Rübezahl Hexer,
17-12-2021 17:40
(ссылка)
- свободный человек*
Я открываю глаза.
Будто выныриваю из воды, освобождаюсь из крепких объятий сна. Сижу за овальным столом зеленого сукна, похожим на покерный, но без всякой разметки. Значит, полупокерный.
Света мало, и он распределен причудливо, избирательно. Участки стола освещены выборочно, выхвачены из темноты, как экспонаты в музее. Уютный, пугающий полумрак.
За столом сидят люди, мужчины. Прямо напротив меня в элегантном костюме-тройке мордатый человек с пышными белоснежно-седыми шевелюрой и бородой, в которых есть что-то от престарелого льва. Усы гораздо темнее, он их или красит, или одолжил у кого-то. Покашливает в мясистый кулак.
Рядом с ним столь же нарядный, но в смокинге и с бабочкой, колоритный персонаж. Никакой бороды, усики тонкие, волосы прилизаны. Щеки с возрастом обвисли, придавая ему сходство с бульдогом. Смотрит на всех пристально, оценивающе. Он меня пугает.
По другую сторону от белоснежно-седого сидит худощавый пожилой мужичок, седеющий в тех местах, в которых не успел облысеть. На его носу красуются старомодные очки, он улыбается, добродушно и как-то виновато, что ли. Как будто ежесекундно хочет что-то спросить, но в последний момент передумывает.
В торце сидит еще один, но он уткнулся лицом в сукно и спит. Все, по чему можно о нем судить, это рукава клетчатой рубашки и пухлые пальцы-сардельки, которые он небрежно разбросал по столу.
Другие места свободны. Полукомплект.
Пытаюсь сосредоточиться на себе – что я здесь делаю? Для этого нужно понять, кто я, а это тоже неизвестно. Паника медленно наполняет меня, как пенное пиво пятничный стакан. Не иметь совершенно никакого представления о своей личности - со мной определенно такое впервые. Но если я ничего о себе не знаю, то как могу судить? Вдруг для меня такое состояние – норма?
Очкарик пристально смотрит на руку Бульдога. У того из-под манжеты выглядывают часы. Дорогие, как час с валютной проституткой в элитной сауне курорта французского юга.
- Простите, - мягко спрашивает очкарик, - вы не подскажете, который час?
Бульдог надменно смотрит на очкарика.
- Ты спрашиваешь меня, который час, - медленно произносит он, - но ты делаешь это без уважения.
- Простите еще раз, - негромко повторяет очкарик. Но не отводит глаз, смотрит так же прямо, хоть и добродушно.
Бульдог не собирается сам смотреть на часы, но показывает циферблат очкарику, протягивая руку, будто для поцелуя.
Тот прилежно пялится на кругляш со стрелками, но у меня нет точной уверенности, что он смог определить по ним время.
- Благодарю вас, - сдержанно отвечает он.
В разговор включается «седой лев».
- Вовсе не обязательно благодарить за время, - говорит он. -Да, время конкретно, но оно индивидуально для каждого из нас, являясь абсолютно нематериальным, притом воздействуя на любую материю.
Тоже мне умник. В пеструю же компанию мне довелось попасть.
В это время мужчина в клетчатой рубашке громко пукает. От этого он просыпается. Недоверчиво осматривает присутствующих. Кажется, он удивлен не меньше меня, для него все происходящее такой же сюрприз.
- Маркс. Карл Маркс, - протягивает ему руку «седой лев».
- Сон, - пожимает руку «клетчатая рубашка», - Карл Сон.
Теперь я могу разглядеть его помятое лицо, но это мало что мне дает – оно какое-то странное, вне возраста. Можно дать ему пять, а можно восемьдесят. Сколько же ему на самом деле?
- В меру упитанный мужчина в самом расцвете сил, - скромно добавляет Карл Сон, будто отвечая на мой немой вопрос.
- Карло, - виновато улыбается очкарик, - папа Карло.
- Чей папа? – интересуется Маркс.
- Одного мальчика. Деревянного.
- Мальчиками надо делиться, - промежду прочим сообщает Бульдог.
- А дупло у него есть? – отчего-то спрашивает Карл Сон.
- Дупло у него, разумеется, есть, - отвечает Карло, - я может быть и плохой шарманщик, но хороший столяр. Только мальчика моего вы не получите, мистер…
Он вопросительно смотрит на Бульдога.
- Корлеоне, - произносит тот, - Вито Корлеоне. Но вы можете называть меня Дон.
- Дон, - весело произносит Карл Сон, - Дон Дигидон.
Вито Корлеоне хмурится. Кажется, это совсем не то, что ему хотелось бы услышать. Бульдожьи щеки подтянулись, как мошонка престарелого стриптизера на сквозняке.
В воздухе чувствуется то особое напряжение, когда ставкой становится человеческая жизнь, но хозяин этой жизни не столь чуток к происходящему.
- Дон Спиридон, не ссы в бидон, - продолжает упражняться в рифмосложении Карл Сон.
- Довольно, - поднимает руку Карл Маркс. Рука у него большая, убедительная. – Давайте перейдем к делу.
Вот оно что, мы тут, оказывается, по делу.
- Нас пятеро, - продолжает Маркс, - и кто-то должен умереть. Кто-то один, чтоб четверо остальных жили.
- Мне нельзя умирать, - пожимает плечами Карло, - у меня есть сын, а я его папа. Мы, стало быть, семья.
- Семья – это святое, - задумчиво молвит Корлеоне. – Но можно ли считать семьей деревянного сына?
- С точки зрения материализма, - чешет седую бороду Маркс, уточняя, - диалектического материализма, выходит, что коль деревянная кукла способна к принятию самостоятельных решений, к восприятию мира и преобразованию его в собственное мнение – а продать азбуку – это смелое решение, хоть и недальновидное, таки да, его можно считать человеком.
- А лучше ли он собаки? – спрашивает вдруг Карл Сон, спрашивает дерзко, с вызовом, но безлично, в пустоту, не обращаясь ни к кому конкретно. И добавляет туда же, - ибо кто не лучше собаки, тому и жить незачем.
- Я бы мог умереть, - заявляет Дон Корлеоне, - но я не люблю смерть. Я бизнесмен, а не мертвец.
Звучит разумно. Он начинает мне нравиться.
- Бытие определяет сознание, - отвечает Маркс. – Если б за этим столом мы все сидели мертвыми, для вас это было бы вполне естественным, и вы бы тоже хотели умереть.
- Но я не хочу, - говорит Корлеоне.
- И это проблема, - вздыхает Маркс.
- А может быть, вы? – обращается папа Карло к Карл Сону.
Начинаются просто какие-то войны Карлов. Карловы Вары, если допустить вольный перевод.
- Я люблю варенье и шалости, - сообщает Карл Сон, неожиданно вперив взгляд в меня. И кажется, этот извращенец думает сейчас не о варенье.
- То есть все то, что вы уже когда-то пробовали, и вам понравилось больше всего остального? – уточняет Маркс.
- Я лучший в мире пробовальщик всего остального, - рдеет Карлсон, - но варенье и шалости – моя слабость.
- Но если вы не пробовали умирать, - оглаживает бороду Маркс, - то не можете быть уверены, что вам это не по нраву.
- Я бизнесмен, а не мясник, - обращается к нему Корлеоне, - но, если попросишь, я могу отрезать твою голову и подкинуть кому-нибудь в постель.
Карл Сон, кажется, обдумывает предложение всерьез. Однако затем отрицательно качает головой.
- Если меряться мальчиками, у меня тоже такой есть, - наконец произносит он. – Сванте Свантесон, он же Малыш. Хотите, покажу своего Малыша?
Он шарит под столом руками. Теперь время всех остальных отрицательно качать головой.
Карловы Вары на глазах превращаются в Карловы Воры. Любой из этих Карлов мог украсть у Клары кораллы, девственность и будущее. Этот вечер определенно не будет томным.
- А вы что скажете, мадам? – произносит вдруг Карл Маркс, уставившись на меня.
Это лаконичное «мадам», хлесткое, как брошенная в лицо перчатка, из которой забыли вынуть руку.
Я впервые опускаю взгляд на свои пальцы – они с кричащим маникюром и явно женские. А еще они черные. Я негритянка. Негритянка, Карл!
Это необычное состояние, но лучше так, чем смерть. Нет, я не собираюсь сегодня умирать. Тут же приходит облегчение – правила системы непостоянны, но сейчас они таковы, что черная женщина в компании белых мужчин находится в самом выигрышном положении, когда требуется кто-то на роль жертвы. Система сама защищает меня. Аккуратно, как бы невзначай трогаю свою грудь, пытаясь разобраться, торпеды или колхозницы.
Затем опускаю руки ниже и тут же отдергиваю их, чуть не вскрикивая. В моих штанах что-то среднее между водопроводной трубой и бейсбольной битой. Я черный трансгендер. Бинго! Толерантная индульгенция и абонемент в завтра.
Продолжая покерную аналогию, у меня флеш роял.
- Понимаете, - говорю я, и удивляюсь собственному голосу, - оценить по достоинству смерть сможет лишь тот, кто жил по-настоящему.
- Да, да, - соглашается Маркс, - а по достоинству оценить жизнь может лишь тот, кто как следует умер.
И добавляет с нажимом:
- Но что вы на самом деле об этом думаете?
На самом деле меня начинает пугать мысль о том, что все они – детища иных систем, в которых совсем другие нормы этики и морали, и, покажи я член, они упрячут меня в цирк уродов, а вопрос, кому быть убитым во благо человечества, вообще не будет стоять.
- Я думаю, что жизнь – единственное, что по-настоящему есть у человека. И раз уж мы решили забрать ее у одного из нас, он должен отдать добровольно.
- Тогда на меня не надейтесь, у меня сын, - на всякий случай напоминает Карло.
- Да что ты заладил – сын, сын?! – Впервые повышает голос Вито. – У меня пятеро детей и два Оскара.
- Моя жизнь давно уже не принадлежит мне, - пожимает плечами Маркс.
- Нет, у меня, конечно, есть десять тысяч жизней, и я бы мог пожертвовать одной, - начинает рассуждать Карл Сон, - но вдруг я просто патологический врун?
Мне нужно чем-то парировать, накидать аргументов на чашу весов ценности моей жизни, но голова гудит, как в жутком похмелье, с той только разницей, что вне памяти оказался не вчерашний вечер, а вся прошлая жизнь.
Делай, что можешь, с тем, что имеешь, там, где ты есть, говорил старина Делано. Оглядываю свои пустые ладони – негусто, но это все, что у меня есть. В принципе, сегодня отличный день, чтобы так и поступить.
Они вчетвером смотрят на меня.
Что, если я рожден… рождена… в общем, мне суждено было родиться для того, чтоб сегодня спасти этих четверых, с которыми никогда раньше не доводилось встретиться, и вряд ли доведется впредь?
За моей спиной во мраке прямоугольник двери, в которую должен выйти избранный.
- Прощайте, господа! – говорю я, поднимаясь. Стул отъезжает с противным скрипом. Карл Сон потирает потные ладошки. Карло смотрит на меня сочувствующе. Маркс утвердительно кивает головой, а Корлеоне прикрыл глаза в полудреме.
Отчего-то так легко идти против системы, когда она будто создана защищать тебя. Это никакой не подвиг, это не труднее, чем почистить зубы или высморкаться с балкона.
Я вдруг вспоминаю, как меня зовут, это знание приходит само, как отставший пассажир, догнавший поезд на следующей станции.
Карл Фридрих Иероним барон фон Мюнхгаузен.
Я иду, и мои большие черные груди колышутся в такт каждому шагу, а член, как язык колокола, бьет по коленям.
Только вот теперь я не тот, кем был несколько мгновений назад. У меня есть прошлое, а значит и будущее. Мне незачем умирать. Нужно только вернуться за стол.
Но еще я человек слова.
— Нематрос ©
Будто выныриваю из воды, освобождаюсь из крепких объятий сна. Сижу за овальным столом зеленого сукна, похожим на покерный, но без всякой разметки. Значит, полупокерный.
Света мало, и он распределен причудливо, избирательно. Участки стола освещены выборочно, выхвачены из темноты, как экспонаты в музее. Уютный, пугающий полумрак.
За столом сидят люди, мужчины. Прямо напротив меня в элегантном костюме-тройке мордатый человек с пышными белоснежно-седыми шевелюрой и бородой, в которых есть что-то от престарелого льва. Усы гораздо темнее, он их или красит, или одолжил у кого-то. Покашливает в мясистый кулак.
Рядом с ним столь же нарядный, но в смокинге и с бабочкой, колоритный персонаж. Никакой бороды, усики тонкие, волосы прилизаны. Щеки с возрастом обвисли, придавая ему сходство с бульдогом. Смотрит на всех пристально, оценивающе. Он меня пугает.
По другую сторону от белоснежно-седого сидит худощавый пожилой мужичок, седеющий в тех местах, в которых не успел облысеть. На его носу красуются старомодные очки, он улыбается, добродушно и как-то виновато, что ли. Как будто ежесекундно хочет что-то спросить, но в последний момент передумывает.
В торце сидит еще один, но он уткнулся лицом в сукно и спит. Все, по чему можно о нем судить, это рукава клетчатой рубашки и пухлые пальцы-сардельки, которые он небрежно разбросал по столу.
Другие места свободны. Полукомплект.
Пытаюсь сосредоточиться на себе – что я здесь делаю? Для этого нужно понять, кто я, а это тоже неизвестно. Паника медленно наполняет меня, как пенное пиво пятничный стакан. Не иметь совершенно никакого представления о своей личности - со мной определенно такое впервые. Но если я ничего о себе не знаю, то как могу судить? Вдруг для меня такое состояние – норма?
Очкарик пристально смотрит на руку Бульдога. У того из-под манжеты выглядывают часы. Дорогие, как час с валютной проституткой в элитной сауне курорта французского юга.
- Простите, - мягко спрашивает очкарик, - вы не подскажете, который час?
Бульдог надменно смотрит на очкарика.
- Ты спрашиваешь меня, который час, - медленно произносит он, - но ты делаешь это без уважения.
- Простите еще раз, - негромко повторяет очкарик. Но не отводит глаз, смотрит так же прямо, хоть и добродушно.
Бульдог не собирается сам смотреть на часы, но показывает циферблат очкарику, протягивая руку, будто для поцелуя.
Тот прилежно пялится на кругляш со стрелками, но у меня нет точной уверенности, что он смог определить по ним время.
- Благодарю вас, - сдержанно отвечает он.
В разговор включается «седой лев».
- Вовсе не обязательно благодарить за время, - говорит он. -Да, время конкретно, но оно индивидуально для каждого из нас, являясь абсолютно нематериальным, притом воздействуя на любую материю.
Тоже мне умник. В пеструю же компанию мне довелось попасть.
В это время мужчина в клетчатой рубашке громко пукает. От этого он просыпается. Недоверчиво осматривает присутствующих. Кажется, он удивлен не меньше меня, для него все происходящее такой же сюрприз.
- Маркс. Карл Маркс, - протягивает ему руку «седой лев».
- Сон, - пожимает руку «клетчатая рубашка», - Карл Сон.
Теперь я могу разглядеть его помятое лицо, но это мало что мне дает – оно какое-то странное, вне возраста. Можно дать ему пять, а можно восемьдесят. Сколько же ему на самом деле?
- В меру упитанный мужчина в самом расцвете сил, - скромно добавляет Карл Сон, будто отвечая на мой немой вопрос.
- Карло, - виновато улыбается очкарик, - папа Карло.
- Чей папа? – интересуется Маркс.
- Одного мальчика. Деревянного.
- Мальчиками надо делиться, - промежду прочим сообщает Бульдог.
- А дупло у него есть? – отчего-то спрашивает Карл Сон.
- Дупло у него, разумеется, есть, - отвечает Карло, - я может быть и плохой шарманщик, но хороший столяр. Только мальчика моего вы не получите, мистер…
Он вопросительно смотрит на Бульдога.
- Корлеоне, - произносит тот, - Вито Корлеоне. Но вы можете называть меня Дон.
- Дон, - весело произносит Карл Сон, - Дон Дигидон.
Вито Корлеоне хмурится. Кажется, это совсем не то, что ему хотелось бы услышать. Бульдожьи щеки подтянулись, как мошонка престарелого стриптизера на сквозняке.
В воздухе чувствуется то особое напряжение, когда ставкой становится человеческая жизнь, но хозяин этой жизни не столь чуток к происходящему.
- Дон Спиридон, не ссы в бидон, - продолжает упражняться в рифмосложении Карл Сон.
- Довольно, - поднимает руку Карл Маркс. Рука у него большая, убедительная. – Давайте перейдем к делу.
Вот оно что, мы тут, оказывается, по делу.
- Нас пятеро, - продолжает Маркс, - и кто-то должен умереть. Кто-то один, чтоб четверо остальных жили.
- Мне нельзя умирать, - пожимает плечами Карло, - у меня есть сын, а я его папа. Мы, стало быть, семья.
- Семья – это святое, - задумчиво молвит Корлеоне. – Но можно ли считать семьей деревянного сына?
- С точки зрения материализма, - чешет седую бороду Маркс, уточняя, - диалектического материализма, выходит, что коль деревянная кукла способна к принятию самостоятельных решений, к восприятию мира и преобразованию его в собственное мнение – а продать азбуку – это смелое решение, хоть и недальновидное, таки да, его можно считать человеком.
- А лучше ли он собаки? – спрашивает вдруг Карл Сон, спрашивает дерзко, с вызовом, но безлично, в пустоту, не обращаясь ни к кому конкретно. И добавляет туда же, - ибо кто не лучше собаки, тому и жить незачем.
- Я бы мог умереть, - заявляет Дон Корлеоне, - но я не люблю смерть. Я бизнесмен, а не мертвец.
Звучит разумно. Он начинает мне нравиться.
- Бытие определяет сознание, - отвечает Маркс. – Если б за этим столом мы все сидели мертвыми, для вас это было бы вполне естественным, и вы бы тоже хотели умереть.
- Но я не хочу, - говорит Корлеоне.
- И это проблема, - вздыхает Маркс.
- А может быть, вы? – обращается папа Карло к Карл Сону.
Начинаются просто какие-то войны Карлов. Карловы Вары, если допустить вольный перевод.
- Я люблю варенье и шалости, - сообщает Карл Сон, неожиданно вперив взгляд в меня. И кажется, этот извращенец думает сейчас не о варенье.
- То есть все то, что вы уже когда-то пробовали, и вам понравилось больше всего остального? – уточняет Маркс.
- Я лучший в мире пробовальщик всего остального, - рдеет Карлсон, - но варенье и шалости – моя слабость.
- Но если вы не пробовали умирать, - оглаживает бороду Маркс, - то не можете быть уверены, что вам это не по нраву.
- Я бизнесмен, а не мясник, - обращается к нему Корлеоне, - но, если попросишь, я могу отрезать твою голову и подкинуть кому-нибудь в постель.
Карл Сон, кажется, обдумывает предложение всерьез. Однако затем отрицательно качает головой.
- Если меряться мальчиками, у меня тоже такой есть, - наконец произносит он. – Сванте Свантесон, он же Малыш. Хотите, покажу своего Малыша?
Он шарит под столом руками. Теперь время всех остальных отрицательно качать головой.
Карловы Вары на глазах превращаются в Карловы Воры. Любой из этих Карлов мог украсть у Клары кораллы, девственность и будущее. Этот вечер определенно не будет томным.
- А вы что скажете, мадам? – произносит вдруг Карл Маркс, уставившись на меня.
Это лаконичное «мадам», хлесткое, как брошенная в лицо перчатка, из которой забыли вынуть руку.
Я впервые опускаю взгляд на свои пальцы – они с кричащим маникюром и явно женские. А еще они черные. Я негритянка. Негритянка, Карл!
Это необычное состояние, но лучше так, чем смерть. Нет, я не собираюсь сегодня умирать. Тут же приходит облегчение – правила системы непостоянны, но сейчас они таковы, что черная женщина в компании белых мужчин находится в самом выигрышном положении, когда требуется кто-то на роль жертвы. Система сама защищает меня. Аккуратно, как бы невзначай трогаю свою грудь, пытаясь разобраться, торпеды или колхозницы.
Затем опускаю руки ниже и тут же отдергиваю их, чуть не вскрикивая. В моих штанах что-то среднее между водопроводной трубой и бейсбольной битой. Я черный трансгендер. Бинго! Толерантная индульгенция и абонемент в завтра.
Продолжая покерную аналогию, у меня флеш роял.
- Понимаете, - говорю я, и удивляюсь собственному голосу, - оценить по достоинству смерть сможет лишь тот, кто жил по-настоящему.
- Да, да, - соглашается Маркс, - а по достоинству оценить жизнь может лишь тот, кто как следует умер.
И добавляет с нажимом:
- Но что вы на самом деле об этом думаете?
На самом деле меня начинает пугать мысль о том, что все они – детища иных систем, в которых совсем другие нормы этики и морали, и, покажи я член, они упрячут меня в цирк уродов, а вопрос, кому быть убитым во благо человечества, вообще не будет стоять.
- Я думаю, что жизнь – единственное, что по-настоящему есть у человека. И раз уж мы решили забрать ее у одного из нас, он должен отдать добровольно.
- Тогда на меня не надейтесь, у меня сын, - на всякий случай напоминает Карло.
- Да что ты заладил – сын, сын?! – Впервые повышает голос Вито. – У меня пятеро детей и два Оскара.
- Моя жизнь давно уже не принадлежит мне, - пожимает плечами Маркс.
- Нет, у меня, конечно, есть десять тысяч жизней, и я бы мог пожертвовать одной, - начинает рассуждать Карл Сон, - но вдруг я просто патологический врун?
Мне нужно чем-то парировать, накидать аргументов на чашу весов ценности моей жизни, но голова гудит, как в жутком похмелье, с той только разницей, что вне памяти оказался не вчерашний вечер, а вся прошлая жизнь.
Делай, что можешь, с тем, что имеешь, там, где ты есть, говорил старина Делано. Оглядываю свои пустые ладони – негусто, но это все, что у меня есть. В принципе, сегодня отличный день, чтобы так и поступить.
Они вчетвером смотрят на меня.
Что, если я рожден… рождена… в общем, мне суждено было родиться для того, чтоб сегодня спасти этих четверых, с которыми никогда раньше не доводилось встретиться, и вряд ли доведется впредь?
За моей спиной во мраке прямоугольник двери, в которую должен выйти избранный.
- Прощайте, господа! – говорю я, поднимаясь. Стул отъезжает с противным скрипом. Карл Сон потирает потные ладошки. Карло смотрит на меня сочувствующе. Маркс утвердительно кивает головой, а Корлеоне прикрыл глаза в полудреме.
Отчего-то так легко идти против системы, когда она будто создана защищать тебя. Это никакой не подвиг, это не труднее, чем почистить зубы или высморкаться с балкона.
Я вдруг вспоминаю, как меня зовут, это знание приходит само, как отставший пассажир, догнавший поезд на следующей станции.
Карл Фридрих Иероним барон фон Мюнхгаузен.
Я иду, и мои большие черные груди колышутся в такт каждому шагу, а член, как язык колокола, бьет по коленям.
Только вот теперь я не тот, кем был несколько мгновений назад. У меня есть прошлое, а значит и будущее. Мне незачем умирать. Нужно только вернуться за стол.
Но еще я человек слова.
— Нематрос ©
Rübezahl Hexer,
19-11-2021 10:56
(ссылка)
Кобейн
«I hate myself and I want to die»
Монохромный принт этой строчки и фото лица с чуть подведенными глазами.
Такими были каждая третья футболка девочек и каждая пятая пацанов из неформальных тусовок девяностых. Курт Кобейн и Nirvana, грохот «Smells Like Teen Spirit» из дешевых китайских двухкассетников на весь двор и мурашки по позвоночнику спустя тридцать с небольшим лет от него же, случайного увиденного клипа в соцсетях.
Это все – из-за гениального музыканта-левши, наркомана, настоящего рок-н-ролльщика и «мертвого героя» из клуба 27. Клуба, куда в свои двадцать семь лет ушли Джимми Хендрикс, Дженнис Джоплин, Джим aka Змей Моррисон и, к сожалению, недавняя Эми Уайнхаус.
