабочих в Адмиралтейской слободе. Но в силу ряда причин положение рабочих продолжало оставаться тяжелым.

Развитию промышленной и торговой деятельности в крае способствовало открытие в начале   90-х годов ХIХ столетия движение поездов от Москвы до Свияжска и от Казани до Зеленого Дола. В 1913 г. вступил в строй железнодорожный мост через Волгу, построенный к юбилею 300-летия царской династии Романовых, и в честь этого названный Романовским мостом.

С Казанской пристани ежегодно отправлялось до трех тысяч судов с товарами на сумму свыше 10 миллионов рублей. В центральные районы России и за границу Казанская губерния отправляла ежегодно почти 15 миллионов пудов хлеба. Недавно татарские купцы открыли в Казани контору по торговле с Берлином и Лондоном.

Предместьями города являлись деревни Борисково, Горки, Ометьево, Новая Пановка, село Воскресенское.

К описываемым событиям Казань была самым крупным городом Поволжья с населением около 206 тыс. человек. По национальному составу население города было следующим - 70 процентов русских, около 22 процентов татар и около 8 процентов жителей других национальностей.

По социальному составу мещане составляли 37,5% населения, крестьяне - около 23%, военное сословие - 19%, ремесленники - 6%, купцы 4,3%, почетные граждане - 1,3%, дворяне потомственные и личные - по 2,3%. Численность чиновников правительственных учреждений превышала три тысячи человек.

По религиозному признаку православных христиан было около 80 % всего населения, мусульман - около 15 % (менее чем татар, частью уже крещеных); довольно много было старообрядцев. Были в городе также иудеи, католики и протестанты - лютеране.

Во время революции в 1905 г. в Казани, как и по всей России, появились партии: левые, либеральные и правые.

Левые традиционно: социалисты-революционеры (эсеры), социал-демократы: большевики и меньшевики. Здесь кроме центральных партий к ним примыкали местные организации, в том числе и татарские: Хусаин Ямашев, Г. Кулахметов, Ибрагим Ахтямов близкие по взглядам к социал-демократам. К эсерам относились Гаяз Исхаки, Шакир Мухамедьяров.

К либеральным относились конституционные демократы (кадеты) и октябристы. Лидерами местных организаций являлись профессора Казанского университета, а из татар к ним примыкали Юсуф Акчура, Саидгерей Алкин.

На правом фланге находились различные монархические партии и организации, среди которых были и черносотенные организации.

Кроме них появилось много национальных организаций, самое крупное из которых «Союз мусульман», лидеры выше упоминавшиеся Юсуф Акчура, Саидгерей Алкин, близкое по политической программе к партии кадетов, но еще выдвигавшее требование национально – культурной автономии.

«Союз мусульман» также был представлен в  Государственной Думе в мусульманской фракции. К работе Государственной Думы отношение в обществе было различное: от восторженных, полных надежд на дальнейшее развитие российского парламентаризма до критически - враждебных оценок. А у большинства народа отношение было просто безразличное. В стихотворении «Государственная Дума» Габдулла Тукай пишет: «Ах ты, Дума, Дума, Дума, мало дела, много шума».  В действительности, думская трибуна впервые за многие столетия дала возможность открыто высказываться по наболевшим вопросам страны. Что уже было большим достижением в политической жизни России. Другое дело, что царь Николай II и правительство мало прислушивалось к голосу представительского органа. Так или иначе, думские депутаты активно выступали по животрепещущим вопросам. К примеру, секретарь мусульманской трудовой группы Калимулла Хасанов при выступлении по крестьянскому вопросу показал с трибуны хлеб, которым питались его односельчане, более похожий на глину, перемешанную соломой, уличал власти в бездействии и воровстве. Недовольные его выступлением депутаты-черносотенцы и монархисты начали освистывать Хасанова и кричать: «Убирайся в Турцию со своими татарами». В ответ депутат произнес слова, сделавшие его знаменитым: «Мы родились на этой земле, здесь мы живем и будем жить вместе с русским народом!». 

Гусман Сулейманов безразличным взглядом скользнул по огромным золотым настенным часам, висящим сверху на стене кабинета (эти дорогие заграничные часы от известного мастера были предметом особой гордости купца). Стрелки часов показывали двадцать минут десятого.  Гусман провел почти бессонную ночь, только немного поспав перед самым утром. Вчерашнее происшествие с сыном никак ему не давало ему покоя. Жалко было даже не денег, хотя деньги были отданы огромные – для кого-то это целое состояние. Гусман понимал, что не так он воспитал сына – избаловал его. Вместо того чтобы вникать в торговые дела – таскается в это «передовое медресе». Говорили же ему люди, что до добра это не доведет, медресе это безбожное. После долгих размышлений и сомнений, Гусман решил отправить Ибрагима к зятю в Оренбург на несколько месяцев, а потом видно будет. А осенью можно будет организовать для него какое-нибудь дело, чтобы не бездельничал  и ерундой не занимался. Очень не хотел Гусман расставаться с сыном, и старуха его начала плакать, но что же делать?!

Утром он позвал сына в свой кабинет для разговора. Гусман начал:

- Ну что, улым[1], скажешь?

Ибрагим опустил голову в пол и молчал. За ночь он понял, что погорячился, осознал в каком опасном положении находился, но в силу своего упрямства не говорил ни слова. Кроме того, Ибрагим узнал какие большие деньги заплатил за него отец в полиции, но не знал как исправить последствия своего поступка. В силу своей молодости он не понимал, что своим раскаянием и извинением перед отцом принес бы ему хоть какое-то моральное облегчение.

Гусман сказал:

- Вот что, сынок. Не к добру это твое медресе. Поедешь к мужу Альфии в Оренбург, поживешь там до осени. Я ему все объясню в письме. Сегодня же соберешь вещи, а завтра поедешь.

- Хорошо, папа, – еле буркнул Ибрагим.

В кабинет, медленно хромая, вошел пожилой слуга по прозвищу Гарипжан[2]. Он в молодости на конюшне Сулеймановых упал с лошади, сломал ногу и остался на всю жизнь калекой. Тогда отец Гусмана забрал его прислуживать к себе в дом, так как на конюшне или в деревне он больше не мог работать. Имени его уже никто не помнил, а все звали его Гарипжан.

Слуга сказал:

- Гусман-эфенди[3], пришел Закир-хазрат с двумя сыновьями, просит вас принять их.

Гусман задумался: «Странно, пришел Закир-хазрат в столь раннее время; что же ему от меня понадобилось так срочно. Неужели ему нужны деньги? Что он хочет просить: пожертвование или в долг? Скорее всего, пожертвование, шайтан бы его забрал со всеми его детьми! Дать или не дать? Вчера только вон сколько ушло на вызволение своего оболтуса. Если не дать, то потом слухи пойдут: такой богатый и уважаемый человек и не дал пожертвование мулле как учит Коран. Нет, не давать нельзя, к сожалению. Так сколько же дать, сколько дать?! Ладно, будет видно в ходе разговора».  И еще, Закир – хазрат, безусловно, был человек уважаемый, но ходили про него слухи, что он в приятельских отношениях с одним русским священником, что впрочем, к данному делу отношения большого не имело. Гусман сказал ожидавшему слуге:

- Гарибжан, ну что ты стоишь?! Иди, проводи их скорее в гостиную. Дай распоряжение, чтобы принесли горячий самовар, угощение. Я сейчас подойду.

Слуга повернулся и, медленно шагая, вышел из комнаты.

Отец с сыном тоже поспешно вышли из кабинета. Купец запер свой кабинет и сурово проговорил сыну:

- Можешь идти к себе.

Ибрагим кивнул: «Хорошо, отец» направился к двери, хотел выйти и встретился нос к носу с Закир – хазратом. Закир – хазрат обратился к хозяину дома:

- Уважаемый, Гусман-эфенди, разрешите своему сыну тоже остаться.

- Хорошо. Если вы просите, то пусть, конечно, остается. Проходите, садитесь, гости дорогие.

Закир – хазрат вошел в гостиную вместе с двумя молодыми людьми – один среднего роста лет двадцати восьми, другой ростом повыше лет двадцати трех, но гости садиться не спешили, пока Гусман любезно не пригласил:

- Прошу садиться, гости дорогие.

Мулла с сыновьями сели напротив купца на мягкую удобную софу покрытую красивой дорогой тканью. Служанки быстро принесли большие тарелки с пирогами и сладостями, подали гостям и хозяевам дома ароматный чай в фарфоровых пиалах.  Гусман взял свою пиалу, подул на горячий чай, но отхлебнуть из нее пока не решился. Вместе с тем он внимательно ждал, что скажут гости. Наконец Закир – хазрат начал свою речь:

- Пусть Аллах Всемогущий наполнит благословениями твой дом уважаемый Гусман-эфенди, пусть твои дети станут твоим утешением в старости. Я со своими сыновьями Мансуром и Гаязом пришли поблагодарить вас и вашего сына за то, что он вчера защитил честь моей дочери.

- Я благодарю вас уважаемый, Закир-хазрат, что посетили наш дом. Понимаю, за что сына благодарите, а меня за что – меня же там не было.

- Вас в первую очередь уважаемый за то, что воспитали такого сына, который жизнью рискуя, не смотря ни на что, пришел на помощь моей дочери. Теперь я и мои сыновья ваши должники.

«Да, даже не представляете какие! Хорошо, что денег просить не будут! Фу, даже от сердца отлегло. Жалко только - эти деньги вам не предъявишь!» - подумал про себя Гусман, но вслух сказал:

- Да, что вы, уважаемый Закир-хазрат. Он всего лишь выполнил свой долг мусульманина – защитил правоверную девушку от кафира.

- Тем не менее, мы ваши должники до конца жизни.

- Давайте, гости дорогие, прошу вас, угощайтесь. Берите сладости.

Напряженная обстановка за столом немного разрядилась, постепенно началась непринужденная беседа между Гусман-эфенди и Закир-хазратом, их сыновья почтительно слушали разговор старших.

                                                                II

Утро в семье Шакировых – работников стеариново - мыловаренного завода братьев Крестовниковых, началось как и всегда очень рано. Все в рабочем бараке проснулись от протяжно - длинного гудка завода. Старший сын Ахмет – двадцати трехлетний детина повернулся на другой бок, на узкой деревянной лавке, открыл глаза и коротко выругался: «Эх, шайтан бы все это забрал!» Его мать, по виду женщина лет пятидесяти, хотя на самом деле ей было только сорок один, Суфия сказала:

- Эх, сынок, не ругайся! Аллах все слышит!

-  Он за нищими и бедными смотрит, что они делают и как их наказать! А богатым все можно. А ты тут все пашешь, пашешь на этих баев[4], не разгибая спины, и так до конца жизни, пока ноги не протянешь! А Аллах ничего этого не видит и слышит.

- Тихо ты, дурак! Зато другие за стенкой все слышат и начальству донесут! – прервал спор отец Ахмета - Сабир, мужчина лет сорока семи, который сразу после гудка встал с постели, быстро намотал на ноги портянки, натянул старенькие кирзовые сапоги и начал собираться на работу.

- И давай, быстрее пошевеливайся, а то опять на работу опоздаешь. Что у тебя от зарплаты останется после штрафов?! – поторопил он сына.

- Давай, сынок, собирайся уж! – сказала Суфия и захлебнулась в долгом грудном кашле.

Дальнейшие сборы мужчин проходили в полной тишине.

Семья Шакировых семнадцать лет назад уехала из своей родной деревни Отары, потому что земля больше не могла прокормить их. Сабир за очень небольшую цену продал свой участок земли площадью почти шесть десятин и старый отцовский дом богатому соседу Хамиту. Продал недорого, ниже своей стоимости, так как накопились долги по выплатам казне за землю, а вернее, потому что никогда не умел торговаться. Вырученные деньги покрыли долги, немного осталось для того чтобы уехать в Казань и там пожить первое время. Сабир с женой Суфией поступили на завод братьев Крестовниковых, а маленький Ахмет целыми днями бегал по грязному, пыльному рабочему бараку.

Сабиру нравилось копаться в различных механизмах станков, поэтому вскоре начал работать слесарем-наладчиком станков, а вот его жене пришлось идти работать в самый вонючий – мыловаренный цех завода. С раннего утра до позднего вечера приходилось ей стоять возле чанов, где варились различные компоненты мыла и вдыхать в себя весь этот смрад, который стоял в цеху. И вообще, со стороны казалось, что завод братьев Крестовниковых стоял на краю города как отдельная зловонная яма, как отхожее место в крепком крестьянском хозяйстве. Если кто-либо оказывался по каким-либо делам рядом с заводом, то он старался покинуть быстрее это место, потому что не мог дышать этим воздухом. А какого приходилось здесь работающим?! Дети у Шакировых, когда они стали работать на заводе, почему-то больше не заводились.

Когда Ахмету исполнилось лет двенадцать, то ему тоже нашлась работенка на заводе, хотя трудная, мало оплачиваемая, но все же работа. С семнадцати лет он начал работать в свечном цехе, где пригодилась его сила и умение обращаться со станком. В свечном цехе, в отличие от мыловарного, не стоял такой запах, но скользкие бетонные полы были все в парафине. Огромным усилием ударная часть станка поднималась, потом с чудовищным грохотом она падала к полу, и из станка выпадали готовые свечи. Этот грохот весь день, как кувалдой бил по голове, что к вечеру начиналась невыносимая головная боль, очень быстро испортился слух.

А три месяца назад сильно заболела Суфия. Кашель и до этого появлялся время от времени, а сейчас начались постоянные приступы кашля, от которого отхаркивалась кровь. Вначале была несильная температура, болела голова. Суфия неделю еще походила на работу, а потом слегла. Заводской доктор Рогов Василий Петрович молодой парень, лет двадцати шести, осмотрев ее, сказал со здоровой долей цинизма: «Работать тебе здесь, мать, больше нельзя! Загубила ты свои легкие в мыловарке. Мог бы, конечно, посоветовать тебе ехать лечиться в Альпы, горный воздух будет тебе как раз в самый раз полезен или хотя в Крым – тоже неплохо. Только это все как, я понимаю, невозможно, поэтому езжай-ка ты, мать, хотя бы в деревню, все никак воздух другой, чем здесь». Но Сабир не мог ехать в деревню и не мог отправить Суфию одну куда-нибудь к знакомым, родным. Была бы еще здоровая - куда ни шло, а больную – да кому сейчас нужен лишний рот?!  Поэтому она продолжала лежать на старой железной скрипучей кровати в рабочем бараке в своей комнатенке и потихоньку угасала.

Каждое ее утро после пробуждения начиналось с чудовищного приступа кашля, и только к вечеру кашель успокаивался. После того как муж и сын ушли на работу, Суфия вспоминала свое детство с родителями, свою деревню, зеленую траву, речку, лесок; потом ей вспомнилось начало семейной жизни с Сабиром, потом как родился их первый и единственный ребенок – Ахмет. Затем в поисках лучшей жизни они переехали в Казань, устроились на работу и долгих семнадцать лет каждый день только – завод, завод, завод и ничего! Жизнь в деревне, конечно, тоже была нелегкой, но это была родная среда, где ее предки жили сотни лет, а работа и жизнь на заводе за полтора десятка лет высосала из нее силы, здоровье; превратила из цветущей молодой женщины в умирающую бессильную старуху. Суфия лежала на своей постели и плакала, но что это могло изменить?!

Бузыкин в тот вечер долго ругал свою дочь за то, что она завела сомнительные знакомства:

- Все баста! Хватит тебе, девка, давно шалишь уже! Замуж тебе пора! Все, буду искать тебе достойного человека.

Сначала Татьяна Александровна кричала, потом расплакалась, но ничего не помогало, отец был неумолим:

- Все! Не буду больше терпеть, и так уже на шею села. Не для того я тебя растил, чтобы такой-то охламон мозги запудрил тебе и забрюхател. Что женихов тебе вокруг мало что - ли?!  Ты у меня девка справная, красотой Бог не обидел, приданого хорошего я тебе дам. Все готовься, да не дури у меня там, чтобы перед людьми меня лицом в грязь не уронила!

- А я назло тебе папенька сделаю. Не надо мне никого! – продолжала перечить отцу Татьяна Александровна.

- Я тебе сделаю! Смотри у меня! – крикнул Александр Алексеевич и стукнул кулаком по столу.

Дочь убежала в свою комнату и всю ночь проплакала в подушку.

Отец свое слово сдержал, Татьяна Александровна была посажена под домашний арест, из дома никуда не выпускалась. От Андрея Николаевича никаких вестей не было, и он сам, естественно, в их доме не появлялся. Вот такая началась у Татьяны Александровны «веселая» жизнь. Она с ужасом ждала, как отец приведет к ней домой какого-нибудь толстого бородатого неотесанного, но гордого собой и своим делом купчину. Но обещанный отцом купчина все еще не появлялся. Татьяна Александровна за это время понемногу начала успокаиваться. Ей уже стало казаться, что отец отошел, и скоро все вернется на круги свои.

И вот вечером 27 июля, когда Татьяна Александровна совсем уже про все забыла, отец ей сказал: «Чтобы завтра к трем часам вся нафуфыренная была. Жаних приедет тебя смотреть - молодой Свешин Петр Фролович. Не то что ты дура, в Англии учился - икономику изучал. Год назад вернулся из-за границы, и сейчас они с отцом такие дела проворачивают. Знала бы ты, сколько мне пришлось в купеческом клубе ему в карты проиграть, прежде чем уговорил его к нам прийти. Чтобы завтра к трем часам наряженная была и не вздумай, как всегда какую-нибудь дурь свою за столом болтать!»

Татьяна Александровна возмутилась:

- Да я лицо себе раскрашу сажей как у трубочиста и пальцем в носу буду сидеть ковырять!

- Я тебе буду сейчас! Марш в свою комнату и готовься на завтра гостя встречать! - резко отрезал отец. Дочь уже узнала, что в такие минуты лучше с отцом не спорить, обиделась и ушла в свою комнату.

Пока у людей происходили свои маленькие трагедии, в мире собирались большие грозовые тучи, и начиналась одна огромная катастрофа, которая в скором времени всех заденет каким-либо образом – первая мировая война!!!

28 июня 1914 г. в Сараево во владениях Австро-Венгрии студентом Гаврилой Принципом был убит наследник австрийского престола эрцгерцог Франц Фердинанд вместе со своей женой. Гаврила Принцип по национальности был сербом, а гражданство имел австрийское. Появился более-менее подходящий повод для Австро-Венгрии напасть на Сербию. В жарком месяце июле возник еще более жаркий политический кризис. 23 июля правительство Австро-Венгрии предъявило Сербии заведомо невыполнимый ультиматум: провести расследование и навести порядок в Сербии силами австрийских войск.

Тревога из пыльных дипломатических кабинетов через газеты хлынула в умы людей. Никто еще ничего не знал, но во всех мировых столицах люди метались, нервно-возбужденные предстоящими событиями. Германия начала проводить скрытую общую мобилизацию. Россия привела в боевую готовность армейские корпуса, стоящие на границе с Австрией. 25 июля Сербия дала ответ на австрийский ультиматум, в котором согласилась на принятие 9 пунктов из 10, и только один пункт отклонила; тот, где предлагалось навести порядок в Сербии силами австрийских войск. В ответ сербский посол был выслан из Вены.

В такое неустойчивое равновесие пришла обстановка в мире всего лишь за один месяц. Но еще почти никто не догадывался, что ждет мир впереди, в ближайшие четыре года.  

