Откройте свой Мир!

Кто подскажет куда обратиться???

привет друзья я русский очень уважаю  куьтуру цыган   и люблю песни ваши   если кто желает подружиться со мной я не откажу  все мы люди братья хоть и народы  разные  ОТ ВСЕЙ ДУШИ ДАРЮ ВАМ ПЕСНЮ

Поздравляю всех с Праздником - 8  апреля -День Цыган!!!!Желаю счастья,Радости,Любви,Музыку Души из Песен струн гитары Звонкой!!!

Отговорила роща золотоя.... ДРО ВЭШОРО ПРЭ ПХУВ ПАТРЯ ПЭРЭНА (Отговорила роща золотая...)
Янкоскэ сарэ Дёса
(To Jan Hancock)

Дро вэшоро прэ пхув патря пэрэна,
На ракирэн мирэ совнакунэ.
Барэ дрома чириклорэн кхарэна,
Нэ пал амэндэ на ровэн ёнэ.

Палсо ровас? Амэ сам лэ дромэскрэ.
Явьям дро кхэр, нэ на явас кхэрэ.
Гэям аври, явьям сарэ Дэвлэскрэ,
На сам джиндлэ, тэ на явас гиндлэ.

Сым екхджено. Балвал э чяр марэла,
Лэ чириклэн традэла дурыдыр.
Мро тэрныпэн дро илоро ровэла,
Киркэс-гудлэс татькирла ман шукир.

Ивья э зор чюрдавас бэршорэнца?
Ивья мардя о цвэты иворо?
Дрэ бар о кашт хачёла лэ патрэнца,
На татькирэл мро чёроро ило?

Балвал э чарори на хаськирэла,
На хачкирэн да бар о рукхорэ.
О кашт джидо патря тэлэ чюрдэла,
Ядякэ мэ чюрдава лаворэ.

Мэк о балвал, сыр да патря холяса,
Мрэ лаворэ, мрэ бэршорэ тэрнэ…
Екхэ лавэса: Дро да вэш годяса
На ракирэн бутыр совнакунэ.

Как,Цыгане поют,передать невозможно...
То с Весельем,То с Грустью плачет струна!!!!!
И С Душой надрывается,каждая песня, замирает и Наша Душа!!!
Эта песня задорная и весёлая,цыганский пляс,костёр в ночи...
Приятного Всем просмотра. Хорошего настроения,Счастья и Любви!!!

Николай Владиславович Бессонов (р. 1962, Москва) — художник, писатель, этнограф, публицист, историк цыганского народа. Работал в жанрах живописи, дизайна, книжной иллюстрации, оформления CD-дисков и театрального костюма. Картины в частных коллекциях России, Испании, Германии, Дании, США, Японии. Создал и долгое время поддерживал сайт «Цыгане России» [1], являвшийся одним из наиболее авторитетных и полных сетевых источников информации о цыганах. На текущий момент участвует как художник, фотограф и автор статей в цыганском веб-журнале «Свэнко».
Работы Николая Бессонова можно просмотреть здесь

Международный день цыган был учрежден на конгрессе цыган всего мира, который состоялся 8 апреля 1971 года
Цыгане живут в России пять столетий, и, кажется, мы знаем о них все. Без цыганской темы невозможно представить себе всю русскую классику - от Пушкина и Достоевского до Толстого и Горького. Однако на самом деле наше представление об этом народе, его истории и современном образе жизни во многом основано на мифах и ложных стереотипах, считает вице-президент Союза цыган стран СНГ и Балтии и Международного союза цыган доктор исторических наук, ведущий сотрудник Института этнологии и антропологии Российской академии наук Надежда Деметер. О народе Рома без домыслов и прикрас она рассказала в беседе с корреспондентом РИА «Новости».

Точно установлено, что историческая родина цыган - Индия. Но что были они изгоями, находившимися на низших ступенях кастовой иерархии, - утверждение весьма спорное. Более правдоподобной, полагает Надежда Деметер, выглядит сегодня версия о том, что предки цыган были ремесленниками и музыкантами при дворах индийских князей и, соответственно, занимали среднее положение в табели о рангах. Переходя от одного княжеского двора к другому, они выполняли заказы на изготовление необходимой в хозяйстве утвари и ювелирных изделий, а заодно и развлекали махараджу музыкой и танцами. Кочевой уклад жизни привел это племя на запад - сначала в Византию и Северную Африку, а затем и в Европу.До сих пор гуляет миф о египетском происхождении цыган, об их пришествии в Европу из Египта. Когда они появились в XV веке в странах Запада, их приняли за «египтян» и назвали «джипси» (gipsy) и еще «фараоново племя» (Pharao-nepek). Однако к обосновавшимся в Египте цыганам они никакого отношения не имели, поясняет Надежда Деметер. Та ветвь цыган так и осталась в мусульманском мире. В Европу пришли совсем другие цыгане - выходцы из Византии, приобщенные к средиземноморской культуре и принявшие христианство. Кстати, и само название народа - «рома» - связано с Византийской империей. Если вспомнить, что жители Византии предпочитали называть свое государство Римской империей (basileia ton Rhomaion), а себя ромеями (romans), становится понятно, почему прожившие три века в ромейской державе цыгане назвались «рома».

Распространению мифа о вольных цыганах в немалой степени способствовал Александр Пушкин, создавший в романтической поэме «Цыганы» образ вольнолюбивой и страстной цыганки Земфиры. Увы, красивый миф далек от действительности. Земфира была крепостной. К тому же все ее поведение противоречит традиционному укладу цыганской семьи, где соблюдались строгие нравственные правила. Девушка до замужества хранила чистоту - иначе ей грозило всеобщее осуждение и позор. Замуж она могла выйти только за цыгана (причем жениха ей выбирали родители). А после свадьбы была во всем покорна мужу. Так что в реальной жизни вряд ли был возможен роман Земфиры с чужаком Алеко на виду у всего табора. Между тем с легкой руки Пушкина миф о характере цыганки пошел гулять по всей мировой литературе. Очарование пушкинского образа подействовало и на Проспера Мериме, создавшего легендарный образ Кармен. Эта героиня имеет мало общего с истинной цыганкой, но уже больше 100 лет ее образ волнует души людей, вдохновляет на творчество поэтов и композиторов.

Представление о том, что цыгане - прирожденные бродяги, что склонность к кочевому образу жизни у них в крови и по-другому они жить не могут, тоже плод фантазии. Там, где существовала возможность нормально интегрироваться в общество, цыгане жили оседло. Как отметила Надежда Деметер, в течение столетий основой жизни большинства цыган были ремесла, а не гадание и воровство, как считают многие. Цыгане были умелыми торговцами, искусными кузнецами, ювелирами, коневодами. Спрос на их деятельность просуществовал до полной победы индустриализации в Советском Союзе. В СССР цыганские промыслы продержались аж до 70-х годов прошлого века. Страна осваивала космос, выпускала атомные ледоколы, а купить в сельском магазине обычный ширпотреб - серпы, тяпки, сита, корыта - зачастую было невозможно. Выручали цыгане. Советская власть положила конец таборной жизни цыган. В 1956 году вышел указ правительства, согласно которому за кочевой образ жизни грозило 5 лет ссылки с направлением на исправительно-трудовые работы. Под страхом этих карательных мер многие цыгане были вынуждены осесть там, где застал их указ. Сегодня в России кочевых цыган нет, подчеркивает Надежда Деметер. Многие этого не знают и, видя, например, на вокзале группу цыган, по-прежнему считают, что те продолжают странствовать, как и в былые времена. То, что цыгане могут ехать по своим делам - на свадьбу или проведать родственников, - как-то не приходит в голову.

