Анатолий Овсейцев,
13-11-2014 18:00
(ссылка)
О неразвитости современного Коллективного Разума
(На пути к становлению справедливого Коллективного Разума Социума)
Структура социума современного человечества демонстрирует пример связи Коллективный Разум - научно-технический прогресс, в котором производство материальных благ может превышать необходимый уровень жизнеобеспечения социума Земли. Однако уровень Мировоззрения остаётся первобытным: греби под себя, плюй на других.
Мировоззренческий первобытность (атавизм) проецируется на все структуры современного социума, разделяя его на враждующие формирования.
Базисное противоречие связано с тем, что в основе миропонимания лежит не Созидание, а Потребление. В угоду Потребления насилуется Мать-Земля. [ Читать далее... → ] Из её недр извлекаются источники энергии и полезные ископаемые. На их базе создаются технологии, отходы которых и продукты разложения конечных изделий влекут нас к экологическим катастрофам.
Сон Разума социума общества Потребления рождает чудовищные противоречия: между трудом и капиталом, между бедными и богатыми, между этническими, государственными, политическими и религиозными группировками.
Такая ситуация выгодна только паразитам, присваивающим результаты чужого труда. Такая ситуация возможна, если паразиты вошли во власть. Такая власть будет жонглировать реформами, разжигать противоречия, инициировать стихийное сопротивление и бороться с терроризмом. Это мы сегодня как раз и проходим.
Социум ХХ века, национализировав частную собственность, создав Содружество Социалистических Государств, развив научно-технический прогресс, победив капитализм в открытых сражениях, был, в конечном счете, предан своей же партийно- государственной номенклатурой .
Глубинными причинами предательства явились:
- отрицание духовной компоненты Единого Космоса;
- обман по поводу того, что на месте капитализма строится социализм.
Национализировав частную собственность своих стран в государственную собственность, партийно-государственная номенклатура социалистических функционеров взяла распределение прибавочной стоимости в свои руки.
Возникла ситуация, при которой множество капиталистов в стране заменил один. Этим одним стало Государство. По существу многополярный капитализм трансформировался в монополярный.
В условиях монополярного, государственного капитализма, скрывающего свою хищную сущность под словесной чадрой социализма, на первое место выдвигалась система распределения прибавочной стоимости.
Эта система порождала тоталитаризм, грызню последователей, исключительность партийно-государственной номенклатуры, беспаспортное бесправие колхозного крестьянства, убогость властного уровня диктатуры пролетариата, от имени которого совершалось всё.
Грызня в верхних эшелонах власти привела к развалу КПСС и коммунистических партий социалистических государств . За партиями стали разваливаться государства. Кровь вновь окропила народы. Торжествовала Бездуховность. Воцарилась "демократия".
Как бы мы не ругали социализм, но по сравнению с сегодняшней демократией он имеет неоспоримые преимущества: конституционно гарантированные и реально обеспеченные права на труд и отдых, и их своевременную оплату; предоставление бесплатного медицинского обслуживания, образования (включая высшее), жилья и так далее. Произвол с увольнениями блокировался коллективами.
Капиталистические идеи на базе частной собственности теряли свою привлекательность. Это не устраивало ни мировую закулису, ни партийно-государственную коммунистическую номенклатуру. Они понимали: дальнейшая эволюция в этом направлении сметет их с лица Земли, как Земля периодически стряхивает мелкие жизни (Книга Дзиан. Теогенезис).
Горбачёвская перестройка связана, прежде всего, с организацией дефицита, разжиганием межнациональных конфликтов, болтовней о демократии.
Под трескотню о свободе разрушались партийные и государственные структуры; готовилась криминальная контрреволюция против народов стран Социалистического Содружества.
Произошло то, что произошло. Произошло потому, что партийно-государственной "коммунистической " номенклатуре переход от социализма (государственного капитализма) к капитализму был выгоден: каждый номенклатурщик из "слуг народа" становился господином.
Однако, "господа приходят и уходят, а народы остаются". Поэтому народам нельзя забывать ни о Беловежской Пуще, ни о предшествующей ей истории создания Коллективного Разума, носителем которого номенклатура провозглашала советский народ как якобы новую общность людей. Народ поверил. Расслабился. Получил. Однако надо учиться дальше, ибо путь к Коллективному Разуму ещё не пройден.
Стремление к достижению справедливого Коллективного Разума социума пронизывает всю историю человечества. Актуальность этого стремления неугасима.
Пути к формированию божественно - справедливого Коллективного Разума социума на Земле, описывают древнейшие Книги - источник современной литературы религиозных конфессий и язычества.
Поскольку вопрос о связи религиозной и мифологической древнейшей литературы освещен в работе Единый Космос Крикорова В.С. (нашего Зеленоградца), то остановимся на событиях ХХ века.
Эпохальными моментами начала ХХ века были:
- свержение в феврале 1917 года Монархии буржуазией Российской Империи, и запрет временным правительством иммиграции царской семьи;
- создание противоестественной коалиции Ленин - Троцкий , объединившей необъединимое: борьбу пролетариата за свои права и стремление сионизма к мировому господству.
Примечательно то, что и Ленин и Троцкий внедрялись в русскую февральскую буржуазную революцию 1917 года из - за рубежа.
Ленин с группой товарищей прибыл в Россию в опломбированном вагоне из Германии; Троцкий - с двумя сотнями боевиков на двух пароходах из Америки. Мировую закулису, обеспечившую этот приезд, не смущало, что Германия и Америка находились в состоянии войны между собой. Не смущало потому, что ставкой было обеспечение победы сионизма силами пролетариата сначала России, а потом и всего мира.
Оседлав интернациональную борьбу пролетариата, сионизм рассчитывал въехать в мировое господство, как всегда, на чужом горбу.
Для победы на фронтах всегда нужны крепкие тылы.
Формирование таких тылов проводилось за счет еврейского этноса, в котором сионизм находил благоприятную почву.
Координация действий фронта и тыла требовала единоначалия: экономического и политического, то есть государственного. Поэтому закулиса допустила перерастание буржуазной революции в социалистическую и обеспечила ею победу.
В результате частнособственнический капитализм трансформировался в государственный капитализм.
Дело было сделано. Государственно - партийные структуры стали заполнять носители сионизма, то есть еврейский этнос.
Сегодня точно подсчитано и публикуется в открытой печати сколько евреев было во властных, фискальных, карательных структурах советской власти первых лет. Достаточно сказать, что в первом правительстве Ленина из 22 наркомов только Сталин и Протвян были не евреями. Результаты сказались сразу. Ленин со своим марксизмом и пролетарской революцией оказался не вождём, а попутчиком сионисткой компоненты октябрьской революции. Попутчиком, тем не менее, опасным. Поэтому на него было совершено покушение, в результате которого он был выведен из строя.
Человек предполагает - Бог располагает; и сионизм в лице Сталина получил более умного, решительного и коварного врага, уничтожившего и Троцкого, и соратников Ленина.
Пролетарско- коммунистическая компонента в государственно - капиталистическом социализме стала преобладающей. Это тревожило закулису, как тревожил её и германский нацизм, сменивший в сионизме еврея на арийца.
Произошло то, что произошло: прогремела вторая мировая война, Ассамблея ООН приняла Резолюцию, осуждающую расизм, нацизм и сионизм. Результат мы знаем: Израиль воюет с Палестиной, а состав министров в России подобен Ленинскому Совнаркому.
Вместе с тем, деление Российской Империи по национальному признаку и создание Советского Союза (мина замедленного действия) сделали свое дело. Мина взорвалась в Беловежской Пуще в нужный для закулисы момент. Советский Союз рассыпался. Роль мирового жандарма взяла на себя Америка . Но вопреки этому марш-бросок к Коллективному Разуму продолжается .
Связь - Личность в Социуме.
Признаками справедливого Коллективного Разума являются: высочайший уровень духовного развития, научно- технического прогресса Социума и Гармония отношений между Личностью и Социумом.
При всей своей индивидуальности любая Личность связана с Социумом, в котором она живет.
Вместе с тем, не всему социуму сразу пришла мысль применить дубину на охоте. Так сделал индивидуум, а социум перенял. В этом проявилась связь Социума и Личности в социуме .
Усложнение поставленных Жизнью задач требует отношения между Личностью и Социумом подобного отношению между почвой и семенем: соки социума должны питать творчество Личности.
Это значит, что базис социума должен насыщаться теми Знаниями, которые необходимы для формирования полноценной Личности. Например, в области Просвещения, Образования, Искусства, Науки или их комбинаций (рис.1).
В этом случае просвещенная Личность, впитывая Знания Социума, перерабатывает их Мыслью, Памятью, Воображением и возвращает их Социуму словом, музыкой, живописью, изделием и так далее, то есть результатом своего творчества.
Результаты творчества Личности воздействуют как на саму Личность, так и на Социум. "Привыкание" идет по схеме: сначала эмоции, затем поступок, переходящий в привычку, и, наконец, привычка, формирующая мировоззрение (рис.1).
Эволюция мировоззрения приведет к переходу просто от Мыслителя к Человеку Разума и Воли.
Нет выше Религии, чем Истина!
Земля, наша Мать, как яйцеклетка Космоса, извечно рождала живое, вершиной которого был Носитель Разума.
Как любой сгусток энергии, Земля пульсировала, периодически выходя из резонанса сред Земли, и вновь входила в антирезонанс: становилась то планетой, то звездой.
В звездный период живое гибло; в планетарный - сверкало бесконечностью Форм Жизни.
Продолжительность между соседними геокатаклизмами, названную Кальпа, живое расходовало на Эволюцию.
Вершиной Эволюции был Носитель Разума.
Квинтэссенцией Разума было и остается Воображение: Тонкая Энергия вне- Формы - достояние Единого Космоса. Инструмент Космического Созидания.
Цивилизации Носителей Разума, рождённые Землёй, в течение Кальпы достигали разного уровня Знаний и научно- технического прогресса.
Мелкие Жизни Земля стряхивала со Своего Лица, хотя порой они были Атлантами.
Другие (великие) готовились к геокатаклизмам , и расселялись в Космических пространствах.
Предки Великих оставили им свои Знания. Великие оставили нам Свои Знания и Знания отцов Своих. Знания о Космогенезисе, Антропогенезисе, Теогенезисе. Их детальная расшифровка проведена в работах Крикорова В.С.
http://vkrikorov.narod.ru/w...
Том 1.Единый Космос - Введение в теорию.
Том 2. Единый Космос - Введение в Высокую Науку Великой Цивилизации. Космогенезис. Антропогенезис. Теогенезис. Книга Перемен. Книга Мертвых.
Заявки на открытие.
Том 3. Единый Космос - Основы Науки Великой Цивилизации.
Крикоров Вадим Сергеевич (23.02.1933 - 04.01.2008), доктор технических наук, профессор, лауреат Государственных Премий СССР, выпускник инженерного физико-химического факультета Московского химико-технологического института им. Д.И. Менделеева, специалист в области атомной энергетики, микроэлектроники, пьезотехники.
Структура социума современного человечества демонстрирует пример связи Коллективный Разум - научно-технический прогресс, в котором производство материальных благ может превышать необходимый уровень жизнеобеспечения социума Земли. Однако уровень Мировоззрения остаётся первобытным: греби под себя, плюй на других.
Мировоззренческий первобытность (атавизм) проецируется на все структуры современного социума, разделяя его на враждующие формирования.
Базисное противоречие связано с тем, что в основе миропонимания лежит не Созидание, а Потребление. В угоду Потребления насилуется Мать-Земля. [ Читать далее... → ] Из её недр извлекаются источники энергии и полезные ископаемые. На их базе создаются технологии, отходы которых и продукты разложения конечных изделий влекут нас к экологическим катастрофам.
Сон Разума социума общества Потребления рождает чудовищные противоречия: между трудом и капиталом, между бедными и богатыми, между этническими, государственными, политическими и религиозными группировками.
Такая ситуация выгодна только паразитам, присваивающим результаты чужого труда. Такая ситуация возможна, если паразиты вошли во власть. Такая власть будет жонглировать реформами, разжигать противоречия, инициировать стихийное сопротивление и бороться с терроризмом. Это мы сегодня как раз и проходим.
Социум ХХ века, национализировав частную собственность, создав Содружество Социалистических Государств, развив научно-технический прогресс, победив капитализм в открытых сражениях, был, в конечном счете, предан своей же партийно- государственной номенклатурой .
Глубинными причинами предательства явились:
- отрицание духовной компоненты Единого Космоса;
- обман по поводу того, что на месте капитализма строится социализм.
Национализировав частную собственность своих стран в государственную собственность, партийно-государственная номенклатура социалистических функционеров взяла распределение прибавочной стоимости в свои руки.
Возникла ситуация, при которой множество капиталистов в стране заменил один. Этим одним стало Государство. По существу многополярный капитализм трансформировался в монополярный.
В условиях монополярного, государственного капитализма, скрывающего свою хищную сущность под словесной чадрой социализма, на первое место выдвигалась система распределения прибавочной стоимости.
Эта система порождала тоталитаризм, грызню последователей, исключительность партийно-государственной номенклатуры, беспаспортное бесправие колхозного крестьянства, убогость властного уровня диктатуры пролетариата, от имени которого совершалось всё.
Грызня в верхних эшелонах власти привела к развалу КПСС и коммунистических партий социалистических государств . За партиями стали разваливаться государства. Кровь вновь окропила народы. Торжествовала Бездуховность. Воцарилась "демократия".
Как бы мы не ругали социализм, но по сравнению с сегодняшней демократией он имеет неоспоримые преимущества: конституционно гарантированные и реально обеспеченные права на труд и отдых, и их своевременную оплату; предоставление бесплатного медицинского обслуживания, образования (включая высшее), жилья и так далее. Произвол с увольнениями блокировался коллективами.
Капиталистические идеи на базе частной собственности теряли свою привлекательность. Это не устраивало ни мировую закулису, ни партийно-государственную коммунистическую номенклатуру. Они понимали: дальнейшая эволюция в этом направлении сметет их с лица Земли, как Земля периодически стряхивает мелкие жизни (Книга Дзиан. Теогенезис).
Горбачёвская перестройка связана, прежде всего, с организацией дефицита, разжиганием межнациональных конфликтов, болтовней о демократии.
Под трескотню о свободе разрушались партийные и государственные структуры; готовилась криминальная контрреволюция против народов стран Социалистического Содружества.
Произошло то, что произошло. Произошло потому, что партийно-государственной "коммунистической " номенклатуре переход от социализма (государственного капитализма) к капитализму был выгоден: каждый номенклатурщик из "слуг народа" становился господином.
Однако, "господа приходят и уходят, а народы остаются". Поэтому народам нельзя забывать ни о Беловежской Пуще, ни о предшествующей ей истории создания Коллективного Разума, носителем которого номенклатура провозглашала советский народ как якобы новую общность людей. Народ поверил. Расслабился. Получил. Однако надо учиться дальше, ибо путь к Коллективному Разуму ещё не пройден.
Стремление к достижению справедливого Коллективного Разума социума пронизывает всю историю человечества. Актуальность этого стремления неугасима.
Пути к формированию божественно - справедливого Коллективного Разума социума на Земле, описывают древнейшие Книги - источник современной литературы религиозных конфессий и язычества.
Поскольку вопрос о связи религиозной и мифологической древнейшей литературы освещен в работе Единый Космос Крикорова В.С. (нашего Зеленоградца), то остановимся на событиях ХХ века.
Эпохальными моментами начала ХХ века были:
- свержение в феврале 1917 года Монархии буржуазией Российской Империи, и запрет временным правительством иммиграции царской семьи;
- создание противоестественной коалиции Ленин - Троцкий , объединившей необъединимое: борьбу пролетариата за свои права и стремление сионизма к мировому господству.
Примечательно то, что и Ленин и Троцкий внедрялись в русскую февральскую буржуазную революцию 1917 года из - за рубежа.
Ленин с группой товарищей прибыл в Россию в опломбированном вагоне из Германии; Троцкий - с двумя сотнями боевиков на двух пароходах из Америки. Мировую закулису, обеспечившую этот приезд, не смущало, что Германия и Америка находились в состоянии войны между собой. Не смущало потому, что ставкой было обеспечение победы сионизма силами пролетариата сначала России, а потом и всего мира.
Оседлав интернациональную борьбу пролетариата, сионизм рассчитывал въехать в мировое господство, как всегда, на чужом горбу.
Для победы на фронтах всегда нужны крепкие тылы.
Формирование таких тылов проводилось за счет еврейского этноса, в котором сионизм находил благоприятную почву.
Координация действий фронта и тыла требовала единоначалия: экономического и политического, то есть государственного. Поэтому закулиса допустила перерастание буржуазной революции в социалистическую и обеспечила ею победу.
В результате частнособственнический капитализм трансформировался в государственный капитализм.
Дело было сделано. Государственно - партийные структуры стали заполнять носители сионизма, то есть еврейский этнос.
Сегодня точно подсчитано и публикуется в открытой печати сколько евреев было во властных, фискальных, карательных структурах советской власти первых лет. Достаточно сказать, что в первом правительстве Ленина из 22 наркомов только Сталин и Протвян были не евреями. Результаты сказались сразу. Ленин со своим марксизмом и пролетарской революцией оказался не вождём, а попутчиком сионисткой компоненты октябрьской революции. Попутчиком, тем не менее, опасным. Поэтому на него было совершено покушение, в результате которого он был выведен из строя.
Человек предполагает - Бог располагает; и сионизм в лице Сталина получил более умного, решительного и коварного врага, уничтожившего и Троцкого, и соратников Ленина.
Пролетарско- коммунистическая компонента в государственно - капиталистическом социализме стала преобладающей. Это тревожило закулису, как тревожил её и германский нацизм, сменивший в сионизме еврея на арийца.
Произошло то, что произошло: прогремела вторая мировая война, Ассамблея ООН приняла Резолюцию, осуждающую расизм, нацизм и сионизм. Результат мы знаем: Израиль воюет с Палестиной, а состав министров в России подобен Ленинскому Совнаркому.
Вместе с тем, деление Российской Империи по национальному признаку и создание Советского Союза (мина замедленного действия) сделали свое дело. Мина взорвалась в Беловежской Пуще в нужный для закулисы момент. Советский Союз рассыпался. Роль мирового жандарма взяла на себя Америка . Но вопреки этому марш-бросок к Коллективному Разуму продолжается .
Связь - Личность в Социуме.
Признаками справедливого Коллективного Разума являются: высочайший уровень духовного развития, научно- технического прогресса Социума и Гармония отношений между Личностью и Социумом.
При всей своей индивидуальности любая Личность связана с Социумом, в котором она живет.
Вместе с тем, не всему социуму сразу пришла мысль применить дубину на охоте. Так сделал индивидуум, а социум перенял. В этом проявилась связь Социума и Личности в социуме .
Усложнение поставленных Жизнью задач требует отношения между Личностью и Социумом подобного отношению между почвой и семенем: соки социума должны питать творчество Личности.
Это значит, что базис социума должен насыщаться теми Знаниями, которые необходимы для формирования полноценной Личности. Например, в области Просвещения, Образования, Искусства, Науки или их комбинаций (рис.1).

В этом случае просвещенная Личность, впитывая Знания Социума, перерабатывает их Мыслью, Памятью, Воображением и возвращает их Социуму словом, музыкой, живописью, изделием и так далее, то есть результатом своего творчества.
Результаты творчества Личности воздействуют как на саму Личность, так и на Социум. "Привыкание" идет по схеме: сначала эмоции, затем поступок, переходящий в привычку, и, наконец, привычка, формирующая мировоззрение (рис.1).
Эволюция мировоззрения приведет к переходу просто от Мыслителя к Человеку Разума и Воли.
Нет выше Религии, чем Истина!
Земля, наша Мать, как яйцеклетка Космоса, извечно рождала живое, вершиной которого был Носитель Разума.
Как любой сгусток энергии, Земля пульсировала, периодически выходя из резонанса сред Земли, и вновь входила в антирезонанс: становилась то планетой, то звездой.
В звездный период живое гибло; в планетарный - сверкало бесконечностью Форм Жизни.
Продолжительность между соседними геокатаклизмами, названную Кальпа, живое расходовало на Эволюцию.
Вершиной Эволюции был Носитель Разума.
Квинтэссенцией Разума было и остается Воображение: Тонкая Энергия вне- Формы - достояние Единого Космоса. Инструмент Космического Созидания.
Цивилизации Носителей Разума, рождённые Землёй, в течение Кальпы достигали разного уровня Знаний и научно- технического прогресса.
Мелкие Жизни Земля стряхивала со Своего Лица, хотя порой они были Атлантами.
Другие (великие) готовились к геокатаклизмам , и расселялись в Космических пространствах.
Предки Великих оставили им свои Знания. Великие оставили нам Свои Знания и Знания отцов Своих. Знания о Космогенезисе, Антропогенезисе, Теогенезисе. Их детальная расшифровка проведена в работах Крикорова В.С.
http://vkrikorov.narod.ru/w...
Том 1.Единый Космос - Введение в теорию.
Том 2. Единый Космос - Введение в Высокую Науку Великой Цивилизации. Космогенезис. Антропогенезис. Теогенезис. Книга Перемен. Книга Мертвых.
Заявки на открытие.
Том 3. Единый Космос - Основы Науки Великой Цивилизации.
Крикоров Вадим Сергеевич (23.02.1933 - 04.01.2008), доктор технических наук, профессор, лауреат Государственных Премий СССР, выпускник инженерного физико-химического факультета Московского химико-технологического института им. Д.И. Менделеева, специалист в области атомной энергетики, микроэлектроники, пьезотехники.
настроение: Оптимистическое
слушаю: Последние новости на нашей Планете
Метки: Единый Космос
Анатолий Овсейцев,
06-12-2011 23:01
(ссылка)
МЫШЛЕНИЕ - СПОСОБ ДЕЙСТВИЯ МЫСЛЯЩЕГО ТЕЛА
(Переосмысливая «Очерки Ильенкова»
Если МЫШЛЕНИЕ - СПОСОБ ДЕЙСТВИЯ МЫСЛЯЩЕГО ТЕЛА, то для того, чтобы определить МЫШЛЕНИЕ, мы должны тщательно исследовать способ действий мыслящего тела в отличие от способа действий (от способа существования и движения) тела немыслящего, т.е. тела, находящегося во взаимодействии с другими телами, в том числе и с "немыслящими". Исследовать не структуру или пространственное строение этого тела в бездействующем состоянии (тело в бездействии - уже не есть мыслящее тело, а лишь "тело"), а сам процесс его взаимодействия с окружающей его средой других "тел" [ Читать далее... → ]
Если МЫШЛЕНИЕ - СПОСОБ ДЕЙСТВИЯ МЫСЛЯЩЕГО ТЕЛА, то для того, чтобы определить МЫШЛЕНИЕ, мы должны тщательно исследовать способ действий мыслящего тела в отличие от способа действий (от способа существования и движения) тела немыслящего, т.е. тела, находящегося во взаимодействии с другими телами, в том числе и с "немыслящими". Исследовать не структуру или пространственное строение этого тела в бездействующем состоянии (тело в бездействии - уже не есть мыслящее тело, а лишь "тело"), а сам процесс его взаимодействия с окружающей его средой других "тел" [ Читать далее... → ]
настроение: Предновогоднее
Метки: процесс мышления
Владимир Лазуткин,
26-04-2011 21:47
(ссылка)
Конференция "Философия и культура русского серебряного века"
ИНФОРМАЦИОННОЕ ПИСЬМО
“ДУХ – ДУША – ТЕЛО КАК ПРОБЛЕМА ФИЛОСОФИИ И КУЛЬТУРЫ РУССКОГО СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА”,
Предполагается обсуждение следующего круга вопросов:
Современное состояние проблемы.Редукционистские стратегии современности. Неприятие секулярной мыслью позиций развоплощения и спиритуализации. Акцентуированность современной мысли тематикой телесности. Проблематичность дискурса тела и телесности: человек есть тело или человек имеет тело? Необходимость возврата проблемы в многомерность истории философии.
Первичная смысловая экспликация понятий. Библейские и эллинские истоки проблемы. Линии платонизма и аристотелизма в понимании соотношения души и тела. Исключение классического греческого и картезианского дуализма – дуализма души и ее темницы-тела и дуализма двух субстанций. Семантическая многомерность различных номинаций – плоть и тело (σάρξ и σωμα): непроницаемое для света “седалище греха”или нечто реальное, не докетическое, целое? Церковное и философское учение о целостности. Философская психология С. Л. Франка (“Душа человека”).
Религиозно-онтологическое измерение проблемы. Спасение не как освобождение от плоти, но как освобождение плоти: путь тела – не отсечение, но преобразование, претворение. “Тело вместе с душой проходит духовное поприще” (св. Григорий Палама).Философия Серебряного века и феномен “нового религиозного сознания”: proetcontra. В какой мере можно говорить, что историческое христианство не вместило всей правды о мире и плоти? “Новоерелигиозноесознание”и неоязычество. Проблема одухотворения и одушевления плоти и пола и воплощения духа и души. Д. С. Мережковский о Святом Духе как Святой Плоти. В. В. Розанов.
Сфера искусства как пространство одухотворенной телесности. Чем отличается тайноведение плоти от тайноведения духа? В каком смысле Д. С. Мережковский говорил о Льве Толстом как тайновидце плоти, а о Ф. М. Достоевском как тайновидце духа? Особый характер символизма взаимоотношений духа-души-тела в поэзии: как то, что “держит вместе, соединяет, содержит” (Вл. Лосский).
Заявкина участие в конференции подавать до 20 апреля 2011г. по адресу:82100, Украина, Львовская обл., г. Дрогобыч, ул. Ивана Франко, 24, Дрогобычский государственный педагогический университет имени Ивана Франко, Учебно-методический центр кафедры философии. Оргкомитет конференции; E-mail: volim_s@mail.ru. (Возняк В.С., - моб. 0501864863). Контактные телефоны: (0324) 41-02-91 – Возняк Владимир Степанович, Лимонченко Вера Владимировна; (03244) 3-39-24 –Мовчан Вера Серафимовна.
Необходимо указать: 1) фамилию, имя, отчество; 2) место работы (учёбы); 3) учёное звание, научную степень; 4) тему выступления; 5) контактные координаты (телефон, е-mail, домашний адрес с индексом). Оргвзнос – 50 грн., для студентов и аспирантов – 25 грн. (при регистрации). Оргвзнос включает: программа конференции и перерывы на кофе каждые два часа работы.
Предполагается издание материалов конференции с привлечением средств авторов (12 грн. за 1 стр. в интервале 1.5 – при курсе гривны на декабрь 2010г.). Текст (от 0,3 до 1,5 п.л.) подаётся на конференции (или через 1 месяц после) в виде файла, созданного в программе “Microsoft Word” 7.0 для WINDOWS (95,98) (в формате RTF, doc, шрифт Times New Roman Cyr, кегль 14, интервал 1.5).
Ссылки на цитированные издания приводятся в квадратных скобках (порядковый номер издания в списке литературы и, после запятой, номер страницы [1, с. 177]); Список использованной литературы – в алфавитном порядке – размещается в конце текста статьи.
Деньги за публикацию (10 грн. за 1 стр. в интервале 1.5 – при курсе гривны на декабрь 2009 г. + 20 грн. за пересылку по Украине или же + 50 грн. за пересылку из стран СНГ) высылать по адресу: Бачко Наталия Леонидовна Учебно-методический центр кафедры философии, педуниверситет, ул. Ивана Франко, 24, г. Дрогобыч Львовская обл., Украина, 82100.
К сведению авторов: сборник по материалам конференции, как и предыдущие, неявляется ВАК-овским.
Дрогобычский государственный педагогический университет имени Ивана Франко, кафедра философии совместно с Обществом русской философии при Украинском Философском фонде, сектором истории русской философии Института философии Российской академии наук,Российским центром науки и культуры в Киеве при поддержке Посольства Российской федерации в Украине
проводят Международную научную конференцию на тему:
“ДУХ – ДУША – ТЕЛО КАК ПРОБЛЕМА ФИЛОСОФИИ И КУЛЬТУРЫ РУССКОГО СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА”,
которая состоится 5-7 мая 2011 года в г. Дрогобыч (Украина, Львовская область).
Предполагается обсуждение следующего круга вопросов:
Современное состояние проблемы.Редукционистские стратегии современности. Неприятие секулярной мыслью позиций развоплощения и спиритуализации. Акцентуированность современной мысли тематикой телесности. Проблематичность дискурса тела и телесности: человек есть тело или человек имеет тело? Необходимость возврата проблемы в многомерность истории философии.
Первичная смысловая экспликация понятий. Библейские и эллинские истоки проблемы. Линии платонизма и аристотелизма в понимании соотношения души и тела. Исключение классического греческого и картезианского дуализма – дуализма души и ее темницы-тела и дуализма двух субстанций. Семантическая многомерность различных номинаций – плоть и тело (σάρξ и σωμα): непроницаемое для света “седалище греха”или нечто реальное, не докетическое, целое? Церковное и философское учение о целостности. Философская психология С. Л. Франка (“Душа человека”).
Религиозно-онтологическое измерение проблемы. Спасение не как освобождение от плоти, но как освобождение плоти: путь тела – не отсечение, но преобразование, претворение. “Тело вместе с душой проходит духовное поприще” (св. Григорий Палама).Философия Серебряного века и феномен “нового религиозного сознания”: proetcontra. В какой мере можно говорить, что историческое христианство не вместило всей правды о мире и плоти? “Новоерелигиозноесознание”и неоязычество. Проблема одухотворения и одушевления плоти и пола и воплощения духа и души. Д. С. Мережковский о Святом Духе как Святой Плоти. В. В. Розанов.
Сфера искусства как пространство одухотворенной телесности. Чем отличается тайноведение плоти от тайноведения духа? В каком смысле Д. С. Мережковский говорил о Льве Толстом как тайновидце плоти, а о Ф. М. Достоевском как тайновидце духа? Особый характер символизма взаимоотношений духа-души-тела в поэзии: как то, что “держит вместе, соединяет, содержит” (Вл. Лосский).
Заявкина участие в конференции подавать до 20 апреля 2011г. по адресу:82100, Украина, Львовская обл., г. Дрогобыч, ул. Ивана Франко, 24, Дрогобычский государственный педагогический университет имени Ивана Франко, Учебно-методический центр кафедры философии. Оргкомитет конференции; E-mail: volim_s@mail.ru. (Возняк В.С., - моб. 0501864863). Контактные телефоны: (0324) 41-02-91 – Возняк Владимир Степанович, Лимонченко Вера Владимировна; (03244) 3-39-24 –Мовчан Вера Серафимовна.
Необходимо указать: 1) фамилию, имя, отчество; 2) место работы (учёбы); 3) учёное звание, научную степень; 4) тему выступления; 5) контактные координаты (телефон, е-mail, домашний адрес с индексом). Оргвзнос – 50 грн., для студентов и аспирантов – 25 грн. (при регистрации). Оргвзнос включает: программа конференции и перерывы на кофе каждые два часа работы.
Предполагается издание материалов конференции с привлечением средств авторов (12 грн. за 1 стр. в интервале 1.5 – при курсе гривны на декабрь 2010г.). Текст (от 0,3 до 1,5 п.л.) подаётся на конференции (или через 1 месяц после) в виде файла, созданного в программе “Microsoft Word” 7.0 для WINDOWS (95,98) (в формате RTF, doc, шрифт Times New Roman Cyr, кегль 14, интервал 1.5).
Ссылки на цитированные издания приводятся в квадратных скобках (порядковый номер издания в списке литературы и, после запятой, номер страницы [1, с. 177]); Список использованной литературы – в алфавитном порядке – размещается в конце текста статьи.
Деньги за публикацию (10 грн. за 1 стр. в интервале 1.5 – при курсе гривны на декабрь 2009 г. + 20 грн. за пересылку по Украине или же + 50 грн. за пересылку из стран СНГ) высылать по адресу: Бачко Наталия Леонидовна Учебно-методический центр кафедры философии, педуниверситет, ул. Ивана Франко, 24, г. Дрогобыч Львовская обл., Украина, 82100.
К сведению авторов: сборник по материалам конференции, как и предыдущие, неявляется ВАК-овским.
Оргкомитет
Анатолий Овсейцев,
06-03-2011 21:08
(ссылка)
ОТ ИЛЛЮЗИЙ «ЗНАНИЯ» К САМООБРАЗОВАНИЮ НА ДЕЯТЕЛЬНОСТНОЙ ОСНОВЕ
Овсейцев А.А, Дурихин И.П., Шарапов С.Ф.
(ОО СЖК «Подсолнух» - г. Солнечногорск)
ОТ ИЛЛЮЗИЙ «ЗНАНИЯ» К САМООБРАЗОВАНИЮ НА ДЕЯТЕЛЬНОСТНОЙ ОСНОВЕ
(«Школа Ильенкова» .)
1. Дело в том, что «знание», которое еще приходится специально соотносить с предметом, вовсе и не есть знание как таковое, а есть только иллюзия, есть только суррогат знания /1/.
Под «знанием» чаще всего в действительности [ Читать далее... → ]
(ОО СЖК «Подсолнух» - г. Солнечногорск)
ОТ ИЛЛЮЗИЙ «ЗНАНИЯ» К САМООБРАЗОВАНИЮ НА ДЕЯТЕЛЬНОСТНОЙ ОСНОВЕ
(«Школа Ильенкова» .)
"Понятие деятельности…... является тем ключевым понятием, которое только и позволяет объединить усилия педагогов, психологов и философов вокруг решения центральной задачи всей нашей системы образования – задачи ее организации на основе ясной системы теоретических представлений. Мне кажется, это понятие можно уподобить кристаллу, брошенному в перенасыщенный раствор нашей педагогической мысли".
Ильенков Э.В
«Чтобы научиться плавать, надо лезть в воду». Гегель
Ильенков Э.В
«Чтобы научиться плавать, надо лезть в воду». Гегель
1. Дело в том, что «знание», которое еще приходится специально соотносить с предметом, вовсе и не есть знание как таковое, а есть только иллюзия, есть только суррогат знания /1/.
Под «знанием» чаще всего в действительности [ Читать далее... → ]
настроение: Весеннее
Анатолий Овсейцев,
06-03-2011 20:36
(ссылка)
Международной конференции памяти Э.В. Ильенкова - 2011
Регламент конференции.
Доклады – 20 мин.
Выступления – 10 мин.
10 МАРТА.
10-00. Открытие конференции.
Вступительное слово проректора по науке СГА,
доктора военных наук, профессора Письменского Г.И.
10-15. Доклады.
1. Межуев В. Э. Ильенков и М. Мамардашвили о сознании.
2. Мареев С. О конкретном и абстрактном понимании деятельности.
3. Лобастов Г. Мышление и деятельность.
4. Левант А. Эвальд Ильенков и Вальтер Беньямин о значении материального объекта (Канада)
5. Сорокин А. Идеальное и предметный мир человека.
6. Рыбин В. Победить позитивизм…
7. Титов В.Ф. Г. Плеханов – мыслитель и просветитель.
13.00-14.00. Перерыв на обед.[ Читать далее... → ]
Доклады – 20 мин.
Выступления – 10 мин.
10 МАРТА.
10-00. Открытие конференции.
Вступительное слово проректора по науке СГА,
доктора военных наук, профессора Письменского Г.И.
10-15. Доклады.
1. Межуев В. Э. Ильенков и М. Мамардашвили о сознании.
2. Мареев С. О конкретном и абстрактном понимании деятельности.
3. Лобастов Г. Мышление и деятельность.
4. Левант А. Эвальд Ильенков и Вальтер Беньямин о значении материального объекта (Канада)
5. Сорокин А. Идеальное и предметный мир человека.
6. Рыбин В. Победить позитивизм…
7. Титов В.Ф. Г. Плеханов – мыслитель и просветитель.
13.00-14.00. Перерыв на обед.[ Читать далее... → ]
настроение: Сосредоточенное
Анатолий Овсейцев,
02-02-2011 13:38
(ссылка)
ФУНКЦИОНАЛЬНОЕ БЫТИЕ ВЕЩИ (СФК-СИМВОЛА)
ФУНКЦИОНАЛЬНОЕ БЫТИЕ ВЕЩИ (СФК) В СТРУКТУРЕ ОБЩЕСТВЕННЫХ ОТНОШЕНИЙ (по Ильенкову)
Существование любой ВЕЩИ (например, СФК-мнемо-схемы) и ее функционирование в качестве СИМВОЛА принадлежит не ей как таковой, а лишь той системе, внутри которой она приобретает свои свойства. Принадлежащие ей естественные свойства к ее бытию в качестве СИМВОЛА не имеет, поэтому никакого отношения. Телесная, чувственно воспринимаемая оболочка, "тело" СИМВОЛА (например, в форме карты для ориентации в пространстве и времени) для ее бытия в качестве СИМВОЛА (мнемо-схемы) обычно несущественно. "ФУНКЦИОНАЛЬНОЕ БЫТИЕ" такой вещи (карты на листе бумаги) полностью [ Читать далее... → ]
Существование любой ВЕЩИ (например, СФК-мнемо-схемы) и ее функционирование в качестве СИМВОЛА принадлежит не ей как таковой, а лишь той системе, внутри которой она приобретает свои свойства. Принадлежащие ей естественные свойства к ее бытию в качестве СИМВОЛА не имеет, поэтому никакого отношения. Телесная, чувственно воспринимаемая оболочка, "тело" СИМВОЛА (например, в форме карты для ориентации в пространстве и времени) для ее бытия в качестве СИМВОЛА (мнемо-схемы) обычно несущественно. "ФУНКЦИОНАЛЬНОЕ БЫТИЕ" такой вещи (карты на листе бумаги) полностью [ Читать далее... → ]
настроение: Готовлюсь к Ильенковским чтениям
Владимир Лазуткин,
18-01-2011 23:00
(ссылка)
Международная конференция "Памяти Ильенкова" в Москве
ИНФОРМАЦИОННОЕ ПИСЬМО
Современная гуманитарная академия
совместно с
Московским институтом открытого образования
проводит
10-11 марта 2011
в 10.00
по адресу Москва, ул. Нижегородская, 32
международную конференцию
памяти Э.В. Ильенкова
на тему
МЫШЛЕНИЕ И ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
Оргкомитет конференции:
Мареев С.Н. (председатель оргкомитета), Бычков С.Н. , Лазуткин В.А.,
Бородастов Г.В., Мареева Е.В., Майданский А.Д., Иващук О.Ф.
По итогам планируется публикация материалов, напрямую связанных с темой конференции.
Современная гуманитарная академия
совместно с
Московским институтом открытого образования
проводит
10-11 марта 2011
в 10.00
по адресу Москва, ул. Нижегородская, 32
международную конференцию
памяти Э.В. Ильенкова
на тему
МЫШЛЕНИЕ И ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
Оргкомитет конференции:
Мареев С.Н. (председатель оргкомитета), Бычков С.Н. , Лазуткин В.А.,
Бородастов Г.В., Мареева Е.В., Майданский А.Д., Иващук О.Ф.
По итогам планируется публикация материалов, напрямую связанных с темой конференции.
Тематика выступлений:
- Природа мышления: классическое и неклассическое решения.
- Природа мышления: герменевтика под углом зрения марксизма.
- Проблема мышления у Спинозы.
- Фихте о деятельности воображения.
- Проблема мышления у Канта и Гегеля.
- Мышление и деятельность в немецкой классике.
- Проблема «специфики» мышления.
- Конкретность истины и предметность мышления.
- Истина как процесс.
- Созерцание и деятельность.
- Мышление и воображение.
- Мышление и язык.
- Проблема искусственного разума.
- О роли противоречия в мышлении.
- Историзм в понимании деятельности и мышления.
- Деятельность и логика: формальный и содержательный аспекты мышления.
- Специфика категорий абстрактного и конкретного в анализе деятельности.
- Формирование мышления у слепоглухонемых детей.
Заявки на участие и материалы просим присылать на почтовый адрес:
Москва. Кожевническая ул. д. 3, СГА, Марееву С.Н.
или
на электронный адрес:
evmareeva@rambler.ru
Объем материалов до 0,5 п.л. (20000 знаков с пробелами) в редакторе Word,
шрифт Times New Roman, через 1 интервал. Ссылки делаются внутри текста
в скобках, где указывается номер издания в списке литературы и страница.
Список литературы в конце материалов обязателен.
Заявки и материалы предоставляются до 10 февраля 2011.
Форма заявки:
Фамилия, имя, отчество.
Место работы.
Научная степень.
Тема выступления.
Потребность в гостинице.
Владимир Лазуткин,
18-01-2011 22:50
(ссылка)
Новинки на сайте "Читая Ильенкова"
Здравствуйте, друзья и коллеги!
Сайт "Читая Ильенкова" пополнился новыми материалами:
Информационное письмо об Ильенковских чтениях (Астана,12-13 мая 2011) [vide]
Информационное письмо о международной конференции памяти Э.В. Ильенкова «Мышление и деятельность»
(Москва, 10-11 марта 2011) [vide]
Информационное письмо о международной конференции памяти Э.В. Ильенкова «Мышление и деятельность»
(Москва, 10-11 марта 2011) [vide]
Копии изданий книг Ильенкова в формате djvu:
Диалектика абстрактного и конкретного в «Капитале» К. Маркса [vide]
Об идолах и идеалах [vide]
К вопросу о природе мышления (машинописный оригинал докторской диссертации) [vide]
Диалектическая логика. Очерки истории и теории [vide]
Ленинская диалектика и метафизика позитивизма [vide]
Диалектическая логика. Очерки истории и теории (2-е изд. Москва, 1984) [vide]
Философия и культура [vide]
Диалектика абстрактного и конкретного в научно-теоретическом мышлении [vide]
Школа должна учить мыслить [vide]
Об идолах и идеалах (2-е изд. Киев, 2006) [vide]
Об идолах и идеалах [vide]
К вопросу о природе мышления (машинописный оригинал докторской диссертации) [vide]
Диалектическая логика. Очерки истории и теории [vide]
Ленинская диалектика и метафизика позитивизма [vide]
Диалектическая логика. Очерки истории и теории (2-е изд. Москва, 1984) [vide]
Философия и культура [vide]
Диалектика абстрактного и конкретного в научно-теоретическом мышлении [vide]
Школа должна учить мыслить [vide]
Об идолах и идеалах (2-е изд. Киев, 2006) [vide]
А.А. Щитов, «Становление диалектико-материалистической концепции формы и содержания» [vide]
Книга Дэвида Бэкхерста «Сознание и революция в советской философии: от большевиков до Эвальда Ильенкова»
Нью-Йорк и др.: Издательство Кембриджского университета, 1991
David Bakhurst, Consciousness and Revolution in Soviet Philosophy. From the Bolsheviks to Evald Ilyenkov
New York, etc.: Cambridge University Press, 1991 [djvu], [pdf]
Содержание книги: [vide]
Информация о четырех новых изданиях книг Ильенкова [vide]
Андрей Майданский
Анатолий Овсейцев,
27-11-2010 00:43
(ссылка)
ПРИВАТИЗАЦИЯ И СОЦИАЛИЗАЦИЯ
Рынок – это вопрос не об известном социализме или известном капитализме. Рынок – это вопрос патологического или непатологического развития. В первом случае проблемы приватизации и социализации противостоят друг другу. Во втором – они не только не отрицают друг друга, но и не существуют в разном, оторванном друг от друга пространстве.
О двойственном характере рынка много и толково написано как буржуазными, так и марксистскими исследователями, как так называемыми основоположниками, так [ Читать далее... → ]
О двойственном характере рынка много и толково написано как буржуазными, так и марксистскими исследователями, как так называемыми основоположниками, так [ Читать далее... → ]
настроение: Сосредоточенное
Метки: Приватизация и Социализм
Анатолий Овсейцев,
21-11-2010 11:29
(ссылка)
ДИАЛЕКТИКА И КУЛЬТУРА МЫШЛЕНИЯ
О рефлекторном и о функциональном мышлениях
Обычно рефлекторное дискретное мышление оперирует категориальными парами: хорошо–плохо, горячо–холодно, личное–общественное, капитализм–коммунизм, потребление–производство, сознание–бытие, добро–зло и т. п. в поисках относительно стационарного равновесия, равновесия, лежащего в «вилке» параметров индивидуальных представлений в диапазоне собственного [ Читать далее... → ]
Обычно рефлекторное дискретное мышление оперирует категориальными парами: хорошо–плохо, горячо–холодно, личное–общественное, капитализм–коммунизм, потребление–производство, сознание–бытие, добро–зло и т. п. в поисках относительно стационарного равновесия, равновесия, лежащего в «вилке» параметров индивидуальных представлений в диапазоне собственного [ Читать далее... → ]
настроение: Сосредоточенное
хочется: Взаимопонимания
Метки: Функциональное мышление
СОЦИАЛЬНАЯ НАУКОЕМКОСТЬ – ФАКТОР САМОРАЗВИТИЯ СОЦИУМА
СОЦИАЛЬНАЯ НАУКОЕМКОСТЬ – ФАКТОР САМОРАЗВИТИЯ СОЦИУМА В ИСТОРИКОЛОГИЧЕСКОМ КОНТЕКСТЕ
Функция производства теоретического знания (наука) имеет свой исторически ограниченный этап развития человечества, за пределами которого теоретическое знание не принимает форму особой общественной системы, общественного института, профессиональной области деятельности. Однако наука нашего времени – это феномен со своими характеристиками, которые сложились исторически и выработали особую форму мышления и форму знания о вещах и о человеческом бытии.
В виде мнемо-схемы «историкологики» это можно представить следующим образом [ Читать далее... → ]
Функция производства теоретического знания (наука) имеет свой исторически ограниченный этап развития человечества, за пределами которого теоретическое знание не принимает форму особой общественной системы, общественного института, профессиональной области деятельности. Однако наука нашего времени – это феномен со своими характеристиками, которые сложились исторически и выработали особую форму мышления и форму знания о вещах и о человеческом бытии.
В виде мнемо-схемы «историкологики» это можно представить следующим образом [ Читать далее... → ]
настроение: Творческое
Метки: Антиномия Теория-Практика
Владимир Лазуткин,
03-05-2010 00:10
(ссылка)
помоему до сих пор современно

Не жди, чтобы цвела страна,
Где царство власти, не рассудка
И где зависит всё от сна
И от сварения желудка!
Где есть закон, чтоб понимать,
Как он изменчив и непрочен;
И где звезд_а_ми лечат знать
От заслужённых ей пощечин!
Где много есть свободных мест
Для угнетенья и позора;
Где вешают на вора крест,
А не на крест вздевают вора!
Где низость доставляет чин,
А чин дает на подлость право:
Кто низко ползал - исполин,
Кто честно жил - упал без славы!
Где надо знать маршировать,
Чтоб выслужиться перед троном;
Где можно родину продать
И ей же вновь служить шпионом!
Где с детства учат фрунтовой,
Из школ поделали казармы;
Где управляет всей страной
Фельдфебель с палкой да жандармы!
Где всё правительство живет
Растленьем нравственным народа;
На откуп пьянство отдает
Для умножения дохода!
Где за словечко - цензоров
Пугают пытками тиранства,
А грабить можно мужиков
И драть - по вольности дворянства!
Где недостатка нет в попах,
А веры не видать от века;
Где бог в одних лишь образах,
Не в убежденьи человека!
Где нет управы для людей;
Где мысль их гонят; изуверство
Где есть закон; для лошадей
Особое есть министерство!
Где все цари едят и пьют
Или в солдатики играют,
Из мертвых мощи создают,
Живых же в землю отправляют!
Где <в прихоть> барства и чинов
Даны на жертву поколенья,
Где для затмения умов
Есть министерство просвещенья.
<1855>
Где царство власти, не рассудка
И где зависит всё от сна
И от сварения желудка!
Где есть закон, чтоб понимать,
Как он изменчив и непрочен;
И где звезд_а_ми лечат знать
От заслужённых ей пощечин!
Где много есть свободных мест
Для угнетенья и позора;
Где вешают на вора крест,
А не на крест вздевают вора!
Где низость доставляет чин,
А чин дает на подлость право:
Кто низко ползал - исполин,
Кто честно жил - упал без славы!
Где надо знать маршировать,
Чтоб выслужиться перед троном;
Где можно родину продать
И ей же вновь служить шпионом!
Где с детства учат фрунтовой,
Из школ поделали казармы;
Где управляет всей страной
Фельдфебель с палкой да жандармы!
Где всё правительство живет
Растленьем нравственным народа;
На откуп пьянство отдает
Для умножения дохода!
Где за словечко - цензоров
Пугают пытками тиранства,
А грабить можно мужиков
И драть - по вольности дворянства!
Где недостатка нет в попах,
А веры не видать от века;
Где бог в одних лишь образах,
Не в убежденьи человека!
Где нет управы для людей;
Где мысль их гонят; изуверство
Где есть закон; для лошадей
Особое есть министерство!
Где все цари едят и пьют
Или в солдатики играют,
Из мертвых мощи создают,
Живых же в землю отправляют!
Где <в прихоть> барства и чинов
Даны на жертву поколенья,
Где для затмения умов
Есть министерство просвещенья.
<1855>
Очередное мнение на тему здоровой личности
Введение
Предмет – взаимосвязь профилелатеральной организации с особенностями познавательной сферы у старших подростков, когнитивные стили.
Объект – особенности познавательной сферы и когнитивные стили.
Задачи – формирование латеральной организации и связь с исследованием познавательной сферы у подростков.
1 Определить профиле-латеральную организацию.
2 особенности когнитивной сферы (стили, восприятие, м)
3 Взаимосвязь.
Методики:
Анализ личности. Непомнящая.
Психоанализ и диагностика личности
Самым обоснованным подходом к изучению личности является концепция Зигмунда Фрейда. Вытеснение, защита, борьба с фрустрацией – основные категории личностных механизмов. Также Фрейд рассматривает очень интересную концепцию о принципе наслаждения и разрушения. На мой взгляд, здоровая личность это та, которая способна по своей воле устанавливать связи между сознанием и бессознательным, руководствуясь при этом принципом наслаждения, и преодолевая в себе старые следы прошлого образа поведения. Проективные методики могут дать очень богатую информацию о личности, но проводя их, психолог должен быть внимательным к своему клиенту, поскольку, проективные методы открывают путь к душе человека, и для глубокой работы с такими методами, психолог должен сам иметь богатый опыт общения и преодоления трудностей. В каждом человеке идёт война, каждый человек изо дня в день выбирает свой путь. Такого человека можно считать здоровым. Также, как сказал Никулин, тот, с кем ты вместе плакал, ещё не известно, надёжный ли, а тот, с кем ты вместе смеялся – может стать твоим верным другом. Человек, способный посмеяться над собой или над обстоятельствами от всей души – не способен на совершение подлости, за исключением беспристрастных или по-настоящему героических поступков. Выготский много раз пытался обосновать мысль о том, что мы не можем знать о прошлом человека и не имеем морального права судить о нём, однако же, при правильной постановке эксперимента, можно многое узнать о человеке и о его прошлом. Для этого необходимо его поставить в такую ситуацию, где ему нужно будет действовать под контролем специалиста, при этом совершая лишь интуитивный выбор, свободный от любых норм или условностей. Только так, на мой взгляд, и можно помочь человеку найти себя, установить надёжные связи между его внутренним, неосознанным, и внешним – социальным миром. Смех продлевает жизнь, даже когда у человека очень серьёзные испытания, спасает не только любовь, но и умение любое зло обратить в смешной анекдот. Для этого нужно найти связи между разными событиями своей жизни, разными впечатлениями и разной информацией, полученной за небольшой промежуток времени. Так происходит развитие интуитивных возможностей человека, которые, пока ещё, мало изучены. Хорошим примером медиума-практика является американская писательница Лора Дэй. В своей книге «Самоучитель по развитию интуиции» она предлагает сосредоточиться на любых образах, пришедших на ум, в состоянии расслабленности, и зафиксировать эти образы – на диктофоне или сразу в письменном виде. Книга построена таким образом – в ней чередуются упражнения с заданиями и рассказы о том, как клиенты писательницы использовали интуицию в своей повседневной жизни. Также предлагается задать три вопроса, которые в данный момент жизни читателя являются для него самыми животрепещущими. Книгу следует читать не спеша, регулярно. В итоге человек находит ответы на свои вопросы и научается лучше понимать те сигналы, которые посылает ему его интуиция. Я проходила по этой книге три раза, начиная с 14 лет, и нисколько не жалею об этом опыте. Это созидательный путь, более совершенным и детализированным путём оздоровления личности, на мой взгляд, является конфуцианство. На эту тему есть хорошая книга, её авторы – супруги Александра и Аннелен Симпкинс – занимаются психотерапией и инструктируют по боевым искусствам и медитации. Основная идея книги, на мой взгляд, заключается в том, что мысли рождают действия, потому необходимо уметь сосредотачивать своё внимание на интересующем вас материале и погрузиться в него полностью. Так открывается возможность для человека плыть по течению и действовать всегда адекватно ситуации.
На эту тему А.Сурмава проводил философские исследования и пришёл к выводу, что психика нужна человеку именно для движения по форме предмета в самом широком смысле этого слова. Это можно объяснить на простых примерах – в тёмной комнате зрение не может обмануть нас, ведь не видно ничего, приходится ориентироваться, лиш основываясь на своих тактильных ощущениях. Но это принцип, найденный Гегелем когда-то, можно распространить также и на всю философию нашей жизни. Известный норвежский психотерапевт, Эрленд Лу в своём бестселлере Наивно Супер, описал ситуацию, произошедшую с одним молодым человеком двадцати пяти лет. Этот человек обнаружил вдруг, что ничего не понимает в жизни, и что он зол на родителей за то, что они не отдали его когда-то в спортивную секцию. У этого парня произошёл, так называемый, нервный срыв, после чего он два месяца провел в полном одиночестве в квартире своего брата и там он размышлял обо всей своей жизни. Во-первых, он решил, оборвать все социальные связи и дела свои, во-вторых, «дни и ночи необходимо проводить по-другому, не так как раньше», и наконец, он составил несколько списков, приятных и не приятных ему предметов, а также того, что у него есть, и чего у него нет.
Оказывается, люди так редко обращают внимание на то, как именно они оценивают свою жизнь, и пожалуй, только за время обучения в университете, я хотя бы самую малость смогла научиться смотреть со стороны на себя, и на свою семью. Я узнала новые характеры, новые способы жизни, это началось ещё на подготовительных курсах. Меня переполняла благодарность судьбе за такое обилие новых персонажей в моём внутреннем мире, закрытом на тот момент от многих глаз. Эпиграф к произведению Эрленда Лу, также, достаточно забавный «Всякий, кто ездит на велосипеде – мой друг». По-моему, совсем не плохо! Что может быть прекраснее лёгкой и беззаботной жизни? Это лишь состояние души, которое, на мой взгляд, необходимо достигнуть каждому человеку, желающему стать здоровым.
Немного о произведениях Ф.М.Достоевского. Еще с 14 лет, я заметила, что его рассказы и повести не травмируют психику а просто помогают пережить вместе с его героями все трудные события жизни, поэтому теперь, я осознанно пришла к выводу о том, что писать и рассуждать буду исключительно в его стиле. Я перечитала рассказ Сон смешного человека, а также рассказ о Крокодиле. Меня очень заинтересовал взгляд этого писателя, а точнее, рассказчика, на все события, происходящие с другими его персонажами. Я заметила, что его взгляд на людей является абсолютно беспристрастным, и это по сути своей, уникальное явление. Эмоции делают человека слабым, именно посредством игры над чьими-то эмоциями и совершаются всевозможные подлости этого мира. Поэтому правы масоны, говоря, что единственным законом, является свободная воля человека, основанная на любви, и нет иного закона в этой жизни. На тему свободной воли человека, в прошлом семестре было изучено много литературы, а затем я начала читать Мышление и Речь Выготсского. Удивительно как все эти авторы, например, Осницкий и Моросанова, умеют погружаться в суть вещей, и могут этому научить всякого, кто считает главным делом своей жизни – войну с самим собой. Так уж получилось, что я с ранних лет была очень заинтересована в различной мифологии, поэтому, моё любимое наравление в психологии – это психоаналитическая концепция Фрейда и Фромма, поэтому, узнав больше о масонах, я сумела понять их, и даже убедилась в том, что оказывается их ритуалы наделены глубоким смыслом, касающимся таких понятий, как стыд и совесть. До сих пор, их организация была закрытой для всех, но я прочитала книгу Алистера Кроули и я поняла, что он является христианином, что стало для меня очень существенным открытием. Масоны утверждают, что прежняя концепция христианства устарела, и чтобы выжить в современном мире и сохранить веру в Христа, необходимо совершенно иное учение. Алистер Кроули получил на эту тему откровение, и оно записано в его «Книге сердца, обвитого змеем.» Я даже считаю, что лишь эта книга помогла мне в деле спасения души, поскольку христиане, с которыми я долгое время общалась, не могли помочь мне в этом, за редким исключениям. Многие христиане не способны почувствовать страдания другого человека, в отличие от масонов или сатанистов, у которых безупречная этика, они только и могут научить людей здоровому образу мыслей и общения. Есть много отклонений в любых учениях, просто я изучила многое, поэтому, сатанисты и масоны были последним, за что я взялась, и то, лишь потому, что у людей, читавших ту книгу, горели глаза, а мне нужно было решение, ответ на мои страхи и сомнения. Много раз я обращалась с этими вопросами к психологом, но так и не нашла покой душевный. Поэтому я и взялась за изучение его книги по полной программе, и теперь не жалею об этом.
Немного на тему шизофрении. За годы изучения этого явления в университете, я пришла лишь к выводу о том, что концепций много и зависят они от личности психотерапевта, или другого исследователя, а факты противоречат одни другим. Например, опыт имеет большее значение, чем наследственность, а период созревания плода в утробе матери имеет также большее значение, чем влияние генотипа. В вопросах же лечения шизофрении единства нет, поэтому лучшее, что я нашла, это фильм Дон Жуан де Марко, просмотренный на психологической конференции, который обсуждали мы в рамках мастер класса с Т.Д.Шевеленковой. Вывод по фильму был такой – нужно позволить человеку оставаться самим собой и верить в свои мечты, всё, что травмирует человека – это лишь непонимание со стороны социума, а также непонимание большинством людей механизмов развития личности, которые с таким старанием описывал Выготский.
4 марта.
Предмет – взаимосвязь профилелатеральной организации с особенностями познавательной сферы у старших подростков, когнитивные стили.
Объект – особенности познавательной сферы и когнитивные стили.
Задачи – формирование латеральной организации и связь с исследованием познавательной сферы у подростков.
1 Определить профиле-латеральную организацию.
2 особенности когнитивной сферы (стили, восприятие, м)
3 Взаимосвязь.
Методики:
Анализ личности. Непомнящая.
Психоанализ и диагностика личности
Самым обоснованным подходом к изучению личности является концепция Зигмунда Фрейда. Вытеснение, защита, борьба с фрустрацией – основные категории личностных механизмов. Также Фрейд рассматривает очень интересную концепцию о принципе наслаждения и разрушения. На мой взгляд, здоровая личность это та, которая способна по своей воле устанавливать связи между сознанием и бессознательным, руководствуясь при этом принципом наслаждения, и преодолевая в себе старые следы прошлого образа поведения. Проективные методики могут дать очень богатую информацию о личности, но проводя их, психолог должен быть внимательным к своему клиенту, поскольку, проективные методы открывают путь к душе человека, и для глубокой работы с такими методами, психолог должен сам иметь богатый опыт общения и преодоления трудностей. В каждом человеке идёт война, каждый человек изо дня в день выбирает свой путь. Такого человека можно считать здоровым. Также, как сказал Никулин, тот, с кем ты вместе плакал, ещё не известно, надёжный ли, а тот, с кем ты вместе смеялся – может стать твоим верным другом. Человек, способный посмеяться над собой или над обстоятельствами от всей души – не способен на совершение подлости, за исключением беспристрастных или по-настоящему героических поступков. Выготский много раз пытался обосновать мысль о том, что мы не можем знать о прошлом человека и не имеем морального права судить о нём, однако же, при правильной постановке эксперимента, можно многое узнать о человеке и о его прошлом. Для этого необходимо его поставить в такую ситуацию, где ему нужно будет действовать под контролем специалиста, при этом совершая лишь интуитивный выбор, свободный от любых норм или условностей. Только так, на мой взгляд, и можно помочь человеку найти себя, установить надёжные связи между его внутренним, неосознанным, и внешним – социальным миром. Смех продлевает жизнь, даже когда у человека очень серьёзные испытания, спасает не только любовь, но и умение любое зло обратить в смешной анекдот. Для этого нужно найти связи между разными событиями своей жизни, разными впечатлениями и разной информацией, полученной за небольшой промежуток времени. Так происходит развитие интуитивных возможностей человека, которые, пока ещё, мало изучены. Хорошим примером медиума-практика является американская писательница Лора Дэй. В своей книге «Самоучитель по развитию интуиции» она предлагает сосредоточиться на любых образах, пришедших на ум, в состоянии расслабленности, и зафиксировать эти образы – на диктофоне или сразу в письменном виде. Книга построена таким образом – в ней чередуются упражнения с заданиями и рассказы о том, как клиенты писательницы использовали интуицию в своей повседневной жизни. Также предлагается задать три вопроса, которые в данный момент жизни читателя являются для него самыми животрепещущими. Книгу следует читать не спеша, регулярно. В итоге человек находит ответы на свои вопросы и научается лучше понимать те сигналы, которые посылает ему его интуиция. Я проходила по этой книге три раза, начиная с 14 лет, и нисколько не жалею об этом опыте. Это созидательный путь, более совершенным и детализированным путём оздоровления личности, на мой взгляд, является конфуцианство. На эту тему есть хорошая книга, её авторы – супруги Александра и Аннелен Симпкинс – занимаются психотерапией и инструктируют по боевым искусствам и медитации. Основная идея книги, на мой взгляд, заключается в том, что мысли рождают действия, потому необходимо уметь сосредотачивать своё внимание на интересующем вас материале и погрузиться в него полностью. Так открывается возможность для человека плыть по течению и действовать всегда адекватно ситуации.
