Откройте свой Мир!

22 ноября


 








11.00 – 21.00 - работа экспозиции выставки участников
Фестиваля  ежедневно, кроме понедельника


15.00 – 16.00


ПРЕЗЕНТАЦИЯ
персональной экспозиции  Владимира
Архангельского


 


23 ноября


 








 


11.00 – 21.00 - работа экспозиции выставки участников
Фестиваля  ежедневно, кроме понедельника


 


24 ноября


 








11.00 – 21.00 - работа экспозиции выставки участников
Фестиваля  ежедневно, кроме понедельника


15.00 – 16.00


ПРЕЗЕНТАЦИЯ
персональной экспозиции  Елены Строевой


 


25 ноября


 


1.      
Театральная и концертная номинации


  


Театральный
Центр им. Вс. Мейерхольда (Большой зал)


19.00 


"Театр
Простодушных" г. Москва


Спектакль-притча
"Зверь" М. Гиндина и В. Синакевича


 Постановка
Игоря Неупокоева 


(Продолжительность спектакля 60 мин.)


 


Антракт 15 мин.


 


Театральная студия «Синяя птица»


г. Москва


Мюзикл-притча "Маленький принц"


Сценарий Евгения Фридмана,


музыка Дмитрия Жученко


Постановка Екатерины Киселевой


(Продолжительность спектакля 80 мин.)


 


2.      
Программа экспозиций изобразительного
творчества











 


11.00 – 21.00 - работа экспозиции выставки участников
Фестиваля  ежедневно, кроме понедельника


 








12.00 – 22.00 работа
экспозиции выставки участников Фестиваля 



 


 


 


26 ноября


 


1.      
Театральная и концертная номинации


 


Театральный
Центр им. Вс. Мейерхольда (Большой зал)


11.00


Театр-студия
арт-терапии 


Центра реабилитации
детей-инвалидов


г. Одесса


Спектакль  "Прыгающая принцесса"
В. Поспишилова 


Музыка Н. Безуглова 


Постановка Фауста Миндлина


(Продолжительность спектакля 45 мин.) 


 


Антракт 15 мин.


 


Театральная студия "Шанс"


г. Калязин


Спектакль "Моцарт и Сальери" по мотивам трагедии А. С.Пушкина


Постановка Наталии Скерджевой  


(Продолжительность спектакля 30 мин.)


 


Театр-студия
"Счастливый случай"


г.
Самара


Вечер
русской поэзии в двух частях.


Часть
1. "Граф Нулин" А. Пушкина


Часть
2. "Как старик корову продавал" С. Михалкова


Постановка
Заслуженного артиста России Олега Белова 


(Продолжительность спектакля 40 мин.)


 


15.00


Студия
«De Theaterstraat»


Нидерланды


Спектакль «Автобус»


Постановка – Эстер Рэнсен; Эмми ванн Схалквейк


(Продолжительность спектакля 60 мин.)


 


Антракт 15 мин.


 


"Театр
Простодушных"


г.
Москва


Спектакль-мистерия
"Бесовское Действо" А. Ремизова 


Постановка
Игоря Неупокоева 


(Продолжительность спектакля 60 мин.)


 


19.00


Торжественное
открытие Второго Московского  Фестиваля "Нить
Ариадны" при участии дипломантов Международного Благотворительного Фонда
Владимира Спивакова, солиста Московского академического театра оперетты  Дмитрия Шумейко,


солистки
Студии художественного движения Центрального Дома Ученых РАН Юлии Лавровой


 


Антракт 15 мин.


 


Драматическая
студия "Кафе" 


г. Москва


Спектакль
"Иду в твои объятия, Театр" 


Одноактная
французская драматургия


Авторы
мистерии – Е. Строева, Т. Карелова, Н. Кочетков


Постановка
Татьяны Кареловой 


(Продолжительность спектакля 60 мин.)


 


2.      
Выступления 
концертных и театральных


коллективов  – участников Фестиваля


в психиатрических
больницах и ПНИ г. Москвы


12.00
– 13.00


ПКБ №1, ПБ
№3, ПБ №4, ПБ№13


 


3.      
Программа экспозиций изобразительного
творчества


 








 


11.00 – 21.00 - работа экспозиции выставки участников
Фестиваля  ежедневно, кроме понедельника


 








12.00 – 21.00 - работа экспозиции выставки
участников Фестиваля  ежедневно, кроме
понедельника


12.00 – 13.30


ПРЕЗЕНТАЦИЯ выставки изобразительного творчества участников Фестиваля


Концерт джазовой музыки. Константин Иевский
(саксофон, кларнет), Анна Федорова (вокал)


 








12.00 – 22.00 работа
экспозиции выставки участников Фестиваля 



 


 


 


27 ноября


 


1.      
Театральная и концертная номинации


 


Театральный
Центр им. Вс. Мейерхольда (Большой зал)


11.00


Театральная
студия "Настроение"


г.
Томск


Спектакль
"За двумя зайцами"  по мотивам
комедии  М. Старицкого


Постановка
Светланы Денисенко


(Продолжительность спектакля 35 мин.)


Театральная
студия "Ясный день"


г.
Москва


Спектакль-притча
«Чайка по имени Джонатан Ливингстон» Ричарда Баха.


Постановка
Наталии Скуратовой и Ирины Чупахиной 


(Продолжительность спектакля 20 мин.)


Антракт 15 мин.


 


Театральная
студия 


Общественной
организации «Семья и психическое здоровье»


г.
Москва


Спектакль "Иван Иванович виноват " по
мотивам комедии В. Билибина.


Постановка Сергея Угланова


(Продолжительность спектакля 25 мин.)


 


Студия
театральной миниатюры «Коммуналка». 


г.
Омск


Спектакль 
«ИнтеллиХентные люди»


Миниатюры
"Ниночка" и "Мужчины" А. Аверченко; 


"Аристократка"
и "Не надо спекулировать" М. Зощенко


Постановка
Натальи Князькиной


(Продолжительность спектакля 35 мин.)


 


15.00


Театр
малых форм "Теремок" 


г.
Санкт-Петербург


Спектакль-игра
«Дурочка»  по мотивам сказки И. Тануниной, 


Рок-опера
«Мойдодыр» по мотивам сказки К. Чуковского,


Пластические
миниатюры "В музее", "Мамы", 


Этюды
"Агрессия", "Мальчики и девочки" "Свидание" 


Сцены
"Супруги Подсекальниковы" Н. Эрдмана


и "Осип
и Мишка" Н.В. Гоголя


Постановка
Петра Ефимова


(Продолжительность спектакля 70 мин.)


 


Антракт 15 мин.


 


Театральная
студия «Крылья»


Израиль


Спектакль  «Золотая ложечка»


(Продолжительность спектакля 70 мин.)


 


19.00


Гала-концерт
участников  концертной номинации
Фестиваля "Нить Ариадны"


 


2.      
Выступления 
концертных и театральных


коллективов  – участников Фестиваля


в психиатрических
больницах и ПНИ г. Москвы


12.00
– 13.00


ПКБ №1, ПБ
№10


 


3.      
Программа экспозиций изобразительного
творчества


Второго московского
фестиваля "Нить Ариадны"


 














10.00 – 16.00 – работа
выставки изобразительного творчества участников Фестиваля


11.00


Театр Кукол «Волшебный Фонарик» 


г. Тверь


«Теремок» С.Я. Маршака


«Три поросёнка»  английская народная сказка


Постановка Людмилы Зерновой


(Продолжительность спектакля 45
мин.)


 


14.00


ПРЕЗЕНТАЦИЯ


Выставки
изобразительного творчества участников Фестиваля


 











 


11.00 – 17.00  – работа выставки
изобразительного творчества участников Фестиваля


11.00


ПРЕЗЕНТАЦИЯ выставки изобразительного творчества участников
Фестиваля в Государственном музее — Гуманитарном центре «Преодоление» имени
Н.А. Островского


Скрипичный концерт. Власта Эльман (г. Санкт
Петербкрг)


12.00


Экскурсия
по экспозициям музея для участников Фестиваля


15.00


Экскурсия
по экспозициям музея для участников Фестиваля


 








12.00 – 19.00 – работа выставки фоторабот участников Фестиваля


12.00 – 13.00


ПРЕЗЕНТАЦИЯ выставки фоторабот участников Фестиваля


Демонстрация
фильма студии «Остров»


«Хроника
Первого Московского Фестиваля «Нить Ариадны»


Музыкальная
программа: Константин Иевский (джаз)


Посещение
экспозиции музея.


13.30 – 15.00


Демонстрация 
фильма об опыте реабилитационной работы в регионах-участниках Фестиваля


Круглый стол. Дискуссия. Участники - врачи, психологи,
специалисты по социальной работе


15.30 – 17.30


Демонстрация
авторских  фильмов с выступлением
авторов, обсуждение


Фильм
«Floating boundaries» (Нидерланды)


Фильм
«Дима», Благотворительный фонд «Качество жизни»


Посещение
экспозиции музея.


17.45 – 19.00


Демонстрация
фильмов с выступлением авторов, обсуждение


Фильм
«Клеймо» (Общественная организация «Новые возможности»)


Фильм
«Модернизация», ПКБ №1 им. Н.А. Алексеева, Г. Москва


Посещение
экспозиции музея.


 








 


11.0     – 21.00 - работа экспозиции выставки участников Фестиваля  ежедневно, кроме понедельника


 








12.00 – 21.00 - работа экспозиции выставки
участников Фестиваля  ежедневно, кроме
понедельника


 





12.00 – 22.00 работа
экспозиции выставки участников Фестиваля 



 


 


 


28 ноября


1.      
Театральная и концертная номинации


 Театральный
Центр им. Вс. Мейерхольда (Большой зал)


11.00


Театр-студия
«Радость»


г.
Москва


Спектакль
"Чума 21 века" по мотивам комедии  Сергея Ярового


Постановка
Тамары Крушинской


(Продолжительность спектакля 20 мин.)


 


Творческая
студия «Созвучие»


г.
Орехово-Зуево


Спектакль
«И раньше, и сейчас…» по рассказам Михаила Зощенко «Аристократка», «Стакан», «С
луны свалился»


Постановка
Н. Ладочкиной


(Продолжительность спектакля 35 мин.)


 


Антракт 15 мин.


 


Театральная
студия "Вдохновение"


г.
Москва


Спектакль
«Сказка про Федота-стрельца, удалого молодца» Л. Филатова 


Постановка
Нины Александровой 


(Продолжительность спектакля 35 мин.)


 


Театральная
студия «Белый ветер»


 г. Киров


Сцены
из  пьесы Н. В. Гоголя"Ревизор".



Постановка
Ирины Богомоловой 


(Продолжительность спектакля 25 мин.)


 


15.00 


"Цирк
Зверей" под руководством Виктора и Елены Беляевых 


г.
Москва


Интерактивное
цирковое эстрадное представление с участием обезьяны, кота, карликового
камерунского козленка, свинки, петушка, питона и крокодила


(Продолжительность спектакля 60 мин.)


 


Антракт 15 мин.


 


Интегрированная
театральная студия «Круг-II»


г.
Москва 


Спектакль«За
звуком»  


Музыкальный
руководитель М. Пономарева


Ритмические
сцены Е. Осипова


Постановка
Андрея Афонина 


(Продолжительность спектакля 70 мин.)


 


 


19.00


Церемония
закрытия театральной номинации Фестиваля


«Нить
Ариадны» при участии дипломантов Международного Благотворительного Фонда
Владимира Спивакова, солиста Московского академического театра оперетты  Дмитрия Шумейко


 


Антракт 15 мин.


 


«Театр
Простодушных»


г.
Москва


Спектакль-балаган
"Капитан Копейкин" 


Глава
из поэмы Н.В. Гоголя"Мертвые Души"


Постановка
Игоря Неупокоева 


(Продолжительность спектакля 45 мин.)


 


2.      
Мастер-классы


ПКБ №1 им. Н.А. Алексеева


 


9.30 – 11.00


Мальцева
Н. Рисование песком и смешанные
техники арт-терапии


(г. Москва, Российский Государственный
Гуманитарный Университет, Центр лечебной педагогики)


ФИТОБАР


10.00
– 13.00


Ефимов П.Г. Интеграция творческих студий в реабилитационном
отделении ПНД (г. Санкт-Петербург, ПНД №5)


Зал ЛФК


11.30
– 13.00


Попова Н.И. Арттерапия депрессий. А.Дюрер «Меланхолия»


(г. Москва, ПКБ № 1 им. Н. А. Алексеева)


ФИТОБАР


 


3.      
Выступления 
концертных и театральных


коллективов  – участников Фестиваля


в психиатрических
больницах и ПНИ г. Москвы


12.00
– 13.00


ПКБ №1; ПБ №3; ПБ №6; ПКБ № 15;


 


4.      
Программа экспозиций изобразительного
творчества


 














11.00 – 17.00
-
работа выставки изобразительного творчества участников Фестиваля


11.00


Презентация
сборника литературных произведений участников Фестиваля


Награждение  участников ЛИТЕРАТУРНОЙ номинации Фестиваля


12.00


Экскурсия
по экспозициям музея для участников Фестиваля


15.00


КОНЦЕРТ классической музыки


 








12.00 – 17.30 - работа выставки фоторабот участников Фестиваля


12.30 – 14.00


Демонстрация
фильмов А. Полибиной, выступление автора, беседа со зрителями.


Награждение
автора.


Посещение
экспозиции музея.


14.00 – 15.30


Демонстрация
фильма о I Фестивале,


Демонстрация
авторских фильмов, выступление авторов, беседа со зрителями:


Фильм  А. Горностаева «Ностальгия»;


Анимации
Алексея;


Анимации
А. Кайтанова.


Награждение
авторов.


Посещение
экспозиции музея.


15.30 – 17.00


Демонстрация
фильма о I Фестивале,


Демонстрация
авторских фильмов, выступление авторов, беседа со зрителями:


Фильм
М.Широкова «Презентация кукол»;


Анимация
С. Федорова;


Фильмы
форума «Шизофрения и Я» - «Немного шизофрении» и «Из жизни тюльпанов».


Награждение
авторов.


Посещение
экспозиции музея.


17.00 – 17.30


Закрытие
экспозиции. Выступление представителя 
Оргкомитета Фестиваля и авторов фото и кинономинации. Награждение
авторов фоторабот.


 








 


11.0     – 21.00 - работа экспозиции выставки участников Фестиваля  ежедневно, кроме понедельника


 








12.00 – 21.00 - работа экспозиции выставки
участников Фестиваля  ежедневно, кроме
понедельника


 





 


12.00 – 22.00 работа
экспозиции выставки участников Фестиваля 



 


 


 


29 ноября


 


1.      
Конференция по арт-терапии


 


2.      
Выступления 
концертных и театральных


коллективов  – участников Фестиваля


в психиатрических
больницах и ПНИ г. Москвы


12.00
– 13.00


ПБ №14


 


3.      
Программа экспозиций изобразительного
творчества


 











 


10.00 – 16.30  – работа
выставки изобразительного творчества участников Фестиваля


11.00


Театральная студия «Синяя птица»


г. Москва


Мюзикл-притча по
мотивам сказки «Маленький принц» А. Сент-Экзюпери


Постановка Екатерины
Киселевой


(Продолжительность спектакля  80 минут)


12.30


Театральная студия «Преображение»


г. Москва


Кукольный спектакль «Фантазии на тему
Пушкина»


Постановка Ольги Сараевой


(Продолжительность спектакля  30 минут)


14.30 – 16.30


ЦЕРЕМОНИЯ
НАГРАЖДЕНИЯ УЧАСТНИКОВ ФЕСТИВАЛЯ дипломами, призами и памятными подарками


Концерт
классической музыки


 











 


11.00 – 21.00 - работа экспозиции выставки участников
Фестиваля  ежедневно, кроме понедельника


 








12.00 – 21.00 - работа экспозиции выставки
участников Фестиваля  ежедневно, кроме
понедельника


 


 


 


 


30 ноября


 


1.      
Мастер-классы


ПКБ №1 им. Н.А. Алексеева


 


9.30 – 11.00


Бирюкова
И.В. Особенности
применения групповой танцевально-двигательной терапии с пациентами, страдающими
психическими расстройствами, в условиях сообщества


 (г.
Москва, Институт Практической психологии и психоанализа)


Зал ЛФК


10.00 – 12.00


Назарова
Н.Р. Диагностические
возможности арт-терапии


(г. Санкт-Петербург, ПНД №5)


Студия коллажа, дневной стационар


11.30
– 13.00



Краузе К.А.
Танцевально-двигательная терапия в реабилитации людей, страдающих психическими
расстройствами


(ПБ г. Самара)


Зал ЛФК


10.00 – 13.00


Калошина
Т.Ю.Ведомое рисование как
доступ к глубинным ресурсам в любых кризисных состояниях


(г. Москва)


Комната отдыха,
дневной стационар


 


2.       Выступления  концертных и театральных


коллективов  – участников Фестиваля


в психиатрических
больницах и ПНИ г. Москвы


12.00
– 13.00


ПБ №5; ПНИ № 18; ПНИ № 25


 


3.       Программа
экспозиций изобразительного творчества


Второго московского
фестиваля "Нить Ариадны"


 











 


11.00 – 21.00 - работа экспозиции выставки участников
Фестиваля  ежедневно, кроме понедельника


11.00 – 13.00


ПРЕЗЕНТАЦИЯ выставки изобразительного творчества 
в Государственным выставочном зале «ГАЛЕРЕЯ «БЕЛЯЕВО»


 











12.00 – 21.00 - работа экспозиции выставки
участников Фестиваля  ежедневно, кроме
понедельника


 


 


 


 


1       декабря


 


1.       Программа
экспозиций изобразительного творчества


 











 


11.00 – 21.00 - работа экспозиции выставки участников
Фестиваля  ежедневно, кроме понедельника


15.00 – 16.00


ПРЕЗЕНТАЦИЯ
персональной экспозиции  Анны Полибиной


 








12.00 – 21.00 - работа экспозиции выставки
участников Фестиваля  ежедневно, кроме
понедельника


12.00 – 13.00 


ПРЕЗЕНТАЦИЯ
персональной экспозиции  Кристины Янчук


15.00 – 16.00


Концерт студии эстрадной песни  «Ми-ре-до» 
(г. Москва)


16.00


Экскурсия по экспозициям  Центра современного искусства


 «ВИНЗАВОД)»


 


 


2       Декабря


 


Программа
экспозиций изобразительного творчества


 











 


11.00 – 21.00 - работа экспозиции выставки участников
Фестиваля  ежедневно, кроме понедельника


 











12.00 – 21.00 - работа экспозиции выставки
участников Фестиваля  ежедневно, кроме
понедельника


12.00 – 13.00 


Поэтические
чтения участников Фестиваля


13.00


Закрытие выставки
изобразительного творчества участников Фестиваля


 


 


3       Декабря


 


1.      
Выступления 
концертных и театральных


коллективов  – участников Фестиваля


в психиатрических
больницах и ПНИ г. Москвы


12.00
– 13.00


ПБ №16


 


2.      
Мастер-классы


Московский 
академический художественный лицей Российской академии художеств


 


10.00
– 13.00


Завалей Д.И.
Возможности использования элементов йогатерапии в
телесно-ориентированной психотерапии


(г.
Москва, ПКБ №1 им. Н.А. Алексеева)


 


3.      
Программа экспозиций изобразительного
творчества


Второго московского
фестиваля "Нить Ариадны"


 








 


11.00 – 21.00 - работа экспозиции выставки участников
Фестиваля  ежедневно, кроме понедельника


 





 


10.00 – 16.00 - работа выставки изобразительного
творчества участников Фестиваля 


14.00


Интегрированная
театральная студия «Круг- 2»


г.
Москва


Спектакль.


 


 


4 декабря


 


1.      
Мастер-классы


Московский 
академический художественный лицей Российской академии художеств


 


10.00
– 16.00


Ростовская. А., Лосева Л., Веселинов
М. Практика органичного действия


(г.
Москва, Государственный Университет Управления, лаборатория «Мастерская
сценического действия в управлении»)


 


2.       Выступления  концертных и театральных


коллективов  – участников Фестиваля


в психиатрических
больницах и ПНИ г. Москвы


12.00
– 13.00


ПНИ №30


 


3.       Программа
экспозиций изобразительного творчества


 








 


11.00 – 21.00 - работа экспозиции выставки участников
Фестиваля  ежедневно, кроме понедельника


11.30 – 12.30


ПРЕЗЕНТАЦИЯ
персональной экспозиции  Кристины Янчук


15.00 – 16.00


Концерт
джазовой музыки. Константин Иевский (кларнет, саксофон)


Анна
Федорова (вокал)


 





 


10.00 – 16.00 - работа выставки изобразительного
творчества участников Фестиваля 


 


 


5       декабря


 


1.       Выступления  концертных и театральных


коллективов  – участников Фестиваля


в психиатрических
больницах и ПНИ г. Москвы


12.00
– 13.00


Геронтопсихиатрический
центр «Милосердие»


 


2.       Программа
экспозиций изобразительного творчества


Второго московского
фестиваля "Нить Ариадны"


 








 


11.00 – 21.00 - работа экспозиции выставки участников
Фестиваля  ежедневно, кроме понедельника


 





 


10.00 – 16.00 - работа выставки изобразительного
творчества участников Фестиваля


 11.00


Презентация выставки изобразительного
творчества  в Московском  художественном лицее


Концерт классической музыки


14.30 – 15.30


"Театр
Простодушных"


 г. Москва


Спектакль  «Болдинские
пьесы Александра Пушкина»


 Постановка
Игоря Неупокоева 


 


 


6       Декабря


 


1.      
Выступления 
концертных и театральных


коллективов  – участников Фестиваля


в психиатрических
больницах и ПНИ г. Москвы


12.00
– 13.00


ПБ №9


 


2.      
Программа экспозиций изобразительного
творчества


3.      
 








 


11.00 – 21.00 - работа экспозиции выставки участников
Фестиваля  ежедневно, кроме понедельника


 





 


10.00 – 16.00 - работа выставки изобразительного
творчества участников Фестиваля


 14.30-15.30


Драматическая студия "Кафе" 


психиатрической больницы №1 им Н. А. Алексеева


Спектакль "Иду в твои объятия, Театр" Одноактная
французская драматургия


Авторы мистерии – Е. Строева, Т. Карелова, Н. Кочетков


(Продолжительность спектакля 60
мин.) 


Постановка Татьяны Кареловой 


 


7 декабря


 


1.      
Мастер-классы


Московский 
академический художественный лицей Российской академии художеств


14.00
– 16.00


Попова Н.Т.  "Синтез эстетических и реабилитационных
задач в деятельности интегрированной театральной студии" 


(Институт  проблем инклюзивного образования Московского
городского психолого-педагогического университета. Интегрированная театральная
студия «Круг»)


 


2.       Программа
экспозиций изобразительного творчества








 


10.00 – 16.00 - работа выставки изобразительного
творчества участников Фестиваля


 11.00


ЦЕРЕМОНИЯ закрытия Второго Московского Фестиваля
творчества людей  с особенностями
психического развития «Нить Ариадны»


 


Демонстрация 
документального фильма студии «Остров» «Второй  Московский Фестиваль  творчества людей с особенностями психического
развития «Нить Ариадны»


 


Награждение участников Фестиваля дипломами и  памятными призами


 


3.       Программа
экспозиций изобразительного творчества


Второго московского
фестиваля "Нить Ариадны"


 








 


11.00 – 21.00 - работа экспозиции выставки участников
Фестиваля  ежедневно, кроме понедельника


 


 


9       декабря


 


1.       Программа
экспозиций изобразительного творчества


2.        








 


11.00 – 21.00 - работа экспозиции выставки участников
Фестиваля  ежедневно, кроме понедельника


12.00 –
Закрытие выставки изобразительного творчества


13.00 – концерт
камерной музыки


 


 


 


 

Второго московского фестиваля "Нить Ариадны"


Театральный Центр им. Вс.
Мейерхольда (Большой зал)





 





 


19.00 


"Театр
Простодушных" г. Москва


Спектакль-притча
"Зверь" М. Гиндина и В. Синакевича


 Постановка
Игоря Неупокоева 


(Продолжительность
спектакля 60 мин.)


 


Антракт 15 мин.


 


Театральная студия
«Синяя птица»


г. Москва


Мюзикл-притча
"Маленький принц"


Сценарий Евгения
Фридмана,


музыка Дмитрия Жученко


Постановка Екатерины
Киселевой


(Продолжительность
спектакля 80 мин.)


 








11.00


Театр-студия арт-терапии 


Центра реабилитации детей-инвалидов


г. Одесса


Спектакль 
"Прыгающая принцесса" В. Поспишилова 


Музыка Н.
Безуглова 


Постановка Фауста
Миндлина


(Продолжительность
спектакля 45 мин.) 


 


Антракт 15 мин.


 


Театральная студия
"Шанс"


г. Калязин


Спектакль "Моцарт и
Сальери" по мотивам трагедии А. С.Пушкина


Постановка Наталии
Скерджевой  


(Продолжительность
спектакля 30 мин.)


 


Театр-студия "Счастливый
случай"


г. Самара


Вечер русской поэзии в двух частях.


Часть 1. "Граф Нулин" А.
Пушкина


Часть 2. "Как старик корову
продавал" С. Михалкова


Постановка Заслуженного артиста
России Олега Белова 


(Продолжительность
спектакля 40 мин.)


 


15.00


Студия «De Theaterstraat»


Нидерланды


Спектакль
«Автобус»


Постановка
– Эстер Рэнсен; Эмми ванн Схалквейк


(Продолжительность
спектакля 60 мин.)


 


Антракт 15 мин.


 


"Театр Простодушных"


г. Москва


Спектакль-мистерия "Бесовское
Действо" А. Ремизова 


Постановка Игоря Неупокоева 


(Продолжительность
спектакля 60 мин.)


 


19.00


Торжественное открытие Второго Московского  Фестиваля "Нить Ариадны" при
участии дипломантов Международного Благотворительного Фонда Владимира
Спивакова, солиста Московского академического театра оперетты  Дмитрия Шумейко,


солистки Студии художественного
движения Центрального Дома Ученых РАН Юлии Лавровой


 


Антракт 15 мин.


 


 


Драматическая студия
"Кафе" 


г. Москва


Спектакль "Иду в твои объятия, Театр" 


Одноактная французская драматургия


Авторы мистерии – Е. Строева, Т.
Карелова, Н. Кочетков


Постановка Татьяны Кареловой 


(Продолжительность
спектакля 60 мин.)


 





 


11.00


Театральная студия
"Настроение"


г. Томск


Спектакль "За двумя
зайцами"  по мотивам комедии  М. Старицкого


Постановка Светланы Денисенко


(Продолжительность
спектакля 35 мин.)


Театральная студия "Ясный
день"


г. Москва


Спектакль-притча «Чайка по имени
Джонатан Ливингстон» Ричарда Баха.


Постановка Наталии Скуратовой и
Ирины Чупахиной 


(Продолжительность
спектакля 20 мин.)


 


Антракт 15 мин.


 


Театральная студия 


Общественной организации «Семья и
психическое здоровье»


г. Москва


Спектакль "Иван
Иванович виноват " по мотивам комедии В. Билибина.


Постановка
Сергея Угланова


(Продолжительность
спектакля 25 мин.)


