Откройте свой Мир!

15 января 1816 года, всего через год после бракосочетания с лордом Джорджем Ноэлем Байроном, через месяц после рождения первой дочери, лэди Арабэлла Байрон покидает дом супруга, чтобы погостить у своих родителей в Лейчестршире. Это всего лишь маленькое увеселительное путешествие; с дороги она пишет мужу нежное письмо, в котором называет его ласкательным именем «Dear dock» и подписывается своим интимным прозвищем «Pippin».
Было условлено, что муж вскоре последует за ней, — но вдруг она прекращает переписку, вступает в таинственное совещание с адвокатами, ее воспитательница привозит документы, украденные из взломанного письменного стола Байрона, составляется протокол, который в продолжение ста лет должен храниться запечатанным. И, наконец, ее мать в резкой форме требует от Байрона согласия на развод. Байрон уступает, развод совершается, и поэт покидает Англию, чтобы никогда больше не увидеть ни жены, ни дочери. Но что же, собственно, произошло? Он молчит, она молчит. Все посвященные молчат. Из упомянутых строф известно, что ревность была возбуждена этими документами, что была сделана попытка при содействии врачей объявить его безумным и преступником; известно, что мадам де-Сталь пишет из Женевы письмо Арабэлле с целью посодействовать примирению, но встречает решительный отпор. Но никому неизвестно, что так озлобило Арабэллу, вышедшую замуж за любовника своей тетки Каролины Лэм. Одно достоверно: что-то чудовищное должен был совершить этот изверг; и все общество, а позже — бесчисленная рать биографов и филологов с неутомимым рвением изощряется в самых невероятных догадках. Но он молчит. Молчит и она, молчит до самой смерти — долгих пятьдесят лет. Отзвучало и его творчество. И только тайна пережила их всех.
То, что вина падает на него, ни в ком не возбуждает сомнений. Ибо он покидает страну; свет наводнен легендарными слухами о его приключениях и распутстве; она же покинута — эмблема оскорбленной невинности — безответная, страдающая.
Первый обвинитель — его жена. Она молчит. Но этим молчанием она возводит тайное преступление в нечто чудовищное. Она не отвечает ни на одно письмо. Ее нет на его похоронах. Своей дочери она никогда не показывает портрета отца, и та в тридцать семь лет впервые слышит стихи того, кто дал ей жизнь. Дикое исступление ее ненависти прикрыто в глазах света покровом христианского смирения: она заботится о бедных детях, прилежно посещает церковь, с негодованием отвергает предложение напечатать ее портрет в биографии великого поэта, — ведь там он был бы в соседстве с портретом презревшей брачные узы графини Гвиччиоли; не отвечает на вызовы и издевательства, — но в самом тесном кругу осторожно нашептывает чудовищные намеки, которые быстро распространяются. Она долго живет, всегда с крепко сомкнутыми устами, — олицетворенная угроза, подавленный вопль гнева и ненависти.
Второй обвинитель — это Англия, общество. Байрон создает скандал за скандалом, издевается над религией и, что ужаснее всего, над английской нравственностью. Свою родину он выставил перед Европой в смешном виде, и путешественники привозят сведения об его безнравственном образе жизни.
Третий обвинитель — и самый опасный, потому что он был самым достоверным — это сам Байрон в своих разговорах и стихах. Трагические маски, в которых раскрывает он свою душу, это — великие грешники и преступники Каин — праотец убийства, чародей Манфред, корсары и разбойники; в тщеславном влечении он доходит до дьявольских игр. Тайна внезапного бегства и разрыва с женой возбудила жгучее любопытство его современников и двух последних поколений; тем более, что сквозь молчание все же прокрадывался тайный шопот предположений и подозрений, никогда не превращаясь в явственную речь.
Лорд Байрон ведет дневник, в котором записано все, касающееся его внешней и внутренней жизни. Он смутно чувствует себя заподозренным, но не знает, против кого направить стрелу. Его жена угрожает разоблачениями, — он предоставляет ей свободу слова, — и она умолкает. Он пишет мемуары, которые «после его смерти должны противостоять уже высказанной лжи и заглушить ту, которая может еще возникнуть». В доказательство своего беспристрастия он предлагает жене прочесть их. Она надменно отвергает предложение. И вот тайна, о которой молчат уста, живет, запечатленная на бумаге. Хранителем этого клада он назначает своего лучшего друга — Томаса Мура. Ему он доверяет это наследие, и — в доказательство того, что он не сомневается в опубликовании мемуаров — он заставляет издателя причитающийся ему гонорар в две тысячи фунтов выплатить Муру, — щедрая благодарность за дружескую услугу. В Венеции он вручает ему первые листки, потом присылает ему следующие. Затем он предпринимает свое роковое путешествие в Грецию.
В пасхальное воскресенье 1824 года подымается черный флаг над фортом Месолунги. Князь Маврокордато пушечным салютом оповещает о смерти поэта, фрегат увозит его тело в Англию. И вот, его гроб еще не опущен в могилу, — а на родине уже начинается торг его тайной. Все вдруг собрались вместе — лэди Байрон, Мур, сестра, издатель; звенят сребреники; Мур за уничтожение тайны получает вдвое больше, чем получил от друга за ее хранение. И они принимают гнусное решение сжечь мемуары. В ком-то из них еще зашевелилась совесть: не лучше ли оставить их запечатанными, пока не сойдут со сцены все лица, затронутые в них? Но алчность, тщеславие и страх сильнее доводов, внушенных совестью; в печке разводят огонь, и в присутствии семи свидетелей безжалостно уничтожается одно из самых важных и самых ценных произведений, быть может, лучшего лирического поэта Англии. Теперь они спокойны — и Мур со своим чеком, и лэди Байрон со своей неутомимой ненавистью.
Смерть постепенно уносит живых свидетелей. Почти полвека прошло с того дня, как лэди Байрон покинула дом своего супруга; она сама, сестра Байрона, посвященные друзья умерли, тайна еще звенит едва слышно в стеклянной оболочке неувядаемых стихов. Она обратилась в музыку, в нежный намек, в звучащее воспоминание. Ненависть испарилась, выскользнув из человеческих рук.
И вот, в стеклянное царство вступает тяжелыми, неуклюжими шагами слон. Он приходит их Америки, вооруженный пуританским гневом, банальностью и ограниченностью, — он приходит, преисполненный сознанием христианского долга, чтоб покарать грешника и спасти невинность. Госпожа Бичер-Стоу, прославившаяся своим филантропическим романом «Хижина дяди Тома», приглашена на чашку чая к лэди Байрон; ее мягкая, жалостливая, несколько простоватая душа приходит в волнение при виде покинутой женщины, имевшей несчастие быть замужем за этим безбожным «монстром». Вместе с чаем она проглатывает несколько намеков и доверчивых слов, ибо лэди Байрон не прочь, разыгрывая перед светом великую молчальницу, за чайным столом обмолвиться намеком, конечно, после семикратных обетов хранения тайны. Через некоторое время лэди Байрон умирает. Свет не очень чтит память усопшей. Пока Байрон был жив, и его скандальное поведение возбуждало религиозный пыл, общественное мнение было на ее стороне; но его тень, окруженная ореолом героической смерти, побеждает: теперь уже клеймят черствость лэди Байрон, а сентиментально настроенные умы сочиняют, что именно ее жестокость и послужила причиной его смерти. Тут Бичер-Стоу приходит в возмущение. Она потрясена. В пуританском рвении она возносит филантропические добродетели усопшей, ее христианский образ жизни, ее тайное мученичество. Она тяжело вздыхает, ломает руки, она борется с собой, ужасное слово не может сорваться с ее чистых уст, — но вдруг она взвыла и бросила великую тайну в свет. Разглашенная одним из самых распространенных журналов, это великая тайна пронеслась по обоим полушариям. И, содрогаясь, внемлет ей Англия: лорд Байрон… лорд Байрон — трижды взвывает она прежде, чем открыть тайну, — лорд Байрон имел кровосмесительную связь со своей сестрой Авророй.
И вот это имя, этот необычайно трогательный образ пригвожден общественным мнением к позорному столбу. Ее знают по его стихам, по его письмам, которые дышат бесконечной благодарностью и братскою любовью. Ее имя он произносит с неизменным чувством благоговения. И этот человек, «The only friend» — «единственный друг», несет за него позорное клеймо.
Отец ее и Байрона, «неистовый Байрон», авантюрист, игрок и ловелас, уехал во Францию с одной из самых красивых и самых богатых женщин Англии и там быстро промотал ее состояние; несчастная умирает в нужде, оставив дочь Аврору, которую отправляют к ее родным. «Mad Byron», обремененный долгами, снова едет в Англию, чтобы поймать в свои сети другую богатую наследницу; там он находит толстую истеричку мисс Гордон, которая его безумно любит, награждает ее ребенком — будущим лордом Байроном, забирает ее деньги и возвращается во Францию, где достойным образом заканчивает свой жизненный путь. Когда брат и сестра знакомятся, Авроре двадцать один год, Джорджу шестнадцать лет; она обращается с ним, как с ребенком, всю свою жизнь называет его не иначе, как «Baby Byron». Она выходит замуж за двоюродного брата, полковника Лэй, имеет четверых детей, остается некрасивой, экстравагантной, незначительной женщиной, без особого интереса к литературе; только дружба связывает ее с братом и его супругой. Во время свадебного путешествия молодая чета гостит у нее, впоследствии она живет у них в Лондоне и поддерживает Арабэллу в тяжелые часы ее жизни; во время развода она является посредником между супругами и остается в дружбе с обоими. Казалось бы, ни упреки, ни подозрения не могут ее коснуться; казалась бы, ей обеспечена неувядаемая память ее брата. И вдруг Бичер-Стоу выливает на ее имя ненависть и чернила. И в течение полувека оно остается запятнанным.
Какие доводы приводит Бичер-Стоу? Лэди Байрон ей шепнула это между чаем и кексом, а она должна была это знать. По ее словам, она однажды застала Аврору и своего мужа в интимном времяпрепровождении; письма и признания подтвердили ее чудовищные подозрения. К тому же против этого второго довода нельзя возразить: в бесчисленных стихах отношения с той единственной женщиной, которую он любил, Байрон называет преступными. Но в такой же мере, а может быть и в большей, это предположение психологически неправдоподобно. Прежде всего — всеобщее боязливое молчание при жизни Авроры. Почему, будучи так уверены в ее виновности, они с таким страхом отвергли вызов Байрона? Совершенно определенно пишет он в 1817 году из Венеции в напечатанной статье: «Мне сообщили, что адвокат и лэди Байрон заявили, что ее уста хранят молчание по поводу причины развода. Если это так, то не я их замкнул, и эти господа оказали бы мне величайшее одолжение, побудив лэди Байрон заговорить». Так не пишет тот, кто мог бы бояться обвинения в кровосмешении. И что еще удивительнее этого молчания (это станет понятно впоследствии) — молчание, которое можно принять за стыдливость перед альковными разоблачениями: в феврале 1816 года лэди Байрон узнает, что Аврора Лэй будто бы имеет преступную связь с ее мужем. И что же она делает? Она еще больше приближает к себе преступницу. Но нельзя отделаться от совершенно определенного чувства: тут что-то не в порядке. Тайна должна бы быть таинственнее. А главное: почему семья так упорно отказывается достать из запертого шкафа эти «Family letters»,которые должны все разъяснить? Почему отказывается доктор Лешингтон, единственный из оставшихся в живых, засвидетельствовать это утверждение? Загадка стала еще более загадочной.
И снова пятьдесят лет молчания, шушуканья и таинственности. Наконец, распространяется смутный слух: внук лэди Байрон, лорд Ловлэс, решился сорвать печать и предать гласности документы. Но книга его появляется тайно, с той же таинственностью, с какой лэди Байрон сообщала о своих подозрениях, — всего в количестве двухсот экземпляров. И книга эта называется «Астарта». Уже одно ее название повторяет старое обвинение Астарта — сестра Манфреда, о которой он говорит: «I loved her and destroyed her», она является тайной виновницей. И в доказательство он приводит знаменитое заявление доктора Лешингтона, в котором он отказывался содействовать примирению с Байроном. Но странно: как-раз этот документ опирается на утверждение лэди Байрон, которое тут же подвергается всевозможным юридическим ограничениям. Так как подозрение не было доказано, лэди Байрон не видела повода к тому, чтобы немедленно покинуть дом лорда Байрона. Этот документ содержит одно удивительное упоминание: лэди Байрон заявляла, что эти «слухи» не исходили от нее. Это значит, что она боялась, как бы Байрон не узнал об их распространении и не потребовал бы объяснений, что он и сделал. Эта безответная страдалица была коварным противником, скрывавшимся за проволочным заграждением юридических хитросплетений и оговорок. Но лэди Байрон выставляет одного свидетеля — Аврору Лэй: она будто бы сама созналась ей в этом — и устно, и в двух письмах. Факты доказываются письмами, содержание которых подтверждается фактами, получается удивительный заколдованный круг, поскольку факты утверждаются, а письма скрываются.
Один только документ на первый взгляд действует убедительно: любовное письмо Байрона, которое лэди Байрон отвоевала у своей невестки. Но странно: и здесь нет ни слова, обращенного лично к ней, адресат не назван, и о том, что письмо было обращено к Авроре, свидетельствует опять-таки лишь утверждение лэди Байрон. Из всего этого вытекает одно: что лэди Байрон всю свою жизнь верила в это честно, со всей страстью своей ненависти.
Но действительность еще таинственнее. И как-раз книга лорда Ловлэса ее раскрыла. С той минуты, как он нарушил молчание в защиту лэди Байрон, и другие посвященные не чувствовали себя обязанными долее молчать. И одна из трогательнейших душевных драм, более захватывающая, чем все созданное Байроном, наконец, раскрыта.
Медора — имя возлюбленной в «Ларе» Байрона. И однажды, за год до женитьбы, поэт, который высказывался откровенно не только в своих творениях, но и в беседах, сообщил Каролине Лэм, тетке его будущей супруги, что он ждет ребенка от женщины, которую любит с детских лет, и, если это будет девочка, он назовет ее Медорой. Через три месяца в доме его сестры родилась дочь. Она была наречена именем «Медора» — самым причудливым, какое можно придумать. Понятным становится подозрение лэди Байрон, тем более, что он ей сознается, что если бы она не отвергла его первое предложение, — за два года до второго, — многие ужасные события не произошли бы. Вот где корень этого ужасного подозрения. Байрон говорит, что дочь женщины, которую он любит с самого детства, он назовет Медорой, — все это явно указывает на его сестру. И нет сомнения, что в тех письмах, которые по указанию лэди Байрон были похищены из письменного стола ее супруга, речь идет об этом ребенке. Возможно даже, что Аврора Лэй подтвердила лэди Байрон, что это дитя ребенок Байрона, — и это служило бы объяснением пресловутого признания. Цепь доказательств как-будто замыкается. Все совпадает безукоризненно, и возникает мысль о том, что лэди Байрон права в своем ужасном подозрении.
Но в этом верно все, кроме самого главного. Лорд Байрон ждет от подруги детства ребенка, которого он желает назвать Медорой, и в это самое время в доме его сестры Авроры Лэй появляется ребенок, которого нарекают именем Медоры. Но это дитя Байрона, а не его сестры, которая жертвует своим именем для спасения чести другой женщины. Всплывает на поверхность новое лицо. И к нему относится тайна, самая глубокая тайна, какую скрывал Байрон, единственная, которую он скрыл от света, и которая разоблачается только теперь, через столетие.
В июле 1816 года Байрон пишет едва ли не самое лучшее свое стихотворение. Оно называется «Сон», и в глазах всех его биографов представляет собой фантастическое отображение действительности. Теперь только стало известно, что это самая искренняя его исповедь, в изумительном поэтическом откровении освещающая всю его жизнь. Мы узнали это только теперь, — когда разоблачена его тайна.
Это началось еще в детстве: на Аннслейском холме играют двое детей. Они принадлежат к двум враждующим семьям. Дед Байрона убил на дуэли одного из предков Марии Чауорс, — внуков соединяет дружба. Она — наследница графской короны, он — потомок Байронов, которые пришли в Англию с Вильгельмом и его норманнами. Ромео и Джульетта, которые любовью могли бы искупить ненависть двух враждующих родов. Но шестнадцатилетний Ромео — неуклюжий, робкий мальчик, хромой, неловкий, и Джульетта издевается над ним, когда он заговаривает о браке. Она избрала другого, Джона Местерса, дворянина, настоящего рыцаря, любящего охоту и бешеную скачку. Когда мать сообщает об этом Байрону, он бледнеет и отворачивается. Никогда больше он с ней не разговаривает.
Через несколько лет он опять встречается с ней. Она замужем, у нее дети. Она любезно приглашает его к себе в дом. И он видит ее в обществе супруга, нежной матерью, — описание этих впечатлений принадлежит к числу его лучших стихов, — и он с новой силой чувствует свою потерю. В Джоне Местерсе пробуждается подозрение, он препятствует их встречам. И Байрон покидает страну, — он предпринимает странствия Чайльд Гарольда.
В Англию возвращается другой человек. Это уже не тот неуклюжий, неловкий мальчик: он великий поэт, знаменитый, боготворимый обществом, избалованный женщинами, в блеске своей красоты, соблазнительный и неотразимый. И та, с которой он вновь встречается, тоже иная разочарованная в своем муже, живущая вдали от него. Неизбежное свершается. Некогда оттолкнувшая его теперь открывает объятия, его страсть побеждает ее сопротивление. Никто, даже самые близкие друзья не подозревают об этой связи. Обычно легкомысленный, он проявляет величайшую осторожность. Стихотворения, обращенные к ней, он называет «Стихи к Тирзе» — и создает впечатление, будто они относятся к усопшей.Нарочно он завязывает другие связи. Здесь, где он искренно любит, он — обычно тщеславный — заботливо скрывает истину, чтобы уберечь любимую от гнева супруга и общественного мнения.
Но их связь не остается без последствий. Положение ужасающее. Никогда в его дневнике и в письмах к Муру не было столько растерянности, как в эти месяцы ожидания. Постоянно он опасается, что муж раскроет тайну; предвидя дуэль, он составляет завещание. Его возлюбленная, еще не разведенная, неизбежно будет скомпрометирована.
И тут сестра — Аврора Лэй — совершает героический акт самопожертвования, бросающий тень на ее доброе имя в течение целого столетия, обращающий всю ее жизнь в цепь унижений и мук, — ради брата она жертвует собой, спасая честь его возлюбленной. Подробности не вполне выяснены, — может быть никогда и не будут выяснены, так как эти последние события не закреплены на бумаге. Она берет к себе в дом трепещущую женщину, выдает ее положение за свое. И дитя Мэри Чауорс рождается Медорой Лэй. Обман удается. Через несколько недель Байрон может свободно вздохнуть
Мэри Чауорс возвращается домой. Джон Местерс далеко и нечего не подозревает. Напрасно Байрон пытается окончательно завладеть возлюбленной. Это странно, но она отвергает его. Какой-то таинственный страх перед этим человеком вновь охватывает ее. И она сама — как он рисует в своем стихотворении — толкает его на брак с нелюбимой женщиной. Вскоре после этого затуманиваются ее умственные способности, и она умирает в болезненной меланхолии.
Странно читать стихи Байрона, когда знаешь все это! Возлюбленная, — погибшая по его вине; сестра, принесшая себя в жертву — жутко реальные образы. Как Гете, перевоплотившийся в Фауста и в Клавиго, он преувеличивает свою вину, снова окунаясь в жизнь, страдая и наслаждаясь, в то время как любившие его остались разбитые. Всем он жертвует своему творчеству: люди становятся тенями, которые мрачно гнетут его память, — но это лишь тени. И в то же время как он в Венеции рисует эти переживания в библейских трагедиях, дома у его сестры разыгрывается другая драма, более значительная и более героическая, чем все созданные им.
Байрон бежал, его сестра осталась покрывать его вину. Лэди Байрон чует, что в руках Авроры находится тайна, которую она старается у нее вырвать. Ее неизмеримая ненависть жаждет доказательств, очевидных, непреложных доказательств Она окружает себя адвокатами и советчиками, вооружается параграфами и статьями; и, чтобы поразить мужа, она направляет стрелу против его сестры.
Но открытое нападение было бы опасно. Чтобы вырвать у нее тайну рождения Медоры, ей необходимо сблизиться с ней. Начинается игра самого безудержного лицемерия: лэди Байрон прикидывается дружески преданной Авроре Лэй. Она пишет ей — под диктовку своих адвокатов — нежные письма и приглашает женщину, которую она подозревает в кровосмесительной связи с ее мужем, к себе в дом; она гладит ее бархатной лапкой, чтобы в удобную минуту выцарапать у нее когтями какие-нибудь доказательства. Она просит ее, под лицемерным предлогом интереса к жизни мужа, показывать ей письма, которые Аврора получает от брата, и копирует их листок за листком. Их беседы подслушиваются за дверью. Мышеловка готова, пружина натянута. И Аврора попадает в мышеловку. Но не по наивности, а вполне сознательно: на лицемерие она отвечает лицемерием. Следуя предостережениям друзей и советам брата, она притворной доверчивостью отвечает на притворную доброту. Коварному, лицемерному упорству этой женщины она противопоставляет страстную выдержку своего спокойствия; с изумительным мужеством она окунается в ад вечных выпытываний и перекрестных допросов, — лишь бы отвлечь подозрение от Мэри Чауорс и сохранить последнюю тайну, доверенную ей братом. Истинная мученица, подобно Себастьяну, она предоставляет стрелам ненависти проникать в ее душу, но зубами она цепко держит тайну. Невыразимо ее страдание. «Никто никогда не узнает, сколько я выстрадала из-за этого злосчастного события; с тех пор я не имела в своей жизни ни одной спокойной минуты», пишет она одной из подруг; и даже Байрон из своей дали не чувствовал всего ужаса этих мучений. Почти десять лет длится эта тайная борьба. Только лэди Байрон, заблуждаясь, думает, что она играет Авророй, в действительности же Аврора играет ею. Ибо только она одна знает тайну и неумолимо хранит ее. Все опаснее становится борьба. Целыми днями они беседуют, подстерегая каждое слово. Аврора терпит неискреннюю любовь лэди Байрон и знает, что за ней скрывается ненависть. Кто в силах описать весь ужас этих бесконечных часов. Все яростнее они впиваются друг в друга. Тщетно мать лэди Байрон советует ей быть настороже. «Берегись ее, — пишет она, — если я хоть сколько-нибудь понимаю человеческую душу, эта женщина должна безжалостно ненавидеть тебя». Но лэди Байрон жаждет доказательств. Она не уступает в своей опасной игре.
И вот настает ужасная месть Авроры. Преследуемая начинает мучить преследовательницу. Все дальше она гонит ее по неверному следу кровосмешения, все глубже она втягивает ее в гущу предположений. Она питает, она укрепляет это неверное подозрение. Время от времени она бросает слово лживого признания, жажда лэди Байрон подхватывает это доказательства, — и уже Аврора отнимает назад брошенную приманку. Она сознается, — но не письменно. Она показывает ей любовное письмо Байрона, которое в действительности было обращено к Мэри Чауорс, и спрашивает ее, что ему ответить. Лэди Байрон, неудовлетворенная этим документом, советует ей ответить Байрону страстным письмом, чем надеется вызвать его на полную откровенность. Аврора не следует ее совету. Тщетно леди Байрон пытается побудить ее к решительным действиям — следовать за братом, чтобы кровосмесительная чета открыто предстала перед светом. Снова Аврора отступает — и снова дает пищу подозрениям. Она беспрерывно играет с преступлением, и, не останавливаясь перед тем, что ложное подозрение — как это и случилось в действительности — опозорит ее имя, она все глубже втягивает лэди Байрон в заблуждение. И если лэди Байрон сообщала свои подозрения Бичер-Стоу и другим, то эта ложь была сознательной ложью. Ибо Аврора победила. Вплоть до смертного часа лэди Байрон была уверена в кровосмесительной связи ее мужа; настоящей тайны она не знала, не узнала имени Мэри Чауорс.
В 1824 году умирает Байрон. еще раз встречаются обе женщины, чтобы сжечь его мемуары. И личины падают. Обнаженная ненависть стоит лицом к лицу с ненавистью. Тот, из-за кого они разыгрывали эту ложную дружбу, ушел навеки. В их взорах горит настоящее чувство: непримиримая смертельная ненависть.
Они больше не встречаются. Они больше не пишут друг другу. Они старятся и чувствуют приближение смерти. Поколение сменилось, память Байрона покрыта славой, Мэри Чауорс умерла, за ней последовала ее дочь Медора.
Еще раз лэди Байрон пытается вырвать тайну, — или, вернее, купить ее, предлагая Авроре завещание в пользу ее детей. Она не хочет умереть, не приобретя уверенности. Женщины встречаются еще раз, но каждая в сопровождении свидетелей, вооруженная до зубов. Подобно Елизавете и Марии Стюарт, они пытаются в память былой дружбы прийти к мирному соглашению, — но горячо вспыхивает ненависть. Аврора холодно отвергает все подозрения, отрицает все свои признания. Больше ей некого охранять. Разочарованная, уходит лэди Байрон. И она умирает, не узнав истины.
Но тайна, их общее детище, переживает их всех, вырастает, начинает говорить, обегает весь мир, подымает смятение и возбуждение. Но теперь и ее путь закончен. Загадка разгадана, игра закончена; раскрытая тайна теряет притягательную силу. Еще не распечатаны документы, но они могут лишь пополнить то, что известно уже сейчас. Интерес к тайне Байрона, переживший три поколения, исчерпан.

