Откройте свой Мир!

Материал взят с Сайта памяти Алексея Султанова http://alexeisultanov.ru/

«Литературная газета» №29 (5708), 15.07.98.
Алексей Султанов, бунтарь из династии «демони­ческих
пианистов»

    Жизнь пианиста Алексея Султанова напоминает мистический детектив. Ему не суждено было стать ни лауреатом одиннадцатого Конкурса Чайковского в июне 1998-го (хотя превосходство его таланта каза­лось неоспоримым), ни лауреатом восьмого - в июне 1986 года (хотя его, шестнадцатилетнего, тогда уже называли лидером"советской команды" пианистов). И тогда, и теперь его бунтарская вдохновенная душа пронеслась под сводами конкурсного зала - в облике ли Бетховена или Шопена, Чайковского или Прокофьева, - оставив гипнотический след музыкального "инакомыслия" и щемяще печальную мысль о том, что Конкурс Чайковского уже никогда не назовет Султанова в числе своих блестящих победителей - Сего­дня Алексею 29 лет. Это был последний шанс и для пианиста, и для конкурса, который мы называем "нашим национальным достоянием".
    Между тем жизнь бывшего студента Московской консерватории, "вундеркинда из Ташкента", еще девять лет назад переломилась надвое и перенеслась в Америку, повторив траекторию биографий таких его предшественников на поприще мирового пианизма, как Иосиф Гофман, Сергей Рахманинов, Влади­мир Горовиц. Если вслушаться, то в своевольном и страстном, ошеломляюще виртуозном фортепианном творчестве Алексея Султанова можно почувствовать "наследие" всех этих трех. Однако дух Владимира Горовица, которого западная пресса называла "последним из величайших демонических пианистов", пе­ресилил, и явился в облике живого легендарного пианиста, его живых "говорящих" пальцев, чудесных клавиш его любимого Стейнвея, который он привез с собой на гастроли в Россию в апреле 1986 года (после 60 лет разлуки) и которые так зачаровали ученика ЦМШ Алешу Султанова. Он не попал на тот ис­торический концерт Горовица по билету, но умудрился слушать и наблюдать его с высоты... центральной люстры Большого зала Московской консерватории, куда пробрался по крыше с группой "единомышленников".
    Кто знает, быть может, именно там, на люстре, в день единственного концерта Владимира Горовица в Москве и вселился в него ЭТОТ ДЕМОН... И, быть может, именно это экстраорди­нарное событие предвосхитило экстраординарную судьбу "русского американца" Алексея Султанова -демонического пианиста с ангельским личиком нежного ребенка.  

– Алеша, как вы знаете, у нас в России об "аншлаговых" концертах говорят: "Висели на люстрах!" Я не знала, что в Большом зале Московской консерватории это и на самом деле воз­можно.
– Да конечно. В этой центральной люстре Большого зала есть такая специальная площадка для тех, кто люстру ремонтирует. И она была забита студентами в тот день, 20 апреля 1986 года, когда Вла­димир Горовиц давал свой концерт. Оттуда было видно все - мы прямо над Володей сидели. Была видна вся клавиатура. И я услышал фантастическую игру живого Горовица, о чем и помыслить ранее не мог. А рядом со мной "на люстре" сидела моя будущая жена Даце Абеле, виолончелистка из Риги, с которой мы не расстаемся вот уже почти 13 лет. Когда через некоторое время мы с Горовицем встретились, я рассказал ему эту историю. И Володя очень долго смеялся и извинялся. Ведь я ему сказал: "Из-за тебя мне пришлось жениться". Это, к сожалению, была единственная наша встреча, которую организовали Конкурс
Вэна Клайберна и Том Фрост, продюсер Горовица.

– Где же произошла эта встреча? 

– На его нью-йоркской квартире, в Манхеттене. Мы провели вместе часа три. Я играл ему Сонату Моцарта и "Мефисто-вальс" Листа в его обработке (он сделал роскошную
обработку!). Кстати, недавно я выучил Вторую рапсодию Листа в его обработке -
совершенно "неигральное" произведение, жутко труд­ное, но невероятно
эффектное. Горовиц был непревзойденным мастером этих супервиртуозных обрабо­ток. 

– А еще какие транскрипции Горовица вы играете? 