 


Студия театральной миниатюры
«Коммуналка». 


г. Омск


Спектакль  «ИнтеллиХентные
люди»


Миниатюры "Ниночка" и
"Мужчины" А. Аверченко; 


"Аристократка" и "Не
надо спекулировать" М. Зощенко


Постановка Натальи Князькиной


(Продолжительность
спектакля 35 мин.)


 


15.00


Театр малых форм
"Теремок" 


г. Санкт-Петербург


Спектакль-игра «Дурочка»  по
мотивам сказки И. Тануниной, 


Рок-опера «Мойдодыр» по мотивам
сказки К. Чуковского,


Пластические миниатюры "В
музее", "Мамы", 


Этюды "Агрессия",
"Мальчики и девочки" "Свидание" 


Сцены "Супруги
Подсекальниковы" Н. Эрдмана


и "Осип и Мишка"
Н.В. Гоголя


Постановка Петра Ефимова


(Продолжительность
спектакля 70 мин.)


 


Антракт 15 мин.


 


Театральная
студия «Крылья»


Израиль


Спектакль  «Золотая ложечка»


(Продолжительность
спектакля 70 мин.)


 


19.00


Гала-концерт участников  концертной номинации Фестиваля "Нить
Ариадны"


 





 


11.00


Театр-студия «Радость»


г. Москва


Спектакль "Чума 21 века"
по мотивам комедии  Сергея Ярового


Постановка Тамары Крушинской


(Продолжительность
спектакля 20 мин.)


 


Творческая студия «Созвучие»


г. Орехово-Зуево


Спектакль «И раньше, и сейчас…» по
рассказам Михаила Зощенко «Аристократка», «Стакан», «С луны свалился»


Постановка Н. Ладочкиной


(Продолжительность
спектакля 35 мин.)


 


Антракт 15 мин.


 


Театральная студия
"Вдохновение"


г. Москва


Спектакль «Сказка про Федота-стрельца,
удалого молодца» Л. Филатова 


Постановка Нины Александровой 


(Продолжительность
спектакля 35 мин.)


 


Театральная студия «Белый ветер»


 г. Киров


Сцены из  пьесы Н. В. Гоголя"Ревизор".


Постановка Ирины Богомоловой 


(Продолжительность
спектакля 25 мин.)


 


15.00 


"Цирк Зверей" под
руководством Виктора и Елены Беляевых 


г. Москва


Интерактивное цирковое эстрадное
представление с участием обезьяны, кота, карликового камерунского козленка,
свинки, петушка, питона и крокодила


(Продолжительность
спектакля 60 мин.)


 


Антракт 15 мин.


 


Интегрированная театральная студия
«Круг-II»


г. Москва 


Спектакль«За звуком»  


Музыкальный руководитель М.
Пономарева


Ритмические сцены Е. Осипова


Постановка Андрея Афонина 


(Продолжительность
спектакля 70 мин.)


 


 


19.00


Церемония закрытия театральной номинации
Фестиваля


«Нить Ариадны» при участии
дипломантов Международного Благотворительного Фонда Владимира Спивакова,
солиста Московского академического театра оперетты  Дмитрия Шумейко


 


Антракт 15 мин.


 


«Театр Простодушных»


г. Москва


Спектакль-балаган "Капитан
Копейкин" 


Глава из поэмы Н.В. Гоголя"Мертвые
Души"


Постановка Игоря Неупокоева 


(Продолжительность
спектакля 45 мин.)


 


 


 


 


Выступления  концертных и театральных


коллективов  – участников Фестиваля


в психиатрических больницах и ПНИ г. Москвы








 


26 ноября 2012 г. – ПКБ №1, ПБ №3, ПБ №4, ПБ№13


27 ноября 2012 г. – ПКБ №1, ПБ №10


28 ноября 2012 г. – ПКБ №1; ПБ №3; ПБ №6; ПКБ № 15;


29 ноября 2012 г. – ПБ №14


30 ноября 2012 г. – ПБ №5; ПНИ № 18; ПНИ № 25;


3 декабря 2012 г. – ПБ № 16


4 декабря 2012 г. – ПНИ №30


5 декабря 2012 г. – Геронтопсихиатрический центр «Милосердие»


6 декабря 2012 г. –  ПБ №9


 


 


Программа экспозиций изобразительного творчества


Второго московского фестиваля "Нить Ариадны"


 














 


27 ноября 2012 г.


10.00 – 16.00 – работа выставки изобразительного
творчества участников Фестиваля


 


 


11.00


Театр Кукол «Волшебный
Фонарик» 


г. Тверь


«Теремок» С.Я. Маршака


«Три поросёнка» 
английская народная сказка


Постановка Людмилы
Зерновой


(Продолжительность
спектакля 45 мин.)


 


14.00


ПРЕЗЕНТАЦИЯ


Выставки изобразительного творчества участников Фестиваля


 


29 ноября 2012 г.


10.00 – 16.30  – работа выставки изобразительного
творчества участников Фестиваля


 


11.00


Театральная студия «Синяя птица»


г. Москва


Мюзикл-притча
по мотивам сказки «Маленький принц» А.
Сент-Экзюпери


Постановка
Екатерины Киселевой


(Продолжительность
спектакля  80 минут)


 


12.30


Театральная студия «Преображение»


г. Москва


Кукольный спектакль
«Фантазии на тему Пушкина»


Постановка Ольги
Сараевой


(Продолжительность
спектакля  30 минут)


 


14.30 – 16.30


ЦЕРЕМОНИЯ НАГРАЖДЕНИЯ УЧАСТНИКОВ ФЕСТИВАЛЯ дипломами,
призами и памятными подарками


Концерт классической музыки


 


 














 


27 ноября 2012 г.


11.00 – 17.00  – работа выставки изобразительного творчества участников
Фестиваля


 


11.00


ПРЕЗЕНТАЦИЯ выставки изобразительного
творчества участников Фестиваля в Государственном музее — Гуманитарном центре
«Преодоление» имени Н.А. Островского


Скрипичный концерт.
Власта Эльман (г. Санкт Петербкрг)


 


12.00


Экскурсия по экспозициям музея для участников
Фестиваля


 


15.00


Экскурсия по экспозициям музея для
участников Фестиваля


 


28 ноября 2012 г.


11.00 – 17.00 - работа выставки изобразительного
творчества участников Фестиваля


 


11.00


Презентация сборника литературных
произведений участников Фестиваля


Награждение  участников ЛИТЕРАТУРНОЙ номинации Фестиваля


 


12.00


Экскурсия по экспозициям музея для
участников Фестиваля


 


15.00


КОНЦЕРТ
классической музыки


 


 








 


27 ноября 2012 г.


12.00 – 19.00 – работа выставки фоторабот участников Фестиваля


 


12.00 – 13.00


ПРЕЗЕНТАЦИЯ выставки фоторабот участников
Фестиваля


Демонстрация фильма студии «Остров»


«Хроника Первого Московского Фестиваля «Нить Ариадны»


Музыкальная программа: Константин Иевский (джаз)


Посещение экспозиции музея.


 


13.30 – 15.00


Демонстрация 
фильма об опыте реабилитационной работы в регионах-участниках Фестиваля


Круглый стол. Дискуссия. Участники - врачи,
психологи, специалисты по социальной работе


 


15.30 – 17.30


Демонстрация авторских  фильмов с выступлением авторов, обсуждение


Фильм «Floating boundaries» (Нидерланды)


Фильм «Дима», Благотворительный фонд
«Качество жизни»


Посещение экспозиции музея.


 


17.45 – 19.00


Демонстрация фильмов с выступлением
авторов, обсуждение


Фильм «Клеймо» (Общественная
организация «Новые возможности»)


Фильм «Модернизация», ПКБ №1 им.
Н.А. Алексеева, Г. Москва


Посещение экспозиции музея.


 


28 ноября 2012 г.


12.00 – 17.30 - работа выставки фоторабот участников Фестиваля


 


12.30 – 14.00


Демонстрация фильмов А. Полибиной,
выступление автора, беседа со зрителями.


Награждение автора.


Посещение экспозиции музея.


 


14.00 – 15.30


Демонстрация фильма о I Фестивале,


Демонстрация авторских фильмов,
выступление авторов, беседа со зрителями:


Фильм  А. Горностаева «Ностальгия»;


Анимации Алексея;


Анимации А. Кайтанова.


Награждение авторов.


Посещение экспозиции музея.


15.30 – 17.00


Демонстрация фильма о I Фестивале,


Демонстрация авторских фильмов,
выступление авторов, беседа со зрителями:


Фильм М.Широкова «Презентация
кукол»;


Анимация С. Федорова;


Фильмы форума «Шизофрения и Я» -
«Немного шизофрении» и «Из жизни тюльпанов».


Награждение авторов.


Посещение экспозиции музея.


 


17.00 – 17.30


Закрытие экспозиции. Выступление
представителя  Оргкомитета Фестиваля и авторов
фото и кинономинации. Награждение авторов фоторабот.


 














 


11.00 – 21.00 - работа экспозиции выставки участников Фестиваля  ежедневно, кроме понедельника


 


22 ноября 
2012г.


15.00 – 16.00


ПРЕЗЕНТАЦИЯ персональной
экспозиции  Владимира Архангельского


 


24 ноября 2012 г.


15.00 – 16.00


ПРЕЗЕНТАЦИЯ персональной
экспозиции  Елены Строевой


 


30 ноября 2012 г.


11.00 – 13.00


ПРЕЗЕНТАЦИЯ выставки изобразительного творчества 
в Государственным
выставочном зале «ГАЛЕРЕЯ «БЕЛЯЕВО»


 


1 декабря 2012 г.


15.00 – 16.00


ПРЕЗЕНТАЦИЯ персональной
экспозиции  Анны Полибиной


 


4 декабря 2012 г.


15.00 – 16.00


Концерт джазовой музыки. Константин
Иевский (кларнет, саксофон)


Анна Федорова (вокал)


 


4 декабря 2012 г.


11.30 – 12.30


ПРЕЗЕНТАЦИЯ персональной
экспозиции  Кристины Янчук


 


9 декабря 2012 г.


12.00 – Закрытие выставки
изобразительного творчества


13.00 – концерт камерной музыки


 


 











12.00 – 21.00 - работа экспозиции выставки участников Фестиваля  ежедневно, кроме понедельника


 


26 ноября 2012


 


12.00 – 13.30


ПРЕЗЕНТАЦИЯ выставки изобразительного творчества участников Фестиваля


Концерт
джазовой музыки. Константин Иевский (саксофон, кларнет), Анна Федорова (вокал)


 


1 декабря 2012


 


12.00 – 13.00 



ПРЕЗЕНТАЦИЯ персональной
экспозиции  Кристины Янчук


 


15.00 – 16.00


Концерт студии
эстрадной песни  «Ми-ре-до»  (г. Москва)


16.00


Экскурсия
по экспозициям  Центра современного
искусства


 «ВИНЗАВОД)»


 


2 декабря 2012


 


12.00 – 13.00 



Поэтические чтения участников
Фестиваля


 


13.00


Закрытие выставки изобразительного творчества участников Фестиваля


 


 








 


10.00 – 16.00 - работа выставки изобразительного творчества
участников Фестиваля 


 


3 декабря 2012 г.


 


14.00


Интегрированная театральная студия
«Круг- 2»


г. Москва


Спектакль.


 


5 декабря 2012 г.


 


11.00


Презентация
выставки изобразительного творчества  в
Московском  художественном лицее


Концерт
классической музыки


 


14.30 – 15.30


"Театр
Простодушных"


 г. Москва


Спектакль  «Болдинские
пьесы Александра Пушкина»


 Постановка
Игоря Неупокоева 


 


 


6 декабря 2012 г.


 


14.30-15.30


Драматическая студия
"Кафе" 


психиатрической больницы
№1 им Н. А. Алексеева


Спектакль "Иду в
твои объятия, Театр" Одноактная французская драматургия


Авторы мистерии – Е.
Строева, Т. Карелова, Н. Кочетков


(Продолжительность
спектакля 60 мин.) 


Постановка Татьяны
Кареловой 


 


7 декабря 2012 г.


 


11.00


ЦЕРЕМОНИЯ
закрытия Второго Московского Фестиваля творчества людей  с особенностями психического развития «Нить
Ариадны»


 


Демонстрация  документального фильма студии «Остров»
«Второй  Московский Фестиваль  творчества людей с особенностями психического
развития «Нить Ариадны»


 


Награждение
участников Фестиваля дипломами и 
памятными призами


 


 


Театральный центр им. Вс. Мейерхольда, фойе





12.00 – 22.00 работа экспозиции выставки
участников Фестиваля 


 


Обзорная экскурсия по Москве для зарубежных участников Фестиваля  и участников Фестиваля – представителей   регионов России





10.00 – 13.00

---

[1]  Сокращенный вариант программы – без
конференций и мастер-классов.

   








Это фестиваль творчества пациентов «с особенностями психического развития». Организатор – Департамент здравоохранения Москвы. Участвуют 18 регионов России  и зарубежные гости.


 Прием творческих работ – до 20 октября.



Номинации:

Литературная

Планируется издание сборника. Можно участвовать стихами, прозой (эссе, рассказы – не более
двух страниц А4, шрифт 14, интервал 1). Возможны авторские и соавторские
иллюстрации.

Отбор произведений для публикации будет проводить независимое жюри.

В программу фестиваля входит презентация сборника с выступлениями авторов и
вручением авторских экземпляров.

Театральная номинация

Спектакли и концерты пройдут на сцене Театрального центра им. Вс. Мейерхольда и в клубах
10-12 психиатрических больниц и диспансеров. Будет работать жюри.

Изобразительное, декоративно-прикладное искусство и художественная фотография

Планируется несколько экспозиций на известных культурных площадках города.

Для отбора независимым жюри необходимо представить электронную версию.

Планируется издание выставочного каталога.

Кино

Документальные (о реабилитационной работе) и художественные фильмы.


 К научно-практической конференции «Арт-терапия в психиатрической практике» организаторы
конференции приглашают написать статьи (статьи рецензируются; планируется их публикация в сборнике; Word, 3-7 страниц, шрифт 12, интервал 1,5; срок подачи – до 17 октября).

Хотелось бы услышать мнения об идее фестиваля и отзывы о его проведении. 



 


 

 
29 июля 1867. Из письма жене:

«Я провел два дня в Царском… Вот какой у меня был случай с государем (Александром II. – Г.Ч.). Я встретил его между 8 и 9 часами утра в парке, совершающего свою обычную прогулку вокруг озера. По мере того, как он приближался, меня охватывало волнение, и когда он остановился и заговорил со мной, то волнение передалось и ему также, и мы расцеловались. Государь спросил меня о всех членах семьи со своей обычной добротой и простотой… « (2; 160).

15 сентября 1867. Из письма дочери Екатерине:

«Милая моя дочь, я сознаю себя самым недостойным из отцов и самым преступным из корреспондентов. Вот уже столько недель, как я получил твое письмо из Биаррица, все пропитанное дыханием океана, и до сих пор еще не поблагодарил тебя за него <…>» (5; 221).

26 марта 1868. Из письма дочери Екатерине:

«Милая моя дочь. По-видимому, мне суждено было испытать на себе истину изречения, что человека предает домашний его, - вот на такого-то рода предательство, без сомнения совершенно неумышленное, я и собираюсь тебе пожаловаться. Речь идет о только что появившемся, весьма ненужном и весьма бесполезном издании сборника виршей, которые были бы годны разве лишь на то, чтобы их забыли. Но так как, несмотря на все отвращение, которое я принципиально к этому питал, я кончил тем, что дал свое согласие – из чувства лени и безразличия, то потому и не имею права на это сетовать. Все же я имел основание надеяться, что издание будет сделано с известным разбором и что не напихают в один жиденький томик целую кучу мелких стихотворений «на случай», всегда представлявших лишь самый преходящий интерес данного момента; вновь же воспроизведенные, они тем самым становятся совершенно смешными и неуместными. Я отделаюсь тем, что окажусь в роли тех жалких рифмачей, которые по-дурацки влюблены в малейший вырвавшийся у них стишок, - и хотя я, пожалуй, и не совсем в таком положении, но уж примирюсь, без особого труда, из одного отвращения и безучастия, даже с этой нелепой бессмыслицей. Однако то, что в этой несчастной книжонке воспроизвели несколько строк по адресу князя Вяземского, позаботившись проставить в заголовке его имя, его собственное имя! – это, признаюсь, уже слишком… и я настоятельно умоляю, чтобы, если возможно, избавили меня от неминуемых последствий этой проделки… Я попытаюсь временно приостановить продажу издания у здешних книготорговцев до тех пор, пока не исправят эту удивительную оплошность, сохранив, если возможно, злосчастное стихотворение, но без упоминания Вяземского. Следовало бы позаботиться о том, чтобы внести ту же поправку и в оглавление…

И столько возни по поводу такого совершенно ненужного пустяка, от которого так легко было воздержаться! Бедный, милый Аксаков! Вот вся благодарность, которую он получит от меня за все свои старания…» (5; 227-228). Речь – о втором отдельном издании стихотворений Тютчева, выпущенном в 1868 году в Москве сыном поэта И.Ф.Тютчевы и зятем И.С.Аксаковым.

9 апреля 1868. Из письма дочери Дарье:

«Мне думается, милая моя дочь, что мне пора напомнить о себе, и для этого воспользуюсь случаем, вполне естественно представляющимся мне при приближении годовщины дня, с которого между нами возникли отношения некоторой близости. [Это – о Дне рождения. По-моему, ложный пафос, резонерство. – Е.Д.] Это восходит, правда, к временам столь же далеким, как эпоха Троянской войны, даже воспоминание о коих для меня не более, как сон, почти совсем изгладившийся из памяти. <…>

Предоставляю другим, более предприимчивым, чем я, заботу рассказать тебе, моя милая дочь, о том, что здесь происходит, как будто можно письменно передать друг другу нечто большее, чем листок белой бумаги с небольшой долей чернил на ней. А мне, мне нужно твое действительное присутствие, и нет ничего невероятного в том, что в течение лета я устрою себе этот праздник. – Такое свидание убедит нас в нашем обоюдном бытии и поможет нам думать иногда друг о друге» (5; 228-229).

8 октября 1868. Из письма Эрнестине:

«В ту минуту, когда я пишу это, светит самое лучезарное солнце. Небо мглисто-голубое, прелестное. Это как бы летний день, затерявшийся в октябре. Мне хочется думать, что тот же самый свет заливает в настоящую минуту Овстуг, золотя увядшие листья на деревьях и блестящую грязь  тропинок.

Ничто так кротко и утешительно не соединяет живых, как свет. Древние хорошо это понимали; недаром они всегда говорят о свете с умилением. <…>  [Большой абзац занимают пустые светские новости. – Е.Д.]

Намедни, на моем вечере, в гостиной, как бы внезапно разбуженный присутствием и голосами всех этих господ, я словно увидел видение. Я видел вас троих, заканчивающих одновременно три пасьянса, но проявляющих к этому занятию весьма различную степень интереса…

Да хранит вас бог» (5; 224-225).

Октябрь 1868. «На заседании Совета Главного управления по делам печати Тютчев «был весьма рассеян и что-то рисовал или писал на листе бумаги, лежавшей перед ним на столе. После заседания он ушел в раздумье, оставив бумагу». Присутствовавший там редактор «Правительственного вестника» граф П.И.Капнист эту бумагу подобрал «на память о любимом им поэте», отчего и сохранилось еще одно его стихотворение:

 

Как ни тяжел последний час –

Та непонятная для нас

Истома смертного страданья, -

Но для души еще страшней

Следить, как вымирают в ней

Все лучшие воспоминанья…» (2; 161).

 

Март 1868. «В Москве увидели свет «Стихотворения Ф.Тютчева», подготовленные к печати И.С.Аксаковым и сыном поэта И.Ф.Тютчевым. В сборник была включена 181 пьеса» (2; 161).

13 апреля 1868. «Из письма к брату Н.И.Тютчеву по поводу предстоящей женитьбы старшего сына поэта Дмитрия на О.А.Мельниковой [она старше Дмитрия на 11 лет. – Е.Д.]:

«Предстоящий брак, конечно, довольно своеобразен. Точно ребенок, который из любви к своей доброй няне вдруг бы женился на ней. Но так как бедному Диме, кажется, уже предназначено в некоторых отношениях всю жизнь оставаться ребенком и, следственно, нуждаться в няне, то подобный брак и был для него единственно возможный, единственно целесообразный. Она – будущая жена его, - очень добрая, разумная девушка, уже отрекшаяся было от всякого замужества [ей 38 лет. – Е.Д.] и только вследствие своей почти материнской заботливости о Дмитрии решившаяся, наконец, и не без труда, выйти за него замуж… Вся эта история несколько оживила во мне память о моих страстных отношениях во время оно к давно минувшему Николаю Афанасьичу [дядька поэта. – Е.Д.]…» (2; 161).

Июнь 1868. Стихотворение, посвященное Денисьевой:

 

Опять стою я над Невой,

И снова, как в былые годы,

Смотрю и я, как бы живой,

На эти дремлющие воды.

 

Нет искр в небесной синеве,

Все стихло в бледном обаянье,

Лишь по задумчивой Неве

Струтся лунное сиянье.

 

Во сне ль все это снится мне,

 Или гляжу я в самом деле,

На что при этой же луне

С тобой живые мы глядели?

 

Август 1868. Надпись на сборнике стихотворений 1868 года, посланном Тютчевым Погодину:

 

Стихов моих вот список безобразный –

Не заглянув в него, дарю им вас,

Не совладал с моею ленью праздной,

Чтобы она хоть вскользь им занялась…

 

В наш век стихи живут два-три мгновенья,

Родились утром, к вечеру умрут…

О чем же хлопотать? Рука забвенья

Как раз свершит свой корректурный труд. 

 

Если «безобразный», тогда зачем дарить? Истерическое? Схизис? Это первое. А второе – он говорит о стихах вообще; выходит, для него и чужие стихи значат не более?!.

Август 1869. В Овстуге:

 

Природа – сфинкс. И тем она верней

Своим искусом губит человека,

Что, может статься, никакой от века

Загадки нет и не было у ней.

 

22 ноября 1869. Из письма дочери Екатерине:

«Надеюсь, моя милая дочь, что несмотря на Мсту, эти строки дойдут до тебя вовремя и выскажут хоть отчасти то, что я так хотел бы сказать тебе лично. Ах, ничто не заменит личного присутствия, и какой же тусклой, убогой и бесцветной оказывается человеческая мысль, отвлеченная от личности. Сейчас, когда я тебе пишу, ярко светит солнце, лучи его мягко ласкают ужасные каракули, которые я вывожу на бумаге, и это убедительно доказывает, что милосердный бог равно изливает солнечный свет на достойных и на недостойных. Что до меня, то мне так хотелось бы удержать в сгибах этого письма несколько самых ярких лучей и послать их тебе в подарок на день рожденья, хотя это всего лишь лучи зимнего солнца» (5; 241).

1869. Из письма В.И.Ламанскому [историк и филолог]:

«Не забудьте, любезнейший Владимир Иваныч, что вы обещали пожаловать ко мне в будущий понедельник <…> Я просил бы вас предупредить об этом и Данилевского [публицист и социолог. – Е.Д.], в котором, наконец, удалось мне встретить и приветствовать ревнителя в уровень с моими чаяниями и притязаниями. Куда как вполне убежденный человек стал в наше время редким и освежительным явлением.

                                  Вам от души преданный

                                                                                 Ф.Тютчев» (5; 242).

Не понимает, видимо, что обижает собеседника…

3 апреля 1870. Из письма Анне (А.Ф.Аксаковой):

«Если я тоже, моя милая дочь, так долго молчал, то потому, что ничего не мог рассказать интересного, хотя бы даже сна, столь занимательного, как твой, который и в передаче поразил меня своей образностью. Что за таинственная вещь сон, в сравнении с неизбежной пошлостью действительности, какова бы она ни была!.. И вот почему мне кажется, что нигде не живут такой полной настоящей жизнью, как во сне… <…>

Намедни мне пришлось участвовать в почти официальном споре по вопросу о печати, и там было высказано – и высказано представителем власти – утверждение, имеющее для некоторых значение аксиомы – а именно, что свободная печать невозможна при самодержавии, на что я ответил, что там, где самодержавие принадлежит лишь государю, ничто не может быть более совместимо, но что действительно печать, - так же, как и все остальное, - невозможна там, где каждый чиновник чувствует себя самодержцем. Весь вопрос в этом. Но дабы признать, что это так, следует, чтобы и самодержец, в свою очередь, не чувствовал себя чиновником [Для Тютчева царь – наместник Бога. Наивность?– Е.Д.]» (5; 242-243).

11 июля 1870. Умер старший сын Дмитрий.

9 октября 1870. «В письме к жене Тютчев возмущается намерением прусской армии обстреливать Париж, и многие в Петербурге придерживаются этого же мнения:

«Достоверно только то, что здесь сильно желали бы во что бы то ни стало предотвратить ужасную крайность – бомбардировку Парижа <…>» В следующем письме - от 15 октября – он вновь говорит о «нравственной невозможности подобной войны среди цивилизованных народов»» (2; 168). Можно подумать, что в остальном война – дело нравственное…

8 декабря 1870. Умер брат Николай.

11 декабря 1870. По дороге из Москвы в Петербург:

 

Брат, столько лет сопутствовавший мне,

И ты ушел, куда мы все идем,

И я теперь на голой вышине

Стою один, - и пусто все кругом.

 

И долго ли стоять тут одному?

День, год, другой – и пусто будет там,

Где я теперь, смотря в ночную тьму,

И – что со мной, не сознавая сам…

 

Бесследно все – и так легко не быть!

При мне иль без меня – что нужды в том?

Все будет то ж – и вьюга так же выть,

И тот же мрак, и та же степь кругом.

 

Дни сочтены, утрат не перечесть,

Живая жизнь давно уж позади,

Передового нет, и я, как есть,

На роковой стою очереди.

 

Опять чувство одиночества – при объективном отсутствии одиночества.

27 марта 1871. Из письма дочери Екатерине:

«Здравствуй, моя милая Китти. Всего лучше будет, если я прерву наше долгое эпистолярное молчание сердечным поздравлением с завтрашним великим праздником. Ах, если бы Христос воистину воскрес в мире, - ибо спасение этого мира, хотя бы временное, может быть достигнуто лишь такой ценой» (5; 252).

7 мая 1871. Из письма И.С.Аксакову (муж Анны):

«Казалось, к событиям таковым, как в Париже, всякий мыслящий человек не может отнестись двояко и что эта страшная проверка на деле известных учений не может не убедить кого бы то ни было… - оказывается далеко не то: я встречаю здесь людей серьезныз – ученых, - и даже нравственных, которые нисколько не скрыают своего горячего сочувствия к Парижской Коммуне и видят в ее действиях занимающуюся зарю всемирного возрождения… Вот над чем можно крепко призадуматься. Не доказывает ли это, что корень нашего мышления не в умозрительной способности человека, а в настроении его сердца. В современном настроении преобладающим аккордом – это принцип личности, доведенный до какого-то болезгненного неистовства. – Вот чем мы все заражены, все без исключения (и сам Тютчев? – Е.Д.), - и вот откуда идет это повсеместное отрицание Власти, в каком бы то виде ни было. Для личного произвола нет другого зла, кроме Власти, воплощающей какой-либо принцип, отделяющей его [? – Е.Д.], и вот почему блаженни нигилисты, тии бо наследят землю до поры до времени и пр., и пр. …» (2; 171).

