Откройте свой Мир!

Еще раз о сюрреализме

Записали тайно Судью Афонину Е.Е. (беспредел) слушайте в онлайне





Для правозащитных, правоохранительных и государственных организаций, для СМИ.
Заявление о помощи восстановить справедливость. (мои блоги)
http://antonmironow.blogspot.com
http://antonwm2.livejournal.com
Записали тайно Судью Афонину Е.Е. Гагаринского р-он. суда г. Москва http://www.youtube.com/user/antonmironow/videos (беспредел)
Осудили не виновного человека. В партии ЛДПР состою с 2001г..
Помогите составить надзорную жалобу в СК ВС РФ.

Говорят на избирательных участках будут ручки с симпатическими чернилами. Надпись исчезает через пару часов

"Осень на пороге" 2011г. 70х50. холст. масло
Анна Силивончик http://silivonchik.ru/

"Nature morte - мёртвая натура" 2010г. 150х150. холст. масло
Анна Силивончик http://silivonchik.ru/

Не прошло и шага с момента нашей последней встречи. Ни мысли, ни взгляда – ещё не прошло. Небо ещё не успело остыть от наших воздушных поцелуев. Мы ничего не успели сказать друг другу. Мы ничего не успели произнести. Ветер унёс тебя навстречу солнцу голубой планеты, а я – остался: на белом прозрачном песке.
Странно грохотало где-то вдали: там, где холодное южное солнце, там, где просторы тёплого белого снега. Было видно, как дождь начинался у края обрыва. Пахло холодными арбузами и скошенной травой.
…Мы рассыпались, как листья облетевшего дерева. Как будто каштан облетел в середине лета: картина неожиданной грусти. Восковые фигурки спелых овощей и фруктов, плавясь, врастали в щели столешницы от одиночества. Лето пело свою странную песню на малопонятном мягком языке.
Глубина улиц города преломлялась в расплавленных солнечных лучах, терялась в близорукости тёплого воздуха, всё менее отчётливо возвращала мелкие подробности усталому взгляду. Картинка постепенно становилась плоской, превращаясь в кадр.
Впечатления не застывали. Колеблемые волнами или лёгкой зыбью, они превращались в голос, становившийся громче и громче. Где-то на уровне солнечного сплетения он подавал знаки прошедшего времени, проведенных взглядом лиц, упущенных и разбившихся вдребезги моментов.
Ржавые пятна на белых стенах напоминали цветы ирисов. Эти несколько букетов мне подарили в честь последнего дня осени. Было грустно и приятно смотреть на них. Пятна отражались в каплях от чая, удваивая впечатление. Сложно себе представить количество звёзд, необходимое, чтобы осветить это печальное зрелище.
Серо-бежевые отпечатки пропавших снов на стекле были похожи на капли дождя. Но они были обездвижены впечатлением неизбежности. Парад облаков, видимый через безграничную стеклянную крышу напоминал парад наших с тобою дней, точно так же, как и облака – выпущенных в небо.
Я вспомнил этот странный сон, пришедший мне в голову недавно – тогда я подумал: как я мог иметь в мыслях, что больше не люблю тебя!? А теперь – …. А теперь…
Облака всё идут и идут. Не нарушая строй. Не двигаясь с места…
И небо темнеет в предвкушении скорого дождя. В череде искусных искажений, мне уже не найти подходящих капель для слёз.

03.06.2009, 18:35

Вишнёвый чай имеет запах саксофона,
Оттенок вкуса миндаля,
Картавое звучанье франкофона,
Прохладный привкус февраля.

Вишнёвый чай по цвету близок сгустку крови,
По венам поступью бредя,
Характером он сух, немногословен,
Он молча стынет, пар прядя.

Вишнёвый чай рождён внезапной пылкой связью.
Оставлен в чашке до утра.
Был бодр пока – шальной арабской вязью
Парок струился по ветрам.

20.07.2010, 10:40

Стихотворение о любви и ожидании того самого единственного человека.

Я обитаю в гуще чащ.
Я притаился в куще рощ,
Где иван-чай цветет и хвощ.
И пусть я мал, и пусть я тощ,
Я всемогущ и вездесущ.
Я клещ. И я кровососущ.
Такой характер мне присущ.
И если ты мимобегущ,
И если ты мимоидущ,
То знай, что любящ я и ждущ,
Когда созвездий повеленьем,
Когда небес благословеньем
Судьбы невидимая нить
Сумеет нас соединить.
И я прильну к тебе устами
Чтоб жажду страсти уталить.

Анна Силивончик. http://silivonchik.ru/

"Море, море..." 2010г. 55х55. холст. масло
Анна Силивончик. http://silivonchik.ru/

Времени не существует, оно стоит на месте, только мы идем по нему своей
жизнью и мыслями и мы создаем время внутри себя.