Вдохновленное примером святого апостола Павла, христианство всегда предлагало конкретные пути в рай. Так оно вербовало приверженцев даже еще до своего появления в качестве организованной религии. Через мученичество, через умерщвление плоти, через молитву и размышления, через отшельничество, через таинства, через покаяние, через причащение, через молебны – через все эти пути для верующих, считалось, будут открыты врата Царства Небесного. Возможно, некоторые из этих путей содержали в себе элементы трудновыполнимого для обычного человека испытания, но по большей части они были реальными. И даже в тех случаях, когда христиане первого тысячелетия сражались – как это они делали, к примеру, под предводительством Карла Мартелла , а затем Карла Великого, – они поступали так первоначально в целях самозащиты.
В 1095 году, однако, был официально и публично провозглашен новый путь к владениям Господним. Во вторник 27 ноября того года папа Урбан II взошел на помост, сооруженный в чистом поле за восточными воротами французского города Клермона. С этого возвышения он принялся проповедовать крестовый поход, войну, ведомую во имя Креста Господня. В такой войне, по словам папы, верующий, убивая, мог обрести милость Господню и место «одесную Отца». Разумеется, папа вовсе не был неразборчивым в средствах. Напротив, он призвал христиан воздержаться от своей прискорбной, хотя и давней, привычки убивать друг друга. Вместо этого он убеждал их направить свои кровожадные наклонности на неверных мусульман, которые оккупировали священный город Иерусалим и святую усыпальницу, предполагаемое место погребения Иисуса. Дабы вернуть христианскому миру город и Гроб Господень, европейских наемников побуждали отправляться на праведную войну под водительством самого Господа.
Но возможность убивать была не единственным привлекательным пунктом «комплексной сделки». Помимо разрешения на убийство, добропорядочный христианин мог получить освобождение от любого срока, к которому он уже мог быть приговорен для пребывания в чистилище, и от наказаний, наложенных на него для исполнения на земле. А коли ему доведется пасть в этом праведном деле, ему обещалось автоматическое отпущение всех его грехов. Если он выживет, он будет защищен от наказания гражданскими властями за любые проступки, которые он мог совершить. Подобно монаху или священнику, крестоносец становился неподсудным для светского суда и подпадал под исключительную юрисдикцию церковных властей. Окажись он виновным в совершении какого-либо преступления, его просто-напросто лишили бы его красного креста крестоносца, а затем бы «наказали с той же снисходительностью, как и духовных лиц».
В последовавшие за этим годы такие же привилегии стали доступны для более широкой категории людей. Для их получения даже не обязательно было самому отправляться в крестовый поход. Достаточно было просто ссудить деньги на святое дело. Кроме духовных и моральных привилегий, были и многочисленные льготы, которыми пользовался крестоносец на своем пути через этот мир еще до того, как проходил через Небесные врата. Он мог присваивать себе имущество, земли, женщин и титулы на завоеванной им территории. Он мог оставлять себе столько награбленного добра, сколько хотел. Каким бы ни был его статус дома – к примеру, безземельный младший сын, – он мог стать августейшим правителем с собственным двором, гаремом и немалым земельным наделом. Такое щедрое вознаграждение можно было получить, всего лишь приняв участие в крестовом походе.
Итак, последовали крестовые походы. В 1099 году в результате Первого крестового похода было установлено Иерусалимское королевство франков – первый в истории пример того, что спустя столетия будет восприниматься как западный империализм и колониализм. Второй крестовый поход состоялся в 1147 году, Третий – в 1189 году, Четвертый – в 1202 году. Всего было семь крестовых походов. В промежутках между полномасштабными кампаниями, организовывавшимися и финансировавшимися из Европы, периоды военных действий между христианами и мусульманами чередовались периодами непрочного мира, во время которого процветала торговля – обмен как товарами, так и идеями.
Заморское владение – или «Утремер», «земля за морем», как его еще называли, – представляло собой автономное европейское княжество в сердце исламского Среднего Востока, поддерживавшееся оружием и солдатами почти из каждого европейского королевства. Сам город Иерусалим был вновь захвачен сарацинами в 1187 году. Утремер, однако, просуществовал в качестве форпоста европейского христианства еще одно столетие. Только в мае 1291 года была разбита Акра, единственная остававшаяся крепость, чья последняя башня рухнула, погребая под каскадом камня, щебенки и пламени и защитников, и нападавших. Соблюли ли страховые агенты того времени свои духовные обязательства – в виде Небесных угодий и места рядом с Богом, – этого мы, конечно, не знаем. Выполнение же мирских обещаний проследить легче. Как и великое множество комплексных сделок, эта оказалась неожиданным источником обогащения для немногих, разочарованием для большинства. Ужасающее количество европейских дворян, рыцарей, солдат, купцов, ремесленников и другого люда, в том числе женщин и детей, погибали совершенно бессмысленным образом, часто после горестных злоключений и при жутких обстоятельствах, иногда съедаемые своими умирающими от голода спутниками. Но было достаточно и тех, кто процветал, кто стяжал землю, титулы, имущество, богатство и другие земные награды, и они-то служили подстегивающим примером для других. Во всяком случае, можно было приобрести навыки во владении оружием, в тактике и стратегии ведения боевых действий, в умении сражаться и убивать, и если Святая земля не давала должного вознаграждения за приобретенные человеком навыки, он всегда мог вернуться в Европу и предъявить их к оплате там.
Святое братоубийство
В 1208 году, когда крестовые походы в Святую землю были еще в разгаре, а Иерусалимское королевство франков сражалось за свое существование, папа Иннокентий III объявил новый крестовый поход. На этот раз врагом был не исламский неверный по ту сторону Средиземного моря, а последователи злостной ереси на юге Франции. Эти еретики иногда выступали под именем «катаров», что означало «чистые» или «совершенные». Другими, в том числе своими врагами, они назывались «альбигойцами» – по названию города Альби на юге Франции, в котором зародилось их религиозное движение.
Сегодня катары в большой чести. Мода на их учение вызвана современным интересом к мистицизму и подогревается общим ожиданием грядущих катаклизмов в тысячелетиях. Они приобрели романтический и поэтический ореол, который часто ассоциируется с теми, кто пострадал за обреченное дело. Но если они и не вполне заслуживают той излишней идеализации, которая свойственна по отношению к ним в последнее время, их все же необходимо отнести к числу одних из самых страшных жертв истории, и их совершенно справедливо можно считать первыми жертвами организованного и систематического геноцида в истории западной цивилизации.
Хотя их можно условно назвать христианами, катары решительно выступали против Рима и Римской церкви. Как затем и протестанты разного толка, они видели в Риме олицетворение зла, библейскую «вавилонскую блудницу». Среди признанных направлений христианства того времени они были ближе в некоторых своих учениях к византийской – или греческой – православной церкви. В некоторых отношениях – например, их вера в реинкарнацию – они имели общие корни с религиозными вероучениями Востока, такими, как индуизм и буддизм. В конечном итоге, однако, и несмотря на сочувствие, которое выказывают им комментаторы новейшего времени, катары разделяли целый ряд догматов, которые мало людей на Западе сегодня сочли бы приемлемыми для себя.
По существу катары были дуалистами. Другими словами, они рассматривали весь видимый и материальный мир как прирожденное зло, как творение меньшего и низшего божества. Всему плотскому, материальному, земному в конечном счете надлежало быть отвергнутым и преодоленным ради исключительно духовной реальности, и только в царстве духа обреталась подлинная божественность. В этом катары являли собой позднее развитие традиции, давно существовавшей на периферии христианского Запада. Они имели много общего с ересью богомилов на Балканах, от которых они позаимствовали многие из своих догматов. Они были отголоском еще более старой ереси манихеев, которую проповедовал в III веке перс Мани. И они унаследовали также многие элементы гностического дуализма, который процветал в Александрии и некоторых других местах в первые два столетия христианской эры и который, вероятно, уходил корнями в древнее зороастрийское учение .
Подобно богомилам, манихеям и гностическим дуалистам, катары подчеркивали важность непосредственного контакта с божественным, его непосредственного постижения. Считалось, что такой контакт составляет «гнозис», что означает «знание», – особого рода сакральную тайну.
А настаивая на подобном непосредственном и прямом постижении сакрального, катары, как и их предшественники, фактически отменяли необходимость в священнослужителях, в церковной иерархии. Если наивысшей добродетелью являлся собственный опыт общения с Божественным, то священнослужитель становился ненужным в качестве блюстителя и интерпретатора Божественного, а теологическая догма лишалась своего значения и превращалась всего лишь в интеллектуальный конструкт, проистекавший из самонадеянного ума человека, а не из какого-то высшего или Божественного источника. Такая позиция в корне подрывала не только учение, но само здание римской церкви. Конечно, в конечном счете само христианство неявно дуалистично, ведь оно воспевает дух, отвергает плоть и всю «нераскаявшуюся природу». Катары проповедовали то, что можно было бы счесть за крайнюю форму христианской теологии – или за попытку довести христианскую теологию до ее логического завершения. Они сами считали свое учение близким к тому, чему якобы учил сам Иисус и его апостолы. Оно и в самом деле, несомненно, было ближе к истине, чем проповедовавшееся Римом. И в своей простоте и отказе от мирских богатств катары были ближе, чем римское духовенство, к образу жизни, который вели, согласно Евангелию, Иисус и его последователи.
На практике, разумеется, катары жили в реальном мире и волей-неволей должны были пользоваться его благами. Так, например, им запрещалось учинять насилие над материальным, искать ухода из царства материального посредством самоубийства. Как и предшествовавшие им дуалистические секты, они тоже плодились и размножались, обрабатывали землю, занимались ремеслами и торговлей и – несмотря на свой заявленный пацифизм – в случае необходимости брались за оружие. Их ритуалы и обряды, впрочем, учили их рассматривать такую деятельность в качестве испытательного полигона, арены, на которой они могли помериться силами со злом и, если повезет, одолеть его. Очевидно, что должны были быть «хорошие» и «плохие» катары, точно так же как у всякого вероучения всегда имеются ревностные и непоследовательные приверженцы. Но в целом, и невзирая на свои убеждения, катары слыли у своих современников за крайне добродетельных людей. Во многих отношениях их воспринимали так же, как позже будут воспринимать квакеров . Их добродетели стяжали им огромное уважение, и на их фоне римское духовенство выглядело еще менее привлекательным.
К началу XIII столетия катарская ересь стала угрожать вытеснением католицизма на юге Франции, а странствующие проповедники катаров, путешествуя пешком по округе, постоянно увеличивали число новообращенных среди населения. Эти проповедники не давили, не принуждали, не спекулировали на чувстве вины, не занимались психологическим шантажом, не тиранили и не терроризировали страшными угрозами вечного проклятия, вечных мук, не требовали платы или взяток при каждой возможности. Они были известны, как и квакеры, пришедшие после них, своим «ласковым увещеванием».
Вряд ли все обращенные проповедниками катаров становились истинно верующими. Есть подозрения, что многие относились к своей новой вере не более серьезно, чем другие христиане того времени относились к своему католичеству. Но катарская ересь, безусловно, казалась привлекательной. Для рыцарей, дворян, купцов, лавочников и крестьян юга Франции она, похоже, представляла приемлемую альтернативу Риму – гибкость, терпимость, великодушие, честность, которые нелегко было сыскать среди официального духовенства.
В практическом плане это обещало спасение от вездесущего клира Рима, от наглости клириков и от злоупотреблений коррумпированной Церкви, чьи вымогательства становились все более нестерпимыми. Не подлежит сомнению, что Церковь в то время была чудовищно развращенной. В начале тринадцатого столетия папа говорил о своих собственных священниках, что они «хуже животных, валяющихся в собственных испражнениях». Как писал крупнейший средневековый немецкий поэт-лирик Вальтер фон дер Фогельвейде (ок. 1170 – ок. 1230):
«О Господи, доколе Ты будешь почивать в своем сне?.. Поставленный Тобой охранять крадет богатство, которое Ты скопил. Твои наместники грабят здесь и убивают там. И за Твоими овцами присматривает волк».
Епископы того времени описывались современником как «ловцы денег, а не душ, имеющие тысячу уловок, как опустошить карманы бедняка». Папский легат в Германии жаловался, что находящееся в его юрисдикции духовенство предается роскоши и обжорству, не соблюдает постов, охотится, играет в азартные игры и занимается коммерцией. Возможности для коррупции были огромными, и мало кто из священников прилагал какие-либо серьезные усилия, чтобы удержаться от соблазна. Многие требовали платы даже за выполнение своих официальных обязанностей. Венчания и похороны могли проходить не раньше, чем выплачивались вперед деньги. В причастии отказывалось до получения пожертвования. Даже умирающего не причащали, пока не выколачивали из него нужную сумму. Право даровать индульгенции, освобождение от наказаний вследствие отпущения грехов, давало немалый дополнительный доход.
На юге Франции подобная коррупция особенно процветала. Имелись церкви, например, в которых мессы не служились более тридцати лет. Многие священники пренебрегали спасением душ своих прихожан и занимались коммерческой деятельностью или заправляли большими поместьями. Архиепископ Турский, известный гомосексуалист, бывший любовником своего предшественника, потребовал, чтобы вакантное место епископа Орлеана было отдано его же любовнику. Архиепископ Нарбонна так и не удосужился посетить город или свою епархию. Многие другие духовные лица пировали, заводили себе любовниц, путешествовали в пышных экипажах, имели при себе огромный штат челяди и вели жизнь под стать верхушке дворянства, в то время как вверенные их попечению души прозябали в страшном рабстве, нищете и грехах.
Потому едва ли удивительно, что существенная часть населения этих земель, далеких от какого-либо духовного благополучия, отвернулась от Рима и приняла воззрения катаров. Едва ли удивительно также, что Рим, столкнувшись с таким массовым вероотступничеством и заметным падением доходов, стал все больше тревожиться за свое положение. Такая тревога была не безосновательна. Существовала очень реальная перспектива замены вероучением катаров католицизма как господствующей религии на юге Франции, а отсюда оно могло легко распространиться и повсеместно. В ноябре 1207 года папа Иннокентий III написал королю Франции и целому ряду высокопоставленных французских вельмож, побуждая их подавить еретиков в своих владениях военной силой. Взамен им даровались конфискованное имущество и те же индульгенции, которые предназначались крестоносцам, участвовавшим в походе в Святую землю. Эти посулы, судя по всему, не возымели большого действия, особенно на юге. Граф Тулузский, к примеру, пообещал искоренить всех еретиков в своей вотчине, но и пальцем не пошевельнул, чтобы осуществить свое обещание. Посчитав его служение Церкви недостаточно ревностным, папский легат Пьер де Кастельно потребовал встречи с ним. Аудиенция быстро переросла в яростную ссору.
Пьер обвинил графа в поддержке катаров и без долгих рассуждений предал его анафеме. Граф, который, вероятно, сам был катаром, ответил со своей стороны, как и следовало ожидать, собственными угрозами.
Утром 14 января 1208 года, когда Пьер готовился переправиться через реку Рону, один из приближенных графа окликнул его и заколол насмерть. Папа был в ярости и незамедлительно издал буллу, обращенную ко всему дворянству Южной Франции, в которой обвинял графа в подстрекательстве к убийству и подтверждал его отлучение. Далее понтифик требовал, чтобы графа публично осудили во всех церквях, и давал всякому католику право преследовать его, равно как и конфисковать его земли. Но этим дело не закончилось. Папа также написал королю Франции с требованием начать «священную войну» для уничтожения еретиков-катаров, которые характеризовались как более страшное зло, чем мусульманские неверные. Все, кто примет участие в этой кампании, берутся под немедленную защиту папского престола. Они освобождаются от уплаты всех процентов по своим долгам. Они выходят из-под юрисдикции гражданских судов. Им даруется полное прощение за все их грехи и преступления, при условии, что они прослужат минимум сорок дней. Так папа Иннокентий III проповедовал то, что впоследствии стало известно как крестовый поход против альбигойцев. Это был первый крестовый поход, предпринимавшийся в христианской стране против других христиан (пусть и еретиков). В придачу к объявленным привилегиям он сулил, разумеется, и подразумевавшееся право грабить, мародерствовать, отнимать и присваивать имущество. И сверх этого он сулил и другие преимущества. Крестоносцу, обратившему свое оружие против катаров, не нужно было, к примеру, отправляться за море. Он был избавлен от трудностей и расходов, связанных с длительным путешествием. Он был избавлен также от тягот ведения боевых действий в условиях пустыни и тяжелого климата Среднего Востока. Если ситуация обернется неблагоприятным образом, он не останется отрезанным посреди чужой и враждебной страны. Напротив, он достаточно легко мог вернуть себе безопасность или даже раствориться среди местного населения.
В последних числах июня 1209 года на Роне собралось войско из пятнадцати-двадцати тысяч северных дворян, рыцарей, солдат, прислуги, авантюристов и маркитантов. Небогатый французский барон Симон де Монфор должен был выступать в качестве военного предводителя. Их духовным лидером был папский легат Арнольд Альмарик – фанатик, цистерцианец и в то время аббат Сито . К 22 июля войско прибыло в стратегический город Безье, среди жителей которого было немало катаров. Во время последовавшего затем разграбления города Арнольда спросили, как отличить еретиков от праведных католиков. Папский легат ответил одной из самых позорных фраз в истории Церкви: «Бейте их всех, Господь своих узнает!» В устроенной крестоносцами резне погибло около 15 тысяч мужчин, женщин и детей. С торжеством, граничившим с экстатическим восторгом, Арнольд писал папе, что в расчет не принимались «ни возраст, ни пол, ни занимаемое положение».
Разграбление Безье повергло в ужас всю Южную Францию. Крестоносцы еще только пытались построиться в боевые порядки среди дымящихся развалин, когда прибыла делегация из Нарбонна, предлагавшая сдать всех катаров и иудеев (которые также стали к этому времени «законными мишенями») в своем городе, а также обеспечить армию провиантом и деньгами. Жители других городов и селений покидали свои дома, спасаясь бегством в горы и леса. Но крестоносцы имели не только намерение восстановить главенство Рима. Они также были настроены на полное уничтожение еретиков, равно как и на разграбление всего и всех. Посему кампания продолжилась. 15 августа, после непродолжительной осады, сдался Каркассон, и Симон де Монфор стал виконтом Каркассонским. По всему югу еретики десятками сжигались на кострах, а всякий, кто осмеливался выступать против, вздергивался на виселице. Тем не менее катары – поддерживаемые многими южными дворянами, которые пытались оказывать сопротивление опустошительным набегам, – отвечали на удары, и многие города и замки не один раз переходили из рук в руки. Масштабы кровопролития возрастали. В 1213 году король Арагона попытался встать на сторону катаров и южнофранцузских феодалов, однако его армия была разбита крестоносцами в сражении при Мюре, а сам он был убит. Осенью 1217 года крестоносцы обрушились на Тулузу, после чего последовала девятимесячная осада. 25 июня 1218 года Симон де Монфор встретил смерть у стен города, сраженный куском кирпичной кладки, которую выпустила из требюше одна из защитниц города. Со смертью де Монфора армия крестоносцев стала рассеиваться, и на разграбленную и истерзанную землю снизошел зыбкий и непрочный мир. Он длился недолго. В 1224 году был предпринят новый крестовый поход против юга, военным предводителем которого стал король Людовик VIII, а в роли религиозного вдохновителя выступал все тот же Арнольд Альмарик. Несмотря на смерть французского короля в 1226 году, кампания продолжалась до тех пор, пока в 1229 году весь Лангедок не оказался под властью французской короны.