В 2021 Курту могло стукнуть пятьдесят четыре. Ровно в два раза больше, чем когда он взял в руки дробовик. Его нет двадцать семь лет и даже спустя четверть века он среди нас. Он и его музыка, ставшая вечной и изменившая шоу-бизнес, рок и контркультуру.
Девяностые, казалось, имели много идолов. Звезды Голливуда, от успокаивающихся Шварценеггера со Сталлоне до набиравших оборот Рассела Кроу и Леонардо ди Каприо. Музыканты, от Акселя Роуза со Слэшем и до появившихся в их конце Тиля Линдеманна. Но!
Но, красавицы, любившие рок-музыку и металлическую бижутерию, предпочитали носить «анархии» и «пацифики» вовсе не поверх портрета Джека в обнимку с Роуз, нет. Настоящий идолом девяностых стал Курт.
Его сивые грязные патлы висели немытыми сосульками. Он мочился в камеру на концертах, нес пургу под дозой, спал с размалевано-странной Кортни Лав, но был идолом. В кедах и потрепанных джинсах.
Он с Новоселичем и Гролом уничтожил пафос, шипы, кожу, химию в волосах и «гейские» сапожки тяжелого рока, сыграв первые полтора альбома. Следующие полтора заставили многих музыкантов проснуться и начать работать, наполнив девяностые таким количеством шедевров, что даже их создателям до сих пор их же не переплюнуть.
И всему виной стал именно харизматичный чудак с совершенно искривленной психикой и привычкой играть на гитаре левой рукой. Как у него вышло?! Здесь невозможно ответить однозначно.
Воедино сложилось многое. Странная болезнь Курта, посадившая его на успокоительные и изменившая образ жизни. Затворничество подростка, не желавшего жить как окружающие обыватели и творившего дикость за дикостью. Искренняя любовь к рок-музыке и желание заниматься именно ей. Счастливая случайность, сведшая вместе самого Курта, Криса Новоселича и Дэвида Грола. Упертость каждого из тройки во всем, касавшемся их песен, концертов и образа жизни.
Nirvana громила номера отелей и крушила инструменты на выступлениях. Рвала связки поклонников, раз за разом перепевавших их песни и заставляла боссов MTV цепенеть от выходки на вручении премии. Да, настоящие рок-н-ролльщики ломают стереотипы и плюют на установки студийных магнатов. MTV хотели «Smells Like Teen Spirit», а группа желала нового и в прямом эфире, на несколько стран, зазвучала провокационная «Rape Me». А еще огромную роль сыграло настоящее «безвластие» тяжелой музыки.
Рок-музыка конца восьмидесятых – начала девяностых сдавалась попсе, а в тяжелой царили застой и самоповторы. Группы, игравшие heavy и trash, топтались на месте, монстры death, doom и black изначально закрылись в собственных гетто. На стадионах какое-то время отжигали Аксель Роуз с компанией, но деньги и наркота развалили единственных настоящих конкурентов Nirvana чуть раньше смерти Курта. Эксперименты groov-звучания от Pantera и Sepultura оказались тяжелыми, а до появления пионеров new-metal, Korn и Limp Biskit оставалась целая пятилетка.
Звучание ребят из Сиэттла оказалось «тем самым», сочетая в себе напор, агрессию, ритм и риффы, понятные и доступные большинству. А открытость и харизма лидера Nirvana усилила любовь и подняла коллектив до немыслимых высот.
Все последующее звучание поп-панка и стремительно взлетевшего, и также погасшего, стоунера, от Offspring с Greenday и до Kyuss с Queen of Stone Age, прочно стояло на фундаменте, заложенном Кобейном, Новоселичем и Гролом. И если маньяки из Айовы, объединившись в Slipknot, выбрали путь металлически-альтернативных фриков, то последняя настоящая рок-н-ролльная группа, System of a down, вовсю использовала провокационность, душевность и определенную истеричность, свойственную Nirvana.
Курт Кобейн поражал поклонников при жизни и смог сделать это после смерти. Во всяком случае – на просторах СНГ уж точно. Массовое узнавание и дикая популярность кассет, футболок и атрибутики, скупаемой в «пиратских» точках, на Горбушке и рынках девяностых, пришлись на время после смерти Кобейна. Давно пропавшая телепередача «До 16-ти и старше», выпустившая сюжет на московский концерт-«сейшн», посвященный двухлетию смерти Курта, взорвала молодежь страны. И именно тогда у каждой третьей и каждого пятого появилась та самая черная длинная майка с надписью «I hate myself and I want to die» и фотографией Курта с чуть подведенными глазами.
Он был настоящим гением, пусть и не особо разбиравшимся в технике игры.
Он пел своим голосом и Unplugged тому живое доказательство.
Он стал олицетворением рок-н-ролла и гранджа.
И о нем до сих снимают фильмы, пишут книги и просто говорят.
Д. Манасыпов ©
Монохромный принт этой строчки и фото лица с чуть подведенными глазами.
Такими были каждая третья футболка девочек и каждая пятая пацанов из неформальных тусовок девяностых. Курт Кобейн и Nirvana, грохот «Smells Like Teen Spirit» из дешевых китайских двухкассетников на весь двор и мурашки по позвоночнику спустя тридцать с небольшим лет от него же, случайного увиденного клипа в соцсетях.
Это все – из-за гениального музыканта-левши, наркомана, настоящего рок-н-ролльщика и «мертвого героя» из клуба 27. Клуба, куда в свои двадцать семь лет ушли Джимми Хендрикс, Дженнис Джоплин, Джим aka Змей Моррисон и, к сожалению, недавняя Эми Уайнхаус.
В 2021 Курту могло стукнуть пятьдесят четыре. Ровно в два раза больше, чем когда он взял в руки дробовик. Его нет двадцать семь лет и даже спустя четверть века он среди нас. Он и его музыка, ставшая вечной и изменившая шоу-бизнес, рок и контркультуру.
Девяностые, казалось, имели много идолов. Звезды Голливуда, от успокаивающихся Шварценеггера со Сталлоне до набиравших оборот Рассела Кроу и Леонардо ди Каприо. Музыканты, от Акселя Роуза со Слэшем и до появившихся в их конце Тиля Линдеманна. Но!
Но, красавицы, любившие рок-музыку и металлическую бижутерию, предпочитали носить «анархии» и «пацифики» вовсе не поверх портрета Джека в обнимку с Роуз, нет. Настоящий идолом девяностых стал Курт.
Его сивые грязные патлы висели немытыми сосульками. Он мочился в камеру на концертах, нес пургу под дозой, спал с размалевано-странной Кортни Лав, но был идолом. В кедах и потрепанных джинсах.
Он с Новоселичем и Гролом уничтожил пафос, шипы, кожу, химию в волосах и «гейские» сапожки тяжелого рока, сыграв первые полтора альбома. Следующие полтора заставили многих музыкантов проснуться и начать работать, наполнив девяностые таким количеством шедевров, что даже их создателям до сих пор их же не переплюнуть.
И всему виной стал именно харизматичный чудак с совершенно искривленной психикой и привычкой играть на гитаре левой рукой. Как у него вышло?! Здесь невозможно ответить однозначно.
Воедино сложилось многое. Странная болезнь Курта, посадившая его на успокоительные и изменившая образ жизни. Затворничество подростка, не желавшего жить как окружающие обыватели и творившего дикость за дикостью. Искренняя любовь к рок-музыке и желание заниматься именно ей. Счастливая случайность, сведшая вместе самого Курта, Криса Новоселича и Дэвида Грола. Упертость каждого из тройки во всем, касавшемся их песен, концертов и образа жизни.
Nirvana громила номера отелей и крушила инструменты на выступлениях. Рвала связки поклонников, раз за разом перепевавших их песни и заставляла боссов MTV цепенеть от выходки на вручении премии. Да, настоящие рок-н-ролльщики ломают стереотипы и плюют на установки студийных магнатов. MTV хотели «Smells Like Teen Spirit», а группа желала нового и в прямом эфире, на несколько стран, зазвучала провокационная «Rape Me». А еще огромную роль сыграло настоящее «безвластие» тяжелой музыки.
Рок-музыка конца восьмидесятых – начала девяностых сдавалась попсе, а в тяжелой царили застой и самоповторы. Группы, игравшие heavy и trash, топтались на месте, монстры death, doom и black изначально закрылись в собственных гетто. На стадионах какое-то время отжигали Аксель Роуз с компанией, но деньги и наркота развалили единственных настоящих конкурентов Nirvana чуть раньше смерти Курта. Эксперименты groov-звучания от Pantera и Sepultura оказались тяжелыми, а до появления пионеров new-metal, Korn и Limp Biskit оставалась целая пятилетка.
Звучание ребят из Сиэттла оказалось «тем самым», сочетая в себе напор, агрессию, ритм и риффы, понятные и доступные большинству. А открытость и харизма лидера Nirvana усилила любовь и подняла коллектив до немыслимых высот.
Все последующее звучание поп-панка и стремительно взлетевшего, и также погасшего, стоунера, от Offspring с Greenday и до Kyuss с Queen of Stone Age, прочно стояло на фундаменте, заложенном Кобейном, Новоселичем и Гролом. И если маньяки из Айовы, объединившись в Slipknot, выбрали путь металлически-альтернативных фриков, то последняя настоящая рок-н-ролльная группа, System of a down, вовсю использовала провокационность, душевность и определенную истеричность, свойственную Nirvana.
Курт Кобейн поражал поклонников при жизни и смог сделать это после смерти. Во всяком случае – на просторах СНГ уж точно. Массовое узнавание и дикая популярность кассет, футболок и атрибутики, скупаемой в «пиратских» точках, на Горбушке и рынках девяностых, пришлись на время после смерти Кобейна. Давно пропавшая телепередача «До 16-ти и старше», выпустившая сюжет на московский концерт-«сейшн», посвященный двухлетию смерти Курта, взорвала молодежь страны. И именно тогда у каждой третьей и каждого пятого появилась та самая черная длинная майка с надписью «I hate myself and I want to die» и фотографией Курта с чуть подведенными глазами.
Он был настоящим гением, пусть и не особо разбиравшимся в технике игры.
Он пел своим голосом и Unplugged тому живое доказательство.
Он стал олицетворением рок-н-ролла и гранджа.
И о нем до сих снимают фильмы, пишут книги и просто говорят.
Д. Манасыпов ©
Rübezahl Hexer,
22-09-2021 09:36
(ссылка)
Сатанисты
Сатанисты тоже ж люди. Где-то... Тоже порой хотят нормального человеческого отдыха. Выбраться не на кладбище, а в лес с палаткой, с шашлычком, гитаркой, с пивом. Дышать свежим воздухом, наблюдать муравейник, искать грибы, походить босиком по траве.Вот одна троица и выбралась в лес на пару деньков. Забрались в самую чащу. А там! – деревья вековые, травушка не топтана, ручеек хрустальный бежит, телефон не ловит. Красота, да и только!
Начинающие сатанисты Олег, Славик и Оля невольно залюбовались представшим взору уголком девственной природы, достойным лучших мировых кистей по части пейзажей.
– Сойдет! Господа вурдалаки, сегодня отдыхаем, а завтра поймаем в капкан или силки пару белок, и принесем в жертву. – приказал старший, Олег. И был горячо поддержан:
– Блеск! Снимем с них шкуру.
О, бедные лесные зверушки!
Ну-с, разбила троица палатку, сунули пиво в ледяной ручей, организовали место для костра, установили мангал, насобирали дров. Глядь, уже и вечереет. Намылившееся в «гараж» солнышко ещё золотило верхушки дерев, не шелохнется и листик, мягко усилились звуки, стал слышен треск оживившихся ночных насекомых. Тут и угли в мангале подоспели. Минута, другая – жареным мясом потянуло! Лепота! Это вам не погост, – праздник жизни! Самое время выпить и закусить.
– Кто-то выжрал наше пиво... – сказал вернувшийся от ручья Славик.
– Хорош стебаться! – усмехнулся Олег, присевший у рукояток управления увесистыми шампурами.
– Не смешно! – поддержала полноватая Оля, жадно пожирая из кастрюли остатки маринованного лука.
Но у Славы была такая рассеянная рожа, что все без слов кинулись к ручью.
«Тих и печален ручей у янтарной сосны», некогда метко подметил бард безрадостную атмосферу места. Дюжина банок пива была опустошена и растерзана, их клочья беспорядочно разбросаны. Кто?! Не белки же…
Пьяница и психопат медведь? Волки алкоголики? Сорвавшийся кабан? Этого только не хватало!
Солнце меж тем окончательно свалилось за деревья, мгновенно опустилась темнота. Вместе с ней явилась тревога. От приветливого леса не осталось следа.
– Уху-ху! – глухо и тревожно донеслось издалека. – Уху-ху!
– Уа-Уа! – ужасающе возопил в ответ кто-то, кого, кажется, резали в несколько ножей вон в том матером папоротнике.
Из травы выскочил и завертелся зеленый огонек и, вдруг со скоростью истребителя рванул вдаль «Виу-у-у!». Вдали что-то страшно затрещало! – бешеный светлячок с разгона свалил сухостой.
Тут, со звуком выстрелившей из шампанского пробки, сатанистку огрело по башке охуенной шишкой с янтарной сосны. В отличие от спокойного как музей полуночного кладбища, ночной лес оказался полон пугающей неведомой жизни! Охнув, Оля присела от внезапного хука сверху, – если бы не густой хвостик на макушке, контузия гарантирована.
Завизжав как бензопила, перепуганная насмерть толстушка, с пробуксовкой ринулась к бивуаку. Звонкие хлопки и запах сероводорода указывали извилистую траекторию её бегства.Так же хаотично мечутся перебздевшие маньяка-хорька куры.
Парней тоже не пришлось упрашивать. К палатке, на поляну! Там огонь, там топор, острые шампуры! Не знаем, есть ли для инвалидов морали и нравственности, как эти трое, паралимпийские игры, но они бы их, несомненно, украсили в дисциплине типа «Ночной кросс с естественными препятствиями».
Чудом не оставив глазные яблоки на ветвях и сучьях, первым прибыл на поляну Олег и, тут же захотел убыть нахуй, не сбавляя скорости. В мрачных отсветах костра он увидел, – в кустах скрылась, забавно (если можно при подобных обстоятельствах так выразиться), забавно бегущая на задних конечностях метровая, толстая меховая фигура.
Олег готов был поклясться, что в подмышках тварь деловито уносила шампуры горячего, с пылу жару шашлыка. Еще витал над мангалом его дух, шкварчал на углях лук, но мясо бесследно растворилось в проклятом лесу.
Подоспевшие друзья, увидели, что идейный вдохновитель белый как снеговик, крестится прыгающей рукой и не в силах оторвать безумного взора от ближайших зарослей, и пересрали окончательно.
– Что?! Что ты видел, Олег?! – с перекошенным страхом лицами вопрошали они, едва не плача.
– Я… Я не знаю. – заикался Олег и дрожащей рукой указывал во тьму. – Какой-то… тролль, или… гном. Не знаю! Но он унес весь наш шашлык. Это пиздец, ребят! О-о-о…
Он опустился на колени, взялся за голову. Силы и самообладание покидали его. В лесу таился некто прямоходящий, низкорослый, но коренастый, хавающий пиво вместе с банкой, присваивающий шашлыки и топоры (топор тоже спиздили!). Под ориентировку попадал скорее беглый, одичавший карлик уголовник, нежели нечисть, но увлечение оккультизмом угодливо рисовало исчадья преисподней. Что ж, зло наконец-то откликнулось на зов и явилось к своим молодым адептам. И это случилось куда-куда скорей, чем ребята рассчитывали, если судить по их охуенно растерянным лицам…
Они озирались по сторонам что затравленные, не зная как быть.
Неподалеку во тьме сверкнула вспышка явно техногенного характера, в том направлении многоголосо восторженно заверещали, там ходуном заходили верхушки кустов.
– Что это?! Может, инопланетяне? – прохрипел Славик. – Надо бежать!
Но бежать через ночной лес полный неизвестности, было немыслимо.
– Эй! – со слезами окликнул неизвестных сущностей Олег. – Эй, заберите всё, только не трогайте нас!
Ольга слышала предложение об отступном из палатки, куда кинулась за телефоном. Олег немного опоздал – «всё» уже спижжено!
– Из палатки всё пропало! – сказала она, появляясь наружу.
– Эй! Тогда забирайте толстую девку! Она девственница. Забирайте, только не убивайте нас! А-а… – завыл Олег, и жалко скрючился на земле, – сатанист с треском сломался.
– Я не девственница. Он врет! – заорала Ольга, подскочила и отвесил своему первому мужчине знатного пинка.
Но было не до разборок.
– У кого-то остался при себе телефон? – спросила она.
– У меня, но связи-то нет. – сказал Славик.
– Лезь на эту березу! Как можно выше! Связь появится. Вызывай полицию, МЧС, всех! С богом!
Славик перекрестился и мигом исчез в густой листве. Непроглядный, страшный лес вокруг, жил. Кто-то беспрестанно сновал в кустах и высокой траве. Все ближе и ближе. Ольга истово молилась, поруганным навозным червем уползал в палатку жалкий Олег.
Славик лез споро, ветки колыхались уже на изядной высоте. Еще немного…
– А-а! – заорали с березы благим матом и, оглушительно ломая ветки, стукаясь о сучья, Славик лег на обратный курс. Спустя мгновенье он появился из листвы и так уебался, что несколько отскочил от мягкой лесной почвы.
В чувство пришел лишь через полчаса в палатке, куда его втащила Ольга.
– Не знаю, на меня кто-то как прыгнет! Волосы мне повыдрал, сука! – слабым голоском отвечал паренёк девушке.
Пути к спасению были отрезаны. Олег сдался, Славику и Ольге на дерево нипочем не влезть. Троица забилась к дальней стенке и оцепенела…
Они слышали движение вокруг, как уносили их мангал, уже пытались снять и самую палатку вместе с обитателями, когда полог отодвинулся и внутрь заглянул… жирный енот!
Безо всякого страха он обвел охуевших людей носом-угольком, схватил телефон и виртуозно съебал на задних лапах, что ногах.
Да-да, сатанистов терроризировали и посрамили еноты. Еноты и трезвые-то не сахар, а уж помазавшие губы!.. И на задних лапах прекрасно бегают, смешно так!
И вспышка объяснялась просто – фотоаппарат. Нашелся, когда поутру собирали по лесу вещи. Даже сохранилось фото бухих енотов, сделанных енотом же: шашлык, пивные банки, смазанные рожи, вся хуйня. Людей на шашлыках очень напоминают…
— Алексей Болдырев ©
Начинающие сатанисты Олег, Славик и Оля невольно залюбовались представшим взору уголком девственной природы, достойным лучших мировых кистей по части пейзажей.
– Сойдет! Господа вурдалаки, сегодня отдыхаем, а завтра поймаем в капкан или силки пару белок, и принесем в жертву. – приказал старший, Олег. И был горячо поддержан:
– Блеск! Снимем с них шкуру.
О, бедные лесные зверушки!
Ну-с, разбила троица палатку, сунули пиво в ледяной ручей, организовали место для костра, установили мангал, насобирали дров. Глядь, уже и вечереет. Намылившееся в «гараж» солнышко ещё золотило верхушки дерев, не шелохнется и листик, мягко усилились звуки, стал слышен треск оживившихся ночных насекомых. Тут и угли в мангале подоспели. Минута, другая – жареным мясом потянуло! Лепота! Это вам не погост, – праздник жизни! Самое время выпить и закусить.
– Кто-то выжрал наше пиво... – сказал вернувшийся от ручья Славик.
– Хорош стебаться! – усмехнулся Олег, присевший у рукояток управления увесистыми шампурами.
– Не смешно! – поддержала полноватая Оля, жадно пожирая из кастрюли остатки маринованного лука.
Но у Славы была такая рассеянная рожа, что все без слов кинулись к ручью.
«Тих и печален ручей у янтарной сосны», некогда метко подметил бард безрадостную атмосферу места. Дюжина банок пива была опустошена и растерзана, их клочья беспорядочно разбросаны. Кто?! Не белки же…
Пьяница и психопат медведь? Волки алкоголики? Сорвавшийся кабан? Этого только не хватало!
Солнце меж тем окончательно свалилось за деревья, мгновенно опустилась темнота. Вместе с ней явилась тревога. От приветливого леса не осталось следа.
– Уху-ху! – глухо и тревожно донеслось издалека. – Уху-ху!
– Уа-Уа! – ужасающе возопил в ответ кто-то, кого, кажется, резали в несколько ножей вон в том матером папоротнике.
Из травы выскочил и завертелся зеленый огонек и, вдруг со скоростью истребителя рванул вдаль «Виу-у-у!». Вдали что-то страшно затрещало! – бешеный светлячок с разгона свалил сухостой.
Тут, со звуком выстрелившей из шампанского пробки, сатанистку огрело по башке охуенной шишкой с янтарной сосны. В отличие от спокойного как музей полуночного кладбища, ночной лес оказался полон пугающей неведомой жизни! Охнув, Оля присела от внезапного хука сверху, – если бы не густой хвостик на макушке, контузия гарантирована.
Завизжав как бензопила, перепуганная насмерть толстушка, с пробуксовкой ринулась к бивуаку. Звонкие хлопки и запах сероводорода указывали извилистую траекторию её бегства.Так же хаотично мечутся перебздевшие маньяка-хорька куры.
Парней тоже не пришлось упрашивать. К палатке, на поляну! Там огонь, там топор, острые шампуры! Не знаем, есть ли для инвалидов морали и нравственности, как эти трое, паралимпийские игры, но они бы их, несомненно, украсили в дисциплине типа «Ночной кросс с естественными препятствиями».
Чудом не оставив глазные яблоки на ветвях и сучьях, первым прибыл на поляну Олег и, тут же захотел убыть нахуй, не сбавляя скорости. В мрачных отсветах костра он увидел, – в кустах скрылась, забавно (если можно при подобных обстоятельствах так выразиться), забавно бегущая на задних конечностях метровая, толстая меховая фигура.
Олег готов был поклясться, что в подмышках тварь деловито уносила шампуры горячего, с пылу жару шашлыка. Еще витал над мангалом его дух, шкварчал на углях лук, но мясо бесследно растворилось в проклятом лесу.
Подоспевшие друзья, увидели, что идейный вдохновитель белый как снеговик, крестится прыгающей рукой и не в силах оторвать безумного взора от ближайших зарослей, и пересрали окончательно.
– Что?! Что ты видел, Олег?! – с перекошенным страхом лицами вопрошали они, едва не плача.
– Я… Я не знаю. – заикался Олег и дрожащей рукой указывал во тьму. – Какой-то… тролль, или… гном. Не знаю! Но он унес весь наш шашлык. Это пиздец, ребят! О-о-о…
Он опустился на колени, взялся за голову. Силы и самообладание покидали его. В лесу таился некто прямоходящий, низкорослый, но коренастый, хавающий пиво вместе с банкой, присваивающий шашлыки и топоры (топор тоже спиздили!). Под ориентировку попадал скорее беглый, одичавший карлик уголовник, нежели нечисть, но увлечение оккультизмом угодливо рисовало исчадья преисподней. Что ж, зло наконец-то откликнулось на зов и явилось к своим молодым адептам. И это случилось куда-куда скорей, чем ребята рассчитывали, если судить по их охуенно растерянным лицам…
Они озирались по сторонам что затравленные, не зная как быть.
Неподалеку во тьме сверкнула вспышка явно техногенного характера, в том направлении многоголосо восторженно заверещали, там ходуном заходили верхушки кустов.
– Что это?! Может, инопланетяне? – прохрипел Славик. – Надо бежать!
Но бежать через ночной лес полный неизвестности, было немыслимо.
– Эй! – со слезами окликнул неизвестных сущностей Олег. – Эй, заберите всё, только не трогайте нас!
Ольга слышала предложение об отступном из палатки, куда кинулась за телефоном. Олег немного опоздал – «всё» уже спижжено!
– Из палатки всё пропало! – сказала она, появляясь наружу.
– Эй! Тогда забирайте толстую девку! Она девственница. Забирайте, только не убивайте нас! А-а… – завыл Олег, и жалко скрючился на земле, – сатанист с треском сломался.
– Я не девственница. Он врет! – заорала Ольга, подскочила и отвесил своему первому мужчине знатного пинка.
Но было не до разборок.
– У кого-то остался при себе телефон? – спросила она.
– У меня, но связи-то нет. – сказал Славик.