Неожиданно распахнувшееся утро не предвещало ничего плохого. «Только не сегодня», - подумала она, продираясь сквозь осколки сна. Пожелтевшая фотография смутно белела на столе. Синий ночник отдавал красноватым свечением и отчерчивал небосвод в долину сумеречного тепла амперметров и градусников. Подушки мягкотело разбредались в стороны и открывали путь зелёным птицам с фиолетовыми клювами. «Какого хрена?» - подумала она ещё раз и снова забылась. Безумно знакомые очертания незнакомой квартиры не вырисовывались ни во что. Кто-то смутно виднелся вдали, за горизонтом, на фоне треугольного паруса. Мечты были уже не мечтами, а скорее – мечтами. «Старость Ассоль», - с горечью подумала она, - «Но какого хрена?» Растущие на пальмах кокосы падали прямо на голову ничего не подозревавшим обезьянкам – киви, которые так и не могли понять, почему это происходит. Всё в мире имело свой тайный смысл, свой конец и своё начало. «А так же и своё кончало», - подумала она. Ей нравилось думать. Она делала это множество раз, пока не достигала оргазма. Поэтому, у неё был множественный оргазм, перерастающий в маразм. Ничего не подозревающие обезьянки – киви плюхались в реку и плескались в ней вместе с голубыми крокодилами, позёвывая от ушибов и шишек. Крокодилы тихой ненавистью ненавидели этих отвратительных макак и громко рыгали от злости. Ничто не спасало от одиночества. Одуревшие попугаи какаду, искусанные мухами плели что-то про красные паруса и скорую помощь, которая так и не приезжала. Писем не было. Ассоль загибалась на радость всему зверью.
И вот однажды прилетел волшебник. Он знал про Ассоль и питал к ней скрытые чувства. Он её желал, не желая ей вреда, хотя членовредительством занимался часто и всё ради желания желаемого невыполнимого желания. Ассоль прищуривала глазки, которые и без того были прищурены благодаря тем же мухам, которые искусали попугаев какаду, и думала, думала, думала… «Ну какого хрена?» Обезьянки – киви собирались в стада мух и летали вокруг Ассоль, жужжа и фыркая. Крокодилы лютой ненавистью ненавидели этих макак и тихо подыхали от отрыжки. Волшебник прилетел на вертолёте и, обожравшись афродизиаков, всё-таки овладел покусанной Ассоль. Ощущение было довольно странным, и он подумал: «Ну какого хрена?» Оставшиеся после вредительства члены никак не хотели слушаться волшебника и норовили выскользнуть из его цепких рук. Вертолёт улетел, унеся за собой волшебника, Ассоль и крокодилов. Остались только обезьянки – киви и замученные какаду. И тут на горизонте появились алые паруса. Они парусили от заката до восхода и в итоге привезли обратно Ассоль, а так же и крокодилов. Макаки тихо ржали, что опять никто никуда не уехал с этого злополучного острова, а Ассоль думала: «Ну какого хрена?»
Полчища крокодилов, высаженных обратно на берег первым делом принялись отчаянно рыгать от возмущения и гоняться за испуганными какаду. Какаду думали, почему они именно какаду, а не просто «каки» или «ду». Но, несмотря ни на какие уговоры и здравые предложения, крокодилы не хотели оставлять бедных попугаев в покое. Ассоль наблюдала за суетой вокруг сквозь загаженное мухами окно и печально думала: «Где же Золушка? И какого хрена?» Золушка припёрлась в самый неподходящий момент и, нагадив под дверью, плавно и гордо удалилась, скрипя своими туфлями. Ассоль бросилась было догонять её, но та превратилась в крысу, пробормотала, что она Маленький Мук и ускакала прочь на белом коне. Обезьянки – киви радовались. Попугаи какаду думали: «Ну какого хрена», - и молча плевали на крокодилов, скалящихся оставшимися зубами и подёргивавшихся от отрыжки.
Так минуло десять лет. Тихо попукивая Ассоль брела, понурив голову, по пустынному острову. А ведь ничто этим утром не предвещало ничего плохого… Но какого-то хрена…

Если у кого-то возникнет желание написать комментарий или сделать замечание, прошу это сделать на сайте "проза ком", перейдя по этой ссылке http://prozaru.com/2009/07/...


Автор © ВИКТОР МЕЛЬНИКОВ дата: июля, 5 2009 г. @ 18:33 в РЕКОМЕНДОВАНО К ПРОЧТЕНИЮ литжюри, Фантастика | 62 комментариев
Сразу оговорюсь, не все бомжи такие. Это редкое исключение, наверное. Конечно, я ни с одним близко не был знаком, встречал, как и все, на рынках, вокзалах, в подъездах. Это люди, которых видишь, но замечать не хочешь. А приходится. Они физически, нет сомнений, ближе к животным, потому что не могут устроить свою человеческую жизнь, но они свободны, – этот мир прекрасен, не правда ли? Все согласятся – ибо я отрицаю такую волю каждую секунду, но эта свобода вынужденная.

Уже несколько дней я искал некий уникальный типаж для серии фотографий – задание главного редактора следовало выполнить в недельный срок. Это должно было быть лицо бича, опустившегося на дно. Я исколесил все злачные места, где обитают бомжи: подвалы, теплотрассы, подземные переходы, побывал на всех железнодорожных вокзалах, но тот, кого хотел увидеть, не попадался мне на глаза. Казалось бы, что может быть проще для фотографа, имея такое задание? Но не всё так просто. Для меня, если берусь за работу. И когда я его нашёл, делая повторный визит на Курский вокзал, не мог подумать – насколько глубоко он опустился, а вместе с ним опущусь и я.

Я его сразу заметил, как только слез с такси. Он просил милостыню. Возле переходного моста. Я следил за ним, сделал несколько фотографий – он оказался тем, кого я искал, фотогеничен.

Это бледное лицо с глубокими морщинами казалось похожим на Большой Каньон, вид сверху, из космоса. Глаза глубоко посажены, лохматые седые брови прикрывали веки, тем самым скрывая глаза глубоко в черепе. Что они выражали, я так и не смог разобрать; даже после близкой встречи с ним – я их не увидел. Седые грязные волосы спадали до плеч. Маленький и сбитый, как колобок, одетый в грязную фуфайку, он походил на некоего сказочного отрицательного героя, дать определение которому, сравнить с кем-то я не мог – не получалось, он был сам по себе страшен внешне, один такой, не от мира сего.