На эту тему А.Сурмава проводил философские исследования и пришёл к выводу, что психика нужна человеку именно для движения по форме предмета в самом широком смысле этого слова. Это можно объяснить на простых примерах – в тёмной комнате зрение не может обмануть нас, ведь не видно ничего, приходится ориентироваться, лиш основываясь на своих тактильных ощущениях. Но это принцип, найденный Гегелем когда-то, можно распространить также и на всю философию нашей жизни. Известный норвежский психотерапевт, Эрленд Лу в своём бестселлере Наивно Супер, описал ситуацию, произошедшую с одним молодым человеком двадцати пяти лет. Этот человек обнаружил вдруг, что ничего не понимает в жизни, и что он зол на родителей за то, что они не отдали его когда-то в спортивную секцию. У этого парня произошёл, так называемый, нервный срыв, после чего он два месяца провел в полном одиночестве в квартире своего брата и там он размышлял обо всей своей жизни. Во-первых, он решил, оборвать все социальные связи и дела свои, во-вторых, «дни и ночи необходимо проводить по-другому, не так как раньше», и наконец, он составил несколько списков, приятных и не приятных ему предметов, а также того, что у него есть, и чего у него нет.
Оказывается, люди так редко обращают внимание на то, как именно они оценивают свою жизнь, и пожалуй, только за время обучения в университете, я хотя бы самую малость смогла научиться смотреть со стороны на себя, и на свою семью. Я узнала новые характеры, новые способы жизни, это началось ещё на подготовительных курсах. Меня переполняла благодарность судьбе за такое обилие новых персонажей в моём внутреннем мире, закрытом на тот момент от многих глаз. Эпиграф к произведению Эрленда Лу, также, достаточно забавный «Всякий, кто ездит на велосипеде – мой друг». По-моему, совсем не плохо! Что может быть прекраснее лёгкой и беззаботной жизни? Это лишь состояние души, которое, на мой взгляд, необходимо достигнуть каждому человеку, желающему стать здоровым.
Немного о произведениях Ф.М.Достоевского. Еще с 14 лет, я заметила, что его рассказы и повести не травмируют психику а просто помогают пережить вместе с его героями все трудные события жизни, поэтому теперь, я осознанно пришла к выводу о том, что писать и рассуждать буду исключительно в его стиле. Я перечитала рассказ Сон смешного человека, а также рассказ о Крокодиле. Меня очень заинтересовал взгляд этого писателя, а точнее, рассказчика, на все события, происходящие с другими его персонажами. Я заметила, что его взгляд на людей является абсолютно беспристрастным, и это по сути своей, уникальное явление. Эмоции делают человека слабым, именно посредством игры над чьими-то эмоциями и совершаются всевозможные подлости этого мира. Поэтому правы масоны, говоря, что единственным законом, является свободная воля человека, основанная на любви, и нет иного закона в этой жизни. На тему свободной воли человека, в прошлом семестре было изучено много литературы, а затем я начала читать Мышление и Речь Выготсского. Удивительно как все эти авторы, например, Осницкий и Моросанова, умеют погружаться в суть вещей, и могут этому научить всякого, кто считает главным делом своей жизни – войну с самим собой. Так уж получилось, что я с ранних лет была очень заинтересована в различной мифологии, поэтому, моё любимое наравление в психологии – это психоаналитическая концепция Фрейда и Фромма, поэтому, узнав больше о масонах, я сумела понять их, и даже убедилась в том, что оказывается их ритуалы наделены глубоким смыслом, касающимся таких понятий, как стыд и совесть. До сих пор, их организация была закрытой для всех, но я прочитала книгу Алистера Кроули и я поняла, что он является христианином, что стало для меня очень существенным открытием. Масоны утверждают, что прежняя концепция христианства устарела, и чтобы выжить в современном мире и сохранить веру в Христа, необходимо совершенно иное учение. Алистер Кроули получил на эту тему откровение, и оно записано в его «Книге сердца, обвитого змеем.» Я даже считаю, что лишь эта книга помогла мне в деле спасения души, поскольку христиане, с которыми я долгое время общалась, не могли помочь мне в этом, за редким исключениям. Многие христиане не способны почувствовать страдания другого человека, в отличие от масонов или сатанистов, у которых безупречная этика, они только и могут научить людей здоровому образу мыслей и общения. Есть много отклонений в любых учениях, просто я изучила многое, поэтому, сатанисты и масоны были последним, за что я взялась, и то, лишь потому, что у людей, читавших ту книгу, горели глаза, а мне нужно было решение, ответ на мои страхи и сомнения. Много раз я обращалась с этими вопросами к психологом, но так и не нашла покой душевный. Поэтому я и взялась за изучение его книги по полной программе, и теперь не жалею об этом.
Немного на тему шизофрении. За годы изучения этого явления в университете, я пришла лишь к выводу о том, что концепций много и зависят они от личности психотерапевта, или другого исследователя, а факты противоречат одни другим. Например, опыт имеет большее значение, чем наследственность, а период созревания плода в утробе матери имеет также большее значение, чем влияние генотипа. В вопросах же лечения шизофрении единства нет, поэтому лучшее, что я нашла, это фильм Дон Жуан де Марко, просмотренный на психологической конференции, который обсуждали мы в рамках мастер класса с Т.Д.Шевеленковой. Вывод по фильму был такой – нужно позволить человеку оставаться самим собой и верить в свои мечты, всё, что травмирует человека – это лишь непонимание со стороны социума, а также непонимание большинством людей механизмов развития личности, которые с таким старанием описывал Выготский.
4 марта.
слушаю: Emili Autumn
«Возможна ли нравственность, независимая от религии?»
Конкурс философских сочинений (трактатов)
В конце XIX века профессор Берлинского университета Г. Гижицкий от имени журнала «За этическую культуру» обратился к Льву Николаевичу Толстому с просьбой ответить на вопросы «Что такое религия?» и «Возможна ли нравственность, независимая от религии?». Эти вопросы Толстой нашел очень точными и важными и откликнулся на них трактатом «Религия и нравственность» (1893 г.). Они сохраняют[ Читать далее... → ]
В конце XIX века профессор Берлинского университета Г. Гижицкий от имени журнала «За этическую культуру» обратился к Льву Николаевичу Толстому с просьбой ответить на вопросы «Что такое религия?» и «Возможна ли нравственность, независимая от религии?». Эти вопросы Толстой нашел очень точными и важными и откликнулся на них трактатом «Религия и нравственность» (1893 г.). Они сохраняют[ Читать далее... → ]
настроение: Сосредоточенное
Владимир Лазуткин,
24-03-2010 22:31
(ссылка)
Обсуждение книги "М.А.Лифшиц"
6 апреля в 18 часов состоится очередное заседание философского семинара УРАО «Архив Мих. Лифшица».
Тема: обсуждение книги «М. А. Лифшиц», изданной Институтом философии РАН в 2010 г. ( 360 стр.). Книгу можно купить в магазине «Фаланстер» (т. 629 88 21) и в «Книжной лавке историка» (Большая Дмитровка, 15, т. 694 50 07).
На семинаре предполагаются выступления всех авторов книги (Науменко Л. К., Мареев С. Н и Мареева Н. С., Арсланов В. Г., Павлов П. В., Ботвин А. П.) и других участников семинара «Архив Мих. Лифшица».
Заседание состоится в здании УРАО, м. Студенческая, Можайский пер., 27, 4-й этаж, 41 аудитория.
Приглашаются преподаватели, аспиранты, студенты УРАО, а также все желающие.
Тема: обсуждение книги «М. А. Лифшиц», изданной Институтом философии РАН в 2010 г. ( 360 стр.). Книгу можно купить в магазине «Фаланстер» (т. 629 88 21) и в «Книжной лавке историка» (Большая Дмитровка, 15, т. 694 50 07).
На семинаре предполагаются выступления всех авторов книги (Науменко Л. К., Мареев С. Н и Мареева Н. С., Арсланов В. Г., Павлов П. В., Ботвин А. П.) и других участников семинара «Архив Мих. Лифшица».
Заседание состоится в здании УРАО, м. Студенческая, Можайский пер., 27, 4-й этаж, 41 аудитория.
Приглашаются преподаватели, аспиранты, студенты УРАО, а также все желающие.
Владимир Лазуткин,
20-03-2010 19:35
(ссылка)
Внимание! Просьба присылать заявки и тезисы.
ОБЩЕРОССИЙСКАЯ АССОЦИАЦИЯ ОБЩЕСТВЕННЫХ ОБЪЕДИНЕНИЙ
«ФИЛОСОФСКОЕ ОБЩЕСТВО «ДИАЛЕКТИКА И КУЛЬТУРА»
НАЦИОНАЛЬНЫЙ ТЕХНИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ УКРАИНЫ
«КИЕВСКИЙ ПОЛИТЕХНИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ»
ХII МЕЖДУНАРОДНАЯ НАУЧНАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ
ИЛЬЕНКОВСКИЕ ЧТЕНИЯ - 2010
«НЕТ НИЧЕГО ПРАКТИЧНЕЕ ХОРОШЕЙ ТЕОРИИ»
Приглашаем Вас к участию в ХII Международной научной конференции
ИЛЬЕНКОВСКИЕ ЧТЕНИЯ — 2010,
которая состоится в г. Киеве
13-14 мая 2010 года
Эвальд Васильевич Ильенков — выдающийся советский философ-марксист, сумевший на высочайшем теоретическом выразить фундаментальные противоречия эпохи. Его работы прочно вошли в сокровищницу мировой философской мысли и знаменуют собой один из самых выдающихся этапов развития диалектической традиции.
Направления работы конференции:
- Философия и культура
- Диалектика идеального
- Об идолах и идеалах
- Диалектика и мировоззрение
- Учитесь мыслить смолоду
- Школа должна учить мыслить
- Проблема человеческих способностей
- Ленинская диалектика и метафизика позитивизма
- Восхождение от абстрактного к конкретному в научно-теоретическом мышлении
- О единстве исторического и логического
- О роли классического наследства в развитии категорий материалистической диалектики
- Гуманизм и наука
- Об эстетической природе фантазии
- К вопросу о противоречии в мышлении
- Адское пламя и огонь мысли: атеистический гуманизм сегодня
- Маркс и западный мир
- Гегель и отчуждение. Проблема отчуждения в философии Э.В. Ильенкова
- Биологическое и социальное в человеке
- Что же такое личность?
Для участия в конференции необходимо до 31 марта 2010 года подать в оргкомитет следующие материалы:
- Заявку на участие
- Материалы доклада
Заявка на участие в конференции оформляется по следующему образцу:
- Фамилия, имя, отчество
- Место работы: организация, подразделение (ВУЗ, факультет, кафедра, отдел и т.п.)
- Должность, ученая степень, научное звание
- Контактный телефон, электронный и почтовый адрес
- Название доклада
- Потребность в поселении
- Потребность в техническом обеспечении
Оргкомитет оставляет за собой право отклонения текстов, не оформленных надлежащим образом или не соответствующих тематике Ильенковских чтений. Также будут отклонены тезисы, написанные в соавторстве.
За содержание материалов ответственность несут авторы.
Требования к оформлению материалов доклада:
Тезисы доклада: печатаются на листах формата А4 с полями 2 см с каждой стороны. Шрифт Arial, кегль 14, интервал – 1.5. Материалы принимаются исключительно в электронном варианте в формате файлов MS WORD (высылаются на e-mail конференции вложенным файлом). Имя файла должно соответствовать фамилии автора. Объем тезисов должен составлять 2 полных страницы.
Расположение на странице: фамилия, инициалы автора, город должны быть напечатаны в правом верхнем углу курсивом без указания степени и звания; на следующей строке по центру печатается контактный e-mail автора; на следующей строке печатается название статьи посредине строки прописными буквами, полужирный шрифт; со следующей строки печатается текст тезисов.
Ссылки по тексту – в квадратных скобках, с указанием фамилии цитируемого автора, названия труда, года издания труда, номера страницы.
Пример:

Иваненко И.И. (г. Киев)
НЕТ НИЧЕГО ПРАКТИЧНЕЕ ХОРОШЕЙ ТЕОРИИ
Текст тезисов
ВНИМАНИЕ! Оргкомитет способствует поселению участников в том случае, если потребность в поселении была отмечена в заявке (количество суток). Ориентировочная стоимость проживания – 100 грн в сутки. О программе проведения конференции оргкомитет проинформирует дополнительно.
Оргвзнос: размер оргвзноса для участия в конференции составляет 100 грн (без учета стоимости пересылки). Оргвзнос оплачивается после получения приглашения на реквизиты, указанные в нем.
Оргвзнос включает стоимость программных материалов, сборника тезисов конференции и не включает затраты на культурную программу для участников конференции, а также не включает стоимость почтовой пересылки материалов.
Рабочие языки конференции – украинский, русский, английский.
Место проведения конференции: Украина, г. Киев, НТУУ «КПИ», пр. Победы, 37.
Контактная информация:
- Г. Киев, пр. Победы 37, корпус 7, КАБ. 015
- E-mail: CONF.UA@GMAIL.COM
- Веб: www.ilyenkov.org
- Контактный телефон: 8 063 410 11 70
- Контактное лицо: Деревянко Анна Владимировна
С УВАЖЕНИЕМ, ОРГКОМИТЕТ.
Владимир Лазуткин,
07-03-2010 18:06
(ссылка)
Стихи прислал Саша Суворов
Скандалят - с наслаждением,
Злословят - с упоением,
Дерутся - с облегчением:
Уф-ф! - наконец-то можно
Избавиться от лишнего,
Культурного и книжного,
Того, что в нас Всевышнего,
Но с чем прожить - так сложно...
Хвастливые да шумные,
Драчливые, безумные,
Да подло хитроумные...
Кто любит - но не лупит?
О господи! - не веруя,
Вздохну, не лицемеря, я:
Неужто век доверия
И век любви наступит?
25 августа 1993
Злословят - с упоением,
Дерутся - с облегчением:
Уф-ф! - наконец-то можно
Избавиться от лишнего,
Культурного и книжного,
Того, что в нас Всевышнего,
Но с чем прожить - так сложно...
Хвастливые да шумные,
Драчливые, безумные,
Да подло хитроумные...
Кто любит - но не лупит?
О господи! - не веруя,
Вздохну, не лицемеря, я:
Неужто век доверия
И век любви наступит?
25 августа 1993
Проблемы мыследеятельности – тематический семинар.
Аннотация Тематического Семинара на базе кафедры философии МИЭТ
(Москва, г.Зеленоград)
Актуальные проблемы, определяющие цели и программу деятельности Семинара:
- Неудовлетворительное состояние в сфере развития мышления (несоответствие современным реалиям): разрозненность множества различных школ и подходов, отсутствие интеграции и взаиморазвивающего диалога, недостаточная разработанность теоретической платформы для выявления и формирования «универсальных» форм мышления.
- Необходимость развития мышления в образовательной и научно-производственной деятельности.
Основные цели Семинара:
– Анализ существующих концепций мышления. Определение возможностей и границ исследуемых подходов.
- Дальнейшая разработка теоретических оснований для выявления и формирования универсальных форм мышления.
- Развитие и синтез базовых подходов.
- Разработка методологии и методик использования в образовании и науке полученных результатов.
Программа работы.
На первом этапе работы Семинара предполагается рассмотрение основных современных подходов [ Читать далее... → ]к проблеме творческого мышления. Критериями их выделения среди огромного множества существующих форм и стратегий творческого мышления, являются:
- апробированность в образовательной и широкой профессиональной практике, выявившей эффективность данных подходов.
- наличие теоретического обоснования применения конкретных методов развития и функционирования мышления
В качестве исходных (базовых) подходов к развитию творческого мышления определены следующие:
- Программа «Нестандартного мышления» Э. де Боно
- Триз («Теория решения изобретательских задач») Г.С. Альтшуллера
- СМД («системо-мысле-деятельностная») методология Г.П. Щедровицкого
Кроме этого предполагается обсуждения других программ и концепций: «Критическое мышление», «Мышление полного спектра», школа «развивающего обучения» В.В. Давыдова, диалогика В.С. Библера, НЛП («нейро-лингвистическое программирование»), «Проектное мышление» и др.
В процессе работы Семинара по анализу и освоению основ существующих концепций творческого мышления, предполагается собственная инновационная деятельность участников семинара:
- формирование теоретический моделей и требований к анализу различных концепций и методологий в тематической сфере Семинара (актуальная проблема, основания, концепция, методология, полученные результаты, область и условия применения, проблемы применения, образование)
- анализ базовых понятий, определяющих тематику Семинара: «творчество», «мышление» (а также его компоненты, типы и стили), «понимание», «метод», «методология» и др.
- выявление и формирование общего (интегративного) «пространства» методологической деятельности, «охватывающего» и расширяющего существующие методы, концепции и модели, в рамках которого возможна интеграция и взаиморазвитие различных методологий и подходов;
- разработка собственного (коллективного и индивидуального) подхода к проблеме развития творческого мышления
Принципы деятельности по проекту
- взаимосвязь теории и практики (проверка всех подходов по результатам их практической реализации).
- межпредметное взаимодействие (включение в проект представителей различных предметных областей, изучающих мышление).
- формирование культуры коллективного мышления и рефлексии при обсуждении.
Организация
Семинар организуется на базе кафедры философии МИЭТ и является открытым
Первый цикл работы Семинара: февраль – июнь 2010 г. (10 семинарских обсуждений)
Периодичность заседаний Семинара: 1 раз в 2-е недели.
Время проведения заседаний Семинара: 18-20 (18 ч – 20 мин)
Место проведения заседаний Семинара: МИЭТ (аудитория будет уточнена)
Организация Семинара предполагает следующие пункты:
- рефлексия результатов и процесса семинара, планирование образовательной, исследовательско-проектной и внедренческой работы.
- индивидуально-групповая работа по анализу и проектированию, направленная на освоение и развитие навыков творческого мышления, поддерживающая личностный и профессиональный рост участников семинара.
- поддержка формирования и реализации идей в процессе работы по программе с использованием собственного форума и библиотеки Семинара (на сайте кафедры Философии МИЭТ)
Планируемые результаты
- Создание клубного пространства в тематическом поле Семинара (февраль- июнь 2010 г.)
- Научный отчёт о Семинара (по первому этапу: июль 2010 г.)
- Внедрение результатов проекта в образовательную и инновационную деятельность (2011 г.)
"Алфеев Николай"
(Москва, г.Зеленоград)
Актуальные проблемы, определяющие цели и программу деятельности Семинара:
- Неудовлетворительное состояние в сфере развития мышления (несоответствие современным реалиям): разрозненность множества различных школ и подходов, отсутствие интеграции и взаиморазвивающего диалога, недостаточная разработанность теоретической платформы для выявления и формирования «универсальных» форм мышления.
- Необходимость развития мышления в образовательной и научно-производственной деятельности.
Основные цели Семинара:
– Анализ существующих концепций мышления. Определение возможностей и границ исследуемых подходов.
- Дальнейшая разработка теоретических оснований для выявления и формирования универсальных форм мышления.
- Развитие и синтез базовых подходов.
- Разработка методологии и методик использования в образовании и науке полученных результатов.
Программа работы.
На первом этапе работы Семинара предполагается рассмотрение основных современных подходов [ Читать далее... → ]к проблеме творческого мышления. Критериями их выделения среди огромного множества существующих форм и стратегий творческого мышления, являются:
- апробированность в образовательной и широкой профессиональной практике, выявившей эффективность данных подходов.
- наличие теоретического обоснования применения конкретных методов развития и функционирования мышления
В качестве исходных (базовых) подходов к развитию творческого мышления определены следующие:
- Программа «Нестандартного мышления» Э. де Боно
- Триз («Теория решения изобретательских задач») Г.С. Альтшуллера
- СМД («системо-мысле-деятельностная») методология Г.П. Щедровицкого
Кроме этого предполагается обсуждения других программ и концепций: «Критическое мышление», «Мышление полного спектра», школа «развивающего обучения» В.В. Давыдова, диалогика В.С. Библера, НЛП («нейро-лингвистическое программирование»), «Проектное мышление» и др.
В процессе работы Семинара по анализу и освоению основ существующих концепций творческого мышления, предполагается собственная инновационная деятельность участников семинара:
- формирование теоретический моделей и требований к анализу различных концепций и методологий в тематической сфере Семинара (актуальная проблема, основания, концепция, методология, полученные результаты, область и условия применения, проблемы применения, образование)
- анализ базовых понятий, определяющих тематику Семинара: «творчество», «мышление» (а также его компоненты, типы и стили), «понимание», «метод», «методология» и др.
- выявление и формирование общего (интегративного) «пространства» методологической деятельности, «охватывающего» и расширяющего существующие методы, концепции и модели, в рамках которого возможна интеграция и взаиморазвитие различных методологий и подходов;
- разработка собственного (коллективного и индивидуального) подхода к проблеме развития творческого мышления
Принципы деятельности по проекту
- взаимосвязь теории и практики (проверка всех подходов по результатам их практической реализации).
- межпредметное взаимодействие (включение в проект представителей различных предметных областей, изучающих мышление).
- формирование культуры коллективного мышления и рефлексии при обсуждении.
Организация
Семинар организуется на базе кафедры философии МИЭТ и является открытым
Первый цикл работы Семинара: февраль – июнь 2010 г. (10 семинарских обсуждений)
Периодичность заседаний Семинара: 1 раз в 2-е недели.
Время проведения заседаний Семинара: 18-20 (18 ч – 20 мин)
Место проведения заседаний Семинара: МИЭТ (аудитория будет уточнена)
Организация Семинара предполагает следующие пункты:
- рефлексия результатов и процесса семинара, планирование образовательной, исследовательско-проектной и внедренческой работы.
- индивидуально-групповая работа по анализу и проектированию, направленная на освоение и развитие навыков творческого мышления, поддерживающая личностный и профессиональный рост участников семинара.
- поддержка формирования и реализации идей в процессе работы по программе с использованием собственного форума и библиотеки Семинара (на сайте кафедры Философии МИЭТ)
Планируемые результаты
- Создание клубного пространства в тематическом поле Семинара (февраль- июнь 2010 г.)
- Научный отчёт о Семинара (по первому этапу: июль 2010 г.)
- Внедрение результатов проекта в образовательную и инновационную деятельность (2011 г.)
"Алфеев Николай"
Метки: Мыследеятельность
Владимир Лазуткин,
07-02-2010 21:10
(ссылка)
Становление идеального: онтологический и гносеологический аспект
На правах рукописи
Лазуткин Владимир Анатольевич
Становление «идеального»:
онтологический и гносеологический аспекты
онтологический и гносеологический аспекты
Специальность 09.00.01 - онтология и теория познания
Автореферат
диссертации на соискание ученой степени
кандидата философских наук
Москва – 2005
Работа выполнена в Современной гуманитарной академии
Научный руководитель
–
доктор философских наук, доцент Смолин Олег Николаевич
Официальные оппоненты
–
доктор философских наук, профессор Мареев Сергей Николаевич
доктор философских наук, профессор
Лобастов Геннадий Васильевич
Ведущая организация
–
Российский государственный медицинский университет
Защита состоялась _20__ ____апреля_____ 2005 года в __14__ часов
на заседании диссертационного совета К.521.003.01 по философским и социологическим наукам при Современной гуманитарной академии по адресу: 109029, Москва, ул. Нижегородская, д. 32, зеркальный зал
С диссертацией можно ознакомиться в читальном зале библиотеки Современной гуманитарной академии
Автореферат разослан _____ _________________ 2005 года
Ученый секретарь
диссертационного совета Голобоков В. Г.
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
Актуальность диссертационного исследования
Актуальность предлагаемой работыопределяется тем, что категория идеального является важнейшей для исследования и проектирования процессов развития, что особо значимо в период социальных трансформаций и реформ.
Категория идеального разрабатывалась в философии в связи с категорией истинности. В этом важнейшее значение проблемы идеального для науки. Уже у Платона эйдосы – истинные формы вещей, которые не могут быть даны в непосредственном чувственном восприятии, но лишь в умозрении. Наоборот, представление о том, что идеальное – всего лишь субъективная реальность полностью корреспондирует положению о том, что истина есть лишь соответствие нашего представления наличным формам бытия, но отнюдь не соответствии этих форм самим себе, что истина – лишь гносеологическая, но не онтологическая категория. Таким образом, от понимания природы идеального – психическая она, социальная или же универсальная – зависит понимание функций науки. Если идеальное – лишь субъективная реальность, то задача науки сводится к адекватному, но некритическому описанию явлений наличного бытия. Если же категория идеального универсальна, то наука призвана не только описывать явления наличного бытия, но и объяснять их, раскрывать их генезис, прогнозировать их дальнейшее развитие, быть основой практического преобразования мира. Поиск научной истины есть не что иное, как раскрытие идеального в предмете исследования, собственной логики предмета, закона (способа) его бытия.
Особую важность проблема идеального имеет для таких наук, как психология и педагогика и соответствующей практики. Ведь эти науки занимаются исследованием и участвуют в формировании субъективных деятельных способностей человека, его сознания, мышления, воображения, памяти и т. д. От ответа на вопрос о генезисе сознания и человеческих способностей зависит педагогическая практика, а стало быть, судьба каждой человеческой индивидуальности. Помочь человеческому индивиду в становлении его личности, подлинной индивидуальности, содействовать открытию им для себя окружающего мира в его полноте и истине, становлению самосознания и поиску идеала, как идеи собственного развития и совершенствования и идеи общественной деятельности, – основная задача педагогики.
Не меньшее значение проблема идеального имеет и для политико-правовой сферы. Задача деятельности в этой сфере – нахождение идеального выражения действительных интересов общества и человека, народа, а не изобретение национальных идей и не навязывание большинству нации чуждых им правовых установлений. Помочь народу обрести собственный голос, раскрыть свой внутренний потенциал – задача политики демократизации. Хороший юрист-законодатель переводит в форму закона правовое сознание, которое уже обрело или имеет тенденцию к обретению действительной всеобщности, а не навязывает в законе свое произвольное представление о праве и справедливости.
Универсальность категории идеального не только условие объективности истины, но и условие единства истины, добра и красоты. Каков генезис человеческих идей и идеалов, художественных и нравственных ценностей, научных понятий, какова их объективность, связь с истиной, красотой и добром? С ответом на эти вопросы связана возможность сознательного и свободного развития человеческого общества и самого человека, гармоничность или катастрофичность процесса глобализации.
Степень разработанности проблемы
Природа идеального занимала умы мыслителей с момента возникновения философии, как исследования мышления, но лишь у Платона она впервые обрела ясную формулировку вопросов о том, как возможно истинное знание, что такое благо само по себе, красота сама по себе, как можно постигнуть вещи в их истине, если чувственный облик их находится в процессе постоянного изменения, текучести. Он решал эту проблему, как известно, полагая наряду с миром чувственных вещей, мир вещей умопостигаемых, которые суть истинные, всеобщие образы вещей. А причастность человека истине, эйдосам, Платон связывал с причастностью миру эйдосов человеческой души, освобожденной от чувственного тела в процессе метемпсихоза: в процессе мышления, умозрения душа как бы вспоминала истинные формы, которые она созерцала, будучи освобождена от чувственного тела. Аристотель, отвергнув самостоятельный мир эйдосов, провел разграничительную линию между чувственным и умопостигаемым в самом мире вещей в качестве абсолютной противоположности формы и материи. Декарт приписал шишковидной железе функцию опосредствования субстанции протяженной и субстанции мыслящей, Спиноза определил мышление и протяжение как два атрибута одной субстанции; развивая Спинозу, Гегель непосредственно отождествил мышление и бытие, объявив чувственный мир собственным, внутренним моментом становления абсолютного духа, а всякую подлинную философию – идеализмом. Маркс выводил идеи человека из его предметной практики и полагал, что сознание не может быть ничем иным как сознанным бытием, равно как и то, что истинное бытие может быть только сознательным бытием, а абсолютную истину считал доступной человеку на том основании, что практика его носит универсальный характер и что он всю природу превращает в свое неорганическое тело.
Центральное место категория идеального занимала и в философии всеединства Вл. Соловьева, а от него досталась в наследство всей русской религиозной философии. В советской философии проблема идеального стала предметом плодотворных исследований у А. Ф. Лосева, М. А. Лифшица, Э. В. Ильенкова, М. Б. Туровского, а также выдающихся советских психологов Л. С. Выготского и С. Л. Рубинштейна. С конца 60-х годов в Советском Союзе развернулась дискуссия между сторонниками деятельностного подхода к проблеме идеального, прежде всего Э. В. Ильенкова и Ф. Т. Михайлова, и информационного подхода к этой проблеме, который свое концентрированное выражение получил в работах Д. И. Дубровского. В психологии и педагогике, в особенности применительно к системе развивающего образования, деятельностный подход к проблеме идеального успешно развивал В. В. Давыдов.
После публикации в 1984 году в журнале «Вопросы философии» работы М. А. Лифшица «Об идеальном и реальном», которая являлась частью вышедшего в 2003 году «Диалога с Э. Ильенковым», в рамках деятельностного подхода развернулась дискуссия о том, является ли идеальное исключительно социальным феноменом или оно атрибутивно миру, бытию вообще.
Среди участников дискуссии наметились две точки зрения. Согласно первой из них концепции идеального у Лифшица и Ильенкова существенным образом различаются. При этом одни из представителей этой точки зрения критикуют позицию Лифшица, исходя из понимания идеального Ильенковым (С. Н. Мареев, Е. В. Мареева, А. Д. Майданский, М. А. Шкепу), а другие, наоборот, критикуют позицию Ильенкова, исходя из представлений об идеальном у Лифшица (В. Г. Арсланов, А. К. Фролов, В. Л. Очкин). Суть второй точки зрения в том, что позиции Ильенкова и Лифшица по большому счету едины. Ее придерживаются Г. В. Лобастов, В. Т. Кудрявцев и автор настоящей работы. При этом В. Т. Кудрявцев, являясь учеником и продолжателем дела В. В. Давыдова по построению и совершенствованию развивающего образования, с успехом применяет категорию идеального в исследованиях детского творчества, развития воображения, становления субъективных способностей учащихся. Близкими ко второй точке зрения автор считает позиции Ф. Т. Михайлова и Л. К. Науменко, В. С. Возняка.
Объект диссертационного исследования– феномен идеального в его развитии.
Предмет исследования– онтологический и гносеологический аспект развития идеального.
Цель диссертационного исследования– исследовать идеальное в единстве онтологического и гносеологического аспектов его развития и раскрыть различные определения идеального в их конкретном единстве.
Из указанной цели вытекают следующие задачи:
1) провести сравнительный анализ деятельностного и информационного подходов к проблеме идеального;
2) выявить онтологические и гносеологические границы категории идеального;
3) показать различные значения термина «идеальное» в области философии;
4) исследовать взаимосвязь форм ideelle и ideale и категории идеального;
5) выявить методологическое значение синергетики и границы ее применимости как метода;
6) уточнить специфику идеального в дочеловеческой природе, в процессе стихийного общественного развития и, наконец, в историческом процессе становления культуры и личности;
7) установить связь субъектности и субъективности с идеальным в процессе стихийного развития и в процессе развития, опосредованного человеческой деятельностью;
8) охарактеризовать взаимосвязь категорий идеального, идеи и идеала в их развитии.
9) исследовать развитие идеальности формы стоимости в процессе становления капиталистического обращения.
Рабочая гипотеза исследования
Автор исследования исходит из предположения, что идеальное не только является необходимым моментом развития, но и само развивается, имеет собственный процесс становления. Всякое становление имеет определенные этапы, на которых развивающееся, становящееся приобретает различную специфику, поэтому идеальное в природном и общественном развитии, в культурно-историческом процессе и в развитии личности должно обретать соответствующие специфические черты. Развитие невозможно без возникновения и разрешения противоречий в становящемся, без движения к конкретному единству его различных определений, поэтому и идеальное в своем становлении должно двигаться от абстрактных определений к их конкретной полноте.
Методологические основания диссертационного исследования
В настоящем исследовании мы имеем дело с развитием, с взаимным переходом и единством противоположностей, с разрешением противоречий, с движением от абстрактного к конкретному. Идеальное, как верно заметил Э. В. Ильенков, предмет сугубо диалектический, соответственно и адекватным методом исследования проблемы идеального могла стать только материалистическая диалектика. Кроме того, материалистическая диалектика разрабатывалась Марксом именно как логика, как наука о мышлении, а последнее, понимаемое в единстве гносеологического и онтологического аспектов, и есть не что иное как идеальное.
Научная новизна работы:
1) идеальная форма исследована в ее становлении и развитии от абстрактных форм ideale и ideelle до конкретного тождества идеала и идеи;
2) феномен идеального рассмотрен как диалектика форм ideale и ideelle, как конкретное тождество идеала и идеи, в единстве его объективного и субъективного полюсов, субъектности и субъективности;
3) дана интерпретация синергетики как диалектического метода исследования мира в аспектах его физического бытия;
4) материалистически переосмыслено введенное П. Д. Юркевичем понятие «объективного деятеля»;
5) раскрыта специфика идеальности формы стоимости на стадии простого товарного обращения и на стадии капиталистического обращения;
6) дано различение формы мышления и мысленной формы в культуре;
7) показано органическое единство процессов образования человеческой личности и образования человечества, процессов творчества и репродукции в культуре.
Положения, выносимые на защиту:
1) деятельностный подход является наиболее последовательным применением метода материалистической диалектики в исследовании становления идеального;
2) идеальное необходимо рассматривать как единство, противоположность и взаимный переход форм ideelleи ideale;
3) синергетика представляет собой адекватный для исследования физического аспекта бытия диалектический метод, однако ее нельзя применять к исследованию более высоких уровней бытия – общественного, а тем более культурно-исторического процессов;
4) будучи атрибутом развития, идеальное само есть развивающаяся конкретность.
5) в стихийном развитии идеальное существует в абстрактной разорванности форм ideellе и ideale – способности предмета быть многим другим (принимать другие формы) и полноты выражения всеобщего в единичном – способности быть для другого представлением объективных пределов, рамок развития данной конкретности;
6) в стихийном развитии субъектность лишена субъективности, носит слепой, бессознательный и несвободный характер, субъективность же как бы разлита в мире, не имеет обособленного существования – существует только для субъекта, но не в субъекте, лишена действенной силы;
7) только человеческая деятельность опосредует тождество объективного и субъективного полюсов идеального, порождает конкретное единство субъектности и субъективности – субъекта;
8) идеальное в его развитой форме представляет собой конкретное тождество идеи и идеала;
9) капитал является идеальной формой (ideale) стоимости, меж тем как стоимость в простом товарном обращении есть форма лишь идеальная (ideelle);
9) врастание индивида в культуру возможно только как участие в ее преобразовании, т. е. в творчестве новых идеальных форм, и наоборот, творчество возможно только как врастание в культуру.
Научно-теоретическая и практическая значимость исследования
Основные положения и результаты диссертационного исследования отражены в публикациях автора, были представлены им в докладах, выступлениях и в дискуссиях на российских и международных научных конференциях, а также различных научных семинарах.
Результаты работы могут быть использованы в психолого-педагогических исследованиях, в дальнейшей разработке синергетики как методологии естественнонаучных исследований, а также в учебных курсах по философии, онтологии и гносеологии, диалектической логики.
Диссертационное исследование состоитиз двух глав, девяти параграфов, изложено на 188 страницах, библиография представлена в количестве 117 изданий.
ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ
Во Введениираскрыта актуальность исследования, дан краткий обзор истории проблемы, определены объект, предмет и метод исследования, рабочая гипотеза и цели исследования, сформулированы положения, выносимые на защиту, показана научная новизна работы.
Глава первая «Подход к проблеме: информация или деятельная форма» посвящена методологии исследования феномена идеального. В понимании идеального как проблемы мышления, ума, человеческого духа у исследователей практически нет расхождений. Поляризация позиций проходит по линии природы, генезиса субъективных человеческих способностей, по линии происхождения человеческого духа: имеет ли этот дух основания в объективной действительности, укоренен ли он в бытии; существует ли непроходимая граница между субъектом и объектом или возможно их тождество; выступает ли идеальное лишь как субъективная реальность или возможна реальность субъективности – субъективные свойства объективного мира; в какой связи категория идеального находится с категориями материального и реального; где проходит граница между идеальным и реальным и совпадает ли она с границей между бытием и мышлением?
В главе выделяются два методологических подхода к исследованию феномена идеального, которые можно условно обозначить как «деятельностный» и «информационный».
В параграфе 1.1«Деятельностный подход» показано, что деятельностный подход к проблеме идеального представляет собой реализацию последовательно диалектического метода. Свое развитие этот подход получил в работах Э. В. Ильенкова, М. А. Лифшица, А. Ф. Лосева, М. Б. Туровского, Л. С. Выготского, Ф. Т. Михайлова, В. Т. Кудрявцева, С. Н. Мареева, Е. В. Мареевой, Г. В. Лобастова, А. Д. Майданского, А. Н. Шиминой, В. С. Возняка и ряда других исследователей.
Исходным для рассматриваемого подхода является сформулированное Э. В. Ильенковым определение «идеального», как соотношения между материальными объектами, внутри которых один объект выступает в роли представителя всеобщей природы другого объекта. Из данного определения следует, что проблема идеального неразрывно связана с проблемой реальности всеобщего, универсалий. Таким образом, «идеальность» имеет значение способности единичного и особенного быть всеобщим, а поскольку, начиная с Канта, всеобщность считается необходимым определением объективности, идеальность – может рассматриваться и как способность вещи быть объектом, быть предметом для другой вещи, в том числе и для нас. Следовательно, идеальность можно определить и как способность вещи быть мыслимой, познанной или, по М. А. Лифшицу, как способность ее отражаемости. Отсюда неразрывная связь проблемы идеального с проблемой познаваемости мира – проблемой истины. Вопрос о природе деятельной формы подробно рассматривается в параграфе 1.3.
В параграфе 1.2«Информационный подход» анализируется на примере концепции Д. И. Дубровского, в которой он нашел свое наиболее законченное выражение. Информационный подход выступает противоположностью деятельностного подхода, что проявляется и в его антидиалектическом характере. Д. И. Дубровский стремился, используя формальную логику, дать понятию идеального «четкое и вместе с тем специфическое лишь для него определение, общее для всех случаев его употребления», и добиться логически непротиворечивового истолкования проблемы идеального. Однако, как показано в параграфе, использование в качестве методаформальной логики в итоге приводит к нарушениям самой этой логики.
Выступая противником идеализма Гегеля с его абсолютизацией духа и абстрагированием последнего от материи, Д. И. Дубровский производит обратное: абстрагирует материю от духа, лишая последний субстанциального характера. Д. И. Дубровский также слишком широко использует термин «информация», понимая под ней любую функциональную связь. Автор же полагает, что информация будучи, по Н. Н. Моисееву неразрывно связана с целенаправленным действием субъекта, не только существует исключительно для субъекта, но и исходить может только от субъекта.
В параграфе 1.3«Идеальное – категория социальная или универсальная?» рассматривается вопрос о границах применимости категории «идеального»: является ли феномен идеального исключительно общественным или категория идеального необходимо присуща и дообщественной ступени развития? Этот вопрос связан с дискуссией о различии в понимании «идеального» у М. А. Лифшица и Э. В. Ильенкова.
В параграфе показано, что позиция Э. В. Ильенкова, связывающая проблему идеального с различением человека, субъективности, и немыслящей материи, включая сюда и объективированные формы сознания, предполагает существование символьно-знаковой природы вещей исключительно для человека, однако последнее вовсе не означает, что эта природа есть только продукт человеческой деятельности, против чего выступал М. А. Лифшиц[1].
В параграфе показано, что уже у Платона идеальное есть то, что опосредствует способность познавать и способность быть познанным, способность мыслить и способность быть мыслимым, т. е. единство субъективности и объективности. Разделяя гегелевское понимание идеального как для-себя-бытия всеобщего и его суждение о том, что «только человек удваивает себя таким образом, что он есть всеобщее для всеобщего», автор утверждает, что так понимаемое идеальное, взятое в онтологическом аспекте актуально только в мире человека. В аспекте же гносеологии идеальное человек способен обнаружить не только в формах вещей, созданных человеком для человека, но и в природе. Любую определенную вещь можно рассматривать как деятельную способность человека (не только вещь, созданную человеком для человека). Такая позиция представляет собой материалистическое переосмысление понятия «объективного деятеля», введенного русским философом П. Д. Юркевичем, отмечавшим, что мышление, как сила или деятельность предметная, имеет значение не только для нас, но и, прежде всего, для «объективной натуры вещей», в связи с чем, только духовная субстанция может быть предметом нашего познания.
Далее в параграфе проводится анализ различения двух терминов, которые в немецкой классической философии связаны с понятием идеального: ideelle и ideale. Автор полагает, что первый означает «существующее в голове», второй – «переведенное на язык человеческой головы». Существовать «в голове», «по идее» - значит существовать в плане развития, как потенция, или же, как уже ассимилированная более развитой конкретностью абстрактная определенность, это означает существовать лишь «для иного», в гносеологическом аспекте – лишь «для нас». Движущим принципом всякого развития является влечение из в-себе-бытия в для-себя-бытие. Ничто не может стать реальным, не будучи предварительно идеальным (ideelle) и не достигнув порога реальности (предела, онтологического определения ее, объективной формы мысли – ideale, которую необходимо отличать от объективированной мыслительной формы). Ideell не означает быть только содержимым или продуктом человеческой головы, но означает быть «в голове» самих вещей, «в уме» самой ситуации развития. С другой стороны, ideelle предметного мира может стать содержимым человеческой головы, только будучи переведенным на язык последней, стать мысленной формой оно может, только обретя форму мысли, т. е. только с опорой на ideale. И наоборот, всякий ideal не утрачивает своей идеальности в процессе развития только потому, что он способен принять форму ideell. Так, в современных классических литературе и изобразительном искусстве ideell живут древнегреческий эпос и пластика, но только потому они до сих пор живы и сами по себе, остались для нас ideal. Если рассматривать «идеальное» в его высшей форме как конкретное тождество ideelle и ideale, то такое идеальное возможно только в человеческом мире, ибо именно человек является существенным и специфическим моментом опосредствования этого тождества.
В параграфе показано, что Гегель не использует термин «ideal» в «Науке Логики», потому что он непосредственно отождествляет форму всеобщую, а стало быть, и форму мысли, с мысленной формой (с ideell). В «Логике» идеальное является предметом исследования именно как идея, как «адекватное понятие, объективно истинное или истинное, как таковое». По Гегелю, нечто истинно лишь поскольку оно идея, оно истинно только через свою идею, т. е. истина имеет не только гносеологический, но и онтологический статус: все действительное есть лишь постольку, поскольку оно имеет внутри себя идею и выражает ее, бытием обладает лишь то, что есть идея.
Разделяя утверждение С. Н. Мареева о том, что, оставаясь на точке зрения механического материализма, невозможно понять человеческую способность отражения мира, что эта способность может быть понята только как способность воображения, автор полагает, что воображение является отрицанием именно механического отражения, когда материальное отражается как материальное, как голый факт, как отпечатки пальцев в дактилоскопии. Автору представляется, что воображение никогда не стало бы способностью человеческого мышления, если оно не было бы универсальной формой развития.
В параграфе 1.4«Попытка синтеза»дан анализ попытки синтезировать подходы Ильенкова, Лифшица и Дубровского, каждый из которых, согласно К. Любутину и Д. Пивоварову, развивал абстрактно одну сторону проблемы. М. А. Лифшиц и А. Ф. Лосев, согласно Любутину и Пивоварову, открыли, что во всей бесконечной совокупности предметов, вещей, могут быть вещи, совершенные в своем роде (автору же представляется, что это открытие было сделано не за одну тысячу лет до Лосева и Лифшица). Э. В. Ильенков открыл практическую деятельность человека как переносчик информации о реально общем и всеобщем от объекта к субъекту. Любутин и Пивоваров полагают, что схемы деятельности являются носителями информации о родовых свойствах вещей в пространстве между объектом и субъектом. Автор полагает, что в «синтетической теории идеального» очень легко снимается противоположность деятельностной и информационной теории идеального, путем непосредственного отождествления формы деятельности и информации об объекте. Результат такого синтеза носит эклектический характер: «идеальное не исключительно противоположно материальному; как способ отражения оно начинается с материальных репрезентантов и завершается нематериальным субъективным образом».
В главе 2 «От природы стихийной к природе человеческой» рассмотрен процесс становления идеального от абстрактных форм ideelleи ideale в природе до их конкретного единства в человеческой личности и очеловеченной природе.
В параграфе 2.1«Идеальное в природе» показано, что при исследовании материи на самом элементарном ее уровне – физическом, чистые формы самой действительности, объективные пределы реальности, более всего способны представляться конструкциями нашего интеллекта, поэтому здесь, как это ни парадоксально, сложнее всего быть последовательным материалистом, поскольку труднее быть диалектиком. Это объясняется тем, что физика первоначально имеет предметами своих исследований природные процессы, уже стилизованные производственной практикой человека и, таким образом, представляющие собой реальные абстракции. Лишь позднее, когда в орбиту исследовательской деятельности попадают катастрофически развивающиеся процессы микро и макромира механистический материализм терпит поражение. При этом вся наука Нового Времени связана с отрицанием антропоморфизма и антропоцентризма, но чрезмерность отрицания антропоморфизма и антропоцентризма является непреодолимой преградой на пути к диалектике.
Показано, что в синергетике физика обретает собственный диалектико-материалистический метод, метод восхождения от абстрактного к конкретному. Смысл открытий синергетики в показе того, что устремленность к целостности и полноте есть неотъемлемое свойство, атрибут материи, в том числе и материи физической, а «аттрактор» есть математический образ целосообразности процессов в физическом мире. Безусловно, целосообразность еще не есть целесообразность, поэтому культурно-исторический процесс нельзя рассматривать как стихийный процесс развития: физический мир – самый низкий уровень развития материи и понятие развития здесь самое бедное, самое абстрактное, и нельзя в рамках этой абстракции осмысливать более конкретные области. У культурно-исторического процесса самая богатая, самая конкретная, самая всеобщая диалектика и подходить к нему «синергетически» - значит подменять диалектику сознательной, свободной и творческой деятельности диалектикой абсолютной необходимости и игры случая.
Показано, что идеальный смысл событий, в том числе «чисто природных», отражаемый сознанием и волей человека в связи с его деятельностью, имеет объективную опору в природе, во всеобщей связи вещей, в ее целостности. Язык и мышление находят свою основу в таких моментах природного процесса, которые способны нести всеобщее содержание, но схватить это содержание как таковое человек может только в форме субъективной деятельной способности.
В параграфе 2.2 – «Идеальное в экономике и праве» показано, что деньги представляют собой идеальный товар (как ideal, так и ideell). Деньги предметная форма товарной всеобщности в ее чистоте, в форме самой всеобщности, именно поэтому деньги обретают функциональное определение меры стоимости. С другой стороны, деньги в процессе товарного производства получают определение всеобщего средства обмена товаров, реально участвуя в своей монетной форме в процессе обращения товаров. Как мера стоимости, в форме цены товара, деньги выступают лишь идеально (ideell), поэтому Маркс определял форму цены (стоимости) товара как лишь идеальную (ideelle), мысленную форму: товар есть лишь «в уме» деньги, хотя это мысленное определение товара является всеобщим и потому объективным его определением. Продукт производства, выступая в товарной (ценовой) форме лишь в качестве идеальных (ideelle) денег, исключительно в момент своего обмена на деньги становится реальными деньгами. Однако и сами «реальные» деньги существуют лишь как предметное отражение стоимостной определенности продуктов производства, т. е. они обладают реальностью только в состоянии устойчивости процесса товарного производства: инфляция показывает, что стоит в действительности реальность денег. В деньгах представлена лишь возможность связи между товаровладельцами, они – лишь мысленная связь, реализация которой зависит от множества условий, поэтому любой товаровладелец обладает в лице своих товаров только представляемыми деньгами, хотя это представление и носит объективный характер.
В параграфе также показано, что в буржуазном обществе именно субъективное право, а вовсе не объективное благо, служит предметом купли-продажи: «Действительное обращение товаров в пространстве и времени осуществляется не деньгами. Деньги лишь реализуют их цену и тем самым передают право на товар покупателю… Деньги приводят в обращение не товары, а право собственности на последние» (Маркс). «Право – это совокупность условий, при которых произвол одного совместим с произволом другого с точки зрения всеобщего закона свободы» (Кант). Поэтому существом права собственности является не столько владение, пользование и распоряжение, сколько узаконенная возможность устранять всех других лиц от владения, пользования и распоряжения, а поскольку любое частное право, в конечном счете, производно от права собственности, негативная свобода от воли другого лица и представляет собой сущность субъективного права вообще. Есть такое выражение «спящий закон»: норма права, получившая свою позитивацию – зафиксированная в источнике права, – становится актуальной для некоторого частного лица только в тот момент его деятельности, когда его воля находит в качестве своей границы проявление воли другого лица. Только в столкновении – тождестве – этих воль правовая норма, как граница проявления воли субъекта права, обретает для последнего действительную предметность (предметную действительность), отражаясь в проявлении воли другого субъекта права.
Исследуя феномен идеального на примере меновой стоимости, Э. В. Ильенков ограничивался процессом простого товарного обращения, если мы пойдем дальше и рассмотрим процесс производства и обращения капитала, то можно увидеть, что капитал есть меновая стоимость, соответствующая своему понятию, поскольку меновая стоимость не теряет в процессе движения капитала своей формы, а сохраняет в каждой из различных субстанций свою тождественность с самой собой, все время оставаясь деньгами. Маркс замечает, что простое обращение является обращением лишь с точки зрения наблюдателя или только в себе. В капиталистическом же производстве всякий продукт, являясь одновременно и предпосылкой, принимает форму стоимости не мимолетно, поэтому денежная форма продукта производства (его товарное, стоимостное определение) становится очевидным (наглядным). Капитал – это идеальная (ideale) форма стоимости, идеальный товар, существующий не мимолетно, а так сказать, на лицо, поэтому форма стоимости и становится на данном этапе развития доступной человеческому познанию; человек становится способным образовать понятие стоимости, поскольку стоимость в действительности достигла соответствия своему понятию.
В параграфе 2.3 «Идеальное и культура»показано, что идеальное само по себе, форма мышления как форма мышления, всеобщая форма как таковая, вне непосредственной ее связи с единичной вещью, может существовать, только найдя себе особое предметное воплощение, с формой мысли непосредственно несвязанное. Здесь форма деятельности, соответствующая форме внешнего предмета, превращается для человека в предмет, с которым он может действовать особо, не трогая и не изменяя до поры до времени реального предмета. При этом форма мышления выступает как предмет и цель указанной деятельности, а мысленная форма – как средство, орудие ее. Это деятельность в плане идеального, в сфере чистой мысли, и осуществляется она посредством мысленных (мыслительных) форм, опредмеченных в символах и знаках. Когда человек связан с предметом, как со своей опредмеченной деятельной способностью, мы имеем отношение – то, что философы, по выражению Маркса, называют идеей, таким образом, идея есть предметная форма человеческого отношения (или отраженное в предмете человеческое отношение), как таковая она есть форма культуры. Универсальные деятельные способности человека и есть культура, в таком понимании она всецело идеальна. Поэтому при различении материальной и духовной культуры нельзя смешивать формы материальной культуры с предметными формами культуры. Материальная культура – это совокупность человеческих способностей по преобразованию материального мира, соответственно духовная культура – система способностей по преобразованию человеческого духа – человеческих способностей и представлений (его сознания и воли) – субъектности и субъективности его. Никакая предметная форма культуры не представляет исключительно культуры духовной или материальной, она лишь представляет по преимуществу ту или другую.
В параграфе также показана недопустимость противопоставления науки и искусства на том основании, что «идеальная форма в искусстве непосредственно сливается со своим содержанием» (Е. В. Мареева), поскольку, если форма непосредственно тождественна своему содержанию, то она есть реальная, но не идеальная форма. Искусство, как и наука, отражают не свое собственное идеальное, но идеальное окружающего мира; различие же заключается в том, что искусство отражает жизнь в формах самой жизни. Нетождественность смысла и его носителя является не только условием научного поиска, но и основой художественного творчества. С другой стороны, условный знак не может сам по себе быть телом понятия, но лишь телом абстрактно общего представления; знак может обозначать понятие, лишь будучи стороной равенства, в котором на другой стороне выступает взаимосвязь знаков и соответственно выраженное в ней конкретное единство абстрактных определений, совокупность отношений действительности; никаким смыслом вне определенного контекста знак не обладает.
Автор полагает, что снятая дочеловеческая природа это не культура, а природа человека, человеческая природа, аспектом развития которой выступает культура, понимаемая как процесс открытия и преобразования идеальных форм, как постоянное отрицание их наличности в единстве с отрицанием этого отрицания.
Тождество ideale и ideelle представляет собой идеал (ideal) – идеальное причинение. В культуре ideale принимает форму ideelle, становится не просто образом целого, полноты определений объекта, но целью, как особого рода причиной. В свою очередь ideell в культуре перестает быть слепым внутренним побуждением, но, опираясь на idealе, становится идеей.
В параграфе 2.4 «Идеальная тотальность. Образование человека как средство образования человечества»показано, что проблема идеального неразрывно связана с проблемой человеческой индивидуальности, с проблемой личности, неповторимость которой заключается в том, что она выступает как индивидуально выраженное всеобщее, «идеальная тотальность, субъективное для-себя-бытие мыслимого и ощущаемого общества» (Маркс). Речь здесь идет о такой реальной абстракции конкретно-всеобщего, у которой функция представления этого всеобщего снимает собственную ее абстрактность и неполноту. То, что личность есть идеальная тотальность – только другое выражение того, что человек есть родовое существо, существующее для себя самого как род и, таким образом, обладающее существенной формой для-себя-бытия, т. е. идеальности. Поскольку общество именно в личности обретает форму для-себя-бытия, личность есть предел реальности общества, его собственное идеальное (ideale). Можно сказать, что для-себя-бытие как способ существования личности является ее differentia specifica. Отсюда следует, что, если природа в своем развитии стремится из формы в-себе в форму для-себя, она с необходимостью должна принять форму человека, обрести в его лице собственное самосознание.
Автор утверждает, что процесс развития культуры есть в отношении человеческого рода педагогический процесс. С другой стороны, педагогический процесс в его традиционном понимании, как образование личности, возможен только в случае включенности личности в творчество. Присвоение (освоение) индивидом того, что Маркс называл действительным богатством, деятельное распредмечивание созданной предшествующими поколениями культуры невозможно в отрыве от участия в развитии культуры, равно как и последнее невозможно в отрыве от присвоения (распредмечивания) наличной культуры, причем это верно не только в отношении отдельного человека, но и всего человечества. Доминирование в школе информационного подхода, с которым прежде всего связана перегрузка учащихся, и ранняя специализация (понижение уровня универсальности) противоречат этому принципу.
Впервые относительно завершенную полноту развития образование получило в античной Греции, где понятие «пайдейя» использовалось не только применительно к человеческой личности. «Неосознанная мудрость природы рассматривается как параллель осознанному обучению человека… Сама природа со свойственной ей телеологичностью представляет собой неосознанную, спонтанную предварительную ступень пайдейи» (В. Йегер). Отсюда понимание воспитания Сократом и Платоном как «родовспоможения», помощь воспитаннику открыть знание в собственной душе. Утверждая, что обучение должно вести за собой развитие, Л. С. Выготский, формулировал, по сути, тот же самый принцип. Попыткой реализации этого принципа является система развивающего образования, связанная, прежде всего, с именами Д. Б. Эльконина и В. В. Давыдова. Проблемой развивающего образования является трансляция его метода, которую невозможно осуществить механически, поскольку соответствующий воспитатель сам должен быть воспитан. В какой-то степени разрешить эту проблему может, как представляется форма педагогики сотрудничества М. П. Щетинина, когда образовательным сообществом выступает не класс (школа), а целое поселение (община), которое к тому же абсолютно снимает проблему отрыва образования от жизни и жизни от образования.
В параграфе 2.5 «Развитие идеального и идеал развития»показывается различие в понимании идеального у Гегеля и Маркса. Вся Логика Гегеля, для которого всеобщая форма и форма мысленная – одно и то же, есть движение, взаимопереход мысленных абстракций, завершающееся конкретной полнотой абсолютной идеи. Поэтому ideelle для него – абстрактная противоположность реального в «Учении о бытии», действительного – в «Учении о сущности» и объективного – в «Учении о понятии», идеальное как ideale появляются у него только на уровне объективного духа, но поскольку это логика, Гегель использует не термин ideale, а термин idee, предпочитая говорить не об идеальном, но об идее. Для Гегеля растение содержится в зародыше по идее, согласно понятию, также как количество есть снятое качество, а качество предполагает количество, в этом проявляется известная тенденция подмены логики дела делом логики; реальность, вещественное бытие, выступает здесь лишь как момент в развитии абсолютного духа, как снимаемое им самим самоотчуждение. С точки зрения материализма никакого «ума» у зародыша нет, точно так же как «деревянная башка» стола, как товара действительна только для головы человека, вовлеченного в процесс обращения товаров. Маркс строго использует термин «ideell», когда для человеческого ума один предмет выступает как возможность или предположение другого предмета, когда же сам предмет выступает в форме мышления, в формах сознания и воли, как цель, как потребность, как понятие – способность мысленного воспроизведения предмета, Маркс пользуется терминами «ideale», «idealen». Чтобы товаровладелец мог помыслить товар как товар, т. е. помыслить продукт производства в денежной, в ценовой форме, в форме стоимости, он должен найти в реальной действительности форму мышления товара. И такую форму он находит в форме особого товара – денег, сама особенность которого состоит в его всеобщности, но находит только потому, что сам деятельно опосредствует обмен товаров. Точно также и ум растениевода, находит в зародыше, в семени такую особую форму растения, которая вместе с тем есть его всеобщая форма и может, таким образом, быть формой мышления растения, реальной опорой мысли растениевода, поскольку цикл семя – растение – семя представляет собой всеобщий способ бытия растительной жизни. Переведя форму мысли в мысленную форму, человек затем объективирует последнюю в символах или знаках духовной культуры, что же касается субъективного образа объективного мира, то последний, как представляется, принадлежит самой действительности, а не только нашей голове, индивидуальной или общественной. Если вернуться к онтологической точки зрения, до появления человека субъективные образы объективного (пределы объективности вещей) как бы разлиты в природе, существуют в ней как потенция отражаемости всеобщего, способность ответа на потенциальные вопросы человека. Но с гносеологической точки зрения, человек может понять как культурную, так и естественную предметность только посредством их собственных идеальных форм, причем культура более сложный предмет познания, ибо в предметности культуры очень легко принять объективированные, опредмеченные мысленные формы за формы мысли сами по себе, хотя первые могут быть вовсе не обязательно адекватны вторым. Поэтому самое сложное для познания это само познание, сознание и творчество человека.
Идеальное (ideale), отождествляясь в культуре с ideelle, становясь идеей, обретает действительную силу, выступает как идеал, как идеальное причинение в отличие от грубовещественной силы развития в природе. К примеру, красота объективно присутствует в природе, но как таковая она не обладает в ней действенной силой, не выступает как действующая причина: пение самца соловья не оказывает никакого специфически-эстетического действия на самку.
Автор определяет идеал как образ, в его научном, художественном и нравственном аспектах, не только выражающий объективную тенденцию общественного развития, устремленность к относительной завершенности и полноте данного этапа общественного развития или же к новой форме его, но и обретший предикаты субъектности, активно действующий на субъект в плане формирования его деятельных способностей, его сознания и воли, их направленности на сознательное практическое преобразование общества и себя самого. Обрести всеобщее в себе, или, что то же самое, увидеть во всем себя, это и значит иметь идеал, идеальные побуждения-представления. Поэтому способность обретения идеала неразрывно связана со способностью воображения, вхождения во образ.