– Лезь на эту березу! Как можно выше! Связь появится. Вызывай полицию, МЧС, всех! С богом!
Славик перекрестился и мигом исчез в густой листве. Непроглядный, страшный лес вокруг, жил. Кто-то беспрестанно сновал в кустах и высокой траве. Все ближе и ближе. Ольга истово молилась, поруганным навозным червем уползал в палатку жалкий Олег.
Славик лез споро, ветки колыхались уже на изядной высоте. Еще немного…
– А-а! – заорали с березы благим матом и, оглушительно ломая ветки, стукаясь о сучья, Славик лег на обратный курс. Спустя мгновенье он появился из листвы и так уебался, что несколько отскочил от мягкой лесной почвы.
В чувство пришел лишь через полчаса в палатке, куда его втащила Ольга.
– Не знаю, на меня кто-то как прыгнет! Волосы мне повыдрал, сука! – слабым голоском отвечал паренёк девушке.
Пути к спасению были отрезаны. Олег сдался, Славику и Ольге на дерево нипочем не влезть. Троица забилась к дальней стенке и оцепенела…
Они слышали движение вокруг, как уносили их мангал, уже пытались снять и самую палатку вместе с обитателями, когда полог отодвинулся и внутрь заглянул… жирный енот!
Безо всякого страха он обвел охуевших людей носом-угольком, схватил телефон и виртуозно съебал на задних лапах, что ногах.
Да-да, сатанистов терроризировали и посрамили еноты. Еноты и трезвые-то не сахар, а уж помазавшие губы!.. И на задних лапах прекрасно бегают, смешно так!
И вспышка объяснялась просто – фотоаппарат. Нашелся, когда поутру собирали по лесу вещи. Даже сохранилось фото бухих енотов, сделанных енотом же: шашлык, пивные банки, смазанные рожи, вся хуйня. Людей на шашлыках очень напоминают…
— Алексей Болдырев ©
Rübezahl Hexer,
14-07-2021 20:32
(ссылка)
Про морковь
Жизнь так хорошо и правильно устроена, что с завидной регулярностью напоминает мне о том, что я абсолютно не тем в ней, в родимой занимаюсь. Вот абсолютно не тем. Чем угодно, но только не тем, чем следовало бы заниматься господину приличному.Сейчас походили с законною супругой по торговым точкам, качали головами да сокрушённо цокали, потом на рыночек заехали и там ещё приценились к морковочке да картошечке, и в очередной раз с неприятной ясностью осознал я, что не вот это всё надо делать-то, а нечто совершенно иное.
Вон они деньжищи-то, лежат себе преспокойненько в картонных коробках, все в земле. С виду неказистые, жухлые — а поди ж ты! Почитай сто рубликов за кило!
Поневоле лезут в бритую наголо головушку мысли алчные, при виде таких расценок! Такой уж я человек — не могу про выгоду не подумать. Землицы мне бог какой-никакой, а всё ж послал, не обидел. Земля ровная, хлебородная, не вот тебе какой овраг на косогоре. Ни камней, ни прочего сору на ней не замечено. Жирная, рассыпчатая, как халва.
А я что в ответ? Что у меня там? Ну яблони растут, ну груши. Малина ремонтантная (вещь полезная, конечно, но один чёрт — не то), крыжовник, чёрная смородина. Ещё небольшой, но дико живописный в своём первобытном неистовстве вишнёвый сад имеется, да абрикосина одна, да шелковица белая, да ёлки с можжевеловыми кустами, да нелепый веник под названием туя. А морковки-то ни одной! И картошечки самой завалящей — тоже нет!
Ах кабы знать заранее — я бы все деревья эти проклятущие под корень свёл бы. Начисто. И половину освободившейся целины засадил бы морковушкой-матушкой, а вторую — картофельцем-батюшкой. Сам бы ночами не спал, знай себе окучивал, полол, поливал да колорадских жуков собирал бы в баночку с соляркой. А бабу бы строго определил бы на рынок — торговать:
А вот морковь свежая-полезная, с пылу с жару, пятьдесят целковых за пару! Спелая-хрустящая, без вредной химии, вся настоящая! Зело вкусна да полезна для зрения, грызи, гражданин, морковь без зазрения!
А вот картофель, мыт да свеж, рассыпчатый — ум отъешь! Хош его мни, хош его жарь, с лучком и селёдочкой кушай как встарь.
Ну и тому подобные прибаутки и присказки, для весёлой торговлишки ради да сердечной услады для.
И потекут, потекут денежки в семейную мошну густо. Я на той моркови, по нынешним ценам себе ещё пару гектар возьму, да найму людей добрых, чтоб заместо меня всё пололи да окучивали, и начальствующего над ними найму, до того злого и гораздого драться — что ужас просто! Будет он с нагаечкой похаживать, нерадивых промеж лопаток одаривать, да за порядком следить.
И на рынок пронырливых тётушек посажу. Пусть балагурят да золотыми зубами приветливо щерятся покупателям.
А сами с бабой — в Кисловодск, деньжищами сорить. На поезде! Она в атласном платье, я — в кофейного цвету фраке с бежевыми лацканами. На пузе — цепь золотую заведу, на цепи — часы-луковица с осемнадцатью мелодиями. Ровно в полдень — боже царя храни играть будут, и чтоб ни одна шельма при том сидеть не смела. Будь он хоть дворянского роду! Всем стоять и шапки долой!
Утром — на воды будем наведываться, говорить постно — вот да, прямо чувствуется, как здоровье в организмы входит, а ближе к обеду уже и в ресторацию зарулим. Там изволим выкушать четверть водочки со льда под сёмгу и в зернь до утра резаться станем, шампанским в ночное небо стрелять и с цыганским хором душевно и жалостливо петь на луну про воровскую долю, дальнюю дорогу, казённый дом и марьяжный интерес. И чтобы супруга на плечах у меня висла и визжала — ах, мон шер, прекратите, я, право слово боюс, а я бы, весь красный, потный лез решительно стреляться с отставным поручиком из-за сущей ерунды, и чтобы потом все примирились и пили бы пунш до полнейшего изумления.
Но пока ничего такого нет, ибо не сажали мы ни морковь ни картофель.
На фоне этих вот мыслей хотелось бы уточнить у разбирающихся людей, какие бросовые продукты взлетят в цене на год следующий, к чему простому русскому (ну почти русскому) человеку готовиться? Может лучок зелёный в фаворе будет, или же скажем репа. Горошек там, брюква, иные какие патиссоны. Вы, касатики, хоть одним глазком намекните, дайте знак какой, а я уж, будьте покойны, расстараюсь, посажу, всполю и окучу. Не извольте сомневаться.
Уж больно в Кисловодск охота, страсть как не терпится деньгами сорить. Просто ужас как.
Вон они деньжищи-то, лежат себе преспокойненько в картонных коробках, все в земле. С виду неказистые, жухлые — а поди ж ты! Почитай сто рубликов за кило!
Поневоле лезут в бритую наголо головушку мысли алчные, при виде таких расценок! Такой уж я человек — не могу про выгоду не подумать. Землицы мне бог какой-никакой, а всё ж послал, не обидел. Земля ровная, хлебородная, не вот тебе какой овраг на косогоре. Ни камней, ни прочего сору на ней не замечено. Жирная, рассыпчатая, как халва.
А я что в ответ? Что у меня там? Ну яблони растут, ну груши. Малина ремонтантная (вещь полезная, конечно, но один чёрт — не то), крыжовник, чёрная смородина. Ещё небольшой, но дико живописный в своём первобытном неистовстве вишнёвый сад имеется, да абрикосина одна, да шелковица белая, да ёлки с можжевеловыми кустами, да нелепый веник под названием туя. А морковки-то ни одной! И картошечки самой завалящей — тоже нет!
Ах кабы знать заранее — я бы все деревья эти проклятущие под корень свёл бы. Начисто. И половину освободившейся целины засадил бы морковушкой-матушкой, а вторую — картофельцем-батюшкой. Сам бы ночами не спал, знай себе окучивал, полол, поливал да колорадских жуков собирал бы в баночку с соляркой. А бабу бы строго определил бы на рынок — торговать:
А вот морковь свежая-полезная, с пылу с жару, пятьдесят целковых за пару! Спелая-хрустящая, без вредной химии, вся настоящая! Зело вкусна да полезна для зрения, грызи, гражданин, морковь без зазрения!
А вот картофель, мыт да свеж, рассыпчатый — ум отъешь! Хош его мни, хош его жарь, с лучком и селёдочкой кушай как встарь.
Ну и тому подобные прибаутки и присказки, для весёлой торговлишки ради да сердечной услады для.
И потекут, потекут денежки в семейную мошну густо. Я на той моркови, по нынешним ценам себе ещё пару гектар возьму, да найму людей добрых, чтоб заместо меня всё пололи да окучивали, и начальствующего над ними найму, до того злого и гораздого драться — что ужас просто! Будет он с нагаечкой похаживать, нерадивых промеж лопаток одаривать, да за порядком следить.
И на рынок пронырливых тётушек посажу. Пусть балагурят да золотыми зубами приветливо щерятся покупателям.
А сами с бабой — в Кисловодск, деньжищами сорить. На поезде! Она в атласном платье, я — в кофейного цвету фраке с бежевыми лацканами. На пузе — цепь золотую заведу, на цепи — часы-луковица с осемнадцатью мелодиями. Ровно в полдень — боже царя храни играть будут, и чтоб ни одна шельма при том сидеть не смела. Будь он хоть дворянского роду! Всем стоять и шапки долой!
Утром — на воды будем наведываться, говорить постно — вот да, прямо чувствуется, как здоровье в организмы входит, а ближе к обеду уже и в ресторацию зарулим. Там изволим выкушать четверть водочки со льда под сёмгу и в зернь до утра резаться станем, шампанским в ночное небо стрелять и с цыганским хором душевно и жалостливо петь на луну про воровскую долю, дальнюю дорогу, казённый дом и марьяжный интерес. И чтобы супруга на плечах у меня висла и визжала — ах, мон шер, прекратите, я, право слово боюс, а я бы, весь красный, потный лез решительно стреляться с отставным поручиком из-за сущей ерунды, и чтобы потом все примирились и пили бы пунш до полнейшего изумления.
Но пока ничего такого нет, ибо не сажали мы ни морковь ни картофель.
На фоне этих вот мыслей хотелось бы уточнить у разбирающихся людей, какие бросовые продукты взлетят в цене на год следующий, к чему простому русскому (ну почти русскому) человеку готовиться? Может лучок зелёный в фаворе будет, или же скажем репа. Горошек там, брюква, иные какие патиссоны. Вы, касатики, хоть одним глазком намекните, дайте знак какой, а я уж, будьте покойны, расстараюсь, посажу, всполю и окучу. Не извольте сомневаться.
Уж больно в Кисловодск охота, страсть как не терпится деньгами сорить. Просто ужас как.
Андрей Шереметьев ☣,
24-04-2021 13:56
(ссылка)
Синяя Шапочка
- Привет, бабуль! Как ты?
Девочка закрыла входную дверь и заглянула в спальню. Темнота, царившая там, и тихий храп, свидетельствовали о том, что хозяйка спит. Девочка не стала снимать свою любимую синюю шапочку, которую носила постоянно и никогда не стирала (поэтому её и обозвали Вонючая Синяя Шапка, но мы с вами будем её называть более вежливо – Синяя Шапочка), а скинула чёрный плащ и тяжёлые «гриндерсы». Оправила короткое платье и прошла в комнату, неся под мышкой бархатный клатч с пирожком внутри.
- Почему ты припёрлась сюда? Почему взяла меня с собой? Почему…
- Заткнись, тесто! Это я не тебе, ба. Ну ты чего, спишь что ли? Бабуль, – позвала Синяя Шапочка бабушку чуть громче.
- Внученька, проходи, милая. Зажги свет, дитя моё, - проговорил старческий дребезжащий голос. Рука девочки нащупала на стене выключатель, нажала на клавишу. Комнату озарил тусклый свет.
- Ба, опять электричество экономишь? – с досадой произнесла Синяя Шапочка и придвинулась к железной кровати, где на пуховых обоссанных матрасах лежало худое сморщенное тело.
- Бабуль, я тут перекантуюсь немного. За мной волки гонятся, – доложила Синяя Шапочка и зажала нос. От резкой вони потекли слёзы.
- Перестрелять их надо, – сказала бабушка, приподнявшись, протёрла глаза и добавила:
- Не плачь, внучка. У меня в кладовке ружьё лежит. Сходи посмотри – исправно ли.
Девочка вышла и вернулась с палкой.
- Кроме этого ничего не нашла.
- Вот, вот. Оно самое, внучка. Проверь, есть ли троны?
- Патроны? – переспросила Синяя Шапочка.
- Ага, они самые, - сказала бабушка и взбила подушку.
«Совсем чердак у бабки потёк», - подумала внучка, а вслух произнесла:
- Бабуль, я тут тебе покушать принесла. Держи, – Синяя Шапочка достала из сумочки пирожок, но протянуть не успела, так как он проворно выскользнул из пальцев, упал на пол и с криком «Свободу пирогам!» скрылся под кроватью.
- Сейчас, ба, подожди, – Синяя Шапочка опустилась на колени и палкой попыталась достать еду.
Раздался выстрел. Из-под кровати с полуоторванным волочащимся куском вылез пирожок.
- Сдаюсь, – проговорил он и перевернулся.
- Есть троны! – радостно воскликнула бабушка.
Синяя Шапочка ошарашенно смотрела на палку. По чёрным колготкам стекала жидкая кашица. К запаху мочи прибавился запах говна. Девочка стянула обдристанные чулки с трусами и бросила их в сторону. Грязная одежда впечаталась в дверцу шкафа и прилипла к ней.
- Бабуль, откуда у тебя эта огнестрельная штука?
- От мужа осталась. Он заядлый охотник был. А ещё рыбачить любил. На чердаке удочка. Хочешь посмотреть?
- В другой раз. Возьми, поешь, – Синяя Шапочка подобрала подстреленного беглеца и отдала бабушке.
Старушка впилась в него зубами.
- Твою душу мать! – завопил пирожок, но после третьего укуса затих.
- Бабушка, а почему у тебя такие крепкие и острые зубы? – спросила Синяя Шапочка, присев на край кровати.
- Это чтобы можно было прокусывать шеи егерям и лесникам.
- Ба, а почему у тебя такие длинные и закрученные ногти?
- Потому что подстричь некому. Ты же про меня забыла совсем.
- Неправда. Я к тебе недавно приходила. Лет пять назад.
Помолчали.
- Ба, давай я тебе постельное поменяю. Воняет же.
- Ну поменяй.
- А где чистое?
- На втором этаже, на балконе.
Синяя Шапочка удалилась и вернулась с дырявой простынёй. Бабушка перевернулась и упала на пол.
- Я быстро. Сейчас, - девочка стащила сырое бельё, вскинула руки с сухой простынёй. Широкий кусок ткани вспорхнул и разлетелся на тысячи мелких ниток.
- Бабуль, мне очень жаль, но пока придётся на одеяле полежать. Могу укрыть пледом. Если он есть.
Бабушка забралась на постель и покачала головой. От холода по старческой коже «забегали» мурашки.
- Сними ночнушку, ба.
Без липкой и сырой сорочки тело задрожало ещё больше. Внучка решила напоить бабушку горячим чаем. Она встала и направилась на кухню, чтобы вскипятить чайник. Внезапно в дверь кто-то постучал, и девочка услышала тонкий, с хрипотцой голос:
- Здравствуй, бабушка. Это я, твоя любимая внучка. Открывай.
Синяя Шапочка на цыпочках пробралась в спальню, осторожно взяла палку и, прижав палец к губам, велела старушке молчать.
- Иду, иду, солнышко, – прогнусавила Синяя Шапочка, вскидывая оружие.
Петли скрипнули, дверь медленно открылась. Две лохматые серые морды удивлённо уставились на продолговатый круглый предмет.
- Эт чо за херня? – спросила одна из них.
В ответ они услышали короткую фамилию великого немецкого композитора. Два раза. И в ту же секунду отлетели на пару метров назад.
- Это убивалка, - ответила Синяя Шапочка и убрала указательный палец с маленького сучка, торчащего из палки.
Затем она затащила мёртвых зверей в дом, выпотрошила, сняла с них шкуры и разделала мясо.
- Мне бы кровушки попить, - попросила бабушка.
- Скоро, – отозвалась внучка, затёрла тряпкой багровый пол, выжала её в ведро. Жидкости набралось больше половины. Девочка зачерпнула полную кружку крови, поднесла к старушке.
Осушив сосуд, бабушка крякнула и откинулась на подушку. Синяя Шапочка укрыла голое тело шкурой волка.
- Поспи, ба. Я попозже ещё забегу. Когда мама снова пирожки испечёт.
Под тёплой шкурой бабушка согрелась и тут же захрапела.
Синяя Шапочка вышла из комнаты, оделась и покинула дом, прихватив на всякий случай палку.
Узкая тропинка тянулась между деревьями и густым кустарником, словно кишка, виляла зигзагами, как будто хотела запутать шедшую по ней девочку в синей шапочке. Вдруг из кустов выскочил бурый медведь. Девочка направила на него палку и вдавила спусковой сучок. Пук. Пук. Пук. Ничего.
«Троны закончились», - подумала Синяя Шапочка.
- Убери свою пукалку, - пробасил косолапый. – И прыгай сюда.
Он вытащил из-за спины большой мешок с лямками.
- А вот это видел? – Синяя Шапочка показала животному неприличный жест.
- Видел. Это средний палец руки человека. Самый вкусный из всех.
- Да пошёл ты! – в медведя полетела палка. Он увернулся и быстро накинул на Синюю Шапочку мешок, повалил её на землю, три раза пнул и завязал верёвкой.
Что сделалось потом с девочкой никто не знает. Сначала её искали: полиция и омон, врачи и санитары, мафия и сутенёры, пожарные и слон, сбежавший от горя из зоопарка. Искала и мать. Безрезультатно. Постепенно про Синюю Шапочку все забыли.
Но вот однажды по лесу бродил Дядя Стёпа, по призванию распиздяй, по профессии - егерь. Оказавшись в глуши, он увидел избушку на утиных ножках. Остановился и подкрался к домику. Окно было открыто, и до егеря донеслись громкие слова:
- Кто жрал из моей тарелки и заблевал весь стол? Опять эта Синяя Жопа? Говорила я тебе, Косолапый хер, не нужна нам домработница, но ты же, сука, упёртый. Тебя же не переубедить. Короче, мне надоело. Выбирай. Либо она, либо я.
- Вот это видела?
- Волосатый немытый средний палец?
- Да! Это значит - иди в лес. И больше не приходи. С меня хватит! Я буду с Синей Шапочкой жить.
Через некоторое время на крыльце показалась заплаканная медведица с чемоданом. Она высморкалась, спустилась на землю и скрылась из виду.
Дядя Стёпа вытащил из-за пазухи пистолет ТТ («Тульский Триклкейк»), стреляющий маленькими свинцовыми пряниками, и тут же выронил, потому что сзади на него неожиданно прыгнуло бледное худое существо. Острые клыки впились в шею, полились струи крови. Егерь покачнулся и упал.
Девочка закрыла входную дверь и заглянула в спальню. Темнота, царившая там, и тихий храп, свидетельствовали о том, что хозяйка спит. Девочка не стала снимать свою любимую синюю шапочку, которую носила постоянно и никогда не стирала (поэтому её и обозвали Вонючая Синяя Шапка, но мы с вами будем её называть более вежливо – Синяя Шапочка), а скинула чёрный плащ и тяжёлые «гриндерсы». Оправила короткое платье и прошла в комнату, неся под мышкой бархатный клатч с пирожком внутри.
- Почему ты припёрлась сюда? Почему взяла меня с собой? Почему…
- Заткнись, тесто! Это я не тебе, ба. Ну ты чего, спишь что ли? Бабуль, – позвала Синяя Шапочка бабушку чуть громче.
- Внученька, проходи, милая. Зажги свет, дитя моё, - проговорил старческий дребезжащий голос. Рука девочки нащупала на стене выключатель, нажала на клавишу. Комнату озарил тусклый свет.
- Ба, опять электричество экономишь? – с досадой произнесла Синяя Шапочка и придвинулась к железной кровати, где на пуховых обоссанных матрасах лежало худое сморщенное тело.
- Бабуль, я тут перекантуюсь немного. За мной волки гонятся, – доложила Синяя Шапочка и зажала нос. От резкой вони потекли слёзы.
- Перестрелять их надо, – сказала бабушка, приподнявшись, протёрла глаза и добавила:
- Не плачь, внучка. У меня в кладовке ружьё лежит. Сходи посмотри – исправно ли.
Девочка вышла и вернулась с палкой.
- Кроме этого ничего не нашла.
- Вот, вот. Оно самое, внучка. Проверь, есть ли троны?
- Патроны? – переспросила Синяя Шапочка.
- Ага, они самые, - сказала бабушка и взбила подушку.
«Совсем чердак у бабки потёк», - подумала внучка, а вслух произнесла:
- Бабуль, я тут тебе покушать принесла. Держи, – Синяя Шапочка достала из сумочки пирожок, но протянуть не успела, так как он проворно выскользнул из пальцев, упал на пол и с криком «Свободу пирогам!» скрылся под кроватью.
- Сейчас, ба, подожди, – Синяя Шапочка опустилась на колени и палкой попыталась достать еду.
Раздался выстрел. Из-под кровати с полуоторванным волочащимся куском вылез пирожок.
- Сдаюсь, – проговорил он и перевернулся.
- Есть троны! – радостно воскликнула бабушка.
Синяя Шапочка ошарашенно смотрела на палку. По чёрным колготкам стекала жидкая кашица. К запаху мочи прибавился запах говна. Девочка стянула обдристанные чулки с трусами и бросила их в сторону. Грязная одежда впечаталась в дверцу шкафа и прилипла к ней.
- Бабуль, откуда у тебя эта огнестрельная штука?
- От мужа осталась. Он заядлый охотник был. А ещё рыбачить любил. На чердаке удочка. Хочешь посмотреть?
- В другой раз. Возьми, поешь, – Синяя Шапочка подобрала подстреленного беглеца и отдала бабушке.
Старушка впилась в него зубами.
- Твою душу мать! – завопил пирожок, но после третьего укуса затих.
- Бабушка, а почему у тебя такие крепкие и острые зубы? – спросила Синяя Шапочка, присев на край кровати.
- Это чтобы можно было прокусывать шеи егерям и лесникам.
- Ба, а почему у тебя такие длинные и закрученные ногти?
- Потому что подстричь некому. Ты же про меня забыла совсем.
- Неправда. Я к тебе недавно приходила. Лет пять назад.
Помолчали.
- Ба, давай я тебе постельное поменяю. Воняет же.
- Ну поменяй.
- А где чистое?
- На втором этаже, на балконе.
Синяя Шапочка удалилась и вернулась с дырявой простынёй. Бабушка перевернулась и упала на пол.
- Я быстро. Сейчас, - девочка стащила сырое бельё, вскинула руки с сухой простынёй. Широкий кусок ткани вспорхнул и разлетелся на тысячи мелких ниток.
- Бабуль, мне очень жаль, но пока придётся на одеяле полежать. Могу укрыть пледом. Если он есть.
Бабушка забралась на постель и покачала головой. От холода по старческой коже «забегали» мурашки.
- Сними ночнушку, ба.
Без липкой и сырой сорочки тело задрожало ещё больше. Внучка решила напоить бабушку горячим чаем. Она встала и направилась на кухню, чтобы вскипятить чайник. Внезапно в дверь кто-то постучал, и девочка услышала тонкий, с хрипотцой голос:
- Здравствуй, бабушка. Это я, твоя любимая внучка. Открывай.
Синяя Шапочка на цыпочках пробралась в спальню, осторожно взяла палку и, прижав палец к губам, велела старушке молчать.
- Иду, иду, солнышко, – прогнусавила Синяя Шапочка, вскидывая оружие.
Петли скрипнули, дверь медленно открылась. Две лохматые серые морды удивлённо уставились на продолговатый круглый предмет.
- Эт чо за херня? – спросила одна из них.
В ответ они услышали короткую фамилию великого немецкого композитора. Два раза. И в ту же секунду отлетели на пару метров назад.
- Это убивалка, - ответила Синяя Шапочка и убрала указательный палец с маленького сучка, торчащего из палки.