Я подошёл к нему и кинул в лежащую на асфальте кепку пятьсот рублей.

- Спасиб, мил человек! – сказал он, глядя себе под ноги. Я не отходил, ждал, когда он поднимет голову. Наконец он заметил мою настырность, наклонился, взял купюру и спрятал в карман. – Не все такие щедрые, больше десятки не выпросишь.

- Это тебе за работу.

Он, видимо, понял своим сознанием то, что хотел понять, сказал:

- Коль хочешь, молодой человек, забрать меня на стройку вкалывать, или куда ещё, я не пойду, возьми деньги. – Он вытащил пятьсот рублей обратно, протянул мне. Я увидел его пальцы, грязные, кожа потрескалась; он весь, наверное, был таким изрытым, раздень догола – природная эрозия почвы.

- Ты свою работу уже выполнил. Я фотограф. Андрей зовут. Вот фотоаппарат, - я достал из сумки цифровик, - работаю в журнале «Эхо планеты». Слышал о таком?

- И что? – голос его был грубым, слышались нотки неприязни ко мне.

- Ничего, всё нормально. Ты делай своё дело, попрошайничай там или ещё что, а я буду следить за тобой, фотографировать: следовать по пятам. То, что я тебе дал – предоплата. В конце рабочего дня получишь тысячу рублей. Договорились? Так будет честно. Для тебя. А читатели увидят то, что увидел я.

Конечно, я рисковал.

- Странный ты, фотограф. А почему не делать снимки анонимно, может, я тебя и не заметил бы. Деньги лишние есть, чтобы ими так разбрасываться?

- Редакция возместит, не волнуйся.

- В таком случае – пять тысяч в конце рабочего дня. – Он смолк, поднял кепку с асфальта, натянул на косматую голову и тихо добавил: - Я покажу тебе такое…

- И расскажешь про себя, - я сумел договориться. – Кратко, хотя бы. Для репортажа. Много не надо. Утомишь, знаю, если дорвёшься до свободных ушей. Все вы такие, думаю, - сказал я ему, давая понять, что мне малоинтересно выслушивать какого-то бродягу.

Я купил ему сосиску в тесте и кофе, сказал:

- Рассказывай, время – деньги, – и включил диктофон.

Он начал говорить:

- Железнодорожный вокзал. Я здесь часто отираюсь. Кому багаж поднести к вагону, кому ручную кладь в такси загрузить – много за свои услуги не беру. Другой раз не брезгую и милостыню попросить. Чуть что, менты там, к примеру, или ещё что – сразу на соседнюю улицу, в подворотню, и в люк, в городской коллектор. Живу я там. Если кто кинется искать, вряд ли найдут. Под землёй не ищут. А зовут меня Юриком. Сорок семь лет мне. Бомжи обычно больше десяти лет не живут на свободе, а я живу, фотограф. Сам я с Саратовской области. Служил в Новороссийске. После армии остался работать грузчиком в порту, докером. Познакомился с будущей женой, в Москву переехал. После переезда раза три, наверное, на родине был, там у меня двоюродные братья. Имей в виду, я никого не виню, у меня ведь семья хорошая была, но все умерли. Один сын самоубийство совершил, второго убили по хулиганке. Жена не смогла пережить это, инфаркт. У меня стресс… Сразу и с квартирой обманули. Родственник жены. Он пообещал денег, мол, купишь однокомнатную квартиру, зачем тебе три комнаты. Одному. Я отдал документы. На оформление. Теперь ни документов нет, ни денег. Правда, и его уже нет в живых… - он как будто подавился крошкой, я понял, что он проговорился. Я сказал:

- Не мент я, не беспокойся. И что же произошло? Месть?

- Признаюсь, моих рук дело. Но про это забудь. Я никому об этом не говорил. Одиннадцать лет. Поэтому и скрываюсь. – Юрик, было видно, сжался в комок, изменился, так сказать, превратился в злобного карлика. Он сделал попытку внимательно посмотреть на меня. Я не увидел его глаз, и, хотя был полдень, мне сделалось жутко, решение следовать за ним сразу отпало. Но я взял себя в руки, а чувства отбросил: страх и жалость к этому человеку начали бороться во мне, странные внутренние противоречия.

Тем временем он продолжил:

- А в моей квартире кто-то другой живёт. Пусть. Он-то откуда мог знать, что меня обманывают. Верить людям себя не уважать. Вот и я не верю уже. Рассчитывать приходится только на себя, на свои силы, а они не вечны, растрачиваются постепенно.

И снова я засомневался. Странный он человек. Хотя и бомж. Сострадания к нему мало. С моей стороны. А надо? Может, он врёт, цену набивает. Хотя мы с ним уже договорились.

- Пьёшь?

- А как же без этого. Зимой холодно. Не выпьешь – замёрзнешь. Выпивка в какой-то мере помогает. – Он струсил крошки с губ, достал сигарету, закурил. – Вот я смотрю, люди сейчас в церковь деньги несут. Откупаются. Я считаю, от грехов своих. Если бы у меня были деньги, я бы не стал откупаться. Всё же сие было. А счастья – его нет ни у кого! Я сейчас держусь за хорошие воспоминания, и виню себя, что сыновей вовремя за руку не остановил – корю себя.