В России живут 1,5 млн цыган. Это исторически национальное меньшинство занимает совершенно особое место среди 150 народов, населяющих Россию. У цыган нет своей территории, никаких элементов государственности. Нет национальных школ, теле- и радиопрограмм, а газеты и журналы издаются лишь от случая к случаю. Интересы народа не представлены ни на одном уровне ветвей власти.Между тем после падения коммунистического режима цыгане оказались самой незащищенной и бесправной группой населения,.Приход новых рыночных отношений они встретили с большим воодушевлением, так как появилась возможность свободно заниматься посреднической торговлей. В советские времена это традиционное для цыган занятие называлось спекуляцией и считалось уголовным преступлением. Но в новых экономических условиях цыгане в коммерции не преуспели. Не имея образования, стабильного социального статуса, они не выдерживают конкуренции в сфере бизнеса, как, впрочем, и в других традиционных областях занятости. Поп-музыканты вытесняют их с эстрады, а расплодившиеся в огромном количестве маги и прорицатели - из сферы гадания. Не имея образования, цыгане не могут трудоустроиться, не имея работы - опускаются на социальное дно. Понимание того, что цыганский народ в ближайшем будущем может оказаться на грани нищеты и ассимиляции и нуждается в срочной поддержке общества и государства, заставляет цыган, обычно державшихся вне политики, действовать. В 1992 году создана первая общественная организация российских цыган «Романо кхэр». По всей России создано 20 общественных организаций цыган. В 1999 году на основе закона «О национально-культурной автономии» была образована Федеральная национально-культурная автономия (ФНКА) российских цыган, которая занялась не только развитием языка и культуры, но и социальными проблемами, вопросами защиты прав человека.
Одна из самых болезненных проблем - выплаты компенсаций цыганам, пострадавшим в результате Холокоста во время Второй мировой войны. Геноцид по признаку расовой принадлежности обрушился тогда не только на евреев, но и цыган. Погибло около миллиона представителей этой национальности. За рубежом цыгане - жертвы нацизма и их родственники уже получили компенсации от Германии. В России цыгане таких выплат все еще ждут.
Международный день цыган, отмечаемый 8 апреля, по традиции проходит как день поминовения погибших цыган. В этот день цыгане всего мира выходят на берега рек и бросают в воду венки……
Новости ИноСМИ.Ru

Цыганский гимн — один из двух общенациональных символов цыганского народа, наряду с цыганским флагом. Принят 8 апреля 1971 года на первом Всемирном конгрессе цыган. Написан на основе народной песни «Джелем, джелем». Автор слов — Ярко Йованович.

Особенностью гимна является отсутствие чётко установленной мелодии, каждый исполнитель аранжирует народный мотив по-своему. Также существует и несколько вариантов текста, у которых в точности совпадают только первый куплет и припев. Все варианты признаются цыганами.



Джелем, джелем, лунгонэ дромэнса,
Маладилэм бахталэ ромэнса,
Джелем, джелем, лунгонэ дромэнса,
Маладилэм бахталэ ромэнса.
Ай, ромалэ, ай, чявалэ!
Ай, ромалэ, ай, чявалэ!
Ай, ромалэ, катар тумэн авэн
Лэ церенса бахталэ дромэнса
Ви манса су бари фамилия
Мудардала э кали легия.
Авэн манса са лумниякэ рома,
Кай путайлэ лэ романэ дрома,
Акэ вряма — ушти ром акана
Амэ сутаса мишто кай кэраса.
Ай, ромалэ, ай, чявалэ!
Ай, ромалэ, ай, чявалэ!




Ехал я, ехал долгими дорогами,
Я встречал счастливых цыган.
Ехал я, ехал долгими дорогами,
Я встречал счастливых цыган.
Ай, цыгане, ай, ребята.
Ай, цыгане, ай, ребята.
Цыгане, откуда вы едете
С шатрами по счастливым дорогам?
Прежде была и у меня большая семья,
Да убили её Чёрные Легионы…
Идёмте со мною, цыгане мира,
Открыты цыганские дороги!
Время пришло цыганам подняться,
Высоко мы поднимемся, если будем действовать.
Ай, цыгане, ай, ребята.
Ай, цыгане, ай, ребята.

1.
По «России» сейчас с успехом идет продолжение нашумевшего сериала «Кармелита». Судьба простой девушки из табора оказалась близка миллионам зрителей, а исполнительница главной роли Юлия Зимина стала знаменитой на все СНГ. «КП» решила вспомнить, кто еще из актрис стал знаменитым после ролей цыганок. Юлия Зимина (Кармелита, «Кармелита») Юная актриса из Саратовской области с детства была в восторге от темпераментных народов: испанцев, итальянцев, цыган. Даже в институте ее в шутку звали Азой. Темненькая, с длинными волнистыми волосами… Так что когда Юля получила свою первую роль в сериале «Кармелита» - была в восторге. Она быстро освоила цыганскую манеру пения, танцы и научилась ездить верхом. Тем не менее в жизни девушка мало похожа на свою героиню. Кудри и яркий макияж, как у Кармелиты, по ее мнению, перебор. Хотя Юля тоже не прочь надеть яркое платье и каблуки. Да и по характеру они разные. Зимина уверяет, что в возрасте своей героини не была такой наивной.
2.
Анна Самохина (Маританна, «Дон Сезар де Базан»)
Роль в этой музыкальной комедии стала звездной для молодой актрисы. Она едва успела закончить дебютную работу в фильме «Узник замка Иф» (играла Мерседес), когда темноволосую красавицу пригласили на роль Маританны. Ее партнерами стали актеры-звезды - Михаил Боярский, Юрий Богатырев, Валентин Гафт. Если на экране Самохиной приходилось играть с Боярским любовь, то за кадром между ними царила лютая вражда. Михаил Сергеевич скептически относился к ее таланту. Но Анна оказалась заядлым трудоголиком. Она часами репетировала танцы, общалась с настоящими цыганами и готова была целыми днями петь и танцевать на деревянном помосте под раскаленным солнцем. Правда, закончив работу над фильмом, к цыганской теме актриса больше не возвращалась. А вот ее дочь Саша, такая же черноглазая, но еще более смуглая, мечтает повторить мамин подвиг.
3.
Ляля Жемчужная (Аза, «Цыганка Аза»; Рита, «Обручальное кольцо»)
В фильме «Цыганка Аза» перед нами предстает реальная атмосфера табора. Не последнюю роль в этом сыграл правильный подбор актеров. Исполнительница роли Азы - цыганка не только в фильме. Потомственная артистка, танцовщица театра «Ромэн», она со всей душой передала трагическую судьбу своей героини. Однако у такого успеха оказалась и обратная сторона. Ляля стала заложницей одного образа. Теперь чаще всего ее можно увидеть в ярких, но эпизодических ролях в различных сериалах. Среди ее последних работ - «Обручальное кольцо» и «Кармелита».
4.
Светлана Тома (Рада, «Табор уходит в небо»; Тина, «Мой ласковый и нежный зверь»)
Карьера Светланы началась, как в сказке. На улице ее заметил режиссер (а затем любовь всей ее жизни) Эмиль Лотяну и спросил, не хочет ли она стать актрисой. Роль черноглазой Рады принесла Светлане имя и популярность. Весь Советский Союз откровенно любовался пышными формами черноглазой красавицы. Ради сцены, в которой героиня предстает практически обнаженной, некоторые смотрели фильм по пять раз. Его купили для проката более чем сто стран мира. Кино с восторгом восприняли не только простые зрители, но и настоящие цыгане, которые никак не хотели верить, что исполнительница главной роли не принадлежит к их национальности. Отец Светланы - чистокровный русский из Воронежской области. И настоящая фамилия актрисы не Тома, а Фомичева. Сейчас, спустя много лет, актриса по-прежнему прекрасно выглядит и спокойно относится к своему статусу «главной цыганки советского кино». А во время собственных творческих вечеров она не прочь вновь облачиться в яркие одежды, чтобы исполнить трогательный романс.

Одежда всегда шилась из покупных тканей, т. к. ткацким делом цыгане не занимались. Одежда и украшения имеют свою специфику, благодаря которой цыгане всегда выделялись среди окружающего населения. В России около 30% цыгане до сих пор сохраняет приверженность национальному костюму (восновном - женщины).

Традиционная цыганская юбка относится к несшитым формам поясной одежды; впереди юбка не сшита, т. е. это кусок присборенной ткани с оборкой внизу. Разрез на юбке сделан для того, чтобы она не надевалась через голову и чтобы не допускалось осквернение верхней части тела женщины. По представлениям женское тело состоит из двух частей - верхней и нижней, причем нижняя - источник возможного осквернения. К нечистой прежде всего относили традиционную цыган, юбку. Чтобы прикрыть разрез на юбке, надевался фартук (кытрынцы), сильно
присборенный, широко закрывающий юбку. Кофта могла быть любой, но, как правило, соблюдались две особенности в покрое: широкие рукава и довольно глубокий вырез (для удобства кормления ребенка грудью).

Украшения, как правило, из золота, реже из серебра. Замужние женщины вплетали золотые и серебряные монеты в косы, на шее носили монисто из золотых. На голову надевался платок, обшитый мелкими золотыми монетами
(межедия), в косы вплетались ленточки (плетеря).

Традиционный костюм русского цыгана копировал купеческий и состоял из шаровар, сапог, пиджака, жилетки с большими и малыми серебряными пуговицами, яркие шелковые рубашки. Сапоги считались отличительным признаком юношей и мужчин, мальчики их не носили. Ещё одним признаком считался кнут. Его не покупали, а делали сами или получали в дар. Кнутсчитался ценным наследством.

Интересные факты:
• Серьга в одном ухе у цыгана означает, что он единственный сын в семье.
• Знаменитые пышные оборки на платьях цыганок — прямое следствие их полунищего существования. Когда подол юбки изнашивался до лохмотьев, цыганка аккуратно его подрезала и нашивала полоски ткани от старых платьев или из купленных «по дешёвке» в лавке обрезков ткани.

