Откройте свой Мир!

У меня есть сестра - Ирина, она старше меня на целых пятнадцать лет. В юности она была моим недостижимым идеалом: она ходила в куртке строителя БАМА, у нее было каре как у Мирей Матье и она все время крутила по стерео песню Антонова "Золотая лестница". Меня она считала мелюзгой. Когда я спрашивала: "А почему любовь это золотая лестница без перил?" она отвечала: "Много будешь знать - скоро состаришься, иди к тете Наде – она тебе пожарит семечек, и рот твой будет занят». Я покорно шла к тете Наде и говорила ей про семечки. Профессиональным движением сеятеля она тут же засыпала противень и отправляла его в духовку. Чтоб мне не было скучно, она моментально накручивала десяток творожных шариков и заполняла ими стреляющий постным маслом казанок. Через полчаса я усаживалась возле Ирины, наводящей марафет, с семечками и творожными шариками, и допрос продолжался: «С лестницы без перил можно упасть, правда?» Я хотела, чтоб независимая сестра признала мой гениальный ум. Она морщилась и отвечала, не прекращая красить ресниц: «Иди во двор – покорми Пальму творожными шариками». Я сомневалась в разумности затеи: «Но тетя Надя будет ругаться!» Ирина похохатывала: «У тебя нет выбора – тогда ругаться буду я!»
У моей матери долго не было детей. И поэтому вся ее жизнь концентрировалась вокруг дочерей тети Нади – ее племянниц. Мать очень беспокоилась за старшую, Ирину, которая вела непримиримый бой со своим отцом за независимость, даже сбежала в последствии от него на БАМ, но после продолжительной тайной переписки с моей мамой вернулась.
- Ирине будет сложно жить, - делилась со мной, маленькой, мать. – Она не умеет уступать.Не обижайся на нее, она столько пережила в детстве. Однажды отец за провинность поставил ее в угол на гранитные камешки. Бог ее знает, сколько она стояла. Но когда я пришла, то ужаснулась – обе коленки племянницы были поранены. Я ей сказала, чтоб она выходила, а ее папе говорю: «Ты что, дурак?» Ирина не захотела выходить – и простояла на этом остром ужасе до конца срока наказания, который с самого начала определил отец.
Ирине непросто было найти любовь. И вот моя мать и ее друзья решили поспособствовать счастью девушки. Они пригласили ее как пару к одному мальчику, родственнику наших друзей, на вечеринку. Утром разразился скандал, парень был недоволен Ириной: на празднике она напилась и устроила ему, как сказала мама, «ехидный вечер», и мальчик пожаловался маминым друзьям. О да, - подумала я. – Он, наверное, что-то спрашивал у нее, а она отправила его кормить Пальму творожными шариками. Я засмеялась, а мать помчалась лично выразить свое женское «фе» немужскому поведению обидчика. Больше она не делала попыток устроить счастье племянницы.
Ирина сама устроила свою судьбу, найдя совершенно неподходящую, на мой взгляд, пару. Валера нигде не работал, жил жизнью своих друзей, часто пил и называл Ирину «моей обезьянкой». Несмотря на это он каждый вечер встречал жену с работы, и не пришел за ней лишь раз - в день своей скоропостижной смерти. Только тогда, когда Валеры не стало, я поняла, что это был идеальный союз: Валера был полной противоположностью ее отца, - веселый, легкий в общении, не желающий притеснять индивидуальность супруги. Ирина очень тосковала по своему весельчаку и долго хранила ему верность. Она привязалась к Валеркиной белой крысе, которую недолюбливала при его жизни.
Прошли годы. И теперь к ней захаживает мужчина, но я уверена, что она все еще любит мужа где- то там, в сердце, и если приходящий мужчина попросит ее рассказать про Валерку, она, я больше, чем уверена, отправит его во двор,- кормить Пальму творожными шариками.
Человек чувствует свою судьбу. И выбирает еще в юности песни, в которых она отразится. Второй песней, которую сестра вечно крутила по стерео, была песня Татьяны Рузавиной и Сергея Таюшева «Осенняя мелодия».
Давно я вышла из возраста мелюзги и в жизненном опыте догнала свою сестру, но, когда я включаю эту песню, все картинки моего детства оживают: тетя Надя несется к духовке с противнем семечек, юная Ирина расчесывает каре а ля Мирей Матье, я, уплетая теткины лакомства, размышляю о золотой лестнице без перил, моя молодая мама ругает зятя за бессердечное отношение к дочери, а добрая дурочка ньюфаундленд Пальма весело машет пушистым хвостом в ожидании творожных шариков. И тогда я плачу, но не потому, что сердцу больно, а потому, что есть оно…

Сегодня я уже умею высказать то, что чувствовала, но не могла облечь в слова в далеком детстве. Тогда я была ближе к Тютчеву, чем нынче…
Мысль изреченная есть ложь…
Сегодня я смотрю на себя – ребенка из будущего и удивляюсь: какой же взрослой я родилась. Как жадно я впитывала картинки окружающего мира, как быстро я пресытилась играми в песочнице и, раскрывая границы собственного мира, приклеилась хвостиком к маме и не отходила от нее ни на шаг: рядом с мамой свет постигался быстрее. Я понимала, что маму не надо пугать своей взрослостью, и пока она секретничала на кухне с подругой тетей Катей под фанфары программы «Время», я бегала вокруг этих поглощенных разговором двух теть и повторяла вслед за диктором:
- В Москву из официального визита в Индию вернулся генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев…В аэропорту его встречали Суслов…Чебриков…Пирожков…Лужков и другие официальные лица..
Когда шепот подруг становился едва различимым, и они почти касались лиц друг друга челками, я хулигански вскакивала на колени тети Кати, обнимала ее и окуналась в негу двух блаженных, роскошных, невозможно прекрасных грудей, совершенно напрасно, на мой вкус, скрытых под треугольником модной цветастой блузки. Это были сады Семирамиды, спрятанные в таинственном разрезе ткани, сады, источающие ароматы молочных речек с кисельными берегами, текущих меж волшебных корней. Это были сады с невиданными деревьями, давшими мне два совершенно прекрасных, непостижимых плода, таинство которых невозможно постичь – им можно только немо восхищаться, прикасаться к ним в блаженной истоме…
Мысль изреченная есть ложь…
Тетя Катя была замужней дамой, но ее супруг безнадежно пил, и она скала смысл жизни в объятиях других мужчин. Это стало ясно, когда мама сказала мне, что завтра мы идем знакомить тетю Катю с нашим соседом – дядей Мишей. Я покорно согласилась, но внутренне мне не давала покоя мысль: что может заинтересовать роскошную женщину с садами Семирамиды, выросшими прямо у нее под носом, в старом еврее, который говорит шепотом, потому что в горле у него дырка, заткнутая пластмассовым чопом, бээээ…
- Он очень богат, - как бы сама себе говорила мама, невольно отвечая на мой невымолвленный вопрос. – И еще он воевал…
Воевал дядя Миша интендантом, и был сказочно богат: в его секретере стояли бутылки дивного красного лимонада – невероятной невиданной роскоши напиток, который в магазинах не продавался, но который выдавался мне дядей Мишей совершенно бесплатно и непонятно за какие заслуги, когда мы с мамой заглядывали к нему в гости. Тетя Катя обязательно должна была отведать это чудо! Я тащила ее за руку к воротам заветного Сезама. И тетя Катя бежала, ведомая мной, красивая, с искрящимися глазами, и ветер нашей дороги колыхал ее созревшие на груди плоды…
Дядя Миша, увидев тетю Катю, зарделся, что-то закурлыкал страшным шепотом и сократил программу нашего пребывания до минимума: лимонад был забыт, а попросить вожделенный напиток мне не позволило воспитание. В щель закрывающейся за нами с мамой двери я увидела каштановые локоны, упавшие на блузу гостьи и красный облизывающийся профиль дяди Миши, плотоядно заглядывающий в вырез блузки женщины, где победно и радостно восстали сады Семирамиды..
Тетя Катя не заглядывала к нам несколько дней, и мы не совершали вылазки за лимонадом. В эти долгие часы я смотрела телевизор рядом с тихой мамой и мечтала, что, когда вырасту, обязательно буду воевать интендантом. И тетя Катя будет купаться в красном лимонаде с утра до вечера и, наконец, найдет в этом напитке смысл своей разбитой мужчинами жизни.
Она появилась к концу недели. Куда-то пропал блеск глаз и волос, шепот двух подруг был совсем тихим, и когда я прыгнула на колени к женщине и прижалась к ее роскошной груди, сады Семирамиды мне показались опустошенными, варварски разграбленными, поникшими и одинокими. Тетя Катя прижала мою белую голову к груди, качаясь из стороны в сторону и напевая грустную песню покинутых садов:
- Все не то…опять не то…опять не то...

Вот несмотря на то, что нашу украинскую невесту вовсю сватает Европа, богатая, современная и прогрессивная, чувственный интерес женщины всегда будет на стороне не лощеного джентльмена с вышколенными навыками ухаживания, а небритого, грубоватого мачо – полудикой России. Как бы ни складывались обстоятельства, а со времен Советского Союза наши корни ушли своими концами именно в эту сторону, и не выкорчевать их, не извести при всем старании наших правительств.
Утро в офисе начинается с обсуждения новостей – вещают российские каналы с подвесной плазмы, и мы под чашечку кофе смотрим бесконечные репортажи об изгнании из русской столицы мигрантов. Юная Варенька негодует: « Москвичи вообще офигели. Не хотят работать дворниками, маршруточниками и уборщиками за 50 тысяч в месяц, а теперь выгнали таджиков и узбеков – потонут в собственном дерьме и великовельможности!» В переводе на украинские фантики Варенька зарабатывает 8 тысяч рублей в месяц, а родина ее – в часе езды огородами, вглубь провинции от нынешней профессиональной локации. Поэтому максимальный пик ее карьеры – составить хорошую партию. Я смеюсь: «Варенька, дорогая, вот выйди вы завтра замуж за москвича – вы ж тут же превратитесь в боярыню и станете смотреть на тех же таджиков свысока». «Нет! – с жаром заявляет Варенька. – Не эпатируйте меня. Я – никогда!» Ее поддерживает молодой психолог Коля: «Она не превратится! Потому что человек, приехавший в Москву из страны «третьего мира» и осевший в ней, навсегда сохраняет психологию бедности, психологию мигранта!» Вот уж уважил – защитил, офис катается со смеху.
Пока мы хохочем, референт находит в просторах интернета репортаж из «горячей точки»: московский журналист решил устроиться дворником. Мы прилипаем к монитору. Оказывается: 50 тысяч – это «пуля», ни одному мигранту не платят таких сумасшедших деньжищ, потому что начальник ЖЕКа даже русскому парню предложила 12 тысяч за участок. Он молод, крепок, так что может потянуть и два участка, плюс приятный бонус: комнатка в общаге. Оператор следует за новоиспеченным дворником в общежитие. Журналиста прикрепляют к старожилу – киргизу, он введет новичка в курс дел. По дороге на участок репортер знакомится с коллегой, и мы узнаем, что киргиз по образованию учитель географии, приехал в Москву пять лет назад и устроился дворником. Получает 24 тысячи рублей: 20 отправляет домой жене и двоим ребятишкам, 4 – оставляет себе на еду и сигареты. Выживать трудно: поэтому всей киргизской общиной дворников они сбрасываются на вареную пищу. Одежду находят на помойке. Собирают бутылки, бумагу и разный полезный хлам.
Коля восклицает: «Смотрите, москвич и за 50 тысяч не пойдет на грязную работу, а этот готов за сумму, вдвое меньшую, убирать навоз большого города. Значит дома совсем худо с заработком". Его поддерживают: так что, чтоб понять истинную цену человеческой души, нужно каждого поставить в ситуацию выживания?
Журналист спрашивает: видел ли за все пять лет пребывания в Москве герой его репортажа что-то интересное, отдыхал ли? Киргиз застенчиво отвечает, что однажды попросил русского коллегу провести его на Красную площадь, потому что сам ходить боится: могут или менты забрать, или националисты побить…
Варенька разнервничалась всерьез, уже кричит, что если бы она была Президентом, то немедленно вернула бы мигрантов, извинилась бы перед каждым и повысила бы им зарплату. Милая она все же! Робеспьер вот тоже хотел, чтоб в послереволюционной Франции наступило царство свободы, равенства и братства. Может, он так же мечтал походить после победы по ЖЕКам – лично жать руки всем работникам метлы и лопаты! Но, видимо, ни один так и не посетил: занялся рубкой голов, увлекся, забыл о дворниках.
Варенька вопит, что ненавидит Робеспьера. Она хочет со мной поквитаться за пассаж, и говорит: «Вот вы тоже в работники метлы и лопаты не пойдете, если во дворах на отпуск на Мальдивах не заработать!» Это она намекает на мою долгосрочную командировку – за глаза ее коллеги «Мальдивами» называют, я знаю. И я там прозябала весь год! Во как!
Что сказать эмоциональному ребенку? Что отец в раннем моем детстве был никому не известным мелким научным работником с копеечной зарплатой, а мать трудилась в горячем цеху, где круглый год стояла жара 50 градусов? Когда я рассматривала ее обожженные руки и спрашивала, почему она не поменяет работу, она отвечала: «А куда еще глухому податься?» Жили мы очень скромно – поэтому психология бедности мне понятна и близка. Мать тоже в какой-то степени была мигрантом, из тех, кого гонят сейчас: она никогда не жаловалась и была довольна судьбой. Она одевала нас так, чтобы мы хотя бы внешне производили впечатление, будто живем не хуже других. Отдалживая у соседки до получки, мама говорила: «Люда, займи троячок до аванса, а то у меня крупная купюра – ее только в сберкассе поменяют, а некогда идти». И Люда обращалась к матери в случае нужды, так большая часть их жизни прошла во взаимовыручке. Я и сейчас вижу мать детскими глазами: сквозь годы она показывает мне «троячок», подмигивает: «Теперь выдюжим!» и победно заламывает элегантно потертые поля воображаемой мушкетерской шляпы. Разве в свое время мигрант Д' Артаньян признался бы, что в его кошеле нет ни единого су?
Я молча пью кофе, а Варенька рассказывает, как тяжело матери было поднимать одной в отдаленном селе четверых детей. Варенька сделала отличную карьеру для сельской девчонки – и я смотрю на нее с восхищением. Стань Варя президентом, она точно ходила бы по дворам: жала руки дворникам. Первое время)). Вот и Коля подсел к нам: у него своя грустная история бедности.
Точно, мы все мигранты, граждане страны «третьего мира», и нам нечего делить! Потому что мы – счастливчики!
- Почему счастливчики? – осторожно спрашивает Коля, ожидая подвоха, эпатажа, хохмы.
- Потому что мы не родились в Москве, на Котельнической набережной, мы познали всю горечь психологии бедности и теперь способны понимать мигрантов, чувствовать мир остро, как будто мы натянутая до предела тонкая струна, самый чуткий камертон…
Ничего не рассказывая ребятам о себе, я объединяю нас многозначительным словом "мы".
Варенька смотрит на меня с недоверчивой усмешкой: она как раз думает, что я из менее чутких камертонов и из более счастливой семьи, в которой отец – известный ученый, мать – дочь обласканного льготами Героя Советского Союза, ну и я, понятное дело, - с МальдивОВ!))

Нравится

И не думайте, что я буду писать о чем-то серьезном, я буду писать о п…же, и как бы вы ни прочитали сейчас это слово, без пиз…жа обойтись очень сложно, особенно, когда ты едешь в служебной машине, перед тобой тремя шейными складками маячит затылок водителя Ивана Ивановича, и этот водитель в лучшие свои, самые разговорчивые дни мог выдавить из себя два – три нераспространенных предложения: «Куда едем?», «Когда ждать?», «Где встать?»
- Здесь встать! – весело командую я, потому что замечаю в толпе на остановке коллегу, которая, подобно героине Лии Ахеджаковой из «Служебного романа», сделала шаг вперед за «бровку» и высматривает попутный транспорт.
Теперь с пиз ..жом проблем не будет, потому что судьба мне подкинула ярчайшую собеседницу нашей конторы, и она, едва оказавшись в "служебке", затевает разговор о дружбе:
- Еду в совершенно растрепанных чувствах, Лариса Анатольевна, вчера вдрызг рассорилась с подругой!
- Из-а чего же поссорились? – участливо спрашиваю, Верочка всегда попадает в комические ситуации, я жду «хохмы».
И ожидания оправдываются полностью, она выпаливает:
- Из-за п…жа!
Как бы вы сейчас ни прочитали это слово, вам не понять его контекста, если вы не влезете в нашу служебную машину и не приготовитесь внимать.
Уселись? В тесноте да не в обиде! Слушайте же!
Вчера Верочка и ее подруга Валя, гуляя по центру города, забрели в книжный магазин. Валя подошла к книжной полке, полистала пару бестселлеров, но вдруг, утратив интерес к новинкам, устремилась в другой отдел. Верочка поняла причину бегства только тогда, когда приблизилась к полке, возле которой секунду назад стояла Валя. Густое амбре выхлопных человеческих газов окутало Верочку, когда она достала с верхней полки «Инферно» Дэна Брауна. «Гадина! Устроила газовую атаку и смылась!» - со злостью подумала Верочка, хотела было покинуть территорию боевых действий, да книжки в эту минуту надумали устроить обвал с верхней полки, пришлось придержать их рукой. В этот момент продавец – консультант ринулась на помощь Верочке и тоже попала в критическую зону. Зажав одной рукой нос, второй она усиленно помогала Верочке запихивать книжки на место. «Она же решила, что это я! Что это я!» - сгорая от стыда, думала Верочка. – Убью пердушку!»
Верочка сделала паузу, чтоб отдышаться. Я отвернулась к окну, подавляя приступ смеха, и боковым зрением увидела трясущийся затылок Ивана Ивановича.
На улице Верочка огрела подругу сумочкой по спине, но сатисфакция показалась недостаточной, и Верочка зашипела:
- Ты сволочь! Не умеешь себя контролировать! Ты опозорила меня перед Дэном Брауном, перед продавцом, перед всем миром!
Верочка была готова расплакаться, но Валя не хотела соглашаться:
- По - твоему, было бы лучше, если бы я лопнула посреди книжного магазина?
Она с важным видом подвела итог:
- Пусть у меня лучше лопнет совесть, чем живот! Вот!
Верочка смотрит на меня глазами полными слез, но я уже не могу сдержаться: хохочу на весь салон. Чтоб сгладить неловкую ситуацию непонимания горя коллеги, отсмеявшись, я говорю с серьезным видом:
- Однажды мой шеф спросил меня: а в арсенале психологии есть тесты, которые проверяют совесть человеческую? Я была поставлена в профессиональный тупик. И пока я думала, как выкрутиться, он познакомил меня с замечательным тестом на саморазвитие «Как проверить, есть у тебя совесть или нет?» Он сказал: «Если в час пик, когда ты стоишь в переполненной маршрутке и тебе хочется выпустить пары, и все равно никто не узнает, кто испортил воздух, ты это делаешь – ты совершенно бессовестный человек, а если, несмотря на отсутствие последствий – ты сдерживаешься – это свидетельство твоей исключительной порядочности!»
В кои –то веки я услышала смех Ивана Ивановича – громовой, раскатистый, как будто гром грохочет прямо у тебя над головой.
Верочка относится к тесту серьезно. Она скричит:
- Я бы никогда не пернула в час пик! Никогда!
- Девочки, извините, что вмешиваюсь, - басит водитель, - но тут, как говорится, у меня воспоминания в тему…
Ого, Иван Иванович способен распространять предложения, думаю я ошарашено, и заявляю:
- Очень вас просим поделится своим опытом, Иван Иванович, в этом непростом вопросе.
- Так вот, - начинает водитель, - было это давно, когда я еще работал водителем маршрутки. Дело случилось в час пик, когда в «Газельку» набилось людей что сельдей в бочку. Какая – то зараза испортила воздух, да так, что как говорят у нас «очі різало». Я аж не выдержал, спрашиваю: «Кто это сделал?» Пассажиры хихикают, но молчат. Тогда я говорю: «Вот что сделаем. Я к баранке привязываю веревочку, а вы протяните ее через весь салон, привяжите к аварийной двери. Привязали?» «Привязали!» - кричат. Я тогда говорю: «А теперь все возмитесь за веревочку!» Подождал. Спрашиваю: «Все взялись за веревочку?» «Все!» - кричат хором и весело. Тогда я говорю: «И тот, кто пернул?» - «Да!!!» - раздается единичный голос.
- Хахаха, - рассмеялась я.
- Хииии, - поддержала меня Верочка…
- Подытожим, - говорю, завидев, что мы свернули на улочку, где высились башенки нашей конторы:
- Верочка, вы образец высокопорядочного поведения – тест вы прошли на ура! А вы…вы, Иван Иванович. Если бы я знала, что вы такой исключительный рассказчик, я бы тему перд..жа затеяла гораздо раньше!
На крылечке я придерживаю Верочку за локоть:
- Может быть, стоит помириться с бессовестной Валей? Она подарила нам, несмотря на сомнительное амбре, такое замечательное утро. Разве вы не будете улыбаться весь день?