– Вариации на темы "Кармен" - очень известную транскрипцию. А еще Вторую сонату Рахманинова в его редакции. Горовиц ведь "смешал" первую и вторую редакции сонаты, и сам Рахманинов всегда го­ворил' "Он делает мою музыку, играет ее лучше, чем я сам"... А потом мы с Горовицем поиграли в четыре руки "Фантазию" Шуберта. Поговорили, Он, конечно, уже старенький был, с причудами, но ужасно милый. Каждые три минуты вскакивал и приговаривал: "Я самый лучший! Я самый лучший!" Но он удивительно все соображал и идеально говорил по-русски. За 60 лет разлуки с Россией так сохранить русскую речь! 

– А знаете, в Москве на пресс-конференции Владимира Горовица в апреле 86-го перед его концертом я подошла и пожелала ему: "Ни пуха, ни пера!" И он, благоухающий изысканными ду­хами, в своей кокетливой американской бабочке, тут же, не запнувшись, воскликнул: "К черту!" -будто  Россию никогда и не покидал. 

– Вот как! (Смеется.) Между прочим, когда мы с Горовицем прощались, он пригласил меня на свой день рождения в начале октября. Но в это время, к сожалению, я не смог приехать, потому что записывал в Лондоне свой первый альбом - с лондонским симфоническим и дирижером Максимом Шостаковичем: писали Первый концерт Чайковского и Второй Рахманинова. И как раз во время этой записи мне сообщи­ли, что Владимир Горовиц умер... А через полгода после нашей единственной встречи мне довелось еще встретиться с его... роялем, тем знаменитым Стейнвеем 503, который приезжал с Горовицем в Москву и сопровождал его во всех гастролях. Я сам его выбрал (не зная его"биографии") для своего дебюта в Карнеги-холлс, который состоялся 3 мая 1990 года. 

– А что вы играли в этом концерте? 

– А вот афиша, которая висела на Карнеги-холле. Мои родители потом её сняли и повесили здесь, в квартире на Беговой, Играл Моцарта, бетховенскую "Аппассионату",
"Мефисто-вальс" Листа, Пя­тую сонату Скрябина и Седьмую Прокофьева. Успех был огромный. Я почувствовал поддержку публики с самого начала. 

– Вы стали победителем Конкурса имени Вэна Клайберна в 1989 году. Видимо, это фактиче­ски и определило вашу судьбу?

– В общем то, да. Это изменило всю мою жизнь. Потому что Конкурс Вэна Клайберна на два года становится менеджером тех, кто выиграл первые три премии, и организует обширные гастроли. 

– И вы так и не закончили Московскую консерваторию! 

– Я закончил только три курса у моего гениального московского учителя - Льва Николаевича Нау­мова, а потом возникло очень много концертов в Америке... Кроме того, я должен был "слинять" из-за уг­розы призыва в армию. И не мог появляться в России, пока мне не исполнится 27 лет. 

– Здесь вы с Евгением Кисиным в одном амплуа. Чего не скажешь о вашем отношении к конкурсам. Ведь Кисин и его наставники изначально заняли позицию полного отречения от уча­стия в конкурсах. Вы же дважды участвовали в Конкурсе Чайковского, победили в конкурсах Клайберна и Шопена, в Варшаве, совсем недавно, в 1995-м. 

– Знаете, сейчас столько в мире конкурсов! Это стало таким обычным, все равно что,., в казино сходить! В некотором роде, простите. К сожалению, и Конкурс Чайковского тоже стал такой "общедоступной" ареной, где могут играть все, кто заплатил взносы. И, естественно, за последние 12 лет, годы "демократизации" России, его уровень понизился. Хотя я ни в коем случае не хочу умалять его пре­стиж, Потому
что эти четыре конкурсные "глыбы" - Конкурс Чайковского, Конкурс Вэна Клайберна, Коро­левы Елизаветы в Брюсселе и шопеновский в Варшаве - остаются самыми престижными конкурсами в мире. 

– Вы думаете, такая оценка существует в мире? Или это ваш личный взгляд? 