Затем она затащила мёртвых зверей в дом, выпотрошила, сняла с них шкуры и разделала мясо.
- Мне бы кровушки попить, - попросила бабушка.
- Скоро, – отозвалась внучка, затёрла тряпкой багровый пол, выжала её в ведро. Жидкости набралось больше половины. Девочка зачерпнула полную кружку крови, поднесла к старушке.
Осушив сосуд, бабушка крякнула и откинулась на подушку. Синяя Шапочка укрыла голое тело шкурой волка.
- Поспи, ба. Я попозже ещё забегу. Когда мама снова пирожки испечёт.
Под тёплой шкурой бабушка согрелась и тут же захрапела.
Синяя Шапочка вышла из комнаты, оделась и покинула дом, прихватив на всякий случай палку.
Узкая тропинка тянулась между деревьями и густым кустарником, словно кишка, виляла зигзагами, как будто хотела запутать шедшую по ней девочку в синей шапочке. Вдруг из кустов выскочил бурый медведь. Девочка направила на него палку и вдавила спусковой сучок. Пук. Пук. Пук. Ничего.
«Троны закончились», - подумала Синяя Шапочка.
- Убери свою пукалку, - пробасил косолапый. – И прыгай сюда.
Он вытащил из-за спины большой мешок с лямками.
- А вот это видел? – Синяя Шапочка показала животному неприличный жест.
- Видел. Это средний палец руки человека. Самый вкусный из всех.
- Да пошёл ты! – в медведя полетела палка. Он увернулся и быстро накинул на Синюю Шапочку мешок, повалил её на землю, три раза пнул и завязал верёвкой.
Что сделалось потом с девочкой никто не знает. Сначала её искали: полиция и омон, врачи и санитары, мафия и сутенёры, пожарные и слон, сбежавший от горя из зоопарка. Искала и мать. Безрезультатно. Постепенно про Синюю Шапочку все забыли.
Но вот однажды по лесу бродил Дядя Стёпа, по призванию распиздяй, по профессии - егерь. Оказавшись в глуши, он увидел избушку на утиных ножках. Остановился и подкрался к домику. Окно было открыто, и до егеря донеслись громкие слова:
- Кто жрал из моей тарелки и заблевал весь стол? Опять эта Синяя Жопа? Говорила я тебе, Косолапый хер, не нужна нам домработница, но ты же, сука, упёртый. Тебя же не переубедить. Короче, мне надоело. Выбирай. Либо она, либо я.
- Вот это видела?
- Волосатый немытый средний палец?
- Да! Это значит - иди в лес. И больше не приходи. С меня хватит! Я буду с Синей Шапочкой жить.
Через некоторое время на крыльце показалась заплаканная медведица с чемоданом. Она высморкалась, спустилась на землю и скрылась из виду.
Дядя Стёпа вытащил из-за пазухи пистолет ТТ («Тульский Триклкейк»), стреляющий маленькими свинцовыми пряниками, и тут же выронил, потому что сзади на него неожиданно прыгнуло бледное худое существо. Острые клыки впились в шею, полились струи крови. Егерь покачнулся и упал.
Rübezahl Hexer,
16-04-2021 08:57
(ссылка)
Гекк (туда и обратно) 2
– Ну бля-я, тебя за смертью посылать, мальчик мой! Принес? Так наливай живей, а то отпускает, а я это страшно ненавижу. Если пьешь, так пей методично, до результата, а то получается прерванный половой акт – ни душе ни телу, ни пизде ни хую. Так на чем я давеча остановился? А, ну вот. Худо-бедно, долетели мы до Марса.
Приземлились жестко. Ржавая пылища улеглась, и вот он, в иллюминаторах, – Марс! Сколько же он мне снился голубчик, сколько пота и крови ради этих высоких мгновений.
Однако, дыра дырой, Петруха, – пустыня Каракум, и глаза невольно ищут скучающего верблюда.
Выползли наружу едва не на четвереньках – гравитация очень давила. Восемь месяцев в невесомости, понимай. Тыркаемся, как черепашки. Кое-как жилой модуль поставили, шлюз приладили, без сил залезли внутрь, скафандры сняли, Маня бельишко грязное собрала, чаю вскипятила.
Пару недель филонили, мышечный тонус восстанавливали, – даже к станку не вставали. Потому что гравитация, угнетала половую функцию, изнеженную невесомостью – как гирька от ходиков подвешена.
Однако, пора было браться и за работу: фотографировать, бурить, керны извлекать, воду искать, окаменелости форм жизни. Там много задано – целый список меленьким шрифтом.
Разбираем мы как-то барахло, установку буровую налаживаем, как вдруг, пылит по степи кто-то – к нам.
Какие нахер марсиане в этой жопе! Все хуже – американцы! У них тогда уже база была. Настоящее ранчо под цинковой крышей: бассейн, зеленый уголок, на каждое рыло по электро-мопеду, и даже повар негр.
Оказалось, начальник их приехал, – мистер Смит, поздравить с открытием первой русской станции на Марсе.
Улыбается, руки жмет, по спине покровительственно хлопает: «Камрад, камрад! Гуд нейборхуд!», а сам так и стрижёт гавняный реактор наш передовой. Шпион, црушник. Мы ему баночку свежей чёрной икры подарили и живо выпроводили.
Я же толкую – гавняный. На гавенной тяге. Секретная разработка. И тепло дает, и электричество, и воду, и повидло и зубной порошок. Какими добавками обогатишь топливо, то и синтезирует. Хоть чёрную икру. Полезная вещь.
И потекли, тяжелые трудовые будни, Петруха.
Вот, прозвонило условное утро, подъем, завтрак, облачились, садимся на бобика – УАЗик такой электрический на проволочных колесах со спицами-пружинами, и едем бурить, датчики ставить-калибровать, камушки собирать.
Ебашишь ты день за днем, как простой заводчанин с Урала, – жилы на пределе, романтики ноль. После смены ты жмых.
А тут, еще и Земля навалились. Ну ясно, – такой успех надо ковать пока горячо – выжать все что можно, своим на радость, чужим на зависть! В общем, целый Крестный ход с нами устроили: теле - мосты с трудовыми коллективами, студентами, теле - уроки с ребятишками этими науськанными: «Сколько луды добываете в день? Как стать астьянавтом?». Балет нам танцует, звезды нам поют – заебали в душу однако!
Что ни день – сеанс связи, – куют, куют мать их!
Одна отдушина, – Марусечка. Вернешься со смены, сбросишь скафандр, руки дрожат от буровой машинки, жопа как трансформатор. Нет, баклан, не в смысле «не влезай, убьет!», а гудит. Белье насквозь от пота и ссанины.
Не поверишь, Петруха, посрал за месяц три раза! – все падла сжигал до копейки на трудовой вахте.
А она тебя за занавеской примет с улыбкой, разденет, салфеткой спиртовой протрет, да и приголубит, и легче на душе, Петя.
А потом, свалилась настоящая беда.
Всё случилось накануне теле-моста, где в прямом эфире нам присвоят звания героя. Семьи будут, друзья, школьная учительница-старушка наврет по бумажке, кто-то с верхотуры речь двинет. Апогей, в общем.
И накануне же, разыгралась у нас страшная магнитная буря. Связь даже местная пропала, не говоря про связь с Землей.
На работу без связи нельзя – техника безопасности. Проснулись в обед вразвалочку, – что такое! – Сидорова нет! Как хуем сбрило – подчистую. Ни самого, ни скафандра, еще и УАЗик пропал.
Кинулись видео смотреть. Камера на шлюзе записала, как он помахал ручкой, палец средний сунул в объектив, и шагнул наружу. Не сдюжил. Было это три часа тому.
Значит, кислород у него вышел час назад, и где-то наш ебанько лежит, уверенно остывает.
– Ну вот блядь. Одному посмертно дадут... – угрюмо пошутил командир, а у самих жопа уже разгорается-припекает, как стручок жгучего перца воткнули. Ни хуя пока не ясно, но чувство такое – что-то да будет. Будет что-то. И точно.
– Товарищи, – обиженно спрашивает электрик. – Кто спиздил резервный жесткий диск? Что за детские шутки? Там вся порнуха, фото родных, кино, музыка, наконец данные секретные, коды!
– Ой бля-я-я! Сука ты, сука! – страшно взвыл вдруг командир. – Диссидент хуев! Изменщик падлючий! Что ж надел, пидор лютый! А-а-а! Убить мало!
И навзрыд, как баба! Мы ничего не поймем, кинулись к нему, а он орёт:
– Сколько на бобике ходу до американцев?
– Час. А что?
– Горим! Сидоров уже два часа у них. Жесткий диск ломают. Перебежчик! Хули не ясного! Продал нас!
Мы и подпиздники плавно опустили! Опять вошли в историю! И первый человек в космосе наш, и первая предательская блядь в нем, наша!
У меня с сердцем плохо стало, Петруха. Позор-то какой.
– Ты и ты (это командир мне и геологу), одевайтесь и едем к американцам. Механика вернуть, кровь из носу, или убить мандавошку. Позора не допущу! – и в натуре, достает из сейфа серебристый пистолет невиданной конструкции. – Сколько еще связи с Землей не будет?
– Магнитный фронт обширный. Еще часов тринадцать верняк.
– Значит так, – говорит командир, – радировать про Сидорова, американцы не могли, – буря не дала. И не смогут, пока не утихнет. Едем, пацаны!
А как ехать-то? На шарах родых? Бобик наш тю-тю, а он у нас один был.
Впряглись в тележку, на которой буры возят, на нее бочку с запасным кислородом, – поехали. Картина Перова «Водовозы». Смешно тебе?! А я плакать принимался три раза. Позор какой моторист вчинил!
Да хуй с ней с репутацией, а как до пальбы дойдет? Ведь как пить положат.
Через три часа доехали – ног не чую, в глазах пелена. Нас ошлюзовали, улыбаются вежливо иуды, кока-колу предлагают, влажные салфетки…
– Где наш механик? Знаем, он тут! Мы за ним.
А капитан Смит и не думает отпираться, а спокойно намыливает:
– Мистер Сидорофф, попросил политического убежища. Это его право. Окей?
И умывает: – Я, как командир базы, коя суверенная территория США на Марсе, прошение удовлетворил. Такие полномочия у меня есть.
Всё! – пиздец, говоря сухим официальным языком. Сидоров – «политический», и хуй ты его съешь с хреном. Нет у нас методов, против Коти Сапрыкина!
Тогда командир, скрипя зубами: – Позвольте, – говорит, – узнику совести единственный вопрос.
Ну думаю, сейчас напечатает дырок в мотористе. Сердце замерло.
– Окей. – сухо пожимает плечами Смит.
– Сидоров, зачем? Тебе через пятнадцать часов героя дадут, внеочередное звание, усиленный оклад, повышенный паек, путевку в Крым, и льготный проезд до места.
– Мне льготный проезд, посмертно не канает.
– Это как?
– А так! Мы сюда едва долетели, а уж обратно взлетать будем, – взорвемся нахуй! Это я как механик говорю! Всё ебать на проволочках и героизме. Сами знаете, хули. Еще, – я не выездной из-за вашего секретного космоса, – мир хочу поглядеть, пожить по-людски. А главное, я страшно протестую против ущемления сексуальных меньшинств! Может, я завтра пол сменю, – есть такие планы. Протестую, слышите! – визжит.
– Ясно. Падла вы, мистер Сидоров. – отрезал командир. – Вездеход верните.
– Окей!
Сели мы в УАЗик умытые, поехали домой. Так гадко, мне ни до, ни после, не было.
Дома, шеф личный пузырь «Столичной» распечатал, разлил поровну:
– Товарищи! Через восемь часов буря стихнет, и земной шар узнает, как жидко мы обосрались. Но это, полбеды. Гнида страшные секреты увела, и главный, – реактор гавняный! За это, не то что героя, – приземлимся прямиком под стволы, и далеко не поведут. Что делать?
А что тут сделаешь? Не штурмом же их брать – это прямая агрессия, – война, Петруша! А они только и ждут наколки верной, чтобы вцепиться сразу в пах.
И тут Гекк: – Я знаю, что делать. Разрешите?
– Валяй.
– Взорвать. В пыль, в дым.
– Ёбнулся? Да и взрывчатки такой нет.
– Маша, выйди пожалуйста. – просит Гекк. – Надо послать туда Машу, а её реактор поставить на самоликвидацию. Войдет она, якобы ноту протеста официально заявить по Сидорову, и тут: «щёлк!». Никто и не дознается, что произошло.
Мы сперва опешили, а капитан заорал: – Эх, голова! Дай я тебя расцелую, сынок! Гекк ты мой родной, ебать тя в микроскопы! Ну надо же!
А ведь прав потрошитель, Петруха! Аккуратный атомный взрыв, – и поди докажи, что не метеорит ихнюю базу испарил.
Повеселели, а Гекк холоден сидит, пальцами сухо по столу барабанит, даже не улыбнется. Ну понятно, – Маню-то в прах, его мозгой.
Электрик над ней поколдовал, спустя час бабо-бомба готова. А мы как бешеные, мешки с песком вокруг ракеты укладываем, подпорки наводим к хибарке нашей – чтоб не сдуло атомным вихрем.
– Геолог, отвезешь Марию, скажешь, что я захворал, а она заместитель с нотой протеста. Останешься снаружи, и сразу рви когти, падай в овражек, жопой к эпицентру. Сверим часы, ребятки.
– Товарищ командир. Разрешите мне отвезти. – это Гекк.
– Ладно… Валяй, Валентин…
– Оставьте нас с Машей на десять минут, – просит биолог. – Пожалуйста.
Мы вышли – понимаем. На душе кошки, Петруха. Такие кошки…! Драные, воют желтоглазые, и когти крючки рыболовные. Машку жаль, и Гекка жаль. Каково ему?
Он после, как мы его помяли, так с ней каши не сварил. Ни разочка. Вот стойкий чёрт! Цельный внутри. Только помалкивал, вздыхал, да дрочил как сатана. Я-то знаю – это он любовь-занозу выдрачивал из себя.
Спустя время, вышли Гекк с Машей, и сразу одеваться. Что меж ними было, не знаю. Только у него румянец слабый и улыбка блуждает. Жалкая такая. Но светлая, – из сердца.
Я блядь, Петруха, слезу украдкой пустил, во как! Проняло в душеньку, мать её. Ребята тоже молчат, – сопят.
Командир в иллюминатор уставился и плечом дергает как заводной, а ведь жох-мужик, – стрелять предателя ехал, – коренником в упряжке пёр.
Ладно, наливай, мудило ты железное! – видишь, забирает меня. Полный!
В семь тридцать по универсальному времени, сели они в бобик, и поехали ноту официально заявлять.
А спустя час двадцать, каак неофициально пизданет! – три минуты нашу хибарку трясло: лампочки полопались, замкнуло в проводке, дым, грохот, оборудование пляшет по комнате. Саламандры хвосты долой. Ужас!
Улеглось. Минуло два часа – нет Гекка. Послали двоих на разведку, и биолога заодно пошукать. Вернулись ни с чем. Пропал биолог. И база пропала. Как и не было гадюшника – стерильно!
А тут и буря утихла. Командир немедля доложился на землю, какие тут пироги, и что базе американской ПирлХарбор, но позора и утечки не допустили.
Там видать от нашего почина охуели до полусмерти, до столбняка мозгового, – ответ пришел лишь через семь часов. Семь страшных часов, Петруха.
И был он туманно - скуп: «Вылет. Радиомолчание».
Не буду тебе рассказывать, как с таким напутствием лететь восемь месяцев, но часто мне снилось, что в люк спускаемого аппарата, вместо спасателя МЧС, заглядывает раструб огнемета.
Приземлились. Нас под ручки, и пошли мурыжить. Эх! Наливай.
Как кончилась?! Опять?! Вот что, друг ситный, на тебе ящик дунек балаковских и пиздуй отсюда. Каких еще японских? Ничё не знаю. Давай-давай, помитингуй мне тут…
— Алексей Болдырев ©
Приземлились жестко. Ржавая пылища улеглась, и вот он, в иллюминаторах, – Марс! Сколько же он мне снился голубчик, сколько пота и крови ради этих высоких мгновений.
Однако, дыра дырой, Петруха, – пустыня Каракум, и глаза невольно ищут скучающего верблюда.
Выползли наружу едва не на четвереньках – гравитация очень давила. Восемь месяцев в невесомости, понимай. Тыркаемся, как черепашки. Кое-как жилой модуль поставили, шлюз приладили, без сил залезли внутрь, скафандры сняли, Маня бельишко грязное собрала, чаю вскипятила.
Пару недель филонили, мышечный тонус восстанавливали, – даже к станку не вставали. Потому что гравитация, угнетала половую функцию, изнеженную невесомостью – как гирька от ходиков подвешена.
Однако, пора было браться и за работу: фотографировать, бурить, керны извлекать, воду искать, окаменелости форм жизни. Там много задано – целый список меленьким шрифтом.
Разбираем мы как-то барахло, установку буровую налаживаем, как вдруг, пылит по степи кто-то – к нам.
Какие нахер марсиане в этой жопе! Все хуже – американцы! У них тогда уже база была. Настоящее ранчо под цинковой крышей: бассейн, зеленый уголок, на каждое рыло по электро-мопеду, и даже повар негр.
Оказалось, начальник их приехал, – мистер Смит, поздравить с открытием первой русской станции на Марсе.
Улыбается, руки жмет, по спине покровительственно хлопает: «Камрад, камрад! Гуд нейборхуд!», а сам так и стрижёт гавняный реактор наш передовой. Шпион, црушник. Мы ему баночку свежей чёрной икры подарили и живо выпроводили.
Я же толкую – гавняный. На гавенной тяге. Секретная разработка. И тепло дает, и электричество, и воду, и повидло и зубной порошок. Какими добавками обогатишь топливо, то и синтезирует. Хоть чёрную икру. Полезная вещь.
И потекли, тяжелые трудовые будни, Петруха.
Вот, прозвонило условное утро, подъем, завтрак, облачились, садимся на бобика – УАЗик такой электрический на проволочных колесах со спицами-пружинами, и едем бурить, датчики ставить-калибровать, камушки собирать.
Ебашишь ты день за днем, как простой заводчанин с Урала, – жилы на пределе, романтики ноль. После смены ты жмых.
А тут, еще и Земля навалились. Ну ясно, – такой успех надо ковать пока горячо – выжать все что можно, своим на радость, чужим на зависть! В общем, целый Крестный ход с нами устроили: теле - мосты с трудовыми коллективами, студентами, теле - уроки с ребятишками этими науськанными: «Сколько луды добываете в день? Как стать астьянавтом?». Балет нам танцует, звезды нам поют – заебали в душу однако!
Что ни день – сеанс связи, – куют, куют мать их!
Одна отдушина, – Марусечка. Вернешься со смены, сбросишь скафандр, руки дрожат от буровой машинки, жопа как трансформатор. Нет, баклан, не в смысле «не влезай, убьет!», а гудит. Белье насквозь от пота и ссанины.
Не поверишь, Петруха, посрал за месяц три раза! – все падла сжигал до копейки на трудовой вахте.
А она тебя за занавеской примет с улыбкой, разденет, салфеткой спиртовой протрет, да и приголубит, и легче на душе, Петя.
А потом, свалилась настоящая беда.
Всё случилось накануне теле-моста, где в прямом эфире нам присвоят звания героя. Семьи будут, друзья, школьная учительница-старушка наврет по бумажке, кто-то с верхотуры речь двинет. Апогей, в общем.
И накануне же, разыгралась у нас страшная магнитная буря. Связь даже местная пропала, не говоря про связь с Землей.
На работу без связи нельзя – техника безопасности. Проснулись в обед вразвалочку, – что такое! – Сидорова нет! Как хуем сбрило – подчистую. Ни самого, ни скафандра, еще и УАЗик пропал.
Кинулись видео смотреть. Камера на шлюзе записала, как он помахал ручкой, палец средний сунул в объектив, и шагнул наружу. Не сдюжил. Было это три часа тому.
Значит, кислород у него вышел час назад, и где-то наш ебанько лежит, уверенно остывает.
– Ну вот блядь. Одному посмертно дадут... – угрюмо пошутил командир, а у самих жопа уже разгорается-припекает, как стручок жгучего перца воткнули. Ни хуя пока не ясно, но чувство такое – что-то да будет. Будет что-то. И точно.
– Товарищи, – обиженно спрашивает электрик. – Кто спиздил резервный жесткий диск? Что за детские шутки? Там вся порнуха, фото родных, кино, музыка, наконец данные секретные, коды!
– Ой бля-я-я! Сука ты, сука! – страшно взвыл вдруг командир. – Диссидент хуев! Изменщик падлючий! Что ж надел, пидор лютый! А-а-а! Убить мало!
И навзрыд, как баба! Мы ничего не поймем, кинулись к нему, а он орёт:
– Сколько на бобике ходу до американцев?
– Час. А что?
– Горим! Сидоров уже два часа у них. Жесткий диск ломают. Перебежчик! Хули не ясного! Продал нас!
Мы и подпиздники плавно опустили! Опять вошли в историю! И первый человек в космосе наш, и первая предательская блядь в нем, наша!
У меня с сердцем плохо стало, Петруха. Позор-то какой.
– Ты и ты (это командир мне и геологу), одевайтесь и едем к американцам. Механика вернуть, кровь из носу, или убить мандавошку. Позора не допущу! – и в натуре, достает из сейфа серебристый пистолет невиданной конструкции. – Сколько еще связи с Землей не будет?
– Магнитный фронт обширный. Еще часов тринадцать верняк.
– Значит так, – говорит командир, – радировать про Сидорова, американцы не могли, – буря не дала. И не смогут, пока не утихнет. Едем, пацаны!
А как ехать-то? На шарах родых? Бобик наш тю-тю, а он у нас один был.
Впряглись в тележку, на которой буры возят, на нее бочку с запасным кислородом, – поехали. Картина Перова «Водовозы». Смешно тебе?! А я плакать принимался три раза. Позор какой моторист вчинил!
Да хуй с ней с репутацией, а как до пальбы дойдет? Ведь как пить положат.
Через три часа доехали – ног не чую, в глазах пелена. Нас ошлюзовали, улыбаются вежливо иуды, кока-колу предлагают, влажные салфетки…
– Где наш механик? Знаем, он тут! Мы за ним.
А капитан Смит и не думает отпираться, а спокойно намыливает:
– Мистер Сидорофф, попросил политического убежища. Это его право. Окей?
И умывает: – Я, как командир базы, коя суверенная территория США на Марсе, прошение удовлетворил. Такие полномочия у меня есть.
Всё! – пиздец, говоря сухим официальным языком. Сидоров – «политический», и хуй ты его съешь с хреном. Нет у нас методов, против Коти Сапрыкина!
Тогда командир, скрипя зубами: – Позвольте, – говорит, – узнику совести единственный вопрос.
Ну думаю, сейчас напечатает дырок в мотористе. Сердце замерло.
– Окей. – сухо пожимает плечами Смит.
– Сидоров, зачем? Тебе через пятнадцать часов героя дадут, внеочередное звание, усиленный оклад, повышенный паек, путевку в Крым, и льготный проезд до места.
– Мне льготный проезд, посмертно не канает.
– Это как?
– А так! Мы сюда едва долетели, а уж обратно взлетать будем, – взорвемся нахуй! Это я как механик говорю! Всё ебать на проволочках и героизме. Сами знаете, хули. Еще, – я не выездной из-за вашего секретного космоса, – мир хочу поглядеть, пожить по-людски. А главное, я страшно протестую против ущемления сексуальных меньшинств! Может, я завтра пол сменю, – есть такие планы. Протестую, слышите! – визжит.
– Ясно. Падла вы, мистер Сидоров. – отрезал командир. – Вездеход верните.
– Окей!
Сели мы в УАЗик умытые, поехали домой. Так гадко, мне ни до, ни после, не было.
Дома, шеф личный пузырь «Столичной» распечатал, разлил поровну:
– Товарищи! Через восемь часов буря стихнет, и земной шар узнает, как жидко мы обосрались. Но это, полбеды. Гнида страшные секреты увела, и главный, – реактор гавняный! За это, не то что героя, – приземлимся прямиком под стволы, и далеко не поведут. Что делать?
А что тут сделаешь? Не штурмом же их брать – это прямая агрессия, – война, Петруша! А они только и ждут наколки верной, чтобы вцепиться сразу в пах.
