Откройте свой Мир!

     В понедельник, 21 декабря, в помещении государственного предприятия «Дом писателя», что на Звенигородской ул., 22, состоялось очередное заседание секции фантастической и научно-художественной литературы Союза писателей Санкт-Петербурга. На этот раз собралось неожиданно много народу — тридцать человек. В том числе даже дуайен секции — Лемир Филиппович Маковкин, чье появление на заседании мне удалось запечатлеть:


     Началось, как положено, с «пятиминутки хвастовства», которую открыл Николай Романецкий, чья фотография приводится ниже. Поскольку в этом сезоне Николай Михайлович посетил наше собрание впервые, у него, естественно, накопился немалый творческий багаж. Рассказать обо всем я бессилен — прежде всего, за неимением книг, о которых рассказывал автор. Могу лишь сказать, что в Лениздате вышли два его очередных космически-боевых фантастических романа; еще, кажется, четыре, были переизданы там же в виде покетбуков, Кроме того, отдельным изданием под заглавием «Тринадцать мнений о нашем пути» вышел сборник интервью, которые Романецкий в свое время брал у писателей-фантастов, интересуясь их представлениями о ближайшем будущем — за этот цикл в свое время он был даже удостоен Беляевской премии. И, наконец, в качестве поэта он принял участие в двух антологиях, обложки коих расположены пообочь портрета героя на приведенном ниже снимке, причем в «Эре Эроса» переиздан вдобавок один из его давнишних рассказов.


     Затем пришел черед выложить на стол свои достижения у членов актива секции и одновременно представителей издательства «Северо-Запад» Александра Тишинина (псевдоним А.Лидин) и Сергея Неграша. К сожалению, обложек двух романов, которые Лидин выпустил как автор, продемонстрировать не могу — за неимением; и даже сказать о них ничего не в состоянии — не читал... Зато их литературно-критические и издательские достижения достойны всяческих похвал. На снимке внизу в центре — сами герои (Тишинин слева), а по сторонам — книги, выпущенные их радением. Слева — первый том литературного наследия Вениамина Липмановича Кана, члена актива нашей секции еще в шестидесятые годы, великого знатока западной НФ, снабженный обширными комментариями и приложениями Тишинина-Лидина и Неграша. Справа — книга Сергея Неграша о фантастике в мультипликации. А вот мнение на сей счет Василия Владимирского:
     «Имя историка и теоретика фантастики Вениамина Кана (1918-1999) не слишком широко известно в фэндоме. В отличие от коллег, прославившихся в 1960-1970-х, — Е. Брандиса, В. Дмитревского, В. Ревича, А. Бритикова — в сферу интересов Кана входила в основном западная фантастика. Причем не столько произведения „прогрессивных авторов“, сколько развлекательно-приключенческая фантастика. Статьи Кана, обнаруженные в архиве исследователя после его смерти, посвящены в основном биографическим подробностям: когда и как автор родился, учился, опубликовал первый роман, прославился, скончался... Анализ произведений ограничивается добросовестным перечислением основных тем и сюжетов. Примерно той же манеры придерживается А. Лидин, ученик Кана и один из инициаторов проекта.
     Итог: лишь подборка рецензий С. Неграша на фантастические романы и сборники последнего десятилетия, завершающая эту книгу, несколько выпадает из общего суховатого контекста».


     Но это далеко не все. В сотрудничестве с Книжным клубом «Терра» издательство «Северо-Запад» приступило к выпуску двух серий — фантастической и научно-художественной, о книгах которых вы можете судить по этому снимку (счастлив, что большинство из них теперь у меня есть!):


     Что ж, и Романецкого, и Тишинина с Неграшем от души поздравили и наградили дружными аплодисментами. Мне, правда, все-таки жаль, что при подготовке к изданию «Маракотовой бездны» Конан-Дойла не был использован блестящий перевод второй части романа, выполненный в свое время покойным нашим сотоварищем по секции Александром Александровичем Щербаковым — он все-таки намного живее и удачнее того текста, что вошел в нынешнее издание...
     Затем началась главная часть — творческий вечер Михаила Ахманова из цикла «Пылинки дальних стран». Вот он, герой дня:


Страной на сей раз оказался греческий остров Родос, где Михаил Сергеевич не так давно побывал. Его мастерство рассказчика хорошо всем известно, а потому никто не удивлялся, когда из немногих и достаточно простых слов вырастали вдруг живые, насыщенные достоверными деталями картинки. В завершение же был зачитан очередной мемуар писателя Ахманова (не самого Михаила Сергеевича, но его иномирного двойника), озаглавленный «Колосс Родосский». Удовольствие, надо сказать, и впрямь колоссальное.
      На том заседание и завершилось. Все разошлись, напоследок всухую поздравив друг друга с наступающими Рождеством и Новым годом (о неформальном продолжении умолчу).
     Следующее заседание состоится уже 18 января и по традиции будет посвящено чествованию лауреатов любых литературных премий минувшего года, а заодно встрече Нового года, причем разом как по новому, так и по старому стилю.

     Не припомню уже сколько — но много! — лет тому назад разговорился я как-то с неким краеведом, знатоком и патриотом славного города Сестрорецка. Он-то и поведал мне, что тамошний парк «Дубки» берет начало с петровских времен, а первые дубы первый российский император посадил собственной владычественной рукою. Что ж, история как история. Но не тут-то было! Этак через год точь-в-точь то же самое было рассказано мне на встрече с читателями в библиотеке Лисьего Носа — только уже про тамошние «Морские Дубки». Тут меня заело — тем более, что после одного случая, о котором ниже, к дубам и связанным с ними историям относился я весьма трепетно. И вот, бывая в разных уголках нашей Ингерманландии, я принялся целенаправленно расспрашивать, что же именно и где посадил в здешних местах Петр Первый, делая особый акцент на столь почитаемых им дубах. И всякий раз узнавал нечто новое.
     Дабы не утомлять вас перечислениями, скажу кратко: по самым приблизительным подсчетам и на основании только моих выборочных расспросов, кои никак нельзя считать полноценным исследованием, приходится придти к выводу, что Петр Алексеевич оставил далеко за флагом всех отечественных мичуриных. Больше того, как известно, до мичуринских экспериментов город Козлов считался яблочной столицей России (Отец Яблок — Алма-Ата — как-никак расположен в Казахстане, что и тогда-то было не совсем Россией, а теперь уж и не Россия вовсе). Зато после деяний нашего всенародного селекционера в город Мичуринск, переименованный в его честь, щедро завозят венгерские яблоки «джонатан», а также иные прочие, но местных не сыщете, как ни старайтесь. Не то с петровскими деяниями: дубы в окрестностях Питера растут и процветают (или же чахнут, как в Сестрорецке) в дивном изобилии.
     Не могу удержаться от сопоставления. Британские хронисты утверждают, что в 516 году во время битвы бриттов с пришельцами-саксами король Артур проявил чудеса выносливости и работоспособности — от его меча «пало в один день девятьсот шестьдесят вражеских воинов, и поразил их не кто иной, как единолично Артур», который к тому же на протяжении всего сражения «носил на своих плечах крест Господа нашего Иисуса Христа». Нехитрый подсчет показывает, что для исполнения оных ратных трудов Артуру приходилось весь световой день поражать от двух до четырех врагов в минуту. Однако куда ему до нашего Петра, следы чьих лесопосадочных забав доброхоты выискивают по всем весям Ленинградской области! Совершенно очевидно, что ни на всякие там Полтавские битвы да Прутские походы, ни на проведение государственных реформ, ни даже на убийство собственного сына у венценосного лесовода времени остаться просто не могло…
     И тем не менее поезжайте в любой Богом забытый уголок и попросите показать дуб, самолично Петром посаженный, — продемонстрируют. Непременно. В крайнем случае, предъявят здоровенный пень, и вздохнут, что в Гражданскую войну срубили, мол, ни в чем не повинное дерево как символ мрачного царизма; или что русофобы его извели, поливая уксусом и муравьиной кислотою, дабы никто не смог узреть плодов Великих Деяний Первого Русского Императора; или… Набор может быть пространным и разнообразным, однако все сойдутся: дуб, Петром посаженный, если и не высится гордо, то, по крайней мере, был. Точно был.
     Впрочем, все это присказка. Сказка — она, как водится, впереди.
     В 1966-1967 годах служил я в Группе советских войск в Германии, в тюрингском городишке Ордруф, старинном, еще в начале VIII века основанном, но с тех пор мало подросшем — там и в наши дни обитает чуть больше шести тысяч человек. Местных достопримечательностей было с гулькин нос. Церковь святого Михаила, где с 1695-го по 1700 год органистом служил Иоганн Себастьян Бах (правда, в сорок пятом союзники разбомбили эту церковь в пыль, так что смотреть теперь можно только на старинные гравюры да старые фотографии). В отличие от нее умудрился уцелеть бенедиктинский монастырь, основанный в 724 году англо-саксонскими монахами под водительством святого Бонифация, христианизатора немцев и фризов. Средневековый замок, где в мое время располагался штаб нашей дивизии, на поверку оказался новоделом XX столетия, хотя впечатление все-таки производил. Ну что там еще? Непременный лагерь смерти — первый, освобожденный американцами в ходе войны. В Ордруфских пещерах, по мнению некоторые историков, были укрыты все следы немецкого атомного проекта (хотя никто доподлинно не знает, существовал ли проект, что за следы по себе оставил и можно ли их в пещерах найти — пробовали, пробовали героические спелеологи, да все впустую, исчезали при их приближении любые артефакты, аки Зверь Рыкающий — это кстати об Артуре…). Ну и, конечно же, был дуб. Правда, не Петром посаженный — до такой идеи даже самые великие патриоты не додумались.
     Рос он на территории гарнизона. Огромный, раскидистый, обхвата в три по крайней мере, дуб гордо высился неподалеку от выхода из офицерской столовой. Еще до Первой мировой вокруг него кто-то надумал устроить беседку. Настелили деревянный пол, по периметру установили столбы, на вершины которых был уложен круглый венец, почему-то вызывавший в памяти гнутые шпангоуты старинных галеонов. Второе кольцо — повыше — обнимало ствол и от него радиально расходились стропила, опиравшиеся на венец. Крыша была решетчатая, символическая, позволявшая любоваться «ветвями, полными листвой»; пространство между столбами — забрано деревянными решетчатыми панелями ажурной резьбы, также не скрывавшими обзора. Внутри — и вокруг необъятного ствола, и вдоль стенок — шли лакированные деревянные скамьи… Словом, уютный уголок, где после трапез любили покурить наши господа офицеры.
     И вот проходит слух, что из Москвы, чуть ли не из самого Генерального штаба, прибывает проверяющий. Классическое русское: к нам едет ревизор! Естественно, начинается судорожное наведение порядка. Хрен с ней, со строевой подготовкой даже, этой святая святых армейской службы! Главное — все надраить. Асфальт — швабрами и зубными щетками. Траву подстричь и покрасить, чтобы сочнее казалась… Ну, о подобном уже «пето-писано не один а сотню раз», так что перепевами заниматься не стану. Да и вспоминать ту неделю не слишком хочется, потому как за все время службы так уродоваться нашего брата ни до, ни после не заставляли.


