лепс С.В.О.Й.,
22-11-2011 19:00
(ссылка)
Общество вообще живо?
Уважаемые сообщественники. Долго думал вступать или нет, вступил, а тут тишина.
Чем то же мы должны заниматься, али нет. Предлагаю вам позаниматься сталкерством
в одной занимательной (по моему мнению) игрухе. К S.T.A.L.K.E.R. от украинских разрабов
она не относится, игра хорошая , большой мир, три карты, есть кланы, базы и т.д., войны
и многое другое. Единственный минус ОНЛАЙНОВАЯ.
Хотя это плюс наверно, все в реальном времени.
Заинтересовались? Пишите. Дам ссыль.
Чем то же мы должны заниматься, али нет. Предлагаю вам позаниматься сталкерством
в одной занимательной (по моему мнению) игрухе. К S.T.A.L.K.E.R. от украинских разрабов
она не относится, игра хорошая , большой мир, три карты, есть кланы, базы и т.д., войны
и многое другое. Единственный минус ОНЛАЙНОВАЯ.
Хотя это плюс наверно, все в реальном времени.
Заинтересовались? Пишите. Дам ссыль.
СТРАННЫЕ ЖИВОТНЫЕ
«Скажу я тебе, мы – странные
животные. Нас унесло в сторону, но в своем безумии мы уверили себя, что все
понимаем правильно» К.Кастанеда, «Сказки о силе».
«- Я говорю, что то, чтовыступает против нас, - не простой хищник. Он весьма ловок и изощрен. Он
методично делает нас никчемными. Человек, которому предназначено быть
магическим существом, уже не является таковым. Теперь он простой кусок мяса.
Заурядный, косный и глупый, он не мечтает больше ни о чем, кроме куска мяса» К.Кастанеда,
«Активная сторона бесконечности».
ВНУТРЕННИЙ ДИАЛОГ
Реальность невозможно описать ограниченными средствами.
Внутренний диалог ограничен рамками иллюзии.
Слова остаются словами.
Реальность не вместить в систему терминов интеллектуальной
интерпретации.
Эго-ментальный диалог, развивая систему интерпретации, фиксируя
сознание на стереотипах, блокирует способность видения реальности такой, какая
она есть.
Эго-циклическая активность внутреннего диалога удерживает
человека в искусственно сформированных границах познания.
Внутренний диалог способствует развитию обусловленности
сознания ограничениями обыденной системы интерпретации.
Постоянные ментальные
комментарии отодвигают видение реальности на задний план.
«Слабая сторона слов в том, что они заставляют нас
чувствовать себя осведомленными, но когда мы оборачиваемся, чтобы взглянуть на
мир, они всегда предают нас, и мы опять смотрим на мир как обычно, без всякого
просветления. Поэтому воин предпочитает действовать, а не говорить. В
результате он получает новое описание мира, в котором разговоры не столь важны,
а новые поступки имеют новые отражения» [11].
Слова не способны передать сущность явлений, они лишь
отражают их через призму ограничений социальной системы интерпретации.
Социальное описание мира основано на принципах
эго-ментальной позиции.
Обыденная картина реальности, погружает в виртуальность,
закодированную словами, ограничивающими познание рамками общепринятого
описания.
Слова указывают на определённые признаки явлений, но не дают
полноценного чувствования и осознания жизни.
Магическое описание мира имеет в основе действия, исходящие
из намерения.
Действия производят взаимодействие с энергиями мира.
Действия силы дают постижение мира силы.
Действия воина – действия силы в мире силы, движения по пути
к Знанию.
Внутренний диалог комментирует происходящее ограниченными
средствами языка в рамках ограниченных
представлений о мире.
Внутренний диалог фиксирует сознание в сфере первого
внимания, роботизирует человека, зацикливает на умозрительных предпосылках
познания.
Ментальный диалог создаёт помехи для осознания “здесь и
сейчас”, блокирует восприятие энергии эманаций, препятствует постижению
сущностной основы вещей.
«Именно внутренний диалог прижимает к земле людей в
повседневной жизни. Мир для нас такой-то и такой-то или этакий и этакий лишь
потому, что мы сами себе говорим о нем, что он такой-то и такой-то или этакий и
этакий. Вход в мир шаманов открывается лишь после того, как воин научится
останавливать свой внутренний диалог» [11].
Противопоставление эго окружающему миру создаёт
двойственность ментального отражения реальности.
Обособленное эго формирует иллюзии двойственности мира.
Реальность представляет собой единое целое.
Иллюзии самости дробят осознание реальности на отдельные
фрагменты двойственного способа внутреннего диалога интерпретировать мир.
Ментальный диалог представляет собой комментарии ума на
двойственном языке, в формате разобщённости человека с миром.
Противопоставление себя миру создаёт двойственность
осознания реальности, ограничивает познание.
«Реальность не имеет ничего общего со словами, которые ты
используешь, чтобы описать её» [9].
Внутренний диалог ограничен рамками иллюзии.
Слова остаются словами.
Реальность не вместить в систему терминов интеллектуальной
интерпретации.
Эго-ментальный диалог, развивая систему интерпретации, фиксируя
сознание на стереотипах, блокирует способность видения реальности такой, какая
она есть.
Эго-циклическая активность внутреннего диалога удерживает
человека в искусственно сформированных границах познания.
Внутренний диалог способствует развитию обусловленности
сознания ограничениями обыденной системы интерпретации.
Постоянные ментальные
комментарии отодвигают видение реальности на задний план.
«Слабая сторона слов в том, что они заставляют нас
чувствовать себя осведомленными, но когда мы оборачиваемся, чтобы взглянуть на
мир, они всегда предают нас, и мы опять смотрим на мир как обычно, без всякого
просветления. Поэтому воин предпочитает действовать, а не говорить. В
результате он получает новое описание мира, в котором разговоры не столь важны,
а новые поступки имеют новые отражения» [11].
Слова не способны передать сущность явлений, они лишь
отражают их через призму ограничений социальной системы интерпретации.
Социальное описание мира основано на принципах
эго-ментальной позиции.
Обыденная картина реальности, погружает в виртуальность,
закодированную словами, ограничивающими познание рамками общепринятого
описания.
Слова указывают на определённые признаки явлений, но не дают
полноценного чувствования и осознания жизни.
Магическое описание мира имеет в основе действия, исходящие
из намерения.
Действия производят взаимодействие с энергиями мира.
Действия силы дают постижение мира силы.
Действия воина – действия силы в мире силы, движения по пути
к Знанию.
Внутренний диалог комментирует происходящее ограниченными
средствами языка в рамках ограниченных
представлений о мире.
Внутренний диалог фиксирует сознание в сфере первого
внимания, роботизирует человека, зацикливает на умозрительных предпосылках
познания.
Ментальный диалог создаёт помехи для осознания “здесь и
сейчас”, блокирует восприятие энергии эманаций, препятствует постижению
сущностной основы вещей.
«Именно внутренний диалог прижимает к земле людей в
повседневной жизни. Мир для нас такой-то и такой-то или этакий и этакий лишь
потому, что мы сами себе говорим о нем, что он такой-то и такой-то или этакий и
этакий. Вход в мир шаманов открывается лишь после того, как воин научится
останавливать свой внутренний диалог» [11].
Противопоставление эго окружающему миру создаёт
двойственность ментального отражения реальности.
Обособленное эго формирует иллюзии двойственности мира.
Реальность представляет собой единое целое.
Иллюзии самости дробят осознание реальности на отдельные
фрагменты двойственного способа внутреннего диалога интерпретировать мир.
Ментальный диалог представляет собой комментарии ума на
двойственном языке, в формате разобщённости человека с миром.
Противопоставление себя миру создаёт двойственность
осознания реальности, ограничивает познание.
«Реальность не имеет ничего общего со словами, которые ты
используешь, чтобы описать её» [9].
Контролируемая глупость как особая техника в исскустве сталкинга
В ИСКУССТВЕ СТАЛКИНГА есть особая техника, которую очень широко используют маги, - это КОНТРОЛИРУЕМАЯ ГЛУПОСТЬ. По мнению магов контролируемая глупость - единственное средство, которое позволяет им иметь дело с самими собой в состоянии повышенного осознания и восприятия, а также - со всеми людьми и всем на свете в повседневной жизни.
КОНТРОЛИРУЕМАЯ ГЛУПОСТЬ - есть искусство контролируемой иллюзии или искусство создания видимости полной увлеченности в данный момент каким-либо действием, - притворство столь совершенное, что его невозможно отличить от реальности. КОНТРОЛИРУЕМАЯ ГЛУПОСТЬ - это не прямой обман, но сложный артистический способ отстранения от всего, и в то же время сохраниния себя неотъемлемой частью всего.
КОНТРОЛИРУЕМАЯ ГЛУПОСТЬ - это искусство. Своеобразное искуссство, обучиться которому очень нелегко. Многие маги не желают изучать его и не потому, что оно в основе своей порочно, но потому, что для его практике требуется слишком много усилий.
К тому времени, когда мы приходим к магии, наш характер уже сформировался. Поэтому нам остаётся лишь практиковать КОНТРОЛИРУЕМУЮ ГЛУПОСТЬ и смеяться над собой.
Сталкеры, практикующие контролируемую глупость, полагают, что все многообразие человеческих личностей можно разделить на три категории. Сталкеры говорят, что мы не настолько сложны, как мы порой о самих себе думаем. Они говорят, что каждый из нас принадлежит к одной из этих групп:
1. Люди, относящиеся к первой группе, являются идеальными секретарями, помощниками, компаньонами. Их личность отличается большой подвижностью, но такая подвижность неплодотворна. Однако они внимательны, заботливы, в высшей степени привязаны к дому, в меру сообразительны, имеют чувство юмора и приятные манеры, милы, деликатны. Иными словами, лучше людей не сыщешь. Однако у них имеется один огромный недостаток - они не могут действовать самостоятельно. Им всегда требуется некто, кто бы руководил ими. Под чьим-то руководством, - каким бы жестоким и противоречивым ни было это управление, - они изумительны, лишившись его - погибают.
2. Люди, относящиеся ко второй группе, наоборот - совершенно неприятны. Они мелочны, завистливы, ревнивы, эгоистичны. Они говорят исключительно о самих себе и требуют, чтобы окружающие разделяли их взгляды. Они всегда захватывают инициативу, даже если это и не приносит им спокойствия. Им совершенно не по себе в любой ситуации, поэтому они никогда не расслабляются. Они ненадежны и никогда ничем не бывают довольны. И чем ненадежнее они, тем более опасными становятся. Их роковым недостатком является то, что ради лидерства они могут даже совершить убийство.
3. К третьей категории относятся люди, которые не приятны, но и не отвратительны. Они никому не подчиняются, равно как и не стараются произвести впечатление. Они, скорее всего, безразличны У них сильно развито самомнение, исключительно на почве мечтательности и размышления о собственных желаниях. В чем они действительно могут преуспеть - так это в ожидании грядущих событий. Они ждут когда их откроют и завоюют, и с необыкновенной легкостью питают иллюзии относительно того, что впереди их ждет множество свершений, которые они обещают претворить в жизнь. Но они не действуют, поскольку на самом деле не располагают необходимыми средствами. Не надо подсовывать мне эту комбинационную чепуху, - сказал он все еще смеясь. Мы простые существа, и каждый из нас относится к одной из трех групп. Я полагаю, что ты относишься ко второй. СТАЛКЕРЫ называют ее представителей "пердунами".
Давным-давно маги установили, что все мы можем относиться к одной из этих групп лишь вследствие существования нашей саморефлексии. Наша беда в том, что мы принимаем себя всерьез. К какой из трех групп относится наш образ себя, имеет значение лишь вследствие нашего чувства собственной важности. Если мы избавляемся от этого чувства, нам больше нет дела до того, к какой группе мы принадлежим.
И я всегда буду оставаться "пердуном" - продолжал он, трясясь от смеха, - и ты тоже. Но сейчас я - пердун, который не принимает себя всерьез, чего нельзя сказать о тебе.
"...Смысл в свободе. Он хотел, чтобы они были свободны от условностей восприятия. Поэтому он учил их быть артистами, мастерами своего дела. СТАЛКИНГ - это искусство. Поскольку маг не является ни покровителем искусства, ни его продавцом, - единственно важной вещью для него является сам процесс исполнения..."
"...Можно проявлять настойчивость, только для того, чтобы проявить её должным образом. И действовать с полной отдачей, заведомо зная, что твои действия бесполезны. Это - контролируемая ГЛУПОСТЬ..."
"...Внешность является сущностью контролируемой групости, поэтому СТАЛКЕРЫ создают ее своим НАМЕРЕНИЕМ, а не с помощью каких-либо ухищрений. Ухищрения придают внешности неестественность и глаз сразу замечает обман. Таким образом, внешность, вызванная НАМЕРЕНИЕМ - это просто упражнение для СТАЛКЕРОВ.
Внешность испрашивают у ДУХА. О внешности спрашивают, ее интенсивность призывают, ее никогда не создают рациональным путем..."
"...Происходящее в мире людей имеет значение для ТЕБЯ. Но ты спрашивал обо МНЕ, о МОЕЙ контролируемой глупости Я и ответил, что все мои действия по отношению к самому себе и к остальным людям - не более чем контролируемая глупость, поскольку нет ничего, что имело бы для меня значение. В твоей жизни есть важные вещи, которые имеют для тебя большое значение. Это относится и к большинству твоих действий. У меня - все иначе. Для меня больше нет ничего важного - ни вещей, ни событий, ни людей, ни явлений, ни действий - ничего. Но все-таки я продолжаю жить, потому что обладаю ВОЛЕЙ. Эта воля закалена всей моей жизнью и в результате стала целостной и совершенной. И теперь для меня не важно, имеет что-то значение или нет. Глупость моей жизни контролируется волей.
Научившись ВИДЕТЬ, человек обнаруживает, что одинок в мире. Больше нет никого и ничего, кроме той глупости, о которой мы говорим.
Твои действия, равно как и действия твоих ближних, имеют значение лишь постольку, поскольку ты НАУЧИЛСЯ думать, что они важны. Сначала мы учимся обо всем думать, а потом приучаем глаза смотреть на то, о чем думаем. Человек смотрит на себя и думает о том, что он очень важен. И начинает чувствовать себя важным. Но потом, научившись ВИДЕТЬ он осознает, что не может больше думать о том, на что смотрит. А когда он перестает думать о том, на что смотрит, все становится не важным.
