Ушел композитор Юрий Александрович Чернавский, один из первооткрывателей в поп-музыке.

Все 7 нот известны, все стили и жанры укоренились, все великие (на данный момент) песни написаны. Но музыка продолжает держаться на первооткрывателях, продолжает звучать их силами: неважно, будет ли это консерваторский маэстро, уличный музыкант или степной акын. Музыка существует только в первозданном виде, в первозданном дыхании творца звука, поймав которое, уже нельзя дышать иначе. Таким был Юрий Чернавский.

Создавая песню, он всегда думал, как заново состояться в ней исполнителю неожиданно для самого исполнителя.

Вот он (вместе с другим первооткрывателем Леонидом Дербеневым написано лучшее) и рисовал свои «Белые двери», за которые могла заглянуть и удивиться Алла Борисовна. Или «Зурбаганы» - в их снах открывали себя подросток Владимир Пресняков, а с ним и его сверстники из 80-х. Для этого Мастер научил его еще танцевать брейк и петь фальцетом. И в общем - петь, по большому счету: недаром знаменитые папа и мама для продолжения дела передали сына в его руки, как это принято в династиях.

И тут вопрос: Чернавский подхватил молодежное движение или, наоборот, продвинул его в молодежь через Володю Преснякова? Так и в остальном.

Именно Чернавский придумал мальчика Бананана для магнитоальбома «Банановые острова» (1982), а Сергей Соловьев лишь позаимствовал его образ в фильме «Асса», который вначале должен был называться «Здравствуй, мальчик Бананан!». В отличие от фильма, альбому, к слову, продвигался с трудностями, не говоря уже о возможностях официального издания. Но Чернавский всегда верил в будущность того, что делал и заражал этой верой тех, кого вовлек в исполнение своей мечты. Независимо от масштаба проекта, а он творил именно проектами.

К чему бы ни прикасался Юрий Чернавский (джаз, рок, поп, электроника и пр.), это начинало звучать по-новому и неподражаемо «по-чернавски». Не все это сразу понимали, но в какой-то момент осознавали себя, как вспоминала Алла Пугачева, попавшими в короткие штанишки Чернавского, который он уже перерос, стремясь в какие-то свое неизведанное. Дорогого стоит это воспоминание. Чернавский был наставником и для выдающихся взрослых, и для детей. Продюсирование переплеталось у него с педагогикой.

Он вовлекает в круг своих музыкальных поисков (продолжая их по всему миру, где бы ни жил) талантливых начинающих и при этом сотрудничает с теми, кто достиг всемирных и бесспорных вершин в музыке – джазовой певицей Дайон Уорвик (теткой Уитни Хьюстон) и Джермейном Джексоном из легендарного семейного клана.

Перу Юрия Чернавского принадлежит около двух сотен песен. Большинство из них написано для «закрытых помещений» - от комнаты до дворца спорта. Но есть и песни, которые звучали и изо всех форточек – как например, «Маргарита» в 80-х. В фантастическом стилевом разнообразии всегда угадывался Автор.

Послушаем часть «Золотой коллекции» Юрия Чернавского.

Пусть пока не видно трещинки нигде,
И нигде на свете нет стены прочней,
Но час придёт, придёт и день, чуть дрогнув в этот час и день,
Белая, белая дверь вдруг откроется в ней.

14.08.2025

75 — говорят, «красивая дата». Но я не силен в нумерологической эстетике. Одно знаю точно: дата обозначает юбилей человека красивой мысли — моего друга Вадима Артуровича Петровского. Просто красивого Человека, коль он существо мыслящее. Мыслящее и улыбающееся. Все, что мы делаем в науке, обронил как-то серьезный мыслитель и ученый-полигстор Готфрид Лейбниц, делается для радости, для веселия. А другой философский гений, Эвальд Ильенков, написал: личность дарит другим естественную радость. Умножать печали, в том числе через познания, может всякий (порой уже своим подходом к познанию). Так, как улыбается Вадим (и в текстах!), мало кто умеет. Да, пожалуй, и мыслить (не только в текстах!). И дарит удивительную радость в мысли, в улыбке — друзьям, коллегам, ученикам. И свою красоту.