Эта маленькая история - индуистская притча в своем первоначальном виде.
Однажды архангел Уриэль пришел к Богу с расстроенным лицом.
- Чем обеспокоен ты? - спросил его Бог.
- Я увидел нечто весьма печальное, - ответил Уриэль и указал себе под ноги. - Вон там, внизу.
- На Земле? - улыбнулся Бог. - А-а! Там нет недостатка в страданиях! Ну что ж, посмотрим.
Они наклонились вместе, посмотрели вниз и далеко под собой увидели одетую в лохмотья человека, который тащился по деревенской дороге на окраине Чандрапура. Он был очень худ, этот человек, а его ноги и руки покрывали струпья. Нередко за ним с лаем увязывались собаки, но человек никогда не оборачивался, чтобы отогнать их, даже если они хватали его за пятки. Он просто тащился вперед, опираясь на палку и хромая на правую ногу. Однажды компания красивых сытых детей, высыпавшая из большого дома, со смехом принялась бросать в него камни, когда человек в лохмотьях протянул в их сторону свою нищенскую миску.
- Уходи отсюда, мерзкая тварь! - крикнул один из детей. - Убирайся в поле и умирай там!
Услышав такие слова, архангел Уриэль заплакал.
- Ну-ну. - Бог похлопал его по плечу. - Я думал, что ты сделан из более прочного материала.
- Да, конечно, - ответил Уриэль, вытирая глаза. - Просто мне показалось, что этот человек внизу олицетворяет собой все несчастья и лишения, выпавшие на долю сыновей и дочерей Земли.
- Ну, разумеется, олицетворяет, - кивнул Бог. - Это ведь Раму, и это его работа. Когда он умрет, его заменит другой. Это почетный труд.
- Возможно, - сказал Уриэль, закрыв глаза и вздрагивая всем телом, - но мое сердце не выдерживает такого зрелища. Его печаль отчаянием наполняет его.
- Отчаяние здесь недопустимо, - заметил Бог, - и потому я должен принять меры, чтобы изменить то, что вызвало его у тебя. Смотри сюда, мой добрый архангел.
Уриэль поднял голову и увидел, что Бог держит в руке алмаз размером с павлинье яйцо.
- Алмаз такого размера и чистоты сможет накормить Раму до самой смерти и обеспечить его потомков до седьмого колена, - сказал Бог. По сути, алмаза лучше этого нет на Земле. А теперь...
Посмотри... - Наклонившись вперед, он оперся на руки и колени и опустил алмаз между двумя прозрачными облаками. Бог точно рассчитал падение камня, и тот упал на дорогу, по которой шел Раму.
Алмаз был таким большим и тяжелым, что, будь Раму помоложе, он, несомненно, услышал бы, как он ударился о землю, однако слух у Раму сдал за последние годы, равно как и легкие, спина и почки. Только зрение оставалось у него таким же острым, как и прежде, когда ему был двадцать один год.
Тем временем Раму поднимался по дороге на пригорок, ничего не зная об огромном алмазе, который лежал, сверкая и светясь, в туманном сиянии солнечного света по другую сторону вершины. Остановившись и все так же опираясь на свою палку, Раму глубоко вздохнул, и вздох его перешел в жестокий кашель. Держась за палку обеими руками, Раму старался унять приступ, и в тот самый миг, когда кашель стал ослабевать, палка - старая и сухая и почти такая же сносившаяся, как сам Раму, - сломалась с сухим треском, и старик упал лицом в пыль.
Он лежал в пыли, глядя на небо, и не понимал, почему Бог так жесток к нему.
"Я пережил всех, кого любил, - думал он, - но не тех, кого ненавижу. Я стал таким старым и безобразным, что собаки лают на меня, а дети бросают в меня камни. За последние три месяца мне не удалось съесть ничего, кроме объедков, и уже десять лет я не могу вкусно пообедать в кругу семьи и друзей. Я странник на лице Земли, у меня нет своего дома. Сегодня я буду спать под деревом или под забором, и у меня не будет крыши, чтобы укрыться от дождя. Я весь в струпьях, боль в спине не отпускает, а когда я мочусь, то вижу кровь там, где ее не должно быть. Мое сердце так же пусто, как миска для подаяний".
Раму медленно встал, не подозревая, что впереди за пригорком, меньше чем в шестидесяти футах, от его по-прежнему острого взгляда скрыт самый большой в мире алмаз. Он посмотрел на ясное голубое небо.
- Господи, как я несчастен, - произнес он. - У меня нет ненависти к Тебе, но я боюсь, что Ты не друг ни мне, ни всем остальным людям.
Сказав это, он почувствовал себя немного лучше и поплелся дальше, остановившись лишь для того, чтобы поднять более длинную часть сломавшейся палки. Так он ковылял, упрекая себя за излишнюю жалость к себе и за свою неблагодарную молитву.
"Ведь мне есть за что благодарить Господа, - решил он. Во-первых, день на редкость прекрасен, а во-вторых, хотя мое здоровье и пошатнулось, зрение по-прежнему позволяет мне видеть все. Подумать только, ведь я мог бы и ослепнуть!"
Чтобы представить себе это, Раму смежил веки и двинулся вперед, нащупывая дорогу обломком палки, как это делает своей тростью слепой. Он погрузился в беспросветную тьму, он не видел ни зги. Скоро Раму потерял представление о том, идет ли он в прежнем направлении, как и раньше, или свернул к обочине дороги и вот-вот свалится в канаву. Мысль о том, что при этом станете его старыми хрупкими костями, испугала его, но Раму не открыл глаз, продолжая неуверенно переставлять ноги.
- Вот именно то, что отучит тебя от неблагодарности, старик, сказал он себе. - Ты проведешь остаток дня, вспоминая, что хотя ты и нищ, но все же не слеп, и потому будешь чувствовать себя счастливым!
Раму не свалился в канаву ни по одну сторону дороги, ни по другую, но постепенно стал забирать вправо, а, миновав вершину, пошел вдоль обочины, так что громадный алмаз остался, сверкая, лежать в пыли, хотя левая нога Раму ступила меньше чем в двух дюймах от него.
Ярдов через тридцать Раму раскрыл веки. Яркий летний свет хлынул ему в глаза, и ему показалось, что этот свет проникает даже в мозг. С радостью посмотрел он на голубое небо, на пыльные желтые поля, на утоптанную серебряную ленту дороги, по которой шел. Раму улыбнулся, заметив, как птица перелетает с одного дерева на другое, и хотя он ни разу не оглянулся на огромный алмаз, лежащий совсем близко позади, болячки и хвори отступили.
- Благодарю тебя, Господи, за зрение! - воскликнул он. - Спасибо -Всевышнему и за это! Может, я увижу на дороге что-нибудь ценное старую бутылку, которую можно продать на базаре за деньги, или даже монету, но даже если я ничего не увижу, буду смотреть сколько захочу. Спасибо Тебе, Господи, за зрение! Спасибо за то, что Ты есть!
И с этими словами, довольный, он пошел дальше, оставив алмаз на дороге. Тогда Бог протянул руку и, подобрав алмаз, вернул его на прежнее место под горой в Африке, откуда достал. Затем, словно вспомнив что-то (если про Бога можно сказать" что Он что-то вспомнил), Бог отломил ветку железного дерева и бросил ее на дорогу, что вела в Чандрапур, точно так же, как он бросил алмаз.
- Разница в том, - сказал Бог Уриэлю, - что наш друг Раму заметит ветку и она послужит ему палкой до конца его жизни.
Уриэль с сомнением посмотрел на Бога (как почти всякий - даже архангел - может смотреть на пылающее лицо).
- Вы преподали мне урок, Господи?
- Не знаю, - вежливо отозвался Бог.- Ты так считаешь?

Виталий Третьяков, член президиума Совета по внешней и оборонной политике
В следующем году исполнится двадцать лет со дня (далее выбирайте по вкусу) роспуска, самороспуска, ликвидации, распада, уничтожения, краха СССР.
Совершенно ясно, что юбилей будет отмечен волной соответствующей медийной активности. Почти стопроцентно предсказуемой по содержанию и тональности на Западе и, между прочим, в странах СНГ. Почти наверняка политически невнятной, скорее всего - в основном фактологической, в лучшем случае - иронической, в худшем - издевательской в России.
Но отбросим политику. Взглянем на СССР как на проблему научную - в смысле истории как таковой, истории политической, истории цивилизаций. Как на научную проблему НАШЕЙ истории, каковую и изучать, и описывать, и анализировать, и трактовать, и, наконец, практиковать (ибо не можем мы выскочить из своей истории, если она даже кому-то не нравится) пристало в первую очередь нам самим. Иначе - известно что: мы будем жить в той истории (да и живем уже во многом в ней), которую нам пишут и продолжают писать другие.
Какие отечественные "научные истории" СССР мы на сегодня имеем? По моим наблюдениям, целых пять. В несколько утрированном виде они таковы. По старшинству начну с самой "старой" - красной, или апологетической. Далее, естественно, следует белая, прямо противоположная. Третья история, бурно разросшаяся на отечественной почве, все-таки заимствована, причем прямо у геополитического конкурента СССР - у США: это история "империи зла". Четвертая история - народно-ностальгическая (симпатичная, но, конечно, абсолютно ненаучная). Наконец, история пятая - медийно-эклектическая, разная у читателей и почитателей разных газет и зрителей разных телеканалов.
Но ведь история-то СССР все-таки была одна, а не пять разных.
Итак, утверждаю и настаиваю: наши историки даром едят хлеб и со своей профессиональной задачей не справляются. Увы им! Но и нам увы...
Я не историк, но не могу быть равнодушным к истории собственной страны и своей нации. Более того, я люблю эту великую историю. Не потому, естественно, что она, на мой взгляд, исключительно благовидная и благодушная. А по трем причинам как минимум. Потому что это великая история (а такая история не дается ничтожным странам и невеликим народам) - и по делам, и по плодам ее и во взлетах, и в падениях. Так как эта история, в частности, и потому, что она великая, не может быть случайной или бессмысленной, тем более - какой-то "тупиковой" или "черной дырой": был и замысел, был и промысел, была и цель - пусть и не достигнутая (или недостижимая?). Наконец, потому что это история моей страны. А Советский Союз - это тоже моя страна, от которой лично я не отрекусь - ибо это есть ипостась России. Причем та ипостась, выверт которой вознес Россию к вершине ее исторического могущества (глобального) и лидерства (тоже глобального). Совесть мне не велит этого сделать. И, извините, любовь к своей родине.
Несколько дней назад я участвовал в конференции, посвященной "периоду застоя" и приуроченной к выходу уже второго сборника, авторы которого этот самый "застой" описывают и анализируют. Между прочим, инициатива выпуска этих сборников принадлежит одному из западных фондов. И я объясняю это просвещенностью тех на Западе, кто продолжает и продолжает изучать именно этот период. А прагматически эта просвещенность в данном случае, на мой взгляд, расщепляется на две причины, в существование которых никто в открытую признаваться не хочет.
Я назвал эти причины на той конференции. Первая - наступающий (или уже наступивший?) "застой" в Евросоюзе (который, между прочим, все чаще и чаще уже сами "европейцы" сравнивают с СССР периода брежневского правления). А раз есть "застой", то и исход будет тот же?
Вторая причина: нельзя не понимать, что СССР (как политический проект и как утопия) есть часть европейского цивилизационного проекта и европейской утопии. Особый путь у России в мировой или европейской истории или не особый, спорить можно долго, но очевидно, что СССР как политический проект не рожден ни оптинскими старцами, ни славянофилами. И крах СССР есть крах части европейской цивилизации и вероятное начало ее краха в целом.
И не могут умные европейцы не размышлять об этом, не тревожиться в связи с этим, не думать о собственной судьбе в свете советского "застоя" и советской "перестройки". Не очень признаваясь в этом публично.
А мы всё можем себе позволить - не размышлять, не думать, не тревожиться, не изучать, не замечать и не отмечать - даже интеллектуально - эпохальные даты нашей недавней истории. Благо и подталкивают нас (с того же Запада, да и местные "безбрежные гуманисты") исключительно к саморазоблачению и покаянию.
Но советский проект в динамичнейшем ХХ веке (две горячих мировых войны и одна "холодная", причем две последние против СССР-России и были направлены; научно-техническая революция, ядерное оружие, выход в космос; наконец, воцарение эпохи массового потребления и массовой, антиренессансной, культуры) просуществовал целых 74 года! И не только при Ленине или диктаторе Сталине: если советизм равен сталинизму, то в 1953 году и он должен был бы рухнуть, но этого не случилось. Советский Союз просуществовал - и как! - еще почти 40 лет!
Не мною, а Людмилой Булавкой на той конференции было брошено, но почти мимоходом, предложение: не настало ли время создать в России Институт (по изучению) СССР? И только мною, кажется, было поддержано. Более того - в меру моих сил обосновано и выдвинуто в качестве сверхзадачи.
Я совершенно уверен, что такой институт должен быть создан, причем не только и даже не столько как исторический (хотя и здесь есть чем заниматься, а нынешние академические и общественные институты "современной истории" с изучением СССР не справляются), сколько как универсальный (или междисциплинарный), ибо научная проблема налицо, а объект изучения и есть универсум. И, может быть, мы наконец наберемся смелости быть достойными собственной истории, и государство или научная корпорация в год двадцатилетия исчезновения СССР такой институт учредит.
А программа его научной работы просчитывается вполне уверенно. Но это - тема отдельной статьи.

Более 70% коньяка, который продается в стране, - подделка. Либо подкрашенная водка, либо невероятная химическая композиция. С вином ситуация чуть лучше: "всего" половина того, что сделано в России, неизвестного происхождения. То есть делают вино буквально "из воздуха" - ни винограда, ни импортного сырья для него по документам не существует. Полки магазинов ломятся от вина, и отечественного в том числе. Откуда столько?
Очень простая и одновременно страшная арифметика. В прошлом году Россия произвела 22,5 млн декалитров (декалитр - 10 литров) виноматериала. И завезла 24,5 млн декалитров. Всего - 47 млн декалитров. Но вина мы сделали 69 млн декалитров. Получается, что два с лишним десятка миллиона декалитров вина произведены в России из несуществующего сырья. Но не забывайте, что в России существует еще неискоренимый нелегальный оборот вина, который оценивается в 10 млн декалитров. Итого: порядка 32 млн дал, или 41%, произведены в России буквально из воздуха.
Сделано оно из концентратов, ароматизаторов и спирта. Комбинации могут быть разными. Если разложить по составляющим все продаваемое вино российского производства, то расклад "сил" будет следующим: 28% - из отечественного виноматериала, 31% - из импортного сырья, а, повторюсь, 41% - из сырья, которое не было ни произведено, ни завезено в Россию. То есть из фальсификата. И, к сожалению, так сложилось, что называть фальсифицированное вино вином натуральным в нашей стране - выгодное дело.
С точки зрения налогового законодательства, если вино не натуральное, то с него должен взиматься акциз по ставке для спиртных напитков - 210 рублей за 1 литр безводного спирта. То есть рублей 25 с литра вина. Но, пользуясь тем, что натуральность вина практически не контролируется, чуть ли не всеми подряд производителями уплачивается акциз в 3,5 рубля за литр. Можно также нажиться, если изготовить вино из привозного сусла, в том числе концентрированного (обезвоженного), которое, кстати, и сырьем-то как таковым не является, а применяется как добавка для повышения крепости вина в неблагоприятные для созревания винограда годы. Ввозная пошлина по такому суслу - лишь 5% таможенной стоимости. Если задекларировать этот виноматериал как вино наливом, то ставка пошлины сразу возрастает до 20%. Правила созданы для добросовестных производителей натуральных вин, но пользуются ими недобросовестные. Получается, что первые не могут конкурировать со вторыми. Их затраты значительно выше. В результате качественное вино производить в нашей стране просто невыгодно. А страдают конечные потребители.
А что с коньяком?
Еще хуже. На российском рынке до 70% фальсифицированного коньяка. В прошлом году на территории России было произведено 12,6 млн дал коньяков. Чтобы изготовить такое количество напитка, нужно было использовать 7 млн декалитров коньячных спиртов. Но! По статистическим данным, произведено было всего 0,5 млн дал коньячного спирта и 1,5 млн было импортировано. То есть спирта нет, а коньяк - есть. Несложно догадаться, что недостающее сырье с успехом восполнилось фальсификатом на основе этилового спирта и красителей. В лучшем случае россияне выпили невероятное количество подкрашенной водки. В худшем - смеси коньячного, этилового спиртов и химических "композиций" непонятного происхождения. Ряд предприятий Дагестана вместо коньячного спирта использовали "химическую" технологию. Потому и пошли на установление минимальной цены на коньяк - 193 рубля за бутылку 0,5 л. Это лишь одна из мер борьбы с фальсификатом. Ну а другая - сотрудничество с силовыми ведомствами.
Недавно в Госдуме прошел первое чтение законопроект, приравнивающий пиво к алкоголю. Пиво скоро станет "полноправным" алкогольным напитком. Всегда считалось, что единственный напиток, в неподдельности которого мы можем быть уверены, - это пиво. Фальсифицировать его себе дороже. Проще открыть собственную пивоварню. Но постепенно мы пришли к тому, что сегодня пиво в России можно производить не только из традиционного пивоваренного сырья - солода, но и из несоложенного, нередки случаи использования при производстве кукурузной или рисовой крупы, сахара-сырца и т.д. А для ускорения процесса используются и различные химические добавки. Всем, кто работает на пивном рынке, прекрасно известен баварский закон о чистоте пива 1516 года, который запрещает использовать для пива что-либо, кроме солода, хмеля и воды.
Сколько в России паленой водки?
Точный объем нелегальной водки на российском рынке подсчитать очень сложно. Тут и неучтенный спирт, и "третьи" смены водочных заводов. Однако, как уверяют в Центре исследований федерального и региональных рынков алкоголя, с введением минимальной цены на "беленькую" доля теневого сектора начала резко идти вниз. Так, уже за первый квартал 2010 года продажи нелегальной водки упали на 30%, за первое полугодие - на 32%, а за период январь - сентябрь 2010-го - на все 45%. По итогам года на рынке будет порядка 35-37 млн дал "левака".

Всю жизнь он что-нибудь строил, что-нибудь изобретал.
То для критской царицы искусственную корову,
чтоб наставить рога царю, то - лабиринт (уже
для самого царя), чтоб скрыть от досужих взоров
скверный приплод; то - летательный аппарат,
когда царь наконец дознался, кто это у него
при дворе так сумел обеспечить себя работой.
Сын во время полета погиб, упав
в море, как Фаэтон, тоже некогда пренебрегший
наставленьем отца. Теперь на прибрежном камне
где-то в Сицилии, глядя перед собой,
сидит глубокий старик, способный перемещаться
по воздуху, если нельзя по морю и по суше.
Всю жизнь он что-нибудь строил, что-нибудь изобретал.
Старик нагибается и, привязав к лодыжке
длинную нитку, чтобы не заблудиться,
направляется, крякнув, в сторону царства мертвых.
Иосиф Бродский
От океана света - к океану слез.
Таков твой путь, крылатое созданье.
Отец один торопится в изгнанье,
А ты - один - искать харонов перевоз...
Дедал - искуснейший мастер, архитектор и ваятель, изобретатель многих столярных инструментов и, вообще, можно сказать, первый конструктор и инженер.
Внук афинского царя Эрихтея, сын Метиона (или внук Метиона и сын Эвпалма; впрочем, это неважно).
Злые языки говорят, что Дедал был вынужден бежать из Афин после убийства своего ученика и племянника Талоса (или Пердикса, как у Гигина). Якобы Дедал понял, что племянник перерастет его в мастерстве, когда увидел, как тот мастырит неизвестный инструмент - пилу - из рыбьего позвонка. Говорят, что именно Талос изобрел гончарный круг и циркуль, но это уж совсем перебор! Дедал столкнул ученика с акрополя и, не дожидаясь осуждения ареопагом, бежал из Афин и получил приют у Миноса на острове Крит. Мне почему-то не хочется верить в эту версию зависти (уж скорее в то, что Талос вступил в кровосмесительную связь с собственной матерью, сестрой Дедала Поликастой, как оправдывался потом Дедал), но, так или иначе, дальнейшая биография Дедала связана с его пребыванием на Крите.
Там он стал придворным архитектором и инженером, проектировал дворцы и достиг изумительных высот в искусстве ваяния. Греки восхищенно говорили, что его скульптуры едва не ходят и не говорят. На самом деле, Дедал впервые "открыл статуям глаза и отделил руки и ноги" от тела и друг от друга - статуи, наконец, стали похожи на людей, а не на каменные глыбы! Так нам подсказывает Палифет в трактате "О невероятном", и этот тот резкий случай, где мы внимаем ему с интересом. Проектирует Дедал и дворцы, устраивает Ариадне, дочери Миноса, площадку для танцев.
Неприятности начались с того, что Дедал выполнил пикантную просьбу жены Миноса Пасифаи. Пасифая, как она оправдывалась, по внушению Посейдона воспылала нежданной страстью к белому быку царского стада. Минос обещал принести этого быка в жертву богу водной стихии, но пожадничал - вот Посейдон и решил своеобразно отомстить. Так вот, Дедал сделал для Пасифаи корову-обманку. Царица забралась в деревянное чрево, Дедал оттащил свое инженерное чудо на пастбище, где пасся бык, и Пасифая была удовлетворена в своих прихотях.
Дело шло по нарастающей. Пасифая родила чудовище - Минотавра с телом человека и головой быка, да к тому ж и каннибала. Дедал, уже по требованию Миноса и для сокрытия позора царской семьи, сделал Лабиринт, где и обитал странный наследник престола, а находившиеся под контролем Крита Афины оказались перед чудовищной необходимостью присылать семилетнюю дань в виде юношей и девушек на обед уроду.
Здесь случается романтическая история Тесея и Ариадны, которую я не буду пересказывать, и Дедал тут как тут - именно он научил Ариадну как выйти Тесею из Лабиринта - с помощью нити. Пара сбежала с острова для того, чтобы тут же расстаться, а Дедал занял место убитого Минотавра: Минос, узнав о пособничестве, заключил туда мастера. Его освободила все еще благодарная Пасифая, и Дедал решил срочно бежать с острова со своим уже взрослым сыном Икаром, чьей матерью была рабыня Миноса Навкрата.
По суше нет пути, а воды были надежно перекрыты военной эскадрой Миноса. И Дедал принял решение бежать по воздуху! Тщательно подобрав длинные орлиные перья, он скрепил их воском и сделал крылья для себя и сына. Они вместе нырнули в потоки ветра с башни и устремились на запад...
Несмотря на предостережения отца Икар в восторге поднимался выше и выше в воздушных струях - солнце растопило воск, и юноша обрушился в море. А Дедал, погоревал-погоревал, и продолжил путь - до Сицилии, где его приветил царь Кокал.
По поводу изобретения Дедалом крыльев рационально настроенные комментаторы говорят разно. Одни считают, что, дескать, техника на Крите была так высока, что критяне делали дельтапланы и запросто летали над островом. А другие не верят, что Дедал изобрел летательный аппарат и утверждают, что это были косые паруса, более продвинутые, чем использовавшиеся раньше прямые. Ну, вы как хотите, а я считаю, что это были крылья!
Минос едва не добрался-таки до Дедала, поймав его на тщеславии: он пустил гонцов по окрестным землям с предложением награды тому, что проденет нить сквозь спираль раковины. Дедал привязал нить к муравью, и шустрое насекомое легко протащило нитку. Минос потребовал выдать мастера, но Кокал принял сторону беглеца и обманом погубил критянина... Вообще-то негостеприимно поступил - сварил в ванной! Бррр!..