Ты не сможешь понять о чем я говорю, потому что ты пытаешься об этом думать, а мои слова никак не вяжутся с твоими мыслями..."
"...Взглянув на Человека Знания любой увидит обычного человека, живущего так же как все. Разница лишь в том, что глупость его жизни находится под контролем. Ничто не имеет особого значения, поэтому Человек Знания просто выбирает какой-то поступок и совершает его. Но совершает так, словно это имеет значение, контролируемая глупость заставляет его говорить, что его действия очень важны и поступать соответственно. В тоже время он прекрасно понимает, что все это не имеет значения. Так что, прекращая действовать, Человек Знания возвращается в состояние покоя и равновесия. Хорошим было его действие или плохим, удалось ли его завершить - до этого ему нет никакого дела.
С другой стороны, Человек Знания может вообще не совершать никаких поступков. Тогда он ведет себя так, словно эта относительность имеет для него значение. Так тоже можно, потому что и это будет КОНТРОЛИРУЕМАЯ ГЛУПОСТЬ..."
"...Ты думаешь о своих действиях поэтому тебе необходимо верить, что действия эти важны настолько, насколько ты их таковыми считаешь. Но в действительности из всего, что человек делает нет ничего, что имели бы значение. Ничего! Но как тогда я могу жить? Ведь ты об этом спрашивал? Проще было бы умереть. Ты так говоришь и считаешь, потому что думаешь о жизни. Как например думаешь сейчас, на что похоже видение. Ты требуешь от меня описание. Такого, которое позволило бы тебе об этом думать, как ты думаешь обо всем остальном. Но в случае ВИДЕНИЯ думать вообще невозможно. Поэтому мне никогда не удается объяснить тебе, что это такое. Теперь по поводу моей контролируемой глупости. Ты хочешь услышать о причинах, которые побуждают меня действовать именно так, но я могу сказать лишь одно - КОНТРОЛИРУЕМАЯ ГЛУПОСТЬ очень похожа на ВИДЕНИЕ. Ни о том, ни о другом думать невозможно..."
"...Означает ли контролируемая глупость то, что человек знания никого не может любить? - Ты слишком озабочен тем, чтобы любить людей и чтобы тебя любили. Человек знания любит и все. Он любит всех, кто ему нравится, и все, что ему по душе, но он использует свою контролируемую глупость, чтобы не заботиться об этом. Что полностью противоположно тому, чем сейчас занимаешься ты. Любить людей и быть любимым ими - это еще далеко не все, что доступно человеку..."
КОНТРОЛИРУЕМАЯ ГЛУПОСТЬ - есть искусство контролируемой иллюзии или искусство создания видимости полной увлеченности в данный момент каким-либо действием, - притворство столь совершенное, что его невозможно отличить от реальности. КОНТРОЛИРУЕМАЯ ГЛУПОСТЬ - это не прямой обман, но сложный артистический способ отстранения от всего, и в то же время сохраниния себя неотъемлемой частью всего.
КОНТРОЛИРУЕМАЯ ГЛУПОСТЬ - это искусство. Своеобразное искуссство, обучиться которому очень нелегко. Многие маги не желают изучать его и не потому, что оно в основе своей порочно, но потому, что для его практике требуется слишком много усилий.
К тому времени, когда мы приходим к магии, наш характер уже сформировался. Поэтому нам остаётся лишь практиковать КОНТРОЛИРУЕМУЮ ГЛУПОСТЬ и смеяться над собой.
Сталкеры, практикующие контролируемую глупость, полагают, что все многообразие человеческих личностей можно разделить на три категории. Сталкеры говорят, что мы не настолько сложны, как мы порой о самих себе думаем. Они говорят, что каждый из нас принадлежит к одной из этих групп:
1. Люди, относящиеся к первой группе, являются идеальными секретарями, помощниками, компаньонами. Их личность отличается большой подвижностью, но такая подвижность неплодотворна. Однако они внимательны, заботливы, в высшей степени привязаны к дому, в меру сообразительны, имеют чувство юмора и приятные манеры, милы, деликатны. Иными словами, лучше людей не сыщешь. Однако у них имеется один огромный недостаток - они не могут действовать самостоятельно. Им всегда требуется некто, кто бы руководил ими. Под чьим-то руководством, - каким бы жестоким и противоречивым ни было это управление, - они изумительны, лишившись его - погибают.
2. Люди, относящиеся ко второй группе, наоборот - совершенно неприятны. Они мелочны, завистливы, ревнивы, эгоистичны. Они говорят исключительно о самих себе и требуют, чтобы окружающие разделяли их взгляды. Они всегда захватывают инициативу, даже если это и не приносит им спокойствия. Им совершенно не по себе в любой ситуации, поэтому они никогда не расслабляются. Они ненадежны и никогда ничем не бывают довольны. И чем ненадежнее они, тем более опасными становятся. Их роковым недостатком является то, что ради лидерства они могут даже совершить убийство.
3. К третьей категории относятся люди, которые не приятны, но и не отвратительны. Они никому не подчиняются, равно как и не стараются произвести впечатление. Они, скорее всего, безразличны У них сильно развито самомнение, исключительно на почве мечтательности и размышления о собственных желаниях. В чем они действительно могут преуспеть - так это в ожидании грядущих событий. Они ждут когда их откроют и завоюют, и с необыкновенной легкостью питают иллюзии относительно того, что впереди их ждет множество свершений, которые они обещают претворить в жизнь. Но они не действуют, поскольку на самом деле не располагают необходимыми средствами. Не надо подсовывать мне эту комбинационную чепуху, - сказал он все еще смеясь. Мы простые существа, и каждый из нас относится к одной из трех групп. Я полагаю, что ты относишься ко второй. СТАЛКЕРЫ называют ее представителей "пердунами".
Давным-давно маги установили, что все мы можем относиться к одной из этих групп лишь вследствие существования нашей саморефлексии. Наша беда в том, что мы принимаем себя всерьез. К какой из трех групп относится наш образ себя, имеет значение лишь вследствие нашего чувства собственной важности. Если мы избавляемся от этого чувства, нам больше нет дела до того, к какой группе мы принадлежим.
И я всегда буду оставаться "пердуном" - продолжал он, трясясь от смеха, - и ты тоже. Но сейчас я - пердун, который не принимает себя всерьез, чего нельзя сказать о тебе.
"...Смысл в свободе. Он хотел, чтобы они были свободны от условностей восприятия. Поэтому он учил их быть артистами, мастерами своего дела. СТАЛКИНГ - это искусство. Поскольку маг не является ни покровителем искусства, ни его продавцом, - единственно важной вещью для него является сам процесс исполнения..."
"...Можно проявлять настойчивость, только для того, чтобы проявить её должным образом. И действовать с полной отдачей, заведомо зная, что твои действия бесполезны. Это - контролируемая ГЛУПОСТЬ..."
"...Внешность является сущностью контролируемой групости, поэтому СТАЛКЕРЫ создают ее своим НАМЕРЕНИЕМ, а не с помощью каких-либо ухищрений. Ухищрения придают внешности неестественность и глаз сразу замечает обман. Таким образом, внешность, вызванная НАМЕРЕНИЕМ - это просто упражнение для СТАЛКЕРОВ.
Внешность испрашивают у ДУХА. О внешности спрашивают, ее интенсивность призывают, ее никогда не создают рациональным путем..."
"...Происходящее в мире людей имеет значение для ТЕБЯ. Но ты спрашивал обо МНЕ, о МОЕЙ контролируемой глупости Я и ответил, что все мои действия по отношению к самому себе и к остальным людям - не более чем контролируемая глупость, поскольку нет ничего, что имело бы для меня значение. В твоей жизни есть важные вещи, которые имеют для тебя большое значение. Это относится и к большинству твоих действий. У меня - все иначе. Для меня больше нет ничего важного - ни вещей, ни событий, ни людей, ни явлений, ни действий - ничего. Но все-таки я продолжаю жить, потому что обладаю ВОЛЕЙ. Эта воля закалена всей моей жизнью и в результате стала целостной и совершенной. И теперь для меня не важно, имеет что-то значение или нет. Глупость моей жизни контролируется волей.
Научившись ВИДЕТЬ, человек обнаруживает, что одинок в мире. Больше нет никого и ничего, кроме той глупости, о которой мы говорим.
Твои действия, равно как и действия твоих ближних, имеют значение лишь постольку, поскольку ты НАУЧИЛСЯ думать, что они важны. Сначала мы учимся обо всем думать, а потом приучаем глаза смотреть на то, о чем думаем. Человек смотрит на себя и думает о том, что он очень важен. И начинает чувствовать себя важным. Но потом, научившись ВИДЕТЬ он осознает, что не может больше думать о том, на что смотрит. А когда он перестает думать о том, на что смотрит, все становится не важным.
Ты не сможешь понять о чем я говорю, потому что ты пытаешься об этом думать, а мои слова никак не вяжутся с твоими мыслями..."
"...Взглянув на Человека Знания любой увидит обычного человека, живущего так же как все. Разница лишь в том, что глупость его жизни находится под контролем. Ничто не имеет особого значения, поэтому Человек Знания просто выбирает какой-то поступок и совершает его. Но совершает так, словно это имеет значение, контролируемая глупость заставляет его говорить, что его действия очень важны и поступать соответственно. В тоже время он прекрасно понимает, что все это не имеет значения. Так что, прекращая действовать, Человек Знания возвращается в состояние покоя и равновесия. Хорошим было его действие или плохим, удалось ли его завершить - до этого ему нет никакого дела.
С другой стороны, Человек Знания может вообще не совершать никаких поступков. Тогда он ведет себя так, словно эта относительность имеет для него значение. Так тоже можно, потому что и это будет КОНТРОЛИРУЕМАЯ ГЛУПОСТЬ..."
"...Ты думаешь о своих действиях поэтому тебе необходимо верить, что действия эти важны настолько, насколько ты их таковыми считаешь. Но в действительности из всего, что человек делает нет ничего, что имели бы значение. Ничего! Но как тогда я могу жить? Ведь ты об этом спрашивал? Проще было бы умереть. Ты так говоришь и считаешь, потому что думаешь о жизни. Как например думаешь сейчас, на что похоже видение. Ты требуешь от меня описание. Такого, которое позволило бы тебе об этом думать, как ты думаешь обо всем остальном. Но в случае ВИДЕНИЯ думать вообще невозможно. Поэтому мне никогда не удается объяснить тебе, что это такое. Теперь по поводу моей контролируемой глупости. Ты хочешь услышать о причинах, которые побуждают меня действовать именно так, но я могу сказать лишь одно - КОНТРОЛИРУЕМАЯ ГЛУПОСТЬ очень похожа на ВИДЕНИЕ. Ни о том, ни о другом думать невозможно..."
"...Означает ли контролируемая глупость то, что человек знания никого не может любить? - Ты слишком озабочен тем, чтобы любить людей и чтобы тебя любили. Человек знания любит и все. Он любит всех, кто ему нравится, и все, что ему по душе, но он использует свою контролируемую глупость, чтобы не заботиться об этом. Что полностью противоположно тому, чем сейчас занимаешься ты. Любить людей и быть любимым ими - это еще далеко не все, что доступно человеку..."
Контролируемая глупость
— Пожалуйста, скажи мне, дон Хуан, что же в точности представляет из себя контролируемая глупость.
Дон Хуан громко расхохотался и громко хлопнул себя по ляжке ладонью.
— Это контролируемая глупость, — и засмеялся, и хлопнул себя по ляжке опять.
Что ты имеешь в виду?..
— Я рад, что ты, наконец, спросил меня о моей контролируемой глупости после стольких лет, и все же мне не было бы ровным счетом никакого дела до этого, если б ты не спросил никогда. Все же, я избрал быть счастливым от этого, как если б мне до этого было дело, чтобы ты спросил, как если б имело значение то, что мне было до этого дело. Это и есть контролируемая глупость.
Мы оба громко засмеялись. Я обнял его. Я нашел его объяснение превосходным, хотя я и не понял его полностью.
Мы сидели, как обычно, перед дверьми его дома. Было позднее утро. Перед доном Хуаном была куча семян, и он выбирал из них мусор. Я предложил ему свою помощь, но он отстранил меня; он сказал, что семена — это подарок одному из его друзей в центральной Мексике, и у меня нет достаточной силы, чтобы прикасаться к ним.
— С кем ты применяешь контролируемую глупость, дон Хуан? — спросил я после долгого молчания.
— Со всеми, — воскликнул он, улыбаясь.
Я чувствовал, что должен остановиться на этом моменте, и спросил его, означает ли его контролируемая глупость, что его поступки никогда не бывают искренними, а лишь действия актера?
— Мои поступки искренни, но они лишь действия актера.
— Но тогда все, что ты делаешь, должно быть контролируемой глупостью, — сказал я, поистине удивленный.
— Да, все.
— Но это не может быть правдой, что каждый отдельный из твоих поступков, есть только контролируемая глупость.
— Но почему нет?
— Это означало бы, что для тебя, в действительности, никто и ничто ничего не значат. Возьми, например, меня. Ты имеешь в виду, что для тебя не имеет значения, буду я человеком знания или нет, живу я или умру, или делаю что-либо?
— Верно, мне нет до этого дела. Ты, как Люсио или кто-либо еще в моей жизни — моя контролируемая глупость.
Я испытал редкое чувство пустоты. Очевидно, не было такой причины в мире, почему бы дон Хуан должен был заботиться обо мне, но, с другой стороны, я был почти уверен, что ему есть дело до меня лично; я дуал, что иначе и быть не может, поскольку он всегда уделял мне свое неразделенное внимание в любой момент, который я проводил с ним. Мне подумалось, что, может быть, дон Хуан так говорит просто потому, что я ему надоел. В конце концов, ведь я отказался от его учения.
— Я чувствую, что мы говорим о разных вещах, — сказал я. — Мне не следовало приводить в пример самого себя. Я имел в виду, что должно быть в мире что-нибудь, до чего тебе есть дело, в том смысле, что это не контролируемая глупость. Я не думаю, чтоб можно было продолжать жить, если нам, действительно, ни до чего не будет дела.