Идеал всегда есть цель и как всякая цель он включает в себя не только представление о результате, но и знание пути к нему, способность его достижения. Он действителен только тогда, когда в соответствии с ним живут и действуют люди, и если мы считаем человека самоцелью развития, то задача тех, кто стоит в развитии выше, хотя последнее может быть лишь их представлением, не дуть людям в рот, боясь, по выражению Крамского, что они сами не смогут дышать, а помочь им в создании условий такого развития. В противном случае мы будем иметь, говоря словами Маркса, долгое и мучительное развитие через потрясения и катастрофы, через уродливые и превращенные формы. Поэтому вопрос о возможности развития, совершенствование человечества без принесения в жертву человека, без кровавых эксцессов, без насилия и прочих социальных уродств, возможности гармонии цели и средств, результата и пути к нему, - это вопрос о действительности идеала, выражающего не только идеальный результат, но и идеальный путь к нему. Речь здесь идет о полноте и совершенстве самого идеала. В этом смысле задача человека – сделать свое (мира) сознание «соответствующим своему понятию» - сознательности, выработаться в истинного субъекта процесса развития, а само развитие сделать сознательным и свободным, т. е. идеальным, соответствующем общественному идеалу. В таком понимании общественный идеал есть сознательное стремление к разумной форме действительности разумного, к свободе и полноте развития человечности мира.
В Заключении подведены итоги работы, сделан вывод о возможности использования развернутого в работе понимания идеального в различных, прежде всего, философских исследованиях и в теоретической работе вообще, намечены возможные пути дальнейшего развития исследования по проблеме данной работы, среди которых наиболее актуальным и интересным представляется разработка проблемы в историко-философском контексте.
Основное содержание диссертации нашло свое отражение в следующих публикациях автора общим объемом более 12 п.л.:
1. К диалектике идеального/Идеальное: Ильенков и Лифшиц. – М.: РГГУ, ОАООФОДК, 2004, 1 п.л.
2. Социализм как пространство культуры: заметки по поводу дискуссии Б. Славина с В. Межуевым//Альтернативы. 2002. № 3. С. 50-82. 2 п.л.
3. Идеал как идеальная форма (способ) развития//Русскiй Мiръ. 2002. № 5. С. 116-122. 0,5 п.л.
4. Социализм как присвоение культуры/ Э. Ильенков и социализм. – М., 2002. С. 87-102. 1 п.л.
5. Образование, как потенциальная сила опережающего развития общества// Русскiй Мiръ. 2001. № 3. С. 217-230. 1 п.л.
6. Contraочередной общей теории бытия: в защиту синергетики и диалектики от околонаучных покушений//Русскiй Мiръ. 2000. № 1. С. 195-216. 2 п.л.
7. «Синергетика» как очередная общая теория бытия//Альтернативы. 2000. № 1. С. 160-182. 1,5 п.л.
8. О единстве понимания идеального у М. А. Лифшица и Э. В. Ильенкова//Интегральная педагогика и жизнь. 1999. № 5. С. 42-46. 0,5 п.л.
9. Еще раз о понятии «социализм»: гуманистический идеал//Альтернативы. 1999. № 1. С. 151-164. 1 п.л.
10. Социализм как проблема культуры/Ильенковские чтения 2002-2001: материалы 2-й (24-25 марта 2000) и 3-й (16-17 февраля 2001) Международной научной конференции. – М., 2002. С. 229-236. 0,5 п.л.
11. Подлинный и мнимый смыслы синергетики/Ильенковские чтения 2002-2001: материалы 2-й (24-25 марта 2000) и 3-й (16-17 февраля 2001) Международной научной конференции. – М., 2002. С. 153-160. 0,4 п.л.
12. Образование человечества и образование человека: образование как потенциальная движущая сила опережающего развития человеческого общества/Матерiали 6-Ï Мiждународноï науково-практичноï конференцiï «Творчiсть свободи як свобода творчостi» 17-18 травня 2001 р. – Киев, 2001. С. 182-183. 0,1 п.л.
13. Единство понимания идеального у М. А. Лифшица и Э. В. Ильенкова/Ильенковские чтения. Международная научная конференция 18-20 февраля 1999. – М., 2001. С. 37-41. 0,2 п.л.
14. Обретение предикатов субъективности: становление идеального. Единство понимания идеального у М. А. Лифшица и Э. В. Ильенкова/ Матерiали 5-Ï Мiждународноï науково-практичноï конференцiï «Творчiсть як спосiб буття дiйсного гуманiзму» 13-14 травня 1999 р. – Киев, 1999. 0,2 п.л.
15. Единство понимания идеального у М. А. Лифшица и Э. В. Ильенкова/Ильенковские чтения. Международная научная конференция 18-20 февраля 1999. – М., 1999. С. 40-43. 0,2 п.л.
16. Образование может стать движущей силой опережающего развития российского общества/Стратегия опережающего развития для России XXI века: роль образовательного, научно-технического, культурного и природного потенциалов (глобальный аспект). – М., 1999. Т. 3. Ч. 1. С. 33-35. 0,5 п.л.
17. С каким образованием России идти в 21-й век/Россия на пороге XXI века: социально-экономический кризис и пути его преодоления. – М., 1999. С. 22-25. 1 п.л.
[1] Мих. Лифшиц. Диалог с Эвальдом Ильенковым (проблема идеального). - М., 2003.
Владимир Лазуткин,
07-02-2010 21:03
(ссылка)
моя диссертация, параграфы 1.1-1.2
Глава 1. «Проблема «идеального»: информация или деятельная форма»
1.1. Деятельностный подход
Деятельностный подход к проблеме идеального и идеальности (idealität) представляет собой последовательно диалектический подход к указанной проблеме[1]. Наиболее концентрированное выражение он нашел в работах Э. В. Ильенкова и также неразрывно связан прежде всего с такими именами в отечественной философии, как М. А. Лифшиц, А. Ф. Лосев, М. Б. Туровский, и с именем выдающегося отечественного психолога Л. С. Выготского. Поскольку в ряде источников имеют место суждения о принципиальном различии в позициях по проблеме идеального Э. В. Ильенкова, с одной стороны, и М. А. Лифшица и А. Ф. Лосева, с другой, мы подробнее остановимся на этом вопросе в параграфе третьем настоящей главы. Здесь же мы попытаемся изложить деятельностный подход в его так сказать общем виде.
«Под «идеальностью», или «идеальным», материализм и обязан иметь в виду то… соотношение между… материальными объектами (вещами, процессами, событиями, состояниями), внутри которого один материальный объект, оставаясь самим собой, выступает в роли представителя… всеобщей природы этого другого объекта, всеобщей формы и закономерности этого другого объекта…» [22; 235]. «Когда материальная субстанция факта становится ничтожной по сравнению со всеобщей нагрузкой, которую он несет, перед нами начало языка и мышления», - отмечал М. А. Лифшиц [41; 103].
Это отправная точка деятельностного подхода к проблеме идеального. Уже отсюда видно, что проблема идеального неразрывно связана с проблемой реальности всеобщего, «универсалий». С точки зрения материалистической диалектики универсалии, как таковые, не есть вещи, не есть материальные образования. В своей абстракции от единичного и особенного всеобщее не может быть реально, не может быть предметно, не может быть действительно. Но и единичное в абстракции от всеобщих определений теряет свою объективность. И то и другое реально только в отношении со своим другим, только через свое иное, а в своей абстракции они суть лишь идеальные (ideelles), лишь абстрактные, мысленные моменты этого единства, т. е. всеобщее – лишь в себе (в плане возможного развития) единичное, а единичное – столь же лишь в себе всеобщее. Такая способность быть (способ бытия) лишь в себе, и тем самым лишь для другого,получил в немецкой классической философии наименование ideelle, ideeller, которые по сложившейся традиции также переводятся на русский язык как идеальный, идеально. Таким образом, проблема идеального (ideale) неразрывно связана как с проблемой реальности (realitat) вообще, так и с проблемой реальности лишь через другое, лишь для другого, с ideelle.
Таким образом, идеальность имеет значение способности (свойства) предмета быть реальностью всеобщего (представлять всеобщее в единичном), следовательно, быть реальностью объективного, или, что то же самое способность быть объективной реальностью. Только посредством такой идеальности, только посредством такой способности, предмет есть предмет для другого предмета, в том числе и для нас, для человека, как познающего существа. Поэтому способность быть объективным, способность быть объектом, а равно способность объекта быть реальным, предметным, есть также способность быть мыслимым, иметь определения мысли. Идеальность есть, таким образом, и способность предмета быть мыслимым, а стало быть и способность быть познанным. Поэтому проблема идеального неразрывно связана также и с проблемой возможности и способности познания: предмет можно познать в его истине только через его собственную идеальность, или, как бы здесь выразился Гегель, через его для-себя-бытие, через истину его реальности или через реальность его истины. «…Философия, как особая наука, разрабатывала и разработала категорию «идеального» именно в связи с проблемой истинности и… только в этой связи ее определения идеального и материального вообще имеют смысл», замечал в связи с этим Э. В. Ильенков [22; 231].
Отмечая «главный недостаток всего предшествующего материализма, включая фейербаховский», Маркс подчеркивает необходимость рассмотрения предмета, действительности, чувственности не только «в форме объекта, или в форме созерцания», но и в форме человеческой чувственной деятельности, практики, субъекта, субъективности [110; 105]. Причем, как представляется, речь здесь идет не о действительности, предмете, только в рамках практики (человеческой деятельности), но о действительности, предмете вообще. В самом деле, и для обыденного сознания ясно, что предмет человеческой практики существует также в форме цели, в форме потребности, в форме субъективной деятельной способности по его преобразованию, но обыденное сознание не способно объяснить деятельную, субъективную форму предмета, в лучшем случае идеальный образ предмета для него – результат пассивного восприятия (созерцания) или механического научения, а способности суть нечто врожденное и т. п. Человек как субъект рассматривается здесь как нечто само собой разумеющееся, от века существующее, или, по Марксу, субъект здесь берется лишь как объект.
Если считать, что предметность, действительность, как таковые не обладают определениями, предикатами субъективности, то субъективными определениями, которые они обретают в человеческой практике, они обязаны исключительно человеку с его неизвестно откуда взявшейся субъективностью. Но тогда человеку в его практике и в мышлении дана лишь эта мистическая, необъяснимая субъективность, не имеющая ничего общего с предметностью и действительностью окружающего человека мира. Поэтому все попытки объяснить мышление, познание, сознание, деятельные способности человека с позиций недиалектического, механистического материализма неизбежно приводят к субъективному идеализму, в различных его видах, в теории познания и в педагогике (теории образования). Отсюда ясна важность проблемы идеального и для теории образования: без понимания идеального невозможна никакая научная педагогика.
Субъективная форма – это деятельная, активная форма предмета, которая только и делает его чем-то действительным, способным быть не только в себе, но и для другого предмета, а в конечном счете и для себя. Таким образом, субъективная форма только и делает предмет объектом, объективным, ибо объективность есть не только независимость предмета от определений другого предмета, не только определенность предмета в самом себе, но и определенность его для иного и для себя. Вот эта то определенность предмета для себя, определенность его самим собой, своей собственной мерой, свой собственной всеобщей формой, законом своего собственного бытия и получила наименование идеальности (idealitat) предмета. Это есть идеальная (ideale) определенность предмета в отличие от его лишь идеальной (ideelle) положенности, т. е. от определенности его другим предметом или определенности его только в другом предмете.
На диалектике ideale и ideelle мы подробно остановимся в параграфе третьем настоящей главы. Здесь же заметим, что идеальная форма есть, таким образом, форма деятельности (или отношения), что впрочем, само собой разумеется, не означает, что форма деятельности (отношения) есть идеальная форма. «Идеальная форма вещи – это не форма вещи «в себе» (ideelle. – В. Л.), а положенная как форма вещи, форма общественно-человеческой жизнедеятельности. Это форма человеческой жизнедеятельности, но существующая вне этой жизнедеятельности, а именно как форма внешней вещи. И наоборот, это форма вещи, но вне этой вещи, и именно как форма жизнедеятельности человека, в человеке, «внутри человека» [22; 261]. Иными словами, идеальная форма – это предметная форма деятельности и деятельная форма предметности, т. е. это форма единства, тождества объективной и субъективной определенности предмета, бытия и мышления.
М. Б. Туровский замечал, что уже «философы античности… поняли, что общее неотделимо от активности, и истолковали его даже как начало последней, как деятельную причину (causaefficiens). Однако камнем преткновения в этой проблеме оказалось для них бытие мышления как идеального. Они не могли разобраться в той сложной системе опосредствований, которая превращает мысль – продукт человеческой головы – в факт общественной жизни, независимый от данного индивида…» [104; 27]. Так, «проблема мышления представляется Аристотелем не в виде гносеологического вопроса о возможности и субъекте познания, а в качестве онтологической проблемы способов и орудий преобразования возможности в действительность… Действительный мир есть процесс развития, выявления сущности путем перехода от неоформленного, только возможного состояния к деятельному, оформленному состоянию действительности…» [104; 25].
Что касается объекта, то в своем становлении, он определяется и самоопределяется исторически, т. е. сама объективность данной вещи носит исторический характер.
«Очевидно, что проблема представленности всеобщего в единичном, закона в его проявлении есть проблема содержания процесса развития вообще, равно действительная для любой конкретной формы развития и поэтому не сводимая к какой-либо одной из этих форм. В этой проблеме заключен «онтологический» смысл понятия познания. Нетрудно видеть, что философию интересует именно эта вторая сторона отражения» [104; 229].
Объективная истина – адекватность вещи (равно и мысли о вещи, или, что то же самое, равно вещи в бытии и вещи в мышлении) своей собственной объективности, своему собственному объекту. Эта объективность не дана изначально, но становится в предыстории вещи и развивается, совершенствуется в ее истории. В конечном счете процесс объективации вещи опосредствуется деятельностью субъекта. Ленин замечает в философских тетрадях: «Человек не может охватить = отразить = отобразить природы всей, полностью, ее «непосредственной цельности», он может лишь вечно приближаться к этому…» [38; 164]. Кавычки здесь существенны, поскольку непосредственная цельность природы есть абстракция, а конкретно эта целостность только и может быть субъективно опосредствована, конкретно она есть субстанция-субъект. Как таковая она носит исторический и бесконечный характер и именно поэтому не может быть абсолютно субъективированна, поскольку в этом случае она неизбежно превратиться в нечто конечное, абсолютно ставшее, мертвое, и тем самым утратит всякую субъективность.
К.Н.Любутин и Д.В.Пивоваров в книге о диалектике субъекта и объекта отмечают, что до Канта (стоики, Дунс Скотт и т.д.) под субъектом понимались или субстанция вообще, или единичное оформленное бытие, под объектом – то, что существует в сознании в качестве мысленной конструкции [69; 8]. Т. е. под объектом понималась форма мысли, мысленная форма, или способность быть мыслимым под определенной формой; под субъектом же – способность принимать форму, определяться в форме. Под таким пониманием, как представляется, подписался бы и Гегель, ведь и в его диалектике объективная форма это – мысленная форма, а субъективность (свобода) – способность духа полагать себя, определяться во всеобщей и необходимой и притом предметной мысленной форме. Важно, что здесь это взаимосвязанные категории, а не категории абстрактных противоположностей.
Что касается кантовской вещи-в-себе, то, как представляется, у нее помимо гносеологического смысла, как того, что существует вне познающего субъекта, есть еще и онтологический смысл: в-себе вещи может носить абстрактный характер, когда объективная ее определенность еще не выявила себя адекватным образом, не обрела предметный характер, не стала еще для-иного, не стала еще действительностью, но тогда она и не может представлять объект познания и, таким образом, не может быть познаваемой. Вещь здесь существует еще не как реальная, а только как возможная вещь, - только ideell. Объективность вещи предполагает ее способность конкретно определиться во всеобщих и необходимых формах, т.е. предполагает ее субъективность, способность быть мыслимой; без субъективности нет объективности. Но это не значит, что без субъекта нет объекта, последнее уже совершенно другая мысль, предполагающая поляризацию субъективности (обособление ее) в предметной взаимосвязи, когда особенный предмет, может концентрировать в себе субъективность в пределе всех других предметов (способность воспроизвести их в их истине), но для этого необходимо, чтобы эти другие предметы уже были объектами, были даны этому особому предмету как объект.Вообще, восходящая к Канту, абсолютизация различения онтологии и гносеологии приводит к противоположной крайности – к их абстрактному, непосредственному отождествлению. И тогда возможны два варианта: 1) можно любую частную онтологию превратить непосредственно в гносеологию, отсюда появляются всякие кибернетические, синергетические, информациологические и прочие «общенаучные» увлечения, когда закономерности определенной области бытия превращаются в законы познания, законы логики вообще; 2) можно гносеологию выдать непосредственно за онтологию, тогда действительное развитие мира подменяется (у Гегеля) самопознанием абсолютного духа. «Материалистическая диалектика, в противоположность идеалистической, рассматривает закономерность как продукт истории, а не логики» [104; 69].
В самом деле объективная реальность не потому не зависит от сознания и воли, что она трансцендентна последним, а потому, что сознание и воля по истине есть свернутая в субъекте, субъективированная, распредмеченная (ideelle) объективная определенность. Таким образом, сознание и воля есть ideelle, но ideelle не обязательно есть сознание и воля, это – всегда абстрактная форма «в-себе» объективной определенности. Однако для того чтобы быть в субъекте ideelle, т.е. чтобы существовать в форме сознания и воли, объективная (всеобщая и необходимая) определенность должна иметь известную степень реализации в предмете этого субъекта, т.е. предмет субъекта должен в известной степени быть идеален (ideale), обладать идеальностью (ideale) как способностью выражения всеобщего. Таким образом, сознание и воля есть всегда ideelle ideale, снятая (ideelle) в субъекте собственная идеальность (ideale) предмета. Поэтому деятельная способность может быть рационально понята только как тождество ideelle и ideale.
1.2. Информационный подход
Свое наиболее крайнее выражение информационный подход к проблеме идеального нашел в концепции Д. И. Дубровского, подробно изложенной в его книге «Проблема идеального» [15], вышедшей в 2002 году вторым изданием[2].
Возможно более правильным будет назвать концепцию идеального Дубровского антидеятельностной, а не информационной, ибо именно в антидеятельностном подходе состоит ее сущность. Деятельностный подход к проблеме идеального, как мы это пытались показать в § 1.1, есть именно диалектический подход, но именно к диалектике прежде всего непримирим Д. И. Дубровский. Если в первом издании (1983) об этом по соображениям идеологической цензуры еще не возможно было открыто заявить и автору приходилось лишь некорректно противопоставлять Маркса и Ленина Гегелю, то во втором издании указанная позиция автора проявилась ясно и недвусмысленно. Д. И. Дубровский даже не стесняется в выражениях на этот счет (гегельянско-марксоидная парадигма [15; 245] и т. п.).
Автор утверждает, что стремился добиться логически непротиворечивого истолкования проблемы идеального [15; 248], что «если оставить в стороне «диалектические» ухищрения,.. если строго следовать логике (разумеется формальной), то понятие идеального должно получить четкое и вместе с тем специфическое лишь для него определение, общее для всех случаев его употребления» [15; 254]. Попытаемся проследить, удалось ли Д. И. Дубровскому осуществить эту свою методологическую установку.
Д. И. Дубровский исходит из того, что идеальное есть абсолютная противоположность материальному. При этом материальное есть объективная реальность, а идеальное – субъективная реальность. Основным вопросом философии он считает вопрос о том, что первично: материальное или идеальное (если они абсолютно противоположны, то как одно из них может быть первичным по отношению к другому?).
Дубровский называет себя материалистом. Но с точки зрения последовательного материализма, нет ничего кроме материи в различных ее аспектах и моментах. Любая форма материи заключает в себе единство бытия и небытия, и сознание есть модус материи, взятой под атрибутом мышления; сознание есть форма бытия мышления и форма небытия протяжения и других исключающих мышление атрибутов материи, поэтому сознание предполагает бытие, а бытие при определенных условиях полагает сознание, становится осознанным бытием, и в этом заключается истина бытия. Поэтому, если согласно Ленину довести понятие материи, материального до понятия субстанции, субстанциального, то с точки зрения последовательного монизма никакой абсолютной противоположности идеального материи и материальному быть не может.
Для Д. И. Дубровского идеальное есть сознание, но сознание не есть идеальное, «ибо включает ряд других смысловых «измерений», фиксирующих его общность с материальными процессами» [15; 17]. Здесь он солидарен с И. С. Нарским, у которого сознание не только идеально, но еще и материально, смотря с какой стороны посмотреть[3].
Дубровский пишет: «Вполне правомерно утверждать, что практическая деятельность есть сознательная деятельность. Но нельзя сказать, что практическая деятельность есть идеальная деятельность. Это материальная деятельность. В данном случае между понятиями сознания и материальной деятельностью нет логического противопоставления, которое непременно остается между понятиями материальной деятельности и идеального» [15; 17-18]. Действительно, материальная деятельность есть материальная деятельность – преобразование предметов материального мира, хотя как таковая она очень часто тождественна идеальной деятельности, осуществляется в нераздельном единстве с ней; ведь нельзя развить в человеке способность к определенной материальной деятельности без того, чтобы он в процессе развития не осуществлял этой деятельности, но деятельная способность – идеальный предмет и ее формирование есть идеальная (духовная, педагогическая, образовательная) деятельность. Но дело даже не в этом. Ведь и идеальная вещь, например, идеальный кот, идеально вырытая траншея, есть материальный предмет в ряду других материальных предметов, отличающийся от последних только тем, что ему присуще свойство идеальности, т.е. полноты выраженности в нем всеобщей формы, природы предметов данного рода, совершенной (завершенной) реальности всеобщего. Наличие свойства идеальности у материального предмета еще не делает его идеальным предметом. Точно также сознательность деятельности еще не делает эту деятельность деятельностью сознания, деятельностью в идеальном плане.
Раз утверждается возможность сознательной практической деятельности, то вполне правомерно говорить о наличии сознания в практической деятельности. Это – одно и то же утверждение, но выраженное разными словами. Однако примерно сорока страницами ниже Д. И. Дубровский утверждает следующее: «Сознание (идеальное) неотчуждаемо от психического, не существует вне и помимо психики реальных социальных индивидов». Такая позиция исключает де «объективно-идеалистическую и дуалистическую трактовки сознания (и идеального) как некоей сущности, находящейся за пределами психики реальных человеческих индивидов» [15; 61]. То есть сорок страниц спустя утверждается обратное, а именно, что практическая деятельность не есть психическая деятельность и никакого сознания в ней быть не может. Но идеализм заключается не в трактовке сознания как внепсихического, а в его трактовке как внематериального, в трактовке идеального как особого внематериального мира, начиная с платоновского мира эйдосов и заканчивая гегелевской абсолютной идеей, которая включает в себя природу, материю, как снятый в себе абстрактный момент.
Отождествив идеальное с сознанием, Дубровский материальное отождествляет с объективной реальностью [15; 21]. Но всегда ли материальное объективно реально, обладает ли, например, объективной реальностью, реальностью объекта вещь-в-себе? Есть ли объективная определенность вещи нечто изначально ей присущее или же она – результат становления, развития вещи? Таким образом у Дубровского получается, что раз материальное есть объективная реальность, то вещь-в-себе (в онтологическом аспекте) не есть материальное, есть идеальное, есть к тому же субъективная реальность, ибо он неправомерно полагает объективную и субъективную реальности как контрадикторные понятия, хотя таковыми они являются только в рамках абстрактной гносеологии, т.е. только вне онтологических рамок. С. Н. Мареев в споре с М. А. Лифшицем невольно становится на точку зрения Д. И. Дубровского, утверждая, что материальное отражается гносеологически как идеальное, а у Лифшица, напротив, получается, что идеальное отражается как идеальное. Но так ведь оно и есть: субъективный полюс идеального есть отражение его объективного полюса; не вещь как таковая отражается в идеальном образе, но идеальность вещи, ее отражаемость. Гегель по этому поводу замечал: «Если утверждают, что вещь в себе непознаваема, то с этим можно согласиться постольку, поскольку под процессом познания понимают постижение предмета в его конкретной определенности, а вещь в себе есть не что иное, как совершенно абстрактная и неопределенная вещь вообще. Впрочем, с тем же правом, с которым говорят о вещи в себе, можно было бы также говорить о качестве в себе, количестве в себе и так далее о всех других категориях и понимать под этим данные категории в их абстрактной непосредственности, т. е. в отвлечении от их развития и внутренней определенности… Когда мы останавливаемся только на «в себе» предметов, мы понимаем их не в их истине, а в односторонней форме голой абстракции. Так, например, человек в себе есть ребенок[4], задача которого состоит не в том, чтобы оставаться в этом абстрактном и неразвитом «в себе», а в том, чтобы стать также и для себя тем, что он пока есть лишь в себе, а именно свободным и разумным существом… В том же смысле можно рассматривать росток как растение в себе… Все вещи суть сначала в себе, но на этом дело не останавливается, и подобно тому, как природа ростка, который есть растение в себе, состоит лишь в том, что он развивается, вещь вообще преступает пределы голого в себе как абстрактной рефлексии-в-самое-себя, переходит к тому, чтобы обнаружить себя так же, как рефлексию в другое, поэтому она обладает свойством [11; 288-289]».
«Если материальное есть объективная реальность, то идеальное не может быть ничем иным, как субъективной реальностью. Определение идеального в качестве субъективной реальности является исходным и должно сохранять свое значение во всех контекстах, где употребляется категория идеального. В противном случае категория идеального утрачивает смысл» [15; 23-24].Но тут одно из двух, либо Д. И. Дубровский нарушает каноны формальной логики, либо термин «идеальное» именно у Дубровского утрачивает свой смысл за ненужностью. В самом деле, если идеальное не есть материальное, а материальное есть объективная реальность, то с точки зрения формальной логики нельзя утверждать, что идеальное не есть объективная реальность. Утверждать это можно только в случае, если не только материальное есть объективная реальность, но и объективная реальность есть материальное, проще говоря, если материальное – то же самое, что и объективная реальность, абсолютно тождественно ей. Далее, если считать термины обеих групп контрадикторными, то одна из групп с точки зрения формальной логики является излишней, поскольку в противном случае А есть не-А («идеальное» есть «субъективная реальность»). Вот если бы субъективная реальность не была тождественна идеальному, то она могла быть и материальным, т.е. – объективной реальностью.
«В принципе субъективная реальность – это реальность какого угодно «содержания». Мы можем говорить о критериях существования только по отношению к явлениям объективной реальности. «Содержание» же субъективной реальности нельзя ограничить какими-либо критериями» [15; 29]. Это означает, что реальность субъекта нельзя ограничить никакими критериями, что субъективность, исключая, конечно, дурной смысл этого слова, не имеет собственных границ, собственных определений. Далее. «Даже самые причудливые, химерические продукты фантазии, произвольные мысленные реконструкции реальных объектов, галлюцинаторные переживания больного – все это субъективная реальность» [15; 29]. У индивида может быть все это и подобные им отношения, но является ли индивид субъектом этих отношений, является ли больной субъектом галюцинаций.
«Во-первых, не всякая объективная реальность есть объект; последний лишь означает те явления объективной реальности, которые уже в то или иное время вошли в поле отображения, включены в сферу человеческой деятельности… Во-вторых, объектом может быть и явление субъективной реальности» [15; 29], поскольку оно де не зависит от сознания исследователя. Это означает, во-первых, что нет объекта без субъекта, и, во-вторых, что объективная реальность есть в действительности субъективная реальность, т.е. не что иное как типичную субъективно-идеалистическую позицию.
Д. И. Дубровский упрекает Э. В. Ильенкова в игнорировании возможности исследования связей идеального с деятельностью мозга [15; 40]. Но, во-первых, у мозга не может быть никакой деятельности, мозг не есть субъект деятельности, мозг лишь может функционировать как орудие деятельности, изменяясь и развиваясь в ней, но не мозг есть субъект этого развития. Во-вторых, Ильенков никогда не отрицал возможность и необходимость исследования связей мозга с идеальным[5], он лишь совершенно справедливо при этом указывал, что не мозг порождает идеальное, но вполне определенная связь объективной идеальности с мозгом порождает в последнем идеальный образ, субъектом которого является опять-таки не мозг, но человеческий индивид, которому принадлежит этот мозг.
Дубровский, пытаясь опровергнуть утверждение деятельностного подхода к проблеме идеального, о том, что идеальное есть всегда единичное, индивидуальное, выражение всеобщего, спрашивает, разве можно отнести галлюцинаторные образы, скажем зеленых чертей, преследующих перепившего алкоголика, к материальным образованиям. Но все дело в том, что эти образы не существуют для сознания больного, не они являются причиной того или иного его поведения, причиной является болезненное состояние. Между прочим, именно последнее является критерием невменяемости при судебно-психиатрической экспертизе, а не «зеленые черти». Когда же человек приходит в себя, отрезвляется, то только тогда «зеленые черти» становятся образами его сознания, но образами не «реальных чертей», а образами болезненного состояния его мозга; в этом смысле они в известной степени идеальны, в самом деле, «черт», «чертовщина» давно стали общезначимыми метафорами чего-то нехорошего, злого, дурного.
Дубровский критикует Ильенкова за то, что последний сразу определяет идеальное как всеобщую форму и закон существования и изменения многообразных эмпирически чувственно данных человеку явлений, поскольку «в таком виде оно не может быть логически четко противопоставлено материальному как объективной реальности» [15; 42]. Безусловно не может, поскольку материальное не всегда есть объективно реальное, а объективно реальное не всегда есть материальное, в противном случае это были бы попросту синонимы. А вот материальному, понимаемому как вещественное образование, как вещь, идеальное здесь как раз четко противопоставляется, если, конечно, не вставать на точку зрения средневекового реализма, согласно которому универсалии сами по себе существуют как реальные, как вещи. Ведь базовый философский смысл категории идеального как раз и заключается в решении вопроса о существовании универсалий, которые не существуют реально сами по себе, но могут быть реальны только через единичное, через другое. Но такая реальность, реальность через другое и есть не что иное как идеальность. Номинализм же вовсе отрицающий реальность всеобщего, тем самым отрицает и объективность идеального, его атрибутивность материи.
«Объективность» и «материальность», по Дубровскому, тоже синонимы [15; 43]. Отождествляет Дубровский и такие термины как «реальность» и «действительность». Это видно когда он рассуждает о системе знания в его предметной форме. По Дубровскому и В. И. Шинкаруку, позицию которого он в данном случае разделяет, книги и другие средства хранения и передачи знаний приобретают смысл лишь в сознании пишущего и читающего, но индивид стихийно вырабатывает представление о ней как об объективной реальности. «Именно в эту иллюзию, по словам, В. И. Шинкарука, и впал Гегель» [15; 44]. Бедный Гегель! Но какая же эта иллюзия, ведь и знание и язык для сознания индивида – объективная, предметная действительность, общественная действительность, которая еще только должна быть присвоена индивидом, только еще должна приобрести характер субъективной реальности. Другое дело, что знания – это такое идеальное, которое только действительно (действует на человека, в данном случае оказывает идеальное причинение, т. е. действует на сознание), но не реально в книгах, реально оно в результатах практической деятельности людей, в самой этой практической деятельности; этим знание отличается от художественного образа, который не только действителен, но и реален в предметности произведения искусства.
Дубровский «знание, взятое как информация», называет «овеществленным знанием» [15; 67]. Но информация никак не может быть овеществленным знанием, она может быть лишь опредмеченным знанием. Знание овеществляется («материализуется», реализуется) исключительно в результатах практической деятельности. Как информация, как система знаков, знание действительно только для субъектов познания, обладает только идеальной (ideell), но не реальной действительностью; оно здесь действительно только посредством деятельности практического субъекта, между тем как в результатах практической деятельности оно имеет непосредственную действительность. В процессе знаковой экспликации и в процессе «декодирования», «интериоризации» информации о знании последнее, конечно, находится сначала в процессе опредмечивания, а затем в процессе распредмечивания, но при этом оно не выходит за пределы идеального (ideell) плана деятельности, ибо в информации оно имеет свою идеальную, но не реальную предметность.
Дубровский утверждает, что у Ильенкова идеальное выступает как принципиально внеличностное и надличностное функциональное отношение, реализуемое не в человеческой голове, а в самой социальной предметности [15; 44]. Но это – прямая неправда. По Ильенкову, личность действительна и реальна не в человеческой голове, а как раз в пространстве социальной предметности и социальных отношений. Мало того, по Ильенкову, личность как раз есть высшая форма идеального: он разделяет то положение Маркса, что «если человек есть некоторый особенный индивид и именно его особенность делает из него индивида и действительное индивидуальное общественное существо, то он в такой же мере есть также и тотальность, идеальная тотальность, субъективное для-себя-бытие мыслимого и ощущаемого общества» [74; 262].
«Для нас «идеальное», существующее «вне головы и вне сознания людей», есть либо материальное, либо гегелевский абсолютный дух» [15; 46]. Можно подумать, что гегелевский абсолютный дух – пустая фантазия, идеалистическая выдумка. На самом деле идеализм Гегеля состоит не в утверждении им бытия абсолютного духа, а в превращении духа в самосущую действительность, в субстанцию, и соответственно лишение материи духовности. Дух здесь как атрибут материи абстрагируется и в этой своей абстракции превращается в особую субстанцию. Механистический материализм, типичным представителем которого выступает Д. И. Дубровский, производит обратное абстрагирование: он абстрагирует дух от материи, лишая тем самым первый субстанциальности, превращая его лишь в особый модус последней.
Собственно говоря такой подход к мышлению и в целом характерен для Д.И.Дубровского. «Не бывает мышления и сознательной деятельности вне и помимо психического (видимо сознательная деятельность совершается исключительно внутри психики. – В.Л.)[6]. Всякая логическая форма есть форма мышления (что справедливо, но что не означает, что она есть только мысленная форма, есть только в мышлении. – В.Л.), форма познавательной деятельности и ее продукт. Из того, что отображенное и зафиксированное в ней свойство (отношение, закономерность) существуют объективно реально, вовсе не вытекает, что и сама логическая форма существует вне и независимо от сознания» [15; 63]. Ну что это, как не чистой воды субъективный идеализм. Ведь если мы отрицаем объективность логической формы, то мы не можем не отрицать объективность истины.
Если человеческое мышление открывает логические формы в объективной действительности, то получается что познание действительности может быть сведено к самопознанию духа, - полагает Д. И. Дубровский [15; 64]. Да, конечно, так оно и есть, только наоборот, скорее самопознание духа есть в действительности самопознание материи как субстанции: «Не мы мыслим природу и мир, они мыслят себя посредством нас», - замечал М. А. Лифшиц, т. е. природа, мир, действительность посредством человека осуществляют самопознание, сознают свой собственный дух. Поэтому можно сказать, что природа в человеческом духе узнает свой собственный дух, а человек присваивает дух природы и потому в нем узнает свой собственный дух. Здесь нет ничего идеалистического (это просто поставленная с головы на ноги платоновская и гегелевская диалектика), скорее идеализмом было бы обратное представление.
«То, что именуется логической формой… есть отображение действительности, но существует лишь в мышлении (здесь имплицитно предполагается, что мышление есть нечто недействительное. Далее мы узнаем, что «логическая форма идеальна именно как форма актуального мышления» [15; 69], т. е. мышление как оказывается все же может быть действительным. – В. Л.)… Но если это логическая форма, то она должна быть выделена и описана соответствующей научной дисциплиной…» [15; 64]. Как же ее возможно выделить непосредственно из мышления, ведь непосредственно мышление предметностью не обладает? Впрочем для Д. И. Дубровского непосредственной предметностью мышления является видимо мозг (его «естественный код», «обращенность на себя нейродинамического процесса»), в нем, в его структурах, он и собирается отыскивать логические формы. Получается, что логическая форма может быть еще и материальна, хотя и существует лишь в мышлении, стало быть и само мышление в какой-то степени материально. Но если логическая форма материальна, то это – средневековый реализм, если же она – только в мышлении, только в психике, - перед нами средневековый номинализм. Механистический подход, а именно он и является по сути дела синонимом антидеятельностного подхода, и не может привести в понимании идеального ни к чему кроме бесконечных шатаний между «реализмом» и «номинализмом».
Дубровский считает, что понимание идеального как закона, управляющего сознанием и волей человека, как объективной схемы деятельности, исключает творческую деятельность, как свободную деятельность [15; 52]. Но творческая деятельность, отвечающая своему понятию, это как раз деятельность, отражающая объективно сущее идеальное, реализующая его. Свободна она не потому, что творит реальность идеального из ничего, из пустоты, из голой, абстрактной субъективности, а как раз потому, что она в этом творении свободна от частной субъективной ограниченности, от частной ситуации, от индивидуального или группового эгоизма, но действует с позиции целого, всеобщего, действует как «идеальная тотальность».
«Не существует никакого надличностного и внеличностного мышления, оно исключительно личностно, хотя его логические формы… имеют надличностный характер» [15; 69]. Но буквально несколькими абзацами выше мы читали, что логическая форма существует только в мышлении [15; 64], и если последнее исключительно личностно, как существующие исключительно в нем логические формы, могут иметь надличностный характер? Из этого вовсе не диалектического, но формально-логического противоречия, Д. И. Дубровский пытается выбраться следующим путем: «Эти формы имманентны процессу мышления, хотя они постоянно навязываются ему как бы извне, ибо имеют свой социально-предметный… способ инобытия. Но такое материальное инобытие логических форм есть не что иное, как опредмеченность прошлых результатов мышления, воплощенных в определенной упорядоченности вещественных и энергетических компонентов» [15; 69]. Оказывается логические формы в объективный мир привносит мышление, до привнесения мышлением никакой логики, никакого закона в объективном мире нет, материя – воск, на который мышление накладывает свою печать…
Д. И. Дубровский замечает, что если идеальное есть выражение только всеобщего, то это обязывает связывать материальное лишь с единичным [15; 69]. Но тогда, поскольку всеобщее реально только через единичное, то следовательно и идеальное – реальность всеобщего – связано только с единичным[7]. Почему же, если идеальное – только всеобщее, материальное необходимо связывать только с единичным, ведь идеальное хотя и противоположно материальному, но не трансцендентно, а имманентно ему, это его собственное иное, ровно как то же самое можно сказать об отношении всеобщего к единичному. Материальное не может быть связано только с единичным, поскольку само единичное всегда объективно определяется через всеобщие формы. Таким образом, материальное связано и со всеобщим, но не непосредственно, а через единичное, ровно как и идеальное связано с единичным, но не непосредственно, а через всеобщее.
При рассмотрении текста Д. И. Дубровского выявляется следующий методологический подход: применение формальной логики к предметному содержанию, к которому она неприменима по своей природе, и, наоборот, частое игнорирование ее правил там, где без их неукоснительного соблюдения не может быть вразумительного научного текста. Вот еще один пример. «Что касается вопроса о сфере использования категории идеального, то, по нашему мнению, ее целесообразно ограничить субъективной реальностью человека. Основание для этого мы видим в качественном отличии человеческой субъективной реальности от субъективной реальности животных» [15; 121]. Можно подумать, что животное – субъект, обладает субъективной реальностью; но главное, получается, что не всякая субъективная реальность есть идеальное. Следовательно, некоторая субъективная реальность есть материальное, но как же тогда быть с утверждением, что «материальное есть объективная реальность» [15; 23]. Вот так на странице 121 Дубровский, отрицает то, что утверждал на странице 23. Но уже на самой странице 23 были нелады с элементарной логикой: «Если материальное есть объективная реальность, то идеальное не может быть не чем иным, как субъективной реальностью» [15; 23]. Откуда же это следует? Вот если бы утверждалось, что объективная реальность есть материальное, тогда и только тогда, идеальное не может быть объективной реальностью и может быть только субъективной реальностью. Отсюда видно, что попытка применить формальную логику к исследованию содержательной проблемы приводит в конце концов к тому, что исследователь только безнадежно запутывается в формально-логических противоречиях. Соблюдение же принципов формальной логики в определенных границах (в границах определения используемых слов, терминов) безусловно необходимо, в противном случае исследователь не будет понимать даже сам себя, не говоря уже о том, что его не смогут понять другие.
Единственный выход, который предлагает здесь Дубровский, придумать для обозначения субъективной реальности животных какой-то новый термин, не пересекающийся с терминами «материальное» и «идеальное», но это никак не решает проблему по существу. Далее он замечает, что «остро ощущается недостаточность наличных психологических и философских терминов для обозначения самой сути субъективной реальности, которая представляет особый информационный процесс, протекающий в сложной самоорганизующейся системе» [15; 122]. Мы то полагаем, что была бы ясна суть, а слова всегда найдутся; владеть бы в совершенстве родным языком, а не изобретать вымороченные термины.
К чему ведет «открытие» субъективной реальности животных? К обоснованию возможности нечеловеческой субъективной реальности вообще: «внеземной разум», «кибернетический субъект» и т. п. «Мы вправе предположить, что представители некоей внеземной цивилизации Zобладают субъективной реальностью (читай мышлением. – В.Л.), качественно отличной от нашей, причем, может быть, в такой же степени, в какой наша отличается от субъективной реальности животных» [15; 123]. «Принципиальная возможность возникновения субъективной реальности на путях кибернетического конструирования поддается достаточно убедительному теоретическому обоснованию…» [15; 124]. Диалектико-материалистическая трактовка идеального, разума, мышления, как мы это попытаемся показать ниже, неразрывно связана с антропоцентризмом. Поэтому Д. И. Дубровский безусловно прав в том, что «положение о множественности типов субъективной реальности имеет важное философское значение, так как содействует отходу от сугубо антропоцентристски ориентированного мировоззрения и мироощущения» [15; 124].
Но что диалектико-материалистический подход не может принять ни в коем случае так это антропоморфизм, плодящий общенаучные понятия из специфически социальных и гуманитарных категорий, например, таких как «информация» – передача сведений, знаний от одного субъекта общественной деятельности другому субъекту этой деятельности, т.е. специфическая, коммуникативная, связь между участниками общего дела, совместной деятельности. Вне рамок человеческой деятельности понятие «информация» теряет свой смысл, размывается, становится неопределенно широким. Н. Н. Моисеев совершенно справедливо подчеркивает, что каково понимание субъекта, таково и понимание информации, ибо информация всегда есть только для субъекта: «главным в информационном взаимодействии является субъект, принимающий сигнал (совокупность знаков – В.Л.) и формирующий соответствующую реакцию на этот сигнал. Информация нужна субъекту… для возможности выбора способа действий при стремлении к достижению некоторой цели… необходимость введения этого понятия возникает тогда, когда мы начинаем изучать объекты, способные к целенаправленным действиям» [88; 51]. Мы добавили бы здесь только, что информация должна и исходить от субъекта, она связывает не субъект и объект, но субъект и субъект.
Д. И. Дубровский считает себя сторонником функционального подхода к истолкованию информации, т.е. рассматривает ее «только как свойство самоорганизующихся систем», в отличие от сторонников атрибутивного подхода, считающих информацию атрибутом материи. Мы полагаем, что здесь смешиваются такие понятия как «информация» и «отражение», «информация» и «мышление». Дубровский, на самом деле, именно отражение и мышление, именно проблему идеального, рассматривает функционально, но не атрибутивно материи, ибо мышление, отражение, идеальное он интерпретирует чисто в информационном плане. Не ясно и то, что следует считать самоорганизующейся системой, почему, например, Дубровский репродукцию биологических существ (организмов) считает самоорганизующейся, а генезис космических систем, геологические процессы несамоорганизующимися?
«Вполне естественно, на наш взгляд, определять всякое явление субъективной реальности, в том числе всякое явление сознания, в качестве информации… В этом ракурсе идеальное есть не что иное, как данность информации в «чистом» виде и способность оперировать ею с высокой степень произвольности» [15; 131-132].
«В действительности, конечно, информация не существует в отрыве от своего материального носителя», когда мы рассматриваем субъективную реальность как информацию, то ее носителем является мозговая нейродинамическая система. «Но мозговые носители этой информации для человека начисто элиминированы, им не ощущаются». Это и есть «данность человеку информации в «чистом» виде, что равносильно данности информации в виде явлений субъективной реальности, т. е. в идеальной форме» [15; 132]. Животным стало быть информация в виде явлений субъективной реальности не дана, для них информация – исключительно явление объективной реальности, что же тогда представляют собой явления субъективной реальности животных? Кроме того, Д. И. Дубровский утверждает здесь, что субъективная реальность есть идеальное, т. е. в очередной раз нарушает правила формальной логики, ибо раньше он идеальное определял через субъективную реальность.
Утверждение, что «всякая информация необходимо воплощена в конкретном материальном носителе», коде [15; 132] по сути означает, что сама информация есть нечто нематериальное, ибо один материальный объект не может быть воплощен в другом материальном объекте, два разных материальных объекта не могут занимать одно и то же место в одно и то же время. Но такая связь носит исключительно мистический характер. Либо воплощенность информации в материальном носителе не может означать ничего кроме того, что информация есть материальный объект воплощенный в себе самом. Однако любой материальный объект воплощен в себе самом, и Дубровский совершенно справедливо замечает, что в этом смысле здесь «для категории идеального не остается места» [15; 133]. Тем не менее без ответа остается вопрос, что же все-таки воплощено в так называемой кодовой зависимости? Отвечать мы на него не будем, ибо привыкли давать конкретные ответы на конкретные вопросы, а в данном случае чисто социальный термин «информация» (сообщения нет без общения) некорректно применяется ко всем видам немеханической связи материальных объектов, общее у них только то, что это не механические связи. Причем так обстоит дело только для так называемого функционального подхода, что же касается подхода «атрибутивного», то тут общее только то, что информация есть вообще связь материальных объектов, в том числе и механическая, например, отпечатки пальцев в криминалистике[8]. В данном случае в информационной мистике механистический подход ищет себе выходы из собственных тупиков.
Итак, ответа на вопрос, что такое информация Дубровский дать не может, но идеальное «это данность информации в «чистом» виде» [15; 133], так сказать экстрагирование ее из кодовой зависимости. «Как результат отражения (чего в чем? – В. Л.) информация всегда вторична (по отношению к чему? – В. Л.). Как воплощение в своем коде она всегда материальна. Категория же идеального в этом плане может быть корректно использована лишь для описания одного из способов «представленности» (а что это такое? – В. Л.) информации человеку» [15; 133]. И на уровне сознательных процессов информация есть«объективно реальное функциональное отношение» (? – В. Л.), но «здесь отображение (чего? – В. Л.) как бы (а на самом деле? – В. Л.) удваивается», помимо фиксации в нейродинамической структуре, информация дана личности (а что это такое? – В. Л.) как таковая, «не отягощенная» субстратной организацией ее носителя (кода)» [15; 134]. Из следующего абзаца становится ясным, что «информация как таковая» есть мысль, образ. Но тогда у Дубровского получается, что вся окружающая человека объективная реальность насыщена воплощенными в кодовых зависимостях и, таким образом, существующими объективно, мыслями и образами, а в субъективной реальности человека эти воплощенные в кодовых зависимостях мысли просто даны в чистом виде, вне указанного воплощения.
Но что такое субъективная реальность человека, что такое способность иметь «информацию» в «чистом» виде и оперировать ею? Если ее нельзя вывести из объективной реальности, если она не есть результат развития объективной реальности, то она есть нечто трансцендентное ей, иная субстанция, и здесь мы возвращаемся к дуализму Декарта. Нам придется искать мистическую связь, мистическое опосредствование между этими субстанциями в лице мирового творца, абсолютного субъекта, перед нами вновь возникнет знаменитая проблема психофизического параллелизма.
Всякое явление сознания есть информация и функция головного мозга, т.е. информация кодом которой выступает мозговой нейродинамический процесс [15; 138]. «Как объяснить тот факт, что объективно существующий в мозгу человека нейродинамический код переживается им в качестве субъективной реальности?» - задает себе вопрос Дубровский. Ответ у него следующий. Коды различаются им на «естественные» и «чуждые». «Естественный» код есть элемент самоорганизующейся системы, поэтому воплощенная в нем информация дана этой системе непосредственно (т.е. в «чистом» виде. – В. Л.)», а информация, воплощенная в «чуждом» коде нуждается в перекодировании. «Мозговые коды типа X являются «естественными» кодами. Воплощенная в них информация (А) дана социальному индивиду непосредственно…» [15; 147-148]. В общем «ход» мысли здесь таков «А» есть «Б», потому что «Б» есть «А», потому что «А» есть «Б»…
Сознание, по Дубровскому, есть результат эволюции состоящей в развитии кодовых форм. Психические процессы у животных – информационные процессы, в которых информация животным дана так же в «чистом» виде, т.е. категория идеального относится также и к характеристики психических процессов у животных [14; 151].
Исходя из принятой им посылки, что идеальное есть только психическое, Д. И. Дубровский стремится доказать наличие принципиальной философской разницы между индивидуальным и общественным сознанием. При этом он исходит из того, что 1) нет такого содержания общественного сознания, которое одновременно не было бы содержанием индивидуального сознания, утверждать обратное, значит впадать в мистику объективного идеализма, - против чего мы возражать не будем; 2) может быть такое содержание индивидуального сознания, которое принципиально не может быть содержанием общественного сознания. В чем дело? Оказывается, «всякое «содержание» общественного сознания может существовать в отчужденном[9] от индивидуального сознания виде… однако далеко не всякое «содержание» индивидуального сознания может столь адекватно выражаться» в формах объективации, т.е. предметных формах. Но это может означать только то, что может быть беспредметное сознание. Конечно, могут существовать неопределенные психические переживания, «томления пустые», «неясная тоска», неопределенная тревога, но такие переживания и не могут являться содержанием сознания, не могут быть адекватно осознаны именно в силу своей неопределенности, в силу отсутствия форм, в которых они могут быть осознаны, ибо адекватно осознать любое явление можно только в его собственных, имманентных ему формах. «Индивидуальное сознание… не может в принципе существовать как опредмеченность[10]… В «готовой» вещи, рукописи отчуждено и застыло некоторое «содержание» субъективной реальности, но там нет субъективной реальности как таковой, нет идеального» [15; 186-187]. Конечно, если изъять предмет из деятельности, абстрагировать его из нее, то получится бездеятельная предметность, царство мертвых форм, лишенное всякой идеальности, лишенное духа, но в беспредметной деятельности, «вечном кружении индивидуального сознания внутри себя самого» столь же мало идеального, как и в царстве мертвых форм. Такая «защита», такое «превознесение» индивидуального сознания никого не должны вводить в заблуждение: напомним, что Д. И. Дубровский принципиально допускает существование субъективной реальности «искусственного интеллекта», то есть как раз субъективной реальности бездеятельной предметности [15; 123-124].
Непонимание диалектики идеального очень ярко проявляется в объяснении Дубровским природы «идеальных объектов», которые у него эклектически соединяют объективное и субъективное, с одной стороны они объективны, с другой, - субъективны. «По способу своего существования математические объекты как таковые суть феномены субъективной реальности, но по своему «содержанию» они объективны, ибо в конечном итоге детерминированы объективной реальностью» [15; 198]. Но как же они могут быть детерминированы объективной реальностью, если, по Дубровскому, их там нет и быть не может, если они суть феномены только субъективной реальности? Дело в том, что объективность, не есть данность из вне, не есть внешняя данность, но это есть данность необходимым и всеобщим образом, данность в необходимо всеобщих формах. Именно поэтому объективность означает независимость от сознания и воли и определяет последние, делая таким образом и их объективными. Именно поэтому математические структуры, а также такие «структуры» как «идеальный газ», «идеальная паровая машина», «абсолютно твердое тело» и т.п. представляют собой объективность, объективность особого рода, которая реальна только через свое инобытие, через единичное и особенное, но и само это единичное и особенное объективно только через реальность вышеуказанных всеобщностей, через реальность своего инобытия. В одном месте Малой Логики Гегель замечает: «…Говоря о возможном в отличие от действительного, мы обозначаем его как лишь возможное» [11; 316]. То же самое необходимо сказать и о субъективном в противоположность объективному. Объективному противоположно не субъективное вообще, но лишь субъективное. Точно также и субъективному противоположно не объективное вообще, но лишь объективное – предметное в его абстракции внешности. Эти неистинные абстракции, эти крайности очень легко, непосредственно, переходят друг в друга, и Гегель замечает, что то, что есть только в себе, также есть только для иного, и наоборот. Непонимание диалектики объективности, сведение объективности к чему-то лишь внешнему, приводит у Дубровского к непониманию диалектики идеального к замыканию идеального в рамках субъективной реальности, в рамках психического.
«Идеальное не существует за пределами человеческого сознания, деятельной способности социального индивида» [15; 211]. Но деятельная способность существует не только в пределах человеческого сознания, она действительна только в результате деятельности, только через собственную предметность, т.е. она реальна только как идеальное (ideell), только через свое инобытие (entäusserung). «Идеальное связано лишь с процессами опредмечивания и распредмечивания, выступает в этих процессах как выражение существенного свойства субъекта-деятеля, его активности и его сущностных сил вообще, а не как свойство объективно реального предмета» [15; 211]. Лишь! Это «лишь» - единственный, универсальный способ развития вообще, развития материи как субстанции. Становление объективной реальности, или, что то же самое, предметной действительности всегда есть процесс опредмечивания всеобщих определенностей, их реализации в единичном; развитие предметной действительности всегда совершается через переход в инобытие через распредмечивание. Без конкретного единства этих двух моментов – опредмечивания и распредмечивания невозможно никакое развитие. То, что идеальное выступает в этом процессе как выражение субъективности природы, материи как субстанции, совершенно справедливо. Однако человеческая деятельность есть лишь высший способ развития, его высшая форма, но не форма изначально ему присущая. Если же мы будем утверждать, что идеальное и процесс опредмечивания – распредмечивания могут быть выражением лишь «существенного свойства субъекта-деятеля, его активности», то мы необходимо должны будем признать одно из двух, либо вне рамок человеческой деятельности нет никакого развития, либо изначально существует субъект (а в этом случае это обязательно абсолютный субъект!) развития (обособленная, концентрированная субъективность) и этим субъектом не может быть никто кроме Господа Бога.
Идеальность (ideale) как способность выражения всеобщих определений есть именно то, что делает вещь объективной реальностью. Когда Э. В. Ильенков говорит, что «идеальность» не есть характеристика естественно-природной определенности вещи, то он в действительности хочет сказать, что 1) идеальность (ideale) не есть выражение стихийности, слепоты природы, но есть выражение ее разума, ее субъективности, ее свободы, и 2) человек есть единственное существо, кому идеальность (ideale) может быть дана как таковая, в ее чистом виде, и дана так в силу универсальности его деятельных способностей, дана так постольку, поскольку он своим трудом способен произвести и воспроизвести любую объективную реальность, постольку идеальность как субъективная способность есть differentia specifica человека. У человека идеальность (ideale) как субъективная способность есть продукт его собственного труда, его собственной сознательной деятельности, и поскольку идеальность любой вещи, в ее чистом виде, может быть дана человеку только в качестве его субъективной способности, постольку он всеобщие определенности любой вещи (даже если она не есть продукт человеческой деятельности) схватывает в деятельностной форме, во всеобщих формах и способах своего труда.
[1] М. А. Лифшиц как то заметил, что в истории философии до Маркса и Энгельса имеено идеалисты развивали субъективную, деятельную сторону, иначе диалектический метод [45; 229].
[2] Первое издание вышло в 1983 году.
[3] И. С. Нарский. Диалектическое противоречие и логика познания. – М., 1969. – С. 74.
[4] Т. е. ребенок есть такая вещь в себе как человек. – Примеч. мое. – В. Л.
[5] Ведь идеальное функционирование мозга – главный предмет изучения психофизиологов.
[6] «Вполне правомерно утверждать, что практическая деятельность есть сознательная деятельность. Но нельзя сказать, что практическая деятельность есть идеальная деятельность. Это материальная деятельность» [15; 17-18]. Но видимо такая материальная деятельность, которая – только внутри психики.
[7] Об этом подробнее в § 2.2 при рассмотрении вопроса об «идеальности» денег (стоимости).
[8] Правда Дубровский признает отпечатки пальцев, т.е. результат чисто механической связи, результат механического отражения видом информационного кода [15; 141]. Но это значит только, что вопреки собственным утверждениям он разделяет не функциональный, но атрибутивный подход к категории «информация».
[9] На самом деле в предметной форме, термин «отчуждение», как представляется, используется в данном случае не правомерно.
[10] Как тогда возможно самосознание а вместе с ним и целостность сознания?
1.1. Деятельностный подход
Деятельностный подход к проблеме идеального и идеальности (idealität) представляет собой последовательно диалектический подход к указанной проблеме[1]. Наиболее концентрированное выражение он нашел в работах Э. В. Ильенкова и также неразрывно связан прежде всего с такими именами в отечественной философии, как М. А. Лифшиц, А. Ф. Лосев, М. Б. Туровский, и с именем выдающегося отечественного психолога Л. С. Выготского. Поскольку в ряде источников имеют место суждения о принципиальном различии в позициях по проблеме идеального Э. В. Ильенкова, с одной стороны, и М. А. Лифшица и А. Ф. Лосева, с другой, мы подробнее остановимся на этом вопросе в параграфе третьем настоящей главы. Здесь же мы попытаемся изложить деятельностный подход в его так сказать общем виде.
«Под «идеальностью», или «идеальным», материализм и обязан иметь в виду то… соотношение между… материальными объектами (вещами, процессами, событиями, состояниями), внутри которого один материальный объект, оставаясь самим собой, выступает в роли представителя… всеобщей природы этого другого объекта, всеобщей формы и закономерности этого другого объекта…» [22; 235]. «Когда материальная субстанция факта становится ничтожной по сравнению со всеобщей нагрузкой, которую он несет, перед нами начало языка и мышления», - отмечал М. А. Лифшиц [41; 103].
Это отправная точка деятельностного подхода к проблеме идеального. Уже отсюда видно, что проблема идеального неразрывно связана с проблемой реальности всеобщего, «универсалий». С точки зрения материалистической диалектики универсалии, как таковые, не есть вещи, не есть материальные образования. В своей абстракции от единичного и особенного всеобщее не может быть реально, не может быть предметно, не может быть действительно. Но и единичное в абстракции от всеобщих определений теряет свою объективность. И то и другое реально только в отношении со своим другим, только через свое иное, а в своей абстракции они суть лишь идеальные (ideelles), лишь абстрактные, мысленные моменты этого единства, т. е. всеобщее – лишь в себе (в плане возможного развития) единичное, а единичное – столь же лишь в себе всеобщее. Такая способность быть (способ бытия) лишь в себе, и тем самым лишь для другого,получил в немецкой классической философии наименование ideelle, ideeller, которые по сложившейся традиции также переводятся на русский язык как идеальный, идеально. Таким образом, проблема идеального (ideale) неразрывно связана как с проблемой реальности (realitat) вообще, так и с проблемой реальности лишь через другое, лишь для другого, с ideelle.
Таким образом, идеальность имеет значение способности (свойства) предмета быть реальностью всеобщего (представлять всеобщее в единичном), следовательно, быть реальностью объективного, или, что то же самое способность быть объективной реальностью. Только посредством такой идеальности, только посредством такой способности, предмет есть предмет для другого предмета, в том числе и для нас, для человека, как познающего существа. Поэтому способность быть объективным, способность быть объектом, а равно способность объекта быть реальным, предметным, есть также способность быть мыслимым, иметь определения мысли. Идеальность есть, таким образом, и способность предмета быть мыслимым, а стало быть и способность быть познанным. Поэтому проблема идеального неразрывно связана также и с проблемой возможности и способности познания: предмет можно познать в его истине только через его собственную идеальность, или, как бы здесь выразился Гегель, через его для-себя-бытие, через истину его реальности или через реальность его истины. «…Философия, как особая наука, разрабатывала и разработала категорию «идеального» именно в связи с проблемой истинности и… только в этой связи ее определения идеального и материального вообще имеют смысл», замечал в связи с этим Э. В. Ильенков [22; 231].
Отмечая «главный недостаток всего предшествующего материализма, включая фейербаховский», Маркс подчеркивает необходимость рассмотрения предмета, действительности, чувственности не только «в форме объекта, или в форме созерцания», но и в форме человеческой чувственной деятельности, практики, субъекта, субъективности [110; 105]. Причем, как представляется, речь здесь идет не о действительности, предмете, только в рамках практики (человеческой деятельности), но о действительности, предмете вообще. В самом деле, и для обыденного сознания ясно, что предмет человеческой практики существует также в форме цели, в форме потребности, в форме субъективной деятельной способности по его преобразованию, но обыденное сознание не способно объяснить деятельную, субъективную форму предмета, в лучшем случае идеальный образ предмета для него – результат пассивного восприятия (созерцания) или механического научения, а способности суть нечто врожденное и т. п. Человек как субъект рассматривается здесь как нечто само собой разумеющееся, от века существующее, или, по Марксу, субъект здесь берется лишь как объект.
Если считать, что предметность, действительность, как таковые не обладают определениями, предикатами субъективности, то субъективными определениями, которые они обретают в человеческой практике, они обязаны исключительно человеку с его неизвестно откуда взявшейся субъективностью. Но тогда человеку в его практике и в мышлении дана лишь эта мистическая, необъяснимая субъективность, не имеющая ничего общего с предметностью и действительностью окружающего человека мира. Поэтому все попытки объяснить мышление, познание, сознание, деятельные способности человека с позиций недиалектического, механистического материализма неизбежно приводят к субъективному идеализму, в различных его видах, в теории познания и в педагогике (теории образования). Отсюда ясна важность проблемы идеального и для теории образования: без понимания идеального невозможна никакая научная педагогика.