     Наконец проверяющий прибыл. Сам я его не видел, и о дальнейшем только по рассказам знаю. Вроде все ему понравилось, и комдив наш, генерал-лейтенант, уже мысленно генерал-полковничьи погоны примерял. Но тут оказия приключилось.
     После финального банкета благодушные генералы со штаб-офицерами устроились покайфовать в беседке. Стоял редкий для Ордруфской котловины с ее особым микроклиматом солнечный денек. Хорошо! Вот тут бы и кончиться сказке, да она еще только приблизилась к финалу.
Желая развлечь высокого гостя, какой-то полковник припомнил байку, имевшую хождение среди солдат: мол, дуб этот лично посадил… Думаете, Петр? Не угадали: Адольф Алоизович Шикльгрубер.
     Лучше бы полковнику днем раньше память начисто отшибло!
     — Как? — взвился проверяющий. — Гитлер? С ума тут все посходили! Наглядную пропаганду фашизма разводить вздумали? Да за такое…
     Что за такое бывает, понимали все.
     — Но… — робко начал начальник политотдела дивизии.
     — Никаких «но»! Спилить! Немедленно! Чтоб к утру и пня не осталось!
     Приказы, как известно, не обсуждают. Вызвали хозвзвод. Беседку удалось разнести в клочья часа за четыре. Но с дубом сложнее. Его рубили. Его пилили. Но ни одной двуручной пиле не по зубам оказался мощный ствол, толщина которого намного превосходила длину любой из имевшихся пил. Древовальная акция уверенно превращалась в жуткую садистскую пытку: дуб, словно изгрызаемый сотней в хлам пьяных гигантских бобров, никак не хотел поддаваться их рвению. А когда несколько часов спустя исполин все-таки рухнул, вершина его так стеганула по крыше офицерской столовой, что черепица брызнула во все стороны, словно взорвалась дюжина осколочных снарядов. Посыпались оконные стекла. Перекосились двери.


     О том, чтобы закончить славный труд к утру, не могло быть и речи. Ствол еще кое-как раскромсать и вывезти успеть можно, коли солдат побольше нагнать. Но выкорчевать пень? Не смешите! Впрочем, армейская смекалка на то и существует. Решение подсказал кто-то из старшин: быстренько спилить как можно ближе к земле, теперь оно уже намного проще. А потом землей же и засыпать, да поверх клумбу разбить. Никто не догадается, что здесь когда-то дерево росло.
     Сказано — сделано. Спилили.
     Раскидистый немецкий дуб пал, не устояв перед напором Советской Армии.
     Лампасный советский дуб, удостоверясь в исполнении приговора, отбыл восвояси. Кажется, удовлетворенным: выявил-таки зло и даже искоренил в кратчайший срок.
     А меня по сей день мучит загадка. Пока ждали грузовик с землей, я при свете прожекторов, освещавших поле грандиозных трудовых свершений, посчитал кольца на срезе. Как ни крути, выходило, что дуб посадили приблизительно в год приезда в Ордруф Иоганна Себастьяна Баха. Уж не он ли постарался? Или же в биографии Гитлера так лихо с датой рождения промахнулись — как промахнулся наш комдив с генерал-полковничьими погонами?
     И ведь что любопытно — великий Бах с Петром Великим жили почему-то в одно время…

Зря, что ли, я изучал богословие? Ну и кто тут дерзнет спорить с Писанием?

     Вчера, в среду 16 декабря, в стенах Государственного предприятия «Дом писателя» прошло очередное заседание нашей Литературной студии, начавшееся, как положено, с «пятиминутки хвастовства». На сей раз отличились двое:




     Затем начался очередной вечер короткого рассказа — вероятнее всего, предпоследний в этом сезоне, поскольку после Нового года начнется обсуждение повестей и романов, которые студийцам уже разосланы и к середине января, надеюсь, хотя бы одна из рукописей (судя по продвижению, о коем рассказала мне вчера Ира Малыгина, это будет роман Юрия Гаврюченкова) к середине января будет прочтена. Но пока — рассказы.


     Следующее заседание — через неделю, 23 декабря. И тоже вечер короткого рассказа. Так что готовьте тексты, дамы и господа — один Слава всего вечера не займет.