Все знают, насколько важно уметь генерировать новые технические идеи. Но, согласитесь, не менее важно уметь отстоять эти смелые идеи в дискуссиях и спорах с многочисленными оппонентами. Более того — воплотить их, что называется, в металле, а также довести до завершающего этапа — серийного выпуска. Все это в полной мере относится к одному из основоположников отечественного ракетостроения, лауреату Ленинской и Государственной премий, дважды Герою Социалистического Труда, генеральному конструктору КБ «Южное» Михаилу Кузьмичу Янгелю.
Михаил Янгель родился в Сибири, в нынешней Иркутской области, в 1911 году. Но, по семейному преданию, предки его были из запорожских казаков. Якобы старый Янгель, защищая честь семьи, дал прикурить зарвавшемуся пану — спалил его конюшни и шинок. И пошел по этапу к берегам Илима. Так Янгели стали сибиряками.
Сколько правды в семейной легенде — доподлинно неизвестно. Но то, что характер у Михайлы Кузьмича был кремень, — подтверждают все, кто с ним работал. Что важно — эти свойства он сохранял неизменно как при разговоре с высшим руководством страны, так и с рядовыми сотрудниками.
В те годы инженеры и конструкторы авиационной, а позже и ракетной отраслей через ступеньки служебной лестницы не перепрыгивали. Зато и производство знали и чувствовали досконально.
После окончания шестого класса Михаил Кузьмич перебрался в Москву, где учился его старший брат. Отучился сначала в фабрично-заводском училище и только потом поступил в Московский авиационный институт, по окончании которого в 1937 году был направлен в конструкторское бюро знаменитого Поликарпова — «короля истребителей», как уже тогда называли Николая Николаевича.
…Во время войны Янгель работал на одном из авиазаводов в Новосибирске, а после окончания Великой Отечественной — в КБ известных конструкторов Микояна и Мясищева.
Одним словом, к началу пятидесятых годов Михаил Янгель по праву считался одним из самых видных советских конструкторов. Неудивительно, что именно он оказался среди тех, кого позже назовут ближайшими соратниками великого Королёва.
Его вхождение в элиту ракетостроителей действительно напоминает крутой взлет. В 1950 году он заканчивает учебу в Академии авиационной промышленности, и его сразу назначают начальником отдела знаменитого НИИ-88. А уже в следующем, 1951 году, он становится одним из заместителей Королёва. Еще год — и Янгель назначен директором Центрального научно-исследовательского института по ракетной технике, в состав которого входили научно-исследовательские отделы, опытный завод, два филиала, экспериментальные цеха и более десяти КБ, в том числе конструкторское бюро самого Королёва.
Следует признать, что это, наверное, было не самое лучшее кадровое решение. И Королёв без особого восторга воспринял тот факт, что его бывший подчиненный теперь стал его руководителем. Да и сам Янгель понимал щекотливость положения, когда он вынужден был давать указания, по сути, родоначальнику практической космонавтики. В тоже время, он не мог себе позволить и какую-либо мягкотелую, компромиссную позицию.
Позже академик Владимир Уткин даст такую характеристику ситуации:
— Двум глыбам, двум медведям всегда тесно в одной берлоге. Определенность и требовательность были высочайшим принципом каждого. Вот эта схожесть характеров, упрямство и рождали споры. «Коса и камень» — говорили о них, но и знали, что они глубоко уважают друг друга...
Все разрешилось, когда руководство страны и ракетно-космической отрасли приняли достаточно мудрое решение. 10 апреля 1954 года постановлением Совета Министров СССР было образовано Особое конструкторское бюро № 586, начальником и главным конструктором которого стал Михаил Кузьмич Янгель. Так начиналась биография знаменитого «Южмаша».
Уже в 1957 году прошло успешное испытание первой янгелевской ракеты средней дальности Р-12. Примечательно, что днем испытания стало 22 июня — день начала отгремевшей Великой Отечественной войны. Для всякого рода реваншистов это было напоминанием: времена изменились, и теперь стране действительно есть чем ответить на агрессию. Янгелевская ракета имела много конструктивных откровений. Здесь применялись новые компоненты топлива, иначе строилась система управления ракеты и готовился пуск. Все эти решения обеспечили большую дальность полета — до 2000 километров. Кроме того, и это было чрезвычайно важно, такие компоненты топлива позволили разработать и в дальнейшем распространить во всей серии будущих боевых ракет принципиально новое решение — хранение их в постоянной боевой готовности в шахтных пусковых установках, что значительно повышало защищенность ракетных комплексов.
В мае 1959 года — еще одна победа. В ОКБ Янгеля разработана новая межконтинентальная ракета Р-16. И снова целый ряд значительных преимуществ, по сравнению с иными, как отечественными, так и зарубежными, образцами. Р-16 заправлялась уже другими компонентами топлива, и это давало ей возможность находиться в таком состоянии до тридцати суток. Р-16 имела автономную систему управления, приводящую ее к цели без всякой связи с Землей. Она была проще в эксплуатации. И наконец, главное преимущество ракеты Р-16 заключалось в удивительной надежности и более высокой боевой готовности. Неудивительно, что в дальнейшем Р-16 составила основу Ракетных войск стратегического назначения.
Кстати, многие из читателей знают о знаменитом Карибском кризисе, когда, по словам историков, в полне мог случиться серьезный вооруженный конфликт между США и СССР. Как известно, причиной конфликта двух сверхдержав стало размещение на Кубе советских ракет. Так вот, это были янгелевские ракеты. Образно говоря, именно они сыграли роль ежа, запущенного в штаны американцев. Ведь тогда, пожалуй, впервые в своей истории США оказались практически полностью беззащитными перед новым оружием. Америка была в шоке...
А уже панический ужас наш тогдашний потенциальный противник испытал, когда в 1965 году была принята на вооружение новая МБР Р-36 — ракета третьего поколения, на тот момент самая мощная в мире. Впоследствии ее оснастили разгонной ступенью, и получилась весьма эффективная ракета, получившая название глобальной. Председатель Госкомиссии по янгелевской глобальной ракете Федор Тонких дал такую характеристику новой разработке:
— США создают систему ПРО «Сейфгард» от русских ракет с севера. Янгель, как стратег, который не может взять сильную группировку противника в лоб, создает ракету, способную обойти ПРО СШАс юга. Американцы, наверное, думали, что мы не сумеем найти контрмеры, тем более создать глобальную ракету. Однако Янгель опроверг их прогнозы.
Всего в период между 1965-ми 1974 годом было развернуто 288 ракет СС-9 всех типов, состоявших на вооружении вплоть до 1980 года.
С середины 60-х годовв КБ «Южное» начинается новый важный этап. Там приступили к проектированию и созданию межконтинентальных баллистических ракет четвертого поколения, которые получили номера РС-16 и РС-20. Или СС-17 и СС-18 в западной классификации.
Сегодня СС-18 внесена в «Книгу рекордов Гиннесса». Там она значится как «самая мощная межконтинентальная баллистическая ракета в мире». Технические решения, воплощенные в этой ракете, признаны классикой боевого ракетостроения.
Но это сегодня мы с гордостью говорим о значительных преимуществах этих двух детищ Михаила Янгеля по сравнению с отечественными или зарубежными аналогами. (Хотя аналогов-то у них, по большому счету, и не было). Даже от своих непосредственных предшественниц ракеты отличались гораздо более высокой точностью, к тому же оснащались боеголовками индивидуального наведения. И это еще не все. При высочайшей степени надежности они обладали удивительной выживаемостью, к тому же имели технику так называемого холодного запуска с возможностью перезарядки пусковой установки.
И последнее. Нет, последнее никак не получится. За этим титаном много еще чего имеется. Например, это именно Янгелю принадлежит гениальная идея создания полностью мобильных баллистических ракет. Тем самым он предвосхитил, в частности, и железнодорожный мобильный комплекс. Это именно Михаил Кузьмич Янгель придумал для подвижного комплекса транспортно-пусковой контейнер, прямо из которого стартовала ракета. Это за ним, Янгелем, числится так называемый минометный старт, когда ракета вылетала из контейнера, как пробка из бутылки шампанского, и уже в воздухе у нее включались маршевые двигатели. А дальше, как говорится, вперед, на врага. Заметим, что у этого варианта сторонников практически не было, зато противников собралось — хоть отбавляй.
Даже давний соратник Янгеля, главный конструктор шахтных пусковых установок Евгений Рудяк выступил против идеи Михаила Кузьмича. Вот его цитата, сказанная на одном из обсуждений невиданного по тем временам проекта:
— Подбросить, как яблоко, жидкостную махину весом более двухсот тонн — это чистейший абсурд!
Но Янгель стоял на своем, и добился того, чтобы ему предоставили возможность доказать свою правоту, что называется, в металле. Когда на испытаниях ракета и выскакивала, и подбрасывалась, и неизменно уходила за горизонт, Евгений Георгиевич Рудяк честно признал свою ошибку.
— Я не знал, что Янгель способен творить чудеса, — скажет он позже. — Никогда не предполагал, что этот человек, перенесший три инфаркта, обладает такой силой и мужеством, когда отстаивает новое в технике.
Но это были не чудеса, а технический гений, прозорливость и железная воля.
Кстати, в США добиться более-менее сносного похожего запуска смогли только через пять лет.
...Уже к 1988 году почти половина всех межконтинентальных баллистических ракет нашей страны состояла из янгелевских СС-18. И это достаточно долго было страшной головной болью для американцев. Ведь СС-18,или «Сатана», укрощенная Янгелем и его единомышленниками, была единственной боевой системой, способной пробить любую систему перехвата, включая хваленую СОИ — стратегическую оборонную инициативу. Там, за океаном, прекрасно понимали, что в случае ядерного удара по СССР даже сотня СС-18 вполне могла дать, как говорится, «ассиметричный ответ» с нашей стороны. Ведь они выводили на орбитальный курс атаки не только тысячу боеголовок, но и около ста тысяч ложных целей.
Вашингтон перевел дух, когда 31 июля 1991 года тогдашнее руководство СССР щедрой рукой подписало Договор о сокращении стратегических наступательных вооружений. В документе имелся специальный пункт, касающийся СС-18. По требованию американской стороны мы обязались вдвое сократить количество тяжелых баллистических ракет СС-18. Безусловный адекватный ответ на ядерный удар Штатов с тех пор поставлен под сомнение.
...СС-18 стала последней работой Михаила Кузьмича Янгеля. 25 октября 1971 года, в день своего 60-летия, он схватился за грудь, и врачи уже ничего несмогли сделать — сердце великого ракетчика остановилось навсегда.

6 августа 1945 года бомбардировщик В-29, которым управлял личный пилот Эйзенхауэра и лучший летчик американских ВВС Пол Тиббетс, сбросил снаряд "Малыш" на японский город Хиросиму. Пол Тиббетс не был лишен сентиментальности и назвал самолет именем любимой мамы. Сразу было убито 80 тысяч человек, а общее число жертв "Малыша" составило 240 тысяч человек. "Малыш" - это атомная бомба, которая открыла дверь в атомный век, но сама явилась порождением той беспримерной жестокости, которая отличает весь XX век.
"Малыш" был совсем небольшой бомбой. После взрыва вечером по улицам без вреда ходили спасатели, а через год на огороде росли нормальные овощи. Хиросима вовсе не была стерта с лица Земли, большинство жителей уцелело, и если бы исчезло все прочее человечество, то хиросимцы, как семейство Ноя, продолжили бы человеческий род. Знаменитая "Кузькина мать", которой Хрущев грозил Америке, была в 5 тысяч раз сильнее, но ее взорвали там, где живут только белые медведи, а по предложению Сахарова радиоактивный выброс был снижен до минимума. "Кузькина мать" напрочь разрушит город размером с Москву, ожоги получат жители Серпухова и Сергиева Посада. Кстати, Сахаров вывел способ увеличить мощность еще в десятки раз...
Атомный век начинался с надежд на то, что наука осчастливит человечество. В XIX веке эпохальные открытия следовали пулеметными очередями. Как подсчитал Питирим Сорокин, XIX век принес 8527 открытий и изобретений - больше, чем все прежние столетия, вместе взятые. Человек той эпохи верил, что благодаря научному прогрессу скоро наступит "золотой век". Наука становилась новой религией, что ярче всего проявилось в романах Жюля Верна, которые явились торжествующим гимном ее всемогуществу. Новым романтическим героем стал жрец науки - ученый, которому в тягость любовные переживания, ибо единственное упоение он находил в служении своей ученой музе. Жюль Верн многое предвосхитил, но идея атомной бомбы и в тумане не мерещилась великому фантасту.
Машинный век с его торжеством машин привел к пересмотру вековых ценностей. В результате человек постепенно стал превращаться в машину. XX век стал веком невиданных по жестокости войн, массового геноцида и репрессий, которые выкашивали целые страны. Хиросима, правда, все равно на особом счету. На дворе XXI век, и нет сомнения, что изобретательские таланты человека возросли неимоверно, а стал ли он менее походить на машину и более на человека - большой вопрос. Несмотря на всеобщее запрещение ядерных испытаний, ведущие державы продолжают совершенствовать ядерное оружие, а некоторые страны, очень вероятно, готовят под полой атомную бомбу.
Спустя десятилетия после первого атомного взрыва мы немного знаем о поражающих свойствах радиации, но нам доподлинно известно, что сделать атомную бомбу не очень сложно. Для этого не нужно обладать ни сильной экономикой, ни высокими научными школами. Можно, кроме того, без особых усилий многократно увеличить поражающий фактор ядерного оружия. Это просто - надо сделать оболочку бомбы из металла, который поглощает все нейтроны и потом много лет источает жесткую радиоактивность. Хороши цинковые, еще круче кобальтовые бомбы. Лучше всего - бомбы с оболочкой из висмута, тогда на выходе окажется замечательно ядовитый полоний. Точно рассчитать поражающую силу такой бомбы невозможно. Принципиальное свойство ядерного оружия в том, что проще убить все человечество, чем его часть.
Атомная эра - сплошная мгла. Мог ли Гитлер сделать атомную бомбу? Почему СССР не боялся немецкой бомбы, как боялись США? Если бы СССР не сделал свою бомбу, продолжала бы Америка множить Хиросимы? Как изменился бы мир, если бы атомное оружие было только у одной страны? И как бы все сложилось, если бы атомного оружия не было вовсе? Сделал ли бы бомбу СССР, если бы не вышло у США? А если бы сделал первым, то случилась бы советская Хиросима? Эти вопросы носят не абстрактный характер, они принципиальны для политики будущего.
Стала ли Хиросима жертвой, которая была предопределена, чтобы больше атомное оружие не применялось? Но тогда правильнее говорить о жертвоприношении, ибо жители Хиросимы согласия на ядерный обряд не давали. И как тогда назвать жреца?

Однажды Берия говорил с советником Гитлера по науке Петером Тиссеном, директором Физического института кайзера Вильгельма.
- Мне много лет, какая от меня польза? - отговаривался Тиссен. - Для атомной бомбы я уже руины.
- Если вы и руины, - отвечал Берия советнику фюрера, - то весьма впечатляющие. Начните работать, а мы поможем.
60 лет назад была испытана первая советская атомная бомба. Это событие исторического масштаба, оно установило ядерное равновесие и сделало возможной только бескровную "холодную войну". После испытания Пентагон отрезвел и уже не составлял планов ядерной бомбардировки десятков советских городов. Роль советской разведки, которая сократила сроки создания ядерного оружия, недавно была рассекречена. Но до сих пор не афишируется участие немецких специалистов в нашем атомном проекте. В 1945 году из Германии в СССР в добровольно-принудительном порядке были доставлены сотни немецких ученых, имевших отношение к ядерной проблеме. Самая большая партия немцев была привезена в Сухуми и тайно размещена в пышных имениях великого князя Александра Михайловича и миллионера Смецкого. Быть может, эти места были выбраны по той причине, что неподалеку родился Берия и знал здесь все тайные тропы и даже подводные течения. А после Великой Отечественной войны в этом особняке десять лет жил и работал над советской атомной бомбой лауреат Нобелевской и Сталинской премий Густав Герц, племянник того Герца, которого знает каждый школьник. Еще до войны Герц говорил, что из всех стран больше всего пользы он принес бы, если бы работал в СССР. Герц легко мог последовать примеру Эйнштейна и многих других немецких ученых, которые перебрались в Америку. Но он не покидал Германию, где жил с аусвайсом "полезного еврея", потерял право работать в государственных институтах и служил в частном "Сименсе". В 1945 году Густав Герц стал одним из первых немецких физиков, кто согласился приехать в СССР, стал директором института и жил на берегу Черного моря в доме, построенном по его собственному проекту. Герц остается единственным иностранным нобелевским лауреатом, который работал в нашей стране.
В 1945 году поиском специалистов в Германии занималась группа полковников, которые на самом деле были не полковниками, а секретными физиками, - будущие академики Арцимович, Кикоин, Харитон, Щелкин... Операцией руководил первый заместитель наркома внутренних дел Иван Серов, что открывало любые двери. Кроме ученых законспирированные академики разыскали 200 тонн металлического урана, что, по признанию Курчатова, сократило работу над бомбой на год-полтора. Еще больше урана из Германии успели вывезти США, как, впрочем, и специалистов во главе с руководителем немецкого атомного проекта нобелевским лауреатом Вернером фон Гейзенбергом. В СССР отправляли механиков, электротехников, стеклодувов. Многих отбирали в лагерях военнопленных. Макса Штейнбека, будущего советского академика и вице-президента АН ГДР, нашли, когда он по прихоти начальника лагеря изготовил солнечные часы. Всего по атомному проекту в СССР работало 7 тысяч немецких специалистов и еще 3 тысячи - по ракетному проекту.
В распоряжение немецких физиков в Абхазии передали санатории "Синоп" и "Агудзеры", из них выселили десятки высокопоставленных семей. Из Германии шли эшелоны с оборудованием. Три из четырех немецких циклотронов были привезены в СССР, а также - мощные магниты, электронные микроскопы, осциллографы, трансформаторы высокого напряжения, сверхточные приборы. В СССР было вывезено оборудование из Института химии и металлургии, Физического института кайзера Вильгельма, электротехнических лабораторий "Сименса", Физического института министерства почт Германии. К слову, министр почт допекал Гитлера обещаниями, что сумеет спасти Германию, сделав за свой бюджет атомную бомбу, но фюрер, которому был интересен лишь быстрый результат, отмахивался.
Санатории навсегда потеряли свое историческое имя. "Синоп" назвали "Объект "А" - им руководил ученый барон Манфред фон Арденне. "Агудзеры" стали "Объектом "Г" - его возглавил Густав Герц. На объектах "А" и "Г" работали выдающиеся ученые - Николаус Риль, которому Сталин присвоил звание Героя Социалистического Труда, Макс Фольмер, который построил первую в СССР установку по производству тяжелой воды, а потом стал президентом АН ГДР, член НСДАП и советник Гитлера по науке Петер Тиссен, конструктор легендарной центрифуги для разделения урана Макс Штейнбек и обладатель первого западного патента на центрифугу Гернот Циппе... Всего около 300 человек. Все эти ученые создавали для Гитлера атомную бомбу, но в СССР этим их не попрекали. Многие немецкие ученые стали - и не единожды - лауреатами Сталинской премии.
Густав Герц остался в памяти наших ученых замкнутым человеком, который задумчиво дымил трубкой. Но мог ли быть весельчаком тот, кто полжизни прожил с кличкой "полезный еврей"? Иногда Герц жаловался на мальчишек, которые воруют дыни из его сада, но не давал хода жалобам. Герц печально говорил: "Нет ни мальчика, ни дыни". На семинарах нобелевский лауреат неизменно начинал свою речь словами "Может быть, я скажу большую глупость, но..." И говорил совершенно неожиданные вещи, которые никому в голову не приходили. Когда Герц вернулся в Германию, выяснилось, что он собрал богатую и первую в Европе коллекцию абхазского фольклора...
- Правительство СССР хотело бы, чтобы в вашем институте началась разработка нашей атомной бомбы, - сказал Берия в 1945 году в Кремле барону Манфреду фон Арденне.
- Это большая честь, предложение выражает вашу веру в мои возможности, - ответил барон через 10 секунд, которые показались ему самыми долгими в жизни, потому что он понимал, что от ответа зависит судьба тысяч соотечественников. - Но я предлагаю, чтобы немецким ученым поручили не менее сложную задачу разделения изотопов, а разработку самой атомной бомбы вели советские ученые, которые смогут выполнить великое дело для своей родины.
Берия согласился с распределением задач. Через 20 лет Хрущев весело воскликнул: "Вы и есть тот Арденне, которому удалось вытащить голову из петли?" Барон фон Арденне с его 600 патентами для немцев такой же культовый изобретатель, как для американцев Эдисон. Он был одним из пионеров телевидения, создал поколение электронных микроскопов и масс-спектрометров, множество других приборов. Благодаря фон Арденне в СССР появился первый масс-спектрометр, а Физико-технический институт в Сухуми, впитав уроки немецкой школы, стал одним из лидеров нашей науки. Огромный вклад, как и обещал барон Берии, был сделан в создание лучшей в мире технологии обогащения урана, а передовая технология получения металлического урана была разработана Николаусом Рилем, который отчаянно вступил в спор с бюрократией и которым заинтересовался лично Сталин.
Как были обустроены немецкие специалисты в Сухуми? Жили в благоустроенном городке, но за колючей проволокой. Зарплаты были высокие - фон Арденне получал 10,5 тысячи рублей при зарплате советского инженера 500 рублей. В работе ученые отказа не знали, заказы выполнялись моментально - за нужным прибором самолет мог вылететь в любой город СССР. Немцы пришли к убеждению и писали в мемуарах, что советская система труда - самая эффективная в мире, Германии до нее далеко, а социализм непременно восторжествует. Многие просили включить их в соцсоревнование. Даже барон фон Арденне стал социалистом и искренне воспевал советский строй, хотя от заоблачных премий не отказывался.
Единственное, чего немцы не могли понять в СССР, - это борьба с генетикой, которую объявили буржуазной лженаукой "Мы же видим гены в микроскоп, - удивлялись ученые. - Как можно отрицать то, что является фактом?" Кстати, на объекте "А" доктор с зловещей фамилией Менке проводил опыты по влиянию радиации на животных, но о результатах ничего не известно.
С отдыхом было тяжелее. Когда немцы выходили за границу объекта, к каждому прикреплялся сопровождающий. Было много экскурсий по Абхазии, много спортивных состязаний. Чтобы поддержать бодрость духа, устраивались совместные праздники. Немцы пели "Катюшу" и учили советских барышень танцевать, а лучшим танцором оказался бывший советник Гитлера Петер Тиссен. За все годы был заключен лишь один смешанный брак, правда, жених был не немец, а австриец Евгений Барони, который так и остался в Сухуми.
Немцы, как и русские, не дураки выпить. Но с алкоголем возникали сложности. Химики научились гнать яичный ликер и проносили его мимо часового в дымящемся сосуде с истошным мычанием из-под противогаза: "Осторожно, яд!" Хуже всего было со стрелами Амура, ведь семьи были далеко не у всех, а субтропики располагают к томным мечтаниям. Кстати, из Германии разрешалось привезти любую женщину, необязательно жену. Страдающих миннезингеров стало так много, что оптик Гофман, дабы сберечь нервы, построил подзорную трубу, в которую прямо из института можно было рассматривать женщин на пляже во время приема солнечных ванн.
Член Политбюро в бункере
Секретность на объектах была такая, что секретарь обкома мялся у проходной. Может быть, по этой причине бывший член Политбюро Эдуард Шеварднадзе, став грузинским президентом, в 1993 году прятался в бункере на территории объекта "А". Я заглянул в бункер - убогое зрелище и злая ирония судьбы! Когда абхазы пошли в наступление, лидер Грузии бежал из бункера и бросил чемодан с нижним бельем, которым размахивали местные мальчишки с большим вдохновением, чем воровали дыни у Густава Герца. Шеварднадзе еле добрался до аэропорта, где выяснилось, что грузинские самолеты, кто бы сомневался, не летают. Президента спас российский спецназ. Повернись чуть иначе, объект "А" вошел бы в историю еще громче.
- Наш институт дважды пережил тяжелый кризис, - говорит директор Анатолий Марколия. - Первый раз, когда уехали немцы. Второй раз - во время войны. Связи с Россией прекратились. Тбилиси создал институт в точности с нашим названием - Сухумский физтех. Они письма в Москву писали с требованием денег дать. В СФТИ работало 5 тысяч человек, сейчас осталось 600, ученых - всего 150. Надежды связаны с Россией, создаем совместные предприятия по тематикам, где наши позиции по-прежнему сильны. В лучших российских вузах по нашему направлению обучаются студенты из Абхазии. Пока у нас зарплата всего 5 тысяч, но когда выберемся из ямы, молодежь вернется в физтех. У нас по-прежнему работает немало грузин, никто их не преследует. Толерантность сохранилась с тех времен, когда после предыдущей войны в Сухуми работали немецкие ученые.
В России я не видел, чтобы в кабинете ученых имелись портреты политиков. У начальника плазменного отдела Юрия Матвеева, человека либеральных умонастроений, на столе скромный портрет Путина. "Мы всем ему обязаны, - говорит знаток плазменных вихрей. - Если бы не Путин, ученых в Абхазии не осталось бы". В годы войны ученые, оставшись без средств к существованию, придумали, как из мандаринов делать хлеб, а из крапивы - лепешки. От неумеренного потребления мандаринов физики стали желтые, как китайцы. Но на работу ходили, круглосуточно дежурили в лабораториях. "Я собирал мандарины, чтобы выжить. Жил, чтобы сохранить установки, - вспоминает конструктор Николай Судак. - Грузины предлагали мне ремонтировать оружие, но я сказал, что только в атомной бомбе разбираюсь. В итоге оказался без хлебных карточек".
Зачем эти ученые остались в Сухуми, если им предлагали работу в российских лабораториях? Может быть, ими движет редкое, но очень простое чувство - они любят свое дело, гордятся институтом и не хотят в тяжелый час бросать его на произвол судьбы. И, наверное, они легко нашли бы общий язык с немецкими физиками, которые принесли в эти края высокую науку после самой страшной в истории войны.
Тень Василия Блаженного
Было обещано, что в 1955 году немецкие ученые вернутся в Германию. Жена Николауса Риля была крайне напугана золотым дождем наград, премий и почестей - все члены семьи получили пожизненное право учиться, лечиться и передвигаться по СССР бесплатно. Риль сказал заместителю Берии генералу Завенягину: "Я никогда в жизни не был капиталистом, и было бы удивительно рассчитывать на то, что я стану капиталистом в стране социализма". Когда в Сухуми все паковали чемоданы, Риль демонстративно устранился от сборов и сказал, что все его ценности хранятся в голове. Позднее Риль писал, что любовь Сталина и избыток благ были для него самым тяжелым бременем.
Манфред фон Арденне как назло прочитал о судьбе зодчих храма Василия Блаженного и засомневался, не постигнет ли его та же участь. Но барон купался в славе и ни в чем не знал отказа. Ему были возвращены и доставлены обратно в Германию все приборы, конфискованные в 1945 году. А денег из СССР в Германию барон-социалист привез столько, что сумел открыть и оборудовать первый в социалистическом мире частный научный институт.
Велик ли вклад немецких специалистов в советскую атомную бомбу? И сделал бы СССР бомбу без данных разведки, работавшей на Западе, и без помощи немецких ученых? Сколько ни спорь, ответа не будет. Но необходимо знать главный урок: в критический момент истории страна сумела мобилизовать все ресурсы и выполнила важнейшую стратегическую задачу, когда край пропасти был уже близок.
К концу 1955 года все немцы вернулись в Германию, и соблазна остаться в СССР ни у кого, даже у обласканных лауреатов, не возникло. В особняке Густава Герца поселились дети, а кресло барона фон Арденне передают друг другу по наследству директора Сухумского физтеха, чтобы предаваться в нем высоким думам...