Нравится

Вот и сбылась моя мечта - сегодня я наконец впервые в жизни - лектор. Я так долго к этому шла...Нынче у нас лекция несерьезно – обзорная. Поэтому конспектирование необязательно. Можно свободно парить по амфитеатру. А также сесть микрогруппами, по симпатиям.
Можно кушать бутерброды, пить чай и отлучаться к кофейному автомату, если лекция покажется вам неинтересной.

А я расскажу вам о достаточно далеких временах, но не настолько древних, в них уже нет откровенного декаданса и неумолимого соцреализма, но еще живы их отдельные островки.
Надеюсь, мы живем нынче в европейской демократической стране, и я могу не скрывать своих антигомофобных воззрений?
В те годы мне нравилась одна барышня. Она была немножко декаденткой. Что за недовольное «у-у-у-у-у»? Декаденты никуда не делись и сегодня – их стали иначе называть – готами. Это знакомо?
- О-о-о-о-о-о-о-о!
Как хорошо, что мы нашли общий язык!
В целом барышня была достаточно необычной для эпохи соцреализма, в которой мы тогда жили. Ее стихия: меланхолия…эфир…марихуана…поэзия. В своих стихах она умудрялась даже курить под водой пахитоску. Эти необычные способности меня в ней и впечатляли, но не мою подругу детства Аньку, которая подсознательно ко всему необычному всегда тянулась, но все равно возмущалась дизайном слишком коротких юбок, ее воротило от приторно - сладкого дымка конопли. Она и сейчас возмущена по инерции юности современными нравами: «Что за время? Раньше, чтоб увидеть жопу – нужно было снять трусы. Сейчас, чтоб увидеть трусы – нужно раздвинуть жопу!» (Отвечаю на вопрос с галерки: какие трусы она носит, хотя у нас сегодня не тема «Нижнее белье». Аня носит такие трусы, которые защищают ее ягодицы от нескромных взглядов и холодной погоды . В общем, вы поняли – она носит ПО ХОДУ РЕАЛЬНЫЕ трусы, а не чисто символические. В чем – в чем, а в трусах соцреализм живет до сих пор: он представлен винтажными моделями)…
Моя декадентка Ириска обращалась к Аньке всегда замысловато – метафорично, а Анька подталкивала меня в бок локтем и горячо шептала: «Что это твоя высокомерная фифа хочет сказать? Неужели нельзя человеческим языком выражаться?»
Я со смешком отвечала: «Дорогая, что интересного в тебе может найти девушка, которая на «ты» с небесной инстанцией и ведет по обкурке неспешные беседы с самой Святой Марией?»
Аню очень возмущал тот факт, что ее личный статус ниже статуса Богоматери; подругу воспитывали в духе горьковского лозунга «Человек – это звучит гордо!» Поэтому она хотела гордо реять над Девой Марией подобно буревестнику. И тем более она не была согласна прятать тело жирное в утесах, страшась высокомерности Ириски.
Аня тоже писала стихи – соцреалистично – натуралистичные:
Солнце в небе ярко светит –
С колбасой к тебе иду!
Никому на белом свете
Колбасу не отдаду!
Ириска ехидно пародировала Аньку:
Объедимся колбасою
Мы с моею инженю.
Ох, способствует Любови
Это славное меню.
С хохотом я иногда добавляла в общую тему поэтического соцреализма украинский колорит, например, такой:
Ой, пид гаем - гаем,
Штаны поскыдаем.
Ты - на мэнэ, я – на тэбэ
Ногы поскладаем.
Ириска, забивая беломорину, делала вывод, на сей раз выражаясь вполне понятно:
- Аня, это колбасная отрыжка, а не стихи!
Глядя в Анькины полыхающие очи, я понимала: ее месть будет страшной – не застенки НКВД, конечно, но все же…
Как-то мы возвращались домой после спиритических стихов Ириски, и Анька предложила:
- Знаешь, что? А давай напишем на твою Ириску поэтический шарж?
- Дружескую эпиграмму? – уточнила я, с готовностью присаживаясь на лавочку и доставая блокнот.
Аня смерила меня уничижительным взглядом: ее дух отмщения был согласен не менее, чем на поэму. Самым умным было стать ее соавтором, чтоб контролировать бурные эмоции подруги. И вот мы стали писать: строчку – я, другую – она. Увлеклись ужасно, хохочем, несем от первого лица дурь полную, сами декадентками стали:
Погаснут звёзды в веке эйфории
(мечтательно говорю я)
Аня подозрительно спрашивает:
- Шо за эйфория такая? К чему она?
Отвечаю:
- Это такой сладкий приход после затяжки марихуаны. Неважно…
- А-а-а-а-а-а-а-а-а…
- Анька, теперь твоя строка.
Подруга бормочет:
Отдать мирам придётся завтрак свой
Пока она тужится, рождая метафору, я вспоминаю прозрачные пальцы Ириски, ногти которых накрашены необычным черным лаком:
И нежная рука Святой Марии
Аня злорадно кричит, завершая строфу:
Зажжет мне сигарету под водой
Га – га – гаааа.
В воздухе повисает её гомерический хохот. Нет, в таком отмщении я не видела особой угрозы.
Написали мы поэму, и она нам очень понравилась – мы её двадцать раз перечитали и помчались к Ириске – я просто её увидеть, а Анька – за сатисфакцией.
Взяла Ириска рукопись, затянулась сигареткой, прищурилась – и десятки противоположных эмоций пробежали по её лицу: от потрясения до ужаса, от удивления до восхищения. Она сложила поэму в трубочку и испытывающе на меня посмотрела:
- Лора, я много твоих стихов прочитала и побожусь: эти – лучшие!
Я не знала, как воспринимать её слова: как комплимент или оскорбление, ибо все мое творчество оказалось ничтожным рядом с этой "полной дурью", поэтому просто засмеялась. Анька отодвинула меня в сторону. И торжественно провозгласила:
- Я – соавтор. Мне положена награда – поцелуй!
Взгляд Ириски окатил Аню негодующим удивлением, мол, ну и нахалы эти соцреалисты, сил нет:
- Аня, я тебе приготовила сюрприз получше. Отныне тебя будет целовать только Лора. Потому что вы – идеальная пара: Ильф и Петров…
Я поморщилась: как же неожиданно крохотный декаданс дал щелчок по носу буревестнику революции и его скромному соавтору – мне. И вышел из игры достойно…
С годами Ириска изменилась, острые углы в ней стерлись, исчезла прическа «pony tail» и испарились с кистей рук рыболовные сети. Сегодня никто не угадает в преуспевающей бизнес – вумен бывшую декадентку. Она носит деловые костюмы и делает французский маникюр – эдакий скромно – элегантный «косой френч». Раз в месяц мы пьем с ней кофе. И однажды она мне призналась: «Лора, я тогда была так рассержена точностью твоих стихотворных пассажей, что декадентская дурь вылетела из моей головы за пять минут. С тех пор я не забила ни одного косяка». Я смеюсь в ответ, так и не зная, как воспринимать ее слова: как комплимент или как оскорбление. Ведь я лишила человека индивидуальности:
- Ирина, не преуменьшай все же влияния соцреализма на развал декаданса. А дурь из твоей головы вылетала гораздо дольше, ведь ты читала поэму про себя целый час!
Аньку не коснулись жизненные метаморфозы. Она до сих пор пишет стихи:
Солнце в небе блещет миром!
Ярко все в моей судьбе!
Я иду к тебе с кефиром –
Я забочусь о тебе!
Я качаю головой и с улыбкой думаю о подруге детства: «Гвозди бы делать из этих людей! Не было б крепче в мире гвоздей!»
….Ребят, а лекция – то закончилась))
• Задание к семинару – практикуму: Приведите примеры элементов соцреализма и декаданса из собственного жизнетворчества. Форма – свободная. Решения – от простых до фантастических. У кого есть проблемы с фантазией – можно из литературных источников, критерий: яркость и точность добытых примеров.
• Рекомендация студентам: Перейдите в следующий раздел – блог к лекции про эрекцию №2.


Нравится

Еще со студенческих времен я мечтала однажды прочесть курс лекций по теории литературы. Во многом этому желанию способствовал наш преподаватель: обезличенный, напрочь лишенный образного мышления, с головой, набитой мусором социалистических литературных клише. Как только он заводил шарманку «Тема моей сегодняшней лекции…» - во рту возникал металлический привкус, мое лицо приобретало вид вселенской скорби, и я чувствовала себя провинившейся ученицей, заслуживающей самой строгой морали. Видимо, такие ощущения были не у меня одной, потому что весь амфитеатр наполнялся траурными нотами и тревожным погребальным шепотом. Но разве юность способна к длительной грусти: постепенно студенческий шепот становился все беззаботнее, легкомысленнее и превращался в наглый веселый гул, так что к концу пары мы уже не имели ничего общего с преподавателем, который в одиноком коконе траурной отрешенности бубнил сам себе у доски прописные истины…
Однажды наш лектор заболел. И в аудиторию пригласили молодого преподавателя. Как только он изрек: «Тема моей сегодняшней лекции…» - студенческие микрогруппы начали потихоньку сплачиваться и готовиться к привычному галдежу. От имени Карасевой, ничего не подозревающей, мирно жующей бутер, я написала записку единственному парню в нашей группе: «Ты готов к ошеломительному оргазму, Серега? Карасева». Лекция не обещала ничего нового: сейчас препод углубится в прописные истины, а у нас начнется более яркая жизнь.
Но неожиданно ученый муж замолк, оценивающим ситуацию взглядом оглядел наши рожи, абсолютно чуждые теории литературы, закрыл свой талмуд и вдруг произнес невозможное: « Сегодня я прочитаю вам лекцию…про эрекцию».
Даже если бы он бросил бомбу в середину амфитеатра – он не смог бы произвести впечатления более мощного! Моя рука, занесенная для отправки послания Сереге, застыла в воздухе…
- Оооооо, - прокатилось по задним рядам. И отозвалось внизу эротическим эхом:
- Аааааааа…
Защелкали замочки сумочек и пряжки рюкзаков: на свет божий появлялись конспекты. Видимо, как и мне, никому из присутствующих ранее никто не читал лекций про эрекцию.
Никогда в жизни с таким жадным любопытством я не внимала скучной терминологии: полтора часа неутомимого конспектирования я все ждала мига, в котором наступит блаженная разрядка…
Но вот прозвенел звонок, а в тетради громоздились только литературоведческие термины «модернизм», «постмодернизм», «авангардизм», «символизм», «декаданс», «соцреализм». Преподаватель поблагодарил нас и стал собирать бумаги в портфель.
- А где же эрекция? – спросила наивная Карасева, хлопая длинными ресницами.
- А разве ваш мозг не был чудесно напряжен все то время, пока вы внимали мне и конспектировали за мной? – усмехнулся ученый муж, подмигнул ошарашенной студентке и был таков.
Ага, вот тот орган, в котором находится эрогенный центр – мозг! Озарение, да и только! Просто Карасева никогда им не пользовалась на парах, дура! Как и все мы!
- Ааааааа – оооооо, - волнами пронеслось по всему амфитеатру – снизу доверху – запоздалое понимание «урока века» - наступила таки долго ожидаемая разрядка.
В тот день я поняла, что курс будущих лекций по теории литературы я назову только так:
ЛЕКЦИИ ПРО ЭРЕКЦИЮ
И никак иначе!
*Рекомендация студентам. Перейдите в следующий раздел - блог – к лекции про эрекцию № 1 «Декаданс и соцреализм»)).

Нравится

*** Главная героиня – среди моих друзей в этом ресурсе,
поэтому ее имя и детали событий девяностых годов изменены***

О рождении мира моей любви я расскажу в стихах, наивных студенческих стихах, и не судите их строго. Подумать только, когда-то я жила в другой стране, которой больше нет на карте, и всегда в этой стране самое большее мне будет восемнадцать лет:
Я помню это первый эскалатор,
Как мама помнит первое ситро,
Как я боясь, смешно ступила на пол,
Большой столичной станции метро.
Ты улыбалась этой незадаче,
Дивясь провинциальности моей,
Но - это было как залог удачи
И слаженности нашей жизни всей.
На лавочке шушукались старушки
Во благо мира и своих годов.
Ты помнишь, у Шевченко на макушке
Лихие птицы вывели гнездо?
Беспечный день уж к вечеру клонился,
Стоял как школьник средь дождливых струй,
И вот совсем он набок накренился
И превратился в первый поцелуй...
Нет, вышла жизнь не слаженной, а сложной,
Из туч осенних утекла вода,
Но то, что это станет так возможно,
Мне невозможным виделось тогда…
Но все на свете остается вечным!
И вижу я, едва прикрыв глаза,
Как мы идем по лужицам беспечно,
Сплетаясь пальцами, сквозь время и года.

О гибели своей первой любви я расскажу в прозе. Она уходила в муках, но это не было так уж фатально, потому что в страшных корчах рядом умирала огромная страна, и постепенно границы моей маленькой любви так же, как границы великой империи исчезли с масштабной карты жизни…
Мы только закончили Киевский техникум гостиничного хозяйства. По старой традиции выпускников сели в такси, объехали почетный круг вокруг центральной клумбы. Водитель отчаянно клаксонил, а мы, счастливые предвкушением взрослой жизни, рвали конспекты и швыряли исписанные листы из окон авто. С террасы десятого этажа прощально махали руками те, кому уезжать завтра. Обделенные, они были еще детьми, а мы, наконец выросшие, уже улеглись вдвоем на нижней полке купе, укрылись с головой простыней и тихим шепотом строили планы, как вскоре купим дом и заведем большого рыжего кота Апельсина…
Родина нас встретила обугленными головешками рухнувшей империи. Но в ней еще можно было спасти наш личный дом, защитить безмятежно спящего на солнечной террасе Апельсина, стремительной опасной авантюрой вырвать у шальной судьбы право на жизнь собственного волшебного мира любви.
Мы устроились в туристическую фирму и возили на Турцию транзитом через Болгарию челноков. Две недели – я, две недели – Даша. Мы редко виделись, не слышали голосов друг друга, но каждый раз, складывая в подсумник баксы, я знала – я приближаю нашу мечту. И чувствовала – на том конце земли Даша делает то же самое: одалживает деньги у мафии под жесткий процент, сдает товар на перекупке и уворачивается от рекета на холмистых дорогах Болгарии. Мне казалось: все идет по четко намеченному под железнодорожной простыней плану, и я не чувствовала приближения роковой черной полосы. Просто однажды пропала между нами даже зыбкая связь – я больше ничего не знала о любимой, и никто не знал. Возможно, что-то было известно генеральному директору нашего турбюро, который ввел Дашу в схему своих дел, но пролить свет истины на причину исчезновения девушки он уже не мог - он был убит местными мафиози. А за несколько дней до этой трагедии Даша вышла на одной из болгарских автостанций и исчезла в мареве улицы. Если она забыла о нашей мечте – значит случилось что-то непоправимое! Как только с любимой стряслась беда, перестало везти и мне: в наш автобус ворвались рекетиры, срывали с людей браслеты и перстни, выносили ковры и кожаные куртки, угрожая пассажирам обрезами. Я едва смогла сдержать слезы в бессильной злобе, когда вонючий мужлан срезал с меня подсумник с моим богатством. Потом он взял Апельсина за хвост и вышвырнул его в окно…
Вернувшись домой, я стала искать Дашу через всех, кого знала. Я верила: у нас хватит сил начать все сначала, мало ли на свете авантюр. В один из дней я встретила приятеля, вернувшегося с болгарской перекупки, мы тепло обнялись и заказали в баре привычную всем руководителям тургрупп пино коладу. Опрокинув рюмку ликера на манер водочного пития, он утешил меня: «Ларка, не волнуйся. Жива твоя подружка. Она несколько месяцев жила с одним папиком в Тырново, а теперь скрывается где-то здесь, верный человечек сказал». Слабым жестом негнущихся пальцев я подозвала официанта. Будто в ускоренной съемке с этой минуты, назад, как вагоны в железнодорожном составе, побежали кадры. Вот мы целуемся под простыней в поезде и расширяем шепотом границы нашего мира, вот мы рвем листы конспектов и швыряем их в окошко такси, смеясь и радуясь новой жизни. Вот мы сидим на террасе киевского «Зимнего сада», я приоткрываю салфетку и изображаю счастливое удивление: «Милая, ты только взгляни, кто-то положил сюда бархатный футляр». Даша с любопытством наклоняется ко мне через столик, и наши губы встречаются. Я знаю: под ее салфеткой лежит точно такой – же футляр. Вот мы спустились в переход, идем от продавца к продавцу, и я кладу в ее распахнутые ладони все встреченные букеты цветов. Вот мы лежим в тихой ночи, обнявшись, и загадываем звездочки на счастье в распахнутом августовском небе: где-то среди этих звезд затерялся наш дом, наш Апельсин и подмигивает голубым глазом наша крохотная дочь…
Я закрыла лицо ладонями и беззвучно заплакала.
Я снова начала ее искать, с удвоенной силой, с хитростью зверя, выслеживая Дашины тайные тропки, я звала эту встречу, я думала: только спрошу: «Почему, Дашенька? Почему?» И уйду с гордо поднятой головой… Нет, уйду беспечно, засунув руки в карманы, насвистывая что-то из модной Варум, что-то типа «Меня ты скоро позабудешь, художник, что рисует дождь – другому ангелу ты служи…» Неожиданно Даша выросла прямо передо мной на одной из тайных тропинок, я жадно ощупала глазами ее бледное лицо, и оно вдруг изменилось – чуждые губы расплылись в наглой незнакомой ухмылке, и я сделала невообразимую вещь: занесла руку и ударила девушку по щеке! Я хотела ее бить еще и еще, но с неожиданной силой Даша перехватила мою кисть и зашипела: «Лора, тебе никогда – никогда не понять! И пусть ты никогда не узнаешь и не поймешь, каково это…» Она запнулась и горько зарыдала – я увидела прежнюю Дашу, только уставшую, постаревшую, пережившую столько боли, увидела ее такой, какой я никогда не смогла бы ее ударить. Я сжала в ладони остатки своего мира, без дома, без Апельсина, без... Спрятав его в карман, я пошла к остановке. Из открытого окна притормозившей «Лады» звучал детский голос Варум:
Ты в увяданье видел жизнь
А в снах - природы повторенье
И это яркое горенье
Благословляла твоя кисть.
Наш молчаливый диалог
Исчез, как исчезает счастье,
Ушел ты болью сквозь ненастье
За горизонт земных забот….
Ушел ты боль –ю сквозь не – настье за гори – зонт зем – ных за – бот…
Боль никак не хотела уходить ни за какой горизонт, и я целыми днями лежала на диване в родительском доме. Хотя я упорно молчала, не раскрывая страшного диагноза своей смертельной болезни, домашние разговаривали в полголоса, как будто мне оставалось пережить всего лишь несколько дней перед великим исходом. Я думала, что я так и уйду тихо из жизни, просто перестану быть, истаю, но однажды мама распахнула дверь моей комнаты, внесла поднос с пирожками и, не предлагая их мне, просто поставила на край письменного стола. Она, в простом фартуке, сумевшая защитить свой мир от жизненных невзгод смутного времени, тихо села в моем изголовье и взяла в руки мою вялую ладонь, и так мы сидели долго – долго, так долго, что я дождалась, как из уголка моего глаза выкатилась непрошенная слеза. Мама нагнулась ко мне и ласково вытерла ее губами. Я увидела ее лучистые глаза, любящие, жалеющие меня, Дашу, глаза, наполненные светом мудрости, которой не было во мне, и сказала:
- Ларушка, а не поступить ли тебе в университет? Не побыть ли тебе опять студенткой? Этот воздух юности…он такой живительный! Да брось ты эти свои гонки по вертикали – ничего они не дадут! Помнишь песню моей юности: «Не нужен нам берег турецкий…»? А мы с папкой, мы тебя прокормим, ты ни в чем не будешь нуждаться…мы что…мы такое пережили…войну…голод…детдом…Нас уже ничего не возьмет. И потом: это такое счастье – встречать дочь после пар и кормить ее пирожками, вот такими, как эти…хочешь попробовать?
Из всех уголков моих глаз побежали безудержные слезы, и я поняла, что мой мир никуда не делся, он остался во мне, как остался в сердцах родителей их мир, даже после пережитого ужаса войны; как остался он в душе Даши, которая ходила тайными тропками, только теми, которые не могли привести бандитский «хвост» ко мне. Она решила не впутывать меня в свою беду, чтоб сохранить хотя бы одного из нас для завершения строительства мечты.
- Хочу, - тихо ответила я и обняла маму.
Первого сентября мама вручила мне большую тетрадь, совершенно шикарную, в тонкой кожаной обложке, которая пахла дорогой типографией. Я раскрыла ее на первой лекции по физиологии, но передумала писать конспект. Несколько задумчивых минут я смотрела за окно – в центре долгостроя беспомощным великаном стоял голый железный кран – символ погибшей страны. Совершенно неожиданно я сделала запись:
ДАШЕ ВОЛОЩУК
ПОДАРИВШЕЙ МИР……
Я решила, что буду вести дневник своей студенческой жизни и рассказывать Даше о своем новом доме, к строительству которого я только что приступила. Как только каллиграфическим маминым почерком я вывела «1 сентября 1994 года», за окном началось движение, и мертвый кран ожил, поднимая вверх на тросе стеллаж белых кирпичей, и тут же нежный голос прежней Даши где-то внутри меня запел:
… А, утром, распахнув окно,
Я увидала ту картину:
Клен, распрямив свободно спину,
Качался на ветру легко.
А на эстраде шел концерт,
И летней сказки музыканты
Сердечных слез своих бриллианты
Дарили тем, кого уж нет.