Однажды он подарил мне строки (позволю себе процитировать):

1. Мы, в земноводной суете,
не думаем о высоте:
не часто нас влечет сюрприз
вдруг, оступившись, рухнуть вниз.
Так отчего ж, друзья, играя,
мы все же достигаем края,
и даже тянет нас за край?
Всё — ты,
the catcher in the rye*.
Ведь знаем твердо: там, где ты,
не страшно падать с высоты

2. И зябко, и зыбко
в пространстве пустом.
А если б — Улыбка,
а Слово — потом?

(и мне Володя — в ответ:

«Слово — дитя улыбки»).

О чем речь? Вадим Петровский однажды высказал идею о том, что улыбка — это своего рода возвращенный дар. Мы не раз обсуждали ее с ним. Поначалу маленький ребенок «улыбается» непроизвольно, можно сказать, «самопроизвольно». Это, говоря словами Гегеля, еще «улыбка в себе», но не «улыбка для другого» (щеловановский «комплекс оживления» возникнет чуть позже) и уж тем более не «улыбка для себя». Но взрослый прочитывает в «моторике мелких мышц лица» малыша человеческую экспрессию — улыбку и как бы подхватывает ее, улыбаясь в ответ. Улыбка возвращается малышу… Улыбка — это пропуск во внутренний мир человека, который он выдает другим людям. С разными степенями доступа. Иногда — разовый, иногда — постоянный. Трудно сказать, насколько достоверна статистика, но гласит она о том, что в среднем ребенок улыбается 400 раз в день, тогда как взрослый — всего 17. И все же, «скупой» на улыбку взрослый дарит ее первым.

Разве мы не знали об этом с детства, со слов Михаила Пляцковского из известной песенки в известном мультике:

От улыбки хмурый день светлей,
От улыбки в небе радуга проснется...
Поделись улыбкою своей,
И она к тебе не раз еще вернется.

Улыбка — не просто выражение открытой Вадимом Петровским «отраженной субъектности», это форма ее жизни в живых людях, которую они дарят друг другу, часто при первой встрече.

В улыбке Джоконды, писал мой учитель Василий Васильевич Давыдов, продолжают жить эмоции Леонардо. И не только виртуально — в наших с вами реальных переживаниях. Мы пять столетий «всем миром» бьемся над загадкой этой улыбки, пытаемся расшифровать ее как символ и в этом не столько приближаемся к разгадке, сколько сближаемся друг с другом. А это уже новая тема Вадима — трансвитальность (о ней же и Давыдов, и Ильенков, но другими, более привычными словами). С субъектностью через улыбку, через радость, через мысль передается жизнь. В этом же себя жизнь воспроизводит. В этом же дарит себя другим. Бессмертная человеческая жизнь. Иная — смертна. Потому что не знает улыбки, радости, мысли. Красоты, пока ее не увидит и не отразит в улыбке человеческая, личностная жизнь.

А это у Марины Цветаевой: «Стихи? Да были ли они? Не помню ни слов, ни смыслов. И смыслы и слова растворялись, терялись, растекались в улыбке, малиновой и широкой, как заря. Да будь она хоть гением в женском естестве, больше о нем, чем этой улыбкой своей, она бы не сказала. Это не было улыбающееся лицо — их много, они забываются, это не был рот — он в улыбке терялся, ничего не было, кроме улыбки: непрерывной раздвигаемости — губ, уже смытых ею! Улыбка — и ничего кроме, раствор мира в улыбке, сама улыбка: улыбка. И если спросят меня о Земле — на другой планете — что я там видела, что запомнила там, перебрав и отбросив многое — улыбнусь».

Мир уместился и растворился в улыбке поэта — вместе со всеми звездами, планетами и той самой «планидой» заодно... Не разумнее ли любить и помнить поэтов улыбающимися? Улыбка сильнее оскала любой «планиды». Потому что ею улыбается любовь, накопленная поэтом, — за всех живших, живущих и даже за тех, кому только еще предстоит родиться и полюбить. За «сорок тысяч братьев».

А поэты часто недополучают пустякового, несоизмеримого с этим возврата. В виде самой обычной человеческой любви. За то, что просто живут. Может, в этом вся «планида»?