8 июля 1871. Из письма жене:

«Главный интерес настоящей минуты, для меня по крайней мере, это процесс Нечаева, на котором я ежедневно присутствую по целым часам» (2; 171).

17 августа 1871. По дороге во Вщиж, неподдалеку от Овстуга:

 

От жизни той, что бушевала здесь,

От крови той, что здесь рекой лилась,

Что уцелело, что дошло до нас?

Два-три кургана, видимых поднесь…

 

Да два-три дуба выросли на них,

Раскинувшись и широко и смело.

Красуются, шумят, - и нет им дела,

Чей прах, чью память роют корни их.

 

Природа знать не знает о былом,

Ей чужды наши призрачные годы,

 Перед ней мы смутно сознаем

Себя самих – лишь грезою природы.

 

Поочередно всех своих детей,

Свершающих свой подвиг бесполезный,

Она равно приветствует своей

Всепоглощающей и миротворной бездной.

 

По-моему, здесь звучит реалистическое мироощущение.

13 сентября 1871. Из письма Л.Н.Толстого Н.Н.Страхову:

«… Скоро после вас я на железной дороге встретил Тютчева, и мы 4 часа проговорили. Я больше слушал. Знаете ли Вы его? Это гениальный, величавый и дитя старик. Из живых я не знаю никого, кроме Вас и его, с кем бы я так одинаково чувствовал и мыслил» (2; 225).

Сентябрь 1871. Из письма Л.Н.Толстого А.А.Фету:

«… Ехавши от вас, встретил я Тютчева в Черни и четыре станции говорил и слушал, и теперь, что ни час, вспоминаю этого величественного и простого и такого глубоко настояще умного старика» (2; 225-226).

2 июня 1872. Кончина дочери Марии (М.Ф.Брилева).

4 декабря 1872. Появились предвестники инсульта.

11 декабря 1872. «Тютчев лучше двигает рукой, но страдает постоянными головными болями и очень нервен» (2; 173).

1 января 1873. «Тютчев, несмотря на предостережения врачей, вышел из дома для обычной прогулки, для посещения приятелей и знакомых… Его вскоре привезли назад разбитого параличом» (2; 173).

12 января 1873. Из письма И.С.Аксакова дочери Тютчева Екатерине:

«Федор Иванович был в эти дни менее возбужден; состояние вообще улучшается, но это улучшение как-то затягивается; главное, что его обессиливает, - это постоянная головная боль. Он требует, чтобы к нему впускали всех гостей: общество – его стихия и вне общества он впадает в тоску; но в разговорах с гостями он нередко засыпает. Смерть великой княгини Елены Павловны произвела на него впечатление, и он попробовал написать несколько стихов, но не совсем удавшихся…» (2; 173).

Февраль 1873. Жене:

 

Все отнял у меня казнящий Бог:

Здоровье, силу воли, воздух, сон,

Одну тебя при мне оставил Он,

Чтоб я Ему еще молиться мог.

 

28 февраля 1873. Из письма Эрнестины Анне:

«… Теперь уже более чем вероятно, что со временем он до некоторой степени оправится от поразившего его страшного удара, и болезнь эта будет иметь ту положительную сторону, что возвратила его на стезю веры, покинутую им со времен молодости. На будущей неделе он будет говеть; он с жадностью слушает главы Евангелия, которые я ему ежедневно читаю, а сиделка-монахиня говорит мне, что по ночам у них бывают очень серьезные разговоры на религиозные темы. Дай-то Бог, чтобы это страшное испытание пошло бы на пользу его душе и чтобы в случае выздоровления он не впал вновь в прежнее свое равнодушие…» (2; 173-174).

Апрель 1873. «Из продиктованного Тютчевым письма к дочери Анне по поводу напечатанного в «Русском Архиве» его письма «О цензуре в России»:

«Перечитывая свою записку, которая и сейчас еще полна злободневности, я убедился, что самое бесполезное в этом мире – это иметь на своей стороне разум. Через 30 лет все, несомненно, будут думать об этих вопросах то же, что я думаю сейчас, но тем временем зло будет делано – и, вероятно, зло непоправимое. Мне любопытно будет посмотреть, какое впечатление произведет эта статья здесь, в правительственных кругах. Это как бы манифест, обнародованный задним числом, который окажется неудобным для тех, кто спешит стереть последние следы прошлого. Но с моей стороны очень глупо интересоваться тем, что больше не имеет со мной никакой живой связи.  Мне надлежало бы смотреть на себя, как на зрителя, которому после того, как занавес опущен, остается лишь собрать свои пожитки и двигаться к выходу. Пока же тысячу нежностей тебе, моя дорогая дочь, и знайте еще раз, что вы [кто?] – единственные светлые точки на моем более чем затуманенном горизонте. Уверяют, что в моем состоянии есть улучшение, но я хотел бы больше его ощущать. Прощайте» (5; 260).

15 июля 1873. Кончина Тютчева.

22 августа 1857. По пути из Овстуга в Москву пишет стихотворение «Есть в осени первоначальной…». Исследователи отмечают, что многие стихотворения Тютчева родились в дороге. Мне хочется добавить – многие из лучших.

28 сентября 1857. Из письма графине А.Д.Блудовой:

  «Только намеренно закрывая глаза на очевидность, дорогая графиня, можно не замечать того, что власть в России – такая, какою ее образовало  ее собственное прошлое своим полным разрывом со страной и ее историческим прошлым, что эта власть не признает и не допускает иного права, кроме своего, что это право – не в обиду будь сказано официальной формуле [какая уж тут «обида», когда такая критика! – Е.Д.] – исходит не от Бога, а от материальной силы самой власти, и что эта сила узаконена в ее глазах уверенностью в превосходстве своей, весьма спорной, просвещенности.  <…> Одним словом, власть в России на деле безбожна, ибо неминуемо становишься безбожным, если не признаешь существования живого непреложного закона, стоящего выше нашего мнимого права, которое по большей части есть не что иное, как скрытый произвол» (2; 126).

29 октября 1857. Избирается в члены-корреспонденты Академии наук по Отделению русского языка и словесности.

Октябрь 1857. Тютчеву предложено стать редактором внешнеполитического журнала, на что он ответил письмом-статьей князю А.М.Горчякову  «О цензуре в России». Написана эта Записка стилистически так тяжело, что трудно пробраться к смыслу. Из нее:

«… я даже не питаю особенно враждебного чувства к цензуру, хотя она в эти последние годы тяготела над Россиею, как истинное общественное бедствие. Признавая ее своевременность и относительную пользу, я главным образом обвиняю ее в том, что она, по моему мнению, вполне неудовлетворительна для настоящей минуты в смысле наших действительных нужд и действительных интересов. <…>  … В заключение несколько слов, выражающих вкратце всю мою мысль: приведение в действие того проекта, который Вам угодно было сообщить мне, казалось бы хотя и не легким, но возможным, если бы все мнения, все честные и просвещенные убеждения имели право образовать из себя, открыто и свободно, умственную и преданную дружину на служение личным вдохновениям государя? [так. – Е.Д.]» (2; 132-134). С одной стороны, принимает цензуру, с другой – по сути, отвергает ее.

1857. П.А.Плетнев:

«Еще живы свидетели того изумления и восторга, с каким Пушкин встретил неожиданное появление этих стихотворений, исполненных глубины мыслей, яркости красок, новости и силы языка. Во всем была ощутительна свежая кисть художника. Он каждому предмету сообщает ясный образ, привлекательное положение и удивительную грацию» (2; 221).

К.С.Аксаков:

«Г-н Тютчев – это поэт, имеющий свою особенность. В его стихах замечаем мы несколько главных мотивов, которым подчиняются все или почти все его стихотворения, по крайней мере все те, которые имеют положительное достоинство. С одной стороны, сочувствие поэта направлено к природе, к этому вечно стройному миру, к его прекрасным явлениям, исполненным такого бесконечного спокойствия, как бы ни были они бурны и грозны; в особенности весна отражается со своею вечною прелестью в стихотворениях нашего поэта. С другой стороны, сочувствие поэта направлено к внутреннему миру человека, к тем таинственным глубинам и безднам души, где возникают призраки, где родятся мечты, где носятся видения, откуда исходит безумие, к миру не мысли ясной и не фантазии головы. Но к миру снов. Ощущений, предчувствий, какого-то таинственного осязания бесконечности, какого-то смутного чуяния беспредельности, невместимости, чуяния, граничащего с безумием, предощущающего хаос. Таковы прекрасные стихотворения «О чем ты воешь, ветр ночной», «День и ночь», «Сон на море», «Вечер мглистый и ненастный» и др. <…> Никто, сколько мы знаем, не касался так выразительно этой психической стороны человека. Понятно, что поэт, для которого доступна эта тревожная сторона души, этот страшный разлад, этот внутренний ужас бесконечного, понятно, что такой поэт с увлечением бросается к природе и отдыхает на ее стройном, вечно неизменном и вечно разнообразном просторе. Ничто так не способно устроить возмущенную душу, как природа; в ней бьется ровный и мерный каданс, вносящий лад в тревожный личный мир, распутывающий путаницу ощущений. Но кроме этих двух стремлений нашего поэта, указанных нами,  в нем есть иное. Он сочувствует историческому ходу человечества, он сочувствует народу, своему народу, его современным и грядущим судьбам, его назначению и призванию. Г-н Тютчев понимает, что Россия должна быть Россиею, то есть землею славянскою по своему происхождению и по своим духовным началам, понимает, что высшее неотъемлемое духовное начало России есть православная вера, что в качестве земли славянской, в качестве единой независимой славянской и православной державы Россия составляет опору всего православного и славянского мира [по-моему, у Тютчева замашистее. – Е.Д.] и соединена неразрывным сочувствием со всеми единоверцами и со всеми своими славянскими братьями, что это сочувствие есть жизненное условие ее бытия. С полным убеждением пишем мы эти строки, зная, что в исполнении православного и славянского призвания России лежит для нее вопрос ее собственной самостоятельности» (2; 223-224).

Апрель 1858. Назначается «Председателем Комитета цензуры иностранной с оставлением в ведомстве Министерства Иностранных Дел».

5 июня 1858. Из письма жене:

«Замечаю, что я не то чтобы забыл, но, вернее, упустил сообщить тебе тысячу важных эпистолярных вещей. Но это потому, что, когда я пишу, я никогда не говорю ни того, что хотел бы, ни так, как хотел бы, - вот это-то и внушает мне безмерное отвращение к писанию. <…>

[Описывает церемонию освящения Исаакиевского собора, в которой он участвовал как дежурный камергер. – Е.Д.] Я находился в предпоследней карете процессии, золоченной по всем швам, запряженной шестью лошадьми и сопровождаемой придворными лакеями [письма Тютчева обычно наполнены светскими подробностями, а вот размышлений о творчестве я у него не нашла. – Е.Д.]. Передо мной сидели два болвана, вероятно старше меня, ибо они помещались в глубине кареты. Один из них – господин Зубов, женатый на кузине госпожи Эйлер. Я чувствовал себя смешным, а еще более скучающим. Около часу освящение кончилось. Крестный ход – я добровольно принял в нем участие, следуя вне рядов подле Александры Долгорукой, которая особенно была хороша в этот день, - крестный ход вернулся в собор. Тут-то я, почувствовав себя разбитым от усталости, изнуренным от голода, да еще убедившись в том, что мое дальнейшее присутствие совершенно излишне (а впереди была поистине ужасающая перспектива только что начавшейся обедни – архиерейской обедни, а за ней панихиды по пяти государям, основателям и создателям собора  <…> и не менее торжественного молебна за царствующего императора), - тут-то я, повторяю, под влиянием всех этих настоятельных и непреодолимых причин, сделал то, что так свойственно моей природе, - я сбежал… и, одинокий и великолепный, шел по улицам, ослепленный моим блеском, чтобы кратчайшим путем добраться до своей комнаты, своего халата и завтрака, в котором я ощущал крайнюю потребность. Но успокойся, все обошлось прекрасно и закончилось без меня и никто даже и не заметил того, что меня нет на месте» (5; 188-189).

21 апреля 1859. Из письма А.М.Горчакову (министр иностранных дел):

«А теперь, князь, позвольте мне еще раз сказать вам, и из самой глубины моего сердца: да поможет вам бог, - ибо более, чем когда-либо, вы – человек необходимый, человек незаменимый для страны. Ах, дал бы бог, чтобы это был лишь пустой комплимент, а я, кажется, достаточно вас знаю, князь, чтобы быть уверенным в том, что вы вполне разделяете горечь, которую испытываю я, утверждая это перед лицом настоящего положения, довольно-таки серьезного уже в данный момент и которое с минуты на минуту может невероятно ухудшиться»  (5; 189-190).

27 апреля 1859. Из письма Эрнестине:

«… и о вчерашнем публичном заседании некоего литературного общества, только что воскресшего после более чем тридцатилетнего перерыва, - общества, к которому, помнится, я, увы, когда-то принадлежал в качестве члена-сотрудника [речь идет о публичном заседании в Москве Общества любителей российской словесности. – Е.Д.]. На этот раз я совершил невероятный подвиг, та как был вполне готов к часу дня, дабы присутствовать на этом заседании с многочисленной публикой (даже дамами), но, должен признаться, более многочисленной, чем нарядной. Мне пришлось занять место действительного члена за длинным столом, покрытым красным сукном, где я и восседал, подобно другим, в кротком величии, под благожелательными взглядами общего любопытства. Председатель Хомяков на сей раз был во фраке и, скорчившись на своем кресле, представлял самую забавную из когда-либо виденных мною фигур председателей.  <…> Все вместе взятое носило отпечаток безмятежной торжественности, слегка умирявшейся чуть приметным оттенком смешного. Женская половина слушателей в целом показалась мне некрасивой, но преисполненной сочувствия и интереса к заседанию. На коем она присутствовала. Положительно, Москва – архилитературный город, где все эти писатели и читатели принимаются как нечто весьма серьезное, и где, само собой разумеется, господствует и управляет кружок - я имею в виду литературный кружок – самый невыносимый из всех. Я был бы не в состоянии жить здесь, в этой среде, столь мнящей о себе и чуждой всем отголоскам извне» (2; 137-138).

Конец ноября 1859. Из письма дочери Екатерине:

«Ах, моя милая дочь, конечно, много добрых фей являлось одарить вас при рождении, но вслед за ними какая-то старая колдунья – все та же [как это? – Е.Д.] – старалась испортить их лучшие дары. Эта злая фея, по-видимому, была старой девой!

Здесь сейчас мы прямо-таки закружились в балах. Танцуем не то что на вулкане, скорее на болоте, и, возможно, кончится тем, что оно нас поглотит. В будущем, разумеется, ничего радостного, ничего утешительного, куда ни посмотри» (2; 139).

Январь 1860. Награжден орденом св. Владимира 3-ей степени.

14 июня 1860. Увольняется в очередной отпуск.

20 июня 1860. Выезжает за границу. С ним – тайно – отправляется Денисьева, которая ожидает ребенка, родить которого надеется в Европе.

Август 1860. «В письме к жене Тютчев сообщает, что собирается продолжить лечение в Швальбахе, а оттуда поедет в Баден, Швейцарию и, может быть, в Париж.

Однако, «в чем я не сомневаюсь, - добавляет он, - это в том, что, куда бы я ни поехал, мне нигде не будет приятно, потому что я ношу скуку внутри себя»» (2; 139).

Октябрь 1860. Женева.

 

Хоть я и свил гнездо в долине,

Но чувствую порой и я,

Как животворно на вершине

Бежит воздушная струя,

Как рвется из густого слоя, как жаждет горних наша грудь,

 Как все удушливо-земное

Она хотела б оттолкнуть!

 

На недоступные громады

Смотрю по целым я часам, -

Какие росы и прохлады

Оттуда с шумом льются к нам!

Вдруг просветлеют огнецветно

Их непорочные снега:

По ним проходит незаметно

Небесных ангелов нога…

 

11 октября 1860. «В Женеве у Тютчева и Денисьевой родился сын Федор, будущий известный военный бытописатель, который, как незаконнорожденный, был приписан к мещанскому сословию Петербурга» (2; 140).

Сентябрь 1861. Удостоен ордена Станислава 1-й степени.

10 октября 1861. Из письма дочери Анне:

«Моя милая дочь, спасибо, что не отчаялась во мне и продолжала со мной беседовать, невзирая на мое молчание [многие письма Тютчева содержат констатацию факта, что не ответил  адресату вовремя, а то и вовсе не ответил, - сплошь и рядом без извинений, без серьезных переживаний по этому поводу. – Е.Д.]  <…>

И все-таки, дочь моя, хотя я сам, конечно, жалкое создание, отнюдь не героическое, но никто выше меня не оценит нравственной заслуги человека, который за отсутствием счастья умеет, когда нужно, заменить его долгом…» (2; 142).

Конец мая – начало августа 1862. Командировка за границу; Тютчева сопровождает Денисьева с дочерью Еленой и сыном Федей.

Октябрь 1862. Ненадолго приезжал в Москву вместе с Денисьевой.

6 декабря 1862. «Тютчев был на торжествах в Кремле, где случайно обменял свою шубу с шубой М.П.Погодина. На следующий день, возвращая шубу, поэт в записке пошутил: «Говорят, почтеннейший Михаил Петрович, что мы, как Гомеровы витязи, обменялись шубами. Убеждениями мы уже давно друг с другом обменялись…»» (2; 146). Разноплановость?

Январь 1863. Награжден орденом Св. Анны 1-й степени.

Май 1863. Весь месяц страдал от подагры, лежал в постели «и за ним, взамен уехавшей в Овстуг жены, ухаживала Денисьева» (2; 146).

Июнь 1863. «Тютчев вместе с Е.А.Денисьевой и их детьми приехал в Москву. Сам он для себя снял комнаты в доме баронессы Корф в Гнездниковском переулке, Елена Александровна поселилась с детьми у сестры М.А.Георгиевской на Дмитровке» (2; 146).

22 мая 1864. Рождение у Тютчева и Денисьевой сына Николая.

14 июля 1864. Из письма Эрнестине:

«Я не скучал в Москве благодаря сношениям с множеством лиц, и, кроме того, меня спасала от овладевшей мною ужасной грусти крайняя привязанность, несмотря на все ее ребячество, моего бедного брата ко мне… Что же касается моей матери – это другой род убожества… Она, очевидно, ждет только моего отъезда, чтобы вернуться к своей постоянной мысли о ссылке меня в Сибирь…» (2; 148-149). Впечатление, что и брат, и мать – душевно нездоровы. Добавить сюда о женитьбе брата.

4 августа 1864. Умерла Денисьева.

8 августа 1864. Из письма А.И.Георгиевскому (брат Денисьевой?):

«Все кончено – вчера мы ее хоронили…

Что это такое? Что случилось? О чем это я Вам пишу – не знаю… Во мне все убито: мысль, чувство, память, все… Я чувствую себя совершенным идиотом.

Пустота, страшная пустота. И даже в смерти – не предвижу облегчения. Ах, она мне на земле нужна, а не там где-то…

Сердце пусто – мозг изнеможен. Даже вспомнить о ней – вызвать ее, живую, в памяти, как она была, глядела, двигалась, говорила, и этого не могу.

Страшно – невыносимо. Писать более не в силах, да и что писать?..» (2; 149). Что это такое – с психиатрической точки зрения?

13 августа 1864. Письмо Георгиевскому:

 «О, приезжайте, ради Бога, и чем скорее, тем лучше! Благодарю, от души благодарю Вас!

Авось либо удастся Вам, хоть на несколько минут, приподнять это страшное бремя, этот жгучий камень, который давит и душит меня… Самое невыносимое в моем теперешнем положении есть то, что я с всевозможным напряжением мысли, неотступно, неослабно, все думаю и думаю о ней, и все-таки не могу уловить ее… Простое сумасшествие было бы отраднее…

Но… писать об этом я все-таки не могу, не хочу, - как высказать эдакий ужас!

Но приезжайте, друг мой, Александр Иваныч! Сделайте это доброе христианское дело. Жду Вас к воскресенью. Вы, разумеется, будете жить у меня. Привозите с собою ее последние письма к Вам…

Обнимаю милую, родную Марью Александровну и детей Ваших.

Страшно, невыносимо тяжело.

                                                                Весь Ваш Ф.Тютчев» (2; 149-150).

Что это за душевное состояние? Характерно ли для аутиста так стремиться к общению, да еще в этой ситуации?

15 августа 1864. Из письма Я.П.Полонскому:

«Мне с каждым днем хуже. Надо ехать, бежать – и не могу решиться. – Воля убита, все убито» (2; 150).

Август 1864. Выехал за границу, к семье.

8 сентября 1864. Из письма дочери Дарье:

«Дочь моя… я хотел бы написать тебе слезами, а не чернилами. В твоих словах, в их интонации я ощутил нечто столь нежное, столь искренно, столь глубоко прочувствованное, что – знаешь ли – мне почудилось, будто я слышу отзвук другого голоса… никогда в течение четырнадцати лет не говорившего со мной без душевного волнения, того голоса, что и посейчас еще звучит в моих ушах и которого я никогда более не услышу… [А только что говорил, что не может воссоздать образ… - Е.Д.] <…>

Избави меня боже быть неблагодарным, но никто не может себе представить моего состояния – оцепенение оно или мука, но оно всегда отчаяние…

Говеть я буду на следующей неделе и именно здесь, а не в другом месте; до сих пор я чувствовал, что моя душа – как бы тебе сказать – слишком неустойчива, дабы приступить к этому таинству, - помолись обо мне…» (5; 198).

Октябрь 1864. Женева.

 

Утихла биза… Легче дышит

Лазурный сонм Женевских вод –

И лодка вновь по ним плывет,

И снова лебедь их колышет.

 

Весь день, как летом, солнце греет,

Деревья блещут пестротой,

И воздух ласковой волной

Их пышность ветхую лелеет.

 

А там, в торжественном покое,

Разоблаченная с утра,

Сияет Белая Гора,

Как откровенье неземное.

 

Здесь сердце так бы все забыло,

Забыло б муку всю свою,

Когда бы там – в родном краю –

Одной могилой меньше было…

 

Ноябрь 1864. Ницца.

О этот Юг, о эта Ницца!..

О, как их блеск меня тревожит!

Жизнь, как подстреленная птица,

Подняться хочет – и не может…

 

Нет ни полете, ни размаху –

Висят надломанные крылья,

И вся она, прижавшись к праху,

Дрожит от боли и бессилья…

 

8 декабря 1864. Из письма Я.П.Полонскому:

«Друг мой, Яков Петрович! Вы просили меня в вашем последнем письме, чтобы я написал Вам, когда мне будет легче, и вот почему я не писал к вам до сегодня. Зачем я пишу к вам теперь, не знаю, потому что на душе все то же, а что это – то же – для этого нет слов. Человеку дан был крик для страдания, но есть страдания, которых и крик вполне не выражает… <…> Не было, может быть, человеческой организации, лучше устроенной, чем моя, для полнейшего восприятия известного рода ощущений. – Еще при ее жизни, когда мне случалось при ней, на глазах у нее, живо вспомнить о чем-нибудь из нашего прошедшего, нашего общего прошедшего, - я помню, какою страшною тоскою отравлялась тогда вся душа моя – и я тогда же, помнится, говорил ей: «Боже мой, ведь может же случиться, что все эти воспоминания – все это, что и теперь уже так страшно, придется одному из нас повторять одинокому, переживши другого», но эта мысль пронизывала душу – и тотчас же исчезала. А теперь?

Друг мой, теперь все испробовано – ничто не помогло, ничто не утешило, - не живется – не живется – не живется…

Одна только потребность еще чувствуется. Поскорее торопиться к вам, туда, где что-нибудь от нее осталось, дети ее, друзья, весь ее бедный домашний быт, где было столько любви и столько горя, но все это так живо, так полно ею, - так что за этот бы день, прожитый с нею тогдашнею моею жизнью, я охотно бы купил, но ценою – ценою чего?.. Этой пытки, ежеминутной пытки – этого удела – чем стала теперь для меня жизнь… О друг мой Яков Петрович, тяжело, страшно тяжело. Я знаю, что часть этого вы на себе самом испытали, часть, но не все, - вы были молоды, вы не четырнадцать лет…

Еще раз меня тянет в Петербург, хотя и знаю и предчувствую, что и там… но не будет по крайней мере того страшного раздвоения в душе, какое здесь… Здесь даже некуда и приютить своего горя» (5; 199-200).

13 декабря 1864. Письмо Георгиевскому:

«Друг мой Александр Иваныч, Вы знаете, как я всегда гнушался этими мнимо-поэтическими профанациями внутреннего чувства, этою постыдною выставкою напоказ своих язв сердечных (первый раз встречаю высказывание Тютчева о творчестве, и вот оно каково! – Е.Д.)… Боже мой, боже мой, да что общего между стихами, прозой, литературой – целым внешним миром [т.е. для него творческое произведение не есть звучание внутреннего мира. – Е.Д.] – и тем… страшным, невыразимо невыносимым, что у меня в эту самую минуту в душе происходит, - этою жизнию, которою вот уже пятый месяц я живу и о которой я столько же мало имел понятия, как о нашем загробном существовании. И она-то – вспомните, вспомните же о ней – она – жизнь моя, с кем так хорошо было жить – так легко – и так отрадно – она – она обрекла-то теперь меня на эти невыразимые адские муки [не понимаю, что он этим хочет сказать, какое чувство здесь звучит. – Е.Д.].

Но дело не в том.

Вы знаете, она, при всей своей высоко поэтической натуре, или, лучше сказать, благодаря ей [как это? – Е.Д.], в грош не ставила стихов, даже и моих – ей только те из них нравились, где выражалась моя любовь к ней – выражалась гласно и во всеуслышание. Вот чем она дорожила: чтобы целый мир знал, чем она для меня [пропущено слово? Тютчевым или издательством? – Е.Д.] – в этом заключалось ее высшее – не то что наслаждение, но душевное требование, жизненное условие души ее…

Я помню, раз как-то в Бадене, гуляя, она заговорила о желании своем, чтобы я серьезно занялся вторичным изданием моих стихов, и так мило, с такой любовью созналась, что так отрадно было бы для нее, если бы во главе этого издания стояло ее имя – не имя, которого она не любила, но она. И что же – поверите ли Вы этому? – вместо благодарности, вместо любви и обожания, я, не знаю почему [sic! И сейчас пишет в письмах Эрнестине о своей любви к ней – Е.Д.], высказал ей какое-то несогласие, нерасположение, мне как-то показалось, что с ее стороны подобное требование не совсем великодушно, что, зная, до какой степени я весь ее («ты мой собственный», как она говаривала), ей нечего, незачем было желать еще других печатных заявлений, которыми могли бы огорчиться или оскорбиться другие личности. За этим последовала одна из тех сцен, слишком Вам известных, которые все более и более подтачивали ее жизнь и довели нас – ее до Волкова поля, а меня – до чего –то такого, чему и имени нет ни на каком человеческом языке… О, как она была права в своих самых крайних требованиях, как она верно предчувствовала, что должно было неизбежно случиться при моем тупом непонимании того, что составляло жизненное для нее условие. Сколько раз говорила она мне, что придет для меня время страшного, беспощадного, неутолимо-отчаянного раскаяния, но что будет поздно. Я слушал – и не понимал. Я, вероятно, полагал, что так как ее любовь была беспредельна, так и жизненные силы ее неистощимы – и так пошло, так подло – на все ее вопли и стоны – отвечал ей этою глупою фразой: «Ты хочешь невозможного…».