– И мой, и мировой... Потому что именно у лауреатов этих конкурсов всегда самые удачные музы­кальные карьеры. Но я не мог повторить свою "попытку" на Конкурсе Чайковского до 96-го года, не рискуя загреметь в армию. Тогда, в 95-м, я выбрал Варшаву. И это выглядело достаточно экстравагантно. Дело в том, что за 5 лет до этого я имел в Варшаве сольный концерт как лауреат Конкурса Клайберна и извест­ный музыкант в мире. Потом еще через два года я приезжал играть с оркестром Варшавской фи­лармонии, и меня встречали, как известного артиста, - все как полагается. И вдруг я приезжаю, как школьник, пацан, с нотами в сумочке через плечо, играть на Конкурсе Шопена! 

– Как же вы с вашим абсолютно нетрадиционным, экстатичным, отнюдь не инфантильным, но мощнейшим по внутренней взрывной энергетике Шопеном решились приехать в обитель блю­стителей "подлинного" Шопена? 

– Несмотря на то, что у многих членов жюри этого Тринадцатого шопеновского конкурса оставался догматический подход к фортепианному стилю, который, можно сказать, был "изобретен" Галиной Черны-Стефаньской, когда они с Беллой Давидович разделили первую премию, мне постепенно удалось их дос­таточно переубедить, чтобы они признали мою победу. Галина Черны-Стефаньска, сидевшая в жюри, мне кажется, пережила целую эволюцию по отношению ко мне. Обычно ей не нравился мой Шопен. И после моего первого тура в Варшаве она отреагировала очень сдержанно. После второго тура уже начала "меняться", а после третьего она уже мне ставила самые высокие баллы. А после четвертого тура - фи­ниша - все жюри во главе с Яном Экером провозгласило меня победителем. Кстати, в Москве, на нынеш­нем Конкурсе Чайковского, как мне стало известно, Черны-Стефаньска была в ужасе, когда меня не про­пустили в третий тур, буквально рвала и метала... 

– А какой шопеновский стиль вы цените? Кого из "шопенистов" признаете? 

– Я принимаю любого "шопениста", потому что Шопен универсален, и каждый может найти в нем "свое". Но, допустим, мне очень нравится Шопен у Горовица. Очень нравится Шопен у старых польских пианистов рубежа XIX - XX веков - Игнаци Фридмана и Иосифа Гофмана...

– Немножко салонный такой? 

– Да, вальяжный такой, но какой-то очень своеобразный, я слышал запись многих шопеновских миниатюр у Фридмана и Гофмана... Потом мне нравится кубинский пианист Джордж Болет, очень извест­ный в Латинской и Северной Америке. Он недавно умер, к сожалению. Из современных пианистов не могу, но назвать Марту Аргерих - музыканта глобальных масштабов. У Рихтера был потрясающий Шопен! 

– А вам не приходилось ли слышать записи старого Нейгауза? 

– О, конечно! Нейгаузы - оба: и Генрих, и Станислав - всегда были замечательными исполнителя­ми Шопена, особенно его h-moll'ной Сонаты и баллад. А этот нейгаузовский романтический подход, нейгаузовский звук - это целая эпоха... 

– К счастью, и вы, Алеша, оттуда - из этого же нейгаузовского "гнезда", А кого из музыкан­тов вашего поколения вы цените достаточно высоко? 

– Есть среди них, конечно, уникальные, как, например, Женя Кисин, как Саша Карсантия, недавно получивший первую премию на Конкурсе имени Артура Рубинштейна в Тель-Авиве. Он сейчас живет в Индиане, где Александр Торадзе открыл свой маленький музыкальный отдел в университете; Карсантия -его ассистент. 

– Так много "наших" в "ваших" американских краях! 

– Не забудьте еще Владимира Виардо, который успешно преподает и концертирует. 

– Вы теперь живете в Форт-Уорте, в штате Техас, в "зоне" Вэна Клайберна и конкурса его имени. Встречаетесь ли вы с Вэном? 

– Мы видимся иногда. Во время конкурса, кстати, он трогательно "опекал" всех участников. Но он не любит часто показываться на людях. Правда, обожает супермаркеты. Иногда мы видимся на каких-нибудь приемах. А года два назад мы неожиданно встретились с ним в Японии, где скрестились наши га­строльные пути. 

– Неужели он много гастролирует? 