Мир растворен в улыбке. Может ли он быть узнан и познан в ней и через нее? Хотя самое главное и непростое для понимания — конечно же, сама улыбка… Превратившаяся из интимной экспрессии в символ, выразитель человеческого в человеке, объединяющий людей не только очно, но и заочно. А у символа, писал А.Ф. Лосев, есть «энергийная сила». Улыбка — ее неоспоримое и ярчайшее воплощение.

«Шепот раньше губ», — сказал О.Мандельштам. Улыбка раньше шепота. Слово — это уже артикулированный шепот. А пока нет губ — нет артикуляции. Хотя, нет, губы были — раздвигаемые улыбкой и ею же смытые (тут Цветаева и Мандельштам про одно и заодно).

Всмотритесь в улыбающийся мир. Вначале была улыбка.

Человечество делится на тех, кто улыбается, и тех, кто лыбится. Лыбишься — дальше только оскал. И рык. А не рок, речение, слово. Ну, а слово — и вправду потом, оно — дитя улыбки. Мы продолжаем с тобой учиться улыбаться друг у друга, дорогой Вадим! Но учитель, конечно, ТЫ.

Из «Эпирремы» Гете:

Что внутри — во внешнем сыщешь,
Что вовне — внутри отыщешь.
Так примите ж без оглядки
Мира внятные загадки.

И снова Вадим (в научной прозе):

«Вот здесь как раз проблема Другого, потому что эвристичен этот Другой, он видит по-другому, ждет иного. Возможна не только внешняя коммуникация с значимыми другими, но и внутренняя коммуникация. Личность — мультисубъектна. И в некоторых математических моделях, которые я строил, один субъект не справлялся с задачей на уровне своих ожиданий. Но если он вступает во взаимодействие с внутренними Другими, то он решает задачу».

«Значимый Другой» Гарри Салливана… Он никогда не станет Значимым, покуда не станет «Значимым Своим». «Свое» — в данном случае не принадлежащая тебе часть, а достроенное собственное целое, к которому принадлежишь ты, как кантовское «эмпирическое Я», и вне которого себя не мыслишь и даже толком не чувствуешь. Потому что так мыслить и чувствовать себя можно только с позиций «трансцендентального Я», кантовского же (и, разумеется, своего). Это — не «идеальная форма», не «образ», тем более не лекальный образец, по которому отстругают жизнь. Это — твое лучшее, но вынесенное вовне в лице дорогих тебе людей, в которых ты не равен самому себе. Его не нужно «интериоризировать», пусть остается вблизи и вдали тем, в чем, в ком ты свободно, преодолевая гравитацию саморавенства, трансперсонализируешься.

Трансперсонализируешься — сойдясь, сблизившись с самим собой в Лучшем и Значимом, но не до равенства, как бы ни любить Фихте. До свободного (не путать со сводным) братства — да! Вадим Петровский — давно мой «Значимый Свой». Думая о нем, я всегда заглядываю внутрь себя и вижу лучшее. По имени Вадим. В остальном — тянусь, как ростки, к улыбающемуся где-то впотьмах души Солнцу.

И ответ Вадима:

«Лицо» и «лик» — найди отличье!
Границы стерты. Безграничье.
Но до чего же дорогое
мое в тебе «своё-другое»!
Я вроде Я, да только вроде,
по сути, я, как есть, Володя.

С красивой датой, Красивый Человек!

* ‘The Catcher in the Rye’, рус. «Над пропастью во ржи» — роман американского писателя Джерома Сэлинджера (1951).

Психологическая газета

134 года назад, 14 августа 1891 года родился мой дед - Николай Андреевич Янишевский, профессор, основоположник нового направления в гидромелиорации, создатель ирригационных систем, один из строителей Ферганского канала (в Википедии о нем).

Человек, напоивший водой Голодную степь Узбекистана (разумеется, не один, со всей своей кафедрой, со всем своим институтом, со всеми, кто воплощал в жизнь их замыслы), он значительную часть своей жизни прожил в Ташкенте. Это не только утоление всеобщей жажды. Прежде всего, жажды земли. Высохшие почвы зацвели – прекрасный труд декхан, которые так ждали этого. Людей нужно было еще и одеть. Плюс валюта: хлопок – нефть Узбекистана, активно экспортировался. Побочно – условия для ликвидации страшных эпидемий: смертельной заразой кишили вонючие лужи, откуда черпали воду за неимением других источников.

