Откройте свой Мир!

От Украины к Киевской Руси. Восстановление Русского порядка. Андрей Витальевич Родионов https://youtu.be/vd17-3AYtRg

http://artel-vorojea.blogspot.ru/2014/01/blog-post.html


Эта книга — историко-краеведческое повествование о возникновении, становлении и развитии астраханского казачества до 1917 г., о борьбе с казачеством и расказачивании после 1917 г., о возрождении астраханского казачества в наши дни на примере Царицынской станицы и хутора Букатиных. Она представляет собой сборник статей нескольких авторов, опубликованных в разное время.

После издания Закона РСФСР «О реабилитации репрессированных народов», Постановления Верхов­ного Совета РФ «О реабилитации казачества» 1992 г. и Указа президента РФ «О возрождении казачества» мы, авторы, приступили к написанию книг «Астраханские казаки Царицынской станицы». Первая книга вышла в 2003 г., вторая — в 2007 г. и третья — в 2011г.Совершите путешествие по страницам книги, включающей статьи и фотографии авторов про­шлых лет и наших дней. Вместе нам, соавторам, более 1000 лет. Мы показали жизнь астраханских казаков с 1552 г. на астраханской территории и с 1584 г. на цари­цынских берегах, когда астраханские казаки построили поселение по берегам реки Царицы и назвали его Ца­рицыном. Мы показали жизнь астраханских казаков через Перфильевых, которых было 22 семьи до 1917 г. В XXI в. я, К. М. Перфильева, осталась одна по отцовской линии в 18-м поколении. Сейчас живут 19-21-е поко­ления казаков от 1584 г.
В своем путешествии по книге вы узнаете много интересного и необычного об облике земель АКВ, ее рек и  берегов, традициях и службе астраханских каза­ков, переживете расказачивание, раскулачивание и ре­прессии всех видов казаков России с 1918 г.; познако­митесь с главой «Отношение астраханских казаков к современной жизни общества, казаков и других лю­дей», в которой увидите, какими стали казаки после ре­волюции через 80 лет. Но казачество в наших генах — мы остались теми же: трудолюбивыми,совестливыми, соблюдающими «Заповеди казаков» и Божьи Запове­ди, не жалеющими ни сил, ни здоровья для дела, для порядка, для созидания для малой и большой Родины.Вы убедитесь, что возрождение казачества идет на­пряженно, в борьбе и не тем путем, не с «Заповедей казаков» — основы морального облика, это описано в беседах, заявлениях, письмах руководителям казаче­ства нашего города, области и Москвы. Вы убедитесь, что живете на земле астраханского казачества от Аст­рахани — Царицына — Саратова — Самарывдоль Вол­ги с 1552 г. и до наших дней 458 лет (см. карту). Мы по­старались показать многогранную жизнь астраханских казаков за 426 лет с 1584 г. до современности.
Книга никого не оставит равнодушным. Она напи­сана и издана к 100-летию трех книг «История, воен­ная и хозяйственная жизнь казаков АКВ» (1904-1911гг.), изданных последним атаманом АКВ Иваном Алексе­евичем Бирюковым. Вперед, к изучению материалов тре­тьей книги «Астраханские казаки Царицынской ста­ницы»!



О доступности и более подробно об этой книге вы можете узнать здесь: http://artel-vorojea.blogspot.ru/2014/01/blog-post.html

Духовную основу терского казачества, безусловно, составляла религия. Именно она явилась сплачивающим и объединяющим фактором в терской казачьей общине. Пёстрое по своему этническому составу терское казачество было не однородно и в религиозном плане. В течении длительного периода формирования казачества на Тереке сюда стекались представители различных вероисповеданий, для них важно было чувство личной веры, не мешавшей жить по закону общинного братства. Именно состояние «Бога в душе» являлось основной чертой в характере Гребенского и Терского казака.Первые поселенцы – Терско-Гребенские казаки принадлежали к староверам и согласно духовному регламенту от 1721 года на них возлагались определённые ограничения. Казаки неоднократно жаловались, что пользуясь этим «регламентом», военные чиновники и офицеры притесняли казаков–староверов и чинили им «великие обиды».
27 июня 1737 года войсковой атаман Аука получил указ «астраханской консистории» с непременным требованием креститься «тремя персты» и исполнять все обряды церковные, угрожая в противном случае донесением об их упорстве священному синоду, а попам – расстрижением и ссылкой в каторжные работы.
Однако попытка насаждения государственной религии, путём административных мер, встретила решительное сопротивление со стороны казачества: они отказались исполнять предписание консистории и тайно начали готовиться к исходу на Кубань. К этому их призывали местные священники–старообрядцы, которые по своему положению в станице и по образу жизни мало чем отличались от рядовых казаков. Они с трудом умели читать и писать, а «как духовные наставники, - доносил кизлярский комендант князь Оболенский, - были весьма плохи и не токмо казаков закону и страху Божию обучать, но и сами… делают противности великие». Слова кизлярского коменданта подтверждают и факты установленные во время инспекции Гребенских и Терских старообрядческих церквей. В ходе инспекции было установлено, что в большинстве церквей служба не велась по православным обрядовым нормам. Кроме того, образованных священников не хватало и казаки, следуя своей древней традиции, выбирали их из числа желающих.
Культовые сооружения состоявшие, как правило, из часовен и молельных домов, находились в весьма ветхом состоянии. Часто отсутствовали даже самые необходимые церковные реквизиты. А сами священнослужители – старообрядцы не отличались особенно чистотой нравов, устраивая даже в культовых сооружениях свои «делишки» и укрепляли личную дружбу с «зелёным змеем». Так, например, священник Щадринской станицы Радион Яковлев был известен как «горчайший пьяница», а священник Егор Никитин из станицы Червлённой состоял в интимной связи с женой местного казакаДарьей Алексеевой. От казны священникам-старообрядцам выплачивалось мизерное жалование и существовать им приходилось, в основном, за счёт приношений станичных казаков-прихожан.
В 1745 году казаки направили в Кизляр депутацию, которая заявила коменданту, «что креститься тремя персты казаки не будут, хотя бы за то пришлось им пострадать и умереть». Кроме того, они пригрозили, что в случае продолжения притеснений их в вере они уйдут с Терека.
Сенат незамедлительно отреагировал на угрозу казаков покинуть Терек и выпустил циркуляр запрещавший военному командованию преследовать казаков-староверов, «понеже они живут в самом пограничном месте и по их легкомыслию тако-ж по нынешним коньюктурам для того обрасчения строгости употреблять несходственно, и для того, покаместь в Сеноде рассуждение и точное определение учинено будет, - казакам ныне принуждения никакого не чинить».
Обозревая историю терских казаков – старообрядцев мы обнаруживаем некоторые отличия в политике правящего режима по отношению к ним от той, которая проводилась в других областях России. Уже в середине XIX столетия силовое давление на терских старообрядцев практически исчезло, ибо их принадлежность к военно-служилому сословию являлось надёжным гарантом от посягательств на их веру. Поскольку Россия нуждалась в казаке – воине, она была готова оставить без внимания его конфессиональную принадлежность.
В 1853 году численность казаков – старообрядцев и мужчин и женщин составляла по полкам: в Горском –21 человек, в Владикавказском – 101 человек, в Моздокском – 2385 человек, в 1-м Сунженском –277, в Гребенском – 7559, в Кизлярском – 2565 человек.
Как видно из данных наибольшая численность старообрядцев приходится на полки раннего образования: Гребенском, Кизлярском и Моздокском. В других полках, образованных из числа переселенцев в более позднее время, влияние старообрядчества менее значительно. В дальнейшем численность старообрядцев, несмотря на определённые ограничения и притеснения не уменьшилось. Так, в сравнительных данных за период с 1898 по 1915 годы старообрядцев по отделам Терской области значится.
Как видно из таблицы за 12 лет начиная с 1898 года численность старообрядцев в дворянско–казачьей среде сократилось почти на половину, тогда как среди рядовой массы произошло, наоборот, увеличение на 5705 человек. Связано это был в первую очередь наличием «среди казачества исконных старообрядцев, живущих густыми массами в станицах Кизлярского отдела».
Естественно с увеличением численности казаков-староверов официальная церковь активизировала ответные меры по обращению их в лоно господствующей церкви. Так, священный Синод разработал специальную инструкцию для применения её в служебной и бытовой жизни. Особое внимание в инструкции уделялось духовно-религиозному и нравственному воздействию на женщин с целью укрепления оных в православной вере и как результат этого ограждение детей от влияния священников–староверов.
Духовенство господствующей церкви всеми силами старалось привлечь детей старообрядцев к посещению церковно-приходских школ, ведь привитие детям религиозных обрядовых норм в старообрядческой семье долгое время было чисто внутрисемейным делом. А для взрослых приходские священники проводили внебогослужебные беседы с раздачею им книг религиозно–нравственного содержания. Благодаря принятию этих мер официальное православие на Тереке значительно укрепилось.
В начале XX века приходы Терской области распределялись по 12 благочинным округам. В епархию входило 7 городов: Владикавказ, Моздок, Георгиевск, Пятигорск, Кисловодск, Кизляр, Грозный; 70 станиц, 42 селения, 8 посёлков и слобод (Нальчик, Хасавюрт и др.). В самом Владикавказе было около 20 православных храмов.
По данным «Терского календаря» 23 выпуска, к 1 января 1913 года население города Владикавказа составляло 77771 человек. Из них православных 73%, старообрядцев и сектантов – 8,5%, на мусульман и иудеев приходилось соответственно 8% и 1,5%. Около 9% были представители других вероисповеданий.
На всём крестном пути казака сопровождала церковь. Для казака церковь – это не только культовое сооружение, организующее пространство и являющееся центром поселения. Это мерило истинно народного откровения, его духовного могущества. Подчеркнём, что речь идёт о православной церкви, которой он отдаёт предпочтение перед всеми остальными. Митрополит Евлогий в книге «Казачество. Мысли современников о прошлом, настоящем и будущем казачества» пишет: «История знает много грехов казачества… Но эти грехи казачества искупаются его крепким, здоровым национальным чувством и глубокою преданностью святой Православной Церкви… Казак верит просто по старине, - среди казаков много «староверов» - старообрядцев, - но верит крепко, любит свою церковь всей душой и ни за что ей не изменит».
Большая часть станиц имела общий год основания и закладки храма. Красота Божьего храма являлась особой гордостью казаков и по этому терцы ничего не жалели для благополучия своих церквей. Своим храмам терцы передавали часть военной добычи. Для отлития колоколов жертвовали отнятыми у неприятеля пушками. На украшение ризниц (помещений при храмах для хранения одежды священников и церковной утвари) и иконостасов (покрытая иконами стена, отделяющая алтарь – восточную часть христианского храма, от остальной части внутреннего объёма церкви) казаки отдавали немало серебра, золота, жемчуга и драгоценных камней.
«Православная вера всегда имела великое значение в жизни казачества, - писал В. Пономоренко, - оно черпало Духовную силу в святых Божьих храмах. Сколько храмов Божьих сооружено казацкими руками, как богато украшены они, как сияют святые образы дорогими окладами – и всё это приложения благочестивого казацкого сердца!»
Доброжелательное отношение и щедрые пожертвования казаков способствовали появлению на Терской земле всё новых и новых храмов и пределов в казачьих станицах. Как пример тому может служить появление придела в приходском храме станицы Наурской. Во время турецкой войны, 10 июня 1774 года, станицу Наурскую окружило восьмитысячное войско татар под предводительством Калги Шабаз–Гирея из рода крымских ханов. В станице в это время находились только старики, женщины, дети и легионная команда под предводительством атамана волжских казаков полковника Савельева. Строевые же казаки незадолго до этого были переведены в крепость Моздок. Целый день длилась кровавая борьба. Утром 11 июня враг неожиданно покинул свои позиции и ушёл восвояси. Существуют два предания объясняющие победу Наурцев в этой битве. Первое: упоминает про казака по фамилии Перепорх, который направил орудие на высокий курган, где была ставка Шабаза, и удачным выстрелом разнёс палатку Калги, убив при этом его любимого племянника. Шабаз–Гирей увидел в этом дурное предзнаменование и приказал отступить. Второе предание связывает победу Наурцев с появлением на заре одиннадцатого июня, в день памяти святых апостолов Варфоломея и Варнавы, двух всадников на белых конях и в белой одежде. Они прошли по вражескому стану, наводя ужас. В честь этих апостолов был в последствии устроен придел в церкви станицы, а одиннадцатое июня стало праздником в Моздокском полку.
Церковные праздники казаки отмечали совместно. Почти в каждом доме распевали псалмы и богатырские песни. На престольные праздники (в честь святых, имя которых присвоено данному станичному храму) по старинному обычаю в станичной избе после молебна устраивался общий обед. На него, кроме станичных припасов рыбы и мяса, сносилось всё, что у кого есть, самое вкусное. После общего обеда казаки разбивались по ватагам и праздновали по домам три дня. Существовал и обычай приглашать компанию стариков в дом для угощения. При этом просящий шёл по улице перед компанией без шапки и выговаривал: «Прошу покорно, любящие гости!»
Кроме средоточия православной обрядности терские церкви были и центрами распространения грамотности, ибо на Тереке первые светские школы появились только в начале XIX века. Православные храмы, помимо этого, хранили культурные ценности казачества, выступали носителями культурно-нравственных норм, органично выполнявших терскую субкультуру.
В казачьем отношении к вере, к сбережению «Бога в душе» проявлялся народный характер, самобытность казачества, отстаивавшего право свободного выбора, во что верить и как верить. В целом же для казачества религия выступала своеобразным духовным и нравственным мерилом в повседневной жизни. Трепетно сберегая «Бога в душе» терцы переживали, по образному выражению философа–казака А. Ф. Лосева, «самоутверждение личности в вечности». Искренне веря в Бога, казаки терпимо относились ко многим религиям, так как в терско-гребенских станицах представители неправославных конфессий появились давно. Ещё в процессе формирования казачества на Тереке целыми группами входили пассионарии многих этносов, живших по соседству или волею судьбы попавших в Терские края. Так, в среде казачества были и горцы–магометане и калмыки–буддисты. Всего же в терское казачество до 40 этносов, представлявших различные конфессии.
Внимательное историко–психологическое изучение проблемы значения религии в духовной жизни казаков показывает, что долгое время идея казачества преподносилась как «борьба за Веру, Царя и Отечество».
Между тем, только «вера» может считаться изначальным элементом. Всё остальное привнесено на Терек политическим режимом с целью укрепления своего влияния. В основе веры терцев лежала высокая идея любви к ближнему, ибо казак был готов «положить душу свою за други своя», умел ценить свободу выше всего, умел её защитить. «Бог может быть у нас и разный, этого точно не знаем, но точно знаем – кровь в бою у нас одного цвета», именно на этой заповеди и основывалась веротерпимость казачества. Как раз непонимание его идеологии, реального места в ней религии и защиты самодержавия послужило одним из поводов для расправы с казачеством в годы Советской власти.
На протяжении многих лет, начиная с 1918 года, когда проводился ничем не прикрытый геноцид казачества, в казачьих станицах Терека было разрушено и разграблено множество храмов, но искоренить веру у казаков так и не удалось. И поныне идёт служба в церкви станицы Троицкой. Встречают казаки Покров Пресвятой Богородицы в станице Слепцовской. Звонят новые колокола великолепного храма во имя Святого Евфимия с пределами во имя Святой Екатерины и СвятогоНиколая, сохранившегося с 1850 года в станице Екатериноградской. Идут праздничные богослужения в храме Святого Архистратига Михаила Архангела в станице Пришибской, и во многих других станицах и городах терского казачества.
Обобщая выше сказанное, хочется отметить, что духовность существует там, где индивидуальный дух следует высшим образцам «жизненных содержаний», по выражению И. А. Ильина, высшим ценностям родового бытия как своим собственным. Не случайно в казачьих куренях, где приходилось бывать, хранятся в огромных рамах под стеклом целые «иконостасы» старых фотографий. Едва различимые, в кракелюрной паутинке, запечатлены на них те, кто в станичных позах, с торжественностью на лицах пытается донести себя в будущее как можно полнее, от рождения до похорон, - непрерывная череда лиц. Незатухающая лампада родовой памяти.
Удивительны глаза людей, глядящих прямо в объектив: в них ясно различима память о предках и адресованная потомкам уверенность, что за плечами – праведная жизнь, наполненная смыслом, который в вере, в сознании надёжности и целесообразности своего бытия.
Нас с предками связывает не только обычное родовое почитание, но и унаследованный опыт. А опыт – это знание коллективное, соборное, знание живое, закреплённое не законом, тем более не подворьем или родительским куренем, а народной общностью, исторической перспективой, именами Христа Спасителя и Богородицы и памятью, хранящей превыше всего примеры праведного поведения.
Праведный образ жизни, трепетное отношение к православным святыням, сопричастность к общецерковному бытию, деятельное участие в жизни родного прихода, соблюдение православных канонов и обрядов, следование церковному вероучению – вот те составляющие нравственно–этический облик казака, которые формировали его дух, определяли духовность.
Э.Бурда

О КАЗАКАХ. Автор: Митрополит Евлогий.  Источник: «КАЗАЧЕСТВО» Мысли современников о прошлом, настоящем и будущем казачества. Изданіе „Казачьяго Союза" Villа Снаuvelot, Раris (XV), France. 1928 

Митрополит Евлогий.

Казачество — оригинальное, своеобразное явление русской исторической и бытовой жизни. Не напрасно оно именуется «вольным». В историческом прошлом в него отслоились именно вольные, свободолюбивые элементы русского народа, не мирившиеся с обычными, действительно, очень тяжёлыми условиями жизни оседлого крестьянского населения, особенно после прикрепления крестьян к земле и наступления барщины. На далёких окраинах, среди безбрежных степей, казацкая вольница не чувствовала над собою тягла ни государственного, ни барского, помещичьего. Отсутствие крепких сдерживающих начал, конечно, очень затрудняло организацию среди казачества правильного порядка жизни общественной, а тем более государственной. Слабые начатки государственности часто заглушались буйными, чисто стихийными, движениями казацкой воли, выражавшимися в разных бунтах и мятежах. История знает много грехов казачества в этом отношении... Но эти грехи казачества искупаются его крепким, здоровым национальным чувством и глубокою преданностью святой Православной Церкви. Душа казачья всегда была, есть и останется русскою и православною. Это её родная, основная стихия, которую никогда и ничем нельзя искоренить. Долгое время некрасовцы жили в Турции, но до последнего времени остались такими же, какими переселились туда. Я даже склонен думать, что русский национальный тип в казаках сохранился чище и выражен ярче, чем в других частях русского народа.
(Я разумею казаков европейской России; сибирских казаков я почти не знаю, и не берусь о них судить).
Что касается веры православной, то казак верит просто, не углубляясь в тайны веры, консервативно, по старине, — среди казаков много «староверов» старообрядцев, — но верит крепко, любит свою Церковь всей душой и ни за что ей не изменит. Все эти бесконечные войны казаков с турками, татарами, поляками, все они велись под знаком защиты веры православной и своего родного народа. Собственно говоря, казаки сохранили православие и национальную самобытную культуру в юго-западной Малороссии, или, как теперь говорят, Украины, от вековых натисков воинствующего польского католичества. Из всех своих походов казак привозил, какой либо дар своей станичной Церкви; некоторые казацкие Храмы, (Старочеркасский собор, Межигорье), до сих пор хранят у себя драгоценнейшие предметы церковной старины —памятники благочестивого усердия казаков к своим родным святыням.
Эти два начала — религиозное-православное и национальное-русское, глубоко заложенные в душу казачью, всегда крепко связывали казачество с Россией, роднили, объединяли его со всем русским народом, которого оно является порождением, детищем, плотью от плоти и костью от кости его. Эти именно свойства и сделали то, что казаки, бежавшие в своё время от русской государственности, потом уступили свои новые, окраинные земли этому же русскому государству и на юге России, и в Сибири (Ермак Тимофеевич) и стали оплотом его на этих окраинах. И государство широко использовало казачество для обороны своих владений, — особенно на их границах и во вновь присоединяемых областях.
Современное казачество, до последней политической катастрофы, было очень ценною военною силою в государстве. Военная доблесть казаков известна всем. Замечательно, что у наших неприятелей ни об одной части русской армии не было столь грозных, устрашающих представлений, как о казаках, — одно слово казак наводило панику. Во время моего интернирования в Галиции один гимназист серьёзно уверял меня, что в их деревне многие были (в том числе и он сам) убеждены, что казаки режут и едят детей; это дикое представление у бедного мальчика рассеялось только тогда, когда он лично увидал, что казаки, войдя в их деревню, не только этого не делали, но брали на руки и ласкали маленьких детей, вспоминая, вероятно, свои оставленные дома семьи...
Отношение русского народа (в массе) к казакам обвеяно не только добродушием и благожелательностью, но и чувством некоторого восхищения перед лихою удалью, отвагой, молодечеством, ради которых им извиняются и некоторые их недостатки. Я живо помню, как один старый священник из западной губернии с добродушной улыбкой рассказывал мне, как ехал отряд казаков по лугу, на котором стояли копны скошенного сена; кони у казаков не были кормлены; остановки на лугу не было, а сена на лугу по проезде казаков не оказалось. В этом рассказе не слышалось и тени осуждения этого не совсем чистого в моральном отношении поступка, а, напротив, подчёркивалась удивительная ловкость казаков и их трогательная заботливость о своих конях. Таких рассказов и анекдотов о казаках в народе множество, — и они очень характерны для показания симпатий русского народа к казачеству.
Часто мне приходилось слышать, что напрасно правительство употребляло казаков для полицейской службы, для усмирения беспорядков, что это деморализовало казаков. Я думаю, что для этих целей государство, в случае необходимости, могло бы пользоваться услугами казаков не больше, чем и других воинских частей, — чтобы у них не было этой одиозной привилегии.
В культурно-хозяйственном отношении казачество стояло, во всяком случае, не ниже, а, может быть, и выше других областей русского государства; достаточно вспомнить, какую богатейшую житницу России составляли плодоносные и прекрасно возделанные казацкие земли на Дону и Кубани, каким бойким промышленным центром являлся Донецкий бассейн и проч.
Я глубоко убеждён, что и в будущем казачество обретёт своё благополучие в тесном государственном объединении с Россией; что вера православная и крепкое, здоровое русское сознание навсегда останутся незыблемыми основами этого единения, что оно по прежнему верой и правдой будет служить обновлённому и возрождённому государству российскому, а государство не только не будет посягать на «вольности» казачества, закреплённые его историей, не только не будет искусственно или насильственно стирать самобытные особенности общественной жизни казачества, но даст ему широкое самоуправление и пойдёт навстречу свободному развитию духовных и материальных сил его. Разумное и серьёзно продуманное построение взаимных отношений между казачеством и русским государством, мне кажется, предохранит казачество как от вредного обезличивания, «расказачивания», так и узкого, нездорового сепаратизма. От этих двух крайностей, от этих двух тягостных и пагубных соблазнов и искушений да сохранит Господь наше славное казачество.