Субъективная форма – это деятельная, активная форма предмета, которая только и делает его чем-то действительным, способным быть не только в себе, но и для другого предмета, а в конечном счете и для себя. Таким образом, субъективная форма только и делает предмет объектом, объективным, ибо объективность есть не только независимость предмета от определений другого предмета, не только определенность предмета в самом себе, но и определенность его для иного и для себя. Вот эта то определенность предмета для себя, определенность его самим собой, своей собственной мерой, свой собственной всеобщей формой, законом своего собственного бытия и получила наименование идеальности (idealitat) предмета. Это есть идеальная (ideale) определенность предмета в отличие от его лишь идеальной (ideelle) положенности, т. е. от определенности его другим предметом или определенности его только в другом предмете.
На диалектике ideale и ideelle мы подробно остановимся в параграфе третьем настоящей главы. Здесь же заметим, что идеальная форма есть, таким образом, форма деятельности (или отношения), что впрочем, само собой разумеется, не означает, что форма деятельности (отношения) есть идеальная форма. «Идеальная форма вещи – это не форма вещи «в себе» (ideelle. – В. Л.), а положенная как форма вещи, форма общественно-человеческой жизнедеятельности. Это форма человеческой жизнедеятельности, но существующая вне этой жизнедеятельности, а именно как форма внешней вещи. И наоборот, это форма вещи, но вне этой вещи, и именно как форма жизнедеятельности человека, в человеке, «внутри человека» [22; 261]. Иными словами, идеальная форма – это предметная форма деятельности и деятельная форма предметности, т. е. это форма единства, тождества объективной и субъективной определенности предмета, бытия и мышления.
М. Б. Туровский замечал, что уже «философы античности… поняли, что общее неотделимо от активности, и истолковали его даже как начало последней, как деятельную причину (causaefficiens). Однако камнем преткновения в этой проблеме оказалось для них бытие мышления как идеального. Они не могли разобраться в той сложной системе опосредствований, которая превращает мысль – продукт человеческой головы – в факт общественной жизни, независимый от данного индивида…» [104; 27]. Так, «проблема мышления представляется Аристотелем не в виде гносеологического вопроса о возможности и субъекте познания, а в качестве онтологической проблемы способов и орудий преобразования возможности в действительность… Действительный мир есть процесс развития, выявления сущности путем перехода от неоформленного, только возможного состояния к деятельному, оформленному состоянию действительности…» [104; 25].
Что касается объекта, то в своем становлении, он определяется и самоопределяется исторически, т. е. сама объективность данной вещи носит исторический характер.
«Очевидно, что проблема представленности всеобщего в единичном, закона в его проявлении есть проблема содержания процесса развития вообще, равно действительная для любой конкретной формы развития и поэтому не сводимая к какой-либо одной из этих форм. В этой проблеме заключен «онтологический» смысл понятия познания. Нетрудно видеть, что философию интересует именно эта вторая сторона отражения» [104; 229].
Объективная истина – адекватность вещи (равно и мысли о вещи, или, что то же самое, равно вещи в бытии и вещи в мышлении) своей собственной объективности, своему собственному объекту. Эта объективность не дана изначально, но становится в предыстории вещи и развивается, совершенствуется в ее истории. В конечном счете процесс объективации вещи опосредствуется деятельностью субъекта. Ленин замечает в философских тетрадях: «Человек не может охватить = отразить = отобразить природы всей, полностью, ее «непосредственной цельности», он может лишь вечно приближаться к этому…» [38; 164]. Кавычки здесь существенны, поскольку непосредственная цельность природы есть абстракция, а конкретно эта целостность только и может быть субъективно опосредствована, конкретно она есть субстанция-субъект. Как таковая она носит исторический и бесконечный характер и именно поэтому не может быть абсолютно субъективированна, поскольку в этом случае она неизбежно превратиться в нечто конечное, абсолютно ставшее, мертвое, и тем самым утратит всякую субъективность.
К.Н.Любутин и Д.В.Пивоваров в книге о диалектике субъекта и объекта отмечают, что до Канта (стоики, Дунс Скотт и т.д.) под субъектом понимались или субстанция вообще, или единичное оформленное бытие, под объектом – то, что существует в сознании в качестве мысленной конструкции [69; 8]. Т. е. под объектом понималась форма мысли, мысленная форма, или способность быть мыслимым под определенной формой; под субъектом же – способность принимать форму, определяться в форме. Под таким пониманием, как представляется, подписался бы и Гегель, ведь и в его диалектике объективная форма это – мысленная форма, а субъективность (свобода) – способность духа полагать себя, определяться во всеобщей и необходимой и притом предметной мысленной форме. Важно, что здесь это взаимосвязанные категории, а не категории абстрактных противоположностей.
Что касается кантовской вещи-в-себе, то, как представляется, у нее помимо гносеологического смысла, как того, что существует вне познающего субъекта, есть еще и онтологический смысл: в-себе вещи может носить абстрактный характер, когда объективная ее определенность еще не выявила себя адекватным образом, не обрела предметный характер, не стала еще для-иного, не стала еще действительностью, но тогда она и не может представлять объект познания и, таким образом, не может быть познаваемой. Вещь здесь существует еще не как реальная, а только как возможная вещь, - только ideell. Объективность вещи предполагает ее способность конкретно определиться во всеобщих и необходимых формах, т.е. предполагает ее субъективность, способность быть мыслимой; без субъективности нет объективности. Но это не значит, что без субъекта нет объекта, последнее уже совершенно другая мысль, предполагающая поляризацию субъективности (обособление ее) в предметной взаимосвязи, когда особенный предмет, может концентрировать в себе субъективность в пределе всех других предметов (способность воспроизвести их в их истине), но для этого необходимо, чтобы эти другие предметы уже были объектами, были даны этому особому предмету как объект.Вообще, восходящая к Канту, абсолютизация различения онтологии и гносеологии приводит к противоположной крайности – к их абстрактному, непосредственному отождествлению. И тогда возможны два варианта: 1) можно любую частную онтологию превратить непосредственно в гносеологию, отсюда появляются всякие кибернетические, синергетические, информациологические и прочие «общенаучные» увлечения, когда закономерности определенной области бытия превращаются в законы познания, законы логики вообще; 2) можно гносеологию выдать непосредственно за онтологию, тогда действительное развитие мира подменяется (у Гегеля) самопознанием абсолютного духа. «Материалистическая диалектика, в противоположность идеалистической, рассматривает закономерность как продукт истории, а не логики» [104; 69].
В самом деле объективная реальность не потому не зависит от сознания и воли, что она трансцендентна последним, а потому, что сознание и воля по истине есть свернутая в субъекте, субъективированная, распредмеченная (ideelle) объективная определенность. Таким образом, сознание и воля есть ideelle, но ideelle не обязательно есть сознание и воля, это – всегда абстрактная форма «в-себе» объективной определенности. Однако для того чтобы быть в субъекте ideelle, т.е. чтобы существовать в форме сознания и воли, объективная (всеобщая и необходимая) определенность должна иметь известную степень реализации в предмете этого субъекта, т.е. предмет субъекта должен в известной степени быть идеален (ideale), обладать идеальностью (ideale) как способностью выражения всеобщего. Таким образом, сознание и воля есть всегда ideelle ideale, снятая (ideelle) в субъекте собственная идеальность (ideale) предмета. Поэтому деятельная способность может быть рационально понята только как тождество ideelle и ideale.
1.2. Информационный подход
Свое наиболее крайнее выражение информационный подход к проблеме идеального нашел в концепции Д. И. Дубровского, подробно изложенной в его книге «Проблема идеального» [15], вышедшей в 2002 году вторым изданием[2].
Возможно более правильным будет назвать концепцию идеального Дубровского антидеятельностной, а не информационной, ибо именно в антидеятельностном подходе состоит ее сущность. Деятельностный подход к проблеме идеального, как мы это пытались показать в § 1.1, есть именно диалектический подход, но именно к диалектике прежде всего непримирим Д. И. Дубровский. Если в первом издании (1983) об этом по соображениям идеологической цензуры еще не возможно было открыто заявить и автору приходилось лишь некорректно противопоставлять Маркса и Ленина Гегелю, то во втором издании указанная позиция автора проявилась ясно и недвусмысленно. Д. И. Дубровский даже не стесняется в выражениях на этот счет (гегельянско-марксоидная парадигма [15; 245] и т. п.).
Автор утверждает, что стремился добиться логически непротиворечивого истолкования проблемы идеального [15; 248], что «если оставить в стороне «диалектические» ухищрения,.. если строго следовать логике (разумеется формальной), то понятие идеального должно получить четкое и вместе с тем специфическое лишь для него определение, общее для всех случаев его употребления» [15; 254]. Попытаемся проследить, удалось ли Д. И. Дубровскому осуществить эту свою методологическую установку.
Д. И. Дубровский исходит из того, что идеальное есть абсолютная противоположность материальному. При этом материальное есть объективная реальность, а идеальное – субъективная реальность. Основным вопросом философии он считает вопрос о том, что первично: материальное или идеальное (если они абсолютно противоположны, то как одно из них может быть первичным по отношению к другому?).
Дубровский называет себя материалистом. Но с точки зрения последовательного материализма, нет ничего кроме материи в различных ее аспектах и моментах. Любая форма материи заключает в себе единство бытия и небытия, и сознание есть модус материи, взятой под атрибутом мышления; сознание есть форма бытия мышления и форма небытия протяжения и других исключающих мышление атрибутов материи, поэтому сознание предполагает бытие, а бытие при определенных условиях полагает сознание, становится осознанным бытием, и в этом заключается истина бытия. Поэтому, если согласно Ленину довести понятие материи, материального до понятия субстанции, субстанциального, то с точки зрения последовательного монизма никакой абсолютной противоположности идеального материи и материальному быть не может.
Для Д. И. Дубровского идеальное есть сознание, но сознание не есть идеальное, «ибо включает ряд других смысловых «измерений», фиксирующих его общность с материальными процессами» [15; 17]. Здесь он солидарен с И. С. Нарским, у которого сознание не только идеально, но еще и материально, смотря с какой стороны посмотреть[3].
Дубровский пишет: «Вполне правомерно утверждать, что практическая деятельность есть сознательная деятельность. Но нельзя сказать, что практическая деятельность есть идеальная деятельность. Это материальная деятельность. В данном случае между понятиями сознания и материальной деятельностью нет логического противопоставления, которое непременно остается между понятиями материальной деятельности и идеального» [15; 17-18]. Действительно, материальная деятельность есть материальная деятельность – преобразование предметов материального мира, хотя как таковая она очень часто тождественна идеальной деятельности, осуществляется в нераздельном единстве с ней; ведь нельзя развить в человеке способность к определенной материальной деятельности без того, чтобы он в процессе развития не осуществлял этой деятельности, но деятельная способность – идеальный предмет и ее формирование есть идеальная (духовная, педагогическая, образовательная) деятельность. Но дело даже не в этом. Ведь и идеальная вещь, например, идеальный кот, идеально вырытая траншея, есть материальный предмет в ряду других материальных предметов, отличающийся от последних только тем, что ему присуще свойство идеальности, т.е. полноты выраженности в нем всеобщей формы, природы предметов данного рода, совершенной (завершенной) реальности всеобщего. Наличие свойства идеальности у материального предмета еще не делает его идеальным предметом. Точно также сознательность деятельности еще не делает эту деятельность деятельностью сознания, деятельностью в идеальном плане.
Раз утверждается возможность сознательной практической деятельности, то вполне правомерно говорить о наличии сознания в практической деятельности. Это – одно и то же утверждение, но выраженное разными словами. Однако примерно сорока страницами ниже Д. И. Дубровский утверждает следующее: «Сознание (идеальное) неотчуждаемо от психического, не существует вне и помимо психики реальных социальных индивидов». Такая позиция исключает де «объективно-идеалистическую и дуалистическую трактовки сознания (и идеального) как некоей сущности, находящейся за пределами психики реальных человеческих индивидов» [15; 61]. То есть сорок страниц спустя утверждается обратное, а именно, что практическая деятельность не есть психическая деятельность и никакого сознания в ней быть не может. Но идеализм заключается не в трактовке сознания как внепсихического, а в его трактовке как внематериального, в трактовке идеального как особого внематериального мира, начиная с платоновского мира эйдосов и заканчивая гегелевской абсолютной идеей, которая включает в себя природу, материю, как снятый в себе абстрактный момент.
Отождествив идеальное с сознанием, Дубровский материальное отождествляет с объективной реальностью [15; 21]. Но всегда ли материальное объективно реально, обладает ли, например, объективной реальностью, реальностью объекта вещь-в-себе? Есть ли объективная определенность вещи нечто изначально ей присущее или же она – результат становления, развития вещи? Таким образом у Дубровского получается, что раз материальное есть объективная реальность, то вещь-в-себе (в онтологическом аспекте) не есть материальное, есть идеальное, есть к тому же субъективная реальность, ибо он неправомерно полагает объективную и субъективную реальности как контрадикторные понятия, хотя таковыми они являются только в рамках абстрактной гносеологии, т.е. только вне онтологических рамок. С. Н. Мареев в споре с М. А. Лифшицем невольно становится на точку зрения Д. И. Дубровского, утверждая, что материальное отражается гносеологически как идеальное, а у Лифшица, напротив, получается, что идеальное отражается как идеальное. Но так ведь оно и есть: субъективный полюс идеального есть отражение его объективного полюса; не вещь как таковая отражается в идеальном образе, но идеальность вещи, ее отражаемость. Гегель по этому поводу замечал: «Если утверждают, что вещь в себе непознаваема, то с этим можно согласиться постольку, поскольку под процессом познания понимают постижение предмета в его конкретной определенности, а вещь в себе есть не что иное, как совершенно абстрактная и неопределенная вещь вообще. Впрочем, с тем же правом, с которым говорят о вещи в себе, можно было бы также говорить о качестве в себе, количестве в себе и так далее о всех других категориях и понимать под этим данные категории в их абстрактной непосредственности, т. е. в отвлечении от их развития и внутренней определенности… Когда мы останавливаемся только на «в себе» предметов, мы понимаем их не в их истине, а в односторонней форме голой абстракции. Так, например, человек в себе есть ребенок[4], задача которого состоит не в том, чтобы оставаться в этом абстрактном и неразвитом «в себе», а в том, чтобы стать также и для себя тем, что он пока есть лишь в себе, а именно свободным и разумным существом… В том же смысле можно рассматривать росток как растение в себе… Все вещи суть сначала в себе, но на этом дело не останавливается, и подобно тому, как природа ростка, который есть растение в себе, состоит лишь в том, что он развивается, вещь вообще преступает пределы голого в себе как абстрактной рефлексии-в-самое-себя, переходит к тому, чтобы обнаружить себя так же, как рефлексию в другое, поэтому она обладает свойством [11; 288-289]».
«Если материальное есть объективная реальность, то идеальное не может быть ничем иным, как субъективной реальностью. Определение идеального в качестве субъективной реальности является исходным и должно сохранять свое значение во всех контекстах, где употребляется категория идеального. В противном случае категория идеального утрачивает смысл» [15; 23-24].Но тут одно из двух, либо Д. И. Дубровский нарушает каноны формальной логики, либо термин «идеальное» именно у Дубровского утрачивает свой смысл за ненужностью. В самом деле, если идеальное не есть материальное, а материальное есть объективная реальность, то с точки зрения формальной логики нельзя утверждать, что идеальное не есть объективная реальность. Утверждать это можно только в случае, если не только материальное есть объективная реальность, но и объективная реальность есть материальное, проще говоря, если материальное – то же самое, что и объективная реальность, абсолютно тождественно ей. Далее, если считать термины обеих групп контрадикторными, то одна из групп с точки зрения формальной логики является излишней, поскольку в противном случае А есть не-А («идеальное» есть «субъективная реальность»). Вот если бы субъективная реальность не была тождественна идеальному, то она могла быть и материальным, т.е. – объективной реальностью.
«В принципе субъективная реальность – это реальность какого угодно «содержания». Мы можем говорить о критериях существования только по отношению к явлениям объективной реальности. «Содержание» же субъективной реальности нельзя ограничить какими-либо критериями» [15; 29]. Это означает, что реальность субъекта нельзя ограничить никакими критериями, что субъективность, исключая, конечно, дурной смысл этого слова, не имеет собственных границ, собственных определений. Далее. «Даже самые причудливые, химерические продукты фантазии, произвольные мысленные реконструкции реальных объектов, галлюцинаторные переживания больного – все это субъективная реальность» [15; 29]. У индивида может быть все это и подобные им отношения, но является ли индивид субъектом этих отношений, является ли больной субъектом галюцинаций.
«Во-первых, не всякая объективная реальность есть объект; последний лишь означает те явления объективной реальности, которые уже в то или иное время вошли в поле отображения, включены в сферу человеческой деятельности… Во-вторых, объектом может быть и явление субъективной реальности» [15; 29], поскольку оно де не зависит от сознания исследователя. Это означает, во-первых, что нет объекта без субъекта, и, во-вторых, что объективная реальность есть в действительности субъективная реальность, т.е. не что иное как типичную субъективно-идеалистическую позицию.
Д. И. Дубровский упрекает Э. В. Ильенкова в игнорировании возможности исследования связей идеального с деятельностью мозга [15; 40]. Но, во-первых, у мозга не может быть никакой деятельности, мозг не есть субъект деятельности, мозг лишь может функционировать как орудие деятельности, изменяясь и развиваясь в ней, но не мозг есть субъект этого развития. Во-вторых, Ильенков никогда не отрицал возможность и необходимость исследования связей мозга с идеальным[5], он лишь совершенно справедливо при этом указывал, что не мозг порождает идеальное, но вполне определенная связь объективной идеальности с мозгом порождает в последнем идеальный образ, субъектом которого является опять-таки не мозг, но человеческий индивид, которому принадлежит этот мозг.
Дубровский, пытаясь опровергнуть утверждение деятельностного подхода к проблеме идеального, о том, что идеальное есть всегда единичное, индивидуальное, выражение всеобщего, спрашивает, разве можно отнести галлюцинаторные образы, скажем зеленых чертей, преследующих перепившего алкоголика, к материальным образованиям. Но все дело в том, что эти образы не существуют для сознания больного, не они являются причиной того или иного его поведения, причиной является болезненное состояние. Между прочим, именно последнее является критерием невменяемости при судебно-психиатрической экспертизе, а не «зеленые черти». Когда же человек приходит в себя, отрезвляется, то только тогда «зеленые черти» становятся образами его сознания, но образами не «реальных чертей», а образами болезненного состояния его мозга; в этом смысле они в известной степени идеальны, в самом деле, «черт», «чертовщина» давно стали общезначимыми метафорами чего-то нехорошего, злого, дурного.
Дубровский критикует Ильенкова за то, что последний сразу определяет идеальное как всеобщую форму и закон существования и изменения многообразных эмпирически чувственно данных человеку явлений, поскольку «в таком виде оно не может быть логически четко противопоставлено материальному как объективной реальности» [15; 42]. Безусловно не может, поскольку материальное не всегда есть объективно реальное, а объективно реальное не всегда есть материальное, в противном случае это были бы попросту синонимы. А вот материальному, понимаемому как вещественное образование, как вещь, идеальное здесь как раз четко противопоставляется, если, конечно, не вставать на точку зрения средневекового реализма, согласно которому универсалии сами по себе существуют как реальные, как вещи. Ведь базовый философский смысл категории идеального как раз и заключается в решении вопроса о существовании универсалий, которые не существуют реально сами по себе, но могут быть реальны только через единичное, через другое. Но такая реальность, реальность через другое и есть не что иное как идеальность. Номинализм же вовсе отрицающий реальность всеобщего, тем самым отрицает и объективность идеального, его атрибутивность материи.
«Объективность» и «материальность», по Дубровскому, тоже синонимы [15; 43]. Отождествляет Дубровский и такие термины как «реальность» и «действительность». Это видно когда он рассуждает о системе знания в его предметной форме. По Дубровскому и В. И. Шинкаруку, позицию которого он в данном случае разделяет, книги и другие средства хранения и передачи знаний приобретают смысл лишь в сознании пишущего и читающего, но индивид стихийно вырабатывает представление о ней как об объективной реальности. «Именно в эту иллюзию, по словам, В. И. Шинкарука, и впал Гегель» [15; 44]. Бедный Гегель! Но какая же эта иллюзия, ведь и знание и язык для сознания индивида – объективная, предметная действительность, общественная действительность, которая еще только должна быть присвоена индивидом, только еще должна приобрести характер субъективной реальности. Другое дело, что знания – это такое идеальное, которое только действительно (действует на человека, в данном случае оказывает идеальное причинение, т. е. действует на сознание), но не реально в книгах, реально оно в результатах практической деятельности людей, в самой этой практической деятельности; этим знание отличается от художественного образа, который не только действителен, но и реален в предметности произведения искусства.
Дубровский «знание, взятое как информация», называет «овеществленным знанием» [15; 67]. Но информация никак не может быть овеществленным знанием, она может быть лишь опредмеченным знанием. Знание овеществляется («материализуется», реализуется) исключительно в результатах практической деятельности. Как информация, как система знаков, знание действительно только для субъектов познания, обладает только идеальной (ideell), но не реальной действительностью; оно здесь действительно только посредством деятельности практического субъекта, между тем как в результатах практической деятельности оно имеет непосредственную действительность. В процессе знаковой экспликации и в процессе «декодирования», «интериоризации» информации о знании последнее, конечно, находится сначала в процессе опредмечивания, а затем в процессе распредмечивания, но при этом оно не выходит за пределы идеального (ideell) плана деятельности, ибо в информации оно имеет свою идеальную, но не реальную предметность.
Дубровский утверждает, что у Ильенкова идеальное выступает как принципиально внеличностное и надличностное функциональное отношение, реализуемое не в человеческой голове, а в самой социальной предметности [15; 44]. Но это – прямая неправда. По Ильенкову, личность действительна и реальна не в человеческой голове, а как раз в пространстве социальной предметности и социальных отношений. Мало того, по Ильенкову, личность как раз есть высшая форма идеального: он разделяет то положение Маркса, что «если человек есть некоторый особенный индивид и именно его особенность делает из него индивида и действительное индивидуальное общественное существо, то он в такой же мере есть также и тотальность, идеальная тотальность, субъективное для-себя-бытие мыслимого и ощущаемого общества» [74; 262].
«Для нас «идеальное», существующее «вне головы и вне сознания людей», есть либо материальное, либо гегелевский абсолютный дух» [15; 46]. Можно подумать, что гегелевский абсолютный дух – пустая фантазия, идеалистическая выдумка. На самом деле идеализм Гегеля состоит не в утверждении им бытия абсолютного духа, а в превращении духа в самосущую действительность, в субстанцию, и соответственно лишение материи духовности. Дух здесь как атрибут материи абстрагируется и в этой своей абстракции превращается в особую субстанцию. Механистический материализм, типичным представителем которого выступает Д. И. Дубровский, производит обратное абстрагирование: он абстрагирует дух от материи, лишая тем самым первый субстанциальности, превращая его лишь в особый модус последней.
Собственно говоря такой подход к мышлению и в целом характерен для Д.И.Дубровского. «Не бывает мышления и сознательной деятельности вне и помимо психического (видимо сознательная деятельность совершается исключительно внутри психики. – В.Л.)[6]. Всякая логическая форма есть форма мышления (что справедливо, но что не означает, что она есть только мысленная форма, есть только в мышлении. – В.Л.), форма познавательной деятельности и ее продукт. Из того, что отображенное и зафиксированное в ней свойство (отношение, закономерность) существуют объективно реально, вовсе не вытекает, что и сама логическая форма существует вне и независимо от сознания» [15; 63]. Ну что это, как не чистой воды субъективный идеализм. Ведь если мы отрицаем объективность логической формы, то мы не можем не отрицать объективность истины.
Если человеческое мышление открывает логические формы в объективной действительности, то получается что познание действительности может быть сведено к самопознанию духа, - полагает Д. И. Дубровский [15; 64]. Да, конечно, так оно и есть, только наоборот, скорее самопознание духа есть в действительности самопознание материи как субстанции: «Не мы мыслим природу и мир, они мыслят себя посредством нас», - замечал М. А. Лифшиц, т. е. природа, мир, действительность посредством человека осуществляют самопознание, сознают свой собственный дух. Поэтому можно сказать, что природа в человеческом духе узнает свой собственный дух, а человек присваивает дух природы и потому в нем узнает свой собственный дух. Здесь нет ничего идеалистического (это просто поставленная с головы на ноги платоновская и гегелевская диалектика), скорее идеализмом было бы обратное представление.
«То, что именуется логической формой… есть отображение действительности, но существует лишь в мышлении (здесь имплицитно предполагается, что мышление есть нечто недействительное. Далее мы узнаем, что «логическая форма идеальна именно как форма актуального мышления» [15; 69], т. е. мышление как оказывается все же может быть действительным. – В. Л.)… Но если это логическая форма, то она должна быть выделена и описана соответствующей научной дисциплиной…» [15; 64]. Как же ее возможно выделить непосредственно из мышления, ведь непосредственно мышление предметностью не обладает? Впрочем для Д. И. Дубровского непосредственной предметностью мышления является видимо мозг (его «естественный код», «обращенность на себя нейродинамического процесса»), в нем, в его структурах, он и собирается отыскивать логические формы. Получается, что логическая форма может быть еще и материальна, хотя и существует лишь в мышлении, стало быть и само мышление в какой-то степени материально. Но если логическая форма материальна, то это – средневековый реализм, если же она – только в мышлении, только в психике, - перед нами средневековый номинализм. Механистический подход, а именно он и является по сути дела синонимом антидеятельностного подхода, и не может привести в понимании идеального ни к чему кроме бесконечных шатаний между «реализмом» и «номинализмом».
Дубровский считает, что понимание идеального как закона, управляющего сознанием и волей человека, как объективной схемы деятельности, исключает творческую деятельность, как свободную деятельность [15; 52]. Но творческая деятельность, отвечающая своему понятию, это как раз деятельность, отражающая объективно сущее идеальное, реализующая его. Свободна она не потому, что творит реальность идеального из ничего, из пустоты, из голой, абстрактной субъективности, а как раз потому, что она в этом творении свободна от частной субъективной ограниченности, от частной ситуации, от индивидуального или группового эгоизма, но действует с позиции целого, всеобщего, действует как «идеальная тотальность».
«Не существует никакого надличностного и внеличностного мышления, оно исключительно личностно, хотя его логические формы… имеют надличностный характер» [15; 69]. Но буквально несколькими абзацами выше мы читали, что логическая форма существует только в мышлении [15; 64], и если последнее исключительно личностно, как существующие исключительно в нем логические формы, могут иметь надличностный характер? Из этого вовсе не диалектического, но формально-логического противоречия, Д. И. Дубровский пытается выбраться следующим путем: «Эти формы имманентны процессу мышления, хотя они постоянно навязываются ему как бы извне, ибо имеют свой социально-предметный… способ инобытия. Но такое материальное инобытие логических форм есть не что иное, как опредмеченность прошлых результатов мышления, воплощенных в определенной упорядоченности вещественных и энергетических компонентов» [15; 69]. Оказывается логические формы в объективный мир привносит мышление, до привнесения мышлением никакой логики, никакого закона в объективном мире нет, материя – воск, на который мышление накладывает свою печать…
Д. И. Дубровский замечает, что если идеальное есть выражение только всеобщего, то это обязывает связывать материальное лишь с единичным [15; 69]. Но тогда, поскольку всеобщее реально только через единичное, то следовательно и идеальное – реальность всеобщего – связано только с единичным[7]. Почему же, если идеальное – только всеобщее, материальное необходимо связывать только с единичным, ведь идеальное хотя и противоположно материальному, но не трансцендентно, а имманентно ему, это его собственное иное, ровно как то же самое можно сказать об отношении всеобщего к единичному. Материальное не может быть связано только с единичным, поскольку само единичное всегда объективно определяется через всеобщие формы. Таким образом, материальное связано и со всеобщим, но не непосредственно, а через единичное, ровно как и идеальное связано с единичным, но не непосредственно, а через всеобщее.
При рассмотрении текста Д. И. Дубровского выявляется следующий методологический подход: применение формальной логики к предметному содержанию, к которому она неприменима по своей природе, и, наоборот, частое игнорирование ее правил там, где без их неукоснительного соблюдения не может быть вразумительного научного текста. Вот еще один пример. «Что касается вопроса о сфере использования категории идеального, то, по нашему мнению, ее целесообразно ограничить субъективной реальностью человека. Основание для этого мы видим в качественном отличии человеческой субъективной реальности от субъективной реальности животных» [15; 121]. Можно подумать, что животное – субъект, обладает субъективной реальностью; но главное, получается, что не всякая субъективная реальность есть идеальное. Следовательно, некоторая субъективная реальность есть материальное, но как же тогда быть с утверждением, что «материальное есть объективная реальность» [15; 23]. Вот так на странице 121 Дубровский, отрицает то, что утверждал на странице 23. Но уже на самой странице 23 были нелады с элементарной логикой: «Если материальное есть объективная реальность, то идеальное не может быть не чем иным, как субъективной реальностью» [15; 23]. Откуда же это следует? Вот если бы утверждалось, что объективная реальность есть материальное, тогда и только тогда, идеальное не может быть объективной реальностью и может быть только субъективной реальностью. Отсюда видно, что попытка применить формальную логику к исследованию содержательной проблемы приводит в конце концов к тому, что исследователь только безнадежно запутывается в формально-логических противоречиях. Соблюдение же принципов формальной логики в определенных границах (в границах определения используемых слов, терминов) безусловно необходимо, в противном случае исследователь не будет понимать даже сам себя, не говоря уже о том, что его не смогут понять другие.
Единственный выход, который предлагает здесь Дубровский, придумать для обозначения субъективной реальности животных какой-то новый термин, не пересекающийся с терминами «материальное» и «идеальное», но это никак не решает проблему по существу. Далее он замечает, что «остро ощущается недостаточность наличных психологических и философских терминов для обозначения самой сути субъективной реальности, которая представляет особый информационный процесс, протекающий в сложной самоорганизующейся системе» [15; 122]. Мы то полагаем, что была бы ясна суть, а слова всегда найдутся; владеть бы в совершенстве родным языком, а не изобретать вымороченные термины.
К чему ведет «открытие» субъективной реальности животных? К обоснованию возможности нечеловеческой субъективной реальности вообще: «внеземной разум», «кибернетический субъект» и т. п. «Мы вправе предположить, что представители некоей внеземной цивилизации Zобладают субъективной реальностью (читай мышлением. – В.Л.), качественно отличной от нашей, причем, может быть, в такой же степени, в какой наша отличается от субъективной реальности животных» [15; 123]. «Принципиальная возможность возникновения субъективной реальности на путях кибернетического конструирования поддается достаточно убедительному теоретическому обоснованию…» [15; 124]. Диалектико-материалистическая трактовка идеального, разума, мышления, как мы это попытаемся показать ниже, неразрывно связана с антропоцентризмом. Поэтому Д. И. Дубровский безусловно прав в том, что «положение о множественности типов субъективной реальности имеет важное философское значение, так как содействует отходу от сугубо антропоцентристски ориентированного мировоззрения и мироощущения» [15; 124].
Но что диалектико-материалистический подход не может принять ни в коем случае так это антропоморфизм, плодящий общенаучные понятия из специфически социальных и гуманитарных категорий, например, таких как «информация» – передача сведений, знаний от одного субъекта общественной деятельности другому субъекту этой деятельности, т.е. специфическая, коммуникативная, связь между участниками общего дела, совместной деятельности. Вне рамок человеческой деятельности понятие «информация» теряет свой смысл, размывается, становится неопределенно широким. Н. Н. Моисеев совершенно справедливо подчеркивает, что каково понимание субъекта, таково и понимание информации, ибо информация всегда есть только для субъекта: «главным в информационном взаимодействии является субъект, принимающий сигнал (совокупность знаков – В.Л.) и формирующий соответствующую реакцию на этот сигнал. Информация нужна субъекту… для возможности выбора способа действий при стремлении к достижению некоторой цели… необходимость введения этого понятия возникает тогда, когда мы начинаем изучать объекты, способные к целенаправленным действиям» [88; 51]. Мы добавили бы здесь только, что информация должна и исходить от субъекта, она связывает не субъект и объект, но субъект и субъект.
Д. И. Дубровский считает себя сторонником функционального подхода к истолкованию информации, т.е. рассматривает ее «только как свойство самоорганизующихся систем», в отличие от сторонников атрибутивного подхода, считающих информацию атрибутом материи. Мы полагаем, что здесь смешиваются такие понятия как «информация» и «отражение», «информация» и «мышление». Дубровский, на самом деле, именно отражение и мышление, именно проблему идеального, рассматривает функционально, но не атрибутивно материи, ибо мышление, отражение, идеальное он интерпретирует чисто в информационном плане. Не ясно и то, что следует считать самоорганизующейся системой, почему, например, Дубровский репродукцию биологических существ (организмов) считает самоорганизующейся, а генезис космических систем, геологические процессы несамоорганизующимися?
«Вполне естественно, на наш взгляд, определять всякое явление субъективной реальности, в том числе всякое явление сознания, в качестве информации… В этом ракурсе идеальное есть не что иное, как данность информации в «чистом» виде и способность оперировать ею с высокой степень произвольности» [15; 131-132].
«В действительности, конечно, информация не существует в отрыве от своего материального носителя», когда мы рассматриваем субъективную реальность как информацию, то ее носителем является мозговая нейродинамическая система. «Но мозговые носители этой информации для человека начисто элиминированы, им не ощущаются». Это и есть «данность человеку информации в «чистом» виде, что равносильно данности информации в виде явлений субъективной реальности, т. е. в идеальной форме» [15; 132]. Животным стало быть информация в виде явлений субъективной реальности не дана, для них информация – исключительно явление объективной реальности, что же тогда представляют собой явления субъективной реальности животных? Кроме того, Д. И. Дубровский утверждает здесь, что субъективная реальность есть идеальное, т. е. в очередной раз нарушает правила формальной логики, ибо раньше он идеальное определял через субъективную реальность.
Утверждение, что «всякая информация необходимо воплощена в конкретном материальном носителе», коде [15; 132] по сути означает, что сама информация есть нечто нематериальное, ибо один материальный объект не может быть воплощен в другом материальном объекте, два разных материальных объекта не могут занимать одно и то же место в одно и то же время. Но такая связь носит исключительно мистический характер. Либо воплощенность информации в материальном носителе не может означать ничего кроме того, что информация есть материальный объект воплощенный в себе самом. Однако любой материальный объект воплощен в себе самом, и Дубровский совершенно справедливо замечает, что в этом смысле здесь «для категории идеального не остается места» [15; 133]. Тем не менее без ответа остается вопрос, что же все-таки воплощено в так называемой кодовой зависимости? Отвечать мы на него не будем, ибо привыкли давать конкретные ответы на конкретные вопросы, а в данном случае чисто социальный термин «информация» (сообщения нет без общения) некорректно применяется ко всем видам немеханической связи материальных объектов, общее у них только то, что это не механические связи. Причем так обстоит дело только для так называемого функционального подхода, что же касается подхода «атрибутивного», то тут общее только то, что информация есть вообще связь материальных объектов, в том числе и механическая, например, отпечатки пальцев в криминалистике[8]. В данном случае в информационной мистике механистический подход ищет себе выходы из собственных тупиков.
Итак, ответа на вопрос, что такое информация Дубровский дать не может, но идеальное «это данность информации в «чистом» виде» [15; 133], так сказать экстрагирование ее из кодовой зависимости. «Как результат отражения (чего в чем? – В. Л.) информация всегда вторична (по отношению к чему? – В. Л.). Как воплощение в своем коде она всегда материальна. Категория же идеального в этом плане может быть корректно использована лишь для описания одного из способов «представленности» (а что это такое? – В. Л.) информации человеку» [15; 133]. И на уровне сознательных процессов информация есть«объективно реальное функциональное отношение» (? – В. Л.), но «здесь отображение (чего? – В. Л.) как бы (а на самом деле? – В. Л.) удваивается», помимо фиксации в нейродинамической структуре, информация дана личности (а что это такое? – В. Л.) как таковая, «не отягощенная» субстратной организацией ее носителя (кода)» [15; 134]. Из следующего абзаца становится ясным, что «информация как таковая» есть мысль, образ. Но тогда у Дубровского получается, что вся окружающая человека объективная реальность насыщена воплощенными в кодовых зависимостях и, таким образом, существующими объективно, мыслями и образами, а в субъективной реальности человека эти воплощенные в кодовых зависимостях мысли просто даны в чистом виде, вне указанного воплощения.
Но что такое субъективная реальность человека, что такое способность иметь «информацию» в «чистом» виде и оперировать ею? Если ее нельзя вывести из объективной реальности, если она не есть результат развития объективной реальности, то она есть нечто трансцендентное ей, иная субстанция, и здесь мы возвращаемся к дуализму Декарта. Нам придется искать мистическую связь, мистическое опосредствование между этими субстанциями в лице мирового творца, абсолютного субъекта, перед нами вновь возникнет знаменитая проблема психофизического параллелизма.
Всякое явление сознания есть информация и функция головного мозга, т.е. информация кодом которой выступает мозговой нейродинамический процесс [15; 138]. «Как объяснить тот факт, что объективно существующий в мозгу человека нейродинамический код переживается им в качестве субъективной реальности?» - задает себе вопрос Дубровский. Ответ у него следующий. Коды различаются им на «естественные» и «чуждые». «Естественный» код есть элемент самоорганизующейся системы, поэтому воплощенная в нем информация дана этой системе непосредственно (т.е. в «чистом» виде. – В. Л.)», а информация, воплощенная в «чуждом» коде нуждается в перекодировании. «Мозговые коды типа X являются «естественными» кодами. Воплощенная в них информация (А) дана социальному индивиду непосредственно…» [15; 147-148]. В общем «ход» мысли здесь таков «А» есть «Б», потому что «Б» есть «А», потому что «А» есть «Б»…
Сознание, по Дубровскому, есть результат эволюции состоящей в развитии кодовых форм. Психические процессы у животных – информационные процессы, в которых информация животным дана так же в «чистом» виде, т.е. категория идеального относится также и к характеристики психических процессов у животных [14; 151].
Исходя из принятой им посылки, что идеальное есть только психическое, Д. И. Дубровский стремится доказать наличие принципиальной философской разницы между индивидуальным и общественным сознанием. При этом он исходит из того, что 1) нет такого содержания общественного сознания, которое одновременно не было бы содержанием индивидуального сознания, утверждать обратное, значит впадать в мистику объективного идеализма, - против чего мы возражать не будем; 2) может быть такое содержание индивидуального сознания, которое принципиально не может быть содержанием общественного сознания. В чем дело? Оказывается, «всякое «содержание» общественного сознания может существовать в отчужденном[9] от индивидуального сознания виде… однако далеко не всякое «содержание» индивидуального сознания может столь адекватно выражаться» в формах объективации, т.е. предметных формах. Но это может означать только то, что может быть беспредметное сознание. Конечно, могут существовать неопределенные психические переживания, «томления пустые», «неясная тоска», неопределенная тревога, но такие переживания и не могут являться содержанием сознания, не могут быть адекватно осознаны именно в силу своей неопределенности, в силу отсутствия форм, в которых они могут быть осознаны, ибо адекватно осознать любое явление можно только в его собственных, имманентных ему формах. «Индивидуальное сознание… не может в принципе существовать как опредмеченность[10]… В «готовой» вещи, рукописи отчуждено и застыло некоторое «содержание» субъективной реальности, но там нет субъективной реальности как таковой, нет идеального» [15; 186-187]. Конечно, если изъять предмет из деятельности, абстрагировать его из нее, то получится бездеятельная предметность, царство мертвых форм, лишенное всякой идеальности, лишенное духа, но в беспредметной деятельности, «вечном кружении индивидуального сознания внутри себя самого» столь же мало идеального, как и в царстве мертвых форм. Такая «защита», такое «превознесение» индивидуального сознания никого не должны вводить в заблуждение: напомним, что Д. И. Дубровский принципиально допускает существование субъективной реальности «искусственного интеллекта», то есть как раз субъективной реальности бездеятельной предметности [15; 123-124].
Непонимание диалектики идеального очень ярко проявляется в объяснении Дубровским природы «идеальных объектов», которые у него эклектически соединяют объективное и субъективное, с одной стороны они объективны, с другой, - субъективны. «По способу своего существования математические объекты как таковые суть феномены субъективной реальности, но по своему «содержанию» они объективны, ибо в конечном итоге детерминированы объективной реальностью» [15; 198]. Но как же они могут быть детерминированы объективной реальностью, если, по Дубровскому, их там нет и быть не может, если они суть феномены только субъективной реальности? Дело в том, что объективность, не есть данность из вне, не есть внешняя данность, но это есть данность необходимым и всеобщим образом, данность в необходимо всеобщих формах. Именно поэтому объективность означает независимость от сознания и воли и определяет последние, делая таким образом и их объективными. Именно поэтому математические структуры, а также такие «структуры» как «идеальный газ», «идеальная паровая машина», «абсолютно твердое тело» и т.п. представляют собой объективность, объективность особого рода, которая реальна только через свое инобытие, через единичное и особенное, но и само это единичное и особенное объективно только через реальность вышеуказанных всеобщностей, через реальность своего инобытия. В одном месте Малой Логики Гегель замечает: «…Говоря о возможном в отличие от действительного, мы обозначаем его как лишь возможное» [11; 316]. То же самое необходимо сказать и о субъективном в противоположность объективному. Объективному противоположно не субъективное вообще, но лишь субъективное. Точно также и субъективному противоположно не объективное вообще, но лишь объективное – предметное в его абстракции внешности. Эти неистинные абстракции, эти крайности очень легко, непосредственно, переходят друг в друга, и Гегель замечает, что то, что есть только в себе, также есть только для иного, и наоборот. Непонимание диалектики объективности, сведение объективности к чему-то лишь внешнему, приводит у Дубровского к непониманию диалектики идеального к замыканию идеального в рамках субъективной реальности, в рамках психического.
«Идеальное не существует за пределами человеческого сознания, деятельной способности социального индивида» [15; 211]. Но деятельная способность существует не только в пределах человеческого сознания, она действительна только в результате деятельности, только через собственную предметность, т.е. она реальна только как идеальное (ideell), только через свое инобытие (entäusserung). «Идеальное связано лишь с процессами опредмечивания и распредмечивания, выступает в этих процессах как выражение существенного свойства субъекта-деятеля, его активности и его сущностных сил вообще, а не как свойство объективно реального предмета» [15; 211]. Лишь! Это «лишь» - единственный, универсальный способ развития вообще, развития материи как субстанции. Становление объективной реальности, или, что то же самое, предметной действительности всегда есть процесс опредмечивания всеобщих определенностей, их реализации в единичном; развитие предметной действительности всегда совершается через переход в инобытие через распредмечивание. Без конкретного единства этих двух моментов – опредмечивания и распредмечивания невозможно никакое развитие. То, что идеальное выступает в этом процессе как выражение субъективности природы, материи как субстанции, совершенно справедливо. Однако человеческая деятельность есть лишь высший способ развития, его высшая форма, но не форма изначально ему присущая. Если же мы будем утверждать, что идеальное и процесс опредмечивания – распредмечивания могут быть выражением лишь «существенного свойства субъекта-деятеля, его активности», то мы необходимо должны будем признать одно из двух, либо вне рамок человеческой деятельности нет никакого развития, либо изначально существует субъект (а в этом случае это обязательно абсолютный субъект!) развития (обособленная, концентрированная субъективность) и этим субъектом не может быть никто кроме Господа Бога.
Идеальность (ideale) как способность выражения всеобщих определений есть именно то, что делает вещь объективной реальностью. Когда Э. В. Ильенков говорит, что «идеальность» не есть характеристика естественно-природной определенности вещи, то он в действительности хочет сказать, что 1) идеальность (ideale) не есть выражение стихийности, слепоты природы, но есть выражение ее разума, ее субъективности, ее свободы, и 2) человек есть единственное существо, кому идеальность (ideale) может быть дана как таковая, в ее чистом виде, и дана так в силу универсальности его деятельных способностей, дана так постольку, поскольку он своим трудом способен произвести и воспроизвести любую объективную реальность, постольку идеальность как субъективная способность есть differentia specifica человека. У человека идеальность (ideale) как субъективная способность есть продукт его собственного труда, его собственной сознательной деятельности, и поскольку идеальность любой вещи, в ее чистом виде, может быть дана человеку только в качестве его субъективной способности, постольку он всеобщие определенности любой вещи (даже если она не есть продукт человеческой деятельности) схватывает в деятельностной форме, во всеобщих формах и способах своего труда.
[1] М. А. Лифшиц как то заметил, что в истории философии до Маркса и Энгельса имеено идеалисты развивали субъективную, деятельную сторону, иначе диалектический метод [45; 229].
[2] Первое издание вышло в 1983 году.
[3] И. С. Нарский. Диалектическое противоречие и логика познания. – М., 1969. – С. 74.
[4] Т. е. ребенок есть такая вещь в себе как человек. – Примеч. мое. – В. Л.
[5] Ведь идеальное функционирование мозга – главный предмет изучения психофизиологов.
[6] «Вполне правомерно утверждать, что практическая деятельность есть сознательная деятельность. Но нельзя сказать, что практическая деятельность есть идеальная деятельность. Это материальная деятельность» [15; 17-18]. Но видимо такая материальная деятельность, которая – только внутри психики.
[7] Об этом подробнее в § 2.2 при рассмотрении вопроса об «идеальности» денег (стоимости).
[8] Правда Дубровский признает отпечатки пальцев, т.е. результат чисто механической связи, результат механического отражения видом информационного кода [15; 141]. Но это значит только, что вопреки собственным утверждениям он разделяет не функциональный, но атрибутивный подход к категории «информация».
[9] На самом деле в предметной форме, термин «отчуждение», как представляется, используется в данном случае не правомерно.
[10] Как тогда возможно самосознание а вместе с ним и целостность сознания?
Владимир Лазуткин,
07-02-2010 21:02
(ссылка)
моя диссертация, параграфы 1.3-1.4
1.3. «Идеальное» – категория социальная или универсальная?
В советской философии проблема «идеального» была наиболее полно разработана именно в трудах Э. Ильенкова и М. Лифшица. До сих пор продолжаются дискуссии о единстве и различии в понимании «идеального» этими философами. Среди философов, в том числе относящих себя к ученикам М. Лифшица и Э. Ильенкова, бытует представление о некоем существенном различии в понимании категории «идеального» у этих двух выдающихся мыслителей.
С. Н. Мареев в своей книге про Ильенкова [71] следующим образом полемизирует с пониманием идеального у А. Ф. Лосева и М. А. Лифшица: «Если идеальное – нетелесно, то отсюда не следует, что все нетелесное идеально. Ведь не телесны всякие физические поля, нетелесен свет. Вообще тело – это, строго говоря, только механическая реальность» [71; 150]. Речь здесь идет об идеальности или не идеальности законов природы, ведь эти законы невещественны. Критикуя лосевское понимание закона природы как идеи, как идеального, С. Н. Мареев почему-то счел необходимым покинуть область философии и перенести дискуссию в рамки предмета физики. В этой науке, между прочим, бытует представление о существовании двух видов материи – вещества и поля. Представление это – ложно, поскольку некритически, формально, переносит деление науки физики на деление ее объекта – физической материи. В действительности вещество и поле существуют не наряду друг с другом, а в нераздельном единстве, или, повторяя формулу Спинозы, - как два атрибута одной и той же субстанции, в данном случае – физической материи. У С. Н. Мареева получается, что закон природы невещественен также как и такие ее явления, как поле, свет, волна. Но закон природы это все-таки не явление. Кроме того, наряду с волновой теорией света существует, как это известно, еще и корпускулярная теория; помимо механики тела, существует еще и так называемая механика сплошных сред, т. е. полевых структур, и если бы эта механика не рассматривала газ, жидкость, кристаллические образования как нечто сплошное (полевое, «невещественное»), то человек никогда бы не поднялся ни в воздух, ни в космос, не смог опуститься бы в морские глубины, ни в теории (без газо- и гидродинамики), ни на практике (без такой науки как «сопротивление материалов»). Непрерывность и дискретность – не свойства разных рядоположенных объектов, а два аспекта рассмотрения одного и того же объекта.
«Если идеальное – нетелесно, то отсюда не следует, что все нетелесное идеально», - пишет С. Н. Мареев [71; 150]. Однако в философии это именно так, и М. А. Лифшиц замечал по этому поводу, что идеальное в философии диалектического материализма противостоит не материальному, ибо с точки зрения этой философии ничего нематериального нет (что также подчеркивал и Э. В. Ильенков [22; 235]), но реальному. Это материальное не всегда реально, но не наоборот. Действительно, Гегель замечает по этому поводу: «…Часто говорят о реальности еще и в другом смысле (первый смысл есть наличное, предметное, бытие. – В.Л.) и понимают под ней то, что нечто ведет себя соответственно своему существенному определению или своему понятию. Так, например, говорят: это – реальное занятие или: это реальный человек. Здесь речь идет не о непосредственном, внешнем наличном бытии, а, скорее, о соответствии некоего налично существующего своему понятию. Но так понимаемая реальность уже более не отличается от идеальности (deridealität), с которой мы ближайшим образом познакомимся как с для-себя-бытием» [11; 230].
Что же касается «идеальности света», то необходимо заметить, что в философии категория «света» также имеет свою специфику, как и категория «вещественности», «телесности». В Книге Бытия Библии свет определяется как основа всякого божественного творения, и хотя Господь творил по слову, первым его творением был именно свет. Почему? По той простой причине, что все остальное может быть сотворено только в свете, во тьме что-либо определенное сотворить невозможно, а если и возможно, то нельзя сказать хорошо ли творение. Любой предмет может быть нам дан только в свете, не только в первоначальном смысле зрительного восприятия; отталкиваясь от этого первоначального значения, свет становится символическим выражением всеобщей способности различения объективных определенностей, которые в потенции суть определенности мышления. «У мудрого глаза его в голове его, а глупый ходит во тьме», - эти слова из Экклезиаста Э. В. Ильенков приводит в письме к своему слепоглухому воспитаннику А. В. Суворову [22; 447].
Мы согласны с С. Н. Мареевым, что любой закон идеален только как деятельная форма (деятельная способность), что «идеальна идея закона», но это не значит, что мы считаем, что деятельная форма всегда обладает статусом субъекта, что онатолько нашадеятельная форма. «Отождествлять закон с идеей нельзя», - утверждает С. Н. Мареев [71;150], мы же добавим одно только слово: нельзя отождествлять непосредственно. Непосредственно никакой закон не действителен, он действителентолько как деятельная форма, он и есть лишь как деятельная форма, всякое иное понимание закона не имеет никакого смысла. И здесь позиция С. Н. Мареева отличается от позиции А. Ф. Лосева и М. А. Лифшица, а заодно и от позиции Платона, лишь тем, что последние признают, по выражению П. Д. Юркевича, «объективного деятеля» [112; 11, 21]. П. Д. Юркевич по этому вопросу замечает: «В действительном познании природыи в деятельности творчества и изобретениячеловек с жизненною необходимостью полагает и обнаруживает мышление как силу или деятельность предметную, имеющую значимость не для нас, но для объективной натуры вещей, и ежедневные успехи науки и искусства достаточно оправдывают это поведение познающего и изобретающего человека» [112; 17-18]. Он также отмечает, что всякая наука основывается на предположении спинозовского тождества порядка и связи вещей с порядком и связью идей («Этика», часть 2, положение VII [96; 59]) [там же]. Поэтому «нелегко перевести в мысль бытие, чуждое мысли… понять явление, которое сложилось несообразно с понятием» [112; 24]. Поэтому «другой субстанциальности, кроме духовной, мы не можем сделать предметом нашего знания и мышления» [112; 41].
Интересно, что сам С. Н. Мареев замечает, что главный интерес Платона: как мышление поднимается кистинному, идеальному бытию. Т. е. он фактически утверждает, что, по Платону, идеальное есть истина бытия, истинное бытие. Далее, «идеальное в мышлении проявляется прежде всего как момент отрицательности, как чистая негация» [71; 147]. Это верно, но в диалектике более важна не непосредственная (первая) отрицательность, но отрицательность опосредованная – отрицание отрицания, в противном случае мышление срывается в дурную бесконечность отрицания, абсолютного скепсиса. Если С. Н. Мареев разделяет ту позицию Платона и Гегеля, что мышление снимает ложное бытие, представляя его в светебытия истинного, то возникает вопрос, откуда в человеческом мышлении берется этот свет истины? Нести в себе свет истины это что, атрибутивное свойство мозга homo sapience или человеческой культуры? А откуда тогда берется человек с его мозгом и культурой? Тогда он – либо творение Божие, либо сам есть аристотелевский ум-перводвигатель, не нуждающийся в собственном движении, в собственном развитии. Человек общественный, культурный – результат своего собственного развития, но это развитие имеет свои предпосылки – биологический вид homo sapience. Из биологии и антропологии известно, что этот вид есть продукт биологической эволюции и антропогенеза (подробное философское осмысление проблем антропогенеза можно найти в замечательной книге М. Б. Туровского «Предыстория интеллекта» [104]). Рискнем предположить, что если бы ложное бытие не представало в свете истины (отрицание), и если бы истинное бытие не утверждало себя положительно (отрицание отрицания) и до возникновения предпосылок человеческого развития, то эти самые предпосылки так никогда бы и не возникли. Одно из двух: либо мышление и деятельность укоренены в бытии, либо человек – случайность механических взаимодействий.
Формы культуры есть не что иное как стилизованные человеком формы природы, хотя бы и существующие в последней до появления человека лишь потенциально (в реальной возможности). Сама по себе человеческая голова никакой культурной формы создать не может, и если она в самом бытии не может открыть света истины, если она не способна открыть истину самого бытия, хотя бы и существующую как тенденция его развития, то прав субъективный идеализм: истина есть только правильность, только субъективность и т. д. Далее, сам С. Н. Мареев утверждает, чтоидеальное – всегда «момент» какого-либо развития, но не полагает же он, что развитие возможно только в форме человеческойдеятельности. Между прочим, в форме человеческой деятельности развитие возможно только как совпадение человеческой деятельности и изменения обстоятельств, в противном случае мы имеем стихийное развитие, хотя и включающее в себя человеческую деятельность, но не как форму своего процесса, а как подчиненный ему момент. Если идеальное, как это утверждает С. Н. Мареев, есть лишь форма всеобщего, сущности для-нас [71; 151], то и действительными это всеобщее, сущность, закон могут бытьтолько для-нас.
Мы же полагаем, что как для Лифшица, так и для Ильенкова идеальное это все-таки всеобщее для себя, в той форме, в которой форма для другого (для нас в том числе)снята, присутствует как снятый абстрактный момент. Гегель в Малой Логике пишет, что «мы вообще должны понимать для себя бытие как идеальность... Идеальность не есть нечто, имеющееся вне и наряду с реальностью, а понятие идеальности, несомненно, состоит в том, что она есть истина реальности, т.е. что реальность, положенная как то, что она есть в себе, сама оказывается идеальностью… Идеальность, стоящая рядом с реальностью или даже над ней, была бы на самом деле лишь пустым названием. Идеальность обладает содержанием, лишь будучи идеальностью чего-то… основным определением идеальности должна быть реальность, а основным определением реальности – идеальность» [11; 237]. Выше мы уже отмечали, что так думал и М. А. Лифшиц.
Основаниями для высказываний о различии в понимании идеального, как представляется, служит абстрактное противопоставление таких работ, как «Проблема идеального» Э. Ильенкова (ВФ, 1979, №№ 6, 7) и «Об идеальном и реальном» М. Лифшица (ВФ, 1984, № 10). В первой принципиально различение «человека», как субъекта специфически человеческой деятельности, и «вещи вне человека», как лишь объекта этой деятельности (включая объективированные формы сознания). В ней утверждается абсолютная социальность природы символьно-знаковых свойств вещей, вне зависимости от того, что ими символизируется (означивается): формы общественного сознания (язык, икона и т.п.) или формы общественного бытия (монеты, орудия труда и т.п.). В последнем случае важно различать также, какие общественные отношения опосредствуются вещественно фиксируемыми представлениями: субъект-субъектные (монета) или же субъект-объектные (орудие труда)[1].
Полемическая направленность этой работы Ильенкова связана с противодействием фетишизму двоякого рода: натуралистическому пониманию символьно-знаковых свойств вещей, с одной стороны, и пониманию природных форм всего лишь как воплощенных идей, как творений, с другой стороны.
М. Лифшиц не без оснований опасался, что односторонняя интерпретация этой принципиальной позиции Ильенкова может привести к уступкам субъективному идеализму в его социологической версии, и поэтому в своей работе «Об идеальном и реальном» основной упор делал на то, что идеальное существует в объективном мире в качестве его естественных пределов, то есть как проявление собственной меры вещей, как ее действительное подтверждение, без чего вообще невозможно никакое развитие, никакое восхождение от низших форм к высшим. Развитие у Гегеля, как верно заметил С. Чернышев, - форма существования Идеального [106; 24]. Последнее положение есть, конечно, идеализм, но, поставив ее с головы на ноги, получаем: идеальное есть атрибутивный момент развития, внутренне необходимая форма опосредствования процесса развития, в том числе и в его высшей форме – в форме практического преобразования мира общественным человеком. Но здесь важно отметить, что развивается и само идеальное (вернее форма выражения всеобщего)[2], и есть большая разница между идеальным в процессе стихийного развития и идеальным, как моментом разумной субъективной деятельности человека. Различие идеального в природе и культуре будет подробно рассмотрено в главе второй настоящей работы.
М. Лифшиц утверждает, что категория истины, есть форма характеризующая не только мышление, но и бытие, что есть истина самих вещей [53; 124], [47]. Для материалистического понимания идеального необходимо материалистически прочесть высказывание Гегеля о том, что идеал есть действительное в его высшей истине, то есть необходимо понять идеальное как действительность истины, как условие истинного, как один из полюсов истины. «Можно сказать, что идеальное является признаком истинного бытия материального» [53; 124-125].
М. Лифшиц утверждает, что недопущение Ильенковым идеального в природе представляет собой определенную непоследовательность его мысли: «Ведь признает же он «всеобщее» объективной категорией, присущей и природе и обществу, а идеальное есть только определенная форма выражения всеобщего» [53; 126].
«Сказать, что в природе есть идеальное в виде «естественных пределов» или сказать, что в ней каждая вещь имеет свою собственную «форму и меру», – считает Лифшиц, – одно и то же. Мысль о том, что процесс исторической чувственно-предметной практики людей раскрывает в природе ее «чистые», не замутненные всякой случайностью объективные формы, есть мысль верная, но она совершенно не вяжется с другой мыслью, согласно которому идеальное присуще только человеческому миру» [53; 128].
Действительно с точки зрения объективной истины все равно объявлять ли идеальное продуктом индивидуального или же общественного сознания. С точки зрения материализма идеальное – всегда продукт развития материального мира. Но само развитие бывает разное и Лифшиц прекрасно понимает это: «Всякий идеализм состоит в насильственном сближении реальности с тем разумным смыслом, который присутствует в ней, но присутствует лишь потенциально как возможность развития в природе сознательного существа, способного извлечь эту возможность из природы и сделать ее чем-то действительным в процессе своей материальной жизнедеятельности. Без этого посредствующего звена тождество идеального и реального становится апологией мира сего, защитой того, что есть» [44; 63].
Что опосредствует развитие: игра случая[3] или целенаправленная деятельность человека, которая вовсе не где-то вне материальной природы обретается, а есть форма развития этой природы? Есть ведь такие «классические формы», которые никаким стихийным процессом, никакой игрой случая не могут быть опосредствованы, для этого необходим целенаправленно, сознательно действующий человек. Другое дело, что и формы сознания, и формы цели, не есть нечто внешнее природе – это ее собственные формы, предвосхищенные в человеческой деятельной способности. В деятельности человека действительно часто идеальное в форме деятельной способности первично по отношению к идеальному в форме наличного бытия предмета, но отсюда вовсе не следует, что это идеальное производно от воли и сознания, все обстоит как раз наоборот: только с обретением определенной деятельной способности, мало того, только с ее реализацией в предмете деятельности, человек обретает соответствующие формы сознания и воли. Деятельная способность сама по себе еще не есть идеальное, идеальным она выступает в форме для-себя-бытия, т. е. в форме самосознания, в форме сознательности.
М. Лифшиц опасался, что односторонняя интерпретация текстов Ильенкова может привести к непосредственному отождествлению форм сознания с идеальными формами, то есть к впадению в грех субъективного идеализма, против которого постоянно боролся сам Э. В. Ильенков. Такой грех порождается, как замечает М. Лифшиц, неизбежным преобладанием в классовом обществе «отвлеченной культуры духа, оторванной от физического труда» и противостоящей идеалу «высокой, очищенной от грубой вещественности, но все же реальной жизни» [44;138].