— Это относится к тебе. Вещи имеют значения для тебя. Ты спросил меня о моей контролируемой глупости, и я сказал тебе, что все, что я делаю по отношению к себе и к другим людям, — есть глупость, потому что ничего не имеет значения.
— Я хочу сказать, дон Хуан, что если для тебя ничего не имеет значения, то как ты можешь продолжать жить... Я, действительно, хочу знать; та должен объяснить мне, что ты имеешь в виду.
— Может быть, это и невозможно объяснить. Некоторые вещи в твоей жизни имеют для тебя значение, потому что они важны. Твои поступки, определенно, важны для тебя; но для меня ни единая вещь не является более важной и ни один из моих поступков, и ни один из поступков людей. Тем не менее, я продолжаю жить, так как я имею свою волю, потому что я настроил свою волю, проходя через жизнь, до таких пор, что она стала отточенной и цельной, и теперь для меня ничего не значит то, что ничего не имеет значения. Моя воля контролирует глупость моей жизни.
Я сказал ему, что, по-моему, некоторые поступки людей были очень важны; я сказал, что ядерная война, определенно, была самым драматическим примером таких поступков. Я сказал, что для меня уничтожение жизни на замле было бы поступком чрезвычайно ненормальным.
— Ты веришь этому, потому что думаешь. Ты думаешь о жизни. Ты не видишь.
— Разве я чувствовал бы иначе, если бы я мог видеть?
— Как только человек научится видеть, он окажется один в мире, где есть только глупость. Твои поступки, точно также, как поступки других людей, в общем кажется важными для тебя, потому что ты научился думать, что они важны. Мы выучиваемся думать обо всем, и затем приучаем наши глаза видеть так, как мы думаем о вещах, на которые смотрим. Мы смотрим на себя, уже думая, что мы важны. И так оказывается, что мы чувствуем себя важными. Но тогда, когда человек научится видеть, он поймет, что он не может больше думать о вещах, на которые смотрит; а если он не может думать о вещах, на которые смотрит, то все становится неважным.
Дон Хуан, должно быть, заметил мой удивленный взгляд и повторил свое утверждение три раза, как бы стараясь заставить меня понять. То, что он сказал, сначала звучало для меня, как ерунда, но поразмыслив об этом, я увидел, что его слова скорее напоминают мудреное утверждение о какой-то из сторон восприятия.
Я попытался придумать хороший вопрос, который заставил бы его прояснить свою точку зрения, но ничего не придумал. Внезапно я почувствовал сильную усталось и не мог ясно формулировать свои мысли. Дон Хуан, казалось, заметил мое утомление и мягко похлопал меня по спине.
— Почисти вот эти растения, — сказал он, — а затем покроши их в этот горшок. — он вручил мне большой горшок и вышел.
Он вернулся домой через несколько часов, когда уже близился вечер. Я окончил крошить его растения и имел достаточно времени, чтобы записать свои заметки. Я хотел сразу же задать ему несколько вопросов, но был не в настроении отвечать мне. Он сказал, что голоден и хочет сначала проглотить пищу.
Он разжег огонь в своей глиняной печурке и поставил горшок с бульоном, приготовленным на костях. Он заглянул в пакеты с провизией, и выбрал некоторые овощи, нарезал их на мелкие кусочки и бросил в котел. Затем он лег на циновку, сбросил сандалии и велел мне сесть поближе к печке, чтобы я мог поддерживать огонь.
Было очень темно; с того места, где я сидел, я мог видеть небо на западе. Края некоторых толстых облаков были изрезаны глубокими морщинами, в то время, как центр облаков был почти черным. Я собирался сделать замечание о том, какие красивые облака, но он заговорил первым.
— Рыхлые края и плотный центр, — сказал он, указывая на облака.
Его замечание было столь совпадающим с тем, что я собирался сказать, что я подскочил.
— Я только что собирался сказать тебе об облаках, — сказал я.
— Значит, тут я побил тебя, — сказал он и засмеялся с детской непосредственностью.
Я спросил его, не в настроении ли он ответить мне на несколько вопросов.
— Что ты хочешь знать? — ответил он.
— То, что ты сказал мне сегодня днем о контролируемой глупости, очень сильно взволновало меня. Я, действительно, не могу понять, что ты имеешь в виду.
— Конечно, ты не можешь понять. Ты пытаешься думать об этом, а то, что я сказал, не совпадает с твоими мыслями.
— Я пытаюсь думать об этом, потому что лично для меня это единственный способ что-либо понять. Например, дон Хуан, ты имеешь в виду, что как только человек научится видеть, так сразу же в целом мире все потеряет свою ценность?
— Я не сказал, что потеряет ценность. Я сказал: станет неважным. Все равно и поэтому неважно. Так, например, никаким образом я не могу сказать, что мои поступки более важны, чем твои, или что одна вещь более существенна, чем другая, и поэтому все вещи равны; и оттого, что они равны, ни одна из них не важна.
Я спросил его, не являлись ли его положения провозглашением того, что то, что он называет виденьем, было, фактически, более «хорошим способом», чем просто «смотрение на вещи». Он сказал, что глаза человека могут выполнять обе функции, но ни одна из них не является лучше другой; однако, прицчать свои глаза только смотреть, по его мнению, было потерей необходимой.
— Например, нам нужно смотреть глазами для того, чтобы смеяться. Потому что только когда мы смотрим на вещи, мы можем схватить забавные грани мира. С другой стороны, когда наши глаза видят, тогда все равно и ничего не забавно.
— Ты имеешь в виду, дон Хуан, что человек, который видит, даже не может смеяться?
— Возможно, есть люди знания, которые никогда не смеются, хотя я не знаю ни одного из них. Те, кого я знаю, видят, но также и смотрят, поэтому они смеются.
— Может ли человек знания плакать?
— Я полагаю так. Наши глаза смотрят, поэтому мы можем смеяться или плакать, веселиться или печалиться. Лично я не люблю быть печальным, поэтому, когда я наблюдаю что-либо, что в обычном порядке заставило бы меня опечалиться, я просто смещаю свои глаза и вижу это вместо того, чтобы смотреть на это. Но когда я встречаюсь с чем-либо забавным, я смотрю на это, и я смеюсь.
— Но тогда, дон Хуан, твой смех действителен, а не контролируемая глупость.
Дон Хуан некоторое время смотрел на меня.
— Я говорю с тобой, потому что ты меня смешишь, — сказал он. — ты напоминаешь мне тех пустынных крыс с пушистыми хвостами, которые попадаются, когда засовывают свои хвосты в норы других крыс, чтобы испугать их и украсть их пищу. Ты попался в свои собственные вопросы. Берегись. Иногда эти крысы обрывают себе хвосты, чтобы вырваться на свободу.
Я нашел его сравнение забавным и рассмеялся. Дон Хуан однажды показывал мне небольших грузунов с пушистыми хвостами, которые были похожи на толстых белок; картина, где одна из этих жирных крыс откручивает свой хвост, чтобы вырваться на свободу, была печальной и в то же время ужасно смешной.
— Мой смех, как и все вообще, что я делаю, реален, — сказал дон Хуан, — и в то же время это контролируемая глупость, потому что он бесполезен. Он ничего не меняет, и все же я смеюсь.
— Но, как я понял, дон Хуан, твой смех не бесполезен, так как он делает тебя счастливым.
— Нет. Я счастлив, потому что предпочел смотреть на вещи, которые делают меня счастливым, и тогда мои глаза схватывают их забавные грани, и я смеюсь. Я говорил тебе это уже бессчетное число раз. Всегда следует выбирать тропу с сердцем для того, чтобы быть в лучшем для самого себя положении; может быть, тогда можно будет всегда смеяться.
Я истолковал сказанное, как то, что плач ниже, чем смех, или, вохможно, действие, которое нас ослабляет. Он сказал, что тут нет внутренней разницы и что как то, так и другое неважно. Он сказал, однако, что его предпочтение смеху вызвано тем, что смех позволяет его телу чувствовать себя лучше, в отличие от плача. На это я заетил, что если есть предпочтение, то нет равенства: если плачу он предпочел смех, значит последний действительно более важен. Он упрямо поддержал свое высказывание, что его предпочтение не означает того, что плач и смех не равны; а я настаивал, что наш спор может быть логически продлен до того, чтоб сказать, что если все вещи так равны, то почему бы тогда не выбрать смерть.
— Многие люди знания делают это. Однажды они могут просто исчезнуть. Люди могут думать, что они были подкараулены и убиты за их деяния. Они избирают смерть, потому что для них это не имеет никакого значения. Я другой стороны, я выбрал жить и смеяться не потому, что это имеет какое-либо значение, а потому, что такова склонность моей натуры. Причина, по которой я говорю, что я выбрал это, в том, что я вижу, но это не значит, что я выбираю жить, несмотря ни на что из того, что я вижу. Ты сейчас не понимаешь меня из-за своей привычки думать так, как смотришь, и думать так, как думаещь.
Его заявление очень меня заинтересовало. Я попросил его объяснить, что он имеет в виду. Он повторил ту же самую конструкцию несколько раз, как бы давая себе время, чтобы построить ее другими словами, и затем выразил свою точку зрения, сказав, что под думаньем он имеет в виду ту постоянную идею, которую мы имеем обо всем в мире. Он сказал, что виденье разгоняет эту привычку, и до тех пор, пока я не научусь видеть, я не смогу, в действительности, понять то, что он имеет в виду.
— Но если ничего не имеет значения, дон Хуан, то почему бы иметь значение тому, научусь я видеть или нет?
— Однажды я уже сказал тебе, что наша судьба, как людей, состоит в том, чтобы учиться для добра или для зла. Я научился видеть и говорю тебе, что ничего в действительности не имеет значения. Теперь твой черед; может, однажды ты будешь видеть, и ты узнаешь тогда, имеют вещи значение или нет. Для меня ничего не имеет значения, но, может быть, для тебя все будет его иметь.
К настоящему времени ты должен уже знать, что человек знания живет действиями, а не думаньем о действиях и не думаньем о том, что он будет делать после того, как выполнит действие. Человек знания выбирает тропу с сердцем и следует по ней. И потом он смотрит — и веселится и смеется, и потом он видит — и знает. Он знает, что его жизнь будет закончена, в конечном счете, очень быстро. Он знает, что он также, как кто бы то ни было еще, не идет никуда. Он знает, потому что видит, что ничего нет более важного, чем что-либо еще.
Другими словами, человек знания не имеет ни чести, ни величия, ни семьи, ни имени, ни страны, — а только жизнь, чтобы ее прожить. И при таких обстоятельствах единственное, что связывает его с людьми, — это его контролируемая глупость. И, таким образом, человек знания предпринимает усилия и потеет, и отдувается; и если взглянуть на него, то он точно такой же, как и любой обычный человек, за исключением того, что глупость его жизни находится под контролем.
При том, что ничего не является более важным, чем что-либо еще, человек знания выбирает поступок и совершает его так, как если бы последний имел для него значение. Его контролируемая глупость заставляет его говорить, что то, что он делает, имеет значение, и делает его действующим так, как если б такое значение действительно было; и в то же время он знает, что это не так, поэтому, когда он выполнит свой поступок, он отходит в сторону в мире, и то, были ли его поступки хорошими или плохими, принесли они результаты или нет, ни в коей мере не является его заботой. С другой стороны, человек знания может избрать то, что он будет совершенно пассивен и никогда не будет действовать, и будет вести себя так, как будто быть пассивным, действительно, имеет для него значение. И он будет совершенно искренен и в этом также, поскольку это также будет его контролируемой глупостью.
Я вовлек себя в этом месте в очень путанные попытки объяснить дон Хуану, что я интересуюсь тем, что же будет мотивировать человека знания поступать каким-то определенным образом, несмотря на то, что он знает, что ничего не имеет значения. Он мягко засмеялся прежде, чем ответить.
— Ты думаешь о своих поступках, поэтому ты веришь в то, что твои поступки настолько важны, насколько ты думаешь они важны. Тогда как в действительности ничего из того не важно, что кто-либо делает. Ничего. Но тогда, если в действительности ничего не имеет значения, то как, ты спрашиваешь меня, я продолжаю жить? Бало ба проще умереть, именно так ты говоришь и веришь, потому что ты думаешь о жизни точно также, как ты думаешь обо всем остальном, как ты теперь думаешь, на что же похоже виденье. Ты хотел, чтобы я тебе его описал для того, чтоб ты мог начать думать об этом точно также, как ты думаешь обо всем остальном. В случае виденья, однако, думанье не является составной частью, поэтому я не могу рассказать тебе, что это такое — видеть. Теперь ты хочешь, чтоб я описал тебе причины моей контролируемой глупости, и я могу тебе только сказать, что контролируемая глупость очень похожа на виденье. Это нечто такое, о чем нельзя думать. (он зевнул...) Ты слишком долго отсутствовал. Ты думаешь слишком много.
Он поднялся и прошел в заросли чаппараля у дома. Я поддерживал огонь, чтобы горшок кипел. Я собрался было зажечь керосиновую лампу, но полутьма была очень уютной. Огонь из печи давал достаточно света, чтобы можно было писать, и создавал розовое сияние повсюду вокруг меня. Я положил свои записи на землю и лег. Я чувствовал себя усталым. Из всего разговора с доном Хуаном единственная ясная мысль осталась у меня в мозгу, что ему до меня нет никакого дела; это бесконечно беспокоило меня. За долгие годы я доверился ему. Если бы я не имел полного доверия к нему, то я был бы парализован страхом уже при одной только мысли, чтобы изучать его учение на практике. То, на чем я основывал свое доверие к нему, была идея, что он заботится обо мне лично; фактически, я всегда боялся его, но я всегда удерживал свой страх в узде, потому что я верил ему. Когда он убрал эту основу, то у меня не осталось ничего, на что бы можно было опираться дальше, и я почувствовал себя беспомощным.
Очень странное нетерпение охватило меня. Я стал очень возбужденным и начал шагать взад-вперед перед печкой. Дон Хуан задерживался. Я с нетерпением ждал его.