Это слова великого европейского писателя, написанного несколько десятилетий тому назад. Как же они актуальны и сегодня!!!
" Между нашим настоящим и прошлым, недавним и далеким, разрушены все мосты. Для нас же возврата не было, ничего не оставалось от прежнего, ничто не возвращалось; нам выпала такая доля: испить полной чашей то, что история обычно отпускает по глотку той или другой стране в тот или иной период. Во всяком случае, одно поколение переживало революцию, другое - путч, третье войну, четвертое - голод, пятое - инфляцию, а некоторые благословенные страны, благословенные поколения и вообще не знали ничего этого. Мы же, кому сегодня шестьдесят лет и кому, возможно, суждено еще сколько-то прожить, - чего мы только не видели, не выстрадали, чего не пережили! Мы пролистали каталог всех мыслимых катастроф, от корки до корки, - и все еще не дошли до последней страницы. Все бледные кони Апокалипсиса пронеслись сквозь нашу жизнь - кровь родных, террор, эпидемии и эмиграция. Мы оказался беззащитными, бессильными свидетелями невероятного падения человечества в, казалось бы, уже давно забытые времена варварства с его преднамеренной и запрограммированной доктриной антигуманизма. Нам было предоставлено право - впервые за несколько столетий - вновь увидеть войны без объявления войны, концентрационные лагеря, истязания, массовые грабежи и бомбардировки беззащитных городов - все эти зверства, которых уже не знали последние пятьдесят поколений, а будущие, хотелось бы верить, больше не потерпят. Нужно было постоянно подчиняться требованиям государства, становиться добычей тупоумной политики, приспосабливаться к самым фантастическим переменам, и, несмотря на отчаянное сопротивление, ты всегда был прикован к общей судьбе; неотвратимо она влекла за собой каждого. И тот, кто прошел сквозь это время или, более того, кого сквозь него прогнали, кого травили мы знали мало передышек, - больше ощутил движение истории, чем кто-либо из его предков. И вот мы снова, в который раз, стоим на перепутье: позади прошлое, впереди - неизвестность. Но если мы нашим свидетельством передадим следующему поколению хотя бы осколок того, что ранее составляло правду, то мы трудились не совсем напрасно.
Мы все живем так же разобщенно, как сотни лет тому назад, до того, как были изобретены пароход и железная дорога, самолет и почта. Все, что забывается, по сути дела, давно уже обречено на забвение. И лишь то, что сохранилось в душе, имеет какую-то ценность и для других."

Два открытия ума человеческого - вот первооснова всякого движения на земле: движение в пространстве стало возможно благодаря изобретению круглого, вращающегося вокруг своей оси колеса, движение духовное благодаря изобретению письменности.
Некто безымянный, где-то, когда-то согнувший в обод непокорное дерево, научил человечество преодолевать расстояние между странами и народами. Возок сделал доступными связи, перевозки, путешествия, он стер границы, которые возникли по воле природы и удерживали плоды, камни, изделия и руды в узких рамках климатической родины. Каждая страна жила теперь не сама по себе, а в тесном общении с остальным миром; север и юг, запад и восток, Старый Свет и Новый Свет с помощью этого открытия приблизились друг к другу. И подобно тому как колесо в последовательно усовершенствованных формах - в беге паровоза, рывке автомобиля, бешеном вращении пропеллера преодолело земное притяжение, так и письменность, тоже проделавшая долгий путь от папирусного свитка, от листа к книге, преодолевает трагическую ограниченность жизненного опыта, отмеренного душе человеческой: там, где есть книга, человек уже не остается наедине с самим собой, в четырех стенах своего кругозора, он приобщается ко всем свершениям прошлого и настоящего, к мыслям и чувствам целого человечества. Все или почти все духовное движение нашего духовного мира связано ныне с книгой, и та вознесенная над материальным миром форма проявления жизни, которую мы именуем культурой, была бы немыслима без книги. Но лишь изредка, лишь в считанные мгновения нашей частной и личной жизни сознаем мы эту одухотворяющую, миросозидающую силу книги. Ибо книга давным-давно сделалась неотъемлемой частью нашего повседневного бытия, и мы утратили способность всякий раз снова и снова благоговейно восхищаться чудом, в ней явленным. Как, сами того не ведая, мы с каждым вдохом поглощаем кислород и этим незримым химическим веществом таинственно питаем и освежаем нашу кровь, так не замечаем мы и того, что наш устремленный в книгу взор непрерывно поглощает духовную пищу, которая либо освежает, либо утомляет наш ум.
Для нас, питомцев многовекового царства письменности, чтение стало почти мускульной функцией, почти автоматическим действием, а книга, сопутствующая нам с первого класса школы, стала чем-то до такой степени при нас и подле нас сущим, что мы по большей части берем ее в руки небрежно, без всякого трепета, как берем свой пиджак, перчатку или сигарету, как берем любой из продуктов массового производства. Доступность сокровища всегда лишает нас почтения к нему, и только в истинно творческие, раздумчивые, созерцательные миги нашего бытия привычное и обычное снова оборачивается чудом. Единственно в эти редкие часы углубленного созерцания мы благоговейно приемлем разумом ту магическую, облагораживающую силу, которой книга наполняет нашу жизнь и которая делает книгу столь необходимой для нас, что мы, дети двадцатого века, уже не мыслим свой внутренний мир без ее чудесного присутствия.
Редки, очень редки эти мгновения, но именно потому каждое из них долго, иногда годами, живет в памяти. а наслаждается чтением. За каждым предметом, за каждым событием тянулись воспоминания и наблюдения, почерпнутые из книг, каждое отдельное слово вызывало в памяти бесконечную цепь ассоциаций из прочитанного и выученного. Милость или дар мыслить широко и свободно, со множеством разветвлений, что этот великолепный, единственно верный способ видеть мир не с одной, а со многих сторон дается в удел лишь тому, кто сверх собственного опыта впитал опыт многих стран, народов и времен, собранный и хранимый книгами, и я ужаснулся тому, каким ограниченным должен казаться мир человеку, лишенному книг. Ибо что делаем мы, читая, как не живем жизнью чужих людей, смотрим на мир их глазами, мыслим их мозгом? Большую часть наших душевных движений, желание раздвинуть границы своего "я", лучшую часть нашего существа, всю эту священную жажду даровала нам соль книг, понуждающая нас снова и снова испить свежих впечатлений. Тот, кто однажды познал цену написанного и напечатанного, цену духовного общения посредством слова во всей ее неизмеримой глубине способствовала ли этому познанию одна книга или вся совокупность их, - тот улыбнется сострадательно, видя малодушие, охватившее сегодня многих, даже умных, людей. Время книг миновало, теперь слово принадлежит технике, сокрушаются они; граммофон, кинематограф, радио,интернет как более искусные и удобные передатчики слова и мысли, уже вытесняют книгу, и скоро ее культурно-историческая миссия отойдет в прошлое. Какой узкий взгляд, какая куцая мысль! Ибо где и когда технике удалось совершить хоть одно чудо, которое превзошло бы или хоть сравнялось с чудом, явленным нам тысячу лет назад в книге? Химия не изобрела взрывчатого вещества, которое могло бы так потрясти весь мир; нет такой стали, такого железобетона, который превзошел бы долговечностью эту маленькую стопку покрытой печатными знаками бумаги. Ни одному источнику энергии не удалось еще создать такого света, который исходит порой от маленького томика, и никогда электрический ток не будет обладать такой силой, которой обладает электричество, заложенное в печатном слове. Нестареющая и несокрушимая, неподвластная времени, самая концентрированная сила, в самой насыщенной и многообразной форме - вот что такое книга; так ей ли бояться техники; разве не с помощью тех же книг техника совершенствуется и распространяется? Повсюду, не только в нашей личной жизни, книга есть альфа и омега всякого знания, начало начал каждой науки. И чем тесней ты связан с книгой, тем глубже открывается тебе жизнь, ибо благодаря ее чудесной помощи твой собственный взор сливается с внутренним взором бесчисленного множества людей, и, любя ее, ты созерцаешь и проникаешь мир во сто крат полней и глубже.

Добрый молодец появился у Избушки-на-Курьих Ножках, как положено, ближе к вечеру.
- Избушка-избушка, встань ко мне передом, к лесу задом! - проговорил он ритуальную формулу и стал ждать. Избушка никак не отреагировала.
- Слышь, избушка, кому говорю, встань ко мне передом, к лесу задом! - возвысил голос он.
- Без толку орешь, парень, - меланхолично сообщил скрипучий голос из распахнувшегося окошка. - Механизм все одно сломан. Мужика-то в доме нет…
Добрый молодец глянул - и сразу понял: Баба Яга собственной персоной. Все как рассказывали: подбородок острый, нос крючком, глазки маленькие и космы нечесанные из-под платка.
- Чу, чу, русским духом пахнет, - заунывно завела Баба Яга, возведя глаза поверх головы добра молодца, куда-то в небо. - Эй, слышь, не помнишь, как там дальше по сказке положено?
- Нешто ты не знаешь? - удивился добрый молодец.
- Да знаю… Только скууучно! Все время одно и то же, - пожаловалась Баба Яга. - Поживи-ка с мое в одной и той же сказке, да в глухом лесу, от тоски волком взвоешь!
- Дык это… не нами сказка писана, не нам ее и менять, - почесал в затылке добрый молодец.
- Ну ладно. Чего там далее по сюжету? - вздохнула Баба Яга.
- В дом пригласить, напоить-накормить, в баньке попарить… - напомнил молодец.
- Вот так всегда, - тяжко вздохнула Баба Яга, исчезая из окна и распахивая дверь. - Воспользоваться женской доверчивостью, обольстить, выпросить какую-нибудь вещицу волшебную, а то и спереть - и только вас и видели. Альфонсы вы все!
- Я не такой! - возмутился добрый молодец. - Я положительный персонаж.
- А я, выходит, отрицательный! - саркастически усмехнулась Баба Яга. - Как помощи у меня просить, так чуть не вприсядку скачете, а как своего добились - только вас и видели. И потом сказки страшные про меня рассказываете, мол, Баба Яга жуткая, да Баба Яга злая…
- Бабулечка, да кто ж вас так обидел? - озадачился добрый молодец.
- Да кто меня только не обижал, - безнадежно махнула рукой Баба Яга. - Ладно, проехали. Иди уже в избу, чего там…
В избе было темно и мрачно, хотя и чистенько. Черный котяра щурился с печи, пахло травами, которые в пучках сушились на стенах.
- Говори скорей, чего надо, забирай - и отчаливай, - в сердцах бросила Баба Яга.
- Так это… Накормить-напоить, баньку истопить… - растерялся добрый молодец.
- Слушай, давай без этих условностей, а? - скривилась Баба Яга. - Надоело! Чего тебе дать? Волшебный клубочек? Скатерть-самобранку? Шапку-невидимку? Меч-Кладенец? Коня богатырского? В общем, забирай - и уматывай, да поскорее!
- А чего это ты меня гонишь? - вдруг возмутился добрый молодец. - Я, может, и просить у тебя ничего не стану! Я, может, поговорить хочу! За жисть!
- Знаем мы ваши разговоры «за жисть», - еще больше озлилась Баба Яга. - Только душу разбередите! Потом рыдай тут в гордом одиночестве, оплакивай загубленную молодость…
- Значит, так! - решительно сказал добрый молодец. - Где тут у тебя инструменты? Тащи, буду поворотный механизм чинить! А разговоры на потом отложим!
Инструменты сыскались мигом.
- Тебя как зовут-то, добрый молодец? - смягчилась Баба Яга через недолгое время.
- Иванушкой, - отозвался добрый молодец из-под избушки, где уже валялась куча отвинченных деталей.
- Ты блинки уважаешь со сметаной или с медом?
- Да как подадите, так и употреблю, - сказал молодец, продолжая звякать железяками.
- Ладно, ладно, поняла, - кивнула Баба Яга и потрусила к печке.
Вскоре Избушка обрела прежнюю подвижность и крутилась налево-направо, как заведенная, а Баба Яга уже поливала из кувшина Иванушке на руки.
- Ну, теперь и блинков можно, - степенно сказал он, вытирая руки поданным рушником.
За столом сидел прочно, ел вдумчиво и основательно, не жадничал, но и не стеснялся. Баба Яга только успевала то сметанки, то медку подливать. Наконец Иван насытился, откинулся.
- Спасибо, знатные блинки! Даже у матушки родной таких не едал!
- И тебе спасибо, Иванушка, на добром слове. Избушку вот починил - это да, за это уважаю. Ну, теперь проси…
- Погоди, бабуля, - прервал ее Иван. - Давай сначала баньку, а?
- Да я уж затопила, - призналась Баба Яга. - Иди, коли наелся. Раз уж ты от сюжета ни на шаг…
- Да бог с ним, с сюжетом! Уж больно я баньку люблю. Чего ж от удовольствия отказываться? Веники-то березовые есть?
- И березовые есть, и можжевеловые! - похвасталась Баба Яга. - А я уж тебя в лучшем виде по спинке похлещу.
После баньки Иван сидел красный, распаренный, в чистой рубахе. А Баба Яга опять поскучнела.
- Стелить, что ли? - сурово спросила она.
- Да я спать не хочу пока, - ответил Иван, внимательно глядя на Ягу. - А чего сызнова сердишься?
- А того, что каждый раз по одной схеме: корми вас тут, пои, в баньке парь, спать укладывай, а наутро - поминай как звали! А потом позорите честную женщину на всех сказочных перекрестках! Ненавижу я вас, кобелей проклятых!
- Так! - строго сказал Иван. - Давай-ка рассказывай. А то все намеками да намеками, а сути и не разберешь. Кто кобели, почему кобели, кого «поминать как звали» надо?
- Так если всех вспоминать, это целые мемуары получатся, - неохотно призналась Баба Яга.
- Мемуары так мемуары, - согласился Иванушка. - Я не тороплюсь никуда. Сказывай давай!
Сказ первый. ДОБРЫЙ МОЛОДЕЦ
- Ну, чаще всего сюда добрые молодцы наведываются, - начала Баба Яга. - На вид мужики сказочные. Умереть - не встать. Кровь с молоком, косая сажень в плечах. Только есть у них один недостаток: от сюжета - ни ногой. Вот они мне тут сладкие речи поют, приятные слова говорят, а сами только и думают, как свой интерес соблюсти. Все же знают, что я женщина демоническая: и штуки волшебные у меня есть, и заклинаний в избытке, и связи сказочные, опять же… Кому там надо со Змеем Горынычем сразиться, или яблок молодильных добыть, или еще чего невыполнимое сотворить - все ко мне, и ну тут мелким бесом рассыпаться! Ну, я женщина одинокая, по общению изголодавшаяся, сначала, конечно, как положено - в штыки, но потом не выдержу, растаю, душу распахну. А они, эти самые добрые молодцы, все как один - добьются своего, и поутру «асталависта, бейби!». По-нашему «прощай, Баба Яга!». В общем, наплюют мне в эту самую душу, и пишите письма! Оказывается, у всякого на примете какая-нибудь Марья Моревна, или Елена Прекрасная, или и вовсе царская дочь… Так спрашивается, при чем здесь я??? Я им что, трамплин для выгодного брака? Это мне, как женщине, крайне обидно!
- Так сама же говоришь, по сюжету положено… - посочувствовал Иван. - Сама посуди: к кому же им еще за помощью идти, если больше в сказке и нет никого?
- Так вот я и думаю, это какой же злодей положил мне такую жизненную линию? - пригорюнилась Баба Яга. - Ну просто сказочное свинство! Ведь мне тоже хочется простого женского счастья!
- Так может, ну нас, добрых молодцев? - осторожно предложил Иван. - Попробуй другую сказку, другой сюжет…
- А то я не пробовала! - взвилась Баба Яга. - Я ведь дама предприимчивая, могу и в чужую сказку заглянуть. Ну вот и заглянула на свою голову! Связалась с Зеленым Змием, чтоб он был неладен!
- Это ты про Горыныча? - догадался Иван.
- Ну! - дернулась Баба Яга. - Оно ведь как получилось?…
Сказ второй. ЗМЕЙ ГОРЫНЫЧ
- Змей Горыныч - мужчина южный: видный, корпусный, горячий, прям огнедышащий. Ну, думаю, за таким - как за каменной стеной. А оказалось - вся его огненность за счет употребления алкоголесодержащих жидкостей происходит. Налакается бражки - весь такой бравый, прямо дым из ноздрей валит и глаза огнем сверкают. А пройдет запал - свернется в кольцо и дрыхнет неделями. А жизнь-то идет, она неделю ждать не будет! Вот и пришлось мне опять самой крутиться. Да тут еще разборки эти… Он по пьянке с богатырями рассорится, они ему башку вгорячах и снесут, а мне потом его раны залечивай. Хорошо еще, у него их три, этих башки-то, да быстро новые отрастают, а то бы и насмерть мечами затюкали. А тут он и на меня с пьяных глаз наезжать стал! Я ему чего говорить начну, а он выпучит свои бесстыжие зенки, пасть разинет, и ну реветь: мол, женился неудачно, тоже мне жена, не понимаешь меня, что за глупая баба, только пилишь, Яга ты форменная. Это с его легкой руки меня Бабой Ягой называть стали!
- А зачем пилила? - спросил Иван.
- Так что ж мне, ждать, пока муж от спирта сгорит??? На путь истинный наставляла!
- Такого не наставишь, - покачал головой Иван.
- Ну, вот и я до того же доперла. Ушла я от него, и снова замуж вышла. На этот раз за иностранца. Графом Дракулой звали. Я его на шабаше подцепила, ну и того… заделалась графиней.
Сказ третий. ГРАФ ДРАКУЛА
- И что? - заинтересовался Иван. - Сильно от отечественного производителя отличается?
- Ох, Иванушка, на вид-то оно конечно! Весь такой лощеный, обходительный, голос тихий. Все по этикету, с придыханием. Ручку целовал, комплименты делал, лютики-цветочки, то-се… Замок опять же - сказка! Только вот нутро под фраком у него гнилое оказалось, вампирское! Стала я замечать, что он из меня жизненные силы сосет. Вкрадчиво так, незаметно. Кажинный день ему рубашку накрахмаленную подай. Гроб, в котором он отдыхает, тряпочкой отполируй. Солнца в доме чтобы ни-ни. И ногой из дома - тоже никуда. А когда у него гости, так мне и показываться не велено было - встретила у парадной лестницы, и марш в свои покои. А у них там веселье! В общем, не выдержала я! Спрашиваю: «Я тебе жена или домработница?». А он мне: «Я специально, между прочим, на Руси жену искал, потому как русские фемины видные из себя, работящие и неприхотливые». Ну, я метлу свою из шкафа достала - и домой, в дремучий лес. Очень мне надо, чтобы какой-то хлыщ заморский из меня кровушку русскую пил???
- Это точно, - покивал Иван. - За державу обидно! У нас, ежли что, своих кровопивцев хватает.
- Во-во, - подхватила Баба Яга. - Такой-то мне как раз и попался. Форменный кровопивец. Решила я, раз уж годы не юные, а замуж все ж хочется, так хоть за богатого! И пошла я за Кащея Бессмертного.
- Ох, и лиха ты, матушка! - крякнул Иван.
- Лиха, да не умна, - закручинилась Баба Яга. - Из огня да в полымя!
Сказ четвертый. КАЩЕЙ БЕССМЕРТНЫЙ
- Про Кащеевы сокровища много слухов ходит. И все правда: богатства у него несметные! Он ведь Бессмертный, копит их от начала времен. И сам не помнит, сколько у него чего. Каменья драгоценные - россыпями, денежки - мешками, меха собольи - связками. Бери сколько хочешь - он и не заметит.
- Ну и брала бы! - посоветовал Иван.
- А на фига? - горестно спросила Баба Яга. - Мы ж и не выходили никуда. Кащей-то на здоровье своем задвинут, ему кто-то предсказал, что смерть его в игле, игла в яйце, яйцо в утке, ну и так далее. Ну вот он и носится с этими яйцами-утками, то анализы собирает, то давление мерит. Трясется над своим бессмертием… А из самого уж песок сыплется! И ни о чем, кроме болезней, и разговаривать не желает! Я ему говорю: так может, на свежий воздух? Или зарядку там, плавание в открытых водоемах? А он на меня: «Ты что, погубить меня задумала, старая ведьма???». Ах ты, думаю, опять незадача! Ведь сам-то ладно, привык, а меня сгноит в своих чертогах, так и буду ему всю жизнь утку туда-сюда носить! Нет, думаю, шалишь! Не хочу я остаток жизни провести с Кащеем. Я-то не бессмертная! Мне еще пожить хочется, на травке зеленой поваляться, в ступе под луной полетать! Нет уж, думаю, надоели мне эти старые пердуны! Буду себе помоложе искать.
- Ну! И нашла? - восхитился Иван.
- А как же! Моя последняя любовь. Мальчик-с-Пальчик звали.
Сказ пятый. МАЛЬЧИК-С-ПАЛЬЧИК
- Я его в лесу подобрала. Сгинул бы, заблудился. Он весь такой хрупкий был, незащищенный. Чисто эльф заморский! Глазки ясные, сам такой трогательный. Ну, я его и привела в дом. Поначалу все хорошо было. Я вот честно тебе сказу - я с ним прям расцвела! Ласковый такой был, нежный. Он мне про свою жизнь непростую рассказал, как она его по голове долбила. Я его пожалела: досталось же ему от жизни! Тем более что такой маленький, слабоватый. Не мужчина, а мужчинка. Ну, в моем положении на Илью Муромца рассчитывать не приходится, решила, что какой уж есть - того и буду любить. Во мне ее столько скрыто, любви-то этой…
- И что же, не сладилось у вас? - поторопил ее Иван.
- Да вроде и сладилось… Только вот боялся он всего. От избушки отойти - боится. В лес по ягоду - боится. Сковородку в печь сунуть - тоже боится. Сидит целыми днями, палочку строгает или песенки поет. Я уж его и так, и так пыталась к делу приспособить. Думаю, ну хоть в колдовских заботах мне станет помогать. Нет, и это боится! Одно слово - Мальчик-с-Пальчик! Но я ничего, терпела, слова худого ему не сказала.
- А чего ушла-то? - не выдержал Иван.
- Да не я ушла, он ушел, а еще вернее - я его ушла, - тяжко вздохнула Баба Яга. - И ведь как ушел, подлец! Я ему говорю: «Мол, пока сиднем сидеть будешь, мужиком не станешь, так и проживешь в мальчк-спальчиках!». А он мне в ответ: « Да если бы не ты, я бы давно уже богатырем заделался! Ты, мол, сильная женщина, натурой своей подавляешь меня, я с тобой не расту, потому как ты мне не даешь!». Ты прикинь, каково мне это слушать было??? Я же еще и в виноватых осталась!!! Ну, я ему и отвечаю: «Раз так, то иди, расти, а я тебя, дармоеда, кормить-поить задарма тут больше не намерена».
Ну, на другой день он и свалил. При мне-то, конечно, побоялся. А пока я по делам летала, поскидал в котомку все волшебные вещи, которые на себе унести смог, и испарился. Ну, я и догонять его не стала - чего уж там, невелика потеря.
- А дальше что? - спросил Иван.
- А дальше стала жить, как сказкой предписано, - грустно ответила Баба Яга. - Сижу вот в лесу, добрых молодцев принимаю, на ум наставляю да в путь провожаю. Чего еще делать одинокой бабе, хоть бы и Яге? Ты-то чего явился, да ведешь себя не по правилам? Просить чего будешь - так проси, пока я добрая!
- Блины у тебя вкусные, - сказал Иван. - Мастерица ты. Волшебница, одно слово.
- Да ладно, - засмущалась Баба Яга. - Для хорошего человека не жалко… Проси уж!
- А попрошу я тебя вот что! - решился Иван. - Баньку еще раз истопишь?
- Так топила же уже? - удивилась Баба Яга. - Второй-то раз вроде как не по сюжету?
- А мы от него отступим чуток, ага? - предложил Иван. - Ты вот меня парила, веничком хлестала, а теперь давай я тебя попарю? В виде ответной услуги!
Баба Яга думала недолго - мигом баньку соорудила. Кто ж от таких заманчивых предложений отказывается? Сроду ведь еще ни один добрый молодец не догадался ей-то косточки попарить, веничком постучать!
В бане выяснилось, что Баба Яга вовсе не такая старая, какой казалась - кожа от копоти отмылась, космы расправились, лицо разгладилось, а фигурка и вовсе как у молодой - в общем, женщина в соку, и кто бы мог подумать???
Парил ее Иван истово, от души, и из ковшика то холодной водицей окатывал, то горячей. Яга только постанывала, повизгивала да бока подставляла. А когда с пару-то вышли на белый свет, Иван только охнул:
- Мать честная! Да ты ж красавица! Ни в сказке сказать, ни пером описать!
- Ну да, я такая, - скромно потупилась Баба Яга. - Сказочная женщина, в общем. А ты чего думал?
- Дык сначала-то ты мне старухой показалась, - озадаченно потер лоб Иван. - Прости уж!
- Да ладно, чего там, - засмеялась Баба Яга. - Не ты один обманывался! Это ж не истинное мое лицо было, а маска такая. Когда женщина без ласки живет, в одиночестве, да в прошлом одни разочарования - она в Бабу Ягу и превращается, чтобы не лезли к ней, не приставали, душу не бередили. А под маской-то она завсегда женщина! А некрасивых женщин ни в каком возрасте не бывает, чтоб ты знал.
- Ну, дела! - только и выговорил Иван.
- Ладно, Иванушка. Распотешил ты меня, уважил. Оттаяла я! Давай уж, говори, за чем пришел - ни в чем не откажу.
- Топор у тебя есть? - деловито спросил Иван.
- Есть, - удивилась Баба Яга. - Только он не волшебный…
- А мне волшебный и не надо, - ответил Иван. - Мне такой, чтобы дрова рубил. А то я баню очень уважаю, каждый день бы парился! А у тебя дрова на исходе. Нам вдвоем-то знаешь теперь сколько дров понадобится? Дык еще и зима впереди!
И на этом мемуары Бабы Яги заканчиваются, потому что дальше начинается уже совсем другая сказка!!