Цыганский флаг— национальный флаг цыган. Принят на Всемирном цыганском конгрессе в Лондоне, 1971. Флаг разделён на два поля — синее (верх) и зелёное (низ), символизирующие небо и землю соответственно. В центре флага находится красная чакра (колесо), символизирующая индоарийское происхождение цыганского народа (аналогичная чакра имеется на флаге Индии).

Среди цыган распространено также мистическое толкование элементов флага. Зелёное поле интерпретируется как область материального, практического, синее поле — как область духовного, а колесо-чакра — как жизнь цыгана. Взаимное расположение элементов означает, что цыган всю свою жизнь находится в пути, физически или духовно, а также что он не должен забывать ни о земных делах, ни о
душе. Красный цвет колеса — цвет крови, пролитой цыганами в борьбе с фашизмом во время Второй мировой войны, а также крови жертв геноцида, крови, о которой цыган никогда не должен забывать.

Однако большее распространение приобретает оптимистическая интерпретация. В ней зелёное поле — это именно поле, поскольку в нём больше возможностей
выбирать направления, чем на дороге, а можно и не выбирать, встать лагерем. А красный цвет колеса — это цвет праздника, потому что цыгане сами по себе народ-праздник.

Ряд авторов признаёт, что покрой одежды испытал влияние разных культур, но в целом, по их утверждению, элементы древнего индийского фасона сохранились до наших дней. В этот комплекс костюма, будто бы, входили широкая пёстрая юбка у женщин и жилетка у мужчин.

Этот взгляд по всем позициям является неверным. Этнографы уже доказали, что старинная цыганская одежда не имела ничего общего с той, которая существует сейчас.

Для изучения цыганского костюма есть два пути: анализ литературных данных и анализ изобразительного материала. Оба метода уже использовались в науке. Существует работа польского учёного Леха Мроза и небольшая статья французского исследователя Во де Фолитье. Мы работаем по той же методике, но используем гораздо больший по объёму материал и, соответственно, имеем возможность сделать более глубокие выводы. Нами впервые составлена всеобъемлющая периодизация, и выявлены четыре этапа в развитии костюма. Исходный «индийский» этап сознательно не рассматривается, поскольку полностью отсутствуют литературные и иконографические источники.

Что касается исходного слоя материальной культуры, сейчас представляется возможным сделать лишь несколько замечаний, касающихся скорее даже не костюма, а отношения к наготе. Как уже говорилось, у цыган существует система табу, называемая “пэкэлимос”. Эти табу относятся к нижней части женского тела. Практическим следствием данной системы взглядов было то, что цыганки достаточно равнодушно относились к обнажению груди, но стремились прикрыть ноги хотя бы ветхим куском ткани. В Индии женщины из ряда нижних каст обязаны были ходить обнажёнными по пояс. Наверняка цыгане не являются потомками именно этих каст, но без сомнений языческое восприятие наготы как естественного состояния, сказалось на цыганском мировосприятии.

«Зачастую они носят пышный чепец, между тем как сами едва прикрыты куском холстины, и их закопчёная грудь выставлена на обозрение всему свету», – пишет в 1783 году Грельманн. Подобного рода свидетельств немало, а в дополнение к ним существуют зарисовки и фотографии, подтверждающие правоту «отца цыганологии».4 Кстати, в противовес тому, что думают современные цыгане, юбки у цыганок в старину могли быть очень короткими, часто по колено. Несомненно, здесь сказались как бедность кочевников, так и соображения бытового удобства.

Удалось вычленить ещё три черты, являющиеся наследием индийского происхождения цыган и их странствий по Востоку: способ носить детей за спиной, манеру женщин ходить босиком, гипертрофированную любовь к драгоценностям
Эти три особенности были присущи большинству групп цыган.

Ребёнка за спиной принято носить у многих восточных народов. Не удивительно, что цыганки сохранили этот способ и в окружении европейцев. Образ жизни вынуждал их постоянно брать детей с собой на заработки, и не расставаться с ними во время переездов. В то же время женщине требовалась свобода рук.

Манера женщин ходить босиком объясняется не только индийскими привычками, но и распределением занятий в семье. Изначально обуви не имели ни мужчины, ни женщины (как и всё население древней Индии). Появившись в Европе, цыгане осознали, что в этом регионе обувь является атрибутом солидности и достатка. Мужчины торговали изделиями своего ремесла и лошадьми, следовательно для того, чтобы коммерция шла удачно, им необходимо было показать себя равноправными партнёрами в сделке. Отсюда – появление сапог, которые стали почти обязательной приметой цыгана. Женщины, в свою очередь, зарабатывали попрошайничеством и гаданием. Для этих занятий выгоднее было ходить босиком. Во-первых, это был внешний признак нищеты, вызывающий сочувствие. Во-вторых, босая гадалка выглядела экзотичной дочерью далёкой жаркой страны (по устоявшемуся тогда мнению – Египта). Особенно хорошо это действовало в холодных странах Европы в зимнее время. Сами же цыганки, обладая с детства закалкой, не испытывали особых неудобств.

Наконец, гипертрофированная тяга к золоту и серебру объясняется чисто материальными факторами. Известно, что в Индии даже самые бедные семьи стремятся иметь на чёрный день капитал в виде золотых браслетов, серёг, колец и тому подобного. Естественно, соответствующие восточные привычки не могли не закрепиться у цыган, которые в силу кочевого образа жизни были лишены возможности вкладывать деньги в землю и недвижимость. Более того, кочевникам было неудобно зарывать клады, или, уходя на заработки, оставлять своё единственное богатство в шатре – под ненадёжным присмотром маленьких детей и стариков. Обычай носить на себе золото и серебро сказался на ментальности цыган, которая резко отличается от европейской. Если европеец, заработав определённую сумму, в первую очередь обзаводится домом, приличной одеждой, и только потом одевает драгоценности, то у цыган всё обстоит иначе. Литература изобилует описаниями босых, одетых в лохмотья цыганок, имеющих серьги, перстни и браслеты из золота и серебра. Уже парижская хроника 1427 года свидетельствует, что женская одежда «состояла лишь из ветхого покрывала, сделанного из очень грубой ткани и завязанного через плечо при помощи тесьмы или верёвок, под ним только и было, что убогая сорочка. Короче, это были беднейшие создания, которые когда-либо на человеческой памяти пребывали во Франции... У большинства, или почти у всех оба уха были проколоты, и в каждом ухе было серебряное кольцо, а то и два...»

Три столетия спустя Грельман оставил удивлённое замечание о цыганской шкале приоритетов. В зимние холода цыган не станет приобретать шубу, подбитую мехом, зато охотно купит поношенную куртку с серебряными или золотыми галунами. Эти куртки, на которых блестят пуговицы размером с жёлудь, мужчины одевают поверх грязных лохмотьев – и ходят с такой спесью будто они хозяева мира.

Ещё через полтора столетия, уже в 1930 году румынский профессор С.Попп-Сербиану описал цыганок своей родины следующим образом: «Зажиточные женщины носят на груди золотые мониста, прочие – фальшивые ожерелья и жемчуг. Каждая женщина имеет длинные серьги, кольца на пальцах и разного рода браслеты на запястьях. Все они ходят босые.»

I. «Византийский» цыганский костюм. Перед появлением в Западной Европе, цыгане двести лет прожили в Византии. Именно там кочевники переняли существовавшую с V века одежду: нижнюю рубаху с длинными рукавами и плащ из тяжёлой ткани. Как известно, данный фасон был развитием античной тоги.

В романский период влияние этой моды испытала вся Европа. Судя по изобразительному материалу, плащ и рубаха были широко распространены во всех странах Запада. Тем не менее, в готическую эпоху появились облегающие фасоны, и «византийская» мода осталась в прошлом.

В XV столетии, когда в Западной Европе появились первые таборы цыган, они выглядели экзотично прежде всего потому, что византийско-романский стиль был уже «хорошо забытым старым».

Записи из Арраса, относящиеся к 1421 году детально описывают кочевников. Мужчины смуглые, с густой бородой и длинными чёрными волосами. На голове у женщин были тюрбаны. Просторные воротники их сорочек почти открывали грудь. Поверх рубах цыганки носили покрывало из широкого сукна, завязанное через плечо; в эту ткань они заворачивали младенцев. И у женщин, и у детей были кольца в ушах. Французский исследователь Во де Фолитье справедливо заметил, что всё это было очень непривычно. В ту эпоху мужчины Западной Европы брили бороды и стриглись коротко, да и серьги были ещё неизвестны.
Подчеркнём, что указанные элементы костюма (сорочка и плащ через плечо) встречается не только в литературных источниках, но и у художников той эпохи. Нам не удалось обнаружить ни одной картины или зарисовки, относящейся к XV-XVII столетиям, где присутствовали бы такие «знаковые» цыганские атрибуты, как мониста, косынка или пёстрая юбка с оборкой. Напротив, все авторы изображают «византийский» покрой.