Большой Ферганский канал построили за рекордный срок - всего около месяца. Уникальная гидротехническая система, в итоге, охватила Узбекистан, Таджикистан, Киргизстан и юг Казахстана. Уже минул 37-й. Уже прорыт Беломорканал, уложенный жизнями узников БелБалтлага. Но заключенных практически не привлекали, во всяком случае, массово (я изучал этот вопрос, но конкретных данных не нашел). Не из особого гуманизма - в этом не было особой нужды. Люди, измученные жаждой (цена воды равнялась цене бриллиантов, как говорили в Узбекистане), голодом и болезнями, взялись сами, зная, что строили для себя, путем, известном на Востоке как большой хашар, строительства всем миром. С невиданным энтузиазмом и песнями. Кстати, строительство инициировалось именно снизу, по коллективному обращению декхан. Сверху его просто поддержали и подтянули инженерно-научные силы. К счастью, они уже сложились, в том числе, силами деда. И, что очень важно, в лице национальных кадров. А рекорд говорит о том, что и проект, а это более 1000 гидротехнических сооружений, был очень неплох.

Воды стало залейся. Но Николай Андреевич предупреждал: не заливайтесь, берите в меру: он-то лучше всех понимал, что Аральское море полнится Сырдарьей и Амударьей и предвидел картинки экологического апокалипсиса конца века, хотя не дожил до этого несколько десятков лет. И писал методички по рациональному водоиспользованию, они хранятся у меня в дачной библиотеке. Задолго до того, как Арал сам превратился в горстку цветущих луж, от которых спасал сушу канал.

А государство продолжало возгонять производственные мощности. Дед писал письма в Москву, в правительство. К его авторитету прислушивались, говорят, даже Сталин одобрял его оценки (по другим вопросам), а Калинин вручал ордена. Но стране нужен был хлопок и люди, которые, не зная жажды, голода, болезней и прочих лишений, смогут за ним ухаживать и его собирать. Проф. Янишевский не только предупреждал, он разработал план подстраховки, уменьшения водозабора и его восполнения за счет иных ресурсов. Ученый был высокопрофессиональным инженером, которым и начинал работать после Петровской академии (потом Тирирязевки).


Дедушка и бабушка настолько юны, что еще не знают друг друга. Дедушка был на 9 лет старше, но пережил бабушку на 16, она ушла в 50 лет. Я ее уже на застал, "разошелся" с ней во времени на 11 лет.

А бабушка София Павловна давно приготовила котомку с необходимыми вещами. Дедушке в любой момент могли вспомнить не только предупреждения, но и (на пару с бабушкой) дворянское происхождение. Или неприкрытый скепсис в отношении агробиологии Лысенко, крестьянского (лучше сказать «колхозного», чтобы не обижать крестьян) академика. Да много, что можно было бы припомнить. Друга деда писателя Бруно Ясенского, который восславил строителей канала (роман «Человек меняет кожу»), расстреляли. Как и раньше, большевики расстреляли его младшего брата 16-летнего юнкера Романа. А когда-то в ссылку за участие в антицарском Польском дворянском восстании угодил его собственный дед вместе с бабушкой. На сей раз обошлось. Дед старался держаться осторожнее, тревожась за жену и дочерей. Да и за то большое дело, которое он начал и в которое вовлек столько людей.

Мне довелось общаться с ним первые 5 лет жизни. Но я многое запомнил, потом узнал от мамы, его дочери, додумал сам. Я до сих пор его люблю, до сих пор восхищаюсь им: как он находил в сутках 48 продуктивнейших часов по разным поводам. Спал ли он? Знаю от няни-бабы Симы (она меня, по сути, воспитала, пока родители были не работе), что днем приходил из своего института обедать, нередко в компании сотрудников и аспирантов (ташкентский особняк с большим двором почти не покидала его огромная научная школа) и потом около часа дремал, чтобы продолжить свою титаническую вахту. Все вокруг его считали титаном. Он даже управлял домашним хозяйством, занимался расчетом семейного бюджета, освободив от этого бабушку, переводившую Диккенса и музицировавшую на рояле, привыкшую к аристократическому богемному образу жизни. А дед в 16 лет ушел из своей обедневшей, хотя и родовитой польской дворянской семьи (род ведет отсчет с 1448 года), работать и учиться в Курске на землемера, прежде чем он поступил в Петровскую академию.