Источник: Сборник военных рассказов составленных офицерами участниками войны 1877-1878 г. Том I. С.-Петербург. 1878 г. Издание Кн. В. Мещерского 






В последних числах июля в Тырнове после отъезда главной квартиры оставалось очень мало войска, а именно штаб 8-го арм. корпуса. 2—3 батальона пехоты, несколько батарей и 3 сотни казаков; все эти части в тоже время составляли и гарнизон города, и в ожидании дальнейшего передвижения расположены были бивуаком, другие же части 8-го и 11-го корпуса расположены были в окрестностях верст на 30 на 40 от города.
Жилось нам весьма однообразно; июльская жара располагала к лени, чувствовалась апатия, а главное - ощутителен был недостаток сведений и свежих известий о том, что происходило в остальных корпусах армии; особливо же интересовало нас состояние дел под Шипкой и Плевной, о которой ходили здесь самые темные и неясные слухи и рассказы, которые вместе взятые не только не действовали на нас успокоительно, а наоборот: своими прикрасами и несообразностью, рассказы эти давали только пищу фантазии, разжигали воображение и, в конце концов, приводили к выводам то с блистательными, то о весьма грустными результатами. Словом, каждый был наэлектризован так, что ежеминутно ожидали вот-вот чего-нибудь особенного и по меньшей мере похода! И вот к нашей общей радости 7-го августа на лицо состоящие части и я с двумя сотнями получили приказание выступить с вечера в г. Елену, где дождаться прибытия командира нашего 8-го корпуса г.-л. Радецкаго, для получения дальнейших инструкций.
Понятно, с какою поспешностью мы приступили к сборам, и оживленные все предстоящим походом, не зная еще вполне цели его, строили себе воздушные замки, и в самых горячих разговорах с трудом едва дождались часа выступления.
Не могу не упомянуть, что толки о цели этого похода были самые оригинальные: между прочим говорили, что генерал Борейша донес штабу корпуса о наступлении Сулеймана на Елену со всей своей армией, и что наши части 8-го корпуса, поддержанные 11-м корпусом, должны внезапно атаковать турок, и на их плечах если и не дойти до Константинополя, то по меньшей мере перейти Балканы. Все разговоры с небольшими вариациями велись в этом роде, и конечно все это говорилось по секрету с такой уверенностью, что посторонний человек мог бы этому придать даже и вероятие. Меня смешило до слез то, что каждый слушающий, отлично сознавая, что рассказчик сам верного ничего не знал, а высказывал только свое личное мнение и взгляд, все таки со вниманием выслушивал его, и дополнив кое что от себя, тут же не стесняясь за спиной рассказывавшего вновь сообщал своим товарищам этот же самый рассказ, но уже в неузнаваемой форме; это выходило преуморительно.
Затем, осматривая сотни, готовые к выступлению, я у некоторых не видал притороченных к седлу шинелей, и приписывая это рассеянности, сделал им замечание, на что один казак ответил мне так:
—Да зачем же, ваше высокоблагородие, их брать: ведь перейдем дня через два Балканы, а там слышно жара еще пуще, так это лишняя обуза только.
Из этого ответа я заключил, что новости и рассказы дня дошли и до них, и уже вероятно сделаны кое какие предположения и ими самими, в чем я и не ошибся, потому что на первом же привале, обходя бивуак, слышал, как один старый казак, георгиевский кавалер, беседовал в большом кружке своих:
- Вот, молодец, говорит казак:- я то тебя считал умной головой, а ты не знаешь куда мы идем: известно куда, на Царьград, взять живьем турецкую султанию; вот, братцы, где поживемся то: слышал я - братушки (болгары) галдили - что там табачищу перваго сорта навалено на улицах столько, что и на лошадях не увезти, и т.д.
Город Елена от Тырнова считается в 40 верстах, и этот путь я решил сделать в два перехода с большим привалом на полудороге у монастыря Св. Николая, с расчётом к 5.30 утра быть на месте.
Дорога до монастыря вся почти шоссированная, вполне удобная для всех трех родов оружия, дальше же по берегу горного ручья, проходя ущельем вплоть почти до самого города, трудна для артиллерии, а в некоторых местах, через массу набросанных наши природой камней—даже и для пехоты; вообще же очень живописна с своими извилинами, подъёмами и крутыми покатостями, и на всем своем протяжении чрезвычайно оживлена быстрым ручьем с водяными мельницами, каменными мостиками в готическом вкусе, и мелким кустарником, причудливо разбросанным по скатам гор, имеющих местами вид совершенно правильно высеченных стен, а местами в виде крыши, нависшей над дорогой.
Выступили мы в десять часов вечера; ночь была тихая, светлая; песенники заливались самой разухабистой, полной удали казачьей песнею; настроение было самое веселое, так что первая половина всего пути до монастыря (двадцать верст) прошла незаметно; но на привале около часа утра поднялся страшный ветер, принявший в ущелье вид бури, пошел крупный дождь, так что вторую половину дороги пришлось идти совершенно вымоченными, отчего свежесть рассвета давала нам себя еще сильнее чувствовать, и мы согрелись немного только уже при восходе солнца, подойдя к месту своего назначения.
По прибытии туда первым нашим делом было скорей узнать нет ли чего новенького, но узнали только то, что на днях подходили к нашей позиции, лежащей в пяти верстах далее города при селе Марьине, в значительном количестве башибузуки, которые тут же немедленно были отбиты и прогнаны нашими войсками с громадным для них уроном. Вскоре сюда прибыл командир корпуса, который исследовав лично все происшедшее, отдал нам приказ возвратиться обратно. Я говорю «нам», так как за нами следом подходила четвертая стрелковая бригада и другие части артиллерии и пехоты.
Понятно как на нас подействовало это возвращение домой, тем более что мы ожидали совсем другого и рассчитывали свести за прежние дела кое какие счеты свои с неприятелем. Обратный путь наш лежал через село Златарицу, где переночевав, рано выступили в Тырново, куда и прибыли 9-го августа. В тот же день генерал Радецкий получил в высшей степени важные по содержанию депеши с Шипкинского перевала, вследствие чего в числе других и я получил приказание к вечеру с тремя сотнями быть готовым к выступлению. Эта весть живо облетела весь бивуак, и принята с радостью, так как предчувствовали, что дело будет серьезное, и вскоре заметно было, что оружие чистилось и осматривалось тщательней, также как и вьюки, амуниция, и т. д., но замечательно, что вся эта кипучая деятельность при полной охоте производилась без суеты, как бы с сознанием всей важности хорошей подготовки даже в самых мелочах.
В четыре часа утра десятого числа я с тремя сотнями выступил и вытянулся по шоссе, ведущему на Габрово (сорок верст). Здесь нас нагнал командир 8-го корпуса со всем своим штабом и конвойной полусотней. На четвертой версте нас ждала уже выстроившись на дороге 4-я стрелковая бригада с горной артиллерией, для совместного дальнейшего движения. День был очень знойный, солдаты в боевой амуниции страшно бедовали, и много падало по дороге от потери сил и чувств, особливо страдали стрелки, только что вернувшиеся из Забалканской экспедиции с генералом Гурко, где они совершали в эти страшные жары большею частью все форсированные движения и переходы. Как известно, им назначен был в Тырнове для поправки отдых; но обстоятельства изменились, и вот вместо отдыха им выпал на долю опять поход. Но грустно было то, что окончательно обносившись обувью в только что сделанной ими экспедиции, они страшно страдали ногами, что особенно сделалось заметно, когда отряд наш подходил к городу Дранову, где у них ноги опухли так, что несмотря на частые отдыхи и привалы они положительно не могли следовать далее, окончательно выбившись из сил. Тогда, в виду крайней и спешной нужды в нашем отряде на Шипку, приняты были все зависящие меры для ускорения марша, то есть весьма энергично и быстро собрали все найденные к Дранове повозки, каруцы, лошадей, на которых нагрузили всех отсталых, слабых, заболевших. Но, несмотря на все эти старания и радикальные меры, отряд наш подтянулся к городу Габрово окончательно только к десяти часам утра 11-го числа, я же с казаками прибыл туда еще накануне вечером, и мы вдоволь могли наслушаться канонады, которая, несмотря на расстояние до горы Св.Николая (восемнадцать верст), при безветренной погоде чрезвычайно отчетливо доносилась до города.
Шоссе, по которому мы только прошли, между Тырновым и Габровом на всем своем сорокаверстном протяжении очень хорошо. Вся окружная местность представляет массу темной и светлой зелени, окруженной желтеющими полями, часто перерезанными ручьями.
При проходе Дранова и входе в Габрово нас встречало все духовенство и почти все на лицо находящееся население с хоругвями, иконами и цветами, которые женщины бросали нам по дороге; при этом предлагалась и раздавалась масса фруктов, вина, свежих лепешек, и проч.; понятно, что все это отлично нравственно действовало на войска, и так сказать увеличивало симпатию к болгарскому народонаселению.
Но возвращаюсь к рассказу. 11-го числа генерал Дерожинский, руководивший до того обороной Шипкинского перевала, лично прибыл в город, где после доклада его г.л. Радецкому о положении и ходе дел, собран был военный совет, вследствие которого я получил приказание немедленно двинуться со своими сотнями и по возможности спешнее на гору св. Николая, и держаться там во что бы то ни стало до прибытия подкреплений, и служить вместе с этим прикрытием уже посланной туда батареи горной артиллерии. Через полчаса, я на полных рысях, оставив далеко позади себя город, втянулся уже в ущелье; проехав в нем верст восемь, остановился у фонтана дать передохнуть загоревшимся лошадям и оправиться казакам, так как дорога с этого места круто ведет на верх, и на всем остальном протяжении до горы Николая (верст 9—10, хотя нашими саперами и тщательно разработана и приспособлена была к движению по ней артиллерии и перевозки тяжестей) очень крута, несмотря на все извилины, какие старались ей придать, чтобы облегчить подъем.
Жара при полном безветрии стояла невыносимая; за исключением этого ключа, более уже до самой вершины горы воды мы не могли встретить; от быстрого аллюра, лошади едва переводили боками, пар от них и из ноздрей так и валил, обдавая нас горячим воздухом, люди не менее утомленные как бы раскисли, и пот лил с них хоть выжимай. Но дело было к спеху; мы знали, что каждая минута была на счету: ведь не далеко, там на верху, товарищи ведут уже другие сутки непосильный, упорный, страшный бой, умирают без ропота, героями, последнюю надежду возложив на Вседержителя да на выручку своих, так тут уже не до промедления, мы стали пешком, держа лошадей в поводу, лезть на гору.
Сама дорога, как бы высеченная в горе, то идет над глубоким оврагом, то между кустами, и имеет местами кроваво-багровый цвет, вероятно от сорта грунтовой глины. Так, мы пройдя верст с пять дошли до первого брошенного жителями домика, служившего в данную минуту главным перевязочным пунктом, а потому и очень оживлённого. Здесь мы узнали первые подробности дел предыдущих дней, а также про неприятельские штурмы сегодняшнего утра, результаты которых наглядно выражались тянувшеюся нам на встречу цепью носилок с убитыми и ранеными.
Да! Это было тяжелое, грустное зрелище, подействовавшее на всех нас подавляющим образом, тем более, что все отлично сознавали, что чрез несколько минут и каждого из нас могла постигнуть та же участь.
Я старался подметить впечатление своих казаков, и вправду сказать: я видел на серьёзных лицах их написано было только живое сочувствие, жалость, и вслед за этим крестные знамения, которыми большинство осеняло себя, вероятно моля Бога об избежании подобного же несчастия. На нас чрезвычайно благотворно подействовало то внимание, с которым все находившиеся здесь хирурги и лица Красного Креста встречали бедных раненых, то живое, искреннее участие, которое высказывалось в их ласковом разговоре и обхождении с ними, и та осторожность, которую все старались довести до non plus ultra при переноске и осмотре ран, уж не говоря об ободрительных и ласковых словах.
Мы прошли еще версту; гуд орудий стал совершенно явственным, ружейная пальба то сливалась в один общий сухой треск, то можно было отлично различать отдельные залпы, причем горное эхо делало свое дело добросовестно и дополняло собою общий концерт. Еще версты через две гром этот так усилился и сделался отчетливым, что невольно почувствовалось такое нервное настроение, как бы от электричества: все яснее представлялось крайнее положение нашей, сравнительно, горсти храбрецов, не уступающей пяди земли нашей позиции в тридцать раз сильнейшему неприятелю, про которого уже всем известно было, что доставшись живым, кроме самой мучительной смерти ожидать нечего, что отчасти также служило одной из причин стойкости и равнодушия к смерти нашего молодца русского солдата. В некоторых частях, между прочим и в нашем 23-м Донском казачьем полку, существовала круговая порука в том, что товарищи не имеют права оставить в руках врага ни тела убитого, ни раненого, и это условие отлично действовало на всех: всякий делался смелей, а храбрость другой раз доходила до дерзости, и все это потому, что каждый знал, что его не забудут, не выдадут, а при несчастье погребен будет с честью своими.
Минут через десять, выбравшись на одну из высот, прилегающих к горе Николая, уже замеченные неприятелем, мы сразу попали в действительную сферу огня: со свистом над головами прошипело две-три гранаты, завизжали пули, задевши тут же двух-трех казаков и несколько лошадей, так что я, видя, что минута нашего участия в бое настала, скомандовал: «слезай; по пешему строю рассчитайся», и когда казаки, мигом спешившись, стали выстраиваться по заранее сделанному расчёту, то уже следа тревоги ни на чьем лице не было заметно, кроме совершенного спокойствия и холодной решимости, по пословице: или пан или пропал. Пока поверяли расчёт, я отдал приказание коноводам (по 8—10 лощадей у каждого) скорей спускаться обратно, и при встрече с первой же частью пехоты отдать всех своих лошадей в их распоряжение для скорейшей доставки их на место боя; затем подошел к фронту оставшихся и совершенно уже готовых идти в дело казаков, я им в нескольких словах еще раз напомнил их долг, присягу и цель предстоящего дела—выручить своих, и кончая сказал, что надеюсь вполне, что не будут хуже прежних дел, на что последовал дружный ответ: «Рады служить Царю и Дону, ваше высокоблагородие. Господь милостив: за своих постоим и своих в обиду не дадим, это дело нам знакомое». Затем, перекрестившись, рассыпным строем бросились бегом сперва вниз по шоссе, а там напрямик полезли в гору, составлявшую правый фланг нашей позиции, и в то же время назначенный нам для занятия пункт. Спуск этот до шоссе, хотя и взявший очень мало времени, был очень неприятен, так как это место шоссе, которого обойти и объехать нельзя, обстреливалось неприятелем с трех сторон непрерывным перекрестным огнем; но счастье было за нас, и мы отделались одним контуженным офицером и пятью нижними чинами, конечно благодаря только тому, что турки при стрельбе, высоко поднимая прицел, дают этим весьма крутую траекторию полета пулям, которые все почти перелетают близко находящиеся части.
Взбираясь живо по камням наверх, я старался скорей охватить взглядом все место боя и ознакомиться с расположением наших войск, у которых при виде нашего прибытия, в предположении, что пришел целый отряд, сильно поднялся дух, и славная работа пошла еще чище, точно свежие войска, несмотря на то, что они уже несколько дней не ели горячей пищи, доставали с трудом воду, мало спали, и при всех этих лишениях несли адски трудную бессменную службу. Я все свои сотни в виде густой цепи положил за камнями по гребню горы, имея в середине дивизион горной батареи, и отдал строжайший приказ всем стрелять не иначе, как залпами, и только по моей команде. Расчёт мой был очень прост: неприятель наседает упорно, видно, что желают во чтобы то ни стало завладеть горой и всем перевалом. Сила, количество орудий—все было на их стороне; наше же подкрепление через сколько часов может подойти—неизвестно; зарядов у каждого было не более 80-ти, израсходуешь их, пополнить было бы неоткуда, а уж винтовки без зарядов приносили бы собой очень мало пользы, так как в рукопашной шашка во всем дала бы перевес нашему неприятелю.
Ждать начала нам пришлось не долго; минут через 20 из лощины и уступа горы показались две колонны (примерно 2 табора), направляющиеся немного правее нас, вероятно с целью отрезать нас от шоссе, т. е. единственного нашего сообщения с Габровом и пути отступления.
Выждав их на себя шагов на 400, по моей команде: «пли», раздался наш залп, смешанный с криками ура с нашей стороны и стонами со стороны неприятельской, так как наши берданки кому следовало сразу зарекомендовали себя с весьма выгодной стороны, вырвав целые ряды низама, которые, уже не подбирая своих, бросились по кустам врассыпную. За этим залпом последовало маленькое затишье со стороны турок, но вместе с этим как бы послужило сигналом к общей атаке: сперва послышался оглушительный крик «Ала-ла-ла-ла», затем началась адская пальба из орудий под аккомпанемент ружейных пуль, показались и колонны цепи, и пошла потеха.
Постараюсь набросать картину, которую и до сих пор как-бы вижу перед собой: дым от орудий густо-густо стелется но покатостям гор, закрывая собой рассыпанных стрелков; за некоторыми выступами чернеются отдельные кучки людей, готовых ежеминутно выйти из-за закрытий и кинуться в штыки, или встретить залпами приближающихся турок, фески которых виднеются уже недалеко; впереди и с боков их ложементов идет сильная трескотня; направо и налево, взрывая землю и камни, шлепаются гранаты; осколки, звеня, летят далее; пули свистят разными голосами; вблизи с разных сторон раздаются крики: «подберите раненого», «люди носилки»; «бегом марш»; «второе пли»; «доктора скорее», и т.д., и весь этот оглушительный хаос длился минут с двадцать, после чего послышалось в разных местах наше победоносное ура, и видно стало отступающего, частью-же бегущего назад в беспорядке неприятеля; но и нам это дело досталось не легко. Мы отлично все сознавали и видели, что напрягались последние силы, употреблялись последние средства: патроны напр. почти были все израсходованы, командир дивизиона нашей батареи сообщил мне, что у него остается так мало снарядов, что после нескольких выстрелов, и то только при крайней необходимости, орудия сделаются бесполезными, и он с прислугой присоединится хоть ко мне, для раздела общей участи.
Последний отбитый нами штурм оставил и у нас свои гибельные следы в виде наваленных там и сям трупов, множества раненых и замечательной массы чугуна и свинца, сплошь покрывавших собою некоторые открытые площадки нашей позиции.
Повторенье еще одного-двух таких штурмов пробило бы для нас последним часом, так как живьем никто не сдался бы, а раньше ещё было объявлено, что отступления нет, да оно фактически уже не существовало, так как дорога по этому перешейку была открытая и находилась вся под перекрёстным огнем густо засевшего по обеим сторонам неприятеля, так что всё показывающееся на дороге служило мишенью сотни пуль. С самых высоких пунктов горы с жадным вниманием в бинокль следили вниз по дороге не покажется ли пыль, не заметно ли какого движения! Но, увы! Пока все ограничивалось одной надеждой; но для нравственного ободрения физически совсем измученных, закоптевших в дыме нижних чинов, нарочно громко говорилось совсем другое: что мол вон, видно, что то блестит, верно штыки наших; значит надо уж как-нибудь, братцы, подержатся, подкрепление идет... Но это обещание так часто практиковалось в этот день с самого рассвета, что лица у всех оставались серьёзными, часто обращаясь только к Небу. Смысл этого ответа был понятен каждому: грустно было подумать, что не дай Бог неприятель где-нибудь прорвется, и тогда этих героев не станет, потому что они могли бы переступить только через их тела, а солдат русский на поле чести умирает так, что невольно вырывается удивление и уважение самого врага; вообще мысли у всех в нашем критическом положении были тяжёлые, и каждый старался гнать их от себя далее.
Пользуясь затишьем огня, пошел я проведать к счастью своих легко раненых, нашел их спокойными, и слышал, как бы с некоторой гордостью, как эти вновь крещенные огнем рассказывали другим раненым о штурме нашей горки и делились своими впечатлениями.
В это время, слышу, бухнуло орудие, другое, третье, и опять пошло без промежутков; послышались команды: «смирно, по местам», но это было почти и лишним, потому что и без этого все уже стояло кому где следовало и жадно всматривалось в движение турок, ясно выряжавшее приготовления к новому штурму. Сулейман паша—как рассказывали, уж не знаю из каких источников—зная и видя хорошо нашу малочисленность, так был уверен в легком овладении Шипкой, что уже донес Султану о своей побей и взятии её, а вместо этого видя теперь беспримерную стойкость и храбрость наших молодцов, выходил из себя, бесился, и будто бы поклялся в этот день, что бы оно ни стоило, но покончить с нами, что пожалуй и подтверждалось его беспрерывными атаками, и это ему было тем легче исполнить, что у него находилось до 60-ти таборов, и было выгодно, потому что их усталые и расстроенные части сменялись сейчас же свежими, а наши бессменно и днем и ночью работали одни и те же, хотя с одинаковой же легкостью. Но ведь всему бывает предел: человек не машина, и долгое время без пищи, одежды, да еще в страшном нравственном настроении может дойти до полного истощения, и на эту то несчастную минуту вероятно Сулейман и рассчитывал, так как по очень большому числу и виду колонн, собирающихся охватить нас с трех сторон, можно было предугадать, что решительная минута наступает, что чувствовалось положительно всеми: разговоры совсем затихли, томительно ожидалась команда в виду уже совсем близко подходившей массы неприятеля, имевшего вид тучи, облегающей кругом небо.