Я вела дневник пять лет, изо дня в день, вкладывая кирпичики событий в мой дом, создавая аллеи с беседками и плетя канву цветочных клумб. Я заканчивала возведение дома уже с новой любовью на пятом курсе, но никогда не забывала ту, что подарила мне мечту. А через десять лет я решила по мотивам студенческого дневника написать книжку и расширить границы моего мира, вручив ее в день встречи выпускников моим однокурсникам. Я назвала книжку «Точка отсчета» и не изменила посвящения. Ее с восторгом читали мои студенческие друзья, а одна сокурсница написала мне позже электронное письмо: «Лорик, открыв твою книжку, я не смогла оторваться от нее до утра. Я заново пережила свои лучшие годы, мне казалось, я помню все, но так много оказалось забытым. Я вновь заглянула в дом моей юности и пережила самые захватывающие моменты. И всю ночь мне вновь было 20 лет. А еще я благодарна Даше, которую никогда не знала и о которой ты никогда не рассказывала, но которая подарила не только тебе когда-то, но теперь и мне целый мир…»



Нравится

Женщин на тренинге спрашивали: «Кто из вас любит своих мужей?»
Все женщины подняли руки.

Тогда их спросили: «Когда в последний раз вы сказали вашему мужу
что вы его любите?»
Некоторые женщины ответили сегодня, некоторые вчера, некоторые не помнят.
Тогда женщинам сказали взять телефоны и отправить следующий текст: "Я люблю тебя, дорогой".
Затем женщинам сказали обменяться телефонами и читать пришедшие текстовые сообщения.

Ответы:
1. Кто это?
2. Ах, мать моих детей, ты больна?
3. Я люблю тебя.
4. И что теперь? Что случилось с автомобилем снова?
5. Я не понимаю, чего ты хочешь?
6. Что ты уже сделала сейчас? Я не прощу тебя на этот раз.
7. ?!?
8. Не ходи по кругу, просто скажи мне, сколько тебе нужно?
9. Мне это снится?
10. Если ты не скажешь мне, кому это сообщение на самом деле, кое кто умрет.
11. Я просил тебя не пить больше. Я удалюсь, если ты устала от меня.
12. Чего бы ты ни хотела, ответ - нет...

Нравится

Отчет.
День четвертый. Я принимаю сигнал.
С чашечкой ароматного кофе я вышла из дачного домика и выпучила глаза: Инна сидела на дереве и объедала нашу грушу. С какой стати я буду делать ей замечание, если своими частушками девочка купила все дерево целиком. Для приличия я поинтересовалась:
- Ты что здесь делаешь?
Чавканье исказило ответ:
- Тебя жду.
Безрадостно же проводит ребенок лето, если его главным развлечением становится поджидание тетки, любящей поваляться в постели.
- А вы тут играете в какие-то игры?
- Конечно,- ответила Инна, нацелившись на очередную грушу.- В прятки, в выбивачки, резиночки, догонялки, квача.
Ветка треснула и оказалась в руках у ворюшки вместе с плодом. Девчонка спрыгнула на землю и протянула раскрытую ладонь:
- Каждый играющий ложит на мою ладошку палец. А потом я спрашиваю: все сели на лодочку? Кто говорит «да», тот и квач.
Я рассмеялась:
-Так вы никогда играть не начнете. Какой дурень «да» скажет?
Инна захихикала и прислонилась ко мне спиной. Я почувствовала себя телеграфным столбом. Она тихо спросила:
- Но ты б сказала «да»?
Я пожала плечами:
- С условием, если б играла впервые.
Инна резко повернулась, и я встретила ее лучистый взгляд:
- Значит, ты и есть квач.
- А я кое-что получше знаю,- раздался из кустов утробный голос. И на сцену выскочила вторая артистка.- Играем в Арамию - Зульфию.
Я так и не познакомилась с таинственной Арамией, потому что вспомнила: сегодня мы уезжаем.
- К бабушкам знакомым надо сходить.
Инна невесело усмехнулась:
- Секретный разговор?
- Неа. Сегодня уезжаем. Секреты закончились.
Инна заглянула мне в глаза: все было ясно без слов. Я ее успокоила:
- Зато сад в полном твоем распоряжении. Неплохо звучит, правда?
- И еще кое-что…- я поняла, что это надо сказать.- Я подарю тебе летчицкую сумку на память.
При этих словах тучи исчезли, и вовсю засияло солнце. Ах, как же мало в детстве нужно для счастья.
Сидя на лавочке, две сестры-певуньи грызли семечки и поглядывали на загончик с живностью. Оттуда доносились шум, треск крыльев и крики домашней птицы.
Женщины, завидев нас, улыбнулись.
- Бьються,- коротко сказала Елена Ивановна.
- То-то юшка будет,- подмигнула Александра Ивановна.
Мы тепло попрощались с нашими старушками. Обе сестры вышли на дорогу, проводить нас. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, приставив ладони ко лбу в виде козырька. Пыль, поднявшаяся от проезжавшего грузовика, закрыла их фигуры. А когда она улеглась, певуний уже не было видно. Но в моей памяти все еще горели оранжевым огнем ягоды рябины, растущей у дома гостеприимной Александры Ивановны.
Это было украинское село. Это было другое время. Но почему-то вспомнились проникновенные строки Марины Цветаевой:
Красною кистью рябина зажглась.
Падали листья. Я родилась.
Спорили сотни колоколов.
День был субботний. Иоанн Богослов.
Мне и доныне хочется грызть
Красной рябины горькую кисть.

Инна сидела у развилки дорог на большом камне. Я обняла ее за плечи и попросила проводить меня к почте. Мы остановились у цели прогулки, и я повесила на плечо пригорюнившейся сорви-головы мой планшет.
Ковыряя пальцем сумку и не поднимая глаз, Инна тихо спросила:
- Ежик, ты напишешь мне?
Я усмехнулась. Как быстро в детстве находят друзей. И что интересно, помнят о них всю жизнь. Я пообещала.
Девочка хитро прищурилась:
- А что ты напишешь?
Я подмигнула:
- Ну, если скажу, о чем напишу, тебе неинтересно будет читать.
Крыть было нечем. Убегая, Инна сказала, что они с Олей придут проводить нас на дизель.
Мы с подругой забрались на другой край села к ее однокласснице. Этот край был заставлен молодыми постройками, в которых никто почти ничего не знал о своих соседях. Мы не собрали никакой полезной фольклорной информации и , как бы извиняясь за это, хозяйка собрала для нас огромный букет синих гладиолусов. Мы так увлеклись сбором ежевики, что чуть не опоздали на электричку. Пришлось запрыгивать в последний вагон уже тронувшегося поезда. В окно я увидела горстку детей на перроне, встревоженно провожающих взглядом улетающие вагоны. Они заметили нас и восторженно запрыгали. Я прислонила лицо к самому окну и еще какое-то время видела две подпрыгивающие рыжие косички Инны и Олино платье в крупный горох на исчезающем прямоугольнике платформы. Окно было прохладным. Я не спешила убирать лицо от него. На какую-то секунду мне показалось, что я принимаю сигнал, идущий сверху, с небес, а, может быть, еще выше – с недосягаемых высот Вселенной, которую мне не познать никогда, не изучить, не записать, не сложить вчетверо и не запихнуть в полевую сумку:
Я устала. Я иду к покою.
Боже, очи мне закрой
И с любовью будь со мной.
Будь хранитель верный мой.
И сегодня, без сомненья,
Я виновна пред тобой.
Дай душе, греху спасенье,
Телу – сон, душе – покой.
---------------------------------------------------------------------------
---------------------------------------
----------------------

Отчет.
День третий. Слушаю лекцию и размышляю о скелетах в шкафу.
…Вот-вот он потянет меня в садочок вслед за преступной Галей, приткнет к груше, обдаст густым амбре самосада. Ой, божечки, куда я попала? Что за жуткий вертеп? Глаза открылись, и я увидела себя на раскладушке в собственном саду. Инна трясла меня за плечо. Вдалеке еще доносились последние аккорды соло Александры Ивановны:
Ти не стій на мосту,
Не ківай картузиком.
Я не вийду, не постою
З таким карапузиком.
Инна (руки - в бока) возвышалась надо мною.
- Ну и сколько можно спать? ЭЭЭх…
Я спохватилась: последняя рюмка мутного сельского первака явно была лишней. Вчера я загубила свой полевой планшет. Инна заметила мое беспомощное беспокойство и выручила:
- Да вот твоя летчицкая сумка.
Я перевела взгляд туда, куда она указывала. Чья заботливая рука поздним вчерашним вечером аккуратно повесила планшет с бесценным фольклором на сучок старой груши?
Инна бесцеремонно забралась на меня и села как будто в седло. Сегодня на великой артистке был ярко-красный сарафан с белыми ромашками. Руки она сложила на груди:
- Ежик, ты в бога веришь?
- Ну…
Я задумалась. Если иметь в виду старого «дидуся» с клюкой, гневно тычущего ею с пушистого облачка, то нет. А если представить себе в его образе Вселенную, программирующую нашу судьбу, то да. Кратко подытожила:
- Бывает.
Инна нагнулась близко-близко. Рыжее очарование дышало мне прямо в нос:
- У нас сегодня будет секретный разговор. Я расскажу тебе молитву.
И она горячо зашептала:
Шел Господь с небес.
Нес животворящий крест.
Не тлей. Нетлеющей рукой
Огороди меня, Господи,
В поле, в доме,
В пути, в дороге
От зверя летящего,
От зверя ходячего,
От урагана нападающего,
От злого человека.
Аминь.
- Аминь,- завороженно повторила я.- Кто ж тебя научил этому, ангел мой?
Инна задрала голову в летящие облака и тихо ответила:
- Бабушка.
Мы замолчали. Девочка что-то хотела сказать, но колебалась. Наконец она решилась. Горячими ладошками Инна прикрыла мои глаза, создавая эффект темноты (так, наверное, делала ее бабушка).
- Ты ничего не говори,- прошептал ангел.- Только послушай и будешь счастливой. Навсегда.
Я устала. Я иду к покою.
Боже, очи мне закрой
И с любовью будь со мной,
Будь хранитель верный мой.
И сегодня, без сомненья,
Я виновна пред тобой.
Дай душе, греху спасенье,
Телу – сон, душе – покой.
Молитва перестала звучать, а ладошки ангел не отнимал. Господи, в такие минуты вдруг поверишь, что ты есть.
- Ага! Так и знала, что вы здесь,- раздался Олин голосок из куста сирени, и тут же материализовалась вторая артистка.- Лежите. Загораете..А частушек моих не знаете. И она без промедления перешла к делу:
Эх, подружка моя,
Как тебе не стыдно?
Дома маме не поможешь.
Думаешь, не видно?
С диким воплем Инна свалилась на землю, подскочила к Оле и, чтоб ни в чем не отставать от нее, начала задорно апеллировать подруге:
Эх, подружка моя,
Маме помогаю:
Все тарелки перебила,
Чашки начинаю.
Ольга не давала спуску:
Эх, подружка моя,
Как тебе не стыдно?
Дома папе не поможешь.
Думаешь, не видно?
Инна не растерялась:
Эх, подружка моя,
Папе помогаю:
Все газеты разорвала,
Книги – начинаю.
Порванные книги рассмешили подружек до колик. Отдышавшись, Оля продолжила предъявлять Инне претензии:
Эх, подружка моя,
Как тебе не стыдно?
Дома брату не поможешь.
Думаешь, не видно?
Но и тут Инне нашлось, чем крыть:
Эх, подружка моя,
Брату помогаю:
Все машинки поломала,
Велик – начинаю.
Девчонки расхохотались и над поверженным великом. Оля попятилась к сирени и метнула в подружку последний патрон:
Эй, подружка моя,
На тебя надеюсь я.
С моим милым посиди.
Я пойду оденуся.
Последние аккорды уже звучали за листьями сирени. Наступил антракт. Звезде пора было сменить концертный костюм.
- Ну как?
Инна стояла надо мной в позе победителя.
- Супер! И все-таки пора завтракать и собираться к знакомому дедушке.
Инна прищурилась:
- На секретный разговор?
Я засмеялась.
За завтраком я узнала, что Инне хорошо знаком «злой дедушка», к которому мы собрались в гости. У него во дворе «много поламатых машин и одна красивая». А еще он любит коз. Девчонки собрались проводить нас к нему.
Встретил нас высокий худощавый мужчина, уже в годах, но с сохранившейся военной выправкой. Его глаза смотрели холодно и внимательно. Ими он стрельнул на мой полевой планшет. И сразу установил рамки общения: полчаса. Цену себе набивает – решила я. И куда торопиться в этой глуши да еще, если ты живешь один?
Где-то в соседней комнате громко пробили часы: здесь ценили время. Под стеклом на столе лежала фотография женщины в военной гимнастерке. В потрескавшиеся чашки старик разлил чай: в доме не любили что-то менять. Строгий взор бравый вояка сохранял до тех пор, пока не узнал, что моя подруга – студентка физмата. Лицо старика смягчилось, и он сказал, что его сын заканчивал физмат НГПИ, а потом уехал работать на далекий газопровод. Сам Владимир Митрофанович бывший летчик, историк по образованию, бывший секретарь парткома, кавалер ордена Октябрьской революции и т. д. и т. п. Его историческая справка о Грейгово была рассказом сухого старомодного учителя – конспектировать одно удовольствие.