И тут Гекк: – Я знаю, что делать. Разрешите?
– Валяй.
– Взорвать. В пыль, в дым.
– Ёбнулся? Да и взрывчатки такой нет.
– Маша, выйди пожалуйста. – просит Гекк. – Надо послать туда Машу, а её реактор поставить на самоликвидацию. Войдет она, якобы ноту протеста официально заявить по Сидорову, и тут: «щёлк!». Никто и не дознается, что произошло.
Мы сперва опешили, а капитан заорал: – Эх, голова! Дай я тебя расцелую, сынок! Гекк ты мой родной, ебать тя в микроскопы! Ну надо же!
А ведь прав потрошитель, Петруха! Аккуратный атомный взрыв, – и поди докажи, что не метеорит ихнюю базу испарил.
Повеселели, а Гекк холоден сидит, пальцами сухо по столу барабанит, даже не улыбнется. Ну понятно, – Маню-то в прах, его мозгой.
Электрик над ней поколдовал, спустя час бабо-бомба готова. А мы как бешеные, мешки с песком вокруг ракеты укладываем, подпорки наводим к хибарке нашей – чтоб не сдуло атомным вихрем.
– Геолог, отвезешь Марию, скажешь, что я захворал, а она заместитель с нотой протеста. Останешься снаружи, и сразу рви когти, падай в овражек, жопой к эпицентру. Сверим часы, ребятки.
– Товарищ командир. Разрешите мне отвезти. – это Гекк.
– Ладно… Валяй, Валентин…
– Оставьте нас с Машей на десять минут, – просит биолог. – Пожалуйста.
Мы вышли – понимаем. На душе кошки, Петруха. Такие кошки…! Драные, воют желтоглазые, и когти крючки рыболовные. Машку жаль, и Гекка жаль. Каково ему?
Он после, как мы его помяли, так с ней каши не сварил. Ни разочка. Вот стойкий чёрт! Цельный внутри. Только помалкивал, вздыхал, да дрочил как сатана. Я-то знаю – это он любовь-занозу выдрачивал из себя.
Спустя время, вышли Гекк с Машей, и сразу одеваться. Что меж ними было, не знаю. Только у него румянец слабый и улыбка блуждает. Жалкая такая. Но светлая, – из сердца.
Я блядь, Петруха, слезу украдкой пустил, во как! Проняло в душеньку, мать её. Ребята тоже молчат, – сопят.
Командир в иллюминатор уставился и плечом дергает как заводной, а ведь жох-мужик, – стрелять предателя ехал, – коренником в упряжке пёр.
Ладно, наливай, мудило ты железное! – видишь, забирает меня. Полный!
В семь тридцать по универсальному времени, сели они в бобик, и поехали ноту официально заявлять.
А спустя час двадцать, каак неофициально пизданет! – три минуты нашу хибарку трясло: лампочки полопались, замкнуло в проводке, дым, грохот, оборудование пляшет по комнате. Саламандры хвосты долой. Ужас!
Улеглось. Минуло два часа – нет Гекка. Послали двоих на разведку, и биолога заодно пошукать. Вернулись ни с чем. Пропал биолог. И база пропала. Как и не было гадюшника – стерильно!
А тут и буря утихла. Командир немедля доложился на землю, какие тут пироги, и что базе американской ПирлХарбор, но позора и утечки не допустили.
Там видать от нашего почина охуели до полусмерти, до столбняка мозгового, – ответ пришел лишь через семь часов. Семь страшных часов, Петруха.
И был он туманно - скуп: «Вылет. Радиомолчание».
Не буду тебе рассказывать, как с таким напутствием лететь восемь месяцев, но часто мне снилось, что в люк спускаемого аппарата, вместо спасателя МЧС, заглядывает раструб огнемета.
Приземлились. Нас под ручки, и пошли мурыжить. Эх! Наливай.
Как кончилась?! Опять?! Вот что, друг ситный, на тебе ящик дунек балаковских и пиздуй отсюда. Каких еще японских? Ничё не знаю. Давай-давай, помитингуй мне тут…
— Алексей Болдырев ©
Rübezahl Hexer,
13-04-2021 13:26
(ссылка)
Гекк (туда и обратно)
– Ты бери - бери, не выёбывайся. Вещь военная, неубиваемая. Еще и детям твоим достанется. Балаковского резинового завода. А пахнет-то как, а? Новая покрышка. Мечта, а не пизда! Японскую тебе? С натуральным ароматом? А чтоб песни пела не надо? Это склад космического оборудования, а не универсам. Бери что есть, и отваливай себе на Марс! Это что у тебя за пазухой? Столичная? Кхе-кхе… Ну ладно, порешаем насчет японских, не бзди. Запри - ка дверь... Эх, молодой! Что там искусственные вагины – дырка резиновая! Вот когда мы летали на Марс, у нас было кое-что поинтересней. Ты наливай, наливай, Петруха.
Это сейчас я дядя Вася кладовщик – век тут доживаю, а тогда тоже был в отряде космонавтов и предстоял мне полет на Марс.
Это была одна из первых серьезных экспедиций «Марс -2». Наша, русская. На четыре года улетели. И вот, перед полетом, на этом же складе, среди прочего ГСМ, я получил по накладной картонку размером с гроб, с надписью «ЖОП А» и штампом «не штабелировать». Чё ты ржешь, серьезно. Слушай.
Как сейчас помню: взлетели, набрали скорость, легли на курс и смотрим в иллюминатор, как шарик голубой удаляется. И только тут меня проняло – это какие же мы героические мудаки.
От березок, речки, травушки, детишек, баб и жигулевского пива, улетаем хуй знает куда. И к чемпионату по футболу обернуться не успеваем. Если вообще вернемся…Пригорюнились даже.
– Когда теперь поебёмся… – вздохнул геолог. Это он тонко подметил про тоску межзвездного пространства.
Взял бородач гитару, струны тронул, а запеть не смог – ком. Очень мне грустно стало Петруха, до слезинки.
Тогда командир подозвал меня и подмигивает:
– Пиздуй в кладовку, и тащи ту гробину, которую утром на складе получил.
Слетал я за коробкой, а командир и говорит:
– Поздравляю, товарищи, командование сделало нам прекрасный подарок. Вскройте упаковку, только аккуратно, и держите себя в руках.
Ну, думаем: водочка, сальцо домашнее, шерстяные носки, порнушка и другой настольный хоккей, чтобы скоротать дорогу.
Вскрыли, и ахнули! Прям вот вырвалось: «Аххуеть!». Заботливо обложенная пенопластом, в пупырчатом целлофане спала баба. Настоящая баба! Эх и красивая!
Как спящая царевна – не дышит, глазки прикрыты, ресничка не шелохнется. Комбинезон серебристый в обтяжку на груди трещит, того гляди молния разойдется, абрикос сладко выпирает. Куколка!
Веришь, у меня как задымит! – как садовая шашка на сырость с плесенью. Бабью, понимай.
А ведь только-только от перрона отвалили и двое суток перед стартом я впрок ебался-ебался, до мозольного волдыря на залупе, – бздел что с полета снимут, – решат что герпес, и все. Ну, я нитку иглой в пузырь провздел и порядок. Хули ты понимаешь, заражение. Так и деды делали, и никто еще не подох, кто не помер.
Думал, до лунной орбиты наёбся, а там уж на ручном управлении. А как эту в коробке увидал, ой задымило!
– Что ЭТО?! – спрашиваем командира, хотя и так ясно КТО это.
– Это баба. – улыбается тот глазками и усами шевелит. Чистый сом блядь из-под коряги.
– А точнее, женоподобный объект прототип «а», или ЖОП А. Андроид для психологической разрядки экипажа – ебать её будем. На атомной тяге, с нейтронным интеллектом тридцатилетней женщины. Русская, кое-как высшее, добрая, отзывчивая, взгляды умеренные. Щас мы ее активируем, голубушку.
Тут механик:
– На атомной? Еще лучше! У меня дед-ликвидатор вот так колхозницу в Чернобыле выеб. Потом рентгеновские снимки засвечивал. Так и подох без флюорографии. А тут сразу в реактор суй. Ебись такое космическое мужество.
– Реактор экранирован и угрозы половой функции нет. – авторитетно заявил механику Сидорову командир. – Кто первый?
Мы молчим. Вот сам и давай первый, раз экранировано.
Достал он из упаковки инструкцию на мамзель, лоб наморщил – читает. Потом дернул спящую за одно, другое ухо, и сказал кодовое слово: – Раз, два, три, четыре, пять…
На счете «сто», внутри барышни запиликало и глаза открылись, грудь заходила ровно и мощно – ожила царевна. Села в коробке как в гробике, потянулась, зубами клацнула, кудрями тряхнула и пропела хрустально:
– Привет, мальчики. Будем знакомы, Маша.
В это момент, даже невесомость разжижилась падла, потому я больно ёбнулся о верхний пол маковкой.
– Охуеть… – прошептал геолог в состоянии полнейшего смятения, и заорал. – Я первый! Уйди все! – и тянет шлямбур из ширинки, потому что Маша плавает такая красавица, что как говорится, сыми последнее, но выпей!
Это вам не Мона Лиза, Данаи да мадонны, а целая ведущая программы «Время» первого канала, а туда и по блату не берут – только писаных умниц- раскрасавиц из МГИМО, ну в крайнем из-под первых лиц!
Охуенная короче! Вот уебаться мне в черную дыру к тамошним абрекам (тьфу-тьфу-тьфу) если я вру! Вот какая Маня.
Штурман стебанул геолога логарифмической линейкой по горбылю, чтобы остыл, потому что командир всегда первый. Порядок такой.
Но, командир штурмана жестом успокоил, мол: «Пусть опробует салазки». Тот еще жук.
А после испытания прототипа, лично хуй испытателю дозиметром измерил. Ничё, геологов хуй потрескивал как в костерке, но показывал норму, правда «сам» без чувств – дух из него вон. Почему? Хе-хе. Как бы тебе Петруха доходчиво? Кулибина помнишь?
Какой дерзкий Кулибин придумал запилить в Манин станок массажёр хуеобжимного типа, не знаю, но я б ему и премию Москвы ученым дал, Нобелевку дал, и премию Мира, и Оскара дал, Пальмовую ветвь дал, и Учителя года и орденов ашановскую тележку, а будь бабой, и просто дал бы – заслужил мужик.
Там не пизда, Петруша, а шедевр на стыке электроники и половой распущенности, во!
Трухаешь с воплями Тарзана и слезами щастья. Суешь, и за хуй берется наука – умные шарики-валики ловят биотоки залупы, и стрекают обратно симметричными атомами кайфа, ласкают вознося тебя до солнца, как Икара, и ты плавишься нахуй и рухаешься без чувств. Наркотик. Половой героин.
Чувство такое – член хрустальный вдребезги о передовые технологии в манде, а в яйцах бьется, и сладко затихает малиновый звон.
Пётр, ты когда - нибудь видел улыбку родной залупы? И не увидишь. А я имел честь, дас! Лыбится будь здоров – как отоваренная вдовушка.
Ну, понятно теперь? Нихуя не понятно? Не удивительно. Я тоже с тех пор не достигал таких стратосфер наслажденья. Пробовал тут экспериментировать с подогретыми шариками из подшипника в носке, с банкой ракетного солидола – не тот цимес.
А как она стонала! У нас рождаемость дрозофил подскочила в три раза, саламандры эти икрой все аквариумы засрали – хоть засаливай.
А все почему? Маша была не просто очень искусной имитацией бабы, тонкая работа, прекрасная безупречная кукла. Она и была самая настоящая баба, только электронная и из секретной резины. Сечешь?
Ты представляешь, что эти деятелЯ с ней нахуевертили? Сиди крепче, ёбнешься. У неё как у порядочной, даже голова иногда болела! А, каково?
Ты такой записался, ждешь не дождешься, целый день в биореакторе пригорающее гавно мешаешь – выпариваешь воду, после смены радостный пиздуешь на стыковку, а тебе: «Аллё, Хьюстон, не сегодня…».
Вот он крючок бля! Цоп тебя за яйцо. И вот, ты уже малодушно обманываешь себя, что это действительно женщина, и на душе тепло от родных заёбов. Порой, у нее высыпали прыщики, а как у нее пахло в подмышках, а оттедова? О, ну ты что! Настроение могло испортиться, да, – все чин чинарем.
Ясное дело, сразу веселей полетели. Научные эксперименты ставим, ссаки с гавном в воду перегоняем и обратно, звезды сканируем, – все по делу, по плану.
Вот вскрываешь беременную саламандру и фиксируешь, как гада подыхает от безобидной невесомости, а в голове образ Маши. Окучиваешь грядки с соей, а в голове опять она.
Маша тоже не бездельничала, – на корабле лентяям нет места. Или ее ебали по штату, или она на хозяйстве – картошку перебирает, бельишко прожаривает.
Но чаще конечно ебали. Да прямо сказать, только и ебали! Постоянно кто-то парил по кораблю, пристыковавшись к Маше, визжал как обморочная свинья под ножиком, стукался башкой и мешал экспериментам.
Хотя, какие там опыты, когда только и ждешь стыковки. С земли спрашивают: как там рост кристаллов, что с нейроэндокринными ответами, что с тканями парадонта и кривой радиации на трассе? Почему доктор наложил столько швов на головы? Вы что, подводники? Короче, хуйню всякую.
Однажды, капитан вдруг воскликнул: – Атас, сеанс связи через пять минут! С родными! Все к экрану!
Да, Петро, образно выражаясь, чуть не проебали сеанс связи с родными, который самое дорогое у космонавта. Как-то все закрутилось, забылось. Реактор этот с гавном, геномы, мухи, саламандры…Ну заработались, бывает, забыли.
Машу в коробку, потому что домашние думали, что мы без баб. Моя хер меня выпустила за пределы земного притяжения, кабы знала, что бабы полетят – под сопла легла б, силовой кабель перегрызла, но не пустила. Зато теперь спокойна – подышать не выйдешь.
Сеанс скомканный вышел. Бабы плачут, а нам не грустно. Борода им на гитаре «Землян» сбацал, мы подпели. Зря.
Они вылупились, подпиздники отвесили – чезанахуй, какая трава?! Где грусть, трогательные слова, предательский блеск в глазах? Думаю, что-то они себе тогда допетрили. Баба она, ого-го…Шерлок мать его Холмс.
Вот тоже куркули на Земле. Прислали одну тёлку на восемь здоровых мужиков с нездоровыми амбициями. Ебать вас в рот и подмышки, Хьюстон, у нас проблемы! Пару раз дошло до мордобоя, кто за кем очередь занимал на Машу. Поцапались, как сраные бабы. Стыдобища!
Ладно, это одно. Ну а вагину-то запасную, почему не положили? Амортизация-то охуеть! Перегрузки на ней какие! Ебешь порой, и вдруг мысль: «Сейчас шестерёнка соскочит, и серпанёт по залупе».
Через месяц они и сами спохватились, что зря запчасть не доложили.
Счетчик на пизде им по телеметрии передал, что за месяц полета Машу девятьсот девяносто девять раз, как одна копеечка, и в эту минуту юбилей – ебут в тысячный!
Тогда нас попросили амплитуду убавить, и почаще пользоваться другими технологическими отверстиями. Да хоть бы и просто покалякать с женщиной, дать передышку системам.
– Марсы два, Марсы два. Как слышите? Телеметрия показывает, что у Маши истончилось тефлоновое напыление вагины. При таком режиме, и до Марса не хватит. Полегче, парни.
– Вас поняли. Учтем. До связи.
Капитан выключил передатчик: – Идите нахуй, счетоводы.
Однако, делать нечего, составили жесткий поёбочный график.
Вот никогда не знаешь, откуда придет беда. Ни тебе метеоритного дождя, маторы не троят, баба есть, из говна косорыловка, летим любо - дорого.
Почему им было не сделать Машу кривой, или с ужасными бородавками, или безносой?
В общем, биолог наш, по фамилии Гекк, имел глупость влюбиться в красавицу Машу. И когда из кибитки, где за шторкой снимали психическое напряжение, доносились стоны и крики, биолог становился чернее тучи.
Сам же Ромео, снимал напряжение в спальный мешок – накрахмалил будь здоров, – громыхает. А вместо дела, читал Маше за занавеской стихи и вздыхал как собака.
Бляядь, не позавидуешь мужику, так и с ума сойти недолго.
Маша же, ко всем была ровна – программа у нее такая. Вежливая, приголубит, пуговку пришьет, выслушает, даст, хошь пощупать – щупай, хошь на титьках повздыхать – валяй, поможет если не заладилось. Но любви в ней не было! Точка! И это правильно, чтоб ты мне не говорил, молодой!
Какая нахуй любовь в космосе, когда надо выполнить миссию! Потому и живых баб не посылают, и пидарасов не берут. Кумекаешь? Потом, – надо ж понимать, что это кукла.
Но Гекку, резьбу видать сорвало.
Она честно хотела ему дать, да тот не брал. Он понимаешь, хотел чтоб прелюдия, чтобы красиво, чтобы только с ним. Натурально ёбнулся! Молодой, неженатый. Не знаешь, смеяться или плакать. А ситуация накалялась.
Умный врач с ним калякал-калякал, все ему разложил за Машино устройство, деликатнейше объяснил, что любовь останется без ответа – нет такого файла хоть уссысь, и умно посоветовал выебать поскорей, пока не сломалась, и не лишать себя законного удовольствия. Вроде убедил.
А ночью, этот саботажник, икра тараканья, выблядок лягушачий, повесился. Болтается на веревочке эта блевотина и рыдает.
Мы поржали, а потом как опиздячили его, чтобы не дурил, а прямиком в шлюз в другой раз. Наливай, Петруха.
Как кончилась? Беги в ларек за второй, тогда дорасскажу. Ничё не знаю. Давай-давай, попизди мне тут! Там дальше самое интересное. Хе-хе…
— Алексей Болдырев
Это сейчас я дядя Вася кладовщик – век тут доживаю, а тогда тоже был в отряде космонавтов и предстоял мне полет на Марс.
Это была одна из первых серьезных экспедиций «Марс -2». Наша, русская. На четыре года улетели. И вот, перед полетом, на этом же складе, среди прочего ГСМ, я получил по накладной картонку размером с гроб, с надписью «ЖОП А» и штампом «не штабелировать». Чё ты ржешь, серьезно. Слушай.
Как сейчас помню: взлетели, набрали скорость, легли на курс и смотрим в иллюминатор, как шарик голубой удаляется. И только тут меня проняло – это какие же мы героические мудаки.
От березок, речки, травушки, детишек, баб и жигулевского пива, улетаем хуй знает куда. И к чемпионату по футболу обернуться не успеваем. Если вообще вернемся…Пригорюнились даже.
– Когда теперь поебёмся… – вздохнул геолог. Это он тонко подметил про тоску межзвездного пространства.
Взял бородач гитару, струны тронул, а запеть не смог – ком. Очень мне грустно стало Петруха, до слезинки.
Тогда командир подозвал меня и подмигивает:
– Пиздуй в кладовку, и тащи ту гробину, которую утром на складе получил.
Слетал я за коробкой, а командир и говорит:
– Поздравляю, товарищи, командование сделало нам прекрасный подарок. Вскройте упаковку, только аккуратно, и держите себя в руках.
Ну, думаем: водочка, сальцо домашнее, шерстяные носки, порнушка и другой настольный хоккей, чтобы скоротать дорогу.
Вскрыли, и ахнули! Прям вот вырвалось: «Аххуеть!». Заботливо обложенная пенопластом, в пупырчатом целлофане спала баба. Настоящая баба! Эх и красивая!
Как спящая царевна – не дышит, глазки прикрыты, ресничка не шелохнется. Комбинезон серебристый в обтяжку на груди трещит, того гляди молния разойдется, абрикос сладко выпирает. Куколка!
Веришь, у меня как задымит! – как садовая шашка на сырость с плесенью. Бабью, понимай.
А ведь только-только от перрона отвалили и двое суток перед стартом я впрок ебался-ебался, до мозольного волдыря на залупе, – бздел что с полета снимут, – решат что герпес, и все. Ну, я нитку иглой в пузырь провздел и порядок. Хули ты понимаешь, заражение. Так и деды делали, и никто еще не подох, кто не помер.
Думал, до лунной орбиты наёбся, а там уж на ручном управлении. А как эту в коробке увидал, ой задымило!
– Что ЭТО?! – спрашиваем командира, хотя и так ясно КТО это.
– Это баба. – улыбается тот глазками и усами шевелит. Чистый сом блядь из-под коряги.
– А точнее, женоподобный объект прототип «а», или ЖОП А. Андроид для психологической разрядки экипажа – ебать её будем. На атомной тяге, с нейтронным интеллектом тридцатилетней женщины. Русская, кое-как высшее, добрая, отзывчивая, взгляды умеренные. Щас мы ее активируем, голубушку.
Тут механик:
– На атомной? Еще лучше! У меня дед-ликвидатор вот так колхозницу в Чернобыле выеб. Потом рентгеновские снимки засвечивал. Так и подох без флюорографии. А тут сразу в реактор суй. Ебись такое космическое мужество.
– Реактор экранирован и угрозы половой функции нет. – авторитетно заявил механику Сидорову командир. – Кто первый?
Мы молчим. Вот сам и давай первый, раз экранировано.
Достал он из упаковки инструкцию на мамзель, лоб наморщил – читает. Потом дернул спящую за одно, другое ухо, и сказал кодовое слово: – Раз, два, три, четыре, пять…
На счете «сто», внутри барышни запиликало и глаза открылись, грудь заходила ровно и мощно – ожила царевна. Села в коробке как в гробике, потянулась, зубами клацнула, кудрями тряхнула и пропела хрустально:
– Привет, мальчики. Будем знакомы, Маша.
В это момент, даже невесомость разжижилась падла, потому я больно ёбнулся о верхний пол маковкой.
– Охуеть… – прошептал геолог в состоянии полнейшего смятения, и заорал. – Я первый! Уйди все! – и тянет шлямбур из ширинки, потому что Маша плавает такая красавица, что как говорится, сыми последнее, но выпей!
Это вам не Мона Лиза, Данаи да мадонны, а целая ведущая программы «Время» первого канала, а туда и по блату не берут – только писаных умниц- раскрасавиц из МГИМО, ну в крайнем из-под первых лиц!
Охуенная короче! Вот уебаться мне в черную дыру к тамошним абрекам (тьфу-тьфу-тьфу) если я вру! Вот какая Маня.
Штурман стебанул геолога логарифмической линейкой по горбылю, чтобы остыл, потому что командир всегда первый. Порядок такой.
Но, командир штурмана жестом успокоил, мол: «Пусть опробует салазки». Тот еще жук.
А после испытания прототипа, лично хуй испытателю дозиметром измерил. Ничё, геологов хуй потрескивал как в костерке, но показывал норму, правда «сам» без чувств – дух из него вон. Почему? Хе-хе. Как бы тебе Петруха доходчиво? Кулибина помнишь?
Какой дерзкий Кулибин придумал запилить в Манин станок массажёр хуеобжимного типа, не знаю, но я б ему и премию Москвы ученым дал, Нобелевку дал, и премию Мира, и Оскара дал, Пальмовую ветвь дал, и Учителя года и орденов ашановскую тележку, а будь бабой, и просто дал бы – заслужил мужик.
Там не пизда, Петруша, а шедевр на стыке электроники и половой распущенности, во!
Трухаешь с воплями Тарзана и слезами щастья. Суешь, и за хуй берется наука – умные шарики-валики ловят биотоки залупы, и стрекают обратно симметричными атомами кайфа, ласкают вознося тебя до солнца, как Икара, и ты плавишься нахуй и рухаешься без чувств. Наркотик. Половой героин.
Чувство такое – член хрустальный вдребезги о передовые технологии в манде, а в яйцах бьется, и сладко затихает малиновый звон.
Пётр, ты когда - нибудь видел улыбку родной залупы? И не увидишь. А я имел честь, дас! Лыбится будь здоров – как отоваренная вдовушка.
Ну, понятно теперь? Нихуя не понятно? Не удивительно. Я тоже с тех пор не достигал таких стратосфер наслажденья. Пробовал тут экспериментировать с подогретыми шариками из подшипника в носке, с банкой ракетного солидола – не тот цимес.
А как она стонала! У нас рождаемость дрозофил подскочила в три раза, саламандры эти икрой все аквариумы засрали – хоть засаливай.