Э. В. Ильенков по существу утверждает, что форма представления только тогда становится в собственном смысле идеальным образом, когда она становится предметом субъективной деятельности человека, и последний может отнестись к ней критически, изменить ее в соответствии с самой действительностью. Поэтому идеальное в своей высшей, в своей собственной форме и существует только как момент такой деятельности. По меткому замечанию С. Чернышева [106; 25], форма деятельности первоначально пребывает вне человека и лишь затем втягивает его в себя, ибо, по Ильенкову, впрочем, как и по Гегелю и Марксу, «субъективная деятельность и есть постоянно длящееся отрицание наличных, чувственно воспринимаемых форм вещей, их изменение, их снятие в новых формах, протекающее по всеобщим закономерностям, выраженным в идеальных формах» [22;136].
Идеальные формы для человека это, прежде всего, формы субъективной человеческой деятельности и только вследствие этого – формы сознания, но формами субъективной человеческой деятельности они являются только потому, что они суть выражение всеобщих форм самой действительности и как таковые только и могут быть формами субъективной человеческой деятельности. Спиноза в доказательстве положения LII части IV «Этики» говорит, что «истинная способность к деятельности у человека… есть сам разум, который человек созерцает ясно и отчетливо» [101; 262]. Субъективная человеческая деятельность есть высшая форма развития объективного мира, сама она есть продукт его развития, просыпающийся в нем дух. Человеческое сознание, как не раз подчеркивал М. Лифшиц, есть не что иное, как сознанное бытие, причем сознанное бытие человека, ибо никаким иным бытием последний не обладает. Но человеческое бытие в его истине состоит в том, что он всю природу превращает в свое неорганическое тело, вследствие чего ее (природы) собственные чистые, всеобщие формы обретаютпредикаты субъективности, т.е.для себя действительности. Человеческая природа – это природа в ее истинности, конечно при истинном понимании самого «человеческого». Но человеческое бытие действительно, прежде всего, как субъективная человеческая деятельность, она и является первичным зеркалом, отражающимся в зеркале вторичном, в зеркале сознания. И если Ильенков называет идеальное «аспектом культуры», то при этом под «культурой» он понимает не что иное, как «всеобщее в человеке» [22; 333]. «Всеобщая «сущность человека» поэтому реальна только как культура, как исторически складывающаяся и эволюционирующая совокупность всех специфически человеческих форм жизнедеятельности, как их полный ансамбль» [22; 333].
Односторонняя интерпретация тезиса М. Лифшица о существовании идеального в природе в качестве ее естественных пределов, в свою очередь, способна привести к другой крайности, бывает ведь и объективный идеализм. Сам М. Лифшиц замечал: «Исходной аксиомой марксизма является убеждение в том, что идеальное есть лишь переведенное на язык человеческой головы материальное» [46; 179]. Этот перевод на язык человеческой головы осуществляется не в голове, а в самой действительности; последняя, только будучи переведена на язык человеческой головы может быть «пересажана» в эту голову и преобразована в ней. Другое дело, как понимать «человеческую голову», мышление. Критикуя точку зрения абстрактного созерцания, то положение К. Грюна и прочих «истинных социалистов», которое требует от индивида осознания своего единства с миром как способа снятия его действительной разорванности, М. Лифшиц замечает: «Маркс все же хорошо понимал, что этот мир становится для человека «своим» не в силу простого акта нашей созерцательной способности, а в результате длительной практической борьбы. Распредмечивание действительности, лишение ее грубо-вещественной формы само по себе есть материальный процесс, — процесс опредмечивания субъективных сил и способностей человека» [44; 166].
Рассматриваемая проблема впрямую связана с вопросом о предмете философии, а таким предметом и для Ильенкова, и для Лифшица непосредственно выступает как раз мышление, идеальное. Когда С. Н. Мареев пишет, что для спасения понимания «идеального» Ильенковым от обвинений в субъективизме, Лифшиц считал необходимым сделать займы у Гегеля, у которого идеальное существует объективно, он странным образом не замечает того, что весь критический пафос статьи Лифшица «Об идеальном и реальном» направлен как раз против той позиции Гегеля, согласно которой «всеобщее есть мысль и только мысль» [24; 275]. Как отмечает Ильенков: «У Гегеля лишь всеобщее имеет привилегию «отчуждаться» в формах особенного и единичного, а единичное оказывается тут лишь продуктом, лишь частным, а потому бедным по составу «модусом» всеобщности» [22; 338].
Критикуя такое понимание всеобщего, Ильенков отмечает, что в истории и не только человечества с его культурой – всегда происходит так, что явление, которое впоследствии становится всеобщим, вначале то возникает именно как единичное исключение «из правила» (но такое единичное, которое есть продукт не личного произвола, «не личной изобретательности, а личного умения чутко схватывать всеобщую необходимость») «...История имела бы весьма мистический вид, если бы все новое в ней возникало разом... как «общее» для всех без исключения, как внезапно воплощающаяся «идея»...» [22; 338].
Выше уже отмечалось, что идеальное, понимаемое как выражение всеобщего, есть момент любого развития. Гегель же, согласно и Лифшицу, и Ильенкову, признает «подлинное развитие» только за мышлением, а мир реально телесных вещей рассматривает как мир сосуществующих, рядоположенных образований [22; 342].
Предрассудок идеализма, что всеобщее есть только мысль, содержит в себе то рациональное зерно, что для человека всеобщее выявляется и фиксируется ближайшим образом именно в мысли. Именно посредством мысли (субъективной деятельности) всеобщее дается человеку в его чистом виде, в форме идеального. «Всеобщие формы, закономерности природного материала действительно проступают, а потому и осознаются именно в той мере, в какой этот материал уже превращен в строительный материал «неорганического тела человека»... и потому всеобщие формы «вещей в себе» выступают для человека непосредственно как активные формы функционирования его «неорганического тела»... Та же самая деятельность, которая преобразует (изменяет, а иногда и искажает) «подлинный образ» природы, только и может показать, каков он до и без субъективных искажений» [24;168-169].
Именно потому, что специфичность форм и законов мышления составляет их универсальность, «разумная онтология» возможна только как онтогносеология, как диалектическая логика. «Там, где объективный мир, не теряя своей материально-чувственной природы, обретает субъективные предикаты, наша собственная внутренняя субъективность, увлеченная его могучим влиянием, сама обретает черты объективности» [53; 121].
Платон в пятой книге «Государства» замечает, что «вполне существующеевполне познаваемо, асовсем не существующеесовсем и не познаваемо» [95; 257]. Т. е. познаваемо лишь бытие. «Знание по своей природе направлено на бытие с целью постичь, каково оно?..» [95; 257]. Знание же Платон понимает именно как деятельную способность, причем самую мощную. Способности не есть нечто вещественное и различить их можно только потому, «на что она направлена и каково ее воздействие». «Знание направлено на бытие, чтобы познать его свойства». Причем, по Платону, это именно совершенное («чистое») бытие, бытие же становящееся, отягощенное небытием, есть предмет не знания, но мнения. Поэтому знание – это созерцание вечно тождественного самому себе, существующего самого по себе [95; 261].
Отсюда следует, что не правы те, кто утверждают, что идеализм Платона заключается в отождествлении всеобщего и идеального – всеобщее у Платона идеально как одно, единое, индивидуальное, как эйдос, как образец. Идеализм здесь заключается в другом, а именно в утверждении, что так понимаемое идеальное невозможно усмотреть в окружающем человека мире реальных вещей, что оно составляет другой трансцендентный нашему миру вещей мир – мир подлинного бытия, истины бытия. Поэтому и познание Платон понимает как воспоминание[4], ибо, только освободившись от тела, человеческая душа становится причастной миру эйдосов, и только так она способна их познать. Первый мир есть лишь объект наших чувств, второй мы можем только мыслить: «Мы говорим, что те вещи можно видеть, но не мыслить, эти же, напротив, можно мыслить, но не видеть» [95; 289]. Вот в этом абстрактном, абсолютном противопоставлении чувства и мысли, чувственного и мыслимого, в конечном счете, и заключается идеализм во всех его разновидностях, но вовсе не в признании объективного полюса идеального, объективности идеального.
Идеальное, понимаемое как деятельная способность, как деятельная форма, и возможно только в единстве его объективного и субъективного полюсов. Интересно, что при обосновании этого единства Платон использует аналогию со светом, о которой уже шла речь в начале данного параграфа: «Немаловажным началом связуются друг с другомзрительное ощущение и возможность зрительно восприниматься; их связь ценнее всякой другой» [95; 290]. Речь идет о единстве субъективной способности воспринимать и объективной способности восприниматься, только такое единство суть деятельная способность. Такая связь в данном примере есть свет. И только потому, что благо, по Платону, - единство мыслящего и мыслимого, способности мыслить и способности быть мыслимым, здесь возникает аналогия со светом. «Чем будет благо в умопостигаемой области по отношению к уму и умопостигаемому, тем в области зримого будет Солнце по отношению к зрению и зрительно воспринимаемым вещам» [95; 290]. Свет, таким образом, рассматривается как подобие (образ) идеального в чисто философском, но не в физическом смысле.
Видеть предмет в сиянии дневного света или же в ночи – большая разница. «Считай, что так бывает и с душой: всякий раз, когда она устремляется туда, где сияют истина и бытие, она воспринимает их и познает, что показывает ее разумность. Когда же она уклоняется в область смешения с мраком, возникновения и уничтожения, она тупеет, становится подверженной мнениям, меняет их так и этак, и кажется, что она лишилась ума… Так вот, то, что придает познаваемым вещам истинность, а человека наделяет способностью познавать, это ты и считай идеей блага – причиной знания и познаваемости истины» [95; 290-291].
Таким образом, идеальное есть то, что опосредует способность познавать и способность быть познанным, способность мыслить и способность быть мыслимым, это их тождество – тождество бытия и мышления, бытия и знания. Идеальное – то, в чем (в свете чего) светится истина или полнота (подлинность, совершенство) бытия. Платон говорит далее: «Считай, что и познаваемые вещи не только могут познаваться лишь благодаря благу, но оно дает им и бытие, и существование, хотя само оно не есть существование, оно – за пределами существования, превышая его достоинством и силой» [95; 291]. Идеализм здесь лишь в «за пределами существования», если же сказать, что идеальное – предел существования – актуальная бесконечность, то здесь никакого идеализма не будет. «В том, что познаваемо, идея блага – это предел, и она с трудом различима, но стоит только ее там различить, как отсюда напрашивается вывод, что именно она – причина всего правильного и прекрасного. В области видимого она порождает свет и его владыку, а в области умопостигаемого она – сама владычица, от которой зависят истина и разумение, и на нее должен взирать тот, кто хочет сознательно действовать как в частной, так и в общественной жизни» [95; 298].
Схватить в становлении бытие, в конечном – бесконечное; в этом, как представляется, и заключается суть диалектической способности, мышления, делающего своим предметом собственные предпосылки, себя самого. Поэтому, именно абстрактное (чисто рассудочное) противопоставление бытия и становления, мыслимого и чувственного приводит к тому, что любой идеализм в конечном счете всегда изменяет диалектике. «Как глазу невозможно повернуться от мрака к свету иначе, чем в месте со всем телом, так же нужно отвратиться всей душой от всего становящегося: тогда способность человека к познанию сможет выдержать созерцание бытия и того, что в нем всего ярче, а это, как мы утверждаем, и есть благо» [95; 299]. Идеализм не желает различить в становлении бытие, он их абстрактно противопоставляет, раздувает относительное преимущество бытия в абсолют, тем самым выступая как противостоящий развитию консервативный фактор, не понимая, что бытие нуждается в относительном небытии и что, не будь последнего, не было бы и примата бытия. Он отказывает в понимании бытия как становления, как единства с небытием.
О значении объективного полюса идеального говорит и Гегель: «Мышление в сознании абсолютного своего права быть свободным упорно полагает, что оно примирится хотя бы и с превосходным содержанием лишь постольку, поскольку последнее сумеет сообщить себе форму, которая вместе с тем наиболее достойна и самого этого содержания, - форму понятия, необходимости, которая связывает все и вся, связывает как содержание, так и мысли и именно этим делает их свободными» [11; 71-72].И далее. «Сказать, что в мире есть рассудок, разум, равнозначно выражению: объективная мысль. Но это выражение неудобно именно потому, что слово мысль слишком часто употребляется в значении того, что принадлежит лишь духу, сознанию, а слово объективное употребляется обычно в значении недуховного… Во избежание недоразумений лучше не употреблять выражения мысль, а говорить: определение мышления» [11; 121].
Возвращаясь к определению идеального как для себя всеобщего, необходимо заметить, что именно отсюда следует, что идеальное в своей высшей форме возможно только в мире человека. Так, у Гегеля только человек есть для себя всеобщее: «Человек есть мыслящее существо и есть всеобщее; но он есть мыслящее существо лишь постольку, поскольку для него существует всеобщее. Животное есть также в себе всеобщее, но всеобщего как такового для животного не существует, для него всегда есть лишь единичное. Животное видит лишь единичное… Чувственное ощущение также имеет дело лишь с единичным (эта боль, этот приятный вкус и т.д.). Природа не доходит до осознания (нус); только человек удваивает себя таким образом, чтоон есть всеобщее для всеобщего[11; 122]».
И далее: «…Духовная жизнь отличается от природной и, более определенно, от животной жизни тем, что она не остается в своем в-себе-бытии, а есть для себя» [11; 129].
Лифшиц замечает, что необходимо различать два термина, используемые Марксом: «ideelle» и «ideale». Первый означает нечто, существующее лишь в «голове», второй – «материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней». Когда Ильенков говорит об «идеальности» формы стоимости у Маркса, то речь у него везде идет об «идеальности» в первом значении. «Под IdeelleГегель имеет в виду то, что существует так сказать в плане развития, но еще не определилось, не является самобытием, но существует для ума… речь здесь идет о предвосхищении будущего развития определенной реальности. Это предвосхищение, по идее уже налицо, но реально не существует» [53; 130]. Можно сказать, что «ideelle» – это такой момент развития, когда нечто существует только через свое инобытие и не достигло еще момента себетождественности бытия.
Действительно Гегель четко различает указанные категории. Так, в § 95 Малой Логики он замечает: «ImFürsichseinistdieBestimmungderIdealitäteingetreten. Das Dasein Zunnächstnur nach seinem Sein oder seiner Affirmation aufgefasst, hat realität (§ 91), somit ist anch die Endlichreit Zunachst in der Bestimmung der Realität. Aber Wahrheit des Endlichen ist vielmehr seineIdealität. Ebensoserh ist anch das Verstandes – Unendliche, welches, neben das Endliche gestellt, selbst nur eins der beiden Endlichen ist, imunwarhres, ein ideelles [113; 115]. («В для-себя-бытии выступает определениеидеальности. Наличное бытие, взятое ближайшим образом лишь со стороны его бытия или его утвердительности, обладает реальностью (§ 91) и, следовательно, конечность также ближайшим образом выступает в определении реальности. Но истину конечного составляет, наоборот, егоидеальность. И точно так же бесконечное рассудка, которое ставится им рядом с конечным, само есть одно из двух конечных, есть неистинное, идеальное[11; 236].).
Ideelle есть нечто существующее лишь «по идее» («в-себе, т. е. согласно понятию» [11; 354]) , лишь в плане возможного развития, лишь как потенция, или, наоборот, как уже идеализованная, ассимилированная конкретностью абстрактная определенность. Ideelle – такое идеальное, которое не есть реальное, но абстрактно противостоит последнему. Это – лишь в-себе-бытие, нечто, не достигшее еще своей истины или для-себя-бытия, такое бытие, которое, скорее, есть небытие, т. е. не есть еще истинное бытие. Это не значит, что ideelle есть нечто плохое, но значит, что оно весьма противоречиво. Движущим принципом всякого развития является влечение из в-себе-бытия в для-себя-бытие. Ничто не может стать реальным, не пройдя стадии идеальности (ideelle) и не достигнув порога реальности (ideale).
«Движение понятия есть, напротив, развитие, посредством которого полагается лишь то, что уже имеется в себе. В природе ступени понятия соответствует органическая жизнь.Так, например, растение развивается из своего зародыша. Последний содержит в самом себе уже все растение, но идеальным образом, и мы не должны понимать его развитие так, будто различные части растения… уже существуют в зародыше реально, но только в очень малом виде. Недостаток этой так называемой гипотезы включения состоит, следовательно, в том, что то, что пока имеется лишь идеально, рассматривается как уже существующее», - т. е. как сущая определенность – реальность [11; 343]. Зародыш, как растение по идее, имеет свои особенности только в себе. Это особенное «полагается лишь тогда, когда зародыш раскрывается, что должно рассматривать как суждение о растении. Этот пример… может сделать для нас ясным, что ни понятие, ни суждениене находится только в нашей головеи не образуются лишь нами. Понятиеесть то, что живет в самих вещах, то, благодаря чему они суть то, что они суть, и понять предмет означает, следовательно, осознать его понятие» [11; 352]. Здесь опять-таки понятие – переведенное на язык человеческой головы материальное, предметное бытие, но «язык человеческой головы» – язык самой объективной реальности. Поэтому противоположностью объективного является вовсе не вообще субъективное, понятие, но лишь субъективное, нечто сущее лишь для субъекта, лишь по идее (ideelle), так, например, растению противостоит зародыш, как растение, объективная (собственная всеобщая и необходимая) определенность которого еще не существует реально; точно также конкретная полнота определений мысли о предмете противостоит еще не развитой совокупности определений мысли, еще не истиннымабстракциям.
Все, что живет, есть в какой-то степени ideelle, причем в двух смыслах: оно находится в развитии, в бесконечном движении становления и, во-первых, есть нечто, что еще только возможно будет, а, во-вторых, в нем самом в снятом виде живет нечто, ранее достигшее известной степени самобытия. Так, в современных классических литературе и изобразительном искусстве живут древнегреческий эпос и пластика, и только поэтому они до сих пор живы и сами по себе, т. е. они остались для нас ideal, потому что ideelle присутствуют в художественной мысли, в духовно-практической деятельности современного человека. И наоборот, они присутствуют там ideelle, только потому, что сами по себе они – ideal. Когда говорят, что знаки духовной культуры, взятые сами по себе, - только ideelle, то здесь для них слишком много чести: взятые в отрыве от культуры, от ideale, они уже даже и не ideelle, но лишь мертвая предметность.
Таким образом, не только лишь то может стать для-себя, что первоначально было в-себе, но и всякое для-себя может быть сохранено только в снятии самого себя, только в дальнейшем развитии. Для того, чтобы Ideale не превратилось «в покинутую духом» мертвую форму культуры, оно должно принять определение ideelle.
Мы видим, таким образом, что ideelle выступает также в значении чего-то несамостоятельного, снятого в том, что более конкретно, в некоей целостности, тотальности,полноте того, что есть лишь момент. Так, Гегель замечает, что в единстве лейбницевской монады «всякое различие существует лишь как идеальное, несамостоятельное. Ничто не проникает в монаду извне, она есть в себе целиком все понятие, отличающееся большей или меньшей степенью собственного развития [11; 383]». То же самое относится и к живому организму: «Ничто не проявляется в нем как самостоятельное, каждая определенность есть в то же время и идеальное… в животном организме внеположенность его частей обнаруживается во всей своей неистинности» [12; 17]. Идеальностью (в смысле ideelle) Гегель называет снятие внешности, принадлежащее понятию духа: только через это возвращение в себя, «через эту идеализацию, или ассимиляцию, внешнего дух становится духом и есть дух» [12; 19].
В Малой Логике есть место, в котором Гегель употребляет термин ideelle одновременно в обоих его значениях – в значении «потенции» и в значении «снятого». Он говорит об абсолютной идее, что «она есть свое собственное содержание, поскольку она есть идеальное различение самой себя от себя» [11; 419-420]. И все развитие, по Гегелю, заключается в том, что абсолютная идея полагает то, что она есть в-себе, - свое собственное саморазличение, а затем снимает его, в результате чего она теперь знает себя как саму себя, знает свое собственное содержание.
Мы уже говорили выше, что для Гегеля идеальное (ideale) или идеальность (idealität) означают истину реального, а эта истина, как идея есть «единство идеального и реального» [11; 402] («IdeellenundReellen» [113; 183]. Это означает также, что реальность в своем развитии стремится к своей высшей – идеальной (ideale) форме, а идеальное (ideelle), в развитии должно стать реальным, обрести реальность.
Помимо идеального как еще нераскрывшегося или уже снятого момента некоторой целостности, полноты, некоторого самобытия, Гегель употребляет термин «ideelle» и для характеристики природы того, что содержит в себе свои моменты, как и моменты своего становления в снятом (несамостоятельном, положенном) виде. Так, в частности, он характеризует чувствующую душу при переходе ко второй части антропологии в «Философии духа» своей «Энциклопедии философских наук»: «…Хотя душа не имеет еще никакого сознания об этой своей идеальной природе, она тем не менее представляет собой идеальность, или отрицательность, всех многообразных видов ощущений, которые,по-видимому, существуют в ней каждое для себяи безразличны по отношению друг к другу» [12; 128].
Для Гегеля быть снятым означает прежде всего быть переведенным в форму мысли, вернее, вмысленную форму, в ideelle, а поскольку всякая действительная философия имеет непосредственным предметом своего исследования именно такие формы, формы мысли как таковые (формы мысли в виде мысленных форм), то, по Гегелю, всякая действительная философия есть идеализм: «Положение о том, что конечное идеально (ideelle - В. Л.), составляет идеализм. Философский идеализм состоит только в том, что конечное не признается истинно сущим… Первоначала (Prinzipien) древних или новых философских учений – вода или материя или атомы – суть мысли, всеобщее, идеальное (ideelle. – В. Л.) а не вещи… в их чувственной единичности… Назвав только что принцип, всеобщее, идеальным, еще с большим правом должно назватьидеальным(ideelle) понятие, идею, дух» [13; 221-222]. Но так понимаемые понятие, идея, дух есть то, чему противостоят единичное и особенное, единичные чувственные вещи, как самостоятельно сущие. «Когда говорят об идеальном, имеют в виду прежде всего форму представления, и идеальным называют то, что вообще имеется в моем представление или в понятии, в идее, в воображении и т. д., так что идеальное вообще признается и фантазиями – представлениями, которые как предполагают, не только отличаются от реального, но по своему существу не реальны… В простоте «Я» такого рода внешнее бытие лишь снято, оно для меня, оно идеально во мне» [13; 221-222].
«Идеальное (ideelle) есть конечное, как оно есть в истинно бесконечном… не есть нечто самостоятельно сущее, а дано как момент». Поэтому «ideale», имеющему, как это замечает Гегель, более определенное значение (прекрасного и того, что к нему относится), а относится к нему, как это мы представляем, истина и благо, здесь еще и не место [13; 214-215]. А где место ideale? «Телеология вообще обладает более высоким принципом – понятием в своем существовании, каковое понятие в себе и для себя есть бесконечное и абсолютное, - принцип свободы», абсолютно лишенный внешней определенности [14; 188-189].
Выше уже говорилось, что идеальное есть определенное выражение всеобщего, однако, есть всеобщее и всеобщее: «Такое всеобщее, под которое только подводится [единичное], есть нечто абстрактное, становящееся конкретным лишь в чем-то ином, в особенном. Напротив, цель есть конкретное всеобщее, имеющее в самом себе момент особенности и внешней проявленности; оно поэтому деятельнои есть побуждение отталкивать себя от самого себя» [14; 191]. «Конкретное понятие – равное самому себе всеобщее» [14; 193].
Почему именно с рассмотрением телеологического процесса возникает необходимость в использования понятия ideale – идеальное, в противоположность ideelle как лишь «идеализованному» (лишь мысленной определенности), хотя Гегель нигде в «Учении о понятии», в «Субъективной логике» не использует термин ideale, предпочитая говорить не об «идеальном», но об «идее»? Да потому, что понятие здесь становится для-себя-бытием; потому, что отрицательное отношение целесообразной деятельности к объекту есть«переход объективности в самой в себе в цель», или, что то же самое «перевод понятия, существующего отчетливо как понятие, в объективность» – слияние «понятия с самим собой через самого себя»; потому, что «содержание цели и есть это тождество, существующее в форме тождественного»; потому, что «объективная цель не только в себе остается равной себе, но и существует как то, что остается равным себе»; потому, что телеология есть «становление уже ставшего… в ней обретает существование уже существующее» [14; 198-201]. Гегель, правда, называет такое понятие, которое как для-себя-сущее тождество отличное от своей в-себе-сущей объективности, тем не менее в этой внешней целокупности есть самоопределяющее ее тождество, не идеальным – ideale, а идеей, но мы можем сказать, что идея здесь есть не что иное как идеальное(ideale) понятие, поскольку это все-таки «Наука логики», а в логике идеальное является предметом исследования именно как идея, причем как идея в абстрактной стихии мышления [11; 107], или как «изображение бога, каков он в своей вечной сущности до сотворения природы и какого бы то ни было конечного духа» [13; 103]; «идея, в себе и для себя истинное, есть по существу своему предмет логики» [14; 217]. «Идея есть адекватное понятие, объективно истинное или истинное, как таковое. Если что-либо истинно, оно истинно через свою идею, иначе говоря, нечто истинно лишь поскольку оно идея» [14; 209].
Э. В. Ильенков, критикуя определение Д. И. Дубровским «идеального» как любого психического состояния отдельной личности, как любого состояния ее сознания вне зависимости от его объективности, от его отношения к истине, писал: «…Философия, как особая наука, разрабатывала и разработала категорию «идеального» именно в связи с проблемой истинности… Проблема идеальности всегда была аспектом проблемы объективности («истинности») знания» [22; 231-232]. Но истина имеет не только гносеологический, но и онтологический статус: «…Все действительное есть лишь постольку, поскольку оно имеет внутри себя идею и выражает ее (таким образом идеальность есть не что иное как мера действительности. – В. Л.)… Реальность, не соответствующая понятию, есть просто явление, нечто… случайное, произвольное, что не есть истина» [14; 211]. «Вот эта-то своеобразная категория явлений, обладающих особого рода объективностью, т. е. совершенно очевидной независимостью от индивида с его телом и «душой», принципиально отличающейся от объективности чувственно воспринимаемых индивидом единичных вещей, и была когда-то «обозначена» философией как идеальность этих явлений, как идеальное вообще» [22; 232]. Поэтому непосредственноотождествлять ideale с ideelle, с тем, что существует не на самом деле, а только в воображении, можно только в рамках, по словам Э. В. Ильенкова, однобокого эмпиризма Локка, Беркли, Юма и т. д., теснейшим образом связанного со средневековым номинализмом, утверждающим «будто «на самом деле» существуют лишь отдельные, единичные, чувственно воспринимаемые «вещи», а всякое всеобщее есть лишь фантом воображения, лишь психический феномен…» [22; 233]. А отсюда уже недалеко до субъективной абстракции мыслимой формы и бесформенной материи [14; 211].
«Бытие достигло значения истины, поскольку идея есть единство понятия и реальности; бытием обладает теперь, следовательно лишь то, что есть идея… В том, что действительные вещи не совпадают с идеей, выражается их конечность, неистинность, в соответствии с чем объекты определяются механически, химически или внешней целью» [14; 212].
Итак, идеальное есть совершенная объективность, всеобщая единичность или индивидуальная всеобщность. Гегель называет действительной индивидуальностью соотносящееся с собой для-себя-бытие [14; 226]. «Род… всеобщность имеет действительность в образе единичности; это – понятие, реальность которого имеет форму непосредственной объективности» [14; 230].
«Мышление, дух, самосознание суть определения идеи, поскольку она имеет своим предметом самое себя и поскольку ее наличное бытие, т. е. определенность ее бытия, есть ее собственное отличие от самой себя» [14; 233]. Идеальное отражается как идеальное.Да и вообще отражается только отражаемое, т. е. идеальное в предмете, если, конечно, не понимать отражение механистически. В доказательстве положения II части III «Этики» Спиноза утверждает, что «все состояния (модусы) мышления имеют причиной Бога, поскольку он есть вещь мыслящая, а не поскольку он выражается другим атрибутом» [101; 125].
В-себе-сущее (ideelle. – В. Л.) выступаетлишь как нечто субъективное, иначе говоря, онолишь положено в определении понятия, но в силу этого еще не таково в себе и для себя… Идея есть для себя сущее понятие и бесконечное всецело внутри себя…» [14; 244-245]. Несколько упрощая, можно сказать, что ideelle есть действительность как идея, как только мыслимая действительность, как лишь ее абстрактная определенность, а ideale – идея как действительностьили действительная идея. Или еще, необходимо различать ideale как форму мышления и ideelle как лишь мысленную форму. «Предмет, каков он без мышления и без понятия, есть некоторое представление или дажетолько название; лишь в определениях мышления и понятия он есть то, что он есть» [14; 298].
Гегель начинал свою Логику с абстрактного непосредственного бытия и в итоге пришел к абсолютной идее, которая единственно лишь есть бытие [14; 288]. Движение вперед было бы чем-то лишним, «если бы то, с чего начинают, уже было по истине абсолютным; движение вперед состоит скорее в том, что всеобщее определяет само себя и есть всеобщее для себя, т. е. точно также есть единичное и субъект. Лишь в своем завершении оно абсолютное» [14; 294]. Таким образом, Логика Гегеля есть историческая теория или теоретическая история развития идеального, как идеи. «Метод есть чистое понятие, относящееся лишь к самому себе; поэтому онпростое соотношение с собой, которое естьбытие» [14; 309].
Э. В. Ильенков замечает: «Несомненно, что «идеальное», понимаемое… как всеобщая форма и закон существования и изменения многообразных, эмпирически-чувственно данных человеку явлений… в своем «чистом виде» выявляется и фиксируется только в исторически сложившихся формах духовной культуры, в социально значимых формах своего выражения…» [22; 235]. Эта мысль Э. В. Ильенкова не означает, во-первых, что всякая социально-значимая или культурная форма – идеальная форма, и, во-вторых, что идеальное это только аспект культуры, что оно существует только в обществе. Всякий подлинный аспект культуры, - замечал М. А. Лифшиц, - идеален [53; 139], но обратная мысль отнюдь не верна.
Нельзя согласиться с Э. В. Ильенковым, что идеальность – это «своеобразная печать, наложенная на вещество природы общественно-человеческой жизнедеятельностью» [22; 256]. Любую вещь можно преобразовать только в соответствии с ее собственной внутренней логикой, логикой ее развития. Природа не воск, ее нельзя месить как тесто. И здесь не имеет значения, идет ли речь об общественном или индивидуальном: как сказал однажды Маркс, воля народа так же мало может выйти за пределы законов разума, как и воля отдельного человека [77; 285], а, по словам того же Маркса, разум существовал всегда, только не всегда в разумной форме [77; 380].
Представляется правомерным говорить об идеальности вещей как об их символьно-знаковой функции. Но символическая функция вещи, в противоположность ее знаковой функции, для которой объективная форма вещи более безразлична, всегда опирается на объективную идеальность вещи, не зависящую от человека с его деятельностью, с его сознанием и волей. «Когда материальная субстанция факта становится ничтожной по сравнению со всеобщей нагрузкой, которую он несет, перед нами начало языка и мышления… Дальнейший вопрос – каким образом осуществляется уравнение того и другого (факта и его всеобщего смысла. –В. Л.). Есть разница между простым внешним знаком всеобщего содержания и более жизненным подобием, определяющим своеобразие всей художественной сферы» [41; 103]. В художественном произведении, - пишет М. А. Лифшиц, - отражается то, что само имеет свойство отражаемости. «Для диалектической теории отражения роль зеркала начинается в самом объективном мире. Истина не только мера соответствия нашей идеи предмету (veritascognitiva), она также прежде всего мера соответствия предмета самому себе, его идентичности (veritasobjectiva). Чтобы узнать что-нибудь, нужно определить, то ли это на самом деле, что нам представляется… равно ли истинное государство своим существенным признакам или оно еще не достигло равенства себе? Только то, что определилось в развитии на своей собственной основе, что, возвращаясь к себе, подтверждает свое бытие, только это объективное содержание обладает достаточной зеркальностью и может сказаться, видеться, слышаться в образах искусства [41; 114-115].
Почему, как выразился С. Н. Мареев, Лифшиц считал необходимым сделать займы у объективного идеализма, у Гегеля, Шеллинга, Платона и Аристотеля. Вот как об этом говорил сам М. А. Лифшиц: «Идеализм является реакционным мировоззрением (в последнем счете), но в истории философии до Маркса и Энгельса идеалисты развивалисубъективную, деятельную сторону, иначе – диалектический метод, а старый материализм неизбежно носил ограниченный, метафизический характер» [45; 229]. Одно из двух, либо деятельная форма существует только в общественном развитии, а, следовательно, диалектика применима только к общественным процессам, и мыслить можно только общественные формы, либо диалектика, деятельная форма универсальны, а стало быть универсальна необходимая (атрибутивная) категория диалектики – категория идеального. Мистика не в том, чтобы вне человека существовали деятельные формы, а в том, что деятельные формы присущи исключительно человеку, ибо в последнем случае только мистически можно объяснить их рождение.
Э. В. Ильенков, как известно, сам считал себя спинозистом. Но, по Спинозе, любую вещь, а не только вещь мыслящую, можно рассматривать как под атрибутом протяжения, так и под атрибутом мышления, т. е. под атрибутом закона ее порождения, развития, формы полноты ее бытия. Таким образом, любую вещь можно рассматривать как деятельную способность. В противном случае, либо немыслящие вещи не субстанциальны, либо мышление не есть атрибут субстанции, иного не дано. И здесь не помогут заверения в том, что социальная материя это тоже материя [71; 114].
С. Н. Мареев пишет, что идеальное в мышлении проявляется прежде всего как момент отрицательности, как чистая негация; без этого нет идеального, нет мышления и нет диалектики [71; 147]. Но о какой отрицательности идет речь? Если эта отрицательность носит абстрактный характер, то мы имеем здесь то, что молодой М. А. Лифшиц в несколько экспрессивной форме назвал «диалектикой дураков» [44; 234]. «Между тем «отрицательное» и есть элемент движения, а «положительное» воспроизводит… исходное положение на высшей ступени». Здесь имеет место кругообразный ритм поступательного движения [44; 234]. Истинное, конкретное положительное утверждает себя в отрицании отрицания, и нет большей разницы между пределом полноты и конкретности отрицания отрицания и пределом абстрактного выравнивания всех потерь в бесконечном развитии. В реализации отрицания отрицания в данных конкретных масштабах, а не в отдаленной перспективе, М. А. Лифшиц видит основание такого понятия как «классика» [44; 227].
Вот что пишет по данному вопросу Гегель: «Только что рассмотренная отрицательность составляет поворотный пункт в движении понятия. Она простой момент отрицательного соотношения с собой, глубочайший источник всякой деятельности, живого и духовного самодвижения, диалектическая душа, которая все истинное имеет в самом себе и через которую оно только и есть истина; ведь единственно лишь на этой субъективности основываетсяснятие противоположности между понятием и реальностью и [их] единство, которое есть истина. –Второе отрицательное, отрицательное отрицательного, к которому мы пришли, есть указанное снятие противоречия, но оно, точно так же как противоречие, не есть действие некоторой внешней рефлексии; оно сокровеннейший, объективнейший момент жизни и духа, благодаря которому имеет бытие субъект, лицо, свободное» [14; 301]. Это второе отрицательное Гегель называет также «абсолютной отрицательностью» [14; 302]. В этом смысле идеальное можно характеризовать как абсолютно положительное.
Но вернемся к диалектике идеального у Ильенкова. Лифшиц заметил, что говоря о деятельности общественного человека, Ильенков опускает различение между ideelle и ideale. Об этом различии забывать нельзя, без него нет конкретного понимания идеального. Но в том то и дело, что только в деятельности общественного человека (для уточнения добавим, именно в такой деятельности, которая совпадает с развитием, которая есть развитие) идеальное и выступает во всей своей конкретной полноте, в единстве ideale и ideelle. Такого единства действительно нет в дочеловеческой природе, оно возможно только в культурно-исторической практике, однако – не в любой человеческой деятельности и не в любом социальном процессе, но только в сознательной и свободной.
В своей книге про Э. В. Ильенкова С. Н. Мареев, между прочим, отмечает, что способность воображения невозможно понять, оставаясь на точке зрения механического материализма. Он пишет, что «воображение есть отрицание отражения» [71; 42]. Это так, но какого отражения? Механически понимаемого! Но механически понимаемое отражение – это как раз такое отражение, когда материальное отражается как материальное, самый яркий пример из криминалистики – дактилоскопия, здесь надо идентифицировать абстрактную единичность, ту самую песчинку, которая абсолютно неповторима. Воображение – введение (вхождение) во образ никогда не стало бы способностью человеческого мышления, если бы оно не было универсальной формой развития, самоутверждения вещей. Поэтому воображение есть определенность не человеческого отражения, но отражения вообще, если оно, конечно, понимается не механически, и, если, конечно, не считать дочеловеческое развитие мира механическим процессом. И совершенно справедливо, что отражение, как и воображение, есть деятельность. Отсюда и субстанциальность различения материального и духовного, которое «не зависит от человека и человечества. В качестве важной теоретической грани оно имеет всеобщее, «допотопное» существование» [47; 129].
1.4. Попытка синтеза
В философской литературе последних лет имеет место попытка синтезировать деятельностный и информационный подходы к проблеме идеального. Так, К. Любутин и Д. Пивоваров полагают, что концепции «идеального» у «идеалиста» Гегеля и «материалистов» Дубровского, Ильенкова и Лифшица вышли из некогда единой точки зрения [69; 22], т. е. получается, что каждый из указанных исследователей развивал абстрактно одну сторону проблемы, а К. Любутин и Д. Пивоваров претендуют на то, чтобы из этих абстрактно односторонних подходов синтезировать конкретный, истинный подход к проблеме идеального.
К. Любутин и Д. Пивоваров пытаются интерпретировать «теорию рефлексии Гегеля» на геометрический лад [69; 23-42]. «Способность вещи как объекта оказывать сопротивление внешнему для нее субъекту именуется философски «материальностью»: взятая со стороны своих внешних пространственных границ, вещь обладает свойством материальности» [69; 24]. Однако, если «Науку логики» Гегеля интерпретировать как «теорию рефлексии», то надо заметить, что в ней речь идет не о взаимоотражении и взаимопереходе друг в друга вещей, не о «рефлексии» вещей, но о «рефлексии» категорий. Так инобытием «качества» выступает «количество», а единство обоих противоположных моментов в их взаимопереходе дает становление «меры» и т.д. Если же мы обозначим «А» единичную вещь, а «В» – существующую наряду с ней и даже находящуюся с ней во взаимодействии другую единичную вещь, то «А» никогда не сможет перейти в «В», никогда не сможет стать «В». «А» в своем развитии может получить систему определений «В» и таким образом стать равной «В», но она никогда не сможет стать «В» в ее единичности. Если «А» и «В» – единичные вещи, то как таковые они не могут выступать как инобытие друг друга, не могут по той причине, что они абсолютно тождественны в своей единичности (один равен одному) и не могут являться противоположностями. Любутин и Пивоваров, как это видно из текста, понимают, конечно, что у Гегеля речь идет о всеобщих определениях вещей, но не о самих вещах, но в то же время говорят о каких-то «изменяющихся внутри А и В копиях друг друга» [69; 36].
«Отсутствие у рефлексии, как количественной определенности, твердых границ служит теоретическим объяснением невозможности ее фиксации органами чувств. Происходя на уровне сущности почти на всем своем протяжении и преимущественно выступая как сущность какого-либо отдельног
В советской философии проблема «идеального» была наиболее полно разработана именно в трудах Э. Ильенкова и М. Лифшица. До сих пор продолжаются дискуссии о единстве и различии в понимании «идеального» этими философами. Среди философов, в том числе относящих себя к ученикам М. Лифшица и Э. Ильенкова, бытует представление о некоем существенном различии в понимании категории «идеального» у этих двух выдающихся мыслителей.
С. Н. Мареев в своей книге про Ильенкова [71] следующим образом полемизирует с пониманием идеального у А. Ф. Лосева и М. А. Лифшица: «Если идеальное – нетелесно, то отсюда не следует, что все нетелесное идеально. Ведь не телесны всякие физические поля, нетелесен свет. Вообще тело – это, строго говоря, только механическая реальность» [71; 150]. Речь здесь идет об идеальности или не идеальности законов природы, ведь эти законы невещественны. Критикуя лосевское понимание закона природы как идеи, как идеального, С. Н. Мареев почему-то счел необходимым покинуть область философии и перенести дискуссию в рамки предмета физики. В этой науке, между прочим, бытует представление о существовании двух видов материи – вещества и поля. Представление это – ложно, поскольку некритически, формально, переносит деление науки физики на деление ее объекта – физической материи. В действительности вещество и поле существуют не наряду друг с другом, а в нераздельном единстве, или, повторяя формулу Спинозы, - как два атрибута одной и той же субстанции, в данном случае – физической материи. У С. Н. Мареева получается, что закон природы невещественен также как и такие ее явления, как поле, свет, волна. Но закон природы это все-таки не явление. Кроме того, наряду с волновой теорией света существует, как это известно, еще и корпускулярная теория; помимо механики тела, существует еще и так называемая механика сплошных сред, т. е. полевых структур, и если бы эта механика не рассматривала газ, жидкость, кристаллические образования как нечто сплошное (полевое, «невещественное»), то человек никогда бы не поднялся ни в воздух, ни в космос, не смог опуститься бы в морские глубины, ни в теории (без газо- и гидродинамики), ни на практике (без такой науки как «сопротивление материалов»). Непрерывность и дискретность – не свойства разных рядоположенных объектов, а два аспекта рассмотрения одного и того же объекта.
«Если идеальное – нетелесно, то отсюда не следует, что все нетелесное идеально», - пишет С. Н. Мареев [71; 150]. Однако в философии это именно так, и М. А. Лифшиц замечал по этому поводу, что идеальное в философии диалектического материализма противостоит не материальному, ибо с точки зрения этой философии ничего нематериального нет (что также подчеркивал и Э. В. Ильенков [22; 235]), но реальному. Это материальное не всегда реально, но не наоборот. Действительно, Гегель замечает по этому поводу: «…Часто говорят о реальности еще и в другом смысле (первый смысл есть наличное, предметное, бытие. – В.Л.) и понимают под ней то, что нечто ведет себя соответственно своему существенному определению или своему понятию. Так, например, говорят: это – реальное занятие или: это реальный человек. Здесь речь идет не о непосредственном, внешнем наличном бытии, а, скорее, о соответствии некоего налично существующего своему понятию. Но так понимаемая реальность уже более не отличается от идеальности (deridealität), с которой мы ближайшим образом познакомимся как с для-себя-бытием» [11; 230].
Что же касается «идеальности света», то необходимо заметить, что в философии категория «света» также имеет свою специфику, как и категория «вещественности», «телесности». В Книге Бытия Библии свет определяется как основа всякого божественного творения, и хотя Господь творил по слову, первым его творением был именно свет. Почему? По той простой причине, что все остальное может быть сотворено только в свете, во тьме что-либо определенное сотворить невозможно, а если и возможно, то нельзя сказать хорошо ли творение. Любой предмет может быть нам дан только в свете, не только в первоначальном смысле зрительного восприятия; отталкиваясь от этого первоначального значения, свет становится символическим выражением всеобщей способности различения объективных определенностей, которые в потенции суть определенности мышления. «У мудрого глаза его в голове его, а глупый ходит во тьме», - эти слова из Экклезиаста Э. В. Ильенков приводит в письме к своему слепоглухому воспитаннику А. В. Суворову [22; 447].
Мы согласны с С. Н. Мареевым, что любой закон идеален только как деятельная форма (деятельная способность), что «идеальна идея закона», но это не значит, что мы считаем, что деятельная форма всегда обладает статусом субъекта, что онатолько нашадеятельная форма. «Отождествлять закон с идеей нельзя», - утверждает С. Н. Мареев [71;150], мы же добавим одно только слово: нельзя отождествлять непосредственно. Непосредственно никакой закон не действителен, он действителентолько как деятельная форма, он и есть лишь как деятельная форма, всякое иное понимание закона не имеет никакого смысла. И здесь позиция С. Н. Мареева отличается от позиции А. Ф. Лосева и М. А. Лифшица, а заодно и от позиции Платона, лишь тем, что последние признают, по выражению П. Д. Юркевича, «объективного деятеля» [112; 11, 21]. П. Д. Юркевич по этому вопросу замечает: «В действительном познании природыи в деятельности творчества и изобретениячеловек с жизненною необходимостью полагает и обнаруживает мышление как силу или деятельность предметную, имеющую значимость не для нас, но для объективной натуры вещей, и ежедневные успехи науки и искусства достаточно оправдывают это поведение познающего и изобретающего человека» [112; 17-18]. Он также отмечает, что всякая наука основывается на предположении спинозовского тождества порядка и связи вещей с порядком и связью идей («Этика», часть 2, положение VII [96; 59]) [там же]. Поэтому «нелегко перевести в мысль бытие, чуждое мысли… понять явление, которое сложилось несообразно с понятием» [112; 24]. Поэтому «другой субстанциальности, кроме духовной, мы не можем сделать предметом нашего знания и мышления» [112; 41].
Интересно, что сам С. Н. Мареев замечает, что главный интерес Платона: как мышление поднимается кистинному, идеальному бытию. Т. е. он фактически утверждает, что, по Платону, идеальное есть истина бытия, истинное бытие. Далее, «идеальное в мышлении проявляется прежде всего как момент отрицательности, как чистая негация» [71; 147]. Это верно, но в диалектике более важна не непосредственная (первая) отрицательность, но отрицательность опосредованная – отрицание отрицания, в противном случае мышление срывается в дурную бесконечность отрицания, абсолютного скепсиса. Если С. Н. Мареев разделяет ту позицию Платона и Гегеля, что мышление снимает ложное бытие, представляя его в светебытия истинного, то возникает вопрос, откуда в человеческом мышлении берется этот свет истины? Нести в себе свет истины это что, атрибутивное свойство мозга homo sapience или человеческой культуры? А откуда тогда берется человек с его мозгом и культурой? Тогда он – либо творение Божие, либо сам есть аристотелевский ум-перводвигатель, не нуждающийся в собственном движении, в собственном развитии. Человек общественный, культурный – результат своего собственного развития, но это развитие имеет свои предпосылки – биологический вид homo sapience. Из биологии и антропологии известно, что этот вид есть продукт биологической эволюции и антропогенеза (подробное философское осмысление проблем антропогенеза можно найти в замечательной книге М. Б. Туровского «Предыстория интеллекта» [104]). Рискнем предположить, что если бы ложное бытие не представало в свете истины (отрицание), и если бы истинное бытие не утверждало себя положительно (отрицание отрицания) и до возникновения предпосылок человеческого развития, то эти самые предпосылки так никогда бы и не возникли. Одно из двух: либо мышление и деятельность укоренены в бытии, либо человек – случайность механических взаимодействий.
Формы культуры есть не что иное как стилизованные человеком формы природы, хотя бы и существующие в последней до появления человека лишь потенциально (в реальной возможности). Сама по себе человеческая голова никакой культурной формы создать не может, и если она в самом бытии не может открыть света истины, если она не способна открыть истину самого бытия, хотя бы и существующую как тенденция его развития, то прав субъективный идеализм: истина есть только правильность, только субъективность и т. д. Далее, сам С. Н. Мареев утверждает, чтоидеальное – всегда «момент» какого-либо развития, но не полагает же он, что развитие возможно только в форме человеческойдеятельности. Между прочим, в форме человеческой деятельности развитие возможно только как совпадение человеческой деятельности и изменения обстоятельств, в противном случае мы имеем стихийное развитие, хотя и включающее в себя человеческую деятельность, но не как форму своего процесса, а как подчиненный ему момент. Если идеальное, как это утверждает С. Н. Мареев, есть лишь форма всеобщего, сущности для-нас [71; 151], то и действительными это всеобщее, сущность, закон могут бытьтолько для-нас.
Мы же полагаем, что как для Лифшица, так и для Ильенкова идеальное это все-таки всеобщее для себя, в той форме, в которой форма для другого (для нас в том числе)снята, присутствует как снятый абстрактный момент. Гегель в Малой Логике пишет, что «мы вообще должны понимать для себя бытие как идеальность... Идеальность не есть нечто, имеющееся вне и наряду с реальностью, а понятие идеальности, несомненно, состоит в том, что она есть истина реальности, т.е. что реальность, положенная как то, что она есть в себе, сама оказывается идеальностью… Идеальность, стоящая рядом с реальностью или даже над ней, была бы на самом деле лишь пустым названием. Идеальность обладает содержанием, лишь будучи идеальностью чего-то… основным определением идеальности должна быть реальность, а основным определением реальности – идеальность» [11; 237]. Выше мы уже отмечали, что так думал и М. А. Лифшиц.
Основаниями для высказываний о различии в понимании идеального, как представляется, служит абстрактное противопоставление таких работ, как «Проблема идеального» Э. Ильенкова (ВФ, 1979, №№ 6, 7) и «Об идеальном и реальном» М. Лифшица (ВФ, 1984, № 10). В первой принципиально различение «человека», как субъекта специфически человеческой деятельности, и «вещи вне человека», как лишь объекта этой деятельности (включая объективированные формы сознания). В ней утверждается абсолютная социальность природы символьно-знаковых свойств вещей, вне зависимости от того, что ими символизируется (означивается): формы общественного сознания (язык, икона и т.п.) или формы общественного бытия (монеты, орудия труда и т.п.). В последнем случае важно различать также, какие общественные отношения опосредствуются вещественно фиксируемыми представлениями: субъект-субъектные (монета) или же субъект-объектные (орудие труда)[1].
Полемическая направленность этой работы Ильенкова связана с противодействием фетишизму двоякого рода: натуралистическому пониманию символьно-знаковых свойств вещей, с одной стороны, и пониманию природных форм всего лишь как воплощенных идей, как творений, с другой стороны.
М. Лифшиц не без оснований опасался, что односторонняя интерпретация этой принципиальной позиции Ильенкова может привести к уступкам субъективному идеализму в его социологической версии, и поэтому в своей работе «Об идеальном и реальном» основной упор делал на то, что идеальное существует в объективном мире в качестве его естественных пределов, то есть как проявление собственной меры вещей, как ее действительное подтверждение, без чего вообще невозможно никакое развитие, никакое восхождение от низших форм к высшим. Развитие у Гегеля, как верно заметил С. Чернышев, - форма существования Идеального [106; 24]. Последнее положение есть, конечно, идеализм, но, поставив ее с головы на ноги, получаем: идеальное есть атрибутивный момент развития, внутренне необходимая форма опосредствования процесса развития, в том числе и в его высшей форме – в форме практического преобразования мира общественным человеком. Но здесь важно отметить, что развивается и само идеальное (вернее форма выражения всеобщего)[2], и есть большая разница между идеальным в процессе стихийного развития и идеальным, как моментом разумной субъективной деятельности человека. Различие идеального в природе и культуре будет подробно рассмотрено в главе второй настоящей работы.
М. Лифшиц утверждает, что категория истины, есть форма характеризующая не только мышление, но и бытие, что есть истина самих вещей [53; 124], [47]. Для материалистического понимания идеального необходимо материалистически прочесть высказывание Гегеля о том, что идеал есть действительное в его высшей истине, то есть необходимо понять идеальное как действительность истины, как условие истинного, как один из полюсов истины. «Можно сказать, что идеальное является признаком истинного бытия материального» [53; 124-125].
М. Лифшиц утверждает, что недопущение Ильенковым идеального в природе представляет собой определенную непоследовательность его мысли: «Ведь признает же он «всеобщее» объективной категорией, присущей и природе и обществу, а идеальное есть только определенная форма выражения всеобщего» [53; 126].
«Сказать, что в природе есть идеальное в виде «естественных пределов» или сказать, что в ней каждая вещь имеет свою собственную «форму и меру», – считает Лифшиц, – одно и то же. Мысль о том, что процесс исторической чувственно-предметной практики людей раскрывает в природе ее «чистые», не замутненные всякой случайностью объективные формы, есть мысль верная, но она совершенно не вяжется с другой мыслью, согласно которому идеальное присуще только человеческому миру» [53; 128].
Действительно с точки зрения объективной истины все равно объявлять ли идеальное продуктом индивидуального или же общественного сознания. С точки зрения материализма идеальное – всегда продукт развития материального мира. Но само развитие бывает разное и Лифшиц прекрасно понимает это: «Всякий идеализм состоит в насильственном сближении реальности с тем разумным смыслом, который присутствует в ней, но присутствует лишь потенциально как возможность развития в природе сознательного существа, способного извлечь эту возможность из природы и сделать ее чем-то действительным в процессе своей материальной жизнедеятельности. Без этого посредствующего звена тождество идеального и реального становится апологией мира сего, защитой того, что есть» [44; 63].
Что опосредствует развитие: игра случая[3] или целенаправленная деятельность человека, которая вовсе не где-то вне материальной природы обретается, а есть форма развития этой природы? Есть ведь такие «классические формы», которые никаким стихийным процессом, никакой игрой случая не могут быть опосредствованы, для этого необходим целенаправленно, сознательно действующий человек. Другое дело, что и формы сознания, и формы цели, не есть нечто внешнее природе – это ее собственные формы, предвосхищенные в человеческой деятельной способности. В деятельности человека действительно часто идеальное в форме деятельной способности первично по отношению к идеальному в форме наличного бытия предмета, но отсюда вовсе не следует, что это идеальное производно от воли и сознания, все обстоит как раз наоборот: только с обретением определенной деятельной способности, мало того, только с ее реализацией в предмете деятельности, человек обретает соответствующие формы сознания и воли. Деятельная способность сама по себе еще не есть идеальное, идеальным она выступает в форме для-себя-бытия, т. е. в форме самосознания, в форме сознательности.
М. Лифшиц опасался, что односторонняя интерпретация текстов Ильенкова может привести к непосредственному отождествлению форм сознания с идеальными формами, то есть к впадению в грех субъективного идеализма, против которого постоянно боролся сам Э. В. Ильенков. Такой грех порождается, как замечает М. Лифшиц, неизбежным преобладанием в классовом обществе «отвлеченной культуры духа, оторванной от физического труда» и противостоящей идеалу «высокой, очищенной от грубой вещественности, но все же реальной жизни» [44;138].
Э. В. Ильенков по существу утверждает, что форма представления только тогда становится в собственном смысле идеальным образом, когда она становится предметом субъективной деятельности человека, и последний может отнестись к ней критически, изменить ее в соответствии с самой действительностью. Поэтому идеальное в своей высшей, в своей собственной форме и существует только как момент такой деятельности. По меткому замечанию С. Чернышева [106; 25], форма деятельности первоначально пребывает вне человека и лишь затем втягивает его в себя, ибо, по Ильенкову, впрочем, как и по Гегелю и Марксу, «субъективная деятельность и есть постоянно длящееся отрицание наличных, чувственно воспринимаемых форм вещей, их изменение, их снятие в новых формах, протекающее по всеобщим закономерностям, выраженным в идеальных формах» [22;136].
Идеальные формы для человека это, прежде всего, формы субъективной человеческой деятельности и только вследствие этого – формы сознания, но формами субъективной человеческой деятельности они являются только потому, что они суть выражение всеобщих форм самой действительности и как таковые только и могут быть формами субъективной человеческой деятельности. Спиноза в доказательстве положения LII части IV «Этики» говорит, что «истинная способность к деятельности у человека… есть сам разум, который человек созерцает ясно и отчетливо» [101; 262]. Субъективная человеческая деятельность есть высшая форма развития объективного мира, сама она есть продукт его развития, просыпающийся в нем дух. Человеческое сознание, как не раз подчеркивал М. Лифшиц, есть не что иное, как сознанное бытие, причем сознанное бытие человека, ибо никаким иным бытием последний не обладает. Но человеческое бытие в его истине состоит в том, что он всю природу превращает в свое неорганическое тело, вследствие чего ее (природы) собственные чистые, всеобщие формы обретаютпредикаты субъективности, т.е.для себя действительности. Человеческая природа – это природа в ее истинности, конечно при истинном понимании самого «человеческого». Но человеческое бытие действительно, прежде всего, как субъективная человеческая деятельность, она и является первичным зеркалом, отражающимся в зеркале вторичном, в зеркале сознания. И если Ильенков называет идеальное «аспектом культуры», то при этом под «культурой» он понимает не что иное, как «всеобщее в человеке» [22; 333]. «Всеобщая «сущность человека» поэтому реальна только как культура, как исторически складывающаяся и эволюционирующая совокупность всех специфически человеческих форм жизнедеятельности, как их полный ансамбль» [22; 333].
Односторонняя интерпретация тезиса М. Лифшица о существовании идеального в природе в качестве ее естественных пределов, в свою очередь, способна привести к другой крайности, бывает ведь и объективный идеализм. Сам М. Лифшиц замечал: «Исходной аксиомой марксизма является убеждение в том, что идеальное есть лишь переведенное на язык человеческой головы материальное» [46; 179]. Этот перевод на язык человеческой головы осуществляется не в голове, а в самой действительности; последняя, только будучи переведена на язык человеческой головы может быть «пересажана» в эту голову и преобразована в ней. Другое дело, как понимать «человеческую голову», мышление. Критикуя точку зрения абстрактного созерцания, то положение К. Грюна и прочих «истинных социалистов», которое требует от индивида осознания своего единства с миром как способа снятия его действительной разорванности, М. Лифшиц замечает: «Маркс все же хорошо понимал, что этот мир становится для человека «своим» не в силу простого акта нашей созерцательной способности, а в результате длительной практической борьбы. Распредмечивание действительности, лишение ее грубо-вещественной формы само по себе есть материальный процесс, — процесс опредмечивания субъективных сил и способностей человека» [44; 166].
Рассматриваемая проблема впрямую связана с вопросом о предмете философии, а таким предметом и для Ильенкова, и для Лифшица непосредственно выступает как раз мышление, идеальное. Когда С. Н. Мареев пишет, что для спасения понимания «идеального» Ильенковым от обвинений в субъективизме, Лифшиц считал необходимым сделать займы у Гегеля, у которого идеальное существует объективно, он странным образом не замечает того, что весь критический пафос статьи Лифшица «Об идеальном и реальном» направлен как раз против той позиции Гегеля, согласно которой «всеобщее есть мысль и только мысль» [24; 275]. Как отмечает Ильенков: «У Гегеля лишь всеобщее имеет привилегию «отчуждаться» в формах особенного и единичного, а единичное оказывается тут лишь продуктом, лишь частным, а потому бедным по составу «модусом» всеобщности» [22; 338].
Критикуя такое понимание всеобщего, Ильенков отмечает, что в истории и не только человечества с его культурой – всегда происходит так, что явление, которое впоследствии становится всеобщим, вначале то возникает именно как единичное исключение «из правила» (но такое единичное, которое есть продукт не личного произвола, «не личной изобретательности, а личного умения чутко схватывать всеобщую необходимость») «...История имела бы весьма мистический вид, если бы все новое в ней возникало разом... как «общее» для всех без исключения, как внезапно воплощающаяся «идея»...» [22; 338].
Выше уже отмечалось, что идеальное, понимаемое как выражение всеобщего, есть момент любого развития. Гегель же, согласно и Лифшицу, и Ильенкову, признает «подлинное развитие» только за мышлением, а мир реально телесных вещей рассматривает как мир сосуществующих, рядоположенных образований [22; 342].
Предрассудок идеализма, что всеобщее есть только мысль, содержит в себе то рациональное зерно, что для человека всеобщее выявляется и фиксируется ближайшим образом именно в мысли. Именно посредством мысли (субъективной деятельности) всеобщее дается человеку в его чистом виде, в форме идеального. «Всеобщие формы, закономерности природного материала действительно проступают, а потому и осознаются именно в той мере, в какой этот материал уже превращен в строительный материал «неорганического тела человека»... и потому всеобщие формы «вещей в себе» выступают для человека непосредственно как активные формы функционирования его «неорганического тела»... Та же самая деятельность, которая преобразует (изменяет, а иногда и искажает) «подлинный образ» природы, только и может показать, каков он до и без субъективных искажений» [24;168-169].
Именно потому, что специфичность форм и законов мышления составляет их универсальность, «разумная онтология» возможна только как онтогносеология, как диалектическая логика. «Там, где объективный мир, не теряя своей материально-чувственной природы, обретает субъективные предикаты, наша собственная внутренняя субъективность, увлеченная его могучим влиянием, сама обретает черты объективности» [53; 121].
Платон в пятой книге «Государства» замечает, что «вполне существующеевполне познаваемо, асовсем не существующеесовсем и не познаваемо» [95; 257]. Т. е. познаваемо лишь бытие. «Знание по своей природе направлено на бытие с целью постичь, каково оно?..» [95; 257]. Знание же Платон понимает именно как деятельную способность, причем самую мощную. Способности не есть нечто вещественное и различить их можно только потому, «на что она направлена и каково ее воздействие». «Знание направлено на бытие, чтобы познать его свойства». Причем, по Платону, это именно совершенное («чистое») бытие, бытие же становящееся, отягощенное небытием, есть предмет не знания, но мнения. Поэтому знание – это созерцание вечно тождественного самому себе, существующего самого по себе [95; 261].