«У Алексея Самуиловича Грейга, того, который внук и финансист, было имение Грейгово, сейчас это село Михайло-Ларино на реке Ингул в семи с половиной километров от нынешнего Грейгово. Почему так? Железнодорожная станция получает название от ближайшего села. Отсюда и Грейгово. Станция появляется в то время, когда Грейгу-младшему приходит в голову соединить юг Украины с центром России, и он дает купечеству подряд на строительство железной дороги. Ее строительство начинается в 1872. Средств крайне мало: в основном подручные – лопаты, лошади, волы. На здании станции сделана надпись: «Нивелировка 1904». На этом основании мы можем судить, что строительство было закончено в самом конце Х1Х века. В те времена окрестности ст. Грейгово выглядели так: через каждые 1,5- 2 километра стояли будки обходчиков. На самой станции было всего несколько зданий да жилой дом, да казарма для наемных рабочих.
Владимир Иванович – потомок первых жителей станции Грейгово. Мой дед, Калиниченко Иван Евдокимович – местный стрелочник, отец, Оришак Митрофан Иванович – телеграфист. Компанию им составили столяр в рембригаде при железной дороге и путевой обходчик. Надо думать, все жили на станции с семьями. У потомков первых жителей – крестьянские корни».
А крестьянские корни лучше сохраняются, чем дворянские. В советские времена опасно было быть потомками дворян Грейгов. Где они сейчас? Видимо, во Франции. А куда еще бежали баре из Советской России? Я не решилась задать парторгу вопрос о потомках великих Грейгов.
«После 1917 года пересадовский сельсовет начал наделять землею тех работников, кто хотел ее иметь. Мнения работников разделились: можно наделять в километре от путей, ведь там есть колодец. Калиниченко предложил строить возле путей: поезда ходят лишь три раза в сутки, остальное время можно заниматься хозяйством. Вот таким образом прямо возле путей в 1924 году был построен первый дом.
В 1933 году из МТС сделали совхоз им. Димитрова, 69. В то время имя болгарина было на слуху, поэтому одноименные совхозы нумеровали. №69 образовался из 11 и 12 отделений совхоза-гиганта им. Коссиора.
В августе 1941 Грейгово оказалось в центре важных исторических событий. 18-ая армия отступала от Первомайска по берегу реки Ингул. Командующий решил прорвать оборону немцев и вывести армию из окружения через ст. Грейгово, т. к. переправа через Ингул была только в районе Михайло-Ларино. 18-ая армия выдвинула вперед 96-ую горнострелковую дивизию под командованием И. М. Шепетова. На рассвете немцы были разбиты. Наш дом от разрушения спасла немецкая пушка, которая стояла невдалеке, и приняла на себя удар артиллерии. 96-ая дивизия Шепетова совершила прорыв из окружения частей 18-ой армии в район Снигиревки. Бой у ст. Грейгово вошел в историю ВОВ как первый случай организованного прорыва из окружения всей армии. За этот бой Шепетов награжден орденом Ленина и медалью «Золотая Звезда» и ему присвоено звание Героя Советского Союза.
В период немецко-фашистской оккупации в 1942-1943 году в селе действовала подпольная антифашистская организация. Всего 10 человек. Ее возглавлял местный житель А. Д. Довгаль. Подпольщики организовали побег военнопленных из концлагеря, размещавшегося в селе Петровском. В конце 1943 года антифашисты были схвачены и замучены в гестапо. В марте 1944 года у ст. Грейгово попадает в окружение армия генерала Халлита. Идут упорные бои. 16 марта 1944 года конно-механизированная группа Плиева освобождает станцию Грейгово.
На фронтах ВОВ Родину защищали 143 жителя Грейгово, 41 человек так никогда не вернулись домой. В центе села есть две братские могилы. В них покоятся останки 116 воинов, павших при освобождении Грейгово».
Мы провели в гостях у «последнего из могикан», посвятившего свою жизнь изучению малой родины, больше запланированного времени. Когда мы покидали одинокий дом, в лице Владимира Митрофановича не было первоначальной жесткости. Живность, казалось, населяла весь двор. На мотороллере восседала огромная белая коза. Когда на порог вышел хозяин, подбежало еще несколько. Старик улыбнулся своим любимицам. Разрезав яблоко, старый летчик предложил нам самим покормить животных.
Почему его рассказ был сухим и неинтересным, как сводка Совинформбюро, лишенным личностной окраски? Почему он не рассказал нам о своей жизни? О жителях старого дома? О женщине в военной гимнастерке? И почему одиноко встречает свою старость? Я не стала задавать этих вопросов. У каждого парторга на этой Земле есть свой скелет в шкафу.
P. S. Старый парторг умер через месяц после нашего визита. Пробил его час. Теперь стало понятным, почему и куда он так торопился.

Отчет.
День второй. Знакомлюсь с людьми – ящерами.
Выйдя из летнего домика неотложных процедур, я зевнула и потянулась за румяным яблоком на ветке. Но чья-то проворная ручонка, вынырнувшая из прорехи в заборе, опередила меня. Яблоко исчезло. Я возмутилась:
- Эй, ворюшка, стой. Это мое яблоко. Я его целый год ждала: растила, кормила, поила.
Над забором появилась озорная мордочка рыжей девчушки лет десяти. Ее рот хрустел моим яблоком.
- Ты кто?
Я задумалась. Ее имя интересует или род моей деятельности?
- Ты чья? Откудова взялась?
Я ответила:
- Я – своя собственная. А взялась я за ветку, чтоб яблоко сорвать. А ты его утянула. Теперь плати мне за него.
Девчонка ощерилась до ушей.
- А я знаю, кто ты. Ты Ежик. А чем платить-то?
Смутное видение страницы «Детский фольклор» из учебника Круглова посетило меня.
- А ты знаешь страшилки, частушки, сказки, байки? Можно ими заплатить.
Девчонка, внимательно разглядывая яблоко, без удивления ответила:
- Ааа, ну этого добра у меня завались. Ты про людей-ящеров слыхала?
С этими словами ворюшка – информант повисла на заборе. Страшилку «Люди-ящеры» я так и слушала: стоя по эту сторону ограждения:

«Появились в одном доме возле приюта люди. Мама и папа хотели ехать в командировку и привели своих детей в приют. Дети в приюте ели страшную пенку, а дети этих родителей не хотели ее есть, хоть она была очень вкусной. Все, кто ее ел, загипнотизировались. А мальчик и девочка – нет. Остальные дети брали страшные баллончики и поливали яйца, а мальчик и девочка не поливали. Хозяева тоже поливали яйца, а потом ушли в комнату. Мальчик и девочка подслушали хозяев: «Скоро вырастет наше ПОКОЛЕНИЕ. У меня так болит шкура под ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ ОБРАЗОМ». Ящеры открыли дверь и увидели мальчика и девочку. Девочка и мальчик убежали и остановились возле тупика. И увидели маленькую дырочку для мыши. Вдруг они увидели, что дырка растет, и когда она выросла гигантской дырой, оттуда вышла большая ящерица, и еще они увидели хозяина и хозяйку и вспомнили, что хозяева говорили, что им нельзя слушать музыку».
Голос информанта вдруг стал глухим. Сама девчушка сползла с забора на свой участок. Рассказчица, наверное, наблюдала за мной через дырку в заборе, и я тут же изобразила испуганное лицо.
«Дети включили музыку, и хозяин и хозяйка испарились, а ящерица разорвалась. Они (дети) подбежали к яйцам, все яйца были разбиты, но одно яйцо было целым. Мальчик и девочка поняли, что в одном человеке еще есть ящер».
- Ну что, страшно тебе, Еж?
Ответить я не успела. Девочку окликнули из глубины ее дачи. Не отвечать же вслед удаляющемуся топоту. Мда, смех смехом, а вот интересно, здесь в траве по ночам ползают пресмыкающиеся? Я с подозрением покосилась под ноги. Девчонка расплатилась за яблоко сполна, и мне, наверно, нет смысла ждать ее.

Напуганные до предела проделками ящеров, испереживавшиеся за судьбу мальчика и девочки, мы с Анькой сладко растянулись на старых раскладушках, установив их в саду, под старой грушей. Сонное южное солнце объявило фиесту всему живому. Что может быть лучше, чем час за часом качаться в томной дремоте, которую не нарушает ни один неестественный звук. Поэтому шорох, раздавшийся из кустов, показался дисгармонично резким. Я опять заподозрила происки людей-ящеров из приюта, но, опомнившись, догадалась, что соседская девчонка заскучала без аудитории и каким-то образом проникла на нашу территорию. Притворно грозно я закричала:
- Что за ящеры там ползают? Как дам им сейчас…
Возня стихла. Но наблюдение продолжалось. Ящер уползать не собирался. Через минуту раздался тоненький голосок:
- Ежик, ты еще про кнопку страдания не знаешь…
Я подмигнула проснувшейся Аньке:
- А ну, шагом марш из кустов. Немедленно сюда кнопку страдания.
Две хрупкие фигурки, держась за руки, материализовались из густой растительности.
Мы пригласили их к столу, и я предложила ящерам конфеты, потому что сладкое – это основная пища ползучих гадов – всем известно! Девочек звали Инна и Оля. Это Инна утром увела у меня из-под носа яблоко.
Общими усилиями мы создавали на столике гору фантиков и слушали леденящую кровь историю о кнопке страдания. Моя подруга скептически поинтересовалась, было ли такое на самом деле, Инна посмотрела на нее с жалостью и обиженно воскликнула: «Конечно, было. Вот послушай». Договорить она не успела: Оля уволокла подружку за беседку для экстренного совещания. Мы должны были получить только самые качественные и достоверные страшные истории. Так мы узнали о ведьме Вильме и прочих вурдалаках. Я записала двадцать страшилок, но их запас не уменьшался. Девчонки наседали, требуя внимания.
- Ну, все, - не выдержала я. В голове перепутались черные руки и диваны, гробы на колесиках, ведьмы, вурдалаки и прочая нечисть. Все крутилось и вращалось колесом. У Инны была одна тактика успокоения. Она присела рядом и тихо сказала: «Ежик, не сердись». Недовольно я спросила, с какой стати она называет меня ежиком. Девочка засмеялась: «Тебя сзади на голове ежиком подстригли. Ты Еж». Она смешно произнесла букву «ж», как будто фыркало само игольчатое создание. Я улыбнулась.
У Ольги была другая тактика. Она задорно вышла вперед и гордо продекламировала:
ЧЕРНОЕ ПИАНИНО
Невольно взгляд сфокусировался на калитке: показалось, что пианино сейчас внесут в наш двор.
« Ну, в одной семье був батько пьяныга. И он кудась ушел. Дочка и мамо остались дома сами. А из пианино высовывается черная рука и кажэ мами: « Гроши или смерть?» Мамо кажэ: «Гроши! Гроши!» И отдала все гроши с кошелька. Через пять минут высовывается черная рука и кажэ дочке: «Деньги или смерть?» Дочка отдала все деньги, шо ей мама в школу дала. Тут через пять минут высовывается папа из пианино и кажэ маме и дочке: «Все равно на бутылку не хватит».
Неожиданность развязки рассмешила и меня, и Аньку: мы ожидали более драматический финал. Инна этого стерпеть не могла: «А вот я сейчас расскажу…»
Да что ж это такое? Они что, на ходу придумывают свои страшилки?
- Нет. На сегодня хватит. Мы с Аней напугались достаточно. А теперь нам надо уходить.
Искренняя печаль отразилась на лице Инны:
- Куда?
- Навестить одну симпатичную бабушку.
- А можно с вами?
- Нет, нельзя. У нас с бабушкой секретный разговор. А вот завтра обязательно приходите.
Солнце опять засияло на веснушчатой мордочке.
Пришло время отправляться к Александре Ивановне.

Просматривая учебник Круглова, я обратила внимание на предупреждение автора, что некоторые старики неохотно делятся своими знаниями устного народного творчества, поэтому перед выходом к певунье я кинула в рюкзак бутылку водки, может, старым испытанным способом удастся расшевелить неразговорчивую старушку.
Но опасения оказались напрасными. Еще издали, завидев добродушное лицо хозяйки, я почувствовала, что проблем не возникнет.
Это была открытая женщина за шестьдесят с обветренным лицом, с добрыми материнскими глазами. Как только я объяснила ей цель визита, она лихо подмигнула: «Вот сейчас пять бутыльков огиркив закручу, пойдем до моей сестры, сядем, мы вам споем и спляшем и гуморески почитаем. Все будет честь по чести». Дородная фигура исчезла в дверях летней кухни. Мы уселись на лавку. Я достала полевой дневник с намереньем занести в него паспортные данные информанта.
Кусты у штакетника подозрительно зашевелились. Тут же оттуда выкатился щенок и уселся у моих ног. В ветвях показались две озорные рожицы. Потихоньку и они вылезли из кустов. Ба! Артистки поменяли гардероб и даже вымыли испачканные ореховым соком руки. Я притворно нахмурилась:
- И не оправдывайтесь. Все понятно и так: вы просто мимо проходили.
Девочки зашептались, поглядывая на нас. Вытирая руки о передник, вышла Александра Ивановна:
- О! Так це ж наши грейговские девчата. А цуценя где подобрали?
Ольга прижала к груди симпатичного щенка:
- На смитныку.
Потеряв к ним интерес, Александра Ивановна завела с нами разговор о городской жизни. Девчонки у наших ног шумно играли со щенком.
- А ну, цыц! – прикрикнула на них певунья. – Люды прыихали сюды цуценя вашого слухаты чи писни? Геть до смитныку!
Девчушки упорхнули. Потом они тайно засели в зелени кустов, изредка всполохами приглушенного смеха выдавая свое присутствие. Александра Ивановна виновато сказала: «К нам часто приходит детвора из школы. Как –то приходили с кавунами. Расселись за столом. Дида до себе вытягнулы тай давай пытаты, що ранише було». Женщина незаметно перешла на чистый украинский.
- Ну що, дивчата, пишлы до сестры,- сказала певунья, вытирая руки о передник.

Пока Александра Ивановна жарила пирожки, я разговорилась с Еленой Ивановной. Она была полной противоположностью сестры. Производила впечатление грустной молчуньи. Движения ее были медленными и осторожными. Я рассказала ей о том, какое огромное количество страшилок знают грейговские дети. Елена Ивановна молчала. Вдруг она заговорила. Оказывается, ее внук часто просит рассказать сказку о Гале. Я оживилась:
- А что за Галя такая? Мы тоже интересуемся.
Галочка умерла в 1933 году, в разгар голодомора. Мать Гали день и ночь работала на «косовыци», ее не отпускали домой. Девочку нашли мертвой. В ее «роти було повно укропу». Я удивилась, почему эту тяжелую историю то и дело просит повторить пятилетний внук. Рассказ действительно напугал нас, и мы замолчали. Почему страшная сказка о маленькой Гале, одной из миллионов жертв голодомора, жива до сих пор в этой семье? Быть может, она приходилась старушкам сестрой? Или теткой?
С соседней лавки встал и пересел к нам муж Елены Ивановны – Иван Андреевич. В воздухе густо запахло махорочным амбре. Хозяин пробасил: «Да какие тебе сказки еще нужны? Ты в окно смотри. Что видишь – то и выдумывай. Допустим, бабка по грейдеру с козами идет. А на носу у ней ПРЫЧЕПЫВСЯ лист от дерева. А ты спрашивай себя: зачем это у бабы лист зеленый на носу? Не знаешь? А знать надо. Это – чтоб коз к себе приманивать». Старик весело подмигнул. Он был доволен своей сказкой. Я поняла, что бог неспроста свел их в пару: закоренелую пессимистку и неунывающего оптимиста.
Александра Ивановна позвала нас к столу. Вот и пригодилась припасенная бутылочка алкоголя…
Расслабившись, старушки напели нам столько песен, что некоторые, заслушавшись, я просто не успела записать. Складывалось ощущение, что мы оказались на сельской свадьбе.
Всю ночь мне снились дивные образы, сменяющие друг друга: то виделась бабка, пасущая коз «за городом», то высокий «козаченько» в «вышыванке», горячо целующий Галю «у садочку», то цыганка, предсказывающая «у гаю» Гале недобрую долю, то калина, навеки поселившаяся там, где «вода и журавли». Вот выбежала Маланка под руку с двумя «качурами» и увлекла всех в безумный хоровод. Громче звучал хор:
Соловеечко – личко, чинда чи не чинда,
Речинда неречинда.
Личко цюмба чи не цюмба.
Брала воду з чумбаря.
Иван Андреевич хлопал меня по плечу и зазывающее подмигивал…

Выдернув лист из принтера, я уныло просмотрела то, что рекомендовала изучить грозная преподавательница по прибытии на место:
План отчета
1. Историко-этнографическая справка о населенном пункте.
2. Информанты: ФИО, возраст, место рождения, род занятий.
3. Фольклорные тексты.

Прочитала сухие напутственные строки, план моей условно десятидневной жизни и отшвырнула в сторону вместе с учебником Круглова, не навсегда. Автор сего студенческого подспорья станет лучшим другом, если не удастся насобирать фольклора. И тогда придется, опираясь на сермяжную мудрость профессора, изобретать велосипед: то есть самой писать народные песни и создавать обряды. А кто проверит, что именно поют подвыпившие бабки в глухих селеньях?
Отчет.
День первый. Листаю «Историю городов и сел» и корректирую ее на месте.
Интересно, можно ли нарушать хронологическую последовательность плана? Не вызовет ли это репрессий со стороны корифея фольклористики Круглова и его суровой последовательницы – моего куратора? Ну, положим, корифей давно почил в бозе и упокоен на лужайке, то есть силы практически равны: худосочная старушонка, до зубов вооруженная багажом знаний и крепкая студентка, единственным оружием которой является шариковая ручка и старый отцовский полевой планшет. Так что еще неизвестно: чья возьмет!
Начну - ка я сразу со второго пункта.
Информанты, вернее информаторы. Я покосилась на Аньку, безвольно раскачивающую сонной башкой в такт движению электрички. Это моя подруга с физмата. Предложила ехать на станцию Грейгово. С одной стороны – село селом со всеми вытекающими отсюда бабками-певуньями. С другой - дача подруги там же. Можно поваляться под деревьями на раскладушках в свободное от сбора фольклора время. «Только без спиртного», - предостерегла я. «А как же, - подмигнула подруга. - Молодое поколение выбирает пепси».
С первым информантом вроде быстро разобрались. Он как информатор совершенно бесполезен, потому что ровным счетом ничего не знает о своем дачном поселке. Но никогда не поздно его растолкать и вооружить знаниями, черпаемыми тут же, из энциклопедии городов и сел Украинской ССР. Анька морщит нос и бурчит: « Где ты выкопала этот раритет?» Я с гордостью отвечаю: «Подарок прозорливой мамы на День пионерии в далеком 1982 году!» Анька как старый пионерский кадр выравнивает спину и принимает соответствующую партийную позу. Я смеюсь: «Ты готова внимать Историко-этнографической справке о населенном пункте?» Анька бодро отвечает: «Всегда готова!» И сладко зевает, постепенно растекаясь по сидению.