Юрик осмотрелся по сторонам, сказал:

- Я пошёл.

Выждав три минуты, я двинулся следом за ним.

Он не быстро шёл, раскачиваясь из стороны в сторону. Иногда оглядывался – искал, видимо, меня взглядом, не потерялся? Я следовал за ним, фотоаппарат навскидку, делал снимки.

Вот он перевернул мусорную урну – позирует, свои кровные бабки отрабатывает. Не сомневаюсь, это безобразие засекла видеокамера. Могут появиться менты. Но я доверял Юрику, он знал, что делает.

Заходит внутрь вокзала. Я – бегом за ним. Вон он! Отлично! Главное, не потерять из виду. Иначе всё накроется медной посудой.

Вижу, что и он следит за мной боковым зрением. И еле уловимым движением руки приглашает следовать за ним.

Каждую минуту объявления о прибытии и отбытии поездов. Громко. Чтобы все слышали.

Юрик останавливается возле странного субъекта, такого же бедолаги, видно по одежде, как и он сам. Разговаривают. Через какое-то мгновение, вижу, Юрик даёт ему мелочь. Наверное, попросил, чтобы купить выпить. Не для еды, однозначно. В прошлые годы, помнится, приходилось наблюдать такую сцену. Аккуратные улыбающиеся женщины из местного отделения «спасение», одетые в строгую униформу, развозили на специальных тележках питание для бомжей. Бомжи кривились – лучше бы им подвезли пива, а ещё лучше – водки, но питание брали с некоторой снисходительностью: что ж добру пропадать.

Они разошлись. Смотрю, два милиционера направились к Юрику. Он тоже их видит, ускоряется. Я не отстаю, всё фотографирую. Милиция меня пока не замечает, и это хорошо.

Выходим с вокзала. Юрик петляет между автомобилей такси. Милиционерам он не понравился – точно. Всё из-за мусорной урны. Хм, решили, наверное, бомбу подложил он. Что ж, работа у них такая. Гадкая.

Он скрывается в подворотне. Милиция остановилась. Я – нет. Сворачиваю за угол – где Юрик, не вижу?

Обманул, однако. Нет, не думаю, чтобы он отказался от пяти тысяч рублей, видимо, у него свой план действий, не зря же обещал показать больше, чем весь этот цирк на вокзале. Так и есть. Прямо у моих ног открылся канализационный люк, голова Юрика вынырнула из отверстия, махнула кипа седых волос, мол, лезь сюда, за мной. Я огляделся и, не сразу, спустился вниз.

Это был другой мир – мрачный и загадочный, в котором не было света и ветра, лишь холодные скользкие бетонные стены окружали меня. И страшная вонь.

Нехорошие чувства усилились.

- Боишься? – спросил Юрик. Он вытащил откуда-то фонарик, включил. – Пошли.

И я пошёл за ним, щёлкая фотоаппаратом. В тот момент я жалел, что не предусмотрел взять с собой противогаз.

- Я здесь живу, - сказал Юрик. – Это мой дом. Я расскажу тебе о нём, покажу кое-что. Только ты не пугайся.

Мои слова здесь были не к месту. Я молчал. Гость обязан слушать, а не говорить.

Вскоре я понял, что потерялся во времени. Его для меня не существовало. Бездна.

- Чтобы ты не увидел, - сказал Юрик, - помни, что, как и земные животные, обитатели подземелья атакуют только в целях самозащиты.

По спине прошла дрожь. Слова здесь отражались эхом от бетонных стен, и казалось, что я попал в далёкое средневековье. Не хватает палача и дыбы.

- Поэтому – не провоцируй, не пытайся подойти поближе, чтобы сфотографировать, наклониться или рассмотреть. Пока ты под землёй – ты всегда в опасности.

Я заметил, как Юрик преобразился в своих родных катакомбах, - я усмехнулся про себя. Он стал совсем другим. То, что он меня напугал подземными животными, не скрою, у него получилось: в таком месте вряд ли могло выжить хоть одно существо. Однако, Юрик – здесь сомневаться не приходилось – постоянный житель этого подземелья. Почему, интересно, не теплотрассы, к примеру? Там чище, воздух свежей.

Фотоаппарат щёлкнул, вспышка осветила пространство. Послышались шорохи и писк.

- Тише! – сказал Юрик.

Я остановился.

- Здесь могут жить только крысы, - прошептал я.

- Понятен твой намёк. Ты меня считаешь тоже крысой. Твоё дело. Но я так не считаю. Хотя и прячусь здесь, - он обвёл рукой тёмное пространство. – Жизнь существует даже здесь, фотограф. И я – яркий представитель этого мира. Я вижу, как ты неуютно здесь себя чувствуешь. Точно так же я себя ощущаю наверху. Мы посторонние друг для друга. Разные миры, разные условия существования. Я здесь хозяин над тобой. Захочу – убью! Никто не узнает, поверь.

Я шарахнулся в сторону. Его слова пугали по-настоящему.

- Я думаю, ты шутишь.

- Зря ты так думаешь. Тот, кто лишил меня квартиры, не воспринимал слова всерьёз, он считал меня слабым человеком. Оказалось – наоборот. Но ты не сделал ничего плохого, не бойся.

- И поэтому ты здесь.

- Правильно размышляешь. Лучше здесь, чем в тюрьме. Надеюсь, всего этого не напишешь в своём репортаже?

- Даже если напишу, никто не поверит.