– Конечно, Вэн уже не прежний. Вэн в смысле состояния здоровья. Недавно с ним произошел такой случай. Он открывал роскошный концертный зал в Форт-Уорте, только что построенный в центре города. И вдруг с ним что-то случилось во время исполнения финала Второго концерта Рахманинова: он упал прямо на сцене в обморок. Правда, через полчаса он уже шутил... Он же очень теплый человек, очень открытый и общительный. А знаете, что он иногда вытворяет? Кажется, перед 1994,годом в новогодний вечер он сыграл сразу три концерта с оркестром: "императорский" концерт Бетховена - Пятый, потом Пер­вый концерт Листа С-dur, а после перерыва своего родного Чайковского, Первый концерт. Играл с мест­ным, форт-уортовским симфоническим оркестром и дирижером Джоном Джордано, который, кстати, все­гда являлся председателем жюри Конкурса Вэна Клайберна. 

– А с кем вы из дирижеров дружите? 

– С Максимом Шостаковичем мы довольно часто перезваниваемся. 

– Он процветает? У него свой оркестр? 

– Свой оркестр у него был в Новом Орлеане. Но теперь он предпочитает ставить отцовские оперы и работать по контрактам. Мне с ним всегда было как-то удобно играть. Мы много концертировали вместе. Иногда приходилось играть концерты и без репетиций. И он идеально все ловил на лету. Даже когда мы играли Второй концерт Шопена, где очень много rubato, Максим попадал своим оркестром точно в конец самого труднейшего пассажа, самого "извращенного" в смысле неровности темпа. Он очень хороший му­зыкант, замечательный. 

– Поверьте, это очень приятно слышать. У нас в России его всегда считали типичным ин­теллектуалом, не способным, однако, на особые музыкальные откровения и вдохновения. А как  вы, Алексей, относитесь к таким тонким материям, как вдохновение, минуты "озарения" на кон­цертной сцене? 

– Есть такие вещи, о которых, простите, надо заранее позаботиться: проверить освещение, изучить зал и его акустику, изучить рояль и все его возможности... А на концерте нужно чувствовать людей, для которых ты играешь. Если зал небольшой, то и темпы некоторых произведений будут меняться. Если зал огромный, динамика, темпы, мощь - все будет другое. Все эти вещи нужно держать под железным кон­тролем. Иначе будешь один "наслаждаться" на сцене, а в зале будет народ спать или книжки читать... Цель любого артиста - заинтересовать публику, заинтриговать ее.
Приходится даже сначала, так сказать, "схватить публику за глотку", чтобы она стала "дышать" вместе с тобой и понимать твой малейший нюанс. 

– А вот "схватить за глотку"- это как? Каким способом? 

– Конечно, нужно внутреннее особое состояние, внутреннее вдохновение, глубина подхода к про­изведению и, естественно, очень хорошее, его техническое исполнение. Потому что для меня так: если человек играет неодухотворенно, бездарно, но очень хорошо технически, для меня это значит - он техни­чески не подготовлен. Ведь если у него нет технических проблем, он позволяет себе отключиться от тех­ники и - НАЧАТЬ ЗАНИМАТЬСЯ МУЗЫКОЙ! Но - полное внимание! На концертной сцене все время нужно сохранять трезвый мозг. Ну, конечно, для поддержания внимания публики можно "фокус" какой-нибудь сотворить, какой-нибудь технический "извив", не очень стандартный прием.. Но музыка от этого, естест­венно,
не должна страдать, а, напротив, только приобретать. 

– Значит, вы все-таки импровизируете на сцене? 

– Всегда. А иначе как же?..

P. S. Для самых любопытных: у Алексея Султанова есть три главных "хобби" -джаз (он даже сочиняет в этом жанре), таэквондо (этим "корейским каратэ" он занима­ется по три часа в день вот уже восемь лет) и игра в гольф - самое недавнее увлече­ние.
"Если этим заболеть, выздороветь уже нельзя, - утверждает он. - России этой "болезни" не избежать, вон сколько у нее необозримых пространств для гольфяных полей!"

Тамара Грум-Гржимайло


 

Рахманинов С.В. " 2 концерт для ф-но с оркестром (1 часть)

Лев Наумов «Под знаком Нейгауза». Беседы с Екатериной Замоториной.