Во время своих многочисленных поездок по Средней Азии дедушка постоянно снимал. Делал это он с филигранной точностью профессионального геодезиста. В дачном архиве десятки его снимков, которые все еще не оцифрованы. На этом - карагач в 12 километрах от Сталинабада (Душанбе).

Но что моя любовь, мое восхищение в сравнении с его обожанием? Когда он прилетал в Москву на какое-нибудь совещание или заседание Сельскохозяйственной академии (ВАСХНИЛ), где состоял, старался первым делом заскочить на Русаковку, чтобы увидеть меня. Урывал ради меня время из своего безумного графика. Если любовь слепа, то это и вовсе была любовь с выколотыми глазами.

Мои родители смеялись и умилялись, когда мощный, мужественный, мудрейший человек с немыслимым самообладанием (никто не слышал, как он хотя бы чуть повышает голос) и нулевым индексом суеты, непробиваемая зашита для очень многих и многого, буквально творивший чудеса в науке и жизни, вдруг становился воплощением неуверенного, тревожного, сверхзаботливого трепета при виде маленького внука. Однажды, а ему было за 70, и он прихрамывал, одна нога от рождения была на два сантиметра короче, Николай Андреевич привез мне на дачу из Москвы педальную машину. Я до сих пор вижу его фигуру вдали улицы с машиной на себе.

4 Д – Дед, Дом, Дача, Дух. Его дар (5-е Д) – Дом для меня не жилищно-коммунальная единица. Он включает в себя московское жилье, которое не раз меняло адрес, и дачу по одному и тому же адресу. Для меня это обитель духа деда, который объединил разные поколения моей семьи. И именно на даче в Ашукино этот дух сконцентрировался в подмосковном воздухе. Поэтому день рождения деда и дачи мы отмечаем в один день. В этом году исполнилось 66 лет с тех пор, как ее приобрели на средства, которые выделил дед.

Я стал испытывать некоторые проблемы с передвижением. Когда они только начинались, покойная Жанна Марковна Глозман, психолог, ученица Лурия, с которой мы находились в очень теплых отношениях, сказала мне: «Владимир Товиевич, да возьмите же вы палочку, я ходила с палочкой, теперь обхожусь…». Я был тогда относительно молод и подумал: я и с палочкой? И тут, на даче, нашлась волшебная палочка – удивительная трость деда. Ей больше 100 лет. Она столь необычна, что даже на улице незнакомые люди делают ей комплименты. А однажды некая юная особа особо подошла ко мне и попросила разрешение сфотографироваться с тростью, а заодно со мной. Похоже, скоро у нее будут брать автографы. Уже год она меня выручает повсеместно.




Профессор Янишевский не был кабинетным ученым. Он постоянно бродил под палящим среднеазиатским солнцем по степям, контролируя то, что придумал в кабинете. Я и сейчас вижу деда уходящим к степному горизонту. Мне хочется окликнуть его:

- Дед, скажи, как это у тебя получилось найти точку опоры, чтобы перевернуть мир?

Но он уже за горизонтом. Приходится искать самому. Возможно, что кто-то сверху гомерически хохочет. Но дед-то попробовал…

Мы с ним не просто похожи - двое, заброшенные в ашукинскую осень. Кто-то из нас угодит в суп. Грибной рай становится гастрономическим для человека и сущим адом для грибов в кастрюле или на сковородке. Радует (не желудок) только одно.

У нас тотемное родство. И Сергей Курёхин со своим замечательным микологическим мифом о Ленине здесь ни при чем. Просто, сколько живу в Ашукино, столько помню грибницу подберезовиков в берёзах за окном. Она родилась до меня и меня переживет. А, в строгом микологическом смысле грибом считается вся грибница, большая часть которой залегает под землёй, может весить тонны и занимать сотни квадратов. А жить - многие десятки и даже сотни лет. Однажды в Канаде нашли опенка (грибницу) весом в 15 тонн.