Вдруг раздался: крик «наши подходят; это стрелки, да кажись верхом ишь как: пришпандоривают», и правда, всем видно стало вскачь едущих по два, по три человека на лошади стрелков, поспешающих нам на выручку. При этом зрелище громкое, радостное ура прокатилось по всей позиции, орудия как-то веселей стали действовать, и наша ружейная, как бы приостановившаяся немного пальба, снова зачастила залпами. Прибывшие к подножию горы стрелки, бросая лошадей и живо карабкаясь по уступам, стали все без исключения располагаться цепью по линии огня, и открыли в высшей степени меткий, губительный туркам огонь.
Среди этого треска, свиста пуль, пыли, дыма, на одной из вершинок нашей позиции остановился с наведенный на неприятеля биноклем высокий, статный человек, окруженный своим штабом и ординарцами: то был генерал Радецкий. Он спокоен и невозмутим, как будто распоряжается мирными маневрами, одно появление его вырвало единодушное «Ура!» Шипкинского гарнизона, да и правда: его лицо, не изменяющееся под самым сильным огнем, внушает дух солдату, вносит спокойствие в боевую линию, и воспламеняет геройское самопожертвование каждого; он вступил в завидную роль общего любимца отряда.
После 15-20 минутной стрельбы, видим мы, что наша цепь поднимается, и с ревом «Ура!» понеслась с горы навстречу неприятеля, - эти герои были стрелки. Атака была бешеная, это единственное подходящее выражение для определения силы наступления. Турки, не ожидавшие такого оборота дела и ошеломленные таким страшным натиском, в панике, увлекая за собой еще нерасстроенные свои части, беспорядочно кинулись назад, смяли свои резервы, и затем все обратилось даже не в отступление, а в бегство. Наши же стрелки, подкрепленные кое какими частями, не давая им опомниться, на их плечах взобрались на противоположную высоту их позиции, уничтожая штыком все попадающее под руку и пулей провожая убегающего неприятеля.
Наступившая темнота прекратила наше преследование, и вскоре показались возвращающиеся герои этого славного дня.
Это лихое отбитие штурма, и беспримерная трехдневная оборона перевала нашей горстью храбрецов (около шести с половиною тыс.) против всей армии Сулеймана паши, при всех тех условиях и положении, в которых гарнизон находился, была в действительности нашей блестящей победой. Все теперь поздравляли друг друга, жали горячо руки, и с восторгом всматривались в лица уцелевших друзей; пошли толки, и разговоры полились рекой, конечно все о происшествиях последних дней, про сегодняшние штурмы; когда же коснулось стрелков, то единодушно все согласились, что вряд ли кому удастся видеть когда ни будь лучшую боевую часть, «это черти, а не люди» говорили наши, это «кара-аскеры» шайтаны (черти, дьявольские солдаты) говорили турки; и все это было справедливо; черные и же они их называли потому, что за Балканами, откуда они только что возвратились с г. Гурко, они носили не белые, а черные штаны. Но нас стрелки просто поразили, и мы видя их в атаке, верить глазам своим не хотели, что эти львы, еще накануне в походе еле двигавшие ногами, а частью подвезенные в Габрово на подводах, были те же самые люди. Тут то и сказался в них весь русский дух, вся та веками хорошо знакомая врагам бесшабашная лихость, стойкость и сознательная храбрость, словом все те качества, которыми справедливо пользуется русский солдат, не знающий себе в бою равного.
Был 10-й час вечера, стали разводить костры для варки пищи, невдалеке раздавались еще отдельные выстрелы, вблизи слышно было: «Рады стараться, ваше пре—во!» — это генерал Радецкий, объезжая позиции, благодарил храбрый гарнизон, а издали доносились стоны раненых, и чернели кучами наложенные тела неприятеля. Месяц же весело освещал все подробности этой страшной картины.
Вскоре я получил приказание спуститься с казаками для ночлега немного назад, в видах недостатка на горе воды и хотя какого ни будь фуража для лошадей.
Спустившись по шоссе версты две с половиною назад, я встретил своих коноводов, искавших пропавших лошадей вследствие того, что стрелки подъезжая на позицию и торопясь принять участие в деле, большей частью, слезая, бросали их на произвол судьбы; присоединив коноводов я остановился ночевать вправо от шоссе, по скату горы, где кое-как поставив лошадей улеглись и сами. И этой ночи я не забуду. Поднялся ветер (в горах это очень обыкновенное явление), который подымая с шоссе, ниже которого мы расположились по скату, всю пыль не только обдавал нас ею, но просто засыпал, так что становилось окончательно невыносимо: глаза, нос, рот, уши—все было полно и хрустело песком. Я не выдержал, и так как спать еще не хотелось, то отправился на перевязочный пункт Красного Креста, помещавшегося в домике на самой дороге, в нескольких десятках саженей от нас, и там я в понятным интересом и даже любопытством, наблюдал за перевязками и операциями раненых, которые отсюда отправлялись далее назад, уж не знаю куда, кажется в Габрово. Всем раненым здесь радушно предлагались чай, вино, папиросы и сигары. Проведя здесь с час в разговорах с ранеными и проезжавшими офицерами, от которых слышно было, что у нас за этот день убыло до 360 человек, я вернулся и сейчас же заснул хотя крепко, но беспокойно, так как мне казаки передавали, что я во сне все командовал и кричал «Ура!».
На рассвете я получил приказание сойти с горы и расположиться бивуаком у начала подъема, на перекрестке дорог, до дальнейших распоряжений. Спустившись, мы расположились на берегу ручья, и в эти сутки совсем отдохнули, и имея время и возможность, от скуки наблюдали за непрерывно проходящими вверх на гору, мимо нас, войсками (14 дивизии), за массою провозимых туда же артиллерийских ящиков, повозок с котлами, и т. д., вообще за лихорадочною деятельностью всякого рода частей.
Через два дня получаю новое приказание: двинуться вправо от подъема и расположиться около деревни Зелено Древо и принять в состав своего отряда, расположенных уже там уже там, пластунов и две Болгарские дружины.
Зелено Древо сама по себе незначительная деревня, но по своему местному расположению играла для нас значительную роль.
У начала подъема на гору св. Николая, как я выше упомянул, был перекресток дорог, а именно: шоссе, ведущее из Габрово на перевал, пересекалось дорогой влево, ведущей в деревеньку, лежащую слева и в тылу подъема; вправо же углубляясь в ущелье и проходя по берегу мелкого горного ручья на расстоянии пяти-шести верст, выходила на площадку, сзади которой по горе снизу вверх раскинулась сама деревня (Зелено Древо). Спереди также снизу вверх на довольно крутой покатости начинался густой лес, кончавшийся на трех-четырех верстном расстоянии уже на гребне Лысой горы, составляющей левый фланг турецкой позиции. Позиция эта тянулась отсюда непрерывно до деревни Шипки, лежащей у подножия горы св. Николая, на протяжении восьми-девяти верст по всем вершинам хребта гор, идущих параллельно нашей позиции, расположенной также по всем покатостям и вершинам, по которой пролегало шоссе на гору св. Николая. С этой площадки дорога и ручей огибая гору, повертывали вправо по ущелью, образуемому горами и густо покрытому частым кустарником, лесом и глыбами камней. Через версты две-три находилось селение Тополище, а отсюда ущелье это и дорога разветвлялись на две, из коих одна дорога по ущелью шла далее, по своему прямому направлению и на пятой версте входила на Габровское шоссе верстах в четырех-пяти от города. Другая же, под прямым углом, через все село шла по ущельям на семьдесят-восемьдесят верст и, служа сообщением между собой нескольким селам и деревням, приютившимся в этих глухих местах, выводила, разветвляясь, к Троянову перевалу, городам Ловче и Сильвии.
Из всего этого видно, что высота, на которой расположена была деревня Зелено Древо, имеющая вид угла, выступом к турецкой позиции, имела все данные, чтобы служить удобным наблюдательным постом за неприятелем, в случае если бы он захотел спуститься на эту дорогу, с целью прорваться вправо на Габрово, и угрожать тылу всего нашего отряда, или же влево по ущелью, и выйти к самому подъему, с целью пресечь нам сообщение с Габровом и другими частями, расположенными поблизости. В обоих случаях такое движение неприятеля было бы для нас более чем важно и в высшей степени опасно—следовательно, лучшего пункта для этой цели, т. е. оберегания дорог этих от неприятеля и наблюдения вообще здесь за ним, трудно было и вообразить, почему эта высота сразу и была занята нами. В виду важности этого пункта, в самой деревне расположена была бы Болгарская дружина. На половинном расстоянии от деревни до подъема, т. е. верстах в трех в маленькой деревушке Тукманец, расположены были пластуны, а я, пройдя версты полторы по ущелью и поднявшись вправо на высоты, стал бивуаком сзади этих деревень, на равном от обоих расстоянии. Служба неслась так: Болгарская дружина выставляла от себя три постоянных суточных пикета впереди деревни, через лощину и дорогу на противолежащей неприятельской стороне, а с вечера до утра ставились внизу по ущелью цепь и заставы. Пластуны, кроме дня, и ночью посылали для разведки, по возможности большое количество охотников, прямо к турецкой позиции, не считая своего бивуачного караула. Моюже казаки, кроме конных суточных пикетов, поставленных на всех высотах впереди нас, четыре раза в день, а ночь всю напролет держали разъезды по ущелью с обеих сторон и по всем дорогам, не считая того, что я командировал по несколько человек в обе деревни, чтобы ускорить в случае нужды посылаемые ко мне донесения и вообще все известия.
Казалось бы, что все меры предосторожности приняты были хорошо; но на грех мастера нет, вследствие чего и вышло скоро дело при Зеленом Древе 20-го Августа.
18-го числа прибыл к нам на усиление нашего отряда, ввиду тактической важности нашей позиции, начальник Болгарского ополчения генерал-майор Столетов с тремя дружинами, с которыми и расположился в деревеньке Тукманец, занятой до того пластунами. Ясное дело, что мы все вошли в состав этого отряда, почему я немедленно и явился к генералу Столетову с рапортом о состоянии людей, о положении и ходе дел до сей минуты; при чем все мои распоряжения и принятые мною меры предосторожности были им вполне одобрены, и я тут же получил приказание на послезавтра, т. е. на 20-е Августа, на рассвете выступить и сделать рекогносцировку как можно на большее расстояние по ущелью, идущему от Зелено Древо, через село Тополище, на Балканы, с целью ознакомиться со всеми дорогами и их направлениями. Мне предстояло узнать: есть ли и где именно существуют другие пути через Балканы на юг; количество и величину встречающихся по дороге сел и деревень; словом, требовалось узнать эту местность так, что бы, можно было всегда дать себе верный и вполне подробный отчет даже в самых мелочах. Задача была важная по значению и трудная для исполнения, так как мы везде могли встретиться с неприятелем в местности глухой, трудной и нам вовсе незнакомой. Поэтому я и решился взять с собою не менее двух сотен, что бы случае нужды дать отпор или же самому напасть на неприятеля, который мог бы встретиться и помешать выполнению данного мне поручения вследствие чего, 19 Августа с вечера, сделаны были мной все распоряжения, и отдан был приказ на завтра в четыре часа утра выступать.
Утром следующего дня на рассвете, часа в три с половиной я сидел со своими офицерами на сене, служившем нам постелью, и допивая чай, в ожидании доклада дежурного о готовности части, мы шутили между собой, вспоминая все рассказы про забавные похождения и находчивость казаков.
Вдруг мы заметили, что на двух холмах, на которых стояли конные пикеты, замахали казаки: мы не понимали еще хорошо еще в чем дело, как услышали впереди себя выстрел, второй, и т. д. Сейчас же ясно перед нами, версты полторы на открытую площадку, около самой деревни Зелено Древо, высыпало сотни две конных черкесов в белых черкесских папахах, словом появились наши «друзья». Посадить всех уже готовых казаков на лошадей и скомандовать «марш-марш»; было делом одной минуты. Только что мы тронулись, подлетел во мне казак от генерала Столетова и передал мне письменное приказание, скорее спешить на выручку дружине и распоряжаться по своему усмотрению.
Пролетели мы с версту и оставалось уже немного, когда я оглянулся назад и налево, и не видя за собой никакой пехоты сообразил что не теряя напрасно времени, надо действовать иначе. Чтобы задержать черкесов, я тут же вправо отрядил тридцать казаков при хорунжем Ушакове и велел им объехав горку, выехать на встречу неприятелю и, не ввязываясь сильно в бой по возможности ограничивая стрельбою, обратить на себя их внимание, задерживать их и даже для заманки сделать фальшивое отступление. Сам же я карьером повернул налево и, проскакав уже под градом навесно пущенных на нас пуль, лощиной с полторы версты, спешил всех, разделил всех на два отряда—один под командой есаула Толоконникова, другой же со мной, бегом бросились наверх по оврагу чтобы напасть на занятую уже неприятелем деревню с двух сторон. Навстречу бежали нам с криком болгары жители окровавленные, порубленные, а за ними и дружина в рассыпную, в полной панике, но мы не обращая уже на них никакого внимания, молили Бога только бы поспеть во время. Деревня вся была в огне, дым гнал ветер прямо на нас, что отчасти было нам на руку, скрывая нас от любопытных глаз, и вот всего оставалось кустами пробежать до плетней шагов сорок. Я условился с Толоконниковым об одновременном нападении, и вот по данному мной сигналу с двух сторон крикнули «Ура!» и раздалось два залпа, а затем выстрелы зачастили дробью. Надо заметить, что человек с пятьдесят черкесов настолько увлеклись грабежом, что, полагаясь на осторожность сторожевых своих, подпустили нас совсем близко. По первому же нашему залпу повалилось человек десять, из которых один с большой седой бородой в черкеске с галунами на красавице лошади вероятно был их начальник, особливо судя по поспешности, с которою все кинулись к нему и подхватив его на седла увезли живо в кусты. Казаки соединившись здесь, все, густой цепью, напролом через все препятствия, бежали за ними, и наткнулись еще на партию человек в сто, которые по видимому были и не прочь потягаться с нами, но минут через пять-шесть, видя на себе результаты нашего огня, мигом повернули назад, надеясь спастись в быстроте своих скакунов, но все таки оставили человек десять на месте. Подаваясь все вперед, я, пробежав шагов полтораста, добрался с десятком человек до холмика, откуда внизу, под горой слева, я увидал в версте расстояния толпу черкесов, по крайней мере человек пятьсот, как видно выжидавших результатов нападения их головной части в случае удачи, а может быть они составляли резерв для прикрытия своих, в случае отступления. Вот когда я пожалел от души, что нет с нами ни одного орудия, а пришлось довольствоваться залпом каких ни будь десяти берданок находившихся со мною казаков; но даже и это им не пришлось по вкусу, потому что, разомкнувшись, черкесы живо бросились назад через лощину в лес.
Я думал, что все уже кончилось, но не тут то было: сзади послышались резкие выстрелы берданок и частые сухие выстрелы магазинок. Обернувшись, я увидел такую картину: Хорунжий Цымлов, лихо исполнивший свою задачу, ловким манёвром отступления, так заманил к себе черкесов, считавших его за свою верную добычу и бросившихся за ним в преследование, что когда он, близко услыхав топот черкесских лошадей и гиканье на карьере, крикнул своим, сам соскочил с казаками на землю, и пропустив близко скачущих мимо себя черкес, дал по ним залп, те в бешенстве, что их одурачили, бросились назад для повторения атаки, но уже слыша наши первые залпы и видя что наши подкрепления пришли, боясь быть отрезанными, после короткого раздумья бросились наутек. Но и Гаврилычи не зевали; этой то минуты они давно поджидали, и теперь в свою очередь на конях пустились за ними, стали вот вот нагонять, и тут уже, не обращая внимания на свою малочисленность, смело ударили в шашки, словом поддали им славного жару, и вот этот то момент представился нашим глазам. Все это скакало и улепетывало, не замечая нас, прямо к нам; уж не знаю чьи пули: свои ли, чужие ли так и стали посвистывать около нас. Я крикнул «ложись», и когда трое четверо подскакало к нам шагов на пятьдесят и, увидав нас как бы приостановились, мы все сразу выстрелили: три лошади упало, а также и двое черкесов; остальные, сзади ехавшие, преследуемые нашими и слыша наши выстрелы, боясь засады, бросились вправо куда глаза глядят. Больше неприятеля здесь не осталось. Чтобы очистить кусты, опушку леса, я с цепью прошел в лощину до дороги, и нашел еще двух убитых черкесов и много луж и следов крови, вероятно раненых, которых они успели захватить с собой. Так как у них позором считается оставить раненого или убитого в руках неприятеля, поэтому всегда трудно в деле с черкесами определить по количеству трупов их убыль. Трупов лошадей было множество, но все почти без седел и уздечек, захваченных с собой их хозяевами.
Видя, что все кончено благополучно, я сейчас же написал и послал донесение генералу Столетову и командиру нашего корпуса, генералу Радецкому (которому хотя за пять-шесть верст, но с вершины горы хорошо видно все наши и неприятельские движения), что нечаянное нападение черкесам не удалось, а сами они отбиты, выбиты и разбиты. Село сожжено, и остановить пожар в такую сухую погоду и за неимением времени было не в наших силах. Убитых черкесов на месте схваток насчитали тридцать тел, лошадей убитых у них и раненых до семидесяти.
Все набранное в узлах добро жителей нашли мы брошенным в разных местах, вероятно во время быстрого отступления, так что они и этим не поживились; скотину же, взятую в деревне, казаки в лощине отбили назад и обратно вернули жителям. У нас не было ни убитых, ни раненых, видно молодцов сам Господь хранит, лошадей же ранено восемь.
В 5-м батальоне дружины (впоследствии № 10), расположенной в деревне и допустившей на себя это нечаянное нападение, да еще кавалерии, убыль была большая: все кадровые унтер-офицеры из русских изрублены в куски; видно дорого продавали свою жизнь эти герои, при чем мои казаки с риском едва спасли и вывезли из села на седле самого легкораненого командира этой дружины. При расследовании этого эпизода выяснилось, что эта пятая дружина (после не раз отличавшаяся) только что была составлена из собранных рекрутов, большинству которых даже не было хорошо знакомо обращение с ружьем; и потом, главное, не знаю уж почему, последние дни ночная цепь очень рано утром отзывалась назад, что вероятно тоже было замечено и принято к сведению черкесами, которые также вероятно знали тот материал, с которым им придется иметь дело; вот почему они совсем неожиданно и без всякого почти сопротивления и овладели селом.
Около полу-сгоревшей деревни, зрелище было ужасное: лежали груды тел, обезображенных до невозможности. Запах горелых трупов из деревни разносился далеко; кровь местами стояла лужами или шла дорожкою; рев скотины не находившей уже своего помещения в деревне, вообще как это случается на пожарах, дополняя собой неприятное и страшное впечатление этой картины. Пока я принимал меры для отобрания трупов наших для отпевания, и неприятельских для зарытия, я получил предписание немедля двинуться далее к с. Таковищу и не допустить черкесов сжечь это село, так как получились известия, что они направились туда.
Дав немного времени собраться казаками подойти коноводам, я на рысях тронулся по дороге через лес направо, и благодаря проводнику минут через 15, выбравшись на чистое поле, мы прискакали в село, где шайка черкесов только что проезжала зарезав несколько попавших на глаза болгар, но дорожа временем и боясь вероятно нашего преследования успели зажечь одну только церковь. Сейчас же бросились по их следам, нагнали их в версте от деревни подымавшихся с награбленной добычей к себе в горы; отбили стада, которые они гнали, пять каруц с разным добром, и при этом убито еще двое черкесов; от остальных же и следу не осталось. Итак молодцы-казаки в двух местах отстояли позицию, и везде с успехом.
Для усиления же нашего отряда к Зеленому Древу прибыл и расположился на позиции Якутский пехотный полк, второй дивизии, командир которой светлейший князь Имеретинский со своим штабом и остальными полками расположился пока у начала подъема перевала, но простояв несколько дней направлен был отсюда к городу Ловче, который он, совместно с генералом Скобелевым, вскоре так лихо и блестящим образом вторично взял с боя (первый раз город Ловча занят был с боя в начале июня отрядом под начальством генерала А. П. Жеребкова, состоявшим из эскадрона лейб-казаков, двух сотен 23-го Донского казачьего полка и взвода Донской батареи). Я же в ожидании прибытия из города Тырнова вытребованных уже оттуда остававшихся там штаба и сотен нашего полка, остался и расположился в селе Тополище. На нашей ответственности лежало охранение как всех дорог и сообщений всей этой гористой местности, так и предупреждение всякого нечаянного нападения, вследствие чего служба казаков (пикеты, секреты, и т. д.) днем и ночью была очень трудна, и нам в помощь придали роту Болгарского ополчения, сменявшуюся между собой через каждые сутки. Неприятель, как видно, желая нас беспокоить нечаянными нападениями и во чтобы то ни стало прорваться в наш тыл, 28 Августа попробовал отрядом из трех родов оружия употребить тот же маневр, но только на левом фланге нашей позиции на переходе Бердекен, где для охранения этого очень важного для нас перевала расположены были полторы сотни 30-го и одна сотня 23-го казачьего полка.