Знающие люди говорят: новое вино не налить в старые мехи. Но если больше некуда? Нам говорят: не мечите бисер перед свиньями. Но на безрыбье – и рак рыба.
Никто не хотел умирать. Но разве кого-то спрашивали? И откуда возьмётся опыт, если не лезть в воду, не зная броду? И как оценить прошлое, не зная будущее? И чего стоят все оценки? Тот, кто живёт – не видит своей тени, и только смерть делает её зримой.
Весь мир – игра света и тени, тонкого и плотного, да ещё солнце не стоит на месте. История тоже не стоит на месте: меняется освещение, меняются историки, а время разрушает неважные фрагменты картины. Одному не хватает света, другому он режет глаза, а третий предпочитает не слушать. То, чего я не знаю – не было. Но многие не согласятся, а некоторые – обидятся.
Почему Кощей Бессмертный не вызывает положительных эмоций? Потому что стар и богат, а прячась за своё бессмертие, портит девушек. Добрым Молодцам остаётся только зубами лязгать.
Замечено: Баба-Яга – персонаж скорее положительный, чем отрицательный. А если не она сама – то её дочки-прелестницы, всегда готовые приветить богатырского вида мужчину за спиною матушки.
Иван Царевич не то чтобы силён, но весьма обаятелен. Не столько меч, сколько шарм помогает ему выкрутиться из самых безнадёжных положений. А Серый Волк и Конёк Горбунок соревнуются: кто первый довезёт до дому молодых. Потом Василиса Прекрасная объявляет о беременности, и Кощею Бессмертному остаётся только локти кусать и думать, как урезать приданое.
Но вот гонцы доносят: царь Кощей присмерти. Иван Царевич первым делом объявляет себя свободным от всех финансовых обязательств: дани платить не будем, а имущество покойного поделим после похорон. Узнав о таком воровстве любимого зятя Старая Развалина велит седлать коней: я тебе покажу независимость! Так в 1480 –м году хан Ахмат, последний ордынский царь, оказался на границах Московской Руси. Впрочем, он ещё не знал, что он – последний.
Сто лет прошло после Куликовской битвы, а сколько всего изменилось! Во-первых Иван Царевич уже не чужой человек и среди Добрых Молодцев немало чистокровных татар. Малые да обиженные ханы выходили из Орды с чадами и домочадцами, били челом великому князю: не обессудь! А тот и рад был их приветить: растут ряды русской кавалерии. Во-вторых, большинство бояр имеют кто жену, кто свата, кто брата из степи. Так-то оно надёжнее: осерчает великий – поехали в поле погостить, пока гроза не минёт. И наоборот.
В третьих – не стало больше удельных княжеств на Руси – Московский князь стал единодержавен. Некому стало строить козни за широкой спиной, некому стало грозить изменой в последний миг. Оплот русской свободы – Господин Великий Новгород покорился Москве без боя, но за деньги приличные. Теперь единая Русь противостояла большому набегу. Впрочем – почему набегу? Ведь тогда Москва была бандитским гнездом, предоставлявшим политическое убежище всякому отребью и лелеющим сепаратистские замыслы. В среде союзной интеллектуальной элиты русские выглядели подлыми предателями. Двести и ещё пятьдесят лет татары кормили и защищали русских – а теперь неблагодарные кусают руку дающую.
В четвёртых, Иван 3-й Васильевич был немолодой и серьёзный мужчина. Проверенный временем властитель, ему было не занимать авторитета и политической воли. Княжить он стал ещё совместно с батюшкой – Василием Тёмным, ослеплённым за грехи тяжкие. Прямому насилию предпочитал переговоры и компромиссы, нападал обычно имея подавляющее превосходство. Хитёр и умён, чрезвычайно осторожен был князь Иван, значительные шаги предпринимал, хорошо посоветовавшись с боярами. Мистики говорили, что Иван 3-й – это реинкарнация Владимира Мономаха.
Прирождённый дипломат, а не воин, он решился на восстание против царского режима только тогда, когда стала очевидной его военная немощ. Итак: 40 лет, деловой человек, не гуляка, не обидчив, умеет подбирать кадры, без дурных наклонностей, пользуется авторитетом у товарищей, одержим идеей независимости и величия Руси. Ещё платит дань, и пешком, низко кланяясь, встречает представителей центра, а уже посылает верных людей за невестой в Италию. Там Папа Римский пригрел некую девицу Палеолог: после взятия турками Константинополя остатки династии мыкались по Европе без пристанища. Девушка представляла чисто платонический интерес, ибо ни копейки за душой не имела. Но имя её стоило больше любого княжества: Москва становилась наследницей Византии, её славы и истории. Женившись на девице Палеолог, Иван Царевич приобрёл для Москвы – захолустной провинции, небогатого федерального округа – регалии тысячелетней империи. Это была заявка на большое будущее. Несколько позже Знающие Люди сказали веско: Москва – это Третий Рим. И Четвёртого – не будет.
А царь Ахмат по привычке двинул своих богатырей к южным пределам Руси, будто не замечая, с кем имеет дело. Битвы не было: Иван Царевич не такой человек, чтобы сразу все карты бросить на стол. Кроме того, в широких рукавах его шубы всегда имелся козырный туз и кто знает – может и не один. Уже не первое русское посольство хлебом-солью склоняло Крымского хана ударить в спину Ахмату или хотя бы потревожить его кочевья, оставленные без охраны.
Половину лета и всю осень стояли две армии у реки Угра. Русские усердно сторожили броды, а татары изредка переправлялись, попадая под ружейный и пушечный огонь. Татарские полководцы усиленно делали вид, что нападали, а русские якобы их отбивали. Это была поистине странная война: ведь Угра, при всём её величии, совсем не Волга: что там её форсировать? Зачем нужно было искать какие-то броды, когда её пешком нетрудно перейти? Ответ никто не даёт внятно, а он лежит на поверхности: по обе стороны реки сидели родичи, и за каждое неудачное наступление татарские богатыри получали щедрые чаевые – дело житейское.
Царь же, опутанный сетями тотального саботажа, неутомимо писал грозные письма строптивцу, требуя повиниться и оставить воровство. Напоминал он о том, что татары и русские – братья, что у них общая история, писал, что независимость русским ни к чему – они не способны управлять собой. Их, чтобы как-то вразумить, должны были пасти, как стадо, то евреи, то викинги, то татары. Сбросите татар – накличите себе на шею ещё более противного хозяина.
Князь Иван в переписку с оппонентами не вступал, а усердно посещал подмосковные монастыри. В моменты острые он вообще уходил на богомолье в Троице-Сергиеву Лавру. Москвичи недоумевали, глядя на стратегические эволюции Ивана Царевича, но помалкивали: авось обойдётся. Не любил князь рисковать своей шкурой, а в те годы это считалось за большой грех.
Воинский дух русской армии стал слабеть с наступлением холодов: к зиме вся Угра стала сплошным бродом, а в казне не осталось денег на взятки для наступающих: а ну как татары пойдут ломить? Но страхи оказались беспочвенными: на смену силам, что держали федеральные войска на той стороне реки, пришла бескормица – стали дохнуть лошади. Самое время наступать на Москву, да не на чем. Повернули ордынцы домой, твёрдо пообещав вернуться в следующем году – уж очень им понравилась такая война. Но слова своего они не сдержали: в верховьях Северского Донца, где 300 лет до того князь Игорь пел свои песни, крымский Гирей перехватил деморализованные части воителей с Нижней Волги. Хан Ахмат был убит, его войско было рассеяно, Золотая Орда, детище Батыя, навсегда прекратила своё существование.
Русь умерла – родилась Россия. Москвичи простили своему князю излишнюю религиозность, и он правил ещё долго-долго и умер сам, без чужой помощи. Но история довольно сухо упоминает о Иване Царевиче из-за того, что он освободил страну без серьёзного кровопролития. Сидение на Угре – это ведь и смех, и грех, а не сражение. Вот если бы он сам, заломив шапку покруче, кинулся на Ахмата с саблей, да уложил народу на пару курганов до самого неба – тогда бы было о чём вспомнить. И написать много романов, снять множество фильмов, учредить орден – для воспитания юношества.
Сцена была обставлена скупо. Артисты играли больше за кулисами, чем гремели на подмостках. И вина лили больше, чем крови. Репетировали по-настоящему, а премьера так и не состоялась: игроков противной стороны просто купили на корню. Великое событие, как всегда, прошло незаметно и буднично. Актёрам никто не аплодировал.

1. Хрвое Чустич (21 октября 1983 - 3 апреля 2008)
Одна из самых «глупых» смертей произошла в Хорватии. 24-летний форвард местного "Задара" Хрвое Чустич, одна из надежд хорватского футбола, умер от травмы головы, полученной в матче чемпионата страны с "Цыбалией" 29 марта.
Чустич был очень самоотверженным игроком, постоянно идя во всевозможные столкновения. В одном из них Хрвое вылетел за пределы поля и ударился головой о бетонное ограждение, отделявшее трибуны от поля. Шла всего лишь 4-ая минута матча…
Казалось, здоровье игрока вне опасности, но Чустич подхватил в больнице инфекцию, которая, в конце концов, и добила игрока.

2. Горан Туньич
Не всегда врачи успевают вовремя оказать помощь футболисту: так защитник хорватского клуба «Младость» Горан Туньич умер во время матча против «Хрватски Сокола». Арбитр расценил падение футболиста как симуляцию и показал игроку «горчичник».
Уже позже судья понял трагичность эпизода, и когда подоспели врачи – игрок был уже мёртв. Причиной смерти стал сердечный приступ.

3. Эрик Йонгблад (1963 - 23 сентября 1984)
Один из самый ужасных случаев смерти на футбольном поле произошел в Голландии в 1984 году. 21-летний голкипер Эрик Йонгблад, сын легендарного голландского голкипера Яна Йонгблада, погиб прямо во время матча любительского клуба «ДВС» (Амстердам). Игра проходила в не самых лучших погодных условиях, и почти в самом конце встречи молния попала прямо в молодого человека. Трагичность ситуации ещё и в том, что смерть сына произошла прямо на глазах у отца, присутствующего на трибунах.
Ян Йонгблад так и не пришёл полностью в себя, он всю свою оставшуюся свою жизнь не разговаривал ни с кем о том матче.

4. Самюэль Оквараджи (1964-12 августа 1989)
Ещё одна смерть произошла прямо во время отборочного матча Чемпионата Мира-1990 между сборными Нигерии и Анголы. В августе 1989 года за 10 минут до конца матча Самюэль упал в центре поля и вскоре скончался. Причиной смерти была названа сердечная недостаточность.
Одна из причин смерти была более оригинальной: неподалеку от стадиона, где проходил матч, произошел выброс подземных токсичных газов и все футболисты надышались ими. И только Оквараджи - смертельно.

5. Исаак Самора
Смерти на поле бывают и курьёзными. Так, например, никарагуанский футболист Исаак Самора погиб во время матча своего клуба "Санта Крус" с командой "Либерасьон". Защитник стоял на линии ворот во время подачи углового, и как раз в это время один из соперников влетел прямо в одну из штанг, отчего все ворота развалились. Перекладина упала точно на голову Саморе. Футболист умер прямо в карете «скорой помощи», так и не успевшей доставить его в больницу.

6. Фил О'Доннел (25 марта 1972 - 29 декабря 2007)
Карьера Фила была не самой звёздной. Воспитанник «Мазервелла» нигде кроме Шотландии и Англии не играл, лишь родной клуб, «Шеффилд Уэнсдей» да «Селтик». Однажды вызывался в сборную (в 1993 году сыграл против сборной Швейцарии). А мог Фил стать одним из самых лучших британских футболистов (великий Алли Маккойст назвал ещё юного О'Доннелла «храбрым львом»), если бы не постоянные травмы, мучавшие футболиста практически ежедневно.
В матче против «Данди Юнайтед», в котором «Мазервелл» победил со счётом 5-3, 35-летний О’Доннел в том роковом матче забил гол и побежал к бровке праздновать, где у него и стало плохо с сердцем...уходил на замену, но на полпути к бровке упал. Все попытки привести футболиста в чувство не дали результат.
О'Доннелла любили все, и его смерть стала трагедией не только для его жены и четверых детей, но и всей страны! «Мазервелл» назвал в честь Фила трибуну стадиона «Фир парк».


7. Марк-Вивьен Фоэ (1 мая 1975 – 26 июня 2003)
Один из лучших камерунских футболистов скончался во время Кубка Конфедераций 2003 года в Лионе. До конца полуфинального матча со сборной Колумбией оставалось менее 20 минут, как в центре поля упал Марк -Вивьен. Игрока пытались реанимировать на поле, но всё тщетно: футболист не дышал. Уже в больнице врачи зафиксировали смерть Фоэ.
В «Манчестере Сити», последнем клубе Фоэ, номер 29, под которым он играл, навечно остался за камерунцем.
У Марка-Вивьена была своя гостевая книга, где все его друзья, поклонники могли оставлять записи. Последняя запись была сделана ночью 27 июня: «Марк-Вивьен. Мы будем молиться о твоей душе. Лионец»

8. Миклош Фехер (20 июля 1979 – 25 января 2004)
Венгерский нападающий Миклош Фехер считался первым после легендарного Ференца Пушкаша. В такой молодой возраст Миклош стал Чемпионом Португалии (1998-99), Кубка Портгуалии (2003-2004 посмертно), Суперкубка Португалии (1998). В 1997 года Миклош был признан лучшим молодым игроком Венгрии, а в 2001 получил приз имени Ференца Пушкаша. Но никто не знает, как сложится твоя судьба.
24 января 2004 года во время матча между "Бенфикой" и "Виторией Гимараеш" на 60-й минуте игры 24-летний венгр Миклош Фехер (25 матчей за национальную сборную) вышел на замену.
В одной из атак Фехер нарушил правила и получил от судьи желтую карточку, улыбнувшись Миклош сделал пару шагов и свалился на землю. Выбежавшие врачи зафиксировали у него остановку сердца. Игроки и болельщики не могли сдержать слёзы, молились о жизни венгра.
И, казалось, врачам удалось спасти игрока – сердце начало биться, однако уже в больнице всё закончилось - врачи констатировали смерть футболиста.
Вот ирония судьбы - любимым фильмом футболиста была картина «Храброе сердце».

9. Антонио Пуэрта (26 ноября 1984- 28 августа 2007)
Антонио Пуэрта в свои 22 года был одним из самых титулованных испанских футболистов: дважды обладатель Кубка УЕФА (2005-06, 2006-07), Суперкубка УЕФА (2006), Кубка Испании (2006-2007), Суперкубка Испании (2007).
Молодому, подающему огромные надежды защитнику сборной Испании и одного из грандов Ла-Лиги «Севильи» стало плохо во время матча против «Хетафе», проходящего 25 августа. Партнёр по команде Ивица Драгутинович попытался спасти жизнь Антонио, не дав тому задохнуться. Вскоре Пуэрта смог самостоятельно покинуть поле, но в раздевалке с ним произошёл ещё один приступ, последний. 28 августа, в 14-30 по местному времени, в одной из больниц Севильи футболиста не стало. Подруга Антонио Мар Ролдан была беременна, спустя два месяца после смерти Пуэрты она родила сына Айтора Антонио.

10. Сергей Перхун (4 сентября 1977 — 28 августа 2001)
Сергею пророчили большое футбольное будущее. В 17 лет он Чемпион Европы среди юношей, в 23 года (15 августа 2001 года) дебютировал в национальной сборной Украины в матче против Латвии, отыграв второй тайм на ноль. И вот спустя три дня, 18 августа, произошла та роковая игра в Махачкале: спасая команду от неминуемого гола, Сергей выбежал за пределы штрафной площади и столкнулся с нападающим Будуном Будуновым.
Поначалу, мало кто думал о самом страшном, но так сложилась судьба молодого вратаря. 28 августа 2001 года в московской клинике имени Бурденко Сергей скончался. Официальная причина смерти «тотальный отёк головного мозга, остановка мозгового кровотока с последовавшей за этим гибелью клеток головного мозга».
Сергей не дожил до своего 24-летия всего лишь 7 дней…
В родном Днепропетровске ежегодно проводится турнир памяти Сергея Перхуна, а также поставлен памятник этому молодому и талантливому голкиперу. А в ЦСКА 16-й номер навечно закреплён за именем Перхуна.