Теперь Вы меня поймете, почему не эти бедные, ничтожные вирши, а мое полное имя под ними я посылаю к Вам, друг мой Александр Иваныч, для помещения хоть бы, например, в «Русском Вестнике».

                                                    Весь Ваш Ф.Тютчев» (2; 151-152).

Не понимаю, о чем речь в последнем абзаце? Выполнил ее просьбу?

 

14 января 1865. Ницца. Из письма Георгиевскому:

 

Как хорошо ты, о море ночное, -  

Здесь лучезарно, там сизо-темно…

В лунном сиянии, словно живое,

Ходит, и дышит, и блещет оно…

 

На бесконечном, на вольном простре

Блеск и движение, грохот и гром…

Тусклым сияньем облитое мое,

Как хорошо ты в безлюдьи ночном!

 

Зыбь ты великая, зыбь ты морская,

Чей это праздник так празднуешь ты?

Волны несутся, гремя и сверкая,

Чуткие заезды глядят с высоты.

 

В этом волнении, в этом сияньи

Весь, как во сне, я потерян стою –

О, как охотно бы в их обаяньи

Всю потопил бы я душу свою… (2; 152).

 

В каком настроении это написано; какое настроение, состояние звучит в этом стихотворении? Вопрос возник потому, что мне представляются не соединимыми восторг и суицидальное переживание.

2 мая 1865. Смерть в Петербурге детей Тютчева и Денисьевой  Елены (14 лет) и Николая (нет и года).

17 мая 1865. Из письма Георгиевским:

«О себе самом я с Вами говорить не буду. Последние события переполнили меру и довели меня до совершенной бесчувствености. Сам себя не сознаю, не понимаю…» (2; 153).  

 

30 мая 1865.

 

«Другу моему Я.П.Полонскому»

 

Нет боле искр живых на голос твой приветный –

Во мне глухая ночь, и нет для ней утра…

И скоро улетит – во мраке незаметный –

Последний, скудный дым с потухшего костра.

 

15 июля 1865.

 

Сегодня, друг, пятнадцать лет минуло

С того блаженно-рокового дня,

Как душу всю свою она вдохнула,

Как всю себя перелила в меня.

 

И вот уж год, без жалоб, без упреку,

Утратив все, приветствую судьбу…

Быть до конца так страшно одиноку,

Как буду одинок в гробу.

 

Обращает на себя внимание это тотальное чувство одиночество – при социальном контексте, который, казалось бы, исключает возможность чувствовать себя одиноким (семья, служба, свет, где он всю жизнь – в центре внимания).

29 июня 1865. «Ттютчев в письме к М.А.Георгиевской, вспоминая кончину Елены Денисьевой, пишет:

«Я должен признаться, что с той поры не было ни одного дня, который бы я не начинал без некоторого изумления, как человек продолжает еще жить, хотя ему отрубили голову и вырвали сердце…»» (2; 154).

Как все это (все, что известно о любви Тютчева за всю его жизнь) соединить с тем, что мы говорили до сих пор об особенностях аутистической любви?

Август 1865. Приказои по Министерству иностранных дел произведен в тайные советники.

Ноябрь 1865.

 

Нет дня, чтобы душа не ныла,

Не изнывала б о былом,

Искала слов, не находила,

И сохла, сохла с каждым днем, -

 

Как тот, кто жгучею тоскою

Томился по краю родном

И вдруг узнал бы, что волною

Он схоронен на дне морском.

21 июля 1866. Из письма Эрнестине:

«Милая моя кисанька, прежде всего я должен извиниться перед тобой за большую нескромность, но она была, так сказать, невольной, ибо искушение было чересчур сильным. Речь идет о письме твоего брата. Я знал, что это письмо содержит первое впечатление, произведенное на него событиями, которые только что совершились, - самый живой голос событий, и, не имея возможности войти в комнату, где он говорил, я подслушал у дверей. Вот почему конверт был вскрыт незаконным взмахом перочинного ножа… Ну так вот. Поверишь ли, я не раскаиваюсь в совершенной мною нескромности, до того эти несколько замечательных строк ярко освещают все положение и подтверждают мои собственные оценки. <…>

…Ах. Что за болтовня все это и до чего тошнотворно существование в известном возрасте, и как пора было бы с этим покончить!..» (5; 203 -205).

 

31 июля 1866. Из письма Тютчева (адресату, который не известен):

«Я с каждым днем становлюсь все несноснее, и моему обычному раздражению способствует немало та усталость, которую я испытываю в погоне за всеми способами развлечься и не видеть перед собой ужасной пустоты. Ах, сколько прекрасных слов можно бы сказать на эту тему!» (2; 157).

16 октября 1866. Записка Е.К.Богдановой [«светская знакомая» Тютчева]:

«Несчастный г-н Тютчев, мой закадычный друг, поручил мне известить Вас, сударыня, что от усилившейся ночью до крайних пределов болезни он скончался после краткой агонии между 5 и 6 часами утра. – Своим последним волеизъявлением покойный назначает Вас, сударыня, наследницей бутылки сливок и фунта масла, прося Вас, сударыня, соблаговолить подарить его за это благосклонным воспоминанием…

Вынос тела состоится вечером, и оно направится неуклонно к дому Бутурлина [в этом доме жила Богданова. – Е.Д.].

                                            Х.Х.» (5; 205-206).

7 мая 1867. Из письма В.И.Ламанскому [историк, филолог, панславист]:

«Мне всегда казалось крайне наивным толковать о стихах как о чем-то существенном, особливо о своих собственных стихах» (5; 215).

15 мая 1867. Из письма Ю.Ф.Самарину [общественный деятель, историк, философ, публицист]:

«Все зависит от того, как славяне понимают и чувствуют свои отношения к России. В самом деле, если они – а к этому весьма склонны некоторые из них, - если они видят в России лишь силу – дружескую, союзную, вспомогательную, но, так сказать, внешнюю, то ничего не сделано и мы далеки от цели. А цель эта будет достигнута лишь тогда, когда они искренно поймут, что составляют одно с Россией, когда почувствуют, что связаны с нею той зависимостью, той органической общностью, которые соединяют между собой все составные части единого целого, действительно живого. Увы, через сколько бедствий, вероятно, придется им пройти прежде, чем они примут эту точку зрения, целиком и со всеми ее последствиями. Однако и в настоящее время ясное и точное провозглашение этой истины в виде философской формулы было бы, по-моему, весьма кстати; и, конечно, никто, кроме вас, милый друг, не в состоянии сообщить этому провозглашению большей полноты, значения и – авторитетности» (5; 216-217).

29 июля 1867. Из письма жене:

 
«Милая моя кисанька, мне кажется, словно я пишу тебе с противоположного конца земли, и наивной представляется мысль, будто клочок бумаги, лежащий у меня под рукою, когда-нибудь до тебя дойдет – до такой степени я чувствую себя как бы на самом дне бездны…

А между тем я окружен вещами, которые являются для меня самыми старыми знакомыми в этом мире, к счастью, значительно более давними, чем ты… Так вот, быть может, именно эта их давность сравнительно с тобою и вызывает во мне не особенно благожелательное отношение к ним. [Как это? – Е.Д.] Только твое присутствие здесь могло бы оправдать их. Да, одно только твое присутствие способно заполнить пропасть и снова связать цепь.

Я пишу тебе в комнате отца – в той самой комнате, в которой он скончался. <…> в первые мгновенья по приезде мне очень ярко вспомнился и как бы открылся зачарованный мир детства, так давно распавшийся и сгинувший. Старинный садик, 4 больших липы, хорошо известных в округе, довольно хилая аллея шагов во сто длиною и казавшаяся мне неизмеримой, весь прекрасный мир моего детства, столь населенный и столь многообразный [выше – противоположное. – Е.Д.], - все это помещается на участке в несколько квадратных сажен… Словом, я испытал в течение нескольких мгновений то, что тысячи подобных мне испытывали при таких же обстоятельствах, что вслед за мною испытает еще немало других и что, в конечном счете, имеет ценность только для самого переживающего и только до тех пор, покуда он находится под этим обаянием. Но ты сама понимаешь, что обаяние не замедлило исчезнуть и волнение быстро потонуло в чувстве полнейшей и окончательной скуки… <…>

Путь был скучен, но не утомителен [как это? – Е.Д.] <…>

Скажи Анне, что я очень досадую на себя, что все еще не написал ей, и прошу у нее прощения со всем смирением, какое только допускает отцовское достоинство. Но пусть она пожалеет мои нервы, которые от писания расстраиваются до последней степени» (5; 87-89).

14 сентября 1846. Из письма дочери Анне:

«Да, дочь моя, ты права, у тебя скверный отец, весьма мало заслуживающий если не любви твоей, то во всяком случае твоих писем. <…>

Ты хорошо сделала, что думала обо мне в день 9 сентября. В этот день я прибыл в наше имение Овстуг, где протекло все мое детство, которое я лишь смутно помню и о котором еще менее сожалею, ибо жизнь началась для меня позже. Двадцать шесть лет прошло с тех пор, как я был там. Когда я покинул родину, я был приблизительно твоих лет (если правда, что тебе столько лет, сколько ты себе приписываешь). Целая будущность была передо мною… а теперь она стала прошедшим, т.е. чем-то, что равнялось бы небытию, если бы в небытии могло заключаться столько усталости и печали – три или [так! – Е.Д.] четыре годовщины, все очень для меня дорогие, а некоторые и тяжелые, и в их числе одна – та годовщина, о которой ты говоришь в своем письме и которая останется для меня горестной навсегда [годовщина смерти первой жены. – Е.Д.]» (5; 89-90).

1846. Рассказ Тютчева, записанный его дочерью Анной в дневнике:

«Мы совершали тогда путешествие в Тироль: твоя мать, Клотильда, мой брат и я. Как все это было молодо тогда, и свежо, и прекрасно! А теперь это всего лишь сон. И она также, она, которая была для меня жизнью, - больше, чем сон: исчезнувшая тень (прошло всего 8 лет после смерти Элеоноры. – Е.Д.). Она, которая была столь необходима для моего существования, что жить без нее казалось мне так же невозможно, как жить без головы на плечах [при этом изменял Элеоноре с Эрнестиной, доведя жену до суицидальной попытки. – Е.Д.]. Ах, как это было давно; верно, тому уже тысяча лет!  <…> Ах, как ужасна смерть! Как ужасна! Существо, которое ты любил в течение двенадцати лет, которое знал лучше, чем самого себя [это интересно. – Е.Д.], которое было твоей жизнью и счастьем, - женщина, которую видел молодой и прекрасной, смеющейся, нежной и чуткой – и вдруг мертва, недвижна, обезображена тленьем. О, ведь это ужасно, ужасно! Нет слов, чтобы передать это. Я только раз в жизни видел, как умирают… Смерть ужасна!». Слова Анны после записи этих воспоминаний отца: «Папа встал и ходил большими шагами, а я плакала. Его скорбь меня глубоко опечалила. Никогда раньше я не слыхала, чтобы он так выражал свои сожаления, ибо, будучи натурой скрытной и ненавидящей все, что носит малейший оттенок чувствительности, он очень редко говорит о том, что испытывает» (2; 210-211).

13 апреля 1847. Из письма Чаадаеву:

«Ваш портрет, любезнейший друг мой Петр Яковлевич, вполне удовлетворил бы всем моим желаниям, если бы вдобавок мог сообщить мне сведения, которые я желал бы иметь о вас, - о теперешнем состоянии вашего здоровья и вообще обо всем, что имеет отношение к вашему телесному и духовному существу. Почему бы вам в один из свободных часов не прийти к нему на помощь и не дать мне возможность узнать о вас все, что скрыто от меня его вынужденным безмолвием… несмотря на все его сходство? <…> Я убежден, что при вашем состоянии здоровья путешествие, то есть просто перемена места и настроения, было бы добрым началом поправки и, может быть, само по себе послужило бы уже исцелением. Подумайте об этом, любезный Петр Яковлевич, и сделайте мужественное усилие во имя лучшего из благ – здоровья… [Чем не резонерство? – Е.Д.]

Теперь, сказавши все существенное, я охотно поболтал бы с вами вволю о литературных и других наших занятиях прошедшей зимы, каковы «Переписка» Гоголя, ваш огромный «Московский сборник» и т.п., но увы! Трудно беседовать на расстоянии шестисот верст, и что бы там ни говорили, а письменная беседа утомляет почти так же, как партия в шахматы по переписке…» (5; 93).

Май 1847. Из дневника Анны:

«После обеда мама пошла к Ивану, я осталась одна с папа. Я сказала ему, что его дети сегодня очень хороши. «В этом отношении ты не похожа на меня, - сказал он. – Ты всегда в восторге от тех, кто близок тебе. – «Это правда, - ответила я, - да я и не вижу, почему я должна больше радоваться при виде чужого красивого лица, чем при виде лица моей сестры. <…> Папа ответил мне, что чем больше он любит кого, тем более избегает хвалить, что самолюбие не позволяет ему этого, он не в состоянии восхвалять, выдвигать то, что считает своим. «Да, прибавил он, - и ты этим недовольна». – «Ты стараешься даже скрыть, - сказала я, - что хорошо, и преуменьшить ценность этого хорошего. Это допустимо с вещами, но не с людьми, - ведь люди, которых ты удостоиваешь такого рода любовью, имеют свою собственную индивидуальность, и они страдают от этого». – Он ответил: «Драгоценности надо разыскивать, а я настолько требователен, что хочу, чтобы любимых мною людей искали, как драгоценности». – «О, - ответила я, смеясь, - таких человеческих драгоценностей, сверкающих в ярких лучах солнца, так много, что их не приходится искать по темным углам. Да и вообще у тебя странная манера любить, - например, ты никогда не испытываешь желания видеть моих сестер». – «Это правда, - сказал он, - но они дети». – «Но я не ребенок, - возразила я, - и все-таки ты никогда не почувствовал моего отсутствия. Право же, в случае, если бы мне пришлось выбирать между твоим счастьем и разлукой с тобой и я выбрала бы твое счастье, это ничего бы тебе не стоило». – «Я этого не говорю», - ответил он. – «Но ты это думаешь», - сказала я. – Мне же необходимо видеть людей, которых я люблю. Возьмем хотя бы Ивана. Он еще младенец, но мне необходимо видеть его, играть с ним». – «Я, - сказал папа, - испытываю как раз противоположную необходимость: не видеть его». – Все это крайне парадоксально. Он ежедневно нуждается в обществе, ощущает потребность видеть людей, которые для него – ничто, а к детям своим его не тянет. И он это не только говорит, он это чувствует. <…> Есть только один человек, в котором папа нуждается: это его жена; всего остального он мог бы лишиться, не испытывая никакой пустоты. Мне жутко при мысли, что разум оставляет так мало места сердцу и предоставляет эгоизму такую абсолютную власть; уж лучше обладать меньшим разумом. Любовь к своим – тоже своего рода эгоизм, но эгоизм такой естественный, а личный эгоизм – это нечто такое обнаженное, такое бесплодное, что страшишься его» (2; 211-212).

Начало 1847. Из письма Н.В.Сушкову (литератор):

«Любезнейший Николай Васильевич, я сильно запоздал поблагодарить вас за вашу любезную посылку <…>

При свидании с Чаадаевым скажите ему, пожалуйста, что я все еще в ожидании обещанного и до сих пор не полученного портрета. И если я до сих пор еще не благодарил его, то это потому, что слишком дорожу самым делом, чтобы удовольствоваться одним благим намерением» (5; 91-92).

Письма часто сопровождаются сносками наподобие этой:

«В оригинале три последние абзаца и подпись – по-русски» (5; 92). Разноплановость?

Июнь – сентябрь 1847. Поездка за границу (Германия, Швейцария).

19 июня 1847. Из письма Эрнестине:

«Но хоть я и продолжаю думать о тебе с обычным беспокойством – мысль, что ты стала недосягаема для меня, принесла уму моему умиротворение <…> [Письма Тютчева наполнены светскими новостями, граничащими со сплетнями. При этом сам он замечает:] Но я утопаю в глупых и праздных подробностях; и рассказываю я их слишком скверно, так что и самому мне не нравится. Имена и события не даются мне, а я слишком устал и сердцем и душою, чтобы говорить о другом. <…> Да хранит тебя господь как самое ценное, что есть на свете. Целую детей… Но писать мне противно и скучно… Ибо пишу я уж слишком плохо» (5; 94-97).

7 июля 1847. Из письма Эрнестине:

«В ночь с воскресенья на понедельник мы прошли по широте острова Даго, следственно, близко от тебя, но я рад, что ты не могла видеть меня в это время, ибо я жалким образом лежал на палубе на голом полу под отвратительным мелким дождем, который хлестал по мне, и в первый раз в жизни находился во власти ужасного приступа морской болезни. <…> В такие минуты думаешь, как ты глупо сделал, что без нужды попал в такое положение. А потом все это забывается, словно все это испытал ваш ближний» (5; 96-97).

20 июля 1847. Из письма К.Пфеффелю (брат Эрнестины):

«Вам известно мое отвращение к писанию, следовательно, вы легко можете простить мне мое упорное молчание, но из писем вашей сестры вы знаете, как часто в течение этой трехлетней разлуки мы сожалели о вашем отсутствии и желали вас видеть» (5; 97-98).

22 июля 1847. Из письма Эрнестине:

«Чувствую, что мне следует внести в мое повествование некоторый хронологический порядок, и так и поступил бы, если бы мой мерзкий почерк постоянно не раздражал меня. <…> чаепитие, устроенное в саду, но на котором я не смог присутствовать по причине внезапно начавшегося в тот вечер из=за простуды приступа зубной боли. <…> В Цюрихе я пробыл два дня и провел их в семье Крюденеров, достойнейших и превосходнейших людей, они приняли меня весьма сердечно, что не помешало им потчевать меня премерзким чаем и невкусным обедом. Барышни, числом три, сестры Розена, очень хороши во всех отношениях: и умом, и образованностью, и разговором, и пр. Но я устал от всей этой болтовни. Надо кончать» (5; 100-102).

Февраль 1848. Назначен чиновником особых поручений Vкласса и старшим цензором при Особой канцелярии Министерства иностранных дел.

Апрель 1848. Тютчев закончил статью «Россия и Революция» и подал ее императору как записку о положении Европы после революции. Из нее:

«Для того, чтобы уяснить себе сущность того рокового переворота, в который вступила ныне Европа, вот что следовало бы сказать себе. Давно уже в Европе существуют только две действительные силы – революция и Россия. Эти две силы теперь противопоставлены одна другой, и, быть может, завтра они вступят в борьбу. Между ними никакие переговоры, никакие трактаты невозможны; существование одной из них равносильно смерти другой! От исхода борьбы, возникшей между ними, величайшей борьбы, какой когда-либо мир был свидетелем, зависит на многие века вся политическая и религиозная будущность человечества. <…>

Россия прежде всего христианская империя; русский народ – христианин не только в силу православия своих убеждений, но еще благодаря чему-то более задушевному, чем убеждения. Он – христианин в силу той способности к самоотвержению и самопожертвованию, которая составляет как бы основу его нравственной природы. Революция – прежде всего враг христианства! Антихристианское настроение есть душа революции; это ее особенный, отличительный характер. Те видоизменения, которым она последовательно подвергалась, те лозунги, которые она попеременно усваивала, все, даже ее насилия и преступления были второстепенны и случайны; но одно, что в ней не таково, это именно антихристианское настроение, ее вдохновляющее, и оно-то (нельзя в том не сознаться) доставило ей это грозное господство над вселенною. Тот, кто этого не понимает, не более как слепец, присутствующий при зрелище, которое мир ему представляет. [Впечатление, что Тютчев постоянно, всю жизнь ощущал себя гениальным зрителем вселенского зрелища. Добавить сюда его слова, когда он после инсульта лежал – занавес опущен, зрителю пора покидать зал.  – Е.Д.]

Человеческое «я», желая зависеть лишь от самого себя, не признавая и не принима\ другого закона, кроме собственного изволения, словом, человеческое «я», заменяя собою Бога, конечно, не составляет еще чего-либо нового среди людей; но таковым сделалось самовластие человеческого «я», возведенное в политическое и общественное право и стремящееся, в силу этого права, овладеть обществом [какой же тяжелый стиль! – Е.Д.]. Вот это-то новое явление и получило в 1789 году название Французской революции.   <…>

Тысячелетние предчувствия не могут  обманывать. Россия, страна верующая, не ощутит недостатка веры в решительную минуту. Она не устрашится величия своего призвания [почему величие предполагает страх? – Е.Д.)] и не отступит перед своим назначением [Интересно, что в стихах не чувствуется, чтобы Тютчев был христианином, - там звучит язычество. – Е.Д.].

И когда же это призвание могло быть более ясным и очевидным? Можно сказать, что Господь начертал его огненными буквами на этом небе, омраченном бурями… Запад исчезает, все рушится, все гибнет в этом общем воспламенении.  Европа Карла Великого  и Европа трактатов 1815г., Римское папство и все западные королевства, католицизм и протестантизм, вера, уже давно утраченная, и разум, доведенный до бессмыслия, порядок, отныне немыслимый, свобода, отныне невозможная, и над всеми этими развалинами, ею же созданными, цивилизация, убивающая себя собственными руками…

И когда, над этим громадным крушением, мы видим всплывающею святым ковчегом эту империю еще более громадную, то кто дерзнет сомневаться в ее призвании. И нам ли, сынам ее, являть себя неверующими и малодушными?» (2; 72-82).

1848. Из письма Эрнестины брату К.Пфеффелю:

«Дорогой друг, посылаю Вам копию записки, которую мой муж продиктовал мне шесть недель тому назад. <…> Прошу Вас, сообщите эту статью Северину и скажите ему, что Государь читал и весьма одобрил ее; он даже высказал пожелание, чтобы она была напечатана за границей» (2; 212).

Из ответа К.Пфеффеля:

«Согласно Вашему желанию, я передал присланную Вами рукопись г-ну Северину, который от нее в восторге <…>. … я не советовал бы Вам печатать ее в Германии, ибо хулители русской политики не преминули бы почерпнуть в ней доводы в пользу своей русофобии. <…> Вы сомневались, будет ли «Аугсбургская газета» расположена принять статью Вашего мужа, - да она ухватится за не обеими руками…» (2; 213).

Май 1848. Произведен в статские советники.

Осень 1849. Из письма дочерям Дарье и Екатерине:

«Я весьма огорчен, мои милые дети, тем, что мне приходится постоянно причинять вам огорчение, и рассчитываю завтра смиренно испросить у вас прощения за это. Пока же обнимаю вас от всего сердца» (5; 104). Не манерность ли?

1849. Работает над главами своего трактата « Россия и Запад» (не завершил). Из главы «Положение дел в 1849 году»:

«Революция, если смотреть в ее корень, в самую основу, в самое первоначало, есть несомненный плод, последнее слово, высшее выражение того, что принято называть вот уже 3 столетия западной цивилизацией. В ней заключена ася новейшая мысль со времени ее разрыва с Церковью.

Мысль эта такова: человек в конце концов зависит только от себя самого, управляя как своим разумом, так и своей волей (выходит, Тютчев не чувствует себя управляющим своим разумом и своей волей? – Е.Д.). Всякая власть исходит от человека, всякий авторитет, провозглашающий себя выше человека, - не более чем самообольщение либо обман. Одним словом, это самое настоящее обожествление человеческого «я».  <…>

Весьма вероятно, что мы присутствуем при полном крушении цивилизации.  <…>

Таково современное положение дел в мире. Для Божьего Промысла оно, конечно, очевидно, но для современного человеческого разума оно не разрешимо (но ведь пишет же в других статьях, что Цивилизацию спасет Православная Империя Россия – Восточная Цивилизация. – Е.Д.). <…>

…европейский Запад является всего лишь половиной великого органического целого, и на первый взгляд неразрешимые трудности, подтачивающие его, найдут свое разрешение только в другой половине…» (2; 101-106).

Май 1849. «Россия и Революция» вышла в Париже брошюрой.

13 июня 1849. Овстуг

 

Итак, опять увиделся я с вами,

Места немилые, хоть и родные,

Где мыслил я и чувствовал впервые

И где теперь туманными очами,

При свете вечереющего дня,

Мой детский возраст смотрит на меня.

 

О бедный призрак, немощный и смутный,

Забытого, загадочного счастья!..

О, как теперь без веры и участья

Смотрю я на тебя, мой гость минутный,

Куда как чужд ты стал в моих глазах,

Как брат меньшой, умерший в пеленах…

 

Ах нет, не здесь, не этот край безлюдный

Был для души моей родимым краем –

Не здесь расцвел, не здесь был величаем

Великий праздник молодости чудной.

Ах, и не в эту землю я сложил -

Все, чем я жил и чем я дорожил!

 

Нет любви к месту, откуда родом. Скучал там всякий раз, как приходилось приезжать (видно из его писем).

Кроме того, каково было читать последние строчки этого стихотворения Эрнестине… Выходит, ею он уже не  жил и не дорожил.

Октябрь 1849. Закончил статью «Папство и Римский вопрос». Из нее:

«Если есть какой-либо из вопросов дня, или, вернее, века, в котором, словно в фокусе, сводятся, сосредоточиваются все аномалии, все противоречия, все непреодолимые затруднения, с которыми бьется Западная европа, - то это, без сомнения, вопрос римский. Да и не могло быть иначе: таково неизбежное следствие той неумолимой логики, которая, как скрытое правосудие, вложена Богом в события мира (курсив мой. – Е.Д.) . <…>

Нам известно идолопоклонство людей Запада перед всем, что есть форма, формула и политический механизм. Идолопоклонство это сделалось как бы последнею религией Запада [как из книги о характерах… - Е.Д.]. <…>

… и вот здесь-то и выступает, словно солнце, та логика Промысла, которая, как внутренний закон, управляет событиями мира. <…>

… человеческое «я», предоставленное самому себе, противно христианству по существу. <…>

Первая Французская революция тем именно и памятна во всемирной истории, что ей, так сказать, принадлежит почин в деле достижения противохристианскою идеею правительственной власти над политическим обществом. Эта идея выражает собою истинную сущность, так сказать, душу революции. Чтобы убедиться в этом, достаточно уяснить себе, в чем состоит ее основное учение – то новое учение, которое революция внесла в мир. Это, очевидно, учение о верховной власти народа [разве оно новое? – Е.Д.]. А что такое верховная власть народа, как не верховенство человеческого «я», помноженного на огромное число, то есть опирающегося на силу? <…> Отношение свое к христианству она [революция. – Е.Д.] формулировала так: «Государство, как таковое, не имеет религии», ибо таков символ веры новейшего государства. <…> В первый раз политическое общество отдавалось под власть государства, совершенно чуждого всякого высшего освящения, государства, объявлявшего, что у него не души; а если и есть, то разве душа безверная: ибо кто не знает, что даже в языческой древности, во всем этом мире по ту сторону креста, который жил под сенью общего вселенского предания (искаженного, но не прерванного язычеством), город, государство были прежде всего учреждением религиозным? Это был как бы обломок общего предания, который, воплощаясь в отдельном обществе, образовывался как независимый центр; это была, так сказать, ограниченная местностью и овеществленная религия.