С вечера 27-го Августа намечено было нашими пикетами движение у неприятеля, о чем донесено было сейчас же в штаб 8го корпуса, расположенного на шоссе около горы Николая и приняты были на всякий случай все меры обороны. Командовал же этим отрядом есаул Галдин, георгиевский кавалер, в полном смысле лихой офицер, заявивший себя самым блестящим образом при взятии с бою этого же самого перевала у турок, во время первого еще движения генерала Гурко за Балканы.
На рассвете показалась наступающая цепь, а за ней небольшие колонны турок; черкесы, джигитуя, шли впереди всех. Галдин, употребив остающееся время на окончательное приготовление, и сознавая всю важность защиты этого перевала, решился держаться до последней крайности. Первоначально заняв нижние ложементы, так как отряд был очень мал для занятия обоих рядов, он в то же время дал знать о наступлении как генералу Радецкому, так и на Хрестец, откуда через полтора два часа тоже могли подойти к нему на помощь. Через полчаса наши пикеты, теснимые неприятелем, должны были отойти назад, и неприятельская густая цепь приближаясь, открыла частую, пока без ответа с нашей стороны стрельбу, приносившую казакам, благодаря местности и ложементам, мало вреда. Но это длилось недолго: черкесы стали смелее, цепь подошла уже довольно близко, минута настала, и по команде Галдина наши ложементы, покрывшись дымом, послали свой первый привет врагу, сразу охладивший его пыл. Неприятелю пришлось отступить в лощину. Немного погодя, вероятно в виду того, что трудно было овладеть горой, наступая с фронта по крутизне и находясь под огнем наших ложементов, они изменили свой план, и поделившись на две части стали обходить с двух сторон гору. Поднявшись по ней до одной линии с нашими ложементами, они опять открыли частый огонь, задевавший уже наших продольным огнем, так что не желая бесполезно терять людей, Галдин стал поочередно частями переводить казаков в верхние ложементы, вырытые почти на самой верхушке горы, которая по своему узкому пространству давала все шансы обороняющимся в малом числе отражать в десять раз сильнейшего неприятеля. Но за то и неудобство было то, что раз турецкие орудия пристрелялись бы верно, то наша скученная на небольшом пространстве часть могла бы сильно потерпеть. Однако думать об этом долго и не пришлось; заиграли турецкие рожки и двинулось все на штурм. Сигнал подала первая граната, на этот раз не долетевшая до наших, которые пользуясь своим крепким положением и хорошо рассчитанными меткими залпами, несколько раз останавливали и заставляли отступать наступающего неприятеля. Тогда, чтобы рассеять наше внимание, черкесы бросились в лес, и минут через двадцать показались у нас сбоку; положение было скверное, потому что раз они прорвались, захватили бы наши коновязи с лошадьми, и тогда отступать некуда, да еще поставили бы нас между двух огней. Галдин все это сообразив живо, послал в обход 25 казаков, то есть все, что с трудом можно было отделить от отряда. Черкесы же, собравшись в это время уже в порядочную кучу, желая прорваться к нам, пустились карьером в атаку на наш правый ложемент; но дерзость эта сейчас же была наказана залпом на таком близком расстоянии и хорошо направленным, что они успев подхватить только некоторые тела своих и бросить подстреленных лошадей, ускакали обратно в лес и несколько раз еще порывались к нам, что бы выручить оставшиеся: тела своих, но и это им не удалось, приходилось платить за каждый раз новыми жертвами.
Посланные в обход 25 человек казаков при хорунжем Карелове, быстро сделав обходное движение, заняли опушку дороги, и своим новым положением могли все таки защищать с успехом доступ к нашему бивуаку и в тоже время своим фланговым огнем два раза приостанавливали движения с этой стороны неприятельской колонны. Часа с два длилось такое положение, заряды у казаков почти истощились и, солнце стало припекать, а тут еще последняя граната перелетев над нашими ударилась по другую сторону горы и разорвалась около самой коновязи; лошади шарахнулись и полетели во все стороны, словом положение наших, ввиду опять приготовлявшейся атаки неприятеля, все ухудшалось. Но в это же время заметили по дороге скакавших сюда на помощь казаков: это был подвижной резерв, состоявший из двух сотен 23-го и одной сотни 30-го полков посланный сюда на выручку генералом Радецким после последнего полученного им донесения. Дело, понятно, сейчас же изменилось: фронт позиции, усиленный свежей сотней, открыл частый огонь; остальные же две сотни бегом бросившись вправо, по опушке леса, вышли на одну линию о неприятельскою цепью, и приняли ее в такой дружный перекрестный огонь, что цепь уже бегом стала спускаться обратно, наши же немедленно спустились сверху и заняли опять нижние ложементы, не прерывая своего меткого огня.
В это время слева из-за горы показалась в кустах цепь, но уже нашей, давно поджидаемой пехоты (дружина болгар), открывшая со своей стороны тоже огонь по колонне.
Турки никак не ожидая с этой стороны нам помощи, и боясь в свою очередь быть отрезанными от своей позиции, все бегом бросились назад, провожаемые с трех сторон нашими залпами при громких криках «ура!» Так счастливо окончилась для нас попытка турок прорваться и завладеть этим перевалом, которая потом уже ни разу не повторялась. Мы лишились трех казаков убитыми и семерых ранеными и до двенадцати раненых лошадей. Черкесы же и низамы поплатились несравненно более, но тел найденных на месте было немного, потому что они, как всегда, уносили их с собою. Переночевав и оставив здесь на всякий случай еще сотню казаков, резерв возвратился на Шипку, дружина же пошла к себе на Хрестец, отстоявший от Вердека по самым кратчайшим тропинкам верст на восемь на девять.
После этих двух дел настало как бы затишье, т. е. относительное, так как с одиннадцатого Августа по пятнадцатое сильнейшая канонада начиналась с рассвета и продолжалась до двенадцати часов дня и затем с четырех часов до вечера, и мы все так привыкли к такому началу дня, что даже странно казалось, когда утро проходило тихо, т. е. не считая постоянной редкой сравнительно стрельбы, которая за все наше почти пятимесячное пребывание на Шипке, за исключением времени сильных туманов, дождей, снега, метелей и т. д., не прерывалась.
5-го сентября с утра начался тот страшный по количеству участвующих войск неприятеля и упорству турок штурм, так блистательно отбитый и с такими выше всяких ожиданий блестящими для нас, русских, результатами; я кажется мало ошибусь сказав, что у нас убыль простиралась от полутора до двух тысяч человек, а у турок полагаю убитыми было тысяч десять-двенадцать, а с ранеными почти вдвое. Такая громадная у них потеря объясняется тем, что во первых, как показали некоторые пленные, они были разгорячены попойкой, так как накануне, по случаю их праздников и может быть для придания храбрости, их хорошо угостили вином или спиртом; во вторых, они густой массою и колоннами, в разгоряченном виде не обращая на наши выстрелы никакого внимания, подходили под самые наши орудия (тела убитых турок находили шагах в тридцати-сорока от орудий), выкаченные на этот случай с своих батарей, и собранные преимущественно на ту открытую покатость горы, по которой не шли а лезли с шумом и криком турки. Здесь в начале боя героем пал командир батареи флигель-адютант князь Мещерский, почти моментально убитый, лично командуя и направляя огонь своих орудий; эта преждевременная смерть до слез тронула нижних чинов, вполне ценивших в командире душевно любившего их человека. Этим штурмом и закончились все попытки Сулеймана паши овладеть Шипкой, хотя из этого и видно, что он несмотря на все свои первые неудачи, не терял все таки своей надежды, за что и потерпел такое поражение, которого ему вероятно и во сне не представлялось.
Вскоре за тем назначен был вместо него командиром этой армии Реуф паша, как видно не такой упрямый человек, с более спокойным характером, почему, в виду столь всегда грустных результатов и всех попыток к овладению Шипки - таких сильных атак более уже не повторялось.
До половины сентября, пока погода стояла хорошая и дождей было мало, нам без палаток (у большинства пехоты они были) жилось отлично, и хороший, свежий горный воздух на нас прекрасно действовал, почему больных у нас не было. Питались пока мы также хорошо: мяса доставлялось вволю, даже птица всякая, поросята, и т. д. Здесь замечу, что так как округ Габровский, вероятно вследствие расположения своего в трудной, гористой местности, менее других страдал от турок, которые в этом округе совсем не жили, то понятно и жители здешние, сравнительно с другими округами, были богаче, я запасов у поселян было достаточно, а многочисленные стада, пасущиеся в горах на отличных пастбищах, говорили сами за себя; словом, пока было тепло и нам было хорошо; даже изредка нас баловали: например я помню, что мне привозили верст за тринадцать-четырнадцать отличнейшую форель, на вкус даже лучше и нежнее гатчинской, которая ловилась на Балканах в одном из ручьев.
Но все это, к сожалению, длилось недолго. В половине сентября вставши раз рано утром, вышли мы делать свою ежедневную прогулку по позиции и увидели, что вершина горы Камаржи уже вся белая, и легкий морозец и местами иней, скоро растаявший от солнца, были предвестниками осени, уже начавшейся здесь в конце этого же месяца густыми туманами и холодными дождями.
В конце сентября на протяжении всего подъема грязь сделалась местами настолько глубокой, что лощадям она доставала до самых плеч, а колес фургонов совсем не было видно, так что запрягали в повозку по шести-восьми лошадей и две-три пары быков, и т. п.; и если прибавить ко всему резкий, сырой, холодный ветер, бьющий в лицо снег или дождь, то это будет приблизительно верное определение всей обстановки, грустный вид которой усиливали пожелтевшие и частью уже без листьев леса, которыми все Балканы покрыты почти сплошь. В этих лесах, преимущественно состоящих из дубового, ясеневого, орехового, карагача и другого отличного строевого сорта дерева, водилось таки очень порядочное количество медведей, и раз даже один из них наделал у нас тревогу в цепи, которая услыхав шорох шагов в кустах и не получая никакого ответа на свои оклики, притом заметив какую то двигающуюся фигуру, открыла огонь по беглецу, оказавшемуся мишкой бурого цвета, улепетывавшем во все лопатки, не разбирая ни кустов, ни полянок; на одной из них он и свалился от метко пущенной пули.
В это время получен был приказ из главной квартиры, озаботиться постройкой для войск бараков где можно, землянок, и т. д., в виду предстоящей нашей зимовки, почему я, возвратившись из г. Студеня и застал повсеместную усиленную по всей позиции работу при постройке всякого рода жилья, и как теперь помню довольно и красивые и удобные казармы, построенные для себя 5-м саперным батальоном. Наш же подвижной резерв (все на лицо находящиеся сотни), расположенный прежде у самого начала подъема, отодвинут теперь был на версту назад, вследствие того, что там долетели до нас две неприятельских гранаты, по счастью, кроме испуга сорвавшихся с коновязи лошадей, не причинивших другого вреда; здесь мы для избежания грязи расположились по скату горы, что тоже было очень и очень неудобно, так как вследствие дождей сделалось до того скользко и неудобно ходить, что даже лошади при своде их к ручью на водопой, не только падали но и калечились. За неимением по близости готового деревянного материала для постройки бараков, а также времени и средств для приготовления его, мы занялись постройкой землянок, что требовало очень мало времени и искусства. Каждая землянка, смотря по количеству людей, для которых она предполагалась, вырывалась аршина на полтора на два вглубь (больше же углубляться нельзя было, вследствие повсеместного здесь большого количества родников); в одном и углов вырезывалось горизонтальное четырехугольное углубление, заменяющее печь, с отверстием на верху для дыма, и сверху все это накрывалось под углом сперва сучьями, песком, и затем заваливалось довольно толстым слоем земли. Это общий вид. Но наши офицерские были сделаны щеголеватее: печи были сложены из кирпича, и наверху в уровень с землей вставлялись маленькие рамы с одним стеклом, приделывались двери, но труба также просто устраивалась, как и у других; вообще же все землянки окапывались маленькими ровиками для стока воды, и трубы все тотчас же после топки печей сверху накрывались досками или двумя тремя кирпичами, чтобы тепло не выходило очень быстро из этого импровизированного жилья. Но такое помещение действительно было ужасно во всех отношениях: во первых, все время печь постоянно топилась; но от ветра, забиваемый обратно дым, наполняя собой всю землянку, невольно выгонял обитателей её наружу, уж не говоря, что эти частые явления вредно действовали на глаза, которые от этого едкого дыма резало и помимо всякого желания заставляло плакать. Во вторых, кроме оттепелей, снег покрывавший крыши, тая от внутренней теплоты землянок, в виде дробного дождичка смачивал живущих: я не говорю уже о постоянной почти капели, на которую никто не обращал внимания, ни о том, что стены всегда были настолько мокры и влажны, что пальцем можно было делать дыры где угодно. В третьих, стоял всегда влажный, теплый спертый воздух, напоминающий плохие оранжереи, так что понятно каждый предпочитал лучше по возможности дольше пробыть на морозе, чем в таком помещении, куда только ночь поневоле загоняла для ночлега. В наших жилищах мы сидели всегда почти в кожаных пальто, а у кого их не было, то в обыкновенных пальто сверх, платья, в фуражках, с башлыками, предохранявшими хорошо голову от домашнего дождя, а очень многие и с шарфами на шее: со стороны вероятно это казалось бы очень если и не смешно, то оригинально. Полушубки на полк и фуфайки, и то только благодаря всегдашнему вниманию и заботливости генерала Радецкого, получили мы в первых числах ноября; высланные же нам тёплые вещи, пожертвованные одним женским монастырем, мы получили только в конце апреля месяца следующего 1878 года; вероятно эти вещи находились все это время где либо в отпуску. Никогда и никто из нас не забудет высокого, дорогого к нам внимания Государыни Императрицы, приславшей нам в самое вовремя не только теплое платье, но при том положении, в котором мы находились, даже предметы роскоши, как то: вино отличное, тёплые одеяла, пледы, шарфы, чай, сахар, сигары, папиросы, а нижним чинам фуфайки, теплые чулки, перчатки, платки, трубки, и т. д., и я сам был свидетелем, лично раздавая эти вещи казакам, как они старались даже в ущерб себе, все что можно было—спрятать, чтобы довезти дохой на Дон и хранить на память эти вещи, пожалованные Матушкой Царицей. Лошади наши, стоя в коновязях под открытым небом, также испытывали на себе все неудобства осенней и зимней погоды, но для них ничего нельзя было придумать, и не раз мы удивлялись их качествам и выносливости, и ценили этих вполне достойных представителей степей Дона. Корм для них доставлялся таким образом: в Габрово от каждой сотни, где бы они ни были расположены, посылались все вьючные лошади, и привозилось сразу на несколько дней из имевшихся там складов зерно, преимущественно ячмень; за сеном же наряжались по очереди команды с офицером, отправляющиеся в горы или в долину, верст сначала было за пятнадцать-двадцать, а впоследствии и за тридцать-сорок, откуда купленное у жителей привозилось другой раз на двое и на трое суток, смотря по погоде, и складывалось в общие стоги, которые потом поровну делились и раздавались на части. Морозы уже с конца октября по ночам доходили до двадцати градусов, что при постоянном почти ветре еще более давало себя чувствовать. Есть нам приходилось тоже плохо; частям, расположенным по шоссе перевала, еще кое как можно было и в самую дурную погоду пользоваться подвозкой съестных припасов из Габрово; но в других пунктах, особливо на Хрестце и Вердеке, во время метелей нельзя было окончательно спускаться с гор в селенья за припасами, рискуя не только сломать себе голову, но и замерзнуть по тропинкам, занесенным снегом, которые и так не всегда легко было распознавать. Так как чем дальше, тем и погода все ухудшалась, то и доставка всего делалась труднее. Оттого нередко по нескольку дней сряду, жалея людей и лошадей, приходилось довольствоваться одними сухарями, чаем, да каждый раз подогреваемым ранее сваренным супом из буйволового мяса.
Наконец за долгое терпение мы были двадцать девятого ноября до невозможности обрадованы падением Плевны. Весть эта быстрее молнии разнеслась по всей позиции и повсюду принимаема была с громким неумолкаемым «Ура!», песнями, музыкой, и т. д., потому что все видели в этом конец нашего заключения на Шипке, конец нашему сравнительно пассивному, только оборонительному положению, и начало нашим активным действиям, так как уже давно все и все рвались вперед. Все поехали с поздравлениями к генералу Радецкому, и несколько дней только и слышно был у всех на языке: «Плевна взята; теперь возьмем Шипку и перейдем Балканы, и пойдем туда, где наверное и тепло, и хорошо, и привольно». Действительно, слухи все усиливались, разрастались, и в разговорах упоминалось о составленных уже планах для перехода Балкан и взятия Шипки, и т.д., хотя знали все, что если бы и было это составлено, то это еще составляло большой секрет, и потому вряд ли кому даже и сообщено было; но так как все эти предположения согласовались с общим желанием и настроением, то большинство верило этим под секретом передаваемым новостям. Общество все было так наэлектризовано, что ожидание разрешения и разъяснения этого вопроса сделалось не только томительно, но и болезненно. С усиленным вниманием следилось за всеми малейшими известиями обо всех передвижениях войск из под Плевны, так как по направлению ж движений, и усиливаемым пунктам хотя бы приблизительно можно было судить о начале нашего общенаступательного движения.И вот в одно утро узнаем мы, что 16-я дивизия генерала Скобелева и 3-я стрелковая бригада направлены и уже идут к нам в Габрово; после этого сомнения более не оставалось; значит, слава Богу, очередь была за нами, уже давно томившимися размять руки и ноги в переделках с неприятелем. На Шипке все заликовало. Деятельность к приготовлению закипела повсюду.
Еще ранее командирам частей велено было озаботиться заготовкой вьючного обоза, почему вьючные седла возросли до баснословной цены (по золотому и более деревянное седло), на все части стали отпускать консервы, и т. д., и вообще на улицах Габрова ежедневное оживление превосходило всякое празднование какого ни будь торжества, и все и все к чему-то готовилось... Скоро пришли квартирьеры, а к 19-му и сам генерал Скобелев со своим отрядом прибыл в Габрово. К тому-же времени прибыл сюда и начальник 9-й пехотной дивизии, князь Святополк Мирский, и все эти дни шли у генерала Радецкого военные советы, результатом которых были отданные всем командирам приказания о дне выступления и распределения частей по отрядам.
Все прибывшие и прибывающие войска входили в состав корпуса генерала Радецкого, который через это усилился до весьма почтенной цифры, и состоял тогда из следующих частей: 9-й, 14-й, 16-й и 80-й пехотных дивизий с их артиллерией, 3-й и 4-й стрелковых бригад, шести дружин Болгарского ополчения, 4-го и 5-го саперных батальонов 23-го и 9-го казачьих полков, четырех сотен 21-го и 26-го казачьих полков, одной Уральской, одной Пластунской сотни и 1-й кавалерийской дивизии.
По плану, составленному генералом Радецким для перехода Балкан и взятия Шипки, весь корпус делился на три отряда: левый, средний и правый; из них левый и правый, перейдя Балканы, должны были, спустившись в Тунджинскую долину, одновременно со средним, с горы Николая, атаковать Шипку стрех сторон. Левый отряд, вверенный начальству генерал-адъютанта князя Мирского, по численности своей самый большой, состоял из трех полков 9-й и четырех полков 30-й пехотных дивизий с их артиллерией, 4-й стрелковой бригады, 5-го саперного батальона, одной дружины Болгарского ополчения и нашего 23-го Донского казачьего полка. Правый отряд, под начальством генерала Скобелева 2-го, состоял из 16-й пехотной дивизии с артиллерией, 3-й стрелковой бригады, пяти дружин Болгарского ополчения, 4-го сапёрного батальона, 9-го Донского казачьего полка, Уральской и Пластунской сотен и 1-й кавалерийской дивизии. Средняя же колонна, под личным начальством командира корпуса, состояла из 14-й пехотной дивизии, одного полка 9-й пехотной дивизии, двух сотен 21-го и 26-го казачьих полков и артиллерии, прежде еще расположенной на позиции.
Левой колонне князя Мирского, как предстоявшей пройти в три раза если не более расстояния, чем правой колонне, назначено было выступить из города Травны тремя днями ранее, почему я со штабом № 23 казачьего полка и тремя сотнями, находившимися на Шипке (две же сотни находились на Бердеке, а одна на Хрестце, и должны были присоединиться к полку уже на походе), выступили 23 Декабря, утром, в город Травну, где находился уже князь Мирский, и куда собирались все части, входившие в состав его отряда. Вышли мы совсем налегке, имея на вьюках только шестидневный сухарный и фуражный (ячмень) запас. День был серенький, мороза не было, и если бы не дорога, все время пролегавшая, будто на зло, то по кручам, то по ручью со льдом, который беспрестанно ломался под тяжестью лошадей, было бы совсем хорошо, а главное на душе у все