- Пойдём, - говорит Юрик. – Всё, что увидишь, невероятно, коль расскажешь в репортаже; сфотографируешь, скажут фотомонтаж, - и он засмеялся гортанным смехом. – Здесь такое творится!

- Что именно?

- Всякое. Под землёй особая флора и фауна, со своими пищевыми цепочками и эволюцией. Огромный мегаполис сбрасывает сюда тонны отходов. В том числе отходы химических предприятий. А про район Курчатовского института даже подумать страшно! Поэтому подземные жители приобретают такой странный вид. Я сам не красавец, и на меня подействовала вся эта химия: там, наверху, я задыхаюсь от смога, а здесь дышу по-настоящему. Для тебя этот воздух ядовит и имеет неприятный запах, для меня же он стал родным. И к темноте я привык. Фонарик этот, - он осветил моё лицо, - для гостей приберёг. Ты бы здесь ослеп без него. Первое время и я не мог обходиться без света. Но человек привыкает ко всему, адоптируется.

Его философия казалась странной. Как человек может здесь жить и при этом пытаться возвыситься над тем миром, откуда он перебрался?

- Слышишь плеск воды? Это она, Нищенка! Мёртвая река. Но здесь существует и развивается жизнь.

- Глубоко, наверное? – я увидел поток воды, он взялся ниоткуда, бетонную стену пробил, что ли?

- По грудь где-то будет. Хочешь искупаться? – Юрик засмеялся, и смех его прозвучал неестественно под этими низкими сводами. А река ответила всплеском.

- Что это?

- А чёрт его знает! Каких только звуков здесь не услышишь. Может, рыба плескается. – Он посветил в воду. – Смотри, какие здоровенные черви. Они хищники. Сам видел, как на рыбу охотятся.

Действительно, белые, круглые, упругие, длиной где-то с полметра они лежали кольцами на дне, как удавы.

Мы пошли вниз по течению. Сверху часто свисали длинные корни растущих на поверхности растений.

- Смотри, обычная газонная трава сильнее бетона. Жизнь сильная штука, к чему угодно может приспособиться и победить.

Я сделал несколько снимков.

- В этих местах вообще ничего не должно быть, так как ниже по течению химический завод с ядовитыми стоками, всё должен сжечь… А вот смотри, рыба. А ты мне не верил.

Я успел щёлкнуть фотоаппаратом. Снимок получился плохо.

Юрик остановился и осветил одно из ответвлений коллектора.

- Посмотри.

Я ужаснулся! На меня смотрела голова маленького поросёнка.

- Это крыса, - сказал Юрик. – Безобидна и глупа. Пошли дальше.

Два десятка снимков успел я сделать. Хотел ещё, но Юрик потащил меня вперёд.

- Она слепа, - сказал он. – Вообще, прежде чем щёлкать затвором, спрашивать надо, я же тебя предупреждал.

По интонации голоса я ощущал, что Юрик ликует: он произвёл на меня впечатление.

- Ты второй человек, кто спустился в эти катакомбы, - сказал он.

Его радость мне не передалась. Я подумал, в древности вырожденцев высылали из городов, прятали в пещерах либо вообще лишали жизни, а здесь человек сам скрывается от цивилизации, чувствуя свою ущербность, и физически, и, наверно, морально. Понятно, в моей голове всё перемешалось, и я уже не всегда понимал, где вырождение закончилось, а где оно только начинается. Голова начала болеть. Я потёр виски свободной рукой.

- Здесь мог бы Дьявол без следа пропасть, - говорю.

Юрик остановился.

- Ты так думаешь, фотограф?

- Я знаю.

Гортанный смех, отражённый от влажных бетонных стен резанул по ушам. Юрик смеялся. Я дрожал от страха. Не видя его лица (фонарик светил куда-то в бок, на стену), казалось, что смеётся привидение.

Он резко прекратил смех. Тишина. Послышался лай собак. Где-то вдали. Затем – протяжный вой.

По ноге что-то проползло. Я отскочил в сторону. Луч фонаря осветил многоножку в полтора метра длиной и толщиной в сардельку.

- Она не ядовита, - сказал Юрик. – А с собаками лучше не встречаться. Они здесь появились совсем недавно.

Мне захотелось выбраться наружу. Немедленно!

Я сказал:

- Веди меня наверх. Там с тобой расплачусь. С меня хватит!

- Так скоро хочешь покинуть этот мир? Подожди. Смотри - это грибы, но есть их – не советую. – Он осветил потолок, грибы свисали, как сталактиты. - А это кузнечик, глянь какой!

Юрик взял кузнечика в руки. Он был величиной с маленького котёнка. Я машинально сфотографировал их вместе… Когда вспышка осветила эту милую парочку, передо мной предстали два монстра. Я сумел разглядеть! Один из них был насекомое, белое, усатое, с огромными мозаичными глазами, другой – монстр в человеческом обличии. Глаз я так и не увидел, глазницы одни. И бросился бежать, сам не зная куда. Лишь бы прочь от этого псевдочеловека. И снова раздался нечеловеческий смех. От него закружилась голова, и я подскользнулся, упал в воду. Белые черви стали присасываться к моему телу, я чувствовал, как они пронзают ядовитыми спиральными язычками мою плоть, внедряются в организм, под кожу… Я заорал, что было мочи, понимая, никто не поможет, так и сгину.


***

Очнулся в больнице. Белая стерильная палата, улыбающаяся медсестра.

Я спросил:

- Это рай?