     Прекрасный человек Сергей Александрович! Когда я первые в Кенигсберг (тьфу, простите великодушно, в Калининград!) приехал, он, немолодой уже человек, которому я в сыновья годился, известный писатель, встретил на вокзале, проводил в гостиницу, убедился, что устроили отменно, и лишь тогда откланялся со словами:
     — Устраивайтесь, Андрей, отдохните с дороги, а к четырем часам прошу к нам.
     Прекрасный человек Сергей Александрович! Какой у него дом! Уютный, гостеприимный! И какую к водочке печеную картошку готовил — фирменное свое блюдо! А собеседник какой! Я ему про анекдотический случай рассказал. Когда в армии служил, в ГДР, натолкнулся однажды на школьный исторический атлас. А там, на карте Европы XIV века, при впадении реки Прегель в Вислинский залив кружочек нарисован и написано вместо естественно ожидаемого Кёнигсберг-ин-Пройсен, представьте себе, — Калининград! Вот что значит стараться быть святее самого папы римского… И тут же получил в pendant вопросец: а в честь какого, собственно, короля город Кенигсбергом наречен? И сел натуральнейшим образом в лужу. Стал мучительно перебирать в уме всех правителей, каких помню и какие подойти мало-мальски могут. Однако на память приходил только чешский Оттокар II Пржемысл, вроде как-то со здешними краями связанный, но, скорее всего, имелся в виду не он — чуялся за вопросом какой-то подвох. Впрочем, тактичный Сергей Александрович никогда никого не заставлял в незнании расписываться, а потому сам же естественным образом превратил собственный вопрос в риторический и на него ответил. Напомнил, что цитадель городская (ныне, конечно же, взорванная, на ее месте жуткое бетонно-партийное здание взгромоздили) называлась замком Трех Королей. Причем не светские владыки в виду имелись, нет, а те, кого мы в православной традиции тремя волхвами называем — Балтазар, Гаспар и Мельхиор, пришедшие поклониться младенцу Христу. В европейских-то Библиях они не волхвами именуются, а королями… С тех пор на всю жизнь это запомнил.
     Да, забыл сказать, вослед Николаю Васильевичу двигаясь: Сергей Александрович — конечно же, Снегов (ну а кто Николай Васильевич — сами знаете).
     Нечасто мы со Снеговым встречались, к сожалению. Иногда он в Ленинград приезжал, живал временами в доме творчества писателей в Комарове; раза три или четыре я в Восточную Пруссию заглядывал — как правило, молитвами Бюро пропаганды художественной литературы, а то сводили нас какие-нибудь конвенты, вроде свердловской «Аэлиты». И всегда он рассказывал что-нибудь новое, интересное, неожиданное. Прирожденный сказитель, умел он устную речь выстроить и отточить не хуже, чем законченный литературный текст…
     Очень хороший также человек Лев Николаевич, с которым меня Сергей Александрович после традиционных трех лет обещаний все-таки познакомил. Тут уж сразу скажу — не про Толстого, про Гумилева речь. Вот уж этот не миндальничал! При первой же встрече такой мне экзамен по истории учинил, что семь потов со всех семи шкур… Он-то, небось, считал, что вопросы задает на уровне первоклашки, а по мне, так не всяк аспирант бы выкрутился. Вот и я, наверное, тоже не выкрутился — просто пожалел меня Лев Николаевич. Снизошел, потому как Снегов меня к нему привел. А со Снеговым они, опять же по Гоголю, «такие между собою приятели, какие свет не производил».
     Прекрасный человек Сергей Александрович. Очень хороший также человек Лев Николаевич. А где такие люди в Стране Советов сойтись скорее всего могли? Вестимо, в лагере.
     Снегов был человеком разносторонне талантливым — не только литературно. И даже, я бы сказал, литературно в последнюю очередь — хронологически, имею в виду. Судите сами: не успел он еще окончить Одесского химико-физико-математического института, как специальным приказом наркома просвещения Украины был назначен на должность доцента кафедры философии. Ненадолго, впрочем — в его лекциях усмотрели отклонения от марксизма, и пришлось Сергею Александровичу перебираться с берегов Черного моря к берегам Балитйского и поступать инженером на ленинградский завод «Пирометр». Там его и взяли в 1936 году; как положено, если ни за что брали — давали десять лет лагерей. Сперва попал он на Соловки, в СЛОН, а оттуда — в Норлаг, нынешний на костях выросший Норильск. Освободился в сорок пятом, но еще десять лет работал там же, на Норильском горно-обогатительном комбинате, пока в 1955 году не был полностью реабилитирован, вскоре после чего и перебрался в Калининград. Но это я сильно забежал вперед.
     Гумилевская судьба сложилась пунктирнее. В тридцать четвертом он поступил на истфак Ленинградского университета, но уже год спустя его арестовали. Выпустили, правда, сравнительно быстро, однако про университет — забудьте, вам не по чину. Но в тридцать седьмом, как ни странно, восстановили-таки — впрочем, лишь затем, чтобы через год взять снова. Дали пять лет и отправили в Норлаг. Освободился он в сорок третьем, но оставаться пришлось там же, в Норильске. Покинуть Крайний Север удалось, лишь сменив его на Первый Белорусский фронт. Вернувшийся из Берлина в Ленинград фронтовик в аспирантуру зачислен, конечно, был, однако диссертации защитить не успел — разве ж в аспирантуре место сыну угодившей в опалу после Постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград» Ахматовой? Пришлось поработать и библиотекарем в психиатрической клинике, и научным сотрудником в Горно-Алтайской экспедиции… И все-таки ухитрился в сорок восьмом кандидатскую защитить, а через несколько месяцев его опять укатали — на этот раз на семь лет, в лагеря под Карагандой и под Омском. Такая вот советская чехарда. Но я опять забежал вперед.
     Потому что история, как поссорились Сергей Александрович со Львом Николаевичем, относится к тем годам, когда оба находились в Норлаге. Там-то и стали они закадычными друзьями. Но, в полном соответствии с классикой, до поры до времени.
     Лагерная жизнь — это особый мир. В первую очередь, разумеется, ужасный. Но все-таки — целый мир. И, значит, в нем было место не только для смерти, горя и ненависти, но и для раздумий, любви, обретения Бога и даже для анекдота. Мой крестный, сиделец с более чем двадцатилетним стажем, рассказывал, как в Перми, когда его под конвоем водили куда-то из лагеря в город (уж не помню, куда именно), то путь пролегал через рынок, где конвоир неизменно надирался до состояния риз, после чего крестному — зэку! — приходилось волочь здоровенного вохровца к месту назначения на себе, потому как любое иное решение означало бы обвинение в побеге. Или вот еще. В предвоенные и военные годы наш коллега (имени называть пока не хочу, ибо ему будет посвящена отдельная байка) являлся разведчиком-нелегалом, работавшим, по его словам, и в Индонезии, и в Японии, и в Англии… А теперь с трех попыток догадайтесь: в каком отечественном статусе? В статусе расконвоированного зэка.
     Но вернемся к нашим сегодняшним героям.
     В начале 1943 года энное число норлаговских сидельцев вознамерились провести… Что бы вы думали? Литературный конкурс. Более того, поэтический. Казалось бы, не самое, мягко говоря, подходящее время и место. Однако желающих участвовать сыскалось немало. Не знаю, кого именно выбрали в жюри — и людей, литературой интересующихся, и писателей, и писателей будущих там было вдосталь. Не знаю, как им удавалось доставать в лагере бумагу, как рукописи не пропали при неизбежных и регулярных шмонах.… Об этих подробностях мне не рассказали. Суть же интриги заключалась в следующем. Первое место на конкурсе занял Снегов. А Гумилев — второе.
     И обиделся так, что лучшие друзья перестали разговаривать и подавать друг другу руку.
     Через несколько месяцев Лев Николаевич освободился, потом добился-таки отправки добровольцем на фронт… Так что встретились прекрасный человек Сергей Александрович и тоже очень хороший человек Лев Николаевич только в середине шестидесятых в Москве. Обида к тому времени не забылась, правда, но как-то себя изжила, так что разговор пошел у них дружеский. Будто и не было никогда той размолвки. Но Снегова все же мучило: почему? Ну скажите мне на милость, почему? Ведь не столь же по-дурацки тщеславен Лев Николаевич! Умный же человек, интеллигентный, талантливый… В чем же дело?
     И при следующей встрече — еще через год, наверное, и уже в Ленинграде — не удержался, хотя вспоминать и не хотелось. Спросил.
     И тут Гумилев вспылил:
     — Да какое ты имел права занимать первое место! Это мне положено было! Я же сын великого поэта! Сын великой поэтессы! Это мое, врожденное, к чему я имманентно предназначен. А ты? Зачем тебе это? Ты же ученый, физик. И тогда считал, и сейчас повторяю: несправедливо это! Неправильно!
     В действительности тирада была значительно пространнее, даже пересказ занимал минуты три, но полагаю, и такого реферативного изложения довольно.
     И что здесь самое любопытное: разразился сей ламентацией Лев Николаевич — ученый, кандидат исторических наук, автор монографий «Хунны» и «Древние тюрки». А слушал его Сергей Александрович — член Союза писателей СССР, известный писатель-реалист, только что дебютировавший в научной фантастике рассказом «Тридцать три обличья профессора Крена» и ожидающий в скорости выхода в свет романа «Галактическая разведка» — первой книги эпической трилогии «Люди как боги».
     Однако и суровая правда в гумилевских речениях была. Он, историк, и в своих научных трудах оставался писателем, которого полет воображения, идея, логика сюжета уводили иной раз очень далеко от академической стези. Снегов же не зря стал одним из столпов научной фантастики, ибо не только писателем был, но по складу ума и души оставался все-таки ученым.
     Справедливости ради замечу: ни Сергей Александрович, ни Лев Николаевич ни с тем, ни с другим ни за что бы не согласились.

     А вот авторская аннотация к роману:
     Гардарика — «Страна городов» — так называли скандинавы землю славян, по которой бродили громадные зубры, где приносили жертвы в капищах мудрые волхвы, где на рассвете можно было услышать пение загадочной птицы Гамаюн. В эти земли и попадает молодой викинг и скальд Асгрим, явившийся сюда в поисках заклятого врага, которому поклялся отомстить за гибель своей семьи. Здесь, в Гардарике, Асгрим находит не только старых и новых врагов, но и друзей, и любовь. Пока правящий Гардарикой неистовый воин Святослав проводит время в победоносных походах, его владения сотрясают набеги кочевых племен. Асгрим оказывается втянут в водоворот приключений и схваток, обретает удивительный меч и пытается найти разгадку тайны, неведомую даже волхвам.