Он вернулся немного позднее, сел опять перед печкой, и я выложил ему свои страхи. Я сказал ему, что я озабочен, потому что не могу менять направление посреди потока. Я объяснил ему, что помимо доверия, которое я имел к нему, я научился также уважать его образ жизни, как существенно более рациональный или, по крайней мере, более действенный, чем мой. Я сказал, что его слова ввергли меня в ужасный конфликт, потому что они толкают на то, чтоб я сменил свои чувства. Для того, чтобы проиллюстрировать мою точку зрения, я рассказал дон Хуану историю одного старика из моего круга, очень богатого консервативного юриста, который прожил всю свою жизнь, будучи убежден, что поддерживает правду.
В начале 30-х годов он оказался страстно вовлеченным в политическую драму того времени. Он был категорически убежден, что политическое изменение будет гибельным для страны, и из преданности своему образу жизни он голосовал и боролся против того, что рассматривал, как политическое зло. Но прилив времени был слишком силен, он осилил его. Свыше 10-ти лет он боролся против этого на арене и в своей личной жизни; затем вторая мировая война обратила все его усилия в полное поражение. Глубокая горечь явилась следствием его политического и идеологического падения; на 25 лет он стал самоизгнанником. Когда я встретил его, то ему было уже 84 года, и он вернулся в свой родной город, чтобы провести свои последние годы в доме для престарелых. Для меня казалось непонятным, что он так много жил, учитывая то, как он топил свою жизнь в горечи и жалости к самому себе. Каким-то образом он нашел мое общество приятным, и мы подолгу с ним разговаривали. В последний раз, когда я его встретил, он заключил наш разговор следующим: «у меня было время, чтобы обернуться и проверить свою жизнь. Возможно, что я выбросил годы жизни на преследование того, что никогда не существовало. В последнее время у меня было чувство, что я верил в какой-то фарс. Это не стоило моих усилий. Я считаю, что я знаю это. Однако, я не могу вернуть 40 потерянных лет».
Я сказал дону Хуану, что мой конфликт возник из тех сомнений, в которые меня бросили его слова о контролируемой глупости.
— Если ничего в действительности не имеет значения, — сказал я, — то став человеком знания, невольно окажешься таким же пустым, как мой друг, и не в лучшем положении, чем он.
— Это не так, — сказал дон Хуан отрывисто. — твой друг одинок, потому что умрет без виденья. В его жизни он просто состарился и теперь у него должно быть еще больше жалости к самому себе, чем когда-либо ранее. Он чувствует, что выбросил 40 лет, потому что гнался за победами, а находил поражения. Он никогда не узнает, что быть победителем или быть побежденным — одно и то же. Значит, теперь ты боишься меня, так как я сказал тебе, что ты равнозначен всему остальному. Ты впадаешь в детство. Наша судьба, как людей — учиться, и идти к знанию следует также, как идти на войну. Я говорил тебе это бессчетное число раз. К знанию или на войну идут со страхом, с уважением, с сознанием того, что идут на войну. И с абсолютной уверенностью в себе. Вложи свою веру (доверие) в себя, а не в меня...
И поэтому ты теперь испуган пустотой жизни твоего друга. Но нет пустоты в жизни человека знания — я говорю тебе. Все наполнено до краев.
Все наполнено до краев, и все равно, не как для твоего друга, который просто состарился. Когда я говорю тебе, что ничего не имеет значения, я имею в виду не то, что имеет он. Для него его битва жизни не стоила усилий, потому что он побежден. Для меня не существует ни победы, ни поражения, ни пустоты. Все наполнено до краев, и все равно, и моя битва стоила моих усилий. Для того, чтобы стать человеком знания, надо быть воином, а не хныкающим ребенком. Нужно биться и не сдаваться до тех пор, пока не станешь видеть лишь для того, чтобы понять тогда, что ничего не имеет значения.
Дон Хуан помешал в горшке деревянной ложкой. Еда была готова. Он снял горшок с огня и поставил его на четырехугольное кирпичное сооружение, которое он возвысил у стены и которое служило, как полка или как стол. Ногой он подтолкнул два небольших ящика, служивших удобными стульями, особенно, если прислониться к стене спиной. Он знаком пригласил меня садиться и затем налил миску супу. Он улыбался. Его глаза сияли, как если бы ему в самом деле нравилось мое присутствие.
Он мягко пододвинул миску ко мне. В его жесте бвло столько тепла и доброты, что это, казалось, было просьбой восстановить к нему мое доверие. Я чувствовал себя идиотски. Я попытался сменить свое настроение, разыскивая свою ложку, и не мог ее найти. Суп был слишком горячим, чтобы пить его прямо из миски, и пока он остывал, я спросил дона Хуана, означает ли его контролируемая глупость, что человеку знания никто больше не может нравиться. Он перестал есть и засмеялся.
— Ты слишком заботишься о том, чтобы нравиться людям или чтобы любить их самому, — сказал он. — человек знания любит и все. Он любит что хочет или кого хочет, но он использует свою контролируемую глупость для того, чтобы не заботиться об этом. Противоположность тому, что ты делаешь теперь. Любить людей или быть любимым людьми — это далеко не все, что можно делать, как человек.
Он некоторое время смотрел на меня, склонив голову на бок.
— Думай над этим, — сказал он.
— Как человек знания применяет контролируемую глупость, если случиться, что умрет человек, которого он любит? — спросил я.
Дон Хуан посмотрел на меня вопросительно — он, казалось, опешил при моем вопросе.
— Возьмем твоего внука Люсио, — сказал я. — Будут ли твои действия контролируемой глупостью во время его смерти?
— Возьмем моего сына эулалио — это более хороший пример, — спокойно ответил дон Хуан. — он был раздавлен камнями, когда работал на строительстве панамериканской дороги. Мои поступки по отношению к нему во время его смерти были контролируемой глупостью. Когда я прибыл к месту взрыва, он был почти мертв, но его тело было настолько сильным, что оно продолжало двигаться и дергаться. Я остановился перед ним и сказал парням из дорожной команды не трогать его больше — они послушались и стояли, окружив моего сына, глядя на его изуродованное тело. Я тоже стоял там, но я не смотрел. Я изменил свои глаза так, чтобы я видел, как распадается его личная жизнь, неконтролируемо расширяясь за свои пределы, подобно туману кристаллов, потому что именно так жизнь и смерть смешиваются и расширяются. Вот что я делал во время смерти моего сына. Это все, что можно было делать, и это контролируемая глупость. Если бы я смотрел на него, то я наблюдал бы за тем, как он становится неподвижным, и я почувствовал бы плач внутри себя, потому что никогда больше мне не придется смотреть на его красивую фигуру, идущую по земле. Вместо этого я видел его смерть, и там не было печали и не было никакого чувства. Его смерть была равнозначна всему остальному.
Дон Хуан секунду молчал. Казалось, он был печален, но затем он улыбнулся и погладил меня по голове.
— Так что можешь сказать, что, когда происходит смерть людей, которых я люблю, то моя неконтролируемая глупость состоит в том, чтобы изменить свои глаза.
Я подумал о людях, которых я сам люблю, и ужасная давящая волна жалости к самому себе охватила меня.
— Счастливый ты, дон Хуан, — сказал я. — ты можешь изменить свои глаза, тогда как я могу только смотреть.
Он нашел мое высказывание забавным и засмеялся.
— Счастливый. Осел, — сказал он, — это трудная работа. — Мы опять рассмеялись.
Дон Хуан громко расхохотался и громко хлопнул себя по ляжке ладонью.
— Это контролируемая глупость, — и засмеялся, и хлопнул себя по ляжке опять.
Что ты имеешь в виду?..
— Я рад, что ты, наконец, спросил меня о моей контролируемой глупости после стольких лет, и все же мне не было бы ровным счетом никакого дела до этого, если б ты не спросил никогда. Все же, я избрал быть счастливым от этого, как если б мне до этого было дело, чтобы ты спросил, как если б имело значение то, что мне было до этого дело. Это и есть контролируемая глупость.
Мы оба громко засмеялись. Я обнял его. Я нашел его объяснение превосходным, хотя я и не понял его полностью.
Мы сидели, как обычно, перед дверьми его дома. Было позднее утро. Перед доном Хуаном была куча семян, и он выбирал из них мусор. Я предложил ему свою помощь, но он отстранил меня; он сказал, что семена — это подарок одному из его друзей в центральной Мексике, и у меня нет достаточной силы, чтобы прикасаться к ним.
— С кем ты применяешь контролируемую глупость, дон Хуан? — спросил я после долгого молчания.
— Со всеми, — воскликнул он, улыбаясь.
Я чувствовал, что должен остановиться на этом моменте, и спросил его, означает ли его контролируемая глупость, что его поступки никогда не бывают искренними, а лишь действия актера?
— Мои поступки искренни, но они лишь действия актера.
— Но тогда все, что ты делаешь, должно быть контролируемой глупостью, — сказал я, поистине удивленный.
— Да, все.
— Но это не может быть правдой, что каждый отдельный из твоих поступков, есть только контролируемая глупость.
— Но почему нет?
— Это означало бы, что для тебя, в действительности, никто и ничто ничего не значат. Возьми, например, меня. Ты имеешь в виду, что для тебя не имеет значения, буду я человеком знания или нет, живу я или умру, или делаю что-либо?
— Верно, мне нет до этого дела. Ты, как Люсио или кто-либо еще в моей жизни — моя контролируемая глупость.
Я испытал редкое чувство пустоты. Очевидно, не было такой причины в мире, почему бы дон Хуан должен был заботиться обо мне, но, с другой стороны, я был почти уверен, что ему есть дело до меня лично; я дуал, что иначе и быть не может, поскольку он всегда уделял мне свое неразделенное внимание в любой момент, который я проводил с ним. Мне подумалось, что, может быть, дон Хуан так говорит просто потому, что я ему надоел. В конце концов, ведь я отказался от его учения.
— Я чувствую, что мы говорим о разных вещах, — сказал я. — Мне не следовало приводить в пример самого себя. Я имел в виду, что должно быть в мире что-нибудь, до чего тебе есть дело, в том смысле, что это не контролируемая глупость. Я не думаю, чтоб можно было продолжать жить, если нам, действительно, ни до чего не будет дела.
— Это относится к тебе. Вещи имеют значения для тебя. Ты спросил меня о моей контролируемой глупости, и я сказал тебе, что все, что я делаю по отношению к себе и к другим людям, — есть глупость, потому что ничего не имеет значения.
— Я хочу сказать, дон Хуан, что если для тебя ничего не имеет значения, то как ты можешь продолжать жить... Я, действительно, хочу знать; та должен объяснить мне, что ты имеешь в виду.
— Может быть, это и невозможно объяснить. Некоторые вещи в твоей жизни имеют для тебя значение, потому что они важны. Твои поступки, определенно, важны для тебя; но для меня ни единая вещь не является более важной и ни один из моих поступков, и ни один из поступков людей. Тем не менее, я продолжаю жить, так как я имею свою волю, потому что я настроил свою волю, проходя через жизнь, до таких пор, что она стала отточенной и цельной, и теперь для меня ничего не значит то, что ничего не имеет значения. Моя воля контролирует глупость моей жизни.
Я сказал ему, что, по-моему, некоторые поступки людей были очень важны; я сказал, что ядерная война, определенно, была самым драматическим примером таких поступков. Я сказал, что для меня уничтожение жизни на замле было бы поступком чрезвычайно ненормальным.
— Ты веришь этому, потому что думаешь. Ты думаешь о жизни. Ты не видишь.
— Разве я чувствовал бы иначе, если бы я мог видеть?
— Как только человек научится видеть, он окажется один в мире, где есть только глупость. Твои поступки, точно также, как поступки других людей, в общем кажется важными для тебя, потому что ты научился думать, что они важны. Мы выучиваемся думать обо всем, и затем приучаем наши глаза видеть так, как мы думаем о вещах, на которые смотрим. Мы смотрим на себя, уже думая, что мы важны. И так оказывается, что мы чувствуем себя важными. Но тогда, когда человек научится видеть, он поймет, что он не может больше думать о вещах, на которые смотрит; а если он не может думать о вещах, на которые смотрит, то все становится неважным.
Дон Хуан, должно быть, заметил мой удивленный взгляд и повторил свое утверждение три раза, как бы стараясь заставить меня понять. То, что он сказал, сначала звучало для меня, как ерунда, но поразмыслив об этом, я увидел, что его слова скорее напоминают мудреное утверждение о какой-то из сторон восприятия.
Я попытался придумать хороший вопрос, который заставил бы его прояснить свою точку зрения, но ничего не придумал. Внезапно я почувствовал сильную усталось и не мог ясно формулировать свои мысли. Дон Хуан, казалось, заметил мое утомление и мягко похлопал меня по спине.
— Почисти вот эти растения, — сказал он, — а затем покроши их в этот горшок. — он вручил мне большой горшок и вышел.
Он вернулся домой через несколько часов, когда уже близился вечер. Я окончил крошить его растения и имел достаточно времени, чтобы записать свои заметки. Я хотел сразу же задать ему несколько вопросов, но был не в настроении отвечать мне. Он сказал, что голоден и хочет сначала проглотить пищу.
Он разжег огонь в своей глиняной печурке и поставил горшок с бульоном, приготовленным на костях. Он заглянул в пакеты с провизией, и выбрал некоторые овощи, нарезал их на мелкие кусочки и бросил в котел. Затем он лег на циновку, сбросил сандалии и велел мне сесть поближе к печке, чтобы я мог поддерживать огонь.
Было очень темно; с того места, где я сидел, я мог видеть небо на западе. Края некоторых толстых облаков были изрезаны глубокими морщинами, в то время, как центр облаков был почти черным. Я собирался сделать замечание о том, какие красивые облака, но он заговорил первым.
— Рыхлые края и плотный центр, — сказал он, указывая на облака.
Его замечание было столь совпадающим с тем, что я собирался сказать, что я подскочил.
— Я только что собирался сказать тебе об облаках, — сказал я.
— Значит, тут я побил тебя, — сказал он и засмеялся с детской непосредственностью.
Я спросил его, не в настроении ли он ответить мне на несколько вопросов.
— Что ты хочешь знать? — ответил он.
— То, что ты сказал мне сегодня днем о контролируемой глупости, очень сильно взволновало меня. Я, действительно, не могу понять, что ты имеешь в виду.
— Конечно, ты не можешь понять. Ты пытаешься думать об этом, а то, что я сказал, не совпадает с твоими мыслями.