Ровно в назначенный час в доме Бузыкиных появился гость. Татьяна Александровна, несмотря на обещание намазать лицо сажей, тщательно привела себя в порядок, одела одно из своих лучших туалетов. Хозяин дома был рад приходу гостя, не скрывал этого, а наоборот, даже старался, как можно больше это продемонстрировать. Татьяна Александровна держала себя скорее равнодушно: ее вежливость стояла ровно на границе с холодностью. Гость напротив ее ожиданиям оказался молод – лет двадцати пяти, красив (когда же еще быть красивым, как не в молодости), одет в изящный темный костюм, носил пенсне. При знакомстве он мило поцеловал даме ручку. Иначе говоря, своей внешностью, одеждой и манерами производил впечатление культурного и образованного человека. Видимо, не зря Петр Фролович пять лет провел в Великобритании, учась в Оксфордском университете. Все сели за богато накрытый стол в честь дорогого гостя. За столом разговор не мог обойти вниманием тревожные события, происходящие в Европе. Петр Фролович сказал Александру Алексеевичу по этому поводу следующее:

- Я не могу с точностью сказать, уважаемый Александр Алексеевич и очаровательная Татьяна Александровна, будет война или не будет, но если она начнется, то это будет такая бойня, которой мир еще видел. Наполеоновские войны прошлого века за мировое господство покажутся по сравнению с ней детскими игрушками. Человечество за сто лет сделало такой скачок в науке, техническом развитии, в различных видах оружия. И я повторяю вам, это будет кровавая бойня. И не нужно верить нашим или заграничным генералам, что все закончится в течение трех месяцев. Главным врагом в этой войне будет не Австрия, а Германия. За последние пятьдесят лет Германия сделала огромный рывок в своем развитии, и рывок именно в политической и военной сфере. В 70-е года прошлого столетия она так легко разгромила армии Дании, Австрии и Франции. Ладно с этой Данией, а Австрия и Франция - это ведь были одни из ведущих европейских стран. И предстоящая война будет проходить ни столько между армиями воющих стран, а сколько между их экономиками. Чья экономика окажется крепче, тот и выиграет эту войну. Поэтому я вам, уважаемый Александр Алексеевич, советую: если у вас есть в банке сбережения, то заберите их в виде золота. Я думаю, не пройдет и пару месяцев, как воющие страны вынуждены будут отменить у себя золотой стандарт – когда бумажные деньги свободно обмениваются на золото. А бумажные деньги обесценятся. Так что, если у вас есть деньги в банке, советую  забрать ЗОЛОТОМ.

- Ну, Петр Фролыч, страсти рассказал, аж душе страшно стало, Христос помилуй. Да не будет, я думаю, этого. Ну, самое большее: побомбят австрияки Белград. Наши им пальчиком погрозят, и все остановится.  

- Дай Бог, Александр Алексеевич, чтобы так было. Но если это случится, то я думаю, что возможно, это будет последняя война на земле, ибо настолько люди будут потрясены ее последствиями, что потом уже войн не будет. Человечество просто может уничтожить себя.

После этого разговора за столом возникла гнетущая тишина, каждый обдумывал предстоящие события, если они сложатся наиболее неблагоприятным образом. Наконец, Татьяна Александровна решилась нарушить молчание, ей не терпелось узнать мнение гостя о мучающем его вопросе как достичь счастья для всего человечества.

- Петр Фролович, разрешите вам задать один вопрос, который не дает мне покоя, - начала Татьяна Александровна. Бузыкин когда это услышал, то сморщился как от зубной боли.

- Конечно, сударыня. Я вас слушаю, - учтиво улыбнулся Свешин.

- Вот вы, Петр Фролович, видно человек образованный, в Англии обучались, скажите мне, пожалуйста, как человечество может стать счастливым?

- Татьяна Александровна, любезнейшая, - немного растерялся гость, призадумался, и сам потом спросил - Вопрос слишком абстрактный, скажите, пожалуйста, что конкретно вас интересует?

- В мире столько несчастий, несправедливостей, войн, - продолжала объяснять Татьяна Александровна – Ладно, Бог с ним, с войнами, несчастьями, а вот богатые эксплуатируют бедных, а бедные стонут под их гнетом, богатые еще больше богатеют, а бедные еще больше беднеют. Неужели человечество не может построить такое общество, где все по справедливости, нет ни богатых, ни бедных. Даже войны происходят из-за человеческой жадности, когда одни хотят отобрать что-то у других. Ведь человеку не нужно так много, богатые имеют много излишеств, а бедные не имеют даже самого необходимого. Можно сделать всем по справедливости, всем поровну. Не знаю как вы меня поняли, вот это меня мучает. А вам бы только ваши пароходы, деньги и прочие доходы! – в конце объяснения уже совсем резко закончила Татьяна Александровна, замолчала и обиженно опустила голову.

- Да не слушайте вы ее, блажь в голове у девки, - начал оправдываться Александр Алексеевич и гневно смотрел на дочь.

- Что вы, ничего страшного, даже очень хорошо, что человека такие вопросы мучают, - начал говорить Петр Фролович, до этого с улыбкой наблюдавший за девушкой. И продолжил – Вы немного путано объясняли, Татьяна Александровна, но главные мысли я у вас вроде понял. Я согласен с вами, что все люди в обществе должны обладать одинаковыми правами и быть равны перед законом. Но все люди рождаются и вырастают с разными способностями, и как справедливо, что не все люди могут быть художниками и музыкантами, так же не все могут быть купцами и промышленниками. У каждого человека свои способности и предрасположенность к чему-то. Также один человек может быть лентяем и пьяницей, а другой трудолюбивый и трезвый. И естественно, что уровень жизни у трудолюбивого и трезвого будет лучше, чем у лентяя и пьяницы, и никак они не будут равны.

- Складно же у вас получается: значит бедные сами виноваты, что у них ничего нет, только потому что они все лентяи и пьяницы, а не потому что, богатые заставляют их работать за кусок хлеба, а сами все больше богатеют? – резко прервала рассуждения Свешина Татьяна Александровна.

- Танька, перестань меня перед гостем позорить! – взорвался хозяин дома и начал кричать на дочь.

- Александр Алексеевич, Татьяна  Александровна, давайте успокоимся, мы просто обмениваемся своими точками зрения по интересующемуся нас вопросу. Пожалуйста, давайте рассуждать умом, а не эмоциями. Я с вами согласен вопрос очень важный. Разрешите мне закончить свою мысль, - продолжил рассуждения Свешин – Татьяна Александровна, я с вами согласен, что рабочие – вчерашние крестьяне, покинувшие недавно свою деревню, трудятся в очень нелегких условиях на заводах и фабриках. Я думаю, что хозяева заводов и фабрик должны улучшать быт проживания рабочих, потому что пока только квалифицированные рабочие могут позволить себе жить на квартирах или снимать комнату, должны оборудовать больницу для рабочих, хорошо бы открыть школы для детей рабочих, а для самих рабочих организовать библиотеку. И многое из этого на заводе моего отца уже сделано. Если это не делать, а развитие производства страны требует открытия еще большего количества заводов и фабрик, увеличится число рабочих страдающих от нужды, и потом может произойти социальный взрыв. И тогда не поздоровится самим хозяевам заводов, но и рабочие от этого не выиграют, и государство понесет урон.

- Вы говорите про революцию! - восторженно вскричала Татьяна Александровна, - Но тогда наступит конец эксплуатации угнетенных, все будут счастливы. И зачем нужно такое государство, где, как вы сказали сами, люди не обладают одинаковыми правами и одни угнетают других?! Отдать на слом такое государство, а взамен люди построят справедливое,  без оков угнетения!

- Эх, Татьяна Александровна, молоды вы еще и горячи, - отвечал Свешин – Вот представьте: у вас есть дом, он не очень хороший, у него есть недостатки, но вы в нем живете. Он защищает вас от дождя, снега и холода. Вы его сломали, остались на улице и неизвестно когда и из чего построите новый дом; вам нужно где-то спать, есть, пить. Если так трудно дом сломать и построить новый, что уже говорить про государство? И кто определит как его построить справедливо?

            - Но если людей угнетали, то они как раз научатся как не угнетать других. Даже в Писании сказано: «Не делайте другим того, чего себе желаете!» - продолжала доказывать свое Татьяна Александровна.

            - Если людей угнетали, они научатся только тому, чтобы самим угнетать других, - ответил Свешин. – А войны  будут происходить до тех пор пока, будут существовать различные государства и, соответственно, различные государственные интересы. Каждое государство будет защищать свой суверенитет и свои интересы. В скором будущем, возможно, когда будет только одно объединенное государство человечества, то войны прекратятся.

            - А я думаю, что произойдет революция сначала в одной какой-то стране, а потом еще в одной стране, а потом в еще одной и так по всему миру случится одна мировая революция. И будет одно единственное, справедливое государство в мире, где не будет угнетения одних людей другими, - отвечала девушка.

            - Я как вижу, барышня, у вас свои убеждения, а у меня свои. Я уважаю ваши убеждения, но все же вынужден оставаться при своих, - Свешин решил выходить из спора, который ему уже изрядно надоел.

            Татьяна Александровна, почувствовав, что гость уже не хочет спорить, решила все же попытаться его продолжить:

 – Хорошо, допустим, что случилось так, как вы мечтаете. Одновременно все хозяева заводов и фабрик решили улучшить жизнь своим рабочим, построили им хорошие дома, больницы, школы, библиотеки. Хотя я не могу представить, чтобы хозяева добровольно отказались уменьшать свою прибыль, но все же допустим, что они это сделали. Но и в этом случае хозяева остаются богачами, пользуются всеми благами, которое дает богатство, а рабочие только работают за кусок хлеба, пусть и с маслом и с вареньем, и живут более в комфортных коморках. Опять несправедливость, опять неравенство!

- Извините меня, Татьяна Александровна, но никто не обещает рабочему, что он будет богатым, если он идет работать на завод или фабрику. Работа ему должна давать, действительно, кусок хлеба, иногда может быть хороший кусок хлеба, крышу над головой, но не более. И справедливо, что все сливки достаются фабриканту, потому что он вкладывает туда все свое время, свои деньги, ночами не спит, а думает о своем деле. И не все достигают богатства, каждый год многие разоряются, остаются без ничего. Богатство – это плата за риск, предпринимательство, за организацию своего дела, за трудолюбие, наконец, - в свою очередь уже сильно разгорячился Петр Фролович.

- Вот и вылезло ваше эксплуататорское мышление, как вы его ни прятали, а все равно вылезло, - радостно констатировала Татьяна Александровна – А если у человека нет денег, как ему организовать свое дело?! А может человек не хочет своего дела? Не хочет он эксплуатировать своих ближних и на этом наживаться. И что, он теперь не имеет право на человеческое существование в вашем обществе?

- Как я уже говорил, у вас свои убеждения, а у меня свои. Будем уважительно относиться к взглядам друг друга, - сухо сказал Свешин. А потом он продолжил, глядя на хозяина дома:

- Извините, Александр Алексеевич, вынужден откланяться – дела. Спасибо за радушный прием.

Гость спешно и скомкано попрощался с Бузыкинами и уехал. В доме между отцом и дочерью повисла тягостная тишина.

               К сожалению, надежда Александра Алексеевича, как и большинства обычных  мирных граждан во многих странах, на мирное разрешение конфликта между мировыми державами не оправдалась.

28 июля, когда еще никто знал, что произойдет в скором будущем, Австро-Венгрия объявила Сербии войну. 29 июля сербская столица Белград, которая находилась прямо на северной границе страны, была подвергнута артиллерийской бомбардировке со стороны пограничной австрийской крепости Землин. 30 июля, в ответ на нападение Австрии на Сербию, государь Николай II утвердил указ о всеобщей мобилизации. 1 августа Германия потребовала от России отменить указ о всеобщей мобилизации. Получив отказ на данное требование, германский посол вручил ноту министру иностранных дел России, в которой Германия с 1 августа объявляла о состоянии войны с Россией. Акт германского правительства стал началом цепной реакции.

3 августа Германия объявила войну Франции. 4 августа, в свою очередь, Англия объявила войну Германии. А 6 августа в войну с Россией вступила Австрия. Так началась великая бойня в истории человечества, которая потом будет названа первой мировой войной.

            Известие о начале войны в России была встречено в российском обществе большим патриотическим подъемом. На балконе Зимнего дворца перед толпой народа из всех представителей общества государь Николай II поклялся на Евангелии и святой иконе, что не подпишет мира, пока хоть один враг останется на русской земле. Услышав эту торжественную клятву царя,  народ на Дворцовой площади в едином порыве встал на колени перед императором и с глубоким чувством запел гимн "Боже, царя храни". В столице 96% подлежащих призыву явились на призывные пункты. В прессе назвали начавшуюся  войну Второй Отечественной. По многим городам прошли манифестации, где люди кричали: «Слава царю и Отечеству! Ура! На Берлин!». Практически все политические партии призвали население защитить свою страну.

            В Петербурге под бравую музыку маршировала русская гвардия. Молодые, высокорослые, все как на подбор красавцы; большая часть из них погибнет в первый же год войны. На Исаакиевской площади толпа под патриотические лозунги разгромила здание немецкого посольства, с крыши скинули бронзовых коней, разрубили и уничтожили старинную мебель, богатое убранство внутри. Были разбиты и разграблены несколько зданий и магазины немецких фирм. А вскоре из патриотических соображений Петербург будет переименован в Петроград.

            В Казани, как и на всей территории Российской Империи, началась мобилизация призывного населения в войска. На газетных тумбах висело распоряжение за подписью командующего Казанским военным округом  генерала Антон Егоровича фон Зальца. После известия о начале войны, в Казани также прошла манифестация, призывающая защитить Отечество. Мальчишки - разносчики газет кричали на всю улицу: «Последние новости! Купите последние новости! Наша армия выступила в поход на Берлин! Страшные потери в германской армии! Последние новости!»

            Андрей Николаевич Зубов вышел прогуляться в центре города. Он медленно, сквозь толпу, пробирался по многолюдной улице Проломной. Ему уже несколько раз отдавили ноги, но он не обращал на это никакого внимания. Андрей Николаевич тоже был захвачен всеобщим народным возбуждением.

По центру улицы нестройным шагом, с личными вещами, шли мужчины различных возрастов, одетые в свою повседневную одежду. По краям этой колонны, шли в сопровождении солдаты и офицеры, одетые в свою летную форму в пыльных сапогах. Это вели призывников в сторону железнодорожного вокзала для отправки на фронт. Следом за ними бежали женщины с детьми также разных возрастов. Они громко голосили на всю улицу: «Эх, родный! На кого ты меня покидаешь?! Когда же мы еще с тобой свидимся?!» Мужчины-призывники были очень горды, что вся улица, не отрываясь, следит за каждым их движением. Один немолодой мужик успокаивал своих жену и дочерей: «Погоди, мать! Вот побьем мало трошку немца, и опосля обернусь!»

Среди призывников также браво вышагивал Ахмет Шакиров, которой очень обрадовался возможности покинуть опостылевший завод братьев Крестовниковых. Он уже представил себе, что на фронте обязательно совершит какой-нибудь героический подвиг, его потом произведут в офицеры. А потом после окончания войны он приедет к своим родителям весь в медалях,  в парадной офицерской форме, обтянутый портупеей и с висящей на боку саблей, и на ногах обязательно блестящие сапоги со шпорами. Дома (если можно этот грязный барак назвать домом?) остались безутешно горюющая мать, которая даже перестала есть, когда узнала, что ее ненаглядного сына забирают на войну солдатом; отец старался не подавать вида, но, когда никто не видел, он задумывался, а потом тяжко вздыхал: «Эх, улым, улым!».  Об этом Ахмет старался не думать, гнал он подальше эти мысли.

 Среди толпы призывников, растерянно оглядываясь и стараясь держаться вместе, шагали Мансур и Гаяз Ильясовы – сыновья Закир – хазрата. По законам Российской империи для мусульман отбывание воинской повинности можно было заменить денежным налогом. Но у Закир – Хазрата не было таких денег, а искать, просить у кого-то он почему-то не захотел, поэтому его сыновья сейчас маршировали в колонне призывников.

Недалеко от них, широко улыбаясь, шел доктор Рогов Василий Петрович. Он понимал, что на фронте ему предстоит много работы, но по жизни он был неунывающим человеком, а часто видеть смерть людей он привык во время медицинской практики в больнице завода братьев Крестовниковых. Василий Петрович уже хлебнул граммов сто разбавленного с водой медицинского спирта, что нисколько не портило его настроения, а, наоборот, помогало скрашивать уже начавшиеся тяготы воинской службы.

В толпе призывников было видно много крестьян в серых армяках, большинство из них в лаптях и лишь немногие шагали в добротных кирзовых сапогах. Также среди них встречались мещане, рабочие, студенты, одетые по-городскому.

Андрею Николаевичу пока повезло – его еще не призывали. В газетах писали, что военный министр Сухомлинов прогнозирует, что война продлится где-то до начала зимы. Значит, если все сложится удачно на фронтах, то его не должны призвать до окончания войны. Также по малому возрасту не призывали еще Ибрагима Сулейманова, который сейчас проживал сейчас у сестры в Оренбурге. А когда наступит у Ибрагимки призывной возраст, то его отец может заплатить за него денежный налог за отбывание воинской повинности.

Через полчаса вся процессия дошла до вокзала, где стояли паровоз с прицепленными к нему товарными вагонами. Военный оркестр заиграл громко: «Марш славянки». Жены, матери, дочери, сестры кинулись прощаться со своими мужьями, сыновьями, отцами, братьями. Вперемешку между ними бегали дети разных возрастов. Женщины сильно плакали, а мужчины их успокаивали, обещая скоро вернуться. Выпустив огромный клубок дыма, раздался длинный гудок паровоза. Офицеры и солдаты начали отдавать команды призывникам садиться в вагоны. Мужчины стали отдирать от себя женщин, которые после гудка паровоза подняли ужасный нечеловеческий вой, сразу же после этого стали плакать дети. Офицеры и солдаты стали по одному оттаскивать мужчин от провожающих женщин и сажать их в вагоны. Вскоре все загрузились в товарные вагоны, мужчины из открытых дверей, из окон стали махать провожающим руками, в ответ провожающие, в основном женщины, махали им белыми платками. Паровоз, набирая ход, окутал всех густыми клубами дыма; вскоре вместо него можно было увидеть небольшую змейку, а потом и вовсе только крошечную точку. Поезд увозил на запад первые жертвы для безжалостного молоха войны.

       «И вышел другой конь, рыжий; и сидящему  

         на нем дано взять мир с земли,  

           и чтобы убивали друг друга;…»

        (Откровение Иоанна Богослова 6:4)

                           «Острая мгла повисла над Россией летом. С приходом

                                осени этот туман приобрел красный отсвет и стал

                              еще более горьким...  Общая беда не объединяет,

                             только делает ее более горькой"

                           (Поэтесса Зинаида Гиппиус в сентябре 1914 г.)

Глава 8. Провал плана Шлиффена.

            Пока остальные страны только делали военные приготовления, Германия четко действовала по приготовленному плану  Шлиффена – плану молниеносной войны. По этому плану предполагалось в течение месяца, пока в России идет мобилизация, быстро разгромить Францию, а затем развернуть войска на восток и совместно с Австро-Венгрией также быстро разгромить Россию.

            Чтобы осуществить этот план 2 августа 1914 г. Германия заняла беззащитный Люксембург и потребовала от Бельгии пропустить ее войска в северную Францию. Бельгия отказалась это выполнить и обратилась за помощью к странам Антанты. 3 августа германские войска вошли на территорию Бельгии и стали штурмовать пограничную бельгийскую крепость Льеж. К 16 августу крепость Льеж была разрушена огнем тяжелой артиллерии. Бельгийская армия после падения Льежа отошла на север страны к Антверпену.  Пройдя Бельгию, германские войска в соответствии с планом Шлиффена вторглись в северные районы Франции. 19 августа 1914 г. французский посол в России Морис Палеолог сделал заявление Николаю II: "Я умоляю Ваше Величество приказать Вашим войскам немедленное наступление. Иначе французская армия рискует быть раздавленной". К 23 августа начали стремительное продвижение в сторону Парижа. Французские войска все это время предпринимали попытки наступления в Лотарингии, но 24 августа перешли к обороне по всей линии фронта.