Нейтралитет, которого революция желает держаться в вопросах веры, очевидно, не есть с ее стороны что-нибудь серьезное. <…> Для того, чтобы нейтралитет этот имел смысл и не был ложью и западнею, необходимо, чтобы новейшее государство согласилось отказаться от всякого притязания на нравственный авторитет, чтобы оно низвело себя на степень простого полицейского учреждения, простого вещественного факта, неспособного по существу выражать какую бы то ни было нравственную идею. (Т.о., для Тютчева не существует нравственности вне религии. – Е.Д.) <…>

… властная логика действий Промысла» (2; 83-90).

Март 1850. Письмо М.П.Погодину:

«В числе сообщенных вам пьес была одна с пропуском четырех стихов. Вот вам она сполна.

Вы меня балуете своими одобрениями и могли бы опять пристрастить к виршам, но какой может быть прок в гальванизированной лире?



(5; 105). Не истерическое ли? И обращения нет…

1850. Из письма Эрнестины К.Пфеффелю:

«Тютчев ненавидит писать, он удовлетворяется тем, что, набросав нечто вроде перечня своих идей, он затем развивает их, диктуя мне. Я не устаю удивляться точности его выражений, возникающих в совершенно законченном виде, - кажется, будто он читает их в открытой книге. Ни задержки, ни колебания, ни единой запинки – это поток, который течет легко и свободно. Но если даже ему и присущ дар политика и литератора, то нет на свете человека, который был бы менее, чем он, пригоден к тому, чтобы воспользоваться этим даром. Эта леность души и тела, эта неспособность подчинить себя каким бы то ни было правилам ни с чем не сравнимы. Его здоровье, его нервозность, быть может, порождают это постоянное состояние подавленности, из-за которого ему так трудно делать то, что другой делает, подчиняясь требованиям жизни и совершенно незаметно для себя. Это светский человек, оригинальный и обаятельный, но. Надо признаться, рожденный быть миллионером, чтобы иметь возможность заниматься политикой и литературой так, как это делает он, т.е. как дилетант. К несчастью, мы отнюдь не миллионеры…» (2; 214-215).

Январь 1850. Статья Некрасова, в которой «решительно признается поэтический гений Тютчева».  Во французском журнале «RevuedesDeuxMondes» опубликована глава из трактата «Папство и Римский вопрос».

15 июля 1850. Сближение с Еленой Александровной Денисьевой.

4-9 августа 1850. Вместе с Анной и Денисьевой совершил путешествие в Валаамский монастырь.

20 мая 1851. Рождение дочери Тютчева и Денисьевой Елены (умерла 2 мая 1865).

29 июня 1851. Из письма Эрнестине:

«Теперь, если бы мне было обещано чудо, всего одно только чудо в мое распоряжение, - я воспользовался бы им, чтобы в одно прекрасное утро проснуться в той комнате, которую ты так любезно приготовила мне рядом со своею, и, пробудясь, увидеть зелень сада, а в глубине его – маленькую церковку. Ибо с тех пор, как я знаю, что ты там, эта противная местность [об Овстуге! – Е.Д.] стала казаться мне почти что красивой и облеклась в моем воображении в особые тона, свойственные отсутствующим предметам, столь хорошо мне знакомые и так часто мучившие и дразнившие мня в жизни…

Но что тем не менее вполне реально в моих впечатлениях – так это пустота, созданная твоим отсутствием. Порою я чувствую себя совсем стариком и возмущаюсь, что так мало могу довольствоваться самим собою. Ах, каким жалким созданием становишься, когда сознаешь себя во власти того, что не является твоим собственным, личным я… В конце концов, нельзя сказать, чтобы я очень скучал и чтобы мне очень не нравилось здесь. – Перечислю тебе мои развлечения: прежде всего у меня есть Блудовы, которые уже два дня как поселились в Парке. Послезавтра я поеду к ним пить чай, вместе с Сен-При, отцом и сыном.  <…> Вчера вечером я был у одной молодой и красивой вдовы, госпожи Небольсиной, о которой ты слышала, - очень белокурой, тоненькой и весьма развязной. Сегодня вечером для разнообразия съездим в гости к митрополиту, а утром съезжу поздравить друга моего Чаадаева – он Петр и, следственно, сегодня именинник. <…> В будущее воскресенье в Парке будет большая иллюминация. На другой день, в понедельник, - большой праздник в имении князя Сергея Голицына <…> Как видишь, у меня – строго говоря – нет недостатка в развлечениях, и нужно быть столь нелепо созданным, как я, чтобы не уметь, - даже теперь, когда я знаю, что ты доехала, - обуздать хотя бы на некоторое время свое постоянное беспокойство. <…>

P.S. Вот новость, заслуживающая моих усилий и чести быть в постскриптуме. Тут только что получено известие, что похититель прекрасной госпожи Жадимировской – князь С.Трубецкой наконец пойман вместе с хорошенькой беглянкой в одном из портов Кавказского побережья, в тот самый момент, когда они готовы были отплыть в Константинополь» (5; 109-111).

Июль 1851. «У Тютчева начинаются неприятности из-за его связи с Денисьевой» (2; 110).

9 июля 1851. Из письма Эрнестине:

«Милая моя кисанька, ты никогда не узнаешь – и слава богу – тех мук, которые ты причинила мне, лишив меня своего присутствия. Это хуже, чем отнять у больного постель, на которой он лежит. Ибо больной, в конце концов, может полежать и на жестком, не сходя с ума. А что до меня, то мне кажется, что разум мой держится в значительной степени твоим присутствием. – Как понятен мне царь Саул и его потребность в Давидовой музыке. Так в настоящую минуту, например, я вразумляю себя, что, раз я могу съездить в Овстуг всего лишь недели на две – безумие ехать туда, принимая во внимание как мое здоровье, так и расходы. И все же мысль о том, что именно я. по собственной воле и вполне обдуманно, откладываю на несколько недель минуту нашего свиданья, мысль эта кажется мне чудовищной, а подобное решение до такой степени противоречащим непреодолимому влечению сердца, тому свяому гласу, который почитаю я небесным велением, - что мнится мне, имей я несчастье ослушаться его в силу какого-либо малодушного расчета, основанного на личных ли интересах или на бережливости, - я навлеку на себя заслуженную кару, которую в минуту дурного настроения я чувствую нависшей надо мною… [Выходит, не верит в эту кару… - Е.Д.] Все это, скажешь ты, не иначе как недуг; я и сам знаю это, но кто сможет отрицать, что особенностью этого недуга является обострение в человеке способности предчувствовать будущее. Тщетно я стараюсь успокоить себя всевозможными ходячими истинами, разумность которых вполне очевидна. Ничто не успокоит смертной тоски, что охватывает меня, едва я перестаю тебя видеть. И все же я прекрасно знаю, что, поддайся я этому голосу ради краткого облегчения – я лишь усугублю непреодолимую власть болезни…

Твое сообщение о предстоящем отъезде брата еще увеличило мою нерешительность… Право же, я чувствую себя весьма жалким существом. Только ты одна и способна знать меня вдоль и поперек – как ты и знаешь – и не питать ко мне чувства полнейшего презрения.

Только что был у меня доктор; он решительно отговаривает меня от путешествия в почтовой карете. А как же быть иначе? – Милая моя кисанька, умоляю тебя всеми силами души ничуть не тревожиться на мой счет, хоть я и понимаю отлично, что все только что сказанное мною должно огорчить тебя. Я болен не больше и не меньше обычного, и само настроение мое, - если оставить в стороне ухудшение, вызванное разлукой, - меняется в зависимости от физического самочувствия в каждый данный момент. Истинное мое здоровье – это твое здоровье, и лишь бы ты отвечала мне за свое – я отвечаю за все остальное» (5; 112-113). Какая жуткая ложь!!!

25 июля 1851. Из письма Эрнестине:

«На Островах бывают почти такие же собрания, как в прошлом году. Намедни я провел вечер у Юлии Строгановой; она просила тебе кланяться. В тот день мы были в очень узком кругу – Моллерус, Реджина – а председательствовала старая слепая дура. 11-го числа будущего месяца у них будут играть в спектакле – госпожи Брай, Зографо и Зеебах; у последней я вчера перед обедом был с визитом и заставил ее рассказать, несмотря на присщую ей скромность, обо всех подробностях ее парижских успехов… Она сидела передо мною смиренная в славе своей и улыбалась, как расплывшаяся губка. Сегодня вечером поеду к Борхам… Ох, милая моя кисанька, я делаю над собою страшное насилие, когда прикидываюсь, будто меня занимают все эти ничтожные глупости, о которых я тут говорю. Ничто не может отвлечь меня от сущности нынешнего положения, а сущность его – это твое отсутствие… Оно мудро, оно разумно, но оно тягостно… <…> С нетерпением жду приезда детей, и знаешь ли почему? Они ведь приедут от тебя. Ах, спору нет, - я невероятно глуп. Целую ваши ручки» (5; 120-121).

31 июля 1851. Из письма Эрнестине:

«Я решительно возражаю против твоего отсутствия. Я не желаю и не могу его выносить. Оно обрекает меня на цыганское существование, которое мне более не подходит. Я испытываю от него только усталость и огорчение, которые ничто не возмещает. Я считаю непристойным, что мне приходится жить так из дня в день. Ибо с твоим исчезновением моя жизнь лишается всякой последовательности, всякой связности. Каждое утро я распределяю день так, чтобы быть уверенным, что ни на минуту не останусь наедине с самим собою. Ибо тотчас же является призрак… [О чем это? – Е.Д.] И эта нарочитая суета до невероятия глупа и утомительна. Когда же я думаю, что такая жизнь должна длиться целых два месяца, на меня нападают приступы ярости и негодования, как если бы кто вздумал будто бы разумными доводами убедить меня переплыть Неву, - меня, не умеющего плавать… <…> Еще раз повторяю, запомни хорошенько, нет на свете существа умнее тебя. Сейчас я слишком хорошо это сознаю. Мне не с кем поговорить… мне, говорящему со всеми… <…>

Но надо мною стоит цирюльник, да и бумага подходит к концу… А я-то еще ничего тебе не сказал. Есть ли на свете что-либо глупее, возмутительнее и что-либо менее удовлетворяющее, чем письма! Они годны только для тех, кто примиряется с разлукой и приноравливается к этому небытию. – Ах, как все это несносно!

                                                                                                     Ф.Т.» (5; 121-124).

3 августа 1851. Из письма Эрнестине:

«Существование, которое я веду здесь, отличается утомительнейшей беспорядочностью. Единственная побудительная причина и единственная цель, которой оно определяется в течение восемнадцати часов из двадцати четырех, заключается в том, чтобы любою ценою избежать сколь-нибудь продолжительного свидания с самим собою» (5; 126).

14 августа 1851. Из письма Эрнестине:

«Прости! Писание раздражает меня, и это мозговое раздражение отдается даже в неблаговидных нижних частях» (5; 131).

28 августа 1851. Из письма Эрнестине:

«Да, кисанька, ты… самое лучшее из всего, что известно мне в мире, и если есть во мне что-либо дающее мне некоторое право на твое расположение – так это моя способность до глубины души чувствовать, чего ты стоишь… <…> Сейчас мне пришлос прервать письмо из-за визита госпожи Фанни; она тебе кланяется. Она еще не родила, а потому мне ее, право, тяжело было видеть, однако я повидался с ней с большим удовольствием» (5; 135-137).

Август 1851. Награждается Знаком двадцатилетия беспорочной службы.

17 сентября 1851. Из письма Эрнестине:

«Вот тебе от этой глупой женщины письмо, должен признаться, она передала мне его уже с неделю тому назад. Я прочел его <…>

                                                                              Твой бедный старик» (5; 143).

13 марта 1853. Из письма К.Пфеффеля Эрнестине:

«Граф Дмитрий <сын К.В.Нессельроде> говорил с восхищением о таланте, уме и, главное, поэтическом гении вашего мужа, но не скрою от вас, что он показался мне очень задетым оппозицией правительству, в которой обвиняет его, из чего я заключаю, что канцлер рассматривает возможно слишком пылкие речи, произносимые Тютчевым в салонах на злободневные политические темы как враждебные ему выступления. Считаю своим долгом вас об этом предупредить, чтобы вы убедили Тютчева утихомириться» (5; 272).

15 октября 1853. Из письма жене:

 
«Мне очень не терпится увидеть всех вас троих, мои милые дети. Да хранит вас божие милосердие…

Прощай, милая Анна. Утром и вечером, когда молишься богу, думай также и о своей матери» (5; 34).

Август 1839. Принимает решение оставить службу в Турине и в сентябре переезжает с семьей в Мюнхен.

1 октября 1839. «Освобождается по собственному желанию от должности первого секретаря в Турине с оставлением в ведомстве Министерства иностранных дел» (;4 468).

14 ноября 1839. Оформлен отпуск на 4 месяца.

1 декабря 1839. Из письма родителям:

 «Мне не терпится свидеться с вами. И если бог продлит нам жизни до будущей весны, мы непременно увидимся. Дело это решенное, бесповоротно решенное. Моя жена пишет вам и вложит письмо в этот же конверт. [отчего не назвать по имени? – Е.Д.] Уже три месяца своим колебанием, своим откладыванием я мешал ей написать вам. Не сердитесь на меня, особливо же не сочтите за лень эту невозможность писать. Я решительно не понимаю, что это такое. [то есть, получается, что не только он сам не может писать, но не может и другому позволить – по непонятной для него причине? – Е.Д.] Однако не беспокойтесь обо мне, ибо меня охраняет преданность существа, лучшего из когда-либо созданных Богом (sic! А в других письмах этого же периода жалуется на невыносимые страдания от невосполнимой потери – смерти Элеоноры- Е.Д.). Это только дань справедливости. Я не буду говорить вам про ее любовь ко мне; даже вы, может статься, нашли бы ее чрезмерной. Но чем я не могу достаточно нахвалиться, это ее нежностью к детям и ее заботой о них, за что не знаю, как и благодарить ее. Утрата, понесенная ими, для них почти возмещена. Тотчас по приезде в Минхен мы взяли их к себе, и две недели спустя дети так привязались к ней, как будто у них не было другой матери. Но я и не встречал натуры более располагающей к себе детей, нежели ее. Да, это натура весьма благородная и прекрасная, и я настоятельно поручаю ее вашей приязни. <…>» По приезде сюда я написал графу Нессельроде, чтобы сложить с себя должность секретаря в Турине и просить его разрешения провести зиму за границей. Он очень учтиво ответил мне согласием на мою просьбу. <…> Предполагаю, что это письмо застанет вас еще в Минске у Дашеньки и ее мужа. Передайте им тысячу дружеских приветствий от меня. Я не писал Дашеньке после ее последнего письма. Но это потому, что есть вещи, о коих невозможно говорить, - эти воспоминания кровоточат и никогда не зарубцуются» (5; 35-36).

22 декабря 1839. Пожалован в коллежские советники.

Январь 1840. Из письма родителям:

«Я опять очень виноват перед вами, любезнейшие папенька и маменька. За истекшие полтора месяца не проходило ни одного дня, чтобы я не укорял себя за то, что день прошел, а я опять не написал вам. <…> Мы сейчас в самом разгаре карнавала. Балы чередуются без перерыва. Мы много бываем в свете. Я бываю там скорее по необходимости, чем по склонности, ибо развлечение, какое бы то ни было, стало для меня настоящей потребностью  <…> Недавно я получил значок за пятнадцать лет службы. Это довольно жалкое вознаграждение за пятнадцать лет жизни – и каких лет! <…> Теперь поговорим о моих делах. Вот уже полгода, как я собираюсь писать вам о них. И если бы вы, любезный папенька, не заговорили первый, я, может статься, продолжал бы упорно молчать. Я с огорчением узнал о временных затруднениях, испытываемых вами вследствие прошлогоднего неурожая, и в отчаянии, что обращаюсь к вам в подобную минуту. Будьте вполне уверены. Что если бы дело касалось меня одного, я бы тотчас и навсегда отказался от пенсиона, который вы мне давали прежде. Моя жена, не обладая большими средствами, имеет достаточно для содержания нас обоих, и готова все свое состояние до последней копейки истратить на меня. С прошлого июля и я, и дети, мы всецело живем на ее счет, а сверх того после нашей свадьбы она уплатила за меня двадцать тысяч рублей долгу. Повторяю, она сделала это охотно, с радостью, и не от нее зависело, чтобы я не придавал этому столь же мало значения, сколь и она сама. Но справедливо ли, нет ли, я никак не могу согласиться на такой порядок, как на окончательный. Что касается меня лично, я еще мог бы покориться необходимости жить на ее счет, но вы понимаете, что мне невозможно навязывать ей навсегда содержание моих детей. Вполне достаточно и тех разнообразных забот по их воспитанию, которые она взяла на себя, а ведь ей до сих пор никогда не приходилось заниматься чем-либо подобным. Но если сверх этих забот я еще должен был бы взвалить на нее расходы на их содержание и на их воспитание, то, признаюсь, это совсем расстроило бы счастье, испытываемое мною от того, что дети остались при мне. Таковы, любезнейший папенька, основания, не дозволяющие мне отказаться от выплачиваемых вами 6000 рублей, и хотя я несказанно огорчен тем, что причиняю вам затруднение, я с благодарностью принимаю обещание, данное вами в письме, продолжать выплачивать мне этот пансион. Я имею основания надеяться, что в течение этого лета мне удастся получить место либо за границей, либо в С.Петербурге, и если оно будет таким, как мне бы хотелось, я с радостью избавлю вас от обузы, которую навязываю вам сейчас. [По-моему, он в своих письмах ужасно формален. И не совестно ему, что, если место не понравится, то продолжит висеть на шее родителей. – Е.Д.] <…> Очень благодарю мою милую Дашеньку за память. Она извинит меня за то, что я не пишу ей отдельно и не столь пространно, сколь желал б. Я очень часто думаю о ней и искренне желаю ей счастья. Как ее здоровье?» (5; 36-40).

14 апреля 1840. Из письма родителям:

«Я только что вернулся от обедни, куда водил причащаться Анну, так как по моему желанию она говела на прошлой неделе… <…> Моя коллекция барышень обогатилась еще девочкой, которую моя жена родила в прошлом месяце. Ребенок был окрещен с именем Марии <…> Все мои четыре дочери чувствуют себя прекрасно. Хотя, конечно, ужасно иметь четырех дочерей, они по общему мнению достаточно милы, чтобы вознаградить меня за это несчастье» (5; 40-42).

2 июля 1840. Из письма родителям:

[О своих дочерях:] «Все четыре, невзирая на это число, уже сейчас довольно успешно добились того, что мне доставляет большое удовлетворение их иметь. Я весьма охотно признаю, что в значительной степени обязан этим результатом влиянию моей жены, которая взяла на себя одну все заботы и хлопоты о детях, предоставив мне лишь удовольствие обладать ими. <…> Я очень желал бы, чтобы вы познакомились с моей женой. Вы, конечно, полюбили бы ее. Трудно представить себе существо более достойное, более любящее и более искреннее. [Куски писем пишет по-русски почему-то. – Е.Д.] » <…> За исключением погоды, которая портит нам настроение, здесь [Тегернзее. – Е.Д.] сейчас очень хорошо. Здесь основались на жительство несколько семейств из нашего мюнхенского общества, и благодаря близости города мы не испытываем недостатка в посетителях. Эти дни мы вовсю предавались празднествам благодаря госпоже Крюденер; она приехала сюда месяц назад, и намедни мы справляли ее именины.  <…> Вы знаете мою привязанность к госпоже Крюденер и можете легко себе представить, какую радость доставило мне свидание с нею. После России это моя самая давняя любовь. Ей было четырнадцать лет. Когда я увидал ее впервые. А сегодня <…> четырнадцать лет исполнилось ее старшему сыну. Она все еще очень хороша собой, и наша дружба, к счастью, изменилась не более, чем ее внешность. <…> Мысль, что вы в вашем возрасте одни, зачастую терзает и преследует меня подобно угрызению совести, и не будь всемогущей тирании обстоятельств, эта мысль уже давно возвратила бы меня к вам. Простите. Хотя бы мне знать по крайней мере, что вы здоровы!» (5; 43-45).

31 августа 1840. Из письма Эрнестине:

«Давка была такая, что маленькая горбунья, которую я тащил на буксире, чуть было не потеряла свой горб» (5; 46).

14 июня 1841. Родился сын Дмитрий.

30 июня 1841. Тютчев уволен из Министерства иностранных дел за невозвращение из четырехмесячного отпуска и лишен звания камергер.

28 апреля 1842. Из письма дочери Анне:

«Передай от меня самый сердечный привет дяде Мальтицу и извинись за меня, что я еще не ответил на его последнее письмо. Скажи ему также, что присланный им сонет <…> я нахожу превосходным. <…> Я не премину при первой же возможности написать длинное письмо дяде Мальтицу» (5; 49).

13 октября 1842. Из письма Эрнестине:

«Третьего дня состоялся въезд молодой принцессы. Я смотрел из окна Снегиря. Людвигштрассе представляла собой великолепное зрелище: на всем протяжении она казалась вымощенной человеческими головами, столь тесно прижатыми одна к другой, что они казались неподвижными, а затем, когда по мере приближения экипажа принцессы они приходили в движение – в мерцательном движении толпы было нечто столь мощное и бурное, что его нельзя было наблюдать без некоторого головокружения. Я никогда не видел ничего подобного.

Знаешь ли, кисанька, я имею теперь возможность подарить тебе весь галун с двух моих придворных мундиров. Оказывается, - как соблаговолил разъяснить мне наш друг Северин, - покидая службу, сохраняешь право на ключ и на звание камергера [вранье! – Е.Д.], но теряешь право на мундир. Вот я и лишен галунов. И вместо великолепного панциря, в котором ты видела меня доселе – я вынужден довольствоваться мундиром, какой ты могла видеть прошлой зимой на князе Голицыне. Уж теперь-то ты в полном праве называть меня бедным камергером.

Из-за этой метаморфозы я воздерживаюсь и буду воздерживаться от участия в празднествах, - хотя бы для того только, чтобы избавить себя от вопросов, которые неминуемо вызовет эта смена мундиров. <…> Если в одном из предыдущих писем мой почерк был свинским, какому же животному припишешь ты почерк этого письма?» (5; 50-51).

18 марта 1843. Из письма родителям:

«Хоть я и не привык жить в России, но думаю, что невозможно быть более привязанным к своей стране, нежели я, более постоянно озабоченным тем, что до нее относится» (5; 55).

16 апреля 1843. Из письма Вацлаву Ганке (чешский филолог, собиратель древнеславянской письменности):

«Волшебный город эта Прага! – Я, москвич, должен сознаться, что ничего не видывал краше ее… [хм, как минимум – не патриотично, по-моему. – Е.Д.] Ни один город не оставил во мне такой живой памяти. Ни один город не смотрит на посетителя такими чудными, человечески-понятливыми глазами… В них столько жизни настоящей и столько пророческого… Вероятно, у Вашей пророчицы Ванды были такие же глаза. - В самом деле, нельзя, посетив Прагу, нельзя не чувствовать на каждом шагу, что на этих горах, под полупрозрачною пеленою великого былого, неотразимо и неизбежно зреет ещё большая будущность!» (5; 56).

23 июня 1843. Из письма Эрнестине:

«Пока я живу здесь [в Варшаве. – Е.Д.], я получил письмо только от Анны, - с подозрительной записочкой на имя сеньора Тума, которую я имел дерзость перехватить и которая меня весьма позабавила [то есть мало того, что читает не ему адресованное, но и сообщает об этом, не стесняясь. – Е.Д.]. <…> А как твое драгоценное здоровье? Ты сама понимаешь, что теперь более чем когда-либо ты обязана заботиться о нем. <…>  Знаешь ли, что из всех моих воспоминаний единственное, чего я никак не могу уловить, - это твое милое лицо?..

Я, несомненно, менее, чем кто-либо, создан для разлуки. Ибо для меня разлука – как бы сознающее само себя небытие. <…> Что касается избитого и укоренившегося представления об изяществе полек <…> это – очень приятная действительность. В здешних женщинах, действительно, есть особое изящество, и в говоре и в звуке голоса –своеобразная нежность <…> Нежно обнимаю счастливую Мари, равно как и остальных детей, а Анне напишу, когда богу будет угодно» (5; 56-59).

14 июля 1843. Из письма Эрнестине:

«Милая моя кисанька, ах, зачем я уже не на четвертой странице моего письма! Как тяжко гнетет мое сознание мысль о страшном расстоянии, разделяющем нас! Мне кажется, будто, для того, чтобы говорить с тобою, я должен приподнять на себе целый мир. Вот у меня под рукою, перед глазами, твой милый почерк, а любимая рука, что начертала эти буквы, - что делает она в эту минуту? Разлука представляется необъяснимой загадкой тому, кто умеет ее чувствовать… <…>

Оттуда я отправился посмотреть на дом, который принадлежал некогда моему отцу и где протекло все мое детство. Он представился мне как во сне, и каким постаревшим и изнуренным я почувствовал себя, очнувшись! Мне пришлось вспомнить, что я обладаю тобою, дабы мое сердце не изнемогло и не растаяло. Однако нелепо пытаться передать эти ощущения. А как иные из них тягостны! Всякий раз, когда мне предстоит встреча со старым знакомцем, меня охватывает невыразимая тревога. Нет, я и не воображал, какие разрушения может произвести в бедном человеческом механизме двадцатилетний срок! Какое отвратительное колдовство! Люди, воспоминание о которых здешние места оживили во мне до такой остроты, что мне стало казаться, будто я только накануне расстался с ними, предстали передо мною почти неузнаваемыми от разрушений времени. О, что за ужас! Не могу не верить в страшное колдовство, когда вижу эти сморщенные, поблекшие лица, эти беззубые рты. Еще вчера мне попался на глаза такой пример. Это мой учитель русского языка; я расстался с ним двадцать лет тому назад, когда он был во свете лет, а нынче это лишенный почти всех зубов человечек, со старческой физиономией, представляющей, так сказать, карикатуру на его прежнее лицо. Я никак не могу опомниться от этого удара.

Излишне говорить, что при каждом таком потрясении сердце во мне сжимается и устремляется к тебе. Но и ты постареешь… И мне кажется, что без меня ты больше во власти этого недуга, именуемого временем.

Бедная моя кисанька, чего бы ни дал я, чтобы увидеть тебя хоть на единый краткий миг. Как бы это успокоило меня!

Покончив с призраками, могу с радостью уверить тебя, что у меня есть все основания быть довольным своим путешествием» (5; 59-61).

В своих письмах чаще всего не задает никаких вопросов.