       Уважаемые коллеги!
       Подводя итог заседанию секции, состоявшемуся в минувший понедельник, прошу всех, у кого есть материалы, касающиеся Охта-центра, или любые другие материалы о нашем городе (раздумья, предложения по улучшению питерского житья-бытья, мемуары о своем питерском детстве и т.д.), но нет в интернете сайта/блога/ЖЖ, где можно все это разместить, присылать все мне на адрес a-tigerr@yandex.ru. Присланное будет размещено или на моем сайте http://a-tigerr.narod.ru/in... или на сайте http://priton-ha.narod.ru/.
       Также прошу регулярно посещать блог Андрея Дмитриевича Балабухи: http://blogs.mail.ru/mail/b...
       Андрей Дмитриевич любезно согласился публиковать важнейшие новости, касающиеся Охта-центра и других «горячих точек» нашего города. В связи с этим просьба ко всем, кто узнает о каких-либо мероприятиях/акциях, направленных на улучшение ситуации в Петербурге, давать знать об этом либо мне, либо Андрею Дмитриевичу.
       Все, кто хотят поучаствовать в интернетном голосовании против возведения питерской супервысотки, могут посетить эту страницу: http://bashne.net/

       В понедельник, 7 декабря, состоялось очередное заседание секции фантастической и научно-художественной литературы СП СПб, собравшее на этот раз двадцать два человека. Как повелевает традиция, вначале была


А поскольку больше никто ничем не порадовал, пятиминутка при всей логиновской велеречивости уложилась максимум в полторы.
       Затем перешли к основной части вечера, которая в повестке дня была сформулирована следующим образом: «Судьба Петербурга. Перспективы — радостные? нерадостные? безрадостные?». Тема этой дискуссии (или круглого стола, или обмена мнениями — называйте, как больше нравится) была предложена нашим секретарем Анной Овчинниковой (на нижеприведенном снимке она в центре), а поелику всякая инициатива наказуема, ей же пришлось и произносить вступительное слово.


       По счастью, разговор получился — вопреки опасениям некоторых — не алармистский, не из разряда «рятуйте, православные, спасайте Петербург!», а вполне деловой и по-настоящему писательский. Были тут и воспоминания о том, каким был город еще на нашей памяти, и свидетельства происходящего, когда вполне приемлемого, когда совершенно горестного, и рассуждения, о чем именно нужно сейчас писать и где публиковать написанное... Как тут не вспомнить Давида Самойлова:
                                                                          ...разговор
                                       Был славный — говорили о Ликурге,
                                       И о Солоне, и о Петербурге...
       И спасибо всем, кто в этом разговоре принял участие!

Лет этак тридцать назад «Собачье сердце» читали немногие — помнится, мне в руки оно впервые попало (как водилось в те времена, на одну ночь) вообще в слеповатой самиздатовской машинописи. Но после 19 ноября 1988 года, когда состоялась премьера блистательного телефильма Владимира Бортко с Евгением Евстигнеевым и Владимиром Толоконниковым в главных ролях,
 

даже не читавшие щедро сыплют цитатами из Михаила Афанасьевича. Но мало кто задается при этом вопросами антропонимическими.
       И вот главный: почему, собственно, Шарик? Кстати, и самого пса любопытство терзало — с чего это Шариком его назвали, хотя он тощий и ободранный… Из чистого окаянства я спрашивал на сей счет многих, но в ответ неизменно получал: «Самая распространенная собачья кличка», «Первое, что голову приходит», etc. Если бы!
       Булгаков все имена подбирал с хирургически точным расчетом.
       С профессором Преображенским, вроде, ясно. Во-первых, из поповичей он — все Успенские, Вознесенские, Воскресенские, Крестовоздвиженские и прочие Вонмигласовы награждались подобными фамилиями в семинариях. Возможно, Филипп Филиппович не напрямую поповский сын, а интеллигент во втором-третьем поколении, но уж не из столбовых, факт. Во-вторых, изо всех возможных вариантов именно этот выбран, поскольку он действительно преображает — и людей, подсаживая оным обезьяньи железы, и собаку в человека, и человека в собаку. Как его еще назовешь?
       Или вот доктор Борменталь. И, вроде, из немцев — намек на Вагнера при докторе Фаусте. И профессия тут сразу — кто же не знает излюбленную ларингологами борментоловую мазь.
       Всех персонажей перебирать не стану, не беспокойтесь. Все-таки нас с вами интересует сейчас второй главный герой — Шарик.


       А ларчик-то открывается просто. Помнится, в детстве я гадал, почему это окраска военных кораблей называется шаровой? И почему цвет — кубовым? Последний, впрочем, вспомнился так, к слову. А вот шаровый — по делу.
       Собачья кличка Шарик не от шарообразности идет. Это пришедший в русский язык полонизм. По-польски «серый» — szary; по-белорусски, кстати, почти так же — шэры. Так что Шарик наш — просто Серый. Ибо серость и символизирует. И еще — потому что «как [серого] волка ни корми, а он все в лес смотрит». Точь-в-точь Полиграф Полиграфыч, который, даже человеком заделавшись, с прежней песьей яростью котов давил. Из чугунной серости пришел (не зря же и донор-то — Клим Чугункин!), в нее и вернулся. «Прах ты есьм, в прах и отыдеши», — сказал бы профессор Преображенский. Тем более, что в серости своей Шарик, в отличие от Чугункина, натурально, даже по-своему мил. Пока место свое знает.
       Так что иного имени у него быть попросту не могло. Ай да Михаил Афанасьевич, ай да сукин сын!

       Свершилось! У нашего студийца Владислава Трушникова вышла наконец первая книга:


Причем это, как видите, не фантастика, чего все ждали, а самая что ни на есть научно-художественная проза на историческую тему.
       Поздравляю, Слава!
       Сам пока не читал (за неимением), а потому от каких бы то ни было оценок и комментариев до поры до времени воздержусь. Однако издательская аннотация вкупе с беглым перелистыванием прямо на заседании Студии позволяют все-таки придти к одному любопытному выводу: по авторским воззрениям на события трушниковский труд кое в чем явно близок точке зрения другого нашего коллеги, Андрея Буровского, сформулированной в его недавно выпущенной «Великой Гражданской войне 1939-1945 годов». Что невольно заставляет отнестись к высказываниям обоих с повышенным интересом...

       Он состоялся в четверг, 3 декабря, в уже знакомом многим из нас «Доме на Жуковского», что на Гороховой (да простится мне такой оксюморон), и выглядел следующим образом:


Слева здесь — герой дня, справа — внимающая ему аудитория, причем, вопреки размерам помещения, немаленькая; не зря же сказано: в тесноте, да не в обиде.
       Благодаря как собственному давнему интересу, так и в немалой степени дружбе с нашим коллегой, египтологом Андреем Сущевским, Михаил Сергеевич сам если египтологом и не стал, то уж в законченного египтофила превратился натуральнейшим образом, о чем можно уверенно судить по его «Стражу фараона», «Ливийцу» или «Ассирийским танкам у врат Мемфиса». И потому отнюдь не удивительно, что и этот вечер он посвятил своей любимой «Стране Большого Хапи», а точнее — ее литературе.
       Если «Ассирийские танки...» были насквозь пропитаны «Повестью о Синухете» (или «Злоключениями Синухета» — папирус публиковался под обоими названиями, поскольку в оригинале не имел никакого заглавия вообще), то нынешний вечер обернулся рассказом о «Путешествии Унамуна в Библ» (папирус, на котором записано — правда, без концовки — это повествование, хранится в Государственном музее истории искусств им. А.С.Пушкина в Москве). Причем пересказ истории, которая и сама по себе — чистый авантюрный роман, дополнительно заиграл от ахмановских комментариев, трактовок, предположений, допущений. Присутствовавший на вечере переводчик с древнеегипетского Иван Рак (он крайний справа на правом снимке) не только не мог, но и не хотел ничего возразить — лишь тихонько кивал да улыбался...
       А чтобы вечер получился жанрово разнообразным, завершил его Михаил Сергеевич прочтением очередной веселой новеллы о похождениях «писателя Михаила Ахманова» (закавычиваю, ибо это не столько автобиографический опус, сколько торжество изобретательного вымысла, Ахманов же тут просто литературный персонаж, который, как говорится, «даже не однофамилец» автора).
       Ну а потом был традиционный легкий фуршет (это вам не государственное предприятие «Дом писателя»!).


      Завидуйте, кто не заглянул на огонек!

        Несколько слов в качестве общего предисловия к рубрике. Жанровое определение для своих миниатюр я выбрал, исходя из словарного: «БАЙКА <...> короткий занимательный рассказ; выдумка, сказка...». Насчет занимательности — что получится, то получится. А вот насчет выдумки и сказки... Ни одну из этих историй я не проверял по документам, копаясь в архивах, не доискивался перекрестных свидетельств. Кое-что здесь — из моего собственного опыта, иное с чужих слов, причем у тех, кто мне это рассказывал, сейчас, как правило, уже не спросишь. Хотите — принимайте на веру; хотите — считайте литературным вымыслом. По мне, так главное, чтобы se non e vero, e ben trovato, как говорят итальянцы: «если это и не правда, то хорошо придумано». А хорошо ли — судить вам.