— Я пытаюсь думать об этом, потому что лично для меня это единственный способ что-либо понять. Например, дон Хуан, ты имеешь в виду, что как только человек научится видеть, так сразу же в целом мире все потеряет свою ценность?
— Я не сказал, что потеряет ценность. Я сказал: станет неважным. Все равно и поэтому неважно. Так, например, никаким образом я не могу сказать, что мои поступки более важны, чем твои, или что одна вещь более существенна, чем другая, и поэтому все вещи равны; и оттого, что они равны, ни одна из них не важна.
Я спросил его, не являлись ли его положения провозглашением того, что то, что он называет виденьем, было, фактически, более «хорошим способом», чем просто «смотрение на вещи». Он сказал, что глаза человека могут выполнять обе функции, но ни одна из них не является лучше другой; однако, прицчать свои глаза только смотреть, по его мнению, было потерей необходимой.
— Например, нам нужно смотреть глазами для того, чтобы смеяться. Потому что только когда мы смотрим на вещи, мы можем схватить забавные грани мира. С другой стороны, когда наши глаза видят, тогда все равно и ничего не забавно.
— Ты имеешь в виду, дон Хуан, что человек, который видит, даже не может смеяться?
— Возможно, есть люди знания, которые никогда не смеются, хотя я не знаю ни одного из них. Те, кого я знаю, видят, но также и смотрят, поэтому они смеются.
— Может ли человек знания плакать?
— Я полагаю так. Наши глаза смотрят, поэтому мы можем смеяться или плакать, веселиться или печалиться. Лично я не люблю быть печальным, поэтому, когда я наблюдаю что-либо, что в обычном порядке заставило бы меня опечалиться, я просто смещаю свои глаза и вижу это вместо того, чтобы смотреть на это. Но когда я встречаюсь с чем-либо забавным, я смотрю на это, и я смеюсь.
— Но тогда, дон Хуан, твой смех действителен, а не контролируемая глупость.
Дон Хуан некоторое время смотрел на меня.
— Я говорю с тобой, потому что ты меня смешишь, — сказал он. — ты напоминаешь мне тех пустынных крыс с пушистыми хвостами, которые попадаются, когда засовывают свои хвосты в норы других крыс, чтобы испугать их и украсть их пищу. Ты попался в свои собственные вопросы. Берегись. Иногда эти крысы обрывают себе хвосты, чтобы вырваться на свободу.
Я нашел его сравнение забавным и рассмеялся. Дон Хуан однажды показывал мне небольших грузунов с пушистыми хвостами, которые были похожи на толстых белок; картина, где одна из этих жирных крыс откручивает свой хвост, чтобы вырваться на свободу, была печальной и в то же время ужасно смешной.
— Мой смех, как и все вообще, что я делаю, реален, — сказал дон Хуан, — и в то же время это контролируемая глупость, потому что он бесполезен. Он ничего не меняет, и все же я смеюсь.
— Но, как я понял, дон Хуан, твой смех не бесполезен, так как он делает тебя счастливым.
— Нет. Я счастлив, потому что предпочел смотреть на вещи, которые делают меня счастливым, и тогда мои глаза схватывают их забавные грани, и я смеюсь. Я говорил тебе это уже бессчетное число раз. Всегда следует выбирать тропу с сердцем для того, чтобы быть в лучшем для самого себя положении; может быть, тогда можно будет всегда смеяться.
Я истолковал сказанное, как то, что плач ниже, чем смех, или, вохможно, действие, которое нас ослабляет. Он сказал, что тут нет внутренней разницы и что как то, так и другое неважно. Он сказал, однако, что его предпочтение смеху вызвано тем, что смех позволяет его телу чувствовать себя лучше, в отличие от плача. На это я заетил, что если есть предпочтение, то нет равенства: если плачу он предпочел смех, значит последний действительно более важен. Он упрямо поддержал свое высказывание, что его предпочтение не означает того, что плач и смех не равны; а я настаивал, что наш спор может быть логически продлен до того, чтоб сказать, что если все вещи так равны, то почему бы тогда не выбрать смерть.
— Многие люди знания делают это. Однажды они могут просто исчезнуть. Люди могут думать, что они были подкараулены и убиты за их деяния. Они избирают смерть, потому что для них это не имеет никакого значения. Я другой стороны, я выбрал жить и смеяться не потому, что это имеет какое-либо значение, а потому, что такова склонность моей натуры. Причина, по которой я говорю, что я выбрал это, в том, что я вижу, но это не значит, что я выбираю жить, несмотря ни на что из того, что я вижу. Ты сейчас не понимаешь меня из-за своей привычки думать так, как смотришь, и думать так, как думаещь.
Его заявление очень меня заинтересовало. Я попросил его объяснить, что он имеет в виду. Он повторил ту же самую конструкцию несколько раз, как бы давая себе время, чтобы построить ее другими словами, и затем выразил свою точку зрения, сказав, что под думаньем он имеет в виду ту постоянную идею, которую мы имеем обо всем в мире. Он сказал, что виденье разгоняет эту привычку, и до тех пор, пока я не научусь видеть, я не смогу, в действительности, понять то, что он имеет в виду.
— Но если ничего не имеет значения, дон Хуан, то почему бы иметь значение тому, научусь я видеть или нет?
— Однажды я уже сказал тебе, что наша судьба, как людей, состоит в том, чтобы учиться для добра или для зла. Я научился видеть и говорю тебе, что ничего в действительности не имеет значения. Теперь твой черед; может, однажды ты будешь видеть, и ты узнаешь тогда, имеют вещи значение или нет. Для меня ничего не имеет значения, но, может быть, для тебя все будет его иметь.
К настоящему времени ты должен уже знать, что человек знания живет действиями, а не думаньем о действиях и не думаньем о том, что он будет делать после того, как выполнит действие. Человек знания выбирает тропу с сердцем и следует по ней. И потом он смотрит — и веселится и смеется, и потом он видит — и знает. Он знает, что его жизнь будет закончена, в конечном счете, очень быстро. Он знает, что он также, как кто бы то ни было еще, не идет никуда. Он знает, потому что видит, что ничего нет более важного, чем что-либо еще.
Другими словами, человек знания не имеет ни чести, ни величия, ни семьи, ни имени, ни страны, — а только жизнь, чтобы ее прожить. И при таких обстоятельствах единственное, что связывает его с людьми, — это его контролируемая глупость. И, таким образом, человек знания предпринимает усилия и потеет, и отдувается; и если взглянуть на него, то он точно такой же, как и любой обычный человек, за исключением того, что глупость его жизни находится под контролем.
При том, что ничего не является более важным, чем что-либо еще, человек знания выбирает поступок и совершает его так, как если бы последний имел для него значение. Его контролируемая глупость заставляет его говорить, что то, что он делает, имеет значение, и делает его действующим так, как если б такое значение действительно было; и в то же время он знает, что это не так, поэтому, когда он выполнит свой поступок, он отходит в сторону в мире, и то, были ли его поступки хорошими или плохими, принесли они результаты или нет, ни в коей мере не является его заботой. С другой стороны, человек знания может избрать то, что он будет совершенно пассивен и никогда не будет действовать, и будет вести себя так, как будто быть пассивным, действительно, имеет для него значение. И он будет совершенно искренен и в этом также, поскольку это также будет его контролируемой глупостью.
Я вовлек себя в этом месте в очень путанные попытки объяснить дон Хуану, что я интересуюсь тем, что же будет мотивировать человека знания поступать каким-то определенным образом, несмотря на то, что он знает, что ничего не имеет значения. Он мягко засмеялся прежде, чем ответить.
— Ты думаешь о своих поступках, поэтому ты веришь в то, что твои поступки настолько важны, насколько ты думаешь они важны. Тогда как в действительности ничего из того не важно, что кто-либо делает. Ничего. Но тогда, если в действительности ничего не имеет значения, то как, ты спрашиваешь меня, я продолжаю жить? Бало ба проще умереть, именно так ты говоришь и веришь, потому что ты думаешь о жизни точно также, как ты думаешь обо всем остальном, как ты теперь думаешь, на что же похоже виденье. Ты хотел, чтобы я тебе его описал для того, чтоб ты мог начать думать об этом точно также, как ты думаешь обо всем остальном. В случае виденья, однако, думанье не является составной частью, поэтому я не могу рассказать тебе, что это такое — видеть. Теперь ты хочешь, чтоб я описал тебе причины моей контролируемой глупости, и я могу тебе только сказать, что контролируемая глупость очень похожа на виденье. Это нечто такое, о чем нельзя думать. (он зевнул...) Ты слишком долго отсутствовал. Ты думаешь слишком много.
Он поднялся и прошел в заросли чаппараля у дома. Я поддерживал огонь, чтобы горшок кипел. Я собрался было зажечь керосиновую лампу, но полутьма была очень уютной. Огонь из печи давал достаточно света, чтобы можно было писать, и создавал розовое сияние повсюду вокруг меня. Я положил свои записи на землю и лег. Я чувствовал себя усталым. Из всего разговора с доном Хуаном единственная ясная мысль осталась у меня в мозгу, что ему до меня нет никакого дела; это бесконечно беспокоило меня. За долгие годы я доверился ему. Если бы я не имел полного доверия к нему, то я был бы парализован страхом уже при одной только мысли, чтобы изучать его учение на практике. То, на чем я основывал свое доверие к нему, была идея, что он заботится обо мне лично; фактически, я всегда боялся его, но я всегда удерживал свой страх в узде, потому что я верил ему. Когда он убрал эту основу, то у меня не осталось ничего, на что бы можно было опираться дальше, и я почувствовал себя беспомощным.
Очень странное нетерпение охватило меня. Я стал очень возбужденным и начал шагать взад-вперед перед печкой. Дон Хуан задерживался. Я с нетерпением ждал его.
Он вернулся немного позднее, сел опять перед печкой, и я выложил ему свои страхи. Я сказал ему, что я озабочен, потому что не могу менять направление посреди потока. Я объяснил ему, что помимо доверия, которое я имел к нему, я научился также уважать его образ жизни, как существенно более рациональный или, по крайней мере, более действенный, чем мой. Я сказал, что его слова ввергли меня в ужасный конфликт, потому что они толкают на то, чтоб я сменил свои чувства. Для того, чтобы проиллюстрировать мою точку зрения, я рассказал дон Хуану историю одного старика из моего круга, очень богатого консервативного юриста, который прожил всю свою жизнь, будучи убежден, что поддерживает правду.
В начале 30-х годов он оказался страстно вовлеченным в политическую драму того времени. Он был категорически убежден, что политическое изменение будет гибельным для страны, и из преданности своему образу жизни он голосовал и боролся против того, что рассматривал, как политическое зло. Но прилив времени был слишком силен, он осилил его. Свыше 10-ти лет он боролся против этого на арене и в своей личной жизни; затем вторая мировая война обратила все его усилия в полное поражение. Глубокая горечь явилась следствием его политического и идеологического падения; на 25 лет он стал самоизгнанником. Когда я встретил его, то ему было уже 84 года, и он вернулся в свой родной город, чтобы провести свои последние годы в доме для престарелых. Для меня казалось непонятным, что он так много жил, учитывая то, как он топил свою жизнь в горечи и жалости к самому себе. Каким-то образом он нашел мое общество приятным, и мы подолгу с ним разговаривали. В последний раз, когда я его встретил, он заключил наш разговор следующим: «у меня было время, чтобы обернуться и проверить свою жизнь. Возможно, что я выбросил годы жизни на преследование того, что никогда не существовало. В последнее время у меня было чувство, что я верил в какой-то фарс. Это не стоило моих усилий. Я считаю, что я знаю это. Однако, я не могу вернуть 40 потерянных лет».
Я сказал дону Хуану, что мой конфликт возник из тех сомнений, в которые меня бросили его слова о контролируемой глупости.
— Если ничего в действительности не имеет значения, — сказал я, — то став человеком знания, невольно окажешься таким же пустым, как мой друг, и не в лучшем положении, чем он.
— Это не так, — сказал дон Хуан отрывисто. — твой друг одинок, потому что умрет без виденья. В его жизни он просто состарился и теперь у него должно быть еще больше жалости к самому себе, чем когда-либо ранее. Он чувствует, что выбросил 40 лет, потому что гнался за победами, а находил поражения. Он никогда не узнает, что быть победителем или быть побежденным — одно и то же. Значит, теперь ты боишься меня, так как я сказал тебе, что ты равнозначен всему остальному. Ты впадаешь в детство. Наша судьба, как людей — учиться, и идти к знанию следует также, как идти на войну. Я говорил тебе это бессчетное число раз. К знанию или на войну идут со страхом, с уважением, с сознанием того, что идут на войну. И с абсолютной уверенностью в себе. Вложи свою веру (доверие) в себя, а не в меня...
И поэтому ты теперь испуган пустотой жизни твоего друга. Но нет пустоты в жизни человека знания — я говорю тебе. Все наполнено до краев.
Все наполнено до краев, и все равно, не как для твоего друга, который просто состарился. Когда я говорю тебе, что ничего не имеет значения, я имею в виду не то, что имеет он. Для него его битва жизни не стоила усилий, потому что он побежден. Для меня не существует ни победы, ни поражения, ни пустоты. Все наполнено до краев, и все равно, и моя битва стоила моих усилий. Для того, чтобы стать человеком знания, надо быть воином, а не хныкающим ребенком. Нужно биться и не сдаваться до тех пор, пока не станешь видеть лишь для того, чтобы понять тогда, что ничего не имеет значения.
Дон Хуан помешал в горшке деревянной ложкой. Еда была готова. Он снял горшок с огня и поставил его на четырехугольное кирпичное сооружение, которое он возвысил у стены и которое служило, как полка или как стол. Ногой он подтолкнул два небольших ящика, служивших удобными стульями, особенно, если прислониться к стене спиной. Он знаком пригласил меня садиться и затем налил миску супу. Он улыбался. Его глаза сияли, как если бы ему в самом деле нравилось мое присутствие.
Он мягко пододвинул миску ко мне. В его жесте бвло столько тепла и доброты, что это, казалось, было просьбой восстановить к нему мое доверие. Я чувствовал себя идиотски. Я попытался сменить свое настроение, разыскивая свою ложку, и не мог ее найти. Суп был слишком горячим, чтобы пить его прямо из миски, и пока он остывал, я спросил дона Хуана, означает ли его контролируемая глупость, что человеку знания никто больше не может нравиться. Он перестал есть и засмеялся.