"Знаменитый клоун с осенью в душе" — так величала публика Леонида Енгибарова. Он не смешил — он заставлял зрителей думать и сопереживать. На одном из своих выступлений Енгибаров как бы раскрыл грудь, достал оттуда сердце, разрезал его и послал зрителям. Еще никто не знал, что блестящая импровизация окажется символическим прощанием клоуна-философа. Взрослые и дети, приходя в цирк, с нетерпением ждут появления на арене клоунов. Эти артисты — профессионалы высшего класса, хотя для их реприз отводится место лишь между номерами основной программы. Не раз клоуны становились актерами театра и кино, появляясь не только в комедийных ролях, но и воплощая серьезные трагические образы.
Именно таким был Леонид Енгибаров — знаменитый клоун 1960-1970 годов. В своих номерах он старался не столько рассмешить зрителя, сколько заставлял его думать и переживать. К сожалению, великий артист ушел на пике популярности, не дожив даже до сорока.
Выходец из московской семьи, с армянскими корнями по отцовской линии, Енгибаров с детства мечтал о карьере спортсмена. В школе он страстно увлекся боксом, однако, получив в 1952 году аттестат, поступил в Институт рыбного хозяйства, откуда через год перевелся в Институт физкультуры. Усиленные тренировки очень скоро принесли свои плоды: на первенстве Москвы по боксу в сезоне 1952-1953 годов Енгибаров одержал девять побед, потерпев лишь одно поражение. В своей весовой категории он занял 3-е место, а к 1954 году имел уже 1-й разряд по боксу.
Молодой веселый парень был душой компании. Когда Енгибаров узнал, что в Государственном училище циркового искусства открылось отделение клоунады, он принял решение поступать туда. Енгибарова приняли. По мнению однокурсников, его творческая индивидуальность четко определилась уже в училище — юноша показал себя как великолепный мастер пантомимы. Окончив училище, Енгибаров дебютировал не в Москве, а в Ереване. Именно в труппе армянского циркового коллектива он сделал первые самостоятельные шаги на большой арене. Дирекция ереванского цирка, коллеги и зрители с удивлением отмечали, что Енгибаров, в отличие от большинства других клоунов, не ставит целью развеселить зрителя стандартными хохмами и трюками. Вместо этого он пытается заставить публику задуматься, и это поначалу заметно разочаровывало зрителей. Необычная манера артиста была довольно прохладно встречена коллегами. Некоторые даже советовали ему сменить амплуа "думающего клоуна" и вернуться к шуткам и гэгам старой школы, однако Леонид Георгиевич был непреклонен и вскоре доказал свою правоту. Как же выглядели миниатюры Енгибарова? Вот описание репризы под названием "Жажда".
Главный герой очень хочет пить и вскоре замечает на высоком постаменте кувшин с водой. Клоун пытается до него добраться, однако это удается не сразу: артист лезет на постамент, падает, снова поднимается — и так несколько раз. Зрители встречают нелепые падения смехом. Наконец клоуну удается достать кувшин. Он с трепетом берет его в руки, уже представляя, как утолит жажду, но тут неожиданно на арене появляется маленькая девочка. Она подходит к герою и, показывая на кувшин, просит отдать его ей — и клоун отдает. Девочка же садится неподалеку и начинает поливать водой из кувшина песочные куличики, чтобы они лучше лепились. Кульминацией номера является реакция клоуна на этот поступок ребенка: он начинает… улыбаться. Улыбаются и растроганные зрители. "Клоун с осенью в душе" — так величала Енгибарова публика. Легендарный Юрий Никулин впоследствии вспоминал: "Когда я увидел его в первый раз на манеже, мне он не понравился. Я не понимал, почему вокруг имени Енгибарова такой бум. А спустя три года, вновь увидев его на манеже Московского цирка, я был восхищен. Он потрясающе владел паузой, создавая образ чуть-чуть грустного человека, и каждая его реприза не просто веселила, забавляла зрителя, нет, она еще несла и философский смысл. Енгибаров, не произнося ни слова, говорил со зрителями о любви и ненависти, об уважении к человеку, о трогательном сердце клоуна, об одиночестве и суете. И все это он делал четко, мягко, необычно".
С ростом популярности артиста стали приглашать в кино. Первая большая роль была ролью… самого себя, в картине армянских режиссеров Г. Маляна и Л. Исаакяна "Путь на арену". Картина о становлении нового циркового героя — клоуна — была тепло принята советским зрителем. Через год после выхода фильма на экраны, имя Енгибарова прогремело на весь мир: он стал победителем Международного конкурса клоунов в Праге, откуда привез престижнейший Кубок имени Э. Басса. Для 29-летнего артиста, которого еще несколько лет назад мало кто воспринимал всерьез, это был поистине ошеломительный успех!
Шестидесятые — расцвет популярности Енгибарова. Он пишет прозу, которой восхищается сам Василий Шукшин; снимается в кино у Параджанова, Ролана Быкова и того же Шукшина, активно гастролирует и выступает на эстраде. Имя артиста было известно всем. Енгибаров формирует вокруг себя коллектив, который хочет назвать театром. Но в Минкультуре неожиданно отказывают: "Назовитесь ансамблем!" Начались трения. Центральной прессе было запрещено писать о Енгибарове в восторженном тоне. Чтобы отвлечься от неприятностей, в 1972 году артист решил ненадолго съездить в город, где началась его карьера, — в Ереван.В здании цирка шло представление. Клоун в полумраке зала тихо прошел в директорскую ложу. Униформисты разглядели в сидящем мужчине Енгибарова, и с той минуты каждый номер предварялся знаком приветствия артистов своему знаменитому коллеге. Публика заметила это, и по залу пошел гул.
Вскоре выступление было приостановлено, и инспектор манежа зычным голосом объявил: "Дорогие друзья! Сегодня на нашем представлении присутствует клоун Леонид Енгибаров!" Конец фразы потонул в громе аплодисментов, люди приветствовали артиста стоя. Леонид Георгиевич был крайне смущен внезапной овацией, но был вынужден выйти на манеж. Публика не унималась. И тогда растроганный клоун, в благодарность за такую любовь, на ходу придумал сценку. Он как бы раскрыл свою грудь, достал оттуда сердце, разрезал его на сотни частичек и послал зрителям. Цирк содрогнулся от новой овации, а многие в зале прослезились. Это было великолепное зрелище, достойное гениального артиста. Еще никто не знал, что блестящая импровизация окажется символическим прощанием клоуна-философа.
Лето 1972 года было для Москвы непривычно жарким. Торфяные пожары в Подмосковье вызвали сушь, столицу заволокло белым смогом. В июле 37-летний Енгибаров приехал в Москву навестить маму. В родительском доме в Марьиной роще ему стало плохо. Срочно вызвали врача. Прибывшие на "скорой" медики диагностировали отравление и выписали таблетки, от которых клоуну стало еще хуже. Медиков вызвали вновь. Пока они ехали, Енгибаров попросил у матери холодного шампанского. Выпив полбокала, великий артист умер. Как потом скажут врачи, от разрыва сердца.
В день похорон над столицей прошел дождь — сама природа скорбела по рано ушедшему грустному клоуну, который своим искусством не просто веселил людей, а заставлял публику думать, сопереживать и становиться чуточку добрее.

Известно, что в собственных именах отражаются мифологические представления людей. Данный факт имеет место и в криминальных кличках. Внешняя сторона веры (обрядность) для деклассированных элементов имеет исключительное значение. Современный преступник, как и уголовник прошлых времён, очень суеверен. Эти суеверия отражаются в сказках, арго, татуировках, песнях и проч. Субкультура, в том числе и её составляющее – кличка- отражает верования деклассированных элементов. Для криминального мира характерна условность, приверженность к символам. Кличка же для уголовника (как и личное имя для законопослушного человека) является самым дорогим словом.Изучение кличек с мировоззренческой точки зрения может пролить свет на некоторые стороны философии деклассированных элементов.
В воровской антропонимии встречаются лексемы, восходящие к религиозному мировоззрению всего русского народа. Система кличек создавалась на протяжении многих столетий; именно в них, вобравших в себя элементы территориальных и социальных диалектов, сохранились верования древних людей. У преступников даже сохранились отголоски античных языческих верований. Известно, что древнегреческий бог Гермес считался покровителем воров. Квазионим гермес у современных русских преступников обозначает опытного пожилого вора, см. также фразеологизм замаслить в пользу святого гермеса – «сделать взнос в воровскую общественную кассу».
Кличка преступников как конспиративное средство является пережитком древних верований русского народа.Наши предки, для того чтобы нечистая сила не навредила новорожденным, давали им неблагозвучные имена – Сопляк, Дурак, Ненаш и проч. Следовательно, цель таких имён – ввести в заблуждение нечистую силу. Как видно из примеров, древнерусские имена по внешнему виду и по правилам номинации сходны с кличкой.Для преступника кличка (на арго - погоняло, кликуха, кличуха, псевдо, пседо) – это маска, сокрытие своего подлинного лица от правоохранительных органов. По мнению Д.С. Лихачёва, она является своеобразным «постригом» – вторым именем, как, например, у монахов. Преступник до того привыкает к прозвищу, что не только откликается на него, но и сам представляется данным именем. Этим знаменуется своеобразный переход в блатной мир. «Вор, принимая ту или иную кличку, - утверждал Д. С. Лихачёв, - редко расстаётся с ней. Принятие клички – необходимый акт перехода в воровскую среду. Каждый вор имеет свою кличку».
Известно, что христианство облагородило и освятило личные имена русичей,которые стали звучать не только благопристойно, но и стали иметь божественный смысл. Языческие имена нередко имели отрицательную коннотацию. Если цель язычников при именовании ребёнка – отвадить от нечистую силу, то назначение христианского имени – приобрести небесного покровителя, который защитит земного носителя имени. Отказ от собственного имени у преступников, принятие клички – своего рода отказ от небесного защитника.
Преступник до того привыкает к прозвищу, что не только откликается на него, но и сам представляется данным именем. Сами слова: кличка, кличуха, погоняло – говорят о пренебрежении к имени. Звериные названия, даваемые уголовнику, принижают его сущность, отдаляют от Бога и приближают к язычеству. В местах лишения свободы почти все заключённые имеют клички. Нередко при «крещении» обращаются ко всей тюрьме. И первое слово может стать вечной кличкой. Неофициальный лидер в исправительном учреждении (пахан, смотрящий, положенец), камеры или барака может обратиться ко всем заключённым: «Тюрьма, какое погоняло (кликуху, кличуху, погоняло) дадим пацану (новичку)?».
В кличках деклассированных элементов отражается больше языческих верований, чем монотеистических, причем имеются отголоски доантропоморфической религии. Доказательством этого является использование многочисленных зооморфизмов, обозначающих «враждебную стихию». Клички могут восприниматься отрицательно чаще всего только с законопослушной точки зрения, тогда как в криминальных социумах они либо нейтральны, либо произносятся с уважением. Не случайно в лексике преступников имеется арготизм хищник – профессиональный преступник, антоним к нему - травоядный – законопослушный человек. Но могут быть и другие антиномии: например, себя профессиональный преступник считает человеком (в арго человек – вор в законе), а законопослушного – животным. При входе в камеру (барак) новичку обычно задаётся вопрос: «Ты из мира животных или по фене ботаешь?» или: «Как там, в мире животных?, т.е на свободе среди законопослушного общества. Всё это восходит к древнейшим верованиям, когда человек отождествлял себя с явлениями природы и миром животных и в то же время выделял себя среди них. То есть кличка-зооним – это своеобразный тотем для преступника, его защитник. Точно так же, как многочисленные татуировки с обозначением зверей на теле преступника. По мнению В.А. Никонова, «все религии забирали себе власть над именами, объявляли их своей собственностью и делали их своим орудием”. Воины папуасского племени маринг-аним на острове Новая Гвинея охотились за именами, врывались к соседним племенам и, убивая, требовали, чтобы человек перед смертью назвал своё имя. Священнослужители и шаманы некоторых народов (чукчей, эскимосов, яванцев) практиковали следующее: чтобы прогнать болезнь, у человека меняли имя.
Между тем в России также были случаи лишения имени.На царской каторге арестанты носили номера на спине и гимнастёрке. Вместе с каторгой Февральская революция упразднила и номера. Четверть века спустя ленинское руководство восстановило каторгу и номера, т.е. с 1943 до 1953-1954 гг. советские политзаключённые и часть уголовников-рецидивистов носили номера, заменившие им фамилии. В 1970 г. секретная инструкция МВД СССР ввела обязательное ношение на груди фамилии, а позже ещё и номера личного дела. Всё это типологически очень напоминает обычай у некоторых племён Северной Америки: “Берущий в долг теряет право на своё имя, пока не расплатится”. Понятно, что в условиях отсутствия имени, отчества и фамилии уголовники вынуждены использовать клички, иначе как им общаться друг с другом? А может, клички - это ещё и протест против официального обращения в местах лишения свободы.
Воровская кличка – своеобразная знаковая принадлежность к касте преступного мира. У воров в законе при «коронации» присваивают новые клички: Гога Кутаисский, Саша Новгородский, Микола Питерский (совсем как в возвеличивающих прозвищах – Александр Невский, Дмитрий Донской). А уголовники с низким криминальным статусом получают и соответствующие клички: Амёба, Сопля, Плевок. Право на имя в древности обычно связывалось с привилегией воина и вообще представителя социальной верхушки. Право на красивую кличку имеют только привилегированные преступники. Не имеющие кличек не признавались профессиональными преступниками и к ним отношение, как и к любому законопослушному человеку, - презрительное.
Ряд кличек возник в результате конспирации - своеобразного табу на произношение фамилии. Табу характерны для народов с архаичной культурой. Несомненно, данные табу должны существовать во всех более или менее устойчивых группах, деятельность которых связана с риском, в частности, у криминальных элементов. В преступном обществе для этого используются указательные и притяжательные местоимения – тот, этот, свой – или клички. В воровских прозвищах присутствуют многочисленные мифонимы, например: Анютка-Ведьма, Самсон, Буря-Богатырь, Кудеяр, Демон. В дореволюционных прозвищах встречаются библейские имена: Голиаф, Каин и др. В послереволюционных их фактически нет, кроме прозвищ в тоталитарных сектах. Это – влияние атеизма, несмотря на то что профессиональные преступники, по их утверждению, являются верующими людьми.
В дохристианский период можно было встретить имена, похожие на современные клички: Блуд, Мал, Негодяй, Неудача, Беззуб, Баламут, Брюхан, Холоп, Анчутка, Кобель, Блоха, Гнида, Хрен, Кривой Колпак, Грех. Несомненно, два имени после принятия христианства (одно христианское имя, а другое мирское, языческое) – это показатель борьбы двух религий: уходящей и уже пришедшей. Но верования не исчезают мгновенно. И реликт старой религии ещё прочно держится в сознании людей. Процесс замены языческих имён растянулся на многие годы. Но древнерусские языческие имена (похожие на прозвища) не исчезли бесследно: в дальнейшем они превратились в фамилии (Дурак – в Дуракова, Сопляк - в Соплякова, Негодяй – в Негодяева, Ненаш – в Ненашева, Разгильдяй – в Разгильдяева). То есть определённая лингвистическая эмотивная база для криминальных кличек существует и в настоящее время. Анализ кличек указывает на негативное отношение преступников к религии и в то же время говорит о «святости» дела их носителей. Клички, свидетельствующие о верованиях уголовников, проливают свет на ряд серьёзных философских мировоззренческих проблем. Например, о древности профессиональных преступников с их субкультурой свидетельствуют клички, имеющие отношение к доантропоморфической религии.

Москва будет затоплена!В ближайшие 5-10 лет...А вместе с ней - вся центральная Россия, большая часть Европы. И лишь Париж останется одиноко торчать из воды, а проходящие мимо Триумфальной арки океанские лайнеры будут швартоваться у Эйфелефой башни. И произойдет все это совсем скоро.Так, во всяком случае, заявляет некий Гордон Скаллион.
Стало уже доброй традицией встречать начало каждого века с эсхатологическими настроениями. Если кто-то подзабыл "Божье Слово",которому учили в школе,то эсхатология- это наука о 'конце света'.С развитием науки стало понятно, что Апокалипсисы,сиречь Армагеддоны случаются,как тот самый американский 'shit',то бишь,постоянно. По астрономическим меркам,конечно.Каждые 50-100 миллионов лет прилетает 'большой кирдык',врезается в Землю,трава горит,океаны кипят,кто не спрятался- тот шашлык. После таких космических 'подарочков' следующий миллион лет те,кто забрался в щели,оттуда пытаются вылезти.
'Мелкий кирдык' валится чаще,но апокалипсисы вызывает районного масштаба. Однако и он может привести к глобальной катастрофе. Вспомните красивую слоистую картинку 'Земля в разрезе'.Твердое там земная кора, толщиной около 30-40 километров.Ниже,более 5000 километров вглубь, все слои мантии и внешнее ядро- жидкие.Твердое снова лишь внутреннее ядро. Так если даже небольшой астероид ударит Землю по касательной,то вместе с мелкими неприятностями, типа кратера, могут случиться и крупные - земная кора может 'проскользнуть' на своем расплавленном основании. Вследствие этого земной шарик несколько раз умоется своими океанами.Цунами просто смоют все с суши.
Но неприятности бывают и внутренние.Например, внезапная смена магнитных полюсов,которая происходит раз в 500 тысяч лет. И, вполне вероятно, новый момент такого скачка уже близок. За последние 30 лет северный магнитный полюс Земли удалился от своего старого места на 200 километров. При этом он движется не по прямой, а по странной непредсказуемой траектории. Казалось бы, ну поменяется север с югом, ну и что?Не все так безобидно.
Как считает современная наука, магнитное поле Земли зависит от наличия твердого металлического ядра внутри нее. Ощутимый вклад добавляют и внутренние слои мантии. Ядро это вращается. Вращаются и расплавы вокруг него. Но вы, конечно, не думаете, что поверхность ядра гладкая, как у биллиардного шара? Там тоже есть ландшафт.А его наличие вызывает 'погоду' во всех внутренностях нашей планеты.Там,как и в атмосфере царят вихри. Только мощность их трудно себе даже вообразить.
Земное ядро вращается вокруг своей оси.А Земля,летая вокруг Солнца, постоянно испытывает влияния со стороны других планет и потому ось вращения Земли постоянно немного 'плавает'. Угол ее наклона к плоскости орбиты варьируется от 22 до 24 градусов. Это называется прецессия.И поэтому магнитный полюс не совпадает с геофизическим. Ядро,находясь на огромной глубине,не успевает среагировать на такую 'дрожь' планеты. На протяжении тысячелетий ядро словно бы накапливает дополнительную энергия и в один момент сбрасывает ее - переворачивается.
Только не надо воображать, что оно повернется ровно на 180. Как получится - так и повернется. А КАК именно получится - предугадать невозможно. В истории Земли бывали случаи,когда полюс находился на нынешнем экваторе. А что же дальше?
Землетрясения, пробуждение вулканов, дрейф литосферных плит и глобальное потепление. Как говорится,все и сразу. И одновременно. Но не одномоментно!
А теперь несколько фактов. За последние 20 лет количество ежегодно фиксируемых землетрясений увеличилось почти в два раза. Скорость таяния полярных льдов от 3% в год выросла до 9%. Сама Земля год от года становится все более 'плоской': расстояние между полюсами уменьшается, а экватор растет. Но, повторюсь,все это крайне медленные,хотя и заметные процессы. Не могли их не заметить и местные инопланетяне с ясновидящими.
Упомянутый в начале американец Гордон Скаллион, на основании своих откровений даже нарисовал карту будущей Земли. Он утверждает,что до 2012 года произойдет глобальное затопление всего,что может быть затоплено. Уровень мирового океана повысится на 100 метров. Европа,вся,погрузится под воду, оставив вместо себя россыпь островков. Таких мест,как Москва и Питер тоже не станет. Останутся лишь Уральский хребет,часть Казахстана,да Якутия с центральной Сибирью.
Сибирь станет житницей Европы - говорит г-н Гордон.
Прочие континенты пострадают не так сильно. Антарктида освободится ото льда и там станет тепло. А из океанских вод поднимутся Атлантида и еще не названные материки. Можно посмотреть на его сайте меленькие карты, на которых ничего толком и не разобрать. А вот крупномасштабные- только за баксы.
Ему вторят американские 'серые' инопланетяне. Они,через контактеров,с которыми общаются исключительно телепатически, создали свой сайт,где предсказывают похожий катаклизм. Правда, срок названный пришельцами для этой катастрофы,начало лета 2003 года благополучно минул и теперь у них новая дата - ноябрь.Пришельцы советуют запасаться провизией, инструментами и батарейками. Особый упор делается на то,что следует приобретать 'заводные' фонарики и радиоприемники определенной фирмы. Наверное,кто-то из этих пришельцев и получает с нее прибыль. Но если американцы 'затапливают' Европу,то европейцы 'топят' Америку.
Европейские последователи 'new age' (современной религии, сектантского толка, которые верят в 'добрых инопланетян', которые или спасут,или,хотя бы, посоветуют как это лучше сделать),уверены,что Американский континент при смене полюсов вообще развалится на куски.
В общем,ничего не меняется. Как испокон веков все прохвосты делали себе капиталец на предсказании глобальных катастроф - так и продолжают по сей день. Изменились лишь слова,но не методы.
Конечно, куда приятнее 'спастись',что бы это ни значило. Новые 'учителя' человечества это понимают и с готовностью берутся, за определенную плату, спасти вашу бессмертную душу.
Конечно, куда приятнее созерцать катастрофу по телевизору, зная что она далеко и будучи уверенным,что она тебя не коснется.Куда приятнее принадлежать к кругу избранных и 'посвященных' в события ближайшего будущего.
Только не стоит забывать о том, что 'конец света' за последние 10 лет назначался уже раз пятьдесят. И всякий раз дата переносилась. А у 'пророков' появлялись стандартные отговорки, что Божий промысел претерпел корректировку и надо готовиться к следующей дате: Такова уж эсхатологи.
Но вернемся к 'перескоку' полюсов. Это действительно глобальный катаклизм. Он,несомненно, унесет множество человеческих жизней. Но далеко не сразу.
Возможно,что в первые несколько месяцев или даже лет после поворота ядра,Земля вообще может не иметь магнитного поля. Поля ядра внутреннего будут компенсированы полями мантии и внешнего ядра. Но,гораздо вероятней,что 'перемагричивание' Земли все же будет происходить достаточно постепенно и она резко не потеряет всю магнитосферу,защищающую от жесткой космической радиации,а напротив,плавно пройдет через некий минимум, с последующим обратным нарастанием.
Глобальное потепление и затопление земель так же неизбежно. Ученые утверждают,что мы находимся где-то во второй трети 'теплого периода'. И нас ждет лишь дальнейшее увеличение среднегодовой температуры,а до очередного Ледникового периода еще очень далеко. И опять же,скачкообразный рост уровня мирового океана весьма и весьма маловероятен. А,значит, есть время подготовиться.
Другое дело - землетрясения. Ядро Земли 'сбрасывает' свою энергию и она,тут уж никуда не денешься,идет от него вверх. А это значит,что литосферные плиты приобретут бОльшую подвижность,пока все не устаканится. И это- тоже весьма протяженный во времени процесс. Порядка нескольких сотен лет.
Нет,конечно,те,кто беспокоится о своем будущем,могут приобретать семейные подводные лодки,или бурить убежища в скалах или,как то сделали уже все правительства крупных государств,построить жилые комплексы под Лунной или Марсианской поверхностью. А если у вас нет таких средств - тоже не волнуйтесь:
Конец света - процесс постоянный и очень-очень долгий. Так,во всяком случае,утверждает эсхатология.

Столько хочется всего сказать, что имея всё уже в записи и зайдя на сайт, вдруг возникает такое чувство, что ты просто висишь в воздухе и тебя никто не видит и замечает...Впрочем, я не всегда пишу для всех...Все мы разные...Ха, какое своеобразное открытие! У всех какие-то свои интересы. Ведь невозможно включиться всем сразу в разговор обо всём и но о чём! Впрочем, кому интересно тот может читать все наши "пёрлы"...Лично я "разрываюсь" между двумя сайтами и времени мало писать комментарии...Но абсолютно всё читаю! Просто пока не привыкла к формату Mail.ru...Это я так...просто...мысли вслух................