            Русская армия еще не была готова к наступлению. Со всех окраин необъятной империи на запад двигались составы с мобилизованными. Но чтобы собрать и развернуть всю армию к наступлению требовалось около месяца.

Выполняя просьбу Франции о помощи, Россия 17 августа поспешно бросила 1-ю и 2-ю армии в наступление с целью захватить Восточную Пруссию, которым  противостояла 8-я немецкая армия. 1- я армия под командованием генерала  Ренненкампфа, наступавшая прямо на Кенигсберг с севера от Мазурских озер, 20 августа нанесла поражение немцам при Гумбинене. 2-я армия генерала Самсонова стремительно наступала с юга от Мазурских озер, стремясь отрезать путь к отступлению 8-й немецкой армии. Но быстрое неподготовленное наступление русских армий, привело к тому, что они оторвались от своего тылового обеспечения. Наступление велось на растянутом в 120 км фронте без должной подготовки и взаимодействия частей. Фактически отсутствовали тыловые службы, и войска по нескольку дней не получали питания. Между наступающими армиями образовалось значительное расстояние, а связи друг с другом не было. 

Чтобы спасти ситуацию на восточном фронте, в разгар наступления на Париж, немецкому командованию пришлось перебросить с западного фронта в Восточную Пруссию  два армейских корпуса и одну кавалерийскую дивизию. Но и это еще не давало немцам перевеса над русскими войсками. Тогда немцы сосредоточили все силы против 2-й армии Самсонова. 1-я русская армия бездействовала, хотя имела возможность атаковать 8-ю немецкую армию  с тыла. 26 августа немцы, организовав мощные удары по флангам 2-й русской армии, окружили центральные корпуса 2-й армии, которые продолжали наступать вперед, не зная об изменении оперативной обстановки. К 30 августа немецкие войска быстро разгромили окруженные корпуса в Мазурских болотах. Девяносто тысяч русских солдат и офицеров попало к немцам в плен. Генерал Самсонов, переживая из-за разгрома своей армии и не желая попасть в немецкий плен, застрелился. Затем немцы атаковали с юга, со стороны Мазурских озер 1-ю армию. Опасаясь быть также окруженной, она отошла обратно за Неман в начале сентября. Хотя это поражение русских войск имело лишь тактическое значение в общем театре военных действий на западе и на востоке, оно дало тяжелое последствие для населения России в моральном плане.

В начале сентября, когда заканчивался разгром русских войск в Восточной Пруссии, французские войска оказались также в очень тяжелом состоянии. 2 сентября правительство Франции решает покинуть Париж и переехать в Бордо. Наступает критический момент, когда может решиться судьба кампании. Но французским войскам удается остановить немцев на реке Марна, когда они уже подходили к Парижу, а к середине сентября отбросить немцев назад к реке Эна. К этому времени крупные наступательные операции на западном фронте надолго прекратились. Обе стороны перешли к обороне, положившей начало позиционной войне. Французы и немцы окопались в глубоких окопах из нескольких рядов, перед которыми были натянуты заграждения из колючей проволоки. Немецкий план Шлиффена проведения молниеносной войны - блицкрига - провалился.

Сначала ему было интересно ехать, а потом стало надоедать: города все какие-то с одинаковыми домами, а как только их проедешь, в окне видны только столбы да деревья, столбы и деревья… Эх, скукотища!!! Но справедливости ради нужно сказать, что Ивану Васильевичу так казалось только с непривычки, ехал он вполне комфортно, с удобствами, в хорошей компании. Другой вопрос – проблема стесненного пространства, но что же здесь сделаешь, приходится только перетерпеть. Долго ли коротко он добирался, но добрался, наконец, Антонов до Киева. В штабе округа направили его в 8-ю армию генерала Брусилова, которая стояла в Малороссии на границе с Австро-Венгрией и прикрывала галическое направление. Туда Антонов уже ехал на гужевом транспорте, испытывая на себе все прелести от тряски на русских дорогах. Но что интересно, на лошадях было гораздо интереснее и привычнее передвигаться. Вот она великая сила привычки!

Как раз незадолго перед объявлением войны, Антонов добрался до прохождения места службы. Пехотный полк, где предстояло служить ему, стоял в маленьком еврейском местечке, примерно в ста верстах от границы с Австрией. Новый прапорщик познакомился с офицерами полка, принял командование над одним из взводов. Из молодых младших офицеров Антонов успел подружиться только с подпоручиком Степановым Антоном Юрьевичем. Антон Юрьевич был родом из Самары, служил в полку после окончания училища второй год. Видимо, те обстоятельства, что оба офицера были молоды, оба были из волжского города, можно сказать земляки, недавно служили, сблизило их, и между ними сложились приятельские отношения. Антон Юрьевич дал несколько ценных советов Антонову как себя вести в полку с офицерами, с солдатами, которые ему очень помогли.

 На место жительство его определили к одной еврейской семье, которая выделила ему одну комнату в своем пятикомнатном доме. Хозяин дома Мойша был молочником, с ним жили его жена Сара и трое их дочерей. Обстановка для Ивана Васильевича вокруг была привычная, так он сам вырос в деревне в крестьянской семье. Чистый деревенский воздух с характерными запахами, мягкая постель, парное молоко по утрам со свежим черным хлебом, которая приносила ему средняя дочь хозяев Рахиль. Днем в казарме Антонов занимался с солдатами, с такими же как и он сам, молодыми крестьянскими парнями, а вечером возвращался в дом где жил у еврейской семьи.

 Вся это идиллия длилась всего лишь около недели. После того как 1 августа Германия объявила войну России, полк где служил Антонов, привели в полную боевую готовность. Иван Васильевич теперь уже ночевал в казарме, где в соседней комнате спали солдаты, развесив свои портянки после продолжительного трудного солдатского дня. А 6 августа войну России объявила Австро-Венгрия.

Со всех концов России прибывали мобилизованные солдаты. В казарме стало негде размещать людей, кровати поставили в три этажа. Новоприбывшим выдали форменную одежду, сапоги. Как обычно, оказалось у кого-то шинель большего размера, солдат маленький, худой в этой шинели смотрелся очень экзотично как пугало из крестьянского огорода: рукава висели ниже кистей рук, полы шинели почти волочились по земле, фуражка на голове болталась на обоих ушах. А у многих сапоги оказались меньше размером, после полдня занятий уже все ноги были истерты. А винтовка была вообще была одна на троих из вновь прибывших. Больше половины призывником были из крестьян, грамоте не обучены. Офицеров катастрофически не хватало. С раннего утра до позднего вечера гоняли пополнение, пытаясь научить, хотя бы, колоть врага штыком винтовки в атаке. Стрельбе большого внимания не уделяли, чего там – в винтовке всего лишь пять патронов, да пока затвор переведешь, пока прицелишься; в этом отношении штык надежнее. Недаром еще великий полководец Александр Суворов говорил: «Пуля дура, а штык молодец!». Готовились только к наступательным боям.   

            К 20 августа полк был укомплектован людьми по штату военного времени, интендантская служба подвезла винтовки, пулеметы, патроны, снаряды для орудий. Солдатам раздали сухой паек, патронов побольше, индивидуальные пакеты с бинтами, и полк 21 августа походным маршем выступил в сторону австрийской границы.

            Накануне отправления в поход, днем Антонов пришел к начальнику интендантской службы полка штабс-капитану Нечитайло Михайло Сергиевичу и наивно спросил: «А нам, офицерам, карты, бинокли выдавать не будут?!» Нечитайло посмотрел на молоденького офицера хитрыми глазами и, в свою очередь, спросил дурашливо:

- А ты что, сынок, на привале во время похода в карты собрался играть?

- Да нет, я про карты местности говорю, чтобы наступление наше по ней отмечать и врага по биноклю смотреть, - начал объяснять прапорщик.

- Я смотрю, ты первый в Вену хочешь зайти?! Бинокль и карта у командира полка есть, он и будет смотреть, а твое дело приказы начальства исполнять! Понял, прапор! – вдруг гаркнул Нечитайло.

- Так точно, господин штабс-капитан! – громко, но потупив голову и обиженно ответил Антонов и добавил – Разрешите идти?

-  Иди. Нет, стой. На, возьми карандаш и записную тетрадь, - смилостивился Нечитайло.

  Вечером Антонов зашел собрать свои личные вещи и попрощаться с хозяевами - евреями, у которых он прожил около десяти дней. Когда собирал он свои вещи с денщиком - солдатом, в комнату зашел Мойша. Иван Васильевич сказал ему: «Все, завтра выступаем в поход к границе с австрияками драться. Хорошо у тебя мне жилось, Мойша, как у бати в деревне. Ладно, дай Бог, еще свидемся, а если что случится – не поминай лихом!». Сразу в комнату прибежала Рахиль и стала смотреть на Ивана Васильевича такими жалостливыми глазами, как будто действительно его последний раз видела. Мойша грозно посмотрел на свою дочь и сказал: «Марш отсюда!», Рахиль куда-то убежала. «Да благословит тебя Бог, чтобы живым и здоровым вернулся к своим родителям, которые, наверное, очень волнуются и ждут тебя», - сказал Мойша Иван Васильевичу. 

Антонов с денщиком вышли из дома и пошли в сторону казармы с вещами. Откуда-то из-за угла сарая выскочила Лия и встала перед молодым офицером. Антонов сказал денщику: «Иди пока тихонько, сейчас догоню тебя». Денщик отошел метров за сорок и остановился ждать своего командира. Иван Васильевич и Рахиль стояли друг перед другом и ничего не говорили. Вдруг девушка повисла на шее молодого человека и страстно поцеловала его в губы. Прапорщик крепко обнял девушку. Она сразу же начала вырываться, а когда  Антонов отпустил девушку, Рахиль, ни слова не говоря, убежала за сараи. Иван Васильевич еще постоял немного, а потом пошел к ждавшему его денщику.

                   Утром полк выступил в поход. Впереди полка двигался на белом коне в сопровождении тоже нескольких конных офицеров командир полка пожилой полковник Тушин. Позади походной  колонной шли взводы, роты, батальоны. Антонов тоже шел пешком впереди своего взвода. Позади пехотных колонн двигались телеги с походной кухней, с боеприпасами, с походным лазаретом, а сзади лошади тащили несколько легких полевых орудий. Всего в общей сложности двигалось около трех тысяч человек.

Стояла жара, сапоги и одежда очень быстро покрылись пылью. После первой десятки верст мучительно болят и ноют ноги. За день прошли около тридцати верст. Ночью почти все проспали без «задних ног» прямо на траве в поле. Второй день похода дался еще тяжелее. На привале выяснилось, что закончилась вода; на единственной карте офицеры долго искали ближайшие речки, ручейки, населенные пункты. Наконец, нашли небольшое озеро, и пока напоили лошадей, набрали воды в баки, фляги, прошло около трех часов. За второй день, как ни старались, прошли только около двадцати верст. В третий день к трем часам дня подошли к маленькому хутору, где пехотный полк должен был соединиться с кавалерийским полком для совместного взаимодействия. Но в хуторе сказали, что кавалеристы вчера выехали на запад. Полковник Тушин приказал полку устраиваться на привал и отдыхать.

Вдруг вдали показался огромный столб пыли, было видно, что это скачет конница. Полковник Тушин сделал справедливое предположение, что это возвращаются вчерашние кавалеристы с разведки, и не придал этому большого значения. Когда до хутора оставалось около полверсты, кавалеристы в интересных гусарских кителях, вдруг обнажили сабли, которые засверкали на солнце. Слышны были крики команд, отдаваемые на немецком языке. Полковник понял, что на его полк идет австрийская гвардейская кавалерийская часть, численностью не меньше кавалерийского полка. Необходимо отвести солдат к редкому пролеску позади хутора, чтобы противник не перерубил весь полк, лежащий на привале, но не хватает времени. Нужно что-то срочно предпринять. Полковник отдает приказ заместителю отвести полк за пролесок, а сам с двумя десятками офицеров и конвойных солдат выезжает на лошадях навстречу летящему противнику. За мгновение уставшие солдаты полка вскакивают и бегут с винтовками к редким деревьям.

В это время полковник с двадцатью кавалеристами выехал навстречу целому полку австрийской конницы. Перед въездом хутор горстка храбрецов вступила в рубку с ближайшими всадниками противника. Стали падать с коней первые срубленные австрийские гусары, но вокруг русских безумцев прибывает все больше и больше вражеских кавалеристов. Через пять минут после начала боя все было кончено, все русские всадники зарублены превосходящими силами противника.

За это время оставшиеся офицеры подняли полк. Солдаты, схватив в руки винтовки, побежали в ближайший проселок и там залегли. Австрийские всадники медленно поскакали в сторону русских, которые пытались от них защититься за редкими деревьями. Иван Васильевич со своим взводом также залег за деревьями и с тревогой ждал дальнейших событий. Когда всадники приблизились метров за сто, русские старшие офицеры скомандовали открыть огонь по вражеским кавалеристам. Грянул нестройный ружейный залп, несколько десятков гусар, упали с лошадей, некоторые упали вместе с лошадьми, но основная масса конницы продолжала скакать вперед на русских солдат.

Заместитель командира полка скомандовал: «Полк, в штыки!» Солдаты поднялись, держа в руках винтовки, промежутки между редкими деревьями ощетинились штыками. Через пару минут австрийские всадники наскочили на русских солдат, концентрируя удар в центр. Стали слышны только крики сражающихся, стоны раненых, хрип умирающих, дикое ржание лошадей, когда их кололи штыком. Несмотря, на то, что русские храбро защищались, австрийцы начали теснить их вглубь пролеска. Всюду падали раненые русские солдаты, которых потом затаптывали лошади противника. Чувствовалось, что полк так долго не продержится, и может случиться катастрофа: бой из кровопролитной схватки через некоторое время превратится в рубку убегающей пехоты.

В этот момент русские вытащили по флангам по одному пулемету и стали стрелять по центру австрийцев. Наступающие смешались, кони стали вставать на дыбы и падать вместе с всадниками. Прошло пару минут, и конница противника поскакала в обратном направлении. В след им продолжали стрелять пулеметы, солдаты тоже, передернув затвор на винтовке, сделали один залп. Кавалеристы скрылись из виду за хуторскими домами. Весь этот бой продолжался чуть более часа. Потери австрийцев составили около ста двадцати человек, а русские потеряли около пятьсот человек  убитыми и ранеными.

Солдаты упали на землю и стали отдыхать, пить воду, перезаряжать винтовки, вытирать кровь со штыков, пока она не запеклась. Медицинская команда стала оказывать помощь раненым. Приятель Ивана Васильевича  - подпоручик Степанов тоже получил сабельную рану на голове, к счастью, упал в стороне и не был растоптан вражескими лошадьми. Несмотря на то, что рана была неглубокая, все лицо его и грудь была залита кровью. Сам Антонов во время боя не пострадал. Когда он расстрелял весь барабан в револьвере, Иван Васильевич вытащил саблю и ждал вражеских кавалеристов, которые были уже рядом. Но потом раздались очереди из пулеметов, и вражеская конница повернула назад.

Встреча русского полка с вражескими кавалеристами объяснялась тем, что 23 августа австрийские войска выступили против России на фронте шириной 250 километров. Начались ряд сражений с русскими войсками от Люблин-Холмском направления на севере до Галич-Львовском направлении на юге, которые впоследствии получили общее название Галицийской битвы. Австрийские войска стремились быстро разгромить силы России, пока она полностью не закончила свою мобилизацию.  Однако, при быстром продвижении вперед, между отдельными частями возникли зазоры, артиллерия не поспевала за атакующей пехотой и конницей. В начальной сумятице войны противники не могли точно определить, где русские части, где австрийские.

Уставшие солдаты полка, которые прошагали целый день, потом голодные сражались с конным противником, пытались прийти в себя. Один молодой солдат, сидевший около Антонова, говорил другому солдату: «Да разве ж это война, твою мать. Весь день не жравши, воды даже нет, завели офицеры в засаду. Как лиса курят перебьют нас здесь!». «Молчать, морда суконная! Ты думал австрияк сразу руки тебе поднимет? На то она и война, что на ней убивают!» - строго оборвал его рассуждения Антонов. «Виноват, ваше благородие! Разе мы против, так на австрияку этого  никаких нервов нет, да еще апекит – жрать охота!» - начал оправдываться этот солдат. Антонов махнул на него рукой, ладно отдыхай мол.

Санитары, перевязав раненых, оттащили их в вглубь пролеска, тяжелых положили на землю, легкораненые, сидели прислонившись к деревьям. Все с тревогой ожидали дальнейшее развитие событий. Вдруг вдалеке показалось, как по направлению к хутору двигаются еще кавалеристы, поднимая клубы пыли. В расположении русского полка все напряглись: может это подошел наш конный полк, который здесь с нами должен был соединиться; а если это наши, то они могут попасть в засаду. Заместитель командира полка приказал сделать несколько выстрелов в воздух, чтобы предупредить, если скачут наши кавалеристы. Но надежды не оправдались: вся конница противника соединилась вместе и приготовилась атаковать русских пехотинцев. Кавалеристы огромным потоком двинулись на засевших в пролеске солдат.

Сейчас русский полк встречал врага более подготовлено, чем в первый раз. С флангов застрекотали пулеметы, грянул первый винтовочный залп, затем когда, солдаты передернули затворы, последовал второй залп. И снова с лошадей слетали всадники, и, словно спотыкаясь, жалобна ржа, падали и переворачивались сами лошади. Но лихие австрийские гусары летели вперед, вновь грозно сверкали их сабли на солнце. И казалось, что нет такой силы, чтобы их остановить. На правом русском пулемете застряла пулеметная лента, один пулеметчик бешено дергал эту ленту, а другой беспомощно закрыл лицо руками, как - будто это могло спасти от вражеских сабель.

Когда конница вплотную приблизилась к пролеску, по приказу командира, полк снова поднял штыки. Опять началась ужасная резня, первые смельчаки упали вместе с лошадьми под ударами штыков, но на их место мгновенно становились новые всадники, которые налево и направо обученными движениями рубили пехоту. Русские солдаты медленно отступали назад. Погибли почти все русские офицеры, которые хотели своим собственным примером воодушевить упавших духом солдат, но все было напрасно. Антонов тоже пытался встать на пути у кавалеристов с саблей, но когда его один гусар задел по лопатке саблей, рядом стоявший солдат засадил штык в живот кавалеристу, а Иван Васильевича затолкнул в гущу отступающих солдат. Поток солдат захватил и утащил Антонова от края сражения, а спасшего его солдата зарубили на смерть подступившие следом кавалеристы. Началась давка: солдаты около крайних рядов стали толкать позади стоявших, солдаты, находившиеся на переднем крае, беспомощно отходили, пока их не догоняли вражеские кавалеристы, а затем лихо рубили шашками.  Толпа солдат побежала прямо по лежащим на земле раненым товарищам. Слышны были только звуки рубящих шашек, ржание лошадей, ругань убегающих и нечеловеческие крики боли умирающих. Началось методичное истребление людей, уже не могущих защищаться. Это был конец! Спасения не было! Через полчаса почти все будут перебиты.