Название станции Грейгово напрямую связано с именем Алексея Самуиловича Грейга, адмирала, губернатора города Николаева, командующего Черноморским флотом. Кстати, все Грейги оставили свой след в истории: отец Алексея Самуиловича, Самуил Карлович Грейг, тоже был адмиралом Балтийского флота. А вот его внук стал в 1878 году министром финансов….
Я делаю паузу и выразительно смотрю на спящую подругу. Не вижу причин для того, чтобы прервать чтение вслух, потому что бабулька с авоськами, сидящая напротив, показывает мне на свои развесистые уши и поощрительно улыбается.
…………………………………………………………………………………………………
По первому впечатлению, станция Грейгово – обычная платформа со станционным залом ожидания персон на пять (без кресел). Для тех, кто коротает время в выглядывании дизеля, имеется памятная плита с информацией о Грейгах. Пассажирские поезда здесь останавливаются только по нужде. Водных просторов поблизости не наблюдается. Я толкаю сонную Аньку в бок : «В этом Грейги молодцы: нельзя смешивать работу и отдых, а отдых у адмиралов должен быть сухопутным».
Недалеко от станции школа. Туда-то мы и направляем свои стопы, рассудив, что в центре научной мысли страждущим обязательно укажут путь к знаниям. Техничка, громыхающая ведрами, сначала не слышит вопроса, но потом так быстро откликается, будто что-то наподобие такой просьбы от городских уже давно ждала: «А как же? Есть у нас певуньи. Это сестра моя – Александра Ивановна. Сейчас адрес и план, как к ней идти, набросаю. Есть у нас старичок интересный. Всю жизнь историей Грейгово занимается. Как к нему добраться – тоже нарисую».
Ну, удача так удача – сама в руки плывет. На сегодня можно и успокоиться – чай, старики до завтра все не перемрут. Я уверена, что даже корифей фольклористики господин Круглов, прибыв на место, первым делом разложил вещи в гардеробной, принял омовения, а потом вышел с баночкой «Пепси» на террасу грейговского поместья, чтоб с высоты птичьего полета любоваться, как пускает бумажные кораблики в бассейн будущий адмирал Алеша Грейг…
- В то время не было еще никакого «Пепси»! – смеется математик Анька, напрочь лишенная полета фантазии, и поливает меня из старого садового шланга…

продолжение следует

У меня большая семья, очень большая! А сорок лет назад она была еще больше, но все эти годы я жила как бы в отдалении от нее, постигая жизненные перипетии семейства в основном через посредничество матери, возвращавшейся из отпусков, со свадеб и похорон и рассказывавшей в ролях о судьбоносных событиях в тетушкиных, сестриных и братниних жизнях.
Близко дружила я только со своей николаевской тетей, и когда ее земной путь завершился, невозможно было не выйти из подполья и не проводить душу близкого человека в последний путь.
Все сорок дней после похорон ее жизнь вставала перед моим внутренним взором: то я видела тетку девочкой, которой в детском доме домашний мальчик подарил цветные карандаши, а она принесла их в подарок моей матери, то я видела тетку юной, пишущей из Николаева письмо сестре в голодный Урюпинск: «Женя, в течение месяца приезжай. Займешь мою койку в общежитии – я выхожу замуж. Город цветущий, сытый и есть где работать», то я видела тетку матерью семейства, которая ждет нас в гости каждую субботу и ставит ранним утром на огонь казанок с постным маслом, чтоб к моему приходу напечь творожных шариков с золотистой корочкой. Горка творожных шариков в глиняной чашке будет ждать сладкоежку посреди маленького детского столика, а когда я доем порцию, тетка молча добавит вкусненького из огромной миски, как будто она рассчитывала не на одну меня, а на целый полк маленьких Лориков.
Гены ее доброты передались дочерям и единственной внучке Даше – все эти годы сестры прощали мне дистанционное участие в жизни семьи. А наше общение с Дашей ограничивалось тем, что при встрече я засовывала в ее карман или сумочку купюру со словами: "Купишь себе что-нибудь от зайчика", и она адресовала мне дежурную улыбку: "Спс зайчику". Дашина отстраненность меня не шокировала – я знала, что плачу по счетам, которые открыла когда-то сама.
Вот и сегодня, когда уже сорок дней, как душа тетки стала частью души Вселенной, я желанный гость в своей семье, но все же в чем-то дистанционный, чужой за поминальным столом. В меню нет творожных шариков. Я чувствую, что не вправе сказать несколько теплых слов в адрес ушедшего человека, который однажды спас мне жизнь, когда я тонула, вытащил меня на земной берег из Вечности, в которую я уходила до срока. И вслед за Дашей, выбежавшей из-за стола и хлопнувшей дверью, я тоже покидаю горький обед. Моя опора в невеселых мыслях – мой вечный друг Галатея и новый друг далматинец Тиша, которая помахивая задорным хвостиком, бежит за нами по тропинке к реке.
Созерцание речного простора – это как урок релакса, устроенного самой природой, готовящей тебя к пониманию: жизнь быстротечна. Видимо, в этом уроке нуждается и Даша – неожиданно она вырастает за моей спиной.
- Ого! Неожиданная встреча! Ты что, под деревом сидела? – улыбаюсь я.
- Да! – отвечает Даша с необычным вызовом в голосе.
На больший диалог я и не рассчитываю. И пока Галатея бегает по берегу с собакой, мы обе молча смотрим на воду, пока Даша решается раскрыть экспрессивность своего «Да!»:
- Я сидела под тем деревом, по которому мы когда-то лазили с бабушкой и собирали шелковицу.
Я проглатываю тяжелый комок: даже когда люди становятся частью Вечности, они в нашей памяти продолжают собирать шелковицу и, закалывая на ходу косы, идут по песку к воде. И я подхватываю Дашину эстафету памяти:
- А в этом месте мы с твоей бабушкой плавали наперегонки. Она доплывала вооооон до тех камышей.. А у меня никогда не хватало на это духу. У тебя была самая крутая бабушка на свете!
Дашины глаза зажигаются благодарным блеском, в них дрожат слезы, и Даша начинает говорить…
Она говорит так долго и обстоятельно, как будто заполняет нишу нашего молчания за все прошедшие 24 года ее жизни. Ее слова текут как вода в реке, а я вылавливаю из потока суть: Даша поссорилась со своим парнем Сергеем, он уехал в деревню и забрал у нее ключи от квартиры, которую снимал для них. Пусть девочка говорит о чем угодно, главное, чтоб она понимала: чтобы ни случилось, жизнь продолжается, она течет и нет конца живительным струям.
- Там остались мои орхидеи! Их некому будет полить три дня! – возмущенно восклицает племянница, и смотрит в дисплей телефона, зачитывая мне пришедшее от Сергея смс. Несмотря на то, что за время нашего разговора она получила как минимум десять извещений о поступлении сообщения, она зачитывает вслух самое экспрессивное, в котором Сергей называет Дашу предателем любви.
- Мммм... Как бы я хотела, чтоб меня назвали предателем любви и за полчаса прислали сотню эсэмэсок! - мечтательно говорю я, и, вместо того, чтобы расплакаться, Даша смеется.
- А почему собственно предатель? - интересуюсь у речной воды.
- Я все расскажу, только чур ни слова маме...Я не могу с ней и ни с кем другим говорить о таком.
- Само собой! – притворно возмущаюсь. - Я что, похожа на тетю, которая склонна к тому, чтоб идти волновать мать такими серьезными вещами?
Даша оценивает меня долгим взглядом и приходит к выводу, что я на такую не похожа. Я оказываюсь достойной рассказа о всех ссорах с Сережей за полтора года совместной жизни.
Последняя история звучит особенно пронзительно: Сергею пришло в голову купить миноискатель и искать военные клады на территории деревни, в которой у них дача. Дашка запротестовала: «Это – дурость». Возник конфликт. Дашка встала в позу: "Я с тобой развожусь!" Сергей ответил в тон: "Ключи - на стол и - проваливай".
Наконец Даша подводит горький итог:
- Понимаете, миноискатель ему дороже меня!
Повисает тягостная пауза, и со всей отчетливостью я понимаю, как остро не хватает Даше бабушкиной мудрости, ведь, если бы не роковое стечение обстоятельств, сегодня с орхидеями и миноискателем она пришла бы к ней! Пробил час икс: если я хочу быть достойной моей дружбы с теткой, я не могу больше жить в своей семье дистанционно.
- Понимаешь, Даша, Сережка просто заскучал среди орхидей. Мужчины от природы охотники. Им надо охотиться и искать клады время от времени. Они ходят на охоту совсем ненадолго, а потом возвращаются и еще больше после нее хотят любви! Особенно если им удалось найти дырявую, никому не нужную ржавую немецкую каску. Мы с тобой в сторону над ней посмеемся. А вслух восхитимся: "Ух ты, какая клевая вещь!" А потом совсем невинно попросим: "Милый, налей мне в лейку воды для моих орхидей!".
Даша задумывается надолго и неуверенно спрашивает:
- Вы думаете?
Я обнимаю Дашу и привлекаю к себе – такие слова можно говорить только на ушко:
- Думаю, что когда тебе исполнится 80 лет и ты выйдешь на этот берег полазить с внучкой по шелковице, ты вспомнишь сегодняшний день и, каким бы мрачным он не казался тебе сейчас, в свои 80 ты будешь думать о нем, как о самом счастливом дне, потому что твоя жизнь только начиналась и весь путь лежал впереди...
Даша отстраняется:
- Вы не обидетесь, если я отойду позвонить?
- Ха! – отвечаю я победно. - Я даже обрадуюсь. Только помни, нет в жизни ничего важнее любви, это понимает даже миноискатель, иначе за этот час он не прислал бы тебе две сотни эсэмэс.
Дашка удаляется под сень старой шелковицы. А я смотрю на небо. Над теми камышами, до которых доплывала Дашина бабушка, встает среди туч радуга и своим лучом уходит вдаль, к невидимому небесному берегу, на который вышла из воды моя тетка, распускает каштановые косы и сушит волосы.

Галатея становится рядом и, вместе с десятком пляжников и рыбаков поднимает голову вверх. Она кладет руку на плечо вернувшееся Даши и улыбается ей:"Даша, какой хороший знак шлет нам природа. Твоей бабушке сегодня 40 дней. И это значит, что она принята на небесах". Я смотрю в глаза девочки и вижу в них восторг настоящего потрясения.
В совершенно новом состоянии окрыленности мы возвращаемся к Дашиному дому и, прощаясь, я даю племяннице свой телефон:
- На всякий случай! Вдруг тебе когда – нибудь захочется рассказать то, чего ты не можешь доверить маме…Племянниица смеется и бежит вслед за задорным хвостиком долматинца Тишки. Я останавливаю ее, чтобы поставить надежную точку в нашей сегодняшней встрече:
- И....ээээээ.....Я вспомнила анекдот, Даша! Старый профессор читает лекцию студентам: "В жизни у каждого из вас должно быть ГЛАВНОЕ. Нужно уметь отличать главное от второстепенного." Один студент спрашивает: " А что было главным у вас в жизни, профессор?" Профессор встал и показал рукой на стеллаж с книгами: "Вы видите эти книги? Их все написал я. Когда я смотрю на них, вспоминаю, как, будучи студентом, я ездил в колхоз на сбор урожая и жил в студенческом лагере. Была у меня там девушка из местных - мы проводили с ней ночи на сеновале. Так вот я сейчас думаю: если бы мне вернули то время, я положил бы все эти книжки под сено, а то мы тогда все время в него проваливались..."

Маленькое дневное наблюдение заставило меня и улыбнуться и призадуматься: возле одного из домов, через двор которого лежит мой путь, на скамейке сидят три зрелые хозяюшки, в передниках, прервавшие дневные труды, чтоб сквозь заросли желтых ромашек простреливать оком пешеходное пространство, находящееся в ведении заседательниц местного КГБ. Их мужья, находящиеся под зорким видеонаблюдением – примостились неподалеку, совершенно отрешенные от бурлящей жизни – играют шахматную партию с надменным видом настоящих королей. Даже смешно представить, что эти короли энное время тому сходили с ума по красоткам из нынешнего дворового КБГ и, презрев прелести размеренной жизни, ночами напролет окучивали своих обожэ. Природа все возвращает на свои места. Стоит вспомнить свое детство и подростковую компанию: в ней было место лишь касте избранных – девочки презирали мальчишек и их образ жизни, а мальчишки считали девчонок «дурами, не стоящими внимания». Лишь на короткое время природа приковывала их друг к другу, очень ясно, в половозрелые дни, и «себеподобная компания» утрачивала ненадолго свою ценность – зыбкая метаморфоза…

Но вот отцветают желтые ромашки – и все возвращается на круги своя – подобное тянется к подобному – и дебелые прелестницы вступают в общество дворовых кэгэбисток, а отцы семейств отсаживаются на соседнюю лавочку и, как в былые дни, девочки кажутся им безмозглыми дурами, не стоящими внимания шахматных королей.

- Как кому? – встал Антон Железный, он любил, чтоб его называли Феликсом, В принятии решения – его слово в классе всегда было последним. – Моему пациенту. Он поступил 29 ноября 2012 года, в стабильном состоянии. Зовут его Погребной Виктор Сергеевич. Бизнесмен. 45 лет. Есть информация к размышлению, прислушайтесь к ней: мужчина готов оказать клинике материальную помощь. А это и плазма в ординаторскую, о которой мы все мечтали. И удобные диваны для медсестер в сестринской. И персональные ноутбуки для каждого врача.
Аудитория на секунду замерла и взорвалась:
- Нас хотят купить! – крикнул краснощекий Эд и рассмеялся.
- Из-за ноутбука терять собственное достоинство я не собираюсь, - фыркнула Лобода.
- Если бизнесмен такой богатый – пусть сам себе купит донорское сердце, а мы ему его пришьем за пару диванов и плазму в ординаторской, - предложила Лиля Черкасская.
- Я от своего больного не отступлюсь! – твердо заявил Игорь Петрович.
Ошарашенный отпором, Антон Железный впервые в жизни не стал спорить.
Валентина Петровна подстегнула:
- Что будем делать? Как разрешим нелегкую задачу?
Наталья Владимировна снова отложила математику:
- А давайте так. Пусть каждый врач проголосует за одного больного, только не за своего. А я потом подсчитаю результат.
Стали голосовать. Каждому из больных досталось равное количество голосов. И последнее слово осталось за Валентиной Петровной – она как завотделением еще не сделала свой выбор. Коллеги смотрели на нее с предельным вниманием и ждали вердикта. В нерешительности она застыла возле доски.
- Та не томите, - заявила Наталья Владимировна, ощутив математический зуд.
- Я посмотрела на всех страдающих. И каждого мне по-человечески жалко, - робко начала Валентина Петровна, как будто действительно единственное горячее сердце билось в ее ладонях, и от ее решения зависела участь больных. – Я прожила сорок лет на белом свете. И с годами мое тело изнашивлось, я все острее понимала, что старость и болезни не за горами. И, возможно, помощь квалифицированного врача мне понадобится когда – нибудь. Я не хочу врать – мой выбор для меня ясен – я отдала бы сердце врачу – онкологу. Но….
….Послушайте, коллеги….
Валентина Петровна глубоко вздохнула – она переходила к самой ответственной части своей задумки: испытанию, но до сих пор она не знала – все ли делает психологически правильно. Однако с каждой секундой ее робость становилась меньше, и лицо принимало жесткое, неприятное выражение, нагловатое и самодовольное – уверенным взглядом руководителя она обводила ординаторов:
- Я должна вам сказать о том предложении, которое получила вчера от Погребного Виктора Сергеевича. Бизнесмен предлагает нам сделку: если мы ему отдаем донорское сердце, он каждому врачу нашего отделения презентует по пять тысяч долларов как подарок к новогодним праздникам!
В воздухе повисла пауза. И разорвалась задорным смехом Эдуарда Николаевича:
- Я согласен!
- Нуууууу….эээээ…мда, - задумалась Наталья Владимировна.
- Это называется взятка, милая Валентина Петровна! – укоризненно заметил Железный Феликс.
- Да, взятка, - спокойно согласилась завотделением. – Но если рассудить: это просто помощь, помощь нам, врачам, которая поможет разрешить массу личных проблем. А сердце ведь при этом все равно достается нуждающемуся!
- Правильно, - согласилась Наталья Владимировна. – Я давно хочу хотя бы подержанный «Форд». И останется еще кучка хрустов, чтоб съездить в Арабские Эмираты, правда, Светка? – Наташа повернулась к подруге.
- Ну, если сердце все равно достается нуждающемуся – я что? Согласна! – подмигнула Светлана Васильевна.
- А как же смотреть в глаза несчастному ребенку? – неуверенно спросила Лилия Сергеевна.
- Потом этот бизнесмен поможет сотням детей гуманитарной помощью! – успокоил ее весельчак Эд.
- А я в любом случае выигрываю – сердце получает мой пациент, - подвел итог Феликс.
- Ну что, на этом решении остановимся? – спросила Валентина Петровна.
Ординаторская затаилась между "да" и "нет".
- Нет, я не отступлюсь от своего пациента, - заупрямился Игорь Петрович.
Коллеги набросились на него:
- Дался тебе этот спидозник!
- Он заразит сто девушек в течение жизни!
- У тебя в этом году дочь поступает на юрфак. Ты хоть представляешь, какие траты предстоят?
- Тебе за границей на шару отдохнуть не охота, трудоголик?
- Все равно все рано или поздно помрут!
Валентина Петровна увидела, как черный цвет сомнения заметался в глазах порядочного по сути человека. Она дожала:
- Так дело не пойдет. Или мы все до одного соглашаемся принять подарок благодарного больного – или не соглашается никто! Так надежнее!
На бедного Игоря насели так плотно, что в итоге он с хмурым выражением лица сказал:
- Хорошо. Но я не прикоснусь к этим деньгам. Пусть они будут переданы как подарок моей дочери от неизвестного покровителя!
- Ха–ха-ха! – покатился весельчак Эд. – Ну, ты истинный политик! Когда их прижимают к стенке за взятки – они оказываются голыми и босыми, живущими на иждивении богатых жен, тещ и детей!
Как только последний бастион окончательно пал, прекратились смешки и подмигивания, говорить стало почему-то неловко. Коллеги прекратили перешучиваться и даже смотреть друг на друга. Валентине Петровне было стыдно и неприятно продолжать консилиум – она чувствовала себя совсем неважно, силы покинули ее. Но ведь она ожидала именно такого финиша. И хотя все шло по плану, она сомневалась: все ли она сделала психологически правильно. Нет, ей больше не хотелось быть заведующей отделением хирургии сердца престижной клиники! Валентина Петровна в раздумьях пробарабанила пальцами дробь на столе и вышла из класса. Она постояла у окна, глядя на улицу, где розовощекие ребятишки беззаботно катали снежную бабу, а перевязанная как в давние времена крест – накрест пуховым платком бабушка тянула санки с упитанной внучкой. А мужчина среднего возраста помогал подняться на ноги поскользнувшемуся старику. Нет, от их решения не перевернулся мир, он стоял на своем месте, по - прежнему сильный и нерушимый, такой красивый под белыми шапками снега. Учительница вздрогнула, приходя в себя и вернулась к ученикам.
- Еще раз здравствуйте, ребята, - сказала она обычным мягким, задушевным голосом, и дети поняли, что они вновь вернулись в свою действительность, в свой класс, в тот оазис, в котором все выборы еще ненастоящие, учебные, только подготавливающие их ко взрослой ответственной жизни.
- Знаете, на свете жил один замечательный учитель – Василий Сухомлинский. Это был настолько одаренный педагог, что его именем назван наш николаевский государственный университет. Тот, кто станет в нем учиться, каждый день будет проходить мимо стелы, на которой высечены такие слова
Сердце отдаю детям