"Вы во мне как наваждение". Модильяни об Анне Ахматовой. Первая любовь Аллы Ахматовой...
Я очень верю тем, кто описывает его не таким, каким я его знала, и вот почему. Во-первых, я могла знать только какую-то одну сторону его сущности (сияющую) - ведь я просто была чужая, вероятно, в свою очередь, не очень понятная двадцатилетняя женщина, иностранка; во-вторых, я сама заметила в нем большую перемену, когда мы встретились в 1911 году. Он весь как-то потемнел и осунулся. В 10-м году я видела его чрезвычайно редко, всего несколько раз. Тем не менее он всю зиму писал мне. Что он сочинял стихи, он мне не сказал.Как я теперь понимаю, его больше всего поразило во мне свойство угадывать мысли, видеть чужие сны и прочие мелочи, к которым знающие меня давно привыкли. Он все повторял: "Передача мыслей..." Часто говорил: "Это можете только вы".Вероятно, мы оба не понимали одну существенную вещь: все, что происходило, было для нас обоих предысторией нашей жизни: его - очень короткой, моей - очень длинной. Дыхание искусства еще не обуглило, не преобразило эти два существования, это должен был быть светлый, легкий предрассветный час. Но будущее, которое, как известно, бросает свою тень задолго перед тем, как войти, стучало в окно, пряталось за фонарями, пересекало сны и пугало страшным бодлеровским Парижем, который притаился где-то рядом. И все божественное в Модильяни только искрилось сквозь какой-то мрак. Он был совсем не похож ни на кого на свете. Голос его как-то навсегда остался в памяти. Я знала его нищим, и было непонятно, чем он живет. Как художник он не имел и тени признания. Жил он тогда (в 1911 году) в тупикe Фальгьера. Беден был так, что в Люксембургском саду мы сидели всегда на скамейке, а не на платных стульях, как было принято. Он вообще не жаловался ни на совершенно явную нужду, ни на столь же явное непризнание. Только один раз в 1911 году он сказал, что прошлой зимой ему было так плохо, что он даже не мог думать о самом ему дорогом. Он казался мне окруженным плотным кольцом одиночества. Не помню, чтобы он с кем-нибудь раскланивался в Люксембургском саду или в Латинском квартале, где все более или менее знали друг друга. Я не слышала от него ни одного имени знакомого, друга или художника, и я не слышала от него ни одной шутки. Я ни разу не видела его пьяным, и от него не пахло вином. Очевидно, он стал пить позже, но гашиш уже как-то фигурировал в его рассказах. Он был учтив, но это было не следствием домашнего воспитания, а высоты его духа. В это время он занимался скульптурой, работал во дворике возле своей мастерской, в пустынном тупике был слышен звук его молоточка. Стены его мастерской были увешаны портретами невероятной длины (как мне теперь кажется - от пола до потолка). Воспроизведения их я не видела - уцелели ли они? Скульптуру свою он называл вещью - она была выставлена, кажется, у "Независимых"2 в 1911 году. Он попросил меня пойти посмотреть на нее, но не подошел ко мне на выставке, потому что я была не одна, а с друзьями. Во время моих больших пропаж исчезла и подаренная им мне фотография с этой вещи. В это время Модильяни бредил Египтом. Он водил меня в Лувр смотреть египетский отдел, уверял, что все остальное недостойно внимания. Рисовал мою голову в убранстве египетских цариц и танцовщиц и казался совершенно захвачен великим искусством Египта. Очевидно, Египет был его последним увлечением. Уже очень скоро он становится столь самобытным, что ничего не хочется вспоминать, глядя на его холсты. Теперь этот период Модильяни называют негритянским периодом.
Он говорил: "Драгоценности должны быть дикарскими"(по поводу моих африканских бус) и рисовал меня в них. Водил меня смотреть cтарый Париж за Пантеоном ночью при луне. Хорошо знал город, но все-таки мы один раз заблудились. Он сказал: "Я забыл, что посередине находится остров"3. Это он показал мне настоящий Париж. В дождик Модильяни ходил с огромным очень старым черным зонтом. Все левые художники, кроме Модильяни, были признаны. Пикассо был столь же знаменит, как сегодня, но тогда говорили "Пикассо и Брак". Ида Рубинштейн играла Шехерезаду, становились изящной традицией Дягилевский русский балет (Стравинский, Нижинский, Павлова, Карсавина, Бакст). Мы знаем теперь, что судьба Стравинского тоже не осталась прикованной к десятым годам, что творчество его стало высшим музыкальным выражением духа XX века. Тогда мы этого еще не знали. 20 июня 1910 года была поставлена "Жар-птица". 13 июня 1911 года Фокин поставил у Дягилева "Петрушку". Модильяни очень жалел, что не может понимать мои стихи, и подозревал, что в них таятся какие-то чудеса, а это были только первые робкие попытки (например, в "Аполлоне" 1911 г.). Над "аполлоновской" живописью ("Мир искусства") Модильяни откровенно смеялся. Mеня поразило, как Модильяни нашел красивым одного заведомо некрасивого человека и очень настаивал на этом. Я уже тогда подумала: он, наверно, видит все не так, как мы.
Во всяком случае, то, что в Париже называют модой, украшая это слово роскошными эпитетами, Модильяни не замечал вовсе. Рисовал он меня не с натуры, а у себя дома, - эти рисунки дарил мне. Их было шестнадцать. Он просил, чтобы я их окантовала и повесила в моей комнате. Они погибли в царскосельском доме в первые годы Революции. Уцелел тот, в котором меньше, чем в остальных, предчувствуются его будущие "ню"...Больше всего мы говорили с ним о стихах. Мы оба знали очень много французских стихов: Верлена, Лафорга, Малларме, Бодлера. Данте он мне никогда не читал. Быть может, потому, что я тогда еще не знала итальянского языка. Как-то раз сказал: "Я забыл Вам сказать, что я - еврей". Что он родом из-под Ливорно - сказал сразу, и что ему двадцать четыре года, а было ему - двадцать шесть. Марк Шагал уже привез в Париж свой волшебный Витебск, а по парижским бульварам разгуливало в качестве неизвестного молодого человека еще не взошедшее светило - Чарли Чаплин. "Великий Немой" (как тогда называли кино) еще красноречиво безмолвствовал. "А далеко на севере"... в России умерли Лев Толстой, Врубель, Вера Комиссаржевская, символисты объявили себя в состоянии кризиса. Три кита, на которых ныне покоится XX в. - Пруст, Джойс и Кафка, - еще не существовали, как мифы, хотя и были живы, как люди. В следующие годы, когда я, уверенная, что такой человек должен просиять, спрашивала о Модильяни у приезжающих из Парижа, ответ был всегда одним и тем же: не знаем, не слыхали..Только раз Н. С. Гумилев, когда мы в последний раз вместе ехали к сыну в Бежецк (в мае 1918 г.) и я упомянула имя Модильяни, назвал его "пьяным чудовищем" или чем-то в этом роде и сказал, что в Париже у них было столкновение из-за того, что Гумилев в какой-то компании говорил по-русски, а Модильяни протестовал. А жить им обоим оставалось примерно по три года...
К путешественникам Модильяни относился пренебрежительно. Он считал, что путешествие - это подмена истинного действия. "Песни Мальдорора" постоянно носил в кармане; тогда эта книга была библиографической редкостью. Рассказывал, как пошел в русскую церковь к пасхальной заутрене, чтобы видеть крестный ход, так как любил пышные церемонии. И как некий "вероятно, очень важный господин" (надо думать - из посольства) похристосовался с ним. Модильяни, кажется, толком не разобрал, что это значит...
Мне долго казалось, что я никогда больше о нем ничего не услышу... А я услышала о нем очень много...
В начале нэпа, когда я была членом правления тогдашнего Союза писателей, мы обычно заседали в кабинете Александра Тихонова. Тогда снова наладились почтовые сношения с заграницей, и Тихонов получал много иностранных книг и журналов. Кто-то (во время заседания) передал мне номер французского художественного журнала. Я открыла - фотография Модильяни... Крестик... Большая статья типа некролога; из нее я узнала, что он - великий художник XX века (помнится, там его сравнивали с Боттичелли), что о нем уже есть монографии по-английски и по-итальянски. Потом, в тридцатых годах, мне много рассказывал о нем Эренбург, который посвятил ему стихи в книге "Стихи о канунах" и знал его в Париже позже, чем я.

За окном и вправду идёт дождь и как всегда он навевает на грустные мысли...На душе не осень, а зима моей жизни...Так мало осталось...до заката...

Интересно, есть ли люди, которые молчат в компании? Причём в компании своих друзей? Одно дело, ты оказался в случайной компании...можно и помолчать. Другое дело, в кругу тех с которыми тебе всегда хорошо и просторно. Я, например, всегда говорю...несмотря ни на что! Ну люблю поговорить! А вы?

  Недавно открылся магазин, где женщины могут выбрать и купить себе мужа.  У входа висит свод правил работы магазина следующего содержания.

1. Вы можете посетить магазин ТОЛЬКО ОДИН РАЗ.
2.В магазине 6 этажей, качество мужчин повышается с увеличением порядкового номера этажа.
3. Вы можете выбрать любого мужчину на
каком-либо этаже или подняться  на верхний этаж.
4. Не разрешается возвращаться на нижний этаж.
  Одна женщина решила посетить этот самый "Магазин мужей", чтобы найти себе спутника. Прочитав у входа на первый этаж вывеску: "Мужчины, имеющие работу", - она идет сразу на второй этаж.
Вывеска на втором этаже: "Мужчины, имеющие работу и любящие детей". Женщина идет на третий.
Вывеска на третьем этаже: "Мужчины, имеющие работу, любящие детей и необычайно красивые".
"Ух ты! " - подумала женщина, но все же пошла на четвертый этаж.
Вывеска на четвертом этаже: "Мужчины, имеющие работу, любящие детей, ослепительной красоты и помогающие по дому".
- Невероятно! - воскликнула женщина. - Мне очень трудно устоять! Но, произнеся это, все
же поднимается на пятый этаж.
Вывеска на пятом этаже: "Мужчины, имеющие работу, любящие детей, ослепительной красоты, помогающие по дому и очень романтичные".
Женщине очень захотелось остаться на этом
этаже и выбрать себе пару, но все же она, преодолев себя, пошла на последний этаж.
И на шестом этаже она читает вывеску вот такого содержания: "Вы на этом этаже посетительница   31 456 012, здесь нет мужчин, этот этаж существует лишь для того, чтобы лишний раз доказать, что женщину удовлетворить невозможно. Благодарим за посещение нашего магазина!"

А прямо напротив этого магазина был открыт "Магазин жен". На первом этаже находятся женщины, любящие заниматься сексом. На
втором - богатые женщины, любящие заниматься сексом. А на этажи с третьего по шестой ТАК НИКТО НИ РАЗУ И НЕ ЗАШЕЛ.

 

Для сочинителей,которые без зазрения совести швыряют в свой дьявольский котел яд и слезы, непорочных дев и корсаров, кровь и ладан,подлую низость и благородное мужество,ведьм и трубадуров, а затем вымешивают из всего этого крутое романтическо-историческое тесто и выпекают пирог,который поливают еще леденящим душу соусом из призраков и кошмаров, – для таких сочинителей наступили блаженные времена.
Самому зарабатывать, обрести свободу, независимость– именно за это и сражался Бальзак с яростью отчаяния,сражался не на жизнь,а на смерть.Он экономил на всем,на чем только мог,он голодал, не щадил себя,писал до полного изнеможения,влачил поистине жалкое существование.И все напрасно!Если никакое чудо не спасет его в последнюю минуту,он вынужден будет снова поступить на опостылевшую службу.
Именно в подобные мгновения трагической безысходности и отчаяния искуситель, как повелось в легендах, предстает перед отчаявшимся, дабы купить у него душу. Искуситель в данном конкретном случае совсем не похож на дьявола – он воплотился в образе обаятельного и вежливого молодого человека, на нем отлично скроенные панталоны и ослепительное белье, и, конечно, он пришел вовсе не по Бальзакову душу, он хочет купить только его творческую энергию. Помимо приятной внешности, искуситель обладает еще и весьма благозвучной фамилией – его зовут Огюст ле Пуатвен де л'Эгревиль. Сын актера, он унаследовал от отца потрясающую расторопность. Нехватку литературного таланта Пуатвен возмещает тончайшим знанием капризов света. И ему, начисто лишенному дарования, удалось найти издателя для романа «Два Гектора, или Две бретонские семьи». Роман этот он уже почти накропал, а издатель заплатит за работу восемьсот франков чистоганом! В феврале его творение выйдет в двух томах под псевдонимом Ог. де Вьелергле у книгопродавца Юбера в Пале-Рояле.
Должно быть, Бальзак пожаловался новообретенному другу на невезение с собственными книгами, и Пуатвен растолковал ему, что истинная причина этого невезения в избытке писательской гордости. Стоит ли терзаться муками совести ради одного-единственного романа? – нашептывает искуситель. Стоит ли всерьез относиться к своим трудам? Роман можно набросать и без особенных усилий. Нужно только выбрать или, на худой конец, похитить сюжет – скажем, какую-нибудь историческую штуковину, на которую издатели теперь особенно падки, – и быстрехонько насочинять несколько сот страниц! Кстати, лучше всего это делать вдвоем! У него, Пуатвена, как раз есть издатель. Ежели Бальзаку охота, они могли бы сочинить следующий роман вместе. А еще лучше: давай сработаем на пару дурацкую фабулу, а уж напишешь всю штуку ты сам. Я же возьму на себя посредничество. Итак, заметано: будем работать компаньонами на равных началах!
Какое унизительное предложение! Стряпать бульварные романы точно установленного объема и к точно указанному сроку, да притом еще с абсолютно лишенным щепетильности, явно беззастенчивым партнером – это ли грезилось только вчера «новому Софоклу»?
Пренебречь собственным талантом, проституировать его, и все это ради нескольких сотен франков! Разве не мечтал он лишь год назад обессмертить имя Бальзака, превзойти самого Расина, разве не собирался он поведать изумленному человечеству новейшую теорию всемогущества воли? Глубочайшие тайны души, совесть художника – вот что пытается выманить у него искуситель за свои проклятые деньги. Но у Бальзака нет выбора. Квартира его будет сдана. Если он вернется в отчий дом, ничего не заработав или не выказав хотя бы способности заработать, родители не предоставят ему свободу вторично. Лучше уж вертеть собственный жернов, чем надрываться на чужой мельнице. Итак, он решается.
В следующем романе «Шарль Пуантель, или Незаконнорожденный кузен», в романе, который только что начал или, быть может, лишь задумал Пуатвен, Бальзак должен принять участие в качестве негласного соавтора (или, вернее, автора), в качестве таинственного анонима. А над дальнейшей продукцией только что созданной ими фабрики романов компаньоны поставят два псевдонима – некое подобие фабричной марки: «А. де Вьелергле» (анаграмма л'Эгревиль) и «Лора Р'Оон» (анаграмма Оноре). Так завершается дьявольская сделка.
Двадцать, тридцать, сорок страниц, целая глава в день – средняя его норма. Но чем больше он зарабатывает, тем больше хочется ему заработать. Он пишет так, словно бежит из острога, – задыхаясь, с раздувающимися легкими, только бы не возвращаться в постылую семейную неволю. В процессе творчества работоспособность его переходит в ту, не ведающую передышек ярость и одержимость, которые позднее повергнут в изумление всех его сотоварищей по ремеслу.
В 1822 году, после шестнадцати или двадцати томов, которые он выпустил совместно с ле Пуатвеном или под его именем, следуют еще три четырехтомных романа, то есть еще двенадцать томов: «Клотильда Люзиньянская, или Красавец еврей», «Столетний старец, или Два Берингельда» и «Арденнский викарий». По-видимому, самому Бальзаку становится боязно за свою публику – как-то она выдержит такой ураганный огонь? – ибо в двух последних романах он меняет личину и подписывается не лорд Р'Оон, а Орас де Сент-Обен. Эта новая вывеска котируется уже значительно выше, чем марка прежней компании. С восьмисот франков гонорара, которыми должен был делиться со своим компаньоном лорд Р'Оон, Сент-Обен взвинтил цену до двух тысяч франков за каждый роман при тираже в полторы тысячи экземпляров. Пять романов, десять романов в год – детская игра для столь проворного и беззастенчивого фабриканта. Итак, первая мечта его юности почти исполнилась: еще несколько лет – и он разбогатеет и навсегда обретет независимость.
Даже гильдия записных бальзакоманов не в состоянии дать полный отчет обо всем, что сочинил и напечатал Бальзак в разных позабытых книжицах и под всяческими псевдонимами в эти годы литературной поденщины. Романы, которые он опубликовал под именем лорда Р'Оона и Opaca де Сент-Обена, являются лишь незначительной частью его малозаметной и отнюдь не блестящей деятельности. Его безыменное перо можно было дешево купить для любых литературных поделок. Подобно «общественным писцам», которые во времена всеобщей неграмотности восседали на улицах парижских предместий и за несколько су изготовляли все, чего только хотелось прохожим: любовные послания служанок, жалобы, прошения, доносы, этот величайший писатель века с циничной беззаботностью кропает книги, брошюры, памфлеты для сомнительных политиканов, темных издателей и проворных агентов.
Бальзак поставляет в любом количестве этот фабричный товар, на всякий вкус и по любой цене.
Неоспоримым остается только одно – ни одна строчка из десятков тысяч, которые нагромоздил Бальзак в годы своего позора, не имеет и малейшего отношения к литературе или к художеству, и становится даже неловко, когда приходишь к выводу, что они должны быть приписаны ему.
Проституция – нельзя иначе назвать эту писанину, – и жалкая проституция к тому же, ибо в ней нет ни капли любви, разве только страсть к быстрому обогащению. Вначале это был, видимо, лишь порыв к свободе, но, угодив однажды в трясину и привыкнув к легким заработкам, Бальзак погружался в нее все глубже и все больше утрачивал достоинство. После крупной монеты – романов – он уже за меньшую мзду и во всех притонах лубочной литературы охотно шел навстречу желаниям своих потребителей. Даже когда благодаря «Шуанам» и «Шагреневой коже» Бальзак стал светилом французской литературы, он все еще, подобно замужней женщине, которая тайком крадется в дом свиданий, чтобы заработать «на булавки», он, уже знаменитый Оноре де Бальзак, порою отыскивает темные закоулки, чтобы за несколько сот франков снова сделаться литературным соночлежником какого-нибудь неблаговидного писаки.
В те позорные годы Бальзак был повинен во всех литературных прегрешениях – он латал чужие романы лоскутьями собственного и, наоборот, беззастенчиво похищал для собственной стряпни чужую фабулу и ситуации. Он охотно брался за любую мелкую портняжную работу: утюжил чужие труды, расширял их, перелицовывал, красил, подновлял. Он хватался за все: философию, политику, непринужденную болтовню. Всегда готовый обслужить любого заказчика, быстрый, ловкий, беззастенчивый мастеровой, готовый прибежать по первому свистку и с рабской покорностью перекантоваться на любой манер, какой нынче в ходу. Страшно подумать, с какими подмастерьями, с какими компаньонами, с какой шелудивой породой бульварных издателей и оптовых торговцев лубочным товаром якшался он в те темные годы, – он, величайший повествователь своего столетия. И все это он делал только оттого, что не умел постичь себя, что поразительно не понимал свое предназначение.
Как могло удаться даже такому гению выкарабкаться целым и невредимым из литературного болота? Это остается одним из неповторимых чудес литературы, почти сказкой, вроде побасенки барона Мюнхгаузена, который-де за собственную косу вытащил самого себя из трясины. Немножко грязи, конечно, пристало во время этого печального приключения к его платью, и долго еще его преследовал специфический, приторно-сладкий запашок литературных притонов, в которых он был завсегдатаем. «Всегда что-нибудь да остается!» И не может остаться невинным художник, который столь глубоко погружается в литературные клоаки. Не без вреда для себя годами впрягался его талант в недостойную упряжку. Беззастенчивость бульварного сочинительства, неправдоподобие и махровую сентиментальность Бальзаку так и не удалось окончательно изгнать из своих романов. Рыхлость, беглость, поспешность, к которым его рука привыкла за годы существования пресловутой фабрики, оказались роковыми для его стиля. Ибо литературная речь с неумолимой ревностью мстит любому художнику, даже исполину, который, пусть в силу обстоятельств, был равнодушен к ней и использовал ее только как потаскуху, вместо того чтобы страстно и терпеливо за нею ухаживать.
С отчаянием будет Бальзак, зрелый Бальзак, в котором слишком поздно пробудилось чувство ответственности, по десять, по двадцать раз перемарывать свои рукописи, свои корректуры. Сорную траву уже не удается выполоть, он дал ей слишком пышно, слишком буйно разрастись в те беспечные годы!
И если стиль, если язык Бальзака до конца его жизни был безнадежно засорен, то только потому, что в решающую минуту своего становления писатель был слишком небрежен к собственному дару. Вопреки всей своей буйной невменяемости юный Бальзак чувствовал, что такого рода распутством он наносит непоправимый ущерб своему истинному «я».. Ни одну из этих ранних поделок он не подписал своим подлинным именем; и позже с пеной у рта, отважно, хотя и безуспешно, отрицал свое авторство.
Подобно злосчастному Люсьену де Рюбампре, в судьбе которого он описал впоследствии свою собственную судьбу19 (хотя падение его и не завершилось столь трагическим финалом), Бальзак терзается жгучим стыдом и, словно леди Макбет, с ужасом взирает на свои запятнанные руки:
Сочиняя, он презирает и то, что он творит, и маклеров, на потребу которым он трудится, и только бессознательное предчувствие, что этим нечеловеческим напряжением сил он в конце концов все же достигнет некоей великой цели – собственного своего величия, придает ему силы вытерпеть эту жалкую поденщину, это добровольное рабство. Иллюзия, как всегда, спасает реальнейшего из всех фантастов.
Вечно один и тот же мучительный круговорот. Писать, чтобы не нужно было писать. Загребать деньги, больше денег, бесконечно много денег, чтобы не было необходимости думать о деньгах. Уйти от мира, чтобы с тем большей уверенностью завоевать его – весь целиком, со всеми его странами, его женщинами, его роскошью и с его венцом – бессмертной славой! Копить, чтобы в конце концов получить возможность расточать. Работать, работать, работать, денно и нощно, не зная отдыха, не ведая радости, чтобы, наконец, зажить настоящей жизнью, – вот что отныне становится неистовой, возбуждающей, напрягающей мышцы, дающей силы к сверхчеловеческому труду мечтою Бальзака.
Стихийная сила, стиснутая, скованная, задыхающаяся от преизбытка, жаждет высвободиться. Мы ощущаем, как этот юный еще человек отважно единоборствует в сумрачных штольнях своего труда, стремится вырваться к свету, набрать в легкие воздух, головокружительно чистый, пьянящий воздух свободы. Мы чувствуем, как он стремится не только выдумывать жизнь, он хочет, чтобы живая жизнь сама пробилась к нему. Он обрел силы для своего труда. Теперь он ждет еще только милости судьбы. Луч света, и все расцветет, все, что может сгнить и засохнуть в этой унылой темнице.

У меня за окном дождь... Пасмурно и серо... Но это - мой новый день. И он несёт с собой жизнь и переживания. Какое счастье! И в приглушённых его тонах я ищу всё полноцветие дня, как на этой картине Евгения Кузнецова. И нахожу! Потому что серый просто кажется таким на первый взгляд. Но если приглядеться! Давай будем искать тончайшие оттенки жизни и радости даже в самый серый и беспросветный день! Доброго дня, доброй жизни всем!
Пусть новый день зазвучит в душе всей своей нежностью - и эта музыка пусть будет в нём!
Окно

Тронула сердце работа Моргана
Вейстлинга... Тёплая и добрая...