Интересно отметить, что яркость и пестрота, которая являлась в начале XX века отличительной особенностью костюма цыганки, в те времена были не характерны. Цветовое решение чаще всего было тусклым: не редкостью были серый, коричневый, блекло-синий цвет. Встречались даже чёрные балахоны. На наш взгляд, это объясняется дороговизной ярких цветных тканей, а также тем, что цыганки носили одну и ту же одежду подолгу: она пачкалась, выгорала на солнце, мокла под дождём и т.д.

Что касается тканей с узорами, то в эпоху позднего средневековья и Возрождения их могла себе позволить только европейская знать. Орнамент вышивался вручную, и такая одежда стоила очень дорого. Дешёвые набойные ткани с цветными узорами появились только в XIX веке – и только тогда цыганки стали приобретать их себе на юбки.
В момент появления в Западной Европе и мужчины и женщины носили тюрбаны.

«Византийский» плащ просуществовал до того времени, когда в Европе появились многочисленные антицыганские законы, и постепенно был вытеснен европейским платьем. Это не значит, однако, что он исчез бесследно. В России XIX века его носили так называемые «плащуны», выходцы из Молдавии.

Из Польши XIX века исходит следующее свидетельство: «Женщины одеты во всё, что подвернётся, их волосы капризно разбросаны по спине и плечам. Однако, стараясь сохранить национальный вкус в своей одежде, они заворачиваются в простыни, которые не сшиты, а носятся на манер римской тоги, завёрнутой через плечо, так что их правая рука, над которой простыня завязана, остаётся свободной и неприкрытой.»

Однако, эти и подобные им описания относятся лишь к отдельным реликтовым группам (чаще всего восточной ветви цыган). Уже в XVIII веке состоялся переход ко второму этапу – когда в таборах стали носить европейское платье.

II. Адаптированный костюм. Смена костюма цыганами, жившими в странах Западной Европы, в значительной степени была вынужденной. В семнадцатом веке повсеместно были приняты антицыганские законы, и кочевому народу стало опасно внешне отличаться от окружающего населения. В Провансе женщин, схваченных в цыганской одежде, подвергали порке. Похожие законы были приняты в Португалии и Испании. Но дело было не только в законодательном запрете носить цыганский костюм. Пожалуй, важнее была общая обстановка, в которой арест грозил мужчинам – смертью, а женщинам – поркой и клеймлением. Об изменениях в одежде можно судить не только по живописи, но и по официальным бумагам. При арестах составлялись описания примет. Фолитье приводит один из подобных документов, относящийся к 1748 году, где говорится об аресте четырёх цыганок 75, 30, 20 и 14 лет. Вещи, которые были одеты на арестованных были те же, что и у немок: капор, платье, юбка, фартук. Цветовое решение было очень неброским, доминировали чёрный, серый, белый и коричневый цвет. Только у девочки были юбка и лиф красноватого оттенка. Две из четырёх даже имели обувь.То, что в данном случае мы имеем дело именно с мимикрией, показывает дальнейшая история синти. Когда в XIX веке стало безопасно появляться на улицах, немецкие цыганки, сохранив местный силуэт, стали носить юбки ярких цветов и броские пёстрые платки.

Возвращаясь к началу перехода на «адаптированный» костюм, подчеркнём, что процесс этот был неизбежен, поскольку и в Восточной Европе, где не было террора, одежда испытала сильное влияние местных традиций. Таким образом, речь идёт лишь о сроках, в течение которых цыгане переходили от так называемого «византийского» костюма к одежде, более соответствующей данной обстановке.
На цыганской одежде прослеживается общая для всех народов закономерность, отмечаемая этнографами: женский костюм консервативнее мужского. Цыганские мужчины примерно на 50-100 лет раньше перешли на европейское платье, что доказывается хотя бы известными гравюрами Калло, созданными в XVII веке. Цыгане на этих графических листах одеты в штаны, куртки, сапоги и широкополые шляпы с перьями, в то время как цыганки ещё не успели облачиться во французские платья. На них по-прежнему рубахи и просторные накидки через плечо.

Ассимиляционные процессы должны были идти ещё и потому, что в таборах не было собственного ткацкого производства и пошива готовых изделий. В сущности, цыгане и цыганки одевались в то, что удавалось добыть у местных жителей. Это дало повод одному автору XIX века к меткому замечанию: «Одежда цыган отличается простотой и фантастичностью, они не имеют своего народного костюма, но покрываются обыкновенно лохмотьями той страны, в которой кочуют»

Эти слова, сказанные более века назад – по сути, исчерпывающая характеристика второго периода. Кочевое племя ходило в платьях, выпрошенных у местных обывателей, или купленных за бесценок – это были лохмотья отдалённо напоминающее национальные костюмы европейских народов. Таким образом, относительно единый восточно-византийский наряд распался на десятки направлений, в которых, в зависимости от страны проживания, проявлялись славянские, французские или испанские черты.

Наиболее показательным выглядит наряд русских цыганок, зафиксированный на зарисовке английского путешественника Аткинсона. Этот художник издал в 1803 году альбом о быте и костюмах России. Цыганки на его зарисовке с натуры предстают в кокошниках, душегреях и шалях. Волосы их, как и у русских женщин заплетены сзади в косу и завязаны лентой. Только ребёнок за спиной придаёт рисунку «цыганский» оттенок.

Естественно, сарафаны и кокошники недолго оставались приметами русских цыганок. Уже в середине XIX века кокошник стал анахронизмом даже в крестьянской среде, и общие изменения, которые шли в костюме русского простонародья тут же оказали влияние на цыган. Этническая группа русска рома стала носить более современную деревенскую одежду. Заимствования шли по всем направлениям. В быт проникали зеркала, самовар, православные иконы, образующие в шатре «красный угол».
Те же процессы заимствования шли и в остальных странах. В Польше, Сербии, Германии, Бельгии мы видим на женщинах лиф со шнуровкой. В Англии – капоры и очень откровенные корсажи.20 Определённый интерес представляет книга Джорджа Борроу, описавшего мужской и женский облик середины XIX столетия: «Женщина была дородная, лет ей было тридцать-сорок. Голова её была ничем не покрыта; длинные волосы, разделённые на пробор, свешивались почти до пояса двумя конскими хвостами... Руки её были голые, грудь наполовину прикрыта несерьёзного вида корсажем, ниже которого была только исподняя юбка из грубой ткани – и ничего более.»

Муж был одет более обстоятельно:
«Из несколько заострённой кверху шляпы, торчало павлинье перо, поверх безрукавки из недублёной овчины он набросил грубую куртку красновато-коричневого цвета; короткие штаны, принадлежавшие, верно, некогда солдату... прикрывали ноги до колен; на голенях у него были чулки из синей шерсти, а на башмаках огромные старомодные пряжки.»

Немецкий автор того же периода Рихард Либих отмечает пристрастие этнической группы синти к сапогам с блестящими шпорами. В этом он усмотрел характерную для цыганской ментальности тягу к внешним эффектам.

Важнейшим отличительным признаком цыганской одежды была крайняя бедность. Очень выразительны зарисовки с натуры, сделанные во французских горах Вогезы писателем Мериме и художником Т.Шюлером. На них нет ни монист, ни пёстрых тканей. Оба автора изображают молодых босоногих цыганок в коротких, свисающих лохмотьями юбках, и простых рубахах, сползающих с плеч или едва запахнутых на груди.

На Апеннинском полуострове цыганская одежда испытала, соответственно, итальянское влияние, что видно на картинах Теодора Веллера и Виктора Шнетца.В Египте и Турции цыганский костюм развивался в рамках мусульманской культуры. На Пиренеях – под воздействием испанской.
Изобразительный материал по цыганам-кале очень велик. Теснейшее родство между испанским народным костюмом и платьем кале не требуют доказательств. Короткие мужские куртки, женские платки, обматывающие грудь крест-накрест, юбки с узором в горох и многочисленными оборками стали приметами испанских цыган.

Наибольший интерес для нас представляет адаптированный костюм восточноевропейской ветви кочевого народа. Здесь развитие также не выпадало из общего для всех групп закона, но именно цыганам Румынии и Венгрии удалось синтезировать на основе местной материальной культуры то, что сейчас ошибочно называют традиционным цыганским костюмом.

В XVIII и начале XIX века одежда кочевых цыган, по сути, была лишь более примитивной копией влашской или молдавской одежды. Вот как описывает Даль молодого цыгана-кузнеца: «На нём была рубаха и шаровары, то и другое, как казалось, бессрочное, бессменное, чёрное, изодранное. Вместо пояса на нём был широкий ремень, украшенный медными бляхами и пуговицами; шапки на голове не было вовсе, а в угольном мешке лежал, может быть некогда синий кафтан, весь в лохмотьях.»