А все почему? Маша была не просто очень искусной имитацией бабы, тонкая работа, прекрасная безупречная кукла. Она и была самая настоящая баба, только электронная и из секретной резины. Сечешь?
Ты представляешь, что эти деятелЯ с ней нахуевертили? Сиди крепче, ёбнешься. У неё как у порядочной, даже голова иногда болела! А, каково?
Ты такой записался, ждешь не дождешься, целый день в биореакторе пригорающее гавно мешаешь – выпариваешь воду, после смены радостный пиздуешь на стыковку, а тебе: «Аллё, Хьюстон, не сегодня…».
Вот он крючок бля! Цоп тебя за яйцо. И вот, ты уже малодушно обманываешь себя, что это действительно женщина, и на душе тепло от родных заёбов. Порой, у нее высыпали прыщики, а как у нее пахло в подмышках, а оттедова? О, ну ты что! Настроение могло испортиться, да, – все чин чинарем.
Ясное дело, сразу веселей полетели. Научные эксперименты ставим, ссаки с гавном в воду перегоняем и обратно, звезды сканируем, – все по делу, по плану.
Вот вскрываешь беременную саламандру и фиксируешь, как гада подыхает от безобидной невесомости, а в голове образ Маши. Окучиваешь грядки с соей, а в голове опять она.
Маша тоже не бездельничала, – на корабле лентяям нет места. Или ее ебали по штату, или она на хозяйстве – картошку перебирает, бельишко прожаривает.
Но чаще конечно ебали. Да прямо сказать, только и ебали! Постоянно кто-то парил по кораблю, пристыковавшись к Маше, визжал как обморочная свинья под ножиком, стукался башкой и мешал экспериментам.
Хотя, какие там опыты, когда только и ждешь стыковки. С земли спрашивают: как там рост кристаллов, что с нейроэндокринными ответами, что с тканями парадонта и кривой радиации на трассе? Почему доктор наложил столько швов на головы? Вы что, подводники? Короче, хуйню всякую.
Однажды, капитан вдруг воскликнул: – Атас, сеанс связи через пять минут! С родными! Все к экрану!
Да, Петро, образно выражаясь, чуть не проебали сеанс связи с родными, который самое дорогое у космонавта. Как-то все закрутилось, забылось. Реактор этот с гавном, геномы, мухи, саламандры…Ну заработались, бывает, забыли.
Машу в коробку, потому что домашние думали, что мы без баб. Моя хер меня выпустила за пределы земного притяжения, кабы знала, что бабы полетят – под сопла легла б, силовой кабель перегрызла, но не пустила. Зато теперь спокойна – подышать не выйдешь.
Сеанс скомканный вышел. Бабы плачут, а нам не грустно. Борода им на гитаре «Землян» сбацал, мы подпели. Зря.
Они вылупились, подпиздники отвесили – чезанахуй, какая трава?! Где грусть, трогательные слова, предательский блеск в глазах? Думаю, что-то они себе тогда допетрили. Баба она, ого-го…Шерлок мать его Холмс.
Вот тоже куркули на Земле. Прислали одну тёлку на восемь здоровых мужиков с нездоровыми амбициями. Ебать вас в рот и подмышки, Хьюстон, у нас проблемы! Пару раз дошло до мордобоя, кто за кем очередь занимал на Машу. Поцапались, как сраные бабы. Стыдобища!
Ладно, это одно. Ну а вагину-то запасную, почему не положили? Амортизация-то охуеть! Перегрузки на ней какие! Ебешь порой, и вдруг мысль: «Сейчас шестерёнка соскочит, и серпанёт по залупе».
Через месяц они и сами спохватились, что зря запчасть не доложили.
Счетчик на пизде им по телеметрии передал, что за месяц полета Машу девятьсот девяносто девять раз, как одна копеечка, и в эту минуту юбилей – ебут в тысячный!
Тогда нас попросили амплитуду убавить, и почаще пользоваться другими технологическими отверстиями. Да хоть бы и просто покалякать с женщиной, дать передышку системам.
– Марсы два, Марсы два. Как слышите? Телеметрия показывает, что у Маши истончилось тефлоновое напыление вагины. При таком режиме, и до Марса не хватит. Полегче, парни.
– Вас поняли. Учтем. До связи.
Капитан выключил передатчик: – Идите нахуй, счетоводы.
Однако, делать нечего, составили жесткий поёбочный график.
Вот никогда не знаешь, откуда придет беда. Ни тебе метеоритного дождя, маторы не троят, баба есть, из говна косорыловка, летим любо - дорого.
Почему им было не сделать Машу кривой, или с ужасными бородавками, или безносой?
В общем, биолог наш, по фамилии Гекк, имел глупость влюбиться в красавицу Машу. И когда из кибитки, где за шторкой снимали психическое напряжение, доносились стоны и крики, биолог становился чернее тучи.
Сам же Ромео, снимал напряжение в спальный мешок – накрахмалил будь здоров, – громыхает. А вместо дела, читал Маше за занавеской стихи и вздыхал как собака.
Бляядь, не позавидуешь мужику, так и с ума сойти недолго.
Маша же, ко всем была ровна – программа у нее такая. Вежливая, приголубит, пуговку пришьет, выслушает, даст, хошь пощупать – щупай, хошь на титьках повздыхать – валяй, поможет если не заладилось. Но любви в ней не было! Точка! И это правильно, чтоб ты мне не говорил, молодой!
Какая нахуй любовь в космосе, когда надо выполнить миссию! Потому и живых баб не посылают, и пидарасов не берут. Кумекаешь? Потом, – надо ж понимать, что это кукла.
Но Гекку, резьбу видать сорвало.
Она честно хотела ему дать, да тот не брал. Он понимаешь, хотел чтоб прелюдия, чтобы красиво, чтобы только с ним. Натурально ёбнулся! Молодой, неженатый. Не знаешь, смеяться или плакать. А ситуация накалялась.
Умный врач с ним калякал-калякал, все ему разложил за Машино устройство, деликатнейше объяснил, что любовь останется без ответа – нет такого файла хоть уссысь, и умно посоветовал выебать поскорей, пока не сломалась, и не лишать себя законного удовольствия. Вроде убедил.
А ночью, этот саботажник, икра тараканья, выблядок лягушачий, повесился. Болтается на веревочке эта блевотина и рыдает.
Мы поржали, а потом как опиздячили его, чтобы не дурил, а прямиком в шлюз в другой раз. Наливай, Петруха.
Как кончилась? Беги в ларек за второй, тогда дорасскажу. Ничё не знаю. Давай-давай, попизди мне тут! Там дальше самое интересное. Хе-хе…
— Алексей Болдырев
Rübezahl Hexer,
29-03-2021 19:05
(ссылка)
Про ведьм и волков
Я человек взрослый, чего уж тут кокетничать, хотя нет-нет, да и польстит мне ещё какая-нибудь сердобольная тётя-кассирша в ближайшем продуктовом магазине, зычно вопрошая — молодой, человек, вам пакет нужен? Пакеты я почти всегда беру, ибо не только взрослый, но и расточительный сверх всякой меры, на лесть реагирую правильно — сдержано принимаю как должное, но поговорить сегодня хотелось бы всё же не об этом.
За свою многогрешную жизнь ни раз, и ни два сталкивался я с таким типом гражданочек, которые, выбрав для описываемого манёвра крайне, по их мнению, подходящее время и место, заявляли мне грудными, томными голосами, что они, вообще-то, никто иные, как ведьмы. Да-да. Так и говорили: я, милый мой, вообще-то ведьма. По маминой линии. И глазищами так хлоп-хлоп многообещающе, и на лице до чрезвычайности загадочную улыбку блуждать запускают.
В фильмах ужасов категории Б в такие моменты, как правило, часики начинали тревожно громко тикать, а потом и вовсе вставали, и музыка нехорошая ледяным полозом по углам шуршать принималась жутко.
В моём случае столь щедрых спецэффектов я не припоминаю, но тем не менее определённые выводы тоже сделать могу.
Во-первых факт такого признания характеризовал меня, как весьма неплохого инквизитора, ибо сами понимаете, далеко не каждому вот так вот, без применения пыток сознаются в столь скверном преступлении, а во-вторых, он же, этот факт, давал мне невероятно жирный намёк на то, что нужно немедля собирать манатки и на перекладных, не оглядываясь бежать в ночи.
И не подумайте, я не против нечистой силы и даже наоборот, имею приятельские с ней отношения, насколько это вообще возможно. Тут речь о ведьмах иных, основное оружие которых — поедание человеческого мозга чайной ложечкой на протяжении многих лет, а это, сами понимаете, хоть и изящно по-своему, но — очень на любителя. А я профессионал.
Поэтому нет. Если ведьма — то только та, которая заговором может свалить соседскую корову за два дня. Или мигрень булавками убрать. Или мертвецов из зеркала вытаскивать и всякое у них спрашивать. Видал один раз такое — седыми волосами обзавёлся там, где и сказать совестно.
А вот этих вот с ложечками — гнать поганой метлой, извиняюсь за внезапный каламбур.
Им, хорошо бы подошёл, кстати ещё один типаж, который, в силу груза прожитых лет, я тоже встречал нередко.
Одинокий волк. Именно волк, а не олень, конь, бобёр или ещё какой-нибудь прекрасный зверь. Почему именно волк становится у таких людей тотемным животным — точно сказать не могу, но что-то там про отказ выступать в цирке точно должно быть.
Одинокий волк ни о чём не жалеет. Это снова волчьей сути. Так и говорит: я — ни о чём не жалею. И не важно, интересовался ли ты у него о наличии неких сожалений, скопившихся в процессе жизнедеятельности, в силу определённой её несовершенности, или нет — ему плевать. Не жалеет и всё тут! Извольте знать, любезнейший!
Причём, что характерно, перечень того, о чём одинокий волк не жалеет — печально предсказуем.
Это как правило что-то такое, что неизбежно влечёт за собой уголовную ответственность, уплату алиментов, репутационный ущерб и порчу здоровья и имущества.
Ну во всяком случае я не знаю ни одного одинокого волка, который бы не жалел об окончании МГУ с красным дипломом или о карьере топ-менеджера в крупной компании.
У одинокого волка есть душа и он её, с его же слов, очень сильно прячет, никого не пуская в свой внутренний мир, мотивируя это мутными, расплывчатыми намёками на дела прошлые, страшные и принесшие ему немало бед и горьких разочарований в роде человеческом.
Вот они, конечно, просто созданы для ведьм и у них даже глазницы черепа идеально диаметром подходят под размер чайных ложечек, так что поедание мозгов будет и удобным, и взаимопознавательным, и вообще — предельно увлекательным занятием на долгие годы.
А вы, уважаемые, если не волк — бегите от ведьм в ночи не оглядываясь, а если не ведьма — сторонитесь одиноких хищников.
Ни к чему это нам, людям простым и понятным, без изюминки, без тайны и без трагического прошлого, о котором рассказывать не принято, ибо ты пускаешь человека в душу, а он там, ну и далее по тексту. Не надо оно нам. Нам бы чего попроще.
За свою многогрешную жизнь ни раз, и ни два сталкивался я с таким типом гражданочек, которые, выбрав для описываемого манёвра крайне, по их мнению, подходящее время и место, заявляли мне грудными, томными голосами, что они, вообще-то, никто иные, как ведьмы. Да-да. Так и говорили: я, милый мой, вообще-то ведьма. По маминой линии. И глазищами так хлоп-хлоп многообещающе, и на лице до чрезвычайности загадочную улыбку блуждать запускают.
В фильмах ужасов категории Б в такие моменты, как правило, часики начинали тревожно громко тикать, а потом и вовсе вставали, и музыка нехорошая ледяным полозом по углам шуршать принималась жутко.
В моём случае столь щедрых спецэффектов я не припоминаю, но тем не менее определённые выводы тоже сделать могу.
Во-первых факт такого признания характеризовал меня, как весьма неплохого инквизитора, ибо сами понимаете, далеко не каждому вот так вот, без применения пыток сознаются в столь скверном преступлении, а во-вторых, он же, этот факт, давал мне невероятно жирный намёк на то, что нужно немедля собирать манатки и на перекладных, не оглядываясь бежать в ночи.
И не подумайте, я не против нечистой силы и даже наоборот, имею приятельские с ней отношения, насколько это вообще возможно. Тут речь о ведьмах иных, основное оружие которых — поедание человеческого мозга чайной ложечкой на протяжении многих лет, а это, сами понимаете, хоть и изящно по-своему, но — очень на любителя. А я профессионал.
Поэтому нет. Если ведьма — то только та, которая заговором может свалить соседскую корову за два дня. Или мигрень булавками убрать. Или мертвецов из зеркала вытаскивать и всякое у них спрашивать. Видал один раз такое — седыми волосами обзавёлся там, где и сказать совестно.
А вот этих вот с ложечками — гнать поганой метлой, извиняюсь за внезапный каламбур.
Им, хорошо бы подошёл, кстати ещё один типаж, который, в силу груза прожитых лет, я тоже встречал нередко.
Одинокий волк. Именно волк, а не олень, конь, бобёр или ещё какой-нибудь прекрасный зверь. Почему именно волк становится у таких людей тотемным животным — точно сказать не могу, но что-то там про отказ выступать в цирке точно должно быть.
Одинокий волк ни о чём не жалеет. Это снова волчьей сути. Так и говорит: я — ни о чём не жалею. И не важно, интересовался ли ты у него о наличии неких сожалений, скопившихся в процессе жизнедеятельности, в силу определённой её несовершенности, или нет — ему плевать. Не жалеет и всё тут! Извольте знать, любезнейший!
Причём, что характерно, перечень того, о чём одинокий волк не жалеет — печально предсказуем.
Это как правило что-то такое, что неизбежно влечёт за собой уголовную ответственность, уплату алиментов, репутационный ущерб и порчу здоровья и имущества.
Ну во всяком случае я не знаю ни одного одинокого волка, который бы не жалел об окончании МГУ с красным дипломом или о карьере топ-менеджера в крупной компании.
У одинокого волка есть душа и он её, с его же слов, очень сильно прячет, никого не пуская в свой внутренний мир, мотивируя это мутными, расплывчатыми намёками на дела прошлые, страшные и принесшие ему немало бед и горьких разочарований в роде человеческом.
Вот они, конечно, просто созданы для ведьм и у них даже глазницы черепа идеально диаметром подходят под размер чайных ложечек, так что поедание мозгов будет и удобным, и взаимопознавательным, и вообще — предельно увлекательным занятием на долгие годы.
А вы, уважаемые, если не волк — бегите от ведьм в ночи не оглядываясь, а если не ведьма — сторонитесь одиноких хищников.
Ни к чему это нам, людям простым и понятным, без изюминки, без тайны и без трагического прошлого, о котором рассказывать не принято, ибо ты пускаешь человека в душу, а он там, ну и далее по тексту. Не надо оно нам. Нам бы чего попроще.
Rübezahl Hexer,
15-03-2021 13:01
(ссылка)
Про гороскопы, чорную магею и дур
Люся влюбилась без памяти. В некотором смысле, памяти у нее и так было не много, но здесь отшибло последние мозги и мысли при виде объекта вожделения перемещались исключительно ниже пупка.
Увы, Лаврентий Сергеевич, был рожден под звездой Финансового Аудита и ничего, кроме своих циферок не замечал. По утрам мама собирала Лавруше обед на работу, ласково поправляла прическу и очки, завязывала галстук и целовала в потный лобик.
Но Люся всего этого не знала и в ее нескромных мечтах Лавр представал совершенно таинственным и мрачным рыцарем экселя.
Но что делать? На все Люськины виляния жопой и "случайные" тычки куда придется грудью третьего размера Лаврентий Сергеевич только загадочно хмыкал и тут же возвращался к отчетам.
"Странно, — решила Люська, у которой такая техника всегда приносила желаемый результат, — надо посоветоваться с Тамарой Павловной, она женщина опытная в любовных вопросах".
Заместитель главного бухгалтера, Тамара Павловна Штырь, имела дурной характер и годовую подписку на журнал "Спид-Инфо". Однако поговорить за мужиков у нее всегда было время.
— Вы, Люсенька, совершенно отстали от жизни в большом городе! — нравоучительно начала она, — Современного мужчину закабалить непросто, здесь одних природных талантов мало!
И Тамара Павловна завистливо посмотрела на торчащие Люськины сиськи третьего размера.
— Поможет магия! — перешла она на загадочный шепот, озираясь по сторонам, — Слышала, небось, Степененко у мужа какие книжки забрала при разводе? Сплошь колдунство одно! В июльском номере писали. Дать почитать?
— А Степепенка здесь при чем? — удивилась Люська, но журнал взяла.
***
Смеркалось. Люська рыла интернет. Перед ней открывались невероятные возможности черной магии. Приворот (это когда требуется приворожить объект страсти), отворот (это когда требуется его отворожить его от кого-то), порча, заговор на здоровье и хранение огурцов...
Люська почувствовала в себе пробуждающийся дар к провидению и черному колдунству, удачно вспомнив, что однажды ее пробабку побили шайками в общественной бане. За то, что та загадочно нашептывала себе под нос, помешивая воду в шайке. Не иначе колдовала. А значит Люська потомственная колдунья и это судьба! И как только раньше у нее не открывались глаза! Спасибо Тамаре, теперь то Люська получит все, к чему стремилась!
***
Прошел месяц. Темная владычица Люсьен, как ее называли в онлайн колдовском Ковене Владычиц Северных Земель, за регистрацию в котором Люська заплатила половину аванса, достигла восьмой ступени просвещения и получила наконец доступ к древним свиткам по черной магии доктора Папюса.
Конечно, свитки были не такие и древние, и продавались за 150 рублей в "Букинисте" за углом, но Люська не ходила в "Букинист" и вообще, ничего длиннее гороскопа на день обычно не читала.
Запалив черные свечи и расстелив перед монитором черную бархатную тряпочку, на которую ушла вторая половина аванса, Люсьен погрузилась в изучение обряда, сулящего ей, наконец, сладострастную близость с Лаврентием Сергеевичем:
"Возьмите печень голубя, клюв полярной совы, порошок рубина, скорлупу кедровой шишки, слюни любимого и жопку тарантула" — прочитала Люська.
"Где же я им жопку таратнула возьму?" — удивилась про себя она, но продолжила чтение.
«В новолуние, совпадающее с днем рождения объекта страсти, обязательно в четверг високосного года, смешайте все это со своей кровью и трижды прочтите заклинание:
Vlim uji në një tenxhere mbi zjarr të fortë dhe shtoni erëza dhe vaj. Vendosni petët me kujdes në ujë të vluar dhe trazoni menjëherë në mënyrë që të mos ngjiten së bashku. Sillni ujin përsëri në një çiban. Dumplings do të notojnë në sipërfaqe».
— Етить твою мать, — выругалась почетная ведьма Ковена Владычиц Северных Земель, почувствовав, что ее грязно наебали. Хоть у Люськи было не так много ума в голове, но вполне достаточно чтобы понять, что проще ебнуть Лаврушку по голове чем-то тяжелым и трахнуть пока тепленький, чем вырывать клюв у полярной совы. Люська пришла в негодование.
***
На следующий день Тамара Павловна, на которую большое впечатление произвели метаморфозы в Люськином образе — а Люська теперь одевалась во все черное, рисовала тени вокруг глаз, носила кольца с черепами, красила ногти в ярко-красный, применяла белила и темно-вишневую помаду — уважительно спросила, как продвигаются дела в освоении загадочного искусства магии и колдовства, и скоро ли ждать результатов.
На что Люсьен, как она себя теперь называла, загадочно ответила что-то про профанов и неофитов, и также доверительно сообщила, что уже научилась наводить "печать молчания" на особо любопытных заместительниц главных бухгалтеров.
А сама решила узнать, не проще ли провести обряд наведения порчи на гниение заживо? Может быть для такой магии не потребуются жопка тарантула и протертый рубин?
У Люсьен теперь был свой список врагов, которым она от всей своей темной колдовской души желала смерти. Первой в списке шла Тамара Павловна Штырь, за ней следом Степепенко и редактор газеты Спид-Инфо, пустивший материал в номер. Рассмотрение кандидатуры Лаврентия Павловича была милостиво отложено на некоторое время.
***
Отчет сходился, за окном брезжила ранняя весна. Лаврентий Сергеевич смотрел на Люську и испытывал незнакомые раньше чувства: что-то неприятно шевелилось в паху, отвлекая от отчета. И почему-то хотелось пригласить эту загадочную женщину в черном на чашку кофе. Вот только мама не разрешала задерживаться после работы и Лаврентий Сергеевич не мог определиться, стоит ли сомнительное кофепитие маминых слез и проклятий.
Тамара Штырь подскользнулась на чайном пакетике и теперь ходила в гипсе, с опаской поглядывая на Люську. А Люська.. Люська прикупила стеклянный шар, скандинавские руны, тибетскую чашу, череп козла, колоду Таро и сертификат "Истинной Ведьмы Северных Земель". Она уже совсем перестала смотреть на Лаврентия Павловича, так неосторожно заварившего эту кашу несколько месяцев назад.
Увы, Лаврентий Сергеевич, был рожден под звездой Финансового Аудита и ничего, кроме своих циферок не замечал. По утрам мама собирала Лавруше обед на работу, ласково поправляла прическу и очки, завязывала галстук и целовала в потный лобик.
Но Люся всего этого не знала и в ее нескромных мечтах Лавр представал совершенно таинственным и мрачным рыцарем экселя.
Но что делать? На все Люськины виляния жопой и "случайные" тычки куда придется грудью третьего размера Лаврентий Сергеевич только загадочно хмыкал и тут же возвращался к отчетам.
"Странно, — решила Люська, у которой такая техника всегда приносила желаемый результат, — надо посоветоваться с Тамарой Павловной, она женщина опытная в любовных вопросах".
Заместитель главного бухгалтера, Тамара Павловна Штырь, имела дурной характер и годовую подписку на журнал "Спид-Инфо". Однако поговорить за мужиков у нее всегда было время.
— Вы, Люсенька, совершенно отстали от жизни в большом городе! — нравоучительно начала она, — Современного мужчину закабалить непросто, здесь одних природных талантов мало!
И Тамара Павловна завистливо посмотрела на торчащие Люськины сиськи третьего размера.
— Поможет магия! — перешла она на загадочный шепот, озираясь по сторонам, — Слышала, небось, Степененко у мужа какие книжки забрала при разводе? Сплошь колдунство одно! В июльском номере писали. Дать почитать?
— А Степепенка здесь при чем? — удивилась Люська, но журнал взяла.
***
Смеркалось. Люська рыла интернет. Перед ней открывались невероятные возможности черной магии. Приворот (это когда требуется приворожить объект страсти), отворот (это когда требуется его отворожить его от кого-то), порча, заговор на здоровье и хранение огурцов...
Люська почувствовала в себе пробуждающийся дар к провидению и черному колдунству, удачно вспомнив, что однажды ее пробабку побили шайками в общественной бане. За то, что та загадочно нашептывала себе под нос, помешивая воду в шайке. Не иначе колдовала. А значит Люська потомственная колдунья и это судьба! И как только раньше у нее не открывались глаза! Спасибо Тамаре, теперь то Люська получит все, к чему стремилась!
***
Прошел месяц. Темная владычица Люсьен, как ее называли в онлайн колдовском Ковене Владычиц Северных Земель, за регистрацию в котором Люська заплатила половину аванса, достигла восьмой ступени просвещения и получила наконец доступ к древним свиткам по черной магии доктора Папюса.
Конечно, свитки были не такие и древние, и продавались за 150 рублей в "Букинисте" за углом, но Люська не ходила в "Букинист" и вообще, ничего длиннее гороскопа на день обычно не читала.
Запалив черные свечи и расстелив перед монитором черную бархатную тряпочку, на которую ушла вторая половина аванса, Люсьен погрузилась в изучение обряда, сулящего ей, наконец, сладострастную близость с Лаврентием Сергеевичем:
"Возьмите печень голубя, клюв полярной совы, порошок рубина, скорлупу кедровой шишки, слюни любимого и жопку тарантула" — прочитала Люська.
"Где же я им жопку таратнула возьму?" — удивилась про себя она, но продолжила чтение.