Тут неожиданно для всех, с правого фланга выскочили бородатые всадники в черных бурках, в полосатых штанах, с длинными пиками в руках и стали нещадно колоть опешивших гусар. Сказался фактор внезапности, потом саблями было тяжело защищаться от пик. По рядам австрийцев пробежал тревожный крик: «Kosaken, kosaken!»[1] Бравые австрийские гусары повернули лошади, и во весь опор пытались ускакать прочь. Казаки скакали вслед за ними, кого могли догнать, тыкали потом длинной пикой. Около хутора казаки, опасаясь возможной засады, прекратили преследование. Русские пехотинцы в лесу упали на землю, пытаясь отдышаться, еще не веря, что остались в живых. Плечо Ивана Васильевича перевязал один, пожилой солдат, который все время повторял ему: «Ничаво. Потерпи, ваше благородие, вот перевяжу сейчас, легче станет». У Антонова все плыло перед глазами. Он, прислонившись спиной к дереву, сидел на земле и правой рукой сжимал левое плечо.

Когда потом подсчитали потери, выяснилось, что в ходе двух боев, русский полк потерял всего убитыми и ранеными около половины личного состава, а потери среди офицеров составили около 90%.

Вскоре после начала австрийского наступления, продвижение австрийских войск было остановлено русскими войсками. Австрийцы на Люблин-Холмском направлении перешли к обороне, а все основные силы обрушили на галическом направлении. Русские войска оказались здесь в тяжелом положении. Но вскоре после получения подкреплений, инициатива переходит к русским войскам: на берегах двух притоков Днестра — Гнилой и Золотой Липы — восемь корпусов Рузского и Брусилова начали медленно обходить наступающую австрийскую армию с юга. 28 сентября австрийские войска начали отступать в сторону Львова. 1 сентября русские войска вошли во Львов.

Австрийские войска контратаковали, пытаясь зайти в тыл русской армии с севера. В состоявшейся битве при Раве Русской 9 сентября австрийцы опять терпят поражение. Очевидец происходивших событий писал: «Все поле битвы на расстоянии почти ста верст покрыто трупами, и австрийцы с большим трудом подбирают раненых. Невозможно обеспечить страдающим людям даже воду и пищу — это горькая изнанка войны».  11 сентября австрийцы начинают отступление. 16 сентября австрийские войска отступила за реки Сан и Дунаец (двести километров к западу от Львова), русские войска осадили австрийскую крепость Перемышль.

В прошедших боях многие русские воины покрыли себя славой и проявили невероятную доблесть. Противника особенно приводили в ужас русские казаки.

Казак Лавин один сумел взять в плен под Люмбеном 3 офицеров и 16 солдат австрийской армии, создав видимость, что в лесу скрывается целый отряд казаков.

Казак Кузьма Кручков, заметив разъезд из 22 всадников, бесстрашно бросился на неприятеля.  Он рубил шашкой врагов налево и направо, в результате чего убил 11 человек. От остальных он сумел вырваться и ускакать. Когда Кручков вернулся в свою сотню, товарищи насчитали у него на теле 16 ран и 11 ран у коня.

На юго-западном фронте был совершен первый в мире таран. Летчик П. Н. Нестеров в районе Жолквы увидел австрийский самолет, летящий к расположению русских войск и готовившийся сбросить бомбы. Нестеров протаранил австрийский самолет, но и сам при этом погиб.

            В ходе прошедших боев, австрийская армия потеряла 400 тысяч человек (из них 100 тысяч человек пленными). Потери русской армии убитыми и ранеными составили 250 тысяч человек. Потерпев поражение в Галицийской битве, Австро-Венгрия потеряла более трети своих вооруженных сил на Восточном фронте, и впоследствии удерживала фронт лишь при прямой поддержке немцев.

На поражение австрийской армии еще сказался тот фактор, что австрийская армия являла весьма сложное многонациональное формирование: 25% австрийцев, 23% венгров, 17% чехословаков, 11% сербов, хорватов и словенцев, 8% поляков, 8% украинцев, 7% румын, 1% итальянцев. Лояльность многих была сомнительной, учитывая при этом, что 75% офицеров и унтер-офицеров были австрийского происхождения. Даже существовал особый военный язык — восемьдесят немецких слов, которые должны были понимать солдаты разноплеменной армии. Таким образом, возникал ряд трудностей при командовании этой пестрой армией.

Развивая первоначальный успех, русская армия приближалась к территории Венгрии, а 17 октября 1914 года австрийцы в Южной Польше отступили перед напором русской армии, возникла угроза промышленному району Германии – Силезии.

            Перед отъездом его отец давал напутствие молодому офицеру:

            - Все, окончилось твое обучение. Теперь Отечество тебе сложило в твои руки оружие для его защиты. Военная служба всегда давала в России возможность выдвинуться вверх. К сожалению, вся моя жизнь прошла в жалкой борьбе за существование, в напрасных тягостных попытках выбиться в люди, прожить на мизерное жалование.

Не растрачивай свою жизнь на бессмысленные попойки и хождения по бабам, которые будут отнимать у тебя только силы и главное деньги, которых сейчас у нас и так нет. С товарищами по службе держи себя ровно, старайся не наживать врагов, с начальством держись почтительно, но не теряя чувства собственного достоинства. Те, кто пресмыкаются перед начальством,  не всегда добиваются своей цели выбиться наверх, но теряют уважение окружающих и самое главное - уважение к себе. Поверь мне, сынок, это очень нелегко жить на свете день за днем, чувствуя отвращение к самому себе.

Всегда держи нос по ветру, все время размышляй, в жизни иногда появляются возможности, которые нужно использовать. И нужно использовать малейшую возможность, чтобы выбраться из нищеты. А то так и можешь запросто застрять там у себя в польской деревне в захолустном гарнизоне. Было бы хорошо, после нескольких лет службы подать документы для поступления в Академию Генштаба, но туда поступить почти нереально. Так что, сынок, думай, думай.

Все это время сын слушал, почтительно склонив голову.

- Вот тебе, сынок, возьми. Пригодятся в дороге  и когда приедешь туда, - сказал отец и дал сыну мятые двадцать пять рублей ассигнациями.

Роман Германович впервые ехал на поезде, который сейчас вез его в Москву. Оказалось, что когда едешь в поезде, то возникает нестерпимая проблема замкнутого пространства. Ноги не протянуть, рукой лишний раз не пошевелишь; посидишь пару часов и начинает затекать спина и место чуть пониже, опять же нужно потревожить соседа, чтобы он тебя пропустил из купе в коридор. Попутчиков же выбирать не приходится, какие сядут к тебе в купе. Правда попадавшиеся попутчики относились к Роману Германовичу уважительно, настороженно ожидали: не выкинет ли чего-нибудь такого молодой офицер при оружии, если  вдруг напьется. Но он после случая в Казани, напиваться и не думал. Если смотреть в окно тоже ничего интересного: одни столбы, да деревья.

Когда уже подъезжали  к Нижнему, в коридоре к Роману Германовичу подошел какой-то мелкий приказчик (если судить по его виду), и показал ему порнографические фотографии: «Не желаете приобрести молодой человек? Недорого, всего лишь 2 рубля стоят десять снимков». Роман Германович вежливо, но твердо отказался. Приказчик сказал: «Напрасно, напрасно. Потом сами жалеть будете, что не купили» и сразу же куда-то удалился.   

В Москве Роман Германович должен был пересесть на другой поезд, который ехал до  Варшавы. В поезде попутчики предупредили прапорщика, чтобы он в Москве по рынкам, толкучкам и другим многолюдным местам старался не гулять, а то карманники вмиг очистят его карманы от денег  и часов.  Роман Германович и сам не собирался ходить по рынкам, в кои веки он оказался в древнейшей столице златоглавой Москве, нужно постараться успеть увидеть действительно что-то интересное. Москва поразила его огромной протяженностью по сравнению с Казанью,  чистыми улицами, нарядными аристократическими барышнями, которые прогуливались с важными кавалерами. Проносились легковые автомобили, не спеша, гордо проезжали шикарные экипажи, запряженные четверкой лошадей. На молодого пехотного прапорщика в мятой форме и пыльных сапогах никто не обращал никакого внимания. Когда Роману Германовичу надоело разгуливать по Москве, он спросил прохожих как ему добраться до нужного вокзала. Получив подробные объяснения, Роман Германович поймал извозчика, который отвез его на место, правда эта поездка чуть не разорила молодого офицера.

Там он сел в поезд, направляющийся на Варшаву, и снова в окне поплыли деревья, столбы, деревья…

В штабе Варшавского военного округа Романа Германович долго ходил по кабинетам, пока ему выписали направление в пехотный полк, стоящий в польской деревушке около восьмидесяти верст от германской границы. В штабе царила суматоха, офицеры в высоких чинах бегали по коридорам, всюду ощущалась тяжелая тревожная обстановка. Еще война была не объявлена, но рассылались различные приказы, донесения, в столицу посылали запросы о вооружении, боеприпасах, продовольствии, обмундировании для армии. Из штаба Роман Германович уехал в приподнятом настроении. Он рассуждал, что скоро ожидается война. Значит, появляется альтернатива долгой бесперспективной службе в захолустном гарнизоне. Необходимо лишь совершить несколько подвигов во время хода боевых действий, а затем придут награды, высокие чины, почетная служба в гвардии. А потом можно и жениться на какой-нибудь богатой невесте, как советовал отец.

Когда на перекладных Роман Германович прибыл в полк, то его энтузиазм немного угас. В полку тоже стояла суматоха, никому не было дела до прибывшего молодого офицера. Кое-как его устроили на постой к большой польской семье, которые выделили ему одну небольшую комнатку, совершенно не показывая вида, что рады его здесь видеть. Утром хмурый штабс-капитан прапорщика подвел на плацу перед казармой к одной кучке, где стояли около тридцати солдат, и сказал: «Принимай, голубчик, взвод». И началась воинская жизнь, о которой Роман Германович так долго мечтал.

И после объявления войны Германией России, в жизни полка произошло мало изменений, разве что старшие офицеры стали нервознее и занятия по боевой подготовке стали проходить интенсивнее. Но не хватало самого необходимого, обмундирования, сапог, винтовок для пополнения, чтобы довести численность полка до штата военного времени; лошадей и снарядов для легких полковых орудий. Полк Романа Германовича из-за неготовности не был включен в состав 1-й и 2-й армий Ренненкампфа и Самсонова, где были собраны отборные гвардейские полки для захвата Восточной Пруссии. Каждый день прибывали необученные одуревшие новобранцы в основном из крестьян. Офицеры и унтер-офицеры с утра до ночи занимались обучением пополнения. Солдаты бегали, ползали по земле в полном боевом снаряжении, и учились стрелять из трехлинейки под палящим летним солнцем. Если бы не усиленные приготовления и не нервозность старших офицеров, можно было подумать, что и нет никакой войны. Не гибнут под взрывами и выстрелами люди, которых также забрали и повезли далеко от дома, одели в уродливую одинаковую военную форму и погнали умирать под пулеметным и артиллерийским огнем.

  По мере укомплектования перед полком была поставлена задача прикрывать рубежи Российской империи со стороны Германии в составе 10-й армии. В конце августа произошла катастрофа с 2-й армией генерала Самсонова в Мазурских озерах, 1-й армии генерала Ренненкампфа удалось миновать немецкой ловушки. Она с тяжелыми боями отошла за реку Неман.

Начиналась Августовская операция. Спустя две недели после поражения в Восточной Пруссии российское командование вновь попыталось организовать наступление и захватить в этом районе стратегическую инициативу. Создав превосходство в силах, оно двинуло 15 сентября свои армии, в наступление. Русские 1-я армия генерала Ренненкампфа и 10-я генерала Флуга наступало на 8-ю немецкую армию. Предусматривалось основной удар нанести 10-й армией в Августовских лесах, так как боевые действия в лесистой местности не позволяли немцам использовать преимущество в тяжелой артиллерии.

Полк два дня шел узкими лесными тропами. Русским дорогу показывали польские крестьяне – проводники. В тенистой чаще леса летала мошкара, не давали покоя комары, но полк упорно двигался вперед. К обеду второго дня авангард наткнулся на взвод немецких солдат, которые, беспечно бросив винтовки, заготовляли лес, рубя деревья топорами, и на месте распиливали его на дрова. Большая часть из них сдалась, нескольких особо рьяно сопротивлявшихся русские солдаты покололи штыками, но троим немцам удалось убежать в сторону своих войск.  Допросив пленных немцев, русские узнали, что в ближайшей деревне находится всего  лишь один батальон противника. 

Учитывая небольшое количество немцев в деревне, командир полка решил атаковать их, не дожидаясь подхода остальных русских частей, справедливо рассудив, что к противнику тоже может подойти подкрепление. Русские цепи отважно в полный рост пошли в атаку, охватывая с флангов деревню. Впереди, показывая пример солдатам, шли  офицеры, беспечно раскуривая сигареты во рту. Роман Германович тоже торопливо шел вперед, переживая, что кто-нибудь другой раньше него успеет совершить подвиг. Но его взвод шел сзади атакующей цепи, поэтому он не мог рассчитывать первым ворваться в деревню. Неожиданно из нескольких точек деревни застучали немецкие пулеметы, раздались стройные винтовочные залпы. Несколько офицеров и солдат упали, сраженные пулями врага. Раздалась команда: «Полк, вперед, в штыки, ура!!!». Солдаты побежали вперед, не обращая внимания на огонь, который на них был обращен противником.

Но около самой деревни им все же пришлось залечь, уж больно сильный был огонь, которым поливали из пулеметов русских солдат. Наступательный порыв у русских немного поутих, когда они увидели, что за каких-то пять минут стрельбы немецкие пулеметы  уложили около ста солдат и офицеров. Офицеры призадумались, что предпринять в этой ситуации. Раньше в предыдущих войнах было достаточно добежать до противника наперевес с винтовками, и доблестные русские солдаты ударами штыков обращали в бегство любого противника. Правда, это перестало работать еще в русско-японскую войну. Но в военных академиях еще продолжали обучать офицеров по старому принципу: «Пуля дура, а штык молодец!». Пока офицеры думали: какое предпринять действие, пулеметы продолжали стрелять, и хотя солдаты старались укрыться за деревьями, какой-нибудь солдат падал лицом вниз на землю, сраженный пулями.

Наконец, русские офицеры приняли решение обстрелять пулеметные точки противника из минометов.  В лесных чащах было трудно провезти артиллерийские орудия,  но минометные орудия солдаты старательно несли на руках весь поход. Минометчики установили минометы на земле, прикинули угол обстрела, и в сторону деревни, протяжно гудя, полетели мины. В ближайшие минуты в деревне раздались чудовищные взрывы, повылетали стекла из окон, по воздуху разлетелась солома, обломки деревянных конструкций изб. Несколько домов, сено в стогах,  стоявшее во дворе, мгновенно вспыхнуло пламенем. Стали слышны истошные крики женщин, вдалеке показались маленькие фигурки мирных жителей, которые убегали из загоревшей деревни. После пятнадцати минут обстрела деревни, когда были взорваны пулеметные точки, немцы дрогнули и также стали отходить из деревни. Минометы прекратили огонь.

Русские цепи встали и бросились в атаку в сторону деревни. Через несколько минут они вошли в горящую деревню. В воздухе пахло паленым, от горящих домов отдавало жаром, между строениями и в самих домах лежали тела немецких солдат в железных касках и тела мирных жителей. Роман Германович, пробегая по улице, посмотрел на тело девочки лет двенадцати с длинными волосами, которое лежало на дороге в луже собственной крови. Вдруг прапорщику стало дурно, он схватился за изгородь, и его стало мучительно рвать на зеленую траву.  

В одном из полуразрушенных домов русские солдаты нашли немецкого пулеметчика, который лежал на полу, еще держа одной покореженный пулемет, а другая его рука беспомощно болталась плетью, а из намокшего рукава стекала на пол кровь. Один из солдат несколькими ударами штыка в живот прекратил его страдания. Остальные найденные немецкие солдаты – раненые и оглушенные, были взяты в плен, им оказали медицинскую помощь.

Полк не мог располагаться в горящей, разрушенной деревне, поэтому русские части, пройдя через деревню, остановились чуть дальше на подходах к ней. В состоявшемся бою потери русского полка убитыми и ранеными составили около ста пятидесяти человек. Немцы потеряли убитыми, ранеными и пленными около двухсот пятидесяти человек, пострадали около восьмидесяти жителей польской деревушки. Выставив дозоры, русские части остановились на долгожданный отдых. Всюду разожгли костры, на которых готовилась жидкая похлебка. Ближе к вечеру прибыл кавалерийский казачий полк из славного 2-го кавказского корпуса, который расположился рядом с пехотным полком.

Ночью все кроме выставленных дозоров легли спать. Костры продолжали ярко гореть в холодной ночи. Лесная поляна, где расположились на отдых русские войска, освещалось цепью огней. Вдруг в два часа ночи в воздухе раздались тревожные звуки летящих снарядов. Это немецкая тяжелая артиллерия открыла огонь прямо по горящим в ночи огням. Снаряды ложились на спящих на земле русских солдат. Пробуждение русских было ужасное: вокруг раздавались взрывы, кричали раненые, испуганно ржали лошади. Раздались команды офицеров: «Гаси костры, твою мать!». За минуты все костры были погашены. Но немецкая артиллерия продолжала бить по пристреленным квадратам, продолжались разрываться снаряды и так же гибли люди. Тогда основная масса солдат бросилась бежать в лес, стоявший за деревней. Бежали, не смотря себе под ноги, даже наступая на лежащие, на земле тела, которые иногда глухо стонали. Офицеры, стиснув зубы, посылая проклятия в сторону стреляющей батареи, тоже двинулись за убегающими солдатами.

В лесу русские части, как могли, привели себя в порядок. Две сотни казаков поскакала в объезд в сторону стреляющей батареи. Казаки проскакали около шести верст в чаще леса между деревьями, стараясь выйти в тыл стрелявшей батарее. Немецкая батарея ровно через час после начала шквального огня прекратила обстрел. Но казакам повезло, и они вышли в тыл стрелявшей батарее. Только немецкие артиллеристы прочистили орудия, собрали в ящики болванки от расстрелянных снарядов и хотели немного передохнуть, как сзади из леса выехали бородатые всадники в мохнатых шапках, и стали озверело колоть пиками оружейную прислугу. Из немецких артиллеристов никто не выжил, несмотря на то, что они дружно поднимали руки и жалобно кричали: «Nein! Kosaken! Nein!».[1] Затем казаки привели орудия в нерабочее состояние.

Впереди немецкой батареи стояла пехота, которая приготовилась после повторного артобстрела на рассвете атаковать русские войска. После того как казаки перебили артиллеристов, горстка русских храбрецов бросилась на стоявший рядом немецкий пехотный полк. Казаки стали колоть, топтать лошадьми разбегающихся немецких солдат. В темноте было невозможно определить точное количество нападающих. Немцам казалось, что русские казаки в огромном количестве  повсюду атаковали их с тыла, поэтому они даже не пытались оказывать сопротивление, а убегали от них врассыпную во все стороны. Таким образом,  казаки прорубились через весь строй немецких солдат и поскакали в сторону своих частей. Только когда русские кавалеристы удалились от немецкого полка на расстояние около ста пятидесяти метров, немцы сделали по ним один нестройный залп, который почти никого не задел.

Утром старшие офицеры привели русские части в относительный порядок. В результате ночной бомбардировки русские потеряли убитыми и ранеными около четверти личного состава. Из-за ночной контратаки русских немцы не решились утром начинать наступления. К десяти часам утра к русским подошло подкрепление в составе еще одного пехотного полка, которое ночью услышав грохот орудий, спешило из-за всех сил к месту происходившего боя. Соединившись со свежими силами, русские части решили атаковать противника. В лобовую атаку пошли пехотные цепи, а кавалеристов решили использовать для охвата немцев с флангов. При приближении пехоты к позиции противника, немцы открыли ураганный огонь из пулеметов и винтовок. Русские пехотинцы были вынуждены залечь на землю, наступательный порыв солдат приостановился. Тут выскочила казачья лава по две сотни с каждого фланга. Несмотря на огонь из пулеметов, казаки неслись прямо на противника, и через несколько минут они ворвались в ряды немецких солдат.