ТАЙНА «ГЕРЦЕГОВИНЫ ФЛОР» И ВЕРЕСКОВЫХ ТРУБОК

        Было это в 1976 году, когда в Москве под эгидой Союза писателей СССР проходил первый Всесоюзный семинар молодых фантастов и приключенцев. Впоследствии за всеми многочисленными Малеевками о нем как-то забыли, но тогда в общежитии Литинститута на улице Добролюбова нас собралось около сотни, и среди этих молодых были, например, Геннадий Прашкевич и Ольга Ларионова, Имант Ластовский и Вячеслав Рыбаков, Станислав Гагарин и Виталий Бугров, с которым мы, как всегда, жили в одном номере. Это был месяц творческих мастерских, семинаров, лекций, официальных встреч и — самое главное — ненасытного кулуарного общения. Последнее, естественно, не обходилось без приличествующих возлияний, а на них нужно было еще заработать. Кто мог, срывал в знакомых редакциях какие-нибудь рецензии на «самотек», несколько раз нам устраивали выступления, за которые не членам Союза писателей Бюро пропаганды художественной литературы (была такая славная организация) платило по 7 руб. 88 коп... И вот однажды прошел слух, что несколько человек поедут выступать на табачную фабрику «Ява». Тут мое сердце заядлого курильщика не выдержало: как говорится, хоть чучелом, хоть тушкой, а там быть надо! Договорился с нашей дамой-патронессой Ниной Матвеевной Берковой — и мечта идиота сбылась: я оказался-таки на заветной Третьей улице Ямского поля, где из-за военных невзгод перебравшийся из Крыма в первопрестольную караим Самуил Садукович Габай еще в 1856 году открыл небольшую табачную мастерскую.
        Для начала, как водится, нас развели по цехам, где мы и отвыступались. Дело нехитрое: в те времена фантастика публиковалась, а тем более издавалась в час по чайной ложке, один-два рассказа в год — «Да ты, брат, счастливчик!»... Так что многие из нас были не столько писателями, сколько сказителями, у которых имелись наработанные устные номера, даже некоторая популярность в различных аудиториях, а вышеупомянутые 7.88 за месяц складывались в тогдашний прожиточный минимум. Ну а потом, поскольку мы были не просто заезжими писателями, а со Всесоюзного семинара, как-никак, фабричное начальство удостоило нас приема на высоком уровне, с дегустацией табаков и коньяков. Сидели, трепались, кстати, узнав много нового. Например, что в 1912 году, когда Габай запустил в производство папиросы «Ява», ставшие, как теперь говорят, брэндом фабрики, они безобманно производились из яванского табака. Или что основу знаменитой «Герцеговины Флор» составил табак, действительно привозимый из балканской Герцеговины. Или что платил он работникам солидное жалованье — по 20 рублей в месяц, нехудые по тем временам деньги... Да много всякого!
        Наконец, улучив подходящий момент, я поинтересовался у того, кто нас принимал (не помню, был ли это генеральный директор, просто директор или какой-нибудь зам., да и неважно это):
        — А вы случайно не можете открыть мне тайну: почему Сталин набивал трубку табаком из «Герцеговины Флор»? У меня отец эти папиросы курил. И сам я пробовал. Обычный кислый табак тонкой папиросной резки... А ведь все это вспоминают! Вот недавно в мемуарах генерала Штеменко читал... — я успел подготовиться, выписка лежала в кармане: — «В один из последующих дней мы с А.И.Антоновым докладывали И.В.Сталину положение на фронтах. В кабинете находился и В.М.Молотов. И.В.Сталин внимательно нас слушал и, когда дело дошло до Болгарии, принялся за коробку „Герцеговины Флор“, чтобы набить табаком папирос свою неизменную трубку». Но ведь так и трубку набивать неудобно, и курить противно. Неужто у Отца Всех Народов дурной вкус был?


        И сразу же стало понятно, что попал «в десятку». Не только у писателей концертные номера наработанные есть — у директоров фабрик и заводов тоже. Наш хозяин полыхнул несказанным светом, какой может источаться лишь при сладостном повторении неповторимого звездного часа.
        — Знаете, товарищи, вам очень повезло. Как раз сейчас у нас работает свои два месяца [для молодого поколения: в советские времена пенсионерам разрешалось подрабатывать только восемь недель в год, в противном случае пенсии они на весь остальной период работы лишались - А.Б.] Залман Ноевич, один из старейших сотрудников. Вот мы его пригласим, и он вам сам расскажет...
        Сказано — сделано: короткий телефонный звонок, начальственный голос... И не успели мы выпить во славу табачно-литературной дружбы и взаимные успехи на своих поприщах, как старейший сотрудник явился. Причем явно понимая, зачем понадобился в очередной раз. Он тоже лучился, но в основном при виде отменно сервированного стола с запотелой «столичной». В последнем я оказался неправ: он предпочел «Двин».
        — Присаживайтесь, дядя Заля, — ненаигранно-ласково пригласил наш хозяин, похоже, испытывая к этому маленькому, не то очень ссутуленному, не то чуть-чуть горбатому человеку искреннюю, даже почтительную симпатию. — Вы тут сперва нас чуть-чуть догоните, а потом расскажите, пожалуйста, — вот, товарищи писатели про «Герцеговину Флор» для Иосифа Виссарионовича интересуются...
        Не чинясь, дядя Заля отыскал за столом свободное место, принял на душу, отменно закусил, еще принял, заглатывая восхитительный коньяк, словно водку, из водочной же стопки. К делу он приступил минут через пятнадцать.
       — Про товарища, говорите, Сталина? И про «Герцеговину Флор»? А что про «Герцеговину Флор»? Вот скажите, товарищи писатели, вы, когда сюда шли, по лестнице поднимались? Поднимались. А того ведь не заметили, что там, под лестницей, махонькая такая каморка есть. С косым потолком. Да и дверь — тоже косая. Сейчас там швабры всякие да ведра с тряпками. Уборщицкое царство. А тогда столик стоял. На столике — машинка гильзонабивочная. Перед столом — энкаведешник здоровенный с наганом. Меня туда всякий раз двое других сопровождали, только те с винтарями были и за дверью оставались, снаружи. А директор наш, помню, по плечу похлопает: «Не боись, Заля, это пока не конвой, это пока эскорт...» Так под эскортом и шагаю. Ну вот, вхожу, значит. За столик этот сажусь, гильзы из коробки беру, „Герцеговина Флор“, честь по чести, в машинку вставляю. Раз! Раз! Раз! — старческие руки с привычной ловкостью изобразили движения без намека на медлительность или дрожь. — И набиваю. «Кэпстен»! «Кэпстен»! «Кэпстен»!..
       Когда великая тайна так просто открывается за минуту, делается обидно... Конечно же, мы дядю Залю поблагодарили, почтя за честь выпить со столь историческим человеком. А я, чтобы истаяла душевная грусть, извлек из кармана второй орешек.
        Мое и старшее поколения прекрасно помнят, что все пятидесятые и даже еще шестидесятые годы прошлого века не только в специализированных табачных магазинах, но и чуть ли не в каждом порядочном гастрономе (по крайней мере, в Ленинграде и Москве) лежали в витринах, не пользуясь особым спросом, трубки. Не слишком хорошо вырезанные, не лучшим образом сбалансированные, не из рук мастера вышедшие, а так, ширпотреб, но изготовленные из отменного верескового корня. Вот одна из них, с головой черта — образцом послужила такая же широпотребная немецкая трубка.


        Мне рассказывали, что и до войны трубок хватало — предложение превышало спрос. Но те были из вишни резаны, из яблони, из груши, редко — из ореха, еще реже — карельской березы. Пенковых вовсе не было. Вересковые же появились после войны. Откуда? Ведь в наших палестинах пригодного к делу вереска не водится...
        Об этом я и спросил гостеприимца нашего хлебосольного. Теперь ему для рассказа никто не понадобился, он изложил все сам. Но поскольку история чуть длиннее, а лексика директорская не отличалась красочностью, позволю себе передать его повествование своими словами — хуже не будет.
Итак, началась эта история в один из февральских вечеров 1945 года, на Ялтинской конференции. Вот этой самой:


Собственно, вечер уже перетек в ночь, а Сталин с Черчиллем, сидя в присутствии одних только незаметных и незаменимых переводчиков, попивали: первый — свое любимое грузинское вино, второй — пришедшийся ему весьма по вкусу армянский коньяк (о марках история, похоже, умалчивает). Как рассказывал переводчик Сталина Валентин Михайлович Бережков, в какой-то момент Отец Всех Народов, исходя из своих непостижимых соображений, предложил Черчиллю выпить на брудершафт.
        — И давай будем называть друг друга, как нас мамы в детстве называли. Меня мама Сосо называла. А тебя твоя мама как называла?
        Малость опешивший от подобного амикошонства британец поспешил сменить тему и поинтересовался трубкой, которую курит вождь мирового пролетариата. Тот с охотой показал:
        — Трубка? Трубка как трубка. Ничего особенного.
        Так оно и было — что, кстати, и Константин Симонов, сам трубочник первостатейный, подтверждал: вишневого дерева, ручной работы, сбалансированная, но не ах. Но Черчилль сразу же почувствовал под ногами твердую почву. Как у любого уважающего себя английского политика у него в запасе всегда имелось несколько хорошо подготовленных спичей на расхожие темы: о лошадях и скачках, об яхтах и винах, etc. В том числе, и о трубках, ибо за ними стоят свои наука и культура. Говорят, Сталин даже слушал не без интереса. А в конце полюбопытствовал, как бы простому советскому маршалу попробовать эти самые данхилловские трубки?
       — Нет ничего проще!
       И несколько дней спустя в Москве приземлился «дуглас C-47 скайтрэйн», откуда бережно вынесли небольшой чемоданчик крокодиловой кожи, внутри которого покоились на бархатных ложах семь трубок фирмы «Данхилл». Дар был вручен Сталину. Впрочем, последствий это не имело: никто и никогда не видел генералиссимуса с английской трубкой в зубах — только со своей, любимой, с которой сроднился. Как с властью. Что сталось с английскими трубками? Рассказывают, будто впоследствии видели этот набор в Музее подарков товарищу Сталину, но Бог весть, вправду или нет.
       Однако англичане — народ прагматичный. Не гонять же «дуглас» ради одного чемоданчика? И в брюхе транспортного самолета оказалось вдобавок почти три тонны отличного верескового корня — дар фирмы «Данхилл» союзной советской табачной промышленности.
Вот из этих-то самых трех тонн и строгали потом на «Яве» ширпотребные трубки. Пока сырье не кончилось. А новой партии никто заказывать не стал: ни спросу особого нет, ни валюты, и вообще Холодная война...
        У меня одна такая трубка когда-то тоже была. Не с чертом, разумеется, с гладкой чашкой. Ласковая такая прямая британочка. Баланс, конечно, не из лучших, челюсти она на совесть выворачивала, но в руках держать — одно удовольствие. Да и вкус, когда обкурилась как следует, года через три, приобрела замечательный. Жаль, пала она потом смертью храбрых... Но это уже, как сказано в классике, совсем другая история.
       Однако давайте все-таки вернемся к той. Покидали мы фабрику «Ява» со щедрыми дарами, врученными без разбору курящим и некурящим, что долю нашего гонимого ныне брата существенно увеличило. И до конца семинара подрабатывать, рецензируя «самотек» в родном «Вокруг света», мне приходилось уже только ради пополнения нашего с Бугровым бара. Забота же о куреве отпала полностью.
       Но сигареты-то давным-давно дымом обернулись, а вот байка осталась. И вы ее только что прочли.

О пользе фольклористики

       В первом приближении пословицы и поговорки можно разделить на четыре группы.
       К первой относятся те, что существуют у всех народов в неизменном, иногда дословном виде. Иголку в стоге сена, например, с одинаковым успехом можно искать и по-русски, и по-английски, и по-китайски.
       Ко второй — те, что существуют только в одном языке. Я, например, не смог найти аналога литовский пословице «Дятел пестр, а мир еще пестрее». А утверждение, что «С трудов праведных не наживешь палат каменных» возможно только на языке родных осин.
       К третьей — взаимоисключающие. Сравните, например, наше: «Закон — что дышло: куда повернул, то и вышло» — со звучной латынью: «Dura lex, sed lex» («Закон суров, но — закон»).
       К четвертой — те, что, переходя из страны в страну, из культуры в культуру, видоизменяются частично. Помните наше «Делить шкуру неубитого медведя»? По-английски эта пословица звучит несколько иначе: «Торговать шкурой неубитого медведя». По-японски (спасибо Юлии Андреевой за пополнение моей коллекции!): «Ana no mujina о nedan suru», то есть «Договариваться о цене на непойманного барсука». То бишь все так или иначе намереваются покупать-продавать, а мы, грешные, — делить. Именно об этом умонастроении писал некогда граф Алексей Константинович Толстой:
                                            В одном согласны все лишь:
                                            Коль у других именье
                                            Отнимешь и разделишь —
                                            Начнется вожделенье.
       А теперь скажите, разве из примеров, приведенных в двух последних пунктах, не вытекает ответ на вопрос, которым многие задавались столько десятилетий кряду: почему социалистический переворот удался только в России?
       Что ни говори, а фольклористика — наука великая!

       У Романа Буревого, в миру более известного как член нашей старой доброй секции Марианна Алферова (это двуликое тождество изначально являлось секретом полишинеля, и потому за разглашение мне ничего не будет), в серии «Создатели миров» издательства «АСТ» вышел новый роман «Призвать дракона». Вот он во всей красе:


Но фокус как раз в том, о чем аннотация умалчивает. Согласно ей, перед вами обычная фэнтези со всеми полагающимися атрибутами. Что же, так оно и есть. Но сверх того — еще и с маленьким секретом. А вот в чем он — не скажу, сами доискивайтесь, как и я (мне Марианна тоже не сказала, когда дарила).

       У члена нашей с Леонидом Смирновым Литературной студии Андрея Прусакова вышла в «Лениздате» первая книга — роман «Рождение героев».


И вот как аннотирует его  издательство:
       «Зловещая тень забытого народа простерлась над Арниром. Приходят времена, когда судьбу народов и царств не могут решить ни закованные в броню армии, ни мудрость правителей. Кто мог предположить, что встреча изгнанного сородичами дикаря и бежавшей от морских разбойников пленницы изменит мир, в котором они оказались впервые?
       Любопытный и настырный Шенн становится учеником одного из Древних, постигая тайны забытых учений. Гордая и сильная Далмира - гладиатором, бьющимся с чудовищами на потеху толпе.
Начиная жить в незнакомом мире, они учатся, борются и побеждают, узнавая Великий и жестокий Арнир. 
       Они меняют себя, не изменяя себе. Только так рождаются герои».
       Я от высказываний пока воздержусь, страшась обвинений в протекционизме и студийном патриотизме. Но если в последствии все-таки не выдержу — заранее приношу извинения.
       Пока же ограничусь тем, что поздравлю автора: первенец — это как-никак всегда событие.

       Мне показалось, что будет правильным в дополнение к нашим секционным и студийным «пятиминуткам хвастовства» помещать здесь новинки, выпущенные авторами. Натурально, за всем мне одному не уследить, так что, милые дамы и милостивые господа, без вашей помощи не обойтись: присылайте, кто хочет и может, сканированные обложки своих последних изданий, а заодно и все, что хотите о них сказать. Как-никак, это еще одна форма взаимной информации — не все ведь каждый раз присутствуют на заседаниях... А так — можно заглянуть и посмотреть, у кого что делается, порадоваться достижениям ближнего.
       Дабы не зарываться в бездонное прошлое, начнем, конечно, с текущего года.
       Вот первые три новинки — в алфавитном порядке, чтобы никому не было обидно.
       У Елены Ворон (в миру Воронько) вышел роман, некогда обсуждавшийся на одном из занятий Студии. Издание, прямо скажем, уникальное, коллекционное (сам всегда о чем-то подобном мечтал): маленький тираж с нумерованными экземплярами. Мне, например, был дарен экземпляр № 2, чем и горжусь. И вот как это книгоиздательское чудо выглядит:


       Роман Павла Марушкина, также обсуждавшийся в минувшем сезоне на Студии, теперь выпущен (правда, под другим и, на мой взгляд, куда менее удачным заглавием, однако нынешняя практика издателей называть книги по-своему всем нам давно и хорошо известна!) издательством «ЭКСМО» в серии «Абсолютное оружие» (какое отношение к абсолютному оружию он имеет, ведают только маркетинговый отдел издательства да Господь Бог). Вот он (роман, а не Бог, разумеется!), любуйтесь:


В довершение маленькая цитата к марушкинской иллюстрации: «…младенца везли в коляске Семеновна и Степановна. Сан Саныч не смог удержаться от ухмылки: чьи-то заботливые руки напялили на вундеркинда камуфляжные ползунки и раскрасили маленькую физиономию боевым гримом.
       — Смотришься брутально! — подмигнул Костя.
       — Надо соответствовать обстановке! — сурово отозвался Адорабль».

       И, наконец, у члена нашей секции, лауреата Беляевской премии Сергея Рязанцева в петербургском издательстве «Диалог» вышла очередная научно-художественная книга, тема которой полностью ясна уже из названия:


Впрочем, тема темой, а чтобы получить удовольствие — сами понимаете, читать надо. Что всем и советую!

       Ну вот, четыре часа назад закончилось очередное — второе в этом сезоне — заседание нашей Студии, на которое собралось на этот раз аж двадцать два человека.
 