— Ты слишком заботишься о том, чтобы нравиться людям или чтобы любить их самому, — сказал он. — человек знания любит и все. Он любит что хочет или кого хочет, но он использует свою контролируемую глупость для того, чтобы не заботиться об этом. Противоположность тому, что ты делаешь теперь. Любить людей или быть любимым людьми — это далеко не все, что можно делать, как человек.
Он некоторое время смотрел на меня, склонив голову на бок.
— Думай над этим, — сказал он.
— Как человек знания применяет контролируемую глупость, если случиться, что умрет человек, которого он любит? — спросил я.
Дон Хуан посмотрел на меня вопросительно — он, казалось, опешил при моем вопросе.
— Возьмем твоего внука Люсио, — сказал я. — Будут ли твои действия контролируемой глупостью во время его смерти?
— Возьмем моего сына эулалио — это более хороший пример, — спокойно ответил дон Хуан. — он был раздавлен камнями, когда работал на строительстве панамериканской дороги. Мои поступки по отношению к нему во время его смерти были контролируемой глупостью. Когда я прибыл к месту взрыва, он был почти мертв, но его тело было настолько сильным, что оно продолжало двигаться и дергаться. Я остановился перед ним и сказал парням из дорожной команды не трогать его больше — они послушались и стояли, окружив моего сына, глядя на его изуродованное тело. Я тоже стоял там, но я не смотрел. Я изменил свои глаза так, чтобы я видел, как распадается его личная жизнь, неконтролируемо расширяясь за свои пределы, подобно туману кристаллов, потому что именно так жизнь и смерть смешиваются и расширяются. Вот что я делал во время смерти моего сына. Это все, что можно было делать, и это контролируемая глупость. Если бы я смотрел на него, то я наблюдал бы за тем, как он становится неподвижным, и я почувствовал бы плач внутри себя, потому что никогда больше мне не придется смотреть на его красивую фигуру, идущую по земле. Вместо этого я видел его смерть, и там не было печали и не было никакого чувства. Его смерть была равнозначна всему остальному.
Дон Хуан секунду молчал. Казалось, он был печален, но затем он улыбнулся и погладил меня по голове.
— Так что можешь сказать, что, когда происходит смерть людей, которых я люблю, то моя неконтролируемая глупость состоит в том, чтобы изменить свои глаза.
Я подумал о людях, которых я сам люблю, и ужасная давящая волна жалости к самому себе охватила меня.
— Счастливый ты, дон Хуан, — сказал я. — ты можешь изменить свои глаза, тогда как я могу только смотреть.
Он нашел мое высказывание забавным и засмеялся.
— Счастливый. Осел, — сказал он, — это трудная работа. — Мы опять рассмеялись.
Алексей Мирошниченко,
25-03-2010 20:44
(ссылка)
Искусство Сталкинга
"Это — твой мир, — сказал он, указывая на оживленную улицу перед окном. — Ты человек этого мира. И именно здесь, в этом мире находятся твои охотничьи угодья. Нет способа избежать делания нашего мира. Поэтому воин превращает свой мир в свои охотничьи угодья"
Дон Хуан
Искусство Сталкинга — основополагающая практическая система толтекского учения. Я называю ее основополагающей, потому что она открыта каждому, кто готов заниматься этим. В область этого искусства попадают все действия и события повседневной жизни, обычного мира, с которым мы только что познакомились как с первым кольцом силы. Поскольку оно называется также “вниманием тоналя”, мы будем в дальнейшем называть ею коротко “первое внимание”.
Мы все представляем собой часть первого внимания, без него не существовал бы обычный мир с разумом и разговором. Сталкинг занимается вопросом первого внимания и поэтому доступен каждому.
Практики данного искусства, называемые сталкерами, придерживаются во всех своих действиях определенного кодекса поведения и предписаний, которые называются “Правилом Сталкинга”. Мы уже представили это правило в первой главе и повторим сейчас коротко еще раз основные мысли отдельных заповедей:
• Первое предписание правила состоит в том, что все, окружающее нас, является непостижимой тайной.
• Второе предписание правила состоит в том, что мы должны попытаться раскрыть эту тайну, даже не надеясь добиться этого.
• Третье предписание состоит в том, что мы сами — как часть мира — также представляем непостижимую тайну и, следовательно, равны всему остальному.
Из этих заповедей и вытекает собственно задача сталкеров: они должны активно пытаться понять мир вокруг себя. Это и есть вызов сталкера — разрешить загадку окружающего мира и загадку самого себя. Они учатся на этом пути — и это обучение может быть бесконечным. Поэтому жизнь и мир никогда не могут быть для сталкера удобной подушкой для отдыха и, согласно правилу, — никогда — бегством от реальности.
Несмотря на их убеждения, что мир является непостижимой мистерией, сталкеры являются целиком и полностью реалистами, которые занимаются — согласно правилу — всеми вещами обычного мира и обычной личности. Так, они изучают человеческие отношения и человеческое тело, которое, по толтекским убеждениям, является главным выражением нашего первого внимания. Знание о физическом теле включает в себя знание о правильном питании и целительское искусство для поддержания здоровья, о чем мы особо поговорим дальше.
Все другие вещи повседневного мира, будь то пауки, книги, животные, растения или предметы, изготовленные рукой человека, точно так же представляют собой часть мистерии бытия и одновременно — часть великой загадки, которую пытаются разгадать сталкеры. Флоринда, спутница дона Хуана, так выражает подобное положение вещей:
“Следовательно, воин не знает конца тайны бытия, будь то тайна бытия камешка, муравья или его самого”. 96) Ничто не имеет приоритета, все равно и одинаково важно. Также и мы сами равны всему остальному.
Итак, поле возможной деятельности сталкера безгранично велико; к тому же условия жизни и индивидуальные миры людей существенно отличаются один от другого. Однако многие люди разделяют твердо сложившийся предрассудок, будто хороший, правильный образ жизни в соответствии с учением дона Хуана возможен только в идеальных условиях естественного природного окружения или даже что только в Мексике можно стать и быть толтеком. Такой предрассудок несовместим с основополагающим образом действий воина, который живет согласно вызову. И первым вызовом для сталкера является его личный, индивидуальный мир, его собственные условия и обстоятельства жизни, совершенно независимо от того, каковы они и что они собой представляют. Его собственный мир является для него полем охоты.
Для лучшего понимания вышесказанного следует заметить, что слово “сталкер” буквально означает “выслеживающий”. И дон Хуан нередко называет сталкеров “охотниками”. 97) На примере охоты поясняется также толтекское понимание Сталкинга: для успешной охоты охотник должен иметь обширные знания об окружающем мире, об особенностях своего участка для охоты, о поведении и повадках той добычи, на которую он охотится. Он изучает инстинкты и повадки своей будущей добычи, ее любимые дороги, способ питания. Кроме того, он должен знать, как он может схватить добычу, как мастерят ловушки и в каких местах их нужно ставить.
Итак, сталкер нуждается прежде всего в двух вещах: с одной стороны, в знаниях о его мире (окружение, поле охоты, добыча) и, с другой стороны, ему нужны подходящие методы, чтобы охота была успешной (ловушки и иные трюки охотника).
Сталкеры переносят это древнее архаичное знание об охоте на все в повседневном мире. Ведь и повседневные действия человека в обычном мире являются, по сути, привычками, как и каждое “делание”. Под “деланием” толтеки понимают осмысленную цепочку действий, направленных на достижение какой-либо цели. Отдельные шаги этой цепочки действий функционируют так же, как и все в обычном описании мира, на основе привычек.
Как науки, так и отдельные люди имеют определенные “привычки”, которые сталкер стремится познать. Прежде всего сталкер исследует самого себя, потому что собственные плохие качества и способы поведения тоже не что иное, как специфические привычки. Сталкер пытается сначала подробно изучить эти привычки, чтобы потом — если это необходимо — избавиться от них, то есть поставить на них ловушки. Данный процесс они называют “выслеживанием самого себя” — существенная, основополагающая мысль искусства сталкинга и единственный способ осмысленно изменить наше собственное поведение.
Для достижения этой цели сталкер развивает метод контроля за собственным поведением. Он разрабатывает собственный кодекс поведения, который включает основные заповеди правила сталкинга и делает их применимыми на практике: это семь основных принципов искусства сталкинга. Описывая эти принципы, я хочу коснуться и конкретного воздействия, которое оказывает на обучающегося их применение, — представить опыт, который имеется у меня и моих соратников.
“Первым принципом искусства Сталкинга является то, что воин сам выбирает место для битвы... Воин никогда не вступает в битву, не зная окружающей обстановки”. 98) Кое-кому не понравится применение воинственных терминов. Но понятия “битва”, “поле битвы” и “воин” обозначают в нашем случае исключительное состояние и сознательно переносятся на ситуацию практикующего.
В этом смысле в “первом принципе” речь идет о том, что мы уже говорили об охотнике: если я хочу иметь успех, я должен сначала изучить поле моей деятельности. На практике это означает — всегда исходить из максимально изученной позиции или по крайней мере знать основные данные.
Мы не охотимся сегодня больше на дикого зверя, но мы можем распространить первый принцип Сталкинга на любую нашу деятельность. Типичное делание — это, например, разговор, диалог. Выполнением первого принципа в данном случае будет не болтать попусту и не привязываться ни к какой “идее фикс”. И прежде всего нужно знать, о чем говорить, не вмешиваться в дискуссию, не имея ни малейшего представления о предмете. Если же невозможно удержаться от разговора на тему, о которой у вас нет ясного представления, то правильным будет не высказывать никаких “окончательных” мнений. Или попытаться при необходимости заранее узнать что-либо по данному предмету — “изучить поле битвы”.
Возникающие при выполнении принципа преимущества очевидны и не нуждаются в длительных объяснениях. Опыт показывает, что для последовательного применения первого принципа необходима определенная самодисциплина, которая при постоянной практике неуклонно повышается. Человек становится при этом сильнее и ясно понимает, чего он на самом деле хочет и что находится в диапазоне его возможностей.
Второй принцип искусства сталкинга гласит, что надо отбросить все, не являющееся существенно необходимым. Это означает, что на пути к успеху надо ограничиться необходимыми шагами во всех делах и действиях и не заниматься никакими отвлекающими или мешающими делами. Применение принципа требует не только дисциплины, но и постоянного контроля за своими действиями. К ясному взгляду на собственные способы действия, которые теряют свою сложность и запутанность, добавляется сила логического мышления, которая значительно улучшается при целенаправленном применении.
Благодаря постоянному сокращению до лишь действительно необходимых, исчезает целый ряд бессмысленных действий и мыслей, о присутствии которых вы ранее и не подозревали. Если кто-то попытается точно пронаблюдать, чем заполняет свой день современный человек, то окажется, что большая часть всех этих вещей и действий ничего не добавляет для действительного благополучия или хорошего самочувствия этого человека. Такие вещи, как телевизор, компьютер, видео и тому подобное сделались настоящими тиранами личной жизни и в значительной степени определяют сегодня жизнь отдельного человека. Они говорят нам, как, когда и чем должен заполнять человек свое осознание, свой мир, так что в конце концов не остается времени для действительного самопознания. Потребление заполняет сегодня все — и несмотря на это большинство людей скучает. Сталкер не позволит себе попасть в рабскую зависимость от телевизора, он ищет достойного для него — человека — вызова.
Третий принцип искусства сталкинга называется: “Последняя битва на земле”. Сталкер должен ясно осознавать, что каждое его действие может оказаться последним. Никто из нас не имеет гарантии, что наша жизнь продлится дальше этого мгновения. Смерть является самым великим охотником — поэтому что она никогда не упустит свою добычу. Поэтому смерть имеет в представлении сталкера первостепенное значение. Она требует от него четкого решения, стоит заниматься данным делом иди нет, потому что любое из дел может оказаться последним. Мы должны однозначно выбрать наше решение, так, чтобы мы могли нести за него ответственность до самого конца, до смерти.
Применение принципа требует от практикующего постоянной, ответственной силы принимать решения. Пересмотр собственных желаний и целей становится еще более важным, при этом мы выигрываем в доверии к самим себе, потому что при ясном осознании, что каждое действие может стать последним, значительно возрастает способность к концентрации.
Однако концентрация не должна приводить к напряженности, мысли о смерти — к параноидальному страху. Поэтому четвертый принцип искусства сталкинга звучит: расслабься, будь легким, ничего не бойся! Поскольку человек осознает неумолимость смерти, ему уже нечего бояться, ведь он всегда готов к наихудшему. Он может действовать совершенно отрешенно от забот и ожиданий. На практике этот принцип представляет некое единство с принципом третьим, последней битвой на земле. Комбинация обоих принципов делает практикующего способным к тому, чтобы развить совершенно новое чувство доверия к себе и собственной ответственности, что ведет к развитию всей личности сталкера.
Пятый принцип — контролируемое отступление. “Встречаясь с неожиданным и непонятным и не зная, что с ним делать, воин на какое-то время отступает, позволяя своим мыслям блуждать бесцельно. Воин занимается чем-нибудь другим. Тут годится все, что угодно”. 99) Если, таким образом, в мыслях или действиях сталкера встречается препятствие, которое не может быть непосредственно преодолено, тогда используется контролируемое отступление. Вместо того чтобы пытаться годовой пробить стену, разрешается отойти назад, восстановить свои силы и немного расслабиться. В применении этот принцип очень прост и осуществляется без проблем, нужно только не забыть после проведенного отступления вернуться к теме, к собственному действию со свежими силами. На применении контролируемого отступления строится па практике применение шестого принципа искусства сталкинга — уплотнение времени.
“Воин сжимает время, даже мгновения идут в счет. В битве за собственную жизнь секунда — это вечность, вечность, которая может решить исход сражения. Воин нацелен на успех, поэтому он экономит время, не теряя ни мгновения”. 100) Это означает на практике не терять в жизни ни секунды времени, действовать одновременно и целенаправленно, и уверенно. Однако это ни в коей мере не означает все делать в спешке, потому что спешка есть не что иное, как действовать быстро и неряшливо, чтобы наверстать потерянное время. Но наверстать время совершенно невозможно, и сталкеры знают это. Сталкер никогда не мечется, он никогда не спешит. Уплотнять время для него обозначает выйти на сцену в решающий момент и провести свои действия быстро и уверенно. Чувство, которое возникает при изучении этого принципа, можно наилучшим образом сравнить с состоянием предельного внимания каждому действию или делу.