Увидев это, встала залегшая русская пехота и побежала в атаку на врага. Немцы, теснимые с флангов казаками и атакованные в лоб штыками русских солдат, начали отход, а затем, не выдержав, кинулись в бегство. Русская конница догоняла, а затем колола, рубила убегающих немецких солдат.  Немцы около тысячи человек потеряли убитыми и ранеными, и около тысячи четыреста немцев было взято в плен. Победа русских войск была полной. Но и русские части потеряли около тысячи человек. Особенно большие потери были среди офицеров. Роману Германовичу повезло – у него на теле не было ни царапинки, но душевные раны он получил глубокие, и не осталось и следа от юношеского романтического отношения к войне.

К 20 сентября после жарких боев, в которых большую роль сыграл 2-й Кавказский корпус, русские войска заняли Августовские леса. Затем 10-я армия выдержала германский контрудар под Сувалками и к началу октября вступила в Восточную Пруссию. В то же время 1-я армия нанесла немцам поражение в боях у Вержболова и оттеснила их к восточно-прусской границе. После взятия Шталлупёнена русские войска вышли на линию Гумбиннен — Мазурские озера, где были остановлены получившей подкрепления 8-й немецкой армией. К концу октября на этом рубеже русское наступление завершилось. Вскоре 1-я армия полностью была переброшена в Польшу, где началось новое наступление, и 10-й армии пришлось уже в одиночку держать фронт в Восточной Пруссии.

 I

            В начале ноября 1914 г. русские войска в очередной раз начали наступление от Варшавы в сторону Силезии. Ранее немецкое командование перебросило четыре корпуса в помощь австрийским войскам, которые встали заслоном к югу от Познани и востоку от Кракова. Немецкие части, прикрывавшие Познань и Краков, 11 ноября неожиданно ударили на юг во фланг наступающим русским войскам и к 18 ноября были уже в двадцати километрах от Варшавы. Наступающие на Силезию русские войска остановили продвижение и повернули на север в тыл немцам, наступающим на Варшаву. Вместо жесткого окружения русских войск немцы сами попадали в окружение. Но 23 ноября немцы остановили наступление на Варшаву и ушли на север, прорвавшись через окружавшие их русские войска.

            14 ноября на Западном фронте немцы попытались провести массированное наступление с Ипрского выступа, предваряя атаку страшным артиллерийским огнем. Но семь британских и пять французских дивизий выстояли, наступление захлебнулось, споткнувшись о колючую проволоку, пулеметные точки и осеннее бездорожье. Война из маневренной превратилась в позиционную, и стало ясно, что никакая «одноразовая» военная операция не может решить исход войны.

1914 год стал годом несбывшихся ожиданий для всех воюющих сторон. Погибли лучшие воины, самые подготовленные профессионалы военного дела. Кровопролитие в мировой, невиданной доселе войне оказалось просто невероятным. Жестокости войны проявили себя сразу — в массированных обстрелах, в жертвах среди мирного населения. Воющим державам неожиданно пришло осознание, что короткая война, которая должна была  идти максимум три месяца, неизвестно еще сколько продлится. На огромных расстояниях на Западном и Восточном фронтах были вырыты траншеи, сооружены заградительные ряды из колючей проволоки. В среднем на каждые двенадцать сантиметром фронта приходился один солдат.

Обе воющие коалиции старались привлечь на свою сторону нейтральные страны. Еще 23 августа Япония объявила войну Германии, но в Европу войск посылать не стала, а принялась захватывать германские колонии в Азии. 29 октября 1914 г. Турция вступила в войну против России. В Закавказье Россия была вынуждена образовать новый фронт. В ноябре 1914 г. в составе немецких войск начали воевать польские легионеры под командованием Юзефа Пилсудского.

Постепенно к мировой бойне присоединялись все новые и новые участники, а воющие страны мобилизовали все больше и больше солдат, взамен выбывающим из строя. В России с 1 декабря 1914 г. начали призывать на фронт студентов, которые стали получать в грязных окопах совершенно иное образование, которое будет кардинально отличаться, от преподававшегося в университетах.

II

            В конце ноября Закир – хазрату пришло письмо на государственном конверте со штампом на синих чернилах. Он распечатал его, начал читать и буквы поплыли перед его глазами. В официальном бланке рука полкового писаря старательно вывели строки:

            «Рядовой Ильясов Мансур Закирович 1886 года рождения геройски погиб 20 октября 1914 г. в бою при городе Гумбиннене в Восточной Пруссии.

                                                                         Командир батальона штабс-капитан  Лужин А.П.»

            Закир – хазрат схватил себя руками за голову и горестно застонал: «Мансур, улым!». На этот звук сразу прибежали жена и дочь Зульфия, которые безошибочно поняли, что случилось и сразу зарыдали. Так черная беда пришла в семью Закир – хазрата с получением одного маленького конверта с синим чернильным оттиском.

            Все в семье Закир – хазрата были убиты безутешным горем. На следующий день Закир – хазрат пошел к своему другу… православному священнику отцу Олегу. Несколько лет назад между Закир – хазратом и отцом Олегом завязалась странная дружба. Как Закир – хазрат не был обычным татарским мусульманским священнослужителем, так и отец Олег не был похож на обычного русского попа. Видимо, искренняя вера в Бога и удивительная любовь к людям со временем объединила и подружила их. Раньше в таких ситуациях с другими людьми Закир – хазрат утешал и наставлял людей, а теперь он сам нуждался в таком утешении. Отец Олег внимательно и молча выслушал своего друга, давая ему выговориться, а когда тот закончил говорить, обдумывал его как утешить. Отец Олег начал отвечать после долгого молчания:

            - Закир, если честно признаться, то я не знаю, как тебя сейчас утешить. И ты, и я знаем:  все, что происходит с нами на этой земле, происходит по воле Божьей. Я скорблю вместе с тобой, твой Мансур был таким чудесным мальчиком…

            При этих словах русского священника Закир – хазрат безутешно разрыдался: «Эх, улым!», из самой глубины растерзанной души поднимались глухие звуки плача.  Отец Олег сел с ним рядом и обнял его за плечи: «Нужно вытерпеть Закир, нужно вытерпеть!». Ужасно было наблюдать за беспомощно плачущим   мужчиной, у которого война отняла одно из самых дорогих сокровищ его сердца.

            В начале декабря Сабиру Шакирову тоже пришел конверт с синим штампом. Распечатав его, старый наладчик станков узнал, что его сын Ахмет пропал без вести в боях под Краковым в начале ноября. Суфия Шакирова не могла узнать, что случилось с ее сыном на фронте, потому что она сама уже три месяца лежала в могиле на кладбище, находящимся недалеко от завода братьев Крестовниковых. После получения конверта с синим штампом Сабир крепко запил.

Вроде все в жизни у Андрея Николаевича нормализовалось, теперь он не какой-то там студентишка, а преподаватель гимназии. Особенно был рад за сына железнодорожный мастер Николай Зубов, что его сын Андрейка закончил университет, и теперь сам обучает таких же сопливых мальчиков, каким он был раньше. Где-то далеко на западе на границах Российской империи идет война, но Зубов мало интересовался военными новостями.  

Только по вечерам, когда Андрей Николаевич уже подготовился к завтрашнему уроку, и не оставалось больше никаких дел, Зубову становилось грустно. Он вспоминал прекрасную Татьяну Александровну, как она искренне и горячо рассказывала ему свои мысли, совместные прогулки по цветущим садам города, ее наивные вопросы. Сейчас, когда на улице опадали листья и увядали цветы, лил хмурый осенний дождь, дул мерзкий холодный ветер, Зубову особенно, тяжело давались эти воспоминания. После дурацкого происшествия в парке на Черном озере, в результате которого Андрей Николаевич и Татьяна Александровна оказались в полицейском участке, больше они не встречались. Несмотря на то, что потом Зубов несколько раз приходил на места их обычных встреч, милая барышня больше не появлялась. Затем на лето Андрей Николаевич уехал к родителям, и в город приехал только в конце августа перед началом занятий в гимназии.

Когда началась работа в гимназии, в первый месяц Андрею Николаевичу было не до Татьяны Александровны, он привыкал к новому месту, к новым людям, учился на практике как правильно преподавать. Целый месяц пролетел быстро как один день. А потом когда суета немного спала, когда  Зубов немного вошел в русло дел в гимназии, по вечерам начало щемить сердце, накатила тоска. Сначала Андрей Николаевич крепился, потом он по вечерам стал гулять по центральным улицам города и искать дом Бузыкиных, расспрашивая прохожих, дворников. Первые два дня поисков результатов не принесли, но на третий день искомый дом отыскался. Зубов долго покружился около двухэтажного кирпичного, аккуратного дома, ему даже показалось, что он видел в проеме окна на втором этаже силуэт любезной Татьяны Александровны, но постучаться в дверь, конечно, он не решился.

В этот вечер Андрей Николаевич вернулся в свою маленькую комнатенку в очень подавленном состоянии. Иногда по вечерам он выходил гулять по уже знакомой улице. Когда Андрей Николаевич проходил мимо особняка Бузикиных, сердца начинало у него сильно биться, кровь приливала к голове, но он, конечно, не решался стать поздним гостем в этом доме.   Зубов отлично понимал, что он - мелкий учитель гимназии не мог просить руки Татьяны Александровны у ее отца - состоятельного купца. Значит лучше забыть ее и вырвать из своего сердца это неожиданно возникшее чувство. Но это сделать как раз и не получалось, и вечерами вновь приходила эта ноющая душевная боль.  Это было невыносимо!!!

Извините меня, любезный читатель, но я не удержусь и сделаю строгое замечание молодому человеку: напрасно, вы так убиваетесь, Андрей Николаевич, совершенно напрасно, жизнь у вас еще очень даже ничего, можно сказать, пока как сыр в масле катаетесь!

Сначала она скучала по Андрею Николаевичу, а отец ее не выпускал из дома (замечу я, прежде всего, для ее собственного же блага!). Татьяна Александровна ждала от Зубова, что он как настоящий мужчина, как рыцарь, наконец, придет к ним домой (правда Татьяна Николаевна говорила ему только приблизительное нахождение своего дома), но если мужчина хочет, то он найдет, неправда ли?! И отец, познакомившись  с Андреем Николаевичем и увидев, какой он добрый, милый и хороший человек, и не запрещал бы с ним общаться. А Андрей Николаевич все не приходил и не приходил. И Татьяна Александровна обиделась на Зубова.

А когда приходил в гости  молодой купец Свешин Петр Фролович, то он тоже очень даже понравился Татьяне Александровне. Ведь она ожидала увидеть старого толстого неотесанного купчину, а вместо него увидела молодого модно одетого симпатичного молодого человека, который к тому же умел умно излагать свои мысли, хотя она с ними и не была согласна. К сожалению, Свешин больше в гости не приходил. И Татьяна Александровна уже пожалела, что так резко разговаривала с ним, но слово не воробей – вылетит, не поймаешь.

Александр Алексеевич после этого случая махнул рукой на свою дочь, предупредив только: «Если опозоришь меня, девка, из дома выгоню!».  А потом стало и вовсе не до дочери, началась война. С началом войны почти все границы закрылись, некуда стало импортировать продовольствие, цены на продукты сразу резко упали. И самых нужных работников забрали на фронт. А тут еще, тьфу, как в воду глядел молодой Свешин, деньги в банке золотом перестали выдавать, а бумажные деньги – ассигнации стали падать в цене. Что делается вокруг?! Одно сплошное разорение! Так можно и с сумой пойти на старости лет!

А Татьяна Александровна с началом войны тоже призадумалась. Дело в том, что многие девушки, с которыми она начинала ходить на курсы медицинских сестер их окончили и сейчас поступали сестрами милосердия в больницы, в санитарные поезда, ухаживали за ранеными. А она не смогла их закончить, вид крови она видеть не может, и вообще она ни на что не способна! Живет пустой бесцельной паразитической жизнью. Татьяна Александровна не понимала, как она это может изменить. И это было ужасно осознавать!

На улице подул холодный ветер, выпал первый снежок, оконные стекла по ночам стали покрываться льдом – пришла зима.

В середине декабря вечером кто-то робко постучался в дверь дома Бузыкиных. Прислуга открыла дверь. На пороге стоял молодой человек в темном осеннем пальто, на голову его была надета железнодорожная инженерская фуражка. Служанка Маша сказала: «А  Александра Алексеевича нет дома. Они в купеческий клуб уехались-с». Молодой человек ответил: «Нет, мне бы Татьяну Александровну…».

Маша удивленно позвала хозяйку: «Татьяна Александровна, это вас». Бузыкина быстро спустилась к двери и, узнав в посетителе Андрея Николаевича холодно, но удивленно воскликнула:

- «Вы?!», а потом продолжила: «Впрочем, заходите».

- Не знаю право – удобно ли? – мялся Зубов.

- Проходите, проходите, - продолжала приглашать Татьяна Александровна – Не на улице же разговаривать, там холод такой. Проходите, чаем вас напою, замерзли наверное.

Зубов разделся, они прошли в гостиную комнату, сели за стол. Прислуга сразу же принесла горячий самовар, разлила чай в стаканы с красивыми подстаканниками, поставила на стол серебряные столовые приборы. Молодые люди, сидя за столом друг против друга, смотрели напротив себя, но ничего не говорили. Зубов грел озябшие пальцы об стакан с горячим чаем, чувствовал себя ужасно неловко, наконец, он первым начал разговор:

-  Уважаемая, Татьяна Александровна, извиняюсь за беспокойство. Но я пришел попрощаться с вами!

На лице барышни отразился немой вопрос. Зубов продолжил объяснения:

- Меня забирают на фронт, Татьяна Александровна. Завтра уезжаю на двухмесячные офицерские курсы, а потом в действующую армию. Вот хотел попрощаться перед дорогой, а то может, и не свидимся.

Татьяне Александровне неожиданно стало очень стыдно за свое холодное поведение, это известие ее просто оглушило. Она только беспомощно спросила:

- Вас тоже забирают?!  Вас же не должны…

- Отечество в опасности, с 1 декабря даже студентов из университетов стали забирать, - грустно отвечал Зубов. – Ладно, я пойду, а то у вас отец может приехать, попадем в нелепую ситуацию.

- Посидели бы, Андрей Николаевич, когда еще увидимся, - попросила девушка.

- Извините, Татьяна Александровна, мне необходимо идти, вещи там собрать нужно, - заторопился Зубов.

- Но вы пишите, обязательно, пишите, Андрей Николаевич, - попросила хозяйка дома.

- Конечно, с превеликим удовольствием, - радостно согласился Зубов.

При выходе около двери, когда уже Зубов оделся, молодые люди долго смотрели друг на друга, прощальным взором. Вдруг Татьяна Александровна повисла у Андрея Александровича на шее и страстно поцеловала его в губы. Зубов сначала растерялся, потом испугался и начал мягко отстранять от себя барышню. Когда девушка оторвалась от него, он еще раз бросил долгий взгляд на нее, сказал: «Ну, прощайте!» и вышел.

После ухода молодого человека, Татьяна Александровна заперлась у себя в комнате и долго плакала.

            Осенью из Оренбурга вернулся Ибрагим, вел себя очень тихо, и отец хотел уже его понемногу вводить в курс своих торговых дел. Но в середине ноября до Гусмана дошло известие, что его старший сын Арслан, получавший образование в Турции, ушел воевать в турецкую армию. Гусман даже знал, почему он так поступил: Арслан по политическим убеждениям был панисламистом, считал, что Османская империя должна объединить под своей властью всех мусульман на всей земле. И сейчас Гусман не только боялся за сына, но ему было также горько осознавать, что Арслан пошел воевать фактически против своей страны. Но беды на этом не закончились.

            Ибрагим вскоре тоже узнал про Арслана, воюющего в турецкой армии. Когда это ему стало известно, он был еще сильнее потрясен, чем его отец. Со старшим братом Ибрагим общался мало, и тем более не мог понять его поступка. Сначала свою роль сыграла большая разница в возрасте, а когда Ибрагим был еще подростком, Арслан уехал учиться в Турцию, как в самую передовую мусульманскую державу. Очень редко от него приходили письма, где он писал мало, а домой в Казань почти не приезжал. И вот, оказывается, он воюет в турецкой армии против своей же страны.

Ибрагим тоже очень уважительно относился к идеям и деятельности Исмагил-бея Гаспринского, давшего начало джадидизму и просветительству в татарском обществе, но развитие татарского народа видел в создании татарского государства только в составе России. Ибрагим считал, что вместе с поступком Арслана, на их семью пришел позор, и это в какой-то степени было верно. И чтобы этот позор как-то смыть, Ибрагим решил тоже идти на фронт, хотя, по возрасту, он еще не призывался, а если наступил бы призывной возраст, то отец мог его легко откупить, заплатив денежный налог.

В начале декабря Ибрагим заявил своим опешившим родителям, что он поступает на курсы прапорщиков, а после их окончания, он уходит на фронт. Его пожилая мать подняла истошный вой, а Гусман тоскливо посмотрел на сына и стал жалобно просить:

- Улым, зачем так делаешь?! Мать свою старую пожалей! На кого ты нас оставляешь? Вон Арслан пошел воевать, а я теперь не знаю: увижу ли еще его снова. Скольким людям уже принесли похоронные письма. Нет, улым, оставайся с нами ты наша последняя отрада на старости лет. Для кого я это все наживал?! Кому это все останется? Будь, проклята эта война!!!

- Отец, прости меня. Я знаю, что опять тебя огорчаю, но я по-другому не могу. Я не буду говорить тебе про поступок Арслана, но сейчас на улице на нас косо смотрят. Еще есть долг перед Отчизной, я все равно хотел пойти на войну, когда призовут, просто сейчас это получится раньше, - объяснял свою позицию Ибрагим, внутри которого сердце разрывалось на куски.

- Улым, знать, что люди плохо про нас говорят или косо смотрят, это, конечно, неприятно, но это не смертельно – поговорят и забудут, а если не вернешься с войны это уже насовсем. Если это тебя сейчас беспокоит, то поезжай завтра же в Оренбург к сестре. Поживешь там, пока все не успокоится, - продолжал уговаривать Гусман, хотя, хорошо зная своего сына, уже понимал, что все уговоры будут бесполезны

- Отец, я так не могу, я должен ехать. Кроме людей еще есть совесть. Ее не успокоишь, вы должны меня понять, - твердо стоял на своем Ибрагим.

- Еще раз хорошо все обдумай, родители тебе плохого не посоветуют, - сказал Гусман, в глубине своей души, понимая, что его сын прав.

До этого, рассуждая над поведением и поступками своего сына, Гусман удивлялся: откуда у него такая тяга к справедливости? Вспоминая себе в его годы, он не помнил за собой таких мыслей и поступков. Вся молодость Гусмана прошла в тяжелой работе, а его отец – дед Ибрагима, не был еще таким богатым, каким он стал сейчас. Все было нажито предприимчивой инициативой и тяжким трудом  Гусмана (а также тяжким трудом его работников).

Перед отъездом, Ибрагим появился дома у уважаемого Закир – хазрата. После возвращения из Оренбурга, Ибрагим часто встречал его на улице. При встречах Закир – хазрат всегда выражал большую радость и очень ласково разговаривал с молодым человеком. А когда Ибрагим пару раз столкнулся на улице с очаровательной Зульфией, то она всем своим видом сияла от радости, но внешне только еле заметно  кивала головой, проходя мимо. Хотя при неожиданном знакомстве она произвела на него сильное впечатление, но сам с ней заговорить Ибрагим не решался, а Зульфия, тем более, делать этого не пыталась. Перед отъездом у Ибрагима возникло неожиданное желание посетить дом Закир - хазрата.