Молоденькая медсестра ответила:

- Рай. Я здесь работаю. Вы не волнуйтесь, всё хорошо. Кризис миновал. Жить будете, - она улыбнулась натяжной улыбкой. Я сумел заметить, что один зуб у неё требует лечения, он слегка почернел.

- Что случилось? – спросил я.

- Вы отравились газом.

Через неделю меня выписали. Как всё банально. Мы надышались метаном, которого в канализационных коллекторах хватает с избытком. Юрика, сказали, не спасли, или не захотели спасать. Меня откачали.

Я вернулся домой. Позвонил главный редактор, сказал, чтобы я не торопился с выходом на работу, он давал мне ещё два дня отдохнуть.

Каждый час я лез под душ. Навязчивая мысль, что я не отмоюсь за всю оставшуюся жизнь от всей этой грязи, не покидала меня. Глядя на спускаемую воду из ванны, в чёрное отверстие слива, я вспоминал всё, что мне привиделось. То, что это были галлюцинации, я не сомневался. Но было как-то не по себе, ибо память имеет то самое гадкое свойство возвращать в прошлое, когда тебе этого не хочется.

Голый, я зашёл в комнату. Оделся. На глаза попался фотоаппарат. Он лежал в самом углу. Некоторое время я тупо смотрел на него, затем взял в руки (он имел знакомый специфический запах) и просмотрел снимки – монстры подземного мира смотрели на меня, они пытались доказать, что иной мир существует, - поверить сложно. Ни на одном из снимков я не нашёл Юрика. Как будто его не существовало вовсе.

Я разбил фотоаппарат вдребезги! Флэшку вытащил и спустил в унитазе.

На следующий день, блуждая по интернету, наткнулся на такую фразу: «Кошмары часто свидетельствуют о внутреннем неблагополучии, о разладе в отношении к жизни». Немного подумал над фразой, – месяц назад примерно я развёлся официально с женой, - отключил компьютер, собрался и пошёл в редакцию, на работу. Главное, забыться. Ты на гору, правда, а чёрт за ногу.

Популярность: 11%


Если у кого-то возникнет желание написать комментарий или сделать замечание, прошу это сделать на сайте "проза ком", перейдя по этой ссылке http://prozaru.com/2009/07/...
--------------------------------------------------------------------------------

62 комментариев на "ПОСТОРОННИЙ"

Новый рассказ ЕДА: http://prozaru.com/2009/08/... иногда самоедство может превратиться в людоедство…

Брызги живородящей краски
В дань несу я чужим порокам.
Витражей стеклянные маски
Закрывают пустоты окон.

Я плетусь существом бескрылым
Под прицелом чужих фантазий
По дорогам своим постылым,
По рельефам застывшей грязи.

В лабиринты домов безликих
Бросив душу свою пустую,
Патриотом осеней диких
Против светлых вёсен бастую.

Рассыпаясь стеклом хрустящим
На осколки звенящих криков,
Засыпаю комком дрожащим
В многоцветьи витражных бликов...

***
Во тьму уходит воля победителя. Бархат чая льётся за воротник. Временной промежуток золотых букв наследия моря исчерпал меня горестно. Гобелен — гностик влюбился в стекло и льнёт к нему с не дождливой половины мира. Их слияние обескураживает чистотой. Где живут мельхиоровые лисицы? В смене дня и смерти… В семени дня и смерти. Монстры влюблённых глазок. Смех переливчатый доносится оттуда…

Бумага,акварель

***
Органично вписываясь в мировой хаос по золотой узкоколейке движется на восход королевский экспресс. Подарок. Где-то там, в шёлковом чреве раскинулась гладкокожая «каре». Ей снится дерево корнями в небо. Ветер бережно обволакивает стройный ряд настроенных в миноре вагонов. Небо впереди расцвечивает очередная звезда сатаны.
Мчится по золотой узкоколейке королевский экспресс. Сложные механизмы сонмом своих
хитросплетений живут и это явная мистика! Уголь, без видимых причин, проникает
в паровозную топку и горит-несгорает. Иногда пятнадцать паровозов тянут,
вытягивают один вагон. Иногда чреда вагонов тянет чернорождённый паровоз.
Гладко выглаженные брюки прилипли по роду деятельности к гладко выбритому официанту, по роду деятельности с неприлично маленькими усиками. Ласково шевеля ими он летит за подносом с хрустальным бокалом в купе, где тело растекается по стенам
и блаженствует о шёлк, закатывая изумрудные глаза к потолку. И глаз тех —
миллион. Маленький лысый старикашка в круглых ленноновских очках сидит в позе
лотоса перед дверьми с хромированными ручками, и он — философия. Порой, дверь в
чёрную лоснящуюся пасть купе распахивается и старикашка вползает сластолюбиво в
вожделённое жерло, и, мгновенно насытившись, падает ниц перед канонами
верховных жрецов могучей силы крови.
О, где он тот туманный Альбион, утопающий в молочных цветах вселенских степей?
Медь и индиго, всё здесь в призрачном мире обольщения. Кто царь сему?
Старуха-манекнщица пальцы свои белые в даль протянула. Меняется… Меняется… Меняется. Гостит протяжно, сыплется как коралловый снег призрак её — белокурый красавец.
Голоса в полумраке вечности зовут под скалы из морских скелетов. Перламутровый восход из под земли пробивает себе дорогу меж глаз… Не зарься на Луну, — она
непознанное око. Не ходи без шести шестов по топям!
Холодно мне, холодно, — кричит птеродактиль падая в болото. Холодно мне, холодно…
Из тьмы приходят дети с красными горящими глазами в чёрных балахонах. Смотрят из
под капюшонов вкрадчиво… Ждут…
Земля остывает. Соски её потрескались. А где-то в небе война между зубастыми.
Крыльями огромными они закрывают небо. Впиваются друг в друга, пролетают
насквозь, пожирая содержимое. Кровь из ран… Кричат дико! Миллионы не рожденных
детей вопят беззубыми ртами вверх. Кто царь сему? Имя его черно, имя его
проклято вовек. И я говорю — изыди!!!