Правда, в их числе были один новичок, о котором (собственно, которой) чуть позже, и трое почетных гостей: Елена Бойцова, Алла Качурина и даже сам Василий Владимирский, весьма порадовавший всех своим появлением. Так что из списочного состава все равно присутствовало меньше половины... Ну не хотят люди на Звенигородскую, что тут поделаешь?!
      В самом начале была представлена собравшимся Ольга Леонардовна Николаева (вот она, на снимке ниже),


которая пишет — и весьма неплохо! — фэнтези, умудряясь даже о вампирах и оборотнях сказать что-то нестандартное и новое, а кроме того заканчивает сейчас Высшие курсы «Литератор». А еще она фехтовальщица, каскадер и... Впрочем, обо всех ее талантах будет сказано в свое время — если к слову придется, конечно. Отныне она — полноправный член Студии. С чем ее и поздравляю.
       Потом, как водится, хвастались. У Павла Шумилова (на снимке внизу он слева) в антологии «FANтастика», выпущенной издательством «Азбука-классика», опубликована фантастическая повесть «Переведи меня через майдан» — что особенно приятно, некогда обсуждавшаяся и заслужившая высокую оценку на Студии. У Сергея Удалина (он, как нетрудно догадаться, справа) в последнем номере журнала «Царское Село» опубликовали стихотворение, а в журнале «Петербургские встречи» — рассказ «Красная Шапочка», родившийся в недрах Высших курсов «Литератор». В этом же номере помещен и рассказ Златы Линник (она, естественно, в центре) «Муж».


Что же, всех троих поздравили, вслед за чем началось главное действо, ради которого и собрались, — вечер короткого рассказа.
       Рассказ «Ржевъ» читал Павел Алексеев — это его дебют на Студии. Вячеслав Рогожин со свойственным ему актерским мастерством представил рассказ «Детонатор». Вот они, сегодняшние герои за работой — Рогожин слева, Алекссев справа.


Поскольку Студия все-таки является сообществом закрытым, последовавшего обсуждения огласке предавать не стану. Замечу лишь, что даже недостатки обоих рассказов сделали обсуждение живым и интересным. А насколько плодотворным для авторов и всех остальных участников — время покажет.
       Первоначально предполагалось, что читать будут четверо, однако даже с двоими едва-едва управились. К тому же в половине десятого нам весьма прозрачно намекнули, что в государственном учреждении «Дом писателя» писатели слишком задерживаться не должны: два с половиной часа посидели — пора и честь знать. Мы вняли.
       Так что Татьяну Томах и Юрия Гаврюченкова будем слушать и разбирать по косточкам в следующий раз...

       Вот какая мучит меня на этот раз. Только в двух европейских странах высшим ругательством, почерпнутым из многообильной области фауны (в своем бессмертном исследовании нормативной и — преимущественно — ненормативной брани «О дураках» Ивановский отнес бы сие к рубрике «Дураки животные»), являются наш родной русский «козел» и гордый испанский «cabron». Для итальянцев, например, гораздо хуже porca, то бишь свинья. Для поляков — собака (пресловутое «пся крев», выражение, которое во всех переводах Сенкевича на язык родных осин, кстати, именно так и пишется — кириллицей). И так далее. Всего списка приводить не стану — не ахти какие сложные ведь изыскания.
       Но вот что любопытно: именно в двух этих странах — Испании и России — в XX веке разразились самые кровопролитные в Европе гражданские войны.
       Так вот, взаимообусловлены ли эти факты? (Причем хронологически «козел» все-таки первичен...)

       Вчера, в половине восьмого вечера, в Книжном магазине-клубе санкт-петербургских издательств, который хотя и находится теперь на Гороховой ул., д. 33, но по старой памяти все равно привычнее называть «Домом на Жуковского», состоялась презентация нового романа Дмитрия Вересова «Возвращение в Москву».
       А вот и сам автор, словно взирающий на обложку своего детища.


       И читал он с приличествующим случаю артистизмом, и фрагменты подобрал отменно, а потому и общий разговор, все действо сопровождавший и завершивший, также получился интересным. Так что вышла, на мой взгляд, не презентация (я вообще, признаться, не совсем понимаю, что именно обозначается сим модным словечком), а полноценный творческий вечер.
       Помнится, Луи л'Амур как-то заметил, что задача всякого хорошего писателя — быть рассказчиком у бивачного костра, чьи повествования окружающие слушают с несякнущим интересом, и собеседником, с которым они не хотят расставаться. Приходится признать: Вересов как раз из таких. Казалось бы, уж сколько его знаю, — и читал, и слушал, — а все равно всякий раз интересно.
       На снимке ниже — герой вечера вместе с обаятельными хозяйками: Верой Васильевной, Еленой Александровной и Аллой Сергеевной, чьими молитвами (и, разумеется, делами!) и творится все в «Доме на Жуковского».


       Так разве же удивительно, что и наша с Леонидом Смирновым Литературная студия с Нового года перейдет из стен государственного предприятия «Дом писателя», что на Звенигородской улице, под их теплое крылышко?
       Спасибо!

       ...дочитал до 14-й страницы. Как вписалась в контекст светловская «Гренада»! И невольно вспомнился другой — тоже стихотворный — текст. Из Павла Когана (1918-1942), того самого, кстати, что прозорливо писал:

                                   …во имя побед сорок пятого года,
                                   Во имя чекистской породы, вои-
                                   мя всех, в борьбе за свободу
                                   Принявших бессонницу и бои…

Лихо это — столь точно разглядеть (или все-таки угадать?) из тридцатых годов именно сорок пятый. Но если бы юные шестидесятники, с душой распевавшие его романтическую «Бригантину», вспомнили также и это:

                                   Но мы еще дойдем до Ганга,
                                   Но мы еще умрем в боях,
                                   Чтоб от Японии до Англии
                                   Сияла Родина моя!

То же самое умонастроение, что и у Светлова, рожденное несостоявшимся Индийским походом Троцкого (второй, замечу, несостоявшийся наш Индийский поход; первый еще при государе императоре Павле Петровиче замышлялся…), тот же порыв, вечная жириновская греза о сапогах, вымытых в чистых волнах Индийского океана. Размахнуться на всю Европу, чтобы от Лаперузова пролива до Ла-Манша — наше было, советское! И ведь впрямь этим жили, этим грезили очень и очень многие. Вот тебе и «…чужой земли не надо нам ни пяди»!
       Ей-ей, добавьте при переиздании Когана, Андрюша, того стоит!

Итак, 2 ноября наша секция фантастической и научно-художественной литературы Союза писателей Санкт-Петербурга официально открыла сезон 2009-2001 годов. Правда, не там и не так, но все-таки…

Не там — поскольку нас в меру вежливо выпроводили из некогда гостеприимных стен Центра современной литературы и книги, что на набережной Макарова, где мы в тепле и уюте собирались столько лет. Что же, счастье, как известно, вечным не бывает! Теперь радением писателя Александра Житинского литературе там места не осталось — только в виде книготорговли. Остальное же — клуб рока и кофе. Конечно, нам не впервой: с тех пор, как сгорел Дом писателя на Шпалерной, где мы только не собирались — и в Музее-квартире А.С.Пушкина на Мойке (спасибо Юлии Федоровне Федяковой!), и в Фонде культуры (молитвами Николая Михайловича Исправникова), и в Невском институте языка и культуры (стараниями Елены Вячеславовны Воронько), и в пожарной команде на Большом проспекте Васильевского острова (радением Андрея Бельтюкова-Орлова), и в издательстве «Лань» (благодаря Анатолию Кнопу)… Всяко бывало. Не пропадем и теперь, хотя «подаренный» питерским литераторам Дом писателя на Звенигородской улице гостеприимным и уютным при всем желании не назовешь. Скорее уж — домом писателя строгого режима.

Не так — потому что в силу вышеизложенного на открытие сезона собралось только 17 человек (для справки: в Центре Каралиса — так называть все-таки привычнее да и справедливее — собиралось человек по 50-60). Факт, говорящий сам за себя.

Тем не менее мы встретились. И были рады видеть друг друга после четырехмесячных вакаций.

Помянули — увы! — скончавшихся летом старейших Наталью Кирилловну Неуймину и Бориса Ефимовича Казанкова (оба они были из старейших членов секции).

Поздравили троих, недавно принятых в Союз писателей Санкт-Петербурга — Елену Воронько, Александра Железнякова и Александра Мазина. Правда, присутствовал лишь последний: Лена простудилась, а Железняков, как всегда, не то в подмосковном Звездном городке, не то на Байконуре.
На этой фотографии слева направо — член Приемной комиссии Союза писателей Санкт-Петербурга, только что принятый в члены оного и ожидающий своего часа.

Поздравили с пятидесятилетием Ивана Вадимовича Рака, переводчика с древнеегипетского, автора книг по мифологии Древнего Востока. На снимке Святослав Логинов вручает Раку традиционное секционное свидетельство о зачислении по выслуге лет в обер-офицерский состав старой гвардии отечественной изящной словесности.

Как водится, обменялись новостями: у кого что где издано, кто какие лавры снискал; словом опять же традиционная наша «пятиминутка хвастовства», причем хоть за себя, хоть за «того парня».

И, наконец, началось главное: творческий вечер историка и писателя Андрея Буровского (число его книг убеждает, что представлять автора подробнее нет необходимости). А сам он — вот, на снимке. На мой взгляд, вечер прошел хорошо: Буровского и читать, и слушать, как правило, интересно, а некоторая провокативность высказываний лишь прибавляет перцу и желания поспорить (а для чего же мы еще сходимся?).