Отсюда следует, что не правы те, кто утверждают, что идеализм Платона заключается в отождествлении всеобщего и идеального – всеобщее у Платона идеально как одно, единое, индивидуальное, как эйдос, как образец. Идеализм здесь заключается в другом, а именно в утверждении, что так понимаемое идеальное невозможно усмотреть в окружающем человека мире реальных вещей, что оно составляет другой трансцендентный нашему миру вещей мир – мир подлинного бытия, истины бытия. Поэтому и познание Платон понимает как воспоминание[4], ибо, только освободившись от тела, человеческая душа становится причастной миру эйдосов, и только так она способна их познать. Первый мир есть лишь объект наших чувств, второй мы можем только мыслить: «Мы говорим, что те вещи можно видеть, но не мыслить, эти же, напротив, можно мыслить, но не видеть» [95; 289]. Вот в этом абстрактном, абсолютном противопоставлении чувства и мысли, чувственного и мыслимого, в конечном счете, и заключается идеализм во всех его разновидностях, но вовсе не в признании объективного полюса идеального, объективности идеального.
Идеальное, понимаемое как деятельная способность, как деятельная форма, и возможно только в единстве его объективного и субъективного полюсов. Интересно, что при обосновании этого единства Платон использует аналогию со светом, о которой уже шла речь в начале данного параграфа: «Немаловажным началом связуются друг с другомзрительное ощущение и возможность зрительно восприниматься; их связь ценнее всякой другой» [95; 290]. Речь идет о единстве субъективной способности воспринимать и объективной способности восприниматься, только такое единство суть деятельная способность. Такая связь в данном примере есть свет. И только потому, что благо, по Платону, - единство мыслящего и мыслимого, способности мыслить и способности быть мыслимым, здесь возникает аналогия со светом. «Чем будет благо в умопостигаемой области по отношению к уму и умопостигаемому, тем в области зримого будет Солнце по отношению к зрению и зрительно воспринимаемым вещам» [95; 290]. Свет, таким образом, рассматривается как подобие (образ) идеального в чисто философском, но не в физическом смысле.
Видеть предмет в сиянии дневного света или же в ночи – большая разница. «Считай, что так бывает и с душой: всякий раз, когда она устремляется туда, где сияют истина и бытие, она воспринимает их и познает, что показывает ее разумность. Когда же она уклоняется в область смешения с мраком, возникновения и уничтожения, она тупеет, становится подверженной мнениям, меняет их так и этак, и кажется, что она лишилась ума… Так вот, то, что придает познаваемым вещам истинность, а человека наделяет способностью познавать, это ты и считай идеей блага – причиной знания и познаваемости истины» [95; 290-291].
Таким образом, идеальное есть то, что опосредует способность познавать и способность быть познанным, способность мыслить и способность быть мыслимым, это их тождество – тождество бытия и мышления, бытия и знания. Идеальное – то, в чем (в свете чего) светится истина или полнота (подлинность, совершенство) бытия. Платон говорит далее: «Считай, что и познаваемые вещи не только могут познаваться лишь благодаря благу, но оно дает им и бытие, и существование, хотя само оно не есть существование, оно – за пределами существования, превышая его достоинством и силой» [95; 291]. Идеализм здесь лишь в «за пределами существования», если же сказать, что идеальное – предел существования – актуальная бесконечность, то здесь никакого идеализма не будет. «В том, что познаваемо, идея блага – это предел, и она с трудом различима, но стоит только ее там различить, как отсюда напрашивается вывод, что именно она – причина всего правильного и прекрасного. В области видимого она порождает свет и его владыку, а в области умопостигаемого она – сама владычица, от которой зависят истина и разумение, и на нее должен взирать тот, кто хочет сознательно действовать как в частной, так и в общественной жизни» [95; 298].
Схватить в становлении бытие, в конечном – бесконечное; в этом, как представляется, и заключается суть диалектической способности, мышления, делающего своим предметом собственные предпосылки, себя самого. Поэтому, именно абстрактное (чисто рассудочное) противопоставление бытия и становления, мыслимого и чувственного приводит к тому, что любой идеализм в конечном счете всегда изменяет диалектике. «Как глазу невозможно повернуться от мрака к свету иначе, чем в месте со всем телом, так же нужно отвратиться всей душой от всего становящегося: тогда способность человека к познанию сможет выдержать созерцание бытия и того, что в нем всего ярче, а это, как мы утверждаем, и есть благо» [95; 299]. Идеализм не желает различить в становлении бытие, он их абстрактно противопоставляет, раздувает относительное преимущество бытия в абсолют, тем самым выступая как противостоящий развитию консервативный фактор, не понимая, что бытие нуждается в относительном небытии и что, не будь последнего, не было бы и примата бытия. Он отказывает в понимании бытия как становления, как единства с небытием.
О значении объективного полюса идеального говорит и Гегель: «Мышление в сознании абсолютного своего права быть свободным упорно полагает, что оно примирится хотя бы и с превосходным содержанием лишь постольку, поскольку последнее сумеет сообщить себе форму, которая вместе с тем наиболее достойна и самого этого содержания, - форму понятия, необходимости, которая связывает все и вся, связывает как содержание, так и мысли и именно этим делает их свободными» [11; 71-72].И далее. «Сказать, что в мире есть рассудок, разум, равнозначно выражению: объективная мысль. Но это выражение неудобно именно потому, что слово мысль слишком часто употребляется в значении того, что принадлежит лишь духу, сознанию, а слово объективное употребляется обычно в значении недуховного… Во избежание недоразумений лучше не употреблять выражения мысль, а говорить: определение мышления» [11; 121].
Возвращаясь к определению идеального как для себя всеобщего, необходимо заметить, что именно отсюда следует, что идеальное в своей высшей форме возможно только в мире человека. Так, у Гегеля только человек есть для себя всеобщее: «Человек есть мыслящее существо и есть всеобщее; но он есть мыслящее существо лишь постольку, поскольку для него существует всеобщее. Животное есть также в себе всеобщее, но всеобщего как такового для животного не существует, для него всегда есть лишь единичное. Животное видит лишь единичное… Чувственное ощущение также имеет дело лишь с единичным (эта боль, этот приятный вкус и т.д.). Природа не доходит до осознания (нус); только человек удваивает себя таким образом, чтоон есть всеобщее для всеобщего[11; 122]».
И далее: «…Духовная жизнь отличается от природной и, более определенно, от животной жизни тем, что она не остается в своем в-себе-бытии, а есть для себя» [11; 129].
Лифшиц замечает, что необходимо различать два термина, используемые Марксом: «ideelle» и «ideale». Первый означает нечто, существующее лишь в «голове», второй – «материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней». Когда Ильенков говорит об «идеальности» формы стоимости у Маркса, то речь у него везде идет об «идеальности» в первом значении. «Под IdeelleГегель имеет в виду то, что существует так сказать в плане развития, но еще не определилось, не является самобытием, но существует для ума… речь здесь идет о предвосхищении будущего развития определенной реальности. Это предвосхищение, по идее уже налицо, но реально не существует» [53; 130]. Можно сказать, что «ideelle» – это такой момент развития, когда нечто существует только через свое инобытие и не достигло еще момента себетождественности бытия.
Действительно Гегель четко различает указанные категории. Так, в § 95 Малой Логики он замечает: «ImFürsichseinistdieBestimmungderIdealitäteingetreten. Das Dasein Zunnächstnur nach seinem Sein oder seiner Affirmation aufgefasst, hat realität (§ 91), somit ist anch die Endlichreit Zunachst in der Bestimmung der Realität. Aber Wahrheit des Endlichen ist vielmehr seineIdealität. Ebensoserh ist anch das Verstandes – Unendliche, welches, neben das Endliche gestellt, selbst nur eins der beiden Endlichen ist, imunwarhres, ein ideelles [113; 115]. («В для-себя-бытии выступает определениеидеальности. Наличное бытие, взятое ближайшим образом лишь со стороны его бытия или его утвердительности, обладает реальностью (§ 91) и, следовательно, конечность также ближайшим образом выступает в определении реальности. Но истину конечного составляет, наоборот, егоидеальность. И точно так же бесконечное рассудка, которое ставится им рядом с конечным, само есть одно из двух конечных, есть неистинное, идеальное[11; 236].).
Ideelle есть нечто существующее лишь «по идее» («в-себе, т. е. согласно понятию» [11; 354]) , лишь в плане возможного развития, лишь как потенция, или, наоборот, как уже идеализованная, ассимилированная конкретностью абстрактная определенность. Ideelle – такое идеальное, которое не есть реальное, но абстрактно противостоит последнему. Это – лишь в-себе-бытие, нечто, не достигшее еще своей истины или для-себя-бытия, такое бытие, которое, скорее, есть небытие, т. е. не есть еще истинное бытие. Это не значит, что ideelle есть нечто плохое, но значит, что оно весьма противоречиво. Движущим принципом всякого развития является влечение из в-себе-бытия в для-себя-бытие. Ничто не может стать реальным, не пройдя стадии идеальности (ideelle) и не достигнув порога реальности (ideale).
«Движение понятия есть, напротив, развитие, посредством которого полагается лишь то, что уже имеется в себе. В природе ступени понятия соответствует органическая жизнь.Так, например, растение развивается из своего зародыша. Последний содержит в самом себе уже все растение, но идеальным образом, и мы не должны понимать его развитие так, будто различные части растения… уже существуют в зародыше реально, но только в очень малом виде. Недостаток этой так называемой гипотезы включения состоит, следовательно, в том, что то, что пока имеется лишь идеально, рассматривается как уже существующее», - т. е. как сущая определенность – реальность [11; 343]. Зародыш, как растение по идее, имеет свои особенности только в себе. Это особенное «полагается лишь тогда, когда зародыш раскрывается, что должно рассматривать как суждение о растении. Этот пример… может сделать для нас ясным, что ни понятие, ни суждениене находится только в нашей головеи не образуются лишь нами. Понятиеесть то, что живет в самих вещах, то, благодаря чему они суть то, что они суть, и понять предмет означает, следовательно, осознать его понятие» [11; 352]. Здесь опять-таки понятие – переведенное на язык человеческой головы материальное, предметное бытие, но «язык человеческой головы» – язык самой объективной реальности. Поэтому противоположностью объективного является вовсе не вообще субъективное, понятие, но лишь субъективное, нечто сущее лишь для субъекта, лишь по идее (ideelle), так, например, растению противостоит зародыш, как растение, объективная (собственная всеобщая и необходимая) определенность которого еще не существует реально; точно также конкретная полнота определений мысли о предмете противостоит еще не развитой совокупности определений мысли, еще не истиннымабстракциям.
Все, что живет, есть в какой-то степени ideelle, причем в двух смыслах: оно находится в развитии, в бесконечном движении становления и, во-первых, есть нечто, что еще только возможно будет, а, во-вторых, в нем самом в снятом виде живет нечто, ранее достигшее известной степени самобытия. Так, в современных классических литературе и изобразительном искусстве живут древнегреческий эпос и пластика, и только поэтому они до сих пор живы и сами по себе, т. е. они остались для нас ideal, потому что ideelle присутствуют в художественной мысли, в духовно-практической деятельности современного человека. И наоборот, они присутствуют там ideelle, только потому, что сами по себе они – ideal. Когда говорят, что знаки духовной культуры, взятые сами по себе, - только ideelle, то здесь для них слишком много чести: взятые в отрыве от культуры, от ideale, они уже даже и не ideelle, но лишь мертвая предметность.
Таким образом, не только лишь то может стать для-себя, что первоначально было в-себе, но и всякое для-себя может быть сохранено только в снятии самого себя, только в дальнейшем развитии. Для того, чтобы Ideale не превратилось «в покинутую духом» мертвую форму культуры, оно должно принять определение ideelle.
Мы видим, таким образом, что ideelle выступает также в значении чего-то несамостоятельного, снятого в том, что более конкретно, в некоей целостности, тотальности,полноте того, что есть лишь момент. Так, Гегель замечает, что в единстве лейбницевской монады «всякое различие существует лишь как идеальное, несамостоятельное. Ничто не проникает в монаду извне, она есть в себе целиком все понятие, отличающееся большей или меньшей степенью собственного развития [11; 383]». То же самое относится и к живому организму: «Ничто не проявляется в нем как самостоятельное, каждая определенность есть в то же время и идеальное… в животном организме внеположенность его частей обнаруживается во всей своей неистинности» [12; 17]. Идеальностью (в смысле ideelle) Гегель называет снятие внешности, принадлежащее понятию духа: только через это возвращение в себя, «через эту идеализацию, или ассимиляцию, внешнего дух становится духом и есть дух» [12; 19].
В Малой Логике есть место, в котором Гегель употребляет термин ideelle одновременно в обоих его значениях – в значении «потенции» и в значении «снятого». Он говорит об абсолютной идее, что «она есть свое собственное содержание, поскольку она есть идеальное различение самой себя от себя» [11; 419-420]. И все развитие, по Гегелю, заключается в том, что абсолютная идея полагает то, что она есть в-себе, - свое собственное саморазличение, а затем снимает его, в результате чего она теперь знает себя как саму себя, знает свое собственное содержание.
Мы уже говорили выше, что для Гегеля идеальное (ideale) или идеальность (idealität) означают истину реального, а эта истина, как идея есть «единство идеального и реального» [11; 402] («IdeellenundReellen» [113; 183]. Это означает также, что реальность в своем развитии стремится к своей высшей – идеальной (ideale) форме, а идеальное (ideelle), в развитии должно стать реальным, обрести реальность.
Помимо идеального как еще нераскрывшегося или уже снятого момента некоторой целостности, полноты, некоторого самобытия, Гегель употребляет термин «ideelle» и для характеристики природы того, что содержит в себе свои моменты, как и моменты своего становления в снятом (несамостоятельном, положенном) виде. Так, в частности, он характеризует чувствующую душу при переходе ко второй части антропологии в «Философии духа» своей «Энциклопедии философских наук»: «…Хотя душа не имеет еще никакого сознания об этой своей идеальной природе, она тем не менее представляет собой идеальность, или отрицательность, всех многообразных видов ощущений, которые,по-видимому, существуют в ней каждое для себяи безразличны по отношению друг к другу» [12; 128].
Для Гегеля быть снятым означает прежде всего быть переведенным в форму мысли, вернее, вмысленную форму, в ideelle, а поскольку всякая действительная философия имеет непосредственным предметом своего исследования именно такие формы, формы мысли как таковые (формы мысли в виде мысленных форм), то, по Гегелю, всякая действительная философия есть идеализм: «Положение о том, что конечное идеально (ideelle - В. Л.), составляет идеализм. Философский идеализм состоит только в том, что конечное не признается истинно сущим… Первоначала (Prinzipien) древних или новых философских учений – вода или материя или атомы – суть мысли, всеобщее, идеальное (ideelle. – В. Л.) а не вещи… в их чувственной единичности… Назвав только что принцип, всеобщее, идеальным, еще с большим правом должно назватьидеальным(ideelle) понятие, идею, дух» [13; 221-222]. Но так понимаемые понятие, идея, дух есть то, чему противостоят единичное и особенное, единичные чувственные вещи, как самостоятельно сущие. «Когда говорят об идеальном, имеют в виду прежде всего форму представления, и идеальным называют то, что вообще имеется в моем представление или в понятии, в идее, в воображении и т. д., так что идеальное вообще признается и фантазиями – представлениями, которые как предполагают, не только отличаются от реального, но по своему существу не реальны… В простоте «Я» такого рода внешнее бытие лишь снято, оно для меня, оно идеально во мне» [13; 221-222].
«Идеальное (ideelle) есть конечное, как оно есть в истинно бесконечном… не есть нечто самостоятельно сущее, а дано как момент». Поэтому «ideale», имеющему, как это замечает Гегель, более определенное значение (прекрасного и того, что к нему относится), а относится к нему, как это мы представляем, истина и благо, здесь еще и не место [13; 214-215]. А где место ideale? «Телеология вообще обладает более высоким принципом – понятием в своем существовании, каковое понятие в себе и для себя есть бесконечное и абсолютное, - принцип свободы», абсолютно лишенный внешней определенности [14; 188-189].
Выше уже говорилось, что идеальное есть определенное выражение всеобщего, однако, есть всеобщее и всеобщее: «Такое всеобщее, под которое только подводится [единичное], есть нечто абстрактное, становящееся конкретным лишь в чем-то ином, в особенном. Напротив, цель есть конкретное всеобщее, имеющее в самом себе момент особенности и внешней проявленности; оно поэтому деятельнои есть побуждение отталкивать себя от самого себя» [14; 191]. «Конкретное понятие – равное самому себе всеобщее» [14; 193].
Почему именно с рассмотрением телеологического процесса возникает необходимость в использования понятия ideale – идеальное, в противоположность ideelle как лишь «идеализованному» (лишь мысленной определенности), хотя Гегель нигде в «Учении о понятии», в «Субъективной логике» не использует термин ideale, предпочитая говорить не об «идеальном», но об «идее»? Да потому, что понятие здесь становится для-себя-бытием; потому, что отрицательное отношение целесообразной деятельности к объекту есть«переход объективности в самой в себе в цель», или, что то же самое «перевод понятия, существующего отчетливо как понятие, в объективность» – слияние «понятия с самим собой через самого себя»; потому, что «содержание цели и есть это тождество, существующее в форме тождественного»; потому, что «объективная цель не только в себе остается равной себе, но и существует как то, что остается равным себе»; потому, что телеология есть «становление уже ставшего… в ней обретает существование уже существующее» [14; 198-201]. Гегель, правда, называет такое понятие, которое как для-себя-сущее тождество отличное от своей в-себе-сущей объективности, тем не менее в этой внешней целокупности есть самоопределяющее ее тождество, не идеальным – ideale, а идеей, но мы можем сказать, что идея здесь есть не что иное как идеальное(ideale) понятие, поскольку это все-таки «Наука логики», а в логике идеальное является предметом исследования именно как идея, причем как идея в абстрактной стихии мышления [11; 107], или как «изображение бога, каков он в своей вечной сущности до сотворения природы и какого бы то ни было конечного духа» [13; 103]; «идея, в себе и для себя истинное, есть по существу своему предмет логики» [14; 217]. «Идея есть адекватное понятие, объективно истинное или истинное, как таковое. Если что-либо истинно, оно истинно через свою идею, иначе говоря, нечто истинно лишь поскольку оно идея» [14; 209].
Э. В. Ильенков, критикуя определение Д. И. Дубровским «идеального» как любого психического состояния отдельной личности, как любого состояния ее сознания вне зависимости от его объективности, от его отношения к истине, писал: «…Философия, как особая наука, разрабатывала и разработала категорию «идеального» именно в связи с проблемой истинности… Проблема идеальности всегда была аспектом проблемы объективности («истинности») знания» [22; 231-232]. Но истина имеет не только гносеологический, но и онтологический статус: «…Все действительное есть лишь постольку, поскольку оно имеет внутри себя идею и выражает ее (таким образом идеальность есть не что иное как мера действительности. – В. Л.)… Реальность, не соответствующая понятию, есть просто явление, нечто… случайное, произвольное, что не есть истина» [14; 211]. «Вот эта-то своеобразная категория явлений, обладающих особого рода объективностью, т. е. совершенно очевидной независимостью от индивида с его телом и «душой», принципиально отличающейся от объективности чувственно воспринимаемых индивидом единичных вещей, и была когда-то «обозначена» философией как идеальность этих явлений, как идеальное вообще» [22; 232]. Поэтому непосредственноотождествлять ideale с ideelle, с тем, что существует не на самом деле, а только в воображении, можно только в рамках, по словам Э. В. Ильенкова, однобокого эмпиризма Локка, Беркли, Юма и т. д., теснейшим образом связанного со средневековым номинализмом, утверждающим «будто «на самом деле» существуют лишь отдельные, единичные, чувственно воспринимаемые «вещи», а всякое всеобщее есть лишь фантом воображения, лишь психический феномен…» [22; 233]. А отсюда уже недалеко до субъективной абстракции мыслимой формы и бесформенной материи [14; 211].
«Бытие достигло значения истины, поскольку идея есть единство понятия и реальности; бытием обладает теперь, следовательно лишь то, что есть идея… В том, что действительные вещи не совпадают с идеей, выражается их конечность, неистинность, в соответствии с чем объекты определяются механически, химически или внешней целью» [14; 212].
Итак, идеальное есть совершенная объективность, всеобщая единичность или индивидуальная всеобщность. Гегель называет действительной индивидуальностью соотносящееся с собой для-себя-бытие [14; 226]. «Род… всеобщность имеет действительность в образе единичности; это – понятие, реальность которого имеет форму непосредственной объективности» [14; 230].
«Мышление, дух, самосознание суть определения идеи, поскольку она имеет своим предметом самое себя и поскольку ее наличное бытие, т. е. определенность ее бытия, есть ее собственное отличие от самой себя» [14; 233]. Идеальное отражается как идеальное.Да и вообще отражается только отражаемое, т. е. идеальное в предмете, если, конечно, не понимать отражение механистически. В доказательстве положения II части III «Этики» Спиноза утверждает, что «все состояния (модусы) мышления имеют причиной Бога, поскольку он есть вещь мыслящая, а не поскольку он выражается другим атрибутом» [101; 125].
В-себе-сущее (ideelle. – В. Л.) выступаетлишь как нечто субъективное, иначе говоря, онолишь положено в определении понятия, но в силу этого еще не таково в себе и для себя… Идея есть для себя сущее понятие и бесконечное всецело внутри себя…» [14; 244-245]. Несколько упрощая, можно сказать, что ideelle есть действительность как идея, как только мыслимая действительность, как лишь ее абстрактная определенность, а ideale – идея как действительностьили действительная идея. Или еще, необходимо различать ideale как форму мышления и ideelle как лишь мысленную форму. «Предмет, каков он без мышления и без понятия, есть некоторое представление или дажетолько название; лишь в определениях мышления и понятия он есть то, что он есть» [14; 298].
Гегель начинал свою Логику с абстрактного непосредственного бытия и в итоге пришел к абсолютной идее, которая единственно лишь есть бытие [14; 288]. Движение вперед было бы чем-то лишним, «если бы то, с чего начинают, уже было по истине абсолютным; движение вперед состоит скорее в том, что всеобщее определяет само себя и есть всеобщее для себя, т. е. точно также есть единичное и субъект. Лишь в своем завершении оно абсолютное» [14; 294]. Таким образом, Логика Гегеля есть историческая теория или теоретическая история развития идеального, как идеи. «Метод есть чистое понятие, относящееся лишь к самому себе; поэтому онпростое соотношение с собой, которое естьбытие» [14; 309].
Э. В. Ильенков замечает: «Несомненно, что «идеальное», понимаемое… как всеобщая форма и закон существования и изменения многообразных, эмпирически-чувственно данных человеку явлений… в своем «чистом виде» выявляется и фиксируется только в исторически сложившихся формах духовной культуры, в социально значимых формах своего выражения…» [22; 235]. Эта мысль Э. В. Ильенкова не означает, во-первых, что всякая социально-значимая или культурная форма – идеальная форма, и, во-вторых, что идеальное это только аспект культуры, что оно существует только в обществе. Всякий подлинный аспект культуры, - замечал М. А. Лифшиц, - идеален [53; 139], но обратная мысль отнюдь не верна.
Нельзя согласиться с Э. В. Ильенковым, что идеальность – это «своеобразная печать, наложенная на вещество природы общественно-человеческой жизнедеятельностью» [22; 256]. Любую вещь можно преобразовать только в соответствии с ее собственной внутренней логикой, логикой ее развития. Природа не воск, ее нельзя месить как тесто. И здесь не имеет значения, идет ли речь об общественном или индивидуальном: как сказал однажды Маркс, воля народа так же мало может выйти за пределы законов разума, как и воля отдельного человека [77; 285], а, по словам того же Маркса, разум существовал всегда, только не всегда в разумной форме [77; 380].
Представляется правомерным говорить об идеальности вещей как об их символьно-знаковой функции. Но символическая функция вещи, в противоположность ее знаковой функции, для которой объективная форма вещи более безразлична, всегда опирается на объективную идеальность вещи, не зависящую от человека с его деятельностью, с его сознанием и волей. «Когда материальная субстанция факта становится ничтожной по сравнению со всеобщей нагрузкой, которую он несет, перед нами начало языка и мышления… Дальнейший вопрос – каким образом осуществляется уравнение того и другого (факта и его всеобщего смысла. –В. Л.). Есть разница между простым внешним знаком всеобщего содержания и более жизненным подобием, определяющим своеобразие всей художественной сферы» [41; 103]. В художественном произведении, - пишет М. А. Лифшиц, - отражается то, что само имеет свойство отражаемости. «Для диалектической теории отражения роль зеркала начинается в самом объективном мире. Истина не только мера соответствия нашей идеи предмету (veritascognitiva), она также прежде всего мера соответствия предмета самому себе, его идентичности (veritasobjectiva). Чтобы узнать что-нибудь, нужно определить, то ли это на самом деле, что нам представляется… равно ли истинное государство своим существенным признакам или оно еще не достигло равенства себе? Только то, что определилось в развитии на своей собственной основе, что, возвращаясь к себе, подтверждает свое бытие, только это объективное содержание обладает достаточной зеркальностью и может сказаться, видеться, слышаться в образах искусства [41; 114-115].
Почему, как выразился С. Н. Мареев, Лифшиц считал необходимым сделать займы у объективного идеализма, у Гегеля, Шеллинга, Платона и Аристотеля. Вот как об этом говорил сам М. А. Лифшиц: «Идеализм является реакционным мировоззрением (в последнем счете), но в истории философии до Маркса и Энгельса идеалисты развивалисубъективную, деятельную сторону, иначе – диалектический метод, а старый материализм неизбежно носил ограниченный, метафизический характер» [45; 229]. Одно из двух, либо деятельная форма существует только в общественном развитии, а, следовательно, диалектика применима только к общественным процессам, и мыслить можно только общественные формы, либо диалектика, деятельная форма универсальны, а стало быть универсальна необходимая (атрибутивная) категория диалектики – категория идеального. Мистика не в том, чтобы вне человека существовали деятельные формы, а в том, что деятельные формы присущи исключительно человеку, ибо в последнем случае только мистически можно объяснить их рождение.
Э. В. Ильенков, как известно, сам считал себя спинозистом. Но, по Спинозе, любую вещь, а не только вещь мыслящую, можно рассматривать как под атрибутом протяжения, так и под атрибутом мышления, т. е. под атрибутом закона ее порождения, развития, формы полноты ее бытия. Таким образом, любую вещь можно рассматривать как деятельную способность. В противном случае, либо немыслящие вещи не субстанциальны, либо мышление не есть атрибут субстанции, иного не дано. И здесь не помогут заверения в том, что социальная материя это тоже материя [71; 114].
С. Н. Мареев пишет, что идеальное в мышлении проявляется прежде всего как момент отрицательности, как чистая негация; без этого нет идеального, нет мышления и нет диалектики [71; 147]. Но о какой отрицательности идет речь? Если эта отрицательность носит абстрактный характер, то мы имеем здесь то, что молодой М. А. Лифшиц в несколько экспрессивной форме назвал «диалектикой дураков» [44; 234]. «Между тем «отрицательное» и есть элемент движения, а «положительное» воспроизводит… исходное положение на высшей ступени». Здесь имеет место кругообразный ритм поступательного движения [44; 234]. Истинное, конкретное положительное утверждает себя в отрицании отрицания, и нет большей разницы между пределом полноты и конкретности отрицания отрицания и пределом абстрактного выравнивания всех потерь в бесконечном развитии. В реализации отрицания отрицания в данных конкретных масштабах, а не в отдаленной перспективе, М. А. Лифшиц видит основание такого понятия как «классика» [44; 227].
Вот что пишет по данному вопросу Гегель: «Только что рассмотренная отрицательность составляет поворотный пункт в движении понятия. Она простой момент отрицательного соотношения с собой, глубочайший источник всякой деятельности, живого и духовного самодвижения, диалектическая душа, которая все истинное имеет в самом себе и через которую оно только и есть истина; ведь единственно лишь на этой субъективности основываетсяснятие противоположности между понятием и реальностью и [их] единство, которое есть истина. –Второе отрицательное, отрицательное отрицательного, к которому мы пришли, есть указанное снятие противоречия, но оно, точно так же как противоречие, не есть действие некоторой внешней рефлексии; оно сокровеннейший, объективнейший момент жизни и духа, благодаря которому имеет бытие субъект, лицо, свободное» [14; 301]. Это второе отрицательное Гегель называет также «абсолютной отрицательностью» [14; 302]. В этом смысле идеальное можно характеризовать как абсолютно положительное.
Но вернемся к диалектике идеального у Ильенкова. Лифшиц заметил, что говоря о деятельности общественного человека, Ильенков опускает различение между ideelle и ideale. Об этом различии забывать нельзя, без него нет конкретного понимания идеального. Но в том то и дело, что только в деятельности общественного человека (для уточнения добавим, именно в такой деятельности, которая совпадает с развитием, которая есть развитие) идеальное и выступает во всей своей конкретной полноте, в единстве ideale и ideelle. Такого единства действительно нет в дочеловеческой природе, оно возможно только в культурно-исторической практике, однако – не в любой человеческой деятельности и не в любом социальном процессе, но только в сознательной и свободной.
В своей книге про Э. В. Ильенкова С. Н. Мареев, между прочим, отмечает, что способность воображения невозможно понять, оставаясь на точке зрения механического материализма. Он пишет, что «воображение есть отрицание отражения» [71; 42]. Это так, но какого отражения? Механически понимаемого! Но механически понимаемое отражение – это как раз такое отражение, когда материальное отражается как материальное, самый яркий пример из криминалистики – дактилоскопия, здесь надо идентифицировать абстрактную единичность, ту самую песчинку, которая абсолютно неповторима. Воображение – введение (вхождение) во образ никогда не стало бы способностью человеческого мышления, если бы оно не было универсальной формой развития, самоутверждения вещей. Поэтому воображение есть определенность не человеческого отражения, но отражения вообще, если оно, конечно, понимается не механически, и, если, конечно, не считать дочеловеческое развитие мира механическим процессом. И совершенно справедливо, что отражение, как и воображение, есть деятельность. Отсюда и субстанциальность различения материального и духовного, которое «не зависит от человека и человечества. В качестве важной теоретической грани оно имеет всеобщее, «допотопное» существование» [47; 129].
1.4. Попытка синтеза
В философской литературе последних лет имеет место попытка синтезировать деятельностный и информационный подходы к проблеме идеального. Так, К. Любутин и Д. Пивоваров полагают, что концепции «идеального» у «идеалиста» Гегеля и «материалистов» Дубровского, Ильенкова и Лифшица вышли из некогда единой точки зрения [69; 22], т. е. получается, что каждый из указанных исследователей развивал абстрактно одну сторону проблемы, а К. Любутин и Д. Пивоваров претендуют на то, чтобы из этих абстрактно односторонних подходов синтезировать конкретный, истинный подход к проблеме идеального.
К. Любутин и Д. Пивоваров пытаются интерпретировать «теорию рефлексии Гегеля» на геометрический лад [69; 23-42]. «Способность вещи как объекта оказывать сопротивление внешнему для нее субъекту именуется философски «материальностью»: взятая со стороны своих внешних пространственных границ, вещь обладает свойством материальности» [69; 24]. Однако, если «Науку логики» Гегеля интерпретировать как «теорию рефлексии», то надо заметить, что в ней речь идет не о взаимоотражении и взаимопереходе друг в друга вещей, не о «рефлексии» вещей, но о «рефлексии» категорий. Так инобытием «качества» выступает «количество», а единство обоих противоположных моментов в их взаимопереходе дает становление «меры» и т.д. Если же мы обозначим «А» единичную вещь, а «В» – существующую наряду с ней и даже находящуюся с ней во взаимодействии другую единичную вещь, то «А» никогда не сможет перейти в «В», никогда не сможет стать «В». «А» в своем развитии может получить систему определений «В» и таким образом стать равной «В», но она никогда не сможет стать «В» в ее единичности. Если «А» и «В» – единичные вещи, то как таковые они не могут выступать как инобытие друг друга, не могут по той причине, что они абсолютно тождественны в своей единичности (один равен одному) и не могут являться противоположностями. Любутин и Пивоваров, как это видно из текста, понимают, конечно, что у Гегеля речь идет о всеобщих определениях вещей, но не о самих вещах, но в то же время говорят о каких-то «изменяющихся внутри А и В копиях друг друга» [69; 36].
«Отсутствие у рефлексии, как количественной определенности, твердых границ служит теоретическим объяснением невозможности ее фиксации органами чувств. Происходя на уровне сущности почти на всем своем протяжении и преимущественно выступая как сущность какого-либо отдельног
Владимир Лазуткин,
07-02-2010 20:56
(ссылка)
моя диссертация, параграфы 2.1-2.2
Глава вторая. От абстракции ideell и ideale к конкретности идеала
2.1. Идеальное в природе
«Формы и отношения материальных вещей, которые человек берет за основу своей трудовой деятельности, сами по себе не вещество, а некоторые пределы того, что дают нам наши чувственные восприятия в опыте. Но эти пределы реальны, принадлежат объективной реальности… Такими пределами является идеальный газ, идеальный кристалл – реальные абстракции, к которым можно приближаться так же, как приближается к окружности многоугольник с бесконечным числом сторон. Вся структура вселенной… опирается на нормы и образцы, достигнуть которые можно только через бесконечное приближение» [53; 123]. Речь у Лифшица здесь идет о тех самых чистых формах самой действительности, к которым как к некой относительной завершенности и совершенности, как к некой потенциальной целостности, тотальности, стремиться природное бытие в процессе своего становления и развития, причем независимо от стадии этого развития, независимо от того развивается дочеловеческая или человеческая природа.
М. А. Лифшиц считает, что, чем более элементарным является уровень природного бытия, выступающего объектом научного исследования, тем более эти «чистые формы» способны казаться простыми конструкциями нашего интеллекта [53; 123]. Нам представляется, что именно поэтому в физике в условиях оторванности ее от других наук, прежде всего гуманитарных, всего труднее быть диалектиком и, соответственно, последовательным материалистом.
В последнее время большой интерес во всем мире вызывают результаты такого научного направления, как нелинейная динамика, исследующая неравновесные процессы в физических средах, иначе именуемая синергетикой. Было открыто, что процессы в физическом мире имеют тенденцию к самоорганизации. Путем физико-математических исследований удалось выявить наличие в неравновесных процессах относительно устойчивых траекторий формообразования, особых центров притяжения, генезиса некоторой целостности, системы. Такие «центры притяжения» (асимптоты, пределы) получили в синергетике названия «аттракторов», от латинского attrahere и английского attract, что буквально означает привлекать, притягивать.
Можно ли это новое открытие физики осмыслить с философской точки зрения, с точки зрения науки, специально занимающейся логикой мышления, логикой познания и преобразования мира? Безусловно, не только можно, но и необходимо. В том числе и для того, чтобы противостоять вненаучным стремлениям к синтезу очередной общей теории бытия, под предлогом необходимости единой научной картины мира. Такая картина, безусловно, должна быть целью всей совокупности научных исследований, но она не нуждается ни в каких формально абстрактных, беспредметных теориях, в том числе и разного рода общих теориях бытия.
К сожалению, большинство публикуемых в настоящее время работ по философскому осмыслению синергетики в действительности являются работами по синергетическому осмыслению философии, истории, экономики. Нам представляется, что синергетика, как действительная наука, стала очередной жертвой, после кибернетики, тех самых «мародеров науки», которых, по выражению М. А. Лифшица, может привлечь «легкое удовлетворение от всеобщей применимости одной и той же формулы» [47; 201].
Единственное вразумительное объяснение философского смысла синергетики нам удалось обнаружить в статье А. В. Панкратова «Телеологическое понимание синергетики» [92]. На вопрос о том, какая физическая реальность скрывается за синергетикой, автор дает следующий ответ: телеологическое взаимодействие. «Аттрактор в синергетике есть математический образ физически действующей цели. И вообще вся синергетическая картина – описание поведения системы, находящейся в потоке телеологической силы. И то, что дает синергетика, следует понимать как описание этой силы, ее поведения, ее законов и свойств» [92; 50].
Поскольку для нас, в отличие от Панкратова, не безразлично различение материализма и идеализма и поскольку мы не являемся стыдливыми материалистами и не считаем необходимым дополнять научные исследования религиозной верой, мы должны внести в приведенное высказывание следующую поправку. Целоустремленность есть неотъемлемое свойство, атрибут материи, в том числе и материи физической, а аттрактор есть математический образ (математическое фиксирование) целосообразности процессов в физическом мире. В отличие от Панкратова, мы не считаем, что физическая материя находится в некоем потоке телеологической силы, наоборот, мы полагаем, что «целесообразность» имманентна, а не трансцендентна физической материи, как и материи вообще.[1]
Те же выводы можно выразить другими словами: «То, что будущее определяет настоящее, это в синергетике факт… Это действительно факт, он тривиален для биологии. Он непременно присутствует во всех технических задачах. Да и в нашей жизни будущее влияет на настоящее. Но есть ли такое в неживой природе? Синергетика, пользуясь своим математическим аппаратом, утверждает: да» [92; 48]. Здесь мы с А. В. Панкратовым полностью согласны.
Говоря о смысле «странных аттракторов», А. В. Панкратов отмечает, что у системы есть возможность не подчиниться телеологической силе и тогда возникают траектории, ведущие к странным аттракторам, т. е. «система как бы обладает некоторой свободой» [92; 50]. Как представляется нам, аттракторы – действительно «символы свободы». Но свобода эта заключается не в сопротивлении внешней по отношению к системе силе, а в том, что всякая целостность, всякая завершенность, относительна. Целосообразность и, соответственно, целоустремленность не есть нечто застывшее, раз и навсегда заданное, она также развивается, и странные аттракторы в физическом мире играют ключевую роль в снятии заданной целостности.
Что же получается? Физики в рамках собственной науки пришли к пониманию восхождения от абстрактного к конкретному, от частного к общему, понимаемому как конкретность, как целостность. В начале ХХ века Ленин писал: «Современная физика лежит в родах. Она рожает диалектический материализм. Роды болезненны. Кроме живого и жизнеспособного существа, они дают неизбежно некоторые мертвые продукты, кое-какие отбросы, подлежащие отправке в помещение для нечистот» [37; 306]. К таким отбросам относится и «синергетика в широком смысле»[2], претендующая на роль нового общего метода, новой логики и теории познания, вместо якобы устаревшей диалектики.
Всеобщее, понимаемое как конкретное, как целое, как тотальность (у Гегеля), существующее до поры до времени только потенциально, только ideell, первоначально проявляется именно как единичное, а в дочеловеческой природе такое проявление нового всеобщего – всегда случайность, хотя и необходимая, детерминированная, поскольку этой новой формой беременно само содержание природного процесса развития. Применительно к такой случайности М. А. Лифшиц любил повторять слова аббата Галиани о том, что все в мире подтасовано, и слова Бальзака о том, что случай – лучший романист мира; он замечал, что «в самой жизни, как и в искусстве, факты смыкаются не безразлично друг к другу. В их непрерывном потоке возникают замкнутые движения, фабулы» [48; 94-95].
Достаточно развернуто и подробно о взаимосвязи «истины», «идеального» и «развития» у Гегеля пишет А. Г. Новохатько: «Истина – одна. В истории философии мы имеем дело с самой философией, постигающей эту истину посредством мысли. Еще более глубокий взгляд заключается в том, что эта единая истина – источник, отражающийся в законах природы, во всех явлениях жизни и сознания. Ничего более эти законы и явления в себе не несут, ничего более они не «отражают». Поэтому философия (мыслящее познание) есть, по сути дела, постижение того, как эти законы и явления проистекают (дедуцируются) из Истины как ее образы, ее «лики», отображения». В подстрочной ремарке к этому тексту А. Г. Новохатько отмечает: вопрос о природе истины и вопрос о природе идей суть разные формулировки одной и той же проблемы [90; 135].
Раскрывая далее понимание Гегелем данной проблемы, А. Новохатько отмечает: «Существенная характеристика идеи заключается в том, что она развивается, и лишь через развитие постигает себя… суть идеи в том, что она становится тем, что она есть». И здесь важно различать в-себе-бытие и для-себя бытие (potentiaи actus), способность и действительность [90; 135]. Как нам представляется, в самой «способности» (потенциальности) необходимо различить два момента: объективную возможность той или иной всеобщей формы (те самые «объективные пределы» или «чистые формы» самой природы) и условия (пути) ее реализации.
Справедливо отмечая, что, если материя имеет не только актуализированное, но и неактуализированое существование, определяющее возможность ее будущих изменений, то ставится под сомнение сам факт разделения бытия на пассивную материю и активную форму, В. В. Василькова в своей книги по синергетике утверждает, что изменяемость материального бытия заложена в свойстве ее (материи. – В. Л.) потенциальности [7; 149]. Из этого видно, что синергетика при содержательном философском осмыслении позволяет некоторым гуманитариям заново открыть для себя некоторые всеобщие законы развития давно уже известные философской диалектике. Так, Василькова в той же книге утверждает, что «и применительно к обществу работает принцип, высказанный И. Пригожиным: «Мы считаем, что бытие и становление должны рассматриваться не как противоположности, противоречащие друг другу, а как два соотнесенных аспекта реальности». Можно подумать, будто диалектика с самого своего возникновения не рассматривала бытие как становление, бытие в его единстве с небытием – его собственной противоположностью.
Однако применение формальной аналогии ведет к тому, что вместо диалектического различения (distinguo) производится эклектическое смешение специфически, существенно различных процессов развития в дочеловеческой природе и в человеческой истории. Материя, безусловно, имеет не только актуальную, но и потенциальную форму своего существования (ideell). Но любая потенциальная форма может стать актуальной лишь в случае наличия способности к актуализации, ибо одной абстрактной возможности не достаточно. В качестве способа актуализации может выступать либо «счастливый» («подтасованный») случай (один среди множества других – несчастливых), либо субъективная способность. Это принципиально разные, прямо противоположные способы актуализации: метод «тыка», детерминированный рамками ситуации[3], и сознательная деятельность по преобразованию объекта в соответствии с его собственной логикой.
Может возникнуть вопрос, что же страшного в том, что физики, после того как они наконец-таки открыли в своем предмете диалектику, пытаются применить ее и в других областях и в частности к общественному, а тем более к культурно-историческому развитию, диалектика ведь – универсальный метод? Но дело то в том, что окрыли они диалектику своего предмета. Предмет этот – физический мир – самый низкий уровень развития материи, поэтому и понятие развития здесь самое бедное, самое абстрактное[4].
Именно потому, что в физическом мире человек имеет дело с самой бедной диалектикой, ее в нем трудней всего обнаружить. Это, так сказать, – объективная причина. Имеется еще и причина субъективная. Человек познает свой мир лишь постольку, поскольку он стал для него своим, поскольку он прямо или косвенно является предметом его практической деятельности, а самая простая форма человеческой деятельности (также имеющей свою историю) – механическая, то есть форма чисто внешнего силового преобразования предмета. Предмет здесь берется лишь «в форме объекта» «не субъективно», лишь как субстрат, как чисто пассивная природа, внутреннюю форму которой конечно нужно знать, но лишь для того, чтобы с успехом «месить ее как глину». Попробуйте такое проделать с организмом, человеческим индивидом, общественной системой… Но природа в ее физическом аспекте меньше всего сопротивляется такому подходу, поскольку до поры до времени человек имеет дело по преимуществу с такими образованиями физической природы, в которых момент развития снят, погашен. Снят именно потому, что человеческая практика изъяла эти предметы из естественных процессов развития в природе, абстрагировала их от развивающегося целого. Он исчезающе мал и еще и потому, что пространственно-временные параметры развития физического мира до поры до времени несоизмеримы с пространственно-временными параметрами человеческой деятельности. И лишь когда человек начинает иметь дело с космогенезом, с таянием громадных ледников, с молекулярным и атомным миром, с миром элементарных частиц, только тогда он упирается в границы механического подхода к физической материи, которая, как оказывается, тоже имеет свою историю и представляет собой некоторую связную целостность, имеет свое развитие.
Но, если бы мы смогли наглядно представить себе это развитие, впечатление наше было бы несравнимо с эффектами, производимыми американскими фильмами ужасов. Вот это – сущий ад, ибо это – развитие от катастрофы к катастрофе и через катастрофы. Физическая материя развивается только через катастрофы, ее развитие носит буквально катастрофический характер. Легче такой характер развития узреть в органической природе:
«…Над садом
Шел смутный шорох тысячи смертей.
Природа, обернувшаяся адом,
Свои дела вершила без затей.
Жук ел траву, жука клевала птица,
Хорек пил мозг из птичьей головы,
И страхом перекошенные лица
Ночных существ смотрели из травы.
Природы вековечная давильня
Соединяла смерть и бытие
В один клубок, но мысль была бессильна
Соединить два таинства ее»[5].
Конечно, и в развитии физического мира и в развитии мира биологического есть не только катастрофические моменты, в нем есть и моменты расцвета, моменты прекрасного, положительного утверждения истины, но все-таки, по преимуществу истина в них утверждается негативно – через отрицание ложного, их развитие носит всецело стихийный характер. Наоборот, развитие культурно-историческое носит всецело свободный, сознательный характер, культурные формы не могут быть порождены стихийно, ибо они всегда есть позитивный момент истины, если конечно их не пытаются умертвить, но тогда они перестают по истине быть культурными формами.
Необходимо заметить, что культурно-исторический процесс нельзя непосредственно отождествлять с процессом общественно-историческим. Первый есть истина последнего, но последний вовсе не имеет изначально истинной формы, она лишь становится в нем, и чем менее зрелым является общественно-исторический процесс, тем сильнее в нем момент стихийности, тем более стихийный характер он носит, тем менее совпадают «изменение обстоятельств и человеческая деятельность». Культурно-исторический процесс – это процесс осмысленного действия, действия со знанием дела, процесс человеческого творчества. У этого процесса самая богатая, самая конкретная, самая всеобщая, самая универсальная диалектика и подходить к нему «синергетически», т. е. с точки зрения самой бедной и абстрактной диалектики, крайне опасно. Это значит выдавать ложь человеческой истории за ее истину – диалектику свободной, сознательной и творческой деятельности за диалектику абсолютной необходимости и игры случая – за диалектику абсолютной несвободы.
Рассмотрим теперь специфику процессов развития в живой природе. То, что в эволюции живой природы происходит ее восхождение на более высокий уровень развития, воплощающийся в более совершенных формах жизни, это абсолютно верно. Активную роль в этом процессе стихийного развития играют проявления чистых форм самой биологической природы, но проявляются они по преимуществу через свою собственную противоположность: «Лев хочет мяса, такова его природа. Но в этой потребности он, сам того не зная, предвосхищает Ideell экологическое равновесие саванны... Так в аппетите хищника более определенно выступает «всеобщее», чем в идиллическом благополучии стада антилоп. Но это, – отмечает Лифшиц, – не устраняет разницу между этой бойней природы и полнотой развития жизни, преобладанием положительных начал, которые на этой ступени существуют только в реальной абстракции (только как относительный предел развития, как объективная потенция. – В. Л.)...» [53,132].
Э. В. Ильенков писал свою «Диалектику идеального» в рамках полемики с Д. И. Дубровским и И. С. Нарским, поэтому и речь в ней идет по преимуществу об идеальных образах, идеальных значениях и смыслах, об идеальности деятельных способностей человека, в отличие от психических образов, значений и деятельных способностей животных. Поэтому он и не акцентирует специально внимание на том, что в основе всех выше перечисленных форм идеальности лежат чистые формы самой реальной действительности, ее объективные пределы. Для него здесь важно подчеркнуть, что эти формы – «чистые формы внешнего (вне индивидуального тела существующего) мира, которые он (родившийся человек. – В. Л.) только еще должен превратить в формы своей индивидуальной жизнедеятельности, в схемы и способы своей жизнедеятельности, чтобы стать человеком» [22; 263].
Но эти формы не могут быть даны становящемуся человеческому индивиду как реальные абстракции дочеловеческой природы, они могут быть даны ему только как чистые формы самой реальной действительности, опредмеченные для него другим человеком, трудом другого человека, здесь идеальное для становящегося человека непосредственно предметно. Ильенков здесь для того чтобы отличить свою позицию от гегелевской специально все же подчеркивает: «У Маркса, разумеется, была совсем иная концепция, согласно которой все без исключения логические категории суть только идеализированные (т. е. превратившиеся в формы человеческой жизнедеятельности, прежде всего внешней, чувственно-предметной, а затем и «духовной») всеобщие формы существования объективной реальности, внешнего мира» [22; 262].
Когда М. А. Лифшиц говорит о существовании идеального в дочеловеческой природе как реальной абстракции чистых форм и объективных пределов вещей он прекрасно понимает разницу между предметностью идеального, его выражением, в игре случая – «этой бойне природы» и в целенаправленной и сознательной человеческой деятельности.
Идеальный смысл событий, в том числе событий «чисто природных», схватываемых сознанием человека в связи с его деятельностью, имеет реальную, объективную опору в природе, в том числе и в природе до человека, в объективной всеобщей связи вещей, в ее целостности. «Сам по себе факт не имеет никакого смысла. – Отмечал М. А. Лифшиц. – Если разобщить жизненные факты (взяв их вне их всеобщей взаимосвязи, вне их целостности. – В. Л.), они превращаются в бессмысленность, абсурд. То, что имеет смысл и потому более дорого человеку, который сам является выражением смысла природы, есть факт, означающий не только себя, но и что-то другое. И чем больше другого отражается в данном факте, тем больше в нем смысла. Маленькое облачко на небе имело смысл для ямщика, который вез Гринева в Белогорскую крепость: оно предвещало буран, то есть близость события более широкого и важного. (Оно имело смысл, поскольку выражало всеобщую взаимосвязь вещей в природе, знаемую ямщиком, было верно схваченной им «идеальностью» – ideell– бурана. – В. Л.)
Когда материальная субстанция факта становится ничтожной по сравнению со всеобщей нагрузкой, которую он несет, перед нами начало языка и мышления» [41; 102-103].
Язык и мышление находят свою опору в таких моментах природного процесса, которые способны нести всеобщее содержание, отражать, представлять собой, через себя всеобщую связь вещей, и, таким образом, быть идеальным смыслом, идеальностью этой всеобщей связи. Но сама эта идеальность предмета может быть схвачена как таковая только в человеческой деятельности, или хотя бы, как в вышеприведенном примере с облачком, в связи с ней.
Идеальный момент развития в процессе человеческой деятельности как специфической формы развития природы это как раз есть момент тождества в-себе и для-себя бытия всеобщего, где опосредствующей стороной выступает бытие через иное. Это и есть момент перехода объективной потенции, чистой относительно завершенной формы, существующей первоначально лишь в реальной абстракции, в субъективную способность человека, в форму (способ) человеческой деятельности, в свое инобытие, и через него в предметную действительность (которая таким образом становится действительной предметностью идеального). Осваивая эту специфическую предметность, человек и обретает идеальные формы психического отражения, сознание и волю. Но эти сознание и воля, равным образом как и эта специфическая предметность, не есть нечто трансцендентное, потустороннее для природы. Это собственно есть сознание и воля самой природы: в человеке природа становится для-себя-субъектом, меж тем как до появления человека она обладала лишь в-себе-субъективностью.
«Дело человека является развитием дела природы, – утверждал М. А. Лифшиц, – и оно формирует нашу субъективность, определяя ее своим содержанием, ибо субъекту приходится наступать под огнем объекта, обламывая себе бока в этом взаимодействии с ним» [47; 155]. Это означает, что субъкт-объектное отношение обратимо, что активность в нем может быть не только со стороны субъекта, но и – хотя и отраженная (реактивная, ответная) – со стороны объекта. Объект сопротивляется нашей активности, если ее форма не соответствует собственной истинной форме его, и, наоборот, он идет навстречу разумной форме нашей активности, сам при этом обретая предикаты субъективности. Природа, таким образом, со-субъектна человеку.
«Wer die Natur mit Vernunft ansieht, den sieht sie auch vernuftig an». «Кто разумно смотрит на мир, на того и мир смотрит разумно; то и другое взаимно обусловливают друг друга» [10; 65]. Великий русский писатель-гегельянец А. В. Сухово-Кобылин, лишь отчасти шутя, переводил это знаменитое изречение Гегеля таким образом: как аукнется, так и откликнется [103; 57]. Действительно, если мир может смотреть на тебя разумно, если это обусловливает саму человеческую разумность, то и идеальное есть в этом мире безотносительно к чему бы то ни было.
«Что такое, в конце концов, сам субъект, с его умом и всепокоряющей страстью? Что он такое, если не высшее развитие материального мира природы и общества, самораскрытие его, активная реакция этого мира, имеющая свойство существовать не только для другого, но и для себя, как личность?» [47; 263]. Идеальное, по Лифшицу, объективно также и на Луне, где нет никакого человека, потому что идеальное не есть чисто психическая форма, а отражение не есть только психический процесс. Но, с другой стороны, идеальное – ideale объективно также и на Луне именно потому, что и в процессах развития, происходящих на Луне, человек все же присутствует, хотя только ideell, только по идее. Это означает, что развитие субъективности мира, природы, их идеальности с необходимостью ведет к появлению человека, который внутренне необходим для развития мира. Таким образом, если бы идеальное – ideale не существовало бы реально, объективно, независимо от человека, т. е. как объективный полюс идеального, то человек никогда бы не возник в мире, а его сознание было бы не зеркалом мира, а только случайной плесенью на его поверхности.
«Если сознание есть сознанное бытие, то своим существованием оно доказывает, что в материальном мире есть то, что мы на нашем человеческом языке называем истиной, есть связь внутренняя, извлеченная нами из этого мира и представленная в более чистом виде как логика. Мы не можем выйти из этой логосферы, даже рассуждая о «странных мирах», как не можем поднять самих себя за волосы. Фактическое не лишено объективного смысла, хотя оно реально, как этот камень или движение танковой дивизии. Осмысленное, почувствованное и понятое нами не лишено действительного существования, хотя оно и идеально» [47; 270].
2.2. Идеальное в экономике и праве
Это же идеальное дочеловеческой природы, вернее процесса ее стихийного развития, действительное как реальная абстракция всеобщей формы, характерно и для процесса стихийного общественного развития. Если пожирание львом менее совершенной в своем виде особи антилопы есть идеальность биологической эволюции, то почему нельзя сказать, что деньги, всеобщая форма стоимости – идеальность рынка. Деньги есть отражение общественного характера труда в своей противоположности – частной форме присвоения. Соответственно универсальность развития деятельной способности человека в отчужденной форме общественных производительных сил также отражается в кривом зеркале профессионального кретинизма индивидов как абстрактная деятельная способность вообще, как рабочая сила.
В данном случае термин «ideelle» означает еще не соответствующее своему понятию идеальное. Маркс обозначает им идеальность формы стоимости, как реальной абстракции, как превращенной формы представления всеобщего, универсального характера субъективной человеческой деятельности.
Стоимость непосредственно не выступает ни как продукт, ни как предмет этой деятельности, ни как деятельная способность человека. Она представляется лишь как внешнее условие такой деятельности, как трансцендентная ей фантастическая субъективность (субъективность вещи), и именно потому, что она – отчужденная форма человеческой субъективности. Так, человеческая способность производить универсально («меновая стоимость есть не что иное, как соотношение производительной деятельности лиц между собой» [80; 103]) превращается в способность денег обмениваться на любой продукт общественно полезной деятельности и таким образом опосредствовать обмен такими продуктами, который в свою очередь сам лишь опосредствует обмен частными деятельностями частных участников общественного процесса производства.
«Отношение между зеркалом и тем, что оно отражает, «другим», может быть абстрактным, разорванным, экстремальным, словом, еще не соответствующим подлинному отношению зеркальности. В таком случае, – пишет Лифшиц, – отчуждение посредствующего звена подобно отчуждению денег от плебейской массы других товаров неизбежно» [53, 142]. То, что стоимость есть абстрактное отражение универсальности деятельных способностей человека, говорит о том, что сами эти способности в реальности общественной жизни, принадлежа индивидам как частичным (и потому частным) производителям, абстрагированы и отчуждены друг от друга (как и их владельцы), что их универсальность разорвана, а в случае отношения труда и капитала субъективная сторона деятельной способности отчуждена от ее объективной стороны. Маркс так характеризовал отношение стоимости: «Нелепо понимать эту всего лишь вещную связь как естественную, неотделимую от природы индивидуальности… и имманентную ей. Эта связь – продукт индивидов. Она – исторический продукт. Она принадлежит определенной фазе развития индивидов. Отчужденность и самостоятельность, в которых эта связь еще существует по отношению к индивидам, доказывает лишь то, что люди еще находятся в процессе создания условий своей социальной жизни, а не живут социальной жизнью, отправляясь от этих условий» [80; 105].
Что такое денежная форма? Это – абстрактно-всеобщая форма деятельности человека, как товарного производителя, который в своей деятельности из нее исходит и к ней возвращается, а деньги, как мера стоимости, есть лишь вещественная фиксация, объективное выражение этой всеобщности в ее чистой форме, в форме самой всеобщности, т. е. идеальная «всеобщая» товарная форма, идеальный товар. Маркс по этому поводу замечает: «В деньгах доля рабочего времени, представляемая товаром, не только признана, но и содержится в ее всеобщей, соответствующей понятию (идеальной – ideale. – В. Л.), способной к обмену форме. Деньги – это та всеобщая среда, погружаясь в которую меновые стоимости принимают форму, отвечающую их всеобщему определению» [80; 111].
Деньги – идеальный товар потому, что их потребительная стоимость (способность к обмену) универсальна – представлена в каждом представителе всего товарного мира, меж тем как стоимость последних всеобщим (общественно необходимым) образом представлена в деньгах. Не даром Маркс называет денежную форму «законченной формой товарного мира», по сути, его объективным пределом.
Стоимость – общественно необходимое количество труда для воспроизводства продукта на обмен, т. е. невещественная форма. Но и потребительная стоимость это, прежде всего, форма, в которой результат общественно-полезного труда может быть потреблен, т. е. форма, в которую должен воплотиться труд, чтобы он мог предстать как меновая стоимость. Процесс товарообмена представляет собой противоречие между потребительной стоимостью и стоимостью, а деньги – товарную форму, которая является средством разрешения этого противоречия, – формой непосредственного тождества указанных противоположностей. Такой формой деньги являются именно потому, что они не представляют собой какой-либо особой потребительной стоимости (полезной для человека формы вещества), напротив, их бесформенность, их голая вещественность как таковая, их чисто количественная определенность есть их потребительная стоимость (их польза состоит в универсальной способности представлять стоимость, товарную форму как таковую). Вместе с тем, как человеческий труд в капиталистическом производстве полностью утрачивает качественную определенность, превращаясь в абстрактное расходование рабочей силы, становится совершенно безразличной к своему непосредственному предмету и результату – беспредметной – абстрактной деятельностью, погоней за чистым количеством, так и золото как деньги, будучи раз произведено, становится трансцендентным процессу производства, превращаясь, таким образом, в бездеятельную предметность. Именно эта их бездеятельность и определяет их функцию всеобщего товарного эквивалента – функцию зеркала, потому что в товарном производстве зеркальность (отражение) носит чисто механический характер, совершается за пределами человеческой субъективности. Именно в силу этих оснований М. А. Лифшиц и отказывался относить зеркало товарного мира к категории идеального (ideale).
В стоимостном отношении эквивалент (а деньги это всеобщий эквивалент), то есть форма представления стоимости, имеет всегда только форму простого количества известной вещи, форму простого абстрактного количества. Маркс в «Капитале» отмечает, что меновая стоимость прежде всего представляется в виде количественного соотношения, в виде пропорции, в которой потребительная стоимость одного рода обменивается на потребительную стоимость другого рода. Именно поэтому меновая стоимость вообще может быть лишь способом выражения, лишь «формой проявления» какого-то отличного от нее содержания. Меновая стоимость характеризуется как раз отвлечением от потребительной стоимости, от качественной стороны товарного тела. «Все чувственно воспринимаемые свойства погасли в нем (товаре. – В. Л.), – характеризует Маркс стоимостную форму товара. – Вместе с полезным характером продукта труда исчезает и полезный характер представленных в нем видов труда (их качественная определенность. – В. Л.)… последние не различаются более между собой, а сводятся все… к абстрактному человеческому труду». Соответственно и товары «представляют собой лишь выражения того, что в их производстве затрачена рабочая сила, накоплен человеческий труд. Как кристаллы этой общей им всем общественной субстанции, они суть стоимости – товарные стоимости… То общее, что выражается в меновом отношении, или меновой стоимости товаров, и есть их стоимость» [75; 44-47]. И далее: «Если по отношению к потребительной стоимости имеет значение лишь качество, содержащегося в нем труда, то по отношению к величине стоимости имеет значение лишь количество труда, уже сведенного к человеческому труду без всякого дальнейшего качества» [75; 54].