Глава IX. Ученики. Стр. 127-131


    Его привела ко мне Попович. Этот карапуз блестяще играл b-moll'ное скерцо Шопена. Я не знаю, как он играл! Ручки у него были маленькие, педаль он не доставал – или почти стоя играл, не помню. Меня поразило, как он справляется, я удивился, что подобное возможно. Тогда я понял, что такое вундеркинды и как они интересны – оказывается, они существуют, и это вселяет большую надежду на будущее нашего искусства. И я стал с ним заниматься.
    У Султанова был строптивый характер:он все принимал критически, небеспрекословно. Иногда у нас завязывались споры. Были какие-то обиды с моей стороны, которые потом я все забыл, потому что он оказался человеком добрейшей души, широкой натуры, искренним, доброжелательно относящимся к людям. Это и время показало: когда Алеша уже жил в Америке, то покровительствовал многим эмигрантам. Мне однажды он послал четыре тысячи долларов, чтобы я не оказался в долговой яме. Мы с Левой Власенко были членами жюри на конкурсе в Солт-Лэйк-Сити, я не знал условий. Там платили мало, а я еще приехал с женой, и нам бы не хватило денег обратную дорогу. Султанов помог.
    С ним было весьма трудно, потому что с детских лет он – человек абсолютно необузданного темперамента. Например, бил в барабан – и разорвал его. Произошел скандал, ведь это дорогостоящий инструмент. Еще случай. В классе в консерватории он играл: «до-ре-ми-до-ре-до» - и вошел какой-то начальник. Опять скандал. Алешу хотели выгонять за эти выходки. Потом странное увлечение каратэ: он был помешан на Брюсе Ли, демонстрировал мне фильмы… Кстати, Андрей Гаврилов мне их тоже показывал. И что-то у них было общее – стихийно-выплескивающееся, неуемно активное, что так не вяжется с гармоничностью музыканта.  Но при их таланте, в конце концов все увязалось, так как они невероятно музыкальны от рождения. Я запомнил вот это ощущение постоянной неловкости, что я должен Алешу постоянно защищать, потому что он опять что-то натворит. Но с ним надо считаться, ведь он неимоверно, исключительно талантлив, незауряден.
    Мы стали готовиться к конкурсу Шопена (1985год). Это была большая работа. Алеша блестяще играл, очень понравился Виктору Карповичу Мержанову, который был председателем жюри, вышел на второе место после Станислава Бунина. Но оказалось, что ему не хватает двух или трех месяцев до того возраста, с которого можно участвовать в этом конкурсе. И его не пропустили. Была жуткая трагедия. Не знаю какую премию он бы взял (может быть, вторую, может первую) – во всяком случае, играл не хуже Бунина, по-моему.
    А потом был печальный конкурс Чайковского (VIII конкурс, 1986год). Почему печальный? Потому что якобы крышка упала Султанову на руку и сломала косточку. В реальности же оказалось, что после жеребьевки он на радостях стал разбивать кирпичи… Это была тайна, о которой я узнал много лет спустя. Его мать в ужасе обратилась к какому-то физкультурному врачу, быстро ставившему спортсменов на ноги. Алеше наложили гипс, заниматься было нельзя. Потом ему разрешили делать ванночки для руки (я помню этот день), шевелить пальцами в воде, чтобы косточка быстрее срасталась. Боль была чрезвычайная, долго играть он не мог. И пришлось прибегнуть к самому страшному. Наверное, это известно, тогда газеты писали, но я расскажу.
    Когда Султанов выступал не первом туре, казалось очень странным, что после каждого произведения он стремглав убегал за кулисы. А там его ждал врач с заморозкой. Потом Алеша выходил и продолжал играть. Иногда действия лекарства не хватало, и он играл с дикой болью. В то же время трудности были незаметны, он так великолепно выступал, с таким бешеным успехом, что не пропустить его дальше было невозможно. Не втором туре мне показалось, что он играл еще лучше, но тут-то его и отбросили. Мне потом говорили:
     – Ну, ты же сам понимаешь: как он играет Скрябина! 
     – Как?
     – Странно как-то.