Молодая жена кузнеца описана тем же автором в другом произведении: «...Одежда на ней была та же, как и на прочих и как носят все волошские и молдавские цыганки: шерстяная, полосатая юбка, такой же пояс в ладонь ширины, на голове платок, повязанный по-цыгански, то есть свисший одним углом по спине: на плечах рубашка, ноги босые...»26
Теодор Аман. “Румынская цыганка” Холст, масло. 70-е годы XIX века.

Тем не менее, у некоторых групп уже начинают появляться первые признаки «истинно цыганского» облика. Так на картине румынского живописца Теодора Амана изображён обычный крестьянский наряд: цыганка одета в красную юбку с чёрным узором и белую рубаху румынского стиля; на её шее простые красные бусы. Вместе с тем способ повязывать косынку, сдвигая её на затылок и по особому заплетённые волосы являются первыми ростками кэлдэрарского стиля.

III. Кэлдэрарский костюм и его производные. Кэлдэрарский костюм является не просто адаптированным вариантом европейского платья – это синтез всего лучшего, что существовало у западной и восточной ветви цыган. Этот синтез был бы невозможен без кочевья по всему европейскому континенту, но история кэлдэраров сложилась именно так, что во второй половине XIX века они двинулись из Румынии и Венгрии во все страны Западной Европы, и в короткий срок завершили процесс создания национального костюма. Здесь совпал ряд исключительно благоприятных факторов психологического и экономического характера. Цыганская тяга к золоту, не подкреплённая прежде материальными возможностями, при наличии больших заработков реализовалась в богатых украшениях. Пока цыгане кочевали в пределах Румынии и Австро-Венгрии, мы не видим на картинах монист и серебряных монет, вплетённых в косы. Не видим мы этих дорогих украшений и на первых зарисовках, сделанных художниками в тот период, когда первые «венгерские имммигранты» разбили свои таборы в предместьях французских городов. На шее у женщин в шестидесятые годы XIX века обычные бусы. Стоило, однако, трудолюбивым ремесленникам заработать первые солидные суммы, как женщины вплели в волосы монеты и украсили шею золотыми монистами. Это нельзя считать собственно цыганским атрибутом, поскольку во всей Восточной Европе принято было украшать волосы, одежду и косынку монетами. Более того, восточноевропейские женщины, скорее всего, пришли к этой моде под турецким влиянием (Балканы столетиями находились под властью Османской империи). Как только предоставилась материальная возможность, кэлдэрарки украсили себя золотыми монистами, которых прежде были лишены, и на Западе это было воспринято как элемент чисто цыганского костюма.

Мониста являлись частью наряда замужней женщины. Девушка могла носить на шее только одну монетку в знак того, что она просватана. Точно так же, косынка, закрученная по бокам и завязанная сзади, отражала семейный статус. Цыганка повязывала голову платком и надевала фартук после свадьбы. Фартук служил прежде всего для того, чтобы защитить домашнюю утварь от опоганивания юбкой (система табу пэкэлимос, о которой мы уже упоминали). Замужняя кэлдэрарка закручивала волосы на висках жгутом; эти косицы назывались амболдинари. В косы вплеталась лента-плетеря, с нашитыми на неё монетами-теляри (цыганское искажение слова «талер»). По всей видимости такая причёска, когда косицы или пряди свисали у женщин с висков, существовала много столетий подряд. Возможно, это даже часть индийского субстрата. Эту деталь женской причёски можно проследить уже на самых ранних европейских зарисовках, а далее на графике Калло, картине Жоржа де Латура XVII века, и на немецкой гравюре XVIII столетия. Кэлдэрарки только придали древней традиции законченный выразительный вид.
Кэлдэрарская юбка относится к несшитым формам поясной одежды. Впереди юбка разрезана, то есть это кусок присборенной ткани с оборкой внизу. Разрез существует для того, чтобы женщина не одевала юбку через голову и, таким образом, не опоганила верхнюю часть тела. Юбки у кэлдэрарок на этапе их перекочёвки в Западную Европу были без оборки. Это важно подчеркнуть, поскольку, на наш взгляд, синтетический характер национального цыганского костюма заключается в том, что котлярские таборы очень удачно заимствовали оборку на юбке у испанских цыганок этнической группы кале. Изобразительный материал позволяет сделать вывод, что данное заимствование произошло в 1880-х годах, и уже к началу XX века, благодаря исключительной мобильности таборов лудильщиков, внедрилось у кэлдэрарок всей Европы. Следует обратить внимание на то, что заимствование не было слепым. Испанские цыганки любили нашивать оборки в несколько ярусов и предпочитали ткани с рисунком в горох. Котляркам же нравились пёстрые покупные ткани с цветочным орнаментом, и оборка на их юбках была только одна (она составляла по длине примерно от трети до половины юбки). Появилась оборка и на фартуке.

Вторым заимствованием в Испании был покрой рукавов. До выхода с Балкан, кэлдэрарки носили обычные крестьянские рубахи с манжетами или простыми прямыми рукавами. У испанских цыганок они увидели красивый расширяющийся силуэт. Благодаря этому в тех же восьмидесятых годах XIX века появилась классическая женская кофта двух разновидностей: с рукавом до запястья или более коротким – до локтя. Шили эту кофту из тканей ярких цветов, зачастую брали не гладкую, а покрытую узорами материю. Эта новая цыганская мода обратной волной ушла на Балканы и в Россию.
Дополнением к женскому наряду была шаль. С одной стороны, это было отражением общей для всей Европы и России женской моды XIX столетия. С другой стороны, причины увлечения этой деталью одежды были у цыганок глубже. Как мы уже показали, на протяжение всей истории в таборах была очень сильна традиция носить накидки, покрывала. Ими защищались от дождя, в них заворачивали детей, их растягивали над головой на ветках во время стоянок. Отсюда огромное разнообразие способов носить шаль, недоступное прочим европейским женщинам. Румынки, русские, француженки накидывали платок на голову, или на плечи. Цыганки вдобавок к этому обматывали шаль вокруг тела, завязывали через плечо, повязывали на бёдра, и так далее.
Котлярский мужской костюм был не менее выразительным, чем женский. Он был очень красив и пронизан чувством меры. Основное влияние на него оказал венгерский национальный костюм. Как и у венгров, у кэлдэраров были украшены вышивками-аппликациями куртки, жилетки, штаны. Высокие сапоги из кожи с узорчатой выделкой также были данью венгерской моде. Интересно, что массивные серебряные пуговицы-бутоны были у венгерских цыган уже в начале волны миграций, что прослеживается по зарисовкам того времени. Явно восточноевропейского образца также широкие кожаные пояса и головные уборы. Тем не менее, всё это в комплексе было уже именно цыганским, благодаря продуманной соразмерности деталей.

Дополнительными аксессуарами мужского костюма были платок, посох и трубка. Платок крепился к пиджаку, образуя спереди дугу и свисая складками с бедра. Никакой функциональной нагрузки он не нёс, и был нужен только для красоты. Высокий посох с серебряным набалдашником и трубка подчёркивали мужскую основательность, неторопливость цыгана. Впрочем, курили и женщины. Трубки были богато украшены полированным деревом, костью и металлом.

Благодаря интенсивным переездам кэлдэраров, их комплекс мужской и женской одежды оказал влияние на прочих цыган. Многие его элементы вошли в обиход других цыганских групп.

IV. Вторая адаптация. Двадцатый век оказался враждебен всякой национальной самобытности. Индустриальная цивилизация уничтожила в Европе практически все разновидности народных костюмов. Естественно, и цыганский костюм не мог долго противостоять общемировой тенденции. Как и в первый раз, вначале усреднённому европейскому стилю подчинились мужчины. Вместо жилетов с серебряными бутонами они одели обычные пиджаки; сапоги постепенно сменились ботинками. Уже ко времени Второй мировой войны исчезновение мужского цыганского костюма была предрешено. Цыганки дольше сохраняли самобытность в одежде. Но в наше время даже самые традиционные группы (кэлдэрары и влахи) не могут полностью удержать достижения предыдущих поколений. Фактический переход на оседлость привёл к тому, что золотые украшения стало безопаснее хранить дома, а не носить на себе. Серебряные монеты в волосах уже никто не носит, золотые мониста в лучшем случае стали семейными реликвиями. На свадьбах и праздниках у большинства этнических групп и мужчины, и женщины одеты в современном европейском стиле. Чем богаче цыгане, тем быстрее и успешнее они осваивают новые веяния моды. Даже пестрота расцветок, которая весь двадцатый век казалась непременным атрибутом цыганского вкуса, почти полностью исчезла. Сейчас в Москве отдаётся предпочтение чёрному цвету костюмов и вечерних платьев. Делая прогноз на будущее, мы уверены, что через несколько поколений то, что мы называем традиционным цыганским костюмом, можно будет увидеть только в кино и на сцене.