Кусочки пронзительной боли плывут по течению
На дно опускаясь, цепляясь за камни лежачие
И их подбирают (используя по назначению)
Огромные рыбы (не верится, что настоящие).

Послушно качаюсь в прозрачных волнах невесомости,
Порой раскрывая свой веер бесчисленных щупальцев,
Меняя порывы движений на штиль отрешённости,
Уплыть не могу. Вырвать с корнем себя не получится.

Меня предаёт свет подводных неоновых лампочек,
И нить пузырьков, уходящая вверх к неизвестности,
А стая когда-то летавших, убитых мной бабочек
Не может простить мне упрямой моей бесполезности.

Кровавые струи вода растворяет причудливо.
Трёхмерные красные нити послушны течению,
И то, что молчанье моё для меня наказуемо,
Для этой густой пустоты не имеет значения.

Она облачает меня в ненавистное Белое.
От боли и сдавленных криков лишаюсь сознания.
Вода? Формалин? Кислота? Растворяюсь, наверное,
В потоках реки без названия я, - ламинария.

***

Острые
грани входят в мою реальность. Чувствую их края — лезвия. Рассекают сросшиеся
веки. Они угрожают…
Японка говорит с чайками. Волосы её чёрные касаются меня нестерпимо. Улыбается мне сквозь китайские фонарики. Хищница — вегетарианка. Зверь — игрушка ёлочная
взрывается в глаза зажёгшему гирлянду. Девочка-сакура одержима. Страх поглотил
её сознание, завладел её телом, проник под акварельные волосы внутрь. Девочка
широко расставляет пальцы по комнате, щурит глаза на выкате, идёт к
окну-пропасти. В комнате этажом выше плачет распятие. Не знаешь ты кареглазая,
что нет для тебя спасения в стенах, цепях и заклятиях. «Что же?» — спросишь ты…
«А — а — а — а!» — это крик твой слабенький мечется меж стен… Господь придёт к
тебе во сне. Он поведёт тебя в светлую долину. Очистит тело твоё. Освятит чело
твоё. Свершится крещение, и страх отступит и не завладеет тобою вновь. Я знаю.
Изыдет тьма из мира сего. Не будет тени на мокрых улицах. Тень останется в смехе.
Кто-то говорит… Кто-то говорит! Слушайте! Это ОН ваш БОГ!

***


Меланхолия.
Облезлый деревянный стол на тонких круглых ножках освещает пасмурный свет из
окна. Жёлтые занавески висят. Им подарен цвет. Меланхолия. Стекло отделяет от
осеннего постоянства. А по ту сторону, по разбитой дороге после дождя идут
старые мимы, и куклы смирно сидят в раскрашенных фургончиках ожидая.


Театр.
Он может быть всем. И всё может быть им, что на этой и в понимании. Театр
необычен тем, что он так же реален, как я, сидящий за столом. Театр старых
холодильников. Театр величественных зданий. Театр меланхолии.


А
старые мимы улыбаются. Они всем и всегда улыбаются. Они улыбаются даже туда,
где нет никого. И во сне улыбаются. И нет никого. Они под дождём и разводят
ватные руки. Им всё равно, что дождь, ведь я смотрю на них через стекло,
которое отделяет меня от осеннего постоянства.


Весёлая
музыка нужна для праздников. Девушки распускают свои волосы руками. Развязывают
ограничители, проводят по радостным. И что в этом? Девушки закрывают двери
затылком, напротив которого застряло лицо. Но оно уже по ту сторону. А вам —
меланхолия.


Представьте
синий. Представьте синий яркий и полудымчато- прозрачный, и свет оттуда и туда
беспрепятственно. Синий и повсюду. Чтобы синий полностью и вокруг. Пусть
прожилки белые, но мраморно-синий, и толстый-толстый ковёр на полу с длиннющим
ворсом, и пусть он будет белым, а свет синим. А во всём этом вкраплениями
сиреневый, фиолетовый, вишнёвый и красное дерево. Но это потом. А теперь,
уходите.                   

***
Настенный голос. Молибденовый двойник — устроитель игр. Красно-розовый лес. Усталость. Кровельщик закроет Ниагару черепицей и дождь не вмешается в дождь. Выйди в рай ли, из рая ли… Лилии белые закроет черепицей, и свет не вмешается в свет.
Конический под стеной стоит младенец. Вложите руку в замочную пропасть, и кукол не будутнасиловать.
Ломкие пальцы с мороза, с холода с синими мёдвьюжатами хрустят молниями запоздалыми.