    В общем, было что-то катастрофическое. Может, болезнь руки и повлияла, но не до такой степени. Так ему и не повезло с конкурсом Чайковского (на XI конкурсе в 1986 году А. Султанова не пропустили в финал). В Америке на конкурсе Клайберна он получил первую премию (1989 год), слава богу. Тут можно было бы остановиться. Но Султанову стало скучно, да и концерты стали редеть. И он поехал в Польшу на конкурс Шопена (1995год), Играл замечательно, но какая-то необычность, другая трактовка его подвели – он был помешан на В. Горовице. Алеша получил вторую премию, первую никому не дали; тем не менее он очень расстроился.
    Да, с Горовицем связана такая история: Султанов не мог попасть в Москве на концерт своего кумира. Он свесился с крыши и так, вверх ногами, заглянул в артистическую. Горовиц его увидел и пригласил: открыл окно. Так они познакомились, у них завязался контакт – Горовица тронул этот восторгавшийся им мальчик. Алеша рассказывал, как после в Америке, Горовиц сидел с бутылкой воды, все время пил и показывал ему разные
«приемчики»:
    – Вот здесь, в «Мефисто-вальсе», сделай такие терции, а здесь такие. Профессор твой будет доволен.
    Когда Султанов потом сыграл мне скерцо h-moll Шопена и в конце исполнил пассаж
октавами martellato, явно взятыми из конца первой части концерта Чайковского, я бросил ему ноты в лицо:
    – Почему ты так играешь?
    – Мне трудно!
    – Но ведь Шопен написал не так! Изволь выучить, как есть.
    Это такой сумасшедший парень, что о нем можно долго говорить. Виртуозность его поразительна. Один японец подарил ему все обработки Горовица, Алеша исполнял их недавно в Москве, играл в зале училища имени Гнесиных, дал открытый урок и имел колоссальный успех у публики.
    Возвращаюсь к тому, как он вместе с Ильей Итиным нас ободрил. Мы с женой были в Форт-Уорте, они нас опекали, приглашали в гости. (Тогда Александр Корсантия, ученик Лексо Торадзе, провалился на конкурсе Клайберна: играл «Картинки с выставки» с горовицкими дополнениями и в результате не прошел на второй тур; нелепость! Вскоре этот талантливый музыкант получил первую премию).
    Мы были у Алеши в гостях. Он живет в уютном домике в пригороде. У него там – масса игр. Он меня еще в Москве «заразил» «Нинтендо», японской игрой на маленькой приставке, подключаемой к телевизору; мы в нее играли с внуком Лешкой, и когда что-нибудь было непонятно, я звонил Васе Лобанову, который в ней тоже является специалистом, или Алеше Султанову и спрашивал, что нужно сделать, чтобы игра продолжалась, я любил именно такие игры, где надо подумать. Но дело не только в играх. Алеша там живет с Даце, это его давняя любовь из Прибалтики. Она отличная виолончелистка, но посвятила себя ему. У них вокруг дома небольшое поле. Они делали шашлыки, Алеша готовил их великолепно – он же из Узбекистана (его отец потрясающе готовил плов). В доме – шесть котов! Игуана живет, неподвижно сидит в аквариуме (хвост ее равен туловищу), с задумчивым видом, будто познала все на свете. Если ее выпустить, она начинает орудовать: гоняется за мухами.
    Когда у нас дома около семи часов утра раздается звонок, это обязательно Султанов, он меня не забывает:
    – Ну, как Вы, как у Вас дела?
    И это очень мило, трогательно.
    Еще один эпизод я должен все-такирассказать. Алеша летел куда-то, и  в
самолете по радио объявили, что необходим врач. Раз, другой… Тогда он подошел и
сказал:
    – Я врач.
    Там девочка лежала, в жару, в изнеможении. И Султанов говорил, что у нее все признаки такие, какие были у него самого при перитоните аппендицита, и он мог умереть.
    Он потребовал:
    – Немедленно посадите самолет или верните его назад. Мы недалеко отлетели.
    – Как мы можем?
    – Делайте, потому что девочка может скончаться.
    – А вы доктор?
    – Да.
    Повернули назад. Приехала «Скорая помощь», девочку обследовали врачи и спросили:
    – Кто ставил диагноз? Вы врач?
    – Да, я доктор Зультанов.
    – Ваш диагноз такой-то? Вы правы.
    Так что девочку он спас.  Это было невероятно! Потом у него что-то случилось со здоровьем, и он настолько освоил медицину, что докладывал Ирине Ивановне, какие существуют типы инфарктов, инсультов…
    Он поражал меня своей всеохватностью: например, мог бесконечно говорить о конструкции самолетов, увлекался всем на свете…
    Очень скучаю без Алеши. И я редко бываю в Америке, и он нечасто заглядывает к нам на огонек. Это – теплый, талантливый, добрый, открытый, душевный человечек.     