А те вершки, которые срезают ножичком грибники, ножку со шляпой, по сути, являются органами размножения гриба, в которых содержатся грибные поры. Это можно уподобить кастрации. Но вскоре из-под земли прорываются новые грибные фаллосы.

Владимир Кудрявцев




Эту заметку я разместил 09.09.2025 в своем ТК «Человеческое в человеке». В тот же день на нее неожиданно (во всех смыслах) откликнулся в комментариях мой коллега и друг профессор Юрий Вячеславович Громыко. Магия гриба известна не только грибникам. Ею пронизана мировая культура. Главное в этой магии то, что не человек находит грибы, а грибы находят человека. И тут возникает вопрос: кто на кого охотится? И охота ли это? Например, в грибных прогулках хорошо думается. И чем лучше, тем быстрее грибы находят грибника, буквально притягиваясь его мыслью, как яблоко мыслью Ньютона. К тому же, история яблока Ньютона до сих пор многими считается красивой легендой (не без оснований), а грибные истории настоящие. И как полагается настоящим историям, создали вокруг себя многовековую мифологию.

В тот же день на эту тему между нами с моим другом завязалась интересная утренняя беседа, текст которой размещаю с его любезного согласия.

ЮГ: Грибница - это делезовская ризома, скрываюшая тайную любовь-симбиоз с большим деревом.

А есть еще недавно изобретенный «наркотик» для любовного угара грибницы и дерева. Его сделал умная тетка-иолог. Наркотик-добавка называется – эмистим.

ВК: Да, он (Делез) так и писал!

ЮГ: Есть грибки-фаллосы, а есть грибочки-вульвы. Женско-мужское в грибах в его опознании восходит по В.Н.Топорову к позднему палеолиту.

Природа родит, различает и скрепляет...

ВК: Юра, нам с тобой надо бы как-нибудь сходить по грибы: и собрали бы, и обсудили. И написать текст «По грибам с Фрейдом, Делезом и Топоровым». Кстати, интересная микомифологии у финно-угров (она описана Лехтисало и Карьялайненом).

ЮГ: Финно-уграми – ХАНТАМИ - мы занимались специально, вогулами( манси) меньше. Ханты хотели забрать себе Андрюшкова, переназвав его Вёндер.

У хантов четырехчасьная перерождающаяся душа. Душа, которая переходит от человека к человеку как тулку у тибетцев называется хяксун - Карьялайнен ее тоже описывает.

ВК: Какая прелесть! И твой ученик Андрюша Андрюшков пренебрег перспективой вёндеризации? Ханты и манси лучше не склонять, хотя у нас принято склонять, но им это очень не нравится, а то ханты нашлют шестипалую ведьму пырнэ (что так и переводится - ведьма). Нам и пятипалых достаточно.

Эту переписку надо опубликовать в телеге. И не упустить на будущее сюжета поездки Аллена Гинзберга с Андреем Вознесенским за грибами в Сибирь, по настоянию Гинзберга.

И тема античного микоса, фактически и микосмоса... Надо копнуть в классические этномикологические труды Роберта Уоссона. Тема резомы, по существу, сливающейся c Мировым Деревом (что ты и отметил), безбрежна как и сама резома!

ЮГ: Главное, чтобы это не было на медвежьем празднике, когда медведя свежуют, и он становится похож на человека.




ВК: Это похоже на поглощение личности человека личностью гриба у Курехина...

ЮГ: Так в палеолите родовая грибница моделировалась через грибную грибницу и поглощала, плюс половые связи в племени.

Дерево и ризома это постделезианство. И тогда надо заново писать «машину войны» против кочевой науки Делеза-Гватари. Оседлые мудрее кочевников.

ВК: Именно! Грибы прорастают во всех мировых мифологиях. Но не столько как отельные объекты, сколько как модели конструкции куда более важных мифологических объектов и даже их ключевых оппозиций - начиная со сьедобного-съедобного и кончая верхом-низом, сакральным-профанным.

ЮГ: Точно. И почти неразличенность ( андрогинность) мужского-женского, затем с резкой дифференциацией.

ВК: Публикуем!

www.tovievich.ru