С моря дул влажный, холодный ветер, разнося по степи задумчивую мелодию плеска набегавшей на берег волны и шелеста прибрежных кустов. Изредка его порывы приносили с собой сморщенные, желтые листья и бросали их в костер, раздувая пламя; окружавшая нас мгла осенней ночи вздрагивала и, пугливо отодвигаясь, открывала на миг слева — безграничную степь, справа — бесконечное море и прямо против меня — фигуру Макара Чудры, старого цыгана,— он сторожил коней своего табора, раскинутого шагах в пятидесяти от нас.
Не обращая внимания на то, что холодные волны ветра, распахнув чекмень, обнажили его волосатую грудь и безжалостно бьют ее, он полулежал в красивой, сильной позе, лицом ко мне, методически потягивал из своей громадной трубки, выпускал изо рта и носа густые клубы дыма и, неподвижно уставив глаза куда-то через мою голову в мертво´ молчавшую темноту степи, разговаривал со мной, не умолкая и не делая ни одного движения к защите от резких ударов ветра.
— Так ты ходишь? Это хорошо! Ты славную долю выбрал себе, сокол. Так и надо: ходи и смотри, насмотрелся, ляг и умирай — вот и все!
— Жизнь? Иные люди? — продолжал он, скептически выслушав мое возражение на его «так и надо».— Эге! А тебе что до этого? Разве ты сам — не жизнь? Другие люди живут без тебя и проживут без тебя. Разве ты думаешь, что ты кому-то нужен? Ты не хлеб, не палка, и не нужно тебя никому.
— Учиться и учить, говоришь ты? А ты можешь научиться сделать людей счастливыми? Нет, не можешь. Ты поседей сначала, да и говори, что надо учить. Чему учить? Всякий знает, что ему нужно. Которые умнее, те берут что есть, которые поглупее — те ничего не получают, и всякий сам учится...
— Смешные они, те твои люди. Сбились в кучу и давят друг друга, а места на земле вон сколько,— он широко повел рукой на степь.— И всё работают. Зачем? Кому? Никто не знает. Видишь, как человек пашет, и думаешь: вот он по капле с потом силы свои источит на землю, а потом ляжет в нее и сгниет в ней. Ничего по нем не останется, ничего он не видит с своего поля и умирает, как родился,— дураком.
— Что ж,— он родился затем, что ли, чтоб поковырять землю, да и умереть, не успев даже могилы самому себе выковырять? Ведома ему воля? Ширь степная понятна? Говор морской волны веселит ему сердце? Он раб — как только родился, всю жизнь раб, и все тут! Что он с собой может сделать? Только удавиться, коли поумнеет немного.
— А я, вот смотри, в пятьдесят восемь лет столько видел, что коли написать все это на бумаге, так в тысячу таких торб, как у тебя, не положишь. А ну-ка, скажи, в каких краях я не был? И не скажешь. Ты и не знаешь таких краев, где я бывал. Так нужно жить: иди, иди — и все тут. Долго не стой на одном месте — чего в нем? Вон как день и ночь бегают, гоняясь друг за другом, вокруг земли, так и ты бегай от дум про жизнь, чтоб не разлюбить ее. А задумаешься — разлюбишь жизнь, это всегда так бывает. И со мной это было. Эге! Было, сокол.
— В тюрьме я сидел, в Галичине. «Зачем живу на свете?» — помыслил я со скуки,— скучно в тюрьме, сокол, э, как скучно! — и взяла меня тоска за сердце, как посмотрел я из окна на поле, взяла и сжала его клещами. Кто скажет, зачем он живет? Никто не скажет, сокол! И спрашивать себя про это не надо. Живи, и все тут. И похаживай да посматривай кругом себя, вот и тоска не возьмет никогда. Я тогда чуть не удавился поясом, вот как!
— Хе! Говорил я с одним человеком. Строгий человек, из ваших, русских. Нужно, говорит он, жить не так, как ты сам хочешь, а так, как сказано в божьем слове. Богу покоряйся, и он даст тебе все, что попросишь у него. А сам он весь в дырьях, рваный. Я и сказал ему, чтобы он себе новую одежду попросил у бога. Рассердился он и прогнал меня, ругаясь. А до того говорил, что надо прощать людей и любить их. Вот бы и простил мне, коли моя речь обидела его милость. Тоже — учитель! Учат они меньше есть, а сами едят по десять раз в сутки.
Он плюнул в костер и замолчал, снова набивая трубку. Ветер выл жалобно и тихо, во тьме ржали кони, из табора плыла нежная и страстная песня-думка. Это пела красавица Нонка, дочь Макара. Я знал ее голос густого, грудного тембра, всегда как-то странно, недовольно и требовательно звучавший — пела ли она песню, говорила ли «здравствуй». На ее смуглом, матовом лице замерла надменность царицы, а в подернутых какой-то тенью темно-карих глазах сверкало сознание неотразимости ее красоты и презрение ко всему, что не она сама.
Макар подал мне трубку.
— Кури! Хорошо поет девка? То-то! Хотел бы, чтоб такая тебя полюбила? Нет? Хорошо! Так и надо — не верь девкам и держись от них дальше. Девке целоваться лучше и приятней, чем мне трубку курить, а поцеловал ее — и умерла воля в твоем сердце. Привяжет она тебя к себе чем-то, чего не видно, а порвать — нельзя, и отдашь ты ей всю душу. Верно! Берегись девок! Лгут всегда! Люблю, говорит, больше всего на свете, а ну-ка, уколи ее булавкой, она разорвет тебе сердце. Знаю я! Эге, сколько я знаю! Ну, сокол, хочешь, скажу одну быль? А ты ее запомни и, как запомнишь,— век свой будешь свободной птицей.
«Был на свете Зобар, молодой цыган, Лойко Зобар. Вся Венгрия, и Чехия, и Славония, и все, что кругом моря, знало его,— удалый был малый! Не было по тем краям деревни, в которой бы пяток-другой жителей не давал богу клятвы убить Лойко, а он себе жил, и уж коли ему понравился конь, так хоть полк солдат поставь сторожить того коня — все равно Зобар на нем гарцевать станет! Эге! разве он кого боялся? Да приди к нему сатана со всей своей свитой, так он бы, коли б не пустил в него ножа, то наверно бы крепко поругался, а что чертям подарил бы по пинку в рыла´ — это уж как раз!
И все таборы его знали или слыхали о нем. Он любил только коней и ничего больше, и то недолго — поездит, да и продаст, а деньги, кто хочет, тот и возьми. У него не было заветного — нужно тебе его сердце, он сам бы вырвал его из груди, да тебе и отдал, только бы тебе от того хорошо было. Вот он какой был, сокол!
Наш табор кочевал в то время по Буковине,— это годов десять назад тому. Раз — ночью весенней — сидим мы: я, Данило солдат, что с Кошутом воевал вместе, и Нур старый, и все другие, и Радда, Данилова дочка.
Ты Нонку мою знаешь? Царица-девка! Ну, а Радду с ней равнять нельзя — много чести Нонке! О ней, этой Радде, словами и не скажешь ничего. Может быть, ее красоту можно бы на скрипке сыграть, да и то тому, кто эту скрипку, как свою душу, знает.