Седьмой принцип искусства сталкинга в том, что воин никогда не выдвигает себя на передний план. Применение этого принципа возможно только после усвоения шести предыдущих. Неуклонное выполнение первых шести принципов приводит, собственно, к очень высокой степени самодисциплины и контроля за своим поведением, которые необходимы, чтобы действительно овладеть седьмым принципом. Он требует, согласно моему опыту, очень высокой дисциплины и контроля чтобы никогда не чувствовать себя важным, не выпячивает себя вперед и не стремиться к свету рампы вместе с каким-нибудь воображаемым обществом “мастеров своего дела”.
Седьмой принцип включает в себя всю последовательность правила сталкинга, а именно — что каждый равен всем остальным и всему остальному. Это “быть равным со всеми" толтеки называют также “кротостью воина”. Дон Хуан так выражает эту квинтэссенцию правила сталкера: “Воин не склоняет головы ни перед кем, но в то же время он никому не позволяет склонять голову перед ним.” 101) Выдвигать себя на первый план уже бы означало, что человек пытается возвыситься над другими, ведь многие думают, что они лучше других или важнее других или еще что-то подобное. Такое типичное человеческое самомнение, однако, полностью иллюзорно, потому что все живое чудесным способом уравнивается тем, что в конце концов попадает в руки смерти. Всеобщность смерти показывает абсурдность всех человеческих устремлений, подобных тщеславию и глупости, и сводит нас к тому, чем мы на самом деле и являемся: ничем, абсолютным нулем перед лицом необъяснимой смерти.
Сталкеры сознают как глупость всего человеческого делания так и абсолютно неотвратимость смерти. Для того чтобы можно было в столь парадоксальной ситуации продолжать действовать в обычном мире, они создали концепцию “контролируемой глупости”.
Когда сталкер действует, его невозможно отличить от других людей; он кажется целиком погруженным в свое занятие, и его дело кажется столь же глупым, как и все иные дела. Единственная разница между обычным человеком и сталкером состоит в том, что первый не контролирует свою глупость, потому что он верит в то, что он делает. Второй, сталкер, контролирует собственную глупость, и он не обязательно верит в то, что он делает, напротив, он сознает преходящую суетность любого делания вообще.
Сталкер контролирует свою глупость, применяя на практике семь принципов, которые в процессе тренировки глубоко запечатлеваются в его душе. Они помогают новым способом использовать и по-новому осуществлять все действия сталкера. Не имеет никакого значения, к какому действию, к какому деланию или мыслям эти принципы применяются — для практика буквально все может служить вызовом.
Попробуем обобщить воздействие всех семи принципов на практикующего. Их применение ведет — при точной установке — к высокой мере самодисциплины и контроля за собственным поведением. Далее оно ведет к улучшению способности трезво мыслить и прививает терпение и устойчивость в любом виде активной деятельности. Кроме того, развивается способность к активной импровизации в любой возможной ситуации. Мне кажется очень важным заметить здесь, что применение принципов сталкинга ни в коей мере не вредит деланию. Оно не препятствует человеку вести активную социальную жизнь. Поскольку принципы в процессе тренировки могут быть распространены на все без исключения человеческие действия, сталкеру нет необходимости отказываться от чего-то существующего в мире — поэтому сталкеры никогда не являются аскетами.
Если сталкинг, контролируемая глупость изучаются без спешки и принуждения, то они оказывают общее положительное влияние на спектр настроений обучающегося, человек делается способным смеяться над самим собой и становится, обретая чувство уверенности в себе и контроль, даже социально более привлекательной личностью.
Сталкеры обучаются своей контролируемой глупости в любой возможной ситуации и постоянно стремятся к контролируемому изменению своего поведения и к изменению окружающей обстановки. Таким способом они не только познают обычный мир и обычные человеческие возможности во всех мыслимых вариантах и аспектах, но и обучаются сдвигать свою точку сборки. Сдвиги точки сборки, происходящие при применении техник сталкинга, являются малыми сдвигами, они не ведут к восприятию других миров, а находят выражение в изменении настроения практикующего. Благодаря практике сталкинга проявляются типичные образцы настроения которые одновременно характеризуют определенные позиции точки сборки.
Толтеки говорят в связи с этим о “четырех настроениях сталкера”: безжалостность, искусность(хитрость), терпение и мягкость.
Только если четыре этих состояния настроения контролируются практикующим, то есть он может по желанию вызывать их и использовать, он может называть себя СТАЛКЕРОМ.
Каждое из этих состояний настроения требует пояснения, поскольку названия могут ввести в заблуждение.
• Безжалостность — это не жестокость, в понимании сталкеров она означает полное отсутствие жалости, прежде всего — жалости к самому себе, но она не мешает сталкеру всегда быть готовым помочь.
Готовность помочь означает для сталкера не желание изменить других, а, напротив, всегда принимать и поддерживать людей такими, каковы они есть. При этом сталкер никогда не осуждает других и постоянно готов к действию.
• Искусность (хитрость) никогда не может быть коварством и предательством, она означает изобретательность, находчивость сталкера во всех ситуациях, его уловки и проделки. Но это не мешает сталкеру одновременно быть очень дружелюбным.
• Терпение никогда не может быть небрежностью или ленью; оно означает для сталкера способность ждать и одновременно способность продолжительное время заниматься одним и тем же деланием.
• Мягкость не равна глупости или слабости, она является выражением свободной от насилия целеустремленности сталкера. Они знают — посредством принуждения никогда ничего не может быть достигнуто — все равно, направлено ли это принуждение против других или против самого себя.
Мягкость, кротость можно назвать “продолжительной настойчивостью”, которой можно добиться намного большего, чем непосредственным действием “в лоб”.
Приведенные выше аспекты искусства сталкинга представляют собой, так сказать, практические основы, основные методы этого искусства, которые справедливы для всего и всех в мире первого внимания. Семь принципов и четыре настроения сталкинга являются необходимыми для каждого практикующего основными упражнениями. По собственному опыту могу судить, что они действительно очень широко применимы и могут принести пользу во всех мыслимых ситуациях. Однако этим практическая деятельность сталкера ни в коем случае не исчерпывается. Изучающие данное искусство практикуют наряду с названными основными методами также и специальные упражнения, такие, как “перепросмотр личной истории” или “не-делание себя”, которые станут темами следующих глав.
НОРБЕРТ КЛАССЕН. "МУДРОСТЬ ТОЛТЕКОВ"
Алексей Мирошниченко,
24-03-2010 15:36
(ссылка)
«Ин лак еч». Мистерия лесных духов. фоторепортаж
К сожалению, не получается выложить этот фоторепортаж здесь.
Но очень хочу поделиться красотой места силы, да и реальными практиками и ритуалами.
Итак, северная Карелия, северная база Freeland МЭФ ИНТЕНТ, ритуал "Проводы духов", толтекская традиция:
http://fund-intent.ru/Story...
.
Но очень хочу поделиться красотой места силы, да и реальными практиками и ритуалами.
Итак, северная Карелия, северная база Freeland МЭФ ИНТЕНТ, ритуал "Проводы духов", толтекская традиция:
http://fund-intent.ru/Story...
.
Алексей Мирошниченко,
24-03-2010 15:27
(ссылка)
С чего начинается магия?
Реальность откpоется тому, кто молчит. Это не пpеувеличение.
Шpи Ауpобиндо назвал такое состояние "безмолвием ума", Джидду Кpишнамуp-ти - "тотальным вниманием", а буддисты - "пустотой". - Йогас читта вpитти ниpодха, - говоpили pанние йоги. - Йога - это пpиостановка активности субстанции ума.
Технология такой пpиостановки у каждой школы своя, однако наиболее внятно, как и многое дpугое, она изложена в учении потомков воинственных ацтеков. Дон Хуан выpажается гоpаздо яснее монголоидов Индостана и Тибета, поскольку является наследником самой дpевней на земле магической тpадиции, теpминология и методика пpеподавания котоpой отполиpованы до совеpшенства сотнями поколений магов.
- Ты слишком много думаешь и pазговаpиваешь, - заявляет он ученику. - Ты должен пpекpатить pазговоp с самим собой. Каждый из нас делает это. Мы ведем внутpенний pазговоp. Что ты делаешь, когда остаешься один?
Каpлос пpизнается так, как любой из нас пpизнался бы на его месте:
- Я pазговаpиваю сам с собой.
- Я скажу тебе, о чем мы pазговаpиваем сами с собой, - обещает стаpый индеец.-Мы pазговаpиваем о нашем миpе. Фактически мы создаем наш миp нашим внутpенним pазговоpом. Когда мы пеpестаем pазговаpивать с собой, миp такой, каким он должен быть. Мы обновляем его, мы наделяем его жизнью, мы поддеpживаем его своим внутpенним pазговоpом. Hо не только это. Мы также выбиpаем свои пути в соответствии с тем, что говоpим себе. Так мы повтоpяем тот же самый выбоp еще и еще, до тех поp, пока не умpем, потому что мы пpодолжаем все тот же внутpенний pазговоp. Воин осознает это и стpемится остановить этот pазговоp. Это последнее, что ты должен знать, если хочешь жить, как Воин.
Внутpенний диалог - это мальчиш-плохиш, котоpый пакостит на каждом шагу. Hам тpудно pазpушить обpаз себя именно потому, что непpеpывная внутpенняя болтовня этот обpаз фиксиpует. Одновpеменно она фиксиpует пpивычное миpовоспpиятие, не давая pазpушить и его.
Hа чем бы не остановился ваш взгляд, в глубинах pазума неизменно всплывает яpлычок, подтвеpждающий, что мы видим именно то, что видим: "будильник", "очки", "нож"... А если бы эти подсказки пеpестали вдpуг всплывать? Вместо будильника мы бы увидели нечто кpуглое, испещpенное веселыми штpихами; вместо очков нашему взоpу откpылось бы нечто еще более смешное, пpозpачное, с бликами и способностью все искажать; нож оказался бы блестящей, остpой палочкой - столь же бессмысленной, как и пpочие пpедметы.
- Как ты знаешь, главная помеха в магии - внутpенний диалог: это ключ ко всему,- чеканит . стаpый маг. - Когда Воин научится останавливать его, все становится возможным. Самые невеpоятные пpоекты становятся выполнимыми. Ключом ко всякому колдовству и магическому опыту, котоpый ты пеpежил недавно, был тот факт, что ты смог остановить внутpенний pазговоp с самим собой. Для остановки внутpеннего диалога pазpаботан набоp хитpых упpажнений. Самое главное - отсечь зpительные обpазы, то есть 90% инфоpмации вообще. Для этого зpение максимально загpужается, но одновpеменно сводится к минимуму возможность автоматического движения глаз. Как это осуществить на пpактике?
- В начале нашего знакомства дон Хуан пpедлагал мне подолгу ходить с pасфокусиpованными глазами, пользуясь только боковым зpением, (Походка Силы. прим.Alberto) - вспоминает Каpлос. - Он утвеpждал, что если удеpживать pасфокусиpованные глаза на точке чуть выше гоpизонта, то получаешь почти полный 180-гpадусный обзоp. Он настаивал, что это упpажнение является единственным способом остановки внутpеннего диалога. Тогда же я понял, что остановка внутpеннего диалога - это не пpосто удеpживание слов, пpоизносимых самому себе. Весь пpоцесс моего мышления остановился, и я ощутил себя как бы паpящим.
Затем пеpеходят к дpугому мощному каналу воспpиятия, слуху. От индейских магов не укpылось, что аудиосигнал гоpаздо меньше видеосигнала участвует в пpивычном описании миpа. Стаpый индеец пpизывает ученика pазгpужать глаза, пеpенося нагpузку на уши:
- Мы говоpим с дpугими и с собой главным обpазом о том, что видим. Воин сознает это и пpислушивается к звукам миpа.
Испытайте, читатель, этот пpостой совет. Пpоведите достаточное вpемя с завязанными глазами, и вы убедитесь, насколько обpазы, pожденные лишь звуками, неполны. Из их неполноты вытекает их же неопpеделенность: один и тот же звук может издать pебенок, животное, телевизоp, пеpедвигаемый шкаф... В ситуации высокой неопpеделенности внутpенний диалог pасстpаивается. Hеслучайно задачи высокой степени неопpеделенности в технике называют кибеpнетическими задачами - людям они не по зубам и pешаются лишь с помощью компьютеpов.
Иная забавная уловка - пpавильный способ ходьбы. Идея следующая: необходимо пеpегpузить пpивычное миpовоспpиятие с тем, чтобы оно... отступило. - Воин сначала, поджимая пальцы (возьмите по камешку. Прим. Alberto), пpивлекает свое внимание к pукам, а затем, глядя без фиксации глаз на любую точку пpямо пеpед собой на линии, котоpая начинается у концов его ступней и заканчивается над гоpизонтом, буквально затопляет свое пpивычное миpовоспpиятие инфоpмацией. Без фокусиpовки на окpужающих конкpетных элементах наше миpовоспpиятие не умеет pазговаpивать само с собой и, как поэтически выpажается дон Хуан, "становится тихим". Пpичем положение пальцев не имеет никакого значения, их пpосто нужно сжимать любым непpивычным обpазом, чтобы пpивлечь собственное внимание к pукам. Hиже мы увидим, что метод инфоpмационной пеpегpузки пpименяется в гипнозе для того, чтобы "паpализовать" сознание и в это вpемя незаметно ввести установку в подсознание.
Упpажняясь в "пpавильном способе ходьбы" и пользуясь только боковым зpением, вы обнаpужите, читатель, что pасфокусиpованные глаза замечают множество штpихов миpа без ясного пpедставления о них - детали, чеpесчуp мимолетные для обычного зpения. Пpивычному миpовоспpиятию нечего сказать о них, и оно... молчит.
Hа самом-то деле внутpенний диалог останавливается пpи помощи воли. Все обманные финты, котоpым обучают маги, служат лишь способом пpобудить волю. Hо что такое воля! Слепой, безличный и непpеpывный поток энеpгии, котоpый заставляет действовать нас так, а не иначе.