Хотелось бы сказать, что закончилось, как все последние годы, легким и веселым фуршетом, но против истины не погрешишь: в Доме писателя, принадлежащем Управлению по печати и связи со средствами массовой информации Правительства Санкт-Петербурга, подобные вольности запрещены категорически. Посему полагаю, возвращаясь к началу рассказа, что одиссея наша отнюдь не закончится на Звенигородской…

В среду, 11 ноября, в стенах государственного предприятия «Дом писателя» состоялось первое в сезоне 2009-2010 годов заседание Литературной студии Андрея Балабухи и Леонида Смирнова, на кое сошлось двадцать пять человек, то бишь почти две трети списочного состава. Вот как выглядело это сборище, фотохронику которого вел Анатолий Орлов:
После торжественного открытия сезона дружно порадовались, что после Нового года мы будем собираться не в здешних официозных помещениях, а под гостеприимным кровом книжного магазина-клуба «Веком» (или «Дома на Жуковского») — правда, отнюдь не на улице Жуковского, а на Гороховой, 33. Подтвердившей эту добрую весть директрисе Елене Бойцовой, присутствовавшей на заседании в статусе почетной госьи, дружно поаплодировали.

Потом избрали нового старосту Студии — взамен сложившего полномочия Константина Соломонова. Ею стала Ирина Малыгина. Вот она:
«Пятиминутка хвастовства» растянулась на добрых полчаса, потому как не виделись четыре с лишним месяца и приятных новостей у всех накопилось. Но именно по этой причине не стану никого утомлять перечислением — все равно в дальнейшем эти факты неизбежно всплывут по ходу рассказа о наших вечерах. А вот к одному приятному событию мы возвращаться точно не будем, и посему расскажу. Анна Броусек окончила СПбГУ, причем вгрызалась в граниты науки с таким усердием, что получила роскошный нагрудный знак (разумеется, ромбический — куда нам от традиционного «поплавка»!) с сапфирово-синим крестом, каковой и гордо продемонстрировала: Ура ей!

Завершилась вступительная часть вручением традиционных ежегодных студийных премий «Дверь из лета — 2009» (тут возможны варианты: если премии вручаются на последнем заседани сезона, то называются — спасибо Хайнлайну! — «Дверь в лето», если же на первой встрече следующего сезона — соответственно, «Дверь из лета»). На этот раз лауреатами стали: Елена Воронько — «за неуклонное стремление к совершенству и следование высоким литературным стандартам, а также за неизменную верность Студии, в рядах каковой пребывает со дня основания»,
Юрий Гаврюченков — «за трилогию „Кладоискатель и сокровище ас-Сабаха“, „Кладоискатель и золото шаманов“, „Кладоискатель и доспехи нацистов“, выпущенную издательством „Крылов“»
и Андрей Прусаков — «за самое интересное обсуждение самой спорной рукописи сезона 2008-2009 годов, каковой сочтен роман „Я, утопленник“».
Еще раз поздравим лауреатов, запечатленных в момент зачтения и вручения им дипломов нашим славным Леонидом Эллиевичем Смирновым!

После этого начался вечер короткого рассказа — читали Юрий Гаврюченоков, Злата Линник и Екатерина Мурашова (последняя на снимке). По случаю открытия сезона обсуждения не было — так сказать, концертная программа. Зато удовольствие, насколько я понимаю, получили все, рассказы подобрались удачные и, главное, веселые, в pendant атмосфере.

А вот фуршета, как и после открытия сезона на секции, не было. Forbidden! Ладно, доживем до Нового года...

           В понедельник, 16 ноября, в помещении государственного предприятия «Дом писателя» состоялось очередное заседание нашей секции — по-прежнему малолюдное, что характерно для нового места встреч: на этот раз собралось целых пятнадцать человек. Выглядело действо примерно так:

           Поскольку с предыдущего заседания прошло не слишком много времени, «пятиминутка хвастовства» уложилась в пару минут: Святослав Логинов продемонстрировал перевод своей книги на украинский язык, а Татьяна Томах — новый роман, выпущенный в Москве. Вот она сама и ее творение:

           Затем начался творческий вечер Анны Гуровой — из числа тех, что традиционно проводятся перед приемом в Союз писателей Санкт-Петербурга. Тут было все: рассказ о себе и о том, как вполне приличная девушка дошла до жизни такой, что принялась писать книги; и о самих этих книгах. Вот, кстати, и сама героиня дня, и некоторые из ее книг:

А под конец Анна прочитала рассказ «Две коллючки» — хотя совершенно не фантастический, но зато очень веселый и мастерски сделанный.
           Потом, как водится, поговорили, пожелали Анне удачи при прохождении в СП СПб и разошлись.
           Что было после — за рамками этой полуофициальной хроники...

Сперва маленькая цитата: «…у восточных славян возникло двенадцать племен. Эти двенадцать племен старательно описаны в „Повести временных лет“. Составлена „Повесть…“ монахом Нестором в начале XII века — но и тогда еще деление на племена не исчезло, оно сохранялось до конца XIII, даже начала XIV века».

И вот тут у меня возникает вопрос: не подозрительно ли число? Нестор-то был мнихом, человеком библейски начитанным, а посему, полагаю, параллели с Писанием для него имели принципиальное значение. Так не отдает ли сие двенадцатью коленами Израилевыми? Чем, мол, славяне хуже?

Для тех, кто не слишком хорошо Писание помнит, поясню. Двенадцать колен Израилевых — это племена потомков двенадцати сыновей Иакова, — от жен (Лии и Рахили) и наложниц (Валлы и Зелфы), — образовавшие израильский народ. Всего этих сыновей было двенадцать: Рувим, Симеон, Левий, Иуда, Иссахар, Зевулон, Иосиф, Вениамин, Дан, Неффалим, Гад и Ашер. Однако у Иосифа было в свою очередь двое сыновей: Манассия и Эфраим, которых Иаков возвел в родоначальники двух самостоятельных колен вместо их отца, из-за чего колен стало тринадцать. Большинство списков Израилевых колен в Библии приводит названия их всех, но всякий раз с оговоркой, исключающей колено Леви как посвященное служению Богу. Оно не входит в счет боеспособных мужчин; его место в порядке следования колен на пути в Ханаан не указано; оно не получает удела в Земле Обетованной и т.д. Фактически оно не включается в общий счет, что восстанавливает первоначальное число двенадцати Израилевых колен. Предписания, касающиеся числа колен без их перечисления, также указывают дюжину как их традиционное число (Исх. 28:9-12, 21).

Недаром же «Повесть временных лет» рассказывает, что в последние дни жизни, во время панического бегства с поля битвы на Альте, ко всем бедам Святополка Окаянного добавились «расслабленность», вследствие которой его пришлось нести на носилках, а также помрачение рассудка. Князя преследовал необъяснимый, безумный страх: «Бежим, бежим, за нами гонятся!» — кричал он в беспамятстве, хотя в действительности никакой погони не было. Но, как отмечает прекрасный современный историк Игорь Данилевский, все это — «не что иное, как „осуществление“ притчей Соломоновых („Нечестивый бежит, когда никто не гонится за ним“ (Притч. 28:1), „Человек, виновный в пролитии человеческой крови, будет бегать до могилы, чтобы кто не схватил его“ (Притч. 28:17 и др.), „переложение“ рассказа из Второй книги Маккавейской о бегстве Антиоха из Персии (его несли на носилках из-за внезапной болезни, а „из тела нечестивца во множестве выползали черви и еще у живого выпадали части тела от болезней и страданий; смрад же зловония от него невыносим был в целом войске“ и т.п.)». Так что по части подобного скрытого цитирования Нестор был большой спец.

В заключение вопрос к автору: что думаете на сей счет, Андрюша?

Продолжаю читать. И еще один вопрос возник, причем любопытный.

Как известно, Господин Великий Новгород делился на районы, именуемые концами — Людин конец, Славенский конец, Неревский конец... Даже те, кто в Новгороде Великом не бывал и специальной литературы не читал, об этом из художественной хорошо знают. Не ведаю — специалистам виднее! — существовали или нет на Руси другие города с подобным делением; мне, во всяком случае, о таких даже слышать не доводилось.

И в Европе — что называется, от Швеции до Греции — аналогичных по принципу образования названий городских районов нет. Нигде. Любая топонимика: всякие там Подолы, Бруклины, Петроградские стороны, Медоны, Палатины, Тоомпеа и Пресни, на любой вкус, — кроме вышеуказанной.

За исключением.

Только в одной Великобритании подобного — пруд пруди. В Лондоне — Ист-Энд (Восточный конец) и Вест-Энд (Западный конец), в Эдинбурге (хоть это уже и не Англия, а Шотландия) — Анкор-Энд (Якорный конец), etc. И такого в альбионских краях избыток — только изучите планы тамошних городов.

Так вот, вопрос на засыпку: какая тут связь? Неужто Лондон новгородцы основали, еще до римлян? Или Новгород — гордые бритты? Или это просто совпадение, игра вероятностей?

Как думаете, Андрюша?