КАЗАЧКА.
«У нас на Дону не по вашему, не ткут, не прядут, — хорошо живут».



Действительно, уклад казачьей жизни, обычаи и нравы казаков совсем не те, что у других народов и народностей России. Вопрос о происхождении казачества до сих пор не исследован историками и это открывает возможность для различных измышлений, любовно сочиняемых самими казаками, хотя в этих измышлениях встре­чается не мало и обоснованной мудрости и исторической прозорливости.



С стародавных времен, казаки, исключи­тельно воины, проводившие свой бранный век в походах, были в подавляющем бо­льшинстве бессемейными. Жизнь «наче­ку», в постоянной опасности и тревоге от набегов воинственных соседей, не распо­лагала их к семейной жизни. Жена, се­мья для них были обузой и помехой.



Но проходили века, жизнь шла вперед, время брало свое и казачество начало по­степенно обзаводиться семьями. Но так как девушек-казачек было мало по город­кам, то они женились на пленницах, за­хваченных во время набегов у других — таких же, как они, вольных народов. Ка­заки, заклятые враги крепостного рабства, на женщинах тех народов, у которых суще­ствовало рабство, не женились, боясь этим передать своему поколению психологию раба. Вольный казак хотел, чтобы его из­бранная и подруга жизни была также во­льной. Отсюда пословица: « Бери себе жинку с воли, а казака с Дону и проживешь без урону». Совершая набеги на Крым, Турцию, Персию и кавказские племена, они привозили из похода с собой краси­вых турчанок, черкешенок, персиянок. Женская рука в казачьих куренях наво­дила порядок, создавая уют. Казаки кре­стили своих « жинок » и вчерашние мусуль­манки — Надора, Заира, Дайра — станови­лись православными: Надеждой, Зоей, Да­рьей. Так появились наши прабабки.



В XIX веке прекращаются набеги воин­ственных кавказцев и казачество начинает заниматься хлебопашеством, и на казачку ложится тяжелая работа. Казаки беспрерывно находятся на войне или службе, а казачки ведут их все хозяйство. Атаман Платов, вернувшись из заграничного по­хода (1812-1815 г.г.), в обращении своем ко всем донским казачкам благодарит их, «зем­но кланяясь», за то, что они, когда все мужское население находилось на войне, одни вели всю «домашность ». Так было и в последующие годы, и если у кого тог­да курень был в порядке, и хозяйство в достатке, и дети учились в школе — хва­ла казачке — « бабуне » старой, «бабуне» - матери и «жалнерке» (солдатке). Тяже­лым упорным трудом они сберегали все хозяйство, воспитывали детей в вере в Бо­га и любви к родному краю, — настоя­щими казаками.



Ни у одного народа женщина не играла в семье такую огромную роль, как казач­ка, и если писать биографию замечатель­ного казака, необходимо упомянуть о его матери и бабке.



Из городков с саманными и глинобитными куренями со временем появляются жен­щины, которые оканчивают высшие учеб­ные заведения, университеты, различные женские курсы. И, что характерно, обра­зованные казачки, унаследовав от своих прабабок психологию восточной женщины, оставались весьма консервативны и вер­ны заветам старины. Им были чужды мод­ные ученья «народников» и различные, не по духу времени, демократические книж­ные теории.



Казачки, потомки азовских, наурских и моздокских героинь, остались такими же героинями в годы жестокой гражданской войны. Как участницы Степного, Корниловского, — Кубанского и др. походов, об­служивали фронт, сопровождая обозы с фуражом, снарядами, продуктами, а с фрон­та доставляя раненых и убитых в станицы.



Еще большую стойкость и героизм про­явили они в страшные годы раскулачива­ния казаков. Если несколько жен дека­бристов воспеты были Некрасовым за то, что они последовали за мужьями в Си­бирь, то теперь сотни тысяч казачек по­следовали со своими мужьями в «гиблые места » — Нарым, Соловки, Сибирь... на вер­ную смерть.



В советском «раю» и в эмиграции ка­зачка осталась верна себе, воспитав, вы­растив и сохранив своих детей, несмотря на тяжкие условия жизни, верующими в Бо­га и в любви к родине... Хвала тебе, родная казачка!

ТНС
(« Н. Р. С.» № 22190)

(Орган общеказачьей мысли журнал «Родимый край» № 98.Январь-февраль 1972 года. Издатель: Донское Войсковое Объединение. 230, Av. de la Division-Leclerc, 95-Montmorency, France. Страница 4).

Забыты и заброшены
28 июня (по новому стилю) 1865 года российские войска под командованием генерала М. Черняева штурмом взяли Ташкент. Русских было до 2 тысяч человек - восемь рот пехоты и две сотни казаков при двенадцати орудиях. Взяли город со стотысячным населением, который имел до тридцати тысяч защитников. Потери русских – двадцать пять человек убитыми. Перед этим, в 2-х часовом бою русские наголову разбили пришедшего из Коканда на помощь Ташкенту муллу Алимкула, имевшего сорок тысяч человек из которых - до десяти тысяч - регулярная пехота при 40 орудиях.

В Ташкенте было взято 63 орудия. Павших русских воинов схоронили возле Камаланских ворот, на месте захоронения была поставлена часовня, сохранившаяся до сих пор. И стоит она до сих пор, подпирая стену частного дома в узбекской махалле.

Ни посольство России, ни РПЦ даже не чешутся.







Георгиевские кавалеры за взятие Ташкента.





Памятник погибшим русским при взятии Ташкента…

Отечеству Верный Казак

Казаки идут чередою
Без Родины, Славы, Судьбы
По новой казачьей дороге
И раною старой в груди.

Куда вы идёте, родные,
Какая вас гонит беда?
Не мёртвые и не живые…
Где Родина, Слава, Судьба?

Она под пятой иноземца
В пещере разврата и лжи,
Россия — как новый Освенцим,
Как поле гниющее ржи.

Над Родиной знамя Иуды
И гоев обманутых тьмы,
И нищие бродят повсюду,
Для русских копаются рвы.

Казаков уводят от Россов,
Народом отдельным зовут.
Из воинов смуглых и русых
Колонну раздора прядут.

То ворон взметнётся, то филин,
То ветер поднимет чубы,
То голос покличет могильный,
То снег запорошит следы…

То Скифского племени дети,
То половцев грозная рать,
То мы с вами, братья-казаки!
То наша славянская стать!

Созреют казачии силы
Из праха отцов на Руси!
Вздымайтесь казачьи могилы,
Чтоб Матерь-Природу спасти!

Воскресни, казачее племя,
Погубят Россию твою.
Как чистое Родины Семя,
Пробьёмся, казаки, в бою!

Вернём мы и Славу былую!
Вернём мы и Родину-мать!
Зажжём мы звезду боевую —
Чтоб быть! За Россию стоять!

Смыкайте ряды боевые
В единый могучий кулак!
Сражайся за Землю Святую,
Отечеству Верный Казак!

Олег Хабаров, 1991 год.

Отпусти моё стремя, красавица,
Не могу я остаться с тобой.
Наша сотня в поход собирается,
И сигнал уже подан трубой.
 
Нам судьба – за грехи наши тяжкие
Воевать меж собой без конца.
Понесёмся лавиною с шашками
Брат на брата и сын на отца.
 
Дуют ветры свинцовою силою,
И негоже сидеть по тылам.
Отпусти же меня, моя милая,
Я взамен тебе сердце отдам.
 
Отпусти, мою руку, красавица,
Стременную полнее налей.
Пусть чуток по земле расплескается –
Казаку ляжет путь веселей.
 
Видишь – мой вороной беспокоится,
Ждёт, когда ему дам шенкеля,
Чтоб помчаться стрелой за околицу,
По дороге намётом пыля.
 
Дуют ветры свинцовою силою,
И негоже сидеть по тылам.
Отпусти же меня, моя милая,
Я взамен тебе сердце отдам.
 
Отпусти мои думы, красавица,
Наша ночка была коротка.
А за Доном заря занимается,
И тебе не сдержать казака.
 
Чем закончится бой, я не ведаю,
Но и к смерти, и к славе готов.
Только если вернёмся с победою,
Жди, красавица, вскоре сватов.
 
Дуют ветры свинцовою силою,
И негоже сидеть по тылам.
Отпусти же меня, моя милая,
Я взамен тебе сердце отдам.

КАЗАЧИЙ ЗАКОН

Оскорбление одного казака есть оскорбление всех. В случае обиды или нужды казак обязан приходить на помощь немедленно, всеми силами и средствами, без просьбы со стороны нуждающегося.



КАЗАЧЬИ ЗАПОВЕДИ

Где честь нуждалась в поддержке - там были казаки.

Отцы для сыновей строили дом.

Казаки договор скрепляли пожатием руки, хлопая при этом ладонями. Им неведома была бумажная волокита.

Ссорящихся мирил атаман. Иногда умолял их помириться на коленях: "Простите друг друга за ради Христа", - и часто добивался успеха. По этому поводу распивали мировую.

Донец в занятиях, в отдыхе, в забавах всегда является воином.

Да позволено будет пустить в оборот это новое слово. Язва, разъедающая современное нам интеллигентное казачество, буквально та же, которою болеют и все почти русские интеллигенты-космополиты, тянущие ко всякой инородчине: это – ложный стыд или нежелание быть самим собой… 

Не желают сознать, что казачество, как идея, далеко не отжило ещё свой век, и казачий национализм, как здоровое понятие, диктуется прямо-таки государственною точкою зрения, чуждою всякого намека на «сепаратизм», в котором недавно ещё вздумали, не без лукавства, обвинять «наши депутаты-кадеты» покойного Атамана Ф.Ф. Таубе за провозглашённый им в Войсковом Совещании экономический девиз: «Дон – для донцов». 

Нет ничего – ни смешного, ни революционного – в провозглашении очевидной истины, что земля, добытая казаками и политая их кровью, должна переходить снова только к ним, а не к иногородним. Как обывательский, так и государственный патриотизм, одинаково не мирится с положением, при котором у казаков отымается возможность быть служебно-исправными пред государством. Если б было в среде казачества глубже развито то чувство, коим так сильны наши инородцы – чувство «национализма» – не было бы на Дону и самих «политиков». Ибо кто же, в сущности, у нас, будь он правый или левый, стал бы спорить друг с другом по чисто казачьим шкурным, так сказать, вопросам, кроме петровских, араканцевых, ефремовых и их злобных товарищей кадетской шайки – жидовских батраков? 
В том, что надо защищать дарованные Дону права и привилегии, что надо облегчать казаку способы быть исправным служебно пред Родиной, стараться быть хорошим хозяином и т.п. согласны все, кроме кадет, лишённых здорового казачьего национализма! 

Разногласия между левыми и правыми возможны и существуют на деле – главное, в вопросе, составляющем ядро самой идеи казачества: в вопросе о сохранении или уничтожении его самобытности. 
Кадетская шайка и ее пособники, всевозможные леваки, только потому могли возникнуть в казачьей среде, что существует, к нашему стыду, часть природных донцов, отрекшихся от «духа» живого казачества, его идеи. 

Средняя, а затем и высшая школа на Дону немало повинны в этом. ……. 

В более высшем смысле под «казачьим национализмом» мы разумеем…. завоевание для казачества почётного места в ряду культурных народностей, наряду с сохранением своей самобытности. 
Вспомните японцев, их быструю европеизацию при сохранении национальной самобытности. Казаки…. сумев за прошлые века ассимилировать в себе различные народности…. Но у них есть и свое казачье нечто, и истинный казак-националист, чувствующий это, не может не гордиться, что Дон дал России уже столько замечательных людей, что у него есть своя блестящая история, традиции, взгляды и обычаи. Истинный казак-националист будет любить родные земли, не порвёт с народом, будет любить и ценить родную песню, защищать «своих», требовать везде к имени казака уважения, вытеснять усевшихся на казачьих лакомых позициях всяких чужаков. В этом смысле казачий национализм и казачий демократизм – понятия нераздельные! Этот же национализм повелительно диктует необходимость для всех казачьих Войск объединяться на почве культурных организаций, укрепляющих идею казачьего самосознания. Русские люди и казаки в; своих землях все более и более теснятся сплочёнными, сильными культурою и аппетитами инородцами, все более растворяются в них, всё более, так сказать, теряют своё «национальное лицо» – мечта, столь лелеемая нашими изменниками – донцами-кадетами и другими левыми партиями. В этом только смысле, смысле потери «национального лица» видим мы угрожающее значение слова «расказачивание». В этом же смысле оцениваем значение таких своевременных для казачества органов, как «Голос казачества», который один бьётся об руку с «Кубанским казачьим листком» за родные идеи, за объединение и культуру нашего многострадального казачества. 

Доброму делу – добрый почин! http://kazachiy-krug.ru/stati/istorija/kazachij-nacionalizm

                                                                Джигитовка, извечный казачий спорт, экви­либристика на скачущем во весь опор коне, скачущем не в манеже, а несущемся по широкому простору степи. Когда она появилась? От кого переняли ее казаки?

Если слово «казак» — тюрко-татарского про­исхождения и, как стараются доказать некото­рые историки, сами казаки суть выходцы из Азии или смесь южных славян с остатками раз­ных народов, живших на южных и юго-восточных окраинах Европейской России, которые пе­реняли от монголо-татар некоторые способы ве­дения конного боя, вооружение и другие прие­мы, в том числе и джигитовку... то это не так. Мы все хорошо знаем, что все азиатские племе­на России, как и наши Кавказские горцы, отлич­ные наездники, но ни одно из этих племен и на­родов не имело вида конского спорта — джиги­товки, которая была присуща казакам всех войск былой России.

Надо полагать, что у казаков джигитовка вы­работалась и установилась только с появлением казачьих полков в Императорской России, но — как, и почему, и когда?.. — Неизвестно. Воз­можно, что произошло это в порядке соревнова­ния с регулярной русской конницей в разных и особых видах наездничества.

Мы, казаки, с ранних лет видим джигитов­ку в своих станицах, восхищаемся выдающими­ся джигитами, но в описаниях этого рода спор­та мы остаемся спокойны и скромны. Для него у нас нет ни особых восторгов, ни красок. Иные же картины получаются при описании ее людь­ми посторонними казачеству или же просто впервые эту джигитовку видящими. Тут они полны и восторга, и красок и удивления перед ее исполнителями...

Памятник на кургане Саурук (фото 1908 года)
Осенью 1860 года, на местности Кара-Кастек, западнее укрепления Верное, произошла трехдневная битва между войсками Милля-хана, кокандского завоевателя Семиречья, и Герасима Колпаковского, в ту пору подполковника, командующего небольшим Заилийским гарнизоном. Славная победа в битве положила конец притязанием кокандцев на Семиреченские земли. В край пришел долгожданный мир, началось строительство и благоустройство поселений. В их числе возникли современные города юго-востока Казахстана: Алма-Ата, Каскелен, Талгар и Иссык.



В память об Узун-Агачском деле был поставлен на православном кладбище села Узун-Агач (тогда Казанско-Богородское) памятник, выполненный по эскизам петербургского ваятеля, академика архитектуры Александра Гогена. Непосредственно строительными работами и архитектурным надзором занимались известные в Семиречье зодчие Сергей Тропаревский и Андрей Зенков. 1 августа 1905 года состоялось торжественное открытие монумента воинской славы. На местности Узун-Агач собрались участники памятного боя, родственники героев сечи, просто, семиреки-станичники. Программа торжества включала имитацию боя и воспоминания его участников.



В условиях XIX столетия кокандцы применили психическую атаку, шли навстречу врагу сомкнутым строем, без выстрелов, развернув боевые знамена, под звуки военного оркестра, пытаясь устрашить, подавить волю и психику противника. Войско ограждали «кара-пильтаки» (черные палки), особые отряды, вооруженные березовыми дубинами, на случай позорного бегства воинства. Артиллерией кокандцев командовал беглый сибирский каторжник Евграф. Среди перебежчиков находим и вчерашних друзей Колпаковского — прапорщика Суранши, которому было предписано вести разведку. За ним покинули поле боя подпоручик Джанкозы Сюков и капитан Тезек Аблайханов со своими дружинниками.



Однако, ни предательство, ни кремневые и фитильные ружья, фальконеты да турки противника, ни психическая атака Милля-хана не способны были противостоять отряду Колпаковского, состоящего всего из трех рот пехоты и четырех сотен казаков, вооруженных двумя батарейными орудиями, четырьмя конными и двумя заплечными ракетными станками (прообразы минометов). Решающий бой начался рано утром 21 октября и после девяти часов рукопашных атак многотысячное войско кокандцев, дулатовцев и примкнувших к ним местных жителей, дрогнуло и повернуло обратно в Чуйскую долину. В числе трофеев на поле брани остались знаки власти — секира, знамена с бунчуком, красные и белые; военный оркестр — барабаны, литавры, трубы; доспехи — кольчуги, шлемы и щиты, пики, сабли и шашки. Кокандцы и дулатовцы потеряли ранеными и убитыми до 1500 сарбазов. Потери русского отряда были скромнее и состояли из двух убитых казаков, 26 раненых и 6 контуженых солдат и офицеров. В геройском списке, среди контуженых был Герасим Колпаковский. Герои сечи были отмечены орденами, чинами, именным оружием и высочайшим благоволением. Особо были отмечены подвиги командира узун-агачского отряда поручика Соболева, кастекского военачальника Экеблада, сотника Обуха и его конного артдивизиона, и есаула Бутакова. Последний первым принес весть, что неприятель очистил кара-кастекское поле битвы. По его докладу на рассвете 22 октября командующий Канаат-Ша, опечаленный гибелью любимого бачи, поспешно ушел с остаткими войска за Кастекский перевал. Cам есаул Бутаков погиб уже после окончания трехдневной семиреченской войны. 

План сражения




Колпаковский получил чин полковника и боевую награду Святого Георгия 4-й степени. Нижним чинам были розданы знаки отличия военного ордена по 4 на роту пехоты, по 3 на сотню и по 2 на взвод артиллерии. Среди героев — казаки Больше-Алматинской станицы Павел Набоков, Иван Седельников, Алексей Чеусов, Гарифулла Зелимханов, Федор Ульяшев, Семен Крюков, братья Иван и Андрей Лебединский, казаки Каскеленской станицы Николай Угрюмов и Иван Шаповалов, казаки Софийской станицы Захар Бедарев и Андрей Монастырев. Все участники славного дело в Алатау получили особые знаки на папаху «За отличие в 1860 году». 

Трофеи с поля боя (из коллекции Н. Каразина).



Спустя годы с установлением в Семиречье новой власти, 8 июня 1921 года, на местности Узун-Агач состоялся праздник бедноты, в программе которого, кроме байги и традиционного дастархана, значилось разрушение исторического памятника. Тогда, под ударами героя-молотобойца Камалетдинова и его товарищей были сбиты и бесследно исчезли чугунные доски и медальоны с именами и портретами участников битвы. Ушли на металлолом трофейные кокандские пушки, скрепленные цепью. И доблестный символ сечи — орел, терзающий на вершине памятника карту владений Кокандского ханства.



В течение вот уже долгих десятилетий стоит на холме полуразрушенный, бессмысленно поруганный людьми памятник, вызывая недоуменные вопросы неравнодушных. Впрочем, в оценках современников, Узун-Агачское сражение недостойно поминать даже в нелицеприятной критике, мол, оно несомненно подлежит забвению среди потомков. Тем более, у подножья Саурукова кургана успели установить обелиск батыру Карасаю, новому символу прошлой воинской славы.


Генерал Дмитрий Афанасьевич Шайтанов.

Герасим Алексеевич Колпаковский

Поручик Михаил Вроченский.

Сотник Василий Обух.










«УЗУН-АГАЧСКОЕ ДЕЛО» НИКОЛАЯ КАРАЗИНА
 
К 100-летию со дня смерти Н.Н. Каразина
   
100 лет назад - в декабре 1908 года - в Гатчине на 67-м году жизни скончался Николай Николаевич Каразин - академик Санкт-Петербургской Академии художеств, один из лучших в России акварелистов и иллюстраторов книг. Его называли певцом Русского Туркестана.

Н.Н. Каразина похоронили с воинскими почестями на Никольском кладбище Александро-Невской Лавры. На его могиле был установлен красный гранит, напоминающий скалы Нагорной Азии, с бронзовым барельефом художника, под ним - мольберт и перо…

В 43-м номере «Станицы» (ноябрь 2004 года) мы рассказывали о Каразине, его службе в Туркестане - и, конечно, об истории создания знаменитого альбома акварелей «Картины из истории службы Сибирского казачьего войска», преподнесённого Сибирскими казаками Наследнику Престола Николаю II в 1891 году. Всего было изготовлено 27 подарочных комплектов из 126 акварелей Каразина с пояснениями.