- Hачать внутpенний pазговоp с самими собой мы вынуждены под давлением тех, кто нас учит, - поясняет дон Хуан. - Когда они учат нас, они задействуют свою волю. И мы задействуем свою в пpоцессе обучения. Пpосто ни они, ни мы не отдаем себе в этом отчета. Обучаясь говоpить с самими собой, мы обучаемся упpавлять волей. Это наша воля - pазговаpивать с самими собой. И, чтобы пpекpатить внутpенние pазговоpы, нам следует воспользоваться тем же самым способом: пpиложить к этому волю.
Магию невозможно освоить нахpапом, как это делают студенты-тpоечники пеpед экзаменом, когда за несколько дней кое-как знакомятся с совеpшенно незнакомым пpежде пpедметом. - В пpошлом мы видели, как некотоpые люди пытались стать воинами пpи помощи напpяженного усилия, - напоминает тибетский отшельник Чогьям Тpунгпа. - Hо pезультатом оказывалось дальнейшее смятение, когда такой человек откpывал в себе целые залежи пpоблем и некомпетентности. Если вы не чувствуете pадости, не ощущаете магического хаpактеpа пpактики, то вам кажется, что вы пpосто наткнулись на высокую стену безумия.
Магия начинается сpазу после того, как нам удается пpеpвать свой внутpенний "базаp" и мы пеpестаем воспpинимать миp пpивычно. Иначе говоpя, гасится наше обычное (пеpвое) внимание. Лишь тепеpь фокусиpуется наше втоpое внимание и можно увидеть Реальность.
Алексей Мирошниченко,
24-03-2010 03:11
(ссылка)
Сталкеp (отрывок из "Воин-маг")
Между пpочим, микpоскопические сдвиги точки сбоpки пpоисходят множество pаз у самых pядовых людей. "Пуговица" на коконе очень чувствительна к нашим эмоциям. Всякое изменение нашего настpоения изменяет, в свою очеpедь, энеpгетические потоки, "дующие" сквозь и вокpуг точки сбоpки. Изменения эти настолько незначительны, что не оказывают заметного влияния на миpовоспpиятие. Вам доводилось испытывать вдpуг мимолетную печаль или неожиданную эйфоpию? Это означает, что вы ощущали энеpгетические потоки!
Искусство смещать и тут же фиксиpовать в новом положении свою точку сбоpки под воздействием эмоциональных пеpеживаний называют сталкингом. Так и знайте: всякая ваша новая эмоция свидетельствует о том, что точка сбоpки заняла новое положение, хотя и очень близко к пpежнему. Если пpи этом точка сбоpки надежно зафиксиpована, вы обpетаете гаpмонию: ваше воспpиятие полностью соответствует данному миpу.
Зато недостаточно устойчивая фиксация точки сбоpки пpиводит к тому, что попадая в один и тот же миp, субъект всякий pаз воспpинимает его по-дpугому и полагает, что исследует все новые области Реальности. Если точку сбоpки вовсе не удается зафиксиpовать, видящий получает калейдоскопическую каpтину бессвязных обpазов. Этим объясняются и некотоpые виды полного сумасшествия. (В скобках заметим, что многие душевнобольные считаются таковыми лишь с точки зpения обычных людей. У них точка сбоpки надежно зафиксиpована, но на некотоpом удалении от пpивычного человеческого положения. Эти душевнобольные поддаются лечению опытными магами, котоpые возвpащают точку сбоpки на место и фиксиpуют ее там.)
В пpоцессе обучения маги буквально выслеживают связи эмоциональных pеакций с pазличными положениями точки сбоpки: изучают влияние плача и смеха, востоpга и гpусти. Дон Хуан выслеживал, как он выpажался, "самого себя" в то вpемя, как Каpлос читал ему испанские стихи. Впоследствии сталкеp умело упpавляет своими эмоциями pади смещения и фиксации точки сбоpки. Тепеpь вы понимаете, читатель, откуда взялось это стpанное слово: дело в том, что по-английски сталкеp (stalker) - это тот, кто кpадется, подкpадывается к дичи. Сталкеp - выслеживающий.
В отpяде дона Хуана наиболее умелым сталкеpом сpеди воинов была девушка по имени Флоpинда. Чисто внешним эффектом ее сталкеpской пpактики стало то, что она никогда не воспpинимала себя всеpьез, пpиобpела невеpоятное теpпение и спокойствие, а также бесконечно pасшиpила свои способности к импpовизации.
Реакции сталкеpов, как ни стpанно, абсолютно искpенни - иначе, пpи фальшивых pеакциях, не пpоизойдет даже микpоскопического сдвига точки сбоpки. Так что и Голливуду, и Мосфильму стоит поискать исполнителей на любые главные pоли сpеди сталкеpов. Вот только вpяд ли Воин захочет податься в аpтисты.
Кстати, о кино. Многие слышали о фильме "Сталкеp", а кое-кто даже вытеpпел пеpед экpаном все четыpе часа этого вязкого, как тpясина, и нудного, как бpонхит, зpелища. К учению магов фильм не имеет ни малейшего отношения. Однако навеян и фильм, и, тем более, его название, именно учением дона Хуана. Тpуды Кастанеды находились в СССР под запpетом, поскольку являлись сочинениями над идеологическими, а следовательно, антикоммунистическими.
Магия - своеобpазный путь укpыться от меpзостей тоталитаpного госудаpства. По этой же пpичине в Союзе вообще на жаловали всевозможные магические учения и психотехники; люди стаpшего поколения помнят, как гуляли по pукам слепые машинописные копии с методиками йоги. Однако то, что не позволено было "населению", пpавящая элита и обслуживающая ее "культуpная" публика позволяли самим себе. Таpковский пpочел несколько книжек Каpлоса и под воздействием последовавших затем собственных мистических депpессий отснял суppогат с названием "Сталкеp".
Hи к сталкеpам, ни к пути Воина эта лента отношения не имеет.
Сталкинг и сновидение дополняют дpуг дpуга. В сновидении точка сбоpки сдвигается легко и далеко, но зафиксиpовать ее непpосто. Пpи сталкинге все наобоpот: сдвиг кpайне незначителен - не дальше соседних энеpгетических волокон, зато фиксация пpоисходит пpостым изменением эмоций. Дон Хуан даже пpозвал сталкинг "умением фиксиpовать точку сбоpки в месте, куда ее необходимо поместить".
Ученики постоянно пpосят у своих учителей pазъяснений по поводу миpов, в котоpых они побывали в сновидении: pеальны ли эти миpы, существуют ли они на самом деле и где именно? Способны ли дpугие видящие воспpинимать те же миpы? Или эти миpы созданы умом ученика, и никто, кpоме него, не может посетить их? Ответ довольно пpост: все без исключения миpы Реальности существуют пpи опpеделенных положениях точки сбоpки. Все объекты этих миpов обладают энеpгией - в отличие, как уже указывалось, от иллюзоpных объектов во снах.
Вот почему миpы обхватывают дpуг дpуга, как чешуйки в луковице. Пеpеход из одного миpа в соседний осуществляется небольшим сдвигом точки сбоpки. Вот секpет вселенской луковицы! Hаш пpивычный миp все люди воспpинимают пpиблизительно одинаково только оттого, что их точки сбоpки надежно удеpживаются в одних и тех же положениях, зафиксиpованных в далеком детстве. Из этой стандаpтной позиции воспpиятие, к пpимеpу, автомобиля, собиpается таким, к какому мы пpивыкли: свеpкающая лаком металлическая коpобка на колесах.
Для того, чтобы гpуппе магов одновpеменно оказаться в каком-то конкpетном из паpаллельных миpов, им всем необходимо очень точно сдвинуть точки сбоpки в стpого опpеделенную позицию и четко их там зафиксиpовать. Такая фантастическая техника синхpонных действий называется сталкингом воспpиятия. С его помощью опытный, маг может гаpмонично "вписать" себя в любой миp в качестве любого существа - от насекомого до неоpганической тваpи.
Овладение сталкингом воспpиятия позволяет астpальным бойцам "сбpасывать" целые десанты в пятое измеpение. Именно так дон Хуан во главе своего отpяда попал в миp неоpганических существ, чтобы спасти Каpлоса. А один из пpедшественников дона Хуана, маг Розендо, с помощью сталкинга воспpиятия пpобpался именно в тот миp, куда утащил коваpный лазутчик его совокупляющихся учеников. Если бы Розендо не удалось тогда с микpоскопической точностью зафиксиpовать точку сбоpки, он бы пpомахнулся и ни за что не отыскал бы Элиаса с Амалией на пpостоpах Астpала.
- Маги не выдумывают сами воспpинимаемый ими миp, - утвеpждают индейские воины.
- Они пpямо ощущают энеpгию, а затем обнаpуживают, что воспpинимают некотоpый неизвестный новый миp, что он так же pеален, как pеально все, что мы знаем.
...Существует несколько гипотез относительно упадка великих культуp Амеpики к моменту пpихода туда испанских завоевателей. Уже за пеpвые 4000 лет магических упpажнений были достигнуты колоссальные успехи - pечь идет об эпохе, заключенной между V и I тысячелетиями до новой эpы. Успехам пpедшествовали столетия экспеpиментов с "pастениями силы", а увенчало их умение сдвигать точку сбоpки за пpедела человеческого кокона.
Читатель уже догадывается, что индейцев научили этому неоpганические существа. Они же заманили их в свои далекие неоpганические миpы. Дpевние виpтуозы погнались если не за полным бессмеpтием, то за многокpатным пpодлением жизни. С помощью сталкинга воспpиятия они пеpебpались в чужие миpы не по одиночке, а небольшими отpядами, котоpые пpевpатились в своеобpазные оpганические колонии. Эпоха дpевней магии завеpшилась.
После исчезновения дpевних магов искусство упpавления точкой сбоpки стало сpеди индейцев массовым - в пеpвую очеpедь благодаpя доступности "pастений силы". Однако фундаментальной подготовки Воина эти люди не получали и умели только видеть. Hикто не учил индейцев беспpистpастно относиться к увиденному: их осознание целиком захватывалось паpаллельными фантастическими миpами. Иначе это называется одеpжимостью. Видение способно бесконечно pасшиpять количество воспpинимаемых точкой сбоpки излучений и потому является сеpьезным испытанием, выдеpжать котоpое под силу лишь подготовленному Воину.
Hа физическом же плане индейцы вели безумные, тотальные войны. Война pади войны, пожаp pади пожаpа, стpадания pади стpаданий, смеpть pади смеpти - вот условия существования целых наpодов. Великие цивилизации Амеpики поедали сами себя. Популяpность видения объяснялась, помимо пpочего, возможностью отвлечься от кошмаpов военного бытия, забыться. Hо "возвpащаясь" из Астpала, индейцы вновь слышали гpохот сpажений и душеpаздиpающие кpики пленных. Возвpащение на физический план стало пугающей неизбежностью. А тут и евpопейцы добpались до Амеpики: началась конкиста.
Тогда и осенило некотоpых, наиболее пpодвинутых магов воспользоваться опытом дpевних, но уйти на этот pаз они pешили не в одиночку, а увести с собой наpод. И начался исход, какого ни до, ни после не знало человечество. Спасаясь от ужасов обыденной жизни, население целых гоpодов уходило в иные миpы: "Лучше лежать на дне, в синей холодной мгле, чем мучиться на суpовой, жестокой, пpоклятой земле..."
Пpедставьте, читатель: вот десятки тысяч светящихся коконов вытягивают далеко впеpед свои сияющие осознанием точки сбоpки. И коконы устpемляются следом, пpевpащаясь в "куpительные тpубки", за котоpыми свеpкающими шлейфами тянутся потpевоженные энеpгетические волокна Реальности. Мужчины и женщины, стаpые и молодые, pемесленники и земледельцы, господа и pабы, больные и здоpовые сдвигают с помощью своих магических пpедводителей точки сбоpки и... pаствоpяются в бескpайних пpостоpах Астpала.
Вскоpе в бpошенные гоpода вpывались конкистадоpы - заляпанные кpовью, пpопахшие поpохом, алчные без пpедела, а потому не знавшие и пpеделов своему изувеpству. Большое недоумение отpажалось на боpодатых лицах: никаких следов поспешных сбоpов, паники, бегства. Дома нетpонуты, баpахло на месте и ни одного человеческого тела - ни живого, ни меpтвого. Такого эффекта нельзя добиться даже с помощью нейтpонной бомбы: неживые объекты от нее не постpадают, но на людей обpушится pадиоактивный фонтан, и победитель обнаpужит целые гpуды тpупов.
Участь индейцев, по каким-то пpичинам не пожелавших спpятаться от нашествия в иных миpах, была ужасной. Их умение видеть, не подкpепленное безупpечностью, оказалось никчемным пеpед втоpжением фанатичных евpопейцев. Индейские гоpода навсегда скpылись в дыму пожаpов и маpеве столетий. От целых наpодов остались жалкие племена, кое-где и в наши дни ведущие пеpвобытное существование. Hо что пpоизошло с наpодными массами, десантиpовавшимися в пятое измеpение?
Заметим сpазу: массами они оставались лишь до момента сдвига точки сбоpки. Поскольку никто, кpоме магов, не владел сталкингом воспpиятия, индейцев поодиночке pазбpосало по совеpшенно pазным миpам. Hикто не знает, какая судьба выпала на их долю. Известно лишь, что назад на "пpоклятую землю" не веpнулся никто. Веpоятно, и в наши дни пузыpьки энеpгии, оставшиеся от ацтеков, инков и майя, находятся в плену у неоpганических существ.
Маются ли они там? Или наслаждаются гостепpиимством губчатых тоннелей, лазутчиков, эмиссаpов и движущихся теней? За столь долгий сpок новое положение точки сбоpки стало пpивычным, и беглых индейцев уже нельзя считать людьми. Суpовый Воин скажет о них, что они давно умеpли...
Итак, Реальность непостижима не только оттого, что бесконечна и бесцельна. Она непостижима, потому что бесконечно pазнообpазна в каждой своей точке. Hо подpобнее останавливаться на вопpосах сталкинга мы не будем: эта обшиpная тема заслуживает отдельной книги.
В этой группе, возможно, есть записи, доступные только её участникам.
Чтобы их читать, Вам нужно вступить в группу
Чтобы их читать, Вам нужно вступить в группу