«В новолуние, совпадающее с днем рождения объекта страсти, обязательно в четверг високосного года, смешайте все это со своей кровью и трижды прочтите заклинание:
Vlim uji në një tenxhere mbi zjarr të fortë dhe shtoni erëza dhe vaj. Vendosni petët me kujdes në ujë të vluar dhe trazoni menjëherë në mënyrë që të mos ngjiten së bashku. Sillni ujin përsëri në një çiban. Dumplings do të notojnë në sipërfaqe».
— Етить твою мать, — выругалась почетная ведьма Ковена Владычиц Северных Земель, почувствовав, что ее грязно наебали. Хоть у Люськи было не так много ума в голове, но вполне достаточно чтобы понять, что проще ебнуть Лаврушку по голове чем-то тяжелым и трахнуть пока тепленький, чем вырывать клюв у полярной совы. Люська пришла в негодование.
***
На следующий день Тамара Павловна, на которую большое впечатление произвели метаморфозы в Люськином образе — а Люська теперь одевалась во все черное, рисовала тени вокруг глаз, носила кольца с черепами, красила ногти в ярко-красный, применяла белила и темно-вишневую помаду — уважительно спросила, как продвигаются дела в освоении загадочного искусства магии и колдовства, и скоро ли ждать результатов.
На что Люсьен, как она себя теперь называла, загадочно ответила что-то про профанов и неофитов, и также доверительно сообщила, что уже научилась наводить "печать молчания" на особо любопытных заместительниц главных бухгалтеров.
А сама решила узнать, не проще ли провести обряд наведения порчи на гниение заживо? Может быть для такой магии не потребуются жопка тарантула и протертый рубин?
У Люсьен теперь был свой список врагов, которым она от всей своей темной колдовской души желала смерти. Первой в списке шла Тамара Павловна Штырь, за ней следом Степепенко и редактор газеты Спид-Инфо, пустивший материал в номер. Рассмотрение кандидатуры Лаврентия Павловича была милостиво отложено на некоторое время.
***
Отчет сходился, за окном брезжила ранняя весна. Лаврентий Сергеевич смотрел на Люську и испытывал незнакомые раньше чувства: что-то неприятно шевелилось в паху, отвлекая от отчета. И почему-то хотелось пригласить эту загадочную женщину в черном на чашку кофе. Вот только мама не разрешала задерживаться после работы и Лаврентий Сергеевич не мог определиться, стоит ли сомнительное кофепитие маминых слез и проклятий.
Тамара Штырь подскользнулась на чайном пакетике и теперь ходила в гипсе, с опаской поглядывая на Люську. А Люська.. Люська прикупила стеклянный шар, скандинавские руны, тибетскую чашу, череп козла, колоду Таро и сертификат "Истинной Ведьмы Северных Земель". Она уже совсем перестала смотреть на Лаврентия Павловича, так неосторожно заварившего эту кашу несколько месяцев назад.
Джин Убийца,
15-03-2021 12:39
(ссылка)
Вкуснее Суши
= Водка , Пиво , Сардельки и Скумбрия -- гораздо ВКУСНЕЕ ресторанных суши !!! = 
Rübezahl Hexer,
08-03-2021 10:45
(ссылка)
Празднишные размышлизмы
Одним из страшнейших испытаний для святого института брака между мужчиной и женщиной является совместная замена постельного белья.
Вот эти все безуспешные попадания тошнотворно вялыми одеялами в паскудно вёрткие пододеяльники, мучительное рождение в жарких спорах истины, провозглашающей, какой именно стороной натягивать простынь на матрас, угрюмая лотерея с наволочкой и подушкой — это ли не ад?!
Ну куда, куда ты его тянешь-то? О Господи! Пресвятые угодники! Ну включи ты уже голову! Глупая что ли совсем?!
Нет, это ты куда тащишь? Вон уголок правый, а этот — этот в другую сторону надо! Да не туда, а в другую, говорю же тебе русским языком! Ой, вот правильно мама моя говорила в своё время. Думать надо было головой, а я вытаращила глазищи! Э-эх!
А что там мама твоя тебе говорила? И главное — когда это она столь пронзительными речами сыпала столь густо?! Я чего-то не знаю? У меня в родне ораторы, а я и не в курсе?! Она лучше бы тебя для начала научила право от лева отличать, а потом бы уже разговоры разговаривала! Да куда ты дёргаешь то, не понимаю! Не видишь — тут расправлять надо, а не тянуть как ненормальная.
Что ты там про мою мать? Разговаривать тебе с ней не нравится?
Да, представь себе, не нравится! Я вообще, знаешь ли, не особо расположенный к беседам человек. В особенности с теми, кто не может найти своевременно уголок от одеяла, тогда как это, на мой скромный взгляд — элементарно! Самому поискать? Да я бы поискал, да если я брошу уже найденных два уголка — весь процесс придётся начинать заново. Так что давай, не отлынивай. Мать не говорила тебе, что коней на переправе менять грешно и неэтично? Вот и ныряй в пододеяльник!
Как это почему ты? И ничего не сразу! Ты мелкая. Я попросту не пролезу, да и как-то несолидно мне. А тебе по сути в жизни уже терять нечего. Ну хочешь мать с собой позови! Вдвоём точно найдёте!
Да не грублю я твоей родительнице, что ты взъелась! Сама вообще-то её сюда приплела, а теперь обижаешься. Мне моя мать, если тебе интересно, тоже много чего говорила, и если бы я её слушал, то мне бы сейчас эти одеяла знаешь что...
Что? Ничего! Не важно. Давай переворачивай! Ну не так же, вон вылезло опять всё, некрасиво.
Нет, спать без наволочек мы категорически не будем. Это уже принцип. Почему не той стороной. Да чтоб тебя! Гадость невероятная.
Зачем ты кота пустила? Вон пожалуйста — этот дебил залез в пододеяльник. Ничего смешного, полвторого ночи уже, я спать хочу. Нет, сама его вынимай, он в мешке когда всегда бешеный, а ты ему ногти не постригла. Я не постриг? А я то тут причём? Я его не заводил и не клялся, что если мы его оставим насовсем, то буду ухаживать за ним без всяких напоминаний.
Никакого эгоизма. Нет, это моя подушка. А твоя вон — не одетая ещё. Отстань. Всё, я на диван пошёл спать, а вы тут делайте что хотите! Где плед? Как какой? У всех есть плед, мне им нужно накрыться! Почему на восьмом году законного брака я узнаю, что у нас нет в доме пледа? Может я ещё чего не знаю? Давай, огорошь меня на сон грядущий!
Всё, ничего не желаю слушать. Завтра купим какие-нибудь более простые постельные принадлежности, а эти выкинем на помойку. Пусть бомжи в них спят! Я не возражаю! А сам не буду! Потому что это говно какое-то!
Да отстань ты уже со своим котом и матерью! Я их знать до завтрашнего утра не желаю, у меня уже голова болит! Обязательно разведёмся! Завтра же! Тебе кота и наволочки, мне, так и быть плед и подушки. Такой раздел имущества! Нет пледа? Да что ж это за жизнь то за такая! Господи Иисусе, за что мне такое? Под курткой буду спать! Вообще без всего. Голый лягу на диван и усну! И высплюсь! Один, без котов и жён! Вот так вот высплюсь! Просто отличнейше!
Спокойной ночи! Спокойной ночи! Мать ему моя не нравится! Может и я тебе тоже не нравлюсь тогда?!
Заткнись.
Сам заткнись.
Всё.
Нет не всё. Всё.
Rübezahl Hexer,
01-03-2021 11:36
(ссылка)
Вспоминая Леонида Ильича
Она была легкой в общении и тяжелой на предмет потрахаться. Все грузила меня килобайтами своих рассказиков и стихов в которых героини влюблялись в сетевых пиздострадальцев и потом на протяжении десятка страниц они ебли друг другу мозги на расстоянии. Сука, словно в мире кроме интернета нет поездов с самолетами и автомобилями. Главная героиня ее креативчиков обязательно в финале страдала от невозможности приблизиться к объекту воздыхания, а герой сурово молвил что нить вроде, да, мол, детка, жизнь несправедлива, но ты останешься на веки в моем сердце и в облачном хранилище наполненном образами твоего прекрасного лица. Дура, вобщем ебнутая на почве графомании и зависшая во времени между Вишневским и Байроном. Я уж хотел подвязывать с этим литературным кружком и сыграть как раз чо нить Байроновское в стиле «последнее прощанье с ней, нежнейшее из всех прощаний», типа так на хуй литературно послать. Но тут такой случай..
Что-то там пальцы ей видать неудачно скрючило, или она решила, что пора расстаться с виртуальной девственностью и пишет мне, что давай, значит, переведем наше общение в плоскость тактильных ощущений. Я подзавис на пару минут. Чо, думаю, за подъебка с этой «тактильностью». Навел справки чо к чему и, вполне удовлетворенный результатом, нахуярил ей два десятка одобрительно кивающих, разноцветных смайликов. Куда, спрашиваю, пойдем-то? Може просто ко мне? А у тебя, спрашивает, хорошая библиотека? Ебнуться! Да охуительная так-то просто. Подшивка «Крокодила» и «Возрождение» Леонида Ильича из старой жизни. Ну и Вишневский, сука. Куда же без него. Я его когда то спецом купил для того чтобы цитаты для таких инфантильных овец дергать. Или в скайпе светануть для налета таинственности и загадочности. Но чота лепить надо. Иначе сорвется с крючка литературный секс. Говорю, чо ты в самом деле не в курсе, что в век айти технологий бумажные носители превратились в пережиток прошлого. Опять таки экология. Леса вон вырубать заради каждого писателя это невъебно как недальновидно и Гретта вооще не одобряет такой херни. Бо бумагомарателей ща развелось что кроликов в Австралии и такими темпами все будем в пустыне жить и вишневских читать. Так что вся моя библиотека на моем покедбуке, а туда пять тыщ томов Толстова залетают аж бегом и еще место для порно фото а-ля 70-е остается. Карочь, если почитать захочешь, то приляжем на тахте и похуюзаем гаджеты тыкая в бессмертные буквы. Ну и еще чо нить поюзаем. На том и прервали сеанс, договорившись встретиться на мосту Влюбленных.
Ну раз такой джекпот обломился, то для начала надо было берлогу свою отпидорить, избавившись от следов одинокой жизни и лишних запахов. Дыры на обоях побырому заклеил винтажными плакатами времен СССР с Юркой Гагариным и асексуальными спортсменками призывающими к "Быстрее! Выше! Сильнее!". Вытрусил все что вытрушивается, выкинул все что выкидывается. Загнал пару тараканов под плинтус и поменял опилки у Гришки в клетке. Гришка это хомяк. Умерено вонючий и наглый как представитель канадской оптовой кампании. Обычно в клетку заходит только посрать и сожрать то что я ему кину в кормушку, а так то он у меня в свободном плавании по квартире перемещается. Иногда, когда он неудачно серанет где нить на моей тропе, я сажу его на стол, даю по ушам и объявляю приговор, мол за нарушение общественного порядка приговаривается к заключению под стражу на пятнадцать суток. Но больше суток он никогда срок не тянул. Жалкая и обиженная морда, заставляла меня открыть пиво и календарь в поисках какой нить знаменательной даты. Мол, ладно, жулик, по случаю Дня Тракториста амнистия. Сейчас Григорий сидел в клетке, дабы случайно не попасть под каток генеральной уборки и обиженно смотрел на меня - вроде не косячил, так чо, мол, тут делаю.
С кухней пришлось повозится подольше, но я справился, а вот над унитазом задумался всерьез. Этот предмет интерьера давно потерял свой прежний лоск и привлекательность. Его проще было выкинуть чем отчистить. Можно было поступить проще - выкрутить нахер лампочку в туалете и все становилось темно и чисто, но мало ли, вдруг моя писательница темноты боится. Не у Гришки ж в клетке ей ссать когда приспичит, да и он думаю будет против. Выход нашелся в кладовке. Аэрозольный баллончик с белой краской и педикообразный мистер Пропер может не беспокоится. Небрежно кинутые на столик Вишневский, зажигалка "Зиппо" и плюшевый хомяк, подруга Григория, которую он трахал за неимением в доме других грызунов, добавили комнате приятного глазу гламура. Оставалось метнуться в лабаз за спиртовыми йогуртами и кондитерскими изделиями и привести себя в порядок. Но это отложил наутро ибо заебся как Алеша Стаханов за свои четырнадцать норм.
И вот час "Ё". Стою. Жду. Читаю надписи на замках которые парочки к перилам нацепляли в надежде на вечную любовь, счастливую старость и двухместный гроб по окончанию бренной жизни. По этим маякам традиций и суеверий сразу понятен статус и креатив влюбленных. Вот маленький, хлипенький замочек. Выкрашен гламурненько в розовый цвет. «К + Л = Л». С математикой явно не вяжется.
А вот явно спизженый с бабушкиного амбара двухкилограммовый монстр с высеченным зубилом "Вместе навсегда" и какой то хуйни с крыльями, похожей на мышь летучую, но видимо символизирующей ангела.
Еще вон кодовый замок с гравюрой "Саша и Саша" - то ли пидоры подсуетились, то ли Сашка дала Сашке.
Я уж по два раза все перечитал. Подобрал код на паре замков. Обкурился и уток окурками закормил, как смотрю - бежит ко мне моя писательница. О, говорю, прекрасно выглядишь, получше даже чем на картинках этих, которые друг другу офисные долбоебы весь рабочий день кидают и потом дрочат на них вечерами. Но ток облек, конечно свою речь в более литературную форму. Мол, грю, ничосе ты красотко, пошли быстрее стихи читать или трахаться, Она, на удивление, не смутилась и грит, мол, мне тоже очень приятно познакомиться. Лиза. Та пошли, чо уж тянуть за хуй носорога. Достала коробку такую жестяную с "Тремя богатырями". Папироску продула. Пыхнула и лукаво так на меня смотрит. Ну думаю, нормальный поворот. А где же моя хрупкая и ранимая поэтесса и автор любовных романов? На всяк случай так осторожно ее спрашиваю, мол, девушка, а вы не ошиблись случайно? Я тут так то жду прозрачную восторженную леди с бледной кожей, сошедшую с фото кокаиновых двадцатых прошлого века. Это точно ты?
Ну Лизка засмеялась. За руку меня схватила и грит, пошли уже, мол скорее, хочу тебе стих новый прочесть, оценишь. Ну пошли.
Так то Лизавета оказалась не таким уж и нежным созданием, как предполагалось по ее текстовым файлам. В квартиру зашла почти по хозяйски. Сразу грит, а где мол у тя туалет, а то я для храбрости микстуру перед встречей приняла и теперь она сильно уж просится на выход. Ну горлышко бутылки микстурной, торчащее из ее сумки я сразу приметил. Я это лекарство сам по утрам частенько хлебаю, как с вечера перенервничаю в компании "армянского" или "дагестанского". "Балтика 3" лекарство зовется. Но смущать не стал подружку. Ткнул пальцем в сторону туалета, а сам пошел йогурты из холодильника доставать и сыр резать. Из сортира Лиза вышла задумчивой и немного растерянной. Сразу подошла к столу. Взяла стакан с алком. Вчехлила его с растяжкой и такая смотрит на меня и грит, мол, знаешь, я наверное не готова к таким быстрым отношениям. Давай просто поговорим о литературе и поэзии а потом ты такси вызовешь и я домой поеду. Ну, думаю, цену набивает себе. Мы проходили такое еще в начальной школе. Только начни ща уговаривать и процесс затянется до осеннего листопада. А за окном так то теплый июль. Так что принимаю правила игры и равнодушно так ей отвечаю, мол, какие проблемы, солнце, я ж ни озабот какой-то. Исключительно из любви к искусству с тобой встречаюсь и разговоры тут веду. Так что располагайся поудобнее. Вот те еще сладкой водки с кислым апельсиновым соком, вот пироженки, вот конфеты, вот хуй на палочке - угощайся будь как дома. Лизка подумала немного, еще полстакана всосала. Глазки ее заблестели и она говорит, а хочешь, мол, я тебе свои новые стихи почитаю? Та грю, я вощет тока об этом и мечтаю. Ибо сам весьма слаб на рифмолетство и все что могу так это "жопа" с "хуй" зарифмовать. Как - не спрашивай, но как-то все одно получается. Поэтому у меня все такие творцы прекрасного вызывают душевный трепет и эрекцию от восторгов. Ладно, грит, слушай. Отодвинула со стола одним движением всю романтичную снедь. Залезла на него. И такая:
Шкафы в пыли
И грязь кругом
Я уж хотел ебнуть по ножке стола, чтобы она с него слетела. Чо думаю, кобыла, совсем шоле попутала? Я сутки свою хату полировал шо лес корчевал, а ты тут пыль какую-то увидала! Но вовремя остановился:
Грязь на душе
и в сердце морок
без всяких пошлых оговорок:
Пиздец внутри
И в горле ком
Это оказывается стих такой был. Ну я сразу морду умную сделал. Головой закивал в ритм виршей. А она дальше завывает...
Мне бы испить из грязной лужи
Воды в которую плюет
Тот кто не плачет, но дает
Тот, кто, то нужен, то не нужен
Я не танцую по ночам
Я просто жалкая актриса
Кидаю вам, как палачам
Свою надежду. Сука! Крыса!
На последних словах она заорала как оглашенная и подпрыгнула. Я от ее крика пироженкой заплевал все вокруг. Ого, думаю, экспрессия. Каждую минуту чота новое мне дарит это прекрасный вечер. Аж зааплодировал. А она ногами топает по хлипкому столику и пальцем в сторону дивана тычет. Думаю, чо за хрень? Неужто все таки переходим к постельному режиму, минуя водные процедуры. Поворачиваю голову и ну не твою же мать! Гришка собственной персоной. Он так то многое повидал на своем коротком хомячьем веку, но вот чтобы бикса с такой трибуны стихи декламировала ему вновь оказалось. Стоит на задних лапах, словно зачарованный. Слушает. Потом из ступора вышел и ломанулся к столу. Лихо так по ножке полез, видать хотел лично поблагодарить поэтессу за доставленное удовольствие. Лизка еще громче заорала и сиганула мне прям на руки. Я не часто баб ловлю, поэтому наебнулся с этой ношей и лежим мы обнявшись на чисто вымытом полу, а Григорий на нас сверху смотрит осуждающе, мол, что за кипеш в нашем зоопарке? Я Лизоньку обнял. по жопе глажу. Грю, ну чо ты, солнышко? Это не крыса. Это хомяк. Он очень милый и добрый и не кусается. И чую что мой "хомяк" начинает шевелиться и вылазить из своего убежища. А Лизка от меня так отстранилась. Смотрит глазами заплаканными на меня и шепчет, я мол, не могу наверное с тобой трахаться. У меня какие то странные изменения в организме. Извини, мол, за интимную подробность, но ссу молоком. Мож молочница или еще там какой неприличный перфоманс приключился, но давай потом, а то мне стыдно, хотя и ебаться очень хочется. Та погодь, грю, радость моя, поэтическая, с чего такие выводы? Я так понимаю, что ты на стрелку шла хоть и без медкомиссии, но знала чо там у тебя внутри происходит? Та, отвечает, мне конечно очень неудобно малознакомому придурку из сетей о таком говорить, но я привыкла резать правду и отсекать под корень всякие недомолвки, поэтому как на духу - как поссать сходила так и увидела.
Тут у меня шестеренки в голове скрипнули и я ей молвлю, мол а полежи-ка ты тут на полу немного, отсюда Гагарина лучше видно, а я ща проверю одну версию. И Гришку криком не пугай. Он звереныш добрый и все близко к сердцу принимает. Может и окочуриться от твоих воплей. Поднялся и прямиком в сральник к себе двинулся. Ну епть. Конечно же! Красочка то явно не предназначена для таких испытаний и, смытая мощной струей, превратилась в молочный коктейль с желтыми прожилками. Ну заржал я в голос, заодно и остатки маскировки подсмыл круговым движением своего брандспойта. В комнату вернулся. Смотрю - полная идиллия. Лизонька полулежа под лукавым взглядом Юрика алкает, а Гришка со скоростью курьерского поезда ей со стола конфеты тягает и нагло по сиськам прям к самому рту подносит. Хорошо пристроился подонок. Та хохочет и вроде как уже все невзгоды позабыла. Я Григория за шкварник взял в клеточку отнес, грю, дружище, ты уж не обессудь, спасибо тебе за разогрев, но дальше я сам. Тот для приличия попытался сопротивляться и хватануть меня за палец, но я такие бунты укрощаю одним щелбаном.
Ну объяснил как мог ситуацию, принцессе своей, но она смотрю уж и не въезжает о чем речь. Уж больно забористыми молочные продукты оказались. О чем ты, спрашивает, мне тут рассказываешь? Пошли лучше поваляемся и книжку почитаем вон ту красненькую что у тебя на полке стоит. Это она как раз дорогого Леонида Ильича приметила. Ладно думаю, поиграем в заседание политбюро раз так тебе хочется. Но пока я там доставал классика эпохи, смотрю - все. Спит Лиза, пузыри пускает и даже вроде так нескромно и не по девичьи попердывает. Ну перетащил я ее на диван. Посмотрел на это сокровище - не ебать же спящую царевну. Чай ни маньяк. Одеялком ее укрыл. Сам уселся за стол. Плесканул в стакан вонючки и раскрыл книгу на первой странице. "Трава уже успела прорасти сквозь железо и щебень, издалека доносился вой одичавших собак, а вокруг были одни развалины да висели на ветвях обгоревших деревьев черные вороньи гнезда.....".
Хуясе думаю начало. Аж еще раз на обложку зыранул. Думаю не Стивен ли Кинг попался случайно под руку. Гришка притих, а я под стакан углубился в чтение. За всеми этими хлопотами не заметил как и утро наступило. Лизка голос с дивана подала, мол а что это я заснула что ли? Ой как неудобно получилось. Я, спрашивает, себя прилично хоть вела? Та грю нормально все. Стихи читали. Хороводы водили. Вокального пения только не было, но то в другой раз наверное. А ща пошли кофий пить и мне срочно надо в магазин. Уж больно интересно чо там дальше в приключениях пламенного коммуниста происходило. В его раздумьях и волненьях. А тебе вон подарок от меня. Вишневский сука этот ебнутый. Могу даже подписать.
Взял книжку, думаю чож написать то на память о нашей незабываемой встрече? Так ведь и осталась непрочитанной подружка моя и даже обложку не открыл. Подумал немного и начертал: "Все люди, как книги, и мы их читаем. Моей непрочитанной Лизе, на память от поклонника ее нетленных виршей". Ну а чо? Даже Гришка одобрительно серанул в опилки и снова прильнул к решетке в ожидании амнистии. Нас с ним еще ждали "Целина" и "Молдавская весна".
— Добрый Шубин
Что-то там пальцы ей видать неудачно скрючило, или она решила, что пора расстаться с виртуальной девственностью и пишет мне, что давай, значит, переведем наше общение в плоскость тактильных ощущений. Я подзавис на пару минут. Чо, думаю, за подъебка с этой «тактильностью». Навел справки чо к чему и, вполне удовлетворенный результатом, нахуярил ей два десятка одобрительно кивающих, разноцветных смайликов. Куда, спрашиваю, пойдем-то? Може просто ко мне? А у тебя, спрашивает, хорошая библиотека? Ебнуться! Да охуительная так-то просто. Подшивка «Крокодила» и «Возрождение» Леонида Ильича из старой жизни. Ну и Вишневский, сука. Куда же без него. Я его когда то спецом купил для того чтобы цитаты для таких инфантильных овец дергать. Или в скайпе светануть для налета таинственности и загадочности. Но чота лепить надо. Иначе сорвется с крючка литературный секс. Говорю, чо ты в самом деле не в курсе, что в век айти технологий бумажные носители превратились в пережиток прошлого. Опять таки экология. Леса вон вырубать заради каждого писателя это невъебно как недальновидно и Гретта вооще не одобряет такой херни. Бо бумагомарателей ща развелось что кроликов в Австралии и такими темпами все будем в пустыне жить и вишневских читать. Так что вся моя библиотека на моем покедбуке, а туда пять тыщ томов Толстова залетают аж бегом и еще место для порно фото а-ля 70-е остается. Карочь, если почитать захочешь, то приляжем на тахте и похуюзаем гаджеты тыкая в бессмертные буквы. Ну и еще чо нить поюзаем. На том и прервали сеанс, договорившись встретиться на мосту Влюбленных.