В республиках Средней Азии и Казахстане и по сей день, как в СССР, художника считают идеологически если и не вредным, то уж точно не полезным. Походы Русской армии, которые он живописал - проявлением «захватнической политики царизма, направленной на закабаление среднеазиатских народов». Даже специализированные издания, если не умалчивают о нём, то ограничиваются скромными оценками. Но ещё более обидно, что творческое наследие известного в прошлом художника и писателя остаётся невостребованным новыми поколениями казаков...

Две акварели альбома Н. Каразина – «Ночное дело под Хаки-Ховат» и «Трёхдневный бой под Узун-Агачем» - связаны с историческими эпизодами среднеазиатских походов.



Трёхдневный бой под Узун-Агачем. Сотня Бутакова выручает стрелков Сярковского


Будучи в Верном, Ташкенте или Омске, Н.Н. Каразин встречался с героями завоевания Туркестана. Это было время раздела Сибирского казачьего войска и рождения нового - Семиреченского, образованного указом Императора летом 1867 года.

В начале ХХ столетия в обоих войсках числилось свыше 70 тысяч станичников, выставлявших в мирное время на охрану рубежей Отечества 22 сотни. На границах Империи под ружьём состояло около 20 тысяч казаков.

История нового казачьего войска связана с реформированием 9-го и 10-го сибирских полков. Ядром Семиреченского войска и его 1-го конного полка стал 9-й Сибирский полк под началом подполковника П.Н. Иванова. Главным центром «северных станиц» (бывшего 9-го округа СКВ) стал город Копал. Штаб-квартирой бывшего 10-го округа выбрана Больше-Алматинская станица - центр «южных» («За-Илийских») станиц.

Воспоминания казаков помогли Каразину воссоздать события осени 1860 года на картине «Трёхдневный бой под Узун-Агачем. Сотня Бутакова выручает стрелков Сярковского», когда казачья сотня пришла на помощь стрелкам Западно-Сибирского батальона.

По архивным документам известно, что в сражении участвовали два брата Бутаковых - Георгий и Николай. Герой каразинского полотна - войсковой старшина Николай Борисович Бутаков, командир 7-го полка Сибирского казачьего войска. В деле 1860 года сотенный есаул сражался на левом фланге под началом подполковника Шайтанова. После боя Н. Бутаков получил очередное воинское звание и стал начальником. Заилийского отряда. Его брат погиб от предательской пули сразу после битвы.

В бою за «курган» - командный редут Саурук - геройски оборонялся фельдфебель Штинов; на левом фланге - сотня казаков с ракетным станком поручика Михаила Вроченского; в арьергарде билась 8-я рота Западно-Сибирского батальона подпоручика Гилярия Сярковского. Последний получил тяжёлое ранение саблей и был спасён юнкером. Шороховым, доставившим раненого в лазарет врача Мациевского. Вместе с боевыми товарищами Усовым и Шанявским, за героизм, проявленный в Узун-Агачском бою, Сярковский был удостоен ордена Святой Анны с мечами. Скончался боевой полковник Сярковский в сентябре 1889 года.

Бой под Узун-Агачем произошёл 19–21 октября 1860 года. С кокандской стороны в нём участвовал отряд сераскера (военачальника) Канагат-шаха числом в 16 тысяч пехоты кокандцев и андижанцев, 5 тысяч конницы дулатов, при 10 орудиях. С русской стороны - Заилийский отряд подполковника Г.А. Колпаковского (9 рот и 6 казачьих сотен, при 9 орудиях и 2 ракетных станках - всего 2440 солдат и казаков). Для обороны Верного был организован под командой есаула Варагушина гарнизон в 5 рот, 4 сотни, при 4 орудиях и 5 ракетных станках. В осаждённый гарнизон крепости входило ополчение казака Деева - в основном инвалиды, женщины, старики и дети.

Место главного сражения находилось западнее укрепления Верное, в гористой местности Чу-Илийских гор (где начинается передовой хребет Заилийский Алатау).

Перевал Кастек соединял две долины - Чуйскую, занятую кокандцами, и Алматинскую, частично обустроенную сибирскими казаками. В горах Тянь-Шаня российские интересы натолкнулись на претензии Цинской империи и чрезвычайно агрессивного Кокандского ханства. С самого зарождения Верного, военные стычки унесли много жизней первопоселенцев. Накануне Узун-Агачского дела 18 октября подверглись нападению казаки, занятые в сельском хозяйстве в окрестностях Верного. Победа в Узун-Агачском деле положила конец притязанием кокандцев, принеся долгожданный мир. В дотоле безлюдной местности началось строительство и благоустройство поселений. В их числе - современные города юго-востока Казахстана: Алматы, Каскелен, Талгар, Иссык. Позднее, когда кокандские крепости станут российскими городами Пишпек и Токмак, дорога из Чуйской долины пройдёт более безопасным перевалом. Курдай. Первые же поселения на караванных тропах потеряют своё значение, возникнут новые придорожные станции вдоль ташкентского тракта. Среди них - современный аул. Самсы, выше которого произошёл памятный бой (и началось потом отступление кокандцев перевалом Курдай).

Согласно источникам, первыми с перевала Кастек в Алматинскую долину вошли до 6 тысяч тюркских воинов Шадман-ходжи, частично вооружённых кремнёвыми и фитильными ружьями, фальконетами да турками. Сарбазы были одеты в красные кафтаны и мерлушковые шапки. Но основная масса носила обыкновенную для тюрков одежду - халаты, отчего их прозвали «халатниками».

Артиллерией кокандцев командовал беглый каторжник, сибирский казак Евграф. К счастью, вся его огневая мощь осталась на склонах Кастекского перевала — не выдержали подъёма пеньковые верёвки, скрепляющие орудия с лафетом.

Кокандцы, желая устрашить противника, применили в бою «психическую атаку»: шли навстречу врагу сомкнутым строем, без выстрелов, развернув знамёна, под звуки оркестра. Воины восседали на белоснежных аргамаках, были покрыты белоснежными, развевающимся на ветру, накидками и такими же белыми чалмами. Под легкой тканью «мучеников за веру» скрывались стальная кольчуга, выделанные из кожи буйвола шлемы и иные защитные доспехи.

Всадники искусно маневрировали в бою, ловко владели круглыми щитами (управляя ими системой уздечек на правой руке так, что казалось - они заговорены от пуль). Лаву Шадмана ограждали кара-пильтаки («чёрные палки») - вооружённые берёзовыми дубинами отряды (на случай позорного бегства воинства). Воины катили перед собой для защиты от ружейных выстрелов круглые связки из тростника и соломы (т.н. карабура).

Но ни психическая атака, ни предательство казахских батыров не способны были сломить отряд подполковника Герасима Колпаковского. Потом кокандские летописцы утверждали, что «ружья неверных вместе с нефтью испускали огонь. Звуки от выстрелов походили на звуки ангела. Можно было думать, что наступил день Страшного суда».

Решающий бой на местности Кара-Кастек начался рано утром 21 октября. После девяти часов рукопашных атак многотысячное войско кокандцев, дулатовцев и примкнувших к ним местных жителей дрогнуло. А 22 октября, в день Казанской иконы Божией Матери, ударили сильные морозы, выпал снег, и «халатникам» пришлось повернуть обратно в Чуйскую долину, замерзая по дороге на Курдайских и Отарских высотах.

На поле брани остались знаки власти неприятеля - секира, знамёна с бунчуком, инструменты оркестра, доспехи и оружие. Всего кокандцы потеряли ранеными и убитыми до 1500 сарбазов, в том числе 6 пансатов (пятисотенных начальников). Потери русских составили два убитых казака, 26 раненых и 6 контуженых.
  
Прапорщик Снесарев, чтобы доложить командиру корпуса об успехе операции, совершил 11-дневный непрерывный конный пробег до Омска.

Особо были отмечены командованием подвиги командира узун-агачского отряда поручика Соболева, кастекского военачальника Экеблада, сотника конного артдивизиона Обуха, есаула Бутакова. За общее руководство боем Г. Колпаковский получил чин полковника и орден Святого Георгия 4-й степени. Нижние чины получили знаки отличия военного ордена - по четыре на роту пехоты, по три на сотню и по два на взвод артиллерии. Среди героев - казаки Больше-Алматинской станицы Павел Набоков, Иван Седельников, Алексей Чеусов, Гарифулла Зелимханов, Фёдор Ульяшев, Семён Крюков, братья Иван и Андрей Лебединские, казаки Каскеленской станицы Николай Угрюмов и Иван Шаповалов, Софийской станицы - Захар Бедарев и Андрей Монастырёв. Все участники дела получили особые знаки на папаху – «За отличие в 1860 году».

По архивам удалось восстановить биографию многих каразинских героев. Так, командир 4-й сотни Ростислав Александрович Машин (картина «Ночное дело под Хаки-Ховат») участвовал в Хивинском походе. «В воздаяние за отличие против коканцев в ночном деле, с 4 на 5 октября 1875 года» удостоен ордена Святого Георгия. О нём сказано, что лихой казак «в голове летучего отряда, внезапно наткнувшись на лагерь неприятеля в числе до 4000 человек, в 40 раз сильнейшему, нанёс полное поражение. Причём трофеями были: бунчук, 18 значков, вьючное орудие и много оружия». Войсковой старшина Машин будет организатором северных станиц Войска и скончается в мае 1890 года в Верном, на посту командира 1-го Семиреченского казачьего конного полка.

Каразинские зарисовке пером и кистью сохранили и других героев Узун-Агача. Таких, как артиллерист, Георгиевский кавалер Василий Обух (изображён на картине «Взятие Ташкента») – «блондин лет тридцати, небольшого роста, сангвиник, любитель дела, не враг и веселью в часы досуга - тип совершенно сложившийся со Степью». Это в его юрте прошёл военный совет, на котором и было принято решение ввести первым в бой с кокандцами сотню есаула Бутакова, применив заплечные и конные ракетные станки (прообраз современных минометов). Василий Васильевич Обух погиб осенью 1864 года.
     
28 октября колонну победителей, вернувшихся в Верный, возглавил казачий подполковник Дмитрий Афанасьевич Шайтанов, после контузии Колпаковского принявший на себя командование сражением (будущий генерал, основатель Алматинских станиц).
    
На торжественном молебне в Алматинском храме был и участник обороны Севастополя, легендарный поручик Михаил Вроченский. В бою на Кастекском поле он состоял в подчинении Обуха, шёл в арьергарде в составе роты казаков Сярковского; был ранен саблей в рукопашной схватке. Его подвиг отмечен вручением «Золотого оружия»…

В память битвы под городом Верным в Алматинской станице был сооружён великолепный храм - с 1911 года (празднования 50-летия битвы) Войсковой Узун-Агачский собор. В честь иконы Казанской Божией Матери, под покровом которой была выиграна битва, был построен храм в станице Мало-Алматинской.

Село Узун-Агач было переименовано в Казанско-Богородское. На вершине кургана был установлен памятный крест, затем часовня. К 50-летию на месте боя собрались его участники, родственники героев. Программа торжества включала имитацию сражения.

Землетрясением 1887 года часовня на кургане была разрушена. Потом здесь, на православном кладбище, по проекту архитектора Александра Гогена установлен гранитный обелиск (открыт 1 августа 1905 года).

После установления в Семиречье советской власти, 8 июня 1921 года в Узун-Агаче состоялся «праздник Кошчи» - местного пролетариата, во время которого были сбиты и исчезли чугунные доски и медальоны с именами и портретами участников битвы, трофейные кокандские пушки, скреплённые цепью, и орёл, терзающий на вершине обелиска карту владений Кокандского ханства.
   
В наши дни у подножья Саурукова кургана установили обелиск легендарному батыру Карасаю - новому символу воинской славы Республики Казахстан. К 140-летия СмКВ по разумению новоявленных местных историков был «восстановлен» и казачий мемориал. Точнее, возник «новодел», исказивший облик поруганного обелиска. Это тем более странно, что в архивах хранятся подлинные авторские эскизы памятника!..

Среди книг Каразина назовём, прежде всего, его очерки под общим названием «Из Центральной Азии», иллюстрированных автором. А одной из лучших его книг считалась до революции сказка-путешествие «С севера на юг», или «С верховьев Волги на истоки Нила» (вышла в 1890 году) - в форме воспоминаний старого журавля о первом перелёте со стаей на зимовку из России в Африку. Это не только сказка, но и книга по истории и географии, знакомящая юного читателя с местами, над которыми пролетают журавли. Через 17 лет после каразинского «старого журавля», Сельма Лагерлёф написала «Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции». Путешествие Нильса сегодня известно во всём мире, а вот путешествие «С севера на юг» Каразина забыто даже в родном Отечестве…

Как бы то ни было, в истории Семиречья и Верного (ныне заштатный Алматы) трудно найти более благодарного, внимательного бытописателя и этнографа, чем Николай Николаевич. Он живо откликался на злободневные темы, самые разные события в жизни края. Его «Очерки Сибири», рассказы о станицах полны удивительно точных портретов и беспристрастных сцен, ярких зарисовок обычаев степных и притяншанских народов. Здесь же - рисунки, портреты, уличные сценки, связанные с землетрясением 28 мая 1887 года.

Таких редких свидетельств известно до четырёх тысяч: рисунки, картины, виньетки; акварели Каразина легли и в основу первых российских почтовых открыток. Всего более 50-ти музеев и галерей, библиотек и архивов мира (в том числе Библиотека конгресса США) хранят его книги и дневники, полотна и этюды. В их запасниках по сей день лежат эти, адресованные нам, но так нами и не прочитанные, каразинские «открытые письма»!...

«Семиреченское кулачество –
самая смердящая язва на теле
советского Туркестана»
Из большевистских газет
     Что мы знаем о таком эксперименте большевиков, как «Семиреченская земельно-водная реформа» 1921-1922 годов? Практически, ничего. Но для семиреченского казачества эта «реформа» имеет ключевое значение, она, можно без преувеличения сказать, сыграла зловещую роль в его истории. 
     Два с половиной года в Семиречье полыхала братоубийственная гражданская война, война между казачеством и крестьянами-новосёлами, закончившаяся разгромом первых и «победой» вторых, но победа семиреченского крестьянства над своими «конкурентами» казаками, оказалась «пирровой».
      Уже в июне 1920, после ухода белоказаков во главе с атаманами Анненковым, Дутовым и Щербаковым в пределы Китая, в Советском Семиречье вспыхнул верненский мятеж, участие в котором, на этот раз, принимали сами красноармейцы, бившие ещё недавно контрреволюционеров-казаков на Северном Семиреченском фронте.
     Причин у мятежа было несколько, но одной из главных явилось резкое несогласие с формированием и вооружением по всей области мусульманских воинских частей, из числа вчерашних алашордынцев, дунган и таранчей, не забывших свои старые обиды, связанные с подавлением царским правительством в 1916г. киргизского восстания в Туркестане, не воспринимали мятежные красноармейцы идею о создании в крае различных «национально-государственных образований», а также разворачившуюся во всю мощь кампанию по искоренению в Семиречье всего национально русского. Тогда выступление красноармейцев-крестьян в г.Верном было жестоко подавлено, а сами мятежные части переформированы и отправлены подальше из Семиречья, на ферганский фронт, для борьбы с басмачеством.
     История ликвидации контрреволюционного мятежа в Семиречье подробно исследована в документально-художественном романе советского писателя Дм. Фурманова «Мятеж» (1925).
     Уже весной 1921г. крестьяне – вчерашние красноармейцы, как, впрочем, и местное казачество, сполна вкусили всех прелестей новой «народной» власти.