Ибрагим застал Закир – хазрата дома. Хозяин дома сразу пригласил гостя за стол, служанку послал за самоваром. Служанка Зухра принесла горячий самовар, а Зульфия принесла сладости. После того как это все было поставлено на стол, женщины удалились. Закир – хазрат был все также рад приходу гостя, но выглядел уставшим, и чувствовалось, что он переживает какое-то горе. Тем не менее, хозяин дома прилагал все усилия, чтобы любезно принять гостя. Ибрагим вкратце рассказал Закир – хазрату о своем решении идти на фронт и о разговоре с отцом. Закир – хазрат, не перебивая, внимательно выслушал рассказ Ибрагима. Когда гость закончил хозяин дома сказал:

- Ибрагим, как бы ты не считал себя правым, тебе, наверное, надо было послушаться своего отца. И если бы он ошибался, то ответственность за ошибку была бы на нем. Но я все равно уважаю твой выбор и буду молиться за тебя, чтобы ты живым и здоровым вернулся к своим родителям. Только помни, что не всякая война угодна Аллаху, не старайся зря убивать и наносить вред другим людям, которые лишь немного не похожи на тебя,  но так же являются творениями Аллаха. И обязательно, если не будет тебе трудно, то пиши мне, я всегда тебе отвечу.

Под конец разговора Ибрагим спросил, улыбаясь:

- Как вам удается Закир - хазрат всегда быть таким веселым, добрым и внимательным к людям?

Закир – хазрат в ответ уже немного грустно улыбнулся и ответил:

- С помощью Аллаха Всемогущего. Может, еще раздумаешь ехать, мне недавно письмо пришло похоронное на сына. Ладно, пусть даст Аллах тебе вернуться оттуда живым и здоровым.

Хозяин дома и Зульфия очень тепло проводили гостя.

На следующий день Ибрагим уехал поступать в школу прапорщиков.

В начале 1915 года через Мурманск был проложен кабель, соединивший Кольский полуостров с Шотландией и сделавший возможным информационный обмен между Западом и Россией. Понадобились чрезвычайные усилия, чтобы завершить в конце 1916 г. прокладку железнодорожной магистрали Петроград — Мурманск, чтобы Россия и западные союзники создали канал, хотя и узкий, взаимного сообщения. К сожалению, эта дорога начала действовать только перед началом революции в России.

К началу 1915 года Россия потеряла на полях сражений 1 миллион 350 тысяч убитыми, ранеными и военнопленными из пяти с половиной миллионов, которые у нее были на начальном этапе войны. Особенно большие потери понесла Россия в офицерском составе (в пехотных частях эти потери составили до 95% офицеров). Когда в армиях других стран офицеры шли в атаку позади солдат, русские офицеры, гордо встав во весь рост, впереди вели в атаку солдат навстречу немецким пулеметам и орудиям, и также первыми погибали от вражеского огня. После мобилизации в августе 1914 г. в русской армии насчитывалось около 80 тыс. офицеров. Но подавляющее большинство из них погибло уже к концу 1914 г. В армию в спешном порядке после прохождения ускоренных курсов (сначала продолжительностью два месяца, а потом и вовсе один месяц) стали направляться вчерашние гимназисты, реалисты, семинаристы, учителя, врачи, инженера. Кадровое офицерство вначале называло их презрительно «выкидышами», но деваться было некуда – армия постоянно нуждалась в пополнении офицерами. И потом, обычно это были храбрые и честные молодые люди, которым, конечно, поначалу не хватало боевого опыта. Также в унтер-офицеры и в прапорщики стали производить отличившихся в боях солдат.  

У других воюющих стран к концу 1914 г. также появились серьезные проблемы.

В частности, 26 декабря 1914 г. германское правительство объявило о введении контроля над поставками и распределением продовольствия в стране, среди населения вводились карточки на продукты питания. В плане стратегического планирования немецкое командование решило сместить основной удар с Западного фронта на Восточный фронт, чтобы сокрушить Россию, так как последние немецкие наступления во Франции натолкнулись на упорное сопротивление французов и англичан, сидевших в сплошных линиях окоп. На Восточном фронте еще не было сплошной линии оборонительных сооружений и к тому же русские войска начали испытывать сильный недостаток в снарядах.

Союзники тоже призадумались, как можно было бы прорвать линии немецких оборонных сооружений, которые состояли из трехметровых траншей. Когда атакующие войска проходили линию артиллерийского огня, его в лоб встречали немецкие пулеметы. Прорвать такую оборону представлялось невозможным. На одном из заседаний английского кабинета министров Уинстон Черчилль предложил «обшить стальными листами трактор — для того чтобы несколько человек могли спрятаться в укрытии и пересечь ничейную полосу». Большое количество таких машин, с точки зрения Черчилля, могло бы помочь английской пехоте пробить линию фронта. Осенью 1914 г., купив имеющиеся в продаже тракторы, он приказал обшивать их стальными листами. Кто-то предложил называть новые наземные корабли танками, и Черчилль согласился с этим предложением.

Германия решила выиграть эту войну любым способом, не останавливаясь ни перед чем. В ход пошли технические достижения передовой германской науки.

3 января 1915 г. немцы впервые в ходе войны использовали отравляющие газы. Это произошло на Восточном фронте, у Болимова. Отравляющим газом был ксилилбромид — «T-Stoff». Но немцы не учли русский климат: от мороза газ превратился в кристаллы и не дал никакого эффекта. Военные химики сосредоточили свои мысли на усовершенствование этого изобретения.

19 января 1915 г. германские дирижабли совершают первый налет на Англию и сбрасывают бомбы над территорией Лондона. Отныне морские порты в Восточной Англии начинают подвергаться регулярной бомбардировке.

30 января 1915 г. Германия начинает применять в ходе войны подводные лодки - нападению подвергается порт Гавр на северном побережье Франции. А 2 февраля Германия заявляет об установлении подводной блокады Англии и Ирландии и предупреждает, что будет топить любое мирное иностранное судно, даже из нейтральной страны,  находящееся в указанном районе. В тот же день  Министерство иностранных дел Великобритании заявляет о том, что любое судно, доставляющее зерно в Германию, будет перехвачено британскими военно-морскими силами, а 10  февраля Правительство США объявляет о том, что Германия будет нести ответственность за любой ущерб, нанесенный флоту США и американским гражданам.

Но на этом Германия не останавливается.

Еще в инструкциях от 11 августа 1914 г. министра иностранных дел Германии предлагалось:

«Очень важна реализация революции не только в Польше, но и на Украине:

1. Как средство ведения военных действий против России.

2. В случае благоприятного для нас завершения войны создание нескольких буферных государств между Россией, с одной стороны, Германией и Австро-Венгрией — с другой желательно как средство ослабления давления русского колосса на Западную Европу и для отбрасывания России на восток настолько, насколько это возможно».

9 марта 1915 г. меньшевик Александр Парвус (настоящее имя Израиль Лазаревич Гельфанд), бежавший во время первой русской революции с русской ссылки и живший впоследствии за границей, представляет руководству Германии план русской революции - программу подрывной деятельности, направленной на свержение существующего в России строя, с целью поражения России в ведущейся войне. Немцы дали Парвусу немецкое гражданство и два миллиона марок для начала «русской революционной пропаганды» и «поддержки большевистской фракции Российской социал-демократической рабочей партии». Ради развала Российской империи немцы начали активную пропагандистскую работу среди финнов, русских евреев и кавказских народов. Немцы начали оказывать помощь украинским националистам. Инструментом были избраны революция и использование национализма. Это политика проводилась на высшем правительственном уровне. До заключения Брестского мира Россией, Парвусом на эти цели было получено от немецкого генштаба более 40 млн. немецких марок.

Да, Германия собиралась выиграть войну любой ценой, следуя старинной иезуитской поговорке: «Цель оправдывает средства!».

            Роману Германовичу за проявленную храбрость (а может просто за то, что остался в живых) раньше положенного срока присвоили звание подпоручика, и так как не хватало в полку офицеров, дали в команду целую роту. Никакой радости от полученного звания Роман Германович не испытал, а от командования ротой прибавилось только больше забот, которыми нисколько не хотелось заниматься.  Вначале его главными заботами были только где раздобыть любое спиртное: спирт, самогон (еще в начале войны царь Николай II ввел в стране сухой закон, и поэтому достать настоящую водку было почти невозможно). Затем после недельной пьянки, когда Роман Германович отошел немного душой от произошедших событий,  днем он стал заниматься ротой: обустройством, обучением прибывающего пополнения, снабжением солдат всем необходимым. Жизнь в полку протекала и не мирная и не военная, но неприхотливый русский солдат, вчерашний мужик, как только немного стихали бои, умел приспосабливаться и к полевым условиям, и к казарменным, и не приведи Господь, мог и на каторге неплохо устроиться.

А вечерами Роман Германович стал думать, где бы найти для души что-то получше кроме спиртного, то есть женщину. Деревенька была небольшая, дочерей крестьяне к вечеру прятали в домах, чтобы чего худого не случилось, и вышестоящее начальство строго приказало никоим образом не обижать местное население.

Наш молодой подпоручик стал смотреть, что можно было бы сделать в данной ситуации. Он вспомнил, что несколько раз долгим взглядом  на него смотрела одна молодая крестьянка лет около тридцати. Юные полячки были очень даже симпатичные: черноволосые, кровь с молоком. Не зря же отцы с вечера запирали их дома. Роман Германович приглядел одну молодую польскую крестьянку. Она была уже, конечно, постарше, но это даже лучше. Расспросив про нее, Роман Германович узнал, что эта молодая солдатка Леся живет с двумя малыми детьми, а мужа забрали еще в августе 1914 г. в 2-ю армию генерала Самсонова, и он или сгинул в Мазурских озерах, или попал в немецкий плен.

Однажды вечером, когда стемнело, Роман Германович, засунув за пазуху бутылку местного спиртного напитка, постучался в дом молодой крестьянки: «Леся, Леся!». За дверью послышались осторожные шаги, и приятный женский голос тревожно спросил:

- Кто там?

- Это я, Роман, пани Леся, командир 6-й роты, - говорил шепотом Роман Германович, воровато оглядываясь по сторонам.

- Чего тебя надо? – спросил женский голос уже с нотками интереса, но в то же время с некоторым опасением.

- Мне бы этого… ну молока бы испить, красавица, пусти холодно же, - продолжал упрашивать  молодой офицер.

- Не мог утром прийти что – ли? Детей только укладываю спать, – немного укоризненно сказала крестьянка, запуская нежданного гостя.

- Некогда мне утром, пани. Утром у меня дела, занятия в роте, - оправдывался Роман Германович, проходя в избу и внимательно жадными глазами оглядывая хозяйку. Хозяйка была уже в какой-то белой сорочке (если бы эта сорочка была из тонкого материала и была надета на какой-то благородной барышне, то это можно было назвать «ниглеже», а так я даже затрудняюсь как-либо назвать этот предмет туалета). Впрочем, поверх этой сорочки на плечи была накинута пуховая темная шаль.

В сенях он повесил свою саблю, шинель и фуражку и уселся в ближайшей к входу комнате, на лавке за грубо сколоченным столом. С края стола возле окна горела керосиновая лампа, которая давала слабый свет. Молодая крестьянка ушла в другую комнату и через некоторое время вернулась с глиняным кувшином в одной руке и стаканом в другой и поставила их  на стол.

 - Пани, прошу прощения. Но я с вечера не пью молока, я его вообще почти не пью, если только с чашечкой кофе. Божественно: кофе со сливками, - улыбаясь, нес полную чушь Роман Германович.

- Откуда я же пану офицеру найду кофе со сливками? – удивленно спросила крестьянка.  

- Пани Леся, кофе со сливками я тоже пью только по утрам. А по вечерам я предпочитаю кое-что другое, - сказал Роман Германович, вытаскивая из-под пазухи пол-литровую бутыль с местным самогоном, - Надоело пить одному, прошу вас, как очаровательную женщину, составьте компанию одинокому пану офицеру.   

Молодая крестьянка не показала сильного удивления при виде бутылки.

- Сейчас, пан офицер, детей уложу, а потом приду, - сказала она и ушла в другую комнату.

Роман Германович прождал, сидя за столом, около двадцати минут. Из другой комнаты доносился женский шепот на незнакомом языке, капризные всхлипы детей, а потом постепенно все стихло. Вскоре появилась хозяйка со стаканами в одной руке, и с тарелкой в другой руке, на которой лежало нехитрое крестьянское угощение: ломтики черного хлеба с салом. Она села за стол напротив офицера. Роман Германович быстро разлил напиток по пол стакана, один протянул хозяйке, а другой взял сам; посмотрел на хозяйку и спросил:

- За что выпьем, пани? За вас?

- Нет, пан офицер, давайте выпьем, чтобы эта война проклятая быстрее закончилась, - предложила женщина.

- Хорошо, давайте за это, - легко согласился Роман Германович, его глаза бешено заблестели; и он с остервенением быстро плеснул влагу себе в глотку. После этого он сморщился,  поднес сжатый кулак к своему лицу, носом сильно втянул воздух, и только после этого закусил кусочком хлеба вместе с салом.

Женщина тоже выпила водку мелкими глотками и начала есть кусок хлеба с салом.

- Леся, называйте меня просто Романом, какой я к черту пан офицер, - попросил Роман Германович.

- Хорошо, пан оф…, хорошо, Роман, - сказала крестьянка.

- У вас дети еще маленькие? – спросил офицер.

- Мальчику Владиславу пять годиков, а дочери Марте уже двенадцать лет будет.

- Той девчонке тоже лет двенадцать было, - глухо проговорил он и закрыл глаза правой ладонью.

- Какой девочке? – тревожно спросила Леся.

- Не обращайте внимания, пани. Давайте лучше еще выпьем, - сказал Роман и стал разливать самогон по стаканам.

Собеседники еще раз выпили и сидели, молча, смотря друг на друга. Зачем нужно что-то говорить, если мужчина знал, за чем он сюда пришел, а женщина понимала, для чего его пустила в дом?! Роман Германович сел поближе к женщине, правой  рукой обхватил ее за плечо и шею, и впился губами в ее рот. Она по-бабьи слабо застонала, затем тоже обхватила его руками за шею. После долгих поцелуев, Леся увлекла Романа к расстеленной кровати, где она помогла ему освободиться от одежды, и они полностью отдались во власть страстной  ночи. Это была не просто ночь любви, и дело было даже не в том, что у мужчины несколько месяцев не было женщины, а у женщины несколько месяцев не было мужчины.  В этом таинстве любви они пытались выплеснуть из своих растерзанных душ всю боль, которая принесла война: у женщины - разлука, а потом возможная смерть молодого любимого мужа; у мужчины ежедневный, ежечасный, ежеминутный ужас войны: человеческой смерти и увечий, разрушений, и возможная собственная гибель в любую секунду.

 Уважаемый читатель, давайте не будем их подвергать за это строгому осуждению.

            Сам Роман Германович размышлял над некоторой двусмысленностью ситуации: он предок славных фон Бакенов, потомственный немецкий дворянин проводит ночи пусть и с симпатичной, но все же крестьянкой, к тому же она его старше лет на семь. Затем, подумав, что его предки наверняка не стеснялись одаривать вниманием симпатичных крестьянок в своих поместьях, решил, что он никоим образом роняет своей дворянской чести, и вовсе успокоился. А по ночам Романа Германовича ожидало налитое как сочное яблоко тело молодой женщины, которая отдавало ему весь накопившийся жар истосковавшейся по ласке души.

Потом он, увидев, что женщине одной тяжело справляться по хозяйству, стал присылать ей в помощь пару солдат, дров там наколоть, воды принести. Солдаты - сами бывшие крестьяне, когда подпоручика не было ворчали: «Тьфу ты, нас Рассею защищать из дома забрали, а не на эту курву польскую работать. Нас самих дома жинка дожидается. Дожидается ли?! Вот, обернусь домой и хорошенько ее в избе за волосы потаскаю, чтобы мужа помнила!», но работу делали исправно.

Роман Германович, Леся и дети вместе встречали Рождество, было праздничная атмосфера, у всех веселое настроение. Когда пани детей спросила: «Что вы хотите, чтобы случилось в следующем году?», они дружно ответили: «Хотим, чтобы папа вернулся поскорее!». Леся незаметно вытерла из глаз две слезинки и сразу погрустнела. В эту ночь, когда дети уснули, она легла в постель и отвернулась к стенке, а когда Роман Германович начал гладить ее рукой, то никак на это не реагировала.

После Нового года с фронта вдруг стали поступать дурные вести. Случилась, что 9-я  германская армия 3 января 1915 года начала наступление у Болимова, применив химические газы. Эффект их применения изменил ветер, неожиданно повернувший газовое облако в германскую сторону. Русские войска контратаковали противника. Под командованием генерала Гурко, двенадцать русских дивизий храбро бросились вперед. Но их храбрость не дала результатов; в первые же три дня полегло сорок тысяч русских солдат и офицеров. Сразу же обнаружились недостатки планирования и оглушительная сила германской артиллерии, которая на узком участке фронта остановила русских воинов.

Русское командование стало спешно собирать резервы, чтобы стабилизировать обстановку в этом районе Польши. Полку, где служил Роман Германович, было приказано принять последнее пополнение, затем двигаться на передовую и заменить там другой полк, понесший в ходе боев большие потери. Вместе с солдатами прибыло несколько молодых офицеров. Среди них Роман Германович с удивлением узнал молодого здорового татарина, который летом сильным ударом кулака припечатал его к мостовой в саду на Черном озере. На нем ладно сидела новая офицерская форма, приятно скрипели при ходьбе новые сапоги, а на плечах блестели новенькие погоны прапорщика. Своим приятелям сослуживцам Роман Германович сказал, показав в сторону Ибрагима: «Вон опять «выкидыша» прислали, у нас в Казани жил, мулла магометанский». И сказав: «Вот и пополнение прислали, мать твою! Как хочешь, и воюй вместе с ними!», он презрительно сплюнул на землю. Его товарищи дружно рассмеялись.

Когда Ибрагим Сулейманов пошел поступать на курсы прапорщиков с последующей отправкой на фронт, он думал, что его сразу отправят в другой город, но его решили оставить пока в Казани на месяц, благо в Казани есть свое юнкерское училище. Ибрагиму после вольной жизни было тяжело привыкать к военным порядкам, но он был полон решимости, да сейчас уже и дороги назад не было. Вскоре он как отличившийся среди юнкеров, которые в основном состояли из недоучившихся студентов, врачей, инженеров, учителей, то есть людей штатских, был произведен в командиры отделения.

После того как прошло две недели после поступления в училище, во время занятий на плацу в одном из юнкеров только что прибывших в училище Ибрагим с удивлением узнал молодого человека, который сидел тогда на скамейке с красивой русской барышней, когда он ударил в саду наглого пьяного офицера. Шинель, большая его размера, нелепо сидела на его тощей фигуре, большая фуражка немного съехала на правое ухо, выпученные от ужаса глаза выражали полное непонимание смысла происходящего, и того, что он тут делает. Воин еще тот, одним словом. Как же его звали - то, кажется, Андреем. Во время перерыва занятий Ибрагим сам подошел и поздоровался с Зубовым. Андрей Николаевич сразу вспомнил высокого силача татарина, очень ему обрадовался и удивленно спросил: «И вы здесь?». Ибрагим решил пока взять под опеку одуревшего от перемены обстановки Зубова, пошел к начальству и договорился, чтобы забрать его к себе отделение.