26-27 июля 1843. Из письма Эрнестине:

«Милая моя кисанька, я был прав, предполагая, что взрыв моей досады ускорит прибытие твоего письма. Ибо драгоценное письмо твое от 8-го числа, столь долгожданное, я получил вчера, два часа спустя после того, как отправил свое на почту. <…> От души проклинаю, можешь мне поверить, новый приступ несносного ревматизма, который имел подлость напасть на тебя даже в мое отсутствие, и вполне согласен с тобою, что ему надо объявить войну на смерть, войну на полное уничтожение. А потому вполне одобряю твое намерение съездить в Париж. <…> Что до отца, то он проявил в деле о наследстве столько обходительности, что вполне оправдывает мое всегдашнее о нем мнение, а именно, что его отношение к нам было простым недоразумением, и вызвано оно было нашим долгим отсутствием и присущей нам ленью. <…> Обычная твоя проницательность не обманула тебя, когда ты уверяла меня, что жизнь в России будет ему [брату Николаю. – Е.Д.] еще неприятнее, чем мне. В действительности так оно и есть [т.о., неприятна Тютчеву жизнь в России. – Е.Д.]. <…>

Помимо семьи, имеются еще тетки, кузины и пр., и пр., которые в первое время всплывали передо мной как призраки, но мало-помалу они снова приняли обличье и оттенки действительности. Я встретил также несколько университетских товарищей <…>

Милая моя кисанька, вот я снова пишу тебе. Но мысль, что между кончиком моего пера и первым взглядом, который ты бросишь на эти строки, простираются целых 18 дней и пол-Европы, - мысль эта более чем достаточна, чтобы охладить писательский пыл вроде моего. Человеческая мысль должна отличаться почти что религиозным рвением, чтобы не быть подавленной страшным представлением о дали. <…> Ты, умеющая разглядеть все, - чего бы ты только ни высмотрела здесь [в Москве. – Е.Д.]. Как бы ты почуяла наитием то, что древние называли духом места; он реет над этим величественным нагромождением, таким разнообразным, таким живописным. Нечто мощное и невозмутимое разлито над этим городом.

Будь неладны все, кто мешает разговору! Между этой строкою и предыдущею состоялся отцовский визит, продлившийся полтора часа и совершенно рассеявший все прекрасное, что я собирался сказать тебе. <…>

А пока береги свое здоровье, злополучное здоровье, расстраивающееся то и дело. Передай самый нежный привет своему брату и его жене. Привет, само собою разумеется, сопровождается самыми сердечными пожеланиями относительно благополучного исхода ее беременности. Привет Казимире, да прибавь к нему, прошу тебя, несколько остроумно-ласковых слов, которые мне недосуг придумывать. На кончике пера у меня было еще множество вещей сказать тебе, но благодаря помехе они высохли» (5; 62-66).

9 сентября 1943. Из письма Эрнестине:

«<…> намедни я посетил в прелестном загородном дворце великую княгиню Марию Николаевну, которая все еще горюет о смерти ребенка, но по-прежнему безукоризненно добра и любезна со мной. Видел еще – да кого только я не видел! Все это сонмище знакомцев разного времени и разных чинов оказало мне отменный прием. Но, чтобы добиться тут чего-нибудь посущественнее проявлений вежливости, надо было бы прожить не три недели, но год, а то и все два. Это, однако, жертва, на которую обречь себя я не имею ни возможности, ни желания.

Чуть было не позабыл, кисанька, поблагодарить тебя за письмо от 16 числа минувшего месяца. <…> Сегодняшнее число – 9 сентября – печальное для меня число. Это был самый ужасный день в моей жизни, и,не будь тебя, он был бы, вероятно, и последним моим днем [день смерти первой жены – Элеоноры; и не смущается говорить это нынешней жене… - Е.Д.]. Да хранит тебя бог» (5; 66-67).

Июль – сентябрь 1843 – Тютчев в России. Знакомство с Чаадаевым, Герценом и др. Представление через Бенкендорфа политической записки Тютчева.

Март 1844. Публикация письма Тютчева об отношениях России и Германии в аугсбургской газете «Альгемайне цайтунг».

Июнь 1844. Издание в Мюнхене брошюры Тютчева «Письмо к доктору Густаву Кольбу» («Россия и Германия») (доктор Кольб, как я поняла, редактор «Альгемайне цайтунг»).  Из этого письма: «… я не считаю возможным внушить это мнение всему миру,  в особенности тем, кто считает его для себя смертельно враждебным. К тому же здесь идет речь в настоящую минуту не о каком-нибудь мнении, а о факте. И этот факт, мне кажется, настолько очевиден и осязателен, что едва ли может многими быть отрицаем… (схизис? – Е.Д.)» (2; 46). Там же: « Нет, милостивый государь, мое письмо не будет заключать в себе апологии России. Апология России… Боже мой! Эту задачу принял на себя мастер, который выше нас всех и который, мне кажется, выполнял её до сих пор довольно успешно. Истинный защитник России – это истрия; ею в течение трех столетий неустанно разрешаются в пользу России все испытыния, которым подвергает она свою таинственную судьбу… <…> Что такое Россия? Какой смысл ее существования, ее исторический закон? Откуда явилась она? Куда стремится? Что выражает собою?.. Правда, что вселенная указала ей видное место; но философия истории еще не соблаговолила признать его за нею. <…> … другой новый свет – восточная Европа, где Россия во все времена служила душою и двигательною силою и была призвана придать ему свое имя <…> … восточная Европа, законная сестра христианского Запада, христианская, как и он <…> … целый мир, единый по своему началу, солидарный в своих частях, живущий своею собственною органическою, самобытною жизнью <…>» (2; 45, 49-50).

Июль 1844. Из письма дочери Анне:

«<…> не в моем характере быть строгим судьей чужой непоследовательности. Напоминания о моей собственной было бы достаточно, чтобы склонить меня к снисходительности  <…> [не смущается говорить это дочери. – Е.Д.] Когда увидишь твоих дядей, передай им от меня самый сердечный привет. Не пишу никому из них, во-первых, потому, что чрезвычайно ленив, а во-вторых, потому, что не знаю, который из них в настоящую минуту в Мюнхене» (5; 68-69).

16 сентября 1844. Из письма дочерям Анне, Дарье, Екатерине:

«Прости мне, моя добрая Анна, и вы также, милые малютки, что я уехал, не попрощавшись с вами. У меня не хватило духа на это. Мне это было бы слишком тяжело, и вам также. Ах, мои дорогие дети, видит бог, как мне жалко расставаться с вами. Но будем мужественны! Время идет быстро, несколько месяцев протекут скоро, и, когда мы снова увидимся, дети мои, мы уже не разлучимся более. – Да будет с вами божье благословение» (5; 69). В этот день Тютчев с женой и детьми от второго брака выехал в Россию.

Сентябрь 1844. Возвращение в Россию.

24 октября 1844. Из письма дочери Анне:

«Я очень виноват перед тобою, милая, добрая Анна, но вовсе не преднамеренно, уверяю тебя, ибо со времени моего приезда в Петербург не проходило дня, чтобы я не находил непростительным, что до сих пор не написал тебе. Но здесь приходится вести образ жизни до того рассеянный, что в течение дня едва находишь минуту, чтобы сосредоточиться; тем не менее все это не мешает мне, милое мое дитя, беспрестанно думать о тебе и о твоих сестрах» (5; 70).

27 октября 1844. Из письма родителям:

«<…> дабы сократить ненавистное мне писание <…>» (5; 71).

7 декабря 1844. Из письма родителям:

«Впрочем, я согласен на снег, так же как на все остальные принадлежности зимы. Я не согласен только на сильные морозы <…>» (5; 76).

1844. Из письма П.А.Вяземского А.И.Тургеневу:

«Я очень здесь рад Тютчеву. Вот тоже прелестный говорун, как покойник Козловский, но с понятиями и правилами более твердыми. Разговор его возбуждает вопросы и рождает ответы, а разговор многих возбуждает одно молчание. Я часто являюсь в салон с потребностью и желанием говорить, но после двух минут чувствую, как замерзают мои мысли в голове и слова мои в горле...» (2; 207).

В.А.Соллогуб:

Тютчев «был одним из усерднейших посетителей моих вечеров; он сидел в гостиной на диване, окруженный очарованными слушателями и слушательницами. Много мне случалось на моем веку разговаривать и слушать знаменитых рассказчиков, но ни один из них не производил на меня такого чарующего впечатления, как Тютчев. Остроумные, нежные, колкие, добрые слова, точно жемчужины, небрежно скатывались с его уст. Он был едва ли не самым светским человеком в России, но светским в полном значении этого слова. Ему были нужны, как воздух, каждый вечер яркий свет люстр и ламп, веселое шуршание дорогих женских платьев, говор и смех хорошеньких женщин. Между тем его наружность очень не соответствовала его вкусам; он собою был дурен, небрежно одет, неуклюж и рассеян; но все, все это исчезало, когда он начинал говорить, рассказывать; все мгновенно умолкали, и во всей комнате только и слышался голос Тютчева; я думаю, что главной прелестью Тютчева в этом случае было то, что рассказы его и замечания «coulaientdesours», как говорят французы: в них не было ничего приготовленного, выученного, придуманного. Соперник его по салонным успехам князь Вяземский, хотя обладал редкой привлекательностью, но никогда не славился этой простотой обаятельности, которой отличался ум Тютчева…» (2; 207).

Д.В.Григорович:

«(…) В тогдашнее время в великосветском обществе существовал еще другой дом, в котором точно также собирались лица большого света и артисты, это был дом графов Виельгорских. <…> Постоянным посетителем этих вечеров был известный поэт Ф.И.Тютчев, прославившийся также едкостью своего остроумия. Можно было бы составить целый том из того, что сказано было Тютчевым, и том этот мог бы с успехом занять место между сочинениями известных остроумцев прошлого столетия Шамфора и Ривароля. Но мы вообще мало дорожим своим добром, ничего почти не собираем и не приберегаем, и часто у нас зря пропадает то, что служит богатым вкладом в иностранной литературе…» (2; 208).

Январь 1845. В Петербурге. Из письма Вяземского А.И.Тургеневу: «Тютчев – лев сезона. Он очень умен и мил; он один умеет расшевелить меня и дергать за язык» (2; 59).

Март 1845. Восстановление на службе в Министерстве иностранных дел.

Апрель 1845. Возвращение звания камергер.

Июнь 1845. Докладная записка Николаю I. Из нее:

«Исследовав, что скрывается под тем недоброжелательством, которое изъявляет к нам Европа <…> мы обнаружим следующую мысль:

 «Занимая в мире огромное место, Россия представляет собой лишь материальную величину, и ничего более».

Вот истинное обвинение, остальные второстепенны или вымышленны.

Как родилась эта идея и чего она стоит?

Она есть плод двойного невежества: европейского и нашего собственного (это –императору… - Е.Д.). Одно вытекает из другого. В сфере нравственной общество, цивилизация, основывающие свое существование на себе самих (как это? – Е.Д.), могут быть поняты другими лишь постольку, поскольку понимают себя сами (по-моему, это весьма спорно. – Е.Д.): Россия – мир, который лишь приступает к осознанию принципа своего бытия (?! – Е.Д.).  Между тем страна обретает историческую легитимность (что он в это понятие вкладывает? – Е.Д.), только осознав этот принцип. В тот день, когда Россия вполне постигнет свой принцип, она заставит окружающий мир принять его (бред? Инфантилизм? – Е.Д.). <…> Западная Европа еще не была создана, когда мы уже существовали. И существовали, без сомнения, со славой. Все различие в том, что что тогда мы назывались Восточной Империей, Восточной Церковью; мы и сегдня то же, что были тогда.

 Что такое Восточная Империя? Это законная и прямая наследница высшей власти Цезарей. Это полная и всецелая верховная власть, не исходящая, не проистекающая, в отличие от власти западных монархов, из какой бы то ни было внешней силы, но несущая основания своего владычества в себе самой (sic! А как это, собственно, понять? – Е.Д.), и притом  (курсив – мой. – Е.Д.) упорядочиваемая, сдерживаемая и освящаемая Христианством.

Что есть Восточная Церковь? Это Церковь Всемирная.

Вот единственные предметы для серьезного спора меж Западом и нами. Все прочее – пустая болтовня (т.е. кто не согласен с этой точкой зрения, тот – пустой болтун… А вдруг император, которому адресована эта Записка, окажется иного мнения?! – Е.Д.). <…> … в авангарде противника выступает Церковь римская, Церковь латинская. <…> Пусть ни на секунду не забывает Восточная Церковь, что она – законная наследница Церкви Всемирной. <…> [Рим] не убоялся восстать против Всемирной Церкви; другие не устрашились подняться против него самого. Такова воля Божественного правосудия, являющая себя во всем, что происходит в земном мире (курсив мой. – Е.Д.). <…> Что же говорит нам история? Она говорит нам, что православный восток, весь этот огромный мир, наследующий греческому кресту, един в своем основании, что все его части теснейшим образом связаны меж собой, что он живет собственной жизнью, самобытной и нерушимой. Его можно раздробить физически, нравственно же он вечно пребудет единым и неделимым. <…> В самом деле, что ни предпринимай, куда ни подайся, если только Россия останется тем, что она есть, российский император необходимо и непреодолимо пребудет единственным законным владыкой православного Востока, осуществляющим, впрочем, свое владычество в той форме, в какой ему угодно (Тютчев никак это не обосновывает, только приводит поговорку, согласную с его мнением. – Е.Д.). <…> Мы видит все то же древнее, неисправимое притязание основать на православном Востоке латинскую империю, превратить славянские страны в колонию, провинцию Западной Европы. <…> Однако тот исторический Промысел, который движет всеми земными вещами, к счастью, не оставил нас (курсив мой. Выходит, для Тютчева «исторический промысел» и «Божественное правосудие» - синонимы? Для него История – проявление Бога? – Е.Д.).  <…> В России Церковь стала основой, высшим выражением духа нации, целого племени, целого мира. Вот отчего, заметим между прочим, случилось так, что позже эта самая Восточная Церковь сделалась как бы синонимом России, другим, священным именем Империи <…> Итак, вследствие одного из тех обстоятельств, что зависят от воли Провидения, но одновременно глубоко укоренены в природе и истории (курсив мой. – Е.Д.), не успела Восточная Европа пасть – казалось, навсегда – под ударами судьбы, как началось ее истинное и окончательное бытие. Константинополь был занят турками в 1453 году, а девять лет спустя, в 1462 году, великий царь Иван IIIвоссел на московском престоле. <…> Повторим еще раз и будем повторять неустанно: Восточная Церковь есть Православная Империя; Восточная Церковь есть законная наследница Церкви Всемирной, Восточная Империя, единая в своих основаниях, сплоченная во всех своих частях. Таковы ли мы? Такими ли хотим быть? В этом ли праве нам отказывают? (Т.е. Тютчев полагал, что по замыслу Божьему Россия должна стать ядром Православной Империи, и всю жизнь напряженно следил за тем, как это реализуется. Это было для него в жизни главным. И в этом он  - своим аутистическим радикалом – соединялся с Духом. Хотя чувствовал  Природу – «матерью» всего живого. – Е.Д.)   <…> Повторим еще раз: если Запад враждебен к нам, если он глядит на нас недобро, причина заключается в том, что, признавая и даже преувеличивая, может быть, нашу материальную силу, он чаще всего, как ни абсурдно это звучит, сомневается в том, что могущество наше одушевлено собственной нравственной жизнью, собственной жизнью исторической (по-моему, действительно абсурдно звучит. Интересно, а почему для самого Тютчева это «абсурдно»? – Е.Д.). Между тем человек, в особенности же человек нашего времени, так создан, что он смиряется с физической мощью лишь тогда, когда различает за нею могущество нравственное (из чего он такое вывел?! – Е.Д.).  <…> Каким бы беспорядочным, каким бы независимым ни казалось нынешнее европейское общественное мнение, по сути дела оно алчет лишь одного: чтобы нечто величественное покорило его своей воле (может ли такая наивность быть всего лишь аутистической концепцией? – Е.Д.). Говорю это со всей решительностью: главное и самое трудное для нас – поверить в собственные силы, дерзнуть признаться самим себе в грандиозности нашего предназначения, дерзнуть вполне принять на себя этот груз (почему же трудно – если все так, как полагает Тютчев? – Е.Д.). Отыщем же в себе эту веру, эту отвагу. Осмелимся поднять наше истинное знамя над мешаниной мнений, раздирающих Европу, и смелость эта поможет нам отыскать помощников там, где до сей поры встречали мы одних лишь врагов. <…> Мы увидим, как те, кто до сего дня открыто нападали на Россию или втайне строили ей ковы, почтут за счастье и честь для себя принять ее сторону, повиноваться (sic! – Е.Д.) ей. <…> Нечего и говорить о том, что речь не идет о повседневных мелочных пререканиях с иностранной прессой по поводу частностей, незначительных подробностей; истинно полезным было бы другое: завязать прочные отношения с какой-нибудь из наиболее уважаемых газет Германии, обрести там радетелей почтенных, серьезных, заставляющих публику себя слушать – и двинуться разными путями, но в некоем сообществе, к определенной цели (как-то уж очень неопределенно. – Е.Д.).

Но при каких условиях можно усвоить этим отдельным и до какой-то степени независимым силам общее и спасительное направление?

При условии, что рядом будет находиться человек умный, наделенный энергическим национальным чувством, глубоко преданный Императору и достаточно сведущий в делах печати и, следственно, досконально знающий то поприще, на коем ему предстоит действовать.

Что же до расходов, необходимых для организации за границей русской печати, то они будут ничтожны сравнительно с ожидаемым результатом.

Если эта идея будет принята благосклонно, я почту за великое счастье сложить к стопам Императора все, что может дать и обещать человек: чистоту намерений и усердие абсолютной преданности» (2; 59-68).

Лето 1845. Из письма дочери Анне:

«Самое верное, как и самое простое, - это поручить вас [детей. – Е.Д.] более чем когда либо покровительству божию. <…> Когда будешь писать в Веймар, не забудь сказать обо мне дяде Мальтицу и передать ему, что я чувствую себя по отношению к нему самым недостойным и самым мерзким человеком. Он мне писал два раза во время моего пребывания в Петербурге и не получил ответа из-за моей отвратительной лени, но видит бог, что его письма, его память и дружба мне в высшей степени ценны и дороги. Надеюсь, однако, что вскоре мне удастся стряхнуть кошмар, тяготеющий над нашей перепиской. [И не стесняется говорить дочери это. – Е.Д.]

Но прежде всего, милая Анна, не забудь передать мое почтение госпоже Дитрих и поблагодарить ее от моего имени за всю ее доброту к вам. Я еще многое хотел бы сказать тебе, но все это может свестись к одному: я нежно люблю вас всех троих, самым искренним образом желаю вам успешного и счастливого путешествия и почту за особенное счастье увидеть вас в Петербурге здравыми и невредимыми. Тысячу и тысячу раз обнимаю тебя» (5; 77-78).

Далеко не всегда Тютчев датировал свои письма.

25 ноября 1845. Из письма родителям:

«Что до меня, я мог бы сказать вам много слов, если бы не приходилось их писать» (5; 79).

1845. Из письма А.И.Тургенева П.А.Вяземскому:

«Ты совсем не то мне отвечаешь, за что я досадую на Тютчева. Он написал статью для государя (об общей политике) – грезы неосновательные и противные прежним его убеждениям – за полтора года, а эти грезы переводятся в угрозы Европе, и Фальмерайер «Аугсбургские ведомости») принимает их, как и многие немцы, за существенные мнения нашей политики или дипломатии. Европа или Германия, если не страшится, то не любит нас за это, и все это не грезами кончится, а отклонением от нас Германии, страхом Австрии <…>  … ваше равнодушие к мнениям, от коих если не зарождаются, то умножаются рекрутские наборы, для меня, русского душою, сердцем и воспоминанием, еще противнее, еще преступнее, особливо в Тютчеве, который мог быть полезен России только просвещенным умом своим, а не проектами восточными и, следовательно, противо-европейскими и, следовательно, антихристианскими и античеловеческими. Скажи ему это, пожав потом за меня руку. И для него нехорошо, ибо здесь ближние его, между нами, сказали мне самому, что он за это получил 6000 рублей в год. Каково было мне, его искреннему приятелю, это слышать, и я не вытерпел и к тебе написал <…>» (2; 208-209).

Февраль 1846. Назначение чиновником особых поручений VIкласса при государственном канцлере.

Апрель 1846. Умер отец поэта. На похороны он не ездил, объяснив это тем, что смог бы пробыть рядом с матерью «всего несколько дней».

Май 1846. Родился сын Иван.

8 августа 1846. Из письма Эрнестине:

«На этот раз я приехал в Москву в чудесный вечер. Я смотрел на ее купола и пестрые крыши твоими глазами и имея тебя в виду, ибо сам я ничего уже не хочу видеть. Видя вновь знакомые предметы, я всегда удивляюсь тому, что они действительно существуют. Впечатление, которое сохраняешь от них, всегда бывает таким бледным и тусклым. Воспоминание – лишь призрак» (5; 82).

20 августа 1846. Из письма Эрнестине:

«Не знаю, какое впечатление произведут на меня родные места, которые я покинул 27 лет тому назад и о которых так мало сожалел… Боюсь, что буду чувствовать не столько грусть, сколько скуку. Ибо ни одно из живущих во мне воспоминаний не восходит к тому времени, когда я был там в последний раз. Жизнь моя началась позже, и все, что предшествовало этой жизни, мне так же чуждо, как все, что было накануне моего рождения. <…> Прости. Мне взгрустнулось и я совсем пал духом от своего глупого письма. Письма так мало удовлетворяют! Но я с нетерпением жду твоих – они занимают и успокаивают меня. Прости, моя кисанька; умоляю, береги себя» (5; 85).

31 августа 1846. Из письма матери (из Овстуга):

«<…> вечера невыносимо скучны, и день в этом отношении малым чем уступает вечеру, так что по этой и по многим другим причинам я в будущую среду <…> решился – еду отсюда, как, впрочем, мне ни жаль Николушки…» (5; 86-87).

31 августа 1846. Из письма Эрнестине (из Овстуга):

 

 
Ноябрь 1821. Окончил университет со степенью кандидата словесных наук. Из аттестата:

«… утвержден в степени кандидата отделения словесных наук, сверх того он, Тютчев, слушал лекции нравственно-политического отделения: 1) прав естественного и частного гражданского, и 2) политической экономии, с похвальным прилежанием и успехами, поведение имел примерное, почему, при вступлении в службу, и имеет он право пользоваться высочайше дарованными преимуществами <…>» (2; 185).

23 января 1822. Погодин:

«Тютчев имеет редкие, блестящие дарования, но много иногда берет на себя и судит до крайности неосновательно и пристрастно <…>» (2; 185).

Май 1822. Начало дипломатической службы – в Мюнхене (сверхштатный сотрудник российской дипломатической миссии).

Июль 1822. Пфеффель (брат Эрнестины):

«Когда в 1822 г. Тютчев уехал из России, русские умы все еще находились под воздействием теократических идей, пущенных в ход Жозефом де Местром, а также под влиянием мистицизма, которому предавался Александр I. Разумеется, образованный юноша не избежал этих влияний и на всю жизнь сохранил их отпечаток[1]. В Германии, куда он прибыл, по собственному его выражению, под звуки «Freischutze», Тютчев встретил расцвет романтизма в области искусств – поэзии, художеств, музыки и т.п. – и вместе с тем расцвет рационализма в области философии, где тогда неограниченно властвовал Гегель. Нет сомнения, что Тютчев предался этому двойному воздействию и был глубоко потрясен противоречием, возникшим между его чувствами, его «Gemut» (позволю себе воспользоваться этим непереводимым словом) и его разумом, - противоречием, от которого он уже никогда не мог освободиться. Впрочем, меня уверяют, что лучшее из этих двух начал восторжествовало в нем на пороге Вечности» (2; 186, 230).

Июль 1822. Аксаков:

«… ленивый на письма и нисколько не заботившийся о материальной стороне существования …» (2; 187).

Ноябрь 1824. «Тютчев делает предложение Амалии Лерхенфельд, но получает отказ» (2; 25).

10 мая 1825. Из ходатайства И.И.Воронцова-Дашкова графу К.В.Нессельроде:

«Граф, (…) я беру на себя смелость ходатайствовать перед Вами также и о г-не Тютчеве. Этот чиновник, наделенный незаурядными способностями, не потерял понапрасну те три года, что находится при моей миссии. Употребив это время с большой пользой для себя, он вполне успешно выполнял и свои обязанности по службе, что побудило меня склониться к просьбам графини Остерман, близкой его родственницы. В продолжение минувшего года графиня не раз говорила мне о том, сколь признательна была бы она, если б я попросил Ваше превосходительство ходатайствовать перед государем императором о даровании г-ну Тютчеву придворного звания. Г-жа Остерман прибавляет, что о том же настоятельно просит и отец молодого человека, немощный старец, который настойчиво домогается, чтобы эта честь была оказана его сыну. Я не смею просить об оказании подобной милости как о награде за те три года, которые г-н Тютчев служил при моей миссии, поскольку труд, которым он занимался, не имеет большого значения и не дает ему право на сие изъявление монаршей благосклонности. Однако я решаюсь присоединиться к просьбам графини Остерман и ходатайствовать в его пользу, ибо не сомневаюсь. Что в будущем он оправдает высочайшую милость своим усердием и преданностью службе…» (2; 189).

Май-июнь 1825.Получает звание камер-юнкер.

Июнь 1825. Погодин:

«Увидел Тютчева, приехавшего из чужих краев, говорил с им об иностранной литературе, о политике, образе жизни тамошней и пр. Мечет словами, хотя и видно, что он там не слишком много занимался делом; он пахнет двором. – Отпустил мне много острот». «Тютчев своими триумфами поселил во мне недовольство, что ли?» (2; 189).

Сентябрь 1825. Погодин:

«Говорил с Тютчевым, с которым мне не говорится. Остро сравнивал он наших ученых с дикими, кои бросаются на вещи, выброшенные к ним кораблекрушением» (2; 189).

Ноябрь 1825. В погодинском альманахе «Урания» опубликовано первое зрелое творение Тютчева – «Проблеск».

Начало февраля 1826. «Знакомство и сближение с Элеонорой Петерсон»(2; 26).

Март 1826. Женитьба на Элеоноре.

Март 1826. «Производится в чин коллежского секретаря» (2; 26).

Май 1826. Д.И.Завалишин:

«Он совершенно немецкий придворный, любитель этикета и в полном смысле слова аристократ. <…> … был весьма привязан к покойному императору» (2; 193).

Конец января – начало февраля 1828. «Тютчев с братом Николаем, Элеонорой Петерсон и ее сестрой Клотильдой Ботмер совершает поездку в Тироль» (2; 26). Из беседы Тютчева с Анной (из дневника Анны) – Тютчев говорил об этом периоде: «Мы совершали тогда путешествие в Тироль: твоя мать, Клотильда, мой брат и я. Как все было молодо тогда, и свежо, и прекрасно! А теперь это всего лишь сон. И она также, она, которая была для меня жизнью, - больше, чем сон: исчезнувшая тень. Она, которая была столь необходима для моего существования, что жить без нее казалось мне так же невозможно, как жить без головы на плечах. <…> Первые годы твоей жизни, дочь моя, которые ты едва припоминаешь, были для меня годами, исполненными самых пылких чувств. Я провел их с твоею матерью и с Клотильдой. Эти дни были так прекрасны, мы были так счастливы! Нам казалось, что они не кончатся никогда. Однако дни эти оказались так быстротечны, и с ними все исчезло безвозвратно. Теперь та пора моей жизни – всего лишь далекая точка, которая отдаляется все более и более и которую настигнуть я не могу» (2; 26-27).