А что, по – вашему, означает это выражение: отдать сердце?
- Посвятить кому – то жизнь, - интерпретировал Игорь.
- Вложить в кого-то все силы, душу, - произнесла Лиля Черкасская.
- Мы можем еще и так эти слова понять: отдать сердце – то же самое, что отдать душу?
-Да! – крикнула Наташа Иванова, на всякий случай придвинув к себе спасительную тетрадь для работ по математике. – Не томите, к чему вы ведете?
- Я просто хочу спросить, - зарделась Валентина Петровна: мы только что отдали свое сердце или продали его?
Все до единого ребята, включая и бывшего завотделения, опустили глаза.
- Выходит, что продали, - заключил Железный Феликс. И никто не возразил ему.
- И душу тоже, - добавил Игорь.
- А может тело жить без души? Радоваться окружающему? Уважать себя? – тихо продолжила Валентина Петровна.
- Нет, не может! Без души тело – мертвяк! – хохотнул весельчак Эд, но ребята не ответили ему улыбками.
- Мертвецы и жизнь несовместимы, - задумчиво изрекла Лиля.
Она вскочила и громко сказала, обращаясь ко всем, все еще пребывая в роли ординатора:
- Люди, вспомните! А ведь мы еще в университете давали клятву Гиппократа! И сегодня забыли об этом! Пока еще не поздно, пока мы не превратились в мертвецов, не взяли денег у Погребного, не продали душу, давайте решим: кому по справедливости отдать сердце?
- Мальчику, который не по своей воле ВИЧ – инфицирован. Я буду стоять насмерть! – твердо сказал Игорь.
- Цибулько Ирине! Пусть девушка поймет, что мир доверил ей свое сердце, - крикнула Наташа Иванова и опустила в тетрадь глаза, невидящие цифр - ее потрясло проснувшееся в сердце непонятное тепло к конченной наркоманке.
- Матери! Однозначно! – с жаром произнес жизнерадостный Эд.
- Люди, я прошу вас, будьте сострадательными к несчастному парализованному ребенку! – взмолилась Лиля.
- Нельзя не отдать сердце тому, кто спасет еще не одно. Сердце отдаю онкологу, даже если вы все против, - возмутилась Светлана Лобода.
- А мне что, бросить пациента, если он богат? Я давал клятву Гиппократа – не бросать больных! – пробасил Антон.
Нет, помириться и сделать выбор было невозможно. Вся красная, Валентина Петровна стояла с отчаянно бьющимся сердцем:
- Ищите, ребята! Справедливый выход – он обязательно где-то есть!
Аудитория погрузилась в размышления. И вдруг с места вскочил маленький Димка Цыганков, который тихо сидел все занятие и не подавал признаков жизни: оказывается и в нем билось сердце, которое он мечтал отдать людям:
- Ребята! Эврика! Нашел. Глядите!!
Весь класс вытаращился на молчуна и смотрел на него как на бога.
- Смотрите! Ведь есть больные, которые доставлены в критическом состоянии, а есть такие, которых мы называем стабильными, то есть они могут еще потерпеть до следующего сердца! Мы должны выбрать среди тех, кто не может ждать – среди тех, кто в критическом состоянии!
Ученики зашелестели страницами историй болезни.
- Моя! Моя в критическом состоянии, - выкрикнула Наташа Иванова, я помню, я зачитывала это, когда отказывалась от Наташи Цибулько!
Математическая тетрадка упала на пол, но Наташа в пылу не заметила этого.
- И мать доставлена с критическими показаниями, - серьезно сказал Эд.
- Костя Петренко тоже! – доложил Игорь. – Нужно выбрать из троих. Но как рассудить справедливо? Опять что ли голосовать?
- Хватит! – отрезал Феликс. – Жизнь это не рулетка.
Жизнь – это не рулетка, - вместе с ребятами подытожила и я, подыскивая справедливое решение. Ничего себе задачка для десятиклассников, если профессиональный психолог не может с ней справится!
- Ищите, ребята, ищите! – прошептала Валентина Петровна умоляющим голосом.
- Они приняли решение? – закричала я в нетерпении. И повторила слова Наташи Ивановой:
- Не томи!
- Да, - прошелестела трубка голосом давней подруги. Но я так и не поняла: правильно ли я поступила, заставив их делать такой сложный выбор? С точки зрения психологии все ли я сделала правильно?
- Послушайте, вот что я предлагаю, - сказал Эд. Он выпрямился и стал выглядеть на несколько лет старше без своей обычной улыбки, с серьезным выражением лица. – Ничего другого нам не придумать. Помните, каждый из врачей объявлял, какого числа поступал в клинику пациент? Так положено. Предлагаю следующее: давайте посмотрим, кто из троих поступил первым – первый и будет иметь право на трансплантацию сердца. А остальным мы будем проводить терапию, поддерживать их словом, отдавать им сердце другим способом и кто знает, может быть, кому – то из наших больных будет достаточно и этого для полного излечения. А тот, кому терапия и моральная поддержка только облегчит состояние, сможет продержаться до следующего донорского сердца.
- Правильно! – закричали со всех сторон. – Это справедливо! Давайте смотреть – кто поступил первым!
- Моя поступила 27 декабря 2012 года. У меня память на числа, - с болью в голосе сказала Наташа Иванова.
- Моя поступила 13 декабря 2012, - расстроился весельчак Эд.- Не могла чуточку пораньше!
В наступившей тишине все услышали спокойный, готовый к работе голос Игоря Петровича – он вновь уважал себя:
- Ребята, готовьте операционную для Кости Петренко. Он поступил 21 ноября 2012 года! Сегодня донорское сердце мы отдаем по справедливости ему! Дикси!
- Да! – подтвердила Валентина Петровна, на которую дети смотрели во все глаза и от которой ждали окончательного решения. – Игорь все правильно сказал: донорское сердце мы отдаем сегодня Косте Петренко, но каждый из нас собственное сердце сегодня отдает своему пациенту, только так смогут выжить и остальные! Дикси!
Я сидела на другом конце Украины, совершенно ошеломленная! Правильно ли все сделала Валентина Петровна, наша Валюшка?
Не нужно сомневаться, когда что-то делаешь от сердца, когда живешь им и когда отдаешь его другим – только в этом случае работают все законы психологии сразу. Я помолчала.
- Валюшка, а помнишь свой первый день в гимназии, когда директор спросила тебя: к чему ты больше тяготеешь: к языку ли, литературе или психологии? Тебе еще этот вопрос показался оскорбительным.
- Помню…
- Валентина Петровна, дорогая моя, через – много-много лет, когда тебя, конечно, не станет, и твои косточки упокоятся под полянкой с пестрыми цветами, над ними будет поставлен памятник, на котором будет написано всего пять слов
Валентина Щербина
Сердце отдала детям

Ну а если бы ты сейчас была рядом, я бы положила руку тебе на плечо, сжала его с благодарностью и тихо шепнула на ушко: «Валюша, представь, что прошло много миллионов лет, Земля умерла и вновь возродилась, опять поют птицы в тростнике и солнце ласково греет пригорок, на который выходит первый человек, чтоб пережить все твои радости и беды заново, также смеяться и плакать, опять совершать те же ошибки и исправлять их. И дарить, дарить миру свое сердце. Дикси!"

Когда двадцать лет назад Валюшка пришла устраиваться на работу в школу, директор спросил ее:
- Смотрю ваш диплом - три смежные специальности. Много. А к чему тяготеет ваша душа: к литературе, языку или психологии?
Чтоб скрыть негодование, юная леди нейтрально пожала плечами, но вечером не смогла сдержать возмущения:
- Как можно быть настолько непрофессиональным, чтоб задавать подобные вопросы? Если я выбрала три специальности – значит ко всем из них у меня лежит душа!
Валюшка тряслась от злости так, что даже в чайном озере ее чашки возникла неспокойная рябь. Я улыбнулась: конечно, в нашем гуманитарном классе она была одной из тех, кто прочитал «Войну и мир» от корки до корки, она стала первой, кто победил на олимпиаде по английскому языку, но только Валюшка – больше никто - в минуту смут и сомнений могла положить руку на плечо и сказать: «Ларик, представь, что прошло много миллионов лет, Земля умерла и вновь возродилась, опять поют птицы в тростнике и солнце ласково греет пригорок, на который выходит первый человек, чтоб пережить все твои радости и беды заново, также смеяться и плакать, опять совершать те же ошибки и исправлять их». Только Валюшка могла остановить нашу студенческую группу в момент ехидных насмешек над рохлей – героем купринского «Гранатового браслета» всего лишь единственным замечанием: « Девчонки, представьте теперь, что вы страстно любите навек женатого, обожающего свою супругу мужчину?»
Только Валентина Петровна, даже по прошествии десятилетий, может позвонить в любую точку Украины, куда занесла меня судьба, и сходу начать рассказывать очередную историю из жизни классного руководителя, историю взлетов и падений, ответственных решений и тягостных ошибок; закончить повествование и вдруг спросить: «Как ты думаешь, Ларик, психологически я все сделала правильно?»
В прошлом году у нее был девятый класс, и Валентина Петровна звонила мне очень часто – я фактически второй раз получила неполное среднее образование, заочно. По решению педсовета я как будто бы была переведена в десятый, но что-то давненько не случалось дистанционных сессий, и я уже решила, что отчислена из-за злостного непосещения занятий. Как вдруг мне позвонила классный руководитель 10 – А.
- Ларик, - заволновалась Валентина Петровна, - вчера мы с ребятами трансплантировали сердце Петренко Косте, ВИЧ - инфицированному девятнадцатилетнему юноше. И я хочу узнать, все ли психологически я сделала правильно?
Ого! Я опешила: как все же далеко шагнуло образование, раз в 21 веке десятиклассники делают такие серьезные операции! Подруге было не до шуток. Она воскликнула:
- Послушай только!
Конечно! Покопаться в чужом сердце – что может быть лучше для психолога со стажем в обеденный перерыв? Даже через сотню километров почувствовала, как улыбнулась Валентина Петровна и наполнила легкие изрядным запасом воздуха, чтоб нарисовать для меня подробную картину проведенной операции…
Вчера Валентина Петровна вошла в класс и представилась:
- Здравствуйте, ребята! Я – Щербина Валентина Петровна, заведующая отделением хирургии научно – исследовательского института сердечно – сосудистых заболеваний.
Ученики посмотрели на классного руководителя с удивлением – Валентина Петровна была так серьезна, так необычна в своей роли, что никто не позволил себе даже усмехнуться. Подавила улыбку и я, хотя вспомнила, что двадцать лет назад Валюшка блестяще исполнила роль Веры Шеиной в драмкружке института. Тогда она еще числилась домохозяйкой и беззаботно подрезала розы в саду накануне своего дня рождения. Я не знала, что за эти годы княгиня Вера Николаевна успешно закончила медицинский вуз и даже сделала блестящую карьеру хирурга – кардиолога – вот как, оказывается, сложилась дальнейшая судьба любимой героини Александра Куприна.
- Сегодня и вы для меня не дети, а уважаемые врачи – мои коллеги. И приглашены на консилиум для решения важного вопроса. Вы знаете, как трудно достать донорское сердце, и в нашем отделении в ожидании его пересадки томятся больные, которые верят, что мы поможем им. Вчера в отделение поступило донорское сердце, которое мы можем пересадить одному больному. Но остро нуждающихся в операции – шесть человек. Общим голосованием мы должны выбрать того единственного, кому мы дадим шанс жить дальше. Ваша задача, получив истории болезней ваших пациентов и изучив их, убедить почетное собрание, что именно ваш подопечный нуждается в операции более других.
С этими словами Валентина Петровна положила на первую парту истории болезни. Ученики разобрали их, раскрыли и углубились в чтение.
- Читайте внимательнее! – настроила класс учительница. – Помните, что вы отвечаете с этой минуты за человеческую жизнь. Не прошло и мгновения, как Наташа Иванова, фыркнув, швырнула историю болезни на учительский стол:
- Я не буду защищать этого больного. Я лучше буду переписывать математику. Эта девушка не нуждается в пересадке сердца. Она прекрасно до сего времени обходилась без него.
- Почему, Наталья Владимировна, вы не будете отстаивать своего больного? – спокойно спросила завотделением. Внутри все дрожало: ход ее занятия шел по намеченному, четко выверенному плану – значит, психологически она все делала правильно!
- Потому что эта Цибулько Ирина Ивановна, 17 лет, которая поступила к нам в критическом состоянии 27 декабря 2012 года – наркоманка, да еще и с двумя попытками суицида. Зачем наркоману сердце? Она завтра его поменяет на дозу, а после в состоянии ломки – сбросится с многоэтажки вниз.
- Значит вы, Наталья Владимировна, отказываетесь от Ирины? – уточнила Валентина Петровна.
- Причем категорически! – крикнула Наталья Владимировна и углубилась в математику.
- Ура! Один выбыл, - потер ладони весельчак Эдик, парень, даже внешне похожий на только что испеченный пирожок.
- Кто – нибудь из врачей согласен взять под защиту этого непростого больного? – спросила завотделения. Ординаторская враждебно молчала.
- Хорошо, - подвела итог руководитель. – Защиту Ирины беру на себя.
И положила историю болезни Цибулько на край рабочего стола. – Кто следующий?
- А давайте я! – хохотнул Эдуард Николаевич и выкатился из-за парты. Если бы Эдуард Николаевич не стал хирургом – кардиологом, то с успехом мог бы сделать карьеру адвоката – отстаивать свои взгляды он умел с первого класса.
- 13 декабря 2012 года в отделение поступила Ложкина Серафима Александровна, состояние критическое. Женщине 65 лет. Она мать – героиня. Воспитала пятерых детей. Всю свою жизнь посвятила себя им, во всем себе отказывая. У бедной матери за душой ни копейки. Но дети день и ночь дежурят в покое и молят помочь ей, сохранить жизнь человеку, которого они безумно любят и без которого не мыслят и дня многочисленные внуки. Не отдать ей сердца - преступление, господа врачи. Мы должны быть благодарны тем, кто подарил нам жизнь. А кроме этого – Серафима Александровна – символ наших собственных матерей. Трансплантируя ей сердце – мы как будто отдаем его своей матери! Дикси! Я все сказал!
Эмоциональная речь была такой пронзительной, что весь класс зааплодировал.
- Блестяще! – подвела итог Валентина Петровна. – Кто – нибудь хочет высказаться?
Потенциальных прокуроров среди врачей не было. И возражать красноречивому Эдуарду Николаевичу никто не стал. Что-то неприятное появилось в лице завотделением – она явно готовила провокацию:
- А я против пересадки сердца пожилой женщине! – сказала она вдруг изменившимся, треснувшим голосом. – Серафима Александровна может не выдержать наркоза и умереть на операционном столе – и получится, что донорское сердце мы пересадили впустую.
Врачи загалдели, неожиданно встретив выгодную поддержку для своих пациентов в лице руководителя.
- Минуточку! – хохотнул неунывающий Эдуард Николаевич.- Так любой наш пациент может умереть на операционном столе – все под богом ходим.
- Но вы же не исключаете, что и ваша пациентка может умереть? – уточнил Игорь, признанный красавец класса, серьезный и вдумчивый парень, обладатель безукоризненной фигуры атлета. Серафима Александровна стремительно теряла очки. Но Эдуард Николаевич не собирался сдаваться:
- Я даже не исключаю, что мы все можем когда-нибудь умереть, - засмеялся он, уверенный, что врачи матери отдадут сердце.
- Я тоже не согласна, - заявила Лиля Черкасская, стильная девушка с милой ямочкой на щеке. - Женщина уже достаточно пожила на белом свете. А вот моя пациентка только начинает свой путь. Девочка никогда не видела ничего хорошего от жизни. Она поступила 13 декабря 2012 года в стабильном состоянии. Ей всего 10 лет, но у нее детский церебральный паралич и умственная отсталость. Мы не можем отказать ей в сердце, потому что у нас у каждого тоже есть дети! Самое страшное – видеть несчастными именно детей!
Врачи загалдели, готовые отдать сердце парализованному ребенку. Но поднялась ведущий врач следующего больного, Света Лобода, и помешала выбору:
- Пусть это прозвучит жестоко, но мы должны понимать, что мало пользы обществу принесет парализованный, умственно неполноценный ребенок. Мы отдадим ей сердце, и, не дождавшись своей очереди, умрет мой пациент, Кунц Лев Игоревич, который поступил 1 января 2013 года, состояние стабильное. А ведь Лев Игоревич - молодой, сорокалетний известный врач – онколог, который, будучи спасенным, даст надежду на излечение от тяжкого недуга тысячам больных!
Ординаторская загудела как пчелиный рой. Валентина Ивановна сидела тихо – наблюдая за разгоревшимся диспутом.
- Протестую! – воскликнул Эдуард Николаевич, пышущий юной силой и здоровьем. – Онколог явно богатенький, знаете, сколько хрустов ему отстегивают за каждую удаленную опухоль – он вполне может купить себе два сердца!
- Эд, ты его за руку хватал? – накинулась на коллегу Светлана Васильевна. – Мой Лев Игоревич – врач от бога. Старого воспитания! У него душа со знаком качества! Он взяток не берет!
- Только не бейте меня, а то у меня во время операции будут руки дрожать, - засмеялся Эдуард Николаевич и послал Наталье Владимировне, переписывающей математику, воздушный поцелуй.
- Давайте послушаем о тех, кто еще к нам поступил, - сказала она, и этим замечанием угомонила консилиум.
На лобное место вышел Игорь Петрович, и сила его внешней красоты победила тягу к математике – Наталья Владимировна отложила тетрадь.
- Мой пациент – Петренко Костя, 19 лет. Поступил 21 ноября 2012 года в критическом состоянии. Мальчик ВИЧ – инфицирован!
- Уууууу, - разочаровано пропела Наталья Владимировна, но не перестала с интересом наблюдать за коллегой.
Игорь Петрович укоризненно посмотрел на нее:
- Наталья Владимировна! Вы со школьного курса валеологии должны были бы знать, что от ВИЧ – инфекции никто не застрахован. Поддерживая здоровый образ жизни, можно не только существовать в мире с этой болезнью, но и приносить ему пользу. А у Кости большие жизненные планы. Он учится в университете на финансиста. Со временем одаренный ребенок может вывести страну из финансового кризиса.
- Или ничего не достигнуть, потому что в финансовом мире все теплые места уже расписаны на двести лет вперед, а просто заразить ВИЧ – инфекцией влюбившуюся в него дурочку, - скептически заметила Лилия Сергеевна Черкасская, - которая родит ВИЧ – инфицированного ребенка, а самое страшное – это когда несчастны дети!
- Но сейчас столько средств защиты против заражения во время интима, - продолжал отстаивать одаренного больного степенный Игорь Петрович.
- Например? – спросила Лилия Сергеевна. Ее лицо полыхало презрением.
- Старый добрый презерватив! – заржал краснощекий Эд.
- Протестую! – передразнила Эда коллега. – Презервативы рвутся! Даже из лучшего латекса!
- Надо правильно подбирать размер! – заметил заливающийся смехом Эдуард Николаевич.
- Откуда ты все знаешь? – прищурилась Наталья Владимировна. – Небось спишь с бабами в полный рост!
- И значит от случайной вич – инфекции не застрахован! – поддержала подругу Лобода.
Почувствовав, что диспут переходит в плоскость личных отношений, решила вмешаться Валентина Петровна:
- Стоп, стоп, стоп, коллеги! Я так поняла, что вы отказываете в праве на жизнь ВИЧ-инфицированным и…моей пациентке, Ирине Цибулько. А ведь я разговаривала с этой девушкой вчера. У нее горькая судьба. Совсем маленькой она осталась без родителей, потом умерла ее бабушка. Ирина лишилась того крохотного тепла и заботы, которые давала ей старая женщина. И хотела одного: любви! Ей показалось, что она встретила эту любовь в лице симпатичного юноши, но узнав, что Ирина беременна от него, он от девушки отказался. Весь мир стал черным! Девушка поняла, что не сможет прокормить ребенка одна, без профессии, без работы. И сделала аборт. Именно после этого у нее была первая попытка суицида. Совсем черные сумерки сгустились над ней – и выход подсказали лже-друзья – наркотики! Так Ирина села на иглу! Она падала все ниже и ниже! Несколько раз пыталась покончить жизнь самоубийством, но как бы не всерьез, понарошку, чтоб другие заметили, как она нуждается в тепле! И подержали ее! Когда Ирине всерьез стало плохо с сердцем – она испугалась! Она настолько сильно встряхнулась, что посмотрела на свою жизнь иными глазами! Она приняла решение ее изменить! Она просит вас дать ей свое сердце, как символ того тепла, на которое вправе рассчитывать любой человек, даже совершивший непоправимые ошибки!
- Жалко девочку, - сокрушенно покачал головой Игорь Петрович.
- Наркоманка что угодно вам наговорит, чтоб разжалобить. А выйдет из больницы с новым сердцем, чуть что -то пойдет не так – и опять рецидив, - буркнула Наталья Владимировна и придвинула к себе тетрадь.
- Время позднее, что будем решать, коллеги? Кому отдаем сердце? – Валентина Петровна выразительно поглядела на часы.
П р о д о л ж е н и е с л е д у е т