Много посушила она сердец молодецких, ого, много! На Мораве один магнат, старый, чубатый, увидал ее и остолбенел. Сидит на коне и смотрит, дрожа, как в огневице. Красив он был, как черт в праздник, жупан шит золотом, на боку сабля, как молния сверкает, чуть конь ногой топнет, вся эта сабля в камнях драгоценных, и голубой бархат на шапке, точно неба кусок,— важный был господарь старый! Смотрел, смотрел, да и говорит Радде: «Гей! Поцелуй, кошель денег дам». А та отвернулась в сторону, да и только! «Прости, коли обидел, взгляни хоть поласковей»,— сразу сбавил спеси старый магнат и бросил к ее ногам кошель — большой кошель, брат! А она его будто невзначай пнула ногой в грязь, да и все тут.
— Эх, девка! — охнул он, да и плетью по коню — только пыль взвилась тучей.
А на другой день снова явился. «Кто ее отец?» — громом гремит по табору. Данило вышел. «Продай дочь, что хочешь возьми!» А Данило и скажи ему: «Это только паны продают все, от своих свиней до своей совести, а я с Кошутом воевал и ничем не торгую!» Взревел было тот, да и за саблю, но кто-то из нас сунул зажженный трут в ухо коню, он и унес молодца. А мы снялись, да и пошли. День идем и два, смотрим — догнал! «Гей вы, говорит, перед богом и вами совесть моя чиста, отдайте девку в жены мне: все поделю с вами, богат я сильно!» Горит весь и, как ковыль под ветром, качается в седле. Мы задумались.
— А ну-ка, дочь, говори! — сказал себе в усы Данило.
— Кабы орлица к ворону в гнездо по своей воле вошла, чем бы она стала? — спросила нас Радда.
Засмеялся Данило, и все мы с ним.
— Славно, дочка! Слышал, господарь? Не идет дело! Голубок ищи — те податливей.— И пошли мы вперед.
А тот господарь схватил шапку, бросил ее оземь и поскакал так, что земля задрожала. Вот она какова была Радда, сокол!
Да! Так вот раз ночью сидим мы и слышим — музыка плывет по степи. Хорошая музыка! Кровь загоралась в жилах от нее, и звала она куда-то. Всем нам, мы чуяли, от той музыки захотелось чего-то такого, после чего бы и жить уж не нужно было, или, коли жить, так — царями над всей землей, сокол!
Вот из темноты вырезался конь, а на нем человек сидит и играет, подъезжая к нам. Остановился у костра, перестал играть, улыбаясь, смотрит на нас.
— Эге, Зобар, да это ты! — крикнул ему Данило радостно. Так вот он, Лойко Зобар!
Усы легли на плечи и смешались с кудрями, очи, как ясные звезды, горят, а улыбка — целое солнце, ей-богу! Точно его ковали из одного куска железа вместе с конем. Стоит весь, как в крови, в огне костра и сверкает зубами, смеясь! Будь я проклят, коли я его не любил уже, как себя, раньше, чем он мне слово сказал или просто заметил, что и я тоже живу на белом свете!
Вот, сокол, какие люди бывают! Взглянет он тебе в очи и полонит твою душу, и ничуть тебе это не стыдно, а еще и гордо для тебя. С таким человеком ты и сам лучше становишься. Мало, друг, таких людей! Ну, так и ладно, коли мало. Много хорошего было бы на свете, так его и за хорошее не считали бы. Так-то! А слушай-ка дальше.
Радда и говорит: «Хорошо ты, Лойко, играешь! Кто это сделал тебе скрипку такую звонкую и чуткую?» А тот смеется: «Я сам делал! И сделал ее не из дерева, а из груди молодой девушки, которую любил крепко, а струны из ее сердца мною свиты. Врет еще немного скрипка, ну, да я умею смычок в руках держать!»
Известно, наш брат старается сразу затуманить девке очи, чтоб они не зажгли его сердце, а сами подернулись бы по тебе грустью, вот и Лойко тож. Но — не на ту напал. Радда отвернулась в сторону и, зевнув, сказала: «А еще говорили, что Зобар умен и ловок,— вот лгут люди!» — и пошла прочь.
— Эге, красавица, у тебя остры зубы! — сверкнул очами Лойко, слезая с коня.— Здравствуйте, браты! Вот и я к вам!
— Просим гостя! — сказал Данило в ответ ему. Поцеловались, поговорили и легли спать... Крепко спали. А наутро, глядим, у Зобара голова повязана тряпкой. Что это? А это конь зашиб его копытом сонного.
Э, э, э! Поняли мы, кто этот конь, и улыбнулись в усы, и Данило улыбнулся. Что ж, разве Лойко не стоил Радды? Ну, уж нет! Девка как ни хороша, да у ней душа узка и мелка, и хоть ты пуд золота повесь ей на шею, все равно, лучше того, какова она есть, не быть ей. А, ну ладно!
Живем мы да живем на том месте, дела у нас о ту пору хорошие были, и Зобар с нами. Это был товарищ! И мудр, как старик, и сведущ во всем, и грамоту русскую и мадьярскую понимал. Бывало, пойдет говорить — век бы не спал, слушал его! А играет — убей меня гром, коли на свете еще кто-нибудь так играл! Проведет, бывало, по струнам смычком — и вздрогнет у тебя сердце, проведет еще раз — и замрет оно, слушая, а он играет и улыбается. И плакать и смеяться хотелось в одно время, слушая его. Вот тебе сейчас кто-то стонет горько, просит помощи и режет тебе грудь, как ножом. А вот степь говорит небу сказки, печальные сказки. Плачет девушка, провожая добра молодца! Добрый молодец кличет девицу в степь. И вдруг — гей! Громом гремит вольная, живая песня, и само солнце, того и гляди, затанцует по небу под ту песню! Вот как, сокол!
Каждая жила в твоем теле понимала ту песню, и весь ты становился рабом ее. И коли бы тогда крикнул Лойко: «В ножи, товарищи!» — то и пошли бы мы все в ножи, с кем указал бы он. Все он мог сделать с человеком, и все любили его, крепко любили, только Радда одна не смотрит на парня; и ладно, коли бы только это, а то еще и подсмеивается над ним. Крепко она задела за сердце Зобара, то-то крепко! Зубами скрипит, дергая себя за ус, Лойко, очи темнее бездны смотрят, а порой в них такое сверкает, что за душу страшно становится. Уйдет ночью далеко в степь Лойко, и плачет до утра его скрипка, плачет, хоронит Зобарову волю. А мы лежим да слушаем и думаем: как быть? И знаем, что, коли два камня друг на друга катятся, становиться между ними нельзя — изувечат. Так и шло дело.
Вот сидели мы, все в сборе, и говорили о делах. Скучно стало. Данило и просит Лойко: «Спой, Зобар, песенку, повесели душу!» Тот повел оком на Радду, что неподалеку от него лежала кверху лицом, глядя в небо, и ударил по струнам. Так и заговорила скрипка, точно это и вправду девичье сердце было! И запел Лойко:Гей-гей! В груди горит огонь,
А степь так широка!
Как ветер, быстр мой борзый конь,
Тверда моя рука!