Семиреченская область. Станица Софийская
Если семиреченские казаки, что называется, на своей шкуре, испытали политику гонений и репрессий, начиная с весны 1918г., после поражения апрельского восстания, – расказачивание, конфискацию войсковых и станичных земель, переименование казачьих поселений, принудительное выселение из станиц, лишение избирательных прав, имущества, безсудные расстрелы и тюрьмы, то крестьяне-новосёлы, грудью защищавшие свою «трудовую, народную» власть, впервые становились для неё такими же изгоями, как и казачество.
     Весной 1921 г. в Семиречье началась широкомасштабная земельно-водная реформа, нанесшая сокрушительный удар «по русскому кулаку-колонизатору».
    Основной целью «реформы», кроме всего прочего, было окончательное решение «русского вопроса» в области путем существенного ограничения гражданских прав славянского населения, превращение его в людей «второго сорта», внедрение в его сознание мысли, что Семиречье – чужая, нерусская земля и они на ней «захватчики» и «колонизаторы». Вполне допускаю, что «семиреченская земельно-водная реформа» была только некой прелюдией, первым этапом на пути к главному событию, которое планировалось и должно было состояться в конце 1924 г. – национально-территориальное размежевание в Средней Азии, когда росчерком пера большевистских вождей «Русское Семиречье» окончательно перестало быть таковым.
    В те годы Сталин, возглавлявший Наркомнац, так разъяснял политику советской власти по национальному вопросу:
     «На смену царизму идёт оголтелый, лишённый маски империализм, он является более сильным и более опасным врагом национальностей, основой нового национального гнёта». Проводником этого «оголтелого империализма» в Семиречье было официально объявлено «семиреченское кулачество», в лице казачества и крестьянства.
     Борьба большевиков с «русским империализмом», «шовинизмом» и «колонизаторством» стала основой их национальной политики на многие годы вперёд, в связи с чем, судьба русских казаков и крестьян на национальных окраинах мало заботила тогдашних вершителей судеб страны, которые, опираясь на поддержку национальных меньшинств, упорно кромсали тело исторической России.
     Политика большевиков в этом вопросе находила понимание и на Западе, один из советологов – Шлезингер называл земельную реформу «политикой освобождения отсталых национальностей».
     Но было бы неверно утверждать, что никаких межсословных и межнациональных противоречий в Семиречье не существовало, они, несомненно, были.
     Корни этих противоречий между различными слоями населения Семиречья лежали глубоко в истории и были связаны с русской колонизацией края в середине XIX в. По свидетельству автора статьи «Условия и результаты колонизации Семиречья», помещённой в капитальном труде «Россия. Полное географическое описание нашего Отечества. Том XIX. Туркестанский край», СпБ, 1913г.: «Незаконченность поземельного устройства казаков, недостаток сведений об излишках земель, которые могли бы быть изъяты из пользования кочевников без ущерба для последних, и отсутствие переселенческой организации на местах создали вскоре, несмотря на огромную площадь Семиречья, земельную тесноту и поставили почти непреодолимые препятствия к быстрому размещению переселенцев. Вместе с тем, захват киргизских земель крестьянами и недоразумения, возникавшие между переселенцами и старожилами, приводили к раз-личным, крайне нежелательным, столкновениям и осложнениям».
     Кровавый киргизский мятеж 1916 года семиреченский войсковой атаман Ионов считал «актом самообороны киргиз от захвата переселенческим ведомством и самочинно крестьянами-новосёлами последних пахотных площадей у киргиз Пржевальского, Пишпекского и части Верненского уездов».
     «Межнациональные трения носили здесь (в Семиречье), в связи с форсированной колонизацией области, сугубо острый характер: кошмар разгрома восстания (киргизов) 1916г. продолжал тяготеть над областью на всём протяжении первых лет существования советской власти. Здесь в лице русского казачества и кулака-колонизатора российский империализм имел свою крепкую опору», - так характеризовали обстановку в области советские историки 30-х годов.
     К этому уместно добавить ещё ряд красноречивых фактов.
     Так, ряд южных семиреченских станиц образовался в 1917 г. на месте бывших киргизских земель и покинутых дунганами поселений (станицы Кегетинская и Мариинская), отдельные казачьи поселения (выс.Занарынский) были бесследно сметены с лица земли киргизами в 1916 г., старейший казачий городок Копал, с прилегающей к нему одноименной станицей, к 1920 г. потерял значительную часть русских жителей (осталось лишь 14,3% русских, в качестве сравнения - на 1 января 1917 г. в Копальской станице проживало неказачьего населения только 4,7%).
     Одним словом, противоречия в Семиречье существовали и до 1917 г., они крайне обострились в ходе гражданской войны, которая носила ярко выраженный аграрный характер, никуда противоречия не исчезли и на заре советской власти, а во многом даже усугубились.
     Кроме всего прочего, сама семиреченская станица была далеко неоднородна в классовом отношении, это не были исключительно зажиточные хозяйства, здесь наряду с беднотой и батрачеством из числа разночинцев, «немало было и малоимущих трудовых казачьих хозяйств», на протяжении многих лет шёл процесс расслоения казачества, однако все они, что называется, скопом были запи-саны в «контрреволюционеры» и «кулаки», т.е. в классовые враги, подлежащие уничтожению.
     Так, по статистическим подсчётам Галузо бедняцкие казачьи хозяйства (безлошадные и безземельные, или имеющие всего 1 лошадь и земельный участок ниже установленной нормы) составляли от 25% до 35% всех хозяйств семиреков.
     Накануне 20-х годов ещё не исчезли, в полной мере, казачьи сословные и специфические бытовые институты, они и не могли никуда исчезнуть по декрету, спущенному сверху.
     Все этого не могли не знать партийные руководители, затеявшие «семиреченскую реформу», но они, как правило, руководствовались не здравым смыслом и национальными интересами, а революционной целесообразно-стью.
     В сентябре 1920 г. V съезд КП Туркестана и IX съезд Советов Туркреспублики, исходя из директив ЦК, признали основной и первоочередной задачей советской власти уравнение в правах на землю и воду туземного и русского крестьянства, «освобождении бедноты от экс-плуатации переселенческим кулачеством». В соответствии с этими задачами был намечен практический план земельной реформы.
     Предполагалось, что реформа должна была нанести сокрушительный удар по «колонизаторским элементам», крупным землевладельцам, ущемлявшим права и интересы «аульной бедноты». В отчёте ЦК КП Туркестана отме-чалось: «Пока существует семиреченское кулачество, беспощадно эксплуатирующее киргизское трудовое население, не допуская его к земле и воде, превращая его в батраков, нельзя вообще говорить об уничтожении национального гнёта в советском Туркестане».
     Таким образом, «кулачество Семиречья» было объявлено «самой смердящей язвой на теле советского Туркестана»
     В названном документе подчёркивалось, что туркестанский ЦК ясно отдаёт себе отчёт во всех трудностях, связанных с вопросом уничтожения или подрыва власти семиреченского кулака, «во многих случаях вооружённого и готового на открытое восстание».
     Кто же такой этот «семиреченский кулак» - враг советской власти?
       На поверку им оказался особый тип русского хозяина, который, несмотря ни на какие трудности и лишения, на далёкой и глухой окраине, каковой являлось Семиречье, смог самостоятельно создать прочное и зажиточное хозяйство ещё задолго до 1917 года, самим своим существованием он обеспечивал прочный тыл и надёжную опору российскому государству. И в этом смысле, «семиреченский кулак» - это почти синоним семиреченского казака и крестьянина-старожила.
     Но власть большевиков к семиреченским кулакам причисляла не только подавляющее большинство семиреченского казачества и крестьян-старожилов, но даже тех крестьян-новосёлов, которые переселились в край в ходе столыпинской реформы 1906-1912 годов и сумели экономически подняться из нищеты и нужды.
     Проведённые исследования показали, что 78,6% семиреченских кулацких хозяйств обрабатывали пашни исключительно своим трудом и только 21,4% - с помощью наёмной силы.
     Весьма показателен один из партийных циркуляров тех лет гласящий: «Особую остроту приобрёл земельный вопрос в Семиречье. После победы октябрьской революции большинство беженцев-киргизов 1916г. возвратились в 1918-1920 годах из Китая в Семиречье и получили от большевиков землю. Зажиточные казаки, крестьяне-кулаки всячески сопротивлялись возвращению земли, награбленных ими скота и имущества. Компартия и советское государство принимали меры по полной ликвидации последствий колонизаторской политики царизма в земельном вопросе».
     С этой целью ЦК наметил следующие задачи:
     «а) Отобрать у (русских) переселенцев киргизских районов все земли запроектированные Переселенческим управлением или самовольно отобранных переселенцами у киргиз, оставляя переселенческие участки в размере трудового надела.
     Изъятые земли обратить в фонд наделения киргизских обществ, артелей и отдельных лиц и устроения на них киргизских и дунганских беженцев после разгрома 1916г.
     …в) Разбить все кулацкие организации, обезоружить кулаков и самыми решительными мерами лишить их какой-либо возможности не только руководить, но и влиять на организацию местной власти и на местное хозяйственное строительство путём широкого применения системы реэмиграции»
     04.02.1921 г. за № 87 был опубликован приказ Семиреченского облревкома о проведении земельно-водной реформы, который предусматривал проведение в течение двух лет, полномасштабных преобразований в земельных отношениях области, перераспределение земельных и водных ресурсов и передачи их от одной категории населения – к другой. Все эти «реформы» должны были быть проведены под лозунгом «восстановления справедливости» и борьбы с «захватчиками» и «колонизаторами».
     Чтобы вникнуть в суть «реформы», уместно привести обширную цитату из приказа. Так, предполагалось в течение 1921-1922 годов провести следующие мероприятия:
     «….1) возвратить киргизскому, дунганскому, таранчинскому трудовому населению все захваченные и отчуждённые у них земли за период 1916-1921, как самовольно, так по мандатам и отводам существовавших в это время правительственных органов;
     2) по отношению ко всем захватчикам применить меру вселения их обратно в свои первоначальные места или расселения по старожильческим, казачьим и переселенческим посёлкам, образованным до 1916г…
     3) сроком освобождения самовольно захваченных земель определить начало полевых работ весны 1921… Весь излишек инвентаря трудовых и полутрудовых хозяйств отчуждается по твёрдым ценам и поступает в фонд для оказания помощи беженцам (киргизам), на землях которых возник самовольческий посёлок.
     Эта мера не распространяется на хозяйства крупнокулацкого и особо злостного типа, по отношению к которым персонально применяется полная конфискация всего имущества и выселения из пределов области и края.
     4) захватчики из состава бывших городских мещан и новых переселенцев вселяются либо в города, либо в старожильческие, переселенческие и казачьи посёлки и станицы.
     5) захватчики, получившие предложение переселиться к началу полевых работ в указанные для этого места и не исполнившие этого, подвергаются в карательном порядке конфискации всего имущества и выселению из пределов области.
     6) посёлки, станицы и города, выделившие самовольцев в период 1916-1921 гг., обязаны принять их обратно и устроить на землях, отведённых посёлкам до 1916 года…
     7) принимая во внимание массовые разрушения зимовок киргизов в 1916-1918 годов, изъять все постройки и посевы захватчиков и передать беженцам-киргизам.
     …10) произвести учёт всех крупнокулацких хозяйств в старожильческих, переселенческих и казачьих посёлках и применить к ним персонально конфискацию всего живого и мёртвого инвентаря, а самих кулаков выселить из пределов Туркестана; причём необходимость применения в каждом отдельном случае как конфискации, так и выселения решается облземотделом по представлению уездной комиссии по землеустройству.
     11) оставшиеся хозяйства выселенных кулаков использовать в первую очередь для вселяющихся самовольцев.
     12) весь излишек конфискованного у кулаков живого и мёртвого инвентаря направить исключительно в фонд для укрепления киргизских хозяйств.
     …16) в целях создания нормальных условий для развития кочевых скотоводческих хозяйств восстановить все жизненно необходимые кочевые дороги, устранив для этого все имеющиеся препятствия, не останавливаясь в крайних случаях перед переводом, группировкой и передвижкой переселенческих, старожильческих, казачьих посёлков, выселков, заимок и пасек, возникших на кочевых путях и на джайляу.
    …18) весь бывший неиспользованный переселенческий фонд, все бывшие оброчные статьи, участки особого и специального назначения, офицерские участки и т.п.
     …19) облземотделу взять на учёт весь мёртвый и живой инвентарь всего населения области, причём необходимо принять меры к целесообразному использованию излишков мёртвого инвентаря и рабочего скота для обработки земли киргизской бедноты, не останавливаясь в отдельных случаях перед конфискацией таковых излишков.
     Начиная проведение земельной реформы в Семиречье большевики исходили из того факта, что «политика царизма… состояла в том, чтобы насадить в этих районах побольше кулацких элементов из русских крестьян и казаков, превратив этих последних в надёжную опору великодержавных стремлений», - отмечалось в резолюции X съезда РКП(б) «Об очередных задачах партии в национальном вопросе», 15.03.1921, № 78.
     Прелюдией к земельно-водной реформе, расставившей акценты на всём ходе её развития, явился приказ Семиреченского облисполкома от 05.02.1921 года, за подписью Джандосова, согласно которому г.Верный был переименован в г.Алма-Ата (утверждён декретом Турк-ЦИК от 14.03.1921, за подписью председателя ТуркЦИК – Асфендиарова), в нём говорилось:
     «Прежнее название административного центра Семиречья, данное в знак верности колониальному произволу.., не может быть терпимо, когда город приобрёл значение революционного центра, отныне Верный называется городом Алма-Ата».

       Тоже самое стало происходить и на местах, 02.04.1921г. крупное старожильческое село Гавриловское превратилось в Талды-Курган.
     Но это было лишь начало…
     11.04.1921г. ВЦИК принял постановление «Об образовании Туркестанской советской социалистической республики», в состав автономии, вместе со среднеазиатскими туземными народами, было скопом включено и русское казачье и крестьянское население, без всякого их согласия и волеизъявления. После чего уже под руководством «автономного» туркестанского руководства «семиреченская реформа» была продолжена.
     Спустя год даже сами партийные руководители вынуждены были признать, что в ходе проведения «реформы» ими допускались «отдельные неправильности и недочёты», однако, как отмечалось в циркулярном письме, «никакого возврата к прошлому ЦК РКП(б), санкционировавший Семиреченскую земельную реформу, не допустит, …равно как даст беспощадный отпор попытке создать в Туркестане русский Ульстер, т.е. колонизаторскую фронду национального меньшинства, рассчитывающего на поддержку «центра».
     ЦК РКП(б) потребовал отказа от «всякого шовинизма… на основе последовательного проведённого отказа русского меньшинства от позорных привилегий «господствующей нации», установленного царизмом и русской буржуазией».
     Сравнивая складывающуюся ситуацию в Семиречье с положением в британском «Ульстере» (Ольстере) центральные партийные органы прекрасно отдавали себе отчёт, к чему может привести эта аналогия. Местные русские – казачество и крестьянство, попросту отдавались на откуп случайным обстоятельствам, капризам и пристрастиям национальной бюрократии, полностью отстранялись от принятия решений, никак не могли влиять на свою судьбу, а главное, переставали быть опорой государства на этой окраине страны. Недальновидная политика большевиков, заложенная в те далёкие годы, в конце концов, привела страну к распаду.
     Была ли альтернатива в этом вопросе у большевицкого руководства? Как ни странно, была. Заместитель наркома по делам национальностей Рыскулов в 1920 г. в письме к Ленину предлагал создать в Туркестане единую автономную «Тюркскую республику», без этнического деления, одновременно выдвинул идею образовать в пределах войсковых земель Семиреченского казачьего войска «Русскую республику», но, к сожалению, его предложения не нашли поддержки на самом верху.
     Чтобы окончательно перетянуть на свою сторону симпатии туземного населения большевики готовы были пойти на любые шаги, однако этого было явно недостаточно. По откровенному выражению Сафарова, в мусульманской среде складывалось то роковое настроение по отношению к советской власти, которое выражалось в краткой формуле: «Скоро ли кончится русская слободка?». Главную причину сохранения «колонизаторских пережитков», упомянутый деятель, видел в том, что «в войне между Шкапским, опиравшимся на казаков, и советами – русские переселенцы встали на сторону советов, подтолкнутые на это старой сословной враждой с казачеством и возможностью воспользоваться его богатыми достатками… Семиреченское кулачьё неожиданно стало «опорой» советской власти и коммунистической партии, а «советская власть» и «коммунистическая партия», в свою очередь, сделалось проводниками его интересов»
     Сафаров, занимавшийся реализацией на практике «семиреченской реформы», устроил из кампании по искоренению русского колонизаторства настоящую «охоту на ведьм». Дело доходило до заключения подозреваемых в концентрационные лагеря, была организована травля по поводу и без повода «истинно русских прохвостов».
     Незадолго до «семиреченской реформы», 29 июня и 5 декабря 1920г. Политбюро ЦК РКП(б) приняло два постановления о высылке семиреченских «кулаков» в северные районы страны. Инициатива в этом деле принадлежала небезызвестному Сафарову, ставшему содокладчиком Сталина по национальному вопросу на Х съезде партии.
     До нас дошли скудные сведения о депортации какого-то числа семиреченских казаков до августа 1922 года на р. Урал, в 1924-1925 годах семирекам на новом месте объявили, что поскольку они переселились на эти земли «незаконно», то лишены прав на неё, им было предложено арендовать занимаемые участки.
          Весьма показательна тональность доклада председателя Семиреченской ЧеКа: «Генеральная задача: немедленно и решительно положить конец великороссийскому семиреченскому колонизаторству – вот первая основная задача социальной революции на Востоке… В настоящее время подавление кулацко-колонизаторского элемента проводится Семиреченской областной чрезвычайной комиссией путём применения самых беспощадных репрессий».
     Таким образом, у местного русского населения – казаков и крестьян, названного большевиками «колонизаторской фрондой», окончательно развеялись былые иллюзии в отношении истинных намерений советской власти, как местной, так и центральной, помощи и поддержки им ждать было неоткуда. Начался исход с земель предков, что называется, политых за многие десятилетия потом и кровью…
     В апреле 1921 года был издан Декрет «о возвращении трудящимся киргизам земель, переданных «царизмом» Сибирскому, Уральскому и Семиреченскому казачьим войскам», всего 845,000 десятин земли.
     Уже в июне 1921 года, спустя несколько месяцев после начала проведения «земельной реформы», I-й съезд бедноты и батраков Семиречья «разоблачил» «шовинистические устремления русского кулачества, направлен-ные на разжигание национальной розни», сопротивляющихся проведению «реформы», съездом «решительно отметались провокационные измышления об ущемлении прав трудового русского сельского населения».
     ВОТ КРАСНОРЕЧИВЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ «СЕМИРЕЧЕНСКОЙ РЕФОРМЫ»:
     В 1921 году в Семиречье было ликвидировано 127 «кулацких» хозяйств, из них: 82,7% в Пишпекском уезде, 7,9% - в Лепсинском, 6,3% - в Верненском, 3,1% - в Каракольском; ликвидировано и расселено русских переселенческих посёлков в целях устранения препятствий водопользованию и землепользованию туземного населения – 15, в том числе в Каракольском – 7, в Нарынском – 8.
     В 1922 году ликвидировано уже 1.341 кулацкое хозяйство, из них: в Лепсинском уезде – 61,1%, в Джаркентском – 27,6%, в Алма-Атинском – 7%, в Талды-Курганском – 4,2%. Ликвидировано и расселено русских селений – 54, в том числе в Лепсинском – 20, Талды-Курганском – 19, Джаркентском – 6, Пишпекском – 5, Джаркентском – 6,
Алма-Атинском – 4.
Изъято т.н. излишков из переселенческих наделов: в 1921 – 26.810 десятин, в 1922 – 21.408 десятин.
Из 785,891 (858,979 га) десятин казачьих земель, органами советской власти было принудительно изъято – 277,419 десятин (303,219,6 га), или 35,3% .
     Нарком земледелия Туркестанской АССР Асфендияров в письме в ЦК РКП(б) отмечал: «Первый реальный опыт привлечения к советскому строительству… масс ранее угнетённой нации дал блестящие результаты. В на-стоящее время всем партийным и советским органам дана задача закрепления завоёванных позиций… Работа ведётся по организации киргизской бедноты и параллельно с этим ведётся работа по классовому расслоению русской деревни. Намечена задача создания смешанных киргизско-русских посёлков».
     Несмотря на жалобы от семиреченского казачества и крестьянства, идущие неиссякаемым потоком в центр, в поддержку «семиреченской реформы» 31.08.1922 г. выступил лично Калинин, председатель ВЦИК, обратившийся к населению области с воззванием:
     «…Во время осуществления реформы на местах были допущены ошибки и перегибы. Иногда земли лишались бедняцкие переселенческие хозяйства. К кулакам-колонизаторам нередко относили всех переселенцев, что порождало национальную вражду между переселенческим и «коренным» населением…
     Всё то, что проделано Советской властью в области землеустройства не подлежит изменению.
…Пусть русский крестьянин твёрдо знает, что слухи о выселении всех русских из Семиречья – белогвардейская выдумка.
     Пусть также твёрдо знает киргизское население, что никаких самовольных захватов земли и скота русскими крестьянами советская власть не допустит, а виновные в этом будут сурово караться».
     Как видно из калининского обращения даже «признанные» большевиками «ошибки» и «перегибы», допущенные в ходе проведения «реформы», никто на практике не собирался устранять, более того, в своём отчёте от 25.03.1922 г. Семиреченский облисполком, подводя итоги первого года реформы, подчёркивал: «земельная реформа, проводимая в Семиречье в прошлом 1921г. подвела массовый фундамент под советскую власть и создала возможность мирного сожительства и братского объединения русской и туземной бедноты (?!)».
     Перераспределение земли и воды в Семиреченской области стало активно осуществляться с новой силой со 2-ой половины 1921г.
     Однако ошибочность самой стратегии «земельной реформы», её антирусская сущность вызывали неприятие среди отдельных партийных руководителей из числа «некоренных». «У некоторых партийных и советских работников, заражённых великодержавными настроениями, начала проявляться тенденция к пересмотру земельной политики, отмене реформ», - с тревогой говорилось в одном из партийных документов.
 
     А что же семиреченские казаки? Они препятствовали, как могли, проведению большевицкого эксперимента, ведь его реализация означала окончательную ликвидацию в Семиречье казачества, как такового. Во всей области действовали повстанческие казачьи отряды, которые нападали на активистов, терроризировали пробольшевистски настроенное население. Части Красной Армии при поддержке кочевого киргизского населения громили очаги казачьего сопротивления, а казачьих повстанцев предавали суду.
     Всего в фонд землеустройства киргизского населения было передано свыше 1 млн. десятин земли, из них только в первый год «реформы» (1921) в пользу кочевых аулов поступило свыше 300.000 десятин земли. У семиреченского казачества и у казаков, проживавших в соседней Сыр-Дарьинской области, в пользу киргиз было изъято 160.000 десятин земли. Всего в 1921-1922 годах в ходе реформы было изъято у русского населения 460.000 десятин земли, только в 1922 г. у казачества изъято 134.500 десятин земли.
     Таким образом, вслед за политической, была окончательно подорвана экономическая база семиреченского казачества.
     Выступая на XI Всетуркестанском съезде Советов 03.12.1922 член ТурЦИК Рудзутак отмечал: «Земельная реформа, которая тут проводилась, является неотъемлемой частью нашей революции, … без неё не может и не могло быть раскрепощения туземного населения. Но в то же время мы (должны) сказать, что как передача власти в руки бедноты, так и земельный вопрос добежали до названной точки и остановились. Мы провели земельную реформу механически, но не привили её в достаточной степени широким массам туземного населения».
     К лету 1922 г. «семиреченская реформа» в основном была закончена и Средазбюро ЦК РКП(б) принимает постановление о завершении земельно-водной реформы и переходе к обычному землеустройству.
     25.04.1922 г. Семиреченская область была переименована в Джетысуйскую. С конца 1924г. Джетысуйская область была разделена на две части между Киргизской АССР (Джетысуйская губерния) и Кара-Киргизской АО (Пишпекский, Каракольский, Чуйский и Нарынский кантоны), расчленены были и семиреченские казаки.
     Гораздо позже, уже после передачи Семиречья из Туркестанской АССР - в состав Киргизской (Казахской) АССР, 23.11.1927г. на VI Всеказахской краевой партконференции была принята резолюция, в которой говорилось:
     «В русской деревне и казачьей станице… ускорение проведения землеустройства, способствуя росту производительных сил деревни и станицы… улучшило межнациональные отношения и парализовало стремления ку-лацких и атаманских элементов отвлечь внимание широких масс деревни и станицы от социалистического строительства».
     Только в марте 1927 ЦИК и СНК Казахской АССР отменили положение о землеустройстве по национальному признаку.
     Так была завершена Семиреченская земельно-водная реформа 1921-1922 годов, окончательно уничтожившая семиреченское казачье хозяйство и казаков-семиреков, как самобытную субэтносословную группу. Если к 1919 г., по сведениям Шендрикова, в Семиречье числилось 13 тыс. казачьих хозяйств и 37 казачьих поселений, то после проведения «реформы» официальная статистика вообще перестала упоминать казачество, как отдельную категорию местного населения.
     Советская власть, используя «семиреченскую реформу», практически уничтожила «Русское Семиречье» (или «Русский Ульстер», по меткому выражению вождя большевиков), а вместе с ним было вычеркнуто из отечественной истории такое уникальное явление, как Семиреченское казачество.

                                                                                                       Храм типовой, построенный в 90-х годах прошлого века. Частично разрушен (в основном колокольня и купола) и перестроен в 60-х годах. Возвращен Церкви в 1991 году. За эти годы восстановлена колокольня, апсида, звонница, главный купол, иконостас. В этом году отремонтировано помещение для воскресной школы. К праздникам Рождества Христова и Пасхи воспитанники вместе с педагогами готовят духовно-образовательные утренники, которые после представления в нашем храме обычно показывают в других приходах благочиния, а также в Алматинском Доме-интернате для детей-сирот. В прошлом году приходские дети отдыхали в летнем православном лагере, который работал в течение недели в горах на территории Спасо-Силуановой пустыни.

В храме имеются чтимые иконы: великомученика и целителя Пантелеимона Афонского письма, святителя Иоасафа Белгородского, святителя Митрофана Воронежского, Божией Матери «Всех скорбящих радосте». Частицы мощей святого преподобного Евфимия Суздальского, священномученика Владимира митрополита Киевского, священномученика Владимира Лепсинского.

Приход окормляет военную часть с. Каракемир. Священники напутствуют военнослужащих перед принятием присяги, проводят духовно-воспитательные беседы. Силами прихода еженедельно организуется приезд детей из Алматинского Дома-интерната на воскресную службу, где они исповедуются и причащаются. Проводятся уроки Закона Божьего. Каждый год дети приезжают в Иссыкский летний лагерь. 

Настоятель окормляет православных в близлежащих селах Аймен и Дендрарий. Жители Дендрария выразили желание иметь свой храм. В настоящее время руководство хозяйства передает для верующих здание бывшего клуба, которое находится в аварийном состоянии. По этой причине молебны совершаются в здании школы.