Э. Ильенков справедливо утверждает, что денежная форма – один из примеров идеальной формы, идеальности. Но это идеальность такой всеобщей формы, которая не является абсолютно-всеобщей формой общественного производства. Эта форма имеет всеобщий характер лишь на вполне определенном, относительно автономном этапе исторического развития, на этапе стихийного (вынужденного) развития общества. Только в этот исторический период производство становится общественным в той мере, в какой оно из его натуральной формы переходит в его товарную форму.
Товарная форма – это форма такого производства, общественный характер которого остается еще всецело абстрактным (поэтому он и получает превращенную форму выражения). Господство денежной формы над производством есть реальное выражение этой абстрактности его общественного характера, разорванности интересов индивида и общества. Именно в силу этой разорванности общественные силы индивидов предстают перед последними в грубовещественной, механической форме, и, прежде всего, в форме денег, в превращенной общественной форме или, по выражению М. А. Лифшица, в гипертрофированной общественной форме.
Поэтому для человека буржуазного общества деньги и являются фетишем. Для него они не символ или знак общественного могущества, наоборот, именно в их грубой вещественности, в их массе он видит самое это могущество. Такая видимость не есть просто субъективное заблуждение, она объективная иллюзия буржуазного мира, в котором человек низводится до уровня вещи, абстрактного средства, а голая вещественность обретает предикаты субъективности, становится общественной силой. Только в этом мире человеческая способность осуществлять любой труд отражается как способность продукта труда, принявшего всеобщую, т. е. денежную, форму стоимости, непосредственно обмениваться на продукты любого другого труда, и именно потому, что способность к универсальной деятельности отчуждена от каждого индивида в силу общественного разделения труда. Эта иллюзия носит объективный характер именно потому, что в буржуазном мире само существование человека не только не соответствует его общественной сущности, но, напротив, находится с ней в существенном противоречии. «Это извращение, – цитирует Ильенков Маркса, – в силу которого чувственно-конкретное получает значение всего лишь формы проявления абстрактно-всеобщего, вместо того чтобы абстрактно-всеобщему быть свойством конкретного, характеризует выражение стоимости» [22; 159].
Говоря о том, что люди путаются, принимая то, что с вещами делают они сами, за собственные формы вещей, Ильенков приводит в качестве примера обывателя, втянутого в орбиту товарно-денежных отношений, для которого «деньги есть самая что ни на есть материальная вещь, а стоимость на самом-то деле находящая в них свое внешнее выражение – лишь абстракция, существующая только в головах теоретиков» [22; 252-253]. Но ведь в известном смысле объективно так оно и есть. Деньги – действительная самая что ни на есть материя, ее простое количество.
Форма стоимости не имеет своего тела, в отличие от формы потребительной стоимости, по той простой причине, что она представляет собой абстрактное количество абстрактного же труда. Труд, не имеющий никакой качественной определенности, ни в какой качественно определенной форме и не может опредмечиваться, он опредмечивается в чистой бесформенности количества материи денег, в количестве золота. В количестве материи денег он опредмечивается реально, в относительной форме стоимости – особом продукте товарного производства – только «идеально», только в абстрактной возможности.
И здесь нам думается, что в случае с кантовскими представляемыми талерами прав все-таки Ильенков, а не Лифшиц. Ильенков, цитируя молодого Маркса, утверждает, что талер в кармане, так же как и талер в уме, есть всего лишь представление, правда в первом случае все же социально санкционированное [22; 245]. Лифшиц же утверждает, что талер есть талер, и ни пфеннига больше, поскольку социальная санкция этого представления опирается на объективное количественное отношение материального производства, что денежная купюра – не указ короля. Ведь, что такое эти представляемые талеры (талеры в уме) в товарном обращении? Это ведь вовсе не пустая фантазия товаровладельца. Это цена его товара, как представленная денежная форма его стоимости, как денежная форма стоимости, существующая так сказать «в голове товара» (ideell). «Товар реально есть потребительная стоимость: его стоимостное бытие лишь идеально проявляется в цене, выражающей его отношение к золоту, которое противостоит ему как реальный образ его стоимости». Точно также как и любой особый товар противостоит золоту как реальный образ, реальная абстракция его потребительной стоимости [75; 115].
Маркс называет форму стоимости «идеальной» (ideell), поскольку она, существуя вне самих товаров, выражается лишь в голове товаров [75; 105], или лишь через их голову, лишь через их приравнивание к золоту, поскольку она есть чистое, абстрактное представление, абстрактная потенция, есть лишь их способность к обмену, которая реальна только и непосредственно в самом акте обмена, поскольку только в нем она превращается в эквивалентную форму стоимости реально. С другой стороны, такое превращение только и показывает, что сам товар обладал реальной, действительной стоимостью, а не стоимостью, существующей только в «голове», а товаровладелец – действительными талерами, а не талерами – только «в уме». Обмен закончен, эквивалентная форма стоимости погасла, снялась в потребительной стоимости предмета потребления. Со своей стороны потребительная стоимость будучи потреблена вновь превращается в стоимость: в стоимость вещи, если она относилась к объективным условиям производства, или же в стоимость рабочей силы.
Лифшиц утверждает, что «по отношению к талеру точка зрения Канта не лишена основания. Талер есть талер, и не пфеннига больше» [53; 135]. Рубль есть рубль и не копейки больше или меньше, однако либеральные реформы в России наглядно показали, как рубль почти в одночасье способен превращаться в копейку, если его своевременно не удается реализовать в потребительной стоимости.
Поэтому Маркс и называет цену, денежную форму товаров, как и вообще их стоимостную форму, существующей лишь в представлении (лишь ideell), поскольку стоимость в этой форме существует только потенциально, реально же она осуществляется и тут же снимается в эквивалентной форме стоимости в акте товарного обмена, реально она существует как мимолетный момент товарного обмена. Именно поэтому всякая сколь угодно устойчивая, длительная вещественная фиксация стоимости иллюзорна. «Деньги есть материальное отношение, независимое от общественного сознания, как индивидуального, так и коллективного», - отмечает М. А. Лифшиц [53; 137]. В действительности, деньги есть не материальное отношение, а его фиксация в натуральном материале, символ этих отношений. В них представлена лишь возможность связи между товаровладельцами (они – лишь мысленная связь), реализация которой зависит от множества условий. И именно в силу того, что деньги (если они не выступают как предпосылка или продукт капитала) в простом товарном обращении – всего лишь фиксация существующей лишь отдельно от товара (т. е. существующей только в качестве абстракции) всеобщей формы последнего, любой товаровладелец обладает в лице своих товаров только представляемыми талерами, поскольку товар только в момент обмена приобретает форму всеобщего (общественного) продукта. Иметь реальный товар и означает иметь талеры лишь в представлении. Любой товаропроизводитель и любой товаровладелец поэтому и действуют всегда, исходя только из этого представления, из своей «фантазии», что ими произведен общественный продукт, всеобщий продукт, которая может так и остаться только фантазией, если на товарном рынке сложится неблагоприятная конъюнктура. «Деньгам как всеобщей форме богатства противостоит весь мир действительных богатств. Они – чистая абстракция последних; поэтому если их удерживают в такой форме, они всего лишь фантазия. Там, где богатство кажется существующим в совершенно материальной, осязательной форме как таковой, оно имеет свое существование лишь в моей голове, оно – чистая химера… Если я хочу удержать их у себя, то они незаметно превращаются лишь в призрак действительного богатства» [80; 179-180].
Насколько продукт товарного производства обладает способностью к превращению в другие продукты товарного производства, насколько он обладает способностью к обмену, настолько же он обладает и стоимостью. Таким образом, это «ideell» означает у Маркса «представленную способность», способность к обмену лишь предполагаемую товаровладельцем, в отличие от способности, актуально выразившейся, реализовавшейся в акте товарного обмена. А поскольку этот обмен осуществляется людьми, с участием их сознания и воли, постольку он и опосредствует их сознание и волю, постольку форма стоимости становится объективной мыслительной формой данных общественных отношений, является их объективной вещественной фиксацией. «…Выражено в ней, «представлено» ею, определенное общественное отношение самих людей, которое принимает в их глазах фантастическую форму отношений между вещами» [22; 255-256].
Точно также и право, правовые нормы, – есть идеальность частного бытия общественных субъектов, идеальность их бытия как частных лиц. Правовые рамки – это границы «свободы», воли субъекта, определяемые тем, что ей противостоит воля другого частного субъекта, а в пределе всех таких субъектов. Сущность права ясно понял уже Кант: «Право – это совокупность условий, при которых произвол одного совместим с произволом другого с точки зрения всеобщего закона свободы» [28; 285]. Между прочим, М. Лифшиц отмечает, что слово «закон» первоначально означало некоторое выделенное место – пастбище или стоянку и затем «раздел», разграничение [47; 215]. Но поэтому, если указ короля представляет не его произвольную фантазию, а опирается на объективную силу общественных отношений, то аналогия его с денежной купюрой представляется не такой уж неоправданной. И не даром в переходный период между феодализмом и капитализмом звонкая монета очень часто обменивалась на личное право. Да и в буржуазном обществе именно субъективное право служит предметом купли-продажи: «Действительное обращение товаров в пространстве и времени осуществляется не деньгами. Деньги лишь реализуют их цену и тем самым передают право на товар покупателю… Деньги приводят в обращение не товары, а право собственности на последние, и то, что в этом обращении реализуется в обмене на деньги… это опять-таки не товары, а их цены» [80; 139].
Субъективное право данного лица, означает монополию его воли в определенных рамках, в рамках определенных юридических фактов, – означает безволие всех других лиц в рамках этих, установленных законом фактов. Недаром многие юристы-цивилисты, считают существенным в совокупности правомочий собственника (а право собственности – конституирующая основа любой правовой системы) вовсе не правомочия владения, пользования и распоряжения объектом собственности. Основным, можно сказать субстанциальным, правомочием здесь является опирающаяся на закон возможность устранять всех других лиц от владения, пользования, распоряжения соответствующим объектом (виндикационные иски), а также правомочность требовать от других лиц не препятствовать своими действиями или бездействиями осуществлению собственником владения, пользования и распоряжения объектом собственности (негаторные иски).
Право собственности есть не что иное, как узаконенная исключительная способность определять режим присвоения объекта собственности, режим его использования, будь этим объектом вещь или же деятельная способность человека – способ производства вещи, зафиксированный в формуле изобретения, в полезной модели или промышленном образце.
Таким образом, правовая форма – идеальная (мысленная, мыслительная) форма межсубъектных отношений, но отношений особого рода, – отношений частных лиц. Право, в особенности право собственности, выступает как необходимая предпосылка товарного производства, а, следовательно, и появления денег. Первоначально деньги и выступают как двигатель субъективного права (границ имения, имущества, владения), обеспечивая его переход от одного лица к другому, но с развитием рынка, право, как предпосылка товарно-денежного обращения, само становится лишь моментом, постоянно воспроизводящимся этим обращением.
Есть такое выражение «спящий закон». Норма права, получившая свою позитивацию – зафиксированная в источнике права, становится актуальной для некоторого частного лица только в тот момент его деятельности, когда его воля находит в качестве своей границы проявление воли другого лица. Только в столкновении – тождестве – этих воль (вовсе необязательно носящем антагонистический характер) правовая норма, как граница проявления воли субъекта права, обретает для последнего действительную предметность (предметную действительность), отражаясь в проявлении воли другого субъекта права.
Правовая норма, взятая как правовое установление, таким образом, определяет социально узаконенное – общезначимое тождество границ проявления воли субъектов права. В источнике права она существует так сказать «в голове» общества. В момент столкновения воль отдельных лиц, в реальном тождестве границ их волепроявлений, через это тождество она только и реализуется, равным образом, как и существующее лишь в объективной абстракции тождество товаров, реально лишь в момент их обмена.
И все же, говоря об идеальном в экономике и праве, что мы имеем ввиду, то, что в немецком языке обозначается термином ideelle (ideell) или, - ideale (ideal)? Является ли правовая норма только объективной мыслительной формой или же она есть и индивидуальная полнота выражения всеобщего? И здесь нам необходимо диалектическое distinguo. Если существенным в правовой норме является то, что она санкционирована государством и опирается на внешнюю для индивидов силу, то она – скорее ideelle, чем ideale. Правовая норма только ideelle, если социальные ценности только относительны, если к ним подходят с чисто прагматической, утилитарной точки зрения, если добро абстрактно противопоставляется истине, если гносеология не есть вместе с тем и аксилогия, а нуждается во внешнем дополнении таковой. Так рассматривает право позитивизм, и поскольку право есть отчужденная форма нравственности, точка зрения позитивизма не лишена момента истины. И все же, пусть и в отчужденной форме, в праве нашли свое выражение абсолютные ценности, такие как человеческая жизнь, свобода, образование, достоинство и т. д. Эти ценности способны идеально причинять, быть внутренним побудительным мотивом, поэтому правовые нормы, хотя и условно, можно относить и к категории ideale.
Это же характерно и для экономики. В процессе ее движения и развития имеют место как объективные мыслительные формы, так и идеальное причинение. Маркс пишет в Капитале: «Цена, или денежная форма товаров, как и вообще их стоимостная форма (а денежная форма – это именно всеобщая стоимостная форма, т. е. форма стоимости вообще. – В. Л.) есть нечто отличное от чувственно воспринимаемой телесной формы, следовательно форма лишь идеальная (alsonurideelle [115; 122]. – В. Л.)» [75; 105]. И далее: «…Цены, или количества золота, в которые идеально (ideell [115; 130] – В. Л.) превращаются стоимости товаров» [75; 110]. Здесь представляется необходимым дать некоторое уточнение к § 1.3. Если термин ideell (идеально) необходимо переводить как «в голове», «по идее», «в мысли», то термин ideelle (идеальное) необходимо переводить как «мысленная форма» или «мыслительная форма». Поскольку в товаре меновая стоимость положена лишь идеально (ideell), лишь как реальная возможность, товар в цене положен лишь как мысленные (ideelle) деньги. Форма стоимости, как объективная мыслительная форма, в экономическом процессе навязывается индивиду извне, не являясь его подлинно внутренним мотивом, побуждением, но последние в экономическом процессе все же есть, иначе было бы невозможно его развитие. Если абстрагироваться от исторически условной формы капиталистического производства, то для производства на всех этапах его развития справедливо, как замечает Маркс, что потребление продукта производства создает потребность в новом производстве… «идеальный (idealen[116; 28] – В. Л.), внутренне побуждающий мотив производства», что «потребление полагает предмет производства идеально (ideal [116; 28] – В. Л.)» [80; 28].
Когда Э. В. Ильенков пишет: «Идеальность по Марксу, и есть не что иное, как представленная в вещи форма общественно-человеческой деятельности. Или, наоборот, форма человеческой деятельности, представленная как вещь, как предмет» [22; 256], то речь у него идет именно об объективной мыслительной форме, в которой снята форма мысли, об идеальном плане деятельности, о мире человеческих идей, его (человека), по выражению Маркса, идеальных (а может быть, правильнее идейных) (ideellen [116; 440]) отношений [80; 322]. Безусловно, что эти мыслительные формы есть всецело продукт человеческой деятельности и вне человеческого мира не существуют. Но вне этого мира существуют формы абстрактного в-себе-бытия вещей, еще не получившие реальности потенциальные формы бытия, именно поэтому в предыдущем абзаце мы сочли необходимым провести четкое различие между значениями ideell и ideelle. Но сам Э. В. Ильенков, вместе с тем, определяет идеальное как субъективный образ объективной реальности, т. е. как отражение внешнего мира в формах деятельности человека, в формах его сознания и воли [24; 165]. Таким образом, под идеальным он понимает, не объективные мыслительные формы сами по себе, не ideelle само по себе, но отражение в этих формах независимого от человека с его сознанием и деятельностью мира. Именно поэтому, мы и не можем, как замечал М. А. Лифшиц, без дальнейшего различения относить все без исключения формы ideelle к категории идеального, без анализа того, что и как в этих формах отражается – образы объективного мира (они же формы его мышления) или их субъективное искажение, ибо как сказал еще герой А. С. Грибоедова: «Чины людьми даются, а люди могут обмануться».
Э. В. Ильенков применительно к проблеме идеального ограничивается в рассмотрении марксова анализа формы стоимости простым товарным обращением. Но простое обращение само есть лишь абстрактная поверхность процесса обращения капитала. В простом товарном обращении положенные идеально (ideell) на стороне товара определения меновой стоимости реализуются абстрактно от товара на стороне денег лишь мимолетно, лишь в акте обмена. Как только этот акт свершился и товар и деньги теряют свои экономические определения: то, что было товаром превращается просто в предмет потребления, деньги же, опосредствовав обмен товарами, выпадают, по словам Маркса, в неорганический осадок завершившегося процесса.
В процессе обращения капитала простое товарное обращение само становится лишь мимолетным моментом. Маркс замечает, что при простом товарном обращении в деньгах меновая стоимость принимает самостоятельную форму по отношению к обращению, но «только форму негативную, исчезающую – или иллюзорную, если она закрепляется… В той форме, в которой осязательно существует самостоятельность меновой стоимости, деньги представляют собой чисто иллюзорное осуществление, являютсячисто идеальными» [80; 208]. Поэтому накопление денег в простом товарном обращении – это овладение всеобщей формой богатства, взятой абстрактно от самого богатства, в противоположность реальному богатству [80; 193]. «Когда деньги выступают как такая меновая стоимость, которая не только приобретает самостоятельность по отношению к обращению, но и сохраняет себя в нем, то это уже не деньги… - а капитал» [80; 208].
«Капитал… не только idealiter(т. е. в тождестве с самим собой – В. Л.) является в любой момент каждым из обоих моментов, заключающихся в простом обращении (деньги и товар. – В. Л.), но и принимает поочередно форму то одного, то другого; однако он делает это уже не так, как при простом обращении, т. е. уже не только переходит из одной формы в другую (внешним образом. – В. Л.), но в каждом из этих определений является вместе с тем отношением к противоположному определению, т. е. идеально (ideell [116; 185]. – В. Л.) содержит его в себе (является одновременно предпосылкой и результатом его. – В. Л.)» [80; 210].
«Та тождественность, та форма всеобщности, которую принимает капитал, состоит в том, что он есть меновая стоимость и как таковая – деньги». Но, замечает далее Маркс, при этом – так, что капитал должен утратить в обращении «не всеобщность, как при простом обращении, а – ее основанное на противоположности определение (товара лишь как особенности. – В. Л.), или он принимает это основанное на противоположности определение (определение фиксированных денег. – В. Л.) лишь мимолетно, т. е. снова обменивается на товар, но на такой товар, который даже в своей особенности выражает всеобщность меновой стоимости, а потому постоянно меняет свою определенную форму» [80; 210-211].
Капитал как отношение-процесс не терпит фиксированности, покоя своих моментов. В каждом таком моменте он уже идеально положен как другой момент, положен как способность превращения в собственную противоположность. Закон его существования – непрерывное движение, самовозрастание, расширенное самовоспроизводство, посредством самоотрицания, самооталкивания себя от самого себя. «Деньги… в качестве капитала утратили свою окостенелость и из осязаемой вещи превратились в процесс» [80; 212].
И вот здесь мы можем видеть значение идеальной (ideale) формы (т. е. всеобщей формы процесса, существующей не только в реальной абстракции, не только мимолетно, но ставшей реальностью в самом процессе) для процесса научного исследования. «Есть порог реальности, который должно перешагнуть всякое определенное бытие, поскольку оно не является чистой абстракцией, то есть небытием. Этого оно достигает в процессе повторения, воспроизводства, равенства самому себе, создающего норму данного качества или рода, или, если хотите, «таксономической категории». До этого порога нечто физически существует, но оно еще не имеет конкретности истинного бытия, имеющего «добро» объективного мира на реализацию, адекватную своей норме. Как таковая она и воспринимается нашим сознанием, познается умом, который может с доверием примкнуть к действительности там, где она идет ему навстречу. Что-нибудь должно стать настолько выпуклым, настолько классическим в своем роде (подобно капитализму в Англии XIX в.), чтобы оно могло само по себе, без насилия над материалом, запечатлеть свою адекватную форму в соответствующем ей сознании», - писал М. А. Лифшиц [53; 129].
То же самое мы видим и у Маркса в исследовании меновой стоимости: «Только в капитале меновая стоимость положена как меновая стоимость… т. е. она, с одной стороны, не оказывается лишенной субстанции (определенного овеществленного труда. – В. Л.), а осуществляется все в новых субстанциях, в совокупности таковых; с другой стороны, меновая стоимость не теряет здесь своего определения формы, а сохраняет в каждой из различных субстанций свою тождественность с самой собой. (Т. е., выражаясь гегелевским языком капитал есть меновая стоимость, соответствующая своему понятию. – В. Л.). Она стало быть все время остается деньгами (т. е. всегда выступает в определении своей всеобщей формы и последняя всегда реальна в капитале, а капитал, таким образом есть идеальная (ideale) меновая стоимость. – В. Л.) и все время товаром… В действительности простое обращение является обращением лишь с точки зрения наблюдателя, или ansich(только в себе. – В. Л.), но не положено как таковое… Обращение, кругооборот состоит там лишь в простом повторении или чередовании определения товара и определения денег (т. е. положенных абстрактно, оторванно друг от друга особенной и всеобщей формы меновой стоимости. – В. Л.), а не в том, что действительный исходный пункт является также и пунктом возвращения» [80; 209]. И поскольку в капиталистическом производстве-обращении всякий его продукт является одновременно и его предпосылкой, принимает всеобщую форму стоимости не мимолетно (как в акте простого товарообмена), но сохраняет в своей особенности всеобщее, т. е. денежное, определение, это последнее определение, эта всеобщность и становится видной невооруженным глазом, «бьет в глаза». Капиталистический процесс производит объективное обобщение меновой стоимости, делает ее предпосылкой и результатом, средством и целью всего процесса, а для того, чтобы выделить форму меновой стоимости как всеобщность процесса простого товарного производства, «наблюдателю» необходимо обладать в высшей мере субъективной способностью обобщения, обладать гениальностью Адама Смита.
[1] Рассматривая вопрос с материалистической точки зрения, Гете, в частности, говорил: «Не будут утверждать, что быку даны рога, чтобы он бодался, а будут исследовать, как мог он получить рога для бодания... Животное формируется обстоятельствами для обстоятельств; отсюда его внутреннее совершенство и его целесообразность в отношении внешнего мира» (Гете И. В. Избр. соч. по естествознанию. М., 1957. С. 159-160).
[2] Так, В. В. Василькова отмечает: «Методологическая неоднозначность позволила ряду исследователей высказать мнение о необходимости разделения синергетики (в узком смысле) как научной, прежде всего, математической дисциплины, в которой исследуются решения обширной группы нелинейных уравнений определенными аналитическими методами, и теории (концепции) самоорганизации (в широком смысле) как научного движения, объединяющего различные научные школы и направления и связанного с применением новых методов на материале самых разных дисциплин…» [7; 16].
[3] «Тык» ни в коем случае не есть формальный перебор вариантов, «перетряхивание наборной кассы», его развитие направляется обратным действием обстоятельств самой ситуации; это «игра меченными костями», apipesfigees, как говорил Дидро [41; 115].
[4] Физическая материя как таковая для познающего и преобразующего ее человека сама объективно есть абстракция от мира органического (биологического) и мира культурно-исторического – человеческого.
[5] Н. А. Заболоцкий (Из поэмы Лодейников).
2.1. Идеальное в природе
«Формы и отношения материальных вещей, которые человек берет за основу своей трудовой деятельности, сами по себе не вещество, а некоторые пределы того, что дают нам наши чувственные восприятия в опыте. Но эти пределы реальны, принадлежат объективной реальности… Такими пределами является идеальный газ, идеальный кристалл – реальные абстракции, к которым можно приближаться так же, как приближается к окружности многоугольник с бесконечным числом сторон. Вся структура вселенной… опирается на нормы и образцы, достигнуть которые можно только через бесконечное приближение» [53; 123]. Речь у Лифшица здесь идет о тех самых чистых формах самой действительности, к которым как к некой относительной завершенности и совершенности, как к некой потенциальной целостности, тотальности, стремиться природное бытие в процессе своего становления и развития, причем независимо от стадии этого развития, независимо от того развивается дочеловеческая или человеческая природа.
М. А. Лифшиц считает, что, чем более элементарным является уровень природного бытия, выступающего объектом научного исследования, тем более эти «чистые формы» способны казаться простыми конструкциями нашего интеллекта [53; 123]. Нам представляется, что именно поэтому в физике в условиях оторванности ее от других наук, прежде всего гуманитарных, всего труднее быть диалектиком и, соответственно, последовательным материалистом.
В последнее время большой интерес во всем мире вызывают результаты такого научного направления, как нелинейная динамика, исследующая неравновесные процессы в физических средах, иначе именуемая синергетикой. Было открыто, что процессы в физическом мире имеют тенденцию к самоорганизации. Путем физико-математических исследований удалось выявить наличие в неравновесных процессах относительно устойчивых траекторий формообразования, особых центров притяжения, генезиса некоторой целостности, системы. Такие «центры притяжения» (асимптоты, пределы) получили в синергетике названия «аттракторов», от латинского attrahere и английского attract, что буквально означает привлекать, притягивать.
Можно ли это новое открытие физики осмыслить с философской точки зрения, с точки зрения науки, специально занимающейся логикой мышления, логикой познания и преобразования мира? Безусловно, не только можно, но и необходимо. В том числе и для того, чтобы противостоять вненаучным стремлениям к синтезу очередной общей теории бытия, под предлогом необходимости единой научной картины мира. Такая картина, безусловно, должна быть целью всей совокупности научных исследований, но она не нуждается ни в каких формально абстрактных, беспредметных теориях, в том числе и разного рода общих теориях бытия.
К сожалению, большинство публикуемых в настоящее время работ по философскому осмыслению синергетики в действительности являются работами по синергетическому осмыслению философии, истории, экономики. Нам представляется, что синергетика, как действительная наука, стала очередной жертвой, после кибернетики, тех самых «мародеров науки», которых, по выражению М. А. Лифшица, может привлечь «легкое удовлетворение от всеобщей применимости одной и той же формулы» [47; 201].
Единственное вразумительное объяснение философского смысла синергетики нам удалось обнаружить в статье А. В. Панкратова «Телеологическое понимание синергетики» [92]. На вопрос о том, какая физическая реальность скрывается за синергетикой, автор дает следующий ответ: телеологическое взаимодействие. «Аттрактор в синергетике есть математический образ физически действующей цели. И вообще вся синергетическая картина – описание поведения системы, находящейся в потоке телеологической силы. И то, что дает синергетика, следует понимать как описание этой силы, ее поведения, ее законов и свойств» [92; 50].
Поскольку для нас, в отличие от Панкратова, не безразлично различение материализма и идеализма и поскольку мы не являемся стыдливыми материалистами и не считаем необходимым дополнять научные исследования религиозной верой, мы должны внести в приведенное высказывание следующую поправку. Целоустремленность есть неотъемлемое свойство, атрибут материи, в том числе и материи физической, а аттрактор есть математический образ (математическое фиксирование) целосообразности процессов в физическом мире. В отличие от Панкратова, мы не считаем, что физическая материя находится в некоем потоке телеологической силы, наоборот, мы полагаем, что «целесообразность» имманентна, а не трансцендентна физической материи, как и материи вообще.[1]
Те же выводы можно выразить другими словами: «То, что будущее определяет настоящее, это в синергетике факт… Это действительно факт, он тривиален для биологии. Он непременно присутствует во всех технических задачах. Да и в нашей жизни будущее влияет на настоящее. Но есть ли такое в неживой природе? Синергетика, пользуясь своим математическим аппаратом, утверждает: да» [92; 48]. Здесь мы с А. В. Панкратовым полностью согласны.
Говоря о смысле «странных аттракторов», А. В. Панкратов отмечает, что у системы есть возможность не подчиниться телеологической силе и тогда возникают траектории, ведущие к странным аттракторам, т. е. «система как бы обладает некоторой свободой» [92; 50]. Как представляется нам, аттракторы – действительно «символы свободы». Но свобода эта заключается не в сопротивлении внешней по отношению к системе силе, а в том, что всякая целостность, всякая завершенность, относительна. Целосообразность и, соответственно, целоустремленность не есть нечто застывшее, раз и навсегда заданное, она также развивается, и странные аттракторы в физическом мире играют ключевую роль в снятии заданной целостности.
Что же получается? Физики в рамках собственной науки пришли к пониманию восхождения от абстрактного к конкретному, от частного к общему, понимаемому как конкретность, как целостность. В начале ХХ века Ленин писал: «Современная физика лежит в родах. Она рожает диалектический материализм. Роды болезненны. Кроме живого и жизнеспособного существа, они дают неизбежно некоторые мертвые продукты, кое-какие отбросы, подлежащие отправке в помещение для нечистот» [37; 306]. К таким отбросам относится и «синергетика в широком смысле»[2], претендующая на роль нового общего метода, новой логики и теории познания, вместо якобы устаревшей диалектики.
Всеобщее, понимаемое как конкретное, как целое, как тотальность (у Гегеля), существующее до поры до времени только потенциально, только ideell, первоначально проявляется именно как единичное, а в дочеловеческой природе такое проявление нового всеобщего – всегда случайность, хотя и необходимая, детерминированная, поскольку этой новой формой беременно само содержание природного процесса развития. Применительно к такой случайности М. А. Лифшиц любил повторять слова аббата Галиани о том, что все в мире подтасовано, и слова Бальзака о том, что случай – лучший романист мира; он замечал, что «в самой жизни, как и в искусстве, факты смыкаются не безразлично друг к другу. В их непрерывном потоке возникают замкнутые движения, фабулы» [48; 94-95].
Достаточно развернуто и подробно о взаимосвязи «истины», «идеального» и «развития» у Гегеля пишет А. Г. Новохатько: «Истина – одна. В истории философии мы имеем дело с самой философией, постигающей эту истину посредством мысли. Еще более глубокий взгляд заключается в том, что эта единая истина – источник, отражающийся в законах природы, во всех явлениях жизни и сознания. Ничего более эти законы и явления в себе не несут, ничего более они не «отражают». Поэтому философия (мыслящее познание) есть, по сути дела, постижение того, как эти законы и явления проистекают (дедуцируются) из Истины как ее образы, ее «лики», отображения». В подстрочной ремарке к этому тексту А. Г. Новохатько отмечает: вопрос о природе истины и вопрос о природе идей суть разные формулировки одной и той же проблемы [90; 135].
Раскрывая далее понимание Гегелем данной проблемы, А. Новохатько отмечает: «Существенная характеристика идеи заключается в том, что она развивается, и лишь через развитие постигает себя… суть идеи в том, что она становится тем, что она есть». И здесь важно различать в-себе-бытие и для-себя бытие (potentiaи actus), способность и действительность [90; 135]. Как нам представляется, в самой «способности» (потенциальности) необходимо различить два момента: объективную возможность той или иной всеобщей формы (те самые «объективные пределы» или «чистые формы» самой природы) и условия (пути) ее реализации.
Справедливо отмечая, что, если материя имеет не только актуализированное, но и неактуализированое существование, определяющее возможность ее будущих изменений, то ставится под сомнение сам факт разделения бытия на пассивную материю и активную форму, В. В. Василькова в своей книги по синергетике утверждает, что изменяемость материального бытия заложена в свойстве ее (материи. – В. Л.) потенциальности [7; 149]. Из этого видно, что синергетика при содержательном философском осмыслении позволяет некоторым гуманитариям заново открыть для себя некоторые всеобщие законы развития давно уже известные философской диалектике. Так, Василькова в той же книге утверждает, что «и применительно к обществу работает принцип, высказанный И. Пригожиным: «Мы считаем, что бытие и становление должны рассматриваться не как противоположности, противоречащие друг другу, а как два соотнесенных аспекта реальности». Можно подумать, будто диалектика с самого своего возникновения не рассматривала бытие как становление, бытие в его единстве с небытием – его собственной противоположностью.
Однако применение формальной аналогии ведет к тому, что вместо диалектического различения (distinguo) производится эклектическое смешение специфически, существенно различных процессов развития в дочеловеческой природе и в человеческой истории. Материя, безусловно, имеет не только актуальную, но и потенциальную форму своего существования (ideell). Но любая потенциальная форма может стать актуальной лишь в случае наличия способности к актуализации, ибо одной абстрактной возможности не достаточно. В качестве способа актуализации может выступать либо «счастливый» («подтасованный») случай (один среди множества других – несчастливых), либо субъективная способность. Это принципиально разные, прямо противоположные способы актуализации: метод «тыка», детерминированный рамками ситуации[3], и сознательная деятельность по преобразованию объекта в соответствии с его собственной логикой.
Может возникнуть вопрос, что же страшного в том, что физики, после того как они наконец-таки открыли в своем предмете диалектику, пытаются применить ее и в других областях и в частности к общественному, а тем более к культурно-историческому развитию, диалектика ведь – универсальный метод? Но дело то в том, что окрыли они диалектику своего предмета. Предмет этот – физический мир – самый низкий уровень развития материи, поэтому и понятие развития здесь самое бедное, самое абстрактное[4].
Именно потому, что в физическом мире человек имеет дело с самой бедной диалектикой, ее в нем трудней всего обнаружить. Это, так сказать, – объективная причина. Имеется еще и причина субъективная. Человек познает свой мир лишь постольку, поскольку он стал для него своим, поскольку он прямо или косвенно является предметом его практической деятельности, а самая простая форма человеческой деятельности (также имеющей свою историю) – механическая, то есть форма чисто внешнего силового преобразования предмета. Предмет здесь берется лишь «в форме объекта» «не субъективно», лишь как субстрат, как чисто пассивная природа, внутреннюю форму которой конечно нужно знать, но лишь для того, чтобы с успехом «месить ее как глину». Попробуйте такое проделать с организмом, человеческим индивидом, общественной системой… Но природа в ее физическом аспекте меньше всего сопротивляется такому подходу, поскольку до поры до времени человек имеет дело по преимуществу с такими образованиями физической природы, в которых момент развития снят, погашен. Снят именно потому, что человеческая практика изъяла эти предметы из естественных процессов развития в природе, абстрагировала их от развивающегося целого. Он исчезающе мал и еще и потому, что пространственно-временные параметры развития физического мира до поры до времени несоизмеримы с пространственно-временными параметрами человеческой деятельности. И лишь когда человек начинает иметь дело с космогенезом, с таянием громадных ледников, с молекулярным и атомным миром, с миром элементарных частиц, только тогда он упирается в границы механического подхода к физической материи, которая, как оказывается, тоже имеет свою историю и представляет собой некоторую связную целостность, имеет свое развитие.
Но, если бы мы смогли наглядно представить себе это развитие, впечатление наше было бы несравнимо с эффектами, производимыми американскими фильмами ужасов. Вот это – сущий ад, ибо это – развитие от катастрофы к катастрофе и через катастрофы. Физическая материя развивается только через катастрофы, ее развитие носит буквально катастрофический характер. Легче такой характер развития узреть в органической природе:
«…Над садом
Шел смутный шорох тысячи смертей.
Природа, обернувшаяся адом,
Свои дела вершила без затей.
Жук ел траву, жука клевала птица,
Хорек пил мозг из птичьей головы,
И страхом перекошенные лица
Ночных существ смотрели из травы.
Природы вековечная давильня
Соединяла смерть и бытие
В один клубок, но мысль была бессильна
Соединить два таинства ее»[5].
Конечно, и в развитии физического мира и в развитии мира биологического есть не только катастрофические моменты, в нем есть и моменты расцвета, моменты прекрасного, положительного утверждения истины, но все-таки, по преимуществу истина в них утверждается негативно – через отрицание ложного, их развитие носит всецело стихийный характер. Наоборот, развитие культурно-историческое носит всецело свободный, сознательный характер, культурные формы не могут быть порождены стихийно, ибо они всегда есть позитивный момент истины, если конечно их не пытаются умертвить, но тогда они перестают по истине быть культурными формами.
Необходимо заметить, что культурно-исторический процесс нельзя непосредственно отождествлять с процессом общественно-историческим. Первый есть истина последнего, но последний вовсе не имеет изначально истинной формы, она лишь становится в нем, и чем менее зрелым является общественно-исторический процесс, тем сильнее в нем момент стихийности, тем более стихийный характер он носит, тем менее совпадают «изменение обстоятельств и человеческая деятельность». Культурно-исторический процесс – это процесс осмысленного действия, действия со знанием дела, процесс человеческого творчества. У этого процесса самая богатая, самая конкретная, самая всеобщая, самая универсальная диалектика и подходить к нему «синергетически», т. е. с точки зрения самой бедной и абстрактной диалектики, крайне опасно. Это значит выдавать ложь человеческой истории за ее истину – диалектику свободной, сознательной и творческой деятельности за диалектику абсолютной необходимости и игры случая – за диалектику абсолютной несвободы.
Рассмотрим теперь специфику процессов развития в живой природе. То, что в эволюции живой природы происходит ее восхождение на более высокий уровень развития, воплощающийся в более совершенных формах жизни, это абсолютно верно. Активную роль в этом процессе стихийного развития играют проявления чистых форм самой биологической природы, но проявляются они по преимуществу через свою собственную противоположность: «Лев хочет мяса, такова его природа. Но в этой потребности он, сам того не зная, предвосхищает Ideell экологическое равновесие саванны... Так в аппетите хищника более определенно выступает «всеобщее», чем в идиллическом благополучии стада антилоп. Но это, – отмечает Лифшиц, – не устраняет разницу между этой бойней природы и полнотой развития жизни, преобладанием положительных начал, которые на этой ступени существуют только в реальной абстракции (только как относительный предел развития, как объективная потенция. – В. Л.)...» [53,132].
Э. В. Ильенков писал свою «Диалектику идеального» в рамках полемики с Д. И. Дубровским и И. С. Нарским, поэтому и речь в ней идет по преимуществу об идеальных образах, идеальных значениях и смыслах, об идеальности деятельных способностей человека, в отличие от психических образов, значений и деятельных способностей животных. Поэтому он и не акцентирует специально внимание на том, что в основе всех выше перечисленных форм идеальности лежат чистые формы самой реальной действительности, ее объективные пределы. Для него здесь важно подчеркнуть, что эти формы – «чистые формы внешнего (вне индивидуального тела существующего) мира, которые он (родившийся человек. – В. Л.) только еще должен превратить в формы своей индивидуальной жизнедеятельности, в схемы и способы своей жизнедеятельности, чтобы стать человеком» [22; 263].
Но эти формы не могут быть даны становящемуся человеческому индивиду как реальные абстракции дочеловеческой природы, они могут быть даны ему только как чистые формы самой реальной действительности, опредмеченные для него другим человеком, трудом другого человека, здесь идеальное для становящегося человека непосредственно предметно. Ильенков здесь для того чтобы отличить свою позицию от гегелевской специально все же подчеркивает: «У Маркса, разумеется, была совсем иная концепция, согласно которой все без исключения логические категории суть только идеализированные (т. е. превратившиеся в формы человеческой жизнедеятельности, прежде всего внешней, чувственно-предметной, а затем и «духовной») всеобщие формы существования объективной реальности, внешнего мира» [22; 262].
Когда М. А. Лифшиц говорит о существовании идеального в дочеловеческой природе как реальной абстракции чистых форм и объективных пределов вещей он прекрасно понимает разницу между предметностью идеального, его выражением, в игре случая – «этой бойне природы» и в целенаправленной и сознательной человеческой деятельности.
Идеальный смысл событий, в том числе событий «чисто природных», схватываемых сознанием человека в связи с его деятельностью, имеет реальную, объективную опору в природе, в том числе и в природе до человека, в объективной всеобщей связи вещей, в ее целостности. «Сам по себе факт не имеет никакого смысла. – Отмечал М. А. Лифшиц. – Если разобщить жизненные факты (взяв их вне их всеобщей взаимосвязи, вне их целостности. – В. Л.), они превращаются в бессмысленность, абсурд. То, что имеет смысл и потому более дорого человеку, который сам является выражением смысла природы, есть факт, означающий не только себя, но и что-то другое. И чем больше другого отражается в данном факте, тем больше в нем смысла. Маленькое облачко на небе имело смысл для ямщика, который вез Гринева в Белогорскую крепость: оно предвещало буран, то есть близость события более широкого и важного. (Оно имело смысл, поскольку выражало всеобщую взаимосвязь вещей в природе, знаемую ямщиком, было верно схваченной им «идеальностью» – ideell– бурана. – В. Л.)
Когда материальная субстанция факта становится ничтожной по сравнению со всеобщей нагрузкой, которую он несет, перед нами начало языка и мышления» [41; 102-103].
Язык и мышление находят свою опору в таких моментах природного процесса, которые способны нести всеобщее содержание, отражать, представлять собой, через себя всеобщую связь вещей, и, таким образом, быть идеальным смыслом, идеальностью этой всеобщей связи. Но сама эта идеальность предмета может быть схвачена как таковая только в человеческой деятельности, или хотя бы, как в вышеприведенном примере с облачком, в связи с ней.
Идеальный момент развития в процессе человеческой деятельности как специфической формы развития природы это как раз есть момент тождества в-себе и для-себя бытия всеобщего, где опосредствующей стороной выступает бытие через иное. Это и есть момент перехода объективной потенции, чистой относительно завершенной формы, существующей первоначально лишь в реальной абстракции, в субъективную способность человека, в форму (способ) человеческой деятельности, в свое инобытие, и через него в предметную действительность (которая таким образом становится действительной предметностью идеального). Осваивая эту специфическую предметность, человек и обретает идеальные формы психического отражения, сознание и волю. Но эти сознание и воля, равным образом как и эта специфическая предметность, не есть нечто трансцендентное, потустороннее для природы. Это собственно есть сознание и воля самой природы: в человеке природа становится для-себя-субъектом, меж тем как до появления человека она обладала лишь в-себе-субъективностью.
«Дело человека является развитием дела природы, – утверждал М. А. Лифшиц, – и оно формирует нашу субъективность, определяя ее своим содержанием, ибо субъекту приходится наступать под огнем объекта, обламывая себе бока в этом взаимодействии с ним» [47; 155]. Это означает, что субъкт-объектное отношение обратимо, что активность в нем может быть не только со стороны субъекта, но и – хотя и отраженная (реактивная, ответная) – со стороны объекта. Объект сопротивляется нашей активности, если ее форма не соответствует собственной истинной форме его, и, наоборот, он идет навстречу разумной форме нашей активности, сам при этом обретая предикаты субъективности. Природа, таким образом, со-субъектна человеку.
«Wer die Natur mit Vernunft ansieht, den sieht sie auch vernuftig an». «Кто разумно смотрит на мир, на того и мир смотрит разумно; то и другое взаимно обусловливают друг друга» [10; 65]. Великий русский писатель-гегельянец А. В. Сухово-Кобылин, лишь отчасти шутя, переводил это знаменитое изречение Гегеля таким образом: как аукнется, так и откликнется [103; 57]. Действительно, если мир может смотреть на тебя разумно, если это обусловливает саму человеческую разумность, то и идеальное есть в этом мире безотносительно к чему бы то ни было.
«Что такое, в конце концов, сам субъект, с его умом и всепокоряющей страстью? Что он такое, если не высшее развитие материального мира природы и общества, самораскрытие его, активная реакция этого мира, имеющая свойство существовать не только для другого, но и для себя, как личность?» [47; 263]. Идеальное, по Лифшицу, объективно также и на Луне, где нет никакого человека, потому что идеальное не есть чисто психическая форма, а отражение не есть только психический процесс. Но, с другой стороны, идеальное – ideale объективно также и на Луне именно потому, что и в процессах развития, происходящих на Луне, человек все же присутствует, хотя только ideell, только по идее. Это означает, что развитие субъективности мира, природы, их идеальности с необходимостью ведет к появлению человека, который внутренне необходим для развития мира. Таким образом, если бы идеальное – ideale не существовало бы реально, объективно, независимо от человека, т. е. как объективный полюс идеального, то человек никогда бы не возник в мире, а его сознание было бы не зеркалом мира, а только случайной плесенью на его поверхности.
«Если сознание есть сознанное бытие, то своим существованием оно доказывает, что в материальном мире есть то, что мы на нашем человеческом языке называем истиной, есть связь внутренняя, извлеченная нами из этого мира и представленная в более чистом виде как логика. Мы не можем выйти из этой логосферы, даже рассуждая о «странных мирах», как не можем поднять самих себя за волосы. Фактическое не лишено объективного смысла, хотя оно реально, как этот камень или движение танковой дивизии. Осмысленное, почувствованное и понятое нами не лишено действительного существования, хотя оно и идеально» [47; 270].
2.2. Идеальное в экономике и праве
Это же идеальное дочеловеческой природы, вернее процесса ее стихийного развития, действительное как реальная абстракция всеобщей формы, характерно и для процесса стихийного общественного развития. Если пожирание львом менее совершенной в своем виде особи антилопы есть идеальность биологической эволюции, то почему нельзя сказать, что деньги, всеобщая форма стоимости – идеальность рынка. Деньги есть отражение общественного характера труда в своей противоположности – частной форме присвоения. Соответственно универсальность развития деятельной способности человека в отчужденной форме общественных производительных сил также отражается в кривом зеркале профессионального кретинизма индивидов как абстрактная деятельная способность вообще, как рабочая сила.
В данном случае термин «ideelle» означает еще не соответствующее своему понятию идеальное. Маркс обозначает им идеальность формы стоимости, как реальной абстракции, как превращенной формы представления всеобщего, универсального характера субъективной человеческой деятельности.
Стоимость непосредственно не выступает ни как продукт, ни как предмет этой деятельности, ни как деятельная способность человека. Она представляется лишь как внешнее условие такой деятельности, как трансцендентная ей фантастическая субъективность (субъективность вещи), и именно потому, что она – отчужденная форма человеческой субъективности. Так, человеческая способность производить универсально («меновая стоимость есть не что иное, как соотношение производительной деятельности лиц между собой» [80; 103]) превращается в способность денег обмениваться на любой продукт общественно полезной деятельности и таким образом опосредствовать обмен такими продуктами, который в свою очередь сам лишь опосредствует обмен частными деятельностями частных участников общественного процесса производства.
«Отношение между зеркалом и тем, что оно отражает, «другим», может быть абстрактным, разорванным, экстремальным, словом, еще не соответствующим подлинному отношению зеркальности. В таком случае, – пишет Лифшиц, – отчуждение посредствующего звена подобно отчуждению денег от плебейской массы других товаров неизбежно» [53, 142]. То, что стоимость есть абстрактное отражение универсальности деятельных способностей человека, говорит о том, что сами эти способности в реальности общественной жизни, принадлежа индивидам как частичным (и потому частным) производителям, абстрагированы и отчуждены друг от друга (как и их владельцы), что их универсальность разорвана, а в случае отношения труда и капитала субъективная сторона деятельной способности отчуждена от ее объективной стороны. Маркс так характеризовал отношение стоимости: «Нелепо понимать эту всего лишь вещную связь как естественную, неотделимую от природы индивидуальности… и имманентную ей. Эта связь – продукт индивидов. Она – исторический продукт. Она принадлежит определенной фазе развития индивидов. Отчужденность и самостоятельность, в которых эта связь еще существует по отношению к индивидам, доказывает лишь то, что люди еще находятся в процессе создания условий своей социальной жизни, а не живут социальной жизнью, отправляясь от этих условий» [80; 105].
Что такое денежная форма? Это – абстрактно-всеобщая форма деятельности человека, как товарного производителя, который в своей деятельности из нее исходит и к ней возвращается, а деньги, как мера стоимости, есть лишь вещественная фиксация, объективное выражение этой всеобщности в ее чистой форме, в форме самой всеобщности, т. е. идеальная «всеобщая» товарная форма, идеальный товар. Маркс по этому поводу замечает: «В деньгах доля рабочего времени, представляемая товаром, не только признана, но и содержится в ее всеобщей, соответствующей понятию (идеальной – ideale. – В. Л.), способной к обмену форме. Деньги – это та всеобщая среда, погружаясь в которую меновые стоимости принимают форму, отвечающую их всеобщему определению» [80; 111].
Деньги – идеальный товар потому, что их потребительная стоимость (способность к обмену) универсальна – представлена в каждом представителе всего товарного мира, меж тем как стоимость последних всеобщим (общественно необходимым) образом представлена в деньгах. Не даром Маркс называет денежную форму «законченной формой товарного мира», по сути, его объективным пределом.
Стоимость – общественно необходимое количество труда для воспроизводства продукта на обмен, т. е. невещественная форма. Но и потребительная стоимость это, прежде всего, форма, в которой результат общественно-полезного труда может быть потреблен, т. е. форма, в которую должен воплотиться труд, чтобы он мог предстать как меновая стоимость. Процесс товарообмена представляет собой противоречие между потребительной стоимостью и стоимостью, а деньги – товарную форму, которая является средством разрешения этого противоречия, – формой непосредственного тождества указанных противоположностей. Такой формой деньги являются именно потому, что они не представляют собой какой-либо особой потребительной стоимости (полезной для человека формы вещества), напротив, их бесформенность, их голая вещественность как таковая, их чисто количественная определенность есть их потребительная стоимость (их польза состоит в универсальной способности представлять стоимость, товарную форму как таковую). Вместе с тем, как человеческий труд в капиталистическом производстве полностью утрачивает качественную определенность, превращаясь в абстрактное расходование рабочей силы, становится совершенно безразличной к своему непосредственному предмету и результату – беспредметной – абстрактной деятельностью, погоней за чистым количеством, так и золото как деньги, будучи раз произведено, становится трансцендентным процессу производства, превращаясь, таким образом, в бездеятельную предметность. Именно эта их бездеятельность и определяет их функцию всеобщего товарного эквивалента – функцию зеркала, потому что в товарном производстве зеркальность (отражение) носит чисто механический характер, совершается за пределами человеческой субъективности. Именно в силу этих оснований М. А. Лифшиц и отказывался относить зеркало товарного мира к категории идеального (ideale).
В стоимостном отношении эквивалент (а деньги это всеобщий эквивалент), то есть форма представления стоимости, имеет всегда только форму простого количества известной вещи, форму простого абстрактного количества. Маркс в «Капитале» отмечает, что меновая стоимость прежде всего представляется в виде количественного соотношения, в виде пропорции, в которой потребительная стоимость одного рода обменивается на потребительную стоимость другого рода. Именно поэтому меновая стоимость вообще может быть лишь способом выражения, лишь «формой проявления» какого-то отличного от нее содержания. Меновая стоимость характеризуется как раз отвлечением от потребительной стоимости, от качественной стороны товарного тела. «Все чувственно воспринимаемые свойства погасли в нем (товаре. – В. Л.), – характеризует Маркс стоимостную форму товара. – Вместе с полезным характером продукта труда исчезает и полезный характер представленных в нем видов труда (их качественная определенность. – В. Л.)… последние не различаются более между собой, а сводятся все… к абстрактному человеческому труду». Соответственно и товары «представляют собой лишь выражения того, что в их производстве затрачена рабочая сила, накоплен человеческий труд. Как кристаллы этой общей им всем общественной субстанции, они суть стоимости – товарные стоимости… То общее, что выражается в меновом отношении, или меновой стоимости товаров, и есть их стоимость» [75; 44-47]. И далее: «Если по отношению к потребительной стоимости имеет значение лишь качество, содержащегося в нем труда, то по отношению к величине стоимости имеет значение лишь количество труда, уже сведенного к человеческому труду без всякого дальнейшего качества» [75; 54].
Э. Ильенков справедливо утверждает, что денежная форма – один из примеров идеальной формы, идеальности. Но это идеальность такой всеобщей формы, которая не является абсолютно-всеобщей формой общественного производства. Эта форма имеет всеобщий характер лишь на вполне определенном, относительно автономном этапе исторического развития, на этапе стихийного (вынужденного) развития общества. Только в этот исторический период производство становится общественным в той мере, в какой оно из его натуральной формы переходит в его товарную форму.
Товарная форма – это форма такого производства, общественный характер которого остается еще всецело абстрактным (поэтому он и получает превращенную форму выражения). Господство денежной формы над производством есть реальное выражение этой абстрактности его общественного характера, разорванности интересов индивида и общества. Именно в силу этой разорванности общественные силы индивидов предстают перед последними в грубовещественной, механической форме, и, прежде всего, в форме денег, в превращенной общественной форме или, по выражению М. А. Лифшица, в гипертрофированной общественной форме.
Поэтому для человека буржуазного общества деньги и являются фетишем. Для него они не символ или знак общественного могущества, наоборот, именно в их грубой вещественности, в их массе он видит самое это могущество. Такая видимость не есть просто субъективное заблуждение, она объективная иллюзия буржуазного мира, в котором человек низводится до уровня вещи, абстрактного средства, а голая вещественность обретает предикаты субъективности, становится общественной силой. Только в этом мире человеческая способность осуществлять любой труд отражается как способность продукта труда, принявшего всеобщую, т. е. денежную, форму стоимости, непосредственно обмениваться на продукты любого другого труда, и именно потому, что способность к универсальной деятельности отчуждена от каждого индивида в силу общественного разделения труда. Эта иллюзия носит объективный характер именно потому, что в буржуазном мире само существование человека не только не соответствует его общественной сущности, но, напротив, находится с ней в существенном противоречии. «Это извращение, – цитирует Ильенков Маркса, – в силу которого чувственно-конкретное получает значение всего лишь формы проявления абстрактно-всеобщего, вместо того чтобы абстрактно-всеобщему быть свойством конкретного, характеризует выражение стоимости» [22; 159].
Говоря о том, что люди путаются, принимая то, что с вещами делают они сами, за собственные формы вещей, Ильенков приводит в качестве примера обывателя, втянутого в орбиту товарно-денежных отношений, для которого «деньги есть самая что ни на есть материальная вещь, а стоимость на самом-то деле находящая в них свое внешнее выражение – лишь абстракция, существующая только в головах теоретиков» [22; 252-253]. Но ведь в известном смысле объективно так оно и есть. Деньги – действительная самая что ни на есть материя, ее простое количество.
Форма стоимости не имеет своего тела, в отличие от формы потребительной стоимости, по той простой причине, что она представляет собой абстрактное количество абстрактного же труда. Труд, не имеющий никакой качественной определенности, ни в какой качественно определенной форме и не может опредмечиваться, он опредмечивается в чистой бесформенности количества материи денег, в количестве золота. В количестве материи денег он опредмечивается реально, в относительной форме стоимости – особом продукте товарного производства – только «идеально», только в абстрактной возможности.
И здесь нам думается, что в случае с кантовскими представляемыми талерами прав все-таки Ильенков, а не Лифшиц. Ильенков, цитируя молодого Маркса, утверждает, что талер в кармане, так же как и талер в уме, есть всего лишь представление, правда в первом случае все же социально санкционированное [22; 245]. Лифшиц же утверждает, что талер есть талер, и ни пфеннига больше, поскольку социальная санкция этого представления опирается на объективное количественное отношение материального производства, что денежная купюра – не указ короля. Ведь, что такое эти представляемые талеры (талеры в уме) в товарном обращении? Это ведь вовсе не пустая фантазия товаровладельца. Это цена его товара, как представленная денежная форма его стоимости, как денежная форма стоимости, существующая так сказать «в голове товара» (ideell). «Товар реально есть потребительная стоимость: его стоимостное бытие лишь идеально проявляется в цене, выражающей его отношение к золоту, которое противостоит ему как реальный образ его стоимости». Точно также как и любой особый товар противостоит золоту как реальный образ, реальная абстракция его потребительной стоимости [75; 115].
Маркс называет форму стоимости «идеальной» (ideell), поскольку она, существуя вне самих товаров, выражается лишь в голове товаров [75; 105], или лишь через их голову, лишь через их приравнивание к золоту, поскольку она есть чистое, абстрактное представление, абстрактная потенция, есть лишь их способность к обмену, которая реальна только и непосредственно в самом акте обмена, поскольку только в нем она превращается в эквивалентную форму стоимости реально. С другой стороны, такое превращение только и показывает, что сам товар обладал реальной, действительной стоимостью, а не стоимостью, существующей только в «голове», а товаровладелец – действительными талерами, а не талерами – только «в уме». Обмен закончен, эквивалентная форма стоимости погасла, снялась в потребительной стоимости предмета потребления. Со своей стороны потребительная стоимость будучи потреблена вновь превращается в стоимость: в стоимость вещи, если она относилась к объективным условиям производства, или же в стоимость рабочей силы.
Лифшиц утверждает, что «по отношению к талеру точка зрения Канта не лишена основания. Талер есть талер, и не пфеннига больше» [53; 135]. Рубль есть рубль и не копейки больше или меньше, однако либеральные реформы в России наглядно показали, как рубль почти в одночасье способен превращаться в копейку, если его своевременно не удается реализовать в потребительной стоимости.
Поэтому Маркс и называет цену, денежную форму товаров, как и вообще их стоимостную форму, существующей лишь в представлении (лишь ideell), поскольку стоимость в этой форме существует только потенциально, реально же она осуществляется и тут же снимается в эквивалентной форме стоимости в акте товарного обмена, реально она существует как мимолетный момент товарного обмена. Именно поэтому всякая сколь угодно устойчивая, длительная вещественная фиксация стоимости иллюзорна. «Деньги есть материальное отношение, независимое от общественного сознания, как индивидуального, так и коллективного», - отмечает М. А. Лифшиц [53; 137]. В действительности, деньги есть не материальное отношение, а его фиксация в натуральном материале, символ этих отношений. В них представлена лишь возможность связи между товаровладельцами (они – лишь мысленная связь), реализация которой зависит от множества условий. И именно в силу того, что деньги (если они не выступают как предпосылка или продукт капитала) в простом товарном обращении – всего лишь фиксация существующей лишь отдельно от товара (т. е. существующей только в качестве абстракции) всеобщей формы последнего, любой товаровладелец обладает в лице своих товаров только представляемыми талерами, поскольку товар только в момент обмена приобретает форму всеобщего (общественного) продукта. Иметь реальный товар и означает иметь талеры лишь в представлении. Любой товаропроизводитель и любой товаровладелец поэтому и действуют всегда, исходя только из этого представления, из своей «фантазии», что ими произведен общественный продукт, всеобщий продукт, которая может так и остаться только фантазией, если на товарном рынке сложится неблагоприятная конъюнктура. «Деньгам как всеобщей форме богатства противостоит весь мир действительных богатств. Они – чистая абстракция последних; поэтому если их удерживают в такой форме, они всего лишь фантазия. Там, где богатство кажется существующим в совершенно материальной, осязательной форме как таковой, оно имеет свое существование лишь в моей голове, оно – чистая химера… Если я хочу удержать их у себя, то они незаметно превращаются лишь в призрак действительного богатства» [80; 179-180].
Насколько продукт товарного производства обладает способностью к превращению в другие продукты товарного производства, насколько он обладает способностью к обмену, настолько же он обладает и стоимостью. Таким образом, это «ideell» означает у Маркса «представленную способность», способность к обмену лишь предполагаемую товаровладельцем, в отличие от способности, актуально выразившейся, реализовавшейся в акте товарного обмена. А поскольку этот обмен осуществляется людьми, с участием их сознания и воли, постольку он и опосредствует их сознание и волю, постольку форма стоимости становится объективной мыслительной формой данных общественных отношений, является их объективной вещественной фиксацией. «…Выражено в ней, «представлено» ею, определенное общественное отношение самих людей, которое принимает в их глазах фантастическую форму отношений между вещами» [22; 255-256].
Точно также и право, правовые нормы, – есть идеальность частного бытия общественных субъектов, идеальность их бытия как частных лиц. Правовые рамки – это границы «свободы», воли субъекта, определяемые тем, что ей противостоит воля другого частного субъекта, а в пределе всех таких субъектов. Сущность права ясно понял уже Кант: «Право – это совокупность условий, при которых произвол одного совместим с произволом другого с точки зрения всеобщего закона свободы» [28; 285]. Между прочим, М. Лифшиц отмечает, что слово «закон» первоначально означало некоторое выделенное место – пастбище или стоянку и затем «раздел», разграничение [47; 215]. Но поэтому, если указ короля представляет не его произвольную фантазию, а опирается на объективную силу общественных отношений, то аналогия его с денежной купюрой представляется не такой уж неоправданной. И не даром в переходный период между феодализмом и капитализмом звонкая монета очень часто обменивалась на личное право. Да и в буржуазном обществе именно субъективное право служит предметом купли-продажи: «Действительное обращение товаров в пространстве и времени осуществляется не деньгами. Деньги лишь реализуют их цену и тем самым передают право на товар покупателю… Деньги приводят в обращение не товары, а право собственности на последние, и то, что в этом обращении реализуется в обмене на деньги… это опять-таки не товары, а их цены» [80; 139].
Субъективное право данного лица, означает монополию его воли в определенных рамках, в рамках определенных юридических фактов, – означает безволие всех других лиц в рамках этих, установленных законом фактов. Недаром многие юристы-цивилисты, считают существенным в совокупности правомочий собственника (а право собственности – конституирующая основа любой правовой системы) вовсе не правомочия владения, пользования и распоряжения объектом собственности. Основным, можно сказать субстанциальным, правомочием здесь является опирающаяся на закон возможность устранять всех других лиц от владения, пользования, распоряжения соответствующим объектом (виндикационные иски), а также правомочность требовать от других лиц не препятствовать своими действиями или бездействиями осуществлению собственником владения, пользования и распоряжения объектом собственности (негаторные иски).