Повернула голову Радда и, привстав, усмехнулась в очи певуну. Вспыхнул, как заря, он.Гей, гоп-гей! Ну, товарищ мой!
Поскачем, что ль, вперед?!
Одета степь суровой мглой,
А там рассвет нас ждет!
Гей-гей! Летим и встретим день.
Взвивайся в вышину!
Да только гривой не задень
Красавицу луну!

Вот пел! Никто уж так не поет теперь! А Радда и говорит, точно воду цедит:
— Ты бы не залетал так высоко, Лойко, неравно упадешь, да — в лужу носом, усы запачкаешь, смотри.— Зверем посмотрел на нее Лойко, а ничего не сказал — стерпел парень и поет себе:Гей-гоп! Вдруг день придет сюда,
А мы с тобою спим.
Эй, гей! Ведь мы с тобой тогда
В огне стыда сгорим!

— Это песня! — сказал Данило.— Никогда не слыхал! такой песни; пусть из меня сатана себе трубку сделает, коли вру я!
Старый Нур и усами поводил, и плечами пожимал, и всем нам по душе была удалая Зобарова песня! Только Радде не понравилась.
— Вот так однажды комар гудел, орлиный клекот передразнивая,— сказала она, точно снегом в нас кинула.
— Может быть, ты, Радда, кнута хочешь? — потянулся Данило к ней, а Зобар бросил наземь шапку, да и говорит, весь черный, как земля:
— Стой, Данило! Горячему коню — стальные удила! Отдай мне дочку в жены!
— Вот сказал речь! — усмехнулся Данило.— Да возьми, коли можешь!
— Добро! — молвил Лойко и говорит Радде: — Ну, девушка, послушай меня немного, да не кичись! Много я вашей сестры видел, эге, много! А ни одна не тронула моего сердца так, как ты. Эх, Радда, полонила ты мою душу! Ну что ж? Чему быть, так то и будет, и... нет такого коня, на котором от самого себя ускакать можно б было!.. Беру тебя в жены перед богом, своей честью, твоим отцом и всеми этими людьми. Но смотри, воле моей не перечь — я свободный человек и буду жить так, как я хочу! — И подошел к ней, стиснув зубы, сверкая глазами. Смотрим мы, протянул он ей руку,— вот, думаем, и надела узду на степного коня Радда! Вдруг видим, взмахнул он руками и оземь затылком — грох!..
Что за диво? Точно пуля ударила в сердце малого. А это Радда захлестнула ему ременное кнутовище за ноги, да и дернула к себе,— вот отчего упал Лойко.
И снова уж лежит девка не шевелясь, да усмехается молча. Мы смотрим, что будет, а Лойко сидит на земле и сжал руками голову, точно боится, что она у него лопнет. А потом встал тихо, да и пошел в степь, ни на кого не глядя. Нур шепнул мне: «Смотри за ним!» И пополз я за Зобаром по степи в темноте ночной. Так-то, сокол!»
Макар выколотил пепел из трубки и снова стал набивать ее. Я закутался плотнее в шинель и, лежа, смотрел на его старое лицо, черное от загара и ветра. Он, сурово и строго качая головой, что-то шептал про себя; седые усы шевелились, и ветер трепал ему волосы на голове. Он был похож на старый дуб, обожженный молнией, но все еще мощный, крепкий и гордый своей силой. Море шепталось по-прежнему с берегом, и ветер все так же носил его шепот по степи. Нонка уже не пела, а собравшиеся на небе тучи сделали осеннюю ночь еще темней.
«Шел Лойко нога за ногу, повеся голову и опустив руки, как плети, и, придя в балку к ручью, сел на камень и охнул. Так охнул, что у меня сердце кровью облилось от жалости, но все ж не подошел к нему. Словом горю не поможешь — верно?! То-то! Час он сидит, другой сидит и третий не шелохнется — сидит.
И я лежу неподалеку. Ночь светлая, месяц серебром всю степь залил, и далеко все видно.
Вдруг вижу: от табора спешно Радда идет.
Весело мне стало! «Эх, важно! — думаю,— удалая девка Радда!» Вот она подошла к нему, он и не слышит. Положила ему руку на плечо; вздрогнул Лойко, разжал руки и поднял голову. И как вскочит, да за нож! Ух, порежет девку, вижу я, и уж хотел, крикнув до табора, побежать к ним, вдруг слышу:
— Брось! Голову разобью! — Смотрю: у Радды в руке пистоль, и она в лоб Зобару целит. Вот сатана девка! А ну, думаю, они теперь равны по силе, что будет дальше!
— Слушай! — Радда заткнула за пояс пистоль и говорит Зобару: — Я не убить тебя пришла, а мириться, бросай нож! — Тот бросил и хмуро смотрит ей в очи. Дивно это было, брат! Стоят два человека и зверями смотрят друг на друга, а оба такие хорошие, удалые люди. Смотрит на них ясный месяц да я — и все тут.
— Ну, слушай меня, Лойко: я тебя люблю! — говорит Радда. Тот только плечами повел, точно связанный по рукам и ногам.
— Видала я молодцов, а ты удалей и краше их душой и лицом. Каждый из них усы себе бы сбрил — моргни я ему глазом, все они пали бы мне в ноги, захоти я того. Но что толку? Они и так не больно-то удалы, а я бы их всех обабила. Мало осталось на свете удалых цыган, мало, Лойко. Никогда я никого не любила, Лойко, а тебя люблю. А еще я люблю волю! Волю-то, Лойко, я люблю больше, чем тебя. А без тебя мне не жить, как не жить и тебе без меня. Так вот я хочу, чтобы ты был моим и душой и телом, слышишь? — Тот усмехнулся.
— Слышу! Весело сердцу слушать твою речь! Ну-ка, скажи еще!
— А еще вот что, Лойко: все равно, как ты ни вертись, я тебя одолею, моим будешь. Так не теряй же даром времени — впереди тебя ждут мои поцелуи да ласки... крепко целовать я тебя буду, Лойко! Под поцелуй мой забудешь ты свою удалую жизнь... и живые песни твои, что так радуют молодцов-цыган, не зазвучат по степям больше — петь ты будешь любовные, нежные песни мне, Радде... Так не теряй даром времени,— сказала я это, значит, ты завтра покоришься мне как старшему товарищу юнаку. Поклонишься мне в ноги перед всем табором и поцелуешь правую руку мою — и тогда я буду твоей женой.
Вот чего захотела чертова девка! Этого и слыхом не слыхано было; только в старину у черногорцев так было, говорили старики, а у цыган — никогда! Ну-ка, сокол, выдумай что ни то посмешнее? Год поломаешь голову, не выдумаешь!
Прянул в сторону Лойко и крикнул на всю степь, как раненный в грудь. Дрогнула Радда, но не выдала себя.
— Ну, так прощай до завтра, а завтра ты сделаешь, что я велела тебе. Слышишь, Лойко!
— Слышу! Сделаю,— застонал Зобар и протянул к ней руки. Она и не оглянулась на него, а он зашатался, как сломанное ветром дерево, и пал на землю, рыдая и смеясь.
Вот как замаяла молодца проклятая Радда. Насилу я привел его в себя.
Эхе! Какому дьяволу нужно, чтобы люди горе горевали? Кто это любит слушать, как стонет, разрываясь от горя, человеческое сердце? Вот и думай тут!..
Воротился я в табор и рассказал о всем старикам. Подумали и решили подождать да посмотреть — что будет из этого. А было вот что. Когда собрались все мы вечером вокруг костра, пришел и Лойко. Был он смутен и похудел за ночь страшно, глаза ввалились; он опустил их и, не подымая, сказал нам:
— Вот какое дело, товарищи: смотрел в свое сердце этой ночью и не нашел места в нем старой вольной жизни моей. Радда там живет только — и все тут! Вот она, красавица Радда, улыбается, как царица! Она любит свою волю больше меня, а я ее люблю больше своей воли, и решил я Радде поклониться в ноги, так она велела, чтоб все видели, как ее красота покорила удалого Лойку Зобара, который до нее играл с девушками, как кречет с утками. А потом она станет моей женой и будет ласкать и целовать меня, так что уже мне и песен петь вам не захочется, и воли моей я не пожалею! Так ли, Радда? — Он поднял глаза и сумно посмотрел на нее. Она молча и строго кивнула головой и рукой указала себе на ноги. А мы смотрели и ничего не понимали. Даже уйти куда-то хотелось, лишь бы не видать, как Лойко Зобар упадет в ноги девке — пусть эта девка и Радда. Стыдно было чего-то, и жалко, и грустно.
— Ну! — крикнула Радда Зобару.
— Эге, не торопись, успеешь, надоест еще...— засмеялся он. Точно сталь зазвенела,— засмеялся.
— Так вот и все дело, товарищи! Что остается? А остается попробовать, такое ли у Радды моей крепкое сердце, каким она мне его показывала. Попробую же,— простите меня, братцы!
Мы и догадаться еще не успели, что хочет делать Зобар, а уж Радда лежала на земле, и в груди у нее по рукоять торчал кривой нож Зобара. Оцепенели мы.
А Радда вырвала нож, бросила его в сторону и, зажав рану прядью своих черных волос, улыбаясь, сказала громко и внятно:
— Прощай, Лойко! я знала, что ты так сделаешь!..— да и умерла...
Понял ли девку, сокол?! Вот какая, будь я проклят на веки вечные, дьявольская девка была!
— Эх! да и поклонюсь же я тебе в ноги, королева гордая! — на всю степь гаркнул Лойко да, бросившись наземь, прильнул устами к ногам мертвой Радды и замер. Мы сняли шапки и стояли молча.
Что ты скажешь в таком деле, сокол? То-то! Нур сказал было: «Надо связать его!..» Не поднялись бы руки вязать Лойко Зобара, ни у кого не поднялись бы, и Hyp знал это. Махнул он рукой, да и отошел в сторону. А Данило поднял нож, брошенный в сторону Раддой, и долго смотрел на него, шевеля седыми усами, на том ноже еще не застыла кровь Радды, и был он такой кривой и острый. А потом подошел Данило к Зобару и сунул ему нож в спину как раз против сердца. Тоже отцом был Радде старый солдат Данило!
— Вот так! — повернувшись к Даниле, ясно сказал Лойко и ушел догонять Радду.
А мы смотрели. Лежала Радда, прижав к груди руку с прядью волос, и открытые глаза ее были в голубом небе, а у ног ее раскинулся удалой Лойко Зобар. На лицо его пали кудри, и не видно было его лица.
Стояли мы и думали. Дрожали усы у старого Данилы, и насупились густые брови его. Он глядел в небо и молчал, а Нур, седой, как лунь, лег вниз лицом на землю и заплакал так, что ходуном заходили его стариковские плечи.
Было тут над чем плакать, сокол!
...Идешь ты, ну и иди своим путем, не сворачивая в сторону. Прямо и иди. Может, и не загинешь даром. Вот и все, сокол!»
Макар замолчал и, спрятав в кисет трубку, запахнул на груди чекмень. Накрапывал дождь, ветер стал сильнее, море рокотало глухо и сердито. Один за другим к угасающему костру подходили кони и, осмотрев нас большими, умными глазами, неподвижно останавливались, окружая нас плотным кольцом.
— Гоп, гоп, эгой! — крикнул им ласково Макар и, похлопав ладонью шею своего любимого вороного коня, сказал, обращаясь ко мне: — Спать пора! — Потом завернулся с головой в чекмень и, могуче вытянувшись на земле, умолк.
Мне не хотелось спать. Я смотрел во тьму степи, и в воздухе перед моими глазами плавала царственно красивая и гордая фигура Радды. Она прижала руку с прядью черных волос к ране на груди, и сквозь ее смуглые, тонкие пальцы сочилась капля по капле кровь, падая на землю огненно-красными звездочками.
А за нею по пятам плыл удалой молодец Лойко Зобар; его лицо завесили пряди густых черных кудрей, и из-под них капали частые, холодные и крупные слезы...
Усиливался дождь, и море распевало мрачный и торжественный гимн гордой паре красавцев цыган — Лойке Зобару и Радде, дочери старого солдата Данилы.
А они оба кружились во тьме ночи плавно и безмолвно, и никак не мог красавец Лойко поравняться с гордой Раддой.