Никите шёл двадцать восьмой год. Война застала его на Балтийском флоте. Первогодок, он попал в шкиперскую команду помощником шапшандера. По боевому расписанию - подносчик снарядов при авариях, когда гасло электричество.
В первые дни без авралов стояли белые ночи. Эсминец "Гремящий" заправился всем необходимым для индивидуального плавания и в сопровождении "охотника" покинул ночью родной причал.
По Балтике пробирались экономным ходом, без дыма, при полном "товсь!" Даже кормились по очереди, дремали на постах. Лодку в Северном море заметили сразу - заряжала аккумуляторы. Торпеда ушла тихим всплеском, взрыв ахнул на траверзе и, не сбавляя хода, эсминец продолжил свой поход.
В Кольский залив зашли, как домой. Стояло раннее утро августа. От острова Сальный оторвался катерок, и на борт поднялся старый моряк.
- К вашим услугам - лоцман, - и встал рядом с рулевым.
Стояла летняя дымка, просветлённая ранним солнцем.
- Здесь, батенька, держитесь ближе к скалам. Проход узкий, но глубокий. Так, теперь одержите влево пятнадцать градусов. Сбавьте, капитан, скорость до малого, левый поворот в Ваенгу. Так, разворот на сто восемьдесят и задний малый. Командуйте, капитан, вам швартоваться.
Когда снасти были закреплены, лоцман поклонился, спустился в каюту капитана, опрокинул предложенную стопку, пожал руку и удалился. А служба уже тянула шланги с пресной водой. Подвалил к борту танкер с мазутом. На причал въехала машина, вышел офицер-снабженец - новый дом встречал, как и положено.
Самолёты налетали из-за сопки, потому готовность была постоянной. Всё, что могло стрелять в небо, было в полной готовности. Чаще не везло фашистам, но бывали потери и на корабле - война есть война.

Хорошо служилось Никите. Скоро и на берег. За десять лет привык к сюрпризам севера, вырос до мичмана, заведовал продуктами. У него было всё строго, хорошие учителя оказались. Он пролез в робе весь корабль от киля до клотика, знал его болячки. Сколько раз приглашали в тыл, в Росту, но как-то свыкся и потом, главное, начал часто сниться садочек вишнёвый, соловьиные трели и чернобровая дивчина, ставок, хор лягушачий.
В свои годы Никита казался постарше, заматерел от снарядов главного калибра. Хоть была возможность - не переедал, держал себя в форме. Не складывалось у него с бабами, не находили общей платформы, на которой можно было построить что-то путное. Так, мимолётные встречи. Ничего его здесь не держало. И получив дембель и литер на проезд, добрался до Мурманска, сел на Киевский...

Полустанка Никита не узнал. Только у перрона старые тополя шумели так же, как и тогда, в сороковом... Он бросил на плечо вещевой мешок, на руку шинель и потопал в обратную сторону, к переезду, где мог быть попутный транспорт. Так и случилось. Познакомились - цыган, дядя Яша, решил подзаработать на извозе и вот. Ехали не спеша, луговой дорогой, вдоль речки Убеди, которую и речкой как назвать, если были озёра, озерки, связанные ручьями.
- А ты чей же будешь? Или в гости?
- Нет, домой я, отслужил. Разнин я.
- Ишь ты, Одарки, что ли?
- Её, деда.
- Приличная жона. Весной огород пахал, так и покормила, и сала кусок дала, и цыганятам сладости. А тебя, казаче, не помню.
- Так меня призвали в сороковом.
- Ну, тогда конешно, мы в сорок третьем прибились... А вона и Слобода наша.
- Спасибо, держи. Не обидно?
- Нет-нет, будь здоров, Никита!
А он уже шёл старой тропой, которая вела прямо к родному дому. Заросшая, мало топтанная на ковыльном лугу. Дул резвый ветерок сентябрьского разлива. Низко пролетали утки, сбиваясь в стайки, рябила воды прада-става. Открылась гребля-плотина, зияли полусгнившие шлюзы. "А вон и мама, руку под козырёк". И он прибавил ходу, почти побежал навстречу.
Долго стояли, обнявшись.
- Прости, мама, что редко писал.
- Бог простит, Никиша, главное - увидела живым. Надолго ли?
- Ну, не прогонишь, так поживу.