Конец 1826 – начало 1827. Знакомство с Шеллингом.

Февраль 1828. «Знакомство с Г.Гейне, переросшее в дружеские отношения» (2; 27).

Апрель 1828. «Назначение Тютчева на должность второго секретаря миссии» (2; 27).

Май-июнь 1828. Пфеффель:

«Между тем, в 1828 г., если не ошибаюсь, желание видеть и узнать один из великих очагов новейшей цивилизации привело Тютчева в Париж, где он пробыл довольно долго. Деля время между занятиями и светскими развлечениями, он усердно посещал незабвенные курсы лекций Гизо, Кузена и Виллемена и немало общался с некоторыми выдающимися личностями той эпохи, а именно – с последователями Ройе-Коллара. Пребывание в Париже было для Тютчева решающим в том смысле, что оно отметило его последнюю, западническую, если так можно выразиться, трансформацию. Он проникся спиритуализмом Кузена[2], либеральным доктринерством Гизо, классическими теориями Виллемена.

Я познакомился с Тютчевым вскоре после его возвращения. По примеру славных  учителей, коих имена я только что перечислил, разговор его нередко принимал форму ораторской речи: приходилось больше слушать его, чем отвечать. За исключением Щеллинга и старого графа де Монжела, он не находил себе равных собеседников, хотя едва вышел из юношеского возраста. Он удивил и очаровал меня. <…> Таким я узнал Тютчева, таким он и остался приблизительно до 1841 г. С этого же времени его заметно стала одолевать скука – эта ржавчина, присущая маленьким королевствам, где идеи столь же редко обновляются, как и лица. К тому же все изменилось вокруг его. Граф де Монжела умер. Шеллинг покинул Мюнхен и переселился в Берлин. Обскурантизм проникал мало-помалу во все слои общества, начиная с университета. Во Франции сильное умственное движение, возникшее в 1814 г., уступило место поклонению материальным интересам или бесплодной борьбе честолюбий. Среди этого застоя Тютчев почувствовал отвращение к Западу и обратился к своей исходной точке – к России » (2; 194, 231-232).

1828. И.С.Гагарин:

«Тютчев читал много <…> … думаю, что не ошибусь, если скажу, что особенно он увлекался чтением «Globe» последних лет Реставрации. <…> В этой газете участвовали весьма талантливые люди, которые в эпоху Реставрации возглавляли оппозицию в области философии и литературы, а после Июльской революции почти все они заняли важные места и стали направлять общественное мнение. Именно в «Globe» появилась знаменитая статья под заглавием « Как кончаются догматы». Здесь возвещалось, что смерть христианства последует в ближайшее время, и вообще дух газеты был отнюдь не христианский. Не скажу, что «Globe» была для Тютчева евангелием или требником, но, когда я его знал, он всецело примыкал к ее направлению…» (2; 195-196).

1828. Пфеффель:

«Помню, в юности я присутствовал при интереснейших беседах его (Тютчева. – Е.Д.) с знаменитым Шеллингом, который был целиком поглощен идеей примирения философии с христианством, по правде говоря, уже утратившим ореол божественного откровения. «Вы пытаетесь совершить невозможное дело, - возражал ему г-н Тютчев. – Философия, которая отвергает сверхъестественное и стремится доказывать все при помощи разума, неизбежно придет к материализму, а затем погрязнет в атеизме. Единственная философия, совместимая с христианством, целиком содержится в Катехизисе. Необходимо верить в то, во что верил святой Павел, а после него Паскаль, склонять колена перед Безумием креста или же все отрицать. Сверхъестественное лежит в глубине всего наиболее естественного в человеке. У него свои корни в человеческом сознании, которые гораздо сильнее того, что называют разумом, признающим лишь то, что ему понятно, то есть ничего!»» (2; 196).

Апрель 1829. Рождение Анны.

Октябрь 1829. «Тютчев производится в чин титулярного советника» (2; 27).

 Сентябрь 1830. «Тютчев представляется прибывшему из отпуска К.В.Нессельроде, и отголоском их беседы могло быть стихотворение «Silentium!»» (2; 29).

1830. Из письма И.С.Аксакова И.С.Гагарину:

«Вы очень метко определяете по отношению к Тютчеву различие между умствованием и убеждением. Но и я в своем очерке, говоря об убеждениях Тютчева, разумею и так их и называю убеждениями ума, с которыми его жизнь и его нравственное существо состояли в постоянном противоречии. Ум его был серьезный, трезвый – жизнь пустая, lapenseegrave, laviefutile; цельною срединою была поэзия. В разговоре он очень легко становился на Standpunkt,ы собеседников – по слабости характера, из учтивости или вследствие восприимчивости впечатлений, но в нем самом все осаживалось на основной Standpunk– и в его писаниях с самых ранних лет выражалась замечательная самостоятельность и единство мысли» (2; 197).

1831. Из рецензии на альманах «Денница», в который вошли три стихотворения Тютчева:

«Молодой поэт Тютчев не всегда владеет стихом; но зато в произведениях его часто бывает глубокость, обнаруживающая в нем стихии поэта истинного» (2; 198).

4 сентября 1832. Из письма И.А.Потемкина К.В.Нессельроде:

«… у него есть способности; тем не менее, за десять лет усердной службы, засвидетельствованной его начальниками, ни разу г-ну Тютчеву не посчастливилось заслужить ни малейшего знака поощрения от Министерства…» (2; 199).

Начало февраля 1833. «Знакомство с Эрнестиной Дернберг на балу» (2; 29).Вскоре  она овдовела, он с ней сблизился.

Июль 1833. «Тютчев пожалован в чин коллежского асессора» (2; 29).

29 августа 1833. Из письма Элеоноры брату Тютчева Николаю:

«Мне надо рассказать Вам о вещах, которые не пишутся, но которые важны для Вас не менее, чем для меня. Мне необходим Ваш совет – быть может, существует все-таки какое-то средство против этого? То, о чем я говорю, не имеет отношения к нашим делам… Не знаю, как лучше написать об этом, говорю с Вами и чувствую, что не умею выразить мою мысль. Вы, конечно, догадываетесь, что подобную тревогу мог вызвать у меня только Теодор. Я имею в виду его здоровье, не то чтобы он был болен – чувствует он себя как обычно, - но есть в нем какой-то нравственный недуг, который, как мне кажется, развивается быстро и страшно. И вот это-то, сознаюсь, толкнуло меня на то, чтобы побудить его согласиться на это путешествие (в августе 1833 г. Тютчев был отправлен в Навплию, в то время столицу Греции, с дипломатическим поручением. – Г.Ч.); я очень рассчитывала на смену дорожных впечатлений, но надежды мои не оправдались, и я покинула его с неописуемым чувством боли и тревоги (она провожала мужа до полпути. – Г.Ч.). Надо знать его так, как знаю его я, и притом необходимо, чтобы сам он высказался до конца, - только тогда можно представить себе его состояние. Вы должны понимать, что, что я имею в виду: Ваша мать, кажется, передала ему в наследство эту боль? Посоветуйте, что мне делать. Когда я об этом думаю, когда это вижу, меня охватывает смертельный ужас и горе. Не думаете ли Вы, что надо посоветоваться с врачом? Но чувствует он себя хорошо, даже лучше обычного во время этих приступов меланхолии. Но это не только меланхолия, отвращение ко всему, невероятная разочарованность в мире и, главное, в самом себе, это – что пугает меня больше всего – то, что сам он называет навязчивой идеей. Самая нелепая, абсурдная идея, которую можно себе представить, мучает его до лихорадки, до слез; подумайте же, каково мне знать, что он в таком состоянии, и не иметь ни малейшей возможности оградить его от этого несчастья… теперь Вы понимаете, почему в последнее время я так настойчиво просила, чтобы Ваш отец взял на себя устройство наших дел…» (2; 201-202).

Конец ноября 1833. «Тютчев по ошибке сжигает большую часть своих стихотворений:

«По возвращении из Греции я принялся как-то в сумерки разбирать бумаги и уничтожил большую часть моих поэтических упражнений, и лишь много времени спустя я заметил это. В первую минуту мне было несколько досадно (sic! – Е.Д.), но я скоро утешил себя, вспомнив о пожаре Александрийской библиотеки (как это может утешить? – Е.Д.). Среди моих бумаг был, между прочим, перевод всего первого акта из второй части Фауста, может быть, это было лучшее изо всего…»[3]» (2; 33).

1833. Гагарин:

«… к числу европейских центров Мюнхен не принадлежал. В этом мире Тютчев был вполне на месте и встречал радушный прием; он вносил в гостиные свой пылкий ум, ум, скрывавшийся под небрежной внешностью, который, казалось, прорывался помимо его воли ослепительными остротами: его находили оригинальным, остроумным, занимательным, но он не так уж выделялся из толпы, как говорит г-н Аксаков…» (2; 201).

Апрель 1834. Рождение Дарьи.

1834-1835. Гагарин о Тютчеве в Мюнхене:

«В этом хилом теле обитал ум, принадлежащий к числу самых замечательных. Нисколько не ценя себя выше других, он, казалось, не относился серьезно к самому себе. Он признавал, что является в высшей степени unpraktisch[4], весьма этим огорчался, но знал, что тут ничем не поможешь, и вознаграждал себя тем, что питал некоторое презрение к натурам положительным и практичным. Когда его брат Николай говорил ему: «Какой ты пустой человек», - он вполне признавал справедливость этого суждения, но это нисколько не унижало его, как не унижает соловья то, что он не может делать воловью или ослиную работу.

Говорят, есть люди, которые так страстно любят театр, что готовы подвергать себя лишениям, обходиться даже без обеда, лишь бы только бывать в театре. Тютчев был отчасти в этом роде. Его не привлекали ни богатство, ни почести, ни даже слава. Самым глубоким, самым заветным его наслаждением было наблюдать зрелище, которое представляет мир, с неутомимым любопытством следить за его изменениями и делиться впечатлениями со своими соседями (и какой же это аутист? – Е.Д.). Что особенного (так в оригинале. – Е.Д.) ценил он в людях, так это зрелище, которое представляли ему их души: он изучал их, он их анализировал, он их в известном смысле анатомировал, и бесконечное разнообразие характеров давало его исследованиям ту пищу, которую он всегда алкал. Не хочу сказать, что здесь он был совершенно бескорыстен: кресло в партере или ложу на авансцене он предпочитал задним рядам и даже способен был на некоторые усилия, чтобы получить место получше, но никакие материальные утехи и никакие радости удовлетворенного самолюбия ничего не стоили бы в его глазах, если бы он должен был покупать их ценою отречения от главного интереса, который находил в самом зрелище. Не знаю, стал ли он христианином впоследствии, но то, что г-н Аксаков объясняет христианским смирением, было ему в высшей степени присуще в ту пору, когда он отнюдь не был христианином…» (2; 202).

Октябрь 1835. Рождение Екатерины.

Декабрь 1835. «Тютчев пожалован в камергеры» (2; 33).

1836. Роман с Эрнестиной получил в Мюнхене широкую огласку, в связи с этим «несколько пошатнулось  психическое здоровье Элеоноры Тютчевой и она пыталась покончить жизнь самоубийством, нанеся себе несколько ударов кинжалом в грудь» (3; 319).

Январь 1836. «К.В.Нессельроде отказывает Тютчеву в повышении в должности – занять место А.С.Крюденера, старшего секретаря миссии» (2; 33).

21 апреля 1836. Из письма посла в Мюнхене Г.И.Гагарина Нессельроде:

«При способностях весьма замечательных, при уме выдающемся и в высшей степени просвещенном, г-н Тютчев не в состоянии ныне исполнять обязанности секретаря миссии по причине того пагубно-ложного положения, в которое он поставлен своим роковым браком. (Примерно в эти же апрельские дни Элеонора Тютчева, снедаемая муками ревности, пыталась покончить жизнь самоубийством. – Г.Ч.) Во имя христианского милосердия умоляю Ваше превосходительство извлечь его отсюда, а это может быть сделано лишь при условии предоставления ему денежного пособия в 1000 рублей для уплаты долгов: это было бы счастье для него и для меня. Отъезд бар<она> Крюденера до прибытия его преемника для меня поистине большое несчастье, а потому я решился обратиться к г-ну Татищеву с просьбой прислать мне моего сына Евгения (…), он воспринял традиции бар<она> Крюденера и станет моей правой рукой, моей единственной опорой, ибо от г-на Тютчева уже нечего ожидать…» (2; 203-204).

Апрель 1836. «Из письма Тютчева к И.С.Гагарину:

«Я живой пример рокового, но в то же время нравственного и логического явления,  по которому всякий порок несет в себе подобающее ему наказание. Я аполог, притча, предназначенная к тому, чтобы доказать отвратительные последствия лени. Ибо в конце концов в этой проклятой лени заключается вся суть дела. Это она постепенно взращивала мое молчание и наконец придавила меня им, словно лавиной. Она – причина того, что я должен представляться Вам до грубости безучастным, до тупости бесчувственным. И, однако, мой друг. Видит Бог, это отнюдь не так…»» (2; 33).

Апрель 1836. «Амалия Крюденер увозит из Мюнхена стихи Тютчева для передачи их И.С.Гагарину в Петербурге» (2; 33).

Май 1836. Из письма Тютчева И.С.Гагарину:

«Вы просили меня прислать Вам мой бумажный хлам. Ловлю Вас на слове. Пользуюсь случаем, чтобы от него избавиться. Делайте с ним все, что Вам вздумается. Я питаю отвращение к старой исписанной бумаге, особливо исписанной мной. От нее до тошноты пахнет затхлостью…» (2; 34).

Что здесь звучит – истероидность или схизис (амбивалентность к своим произведениям)?

Май 1836. И.С.Гагарин получает стихи Тютчева и знакомит с ними Вяземского и Жуковского, а вскоре и Пушкина. Из письма Ю.Ф.Самарина И.С.Аксакову 22 июля 1873:

 «Мне рассказывали очевидцы, в какой восторг пришел Пушкин, когда он первый раз увидал собрание рукописное его стихов, привезенное Гагариным из Мюнхена. Он носился с ними целую неделю…» (2; 34).

 Из письма Тютчева Гагарину (июль 1836. - Е.Д.):

 «Любезнейший Гагарин, Вы заслуживаете премию добродетели за Вашу снисходительную и неизменную дружбу ко мне и за то, как Вы ее доказываете. По сделанному подсчету я получил от Вас за последнее время два добрых и прекрасных письма, доставивших мне то удовольствие, какое я могу получить от писем, и две русские книги, просмотренные мной со всем интересом, какой я еще способен проявлять к печатному слову. И за все эти благодеяния я не выразил Вам своей признательности, не подал даже ни малейшего признака жизни. Сознаюсь, - это низко, но пусть это Вас не расхолаживает. Пусть Ваша дружба окажется выше моего молчания, ибо это молчание, как Вам хорошо известно, так мало соответствует моему я, что скорее служит его отрицанием. (Вы понимаете эту логику? – Е.Д.)

Ваше последнее письмо доставило мне особое удовольствие, - не удовольствие тщеславия или самолюбия (такого рода радости отжили для меня свой век), но удовольствие, которое испытываешь, находя подтверждение своим мыслям в сочувствии ближнего. В сущности, как только человек расстался со сферой чувств (таких неуклюжестей у Тютчева много – и в прозе, и в стихах. – Е.Д.), для него, пожалуй, не остается иной реальности, кроме этого сочувствия, этой умственной симпатии. На этом основаны все религии, все общества, все языки. И тем не менее, любезный друг, я сильно сомневаюсь, чтобы бумагомаранье, которое я Вам послал, заслуживало чести быть напечатанным, в особенности отдельной книжкой. Теперь в России каждое полугодие печатаются бесконечно лучшие произведения. Еще недавно я с истинным наслаждением прочитал три повести Павлова (критики и того времени предъявляли этому автору много претензий. Отчего так получается – что не чувствует Тютчев низкий художественный уровень Павлова? Может быть, он был ему так созвучен, что показался и весьма одаренным? – Е.Д.) <…> Но возвращаюсь к моим виршам: делайте с ними, что хотите, без всякого ограничения или оговорок, ибо они – Ваша собственность… (Если он искренне считает свои произведения «бумажным хламом», то зачем позволяет их публиковать? Или «напрашивается на комплименты»? Или схизис? – Е.Д.) То, что я Вам послал, составляет лишь крошечную частицу вороха, накопленного временем, но погибшего по воле судьбы или, вернее, некоего предопределения. По моем возвращении из Греции, принявшись как-то в сумерки разбирать свои бумаги, я уничтожил большую часть моих поэтических упражнений и заметил это лишь много спустя. В первую минуту я был несколько раздосадован, но скоро утешил себя мыслью о пожаре Александрийской библиотеки. Тут был, между прочим, перевод всего первого действия второй части «Фауста». Может статься, это было лучшее из всего.

Однако, ежели Вы настаиваете на печатании, обратитесь к Раичу <…>; пусть он передаст Вам все, что я когда-то отсылал ему и что частью было помещено им в довольно пустом журнале, который он выпускал под названием «Бабочка»…» (2; 34-35; а так же 5; 10).

Раич – воспитатель Тютчева, поэт, он называл своего воспитанника уже в 12 лет другом, а этот друг вот так платит – и журнал выпускает «пустой», и даже название не помнит: не «Бабочка» (она была на обложке), а «Галатея».

1836-37. Пушкин опубликовал в своем «Современнике» 24 стихотворения Тютчева.

Январь 1837. Из письма родителям:

«Это письмо, любезнейшие папенька и маменька, будет доставлено вам генералом Будбергом, который прислан сюда государем и отправляется сегодня обратно. Он прибыл к нам в неудачное время и увезет с собой лишь грустные впечатления о Мюнхене. Болезнь, досаждающая нам вот уже три месяца, правда, в значительной мере утратила силу, но по какой-то непонятной причуде последними ее избранниками оказались большей частью люди из общества. И хотя в большинстве это были пожилые или немощные люди, все же смертные случаи, столь частые и столь внезапные, не могли не вызывать тягостного ощущения, и траур охватил все общество. К этому присоединился и придворный траур, так что мы по уши в черном. Вот в какой мрачной обстановке вступили мы в католический новый год и завершаем наш. Поистине сейчас, как никогда, уместно выразить добрые пожелания на наступающий год, и я от всего сердца шлю вам свои.

На моем здоровье, равно как на здоровье Нелли и детей, окружающая обстановка никак не отразилась, не убавила она и бодрости нашего духа. Холера, несмотря на частые случаи заболевания, не произвела на нас ни малейшего впечатления. За последние шесть лет разговоры о ней прожужжали мне уши, и ее присутствие в Мюнхене не прибавило ей в моих глазах ничего нового. Я более чувствителен к ее косвенным последствиям. В Мюнхене, где никогда не было слишком много развлечений, теперь так уныло и так скучно, что трудно себе представить. Как если бы человек и так тупой и угрюмый, да еще стал бы страдать мигренью. Ожидали, что будут какие-либо празднества по случаю приезда короля Оттона и его молодой жены, но холера помешала им прибыть в Мюнхен. <…>

Мой удел при этой миссии довольно странный. Мне суждено было пережить здесь всех и не унаследовать никому. Ну да все равно. Я бы почитал себя счастливым, если бы в этом заключалась самая главная моя забота. Я только что написал Крюденеру. <…> Возможно, что при случае он походатайствует за меня перед вице-канцлером. <…> Вице-канцлер пишет мне любезные письма и неоднократно самым благосклонным образом высказывался на мой счет. Стало быть, если он ничего не делает для меня, на это есть другие причины. Может быть, он полагает, что привязанность, столь искренняя, как та, которую он ко мне питает, не нуждается во внешних проявлениях.[5] <…> На днях я получил письмо от Николушки. <…> Я весьма охотно прощаю ему его недостатки, от коих и сам не свободен и с коими под конец примирился, равно как со своим геморроем, как бы он меня ни беспокоил» (5; 12-14).

15 апреля 1837. Из письма родителям:

<…> он [Николай. – Е.Д.] приглашает меня заехать к нему по дороге. Возможно, что я так и сделаю, хотя, с другой стороны, мне было бы затруднительно отправить в поездку жену совсем одну с тремя детьми. Но эта слабая женщина обладает силой духа, соизмеримой разве только с нежностью, заключенной в ее сердце. [Готов отправить одну… - Е.Д.] У меня есть свои причины так говорить. Один бог, создавший ее, ведает, сколько мужества скрыто в этой душе. Но я хочу, чтобы вы, любящие меня, знали, что никогда ни один человек не любил другого так, как она меня. Я могу сказать, уверившись в этом на опыте, что за одиннадцать лет не было ни одного дня в ее жизни, когда ради моего благополучия она не согласилась бы, не колеблясь ни мгновения, умереть за меня. <…> И эта дань, воздаваемая ей мною, является лишь весьма слабым искуплением…» (5; 15-16).

Май 1837. Из письма родителям:

«Я очень виноват, что так долго собирался поблагодарить вас, любезнейший папенька, за присылку векселя» (5; 16).

Август 1837. Назначен старшим секретарем Российской миссии в Турине.

Сентябрь 1837. Из письма родителям:

«Простите, любезнейший папенька, простите, любезнейшая маменька, поцелуйте за меня Дашеньку и ее ребенка и передайте самый сердечный привет ее мужу» (5; 20). – Вот так холодно (без имен) (Дарья – сестра).

Ноябрь 1837. В Генуе встречается с Эрнестиной.

Ноябрь 1837. Из письма родителям:

«<…> как местопребывание, можно считать, что Турин – один из самых унылых и угрюмых городов, сотворенных богом. Никакого общества. <…> Оканчивая письмо, я замечаю, что почти ничего не сказал вам об образе жизни, который здесь веду. Это лишь потому, что нечего о нем сказать. Утром я читаю и гуляю. Окрестности Турина великолепны, и погода пока стоит прекрасная. Каждый день голубое небо и на деревьях есть еще листья. Затем я обедаю у Обрезковых. Это самое приятное время дня. Я беседую с ними до 8 – 9 вечера, потом возвращаюсь к себе, опять читаю и ложусь спать <…> а на завтра то же самое. Я завел несколько знакомств среди дипломатического корпуса и даже среди местного общества, но все это так бессвязно, так бестолково.

Скажите, для того ли родился я в Овстуге, чтобы жить в Турине? Жизнь, жизнь человеческая, куда какая нелепость!» (5; 21, 24).

Декабрь 1837. Из письма родителям и жене (о жизни в Турине):

«<…> мужчина, коего вы реже всего можете встретить в доме, и есть хозяин этого дома. Вообще, по ту сторону Альп и не представляют себе, какова распущенность нравов в этой стране. Но беспорядки подобного рода столь повсеместны, столь однообразны, что приняли всю видимость порядка и нужно время, чтобы их приметить. <…> Теперь перехожу к моей жене. Терпение, мой друг! Я напишу тебе через несколько дней. <…> Тебе достаточно будет знать, что нет ни одной минуты, когда я не ощущал бы твоего отсутствия. Я никому не желаю испытать на собственном опыте всего, что заключают в себе эти слова» (5; 26, 28).

Март 1838. В Женеве встречается с Эрнестиной.

Май 1838. Пожар на пароходе, на котором Элеонора с детьми плыла к мужу. Спасение, потеря всех вещей.

28 августа 1838. Смерть Элеоноры.

Слова Тютчева из дневника Анны:

««…Ах, как ужасна смерть, как ужасна! Существо, которое ты любил в течение двенадцати лет, которое знал лучше, чем самого себя, которое было твоей жизнью и счастьем (напоминаю, что в это время был близок с Эрнестиной. – Е.Д.), - женщина, которую видел молодой и прекрасной, смеющейся, нежной и чуткой, - и вдруг мертва, недвижна, обезображена тленьем. О. ведь это ужасно, ужасно! Нет слов, чтобы передать это. Я только раз в жизни видел, как умирают… Смерть ужасна!»

По свидетельству знавших его в то время, Тютчев был так огорчен смертью жены, что, проведя ночь у ее гроба, поседел от горя в несколько часов» (2; 37).

6 октября 1838. Из письма В.А.Жуковскому:

«Есть ужасные годины в существовании человеческом… Пережить все, чем мы жили – жили в продолжение целых двенадцати лет… Что обыкновеннее этой судьбы – и что ужаснее? Все пережить и все-таки жить… Есть слова, которые мы всю нашу жизнь употребляем, не понимая… и вдруг поймем… и в одном слове, как в провале, как в пропасти, все обрушится.

В несчастии сердце верит, т.е. понимает. И потому я не могу не верить, что свидание с вами в эту минуту, самую горькую, самую нестерпимую минуту моей жизни, - не слепого случая милость. Вы недаром для меня перешли Альпы… Вы принесли с собою то, что после нее я более всего любил в мире: отечество и поэзию… [при этом он влюблен в Эрнестину… И характерно ли для аутиста стремление к общению с людьми в горе? Ведь он не к поэзии Жуковского стремится, а к нему самому. – Е.Д.] Не вы ли сказали где-то: в жизни много прекрасного и кроме счастия. В этом слове есть целая религия, целое откровение… Но ужасно, несказанно ужасно для бедного человеческого сердца отречься навсегда от счастия. Простите [что означают эти, столь частые, его извинения в конце писем? – Е.Д.]. Вера моя не обманет меня. Я увижусь с вами…» (5; 33).

14 октября 1838. «Тютчев на прогулке по озеру Комо с Жуковским, который потом записывает: «Он горюет о жене, которая умерла мученической смертью, а говорят, что он влюблен в Минхине»» (2; 38).

Вот стихотворение, в которых, как считается (3; 319), Тютчев – вконце 1838 – начале 1839 – описывает одну из первых своих встреч с Эрнестиной:

 

С какою негою, с какой тоской влюбленный

Твой взор, твой страстный взор изнемогал на нем!

Бессмысленно-нема… нема, как опаленный

                Небесной молнии огнем, -

 

Вдруг от избытка чувств, от полноты сердечной,

Вся трепет, вся в слезах, ты повергалась ниц…

Но скоро добрый сон, младенческо-беспечный,

                Сходил на шелк твоих ресниц –

 

И на руки к нему глава твоя склонялась,

И, матери нежней, тебя лелеял он…

Стон замирал в устах… дыханье уровнялось –

                И тих и сладок был твой сон.

 

А днесь… О, если бы тогда тебе приснилось,

Что будущность для нас обоих берегла…

Как уязвленная, ты б с воплем пробудилась –

                Иль в сон иной бы перешла.

 

По-моему, тут все очень реалистично…

 

Вторая половина ноября 1838. Встреча в Генуе с Эрнестиной.

28 декабря 1838. Из письма дочери Анне:

«Прощай, Анна, молись хорошенько богу и думай о своей матери» (5; 34).

Декабрь 1838. Награжден Знаком беспорочной службы за пятнадцатилетнюю выслугу.

1 марта 1839. Тютчев сообщает Нессельроде о решении жениться на Эрнестине и просит отпуск для лечения (2; 38).