Самый лучший новогодний коктейль прост: всего лишь смешать прошлое, настоящее и будущее, налить в бокал и посмотреть на свою жизнь через стеклянную призму времени.
Стоит произнести слово «время» - как тут же пространство рассекает телефонный звонок, и тихое раннее утро взрывается отчаянным криком подруги:
- Ты что, спишь? В такой день? Когда Он пригласил меня после корпоратива к себе, а мне и одеть – то нечего? Слава богу, я уже все решила: Витка даст мне платье, Танька – шубу, а ты поднимай ж…, беги в прихожую и приготовь свою шапку. Я буду через двадцать минут.
Вот оно, безрадостное настоящее: я приобрела замечательную песцовую ушанку, но никому больше не приходит в голову приглашать меня к себе после новогоднего корпоратива. Не лучше дела и у Таньки – она купила баранью шубу, но ни один баран не принял ее за свою и не потянул к себе домой. Эта мысль смешит, когда я открываю дверь и принимаю из Танькиных рук отлично скроенного кучерявого бывшего зверушку..
- Ты тоже поднята по тревоге в шесть утра? – ухмыляюсь я.
Мы разливаем кофе, и прошлое незаметно опускается на дно фарфоровых чашек.
- А помнишь, а помнишь, как лет двадцать пять назад, - я оживляюсь, - были в моде шапки из меха нутрии. Муж моей покойной тетушки держал этих милых крысок с оранжевыми зубками, а тетка шила на продажу ушанки, жутко дорогие. Я мечтала о такой обновке, и целый год тетушка утаивала от супруга по кусочку меха, и, наконец, ко дню моего рождения подарок был готов. «Ларушка, - сказала она, - мне трудно будет пошить новую шапку, если с тебя ее снимут хулиганы, поэтому я придумала кое-что для подстраховки…»
Тетушка перевернула подарок, и я узрела резинку от трусов, концы которой были аккуратно пришиты к противоположным полям шапки.
Танька поперхнулась глотком кофе, подавляя смех. Незаметно мы обе оказались в том далеком времени, совершенно нереальном, когда сплошь и рядом под покровом ночи пэтэушники сбивали с прохожих дорогие шапки.
- Я жутко расстроилась: придется идти на дискотеку в шапке с резинкой от трусов. Но тетушка и мама стали хором меня уговаривать, что резинка не будет заметна, если спрятать ее за ушами, а под подбородком она и сама будет плотно прилегать к шее. Глупые, они совсем не учли самого важного: люди моего нестарого возраста иногда после дискотеки на улице целуются и ладонями трогают шеи своих обожэ. Тетка нокаутировала мое возражение словами: «После дискотеки нужно не глупостями заниматься, а бежать домой учить уроки, и тогда ваши с обожэ шапки будут вне опасности».
- Во как! – захохотала Танька и внесла свою лепту в шапочную тему. – У нас вот какой случай был в те годы. Жила на нашей улице одна бой – баба, но о том не знал придурок, который подошел к ней в подворотне и сбил с ее головы песца, заработанного тяжким трудом. «Ах, ты гнида!» – заорала жертва и бросилась в бой! В горячке она догнала обидчика, сорвала с него шапку и понеслась в свой подъезд. Пусть она лишилась своего песца, но получила сатисфакцию в виде пыжика, зажатого в кулаке. На ее крик вышел в прихожую муж, посмотрел на супружницу и молвил: «Стань спиной к зеркалу и погляди на себя!» Женщина отдышалась, повернулась, глянула в зеркало и застыла в глубоком пардоне: на спине, принайтованный к шее спасительной резинкой от трусов, болтался родной песец, на который семья собирала деньги целый год.
- Вот так везение! – рассмеялась и я. – Пусть в наступающем году у каждого из нас будет две шапки. Чин-чин, дорогая! Это такая метафора – пусть нам повезет вдвойне!
Мы чокнулись напитком богов.
Наша подруга поспела к шапочному разбору. В прихожей мы одели ее в баранью шкуру, а на голову напялили песца – она поехала к ухажеру как боярыня, с горящими от счастья глазами. Со вздохом я одела старую вязаную шапку - ушанку, с плюшевыми ушками, которую я очень люблю, не смотря на то, что никто и в древние времена на нее бы не позарился.
Танька вышла проводить меня до остановки, и пока мы ждали маршрутку, заглянули в магазин западноукраинских изделий. Хозяин бутика, косматый мужик, похожий на доброго Деда Мороза, познакомил нас с новинками, а потом с хитрым прищуром посмотрел на меня:
- Моя дружина має точно таку шапку, як у вас, тільки з овчини. Вона жінка мого віку, але, коли вона її купила, то стала виглядати молодшою років на двадцять п’ять. Якщо ви захочете мати таку ж шапку – я можу вам її привезти в лютому.
- Звичайно хочу, але скільки вона буде коштувати? – заинтересовалась я, уразумев, что торг начался.
Дядька задумался и опять схитрил:
- Це дуже дорога шапка…
Глядя на мой дешевый головной убор он все никак не мог прикинуть, сколько же можно с меня запросить.
- Безумовно, вона дуже дорога, тому що, коли я її одягну, то мені буде на двадцять п’ять років менше, і я знову зможу відвідувати дискотеку. Але чверть віку тому я не заробляла стільки, скільки заробляю зараз - прошу цей факт врахувати, - подмигнула я.
Продавец захохотал:
- Тоді ми знайдемо спільну мову. Шапка коштує двісті гривень.
Мы с Таней переглянулись и подавили улыбки: двести гривен за возвращение в юность. Всего – то!
На выходе из магазина Танька сказала:
- Когда в феврале он привезет тебе шапку, я, может быть, закажу себе такую же!
Весь день ощущение незавершенного дела не покидало меня. Все вроде шло по плану, но маленькая запятая, стоящая в конце предложения, не давала почувствовать себя полностью счастливой. Возвращаясь домой в маршрутке, я в пол-уха слушала щебет мальчишки за моей спиной: он, видимо, участвовал в школьном утреннике с сольной программой, и очень хотел, чтоб его танец увидела мама. Но она задержалась на работе, и пришла за ним поздно. Мы вышли на одной остановке, и мальчишка решил показать маме свое выступление. Заинтересованная, я оглянулась, и увидела этого парня: в ярко – алом пуховике, джинсах «Prodigy» и в задорной лисьей ушанке, съехавшей на бок (ее дизайн был немыслим в нашем простецком прошлом), он танцевал посреди проспекта авторский хип-хоп. Завороженные энергией юности, люди останавливались и аплодировали молодому танцору. Как будто бы на мне уже была моя новая шапка из овчины, делавшей меня на двадцать пять лет моложе, я смотрела на мальчика из своего детства, из того далекого времени, когда даже в самых смелых фантазиях я не могла представить своего ровесника из третьего тысячелетия, а если бы смогла, то обязательно бы в него влюбилась…
Очнувшись, я поспешила в магазин западноукраинских изделий. Косматый мужик, похожий на доброго Деда Мороза, уже опускал жалюзи, но завидев меня, опять включил свет в зале. Засверкали новогодние гирлянды, и маленькая запятая в душе стала моргать и вилять ярким хвостиком.
- Знаете, - сказала я запыхавшимся голосом, - я тут подумала, привезите мне в феврале не одну, а две ушанки. Очень надо!
Продавец улыбнулся понимающе:
- Що, подруга теж хоче виглядати на двадцять п’ять років молодше?
Я вышла из магазина в приподнятом настроении: в таком состоянии, как будто до боя курантов остались считанные мгновения. А я держу в руках бокал с коктейлем, смешав в нем напитки всех времен, и торжественно произношу тост:
- Пусть в новом году все будут чуть – чуть счастливее. Пусть женщины встретят своих суженых. Пусть избранники любят их не в образе боярынь, а такими, какими они есть. Пусть люди выглядят на двадцать пять лет моложе. И пусть на улицах танцуют мальчишки для своих мам. И прохожие им аплодируют. И дарят окружающим свои улыбки. И пусть у каждого в наступающем году будет…по две шапки!
Стоило мне вымолвить эти слова, как крошечная неудобная запятая подмигнула мне хитрющим глазом косматого дядьки из магазина и превратилась в элегантную точку.

Вчера в ленте я увидела, как люди глумились над этим фото,

и вспомнила фразу из Паоло Коэльо «Бог не играет со Вселенной в кости». Как верно сказано: судьбу переиграть нельзя – человек получает единственный расклад при рождении – и иного не будет: каждый дочитает книгу своей судьбы до конца: у кого-то это будет четырехтомник, у кого – то повесть, а у кого-то - маленький этюд…Я имею в виду длину жизненного пути…
Вы пришли в мой блог, садитесь поудобнее, я не предложу вам занимательной азартной партии в кости - налью вам чашечку янтарного чая и буду рисовать для вас этюд…
… В семнадцать лет я вышла замуж. Не по любви, не по зову души, а из чувства протеста, из – за двухминутной ссоры с любимым человеком. Побив горшки, я ворвалась в жизнь парня, который, ни на что не надеясь, тихо любил меня, и сказала: «Чего смотришь? Я вполне созрела, чтоб стать тебе женой!» Наша скоропалительная свадьба была оглушительным известием для отца, а мама только вздохнула: «Ты зачем ломаешь Толику жизнь?» Я наорала на мудрую женщину и заявила: буду счастливой назло всем!
Только через два месяца, очнувшись от обиды, поняла: кому уж точно ломаю жизнь, так это себе! Толик был чуждым элементом в моей судьбе – и каждый день я возвращалась домой все позже и позже! Я бродила по улицам до поздней ночи с единственным вопросом в голове: «Как сказать маме? Вот как ей сказать?» Я представляла ехидную усмешку отца, который никогда не верил в то, что дочь сможет жить с мужчиной. Определенно, я не была готова говорить им что – либо, но тем больше мне хотелось выговориться, излить кому-то груз жалкой моей супружеской жизни!
Однажды я повстречала подругу детства Альку – она выросла передо мной посреди улицы – и я улыбнулась ей как символу давно забытого счастья: осенним кучам листьев, в которые, смеясь, мы прыгали с гаражей, первым двойкам, которые мы стирали резинками из дневников, разбитым коленкам, которые Алька лечила бинтиком из детской аптечки. Я вспомнила нашу последнюю встречу, еще в той, прошлой жизни, когда обнявшись, мы шли после выпускного вечера и пели нарождающемуся утру нового дня:
Как случилось, видно, это судьба:
Невозможно стало жить без тебя.
Видно счастье к нам приходит лишь раз –
Поняла я это только сейчас.
Алька теперь работала на заводе, на термичке, и как раз сегодня она заступала во вторую смену. Я вызвалась проводить ее к проходной, и слово за слово, рассказала обо всех моих бедах после выпускного вечера. С азартом я нарисовала трагикомедию в картинках и лицах – и мы долго смеялись вместо того, чтобы страдать. Проходную чуть не закрыли перед нашим носом, и мне пришлось повторно описать свои мытарства охраннице, чтоб она прониклась уважительной причиной Алькиного опоздания на завод и пропустила ее к родимым печкам.
Мне понравилась наша прогулка – груз свалился с души, и каждый вечер я стала провожать Альку до проходной, если она работала во второй смене, и встречать, когда она выходила с завода после первой. Часто Алька появлялась не одна, а со своей коллегой Любой. Любе в ту пору было 28 лет, но она производила впечатление старой и уставшей от жизни. Мне казалось, будто Любин муж скончался от возрастных хворей, а дети выросли и разъехались кто куда. Для сотрудников не было секретом, что Люба неизлечимо больна, и ей самой недолго осталось. Она производила впечатление человека, легко относящегося к этой мысли, и даже разрешала Альке подтрунивать над своей болезнью. Однажды Алька сказала: «Любка, когда ты помрешь, можно я твою кружку с термички себе заберу?» Люба ответила: «Моооожно!» - и, довольная, рассмеялась. Тогда я еще не верила в неизбежность смерти, и потому поддержала Алькин юмор: «А что там, на термичке, у Любки еще есть? Может, я и себе что-нибудь возьму?» Алька прикинула: «У нее еще тапочки остались!» « Белые?» - переспросила я. «Ага!» - беззаботно хохотнула Люба. «Неее, - воспротивилась я. – Белые брать нельзя! В чем вы тогда ее похороните?»
Во время этих разговоров Люба выглядела абсолютно счастливой, и все чаще наши задушевные беседы начинались так: «Когда, наконец, помрет Любка…»
Смерть, такая далекая, почти несуществующая, не была страшнее разговора с матерью о моем неудавшемся браке. Алька подстегивала: «Та скажи им уже наконец! Ну, впадут в кому! Ну, попотчуют друг друга валерьянкой! А потом сядут ужинать, попьют чай с шоколадкой – и всем станет легче. Чего ты боишься?»
И правда - если вон Любка даже смерти не боится, смысл - страшиться разговора с родней?
И я стала потихоньку готовить мать к «пренеприятному известию». Иногда за десертом, когда она пьет чай с шоколадкой, взбрыкну: «Фу! Секс с мужиком так утомителен и неинтересен!» Или вдруг выскажу за чтением книжки мысль вслух: «Боже! У меня такой тупой супруг!» Или как бы случайно разверну журнал с иллюстрацией шапки Мономаха перед мамой: «Моя шапка Мономаха горааааздо тяжелее царской!» Когда я пошла ва-банк: «Ой, божечки, не выдержу! На последнем издыхании уже от той супружеской жизни!» – мама вздохнула: «Вот и хорошо! Отмучилась! Теперь дай бедному мальчику строить свою судьбу дальше!» Я обрадовалась и дожала: «Так как в нашем дурдоме ты – самая мудрая – поручаю тебе сообщить отцу о наших мучениях!» Оставалось только сказать ласково мужу: «Толечка, истекли наши полгодика счастья! Я тебе за него благодарна!»
Так, с помощью Альки и Любы, мне удалось распутать нить Ариадны и вернуться в свое обычное состояние наслаждения жизнью: нет, нет смысла играть с судьбой в кости – у каждого свой расклад. Стали неактуальными встречи у проходной. Я уехала учиться в Киев – и год не появлялась в родном городе. А когда вернулась – увидела Альку, бредущую на работу с понурым видом - она выросла передо мной посреди улицы.
- Алька! Алька! - закричала я и обняла подругу детства.- Ну что, как всегда, ничего не меняется в сонном околотке?
Алька отстранилась и бесцветным голосом произнесла:
- Нет, все без изменений. Кроме одного: умерла Люба. После нее остались кружка и тапочки. Белые. Но они так и лежат на термичке. Никто не захотел взять их себе!
- Ты была на похоронах? – в ступоре задала я дурацкий вопрос.
- Да… - тихо ответила Алька. – Любу похоронили в подвенечном платье…
Не сговариваясь, мы свернули с дороги и пошли в "генделык", чтоб через час убедить охранницу в уважительной причине Алькиного опоздания на работу...
Только потом, не тогда, до меня дошел смысл сказанного подругой: в подвенечном платье хоронят тех женщин, чья судьба умещается всего лишь на одном листке в кратком жанре этюда, а все остальные страницы остаются пустыми…
Не было у Любы никогда мужа, почившего в бозе в окружении родных…
Не было детей, повзрослевших и разъехавшихся кто куда…
Не было ничего, кроме кружки и старых тапочек…
Бог не играет со Вселенной в кости...
Допейте со мной чай, и давайте порадуемся, что многим Бог раздал четырехтомники в то время, когда их жизнь достойна лишь этюда...

- Вот почему они носят черные перчатки, когда я делаю им кисти из латекса, по цвету не отличающегося от естественной кожи? – досадует мой приятель, протезист – ортопед Двайт. Мы сидим на открытой террасе живописного кафе – в уголке Центра реабилитации людей с ограниченными возможностями: кажется, все беды мира сошлись здесь в одном цвете - цвете беды.
Мне понятен патриотизм американца, но его вопрос так остро откровенен, что невольно я прячу руку под скатерть.
«А вот действительно – зачем?» - общий невротизм ситуации передается и мне – я тупо смотрю на свою руку в черной перчатке и не нахожу ответа. Мне понятна, но неприятна была бы забота Двайта, если на утро после изготовления заказа он позвонил бы и деловито спросил: «Как чувствует себя культя в новом протезе? Достаточно комфортно?»
- Слово «протез» - настолько дискомфортное, что его поневоле хочется спрятать в перчатку, - нахожусь я, но приятель смотрит на меня непонимающе с высоты открытой демократии статуи Свободы. Если есть проблема – ее надо решать, а не обходить стороной! «Твой ответ некомпетентен!» - сигналит взгляд прогрессивного дока…
Как всегда, я ухожу от животрепещущей темы. Я ухожу от нее к матери, в юную аллею дубов и каштанчиков, где мы прогуливаемся воскресным днем. Мама – моя ожившая левая рука, а я – ее слух, который она потеряла в годы войны и обрела с моим рождением: я рассказываю ей, как ЗВУЧИТ мир! А она мне - о том, какой на ощупь лист каштана, если его тереть между пальцами левой руки.
Мама любуется осенними листьями дубочков, тела которых едва достают до ее пояса, а я перевожу с древесного языка слова, которые они адресуют ей…
Внезапно я замолкаю и палю из всех пушек, кричу с пугающей аллею откровенностью:
- ...Вот почему мы носим черные перчатки, в то время, как протезисты изготовляют нам кисти из самого современного суперлатекса, ничем не отличающегося по цвету от естественной кожи?
Мама улыбается своим друзьям и отвечает так, как будто и нет никакой проблемы вовсе:
- Почему? Все очень просто, дочка. Черный – это цвет беды. Черная перчатка – это сигнал. Сигнал всем добрым людям о том, что вы нуждаетесь в помощи: Уступить место в транспорте, помочь подержать пакет в магазине, дать вам путь со стороны поручня. Но если ваши кисти ничем не приметны – доброму человеку может не хватить одной только доброты, чтобы почувствовать это…
Черный – цвет беды. Я потрясена. Я подношу мамину руку к губам. Как все женщины, жизнь которых прошла в Советском Союзе, мама стесняется, когда целуют ее руку.
- Тогда продолжим, - смеется она, смущенно высвобождаясь. – О чем еще говорят мои маленькие деревья? Как жаль, что мне не дано слышать…
- Не дано слышать? – восклицаю я одними губами. – Да тонкости твоего слуха могут позавидовать Ростропович и Спиваков, «Виртуозы Москвы» и хор Турецкого вместе взятые…
Мама улыбается, и ее улыбка загадочнее, чем улыбка Моны Лизы:
- Тогда расскажи об этом твоему другу Двайту. Пусть и он позавидует!