***
Морское светило. Нашли нервно, спеша и неосторожно, что-то отдалённое. Восемь чудес в траве под колоннами храма синто.
LIGO — жёлтая сущность просит образ. Как бы не есть, но он — плюшевый мой лопоух из детства.
Монорельсовый
субстрат выносится на свет и тормозит скрипя вежливо. Переднего зовут Ваннегут.
Без него не было бы заднего и последнего. Последним сегодня примостился мишка с
глазами грусти. Вероятно он сошёл на кафельное безразличие. Целое время-малышку
мишка гладил плюшем отражение канделябров на стенах из страз, и вышел сквозь
дверь, затолканную с обеих сторон тем не мягким, не плюшевым. Мишка лёг на
старый жёлтый лист с прожилками, по которым текло молоко. Оснащённый розовым и
пизрачно-грозовым мишка начал придумывать мир.
Путеводитель
молчал. Курсор вошёл в мир замкнутых. Знакомый камень содержит воздух, свет,
душу, форму, память, музыку, отражение, вероятность. Ветер влетел под своды,
уронив аквариумы с зеленоватой водой на каменный пол, всё держащий. С ветром
занесло ходячих. Стёкла остались без внимания, — глаза, обычно, спереди. Одна
за другой, разные как комнаты — комнаты. Свет уже приходится искать и просить,
и он с окружающего. Красные занавеси. Резная мебель. Обои чудных расцветок и с
золотом. Обои чудных расцветок, и с серебром. Обои чудных расцветок и с
сапфирами на конических шапочках гномов восторга. Коридоры с факелами, камины с
подоплёкой, мягкие кресла с тёплыми ручками, спинками. Как всё очаровывает
настороженным запахом льющегося через крайность уюта без хозяина! Хозяин —
пыль. Иногда есть, иногда нет. И, где-то по дому бродит кошка — востоковед. Но
с ней не встретится…
LIGO — жёлтая сущность. Многочисленные комнаты разные по маленькости, и каждая непременно украшена цветами. По комнатам проповедуют любовь. Всё в ярких каплях чего-то нереального, чистого, искристого. По комнатам проповедуют любовь.
Мицелла — иносказательница. Мишка углублён… LIGO — жёлтая сущность.
Неоспоримость светорассеяния скатывается с ресниц в глаза. Необузданные бабочки
летают перед светильниками китайских императоров, застывших в тонком розовом
фарфоре.
«Ля», потом «фа», потом
снова «ля», потом «фа», и вновь «ля», «фа», «ля», «си», «до», «си», потом «фа»,
и дальше… Тебе тоже мнится синий?

***
Ещё
вспомнятся вам в лазерном величии те дни, когда Солнце лучезарное спустилось на
мягкую землю, и разлетевшись в пыль смешалась с  песком золотых пляжей вдоль лазурного моря.
В те дни у женщин была бархатистая гладкая кожа, а храмы были прибежищем для тысяч тёплых и кровных. И были те, у кого зрачки не уменьшались на свету, и были
постоянно всеобъемлющи. В небесах, повинуясь желаниям пылких сердец, плавали цветы. Как только бутоны их готовы были раскрыться, они отрывались от тонких стеблей и взлетали разноцветными облачками в бескрайнее ликование голубого пространства.
И возвышалась тогда на острове Ка огромная, единственная во вселенной виолончель.
Она была огромна как храм Спасителя и наполовину вросла в песок. Но струны её
пели с ветром необычайно!
Ни кто не увлекался геральдикой. Не было соблазна познания тайн. Всем был дорог
покой.
Розовощёкие кухарки пекли пышные ягодные и хвойные пироги, украшая их лоснящимися от сладости фруктами с окраин приснившегося.
Они появлялись, все кто жил, сплетали изысканных форм венки за доли бытия, и проваливались в розовое.
Все мыслимые и немыслимые Галатеи волосы свои рассыпали в зелёной воде моря, и они шевелились в ней будоражимые тёплым течением.
Славным Божьим звоном была полна Земля в те дни. Славьте Бога! Славьте Его и сейчас!

***
  На западных холмах живёт человек с фиолетовой
кожей. Он носит белые шёлковые рубашки и играет на золотой трубе. Недалеко от
своего маленького домика, утопающего в яркой траве он выкопал колодец, и
колодец наполнился молоком. Рано ночью фиоловек выходит за порог и черпает
пригоршнями молоко из колодца. Белое молоко в фиолетовых ладонях… Не
расплескать бы!


***
Ем кисловатый хлеб под пылающим солнцем. Волосы выгорели. Пройдут времена, время и полвремя, я встану и пойду вверх по течению, туда, где Слово Божие заключено в райских птиц. Птицы эти не умеют летать. Они сидят на ветках огромных
вечнобелых деревьев и говорят друг с другом посылая щебет с ветром. Они
прекрасны… Я нет. Мне всё равно… Главное вовремя поймать ветер. Я буду учится
летать. Моя работа — венчать облака над травами из чёрного серебра. Они огромны
эти птицы. Они величественны и полны. Полны. Полны. У них глаза — драгоценные
каменья и каждый имеет судьбу и имя. Скоро я сяду под необъятным небом на ветку
вечнобелого дерева и протяну им сердце полное желаний. И, они насытятся им, а я
обрету покой.
Долго-долго меня будут вести длинным больничным коридором сквозь густой предбредовый туман в мою палату с раскрытым в райский сад окном. Туман будет чувствовать меня на своей влажной коже. Я буду ему проповедником. Я божий!

***

Настенный
голос. Молибденовый двойник — устроитель игр. Красно-розовый лес. Усталость.
Кровельщик закроет Ниагару черепицей и дождь не вмешается в дождь. Выйди в рай
ли, из рая ли… Лилии белые закроет черепицей, и свет не вмешается в свет.

Конический
под стеной стоит младенец. Вложите руку в замочную пропасть, и кукол не будут
насиловать.

Ломкие
пальцы с мороза, с холода с синими мёдвьюжатами хрустят молниями запоздалыми.