Лето 1839. Из письма Анне Тютчевой:

---

[1] Из примеч. К.Пфеффеля: «Я особенно настаиваю на этом обстоятельстве. В Тютчеве резко обозначились две стороны: скептицизм, вольтерьянство и вместе с тем религиозность, чтобы не сказать мистицизм. Эта вторая сторона проявлялась в нем внезапно (подобно взрыву, если можно так выразиться) под влиянием великих политических и социальных потрясений, свидетелями которых мы были в 1830, 1848, 1870 и 1871 гг. В эти моменты он являл собою вдохновенного пророка».

[2] Из примеч. К.Пфеффеля: «Впрочем, от пантеизма Гегеля он так и не смог отделаться».

[3] Из письма И.С.Гагарину 1836 года.

[4] Непрактичным (нем.).

[5] «Карл Васильевич Нессельроде, министр иностранных дел с 1822 по 1856 г., вице-канцлер, государственный канцлер с 1844 г. К.В.Нессельроде, по-видимому, относился к Тютчеву с некоторой симпатией, хотя и смотрел на него как на фрондера, о чем свидетельствует письмо К.Пфеффеля к Э.Ф.Тютчевой от 13/25 марта 1853 г.: «Граф Дмитрий <сын К.В.Нессельроде> говорил с восхищением о таланте, уме и, главное, поэтическом гении вашего мужа, но не скрою от вас, что он показался мне очень задетым оппозицией правительству, в которой обвиняет его, из чего я заключаю, что канцлер рассматривает возможно слишком пылкие речи, произносимые Тютчевым в салонах на злободневные политические темы, как враждебные ему выступления. Считаю своим долгом вас об этом предупредить, чтобы вы убедили Тютчева утихомириться»» (5; 271-272).

 
«У нее (Эрнестины. – Е.Д.) столько забот и хлопот, денег нет, никто ей не помогает, папа так беззаботен и несведущ в этих делах, дядюшка Николай ничего ей не присылает, в общем, это мучение, и она переносит все это без жалоб, никому ничего не говоря. Она делает столько добра, о котором никто не знает, кроме Капелло, через руки которой все проходит, она мне и рассказывает все это» (1; 69).

[1852:] «Папа скучает, у него сплин, и он больше всех недоволен мною. Наверное, у меня раздражающе довольный вид. Он хочет мне доказать, что я вовсе не довольна и придумываю себе нарочитые радости. Никто не знает меня хуже, чем мой отец, он пытается судить меня по себе. Он желает меня убедить, будто я люблю свет, что я могу быть счастлива, только если я устроюсь при дворе. Он не понимает, что я просто прихожу в отчаяние при одной мысли об этом. Никто меня не понимает…» (1; 85).

[1852; об Эрнестине (в это время Тютчев уже имеет любовницей Е.А.Денисьеву – с 1850):] «Ее существование так безотрадно, что, несмотря на отчаянные муки, которые я испытываю при мысли, что она может умереть, я не могу молить Бога о ее выздоровлении. Она обретет покой, только когда придет к Нему. Ее жизнь – такое непрерывное страдание, что мне кажется, я бы вздохнула с облегчением, узнав, что она отмучилась, и все же я не могу примириться с этой мыслью, я пребываю в постоянном страхе, борьбе, надежде, негодовании, и это состояние разбивает мне душу. Порою я боюсь думать, я сдерживаю мысли, чтобы не вызывать лишних страданий. Это приносит некоторое облегчение душе, страх прячется внутри. Я хорошо знаю, что наше материальное положение рухнет с ее смертью, но не хочу думать об этом» (1; 89).

[1853:] «Он (папа. – Е.Д.) много рассказывал о Петербурге, об обществе, о балах и раутах. По мере того, как я смотрела на него и слушала, мной овладевало уныние и чувство пустоты, которое всегда вызывал во мне свет и светский образ жизни. <…>

Мы долго беседовали с папа, он обеспокоен здоровьем мама. Он боится, что у нее развивается чахотка, к тому же она так печальна. Она говорит ему: «Я не люблю больше никого на свете, кроме тебя, да к тому же, к тому же… уже и это прошло!» (1; 113). «Между папа и мама вышел спор. Папа не слишком желает брать на себя роль моего опекуна. Он хочет, чтобы я ехала в Петербург без него и поступила ко двору самостоятельно. Мама находит это неприличным и настаивает на том, чтобы он ехал со мной. Папа обижается, что мама не удерживает его после полугодовой разлуки. Между ними произошли тяжелые объяснения» (в период его любви к Денисьевой; кажется, и дети от нее уже есть. – Е.Д.).

[1853:] «Полина – чрезвычайно пухлая старая дева, обладающая великолепным голосом, что дало повод папа назвать ее соловьем, заключенным в перину» (1; 121).

[1853:] «Что касается моих сестер, они, благодаря глупому воспитанию, ими полученному, воображают, что живут на свете исключительно ради удовольствий  и ради удовлетворения своего тщеславия; поэтому в их душе вечный бунт против жизни и тяжелых ее уроков. Их постоянные жалобы и всегдашнее дурное настроение, хандра мама, софизмы отца, который весь – воплощенный парадокс, а с другой стороны, праздная жизнь, которую я вела, - всего этого было больше чем достаточно, чтобы я стала такой же инертной, апатичной, забывчивой ко всякому долгу, как и те, кто меня окружал.

Я распускалась, потому что впадала в уныние, испытывала как бы нравственную тошноту, и во мне не было сил реагировать ни на что.

Какая разница между нашей семейной жизнью и той, которую я вижу здесь (при дворе. – Е.Д.)! Какая простота, какая прямота мысли, какая любовь, какое чувство долга, какая свежесть впечатлений, какое отсутствие парадокса! Как все здесь спокойно, свежо, здорово и нормально!» (1; 138).[1]

[1853:] «Неужели, как постоянно и в прозе и в стихах повторяет мой отец, неужели правда, что Россия призвана воплотить великую идею всемирной христианской монархии, о которой мечтали Карл Великий, Карл Пятый, Наполеон, но которая всегда рассеивалась, как дым, перед волей отдельных личностей? Неужели России, такой могущественной в своем христианском смирении, суждено осуществить эту великую задачу?

N.B. Мне было 24 года, когда я писала эти строки, и я была дочерью поэта, вдохновленного историческими судьбами России» (1; 147). То есть взрослая Анна расценивает эту идею Тютчева – о России как всемирной христианской монархии – как поэтическую.

[1853:] «Вечер у императрицы. Опять вертящиеся столы. <…> …по поводу этих столов люди обнаруживают глупейшее легковерие и еще более глупую склонность к мелкому обману, которые приводят к самым печальным размышлениям о природе человеческой» (1; 147-148).

[1853:] «Отец провел у меня вчерашний день. Он с головой увлечен столами, не только вертящимися, но и пророчествующими. Его медиум находится в общении с душой Константина Черкасского, которая поселилась в столе после того, как, проведя жизнь далеко не правоверно и благочестиво, ушла из этой жизни н совсем законным образом (утверждают, что он отравился). Теперь эта душа, став православной и патриотичной, проповедует крестовый поход и предвещает торжество славянской идеи. Странно то, что дух этого стола, как две капли воды, похож на дух моего отца: та же политическая точка зрения, та же игра воображения, тот же слог. Этот стол очень остроумный, очень вдохновенный, но его правдивость и искренность возбуждают во мне некоторые сомнения.

Мы часами говорили об этом столе, отец страшно рассердился на меня за мой скептицизм, и хотя я отстояла независимость своего мнения, однако душа моя была очень смущена, и я поспешила отправиться к великой княгине, чтобы восстановить нравственное равновесие своих чувств и мыслей. Какая разница между натурой моего отца, его умом, таким пламенным, таким блестящим, таким острым, парящим так смело в сферах мысли и особенно воображения, но беспокойным, не твердым в области религиозных убеждений и нравственных принципов, и натурой великой княгини, с умом совершенно другого рода, глубоко коренящимся в «единственном на потребу»!

Какой душевный мир я испытываю, когда после этих столкновений с отцом я нахожусь опять с ней, какое успокоение нахожу при соприкосновении с этой душой, чистой и прямой, с этим умом, рассудительным и трезвым! Для нее религия не есть игра воображения, это сосредоточенная и серьезная работа всего ее внутреннего существа» (1; 150-151).

[1854:] «Мой отец находится в состоянии крайнего возбуждения, он весь погружен в предсказания своего стола, который по поводу восточного вопроса и возникающей войны делает множество откровений, как две капли воды похожих на собственные мысли моего отца. Стол говорит, что восточный вопрос будет тянуться 43 года, что он разрешится только в 1897 г., когда потомок теперешнего императора вступит на константинопольский престол под именем Михаила I. Он говорит, что русские дойдут до Константинополя и там глупейшим образом остановятся. Австрия развалится и, как повешенный на дереве, будет задушена своей собственной политикой. Политика Англии изменится в конце восточного кризиса, и она вступит в союз с Россией. Наполеон IIIпогибнет; после его смерти во Франции вспыхнет анархия и красные на время возьмут верх, но скоро будут раздавлены. Я предоставляю моим племянникам проверить эти предсказания, которые, думаю, гораздо больше выражают политическую программу моего отца, чем предвидение стола…» (1; 157-158).

[1854:] «…плохи наши дела на Дунае. <…> Бедный отец в отчаянии, ему выпала роль Кассандры этой войны. Своим ясным и тонким умом он предвидит все бедствия, которые являются последствием нашей глупости, и имеет огорчение видеть, как его предвидения сбываются» (1; 166).

[1855:] «Пришла депеша из Севастополя с известием, что 3 марта отражено нападение французов и что 5-го убит адмирал Истомин. Ход переговоров на конференции держится в величайшей тайне. Мой отец волнуется, мучится и пребывает в очень мрачном настроении из-за оборота, который принимает наше политическое положение…» (1; 227).

[1855:] «Мой отец только что приехал из деревни, ничего еще не подозревая о падении Севастополя. Зная его страстные патриотические чувства, я очень опасалась первого взрыва его горя, и для меня было большим облегчением увидеть его не раздраженным; из его глаз только тихо катились крупные слезы; он был глубоко тронут, когда я ему рассказала, как на второй день после получения страшного известия о постигшем нас ударе государь и государыня захотели показаться народу, чтобы поднять в нем бодрость духа» (1; 260).

[1855:] «Был день рождения моего отца, и я хотела обедать в семье. Слово cheerless[2]было выдумано нарочно для определения нашей домашней жизни. В ней есть спокойствие и безмолвие, но в этом спокойствии нет мира, а только уныние, в этом безмолвии нет ясности. В каждом из нас чувствуется глубокая затаенная грусть, в папа и в мама – разочарование в жизни и во всем; в Дарье – непрестанная, молчаливая и жестокая борьба. В беззаботности детей нет ничего веселого, чувствуется, что дети не радуют свою мать, хотя она любит их, но любит со страданием. И все это – состояние хроническое, о нем не говорят, но вся атмосфера дома мрачная и тяжелая, как там, где никогда не светит солнце. Ах, это не жизнь, а ссылка! Есть только одно-единственное место, где я чувствую себя дома: это церковь. Я вхожу в нее, погрязшая в грехах, недостойная, и все же чувствую, что меня там любят, и хотя бы во время молитвы я ощущаю успокоение. Если бы я могла выйти из этой постоянной борьбы более совершенной, если бы я научилась любить Иисуса! Ах, я так явственно чувствую человеческое несовершенство, и в то же время все во мне протестует против того, что не должна любить людей по влечению, а должна любить их из милосердия, находя в каждом множество недостатков и несовершенств. Я так устала! Душа моя – сплошная рана, и каждое прикосновение причиняет боль» (1; 306-307).

[1857:] «В 60 верстах от Москвы погода неожиданно переменилась. Воздух из жгучего вдруг стал ледяным. С папа сделался приступ подагры, а так как он не взял с собой пальто, я отдала ему свое, чтобы закрыть его бедную больную ногу. Ночью мне было очень холодно» (1; 382).

К характеру самой Анны. Из записей в ее дневнике о переживаниях в последние часы и минуты жизни Николая I:

«Что касается меня, я не знаю, было ли молитвой то, что во мне происходило. Всякое человеческое чувство было как бы уничтожено во мне перед лицом великой тайны смерти, совершавшейся на моих глазах в обстановке такой величавой и потрясающей. Мне бы казалось кощунством даже в глубине своей души молиться о выздоровлении императора или о продлении его дней. Рядом с этим смертным одром Бог, вечность представлялись мне единственной подлинной действительностью, смерть – переходом к этой великой реальности, а земная жизнь – сновидением или призраком, не достойным ни наших молитв, ни сожалений» (1; 201-202).

 

23 ноября 1803 – родился. В селе Овстуг Орловской губернии (ныне Брянской области).

«Отец, Иван Николаевич Тютчев (1768-1846), после получения домашнего образования учился в Петербурге в основанном Екатериной IIГреческом корпусе, после окончания которого служил в гвардии. Дослужившись до чина поручика, он подал в отставку, так как в силу своего довольно мягкого характера считал себя мало приспособленным для военной службы. По свидетельству первого биографа поэта И.С.Аксакова, Иван Николаевич слыл человеком рассудительным, «с спокойным, здравым взглядом на вещи», отличался «необыкновенным благодушием, мягкостью\. Редкой чистотой нравов и пользовался всеобщим уважением», но при этом «ни ярким умом, ни талантами» не выделялся. В 1798 году женившись на Екатерине Львовне Толстой, он был вполне счастлив в семейной жизни, боготворил жену. Во многом благодаря ему в доме всегда царила спокойная, благожелательная атмосфера. «Смотря на Тютчевых, - записывал много позже университетский товарищ поэта М.П. Погодин, - думал о семейственном счастии. Если бы все жили так просто, как они!» <…>

Екатерина Львовна Толстая, властная, страдавшая ипохондрией женщина, была в родстве с известными графами академиком и медальером Ф.П.Толстым и Толстым-«Американцем»» (2; 17).

Мать Тютчева получила большое наследство.

«Федор Иванович Тютчев и по внешнему виду (он был очень худ и малого роста), и по внутреннему духовному строю был совершенною противоположностью своему отцу; общего у них было разве одно благодушие. Зато он чрезвычайно походил на свою мать, Екатерину Львовну, женщину замечательного ума, сухощавого, нервного сложения, с наклонностью к ипохондрии, с фантазией, развитою до болезненности…» (Аксаков,9)» (2; 176).

«Отчасти по принятому тогда в светском кругу обыкновению, отчасти, может быть, благодаря воспитанию Екатерины Львовны в доме графини Остерман, в этом, вполне русском, семействе Тютчевых преобладал и почти исключительно господствовал французский язык, так что не только все разговоры, но и вся переписка родителей с детьми и детей между собою. как в ту пору, так и потом, в течение всей жизни, велась не иначе как по-французски. Это господство французской речи не исключало, однако, у Екатерины Львовны приверженности к русским обычаям и удивительным образом уживалось рядом с церковно-славянским чтением псалтирей, часословов, молитвенников у себя в спальной, и вообще со всеми особенностями русского православного и дворянского быта…» (Аксаков, 9-10)

«В этой-то семье родился Федор Иванович. С самых первых лет он оказался в ней каким-то особняком, с признаками высших дарований, а потом тотчас же сделался любимцем и баловнем бабушки Остерман, матери и всех окружающих. Это баловство, без сомнения, отразилось впоследствии на образовании его характера; еще с детства стал он врагом всякого принуждения, всякого напряжения воли и тяжелой работы. К счастью, ребенок был чрезвычайно добросердечен, кроткого, ласкового нрава, чужд всяких грубых наклонностей; все свойства и проявления его детской природы были скрашены какою-то особенно-тонкою, изящною духовностью. Благодаря своим удивительным способностям, учился он необыкновенно успешно. Но уже и тогда нельзя было не заметить, что учение не было для него трудом, а как бы удовлетворением естественной потребности знания. <…>» (Аксаков, 11)» (2; 176-177).

Начало 1813. Раич: «… Провидению угодно было вверить моему руководству Ф.И.Тютчева, вступившего в десятый год жизни. Необыкновенные дарования и страсть к просвещению милого воспитанника изумляли и утешали меня; года через три он уже был не учеником, а товарищем моим, - так быстро развивался его любознательный и восприимчивый ум! <…> … по тринадцатому году он переводил уже Оды Горация с замечательным успехом» (2; 178, 179).

Осень 1816. «Тютчев начинает посещать домашний пансион А.Ф.Мерзлякова, становится вольнослушателем Московского университета» (2; 21).

Февраль 1818. «На заседании Общества любителей российской словесности при Московском университете А.Ф.Мерзляков прочитал стихотворение Тютчева «Вельможа. Подражание Горацию».

Март 1818. Тютчев принят в это Общество.

Сентябрь 1819. Зачислен в университет студентом Словесного отделения.

---

[1] Не могу не заметить, что сестра Анны – Китти (Екатерина) тоже производит впечатление депрессивного человека. Вот отрывок из ее дневника: «Почему, когда строят приятные для всех планы, нам в удел достаются лишь огорчения, разочарования и страстное желание бежать из дома, раз уж невозможно умереть» (1; 114).

[2] Безрадостно (англ.).

Литература:
1.      Тютчева А.Ф. Воспоминания. При дворе двух императоров. – М.: Захаров, 2008. 592 с.

2.      Федор Иванович Тютчев. Краткая летопись жизни и творчества. Документы и воспоминания современников. Из Тютчевианы. Тютчев и современность. Венок поэту. Изд. Подготовил Г.В.Чагин. – М.: Русскiй мiръ, 2004. 400 с.

3.      Тютчев Ф.И. Соч.: В 2-х тт. – М.: Правда, 1980. – Т. 1. 384 с.

4.      Кожинов В.В. Тютчев. – М.: Молодая гвардия, 2009. 471 с. (Жизнь замечательных людей: сер. биогр.; вып. 1193).

5.      Тютчев Ф.И. Соч.: В 2-х тт. – М.: Правда, 1980. – Т. 2. 352 с.

 

Дети от первого брака – с Элеонорой:

Анна (1829-1889); Дарья (1834-1903); Екатерина (1835-1882). У Элеоноры были еще дети от первого брака – 4 сына.

 

Дети от второго брака – с Эрнестиной:

Мария (1840-1872); Дмитрий (1841-1870); Иван (1846-1909).

 

Из письма П.А.Плетнева [поэт, критик, друг Пушкина, редактор журнала «Современник», ректор Петербургского университета] Жуковскому:

«На днях провел я вечер у Тютчева вдвоем с ним. Этот человек для меня самый интересный. Три часа с ним показались мне минутою. Если к его таланту и сведениям, к его душе и поэтическому чутью придать привычку правильной и трудолюбивой жизни, он был бы для нашей эпохи светилом ума и воображения» (5; 317).

Из книги князя В.П.Мещерского «Мои воспоминания»:

«Семью Тютчевых я помнил с детства как одну из самых близких к нашей семье <…> Он всюду казался случайно залетевшей птичкой, и дома, в своей прекрасной, симпатичной семье тоже… Из многих оригинальных типов той эпохи, мною виденных, Ф.И.Тютчев помнится мне как самый оригинальный.

Он был олицетворением и осуществлением поэта в жизни: реальная проза жизни для него не существовала… Он жизнь свою делил между поэтическими и политическими впечатлениями и, отдаваясь им, он мог забывать время, место и, подавно, такие прозаические вещи, как еду, сон, или такие стесняющие свободу вещи, как аккуратность, дисциплина, придворный этикет…. Про него рассказывали два характерных эпизода. Один – когда, будучи временно начальником миссии где-то в Италии, он забыл о ней. По рассеянности ключ от ее дверей засунул в карман и отправился гулять по Европе, никого не спросивши и не предупредивши. Пришлось искать ключ от квартиры миссии и самого Тютчева, пропавшего без вести, искать, пока недели через три он сам не вспомнил, что брошенная им миссия, вероятно, его ищет… Другой эпизод – когда где-то за границей он до того занемог, что должен был слечь в постель и послать за доктором, который обнаружил, что Тютчев собирался умереть с голода, потому что в политических волнениях того времени совсем забыл, что надо есть… Эта необходимость стесняться образом жизни на дипломатической службе заставила его ее бросить, и продолжением его служебной карьеры оказалось то место председателя Комитета иностранной цензуры, на котором он и остался до кончины <…> 

Свои прелестные стихи, как и свои прелестные слова Тютчев ронял, как цветы мгновенного вдохновения… Он не знал, что значит сочинять стихи; они создавались в ту минуту, как созвучием нужно было высказать мысль или чувство, наскоро он набрасывал их на клочке бумаги и затем ронял, позабывая о них, на пол, а жена его записывала выливавшиеся из души его мысли и чувства в стихах. Как-то раз, вернувшись домой под проливным дождем, Тютчев стоял в своем кабинете, терпеливо глядя, как камердинер под надзором жены снимал замоченный сюртук…. Стоит и с уст его падают те прелестные стихи: «Слезы людские», которые он так поэтично уподобил каплям дождя.

Точно так же падали с уст его умные слова… Он говорил медленно, изящно и спокойно… Но тогда, когда его задевали за живое русское чувство или когда кто-нибудь его раздражал своими суждениями, он выходил из себя и говорил с огнем… <…>

Тютчев любил солнце; помню как вчера его живописную позу на Невском проспекте, летом, в сильнейший зной, он сидит развалившись на скамейке дворника, у дома армянской церкви, где он жил, на пенеле, и читает газеты. Помню тоже, как, уходя от меня однажды вечером, он берет первую попавшуюся шубу и говорит лакею: «Все равно, скажите хозяину этой шубы, что я ее принял за свою». Его камергерский мундир был сильно поношен; ему говорят по-французски: да сшейте себе новый мундир, Государь вас заметит и обидится.

- Но император уже видел меня в этой форме…

- И он Вам ничего не сказал?

- Ничего, только посмотрел на меня меланхолично.

<…> При дворе, где Императрица Мария Александровна его очень ценила, он говорил, так же мало стесняясь в своей искренности, как у себя дома…

Самым оригинальным и прелестным зрелищем в то время были беседы и общения князя Вяземского с его другом Тютчевым… Тютчев, с своими белыми волосами, развевавшимися по ветру, казался старше князя Вяземского, но был моложе его; но, находясь перед князем Вяземским, он казался юношей по темпераменту… Бывало, Тютчев приходит к горячо им любимому князю Вяземскому отвести душу, и сразу рисуется прелестная картина: безмятежного, с умным лицом, где добрая улыбка попеременно сменяется иронической усмешкой старика князя Вяземского и пылающего своим вдохновением или своей главной заботой минуты старика Тютчева. Тютчев усаживается, как всегда, уходя в кресло, князь Вяземский сидит прямо в своем кресле, покуривая трубку, и Тютчев начинает волноваться и громить своим протяжным и в то же время отчеканивающим каждое слово языком в области внешней или внутренней политики. А князь Вяземский только с перерывами издает звуки «гм», пускает из трубки дым, такой же спокойный, как и он, и когда Тютчев окончит свою тираду, вставляет в промежуток между другой тирадой какое-нибудь спокойное или остроумное размышление. И как часто с единственной заботой оправдать или извинить, после чего Тютчев, как бы ужаленный этим спокойствием, уносится еще дальше и еще сильнее в область своих страстных рассуждений. Изумительно кроткая терпимость была отличительной чертой князя Вяземского. Нетерпимость была отличительной чертой его друга Тютчева. Я говорил, что слышал Тютчева в гостиной, говорящего одному либеральному оратору в лицо: «Maisvousditesdessottises»[1] <…> Князь Вяземский, наоборот, с той же прекрасной, доброй и умной улыбкой слушал из уважения к человеку, из уважения к чужому мнению, из гостеприимства, из-за доброго сердца – и глупости дурака, и подленькие речи куртизана, и умные речи друга…» (2; 226-229).

Из письма И.С.Аксакова дочери Тютчева Дарье:

«Знаете ли, мой милый друг Дарья, что нашлось шестьдесят стихотворений Федора Ивановича, никогда не напечатанных? 60 пиес, о которых он не только никогда не упоминал, но, по всей вероятности. Даже забыл. <…> Эти стихотворения хранятся у Ивана Сергеевича Гагарина <…> В 1833   1834 гг он служил вместе с Вашим отцом в Мюнхене и видался с ним ежедневно. В 1836 г. Он уехал в Петербург, говорил много о Федоре Ивановиче Пушкину и Жуковскому и по их желанию писал ему в Мюнхен о присылке всех его стихов. Федор Иванович исполнил его просьбу, и Гагарин получил от него целый пакет с лоскутками, исписанными собственной рукой Федора Ивановича (похоже, Тютчев даже не переписал свои оригиналы. – Е.Д.). Из этих лоскутков Гагарин выбрал стихотворений 40 или около ого и передал их Пушкину, который и стал помещать их в своем журнале, а остальные так и остались у Гагарина и пролежали у него почти 40 лет!!» (2; 204-205).

Гагарин:

«Когда Тютчев писал газетные или журнальные статьи, он, очевидно, избегал говорить что-нибудь такое, что могло повредить ему в высшем кругу, и развивал преимущественно такие идеи, которые обладали свойством нравиться. Он даже был склонен думать, что все мнения содержат истину и что всякое мнение может быть защищено достаточно убедительными доводами. Предаваясь подобным упражнениям, он не насиловал в себе никаких убеждений. Это приводит мне на память одну беседу с ним о типе Дон-Жуана. Он говорил мне: Существует бесконечное множество милых женщин, и каждая из них обладает особым очарованием. Представьте себе мужчину, способного различать и оценивать все очарование каждой из них, наделите его соответствующей силой, и вы получите Дон-Жуана». Что ему самому недоставало, так это силы. Замените женщин мнениями, и вы себе представите Тютчева…

Теперь, поскольку я стремлюсь быть предельно точным: мне рассказывали о Тютчеве такие вещи, которые убедили меня, что во вторую половину своей жизни он оказался способен к гораздо более глубоким привязанностям, чем я мог думать. Может быть, и здесь он кончил тем, что принял какое-нибудь мнение с таким жаром и такой силой убежденности, каких я прежде за ним не знал. Не оспариваю возможность э той перемены. Тютчев, каким я его знал, был подобен призме, которая воспринимает все лучи, ничего не говорящие нашему оку, и возвращает их украшенными всеми цветами радуги. Стал ли он впоследствии очагом света – света, который был ему присущ и который был его жизнью? Это возможно; я ничего об этом не знаю. Говорю то, что знаю» (2; 206-207).

«Отец мой приехал в Овстуг (название деревни, где мы жили) накануне нового, 1853 года с тем, чтобы увезти меня с собой в Петербург. Но с ним сделался припадок подагры, или, лучше сказать, его обуял ужас при мысли о необходимости исполнять роль  компаньона и опекуна при дочери, которую нужно было представить ко двору. Поэтому, к моему величайшему отчаянию, было решено, что я поеду в Петербург одна, под покровительством нашего управляющего Василия Кузьмича, и что по приезде в Петербург я прибегну на первых порах к гостеприимству наших друзей Карамзиных и попрошу их позаботиться о моем первом представлении ко двору» (1; 16).

«Полина была очень добрая девушка, чрезвычайно толстая и с прелестным голосом; мой отец про нее говорил, что это соловей, заключенный в перину» (1; 35).

---

[1] Но Вы сказали глупости (фр.).