Ну раз такой джекпот обломился, то для начала надо было берлогу свою отпидорить, избавившись от следов одинокой жизни и лишних запахов. Дыры на обоях побырому заклеил винтажными плакатами времен СССР с Юркой Гагариным и асексуальными спортсменками призывающими к "Быстрее! Выше! Сильнее!". Вытрусил все что вытрушивается, выкинул все что выкидывается. Загнал пару тараканов под плинтус и поменял опилки у Гришки в клетке. Гришка это хомяк. Умерено вонючий и наглый как представитель канадской оптовой кампании. Обычно в клетку заходит только посрать и сожрать то что я ему кину в кормушку, а так то он у меня в свободном плавании по квартире перемещается. Иногда, когда он неудачно серанет где нить на моей тропе, я сажу его на стол, даю по ушам и объявляю приговор, мол за нарушение общественного порядка приговаривается к заключению под стражу на пятнадцать суток. Но больше суток он никогда срок не тянул. Жалкая и обиженная морда, заставляла меня открыть пиво и календарь в поисках какой нить знаменательной даты. Мол, ладно, жулик, по случаю Дня Тракториста амнистия. Сейчас Григорий сидел в клетке, дабы случайно не попасть под каток генеральной уборки и обиженно смотрел на меня - вроде не косячил, так чо, мол, тут делаю.
С кухней пришлось повозится подольше, но я справился, а вот над унитазом задумался всерьез. Этот предмет интерьера давно потерял свой прежний лоск и привлекательность. Его проще было выкинуть чем отчистить. Можно было поступить проще - выкрутить нахер лампочку в туалете и все становилось темно и чисто, но мало ли, вдруг моя писательница темноты боится. Не у Гришки ж в клетке ей ссать когда приспичит, да и он думаю будет против. Выход нашелся в кладовке. Аэрозольный баллончик с белой краской и педикообразный мистер Пропер может не беспокоится. Небрежно кинутые на столик Вишневский, зажигалка "Зиппо" и плюшевый хомяк, подруга Григория, которую он трахал за неимением в доме других грызунов, добавили комнате приятного глазу гламура. Оставалось метнуться в лабаз за спиртовыми йогуртами и кондитерскими изделиями и привести себя в порядок. Но это отложил наутро ибо заебся как Алеша Стаханов за свои четырнадцать норм.
И вот час "Ё". Стою. Жду. Читаю надписи на замках которые парочки к перилам нацепляли в надежде на вечную любовь, счастливую старость и двухместный гроб по окончанию бренной жизни. По этим маякам традиций и суеверий сразу понятен статус и креатив влюбленных. Вот маленький, хлипенький замочек. Выкрашен гламурненько в розовый цвет. «К + Л = Л». С математикой явно не вяжется.
А вот явно спизженый с бабушкиного амбара двухкилограммовый монстр с высеченным зубилом "Вместе навсегда" и какой то хуйни с крыльями, похожей на мышь летучую, но видимо символизирующей ангела.
Еще вон кодовый замок с гравюрой "Саша и Саша" - то ли пидоры подсуетились, то ли Сашка дала Сашке.
Я уж по два раза все перечитал. Подобрал код на паре замков. Обкурился и уток окурками закормил, как смотрю - бежит ко мне моя писательница. О, говорю, прекрасно выглядишь, получше даже чем на картинках этих, которые друг другу офисные долбоебы весь рабочий день кидают и потом дрочат на них вечерами. Но ток облек, конечно свою речь в более литературную форму. Мол, грю, ничосе ты красотко, пошли быстрее стихи читать или трахаться, Она, на удивление, не смутилась и грит, мол, мне тоже очень приятно познакомиться. Лиза. Та пошли, чо уж тянуть за хуй носорога. Достала коробку такую жестяную с "Тремя богатырями". Папироску продула. Пыхнула и лукаво так на меня смотрит. Ну думаю, нормальный поворот. А где же моя хрупкая и ранимая поэтесса и автор любовных романов? На всяк случай так осторожно ее спрашиваю, мол, девушка, а вы не ошиблись случайно? Я тут так то жду прозрачную восторженную леди с бледной кожей, сошедшую с фото кокаиновых двадцатых прошлого века. Это точно ты?
Ну Лизка засмеялась. За руку меня схватила и грит, пошли уже, мол скорее, хочу тебе стих новый прочесть, оценишь. Ну пошли.
Так то Лизавета оказалась не таким уж и нежным созданием, как предполагалось по ее текстовым файлам. В квартиру зашла почти по хозяйски. Сразу грит, а где мол у тя туалет, а то я для храбрости микстуру перед встречей приняла и теперь она сильно уж просится на выход. Ну горлышко бутылки микстурной, торчащее из ее сумки я сразу приметил. Я это лекарство сам по утрам частенько хлебаю, как с вечера перенервничаю в компании "армянского" или "дагестанского". "Балтика 3" лекарство зовется. Но смущать не стал подружку. Ткнул пальцем в сторону туалета, а сам пошел йогурты из холодильника доставать и сыр резать. Из сортира Лиза вышла задумчивой и немного растерянной. Сразу подошла к столу. Взяла стакан с алком. Вчехлила его с растяжкой и такая смотрит на меня и грит, мол, знаешь, я наверное не готова к таким быстрым отношениям. Давай просто поговорим о литературе и поэзии а потом ты такси вызовешь и я домой поеду. Ну, думаю, цену набивает себе. Мы проходили такое еще в начальной школе. Только начни ща уговаривать и процесс затянется до осеннего листопада. А за окном так то теплый июль. Так что принимаю правила игры и равнодушно так ей отвечаю, мол, какие проблемы, солнце, я ж ни озабот какой-то. Исключительно из любви к искусству с тобой встречаюсь и разговоры тут веду. Так что располагайся поудобнее. Вот те еще сладкой водки с кислым апельсиновым соком, вот пироженки, вот конфеты, вот хуй на палочке - угощайся будь как дома. Лизка подумала немного, еще полстакана всосала. Глазки ее заблестели и она говорит, а хочешь, мол, я тебе свои новые стихи почитаю? Та грю, я вощет тока об этом и мечтаю. Ибо сам весьма слаб на рифмолетство и все что могу так это "жопа" с "хуй" зарифмовать. Как - не спрашивай, но как-то все одно получается. Поэтому у меня все такие творцы прекрасного вызывают душевный трепет и эрекцию от восторгов. Ладно, грит, слушай. Отодвинула со стола одним движением всю романтичную снедь. Залезла на него. И такая:
Шкафы в пыли
И грязь кругом
Я уж хотел ебнуть по ножке стола, чтобы она с него слетела. Чо думаю, кобыла, совсем шоле попутала? Я сутки свою хату полировал шо лес корчевал, а ты тут пыль какую-то увидала! Но вовремя остановился:
Грязь на душе
и в сердце морок
без всяких пошлых оговорок:
Пиздец внутри
И в горле ком
Это оказывается стих такой был. Ну я сразу морду умную сделал. Головой закивал в ритм виршей. А она дальше завывает...
Мне бы испить из грязной лужи
Воды в которую плюет
Тот кто не плачет, но дает
Тот, кто, то нужен, то не нужен
Я не танцую по ночам
Я просто жалкая актриса
Кидаю вам, как палачам
Свою надежду. Сука! Крыса!
На последних словах она заорала как оглашенная и подпрыгнула. Я от ее крика пироженкой заплевал все вокруг. Ого, думаю, экспрессия. Каждую минуту чота новое мне дарит это прекрасный вечер. Аж зааплодировал. А она ногами топает по хлипкому столику и пальцем в сторону дивана тычет. Думаю, чо за хрень? Неужто все таки переходим к постельному режиму, минуя водные процедуры. Поворачиваю голову и ну не твою же мать! Гришка собственной персоной. Он так то многое повидал на своем коротком хомячьем веку, но вот чтобы бикса с такой трибуны стихи декламировала ему вновь оказалось. Стоит на задних лапах, словно зачарованный. Слушает. Потом из ступора вышел и ломанулся к столу. Лихо так по ножке полез, видать хотел лично поблагодарить поэтессу за доставленное удовольствие. Лизка еще громче заорала и сиганула мне прям на руки. Я не часто баб ловлю, поэтому наебнулся с этой ношей и лежим мы обнявшись на чисто вымытом полу, а Григорий на нас сверху смотрит осуждающе, мол, что за кипеш в нашем зоопарке? Я Лизоньку обнял. по жопе глажу. Грю, ну чо ты, солнышко? Это не крыса. Это хомяк. Он очень милый и добрый и не кусается. И чую что мой "хомяк" начинает шевелиться и вылазить из своего убежища. А Лизка от меня так отстранилась. Смотрит глазами заплаканными на меня и шепчет, я мол, не могу наверное с тобой трахаться. У меня какие то странные изменения в организме. Извини, мол, за интимную подробность, но ссу молоком. Мож молочница или еще там какой неприличный перфоманс приключился, но давай потом, а то мне стыдно, хотя и ебаться очень хочется. Та погодь, грю, радость моя, поэтическая, с чего такие выводы? Я так понимаю, что ты на стрелку шла хоть и без медкомиссии, но знала чо там у тебя внутри происходит? Та, отвечает, мне конечно очень неудобно малознакомому придурку из сетей о таком говорить, но я привыкла резать правду и отсекать под корень всякие недомолвки, поэтому как на духу - как поссать сходила так и увидела.
Тут у меня шестеренки в голове скрипнули и я ей молвлю, мол а полежи-ка ты тут на полу немного, отсюда Гагарина лучше видно, а я ща проверю одну версию. И Гришку криком не пугай. Он звереныш добрый и все близко к сердцу принимает. Может и окочуриться от твоих воплей. Поднялся и прямиком в сральник к себе двинулся. Ну епть. Конечно же! Красочка то явно не предназначена для таких испытаний и, смытая мощной струей, превратилась в молочный коктейль с желтыми прожилками. Ну заржал я в голос, заодно и остатки маскировки подсмыл круговым движением своего брандспойта. В комнату вернулся. Смотрю - полная идиллия. Лизонька полулежа под лукавым взглядом Юрика алкает, а Гришка со скоростью курьерского поезда ей со стола конфеты тягает и нагло по сиськам прям к самому рту подносит. Хорошо пристроился подонок. Та хохочет и вроде как уже все невзгоды позабыла. Я Григория за шкварник взял в клеточку отнес, грю, дружище, ты уж не обессудь, спасибо тебе за разогрев, но дальше я сам. Тот для приличия попытался сопротивляться и хватануть меня за палец, но я такие бунты укрощаю одним щелбаном.
Ну объяснил как мог ситуацию, принцессе своей, но она смотрю уж и не въезжает о чем речь. Уж больно забористыми молочные продукты оказались. О чем ты, спрашивает, мне тут рассказываешь? Пошли лучше поваляемся и книжку почитаем вон ту красненькую что у тебя на полке стоит. Это она как раз дорогого Леонида Ильича приметила. Ладно думаю, поиграем в заседание политбюро раз так тебе хочется. Но пока я там доставал классика эпохи, смотрю - все. Спит Лиза, пузыри пускает и даже вроде так нескромно и не по девичьи попердывает. Ну перетащил я ее на диван. Посмотрел на это сокровище - не ебать же спящую царевну. Чай ни маньяк. Одеялком ее укрыл. Сам уселся за стол. Плесканул в стакан вонючки и раскрыл книгу на первой странице. "Трава уже успела прорасти сквозь железо и щебень, издалека доносился вой одичавших собак, а вокруг были одни развалины да висели на ветвях обгоревших деревьев черные вороньи гнезда.....".
Хуясе думаю начало. Аж еще раз на обложку зыранул. Думаю не Стивен ли Кинг попался случайно под руку. Гришка притих, а я под стакан углубился в чтение. За всеми этими хлопотами не заметил как и утро наступило. Лизка голос с дивана подала, мол а что это я заснула что ли? Ой как неудобно получилось. Я, спрашивает, себя прилично хоть вела? Та грю нормально все. Стихи читали. Хороводы водили. Вокального пения только не было, но то в другой раз наверное. А ща пошли кофий пить и мне срочно надо в магазин. Уж больно интересно чо там дальше в приключениях пламенного коммуниста происходило. В его раздумьях и волненьях. А тебе вон подарок от меня. Вишневский сука этот ебнутый. Могу даже подписать.
Взял книжку, думаю чож написать то на память о нашей незабываемой встрече? Так ведь и осталась непрочитанной подружка моя и даже обложку не открыл. Подумал немного и начертал: "Все люди, как книги, и мы их читаем. Моей непрочитанной Лизе, на память от поклонника ее нетленных виршей". Ну а чо? Даже Гришка одобрительно серанул в опилки и снова прильнул к решетке в ожидании амнистии. Нас с ним еще ждали "Целина" и "Молдавская весна".
— Добрый Шубин
Юлия Мышка,
22-02-2021 16:02
(ссылка)
Притча о художниках
Однажды, странствуя по стране, Хинг Ши пришёл в один город, в котором в тот день собрались лучшие мастера живописи и устроили между собой соревнование на звание лучшего художника Китая.
Многие искусные мастера приняли участие в этом конкурсе, множество прекрасных картин представили они взору строгих судей. Конкурс уже подходил к завершению, когда судьи неожиданно оказались в замешательстве. Предстояло выбрать лучшую из двух оставшихся картин.
В смущеньи смотрели они на прекрасные полотна, перешёптывались между собой и искали в работах возможные ошибки. Но, как ни старались судьи, не было найдено ими ни единого изъяна, ни одной зацепки, которые решили бы исход конкурса. Хинг Ши, наблюдая за происходящим, понял их затруднения и вышел из толпы, предлагая свою помощь.
Узнав в страннике известного мудреца, судьи с радостью согласились. Тогда Хинг Ши подошёл к художникам и сказал:
— Мастера, ваши картины прекрасны, но должен признать, я сам не вижу в них изъянов, как и судьи, поэтому я попрошу вас честно и справедливо оценить свои работы, а потом назвать мне их недостатки. После долгого осмотра своей картины, первый художник откровенно признал:
— Учитель, как ни смотрю я на свою картину, не могу найти в ней изъянов. Второй художник стоял молча.
— Ты тоже не видишь изъянов, — спросил Хинг Ши.
— Нет, я просто не уверен с которого из них следует начать, — честно ответил смущённый художник.
— Ты победил в конкурсе, — сказал, улыбнувшись, Хинг Ши.
— Но почему, — воскликнул первый художник, — ведь даже я не нашёл ни одной ошибки в своей работе! Как мог у меня выиграть тот, кто нашёл их у себя во множестве?
— Мастер, не находящий в своих работах изъяна, достиг предела своего таланта. Мастер, замечающий изъяны там, где их не нашли другие, ещё может совершенствоваться. Как мог я присудить победу тому, кто завершив свой путь, достиг того же, что и тот, кто свой путь продолжает?, — ответил Хинг Ши.
Многие искусные мастера приняли участие в этом конкурсе, множество прекрасных картин представили они взору строгих судей. Конкурс уже подходил к завершению, когда судьи неожиданно оказались в замешательстве. Предстояло выбрать лучшую из двух оставшихся картин.
В смущеньи смотрели они на прекрасные полотна, перешёптывались между собой и искали в работах возможные ошибки. Но, как ни старались судьи, не было найдено ими ни единого изъяна, ни одной зацепки, которые решили бы исход конкурса. Хинг Ши, наблюдая за происходящим, понял их затруднения и вышел из толпы, предлагая свою помощь.
Узнав в страннике известного мудреца, судьи с радостью согласились. Тогда Хинг Ши подошёл к художникам и сказал:
— Мастера, ваши картины прекрасны, но должен признать, я сам не вижу в них изъянов, как и судьи, поэтому я попрошу вас честно и справедливо оценить свои работы, а потом назвать мне их недостатки. После долгого осмотра своей картины, первый художник откровенно признал:
— Учитель, как ни смотрю я на свою картину, не могу найти в ней изъянов. Второй художник стоял молча.
— Ты тоже не видишь изъянов, — спросил Хинг Ши.
— Нет, я просто не уверен с которого из них следует начать, — честно ответил смущённый художник.
— Ты победил в конкурсе, — сказал, улыбнувшись, Хинг Ши.
— Но почему, — воскликнул первый художник, — ведь даже я не нашёл ни одной ошибки в своей работе! Как мог у меня выиграть тот, кто нашёл их у себя во множестве?
— Мастер, не находящий в своих работах изъяна, достиг предела своего таланта. Мастер, замечающий изъяны там, где их не нашли другие, ещё может совершенствоваться. Как мог я присудить победу тому, кто завершив свой путь, достиг того же, что и тот, кто свой путь продолжает?, — ответил Хинг Ши.
Rübezahl Hexer,
14-02-2021 21:20
(ссылка)
Летопись Олександра Милна
В лето 6430 Иде Венеполк на пчелы и изгнали его пчелы и не дали дани. И поиде к Христофору Робиничу и реша медведь «леса наши велики и обильны. А оружие у меня нет». И даше ему Христофор пря лазоревы и ружие. И поидоста на пчелы, творяся будто туча великая. И пчелы им веры не даша и затвориша ся во граде и возвратиста.
В то же лето ходил Венеполк ко Кролику и обложил его данями тяжкими, медами и хлебами. И мысля себе «поищу ещё дани». И поиде в свой град и възратися , желая большаго ядения. И собрал дань многу, яко не вылезти ему из града и седел под градом с неделю. И возмя дань, поиде въ свои град.
В то же лето на зиму приходили буки первое на лес. И ходил по них Венеполк с воеводой своим Полугривенком, от рода поросяча, а дед его был Полтинавы, муж смыслен и храбр.
В лето 6431 в лето и был у Венеполка ослятя именем Иав. И был обидим совой, взяла бо хвост его и содеяла себе ужища у била воротного. И Венеполк ходил ко граду ея к Каштану. И ряд с совой заключил и взяв хвост в град свой воротился. И повесил хвост осляти в знак победы своей.
В то же лето приходили слонопотомы на Лес. Венеполк же с Полугривном хитрость некую сотвориста, а чаяли слонопотома медом приманить и в полон взять и в яму посадить и ничтоже успеста. Глаголет Мефодий, яко. 4 народа на лес придут пред скончанием времен: первое буки, вторые бяки, третьи слонопотамы, четвертых заключил в гору александр македонский.
В то же лето рек ослята к Венеполку звери лесные изрядились прями и яствами а я наг. И вениполк давал ему горушну с медом, а полугривеник пря багровые. И был ветер и изодрал пря: не дана бо ослятям пря. Венеполк же мед испил сам, а с горушной ходил к сове и ряд заключил и писали на горушне мы от роду урского, медведь Венеполк се даю горушна сия осляти своему Иаву. Сова же грамоты не знаяше, но писаше чертами и резами. И даша осляти дары, горушну пусту, да пря худые, понеже был Венеполк милостив к дружине своей.
В лето 6431 привел себе Христофор зверя дивного именем кенгуру и с детенышем ее. И Кролик рек к Венеполку и к Полугривну: «поимем детенаша её и сотворим ей, якоже хочем». И пояша детеыша себе. А к Кенге послали Полугривеника, мужа нарочита. А творился детенышем её. Был бо Полугривень мал вельми. И привела его Кенга на двор свой и рече ему: «добро пришел сынове?». И прияла ево в честь и повелѣ на него мов створити: «измывшеся, прииде ко мнѣ». Полугривеник же был от рода свиньина. И помыла его Кенга и тако отомстила сына своего. Была бо Кенга хитра паче всех зверей.
В се же лето. Христофор Робинич совокупи воины многие. Венеполка. Полугривеника. Кролика. Сову и Кенгу с детенышем и ослятю ходил на север.
В се же лето – были дожди великие и лес затопило и вода поступала ко двору Полугривеничу. Венеполк же в горушне плавал во двор к нему.
В то же лето срубил себе ослятя двор нов в лесех и чудным образом явися двор в ином месте на горех. И доныне слывет та гора Венеполкова.
В лето 6433. Пардус был храбр и легко ходил и шатра себе не имяше. Но спал, подложивши хвост под главу. И не меда не ел, не желдей, но поймав рыбу и жир ростопиша и тем питашеся. И ходил по дань с похвальбою великою. Венеполк же и Полугривень и Ослятя совет держа и послали ему дары. мед и жельди и чертополох, он же того не прияше, только рыбий жир приял и стал хвалить и любить. И реша звери лесные: «лют сей пардус, яко медом небрежет. Лекарское же зелье емлет и любит». И взяла его Кенга себе во двор и кормила рыбьем жиром и кашей до возраста его.
- Александр Молочников ©
В то же лето ходил Венеполк ко Кролику и обложил его данями тяжкими, медами и хлебами. И мысля себе «поищу ещё дани». И поиде в свой град и възратися , желая большаго ядения. И собрал дань многу, яко не вылезти ему из града и седел под градом с неделю. И возмя дань, поиде въ свои град.
В то же лето на зиму приходили буки первое на лес. И ходил по них Венеполк с воеводой своим Полугривенком, от рода поросяча, а дед его был Полтинавы, муж смыслен и храбр.
В лето 6431 в лето и был у Венеполка ослятя именем Иав. И был обидим совой, взяла бо хвост его и содеяла себе ужища у била воротного. И Венеполк ходил ко граду ея к Каштану. И ряд с совой заключил и взяв хвост в град свой воротился. И повесил хвост осляти в знак победы своей.
В то же лето приходили слонопотомы на Лес. Венеполк же с Полугривном хитрость некую сотвориста, а чаяли слонопотома медом приманить и в полон взять и в яму посадить и ничтоже успеста. Глаголет Мефодий, яко. 4 народа на лес придут пред скончанием времен: первое буки, вторые бяки, третьи слонопотамы, четвертых заключил в гору александр македонский.
В то же лето рек ослята к Венеполку звери лесные изрядились прями и яствами а я наг. И вениполк давал ему горушну с медом, а полугривеник пря багровые. И был ветер и изодрал пря: не дана бо ослятям пря. Венеполк же мед испил сам, а с горушной ходил к сове и ряд заключил и писали на горушне мы от роду урского, медведь Венеполк се даю горушна сия осляти своему Иаву. Сова же грамоты не знаяше, но писаше чертами и резами. И даша осляти дары, горушну пусту, да пря худые, понеже был Венеполк милостив к дружине своей.
В лето 6431 привел себе Христофор зверя дивного именем кенгуру и с детенышем ее. И Кролик рек к Венеполку и к Полугривну: «поимем детенаша её и сотворим ей, якоже хочем». И пояша детеыша себе. А к Кенге послали Полугривеника, мужа нарочита. А творился детенышем её. Был бо Полугривень мал вельми. И привела его Кенга на двор свой и рече ему: «добро пришел сынове?». И прияла ево в честь и повелѣ на него мов створити: «измывшеся, прииде ко мнѣ». Полугривеник же был от рода свиньина. И помыла его Кенга и тако отомстила сына своего. Была бо Кенга хитра паче всех зверей.
В се же лето. Христофор Робинич совокупи воины многие. Венеполка. Полугривеника. Кролика. Сову и Кенгу с детенышем и ослятю ходил на север.
В се же лето – были дожди великие и лес затопило и вода поступала ко двору Полугривеничу. Венеполк же в горушне плавал во двор к нему.
В то же лето срубил себе ослятя двор нов в лесех и чудным образом явися двор в ином месте на горех. И доныне слывет та гора Венеполкова.
В лето 6433. Пардус был храбр и легко ходил и шатра себе не имяше. Но спал, подложивши хвост под главу. И не меда не ел, не желдей, но поймав рыбу и жир ростопиша и тем питашеся. И ходил по дань с похвальбою великою. Венеполк же и Полугривень и Ослятя совет держа и послали ему дары. мед и жельди и чертополох, он же того не прияше, только рыбий жир приял и стал хвалить и любить. И реша звери лесные: «лют сей пардус, яко медом небрежет. Лекарское же зелье емлет и любит». И взяла его Кенга себе во двор и кормила рыбьем жиром и кашей до возраста его.
- Александр Молочников ©
Rübezahl Hexer,
08-02-2021 14:12
(ссылка)
Странности
06:3
[ - ][ md5 ][ М ][X]Dies irae (Gregorian Chant)Alfred Deller, Deller Consortзагружено: - id2141873007
00:00
В этой группе, возможно, есть записи, доступные только её участникам.
Чтобы их читать, Вам нужно вступить в группу
Чтобы их читать, Вам нужно вступить в группу