Право собственности есть не что иное, как узаконенная исключительная способность определять режим присвоения объекта собственности, режим его использования, будь этим объектом вещь или же деятельная способность человека – способ производства вещи, зафиксированный в формуле изобретения, в полезной модели или промышленном образце.
Таким образом, правовая форма – идеальная (мысленная, мыслительная) форма межсубъектных отношений, но отношений особого рода, – отношений частных лиц. Право, в особенности право собственности, выступает как необходимая предпосылка товарного производства, а, следовательно, и появления денег. Первоначально деньги и выступают как двигатель субъективного права (границ имения, имущества, владения), обеспечивая его переход от одного лица к другому, но с развитием рынка, право, как предпосылка товарно-денежного обращения, само становится лишь моментом, постоянно воспроизводящимся этим обращением.
Есть такое выражение «спящий закон». Норма права, получившая свою позитивацию – зафиксированная в источнике права, становится актуальной для некоторого частного лица только в тот момент его деятельности, когда его воля находит в качестве своей границы проявление воли другого лица. Только в столкновении – тождестве – этих воль (вовсе необязательно носящем антагонистический характер) правовая норма, как граница проявления воли субъекта права, обретает для последнего действительную предметность (предметную действительность), отражаясь в проявлении воли другого субъекта права.
Правовая норма, взятая как правовое установление, таким образом, определяет социально узаконенное – общезначимое тождество границ проявления воли субъектов права. В источнике права она существует так сказать «в голове» общества. В момент столкновения воль отдельных лиц, в реальном тождестве границ их волепроявлений, через это тождество она только и реализуется, равным образом, как и существующее лишь в объективной абстракции тождество товаров, реально лишь в момент их обмена.
И все же, говоря об идеальном в экономике и праве, что мы имеем ввиду, то, что в немецком языке обозначается термином ideelle (ideell) или, - ideale (ideal)? Является ли правовая норма только объективной мыслительной формой или же она есть и индивидуальная полнота выражения всеобщего? И здесь нам необходимо диалектическое distinguo. Если существенным в правовой норме является то, что она санкционирована государством и опирается на внешнюю для индивидов силу, то она – скорее ideelle, чем ideale. Правовая норма только ideelle, если социальные ценности только относительны, если к ним подходят с чисто прагматической, утилитарной точки зрения, если добро абстрактно противопоставляется истине, если гносеология не есть вместе с тем и аксилогия, а нуждается во внешнем дополнении таковой. Так рассматривает право позитивизм, и поскольку право есть отчужденная форма нравственности, точка зрения позитивизма не лишена момента истины. И все же, пусть и в отчужденной форме, в праве нашли свое выражение абсолютные ценности, такие как человеческая жизнь, свобода, образование, достоинство и т. д. Эти ценности способны идеально причинять, быть внутренним побудительным мотивом, поэтому правовые нормы, хотя и условно, можно относить и к категории ideale.
Это же характерно и для экономики. В процессе ее движения и развития имеют место как объективные мыслительные формы, так и идеальное причинение. Маркс пишет в Капитале: «Цена, или денежная форма товаров, как и вообще их стоимостная форма (а денежная форма – это именно всеобщая стоимостная форма, т. е. форма стоимости вообще. – В. Л.) есть нечто отличное от чувственно воспринимаемой телесной формы, следовательно форма лишь идеальная (alsonurideelle [115; 122]. – В. Л.)» [75; 105]. И далее: «…Цены, или количества золота, в которые идеально (ideell [115; 130] – В. Л.) превращаются стоимости товаров» [75; 110]. Здесь представляется необходимым дать некоторое уточнение к § 1.3. Если термин ideell (идеально) необходимо переводить как «в голове», «по идее», «в мысли», то термин ideelle (идеальное) необходимо переводить как «мысленная форма» или «мыслительная форма». Поскольку в товаре меновая стоимость положена лишь идеально (ideell), лишь как реальная возможность, товар в цене положен лишь как мысленные (ideelle) деньги. Форма стоимости, как объективная мыслительная форма, в экономическом процессе навязывается индивиду извне, не являясь его подлинно внутренним мотивом, побуждением, но последние в экономическом процессе все же есть, иначе было бы невозможно его развитие. Если абстрагироваться от исторически условной формы капиталистического производства, то для производства на всех этапах его развития справедливо, как замечает Маркс, что потребление продукта производства создает потребность в новом производстве… «идеальный (idealen[116; 28] – В. Л.), внутренне побуждающий мотив производства», что «потребление полагает предмет производства идеально (ideal [116; 28] – В. Л.)» [80; 28].
Когда Э. В. Ильенков пишет: «Идеальность по Марксу, и есть не что иное, как представленная в вещи форма общественно-человеческой деятельности. Или, наоборот, форма человеческой деятельности, представленная как вещь, как предмет» [22; 256], то речь у него идет именно об объективной мыслительной форме, в которой снята форма мысли, об идеальном плане деятельности, о мире человеческих идей, его (человека), по выражению Маркса, идеальных (а может быть, правильнее идейных) (ideellen [116; 440]) отношений [80; 322]. Безусловно, что эти мыслительные формы есть всецело продукт человеческой деятельности и вне человеческого мира не существуют. Но вне этого мира существуют формы абстрактного в-себе-бытия вещей, еще не получившие реальности потенциальные формы бытия, именно поэтому в предыдущем абзаце мы сочли необходимым провести четкое различие между значениями ideell и ideelle. Но сам Э. В. Ильенков, вместе с тем, определяет идеальное как субъективный образ объективной реальности, т. е. как отражение внешнего мира в формах деятельности человека, в формах его сознания и воли [24; 165]. Таким образом, под идеальным он понимает, не объективные мыслительные формы сами по себе, не ideelle само по себе, но отражение в этих формах независимого от человека с его сознанием и деятельностью мира. Именно поэтому, мы и не можем, как замечал М. А. Лифшиц, без дальнейшего различения относить все без исключения формы ideelle к категории идеального, без анализа того, что и как в этих формах отражается – образы объективного мира (они же формы его мышления) или их субъективное искажение, ибо как сказал еще герой А. С. Грибоедова: «Чины людьми даются, а люди могут обмануться».
Э. В. Ильенков применительно к проблеме идеального ограничивается в рассмотрении марксова анализа формы стоимости простым товарным обращением. Но простое обращение само есть лишь абстрактная поверхность процесса обращения капитала. В простом товарном обращении положенные идеально (ideell) на стороне товара определения меновой стоимости реализуются абстрактно от товара на стороне денег лишь мимолетно, лишь в акте обмена. Как только этот акт свершился и товар и деньги теряют свои экономические определения: то, что было товаром превращается просто в предмет потребления, деньги же, опосредствовав обмен товарами, выпадают, по словам Маркса, в неорганический осадок завершившегося процесса.
В процессе обращения капитала простое товарное обращение само становится лишь мимолетным моментом. Маркс замечает, что при простом товарном обращении в деньгах меновая стоимость принимает самостоятельную форму по отношению к обращению, но «только форму негативную, исчезающую – или иллюзорную, если она закрепляется… В той форме, в которой осязательно существует самостоятельность меновой стоимости, деньги представляют собой чисто иллюзорное осуществление, являютсячисто идеальными» [80; 208]. Поэтому накопление денег в простом товарном обращении – это овладение всеобщей формой богатства, взятой абстрактно от самого богатства, в противоположность реальному богатству [80; 193]. «Когда деньги выступают как такая меновая стоимость, которая не только приобретает самостоятельность по отношению к обращению, но и сохраняет себя в нем, то это уже не деньги… - а капитал» [80; 208].
«Капитал… не только idealiter(т. е. в тождестве с самим собой – В. Л.) является в любой момент каждым из обоих моментов, заключающихся в простом обращении (деньги и товар. – В. Л.), но и принимает поочередно форму то одного, то другого; однако он делает это уже не так, как при простом обращении, т. е. уже не только переходит из одной формы в другую (внешним образом. – В. Л.), но в каждом из этих определений является вместе с тем отношением к противоположному определению, т. е. идеально (ideell [116; 185]. – В. Л.) содержит его в себе (является одновременно предпосылкой и результатом его. – В. Л.)» [80; 210].
«Та тождественность, та форма всеобщности, которую принимает капитал, состоит в том, что он есть меновая стоимость и как таковая – деньги». Но, замечает далее Маркс, при этом – так, что капитал должен утратить в обращении «не всеобщность, как при простом обращении, а – ее основанное на противоположности определение (товара лишь как особенности. – В. Л.), или он принимает это основанное на противоположности определение (определение фиксированных денег. – В. Л.) лишь мимолетно, т. е. снова обменивается на товар, но на такой товар, который даже в своей особенности выражает всеобщность меновой стоимости, а потому постоянно меняет свою определенную форму» [80; 210-211].
Капитал как отношение-процесс не терпит фиксированности, покоя своих моментов. В каждом таком моменте он уже идеально положен как другой момент, положен как способность превращения в собственную противоположность. Закон его существования – непрерывное движение, самовозрастание, расширенное самовоспроизводство, посредством самоотрицания, самооталкивания себя от самого себя. «Деньги… в качестве капитала утратили свою окостенелость и из осязаемой вещи превратились в процесс» [80; 212].
И вот здесь мы можем видеть значение идеальной (ideale) формы (т. е. всеобщей формы процесса, существующей не только в реальной абстракции, не только мимолетно, но ставшей реальностью в самом процессе) для процесса научного исследования. «Есть порог реальности, который должно перешагнуть всякое определенное бытие, поскольку оно не является чистой абстракцией, то есть небытием. Этого оно достигает в процессе повторения, воспроизводства, равенства самому себе, создающего норму данного качества или рода, или, если хотите, «таксономической категории». До этого порога нечто физически существует, но оно еще не имеет конкретности истинного бытия, имеющего «добро» объективного мира на реализацию, адекватную своей норме. Как таковая она и воспринимается нашим сознанием, познается умом, который может с доверием примкнуть к действительности там, где она идет ему навстречу. Что-нибудь должно стать настолько выпуклым, настолько классическим в своем роде (подобно капитализму в Англии XIX в.), чтобы оно могло само по себе, без насилия над материалом, запечатлеть свою адекватную форму в соответствующем ей сознании», - писал М. А. Лифшиц [53; 129].
То же самое мы видим и у Маркса в исследовании меновой стоимости: «Только в капитале меновая стоимость положена как меновая стоимость… т. е. она, с одной стороны, не оказывается лишенной субстанции (определенного овеществленного труда. – В. Л.), а осуществляется все в новых субстанциях, в совокупности таковых; с другой стороны, меновая стоимость не теряет здесь своего определения формы, а сохраняет в каждой из различных субстанций свою тождественность с самой собой. (Т. е., выражаясь гегелевским языком капитал есть меновая стоимость, соответствующая своему понятию. – В. Л.). Она стало быть все время остается деньгами (т. е. всегда выступает в определении своей всеобщей формы и последняя всегда реальна в капитале, а капитал, таким образом есть идеальная (ideale) меновая стоимость. – В. Л.) и все время товаром… В действительности простое обращение является обращением лишь с точки зрения наблюдателя, или ansich(только в себе. – В. Л.), но не положено как таковое… Обращение, кругооборот состоит там лишь в простом повторении или чередовании определения товара и определения денег (т. е. положенных абстрактно, оторванно друг от друга особенной и всеобщей формы меновой стоимости. – В. Л.), а не в том, что действительный исходный пункт является также и пунктом возвращения» [80; 209]. И поскольку в капиталистическом производстве-обращении всякий его продукт является одновременно и его предпосылкой, принимает всеобщую форму стоимости не мимолетно (как в акте простого товарообмена), но сохраняет в своей особенности всеобщее, т. е. денежное, определение, это последнее определение, эта всеобщность и становится видной невооруженным глазом, «бьет в глаза». Капиталистический процесс производит объективное обобщение меновой стоимости, делает ее предпосылкой и результатом, средством и целью всего процесса, а для того, чтобы выделить форму меновой стоимости как всеобщность процесса простого товарного производства, «наблюдателю» необходимо обладать в высшей мере субъективной способностью обобщения, обладать гениальностью Адама Смита.
[1] Рассматривая вопрос с материалистической точки зрения, Гете, в частности, говорил: «Не будут утверждать, что быку даны рога, чтобы он бодался, а будут исследовать, как мог он получить рога для бодания... Животное формируется обстоятельствами для обстоятельств; отсюда его внутреннее совершенство и его целесообразность в отношении внешнего мира» (Гете И. В. Избр. соч. по естествознанию. М., 1957. С. 159-160).
[2] Так, В. В. Василькова отмечает: «Методологическая неоднозначность позволила ряду исследователей высказать мнение о необходимости разделения синергетики (в узком смысле) как научной, прежде всего, математической дисциплины, в которой исследуются решения обширной группы нелинейных уравнений определенными аналитическими методами, и теории (концепции) самоорганизации (в широком смысле) как научного движения, объединяющего различные научные школы и направления и связанного с применением новых методов на материале самых разных дисциплин…» [7; 16].
[3] «Тык» ни в коем случае не есть формальный перебор вариантов, «перетряхивание наборной кассы», его развитие направляется обратным действием обстоятельств самой ситуации; это «игра меченными костями», apipesfigees, как говорил Дидро [41; 115].
[4] Физическая материя как таковая для познающего и преобразующего ее человека сама объективно есть абстракция от мира органического (биологического) и мира культурно-исторического – человеческого.
[5] Н. А. Заболоцкий (Из поэмы Лодейников).
Владимир Лазуткин,
07-02-2010 19:40
(ссылка)
моя диссертация, параграф 2.3
2.3. Идеальное и культура
В природе самой по себе форма мысли, определенность мышления, полнота и чистота выраженности всеобщего в единичном, ideale не может быть выделена, обособлена от той единичной вещи, ситуации, в которой она реализовалась, нашла свое объективное выражение. Эта форма может существовать как не получившая еще определенного выражения, не реализованная тенденция, внутреннее стремление и побуждение, ideell, присутствие которой даже на уровне физической материи установлено, в частности, синергетикой. Обособиться форма мысли может в виде мысленной формы, нашедшей себе особое предметное воплощение, непосредственно с формой мысли, с содержанием мышления не связанное, - в символической или знаковой предметности, позволяющей разлитой в природе субъективности получить обособленное существование в субъекте, замкнуться, лишь относительно конечно, на саму себя, т. е. превратить в предмет деятельности сам способ деятельности, саму деятельную форму, т. е. собственную субъектность. Именно здесь ideale как деятельная форма само способно стать предметом деятельности, особой деятельности, получившей наименование мышления, а только в мышлении форма мышления, определение мышления могут существовать сами по себе, вернее только мышлением они могут схватываться как таковые, вне непосредственной их связи с единичными вещами, в их абстракции от единичных вещей, в которых они обретают реальность. Только в форме ideelle идеальные (ideale) определения вещей могут браться, фиксироваться вне их вещественной, реальной определенности. Поэтому идеальное само по себе «есть лишь там, где сама форма деятельности, соответствующая форме внешнего предмета, превращается для человека в предмет, с которым он может действовать особо, не трогая и не изменяя до поры до времени реального предмета. Человек, и только человек, перестает «сливаться» с формой своей жизнедеятельности, он отделяет ее от себя и, ставя перед собой, превращает в представление» [24; 181]. При этом форма мышления – ideale – выступает как предмет и цель указанной деятельности, а мысленная форма – как средство, орудие ее. Это деятельность в плане идеального (ideale), в сфере чистой мысли, и осуществляется она посредством мысленных (мыслительных) форм, осуществляющихся в символах и знаках.
Но таким образом, в деятельном отношении к природе человек находится в отношении к самому себе, человеческий индивид здесь находится в общении с другими индивидами и с самим собой. По поводу категории «отношение» здесь необходимо заметить следующее. Известный психолог В. Н. Мясищев писал: «Самое главное… что предмет, лицо, любое обстоятельство (в связи с которым находится человек. – В. Л.) представляет не только сенсорную совокупность (вернее, не только чувственную определенность. – В. Л.), но имеют и определенный смысл (точно также как и действия человека)». Поэтому, как утверждал далее Мясищев, отношения – это связи человека не столько с внешними сторонами вещей, сколько с их существом, с их смыслом [89; 146].
Но их существо, их смысл внутри человека есть не что иное как его деятельные способности и его же потребности. Таким образом, человек только тогда относится к предмету, когда он связан с ним как со своей собственной деятельной способностью (или потребностью), вернее, когда он посредством предмета связан со своей деятельной способностью, когда, стало быть, предмет предстает перед ним как его опредмеченная способность (потребность), когда он берет его не только как объект, но и как деятельность (способность или потребность), субъективно. Животное на это не способно, поэтому, по Марксу, оно и не способно к чему-либо относиться [74; 347].
Если мы далее зафиксируем как предмет форму отношения, то получим то, что философы, опять же по выражению Маркса, называют идеей[1][76; 75], то есть форму культуры (форму духа) – продукт образования человеческого рода (человеческого развития). Все это позволяет нам вместе с В. Н. Мясищевым утверждать, что «в сущности вопрос о развитии человека неразрывно связан с формированием его отношений» [89; 149]. Интересно, что как представленность одного отношения в другом отношении рассматривал идеальное Э. Г. Классен [30].
Универсальные деятельные, субъективные способности человека есть не что иное, как культура – непреходящий продукт общественно-исторического процесса. Субъективные, поскольку субстанцией их является не тело человека, а в пределе весь мир; в теле человека универсальные способы бытия, способности объективного мира, его субъектность, лишь представлены, существуют в формах представления, в формах субъективности, вернее, представлены они даже не в теле, а в способностях, субъектность мира – в человеческой субъективности. В таком понимании культура всецело идеальна, поэтому идеальность не может быть определена как аспект культуры, но любой подлинный аспект культуры идеален [53; 139].
Система универсальных деятельных способностей человека может существовать (быть действительной) только в непрерывном процессе деятельного опредмечивания и распредмечивания. Культура действительна для человека только через свою (она же его, человека!) предметность. Предметность культуры есть ее материальная сторона, будь то лопата, или же средство современного автоматизированного производства, живописное полотно или звучащий оркестр, чертеж, представляющий техническое изобретение, или книга, представляющая научное открытие (художественный образ).
В другом аспекте мы можем говорить о духовной и материальной культуре. Материальная культура – это система деятельных способностей человека по преобразованию материального мира, духовная культура – система деятельных способностей по непосредственному преобразованию самого человека, его духа, его деятельных способностей, его человеческих отношений к миру и себе самому, его способов бытия, т. е. не материального мира как такового, но ума его, его сознания. Можно сказать, что духовная культура – это система способностей по образованию и преобразованию как Человека, так и человеческой личности, человеческой индивидуальности.
Говоря о материальной (предметной) стороне культуры, мы не можем провести безусловного разделения, того в ней, что имеет отношение либо к культуре материальной, либо к культуре духовной. Действительно, лопата, взятая в аспекте преобразования материального мира (например, как средство для рытья траншеи) представляет собой материальную силу, в этом аспекте она так же материальна, как и вырытая с ее помощью траншея. Но, с другой стороны, лопата представляет определенную деятельную способность человека, является ее предметностью. А деятельная способность может быть освоена (присвоена) человеком только через деятельность человека с соответствующим предметом. Когда человек при помощи лопаты овладевает определенной деятельной способностью, когда лопата выступает как средство образования человека, она, безусловно, идеальна. Лопата в данном случае представляет собой орудие-символ, действующее не на вещество и вещественную форму человеческого индивида, но на его отношение, но это происходит только в том случае, если сам человеческий индивид действует с лопатой осмысленно, отдавая себе отчет, что перед ним – предметно представшая форма его деятельности, в противном случае мы имеем дело с примитивной дрессировкой. Это означает, что всякое освоение культуры человеческим индивидом, его врастание в нее всегда есть творческий процесс, присвоение формы культуры есть вместе с тем и творение ее, а не механическая интериоризация, не механический перенос внешней формы «вовнутрь души». Кроме того, лопата, как орудие деятельности, представляет собой не только способность «рыть» - она представляет множество других способностей, представляя возможность производства многих других орудий, а с ними соответственно и многих других способов деятельности (деятельных форм). Лопата идеальна, когда она выступает как форма деятельности.
С другой стороны, живописное полотно представляет собой не только художественный образ, но и определенную технологию работы с красками, то есть деятельную способность по преобразованию материального мира (такого же рода способностью является и способность зрителя находить правильный ракурс восприятия картины). Поэтому во вполне определенном аспекте можно говорить о живописном полотне или о скульптуре, как о предметности культуры материальной. И все же (здесь прав М. А. Лифшиц) живописное полотно, скульптура или же научное понятие на порядок более тесным образом связаны с человеческим духом, чем лопата или любое другое орудие материальной деятельности, принадлежащие по преимуществу к миру материальной культуры; живописное полотно или скульптура принадлежат по преимуществу к миру духовному, духовная же культура, как и духовная деятельность, имеет более тесную связь с идеальным. Хотя, конечно, не будь лопаты (или же ее более древнего аналога) никогда не появилось бы не только живописного полотна, но и первых наскальных рисунков. Культура материальная всегда остается базисом (основанием) культуры духовной. Но здесь есть и другой аспект: посредствующим звеном в связи поколений, как писал М. А. Лифшиц, можно считать всю совокупность средств и продуктов труда, переходящую в распоряжение следующей генерации; помимо качественной стороны труда в его продуктах выражается нечто более общее и формальное – возможность произвести множество других вещей, соответствующих по своей природе знаниям и навыкам человека на определенной ступени его развития… Поскольку знания и навыки, образующие как бы грамматику культуры, постоянно растут, эта формальная сторона человеческой деятельности начинает играть самостоятельную роль, она становится особым содержанием и поэтому требует воплощения в особой предметной форме – объективации духовного труда [42; 370].
В культуре ideale принимает форму ideelle, тождество ideale и ideelle представляет собой идеал (ideal), который в отличие от ideale дочеловеческой природы, обретая специфическую предметность становится идеальным причинением, т. е. не просто образом целого, полноты определений объекта, как ideale, и не просто внутренним побуждением, стремлением, как ideell, но образом, выступающим как внутреннее побуждение, т. е. целью. Можно также определить это как тождество идеи и идеала, как идеал во внутренней, субъективной форме, но и в качестве субъективной формы – интенции – здесь берется именно тенденция к совершенству, к завершенности, к полноте.
Во дочеловеческой природе идеального причинения нет. Это не значит, что в ней действуют только механические причины; в ней есть то, что М. А. Лифшиц называл основой фабульной стороны нашего мышления, в отличии от рассудочной его стороны. Он замечает, что современная наука «заставила механический толчок и прямое действие других физических реальностей, именуемых силами и полями, несколько потесниться в пользу сигнального, то есть символического действия. Функция сигнала опирается на более широкие связи и отношения, на отношения как таковые, то есть формы материального бытия, а не на само вещество. Достаточно малого повода, чтобы вызвать обширную автоматическую реакцию, которой в известных пределах и с определенным риском можно управлять» [48; 93-94]. Т. е. в природе помимо механического действия есть еще «возбуждающее». Но сама по себе способность возбуждать и возбуждаться не является символической функцией, последняя только опирается на эту способность, возникая только в человеческой деятельности, вместе с ее идеальным планом и идеальным причинением в нем.
Само собой разумеется, что и в человеческой психике, в жизнедеятельности человека далеко не все обусловлено идеальными причинами, знаки и символы здесь могут выступать всего лишь опорой условного рефлекса, т. е. всего лишь в функции внешнего стимула (возбудителя), и в этой своей функции орудиями чуждой человеку, внешней власти, но вовсе не специфическим телом идеального образа (ideale). Знаки и символы не только могут выступать как орудие человеческой мысли, но в условиях разделения труда человек может выступать всего лишь инструментом и даже отдельной деталью механизма, машины по преобразованию знаков, как всего лишь телесных субстратов мысли, взятых абстрактно от последней. В данном случае все вторичные репрезентации, знаки и символы выступают не столько как средство, как орудие познания и преобразования окружающего мира, сколько как средостение (мертвая предметность) между человеческим сознанием, как свойством высокоорганизованной материи и идеальностью самого мира, причастность к которой только и делает человеческое сознание способным адекватно отражать мир, или, если хотите, делает человеческое сознание способным быть тождественным своему понятию, способным быть сознательным.
М. А. Лифшиц отмечал: «Прежде чем вернуться в объект в виде воплощения, духовная жизнь должна выйти из объекта в качестве отражения идеального в нем (то есть его себетождественной всеобщей формы. – В. Л.). В основе лежит процесс в самой объективной реальности. Процесс реализации ее… истинной формы… Человеческая «репрезентация» должна быть основана на действительной. Наше сознание есть зеркало, в котором отражаются лучи, идущие от другого зеркала, эквивалентной, или всеобщей, классической формы данного круга бытия, независимого от человека… В сущности говоря, все эти телесные носители общественного сознания суть удлинения нашего мозга, протезы, в громадной степени расширяющие его возможности. Но если эта телесная сторона общественного сознания сама по себе не имеет никакого отношения к идеальному как норме всякого бытия, она замыкает это сознание своими рамками, своими возможностями, так же как в представлениях примитивного материализма сознание замкнуто работой мозга» [53; 139-140].
Непонимание различия между ideale, существующим реально – в тождестве с материальным, и ideale, существующим идеально (ideelle), приводит в частности к некритическому противопоставлению науки и искусства, с одной стороны, а с другой – к неразличению культуры и человеческой (очеловеченной) природы. Так, Е. В. Мареева пишет: «Идеальная форма в искусстве непосредственно сливается со своим содержанием. Суть искусства в опосредованном деятельностью тождестве идеального и материального.
Не так в науке и философии, т. е. в теоретическом мышлении, где нетождественность смысла и его носителя является условием самого научного поиска» [72; 118-119]. Опосредование деятельностью тождества идеального и материального есть суть очеловечивания природы, а не только искусства. Причем искусство в творении очеловеченной природы как раз играет роль посредника, равно как и наука, т. е. культура есть этот посредник. Произведения искусства – живописное полотно, скульптура, симфония, поэма, повесть имеют символическую природу, поскольку не совпадают непосредственно с деятельной формой, последняя тоже лишь отражается, воплощается в них. Произведения искусства отражают не самих себя, не свое собственное идеальное, но идеальное окружающего человека мира, несут в себе более широкое содержание, не сводимое к наличной форме. От науки искусство отличается в данном случае только тем, что вторичная репрезентация воплощается здесь в формах самой жизни, но как и в науке воплощаться она может по разному. Так, В. А. Рыбин [98] видит размывание грани между чистыми формами идеального и формами, отягощенными его предметно-вещественными носителями, в отсутствии различения между «храмами и статуями», с одной стороны, и «орудиями и фабриками» – с другой. Действительное различение здесь состоит, как было показано нами выше, в том, что, с одной стороны, мы имеем дело с предметностью культуры духовной, а, с другой стороны, - с предметностью культуры материальной. Размывание же граней между ideelle = ideale и ideelle, «отягощенном вещественностью» возможно и в самой духовной сфере. Так, в сфере искусства «одно дело – телесное воплощение греческой культуры в образах куроса или коры, и совсем другое – какая-нибудь фальшиво-сентиментальная статуя XIX в., изображающая милосердие в виде женщины, кормящей грудью детей» [53; 142].
Е. В. Мареева видит существенное отличие науки от искусства в том, что звуки в искусстве неотделимы от музыки, а краски от изображения [73; 62]. Петр Ильич Чайковский многие свои музыкальные произведения сочинял, как известно, во время прогулок, то есть вне непосредственного контакта с музыкальным инструментом или симфоническим оркестром. Музыкальные произведения, между прочим, существуют и в качестве нотных записей. Может ли живописец писать в отрыве от холста и красок? Ну а может ли он писать, не отрываясь от полотна и красок? Может ли зритель или слушатель, будучи замкнутым в пространстве предметности живописных и музыкальных образов, воспринимать эти образы адекватно, то есть как образы объективно прекрасного? Мы полагаем, что нет. Вне контакта с живой природой Моцарт никогда не вырастет, пусть эта природа и выступает хотя бы как отцовская любовь.
А как быть с литературой? Где здесь опосредствованное деятельностью единство идеального и материального? Только в художественных переживаниях писателя и читателя. Только в их деятельности по опредмечиванию в тексте и соответственно распредмечиванию художественного образа. Но ведь и для пластических искусств актуально это именно так. Итак, нетождественность смысла и его носителя является не только условием научного поиска, но и основой художественного творчества.
Что касается литературы и науки, то телом мысли здесь являются не отдельные знаки, но знаки в их взаимосвязи, в их конкретном единстве, в их совокупности. Для взятого самого по себе, в своей единичности отдельного знака его телесная форма действительно не имеет никакого значения и может носить чисто условный характер, но являющаяся действительным телом мысли форма взаимосвязи знаков – единица художественной речи, научная формула, простейшая деталь чертежа, схемы, музыкальной фразы в нотной записи, отнюдь небезразлична для самой мысли. Условный знак сам по себе не может выступать телом понятия, но только телом общего, абстрактно общего, представления, но последнее в своей единичной фиксированности вовсе не есть еще мысль. Никаким смыслом вне определенного контекста знак не обладает. Если знак и обозначает понятие, то только потому, что сам он есть сторона равенства, тождества, в котором на другой стороне выступает взаимосвязь знаков и выраженное в ней конкретное единство абстрактных определений.
Е. В. Мареева полагает, что «на абстрактно логическом уровне наука находит свое орудие в автономной от собственного носителя понятийной деятельности» [72; 119]. Но так ли это? Во-первых, мыслить научно вовсе не значит мыслить абстрактно: абстрактно мыслит не ученый, а гегелевская торговка тухлыми яйцами; ученый мыслит посредством конкретных абстракций, абстрактные определения обладают у него конкретным единством. А, во-вторых, как отмечал Маркс, в противоположность абстрактному полаганию всеобщей формы товара – меновой стоимости – в деньгах, «идеи не превращаются в язык таким образом, чтобы при этом исчезало их своеобразие, а их общественный характер продолжал существовать наряду с ними в языке, как цены существуют наряду с товарами. Идеи не существуют в отрыве от языка». [80; 106].
Понятийная деятельность не существует наряду со знаковой деятельностью, равно как и наоборот, знаковая деятельность не существует наряду с понятийной, в противном случае компьютер был бы субъектом деятельности. С другой стороны, «автономная от собственного носителя понятийная деятельность» есть чистая, беспредметная деятельность, когда знание есть результат божественного откровения, созерцания собственного пупа. Можно, конечно, полагать, что в виде такой божественной благодати на ученого нисходит непосредственная бесконечность, выражающаяся им «при помощи особых условных средств – знаков», меж тем, как в искусстве, где дух, якобы, непосредственно сливается с телесностью [72; 119], бесконечное выражается только через конечное. Но из Логики Гегеля известно, что бесконечное, не опосредствованное полаганием себя как конечного и снятием этого полагания, само есть одно из конечных [11; 234]. Бесконечна ведь не статуя и не живописное полотно, а содержание того художественного образа, который нашел в них свое воплощение. Посредством деятельности художника этот образ полагается как конечное, в деятельности зрителя это полагание снимается. Если первое не так, то мы и не имеем дела с идеальным, художественным образом, произведением искусства в собственном смысле слова; если не так второе, то зритель не воспринимает данный предмет как произведение искусства, поскольку он не схватывает идеального в нем.
В чем же особое преимущество знака в выражении бесконечного? В том, что он может выражать все, что угодно, но это, скорее, выражение дурной, по определению Гегеля, бесконечности. В том, что понятие в процессе мышления, познания совершенствуется, приближаясь к абсолютной истине, а при этом знак – термин, его обозначающий, остается тем же самым. Но ведь, согласно Марксу, истинное понятие в процессе познания тоже остается тем же самым, становясь только более полным и более ясным[2], всегда выражает абсолютную истину, но именно выражает ее, а не есть она сама.
Е. В. Мареева утверждает, что культура – результат диалектического снятия природы [68; 111]. Это отчасти верно, но еще вернее, что человеческая природа, очеловеченная природа – результат диалектического снятия культуры, которая обладает только относительной автономностью в природе. Диалектика это не только отрицание (снятие) но и отрицание отрицания, в противном случае диалектика, как это, в частности, имеет место у неокантианцев, застревает на негативном. Без опосредствования культурой нет очеловеченной, человеческой природы, но само культурное посредство не выступает как самоцель, в противном случае неизбежно действие обратных сил в виде бунта против культурности, принявшей отчужденную, зациклившуюся на самой себе форму. Недостаток материализма Фейербаха заключается не столько в том, что он исходит из созерцания, сколько в том, что он исходит из абстракции созерцания, абстрактного созерцания. Сущность материализма диалектического не в отказе от созерцательности как таковой, а в отказе от абстрактной созерцательности. Здесь также необходимо отрицание отрицания, ибо в противном случае мы прямым ходом, отшатываясь от абстрактной созерцательности, идем в столь же абстрактный активизм. Поэтому деятельностный подход, иначе, по словам Лифшица, диалектический метод [45; 229] включает в себя созерцание как свой органический момент.
«В онтогносеологии Лифшица, - замечает Е. В. Мареева, - отчужденные формы бросают густую тень на весь мир культуры, вынуждая воспринимать в качестве порока любые обнаружения автономных сил и возможностей культурного бытия» [72; 120]. Представляется, что это неправда. М. А. Лифшиц «воспринимал» их как весьма противоречивые: «…Это отчасти хорошо, ибо освобождает мышление от слабостей отдельной психики, отчасти плохо, ибо существует и общественная психология с ее «стереотипами», ибо растет отчуждение «посредства», и общественное сознание не только светлеет, но и темнее под влиянием выросшего средостения между ним и природой» [53; 141]. С другой стороны, «это не столько минус, сколько великое завоевание! Рассмотреть в вещественной форме, т. е. опираясь на предметные зеркала собственную жизнь. А как иначе?
Так с природой. Это не значит, что ее нет. Это значит, что она субъективизируется, «овеществляется», получает вторичную объективную форму (обратное действие). Словом: не только
1. субъективное действие невозможно без истинного созерцания, но и
2. истинное созерцание невозможно без субъективного действия, «овеществления».
…И вообще тождество субъекта и объекта есть. Его нет только в гносеологическом смысле.
Прежде чем действовать, нужно отразить – верно. Но чтобы верно отразить, нужно рассмотреть «в форме субъекта», а что это значит? Найти в мире эти «формы субъекта», вызвать их (как это и делает человек стихийно)» [50; 113].
Говоря о необходимости понимания идеального в единстве его объективного и субъективного полюсов, М. А. Лифшиц замечает, что выпячивание субъективного полюса, «объективирование», «опредмечивание» грозит теории отражения», поэтому «необходимо иметь понятие объективного зеркала, продолжением которого является «опредмечивание», «объективирование», т. е. необходимо абсолютно удержать в деятельном моменте момент созерцания [50; 113]. В противном случае существует угроза впасть в беспредметную «деятельность», которая очень легко диалектически выворачивается в собственную противоположность - бездеятельную, механическую, мертвую предметность, ни в первом, ни во втором случае, ни о какой идеальности не может быть и речи. Так, анализируя «творчество» Малевича, В. Г. Арсланов пишет: «Исчезновение личности, заметное уже в искусстве импрессионистов, повлекло за собой исчезновение предметного мира из изобразительного искусства. Восстановление предметности в искусстве т.н. тоталитарных государств было, как правило, иллюзорным. Авангардистская аллегория сменилась иллюстративностью официального советского искусства» [5; 169].
Вообще говоря, объективирование, опредмечивание – только момент в культурно-историческом развитии. Опредмечиваем для того, чтобы работать с идеальным содержанием, опираясь на его предметную форму, чтобы проблематизировать это содержание, преобразить его. Иначе, в непрерывном процессе творения и преобразования идеальных форм культура только и живет, если же, выражаясь гегелевским языком, культурные формы уже оставлены духом, то мы имеем дело с мертвой, бездеятельной предметностью, но поэтому она уже и не есть предметность культуры, а в лучшем случае есть лишь исторический след ее. Именно поэтому и нельзя сказать, что культура есть «снятая натура», «снятая природа» (Е. В. Мареева). Культура всегда есть снятая культура, ибо это процесс творения деятельных способностей, идеальных форм, а потому постоянное отрицание их наличности и отрицание этого отрицания – утверждение новых, преображенных творчеством форм. Именно поэтому культура и не только духовная обладает известной автономией в рамках становления и развития человеческой природы, которая только и есть снятие природы дочеловеческой, природы стихийной. Культура была и остается только аспектом, пусть и важнейшим и достаточно автономным очеловеченной природы – природы человека.
Культура – важнейший аспект природы человека, потому что, только входя в пространство культуры, только становясь субъектом культурно-исторического процесса, в единстве деятельного присвоения и преобразования ее, человеческий индивид только и становится личностью, свободной индивидуальностью.
[1] Говоря о собственности, Маркс, замечает, что та связь между индивидом и вещью, которая выражается с помощью понятия права, есть действительное отношение человека «только в процессе общения и независимо от права»… Отношения становятся в сфере общественного сознания, «в юриспруденции, политике» понятиями, причем догматическими, поскольку юристы, политики и т. д. не выходят за пределы этих отношений [76; 75-76].
[2] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 32. – С. 461.
В природе самой по себе форма мысли, определенность мышления, полнота и чистота выраженности всеобщего в единичном, ideale не может быть выделена, обособлена от той единичной вещи, ситуации, в которой она реализовалась, нашла свое объективное выражение. Эта форма может существовать как не получившая еще определенного выражения, не реализованная тенденция, внутреннее стремление и побуждение, ideell, присутствие которой даже на уровне физической материи установлено, в частности, синергетикой. Обособиться форма мысли может в виде мысленной формы, нашедшей себе особое предметное воплощение, непосредственно с формой мысли, с содержанием мышления не связанное, - в символической или знаковой предметности, позволяющей разлитой в природе субъективности получить обособленное существование в субъекте, замкнуться, лишь относительно конечно, на саму себя, т. е. превратить в предмет деятельности сам способ деятельности, саму деятельную форму, т. е. собственную субъектность. Именно здесь ideale как деятельная форма само способно стать предметом деятельности, особой деятельности, получившей наименование мышления, а только в мышлении форма мышления, определение мышления могут существовать сами по себе, вернее только мышлением они могут схватываться как таковые, вне непосредственной их связи с единичными вещами, в их абстракции от единичных вещей, в которых они обретают реальность. Только в форме ideelle идеальные (ideale) определения вещей могут браться, фиксироваться вне их вещественной, реальной определенности. Поэтому идеальное само по себе «есть лишь там, где сама форма деятельности, соответствующая форме внешнего предмета, превращается для человека в предмет, с которым он может действовать особо, не трогая и не изменяя до поры до времени реального предмета. Человек, и только человек, перестает «сливаться» с формой своей жизнедеятельности, он отделяет ее от себя и, ставя перед собой, превращает в представление» [24; 181]. При этом форма мышления – ideale – выступает как предмет и цель указанной деятельности, а мысленная форма – как средство, орудие ее. Это деятельность в плане идеального (ideale), в сфере чистой мысли, и осуществляется она посредством мысленных (мыслительных) форм, осуществляющихся в символах и знаках.
Но таким образом, в деятельном отношении к природе человек находится в отношении к самому себе, человеческий индивид здесь находится в общении с другими индивидами и с самим собой. По поводу категории «отношение» здесь необходимо заметить следующее. Известный психолог В. Н. Мясищев писал: «Самое главное… что предмет, лицо, любое обстоятельство (в связи с которым находится человек. – В. Л.) представляет не только сенсорную совокупность (вернее, не только чувственную определенность. – В. Л.), но имеют и определенный смысл (точно также как и действия человека)». Поэтому, как утверждал далее Мясищев, отношения – это связи человека не столько с внешними сторонами вещей, сколько с их существом, с их смыслом [89; 146].
Но их существо, их смысл внутри человека есть не что иное как его деятельные способности и его же потребности. Таким образом, человек только тогда относится к предмету, когда он связан с ним как со своей собственной деятельной способностью (или потребностью), вернее, когда он посредством предмета связан со своей деятельной способностью, когда, стало быть, предмет предстает перед ним как его опредмеченная способность (потребность), когда он берет его не только как объект, но и как деятельность (способность или потребность), субъективно. Животное на это не способно, поэтому, по Марксу, оно и не способно к чему-либо относиться [74; 347].
Если мы далее зафиксируем как предмет форму отношения, то получим то, что философы, опять же по выражению Маркса, называют идеей[1][76; 75], то есть форму культуры (форму духа) – продукт образования человеческого рода (человеческого развития). Все это позволяет нам вместе с В. Н. Мясищевым утверждать, что «в сущности вопрос о развитии человека неразрывно связан с формированием его отношений» [89; 149]. Интересно, что как представленность одного отношения в другом отношении рассматривал идеальное Э. Г. Классен [30].
Универсальные деятельные, субъективные способности человека есть не что иное, как культура – непреходящий продукт общественно-исторического процесса. Субъективные, поскольку субстанцией их является не тело человека, а в пределе весь мир; в теле человека универсальные способы бытия, способности объективного мира, его субъектность, лишь представлены, существуют в формах представления, в формах субъективности, вернее, представлены они даже не в теле, а в способностях, субъектность мира – в человеческой субъективности. В таком понимании культура всецело идеальна, поэтому идеальность не может быть определена как аспект культуры, но любой подлинный аспект культуры идеален [53; 139].
Система универсальных деятельных способностей человека может существовать (быть действительной) только в непрерывном процессе деятельного опредмечивания и распредмечивания. Культура действительна для человека только через свою (она же его, человека!) предметность. Предметность культуры есть ее материальная сторона, будь то лопата, или же средство современного автоматизированного производства, живописное полотно или звучащий оркестр, чертеж, представляющий техническое изобретение, или книга, представляющая научное открытие (художественный образ).
В другом аспекте мы можем говорить о духовной и материальной культуре. Материальная культура – это система деятельных способностей человека по преобразованию материального мира, духовная культура – система деятельных способностей по непосредственному преобразованию самого человека, его духа, его деятельных способностей, его человеческих отношений к миру и себе самому, его способов бытия, т. е. не материального мира как такового, но ума его, его сознания. Можно сказать, что духовная культура – это система способностей по образованию и преобразованию как Человека, так и человеческой личности, человеческой индивидуальности.
Говоря о материальной (предметной) стороне культуры, мы не можем провести безусловного разделения, того в ней, что имеет отношение либо к культуре материальной, либо к культуре духовной. Действительно, лопата, взятая в аспекте преобразования материального мира (например, как средство для рытья траншеи) представляет собой материальную силу, в этом аспекте она так же материальна, как и вырытая с ее помощью траншея. Но, с другой стороны, лопата представляет определенную деятельную способность человека, является ее предметностью. А деятельная способность может быть освоена (присвоена) человеком только через деятельность человека с соответствующим предметом. Когда человек при помощи лопаты овладевает определенной деятельной способностью, когда лопата выступает как средство образования человека, она, безусловно, идеальна. Лопата в данном случае представляет собой орудие-символ, действующее не на вещество и вещественную форму человеческого индивида, но на его отношение, но это происходит только в том случае, если сам человеческий индивид действует с лопатой осмысленно, отдавая себе отчет, что перед ним – предметно представшая форма его деятельности, в противном случае мы имеем дело с примитивной дрессировкой. Это означает, что всякое освоение культуры человеческим индивидом, его врастание в нее всегда есть творческий процесс, присвоение формы культуры есть вместе с тем и творение ее, а не механическая интериоризация, не механический перенос внешней формы «вовнутрь души». Кроме того, лопата, как орудие деятельности, представляет собой не только способность «рыть» - она представляет множество других способностей, представляя возможность производства многих других орудий, а с ними соответственно и многих других способов деятельности (деятельных форм). Лопата идеальна, когда она выступает как форма деятельности.
С другой стороны, живописное полотно представляет собой не только художественный образ, но и определенную технологию работы с красками, то есть деятельную способность по преобразованию материального мира (такого же рода способностью является и способность зрителя находить правильный ракурс восприятия картины). Поэтому во вполне определенном аспекте можно говорить о живописном полотне или о скульптуре, как о предметности культуры материальной. И все же (здесь прав М. А. Лифшиц) живописное полотно, скульптура или же научное понятие на порядок более тесным образом связаны с человеческим духом, чем лопата или любое другое орудие материальной деятельности, принадлежащие по преимуществу к миру материальной культуры; живописное полотно или скульптура принадлежат по преимуществу к миру духовному, духовная же культура, как и духовная деятельность, имеет более тесную связь с идеальным. Хотя, конечно, не будь лопаты (или же ее более древнего аналога) никогда не появилось бы не только живописного полотна, но и первых наскальных рисунков. Культура материальная всегда остается базисом (основанием) культуры духовной. Но здесь есть и другой аспект: посредствующим звеном в связи поколений, как писал М. А. Лифшиц, можно считать всю совокупность средств и продуктов труда, переходящую в распоряжение следующей генерации; помимо качественной стороны труда в его продуктах выражается нечто более общее и формальное – возможность произвести множество других вещей, соответствующих по своей природе знаниям и навыкам человека на определенной ступени его развития… Поскольку знания и навыки, образующие как бы грамматику культуры, постоянно растут, эта формальная сторона человеческой деятельности начинает играть самостоятельную роль, она становится особым содержанием и поэтому требует воплощения в особой предметной форме – объективации духовного труда [42; 370].
В культуре ideale принимает форму ideelle, тождество ideale и ideelle представляет собой идеал (ideal), который в отличие от ideale дочеловеческой природы, обретая специфическую предметность становится идеальным причинением, т. е. не просто образом целого, полноты определений объекта, как ideale, и не просто внутренним побуждением, стремлением, как ideell, но образом, выступающим как внутреннее побуждение, т. е. целью. Можно также определить это как тождество идеи и идеала, как идеал во внутренней, субъективной форме, но и в качестве субъективной формы – интенции – здесь берется именно тенденция к совершенству, к завершенности, к полноте.
Во дочеловеческой природе идеального причинения нет. Это не значит, что в ней действуют только механические причины; в ней есть то, что М. А. Лифшиц называл основой фабульной стороны нашего мышления, в отличии от рассудочной его стороны. Он замечает, что современная наука «заставила механический толчок и прямое действие других физических реальностей, именуемых силами и полями, несколько потесниться в пользу сигнального, то есть символического действия. Функция сигнала опирается на более широкие связи и отношения, на отношения как таковые, то есть формы материального бытия, а не на само вещество. Достаточно малого повода, чтобы вызвать обширную автоматическую реакцию, которой в известных пределах и с определенным риском можно управлять» [48; 93-94]. Т. е. в природе помимо механического действия есть еще «возбуждающее». Но сама по себе способность возбуждать и возбуждаться не является символической функцией, последняя только опирается на эту способность, возникая только в человеческой деятельности, вместе с ее идеальным планом и идеальным причинением в нем.
Само собой разумеется, что и в человеческой психике, в жизнедеятельности человека далеко не все обусловлено идеальными причинами, знаки и символы здесь могут выступать всего лишь опорой условного рефлекса, т. е. всего лишь в функции внешнего стимула (возбудителя), и в этой своей функции орудиями чуждой человеку, внешней власти, но вовсе не специфическим телом идеального образа (ideale). Знаки и символы не только могут выступать как орудие человеческой мысли, но в условиях разделения труда человек может выступать всего лишь инструментом и даже отдельной деталью механизма, машины по преобразованию знаков, как всего лишь телесных субстратов мысли, взятых абстрактно от последней. В данном случае все вторичные репрезентации, знаки и символы выступают не столько как средство, как орудие познания и преобразования окружающего мира, сколько как средостение (мертвая предметность) между человеческим сознанием, как свойством высокоорганизованной материи и идеальностью самого мира, причастность к которой только и делает человеческое сознание способным адекватно отражать мир, или, если хотите, делает человеческое сознание способным быть тождественным своему понятию, способным быть сознательным.
М. А. Лифшиц отмечал: «Прежде чем вернуться в объект в виде воплощения, духовная жизнь должна выйти из объекта в качестве отражения идеального в нем (то есть его себетождественной всеобщей формы. – В. Л.). В основе лежит процесс в самой объективной реальности. Процесс реализации ее… истинной формы… Человеческая «репрезентация» должна быть основана на действительной. Наше сознание есть зеркало, в котором отражаются лучи, идущие от другого зеркала, эквивалентной, или всеобщей, классической формы данного круга бытия, независимого от человека… В сущности говоря, все эти телесные носители общественного сознания суть удлинения нашего мозга, протезы, в громадной степени расширяющие его возможности. Но если эта телесная сторона общественного сознания сама по себе не имеет никакого отношения к идеальному как норме всякого бытия, она замыкает это сознание своими рамками, своими возможностями, так же как в представлениях примитивного материализма сознание замкнуто работой мозга» [53; 139-140].
Непонимание различия между ideale, существующим реально – в тождестве с материальным, и ideale, существующим идеально (ideelle), приводит в частности к некритическому противопоставлению науки и искусства, с одной стороны, а с другой – к неразличению культуры и человеческой (очеловеченной) природы. Так, Е. В. Мареева пишет: «Идеальная форма в искусстве непосредственно сливается со своим содержанием. Суть искусства в опосредованном деятельностью тождестве идеального и материального.
Не так в науке и философии, т. е. в теоретическом мышлении, где нетождественность смысла и его носителя является условием самого научного поиска» [72; 118-119]. Опосредование деятельностью тождества идеального и материального есть суть очеловечивания природы, а не только искусства. Причем искусство в творении очеловеченной природы как раз играет роль посредника, равно как и наука, т. е. культура есть этот посредник. Произведения искусства – живописное полотно, скульптура, симфония, поэма, повесть имеют символическую природу, поскольку не совпадают непосредственно с деятельной формой, последняя тоже лишь отражается, воплощается в них. Произведения искусства отражают не самих себя, не свое собственное идеальное, но идеальное окружающего человека мира, несут в себе более широкое содержание, не сводимое к наличной форме. От науки искусство отличается в данном случае только тем, что вторичная репрезентация воплощается здесь в формах самой жизни, но как и в науке воплощаться она может по разному. Так, В. А. Рыбин [98] видит размывание грани между чистыми формами идеального и формами, отягощенными его предметно-вещественными носителями, в отсутствии различения между «храмами и статуями», с одной стороны, и «орудиями и фабриками» – с другой. Действительное различение здесь состоит, как было показано нами выше, в том, что, с одной стороны, мы имеем дело с предметностью культуры духовной, а, с другой стороны, - с предметностью культуры материальной. Размывание же граней между ideelle = ideale и ideelle, «отягощенном вещественностью» возможно и в самой духовной сфере. Так, в сфере искусства «одно дело – телесное воплощение греческой культуры в образах куроса или коры, и совсем другое – какая-нибудь фальшиво-сентиментальная статуя XIX в., изображающая милосердие в виде женщины, кормящей грудью детей» [53; 142].
Е. В. Мареева видит существенное отличие науки от искусства в том, что звуки в искусстве неотделимы от музыки, а краски от изображения [73; 62]. Петр Ильич Чайковский многие свои музыкальные произведения сочинял, как известно, во время прогулок, то есть вне непосредственного контакта с музыкальным инструментом или симфоническим оркестром. Музыкальные произведения, между прочим, существуют и в качестве нотных записей. Может ли живописец писать в отрыве от холста и красок? Ну а может ли он писать, не отрываясь от полотна и красок? Может ли зритель или слушатель, будучи замкнутым в пространстве предметности живописных и музыкальных образов, воспринимать эти образы адекватно, то есть как образы объективно прекрасного? Мы полагаем, что нет. Вне контакта с живой природой Моцарт никогда не вырастет, пусть эта природа и выступает хотя бы как отцовская любовь.
А как быть с литературой? Где здесь опосредствованное деятельностью единство идеального и материального? Только в художественных переживаниях писателя и читателя. Только в их деятельности по опредмечиванию в тексте и соответственно распредмечиванию художественного образа. Но ведь и для пластических искусств актуально это именно так. Итак, нетождественность смысла и его носителя является не только условием научного поиска, но и основой художественного творчества.
Что касается литературы и науки, то телом мысли здесь являются не отдельные знаки, но знаки в их взаимосвязи, в их конкретном единстве, в их совокупности. Для взятого самого по себе, в своей единичности отдельного знака его телесная форма действительно не имеет никакого значения и может носить чисто условный характер, но являющаяся действительным телом мысли форма взаимосвязи знаков – единица художественной речи, научная формула, простейшая деталь чертежа, схемы, музыкальной фразы в нотной записи, отнюдь небезразлична для самой мысли. Условный знак сам по себе не может выступать телом понятия, но только телом общего, абстрактно общего, представления, но последнее в своей единичной фиксированности вовсе не есть еще мысль. Никаким смыслом вне определенного контекста знак не обладает. Если знак и обозначает понятие, то только потому, что сам он есть сторона равенства, тождества, в котором на другой стороне выступает взаимосвязь знаков и выраженное в ней конкретное единство абстрактных определений.
Е. В. Мареева полагает, что «на абстрактно логическом уровне наука находит свое орудие в автономной от собственного носителя понятийной деятельности» [72; 119]. Но так ли это? Во-первых, мыслить научно вовсе не значит мыслить абстрактно: абстрактно мыслит не ученый, а гегелевская торговка тухлыми яйцами; ученый мыслит посредством конкретных абстракций, абстрактные определения обладают у него конкретным единством. А, во-вторых, как отмечал Маркс, в противоположность абстрактному полаганию всеобщей формы товара – меновой стоимости – в деньгах, «идеи не превращаются в язык таким образом, чтобы при этом исчезало их своеобразие, а их общественный характер продолжал существовать наряду с ними в языке, как цены существуют наряду с товарами. Идеи не существуют в отрыве от языка». [80; 106].
Понятийная деятельность не существует наряду со знаковой деятельностью, равно как и наоборот, знаковая деятельность не существует наряду с понятийной, в противном случае компьютер был бы субъектом деятельности. С другой стороны, «автономная от собственного носителя понятийная деятельность» есть чистая, беспредметная деятельность, когда знание есть результат божественного откровения, созерцания собственного пупа. Можно, конечно, полагать, что в виде такой божественной благодати на ученого нисходит непосредственная бесконечность, выражающаяся им «при помощи особых условных средств – знаков», меж тем, как в искусстве, где дух, якобы, непосредственно сливается с телесностью [72; 119], бесконечное выражается только через конечное. Но из Логики Гегеля известно, что бесконечное, не опосредствованное полаганием себя как конечного и снятием этого полагания, само есть одно из конечных [11; 234]. Бесконечна ведь не статуя и не живописное полотно, а содержание того художественного образа, который нашел в них свое воплощение. Посредством деятельности художника этот образ полагается как конечное, в деятельности зрителя это полагание снимается. Если первое не так, то мы и не имеем дела с идеальным, художественным образом, произведением искусства в собственном смысле слова; если не так второе, то зритель не воспринимает данный предмет как произведение искусства, поскольку он не схватывает идеального в нем.
В чем же особое преимущество знака в выражении бесконечного? В том, что он может выражать все, что угодно, но это, скорее, выражение дурной, по определению Гегеля, бесконечности. В том, что понятие в процессе мышления, познания совершенствуется, приближаясь к абсолютной истине, а при этом знак – термин, его обозначающий, остается тем же самым. Но ведь, согласно Марксу, истинное понятие в процессе познания тоже остается тем же самым, становясь только более полным и более ясным[2], всегда выражает абсолютную истину, но именно выражает ее, а не есть она сама.
Е. В. Мареева утверждает, что культура – результат диалектического снятия природы [68; 111]. Это отчасти верно, но еще вернее, что человеческая природа, очеловеченная природа – результат диалектического снятия культуры, которая обладает только относительной автономностью в природе. Диалектика это не только отрицание (снятие) но и отрицание отрицания, в противном случае диалектика, как это, в частности, имеет место у неокантианцев, застревает на негативном. Без опосредствования культурой нет очеловеченной, человеческой природы, но само культурное посредство не выступает как самоцель, в противном случае неизбежно действие обратных сил в виде бунта против культурности, принявшей отчужденную, зациклившуюся на самой себе форму. Недостаток материализма Фейербаха заключается не столько в том, что он исходит из созерцания, сколько в том, что он исходит из абстракции созерцания, абстрактного созерцания. Сущность материализма диалектического не в отказе от созерцательности как таковой, а в отказе от абстрактной созерцательности. Здесь также необходимо отрицание отрицания, ибо в противном случае мы прямым ходом, отшатываясь от абстрактной созерцательности, идем в столь же абстрактный активизм. Поэтому деятельностный подход, иначе, по словам Лифшица, диалектический метод [45; 229] включает в себя созерцание как свой органический момент.
«В онтогносеологии Лифшица, - замечает Е. В. Мареева, - отчужденные формы бросают густую тень на весь мир культуры, вынуждая воспринимать в качестве порока любые обнаружения автономных сил и возможностей культурного бытия» [72; 120]. Представляется, что это неправда. М. А. Лифшиц «воспринимал» их как весьма противоречивые: «…Это отчасти хорошо, ибо освобождает мышление от слабостей отдельной психики, отчасти плохо, ибо существует и общественная психология с ее «стереотипами», ибо растет отчуждение «посредства», и общественное сознание не только светлеет, но и темнее под влиянием выросшего средостения между ним и природой» [53; 141]. С другой стороны, «это не столько минус, сколько великое завоевание! Рассмотреть в вещественной форме, т. е. опираясь на предметные зеркала собственную жизнь. А как иначе?
Так с природой. Это не значит, что ее нет. Это значит, что она субъективизируется, «овеществляется», получает вторичную объективную форму (обратное действие). Словом: не только
1. субъективное действие невозможно без истинного созерцания, но и
2. истинное созерцание невозможно без субъективного действия, «овеществления».
…И вообще тождество субъекта и объекта есть. Его нет только в гносеологическом смысле.
Прежде чем действовать, нужно отразить – верно. Но чтобы верно отразить, нужно рассмотреть «в форме субъекта», а что это значит? Найти в мире эти «формы субъекта», вызвать их (как это и делает человек стихийно)» [50; 113].
Говоря о необходимости понимания идеального в единстве его объективного и субъективного полюсов, М. А. Лифшиц замечает, что выпячивание субъективного полюса, «объективирование», «опредмечивание» грозит теории отражения», поэтому «необходимо иметь понятие объективного зеркала, продолжением которого является «опредмечивание», «объективирование», т. е. необходимо абсолютно удержать в деятельном моменте момент созерцания [50; 113]. В противном случае существует угроза впасть в беспредметную «деятельность», которая очень легко диалектически выворачивается в собственную противоположность - бездеятельную, механическую, мертвую предметность, ни в первом, ни во втором случае, ни о какой идеальности не может быть и речи. Так, анализируя «творчество» Малевича, В. Г. Арсланов пишет: «Исчезновение личности, заметное уже в искусстве импрессионистов, повлекло за собой исчезновение предметного мира из изобразительного искусства. Восстановление предметности в искусстве т.н. тоталитарных государств было, как правило, иллюзорным. Авангардистская аллегория сменилась иллюстративностью официального советского искусства» [5; 169].
Вообще говоря, объективирование, опредмечивание – только момент в культурно-историческом развитии. Опредмечиваем для того, чтобы работать с идеальным содержанием, опираясь на его предметную форму, чтобы проблематизировать это содержание, преобразить его. Иначе, в непрерывном процессе творения и преобразования идеальных форм культура только и живет, если же, выражаясь гегелевским языком, культурные формы уже оставлены духом, то мы имеем дело с мертвой, бездеятельной предметностью, но поэтому она уже и не есть предметность культуры, а в лучшем случае есть лишь исторический след ее. Именно поэтому и нельзя сказать, что культура есть «снятая натура», «снятая природа» (Е. В. Мареева). Культура всегда есть снятая культура, ибо это процесс творения деятельных способностей, идеальных форм, а потому постоянное отрицание их наличности и отрицание этого отрицания – утверждение новых, преображенных творчеством форм. Именно поэтому культура и не только духовная обладает известной автономией в рамках становления и развития человеческой природы, которая только и есть снятие природы дочеловеческой, природы стихийной. Культура была и остается только аспектом, пусть и важнейшим и достаточно автономным очеловеченной природы – природы человека.
Культура – важнейший аспект природы человека, потому что, только входя в пространство культуры, только становясь субъектом культурно-исторического процесса, в единстве деятельного присвоения и преобразования ее, человеческий индивид только и становится личностью, свободной индивидуальностью.
[1] Говоря о собственности, Маркс, замечает, что та связь между индивидом и вещью, которая выражается с помощью понятия права, есть действительное отношение человека «только в процессе общения и независимо от права»… Отношения становятся в сфере общественного сознания, «в юриспруденции, политике» понятиями, причем догматическими, поскольку юристы, политики и т. д. не выходят за пределы этих отношений [76; 75-76].
[2] К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 32. – С. 461.
В этой группе, возможно, есть записи, доступные только её участникам.
Чтобы их читать, Вам нужно вступить в группу
Чтобы их читать, Вам нужно вступить в группу