Ежегодно проводятся три крестных хода: на праздник Богоявления с Великим освящением воды на реке Иссык, на Рождество Иоанна Крестителя с малым освящением воды. И крестный ход освящения города с обходом всего города и служением панихиды на кладбище, молебна с водоосвящением на реке, обнесением святых мощей и чтимых икон, пением акафистов и канонов. Такой крестный ход проводится уже третий год. Участвует в нем до 150 человек, время шествия – 8 часов. Все совершается с разрешения властей района. На праздник 100-летия прославления прп. Серафима Саровского был совершен крестный ход в Спасо-Силуанову мужскую пустынь, где 1 августа 2003 года была отслужена Божественная Литургия. 2 августа состоялось паломничество в Свято-Ильинский храм с. Заречное и отслужен молебен «о безведрии» (о прекращении дождей) в связи с селеопасной обстановкой в районе. 

В годы гонений пострадали три священника Покровского храма: свщмч. Евстафий Малаховский, Роман Марченко, священник Андрей.

                                                                                                       В 1877 году случилась страшная катастрофа — произошло памятное землетрясение. 28 мая в 4 часа 35 минут утра раздался подземный гул и последовал толчок. Спустя несколько минут последовал еще более сильный толчок и резкие колебания почвы, продолжавшиеся не более двух минут. Некоторые из спящих жителей Верного так и не проснулись. Город был почти полностью разрушен. Особо пострадали большие кирпичные дома: гимназия, архиерейский дом с церковью, губернаторский дом. Обрушелась Соборная колокольня, разрушелась Покровская церковь. Очевидцы рассказывали, что трудно даже было устоять на ногах. В горах стоял невероятный грохот, рушились скалы, перегораживая долины, заваливая дороги, тропы, аулы, людей, скот. Несколько суток Верный был без воды. Не осталось ни одного неповрежденного здания. Уцелели деревянные дома — в них развалились только печи и разбились стекла. Погибло в городе и окрестностях 483 человека, количество раненых не было установлено. Погибших похоронили на кладбище, которое находилось на месте, где сейчас расположен Парк 28 героев-панфиловцев. Потом кладбище было уничтожено — с ним ушла и память о трагедии...

         Бывший в прошлом казачьим, Софийский собор (освященный в честь святых мучениц Веры, Надежды, Любови и матери их Софии) является старейшим храмом г.Верного. Он был построен по проекту архитектора Брусенцова в 1895 году на месте более раннего собора, воздвигнутого в 1871 году и разрушенного землетрясением 1887 года. Этот разрушенный храм, в свою очередь, возник на месте молитвенного дома, построенного в 1855 году. Эта дата граничит с годом основания г.Верного, что позволяет говорить о Софийском Соборе как первом храме в столице Семиречья. В 19 веке храм имел статус кафедрального собора всей Туркестанской епархии. Здесь с 1872 по 1877 годы совершал архипастырское служение первый Туркестанский святитель – епископ Софония (Сокольский), скончавшийся в г.Верном 27 ноября 1877 года. Тело почившего епископа было погребено в склепе под полом Софийского собора, разрушенного землетрясением. Спустя 20 лет в 1897 году в соборе был погребен епископ Никон (Богоявленский). Существует предположение, что за алтарной стеной собора имели место захоронения духовенства и почетных граждан города, в частности, Семиреченского губернатора Фольбаума А.М., но захоронения эти не сохранились. В 1931 году Софийский собор стал клубом Красных партизан, а затем кинотеатром «Ударник». 

В настоящее время на территории бывшего Софийского собора завершается строительство храма в честь святой блаженной старицы Матроны Московской. Храм обладает иконой с частицей многоцелебных мощей блаженной Матроны. Среди немногочисленных икон в храме особое место занимает образ святого великомученика и целителя Пантелеимона афонского письма, а также икона святых мучеников Гурия, Самона и Авива, принадлежавшая священноисповеднику митрополиту Николаю (Могилевскому). В алтаре находится ковчежец с частицами мощей великих угодников Божиих: преподобных Феодора Санаксарского, Александры, Марфы и Елены Дивеевских; святителей Феофана Затворника, Мелетия и Гавриила Рязанских, Агафангела Ярославского; праведного воина Феодора Ушакова; благоверных князей Олега Рязанского, Феодора Смоленского, Давида и Константина Ярославских; блаженной Любови Рязанской; священномученика Василия Жаркентского. 

При храме существует воскресная школа для детей, охватывающая две возрастные группы числом около 50-ти человек. Еженедельно проводятся богословские беседы, собирающие такое же количество слушателей. 

Общественная деятельность прихода осуществляется в рабочем порядке, по мере нужд прихода и по востребованности со стороны самих общественных структур. Имеют место посещения воинских частей, больниц, тюрем, домов инвалидов, но эти посещения носят характер скорее разовый, чем регулярный. Такая же ситуация в области сотрудничества с образовательными учреждениями, с выступлениями в прессе, по радио и телевидению. По всей вероятности, это связано с особенностями нашего государства – многонационального и многоконфессионального. 

Крестные ходы совершаются во время празднуемых событий в границах храма. Что касается возложения венков и служения панихид, то подобного рода мероприятия осуществляются на городском кладбище у могил почитаемых казахстанских святителей – митрополитов Николая, Иосифа, епископа Серафима. 

Важными событиями в жизни прихода являются престольные праздники храма: день памяти святой блаженной старицы Матроны 19 апреля – 2 мая и день памяти святых мучениц Веры, Надежды, Любови и матери их Софии 17 –30 сентября.

Как вы относитесь к развитию казачества в современном мире ?

История Вознесенского кафедрального собора началась задолго до его строительства. В 1872 в Верный переносится из Ташкента кафедра епископа. Центр Семиреченской области становится кафедральным городом. Это обуславливает необходимость кафедрального здания. По архивным документам тех лет, количество прихожан на тот момент составляет около 1800 человек (ЦГА РК. ф.44 оп.1, дд.502262, 502267). Первые проектные предложения были сделаны спустя 10 лет, в 1882 году городским архитектором Павлом Гурдэ, но отсутствие финансирования, его смерть и землетрясение 1887 года не позволили осуществиться этим планам. 
Строительство Туркестанского Кафедрального собора в Пушкинском парке было начато лишь в 1904 году при епископе Туркестанском и Ташкентском Паисии (Виноградове). Проектировали собор местные архитекторы: Константин Аркадьевич Борисоглебский и Сергей Константинович Тропаревский. Общий надзор за строительством осуществлял областной инженер Андрей Павлович Зенков. Причем именно он вошел в историю, как автор многих уникальных и удивительных идей для строительной практики начала ХХ века. Завершено строительство за два года, в 1906 году, однако освящение нового собора состоялось через год, летом 1907 года.Собор имеет три придела: Центральный освящен в память праздника Вознесения Господня, южный - Благовещения Пресвятой Богородицы, и северный Веры Надежды, Любови и матери их Софии, которых считают покровителями Семиречья. 
Следует особо отметить труды главного строителя собора, начальника строительного отделения Семиреченского областного правления, подполковника Андрея Павловича Зенкова – автора гениальной инженерной идеи возведения в сейсмоопасной зоне грандиозного по высоте и объему деревянного здания. В 1911 году Кафедральный собор выдержал катастрофическое землетрясение, постигшее город Верный. 
Вознесенский собор является уникальным архитектурным сооружением. Это одно из высочайших в мире деревянных зданий, самый высокий в мире православный деревянный храм. Высшая точка на верхнем конце креста на главном куполе составляет 39, 64 м, то же самое на верхушке колокольни – 46м. Вместительность – 1,8 тысяч человек. 
Первым настоятелем собора был назначен протоиерей Алексий Шавров.В 1916 году, в городе Верном учреждена кафедра викарного архиерея, на которую назначен епископ Пимен (Белоликов) с титулом Верненский и Семиреченский. 
3 сентября 1918 года преосвященный Пимен был арестован и расстрелян без суда и следствия, бойцами отряда Кихтенко.С 1929 года использовался как Центральный государственный музей Казахской АССР, в связи с чем внутренний интерьер здания был изменен. Колокольня собора использовалась для организации первых радиопередач в Алма-Ате. 
В апреле 1995 года, Указом Президента РК Н.А.Назарбаева, был передан в бессрочное и безвозмездное пользование Русской православной церкви. 
Первым настоятелем Вознесенского собора после его второго открытия стал протоиерей Евгений Воробьев. В июне 1995 года, во время своего визита в Казахстан, Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II (+2008), совершил в Вознесенском соборе Божественную литургию. 
В 2003 году настоятелем собора был назначен протоиерей Василий Зализняк. В эти годы проводилась реставрация собора, в результате которой был воссоздан иконостас, началась роспись стен.
С 2009 года настоятелем Вознесенского кафедрального собора был протоиерей Александр Милованов. В январе 2010 года, в ходе официального визита в Республику Казахстан, Божественную Литургию в Вознесенском соборе совершил Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл.
В марте 2010 года на Казахстанскую кафедру был назначен митрополит Александр. Недолгое время настоятелем собора был архимандрит Геннадий (Гоголев), ныне епископ Каскеленской, викарий Астанайской и Алматинской епархии.
В настоящее время настоятелем Вознесенского собора является Правящий архиерей – Глава Митрополичьего Округа в республике Казахстан, митрополит Астанайский и Казахстанский Александр.                                                                                                                         

Взято из Интернета:

Навсегда исчез неповторимый дух старой Алма-Аты. Даже затрудняюсь сказать, когда это началось: тогда, когда Алма-Ата перестала быть столицей, или когда начался строительный бум и на каждом свободном пятачке в центре города, сметая детские площадки, стали возводить элитные многоэтажки. А может быть тогда, когда в историческом центре города, на незабвенном «Бродвее», построили огромный многоэтажный комплекс; или же когда в заповедном месте, там, где находился бывший губернаторский дом, началось (уже закончилось) строительство очередного многоэтажного дома.
Конечно, несмотря ни на что, город растет и обновляется: первые этажи домов,
сплошь и рядом, заняты магазинами, сверкают чистотой и красотой витрины. Главное - не поднимать глаза выше первых этажей, где все грязно и облезло. Капитализм - на уровне глаз, как говорил М.Жванецкий.
Чудовищная застройка города - это только часть проблемы. Со строительным бумом связано страшное: вырубаются деревья, скверы, сады - все то, что создавали до нас и для нас предыдущие поколения - зеленый наряд города. И это приобрело такие ужасающие размеры, что пора (если уже не поздно) принимать самые решительные меры.
Хочу привести один интересный документ, датированный 22 марта 1912 года, - рапорт верненского полициймейстера военному губернатору Семиреченской области.
«Подведомственные мне пристава донесли, что в последние две-три недели домовладельцы города Верного производят на своих участках вырубку растущего леса, трудами поднятого в течение многих лет. Зачастую вырубаются деревья хороших пород: прямолинейные, хорошо посаженные и, вообще, служащие украшением не только участка владельца, но даже и самой улицы. Причем я лично убедился, что лес вырубается, в большинстве случаев, на постройки, поделки и даже на дрова, что дает возможность думать, что в действиях этих видно преследование материальных выгод, а не благоустройство города Верного.
О прекращении вырубки мною был лично прошен городской голова, который, в моем присутствии, отдал соответствующее распоряжение члену управы по хозяйственной части, но, однако же, до сего времени вырубка леса продолжается.
Докладывая о вышеизложенном Вашему превосходительству покорнейше прошу не отказать сделать соответствующее распоряжение верненскому голове о принятии мер к прекращению вырубки деревьев и к посадке, вместо вырубленных, новых саженцев хороших пород».
Что меня поражает в этом документе, так это то, что полициймейстер считает вопрос вырубки деревьев домовладельцами (заметьте, не где-то, а на своих участках), настолько важным, что обращается напрямую к самому губернатору - и мне думается, что реакция губернатора не заставила себя долго ждать.
Особенно много для озеленения города сделал Герасим Алексеевич Колпаковский. Он лично руководил разведением и улучшением пород садовых культур, контролировал раздачу из питомников семян и саженцев местным жителям. Из Никитского ботанического сада был выписан ученый-садовод Криштопенко, под руководством которого в Верном было посажено много фруктовых садов. При поддержке губернатора Криштопенко заложил Казенный сад (потом - парк культуры и отдыха).
Около пятидесяти лет своей жизни посвятил Эдуард Оттонович Баум делу озеленения города Верного. В озеленении и благоустройстве города принимало участие в разное время множество людей. Это Николай Криштановский, который являлся одним из авторов первого генерального плана города, черты которого сохранились до сих пор.
«Город был задуман из прямых широких улиц, расположенных строго по направлению с севера на юг, в полном соответствии с постоянным потоком воздушных масс: ночью от снежных вершин Алатау на равнину, днем - в обратном направлении, Эти улицы пересекаются под прямым углом поперечными, расположенными с востока на запад. Господствующие западные ветры продували город…»
Это Паклевский-Козелло (Головной арык, пруд в Казенном парке). Это садовод Егор Васильевич Редько, который из далекой Воронежской губернии привез саженцы апорта.
Это садовод-селекционер Н.Т.Моисеев, который на арендованной у казаков Большой Алматинской станицы земле заложил большой фруктовый сад, главной культурой в котором был апорт. Уже в 1900 году яблоки верненского апорта экспонировались на Всемирной выставке в Париже и получили там самую высокую оценку специалистов.
«…741 сад расцветал по весне в самом городе Верном. В Большой Алматинской станице насчитывалось 520 садов, а в Малой - 49»
Было много и других имен - известных и менее известных, но это их совместными усилиями город Верный был превращен в город- сад, а Алма-Ата по количеству зеленых насаждений занимала одно из первых мест в Советском Союзе. Как говорится: комментарии излишни…
Варварское отношение у нас и к объектам старины. Планомерно уничтожаются здания верненской постройки, а те, которые остались, за редким исключением, сохраняются очень плохо: их переделывают, «перелицовывают», стараются «осовременить» и тем самым уничтожают память, о так называемом, «верненском» стиле градостроительства.
Удивительно, но все эти здания, имеющие историческое прошлое и простоявшие сотню лет, не потеряли своей необыкновенной привлекательности.
В 70-е годы неоднократно поднимался вопрос о создании, так называемой, «заповедной зоны» - музея под открытым небом. Имелось три варианта заповедных участков. Первый - вокруг парка имени 28-ми гвардейцев-панфиловцев (центр старого Верного); второй - на территории бывшей Большой станицы в квадрате улиц Ильича, Пригородная, Казачья, Кавалерийская; третий - от улицы 8 Марта к востоку до берега реки М.Алматинки между улицами Гоголя и Комсомольская.
25 ноября 1993 года вышло постановление кабинета министров Республики Казахстан №1182 «Об организации Алматинского государственного историко-архитектурного и мемориального заповедника». Пунктом первым данного постановления Алматинский государственный заповедник объявлялся в границах улиц Толе би, Карла Маркса, Гоголя, Зенкова. Пунктом вторым в состав указанного заповедника включались: парк имени 28-ми гвардейцев-панфиловцев, мемориал Славы, Кафедральный собор, дом офицерского военного собрания, дом генерал-губернатора, здание мужской гимназии, здание пансиона верненской мужской гимназии, здание женской гимназии, здание городского училища им. Колпаковского, здание Пушкинского женского училища.
И наконец, третьим пунктом постановления запрещалось на территории заповедника новое строительство. Реконструкцию, ремонт и использование всех существующих на территории заповедника зданий и сооружений, являющихся памятниками, разрешалось осуществлять только по согласованию с министерством культуры Республики Казахстан.
В самом центре объявленного заповедника (на гимназическом участке) построили новый корпус педагогического университета, а напротив (на месте бывшего губернаторского дома) возвели очередную многоэтажку…
Продолжая тему застройки города, придется вернуться в далекое прошлое нашего города. В современных источниках архитектура города Верного почему-то связана только с именами А.Зенкова и П.Гурдэ. На самом же деле в проектировании и постройке общественных и жилых зданий принимали участие: сначала «вольный архитектор» А.Бенуа, затем британский подданный Д.Нортон, Г.Н.Серебренников (первый городской архитектор. После них, одновременно с П.М.Зенковым и П.В.Гурдэ, проектированием и строительством, в основном частных домов, занимались коллежский асессор Н.Дараган, коллежский регистратор Е.Федоров и ряд других. Еще позднее на этом же самом поприще, на строительстве значимых общественных зданий, церквей; трудились дипломированные инженеры и архитекторы Н.Наранович, В.Брусенцов, К.Борисоглебский, С.Тропаревский, а также военные инженеры Семиреченской инженерной дистанции. К сожалению, многие великолепные здания были разрушены землетрясениями 1887 и 1910 годов. Особенно не повезло творениям архитектора П.Гурдэ. Построенный им губернаторский дом, «…который по изяществу своему мог бы служить украшением любого благоустроенного города…» был полностью уничтожен землетрясением 1887 года. Прекрасное двухэтажное здание Верненской мужской гимназии, которое состояло из трех каменных корпусов, соединенных между собой галереями, было также разрушено землетрясением. Но уцелели: здание бывшего Верненского приюта, городского училища, купеческого магазина Габдулвалиева (ныне Кызыл тан), которые, безусловно, являются украшением нашего города.
Покровская церковь, Троицкая, Знаменская часовня были уничтожены злой человеческой волей. Страшная опасность уничтожения висела в тридцатые годы над прекраснейшим творением К.Борисоглебского и А.Зенкова - Кафедральным собором.
Экскурс в далекое прошлое нашего города был нужен мне для того, чтобы показать, как архитекторы и инженеры - все вместе и по отдельности - трудились на благо города, создавая его неповторимый архитектурный облик.
Современный архитектурный облик Алма-Аты формировался в 1930-1980 годы. На смену «верненскому» стилюпришел, так называемый, «советский ампир». Такие прекрасные здания, как Дом Правительства, Академия наук, Оперный театр, консерватория, Высшая партийная школа и др. - вместе с парками и скверами, радугой фонтанов и журчащими арыками - создали удивительную картину города, отличную от всех других городов Центральной Азии.
Что можно сейчас этому противопоставить? В самом начале статьи я произнесла фразу «чудовищная застройка города».
Многоэтажные монстры вырастают, как грибы, в самых неожиданных местах города. Причем - даже я это понимаю - нарушаются существующие строительные нормы и правила. Например: дома строятся впритык (и это в нашей сейсмической зоне). О качестве современного строительства лучше вообще не думать… О том, что что-то возводится, чтобы украсить наш город - забудьте. Еще что в этой жизни не понимаю: почему арыки без воды? В дни моей молодости вода в арыках бежала вровень с краями, а кроны деревьев смыкались над головой, создавая тень. Потому что деревья росли по обе стороны тротуара. Это было заведено еще с времен города Верного.
Хочу познакомить Вас с одним документом: «Обязательное постановление о посадке и вырубке уличных лесонасаждений». Датирован 1900-1901 г.г. Приведу с купюрами - довольно объемный.
1. Все усадебные места в городе Верном должны быть с уличных сторон обсажены деревьями нижеследующих пород: дубом, липой, кленом, ясенем, березой. карагачем, акацией или итальянскими тополями. Усадьбовладельцам предоставляется право садить и другие по своему усмотрению, твердые и высокоствольные породы, но воспрещается производить посадку деревьев фруктовых, разного рода черного тополя, дающего семяной пух и всех деревьев ивовой породы: ветлы, вербы и т.п.
2. Посадка деревьев производится весной и осенью.
3. Деревья должны быть в один ряд перед всеми зданиями и в два ряда, где нет зданий. Расстояние между деревьями в рядах должно быть от 4-х аршин до 6 аршин, без подсадки каких бы то ни было промежуточных деревьев. Ряды посадок должны быть прямолинейны. При посадке наружного ряда, там, где его в настоящее время нет, должно сообразоваться с линией существующих деревьев соседних усадьб - для образования прямолинейности. Там же, где существуют по три ряда деревьев, один из них уничтожается для образования тротуаров.
4. Указания о том, какие ряды деревьев должны быть уничтожены, где и как должны быть проведены новые посадки и какие именно деревья должны быть вырублены, лежат на обязанности Верненской городской управы. Без таких указаний никакой вырубки деревьев не допускается. Подлежащие вырубке деревья клеймятся на месте уполномоченным для сего управой лицом.
Уникальное сооружение, Дворец Республики, при возведении которого был использован природный строительный материал - мангышлакский ракушечник для облицовки стен. Что же мы видим после нынешнего ремонта? Стекло, много стекла…Тягостное впечатление. Внутри, говорят, еще хуже. Интересно, стекло это самый уместный материал при строительстве в сейсмической зоне?
Дом правительства, строительство которого завершилось в 1957 году, выходит главным фасадом на сформированную перед ним площадь. Большое внимание было уделено благоустройству центральной площади с северной стороны Дома правительства: цветы, фонтаны. Этим летом, в разгар летней жары, затеяли реконструкцию фонтанов с западной и восточной стороны Дома правительства. Что же теперь будет?
В настоящее время в здании располагается Казахстанско-британский технический университет. Интересно студенты знают о том, что они учатся в историческом здании? Скорее всего нет. Если бы знали, то, возможно, относились с большим уважением хотя бы к территории вокруг здания, которая сейчас просто захламлена машинами. «Классная» стоянка в центре города вокруг исторического здания! Первыми не выдержали голубые ели, которые чахнут на глазах.
Чудовищная застройка города опасна еще и тем, что перекрываются потоки воздушных масс, которые хоть как-то продували город. Экология ужасающая и с этим никто не спорит и с этим ничего никто не делает.
«Ужасный век, ужасные сердца!»