Следующие две недели мгновенно пролетели, в училище Ибрагиму оставалось учиться еще около месяца. Но после Нового года стали поступать тревожные вести с германского фронта в Польше, и всех тех, кто поступил в училище вместе с Ибрагимом, быстро на скорую руку произвели в прапорщики и отправили в Варшавский военный округ, откуда уже его направили в один из полков 10-й армии генерала Сиверса. Перед отъездом он зашел попрощаться со своими родителями. Андрей Николаевич пока остался в училище доучиваться.

Когда Ибрагим прибыл в полк, стоящий в Польше, он среди офицеров полка с удивлением увидел того самого молодого офицера, который чуть не зарубил его в саду на Черном озере. Если судить по тому, что этот офицер показывал в его сторону рукой, что-то говорил другим рядом стоящим офицерам, после чего они громко рассмеялись, то он его тоже сразу узнал.  «Ладно, справлюсь. Собака лает, караван идет!» - подумал Ибрагим.

Потом, после того как в полку среди офицеров узнали, что он не пьет спиртного и не ест свинину, с легкой подачи Романа Германовича, Ибрагима за спиной стали называть «муллой». Впрочем, увидев, что он перед начальством не заискивает, от службы не увиливает, с товарищами по службе держится ровно, солдаты в принятом им взводе прапорщика слушаются, решили, что он нормальный парень, пусть и с некоторыми странностями. С Романом Германовичем Ибрагим старался больно не сталкиваться, да и тот сам старался не иметь с ним никаких отношений, лишь при встречах бросал недобрые взгляды.

Роману Германовичу на самом деле было не до Ибрагимки-«муллы», во-первых хватало забот в роте: нужно было одеть, обуть, обучить держать винтовку прибывших не слишком сообразительных крестьянских парней, с которыми вскоре предстояло выступать на передовую; во-вторых, как только Роман Германович сказал Лесе, что он вместе с полком через несколько дней выступает в поход, то она сначала устроила дикую истерику с криками и слезами, а потом вдруг сказала, что у нее эти дни задерживаются.

- Какие еще дни?- как последний дурак спросил Роман Германович, совсем ошалевший от такой новости.

- Эти самые…, когда их нет, дети потом появляются. Ой, что со мной будет, на кого ты меня бросаешь с двумя детьми, да еще твоего ребенка ношу под сердцем! – опять завыла обезумевшая женщина.

В эту ночь Роман Германович пошел ночевать к своему товарищу. В последующие дни он опять ночевал у него, и лишь в последнюю ночь перед выступлением в поход пришел к Лесе собирать вещи. Леся опять сильно плакала;  увидев, что мать плачет, начали также дружно реветь дети. Роман Германович еле смог успокоить хозяйку, клятвенно обещал к ней вернуться ровно в шесть часов после войны.

На следующий день полк, медленно двигаясь по снежной дороге, выступил в поход. Роман Германович этому даже обрадовался. «Ничего, война все спишет!» - думал он в свое оправдание.

Но пока шла эта сумасшедшая метель, пока русские военачальники размышляли: на каком участке фронта нанести удар по немецко-австрийским войскам, немцы подтянули в Восточную Пруссию четыре свежих корпуса. На фланги 10-й русской армии нацелились два мощных кулака немецких войск. Седьмого февраля немцы начали непрерывное движение, которое через два дня позволило трем немецким корпусам продвинуться глубоко за линию русских укреплений. Противостоящая 10-я русская армия оказалась стратегически изолирована от остальных русских войск. А верховное русское командование поначалу не придало этому большого значения. Оно было занято формированием шестикорпусной ударной группы на южных границах Восточной Пруссии. Обеспокоенный сложившейся ситуацией, командующий 10-й армией генерал Сиверс докладывал командующему фронтом генералу Рузскому, что его армия может оказаться в положении 2-й армии Самсонова, разгромленной немцами в начале сентября 1914 г. Но генерал Рузской посчитал эти удары лишь отвлекающим маневром и продолжал готовить на юге контрнаступление.  

10 февраля 21-й германский корпус перерезал железную дорогу из Ковно (Каунас) на восток. 10-я русская армия, чтобы избежать окружения и разгрома, была вынужден начать отступать через Августовский лес к Неману. Генерал Рузский психологически сломался и запросил у командования отставки в связи с «чрезвычайным ослаблением, вызванным общим ослаблением организма». Его место  занял генерал Алексеев. А немцы окончательно прорвали русскую оборону и захватывали все новые русские города.

Когда метель немного стихла, отдохнувший полк Романа Германовича, продолжил двигаться на приказанное место дислокации.  Когда они, снова выбившись из сил, почти дошли до места назначения, навстречу им хлынула лавина разбитых отступающих русских войск. Командир полка полковник  Громов еле отыскал штаб дивизии, где очень обрадовались свежему полку. Перед полком была поставлена задача: прикрывать отход основных войск.

Полк растянулся тонкой цепью, желая охватить как можно больше территории перед наступающим противником. Вырыли неглубокую траншею прямо из снега, перед которой накидали горкой снег вперемешку с ветками деревьев. Рота Романа Германовича получила приказ расположиться прямо перед дорогой, в центре залегшей цепи. Неподалеку от него расположился взвод Ибрагима Сулейманова. Спустя несколько часов закончился непрерывный поток отступающих войск. Но за это время остающиеся насмотрелись на толпы бредущих измученных солдат, многие из которых побросали даже винтовки и бессмысленно шли друг за другом в общем потоке, не понимая куда и зачем идут, просто потому что все двигаются туда. Наконец, к вечеру поток иссяк, последние солдаты ушли на восток. Ночью командир полка, чтобы не выдать противнику своего присутствия, запретил разжигать костры. К утру выяснилось, что во всем полку замерзло человек восемьдесят, а около ста пятидесяти отморозили себе руки, ноги.

Утром часов в десять вдали показалась колонна противника. Немецкие солдаты уверенно шли по дороге на засевший в снегу полк. На солнце ярко зловеще блестели остроконечные каски на головах у солдат. Немцы были уверенны, что русские уже разбиты и стараются бегством спастись от неминуемого  окружения, затем смерти или плена. И это мнение было очень близко к истине. И совершенно не стоило опасаться, что они могут наткнуться на какую-нибудь отставшую от своих часть. Ведь следом за ними следуют один за другим железные немецкие части, и русским войскам не избежать такого же позорного разгрома при Танненберге в начале войны.

Но вдруг когда немцы уже подходили к каким-то брошенным окопам, вдруг оттуда раздался стройный ружейный залп, и застрекотали по немецкой колонне два пулемета. Вначале немцы растерялись и остановились. Пока немецкие офицеры выясняли, что случилось и что предпринимать в данной ситуации, русские продолжали стрелять по немцам представлявшим собою прекрасную мишень. В течение каких-то пяти минут немцы потеряли убитыми и ранеными около трехсот человек. Потом они довольно таки быстро сообразили колонну рассредоточить по флангам. Немецкие солдаты упали на снег и стали ползти вправо и влево, колонна солдат довольно быстро стала превращаться в цепи. Залегшая немецкая цепь открыла ответный огонь из винтовок и пулеметов по русским траншеям, а к ним на помощь подходили все новые и новые свежие части.

Полковник Громов решил атаковать залегших немецких солдат, которые, собрав достаточную силу, могли сами атаковать его траншеи, выбить его из этих мелких окопов, и тогда уже русскому полку точно грозила гибель от превосходящих сил противника. Русские солдаты и офицеры с криком: «Ура!», нацепив на винтовки штыки, бросились на противника. Из-за того, что до немцев было небольшое расстояние, то их огонь не нанес русским цепям существенного вреда. Как только русские добежали до залегших немцев, то началась дикая резня.

Роман Германович без вреда для себя добежал вместе со своими солдатами до расположения немцев. Краем глаза он увидел справа, что  татарин-«мулла» подобрав где-то винтовку, как соломенные снопы насаживает на штык одного за другого встречающихся ему на пути немецких солдат. Немцы, не ожидавшие здесь от русских серьезного  сопротивления, опешили; их охватил ужас. Казалось, что ничто не может остановить разящие русские штыки. Здоровые русские крестьянские парни кололи штыками в живот, в грудь, оглушали ударом прикладов в голову низких худощавых немецких солдат. Не смотря на все свое старание, немцы не могли остановить русских. Стоявшие в середине колонны, услышав отчаянные крики своих умирающих  товарищей, дрогнули, и побежали назад.

Русские солдаты некоторое время продолжали преследовать немцев, а затем вернулись к своим окопам. Измученные боем и ночевкой в холодном лесу, солдаты упали прямо на снег и пытались немного отдохнуть. Сразу же возникли сильная жажда и зверский голод. Солдаты стали подкрепляться  прямо холодным снегом из ближайших сугробов, также доели последние сухари из сухого пайка. Все с тревогой ожидали повторной атаки немцев. Во время столкновения потери русских составили около трехсот солдат.

А немцы во время этого небольшого боя понесли потери убитыми и ранеными около восемьсот человек. Немцы пока не спешили повторно атаковать русский полк. Они и представить себе не могли, что целому наступающему пятидесятитысячному немецкому корпусу противостоял всего лишь один русский полк численностью в три тысячи человек. Когда во время непрерывного продвижения немцы натолкнулись на неожиданную оборону, они решили, что отступающие русские войска решили зацепиться и остановить их на этом участке. Поэтому немцы не стали торопиться с повторной атакой, а решили дождаться подхода артиллерии, и только после хорошей артподготовки снова штурмовать русские позиции.

К трем часам дня, когда уже русские немного успокоились, в воздухе раздались гудящие звуки, и на расположение русского полка стали точно ложиться снаряды с немецких орудий. Русские траншеи, имевшие только одно название укрепления, а больше походившие на снежную крепость в детской игре, никак не могли защитить русских от немецких снарядов. Немцы методично, ровно один час обстреливали русские позиции. Русским солдатам, которые в этот момент старались, как можно глубже зарыться в снег, этот час показался целой вечностью. Немецкий обстрел нанес большие потери русскому полку. Больше половины солдат офицеров были убиты, ранены, контужены.

В один момент времени справа от Романа Германовича раздался взрыв чудовищной силы, потом сразу наступила, только почему то в воздух полетел фонтан из земли и снега, впрочем,  вроде, промелькнули чьи то окровавленные сапоги. Потом стало  совсем темно и совсем тихо.

Когда Роман Германович очнулся, то он грудью лежал в траншее на горке из снега и веток. Видимо, бой окончился, потому что вокруг была полная тишина. Затем он с усилием приподнял голову и взглянул впереди себя. В метрах двухсот, особо не спеша, шли стройные немецкие цепи. Роман Германович беспомощно зашарил правой рукой у себя по телу, пытаясь найти револьвер, но он почему то не находился. Вдруг откуда-то справа на подпоручика быстро навалилась здоровая тень, и выдернув из траншеи, потащила его назад к лесу. Из русских позиций по немцам ударил жидкий нестройный залп, немцы побежали к направлению русских окоп.

Тот, кто схватил Романа Германовича, закинул его поудобнее за свою спину и тоже еще быстрее побежал в чащу леса. Когда они уже углубились достаточно глубоко в лес, выстрелы с места боя начали стихать, а затем и вовсе прекратились. Наконец, здоровяк устав, тащить опустил Романа Германовича вниз, сам упал вслед за ним и стал жадно заталкивать себе в рот снег из сугроба. Потомок славных фон Бакенов с ужасом узнал в похитителе своего недруга татарина-«муллу», который, наевшись снега, смотрел на него и злобно улыбался. Вид его был ужасен: небритый, вспотевший, с грязным лицом, а шинель на груди и животе была залита кровью. «Что это он со мной хочет сделать?! Не нужно показывать ему, что я его боюсь! Эх, зачем я его тогда не зарубил?!» - быстро промчались в голове у Романа Германовича следующие мысли. Но Ибрагим не дал ему возможности долго рассуждать, а опять закинул его на плечо и понес дальше.

Таким образом, временами отдыхая, они шли до тех пор, пока в лесу не наступила ночь. Погони за ними вроде не было. Когда Роману Германовичу вернулось немного сил, он спросил татарина: «Куда и зачем ты меня тащишь?». Ибрагим лаконично ответил: «Своим идти надо, если я тебя не брал, то немец тебя убил». На ночь Ибрагим вырыл яму в снегу, и они легли спать в сугробе, прислонившись спиной к спине. Утром оба проснулись живыми, но Роман Германович сильно кашлял. К обеду два обессилевших офицера дошли до какой-то лесной избушки, от которой валил аккуратный дымок. Откуда-то выскочила охотничья собака и стала громко лаять на незваных гостей. На крыльце показался старик, который на польском языке пригласил их заходить в дом. Романа Германовича старик сразу же поместил на горячей печке, начал поить его каким-то отваром. Ибрагим боком растянулся на лавке и мгновенно уснул.

В это время продолжалась трагедия в Августовских лесах. Торжествующий немецкий кайзер посетил захваченный городок Лик и поздравил свои войска с победой «в зимней битве за Мазурию». Несмотря на жестокое поражение, 10-я армия отчаянно сопротивлялась. В течение десяти дней 20-й корпус генерала Булгакова доблестно отбивал в заснеженных Августовских лесах атаки втрое превосходивших его по численности германских войск, мешая им вести дальнейшее наступление. На многих участках фронта остались русские арьергарды, которые, жертвуя собой, спасали остальную армию.

В середине февраля жестокий мороз уступил место неожиданной оттепели, принесшей с собой распутицу. Затем окруженный корпус, безуспешно попытался пробиться к своим в районе Гродно, но основная масса войск погибла или была взята в плен. Число замерзших русских солдат в сугробах от жестокого мороза было не меньше тех, которые пали на поле боя.

Даже далекий от сантиментов генерал Гинденбург был поражен потерями русских:

«Когда думаешь об этой битве, возникает лишь один вопрос: «могут ли смертные существа содеять все это или все это призрачное видение, страшный рассказ? Не являются ли эти марши зимними ночами, эти лагеря в ледяные штормы и эта последняя фаза битвы в Августовском лесу, столь ужасная для противника, плодом фантазии?»

Благодаря мужественному сопротивлению воинов  20-го русского корпуса трем другим корпусам 10-й армии удалось избежать окружения и к середине февраля отойти на новый рубеж обороны по линии Ковно — Осовец.

2-й русский корпус, узнав про окружение, в которое попал 20-й корпус, атаковал немцев и отбросил их от крепости Гродно к городу Августов. Но помощь погибающим русским войскам пришла слишком поздно, и из окружения различными путями выбрались лишь около полуторы тысячи солдат и офицеров из 20-го русского корпуса.

Вскоре после описываемых событий в полуофициальной берлинской газете "Local Anzeiger" была помещена статья "Последний бой 20-го русского корпуса", которая заканчивалась следующими словами:

"Вся эта попытка прорыва явилась чистым безумием и в то уже время геройским подвигом, который показывает нам русского солдата в том освещении, каким он являлся при Скобелеве во время Плевненских атак, в эпоху покорения Кавказа и штурмов Варшавы. Из этого видно, что русский солдат выдерживает потери и дерется даже тогда, когда смерть является для него неизбежной".

Старик - поляк, приютивший Ибрагима и Романа Германовича, оказался местным лесником и все время суетился возле больного, стараясь помочь ему своими отварами. Действительно, дня через три подпоручик почувствовал себя лучше, он с удовольствием поел бульон из какой-то птицы, подстреленной лесником, сумел сам сходить во двор в уборную.

Ибрагим уговаривал  старика, чтобы он отвел их побыстрее в расположение русских войск, пока в дом лесника не нагрянули немцы. Старик и сам прекрасно понимал, что если к нему нагрянут немцы, то ему может не поздоровиться, а выгнать на улицу незваных гостей не мог. Но на беду неожиданно наступила сильная оттепель, все дороги размыло, а снег почти весь растаял. Безуспешно прождав еще несколько дней, когда же опять заморозит, и схватится вся эта грязь, старик повел офицеров тайными лесными тропами на восток.

Весь день с утра они шли, мучаясь и утопая в грязи. Ибрагим, схватив под руку за талию, тащил кашляющего Роман Германовича. Ночью переночевали в лесу, греясь около горящего костра, который разожгли, несмотря на риск быть обнаруженными немцами. Ночью, когда в лесу послышались приближающие выстрелы, костер быстро затушили и затем умирали от холода. Утром продолжили свой мучительный путь. Звуки выстрелов то приближались, то отдалялись. Часов около одиннадцати утра тройка наткнулась на русскую пехотную роту из авангарда 2-го армейского корпуса. Офицеры были спасены. Ибрагим в благодарность за спасение отдал старику все золотые червонцы, которые у него были с собой. 

Ибрагима Сулейманова сразу же направили в один из поредевших в ходе боев полков 2-го корпуса. А Романа Германовича положили лечиться в местный лазарет, так как он сильно застудился и еще не оправился от контузии.

            Утром Ивана Васильевича осмотрел какой-то странный молодой доктор. Перед этим санитар ножом от шеи к низу разрезал гимнастерку. Гимнастерка с бинтами от свернувшейся крови прилипла на лопатке прямо к ране, и когда санитар сильно дернул лохмотья, Иван Васильевич дико крикнул и чуть не потерял сознание. В глазах сразу же потемнело, из открывшейся раны снова полилась кровь. Доктор взял прапорщика за плечи, развернул в сторону света, тампоном вытер стекающую кровь и начал внимательно осматривать рану.

            - Тихо, тихо, голубчик! Прекрасный удар, прапорщик! Я читал, что раньше древние войны могли разрубить противника от плеча и до паха. А у вас я вижу просто отличный удар, прошло немного по касательной, кости не  разрублены. Так, что демобилизацию я вам не обещаю. Подлечим вас и опять в строй – Отечество в опасности, - бодро говорил доктор таким тоном, словно действительно жалел, что вражеский кавалерист не разрубил Антонова пополам.

            - Прошу прощения, доктор, но мне и так было достаточно, - еле прошептал одними губами Иван Васильевич.

            - Успокойтесь, голубчик, все будет хорошо, - сказал доктор, заканчивая осмотр.

            - Петрович, ну что, этого перевязывать? – спросил у доктора санитар, до этого безмолвно смотревший на происходящее.

            - Да, обработай рану и перевяжи побыстрее, - дал указание доктор своему помощнику.

            После перевязки санитар сделал прапорщику какой-то укол, потом его отнесли на рогожу, где он лежал до этого. Мертвого соседа уже унесли, вместо него лежал уже другой человек. Мучительная боль притупилась, и Иван Васильевич погрузился в сон.

            Доктор Рогов Василий Петрович, осматривавший Антонова, оказался земляком – тоже родом из Казани. Он еще пару раз во время обхода перекидывался несколькими фразами с Иваном Васильевичем. Во время разговоров Антонова поразил цинизм, прямо веющий от доктора. Потом Ивана Васильевича перевели в нормальный лазарет, который  сделали, переоборудовав здание школы. Там уже были нормальные кровати с белыми простынями, медикаменты, утки, и самое главное - ласковые сестры милосердия. Несмотря на то, что угроза для жизни уже миновала, рана заживала очень медленно. Когда Иван Васильевич уже смог более, менее осмысленно соображать, он продиктовал сестре милосердия письмо для родных. В начале ноября Иван Васильевич начал гулять на улице, его левая рука беспомощно висела на перевязи. Приходилось делать специальные упражнения, чтобы восстановилась подвижность руки. Перед Рождеством Иван Васильевичу пришли письма от обеспокоенного отца и сестры. Они в письме спрашивали: как он выздоравливает и сможет ли он приехать домой в отпуск после поправки. Только в конце января 1915 г. Антонова выписали из госпиталя, и он поехал в свой полк, стоявший в Южной Галиции. Перед выпиской из госпиталя Ивану Васильевичу присвоили очередной чин подпоручика.