Беседа состоялась 1 февраля 2001 года

Материал взят с Сайта памяти Алексея Султанова http://alexeisultanov.ru/


«Коммерсантъ-daily» 1998 год
У кого есть шанс не дойти до третьего тура.

С тех пор, как слоган «победителей не судят» вошел в обиход, принято не задумываться над судьбой «побежденных». «Коммерсантъ» решил обратиться за комментариями к Наталье Погореловой – матери Алексея
Султанова, явного фаворита конкурса пианистов, не допущенного на третий тур.
Беседует музыкальный обозреватель Елена Черемных. 

– Почему пианисту Алексею Султанову, у которого эксклюзивные контракты с Japan art и Colambia. у которого один концерт в Америке стоит $8-9 тыс., который 12 лет благополучно выступает зa рубежом, было важно играть на конкурсе им. Чайковского?

– Ему было важно вернуться в Россию. Получив пинок 12 лет назад (Алексей Султанов уже участвовал в конкурсе им. Чайковского, когда ему было 16 лет и он заканчивал 11-й класс ЦМШ), он буквально через год после этого взял первую премию на конкурсе Вана Клиберна. И по условиям той победы он должен был отыграть 200 концертов. Учтем, что в те годы наш Госконцерт забирал у музыкантов 67 процентов от выступлений. А мы ведь переехали в Москву из Ташкента, и у нас здесь практически ничего не было. И еще, над Лешей постоянно висела угроза армии. Надо было как-то спасаться. Теперь же он вернулся на «чайник», уверенный в себе. Да и мы ему постоянно пели по телефону: «Приезжай, приезжай, в Москве теперь и публика другая, и все иначе». Что говорить, Леша просто хотел сюда вернуться. 

– Насколько ваш сын был готов к тому, что произошло? 

– Он рассчитывал на лучшее, но был готов и к самому худшему.

– Почему?

 –12 лет назад его так же плавно отсеяли со второго тура. Что произошло? Буквально на жеребьевке Лешка сломал палец и играл под заморозкой (мы нашли спортивного врача, который делал ему укол, как футболисту, азотом). Укола хватало на три минуты. Остальное игралось на чистой боли. Первый тур — прекрасно. Второй — тоже. Лешку согнали со второго тура, и жюри отговорилось жалостью: «Пусть не мучит свой палец». 

– Чем жюри отговаривалось теперь? 

– Его учитель, который, в свою очередь, учился у Нейгауза,— Лев Николаевич Наумов, объясняет случившееся тем, что все иностранные члены жюри поставили огромный балл. А наши — нижайшие баллы. Тем самым все высокие оценки оказались аннулированы. 

– Зато у профессора Доренского в финал прошло четыре ученика. Даже Руденко, который почти провалился на втором туре. Может быть, стоило идти в класс не к Наумову, а к Доренскому? 

– Ни за какие коврижки он бы не сделал этого. 

– Хотелось бы получить хотя бы неофициальный расклад в жюри. Кто был за Султанова? 

 – С утешениями подходили Андрей Эшпай, Черны-Стефаньска. Говорят, что за него голосовали представители Австрии и Германии. Американец Поллок. Но Доренский ведь очень много общался с Поллоком и, видно, о многом с ним договорился.

– Объективности ради. неужели ему было не с кем здесь соперничать?

– Что вы, конечно, было с кем. Есть же хорошие ребята — Денис Мацуев, англичанин (Фредерик Кемпф.—«Ъ»), Вика Корчинская-Коган. С этими ребятами он бы сражался хорошо и на равных. Но его отблокировали. Канал «Культура» и с первого, и со второго тура показывал — хоть полсекунды! — всех, кроме Алеши. Мне было противно от предчувствия всей этой грязи. Теперь же, когда она пролилась,— все равно.

– Что теперь? 

– Теперь мы хотели, чтоб сын отдохнул. Были планы поехать на дачу. Но боюсь, что Лешка с женой уже пошел за билетами.

Елена Черемных.