Вчера был День людей пожилого возраста - об этом сообщило одесское радио в утренней маршрутке. Двое молодых людей, сидящих в креслах напротив, криво ухмыльнулись: юным не свойственна мудрость – пожилой возраст они считают большим недостатком. Вот в салон вошла женщина преклонных лет – и я предложила ей свое место. Ласково она посмотрела на меня и благодарно кивнула. Этот взгляд не остался незамеченным – все пассажиры на остановках стали уступать место тем, кто намного старше. Так мы и ехали в наш день: молодость держала за поручни крышу автобуса над головами тех, кто нуждался в коротком отдыхе.
В офисе запросила личные дела сотрудников: я только приступила к своим обязанностям и не знала многих в лицо. Теперь стало ясно: нашему архивариусу Тамаре Ивановне 68 лет, и вряд ли в глубине старого подвала она могла расслышать позывные одесского радио. Вряд ли слушает радио и моя мама, живущая за 200 километров отсюда. Я набрала ее номер. Мама взяла трубку под возгласы героев программы «Давай поженимся»: на том конце провода Лариса Гузеева в обычной своей манере подкалывала молодость.
- Мамуля, сегодня праздник… - начала торжественно я после приветствия.
- Да? – рассеянно ответила она. Видимо, я позвонила не в лучший момент – жених отправился в тайные комнаты делать свой окончательный выбор – и глазами она внимательно следила за той точкой, которая будет поставлена в его холостяцкой судьбе. – Вот и отлично!
Я представила себе наш старый николаевский двор, и древний клен, осыпающий листья у подъезда, в который мы вселились больше, чем 35 лет назад. Мамам моих сверстников тогда было столько же, сколько мне сейчас, и память в точности воспроизвела картинку: они, собравшись все вместе у парадной двери, обсуждают новости дня, а мы играем в догонялки вокруг этих столпов, хохочем и прячемся за их широкие юбки. Мы совсем еще малыши, мы беспомощны перед жизнью, мы зависимы от них – и можем позволить себе короткий отдых. Виртуально я поднялась по ступенькам лестницы и услышала из-за каждой двери фанфары заставки программы «Давай поженимся». И улыбнулась: сегодня праздник у всего подъезда!
- Поэтому к тебе придет Галатея и передаст от меня гостинец.- Мысленно я выбрала в магазине большой овальный арбуз, связку бананов и кусочек копченой красной рыбы – сюрприз придется по душе моей лакомке.
- И измерит тебе давление! – строго добавила я.
- Вот и отлично! – весело ответила мама. И по обыкновению отключилась.
По телефону я проконсультировала николаевскую подругу и вызвала к себе референта – не сразу она поняла, по какому поводу накрываем чайный стол в зале для торжественных церемоний и кого мы будем чествовать – ведь по графику никто в коллективе сегодня не должен был родиться.
- Будем отмечать День Мудрости, - тихо сказала я…
Мы пили чай и вспоминали разные истории, связанные с нашими бабушками и дедушками, мамами и папами, постаревшими учительницами. Когда единение собравшихся в огромном зале стало максимальным, и наш стол превратился в уютную маленькую кают – компанию, я вспомнила и свою:
- Даже когда я переехала в новую квартиру, каждый день после работы я навещала мать – в одно и то же время – в восемь вечера я подходила к родному подъезду и здоровалась со старым другом – кленом. Однажды на лавочке возле дома я увидела тетю Юлю – нашу соседку. Старушка позволила себе короткий отдых перед подъемом с тяжелой сумкой на вершину пятиэтажки. Я подхватила ее сумку, и мы пошли в гору вместе. «Ларочка, спасибо тебе!» - сказала подруга моей матери у порога своей квартиры. А я весело ответила: «А помните, тетя Юля, как в первом классе вы помогали мне тащить на пятый этаж портфель с двойками?» - «Не помню!» - честно ответила добрая женщина. «И правильно! Такого никогда не было. В первом классе я была круглой отличницей…» Я сделала паузу и улыбнулась: «Так что вы помогали мне тащить портфель только с пятерками!» Тетя Юля ответила заливистым молодым смехом, мы тепло распрощались. Теперь она поджидала меня каждый вечер – и мы поднимались по лестнице вместе. Как-то соседка сказала: « Сегодня гостила у сына. И Славик предложил мне остаться у них с ночевкой, но я не согласилась. Я ответила, что каждый вечер Лариса помогает мне взобраться наверх, и если я не приду в условленное время – она будет волноваться». Я обняла старушку под нашим кленом – и поцеловала ее в макушку. Как же мы зависели друг от друга!
Тепло сердец моих соседей я оценила, когда в дом пришла беда: мать увозила скорая помощь. Все старушки вышли на крыльцо и беспомощно смотрели вслед машине с тревожной мигалкой на крыше. Теперь каждый вечер я возвращалась в опустевший дом – по привычке, к матери, которой там не было. Ровно в восемь я подходила к подъезду, и меня встречала тетя Юля – я делилась с ней неутешительными новостями, в которых все же брезжила надежда на жизнь, в грустном молчании мы поднимались по лестнице, и у дверей своей квартиры старушка говорила, что расскажет об этой крохотной надежде нашим соседкам утром.
В один из дней я задержалась на работе и не пришла проведать опустевший отчий дом. Я так закрутилась, что совсем забыла о наших бабушках, и когда на следующий день подходила к клену, меня напугала стая теней, метнувшихся навстречу в условленное время. Совсем отчаявшиеся старушки, ставшие за эти годы вдвое меньше ростом, прижались ко мне со всех сторон, как с толпу, и беспомощно заглядывали в глаза.
- Как же ты смогла не прийти вчера? – в отчаянии крикнула тетя Юля. И я поняла, что теперь их жизни зависят от судьбы моей матери.
- Зато сегодня я принесла вам чудесную весть: утром лечащий врач мамы сказал, что мы идем на поправку и скоро будем дома!
Старушки обняли меня, и мы закачались все вместе в танце тихой радости. Старый клен под порывами февральского ветра махал голыми ветками, как будто присоединяясь к нашему танцу.
В день выписки из больницы мы подъехали к подъезду. Мама выглядывала в окошко такси – но наших соседок нигде не было видно. Стоял холодный весенний день, и мы поняли, что пожилые люди решили не выходить сегодня, хоть и знали, что подруга возвращается домой. В полном молчании мы открыли парадную дверь.
Все вместе, в тесном кружке, соседки стояли на площадке первого этажа. Тетя Валя держала в руках букет цветов. Завидев мать, с победными криками они бросились ей на шею. Так, гуртом, мы начали нелегкий подъем на пятый этаж – и в каждом пролете тетя Юля ставила на пол маленькую скамеечку, чтоб мать могла позволить своему больному сердцу короткий отдых…
Я замолчала и проглотила комок, застрявший в горле. Коллеги отставили в сторону парадные чашки и смотрели на меня влажными глазами.
- Какой же у нас теплый новый руководитель, - заметила Тамара Ивановна и ласково посмотрела на меня. – Я так растрогана: мудрое все же наше молодое поколение. И это правильно – эволюция развивается по спирали – каждое последующее поколение на голову выше предыдущего – и только так можно сохранить жизнь. И старость, и молодость, остановитесь! Посмотрите друг на друга с любовью – мы так зависим друг от друга!
Тамара Ивановна вытянула руку вперед – и каждый из нас положил свою ладонь сверху – как символ нашего единства. Последней легла юная рука Коли, который только вчера одел погоны старшего лейтенанта…
В кабинете я набрала номер Галатеи, и она рассказала, как подошла к подъезду моего отчего дома, где ее уже выглядывала тетя Женя в окружении своих старых подруг.
-Тетя Женя! Сегодня праздник … - начала Галатея.
- Да? – весело ответила мать. – Вот и отлично!
Она полезла в сумку и достала огромный овальный арбуз. Тетя Валя, соседка с первого этажа, вынесла нож и блюдо, и старушки так радовались, что гостинец оказался сладким и сочным. Каждому достался кусочек мудрого праздника.
Потом Галатея с мамой совершили восхождение на Эверест пятого этажа. Танюха еле поспевала за старушкой, которая не желала останавливаться для короткого отдыха. Когда они добрались до цели, с серьезным врачебным видом подруга измерила матери давление и торжественно заключила:
- 122 на 70! Можно отправлять в Космос!
Мама обняла молодость за плечи и засмеялась:
- Вот и доктор мне тоже самое сказал, когда год назад я пришла к нему на прием! С тех пор не хожу! А вдруг и в правду отправят! А у меня и тут еще дел лет на сорок: знаешь, сколько у меня штопки, шитья, заготовок на зиму! Семья-то большая! Потомков много! Да и каштановую аллею нужно поставить на ноги, которую за домом с Никитой посадили! ...
Галатея не видела, что на том конце провода я слушаю ее отчет с повлажневшими глазами: господи, если бы она только знала, как я зависела от ее рассказа…
Я вновь увидела наш старый двор, в котором древний клен покачивает ветками и тихо роняет на землю свои лимонные листья, и в воздухе уже чуточку пахнет арбузным воздухом зимы, а по двору бегают внуки, совсем беспомощные перед жизнью, и прячутся за широкими юбками своих бабуль…

В пять утра мы выходим на берег, чтоб встретить дельфинов, стаей плывущих на свой завтрак в далекую столовую в открытом море. На набережной дворник тихо метет жестяные банки и упаковки чипсов, оставшиеся после ночных гуляний. Продавец шаурмы надевает передник. Целуется молодая пара, сидящая на песке. А мы ждем морских пришельцев. Само по себе это зрелище, далекое от шоу дельфинария, но оно открывает в тебе тайные глубины подсознания, интуиции, предчувствия. Перед тобой лежит тихая морская гладь, лишь у берега шевелящаяся тонкой нитью прибоя. Ничего не предвещает появления дельфинов, но ты поворачиваешь голову почему-то именно в ту сторону, в ту точку в необозримом морском просторе, где в аквамарине тихого спокойствия вдруг намечается необычное шевеление и из глади морской показывается черный плавник.
- Дельфины! Дельфины! – раздаются восторженные крики с разных концов пляжа, и ты понимаешь, что не только у тебя имеется тончайшая душевная связь с морем. Всего лишь небольшие плавники рассекают зеркальное пространство то тут, то там, но дворник бросает метлу и жадно смотрит в морские дали, с хитрой улыбкой дитя востока выглядывает из – за вертела с мясом. Влюбленная пара вскакивает, прервав свои чувственные упражнения, и, подстегнутые внутренним порывом, мы сами, сломя голову, мчимся за ними ближе к воде. Стая дельфинов как будто чувствует наш восторг, она посылает самого смелого разведчика к берегу для приветствия людей, и вот уже над морской поверхностью у ближнего буя появляется его могучий хвост.
- Ооооооооооооооооооооооооооооооо, - вздыхает весь берег десятками слившихся возгласов, и внутреннее единение становится настолько сильным, что сердце выпрыгивает из груди, будто мы все стазу стали призерами олимпийского марафона. Стая исчезает за дальним молом, но еще долго мы обмениваемся улыбками и обсуждаем увиденное в тесной группе «посвященных» в чудо.
- По кофейку? – вопрошает продавец шаурмы и ставит в ряд десять пластиковых стаканчиков.
Мы возвращаемся на базу, заряженные энергией чуда и слияния с природой. Из своего номера выползают опухшие от вчерашних ночных возлияний соседи и не могут не заметить наших сияющих глаз. Их глаза за десять дней отдыха успели совсем потухнуть, они «убивают» драгоценное время, валяясь до обеда в номерах, и почти не общаются друг с другом. Вчера под воздействием спиртного отец семейства так разоткровенничался со мной, что признался: за пятнадцать лет супружеской жизни «с женой обо всем уже переговорено», с дочерью тоже толковать особо не о чем – «она мала еще для разговоров».
- Вы бы повели дочку рано утром на море – там через всю акваторию плывут дельфины на кормежку, - мягко говорю я.
Девочка – подросток откладывает в сторону кроссворд, и впервые за все время я вижу искорки живого интереса в ее взгляде. Супруга прерывает свое любимое занятие: инвентаризацию купальников и плавок на бельевой веревке. Налаженный семейный быт дает прекрасный сбой: появляется общая тема для разговора, и семья решает сегодня лечь спать пораньше ради утренней встречи с дельфинами.
Вечером беспокойство тяготит меня, и я спрашиваю подругу:
- А если дельфины не приплывут?
Мы задумали назавтра степное путешествие и поэтому тоже ложимся пораньше. Подруга заявляет так, как будто ей известны наперед итоги завтрашнего дня:
- Нееее, не приплывут!
- Почему? – беспокойство нарастает: так хочется сохранить народившиеся искорки в глазах соседской девчонки.
- Ты видела это семейство?
.....Я допиваю вторую чашку кофе, смакую маленькие кусочки сыра между языком и нёбом, смотрю, как раскрываются благодарные розы под струями воды из шланга флегматичного садовника, слушаю, как из открытого окна вырываются звуки радио, включенного на полную мощность в номере молодой пары. Вот диктор говорит: «Киевское время – семь часов». И в возникшую предательскую паузу добавляется размеренное поскрипывание дивана.
Наши соседи, наверное, уже встретили чудо и бегут домой поделиться своей радостью. Я улыбаюсь: сейчас из розовых кустов выбежит соседская девчонка, раскрасневшаяся, полная наших вчерашних восторгов и завопит на весь околоток:
- Дельфины! Дельфины!
Смеясь, мы обступим ее, и из нашей груди будет вырываться сердце всего лишь от двух плавников, показавшихся над морской гладью.
Она увезет эти восторги с собой в далекую Московию, и они помогут ей добиваться успехов во всех жизненных марафонах.
Наконец из –за кустов показывается унылая молчаливая процессия, торжественно несущая над головой резиновый матрас.
- Ну что? Ну что?
Отец семейства разочарованно качает головой.
- Не было никаких дельфинов, - говорит мать, с постной миной возвращаясь к излюбленному занятию: развешиванию трусов и лифчиков на бельевой веревке.
Девочка вздыхает:
- Хоть выспались на берегу.
И углубляется в кроссворд.
« Как же? Как же спать на берегу, если и без дельфинов море дарит столько впечатлений тому, кто рано встает?» - сигналю я девочке глазами. Я порываюсь пригласить ее с нами в степь, но подруга берет меня под руку и уводит в номер:
- Не надо! Мы тогда не встретим дельфинов! Потому что природа не открывается тому, кто не способен на восторг!
Мама соседской девочки не поняла бы этих слов. Не прекращая дорогого сердцу дела, она лишь усмехнулась бы:
- Дельфины в степи? Ну вы даете!

Меня всегда удивляет жизнь. Во всех ее проявлениях: от крошечного муравья, волокущего в жилище травинку, до наивысшего ее воплощения: homo sapiens. Особенно, когда ты знал этого homo sapiens красным невзрачным младенцем, которому и дней от роду – всего пять, а вот прошли годы, и жизненные метаморфозы превратили карапуза в студентку физического факультета Национального Киевского университета.
Свершилось таинство, истинное чудо, ведь еще вчера моя племянница Зойка была не в состоянии сжать в кулачок твой палец, а сегодня со скоростью стенографистки пишет в нетбук длиннючие строчки замысловатых формул. Мне, лирику, трудно их понять, но, если в этом карапузе заложены мои гены, то, возможно, и во мне дремлет физик-ядерщик Мария Кюри, просто некому было разбудить ее.
Жизнь никогда не перестает удивлять меня: еще вчера мы думали, что Зойка навсегда останется синим чулком, погруженным в мир исчислений, физических величин, а уже сегодня она превратилась в гейзер чувств: влюбилась в баскетболиста из Николаева. И теперь мой карапуз и голубоглазый атлет строят железнодорожные мосты между двумя непохожими мирами, и каждую пятницу поезда мчат их в объятия друг друга…
Я звоню невестке в Киев и узнаю: Мария Кюри и ее любовь проводят выходные на даче.
- Как ты это позволяешь? Ребенку идет семнадцатый год. Дети предназначены сами себе. Ты хоть отдаешь отчет, во что все это может вылиться? – негодую я. Во мне просыпаются математические гены, все сразу, и я чувствую, как краснеет лицо:
- Ты понимаешь, что в этом возрасте важно только одно: контроль и учет! Контроль и учет! Бесконтрольные, знаешь, чем они там займутся?
Я сужу по себе, мысленно перебирая яркие картинки своего бурного первого лета после окончания школы. Вижу крупные россыпи звезд на июньском ночном небе, слышу шорох сарафана, и запах жаркого тела, томящегося ожиданием ласки, накрывает меня…
Невестка смеется – времена изменились. И тут же успокаивает:
- Я тебе расскажу, чем они занимаются…
Вместо сарафанов и жарких тел молодых людей первое, что заинтересовало на даче – это обычная электрическая лампочка. Сергей проникся Зойкиным участием в конкурсе для одаренного юношества, связанном с темой энергосберегающих технологий, и предложил установить: точно ли энергосберегающая лампочка экономнее обычной. Сутки дети наблюдали за расходом энергии, и в ходе лабораторного эксперимента открыли Америку.
- Представляешь, мама, - с восторгом кричала Мария Кюри в трубку, расписывая красоту проведенной с любимым человеком пятницы. – Экономия за сутки семейного бюджета при использовании энергосберегающих лампочек составляет 3 гривны 67 копеек!!! А если за месяц? А если за год???
Я недоверчива и очень:
- Как элегантно тебя обманули, милая. Неужели ты думаешь, сей факт был неизвестен юному гению до поездки на дачу? Были и звезды, и сарафаны, и тело. А тебе приготовили успокоительную пилюлю.
Невестка тихо смеется и продолжает:
- Это еще не все. Послушай же…
Окрыленные первыми успехами, влюбленные вытянули из дедушкиного сарая старый амперметр и стали его подключать ко всему движимому и недвижимому имуществу в поисках дармовой электроэнергии. Они трудились всю субботу, и даже пытались присоединить прибор к хвосту сторожевой собаки. Разочарование было полным: энергичный Бармалей сублимировал энергию куда угодно, но только не в амперметр. Пес оказался крайне убыточным, и Зоя впала в отчаяние. Усевшись под деревом и задумавшись, как же помочь любимой, Сергей проковырял в дереве дырочку перочинным ножиком, а Зоя машинально сунула в отверстие провод амперметра.
Я тоже смеюсь, ехидно:
- А без помощи Фрейда не обошлось все – таки…
Восторг ребят был неописуемым, когда в результате отчаянного жеста стрелка прибора сдвинулась с места на четыре деления. Так было сделано грандиозное открытие века: деревья вырабатывают электричество!
Я молчу. И думаю о том, насколько удивительна жизнь: все самое сложное в ней, например, карапузы или электричество, создается путем самых простых движений двух влюбленных.
В воскресенье вместо похода на пруд, вместо созерцания июньских звезд в ночной тиши, вместо изучения подсарафанного таинства дети повезли свое открытие в Киев, и продолжили исследования в присутствии профессионалов: они подключили амперметры к 36 развесистым каштанам и выработали энергию, способную целые сутки освещать простой их дачный домик.
- Ты представляешь, какая экономия для семейного бюджета… - серьезным тоном сказала невестка.
- А если за месяц? А если за год??? – потрясенная, ответила я.
Зоя и Сергей зарегистрировали свое открытие на конкурсе юных дарований и стали его победителями, выиграв недельную поездку в Лондон. Защищая честь своего изобретения, Мария Кюри ХХІ века сказала в присутствии ученого ареопага:
- Наше с Сергеем открытие послужит основанием для создания новой энергетики третьего тысячелетия, экологичному отношению к ресурсам нашей Земли. И, быть может, благодаря этому долгому мгновению, когда отчаявшись, мы сидели под июньскими звездами, однажды европейские атомные станции, пять из которых находятся на территории Украины и представляют собой угрозу для нашего будущего, будут закрыты навсегда!
Я слушаю эти слова уже через время, и благоговение перед жизнью, удивление ее таинству нарастает во мне: думала ли я, когда еще вчера бережно держала писающего беспомощного карапуза на своих руках, что уже завтра он будет знать непонятные формулы, любить, строить мосты, свершать открытия и создавать новую энергетику будущего? Что он научит меня по-новому смотреть на июньские звезды и во всем пойдет дальше меня? Нет, никогда – никогда жизнь не перестанет меня удивлять…