Когда в середине февраля Антонов выехал в расположение своего полка, на Юго-Западном фронте уже более месяца шли ожесточенные бои. 10 января 1915 г. немецкие и австро-венгерские войска начали наступление, пытаясь на левом фланге прорвать оборону 8-й русской армии генерала Брусилова, чтобы деблокировать австрийскую крепость Перемышль, осажденную 11-й русской армией.  Почти одновременно с ними в наступление перешла русская 8-я армия, но смогла лишь незначительно продвинуться вперед. После тяжёлых боев левый фланг 8-й армии отошёл к Днестру. Дальнейшее наступление противника было остановлено войсками, переброшенными с правого фланга 8-й армии.

Полк Антонова во время операции оказался как раз на острие австрийско-немецкого наступления. После тяжелых боев, понеся очень большие потери, полк отступал, затем остановился на берегу Днестра, в свежевырытых окопах и укреплениях. После того как, русские войска отбили попытку продолжить наступление противника, фронт немного стабилизировался. Антонов прибыл в расположение полка после этих событий. В полку почти весь офицерский состав полка оказался незнакомым Иван Васильевичу, было много младших офицеров после курсов и недоучившихся юнкеров. Только среди унтер-офицеров и солдат он увидел знакомые лица. В полку Антонов узнал, что его приятель поручик Степанов был признан комиссией инвалидом и уехал в свою Самару преподавать в юнкерское училище.

Все ждали предстоящего весеннего наступления, в ходе которого надеялись разгромить Австро-Венгрию, после чего надеялись, что война закончится. На одном берегу Днестра располагался  австрийский полк, на другом берегу - русский полк, было относительно спокойно. Лишь иногда возникала ружейная и пулеметная стрельба, когда часовым казалось, что в кустах ползут разведчики-пластуны, чтобы захватить в плен языка.

После больничной палаты с кроватями с белыми простынями и милыми медсестрами Антонову было как-то не по себе находиться в сырой грязной землянке, где солдаты безуспешно пытались высушить под огнем свои мокрые портянки. Сидеть все время в окопе без всяких занятий было просто скучно до невозможности, и Иван Васильевич чувствовал, что молодые солдаты, только что прибывшие на позиции - вчерашние крестьяне начинают понемногу дуреть от безделья.

В середине марта в полку стало известно, что пала австрийская крепость Перемышль, уже более полугода до этого безуспешно осаждаемая русскими войсками. После того, русские войска вошли в крепость, выяснилось, что восьмидесяти тысячам  войск 11-й армии генерала Селиванова, осаждавших австрийскую крепость, составленных из второочередных, ополченских частей противостояло сто тридцать тысяч австрийцев, которым при желании ничего не стоило прорвать русскую осаду и прорваться к своим частям. В плен попало более ста двадцати австрийских солдат и офицеров (среди них оказалось девять генералов), было захвачено более девятьсот вражеских орудий.

Освободившиеся войска 11-й русской армии были распределены между 8-й и 3-й русскими армиями. На волне воодушевления в марте русские войска начали новое наступление в направление Ужгорода, но немцы перебросили на фронт свежие силы и остановили русское наступление в 30 км от Ужгорода. Кровопролитные бои в Карпатах продолжались  до апреля.   Затем русские войска остановились из-за больших потерь, закончились боеприпасы: патроны и снаряды. Вновь прибывающих солдат было не во что одеть и нечем вооружить. В ходе прошедших боев противник потерял убитыми, ранеными и попавшими в плен – восемьсот тысяч человек, а русские войска потеряли более одного миллиона солдат и офицеров!!!

Офицеры полка, особенно младшие, обучением солдат занимались мало, а вечерами «прожигали» жизнь в кафештанах, ресторанах, увеселительных заведениях, потому что в скором времени ожидалась отправка на фронт, а там «не многие вернулись с поля».  Андрей Николаевич во время своей студенческой жизни сторонился такой жизни, так как почти все свое время посвящал учебе. Около десяти офицеров с полка потащили Зубова в один подвальчик, где утверждали они: «такая чудесная обстановка», чтобы новый поручик влился в боевое братство полка.

Подвальчик стоял на углу дома, над входом висела незаметная вывеска на польском языке. Все спустились вниз по лестницам. В сумрачном помещении играла шумная музыка из граммофона, в воздухе стояло облако из табачного дыма. Все присутствующие спокойно сидели за столами и пили крепкий чай из стаканов в подстаканниках, но почему-то лица у многих были уже красными, а глаза блестели. Офицеры сдвинули вместе два свободных столика, один из них взял у Зубова деньги, и они с товарищем позвали полового и начали делать заказ. Андрей Николаевич сел на стул и начал внимательно оглядываться вокруг себя, пытаясь понять обстановку вокруг себя. Его внимание привлек один подпоручик, который сидел с двумя молоденькими симпатичными барышнями. Этот подпоручик им что-то рассказывал, а они так громко неестественно вульгарно смеялись. Зубову показалось, что он уже где-то видел этого офицера, но никак не мог вспомнить где. Пока он об этом размышлял, принесли странный заказ: всем офицерам по стакану с чаем с лимоном, ломтями разрезанные куски колбасы, сала, хлеб, соленые огурцы.

- Господа, а кофе не было? – спросил Зубов.

- Ладно, попейте чаю, прапорщик, - хитро улыбаясь, сказал один из офицеров, а остальные дружно рассмеялись.

Все начали пить чай мелкими глотками. «Вроде не горячий»- подумал Андрей Николаевич и сделал приличный глоток из стакана с чаем. Вдруг что-то его сильно обожгло во рту, в горле запершило, из глаз потекли слезы, Зубов начал сильно кашлять, беспомощно открывая рот. Товарищ слева  постучал его по спине, сунул бутерброд с колбасой: «На, закуси, голубчик». Опять все офицеры за столом начали громко ржать. Когда Андрей Николаевич прокашлялся, стал с недоумением оглядываться вокруг.

 - Сухой закон, прапорщик. Вот и пьют из стакана коньяк с лимоном, - начал объяснять поручик.

 -  Гады! Последнюю радость хотят отобрать у русского солдата… - ударил по столу штабс-капитан, но его стали успокаивать.

Вдруг в зале звук граммофона стих, и зазвучала живая музыка из гитары. Все повернулись в тот угол, откуда она доносилась. Андрей Николаевич посмотрел и увидел того подпоручика, который сидел с двумя веселыми барышнями. Он играл на гитаре и начал петь:

                                           Я в атаку победную шел,

                                                       Но судьба изменила герою.

                                                       Невероятно оказался тяжел

                                                       тот снаряд, что упал мне под ноги.

            Вдруг Андрею Николаевичу стало одновременно и хорошо: по телу разлилась приятная теплота, наступила расслабленность, и плохо душевно: он представил себе разрывающиеся снаряды, как он падает на землю после взрыва, в его глазах заблестели слезы.

                                                       Хорошо! И дымком понесло,

                                                       И предсмертные слезы засохли.

                                                       Господа, мне еще умереть повезло:

                                                       А те, кто выжил, в плену оказались…

            Неожиданно к поющему офицеру, подошел штабс-капитан из компании Зубова и заорал:

            - Подпоручик! Немедленно прекратите это безобразие! – затем схватил его за гитару.

            - Пошел вон, тыловая крыса! – громко закричал подпоручик и ударил кулаком офицера, который мешал ему петь.

Штабс-капитан упал на пол, дико завизжали две дамы вокруг них. Со столов вскочили спутники Зубова и направились к месту конфликта. Подпоручик выдернул из кобуры револьвер, направил его в сторону офицеров и крикнул:

- Я контуженный! Всех перестреляю!

Офицеры в нерешительности остановились, один из них - поручик, наконец, заговорил:

- Господин подпоручик! Вы оскорбили честь нашего товарища. Будьте любезны дать ему удовлетворение. Мы все же не мужики в корчме, чтобы обмениваться кулачными ударами, а офицеры русской армии.

В это время штабс-капитан поднялся на ноги и с ненавистью смотрел на своего обидчика. Зубов, наконец, вспомнил, где видел этого офицера: тогда летом на Черном озере он тоже устроил скандал и безобразие. Фамилия у него еще какая-то сложная, немецкая.

Роман Германович (а это был именно он) убрал револьвер в кобуру и сказал:

- Мне, как потомственному немецкому дворянину, известны правила и дворянской, и офицерской чести. Я к вашим услугам, господа! – почтительно кивнул он в сторону офицеров и щелкнул каблуками сапог.

- Ты еще и немец, - шепнул штабс-капитан, но его сзади одернули.

Лицо Романа Германовича вспыхнуло, но сделал вид, что ничего не слышал.

- Господа, у меня здесь нет моих знакомых, поэтому я затрудняюсь найти себе секунданта, - сказал он.

Офицеры призадумались, а штабс-капитан насмешливо уставился на подпоручика.

- Можно мне быть его секундантом? – неожиданно даже для самого себя спросил Андрей Николаевич, а все удивленно посмотрели на прапорщика.

- Я его знаю, он мой земляк – тоже из Казани, - начал объяснять Зубов, но его прервал один из офицеров:

- Конечно, вы можете быть его секундантом, если только господин подпоручик не имеет возражений.

- Я буду весьма благодарен господину прапорщику, - согласился Роман Германович.

Все стали собираться к выходу на улицу, Роман Германович расплатился за свой стол и послал воздушный поцелуй притихшим дамам, испуганно сидевшим в углу.

Один из офицеров предложил идти стреляться около старого польского католического кладбища – место было малолюдное и заброшенное. Все согласились и направились туда. Когда офицеры пришли на место, на улице уже почти стемнело. Кто-то предложил отложить дуэль на завтра, но Роман Германович сказал: «Господа, давайте закончим с этим сегодня». Штабс-капитан его поддержал: «Действительно, господа. Я не могу ждать до завтра».

Перед дуэлью, согласно правилам, секунданты предложили дуэлянтам помириться, но они отказались это делать.

Роман Германович сказал: «Я не боюсь смерти,  и сам в какой-то мере ищу ее. Мне надоело жить в этом кошмаре. Зачем я должен лишать себя лишнего шанса получить забвение смерти. Жалко будет только, если я убью или покалечу штабс-капитана. Если он согласится извиниться за свое поведение, то можно и не стреляться». 

Штабс-капитан ответил: «Об этом не может быть и речи. Он и так мне нанес оскорбление, которое можно смыть только кровью!».

Затем стали обсуждать: кто должен первым стрелять.

Роман Германович сказал, что ему все равно, а штабс-капитан прошептал, противно улыбаясь: «Я имею право на первый выстрел. И с вашего позволения, господин подпоручик, я подарю вам забвение смерти!»

Подпоручик презрительно пожал плечами в знак того, что возражений не имеет.

Дуэлянты встали напротив друг друга на расстоянии и приготовились стрелять по сигналу секунданта. Роман Германович смотрел на штабс-капитана, и ему казалось, что он целится ему прямо в лоб. Сам же подпоручик целился в плечо своему противнику. Раздался первый выстрел. Словно сильным ветром сдуло фуражку с головы подпоручика. Роман Германович выстрелил и штабс-капитан, вскрикнув, схватился правой рукой за свое левое плечо. Офицеры бросились на помощь к раненому. Один из них взял штабс-капитана под левую руку, за талию и помог дойти к углу улицы, где падало освещение от фонаря. Там раненого осмотрели, сняв с него шинель и порвав рукав гимнастерки. Оказалось, что ничего страшного: пуля прошла по касательной руки в районе предплечья, лишь содрав кожу. Один из офицеров сказал штабс-капитану, чтобы он в полку объяснил свое ранение тем, что неудачно почистил свой револьвер.

Офицеры сообщили подпоручику, что не смеют его больше задерживать. Роман Германович пригласил Андрея Николаевича отметить удачное завершение дуэли. Зубов посмотрел на своих спутников и вежливо отказался.   

 I

В середине июля 1915 г. полк Ибрагима Сулейманова направили для усиления неприступной крепости Ковно. Занятие противником литовской крепости Ковно грозило окружением русской армии в Польше, и главнокомандующий русской армией великий князь Николай Николаевич приказал удерживать город любой ценой. Поэтому не было никакого времени осматривать достопримечательности литовского города. Все были заняты приготовлениями для организации отпора наступающих немецких войск. Командир полка послал подпоручика Сулейманова (этот чин ему присвоили в марте за проявленную храбрость и спасение товарища с поля боя) отнести командующему крепости рапорт о просьбе обеспечить новобранцев полка винтовками, пулеметами и патронами. Заодно Ибрагим решил отправить письма отцу и Зульфие со своим новым адресом службы.

В приемной перед кабинетом генерала Григорьева  сидел молодой адъютант, но уже в чине капитана. Он хотел просто принять рапорт и сунуть его в какую-то папку, но Ибрагим сказал:

- Полковник приказал лично зайти, без подписи не возвращаться. Сказал без бумаги приду – шкуру спустит.

- Его высокопревосходительство заняты, подпоручик. Если каждый тут начнет таскаться со своими бумажками? И не советую я сейчас к нему соваться, с утра мрачен как черт.

- Я все же сам зайду, - тихо, но твердо сказал Ибрагим и прошел мимо опешившего адъютанта.

Он прошел в просторный кабинет, где за большим столом сидел худой, пожилой, смертельно уставший человек, который беспомощно смотрел на бумаги перед собой. На стене висела карта Северо-Западного фронта, где было нарисованы черные стрелки, прорезавшие русскую оборону, обозначенную красным цветом. И эти черные стрелки на карте сейчас неумолимо приближались к небольшому кружочку с надписью «Ковно».

- Ваше высокопревосходительство, из 36-го пехотного полка. С рапортом о необходимом боевом снаряжении от командира полка, - доложил о себе Ибрагим и щелкнул каблуками.

- Положите сюда, подпоручик, - сказал генерал тихим бесцветным голосом и показал рукой на угол стола.

Подпоручик положил бумагу в указанное место и остался стоять перед генералом.

- Можете идти, - сказал Григорьев и махнул рукой.

- Есть. Ваше превосходительство, а когда винтовки получать? А нас в полку одна винтовка на двух человек и патронов нет, - наивно спросил Ибрагим.

Вдруг генерал взорвался, схватил какую-то бумагу со стола и, махая им в сторону подпоручика, взревел:

- Винтовки вам?! А пулеметов вам не надо?! А может еще и тысячу снарядов на одно орудие?! Вот один умник квартирмейстер из штаба армии прислал, предлагает топоры насадить на длинные рукоятки, и вооружить этим пехотные роты, которые будут прикрывать артиллерийские батареи, даже название им придумал «алебардисты». Они там, в штабе ничего не понимают! Немцы в  августе 1914 г. своей тяжелой артиллерией за десять дней разрушили крепость Льеж в Бельгии, а она мощнее нашей была намного. Ничего они в штабе не понимают. «Алебардисты»!!! Мы здесь уже все в одной большой могиле. А потом за все с меня спросят. Ренненкампф, Сухомлинов, Иванов, а кто следующий?! Что ты смотришь на меня?! Пошел вон, я сказал тебе! Вон!!!

Ибрагим пулей выскочил из кабинета генерала. На него довольным видом смотрел адъютант, которому было приятно, что наглый подпоручик получил разнос от генерала.

II

Весной 1915 г. военная удача отвернулась от России. Вначале 19 апреля немецкие и австрийские войска под командованием генерала Макензена прорвали фронт на участке 3-й русской армии в районе Горлицы. На 35-км участке фронта противник создал превосходство в живой силе и пулеметах— в 2 раза, а в тяжелой артиллерии — в 40 раз!!!  Командующему Юго-Западным фронтом генерал Н. И. Иванову было доложено об активизации противника на этом участке, но он никаких действий не предпринял. У русской артиллерии не было снарядов, в среднем одно орудие могло произвести один выстрел в день.

Прорыв германско-австрийских войск начался после 13-ти часовой артиллерийской подготовки. Артиллерийский огонь нанес большие разрушения первой линии русской обороны и значительные потери среди личного состава русских войск, в первый день противник прошел только на 3-5 км. На шестой день немецко-австрийские войска продвинулись до 40 км. В дальнейшем боевые действия представляли собой следующее: противник ураганным артиллерийским огнем сметал обороняющиеся русские войска и занимал освободившуюся территорию, а русские войска тем временем занимали новую линию обороны, пригоняли новых солдат – «пушечное мясо». В свою очередь немецкая артиллерия своим огнем уничтожала эту новую линию обороны. 21 мая русские войска сдали Перемышль, 9 июня Львов, в середине июня была оставлена Галиция. В ходе этих боев потери русской армии составили около 500 тысяч человек.

После успеха Горлицкого прорыва, наступила очередь Прибалтики и Польши. Немецкое командование вновь попыталось окружить и уничтожить русские войска в Польше, ударив с севера и с юга. 30 июня после мощной пятичасовой артподготовки мощная ударная немецкая группировка перешла в наступление с севера, чтобы отрезать 1-ю русскую армию под командованием генерала Литвинова. Противника остановить не удалось, поэтому командующий  Северо-Западным фронтом генерал М. В. Алексеев решил выводить русскую армию из образующегося польского «мешка», но для этого было необходимо протянуть время.

17 июля четыре немецкие дивизии захватили плацдарм на р. Неман для начала штурма крепости. 21 июля после усиленной артподготовки немецкая армия продвинулась еще на 12 км и получила возможность для размещения сверхтяжелой артиллерии. 26 июля в район боевых действий была доставлена первая 420 мм гаубица. Начались работы по устройству одиннадцатикилометрового участка железной дороги для выдвижения гаубицы на боевую позицию и подвоза снарядов. 420 мм гаубица подвезли по рельсам, и она начала обстрел крепости гранатами весом более 900 кг, с массой заряда около 100 кг. Гаубица могла выстрелить этим снарядом на расстояние 14 км. 30 июля на позиции были доставлены ещё 9 крупнокалиберных орудия калибром 210-420 мм.

26 июля все вокруг крепости содрогнулось от страшного грохота. Немецкие артиллеристы отошли на 300 м, прежде чем сделать выстрел.  Через 60 секунд после выстрела снаряд с высоты 1200 метров обрушился на железобетон крепости. Над фортом поднялся столб дыма и пыли. Рушились потолки и галереи; огонь, дым и оглушительный грохот наполнили казематы. Человеческие тела перемалывались вперемешку с бетоном. Оставшиеся в живых солдаты, обезумев от страха, выходили из укреплений и убегали вглубь крепости. Немецкая артиллерия из 1360 орудий выпускала около 20 тысяч снарядов в сутки. Уже к 29 июля на первом секторе обороны русские войска потеряли больше половины своего личного состава. Орудия крепости пытались стрелять в ответ на обстрел противника, но были быстро подавлены ураганным огнем немецких орудий. 1 августа русские войска начали отступать к центральным фортам крепости. Солдаты, не подчиняясь офицерам, пытавшимся занять новую линию обороны, начали самовольно переправляться на другой берег Немана. К 3 августу в крепости остались лишь отдельные очаги сопротивления. К этому времени генерал Григорьев бросает остатки своих войск и уезжает в Вильно.  К середине 5 августа немцами были заняты последние форты крепости, в плен попало 20 тысяч русских солдат и офицеров.

Генерал Григорьев был арестован жандармерией в виленском отеле «Бристоль» и позже был приговорен судом к 15 годам каторжных работ.

            Ибрагиму Сулейманову повезло, что их полк из-за нехватки винтовок выставили не в переднюю линии оборону, а в заднюю. Во время обстрелов он лишь сильно оглох, наглотался пыли, а перед сдачей крепости со своей ротой вышел из захлопывающегося немецкого окружения.